Роллан Ромэн

ВСЕЛЕНСКОЕ  ЕВАНГЕЛИЕ ВИВЕКАНАНДЫ

Опыт исследования мистики и духовной жизни

современной Индии

 

САМАРА

1994

 

 

Печатается по XX тому собрания сочинений Р.Роллана издания 1936 г. Ленинград

Издание подготовили:

Рериховский центр духовной культуры г. Самара

Издательство «РА»

Товарищество «АГНИ»

Р.Роллан.

Вселенское евангелие Вивекананды: Опыт ис­следования мистики и духовной жизни современной Индии. (Перевод с фр. Т. Г. Кладо).

— Самара; Самар. Дом, печати, 1994,— 224 с.

 

Книга Ромена Роллана "Вселенское евангелие Вивекананды" посвящена одной из самых любимых тем писателя — восточной философии и мистике. Р. Роллан глубоко изучая духовный мир Индии, ярким представителем которого был Вивекананда. Эта работа рассматривает не только философское творчество Вивекананды, но и аналогичный опыт европейских подвижников и мыслителей. Книга предназначена для широкого круга читателей.

 

«Я - нить, пронизывающая все эти мысли,

каждая из которых - жемчужина»,

- сказал Властитель Кришна.

 

Вивекананда: «Майя и эволюция идеи Бога»

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

МАЙЯ  И  ПУТЬ  К  СВОБОДЕ

Я не имею в виду обсуждать здесь всю совокупность идей великих индусов, жизнь которых я только что рассказал. Материал, из которого возникли идеи Вивекананды, отнюдь не был, как и у Рамакришны, его личным завоеванием. Он составляет часть общей сокровищницы индуизма. Простой и скромный Рамакришна никогда не приписывал себе чести основания метафизической школы. А Вивекананда, гораздо более рассудочный и сознававший значение своего учения, знал и говорил, что оно не ново. Он скорее претендовал на высокую духовную генеалогию:

- Я - Шанкара[1], - говорил он.

Оба они с улыбкой отнеслись бы к представлению, присущему нашему времени, будто человек может считать себя изобретателем или собственником какой-либо системы идей. Мы хорошо знаем, что все человеческие идеи вращаются в ограниченном кругу, то появляясь, то исчезая, но не переставая существовать. И как раз те, которые кажутся нам самыми новыми, зачастую оказываются самыми старыми: дело лишь в том, что мир их давно не видел...

Итак, я не стану, говоря о Парамахамсе и его великом ученике, рассуждать об индуизме. Это было бы бесполезным и непосильным трудом. Тем более, что, если бы я хотел проникнуть в сущность вопроса, я не смог бы ограничиться одним индуизмом. Основное содержание его опытов и мистических концепций, а также некоторые метафизические построения, для которых они служат одновременно и фундаментом и увенчивающим сводом, отнюдь не присущи одной Индии, как она это полагает, и являются для нее общими с великими религиозными учениями Запада - эллинистическими или христианскими. Божественная Бесконечность, Абсолютное Божество, имманентное и трансцендентное, изливающееся в непрерывном потоке Natura Rerum и сосредоточивающееся в ничтожнейшей из ее частиц, - Божественное Откровение, разлитое во Вселенной и начертанное в глубинах души, - великие Пути единения с бесконечной Силой и в частности путь полного Отрицания, «обожествление» боговдохновенного, отождествляемого с Единым, - все это выражено Плотином Александрийским и первыми творцами христианской мистики с мощностью, стройностью и красотой, которые ни в чем не уступают монументальным построениям Индии; наоборот, индийским мистикам было бы весьма полезно их изучить.

Понятно, что я не могу в пределах настоящей работы изложить, хотя бы в самом общем виде, историческую эволюцию понятия Божественной Бесконечности и великой науки единения с Абсолютным. Для этого надо было бы написать историю мира; Ибо подобные идеи слились в единую плоть с человечеством. Они принадлежат вчерашнему, сегодняшнему, завтрашнему дню. Их содержание всеобъемлюще и вечно.

И хотя вопрос об их ценности (проблематичной, как ценность всех без исключения идей) остается открытым, хотя этот вопрос теснейшим образом связан с великой научной проблемой «Самосозерцания», - я не могу обсуждать его здесь: он потребовал бы особого исследования. Я ограничусь тем, что отошлю читателя к двум, довольно обширным примечаниям в конце этого тома: одно из них - о великом мистическом «Самосозер­цании» и о своеобразных ошибках в его оценке, которые совершает современная психопатология: она не признает того, что является в нем строго научным, и отрицает значительную важность установленных до сих пор данных для полного восприятия и понимания реальной действительности. Второе примечание посвящено эллино-христианской Мистике первых веков (Плотин, Дионисий Ареопагит) и ее связи с индийской мистикой. Я постараюсь лишь изложить здесь основные идеи ведантизма в том виде, как их выражает Вивекананда.

Всякое великое учение, периодически возвращаясь на протяжении веков, окрашивается отблесками того времени, в котором оно вновь появляется, и принимает отпечаток той души, в которую оно проникло. Именно таким образом оно воздействует на людей определенной эпохи. Ибо всякая идея, оставаясь отвлеченной, не вышла бы из элементарного состояния, подобно электричеству, рассеивающемуся в атмосфере, если бы она не воплотилась в человеческой личности, являющейся для нее конденсатором. Необходимо, чтобы она предстала во плоти, как боги. Et caro facta est...

Именно эта смертная плоть бессмертной идеи сообщает ей образ того или иного дня, того или другого века и помогает ей вступить в общение с нами. Я хотел бы попытаться показать, насколько лик учения Вивекананды сходен с нашим ликом, с нашими нуждами, муками, стремлениями, сомнениями, которые блуждают, как слепые кроты, инстинктом прокладывая дорогу к свету. Понятно, что я хотел бы внушить людям Запада, сходным со мною (а они не малочисленны - те, кто не оставляет меня со времени появления «Детства Жана Кристофа»), мою симпатию к старшему брату, сыну Ранги, сумевшему достичь вершин доступного   совершенному человеку равновесия сил своей мысли, одним из первых примирившему две державы, что борются в нас - разум и веру.

Если есть чувство, являющееся для меня основным (а мое я является здесь лишь представителем тысяч европейцев), то это чувство Свободы. Без нее ничто не имеет цены... «Сущность духа - свобода» (Гегель).

Лучше всего чувствуют ее несравненную ценность те, кто более всего страдал от цепей, либо в силу особо подавляющих обстоятельств, либо в силу особенностей своей личности, истекающей кровью от уз. Мне еще не было семи лет, когда Вселенная внезапно предстала моим глазам в виде огромной мышеловки, где я был пойман. И все мои усилия с тех пор были направлены к тому, чтобы ускользнуть сквозь прутья, до того дня в юности, когда под медленным и постоянным напором один из прутьев вдруг выпал и я родился для свободы.

Эти душевные переживания, оставившие след во всей моей жизни, сделались особенно близкими мне, когда я ее узнал впоследствии, душу Индии, которая в течение тысячелетий чувствует себя опутанной гигантскою сетью и в течение тысячелетий ищет и находит способы уйти сквозь ее петли. Это постоянное ускользание из всегда расставленной ловушки сообщило всем гениям Индии - воплощенным богам, мудрецам, философам или поэтам -вечно новую и жгучую, неутомимую страсть к свободе (ибо она всегда находится в опасности), и нет более поразительных ее примеров, чем тот, что мы видим в лице Вивекананды.

Он, дикая птица, мощными взмахами крыльев пролетает, подобно нашему Паскалю, по всему небу мысли, от одного до другого полюса: из пучины рабства к бездне свободы. Порой у него вырывается трагический крик, когда перед ним развертывают цепь перевоплощений:

«Но воспоминания одной жизни  -  это тысячи лет заключения! А хочется воскресить воспоминание тысяч жизней! Довлеет дневи злоба его...»

Порою он превозносит величие бытия:

«Не забывайте никогда, как велик человек по своей природе! Я есмь величайшее божество, что когда-либо было или будет. Христос, Будда и другие - лишь волны в безбрежном океане бытия, а я - океан».

Тут нет никакого противоречия, ибо для него существуют два состояния в человеке. «В свободе покоится Вселенная». И, однако, каждым своим движением каждое существо глубже врезывает в свое тело узы рабства. Оба чувства сливают в один аккорд свои диссонирующие ноты. И этот гармонический диссонанс, напоминающий о Гераклите, противостоит невозмутимому величественному унисону Будды. Буддизм говорит людям:

«Поймите, что все земное - иллюзия».

А адвайтический ведантизм:

«Поймите, что в иллюзии - реальное».

Ничто в мире не отрицается; Майя, иллюзия, имеет свою реальность. Мы опутаны сетью явлений. Было бы, может быть, более высокомерной и более радикальной мудростью разрешить все полным отрицанием, как Будда, сказать:

«Их вовсе нет».

Но будет более человечно, и больше познаешь сверкающих острых радостей, трагических переживаний, которые во что бы то ни стало хочешь изведать, если скажешь себе: «Они есть. Они - обман...» - и оторвешь взгляд от этого зеркала для ловли жаворонков, открыв, что его блеск - игра солнца. Игра солнца - Брахмана - это Майя-охотница и ее сеть - Природа[2].

Прежде чем идти дальше, необходимо рассеять недоумение, которое искажает в представлении западного читателя, даже самого образованного, идею Майи в том виде, как она понимается сейчас великим интеллектуальным ведантизмом, и одновременно воздвигает между ним и нами несуществующую реально преграду. Мы ошибочно понимаем ее в смысле полной Иллюзии, чистой галлюцинации, бесполезного дыма без огня; вследствие этого мы недооцениваем человека Востока, считая, что, неспособный, как и мы, объять всю реальность жизни, он видит в ней лишь ткань грезы и в полудремоте, неподвижно простертый, с глазами, блуждающими в бездонной синеве, предоставляет грезам жизни носиться в пространстве, как плавают в весеннем воздухе летучие паутинки.

Я же думаю остаться верным истинной мысли великого Ведантизма наших дней в том виде, как он воплотился в Вивекананде, и, наоборот, показать, что его представление о природе не слишком отличается от представлений современной науки[3].

Истинно ведантический дух не отправляется от какой-либо системы предвзятых идей. Он абсолютно свободен и с не имеющей себе подобия среди других религий смелостью относится к данным наблюдения и гипотезам, предложенным для того, чтобы их привести в систему. Не зная особого сословия жрецов, которое бы его связывало, он представляет каждому полную свободу искать, где он хочет, духовного объяснения явлений Вселенной. Как напоминает Вивекананда, было даже время, когда можно было встретить рядом верующих, атеистов и крайних материалистов проповедующими свое учение в одних и тех же храмах; в дальнейшем я покажу, какое почтение Вивекананда публично выражает к крайним материалистам западной науки. «Свобода, - говорит он, - единственное условие духовного прогресса». Европа, которая сумела ее осуществить (или потребовать) с гораздо большей энергией, чем Индия, в области политической[4], в бесконечно меньшей мере сумела достичь (и даже осознать) ее в области духовной. Взаимное непонимание и нетерпимость наших, так называемых, свободомыслящих и наших различных религиозных исповеданий перестали даже вызывать у нас удивление: нормальное состояние ума среднего европейца сводится к словам: «Истина - это я».

Великий Ведантизм ближе к тому, чтобы объявить своими словами Уитмена: «Все есть истина». Он не отвергает ни одной из предлагаемых попыток объяснения; из всего он стремится извлечь зерно прочной реальности: отсюда его отношение к западным наукам, которые для него являются чистейшими проявлениями истинного религиозного духа, то есть проникновения и искреннего стремления уловить сущность Истины.

Понятие Майи проистекает из этого состояния ума. Оно не является, как говорит Вивекананда, теорией для объяснения мира[5]. Оно есть лишь ясное и простое изложение фактов, которые наблюдает любой из нас. Она - то, что представляем собою мы, что мы видим и испытываем. Мы находимся в мире, в который мы можем проникнуть лишь при посредстве нашего несовершенного разума и наших чувств, ценность которых столь сомнительна. Этот мир существует лишь в связи с ними. Изменись они, и он бы изменился. Существование, которое мы ему приписывали, не обладает, таким образом, твердой, неизменной, абсолютной реальностью. Оно возникает из не поддающейся определению смеси действительного и кажущегося, достоверности и иллюзии. Нет одного без другого. Это противоречие, - оно отнюдь не является чем-то отвлеченным, ибо выступает в каждое мгновение нашей чувственной и деятельной жизни, подмечалось во все времена всеми проницательными умами Вселенной.

В этом - основное свойство нашего познания: беспрестанно призываемое к решению задач бездонной глубины, ключ к которым необходим ему не менее, чем любовь или хлеб, оно не может по самой своей природе вырваться из атмосферы, необходимой ему для дыхания. И постоянное противоречие между нашими стремлениями и стеной, от которой они отбрасываются, между двумя порядками, не имеющими общего мерила, между неумолимым, реальным фактом смерти и не менее реальным, непосредственным и неоспоримым чувством жизни, между абсолютным императивом некоторых умственных и нравственных законов и вечным течением всех представлений ума и сердца - непрестанных изменений добра и зла, истины и заблуждения, по ту или по другую сторону данной черты пространства или времени[6], - весь этот узел змей, в котором с первого дня оказался стиснут Лаокоон человеческой мысли и который она с первого дня бытия не перестает распутывать с одного конца, чтобы почувствовать, как он еще теснее сжимается с другого, - все это реальный мир. А реальный мир - это Майя.

Каким же словом можно определить этот термин? Только одним, именно тем, которое введено в моду новейшей наукой: словом Относительность. При жизни Вивекананды оно едва поднималось над горизонтом; свет его был еще не так ярок, чтобы озарить все ночное небо научной мысли, и Вивекананда употребляет его лишь мимоходом. Но ясно, что таков точный смысл его концепции, и цитата, которую я привел в примечании, не оставляет никакого сомнения на этот счет. Разница только в выражении. Ведантический адвайтизм (то есть безличный и абсолютный монизм), величайшим современным представителем которого Вивекананда является, учит, что термин Майя не может быть определен. Это как бы промежуточное состояние между равно абсолютным Бытием и Небытием. Поэтому она -Относительное. Она не есть Бытие, ибо, говорит индусский ведантизм, она - Относительное. Она не есть Бытие, ибо, говорит индусский ведантизм, она - игра Абсолютного. Она не есть Небытие, ибо эта игра существует: этого отрицать мы не можем. И для того рода людей, обычных у нас на Западе, которые удовлетворяются игрой, лишь бы они выигрывали, она является достаточной суммой всего существующего: великое Колесо, вращаясь, ограничивает их горизонт. Но для сильных сердец единственное существование, достойное этого имени, есть лишь Абсолютное. Им нужно постигнуть его и уйти от Колеса. И на протяжении веков звучит вопль человечества, которое видит, как убегает сквозь пальцы песок его дней и все, что им воздвигнуто: любовь, надежды, труды и самая его жизнь.

«...Машина мира - страшный механизм; стоит нам всунуть в нее руку, нас сейчас же втягивает, и мы погибаем. Нас всех увлекает эта всемогущая и сложная машина Вселенной».

Как же и где найти путь к свободе?

Для Вивекананды, как и для всякого человека, обладающего чувством героизма, не может быть и речи о том, чтобы заранее бросить оружие, поднять руки, покориться в отчаянии или, что хуже, «как иные агностики, закрыть руками глаза и, повторяя: «Что могу я знать?» - хватать мимоходом все мелкие наслаждения, которые касаются нашей кожи, - личинки, плывущие по течению реки!.. Крик души, Великий Голод, кто утолит его? Не этими же кусочками мяса можно наполнить зияющую пучину. Все розы Эпикура не помешают ему взвиться на дыбы, подобно коням Орканья на Campo Santo, когда они почуют смердящий труп. Ему необходимо выйти из сада мертвых, из круга могил, покинуть поле смерти. Освободиться или умереть! И, если нужно, лучше умереть, чтобы освободиться!»[7].

Этот мощный голос древней Индии, звучащий вновь из уст Вивекананды, и есть, по его мнению, девиз, лозунг, начертанный на знамени всех религий, исходный пункт их многовекового шествия. Но это также лозунг и отправной пункт всех великих умов науки: «Я проложу себе дорогу к истине, я отдам жизнь, чтобы ее завоевать».

Для обеих, для науки и для религии, первоначальный импульс один и тот же. Едина и их вожделенная цель: Свобода. Ибо ученый, верящий в законы природы и стремящийся их открыть, не для того ли хочет этого, чтобы стать их господином и подчинить их духу, освободившемуся через их познание? А религии всех времен - чего они искали? Та же высшая свобода, в которой отказано каждому существу в отдельности, проектируется ими в Бога, в существо более высокое, более обширное, более могущественное, которое ничем не связано (какова бы ни была его форма или бесформенность, созданные воображением), - и они завоевывают освобождение через посредство Завоевателя Бога, богов, Абсолюта или идола; это уполномоченные, которых человечество поставило, чтобы осуществлять вместо него его гигантские стремления. Оно не может удовлетворить их в жизни, но не может и привыкнуть обходиться без них: ибо они - хлеб жизни, оправдание самого существования.

«...Итак, все идут к свободе. Мы все устремляемся к свободе».

И Вивекананда напоминает таинственные слова Упанишад: «Каков наш мир? Откуда он возник? Куда он идет? - И ответ: В Свободе он рождается. В Свободе он пребывает. В Свободе он исчезает (или: растворяется)».

«Вы не можете отрешиться от этой идеи свободы, - продолжает Вивекананда, - без нее ваше существо погибло бы»[8].

Здесь не идет уже речь о науке или религии, о неразумном или разумном, о добре или зле, о любви или ненависти: «Все существа без исключения слышат голос, призывающий их к свободе». И все следуют за ним, как дети за играющим на флейте Раттенфангером. «Даже бешеная борьба в мире происходит оттого, что все стараются перегнать друг друга, чтобы быть поближе к волшебнику и достигнуть обетованной цели. Но эти миллионы существ бросаются, как слепые, не понимая истинного значения голоса. Лишь тот, кто узнает его, поймет сразу не только смысл, но и гармонию поля битвы, где планеты, тяготеющие к солнцу, сестры народов, где все, кто живет, святые и грешники, добрые и злые (их так называют, смотря по тому, идут ли они спотыкаясь или шествуют прямо, но все они идут к одной цели), - все спешат, борясь или объединяясь, к единому объекту - Свободе[9].

Дело идет, значит, не о том, чтобы открыть к ней неизведанный путь, а о том, чтобы объяснить потерявшим голову людям, что тысячью путей, более или менее верных, более или менее прямых, они идут к ней все, - и помочь им выбраться из рвов, где они топчутся, из чащи, где они раздирают себе тело, показав им среди этой тысячи дорог самые прямые, viae Romanae, царские пути, великие Йоги: «Труд (Карма-йога), Любовь (Бхакти-йога), Познание (Джнана-йога).

 

 

II

ВЕЛИКИЕ ПУТИ

ЧЕТЫРЕ ЙОГИ

Слово «йога»[10] скомпроментировано на Западе всевозможными шарлатанами и мошенниками, которые употребляли его недостойным образом. Так как эти духовные методы, основанные на гениальной, испытанной веками психофизиологии, обеспечивают тому, кто их усвоил,   нравственное   господство,   которое   неизбежно дает ему в руки (без примеси чего-либо таинственного) могущественные способы воздействия (здоровая и сильная душа то же, что рычаг Архимеда: дайте ей точку опоры, и она перевернет мир), то на эти способы, реальные или воображаемые, набросился корыстный прагматизм тысяч дураков[11], грубый спиритуализм которых мало отличается от коммерческой операции: вера становится разменной монетой для приобретения благ мира сего: денег, власти, здоровья, красоты, мужественности... (См. рекламы сомнительных врачей и подозрительных факиров в газетах.) Нет ни одного искренно верующего индуса, который не питал бы отвращения к этой низкой эксплуатации; никто не выражал этого отвращения с такой силой, как Вивекананда. По мнению всякого бескорыстного верующего, только низкая душа способна повернуть к еще худшему порабощению указанный ей путь, ведущий к освобождению, презреть с первого же шага Призыв вечной Души и пойти по стезе плотских желаний и соблазнов гордости или могущества, рассеянных на ее пути.

Настоящие йоги высокого ведантизма, в том виде, как их изложил в своих трудах Вивекананда[12], являются дисциплиной духа, как та, которую искали наши западные философы в своих «Рассуждениях о Методе», помогающей идти прямым путем и истине. А этот прямой путь, как и на Западе, есть путь опыта и разума[13].

Но основная разница в том, что, во-первых, для восточного философа мышление не ограничивается одним только разумом, и, во-вторых, мысль есть действие, и лишь действие придает ценность мысли. Индус, которого европейцы часто представляют себе слепо верующим, на самом деле вносит в свою веру требовательный скептицизм, подобно апостолу Фоме: он хочет осязать; отвлеченного доказательства ему мало, и он был бы в праве назвать легковерным человека Запада, который им удовлетворяется... «Если бог существует, должна существовать возможность его достигнуть... Религия - не слова и не теория. Она - осуществление. Сущность ее не в том, чтобы слушать и принимать. Она в том, чтобы быть и становиться. Она начинается там, где начинается применение способности религиозного осуществления»[14].

Вы, вероятно, заметили, читая предыдущие страницы, что искание истины сливается с исканием свободы. Оба понятия тождественны; для человека Запада[15] они выражают два различных мира: рассуждение и действие, разум чистый и разум практический (и мы слишком хорошо знаем, какой ров, укрепленный колючей проволокой, вырыл между ними наиболее склонный к философии народ Европы - немцы). Для индуса - один и тот же мир: знать - значит мочь и хотеть. Кто знает, тот существует. Стало быть, «истинная наука есть спасение».

Раз эта истинная наука должна быть действенной, чтобы не оказаться простой игрой ума, она должна быть способна влиять на всех людей. А так как люди в основном сводятся к трем главным типам: Активному, Эмоциональному и Рассудочному, истинная наука приняла три формы: Труда, Любви и Знания (Карма, Бхакти и Джнана)[16], а Пропилеями каждой из них является Энергетика, наука о внутренних силах, осознанных, контролируемых и обузданных, - Раджа-йога[17].

Если верить индусам, с которыми беседовал граф Кайзерлинг, не отказавший им в своем аристократическом одобрении, из этих трех путей путь Труда (Карма-йога) есть «самый низкий»[18]! Я сомневаюсь, чтобы для просвещенного сердца Рамакришны мог существовать «высокий» и «низкий» путь. Все, что ведет к богу, идет от бога. Я знаю, что для Вивекананды, преданного брата смиренных и бедных, путь, по которому ступают на босые ноги, священен:

«...Только глупцы говорят, что труд и философия - две разные вещи, мудрый этого не скажет... Все йоги... Йоги труда, мудрости и любви, все они могут служить прямыми и самостоятельными средствами для достижения свободы, спасения (Мокша)_.

Посмотрите, сколь замечательна независимость этих великих религиозных умов Индии. Как она далека от кастовой гордости наших ученых и наших верующих на Западе. Аристократ, ученый, вдохновенный Вивекананда без колебания пишет:

«Человек может не изучить ни единой философской системы, он может не верить ни теперь ни в прошлом ни в какого бога, он может ни разу в жизни не молиться, но если одна лишь сила добрых дел привела его к такому состоянию, когда он готов отдать свою жизнь и все, что он имеет, и все, чем он является, за других, - он поднялся до высших вершин, которых может достигнуть верующий человек своими молитвами и философ своими знаниями», - он дошел до Нивритти, до самоотречения...

Так встречаются, не ища этого заранее, по одному сродству великих душ, мудрость Индии и чистое Евангелие Галилеи[19].

 

 

1. КАРМА-ЙОГА

Из четырех Евангелий Вивекананды - его четырех йог - ни одно не звучит столь сильно и столь взволнованно, как Евангелие Труда: Карма-йога.

Я даю из него несколько выдержек, связывая их с приведенными выше мрачными словами о слепом Колесе Вселенной, которое нас уносит и давит.

«...Машина мира - страшный механизм; стоит нам всунуть туда руку, как она нас сейчас же захватывает, и мы погибаем. Мы все в плену у этой могучей и сложной машины Вселенной. Есть только два способа спастись от нее. Первый - это отрешиться от всякой мысли о машине, предоставить ей идти своим ходом и держаться в стороне... Это легко сказать, но почти невозможно сделать. Я не знаю и одного человека из двадцати миллионов, который был бы способен на это... Вполне очевидно, что если бы мы отрешились от нашей привязанности к этой маленькой вселенной чувствами или разумом, мы тотчас же стали бы свободны. Как только мы оказываемся по ту сторону ограничений Закона, по ту сторону Причинности, цепи рабства спадают. Но кто может достигнуть этого полного отречения? Сколь немногие...

«Есть второй выход, не отрицательный, а положительный... Он состоит в том, чтобы погрузиться в мир и открыть в нем тайну труда. Не стремится уйти от колес машины, а оставаться в ней и учиться управлять ими, учиться труду. Это путь Карма-йоги; он исходит изнутри и ведет наружу...

«Все создания в этом мире должны трудиться... Поток устремляется к подножию горы, он низвергается в расщелину, образует там водоворот и после борьбы выходит оттуда свободной рекою, идущей своим путем, не зная преград. Каждая человеческая жизнь подобна такому потоку. Она входит в водоворот, она вовлечена в этот мир Пространства, Времени и Причин, она вращается один миг в вихре, крича: «Мой отец! Мой брат! Мое имя! Моя слава!..», и, наконец, выходит и вновь обретает свою свободу. Такова вся Вселенная. Сознаем мы это или нет, но мы все трудимся, чтобы выйти из водоворота. И весь опыт человека направлен к тому, чтобы сделать его способным на это...

«Вся Вселенная трудится. Ради чего? Ради свободы. От атома до сложнейшего из существ, - все работают ради одной и той же цели: ради свободы тела, ради свободы духа. Все сущее стремится к освобождению от рабства. Солнце, луна, земля, планеты, - все бежит. Силы природы устремляются от центра или к центру... Карма-йoгa открывает нам смысл, тайну, метод труда, его организующую мощь. Труд неизбежен, но мы должны грудиться ради высшей цели...»

Какова же эта высшая цель? Есть ли это Долг моральный или социальный? Или это страсть к труду, сжигающая ненасытного Фауста, который, с потухшими глазами, у края могилы, все еще хочет двигать и переиначивать по-своему (хотя бы для общего блага) Вселенную?[20]

Нет, Вивекананда ответил бы ему почти словами Мефистофеля, который смотрит, как падает Фауст: «Он упорствует в своем пристрастии к изменчивым формам. Последняя минута, жалкая, пустая, - несчастный хочет ее удержать!..»[21]

«Карма-йога гласит: Трудитесь непрерывно, но скажитесь от всякой привязанности к труду. Пусть дух ваш остается свободным...[22] Не протягивайте к нему этих щупальцев эгоизма: Я... Мой...»

Свободным - даже от веры, даже от Долга!.. И как раз для этого последнего идола, мелкого и ничтожного, мелкобуржуазного Долга, Вивекананда приберег самую гордую иронию:

«Карма-йога учит нас, что обычное представление о долге стоит на втором плане. Конечно, все мы обязаны исполнять наш долг[23]. Но понимаемое в обычном смысле чувство долга очень часто является причиной несчастья. Долг становится болезнью... Это бич человеческой жизни... посмотрите на этих несчастных рабов Долга! Долг не оставляет им времени даже чтобы молиться, даже чтобы совершать омовения... Долг всегда тяготеет над ними... Они уходят работать. Долг тяготеет над ними. Они возвращаются домой и думают об обязанностях, ожидающих завтра. Долг тяготеет над ними. Жизнь раба, который под конец падает на улице и умирает в упряжке, как лошадь! Долг, как его обычно понимают... Нет! Единственный истинный Долг - не быть привязанными и трудиться, как подобает свободным существам. Принесем наш труд богу! Все наши обязанности - от него. Благословенны мы, кого послали в этот мир! Мы должны исполнить срок служения. Совершим ли мы его хорошо или дурно, кому это ведомо? Если мы исполним его хорошо, мы не получим его плодов[24]. Если мы исполним его дурно, мы тем более не будем иметь заботы о нем. Будьте умиротворены! Будьте свободны! И трудитесь!.. «Достигнуть подобной свободы, конечно, очень трудно... Куда легче считать долгом рабство, болезненную привязанность к плоти! Люди идут в мир, чтобы бороться ради денег или ради честолюбия. Спросите их, зачем они это делают, - они скажут: «Это долг!..» Свою нелепую жадность к золоту и к наживе они пытаются прикрыть цветами...

Когда какая-нибудь привязанность оказывается установленной (например, брак), мы называем ее Долгом. На самом деле - это хроническая болезнь. Но мы называем ее болезнью, лишь когда она бывает острой; когда она хроническая, мы именуем ее естеством и даем ей название Долга!.. Мы трубим в трубы, мы сыплем дождем цветы, мы произносим в его честь священные изречения; а дальше - весь мир ведет борьбу, и люди усердно обманывают друг друга из любви к этому Долгу... Для более низменной породы людей, неспособных иметь другой идеал, Долг оказывается в известной мере полезным; но те, кто стремится к Карма-йоге, должны выбросить это представление о Долге за борт. Для вас и для меня нет Долга. Давайте миру без сожаления, щедро, все, что вы должны ему дать, но не во имя Долга! Не помышляйте об этом! Не будьте принуждены! Чего ради вам быть принужденными? Все, что вы делаете по принуждению, служит лишь к тому, чтобы строить привязанность. Чего ради вам иметь Долг? Предоставьте все Богу[25]. В этой исполинской печи, где пламя долга сжигает весь мир, пейте чашу нектара и будьте счастливы! Мы просто вершим Его волю, и нам нечего думать о наградах или о возмездии[26]... Если вы желаете награды, вы должны получить и наказание. Единственный способ избежать наказания - это отказаться от награды. Единственный способ избежать несчастья - это отказаться от представления о счастье, ибо они связаны одно с другим. Единственный способ уйти по ту сторону смерти - это отказаться от любви к жизни. Жизнь и смерть - две стороны одного того же явления. Представление о счастье без несчастья, о жизни без смерти годится для школьников. Но мыслитель понимает, что одно без другого - логически невозможно, и отрекается от того и другого...»

Мы видим, к каким крайностям доступного человеку отрешения ведет такое опьянение безграничной Свободой. Понятно, что такой идеал не только недостижим для обычного человека, но, будучи неправильно истолкован, может привести к забвению интересов ближнего, как и своих собственных, и к прекращению всякой социальной деятельности. Если смерть теряет свое жало, теряет его и жизнь; какой тогда останется стимул в учении о Служении, столь существенном для теорий, для личности Вивекананды?

Важно, однако, всегда иметь в виду, к кому обращена каждая из речей, каждое из писаний Вивекананды. Так как его религия по своей сущности - религия практическая и осуществляющая, так как она постоянно имеет в виду действие, - словесное изложение ее меняется соответственно аудитории, на которую Вивекананда стремится подействовать. Столь обширную и сложную мысль нельзя охватить всю целиком. Вот Вивекананда обращается к американцам. Не приходится беспокоиться о том, что они будут грешить избытком самозабвения и забвении действия: и Свами подчеркивает противоположны крайности заокеанских добродетелей.

Когда он говорит со своими индусами, он, наоборот! первый нападает на бесчеловечные крайности, к которым может привести чрезмерное отрешение от мира. Когда после его возвращения из Америки в 1897 году, один старый бенгальский профессор, ученик Рамакришны заметил ему: «Все, что вы говорите о милосердии, о служении, о добре, которое нужно делать миру, - все это, в конце концов, область Майи. Разве Веданта не учит нас, что наша цель - порывать все цепи? Зачем же создавать себе новые?»

Вивекананда ответил сарказмом: «Не относится ли в таком случае к области Майи также идея освобождения (Мукти)? Не учит ли нас Веданта, что Атман всегда свободен? Для чего же тогда стремиться к освобождению?

А оставшись наедине со своими учениками, он с горечью заметил, что такое представление о Веданту причинило стране неисчислимый вред[27].

Он слишком хорошо знает, что нет такой формы! самоотречения, в которой не сумел бы угнездиться эгоизм; особенно отвратительная маскировка - лицемерное! искание «освобождения» для себя одного, не для всех. Он неустанно будет повторять своим санниясинам, что он дали два обета, и что если первый из них: «осознать истину», то второй гласит: «помогать миру». Его собственная миссия и миссия его соратников - извлечь великие поучения Веданты из себялюбивого убежищ некоторых избранных, распространить их среди люде всех классов и приспособить их к их возможностям[28].  Даже в самые последние дни, когда тело его пожирает болезнь, а душа уже более чем на три четверти отрешилась от  всех  человеческих  дел  и  приобрела   право  на это отрешение, завершив свой подвиг, отдав ему всю жизнь, в час, когда на какие-то обыденные вопросы он отвечает, что «его дух уже не может вернуться к ним, ибо уже слишком далеко продвинулся на пути смерти»[29], - он делает еще одно-единственное исключение - для своего «труда», для своего дела.

Всякая эпоха жизни человечества имеет свою задачу, ей  предназначенную. Наша задача  состоит - должна состоять - в том, чтобы поднимать массы, постыдно предаваемые,  эксплуатируемые,  унижаемые  теми,  кто должен был бы стать их вождями, их опорой. Даже герой и святой, дошедший до порога высшего освобождения, должен вернуться вспять, чтобы помочь братьям, которые лежат или влачатся по земле. Величайшим из людей будет тот,   кто   откажется   от   осуществления   своей   личной Карма-йоги, чтобы помочь другим осуществить свою[30]. Поэтому не приходится бояться, что учитель Карма-йоги когда-либо принесет свое стадо в жертву своему собственному идеалу, может быть и высокому, но недостижимому для большинства людей, ибо он выше их природы. Ни одно религиозное учение не проявляет столько сочувствия к духовным запросам каждого человека - и ничтожного и знатного. Во всякой нетерпимости, во всяком фанатизме оно видит начало рабства и смерть духа[31]. Единственная линия поведения, необходимая для Достижения   свободы, состоит в том, чтобы каждый познал свой идеал и старался его осуществить; или, если он неспособен постичь его сам, дело учителя - ему помочь, никогда не подменяя его собою. Всюду и везде вечно повторяемый принцип истинной Карма-йоги состоит в том, чтобы «трудиться свободным, трудиться в свободе, трудиться как господин, а не как раб»[32]. Вот почему нет речи о том, чтобы трудиться по слову учителя. Слово Учителя может быть действительно лишь тогда, когда Учитель забывает о себе в том, кем он руководит, сливается с его природой, помогает ему распознать ее и осуществить свой собственный закон, идя своими путями.

Таков долг, который начертал себе мудрый организатор действия человечества - Вивекананда. Он охватывает и возглавляет всю иерархию Карма-йог, как обширные леса, где возвышаются ступенями различные формы и степени труда, объединенные в общем великом деле.

Однако эти слова: «леса», «степени», «ступени» -отнюдь не содержат в себе представления о более высоком или низком положении различных категорий работников. Это - суетные предрассудки, которые высокий аристократ отвергает. Он не устанавливает различий между работниками, а различает лишь порученные им задания[33]. Самые благородные и блестящие по внешности задания нет оснований считать истинно великими. Если уже искать в суждении, произносимом о них Вивеканандой, некоторый оттенок пристрастия, то оно будет в пользу самых скромных, самых простых:

«Чтобы судить о характере человека, не берите его большие дела. Всякий глупец может стать героем в тот или иной момент. Но наблюдайте за человеком при выполнении им самых обычных действий. Они-то и укажут его истинный характер. Великие обстоятельства возвышают даже самого низкого. Но истинно великий человек велик и в самой обыденной жизни».

Поэтому, если говорить о разделении между работниками, нас не должно удивлять, что Вивекананда ставит на первое место не знаменитых деятелей, не тех, кто увенчан ореолом славы и поклонения, - нет, даже не Христа, Будду и им подобных. На первом месте -неведомые, безмолвные, «неизвестные солдаты».

Эта страница полна величия. Те, кто прочтут ее, ее не забудут: «...Величайшие люди прошли незамеченными. Будда, Христос, которых знают, - это герои второго порядка в сравнении с теми, более великими, о которых мир не знает ничего. Сотни таких неведомых героев жили в каждой стране; они работают в молчании, в молчании живут и в молчании   умирают.   С   течением   времени   их   мысли находят свое выражение в учениях Будды или Христа; они-то, эти последние, делаются нам известны. Наиболее возвышенные среди людей не гоняются за славой. Они предоставляют свои идеи миру; они ничего не хотят для себя; они не основывают ни школ ни систем, которые носили бы их имя. Это было бы противно их природе. Они - чистые Саттвикасы, которые никогда не делают шума, но растворяются в   любви[34]...   Гаутама   Будда сказал, что он был двадцать пятым Буддой. Двадцать четыре его   предшественника остались неизвестными истории, хотя двадцать пятому, которого мы   знаем, пришлось строить на заложенных ими основаниях. Наиболее возвышенные среди людей проходят молча. Ибо они знают истинную силу мысли. Они знают, что, если даже они войдут в пещеру, закроют за собой вход и продумают пять истинных мыслей, эти пять мыслей будут жить в вечности. И, действительно, эти мысли проникнут через горы, перелетят через океаны, облетят весь мир. Они войдут вглубь сердец и умов, они породят мужчин и женщин, которые дадут им практическое осуществление в делах человеческой жизни... Будды и Христы пойдут из места в место, проповедуя эти истины... Но Саттвикасы слишком близки к Богу, чтобы действовать и сражаться, чтобы проповедовать или, как говорят на земле, делать добро человечеству...»

И Вивекананда отнюдь не отводит себе места среди этих первых. Он откосит себя ко второму или даже третьему ряду: считает своей задачей труд, независимый от каких-либо корыстных побуждений[35]. Саттвикасы уже вышли из рамок Карма-йоги; они уже на другом берегу. Вивекананда же остается на нашем.

Его идеал активного всемогущества, излучаемого, хотя бы издали, мистической мыслью, не удивит, конечно, религиозную душу Запада; его знали все наши великие созерцатели.

И наша современная светская мысль в ее наиболее возвышенных формах также может узнать себя в нем: ибо чем же иным является, в демократическом облике, та дань почитания, которую воздают от всего сердца лучшие из нас миллионам безмолвных, чья скромная жизнь, полная труда и размышления, служит вместилищем героизма и гения народов?[36]

Автор этих строк, могущий, за отсутствием иной заслуги, сослаться на свой беспрерывный труд в течение шестидесяти лет жизни, является живым созданием этих поколений молчаливых тружеников, которыми он рожден и голосом которых он является. Во все время своей деятельности, когда он прислушивался к самому себе, силясь уловить свой внутренний голос, он слышал голос всех этих безымянных, шумящий, как море, которое питает тучи и реки, - безмолвной массы, невыраженная мысль которой является сущностью моих идей и повелевает моей волей. Как только замрет внешний шум, я слышу в ночи биение ее пульса.

 

 

2. БХАКТИ-ЙОГА

Второй путь, ведущий к Истине - к Свободе - это путь сердца: Бхакти-йога. Я уже слышу, как наши интеллектуалисты кричат на давно знакомый лад: «Истина дается только разумом; сердце приносит и может приносить одно лишь порабощение и заблуждение». Но я попрошу их остаться на их собственном пути, куда я сейчас к ним вернусь: это единственный путь, который им подобает, и они очень хорошо делают, что его держатся; но напрасно утверждают они, что все умы столь ограничены. Они не видят не только разнообразия человеческого духа, но и того, что истина, по существу, всегда живет. Они правы, когда указывают нам опасности порабощения и ошибок, которыми грозит путь сердца; но они напрасно думают, что этих опасностей нет на их пути интеллектуального познания. Для великого «Различителя» (Вивека) на всех путях дух лишь по ряду ступеней частичных заблуждений и частичных истин, сбрасывая с себя одну за другой одежды рабства, восходит к полному и чистому свету Свободы и Истины, который Ведантисты называют Сат-Чит-Ананда (абсолютное Существование, Сознание, Блаженство): его царство охватывает две различные области - сердца и разума.

Но пусть западные интеллектуалисты успокоятся: никто не остерегается ловушек на дороге сердца более, чем Вивекананда, ибо он их лучше всех знает. Хотя по пути Бхакти-йоги, под различными названиями, проходили стопы наших великих западных паломников, мистиков и по их следам тысячи смиренных верующих, - дух порядка и господства, завещанный античным Римом нашим церквям, как и нашим Государствам, сумел твердо удержать эти крестовые походы Любви на прямой дороге, не допуская опасных вылазок за ее пределы. Именно это, скажем мимоходом, объясняет заблуждение графа Кайзерлинга в его, кажущемся правдоподобным, суждении о Бхакти Европы и Азии, которые он сравнивает. Непостоянный, блестящий талант «Путешественника-философа», недостаток мягкости, обесценивающий то, что ему угодно назвать «устаревшими женственными идеалами», потому что он их лишен от природы, - заставляют его преувеличивать сердечную скудость того Запада, совершеннейшим представителем которого он себя считает и называет[37]. В действительности он лишь весьма поверхностно знаком с католической Бхакти Европы. Если он, по-видимому, вспоминает великих дикарей фламандского и немецкого  мистицизма XIV века, неистовых Мейстера Экхарта и Рюисбрука, то имеет ли он представление о   сокровищах тонкости, нежной мягкости, религиозной взволнованности Франции и   латинских стран? Обвинять западную мистику в «бедности»,  в  «мелочности»,  в недостатке оттенков и утонченности - это значит и не подозревать о той степени совершенства, которой достигла во Франции XVII века целая плеяда религиозных учителей; в анализе самых тайных движений души они стоят наравне с мастерами-психологами нашего классического века, даже нашего современного романа, а подчас и превосходят их[38].

Что же касается до пылкости веры в любовь, то я далек от того, чтобы считать, будто у глубоко верующего европейца она ниже по качеству, чем у глубоко верующего уроженца Азии. Исключительный интерес последнего к «Постижению» отнюдь не кажется мне наиболее чистым признаком религиозной души. Навряд ли Индия могла когда-либо   придумать знаменитое Noli me tangere!.. Чтобы верить, ей нужно видеть, осязать, вкушать. И если бы она имела хотя бы надежды когда-либо достигнуть этого в земной жизни, она оказалась бы недалеко от сомнения.  

Сам Вивекананда сказал об этом слова, откровенные до грубости, могущие привести в отчаяние[39]. Это алкание бога - мощная  сила;  но возвышенное  и благородное целомудрие любви, присущее нашему святому, заставило его сказать при виде чуда,  от которого он отвратил взор: «Оставь мне сладость верить, не увидев!»

Мы любим оказывать кредит своим идеалам и не требуем от них платы вперед. Я знаю многих благороднейших людей, которые любят все отдавать заведомо безнадежно, без всякого желания получить обратно[40].

Но мы не устанавливаем никаких градаций. Любить можно многими способами. Когда каждый дает все, что он имеет, не важно, если он дает иное, чем его сосед. Они оба равны. Однако мы должны признать, что, поскольку наши западные Церкви сохраняют над   мистикой  суровый контроль, ее эмоциональное   выражение   оказывается менее свободным и, главное, менее явным, чем в Индии, где она течет как полноводная река, Великий Индус с той же ясностью сознания, какая была у Вивекананды, ответственный духовник своего народа, хорошо знал, что вызвать у него подобные движения сердца нетрудно, - скорее нужно заботиться о том, чтобы их сдержать. Они весьма легко могли выродиться в   болезненную сентиментальность.

Я уже указывал, что Вивекананда неоднократно  реагировал  на  это  предрасположение  с большой резкостью. Вспомним беседу с монахами, где он бичует их «сентиментальную глупость» и восстает против Бхакти, вынужденный признать минутой позже, что он сам является ее добычей. Именно потому он все время вооружен против нее; он всегда на страже, чтобы защищать свое духовное стадо против злоупотреблений сердца.  И его долг как вождя  на пути  Бхакти-йоги состоит прежде всего в том, чтобы освещать все извилины дороги и ловушки, расставляемые чувством.

Религия любви[41] охватывает громадную территорию. Полное ее исследование составило бы своего рода Путеводитель в Иерусалим. Это путь души через различные «этапы» любви в Высшей Любви. Долгий и опасный путь. Очень немногие приходят к цели.

«...Внутренняя сила толкает нас вперед, к любви. Мы не знаем, где искать предмет ее; но каждая новая любовь толкает нас дальше вперед, на поиски. Каждый раз мы обнаруживаем свое заблуждение, мы схватываем какой-то предмет; он ускользает у нас между пальцами, мы схватываем другой, и так все дальше и дальше, пока нас не озарит свет; мы приходим к Богу, единственной совершенной и прочной любви. Все остальное - только этапы... Но путь этот долог...»

Большая часть ищущих отстает в дороге. И, обращаясь к своим индусам, Вивекананда говорит им (пусть сделают из этого выводы себе на пользу гуманисты и христиане Запада!):

«...Тысячи людей делают эту религию любви своим ремеслом. Все говорят о ней, но мало кто ее достигает. За целый век отдельные единицы возвышаются до этой любви к Богу, и ими освящается целая страна. Так, когда восходит солнце, растворяются все тени...»

«Но, - спешит он прибавить, - вы должны сначала пройти через эту маленькую любовь».

Не пропускайте отдельных этапов! Главное, будьте искренни! Не воображайте в суетной гордости, смешанной с лицемерием, что вы любите Бога, когда вы привязаны к миру. И, с другой стороны (это еще более необходимо), не презирайте честных путников, которым трудно идти вперед. Ваш первый долг - понимать и любить тех, кто думает не так, как вы.

«Мы не только не скажем другим, что они неправы, как это делают фанатики, но мы скажем им, что они правы, если они идут своим собственным путем, тем личным методом, к которому каждый из нас приспособлен по природе[42]... Не следует вам бороться с теми, кто не чувствует так же, как вы... Есть миллионы лучей, сходящихся в одном фокусе, в солнце. Как бы далеко они ни отстояли друг от друга, они все встретятся в центре... Каждому нужно лишь стремиться все выше, к центру...» Поэтому Вивекананда резко восстает против всякого догматического воспитания. Никто не защищал с большей энергией свободу ребенка. Пусть его душа, как и члены, будут свободны от всяких пеленок! Душить ум ребенка -   величайшее  из  преступлений,   а  мы  его  совершаем ежедневно.

«...Учить другого нельзя. Каждый должен учить себя сам. Можно лишь помогать другому... Только я сам могу учить себя в религии. По какому праву мой отец и учитель может набивать мне голову всякого рода нелепостями? Вы говорите, что они хороши?  Может быть.  Но кто сказал вам, что это - мой путь? Подумайте об ужасном зле, которое творится в мире благодаря ложным приемам обучения, которые убивают душу миллионов   детей! Сколько чудесных семян, из которых вышли бы изумительные духовные истины, загублено этим ужасным понятием «семейной религии», «национальной религии, «социальной  религии». Подумайте о массе суеверий, которыми набиты теперь наши головы в связи с «религией нашей страны»... Какая гора предрассудков и вреда...» Значит, остается только сложить руки? Но почему же тогда Вивекананда с такой горячностью отдается делу воспитания? К чему же сводится роль воспитателя? - к роли освободителя. Он разрешает каждому идти своими собственными  способами  по  тому  пути,   который  ему свойствен,   внушая  ему  мудрое  почтение  к  путям его ближнего.

«Существует так много идеалов! Я не имею права намечать для вас, предписывать вам тот или иной из них. Мой долг - представить перед вами все эти идеалы и помочь вам разобраться, какой из них для вас предпочтительнее по вашему складу и больше всего вам подходит. Если тот или иной идеал сделан по вашей мерке, берите его, храните его и упорствуйте, добиваясь его! В этом - ваш иштам».

Вот почему Вивекананда является противником всякой религии, которая считается «установленной» (он называет ее конгрегационной), - всякой религии Церкви.

«Церкви могут сколько угодно проповедовать, если желают, все свои теории, учения, философии. Это не важно! Но когда дело идет об истинной религии, о «высшей религии», о религии в действии, которая есть молитва, «поклонение», настоящее соприкосновение души с Богом, церковь теряет свои права. Это касается только души и Бога. Истинный труд религии касается одного меня. У меня есть мой собственный идеал, я должен блюсти его в тайне и в святости. Иисус сказал: «Когда ты молишься, войди и закрой двери за собою и молись отцу твоему, который в тебе»... «Глубокая религия» не может быть сделана общественной... Я не могу по желанию приготовить свои религиозные чувства в пять минут. Такое притворство - худший вид кощунства; это - насмешка над религией!.. Как только могут люди терпеть эту религиозную дрессировку, похожую на муштру солдат в казарме. - Ружья на плечо!.. На одно колено!.. Раскройте книгу! - Все точно расписано. Две минуты чувства, две минуты рассудка, две минуты молитвы, - все установлено заранее... Это отвратительно. Эти парады изгнали религию, и, если их будут продолжать еще несколько веков, религия перестанет существовать...»

Религия есть - единственно - внутренняя жизнь.

Но внутренняя жизнь - это лес, населенный самыми различными животными: как сделать выбор между этими царями джунглей?..

«В нас есть инстинкт, общий нам и животным. Существует верховный руководитель, которого мы называем разумом и который, господствуя над фактами, делает обобщения в соответствии с ними. Существует и откровение, которое, минуя этап рассуждения, познает вещи как бы вспышками. По какому признаку мы отличим его от инстинкта? Это - опасный вопрос. Первый встречный негодяй скажет вам: «Я получил откровение. Где мой пьедестал? Скорее сооружайте мне пьедестал, собирайтесь вокруг него и поклоняйтесь мне!..» Каким способом различить откровение и обман?»

Пусть западный читатель обратит внимание на ответ! Он сходен с ответом, который мог бы дать рационалист Запада: «Первое условие - чтобы вдохновение не противоречило разуму. Так же как старик не есть противоположность ребенку, но являет собой завершение его развития, так и то, что мы называем откровением, есть завершение разума.  

Путь интуиции проходит через разум. Если откровение противоречит разуму, выкиньте его за борт!» Второе условие не менее осторожно и не менее здраво: «Во-вторых, это  откровение  должно  иметь  целью благо каждого и всех, а не личную славу или выгоду. Его благодеяния должны всегда носить общий характер, и бескорыстие получившего   откровение должно быть абсолютным».

Только испытав его по этим двум признакам, вы сможете его принять. Но «помните хорошо, что в действительности в этом мире нет ни одной души из миллиона, которая получила бы откровение!.. В настоящее время мы только играем с религией».

Трудно было бы упрекнуть Вивекананду в том, что он слишком легко открывает двери доверчивости. Он знает доверчивость своего народа и знает, как ею злоупотребляли. Он знает также, что сентиментальное благочестие слишком часто - только маска слабости характера. А по отношению к ней он безжалостен.

«Если вы ищете Бога Любви, не забывайте никогда, что он - высшая сила. Нет более возвышенного могущества, чем могущество чистоты... Такая любовь к Богу недостижима для слабых. Так не будьте же слабы ни телом ни духом; будьте сильны!»[43]

Сила,  мужественный  разум,  постоянная  забота об общем благе и полное бескорыстие - вот условия для достижения цели. Есть и еще одно: желание ее достигнуть.

Ибо большинство людей, считающих себя религиозными, в глубине души равнодушно к этому; они слишком ленивы, трусливы и неискренни; им удобнее оставаться на пути и не вглядываться слишком близко в то, что ждет их в конце. Вот почему они прозябают в податливой сфере формального благочестия. «Церкви и храмы, книги и обряды... Этот   Kindergarten (детский сад) религии полезен для первых шагов духовного детства; но нужно пойти дальше, если искренно хочешь достигнуть истины». И нельзя сказать, что это   прозябание является здоровой предосторожностью и что те, кто не идет вперед, рисковали  бы,  выйдя  из  своего охраняющего «сада», потерять свою веру, потерять своего бога! На самом деле им нечего терять, ибо благочестие их ложное: и настоящие неверующие лучше их, настоящие неверующие ближе к Богу. Послушайте, как воздает должное великому атеизму один из величайших верующих:

«...Громадное большинство людей (он говорит о благочестивых) на самом деле атеисты. Я радуюсь, что в наше время на Западе родился новый класс атеистов: материалисты. Это - искренние атеисты[44]. Они стоят гораздо выше религиозных атеистов, которые не искренни, которые говорят о религии, которые сражаются из-за религии и которые, все время говоря о ней, никогда ее не желают, не стараются ни осуществить ее, ни понять. Христос сказал: «Просите, и дано будет вам! Ищите, и обрящете! Стучите, и откроют вам!..» Это абсолютная истина. Но кто желает Бога?.. Мы желаем всего, только не Бога...»

Ханжи Запада и Востока могут принять к сведению это суровое поучение. Бесстрашный изобличитель религиозной нечестивости раскрывает их перед ними самими, этих замаскированных атеистов.

«...Все говорят: Любите Бога!.. Люди не знают, что значит любовь... Где любовь? Там, где нет ни сделки, ни страха, ни какой-либо корысти, где есть только любовь ради любви»[45].

Когда вы достигаете этой последней стадии, вам не нужно будет знать, что с вами станется, и существует ли Бог, творец Вселенной, Бог всемогущий и милостивый, Бог, вознаграждающий заслуги человечества; вам даже не важно будет, Бог ли это деспот или Бог добра... «Любящий перешел черту награды или наказания, страха или сомнения, доказательств научных или иных...» Он любит: он достиг вершины любви, «которой вся Вселенная служит лишь проявлением...»

Ибо в этой точке Любовь утратила все человеческие ограничения, чтоб обрести космическое значение.

«Любовь заставляет кружиться миры и соединяться атомы и тяготеть друг к другу великие светила; она есть закон притяжения между мужчиной и женщиной, между народами, между животными во всей Вселенной, стремящейся к центру... От мельчайших молекул до высшего Существа вездесущее, то, что наполняет все, есть Любовь... Она - единая Сила, Двигатель Вселенной. Ради этой любви Христос отдал жизнь за человечество, а Будда отдает ее в пищу простому животному; мать отдает ее ребенку, супруг - своей супруге... Ради этой Любви люди жертвуют собою за родину... И ради этой же любви (как странно это звучит!) вор идет красть, убийца идет убивать... Ибо движущая сила - одна. У вора - любовь к золоту. Любовь присутствует и здесь, но она дурно направлена... Таким образом во всех преступлениях, как и во всех действенных добродетелях, присутствует вечная Любовь, скрытая позади... Она движет миром. Без нее Вселенная в одно мгновение рассыпалась бы. И эта любовь - Бог...»

И здесь, как в конце Карма-йоги, мы приходим к предельному проявлению освобождения или экстаза  - высшей Бхакти[46], когда все связующие нити с повседневным существованием кажутся в такой мере порванными, что ему грозит опасность исчезнуть или, во всяком случае, утратить равновесие. Бхакти освободился от всех форм и символов, и ничто не скрывает его более, - никакая секта, никакая церковь; все они тесны для него, он достиг сферы безграничной Любви и стал Единым с нею. Не существует более никаких желаний, нет эгоизма, нет я - это, во всей его яркости, сияние Света. Человек проделал весь путь, он прошел все этапы: он был сыном, другом, возлюбленным, супругом, отцом, матерью. Теперь он Един с Возлюбленным. «Я - это ты, и ты - это Я... и оба мы - Одно».

А дальше нет уже ничего более?..

Он добровольно спускается с вершин, омываемых светом, и возвращается к людям, оставшимся внизу, чтобы протянуть им руку[47].

 

3. РАДЖА-ЙОГА

Мы подходим теперь к собственному пути Вивекананды, - хотя он применял все четыре рода йоги и всегда проповедовал идеал гармонии между ними[48], -тому, который мог бы быть назван его именем, ибо он представляет путь «Различия» (Вивека); это - тот путь, на котором могут и, по его мнению, должны соединиться Восток и Запад: Джнана-йога - путь «осуществления» «Познанием» (под этим надо понимать исследование и завоевание разумом высшей Сущности, или Брахмана).

Но это - героическая экспедиция, в сравнении с которой завоевание Полюсов - лишь игра, и где караваны науки и религий требуют суровой и тщательной подготовки. В нее нельзя пускаться наугад, как это возможно для двух предыдущих путей - Труда и Любви (Карма и Бхакти). Необходимо солидное вооружение, снаряжение, упражнение. Тут начинается область Раджа-йоги. Хотя у нее есть свое собственное поле, где она довлеет сама себе, она до некоторой степени играет и роль приготовительной Школы для высшей йоги Познания. Вот почему я помещаю ее в этой части моего изложения. То же место кстати отводит ей и Вивекананда[49].

Раджа-йога, - это раджа - царь - йог. Очень часто эта царственность выражается в том, что для обозначения ее довольствуются только словом «йога», без какого-либо прилагательного. Она - йога по преимуществу. Если йога вообще означает единение с высшим объектом (и субъектом) Познания, то Раджа-йога есть экспе­риментальный психофизиологический метод для непосредственного достижения этого[50]. Вивекананда называет ее «психологической йогой», ибо полем ее действия является руководство духом и абсолютное господство над ним - первое условие всякого познания. И она ведет к нему путем сосредоточения[51].

В обычном состоянии мы бесполезно расточаем нашу энергию. Не только вихрь внешних впечатлений заставляет нас разбрасываться во все стороны. Но, даже когда нам удается закрыть за собой дверь и ставни, мы находим в себе целое скопище, наподобие народа на римском форуме Юлия Цезаря; тысячи нежданных, «нежела­тельных» гостей осаждают и волнуют нас. Никакая внутренняя деятельность не может дать серьезных и длительных результатов, если прежде всего мы не наведем порядка в доме и, во-вторых, не призовем и не соберем около себя стада наших разбредшихся сил. «Силы духа - рассеянные лучи света. Чтобы они засияли огнем, нужно собрать их в пучок. Нет другого средства Познания». Во всех странах и во все времена ученые, художники, люди - могучего действия и интенсивного мышления знали и применили это средство инстинктивно, индивидуальными способами, обдуманно или подсозна­тельно, следуя собственному опыту.

Я показал на примере Бетховена, в какой мере западный гений может осуществить, сам того не подозревая, подлинную Раджа-йогу со всеми ее характерными признаками. Но именно этот пример служит определенным указанием на те опасности, к которым ведет такая индивидуальная практика, предоставленная слепым порывам внутренней силы, недостаточно исследованной и не управляемой[52].

Особенность индийской Раджа-йоги - в том, что она создала детально разработанную и применяемую в течение веков науку о способах достигнуть сосредоточения и властвовать над духом. Под словом «дух» индусский йогин разумеет в равной мере и орудие и объект познания. И в том, что касается объекта, он идет очень далеко - дальше, чем я имею в виду за ним следовать. Не потому, чтобы я принципиально отрицал неограниченную власть не только над душой, но и над всей природой (что, впрочем, и не различается согласно вере индуса), которую он приписывает своей науке. Истинно научная позиция - это осторожность по отношению к будущим возможностям духа, ни содержание, ни вместилище которого, - я разумею его пределы, - не могли быть еще научно установлены. Но именно это я и ставлю в вину индийскому йогину, - он считает доказанным то, что еще ни разу не было доказано экспериментальным путем. Ибо, если бы эти сверхъестественные силы существовали, непонятно, почему бы (это говорил лично мне один великий индус, одновременно и гениальный ученый и верующий, сэр Джагадис Ч.Боз) древние Риши не воспользовались ими, чтобы преобразовать мир[53]. Но самая важная их ошибка в том, что они бросали жадным и грубым умам эти головокружительные обещания, подобные обещаниям сказочных духов в «Тысяче и одной ночи». Сам Вивекананда не всегда умел удержаться от подобного рода проповеди, при которой он бросал свою удочку с опасной приманкой, чтобы утолить жадность грубо-материальных душ[54].

Но он всегда заботился о том, чтобы окружить предмет вожделений широким огненным поясом, как Брунгильда свою скалу[55]. Нужно быть героем, чтобы завоевывать награду. Даже первого этапа - йамы, или господства над собою - нельзя достигнуть, не выполнив пяти необходимых условий, ничтожнейшего из которых достаточно, чтобы стать святым. Вот эти условия:

1. Ахимса,   то   есть   великий   обет   последователей Ганди,   который  старые  йогины  считают  высочайшей добродетелью и счастьем человека: «безобидность» по отношению ко всей природе, «не свершение зла» действием, словом или помышлением ни одному живому существу.

2. Абсолютная правдивость, «правда в действии, в слове, в помышлении», ибо на истине основано все; ею все достигается.

3. Полное целомудрие, или брахмачарья.

4. Полное отсутствие стяжательства.

5. Душевная чистота и абсолютное бескорыстие: не получать и не ожидать ни от кого никакого дара; всякий принятый дар лишает независимости,  а это  -  смерть души.

Таким образом ясно, что толпы тех, кто ищет в йоге мошеннического способа «достигнуть», тех, кто хочет плутовать с судьбой, спекулянтов на оккультных силах и клиентов институтов красоты, - обнаруживают у первой же ограды, что «Вход воспрещен». Но большинство не желает читать эту надпись; и они стараются обмануть более или менее подлинного гуру, охраняющего вход, чтобы он пропустил их.

Вот почему, постепенно убеждаясь в том, как опасно влияние некоторых слов на морально слабые, лишенные устоев натуры, Вивекананда все реже употреблял их[56]. И он мало-помалу свел обучение Раджа-йоге к овладению строго научным методом, наиболее совершенным орудием Познания: абсолютным Сосредоточением[57].

В этом аспекте оно интересует нас всех. Каковы бы ни были духовные результаты, которых достигает посредством этого орудия индусский искатель истины, все искатели истины как на Западе, так и на Востоке употребляют одно и то же орудие; и им важно, чтобы оно было наиболее точно, наиболее совершенно. В этом нет ничего таинственного. Здравый ум Вивекананды питает ко всему, что маскируется, что неискренно в поисках духа, такое же отвращение, как и наиболее честные ученые Запада:

«В том, чему я учу, нет никакой тайны... Все, что в системе йоги скрыто и таинственно, должно быть отброшено. Вы должны безжалостно отбросить все, что вас ослабляет. А как раз эти таинственные истории ослабляют человеческий мозг. Они в конце концов почти уничтожили йогу, которая была величайшей из наук... Экспериментируйте сами на себе. Здесь нет ни тайны ни опасности[58]... Нехорошо верить слепо...

Никто не осуждает более решительно всякую передачу власти над собой, хотя бы частичную, хотя бы мимолетную, в чужие руки. Этим объясняется резкое отрицание Вивеканандой каких бы то ни было форм внушения, хотя бы вполне добросовестного и с благими намерениями:

«Гипнотическое внушение может действовать лишь на слабый дух и приводит его в болезненное состояние... Нужно не ошеломлять ум пациента ударами извне, а учить дух владеть собою, не заставляя его терять ни одной из своих способностей... Всякое стремление к контролю, если он не допускается добровольно, оказывается губительным. Оно создает лишнее звено в цепи рабства. Не позволяйте другим влиять на вас, даже если они на время приносят вам этим кажущуюся пользу!.. Пользуйтесь сами своим разумом! Овладевайте сами своим телом и своей мыслью! Если вы не больны, никакая чуждая воля не может подействовать на вас. Избегайте всякого, как бы велик и добр он ни был, кто просит вас слепо ему верить!.. Более полезно оставаться злым, чем стать добрым по внешности в силу чуждой воли... Берегитесь всего, что угрожает вашей свободе!»

В своей неудержимой страсти к свободе духа он, как Толстой, заходит так далеко, что, рожденный художником, артистом и музыкантом, отстраняет опасную власть художественных эмоций и в особенности музыки от строгого творческого разума[59]. Все, что таит в себе опасность уменьшить независимость наблюдающего и экспериментирующего разума, даже если это на первый взгляд приносит благо или временное облегчение, есть «семя будущего упадка, преступлений, безумия и смерти».

Мне кажется, что самый непримиримый научный ум не мог бы высказаться более энергично; разум Запада должен в отношении этих принципов найти общий язык с Вивеканандой.

Приходится тем более удивляться, что он так мало считался с экспериментальными исследованиями Раджа-йогинов Индии и что мы не старались применить у себя на Западе, при полном свете дня, предлагаемые ими методы подчинения господства тем единым, бесконечно хрупким и постоянно фальсифицируемым орудием, какое мы имеем в своем распоряжении, чтобы познать существующее.

Допуская, - а этого никто не думает отрицать, - что йогическая психофизиология пользуется сомнительными и устарелыми объяснениями и (в особенности) терминами, нетрудно, однако, их исправить и согласовать с современной наукой (что и пытался сделать Вивекананда) эксперименты, производившиеся в течение веков. Взамен наших лабораторий индусы имели целые столетия терпения и свою гениальную интуицию. Как сомневаться в последней, когда читаешь в одном из самых древних священных текстов такие ясные строки о природе живых тел, как следующие:

«Тело есть название для ряда видоизменений... Как в реке массы воды изменяются в каждый миг и другие массы приходят, чтобы наполнить подобное же вместилище, так же бывает и с этим телом»[60].

Их вера никогда не наносит ущерба научным требованиям; она никогда не является для них условием, обязательным для науки, которой они обучают; они даже добросовестно представляют светскому разуму, агностическому и безбожному, возможность достигнуть истины собственными путями. Именно в силу этого Раджа-йога может подразделяться на две различные группы: Маха-йогу, которая предполагает единение я с Богом, и Абхава-йогу (абхава - небытие), изучающая я «как нуль, лишенный всякого качества», как объект чистого и строгого научного наблюдения[61]. Верующие Запада могут изумиться подобной терпимости. Но она свойственна Ведантической вере, для которой человеческий дух есть Бог, не познавший себя, но могущий и долженствующий прийти к самопознанию[62]. Такое кредо не столь уже отдаленно от тайных или высказанных желаний Науки. Таким образом здесь мы не находимся на чуждой почве.

Прибавим, что индусская религиозная психофизиология целиком материалистична, вплоть до некоей ступени внутреннего существа, помещаемой очень высоко, ибо она стоит выше разума.

В принятом индусской психофизиологией генезисе восприятия - от впечатлений, вызванных внешними предметами, до нервных и мозговых центров, которые накопляют их, и от этих последних до разума  - все  материально:  дух  является  лишь  более утонченной материей, чем тело, но не отличной от нее по существу. Лишь на более высокой ступени появляется душа не материальная, или Пуруша, которая, получая от своего орудия - духа - восприятия, передает приказ моторным центрам. Таким образом позитивная наука может идти рядом с индусской верой до трех четвертей пути. И лишь на предпоследнем этапе ей придется сказать: «Стой!» - Здесь я и прошу лишь о том, чтобы она прошла вместе эти три четверти дороги. Ибо возможно (и я думаю, это так), что индусские исследователи видели на протяжении этой дороги много вещей, ускользнувших от взора наших ученых. Воспользуемся же их открытиями, не отказываясь, само собою разумеется, подвергать их свободной критике.

Я не могу в пределах этой книги задерживаться на детальном рассмотрении методов Раджа-йоги. Но я рекомендую это западным учителям новой психологии, психагогии и педагогики, научно основанной на физиологии духа. Я сам извлек пользу из этих замечательных исследований; и, если было уже слишком поздно, чтобы я мог приложить извлеченные из них уроки к жизни, мне оставалось изумляться тому, насколько они освещали мои прошлые переживания, объясняли мои заблуждения и смутные инстинкты, руководившие мною.

Я хочу особо отметить три первых психологических этапа концентрации духа[63]: Пратьяхару, которая отвлекает органы чувств от внешних вещей и направляет их всецело к внутренним впечатлениям (смысл этого слова - «устремлять к чему-нибудь»); Джарану, которая заставляет дух впиваться когтями в специально указанную точку, внешнюю или внутреннюю; Дхьяну, или размышление в подлинном смысле, когда дух, подготовленный предыдущими упражнениями, приобрел способность «течь непрерывным потоком к избранной им точке».

Только после овладения первым этапом, говорит Вивекананда, начинает складываться характер. Но «вовсе не легко обуздать дух, эту бешеную обезьяну. Всегда активный по природе, он опьянен желанием, его жалит ревность, его мучит гордость». - Что же посоветует учитель? Пустить в ход волю? Нет, он опередил запоздалые открытия наших врачей-психологов, признавших, что неумелое применение воли против внутренних склонностей вызывает обычно более сильную реакцию этих склонностей. Он учит покорять «обезьяну», предоставляя ей истощить силы под внутренним взглядом, который спокойно на нее взирает. И древним йогинам не надо было ждать доктора Фрейда, чтобы узнать, что лучшее лекарство для духа - это заставить его смотреть прямо в "глаза чудовищам, скрытым в его глубине: «Предоставьте духу некоторое время течь, как ему угодно. Он кипит, испускает пузыри. Пусть обезьяна скажет! Ждите и наблюдайте!.. Вам будет открыто много отвратительных мыслей, которые вы носите в себе... Но познание - это могущество... Терпение! С каждым днем блуждание духа будет уменьшаться... Но я не скрываю от вас, что работа эта - долгая и трудная...»[64]

Так же, для следующего этапа, йогин умеет использовать игру воображения в интересах дисциплины духа, который хочет сосредоточиться на одной точке.

И все время учитель озабочен физиологическим состоянием организма: избегать усталости... «Подобные упражнения не созданы для того, чтоб производить их после тяжелой дневной работы». Следить за режимом: «Строгий режим вначале: молоко и растительная пища; воздержание от всего возбуждающего»[65]. Внутренние явления отмечены и описаны с изумительной остротой[66]. В начале овладения сосредоточением малейшее ощущение может получить неслыханную силу набегающей волны: «Упавшая булавка производит звук,  подобный удару грома». Важно поэтому бдительно следить за организмом, чтобы поддерживать в нем состояние полного спокойствия, которое и является конечной целью. При всем этом основная забота состоит, как мы видим, в том, чтобы избегать болезненного перенапряжения, той потери равновесия, которую наш неумелый, всегда спешащий Запад превращает в карикатурный атрибут вдохновенного артиста, вроде Бетховена, или одержимого экстазом[67]. Учитель йоги утверждает, наоборот, что физическое здоровье улучшается от его дисциплины, так же как и нравственное. Влияние этого, говорит он, должно сказаться достаточно быстро в спокойствии тела, в чертах лица, утрачивающих напряженность, даже и в звуке голоса. Можно думать, что именно к этому будут стремиться светские ученики всех истинных или ложных йогинов. И пусть стремятся! В столь богатом запасе опыта, охватывающего так много сторон жизни тела и духа, каждый найдет что взять для своего закрома. Мы же здесь имеем дело лишь с психологами и учеными[68].

 

 

4. ДЖНАНА-ИОГА

Порыв духа ввысь, к освобождающей истине, может осуществляться, как мы видели, в различных формах: в форме Amor Caritas, или бескорыстного Труда, или разума, стремящегося постигнуть законы внутреннего процесса. Все эти формы должны пользоваться инструментом психофизиологии, и технике игры на нем учит Раджа-йога: ибо нельзя осуществить ничего стойкого и длительного, не научившись предварительно сосредоточению.

Но среди всех этих различных форм есть одна, для которой это обучение особенно важно и должно быть доведено до мастерства, - форма,  которая,  имея свой собственный путь, частично связана с Раджа-йогой, - последняя из тех, что подлежит нашему рассмотрению, -Джнана-йога - йога рационалистическая и философская. Ибо, поскольку Раджа-йога есть наука овладения внутренними состояниями, именно в этой науке философ должен искать способов управлять орудием своей мысли. Даже великий «Различитель», Вивекананда, признает, что на том пути, который избрал он сам, - на пути «различения», то есть анализа и философского экспериментирования - джнана, - «ум может быть пойман в бесконечную сеть пустых словопрений», и только практика сосредоточения по Раджа-йоге может помочь ему пройти сквозь петли.

Поэтому мы считаем логичным перейти, заканчивая наше изложение, именно к этому методу высшего разума, - методу, которым больше всего дорожит Вивекананда. Ни одному из них он не посвятил столько исследований и лекций, не имея, однако, времени объединить их в трактаты, подобные трактатам о Раджа-йоге и Карма-йоге, которые он продиктовал[69].

Первое, что нас поражает в этом методе, как и другие йоги, имеет целью единение с абсолютным Существом, это то, что его исходная точка и его средства гораздо ближе к научному духу Запада, чем к его религиозному духу. Он громко ссылается на науку и разум.

«Опыт - единственный источник познания».

«Ни одна из йог не отказывается от разума, ни одна не требует от вас, чтобы вы передали разум в руки какого-либо жреца. Всякая йога говорит вам, чтобы вы придерживались вашего разума, придерживались его крепко».

В наивысшей степени этого требует Джнана-йога, которая возвеличивает разум: она посвящена ему. Все для нее - наука. И религия - одна из наук. Она должна поэ­тому подчиняться тем же законам духа, что и другие науки.

«Нужно ли применять те же методы исследования, что мы применяем в науках и познании внешнего мира, в науке религиозной? Я отвечаю: да. И я прибавляю: чем раньше, тем лучше. Если религия будет уничтожена таким исследованием, значит, она была бесполезным и недостойным суеверием; чем раньше она исчезнет, тем это будет полезнее. Я абсолютно убежден, что ее уничтожение есть лучшее, что может случиться[70]. Все то, что является шлаком, отпадет; существенные же части выйдут из испытания победоносно».

На каком основании могла бы религия уклониться от контроля разума?

«По какому праву можем мы отказаться от пользования высшим даром бога?.. Не потрясающее ли кощунство - верить вопреки разуму?.. Я уверен, что Бог скорее простит тому, кто, основываясь на разуме, не будет верить, чем тому, кто верит слепо, не пользуясь способностями, ему данными. Такой человек унижает человеческую природу и падает до уровня животного. Мы должны рассуждать... Возможно, что пророки переходили за пределы чувственного мира и могли заглянуть за его пределы. Мы поверим в это, когда сможем сделать это сами. Не раньше...»[71]

«Утверждают, что разум недостаточно силен, что его мало для достижения истины, что нередко он обманывается; отсюда следует заключение, что мы должны верить авторитету Церкви! Так мне сказал один римский католик; но я не мог понять логики его рассуждения. Я скажу, что если разум слаб, то сословие жрецов еще слабее, и я не могу принять их суждения; я буду держаться своего разума, потому что при всех его слабостях все же есть некоторые шансы, что я дойду через разум до истины!... Мы должны следовать разуму и сочувствовать всем тем, кто, следуя разуму, не может прийти ни к какой вере. Ибо лучше человечеству стать безбожным, следуя разуму, чем слепо верить в двести миллионов богов, повинуясь чьему угодно авторитету. Мы хотим одного лишь прогресса. Никакая теория не делала людей лучше. Единственная ценная для нас сила - это «постижение» (личное), а оно обитает в нас, оно проистекает из мысли. Пусть же люди мыслят!.. Вся слава человека - в мысли... Я верю в разум и я следую своему разуму, достаточно насмотревшись на вред, приносимый авторитетом, ибо я рожден в стране, где он был доведен до крайности!..»

Так как и в науке и в религии (как ее понимает Вивекананда) основа одна и та же - именно разум, то разница между ними не в существе, а лишь в применении; и Вивекананда стремится объединить их в одном понятии. То он говорит, что «всякое человеческое знание есть лишь часть религии» (и религия тогда становится суммой знаний), то он прославляет, с горделивой независимостью, «выражения религии, голова которых, можно сказать, проникает в высочайшие тайны небес, хотя ноги их крепко вросли в землю, - я разумею так называемые материалистические науки». Наука и религия - две параллельные попытки помочь нам выйти из рабства. Но только религия древнее, и у нас осталось суеверие (заметьте это слово в устах страстно верующего!), что она более свята...»[72]

Чем же они различаются? Областью своего приложения.

«Религия говорит об истинах мира метафизического, как химия и естественные науки говорят об истинах мира физического...»[73]

А поскольку различны области, методы исследования также должны быть различны. Метод, который рекомендует Вивекананда для религиозной науки, метод, принятый Джнана-йогой, противоположен тому, который он считает ошибочным и который принят наукой, модной сейчас на Западе: сравнительной историей религий. Не отрицая интереса этих исторических изысканий и их остроумных теорий о происхождении древних религий, Вивекананда считает их методы слишком «внешними», чтобы они могли разъяснить вещи, по существу «внутренние». Очевидно, что по виду лица и тела опытный взгляд может судить о конституции и состоянии здоровья человека. Но нельзя все же познать природу живого существа, не зная практически анатомии и физиологии. Чтоб познать религиозный факт, нужно приобрести практику внутреннего наблюдения; метод должен быть по существу психологическим, вернее, инфра-психологическим: это - химия духа. Ищите первичный элемент, клетку или атом!

«Если я знаю частичку комка глины, я буду знать совокупность ее природы, ее зарождения, ее рост, ее упадок и ее конец. Между частью и целым - разница лишь во времени. Цикл завершается более или менее быстро».

Поэтому, чтобы дойти до духовного атома, нужно прежде всего применять внутренний анализ. Овладев первичными элементами и просеяв их, нужно их организовать и стараться вывести из них основные принципы: «Интеллекту предстоит тогда построить дом; но этого нельзя осуществить без кирпичей, а он один не сумеет сделать кирпичи». Джнана-йога - наиболее верный метод, чтобы дойти до основных элементов. Здесь она смыкается с практическим методом Раджа-йоги.

Прежде всего следует заняться детальной физиологией духа: сенсорных и моторных органов, мозговых центров. Затем анализировать субстанцию - дух, который, будучи в философии Санкхья отличным от Души, составляет часть материи. Разъяснить весь механизм восприятий и их процесс в интеллекте. Истинная внешняя Вселенная есть непознаваемый X. Вселенная, которую мы знаем, есть X + (или -) наш дух (понимаемый как способность восприятия), придающий ей формы, присущие ему самому. Дух познается также лишь через посредство духа. Он есть - непознаваемый Y + (или -) формы духа.

Анализ духа, сделанный Кантом, знаком Вивекананде. Но еще за много столетий до него философия Веданты также им занималась и, по свидетельству Вивекананды, достигла лучших результатов.

Духовная работа идет вверх по двум различным и дополняющим друг друга путям: Правритти, Нивритти: идти вперед, отступать - в круговом движении. Здравый метафизический и религиозный метод начинает с последнего: Отрицания, или   Ограничения. Как наш Декарт, джнанин сначала все разрушает и ищет твердой точки, прежде чем строить снова. Первое, что нужно, - это проверить основы и исключить все причины иллюзий и заблуждений. Таким образом Джнана-йога прежде всего есть тщательная критика условий познания: времени, пространства, причинности и т.п. Она в точности выясняет  границы духа, прежде чем их перейти.

Но кто позволяет ей их перейти? Кто поручится, что за пределами категорий духа существуют реальные X и Y - единственно реальные? Именно здесь религиозный дух должен, видимо, отклониться от пути, по которому он шел до этой стадии совместно с духом научным. Но еще и здесь, на перекрестке, они достаточно близки. Ибо какую цель предполагают оба пути - и религии и науки? Искание Единства, каковым бы ни была его природа, - а стало быть, молчаливую веру в него, - будь существование его первоначально предположено умом как плодотворная гипотеза, или непосредственно воспринято и окончательно принято как интуиция, столь сильная и глубокая, что ею освещаются все будущие искания.

«...Разве вы не видите, к чему стремится наука? Индусский народ шел путем изучения духа - логического и метафизического. Европейские народы исходят из наблюдений внешней природы. Но в настоящее время они приходят к аналогичным результатам. Совершая наши исследования духа, мы приходим к открытию Единства, всеобщего Единого, Окончательной Сущности и Реальности... Наука о материи приходит к тому же Единству...»

«Наука - не что иное, как шествие к открытию Единства. Как только она дойдет до абсолютного Единства, она остановится и не пойдет дальше, ибо она достигла цели. Химия остановилась бы, если бы она открыла единый элемент, составляющий все остальное. Физика остановилась бы, если бы она открыла единую первичную энергию... Наука религии остановилась бы, открыв единую Сущность Жизни. Даже религия не может идти далее. И это - цель всякой науки».

Таким образом, Единство - необходимая гипотеза, поддерживающая построения науки. Для науки религии это предположенное, обязательное. Единство приобретает ценность Абсолюта.

Труд, выпадающий на долю Джнана-йоги - в том, чтобы, исследовав конечное и определив его границы, связать его с этим венчающим сводом, распутав бесконечные нити тонкой и частой паутины перекрещивающихся арок свода.

Но в этой сети, которую ткет дух, религиозный ученый Индии уже решительно расстанется с теми методами, которые признает европейский рационалист. Ибо, чтобы перейти пустоту, зияющую между границами его чувств и Абсолютным, он обращается в своем организме к методам, которых западная наука никогда не допускала. И для него это, в сущности говоря, и есть Религиозный Опыт.

Я только что говорил о «кирпичах», из которых «интеллект будет строить дом». Те кирпичи, которые будут применять йогины Индии, остались без употребления на наших постройках.

Наука Запада работает при помощи экспериментирования и рассуждений. В обоих  случаях она не пытается выйти за пределы относительности как внешней, так и относительности своего собственного разума. Ее гипотеза Единого, оси всех явлений, остается повисшей в пустоте: этот скорее не сущность, а временная фикция, необходимая, однако, чтобы подвесить к ней цепь причин и фактов. И если гвоздь держится крепко, никто и не знает и не доискивается, во что он вбит.

Ведантический мудрец преклоняется перед смелым провидением западной науки (которая, однако, запрещает себе заниматься провидением) и добросовестностью ее труда; но он не верит, чтобы ее метод мог когда-либо привести к познанию этого Единства, без которого она, однако, не может обойтись[74]. Как религии Запада не могут, по его мнению, отделаться от антропоморфического представления о своих Богах[75], так науки не могут возвыситься за пределы Реальности, созданной по мерке человеческого разума[76]. Нужно найти Вселенную, которая заключала бы все Вселенные. Решение задачи было бы в том, чтобы открыть то nescio quid, которое было бы общим свойством всех Вселенных, низших миров наравне с высшими. Древние мыслители Индии установили, что, чем дальше они удалялись от центра, тем более выражены были различия, а чем ближе он подходили к центру, тем больше они замечали близость Единого. «Внешний мир, согласно их представлению, очень далек от центра, и не там можно найти общую область, где могли бы встретиться все явления бытия». Существуют явления, отличные от явлений внешнего мира: явления умственные, нравственные, интеллектуальные; существуют разно­образные плоскости бытия: исследовав только одну, нельзя объяснить целого. Необходимое условие поэтому - достичь центра, откуда расходятся пути, ведущие во все плоскости  бытия.  Этот центр - внутри  нас.  Древние Ведантисты в своих изысканиях пришли, наконец, к открытию, что в самом глубоком ядре души заключен центр всей Вселенной[77]. Туда и нужно направиться. Нужно углублять шахту, копать, видеть и осязать. В этом и состоит истинная роль религии в том смысле, как ее понимают индусы, ибо, как мы видели, она прежде всего, если не исключительно, - «вопрос факта». В этом отношении Вивекананда идет столь далеко, что дерзает написать: «Лучше не верить, чем не почувствовать» (то есть воспринять и испытать). Мы видим, какая странная потребность в науке постоянно примешивается у него к религии.

Но эта особая наука хочет пользоваться и особым опытом, трансцендентального характера.

«Религия, - говорит Вивекананда, - происходит по существу из борьбы за то, чтобы перейти границы чувства...» Здесь надо искать ее подлинное зерно...[78] Во всех организованных религиях основатели их объявляли, что проникли в такие области духа, где оказались перед особым порядком вещей, относящихся к так называемому духовному царству[79]. Все религии объявляют, что «человеческий дух в некоторые моменты переходит не только пределы чувств, но и пределы обычных способностей рассуждения», и тогда оказывается перед лицом таких фактов,  какие он  не мог бы познать ни чувством ни  рассуждением[80].

Конечно, мы не обязаны верить этим фактам, не видев и не испытав их. Наши индусские друзья не удивятся, что мы противопоставляем им здоровое недоверие. В этом мы следуем лишь их собственному правилу научного сомнения: «Если ты не осязал, не верь!» А Вивекананда утверждает вполне научно, что если когда-либо был осуществлен какой-либо опыт в любой отрасли знания, он был возможен и до этого одолжен быть возможен впоследствии. Вдохновленный свыше  не  имеет права ссылаться  на какую-то особую привилегию, которая не будет дана более никому. Поэтому, если некоторые истины (даже самые высокие) являются плодом религиозного опыта некоторых «избранных» лиц, необходимо повторить этот  религиозный опыт. Наука Раджа-йоги и ставит себе целью подготовить дух ко вступлению в эту область опыта[81].

Пусть, кто хочет, испытает это самовоспитание. Я, со своей стороны, довольствуюсь тем, что указываю здесь конечный результат этих наблюдений: именно, что во всех организованных религиях, имеющих высшую форму, абстрактные факты духовного порядка, открытые и воспринятые, сводятся к одному Единству, «либо в форме отвлеченного Присутствия всемогущего Существа, отвлеченной Личности, называемой Богом, или Нравственным Законом, либо в форме отвлеченной Сущности, лежащей в основе всякого бытия».

Именно при этой последней форме, форме ведантического Адвайтизма, мы оказываемся у цели, столь близкой к цели чистой Науки, что мне трудно их различить. Главное различие, - в поведении состязающихся, прибежавших к столбу: наука принимает и рассматривает Единство как гипотетический предел усилий мысли, которые она ориентирует и согласует. Йога полагает, что может его охватить и внедриться в него, как плющ. Но результаты почти одинаковы. И современная наука и философия Адвайты приходят к заключению, что «объяснение вещей лежит в их собственной природе, и никакие внешние сущности или причины не являются необходимыми для объяснения того, что происходит во Вселенной». Из того же принципа: «Объяснение всех вещей приходит изнутри» - вытекает как следствие современный закон Эволюции. Ибо весь смысл Эволюционизма в том, что природа всякой вещи воспроизводится (в ее росте), что следствие - то же, что и причина, лишь в иной форме, что в этой причине скрыты и ей присущи все потенциальные возможности различных следствий, короче говоря, что совокупность творения есть эволюция, а не творение».

Вивекананда часто настаивает на родстве современных эволюционных теорий с теориями древней Ведантической метафизики и космогонии[82]. Но между эволюционной гипотезой и гипотезой индусов имеется то основное отличие, что первая относится к последней, как крыло здания - к целому зданию, и что Эволюция предполагает в Ведантизме, в качестве своего аналога (или контрфорса), Инволюцию, как и она, периодическую. Вся индусская мысль по своей сущности основывается на теории Циклов. Движение вперед представляется в виде последовательного ряда волн. Каждая волна поднимается и снова спадает; за каждой волной следует другая, которая тоже поднимается и спадает.

«Даже если основываться на современных исследованиях, видно, что человек не может быть продуктом простой эволюции. Всякая эволюция предполагает инволюцию. Современная наука говорит вам, что вы можете извлечь из машины лишь то количество энергии, которое вы в нее вложили. Ничто не родится из ничего. Если человек эволюционировал из низшего организма, то совершенный человек - человек Будда, человек Христос был заключен в этом низшем организме... Таким образом мы в состоянии примирить Священное Писание - современной наукой. Энергия, которая постепенно проявляется в различных этапах, пока не осуществится в совершенном человеке, не может происходить из ничего. Она где-то существовала, - и если первой субстанцией, которую мы можем обнаружить, является протоплазма, то эта энергия должна была содержаться в протоплазме»[83]. Бесполезны всякие споры между «теми, кто считает, что агрегат материалов, называемый телом, служит причиной проявления, называемого душою», и теми, для кого душа есть первопричина тела. Эти споры ничего не выясняют. «Ибо откуда исходит сила, являющаяся источником сочетаний, называемых душой или телом? Было бы логичнее сказать, что сила, пользующаяся материей для построения тела, тождественна с той силой, что проявляется через посредство тела... Можно доказать, что материи не существует. Это - лишь известное поле деятельности сил. Что представляет собою сила, проявляющаяся через посредство тела? Прежде, в древних Писаниях, эта сила и ее проявления приписывалась некоей световой субстанции, которая принимала форму тела и существовала после его гибели... Позднее появилась более возвышенная идея, что тело не является носителем силы... что необходимо нечто другое ... Это другое получило название Души, или по-санскритски «Атман» - единое, вездесущее, бесконечное...

Но каким образом Бесконечное могло стать конечным? Великая проблема всех метафизиков[84]... Проблема, в разрешении которой истощался гений многих столетий, не уставая снова воздвигать упавшие построения... Ибо еще мало установить Бесконечное, найти его, осязать его. Необходимо связать с ним то, что по самой своей сущности осуждено никогда его не достигнуть. Тут наши христианские метафизики[85] проявили архитектурный дар - ум, порядок, гармонию, близкий к дару их «мастеров», строителей наших соборов; и их чудесные конструкции, как мне представляется (об уверенности речи здесь быть не может), настолько же превосходят по красоте метафизические измышления индусов, насколько Шартр или Амьен кажется (нам, европейцам) прекраснее нагроможденных в виде муравейников резных каменных гор Мадуры... (Не следует, однако, сравнивать одинаково грандиозные виды Природы, отвечающие естественным законам проявления двух различных климатов духа...)

Ответ Индии на поставленную задачу - ответ индусского Сфинкса: «Майя». Именно пройдя через экран Майи - законов духа - «Бесконечное» становится «конечным». Майя, ее экран, ее законы и дух, является результатом своего рода «вырождения Абсолюта», растворяющегося в «феноменальном». Воля находится одной ступенью выше. Не потому, чтобы Вивекананда отводил ей почетное место, на которое ее ставит Шопенгауэр[86]. Он помещает ее у порога Абсолюта: она охраняет вход. Она одновременно - его первое проявление и первое ограничение. Она - соединение реального я, находящегося по сю сторону причинности, и духа, находящегося по ту сторону. Но никакое соединение не бывает постоянным. Желание жить влечет за собой необходимость умереть. В словах «бессмертная жизнь» содержится внутреннее противоречие. Истинное вечное Существо находится по ту сторону жизни и смерти.

Но как же случилось, что это абсолютное Существо смешивается с волей, духом, с относительным? - Вивекананда отвечает, вместе с Ведантой: «Оно никогда и не смешивалось. Вы сами - это абсолютное Существо, вы никогда и не изменялись. Изменяется лишь Майя, экран, поставленный между реальным я и вами». - И цель Жизни, - жизни индивидуальной, жизни поколений, всей человеческой эволюции, непрерывного восхождения всей Природы от самой низшей ступени, где пробуждается бытие, - в том, чтобы понемногу устранить этот экран. С первого проблеска духа в нем образовалось еле заметное отверстие, через которое проникает взор Абсолютного. По мере роста духа отверстие увеличивается. И нельзя говорить, что то, что мы увидим сквозь него завтра, будет более истинно и более реально, чем то, что мы видим сегодня (то и другое равноценно), но с каждым Днем мы охватываем более обширную поверхность. До тех  пор,   пока  весь  Экран  не  исчезнет  и   ничего  не останется, кроме Абсолютного.

 

Затихли крики ненасытной плоти,

Успокоились смятение гордого духа,

Ослабли, отвязались струны тела,

Разрешившись связывавшие узы,

Нет более ни Привязанности, ни Иллюзии,

 Да,.. Там звучит Звук,

Свободный от вибраций.

Воистину, твой Голос...

 

Слыша этот призыв, Дух становится на дыбы...

 

«Люди ужасаются, когда им говорят это». Это огромное Одно затопляет их. «Они без конца спрашивают: «Что же будет с моей личностью? Разве я ее не сохраню?...» Их личность! Что же она такое? Я хотел бы ее увидеть...» Все течет, все изменяется... «Индивиду­альности нет» - разве в конце пути. «Мы еще не личности. Мы стремимся к индивидуальности: и это Абсолют, это наша истинная природа[87]. Живет лишь тот, кто живет во всех. Чем больше мы сосредоточиваем нашу жизнь на ограниченных приобретениях, тем ближе мы идем к смерти. Единственные минуты истинной жизни для нас - те минуты, когда мы живем в других, во Вселенной. Ограничиться мелкой жизнью - это значит, без дальних слов, - умереть. Вот почему мы испытываем страх смерти. Он будет побежден лишь тогда, когда человек поймет, что, пока в этой Вселенной есть хоть одна жизнь, он жив... Видимый человек - лишь вместилище борьбы за проявление потусторонней индивидуальности...» Эта борьба осуществляется путем эволюции, которая ведет Природу со ступени на ступень к проявлению Абсолютного.

Добавим необходимую поправку к учению об эволюции. Вивекананда почерпает его из теории Патанджали об Infilling of Nature[88]. По Патанджали понятия struggle for life, борьбы за существование и естественного отбора, полностью приложимы лишь на низших ступенях природы, где они играют роль, определяющую эволюцию видов. Но на более высокой ступени, ступени человечества, борьба и конкуренция замедляют прогресс, чем ему способствуют. Ибо, согласно чистому ведантическому учению, стремление к прогрессу, абсолютное совершенство и составляет уже истинную природу каждого человека, и лишь некоторые препятствия не дают ей проявиться. Если удается их устранить, высшая природа человека проявляется сразу же. Достигнуть этой победы человека можно путем воспитания, культуры личности, размышления и сосредоточенности, в особенности же отречения и жертвы. Высочайшие мудрецы, сыны Бога, достигли победы. Таким образом индусское учение, признавая общий закон научной эволюции, дает человеческому духу способ избавиться от долгого тысячелетнего восхождения, перелетая широкими взмахами крыльев к вершине Лестницы[89].

А далее - не важно, будем ли мы оспаривать философское правдоподобие всей этой системы и своеобразной гипотезы Майи, на которой она покоится; это объяснение, конечно, заманчиво и отвечает некоторым ложным инстинктам всеобщей чувствительности, - но оно, в свою очередь, требовало бы объяснения. А никто его не дал, никто не мог его дать, и все в конце концов возвращаются к аргументу: «Я так чувствую. Но чувствуете ли и вы так же?»[90] Да, я тоже чувствую, я воспринимал множество раз, с уверенностью молниеносной интуиции, нереальность видимого мира, освещенную солнцем паутину, где, подобно Ариэлю, качается Лилюли, играющая Лила, смеющаяся Майя... я видел Экран. И уже давно я вижу сквозь него - с тех пор как еще ребенком, спрятавшись, с бьющимся сердцем, я расширял пальцами светлое отверстие. Но я не выдаю это за доказательство. Это - видение. И, чтобы передать его другим, я должен был бы одолжить им мои глаза. Но каждому - те глаза, которыми Майя, или Природа (не все ли равно, как ее назвать), наделила его. А если они - от Майи, кто поручится нам, что мои, твои, ваши глаза не ослеплены лучами Блаженной Иллюзии? Я отношусь слишком беспристрастно к самому себе, чтобы предоставлять себе какие-либо преимущества. Я люблю ваши глаза и то, что они видят, так же, как и мои. Пусть же они, как и мои, остаются свободными.

Итак, я не стремлюсь, мои европейские друзья, доказывать вам истинность данной системы, которая, какова бы она ни была, создана человеком, и потому, как и все другие, есть лишь гипотеза. Но я хочу показать вам величие этой гипотезы и то, что, какова бы ни была ее ценность в качестве метафизического объяснения Вселенной, она в плоскости фактов отнюдь не стоит в противоречии с последними данными, к которым пришла современная западная наука.

 

 

III

ВСЕМИРНАЯ НАУКА - РЕЛИГИЯ

Религия, как ее понимает Вивекананда, действительно обладает такими широкими крыльями, что может высиживать в своем гнезде все яйца свободного Духа. Нет ни одной честной и здравой формы Познания, которую бы она отвергла. Она созвучна всякому мыслящему человеку. Ее единственный враг - нетерпимость.

«Все узкие, ограниченные, агрессивные идеи религий (в смысле, принятом прежде)   должны   исчезнуть...

Религиозные идеалы будущего должны охватывать все существующее в этом мире, все доброе и великое, - более того, у них должно быть бесконечное поле дальнейшего развития. Все, что было хорошего в прошлом, должно быть сохранено, и двери должны оставаться открытыми для будущих добавлений к уже имеющимся сокровищам. Религии (а под этим словом разумеются и науки) должны быть «включающими» и не презирать друг друга на том основании, что идеалы Бога у них различны. Я встречал в моей жизни немало людей, полных здравого смысла и духовности, которые вовсе не верили в Бога (то есть в том представлении, которое мы вкладываем в это слово). И, может быть, они понимали Бога лучше, чем это когда-либо удастся нам. Идея личного Бога - Безличное, Бесконечное, нравственный Закон, идеальный Человек, -  все это должно войти в понятие Религии...»

«Религия» для Вивекананды - синоним «универ­сализма» духа. И только когда «религиозные» понятия достигнут этого универсализма, религия достигнет своего завершения. Ибо, вопреки всем тем, кто не знает религии, она гораздо больше дело будущего, чем настоящего. Она еще только зарождается.

«Иногда говорят, что религии умирают, что духовные идеи исчезают из мира. Мне кажется, наоборот, что они лишь в начале своего роста... Пока религия была в руках избранных, сословия жрецов, она была замкнута в храмах, церквях, книгах, догматах, обрядах, формах, ритуалах. Но, когда она будет расширена, очищена, когда мы придем к учению истинному, духовному, всеобщему, - тогда только религия станет живой, проникнет всю нашу природу, оживит каждое из наших движений, войдет во все  поры  нашего  общества,   станет  бесконечно  более мощной для  совершения добра,  чем она  была когда-либо...»

Задача, встающая перед нами в настоящее время, заключается в том, чтобы соединить руки братьев, религии и науки, оспаривающих на суде друг у друга поле, совершенная обработка которого требует их соединенных усилий. Настоятельно необходимо восстановить «чувство общности между различными формами так называемого религиозного выражения, зависящими от изучения духовного опыта (к несчастью, они и сейчас требуют себе исключительного права называться религией), и другими выражениями религии, изучающими тайны материальной Природы и называемыми науками».

Не рассчитывайте ограбить одного брата в пользу другого. Вам не удастся исключить ни науку ни религию. «В настоящее время в Европе господствует материализм. Молитесь, сколько хотите, о спасении души современных материалистов и скептиков. Они не уступят. Подавайте им разум...»

Каково же, в таком случае, решение? - Найти между обеими некий modus vivendi. Он уже найден в истории человечества, и найден давно. Но человек забывчив, он без конца теряет и вновь с великим трудом завоевывает свои самые драгоценные открытия.

«Спасение Европы - в рационалистической религии».

Такая религия существует, это - индийская Адвайта. He-Дуализм,   Единство,   идея   Абсолюта,   безличного Бога[91]:   «единственная   религия,   которая   может   быть приемлема для великих людей разума».

«Адвайта дважды спасала Индию от материализма. Пришествием Будды, который появился во времена самого отвратительного и наиболее распространенного материализма... Пришествием Шанкары, который, в то время когда материализм вновь овладел Индией, деморализуя высшие классы и отдавая во власть суеверия - низшие, возродил Веданту,   создав из нее рационалистическую философию. Сегодня нам нужно это яркое солнце интеллектуализма, соединенное с сердцем Будды, этим дивным сердцем, полным бесконечного милосердия и любви. Это соединение даст нам высочайшую философию. Наука и религия встретятся и протянут друг другу руки. Поэзия и философия вновь станут друзьями. Это будет религия грядущего; и если нам удастся ее установить, мы уверены, что она станет религией всех народов и всех времен. Она одна приемлема для современной науки, и современная наука почти пришла к ней. Когда ученый находит во всех феноменах проявление одной и той же силы, не напоминает ли он нам о Боге, о котором говорят Упанишады:

«Как единый огонь, проникая Вселенную, проявляется в различных формах, так и эта единая Душа проявляется во всех душах. И, однако, она сверх того есть нечто бесконечно большее...»

Адвайта присоединяется к науке, ничего в ней не отрицая и не требуя от нее изменений в том, чему она учит. Напомним в последний раз их общие принципы:

«Первый принцип научного рассуждения - тот, что частное объясняется посредством общего, чтобы прийти к универсальному. Второй - тот, что объяснение каждой вещи - в ней самой, а не вовне... Адвайта удовлетворяет этим двум «принципам» и применяет их в избранной ею области. «Она простирает это применение до крайних, обобщений» и полагает, что может достигнуть Единства не только в его излучении и действии, установленном путем рассуждения или опыта, но и в нем самом, в его фокусе. Ваше дело - проверить эти наблюдения. Адвайта не избегает контроля, она призывает его. Ибо она не принадлежит к лагерю религий, прячущихся за завесой своих откровений. Ее окна и двери широко открыты для всех. Идите и смотрите. Возможно, что они ошибаются - как вы, как и все мы. Но ошибается она или нет, - она работает с нами, на тех же основах, над построением того же дома.

В сущности, камнем преткновения на пути взаимного понимания, главнейшим препятствием для встречи людей является как раз то слово, назначение которого объединить их, слово «Бог», которое прикрывает все различные значения мысли: узы всяческих притеснений, как и ясное око Свободы. Вивекананда отчетливо сознавал это: «Меня часто спрашивали: «Почему вы употребляете это устарелое обозначение: Бог?» - Потому,  что оно лучше всего подходит для нашей цели. Поэтому, что в нем сосредоточены все надежды и стремления человечества. Ныне стало уже невозможно изменить это слово. Вначале оно было выковано великими душами, ощущавшими его силу и понимавшими его значение. Затем, по мере того как оно обращалось в человеческом обществе, им овладели невежды и уничтожили его дух... Слово «Бог» с незапамятных времен употреблялось для выражения идеи Космического   Разума и всего, что с ним связывали великого и святого... Если бы мы его отбросили, всякий предложил бы свое особое слово... и получилось бы смешение языков,  новая Вавилонская башня... Будем пользоваться  прежним  словом, в его истинном  духе, очистим его от всякого суеверия и осуществим полностью его содержание.. Нужно помнить, что оно было связано с бесчисленным множеством величественных и могучих идей, что миллионы человеческих душ отождествляли его со всем, что есть самого высокого и самого лучшего, со всем, что разумно, со всем, что достойно любви, со всем, что есть героического и возвышенного в человеческой природе...»

Для нас, - уточняет Вивекананда, - «Оно конечный итог разума, проявляющегося во Вселенной», который сосредоточивается в ее фокусе. Оно - «универсальный разум». «Все разнообразные формы космической энергии, как Материя, Мысль, Сила и т.п., суть лишь проявление этого Космического Разума».

Этот «Космический Разум» молчаливо подразумевается во всех рассуждениях науки. Главная разница - в том, что там он остается механизмом, а Вивекананда вдыхает в него жизнь. Статуя Пигмалиона оживает. Но если ученый может обвинять религиозного человека в применении индукции, не доказанной научно, индукция сама по себе не есть нечто антинаучное. Ибо здесь столько же оснований, чтобы статуя была изваяна Пигмалионом, как и Пигмалион - ею. Во всяком случае, и тот и другая вышли из одной мастерской: было бы слишком удивительно, чтобы жизнь была лишь в одном из них, другое же было бы лишь автоматом. Человеческий разум предполагает (в большей мере, чем он смог бы доказать или отрицать) существование вселенского разума. И рассуждение религиозного ученого, подобного Вивекананде, немногим, по-моему, отличается в научном отношении от той «Логики Бесконечного», которую признает часть ученых и которую отстаивает, возражая канторианцам, Анри Пуанкаре.

Но примет ли наука свободную Религию в том смысле, какой ей придает Вивекананда, или нет, - последний шествует дальше, проходит мимо с горделивым спокойствием, присущим тому, кто чувствует себя более сильным: его Религия готова признать Науку. Она достаточно обширна, чтобы дать у своего стола место всем честным формам исканий истины. У нее есть свои мечты о господстве, но в ее царстве должны пользоваться уважением все виды свободы, при единственном условии взаимного уважения. Одна из прекраснейших грез Вивекананды, которой он посвящает главы своей Джнана-йоги, - его мечта о «Всемирной Религии».

После   всего,   что  уже   знает  о  нем   читатель,   не приходится опасаться с его стороны тэйлоризма мысли, который окрасил бы радугу Вселенной в единый цвет, будь то даже цвет чисто-белый, который, заключая в себе все цвета, мог бы иметь претензию заменить их. Человек, подобный Вивекананде, не пренебрегает ни одной из духовных гамм, пользуясь   инструментом Брахмана. Однообразие для него - смерть. Он восторгается бесконечным разнообразием религий и мыслей. Пусть они и дальше растут и умножаются...

«Я не желаю жить на земле, подобной могиле. Я хочу быть человеком в мире людей... Взаимность - признак жизни... Различие - первый признак мысли... Я молюсь за то,  чтобы различия умножались, чтобы появилось столько же форм мысли, сколько есть человеческих существ... Вихри и водовороты образуются лишь в живом потоке... Лишь столкновение мыслей пробуждает мысль. Пусть каждый идет к религии путем своей собственной мысли... Да на самом деле так оно и есть. Каждый из нас мыслит на свой лад. Но этому естественному течению всегда ставятся преграды...»

Освободим же души от песчаных наносов. Откроем водоотводные каналы, как говорят мои соседи в Валэ, когда пускают воду течь для орошения их полей. Но здесь совсем не то, что в маловодном Валэ, который должен беречь влагу и передает кувшин по очереди из рук в руки... В духовной воде никогда не было недостатка. Она притекает со всех сторон. Во всех религиях мира копится, сосредоточиваясь, мощная жизненная энергия, - как бы ни старались себя обмануть те, кто ее отрицает во имя другой, светской религии, именующей себя Разумом. Ни одна из великих религий за двадцать веков не умерла, за исключением,  может быть, - говорит Вивекананда, - Зороастризма (да и что он знает об этом? В этом отношении  он безусловно  ошибается)[92]...  А  буддизм, индуизм, ислам, христианство непрерывно растут и по численности и по качеству (растут также и религии науки, свободы и человеческой   солидарности).   

Если что уменьшается в человеке - это смерть духа, абсолютная темнота,  бессмыслие,  отсутствие света;  самый слабый свет - это уже вера, которая сама себя не сознает. Каждая из великих систем веры, «религиозной» или «светской», «представляет часть Всемирной Истины и расходует всю свою силу на то, чтобы осуществить эту часть в определенном духе». Поэтому они должны были бы соединять свои силы, а не исключать друг друга. Но мелкое личное тщеславие, основанное на невежестве, поддерживаемое гордостью и   корыстью привиле­гированных классов или образованных людей, ведет к тому, что во все   времена и во всех странах часть принимается за целое. «Человек идет в мир, в этот господень птичник, с маленькой клеткой в руках», - и он думает все в нее уловить... Старые дети... Пусть они болтают и смеются друг над другом. Невзирая на их глупости, у каждой из этих групп есть живое, бьющееся сердце, своя миссия, они вносят свой аккорд в общую гармонию; каждая из них создала свой идеал, прекрасный и неполный: христианство - мечту о нравственной чистоте; индуизм - о духовности; ислам - о социальном равенстве[93]... и т.п. В каждую группу входят подгруппы различных темпераментов:  рационализм,   мистицизм,   пуританизм, скептицизм, поклонение чувству или разуму... Все это - различные, неодинаковые по степени, силы в божественной экономике Бытия, которая вечно движется, никогда не останавливаясь. Вивекананда сказал следующие глубокие слова, над которыми всем нам следует задуматься: «Человек на пути вперед идет не от заблуждения к истине, но от истины к истине, от меньшей к более высокой».

Если мы поймем его как следует, нашим лозунгом должно быть: «Приятие», а не исключение, «и не только терпимость, которая является оскорблением и кощунством...» Ибо каждый берет, что может, от истины, как вы, как я. Вы не имеете права его «терпеть», как это, в равной мере, не позволено ни ему ни мне. Наши права одинаковы, и нам всем принадлежит доля истины, мы - товарищи по работе. Будем же братьями!

«Я принимаю все религии в прошлом и я поклоняюсь Богу вместе со всеми ими. Мое сердце открыто для всех религий будущего. Книга Откровений не закончена. Это - чудесная книга. Библия, Веды, Коран, все другие священные книги составляют в ней лишь несколько страниц, а остается перевернуть еще бесчисленное множество. Я хотел бы, чтобы она, эта Книга, была открыта на всех страницах... Мы живем в настоящем, мы наслаждаемся его светом, мы впиваем все прошедшее и открываем окна для всего, что придет в будущем. Привет всем пророкам прошлого, всем великим людям настоящего, всем, кто еще придет»[94].

Идеи универсализма и духовного братства носятся сейчас в воздухе. Но правительства и дальновидные люди стараются обратить их в свою пользу. Вивекананде не нужно было жить в эпоху памятной «Войны Права и Свободы», чтобы увидеть эксплуатацию идеализма, колоссальное Лицемерие, достигающее апогея в наши дни в Женеве, Париже, Лондоне, Вашингтоне и у их приспешников, будь они союзниками или врагами. «Патриотизм, - говорит он, - находится в стадии квазирелигиозного символа веры». Однако слишком часто он является лишь маской для эгоизма. «Любовь, Мир, Братство и т.п. стали для нас словами... Каждый кричит: Всеобщее братство. Все мы равны...» И сейчас же вслед за этим восклицает: «Образуем секту...» Жажда исключительности вновь спешит появиться, с плохо    скрытой    фанатической    страстью,    тайно использующей худшие стороны человека. «Это - болезнь».

Не дадим же обмануть нас словами. «Мир слишком полон громких фраз». Люди, обладающие истинным чувством всеобщего братства, не говорят много, не произносят речей в Лиге Наций, не организуют Обществ: они есть. Разнообразие ритуалов, мифов и учений, из которых образуются все религии (церковные и светские), их не смущает. Они чувствуют, что сквозь них проходит нить, соединяющая все жемчужины в одно ожерелье[95]. Они, как все люди, идут черпать воду к источнику. У каждого есть сосуд, форму которого принимает вода. Но они не спорят о форме воды. Вода всюду та же[96].

Каким же образом на практике водворить молчание и мир в этой шумной толпе, ссорящейся у источника? Пусть пьет свою воду и дает пить другим. Воды хватит на всех. Нелепо хотеть, чтобы все пили Бога из одного ведра... Вивекананда появляется среди общего шума и силится внушить этим одержимым хотя бы два принципа поведения, два предварительных правила:

Первое: «Не разрушай». - Строй, если можешь, или помогай строить. Но если не можешь, не вмешивайся ни во что. Лучше ничего не делать, чем делать зло. Не говори никогда ничего без искреннего убеждения. Если имеешь убеждение, служи ему, но не вреди служителям других убеждений. Если у тебя его нет, смотри. Довольствуйся ролью зрителя.

Второе правило: «Принимай своего ближнего таким, каков он есть, там, где он есть, и помогай ему возвыситься», идя по его собственному пути. - Тебе нечего опасаться, что его дорога удалится от твоей. Бог - центр, где сходятся радиусы, и каждый из нас стремится по одному из радиусов к этому центру. Как говорил Толстой, «мы встретимся, когда придем к цели». Различия исчезают в центре, но только в центре, и разнообразие - закон природы: без него нет жизни. Будем же ему содействовать, но не станем воображать, будто мы можем его создать или им управлять. Все, что нам доступно, это обнести еще неокрепшее растение защищающей его загородкой. Устраним препятствия, дадим ему достаточно воздуха и простора, чтобы оно могло развиваться. Больше ничего. Рост его должен идти - и идет - изнутри. Откажемся от мысли, будто мы можем дать другим духовность[97]. У каждого лишь один повелитель - его душа. Каждый создает сам себя. И нет иного долга, как помочь ему это делать.

Нельзя не восхищаться этим уважением к каждой личности и ее свободе. Ни одна религия не обладала им в такой мере. А в этом именно сущность религии Вивекананды. Ибо, какой же у него Бог, кроме всех живущих и каждого из живущих в «го свободном развитии. Одна из древнейших Упанишад гласит: «Все, что существует в этом мире, должно быть осенено Господом».

Вивекананда так объясняет эти слова: «Нам нужно все осенять Господом. Не в ложном оптимизме, заставляющем нас закрывать глаза на зло, но в лицезрении Бога всюду: в злом и в добром, в грехе и в грешнике, в счастьи и в горе, в жизни и в смерти... Если у вас есть жена, это не значит, что вы должны ее оставить, но значит, что в вашей жене вы должны видеть Бога. Он в ней, в вас и в ребенке... Он присутствует всюду».

Подобное чувство ничего не отнимает у жизни из ее богатств; но оно создает богатство даже из несчастий жизни...

«Сами желания и зло имеют свой смысл. Есть великолепие в страдании, как и в счастье... Лично я счастлив, что выполнил несколько добрых дел, счастлив, что совершил много злого, счастлив, что впал в заблуждения, ибо каждое из них было великим опытом... Дело не в том, чтобы не иметь никаких благ. Имейте все, что хотите. Но знайте истину и осуществляйте ее... Знайте, что все принадлежит Господу, что Бог - в каждой частице вашего существа... Тогда все изменится, и мир, вместо того, чтобы казаться юдолью мучений, покажется вам небесами».

В этом значение великих слов Иисуса: «Царство небесное внутри вас». Небо - не по ту сторону. Оно здесь и там. Все - небо. Нужно лишь открыть глаза...

 

Пробудись! Восстань! Перестань грезить!

Больше смелости! И стань лицом к лицу

С Истиной! Будь единым с нею!

Да прекратятся видения!

Или, если не можешь.

Пусть тебе грезятся лишь близкие грезы,

Вечная Любовь и Свободное Служение.

 

«Каждая душа, - поясняет он далее, - божественна в потенции. Цель - в том, чтобы проявить это божественное начало, находящееся внутри нас, управляя как внутренней, так и внешней природой. Делайте это или трудом, или поклонением, или психическим контролем, или философией[98], - одним из этих способов, или несколькими, или всеми... Будьте свободны! В этом - вся религия. Учения и догматы, обряды и книги, храмы и формы, - все это лишь второстепенные детали».

И великий художник, каким он, в сущности, всегда был[99], сравнивает Вселенную с картиной, которой может наслаждаться по-настоящему лишь тот, кто впитывает ее глазами, без корыстного намерения приобрести ее или продать: «Я не знаю более грандиозной концепции Бога, чем следующая: Он - Первый Поэт, Высший Поэт. Вся Вселенная - его Поэма, с рифмами и "ритмом, написанная в бесконечном блаженстве».

Однако можно опасаться, что подобное понятие покажется слишком эстетским и доступным лишь артистическим натурам, которые родятся в потоках Шивы, оплодотворяющих народы Бенгалии, и столь редки под нашим бледным солнцем, запачканным сажей заводов. Есть и другая опасность, противоположная первой: что народы, падкие до такого идеала экстатического наслаждения, останутся пассивными зрителями, которых Summus Artifex, как Римский Император, утомит и поработит играми Cicenses.

Кто следовал за мною до тех пор, тот достаточно понимает натуру Вивекананды, его трагическое сочувствие, связывающее его со всеми страданиями Вселенной, и бешеное стремление действовать, бросаться им на помощь, чтобы не сомневаться, что он никогда не присвоит себе и не даст другим права застыть в экстазе искусства или созерцания.

И, зная по опыту и своему и окружающих губительную привлекательность этой Высшей Игры[100], он постоянно заботится о том, чтобы защитить от нее тех, кем он призван руководить, стремясь возвратить к действию их грезящий взор, и, проповедуя, как он говорит, «Практическую Веданту»[101].

Ему кажется вполне справедливым, что «познание Брахмана есть конечная цель, высочайший удел человека. Но человек не может оставаться погруженным в Брахмана. Это лишь исключительные мгновения». Когда он выплывает из этого безымянного Океана покоя, ему нужно схватиться за буй. И уже не только эгоистической Carpe diem, но и Memento quia pulvises неотвязная мысль о своем собственном спасении - будет поддерживать его на поверхности воды.

«Если человек погружается очертя голову в безумные радости мира, он тонет. А если человек проклинает мир, удаляется в лес, умерщвляет свою плоть, жжет себя на медленном огне, опустошает свое сердце, делается жестким и сухим, - этот человек тоже потерял истинный путь».

Великий пароль, который мы должны принести в мир после тех откровений, в которых мы «познали» на миг в полном библейском смысле Океаническое Существо, - слово, которое рано или поздно должно привести нас к Цели, - есть также лозунг самых возвышенных нравственных кодексов.

«Не я, но ты».

Это я было продуктом скрытого Бесконечного, результатом процесса внешнего проявления.

Нам предстоит проделать путь в обратном направлении к нашему первоначальному состоянию в бесконечности. И каждый раз, как мы говорим: «Не я, мой брат, но ты» - мы подвигаемся вперед на один шаг[102].

- Однако, - говорит себялюбивый ученик, на возражения которого Вивекананда на этот раз отвечает с ангельским терпением (что для него не совсем обычно), - однако, если я всегда должен думать о других, когда же я буду созерцать Атмана? Если я занят чем-то частным и относительным, как я могу осуществить Абсолютное?

- Сын мой, кротко отвечает Свами, - я сказал тебе, что, усиленно думая о благе других, посвящая себя служению им, ты очищаешь этим свое сердце, приходишь к   такому   созерцанию себя, которое проникает всех живущих. Чего еще остается достигнуть? Или ты хотел бы, чтобы Осуществление Себя заключалось в инертном существовании, наподобие этой стены или этого куска дерева?

- Но, - настаивает ученик, - то, что описывается в Писании как акт возвращения своего я к   истиной природе, состоит в прекращении всех функций духа и всякой работы.

- Да,  - говорят Вивекананда, - это очень редкое состояние, которое достигается с трудом и длится недолго.

Чем же заниматься в остальное время? Вот почему, достигнув этого состояния, святой видит свое я во всех существах и, полный этим сознанием, посвящает себя служению им, так что он исчерпывает в этом всю Карму (труд), которую должно было бы осуществить это дело. Это и есть то состояние, которое Шастры называют Дживан Мукти (Свобода в Жизни)».

Старая персидская сказка описывает в прекрасных словах это блаженное состояние, когда человек, уже освобожденный сознанием, отдается другим так непосредственно, что сам забывает об этом.

Влюбленный стучится в дверь своей возлюбленной. Она спрашивает: «Кто там?» Он отвечает: «Это я». Дверь не открывается. Он возвращается во второй раз и говорит: «Это я, это я, я здесь». Дверь остается запертой. В третий раз голос изнутри спрашивает: «Кто там?» Он отвечает: «Возлюбленная, я - это ты...» И дверь открывается...

Однако этот прелестный  рассказ, все очарование которого доступно Вивекананде более, чем кому-либо другому, изображает идеал любви слишком пассивным, чтобы с ним могла примириться мужественная энергия вождя народов. Мы видим, как он при всяком случае сотрясает и преследует жадное блаженство Бхактов. Любить для него - значит любить активно, служить, помогать. И возлюбленным не должен быть «предпочитаемый», но всякий ближний, кто бы он ни был, будь то враг, бьющий вас по щеке, или злой и несчастный, - особенно последние, ибо они больше всего в этом нуждаются[103].

«Поверьте, дитя мое, - говорит он одному молодому Бенгальцу, который, чтобы обрести душевный мир, тщетно запирается у себя, - вам прежде всего следует открыть дверь вашей комнаты и посмотреть вокруг себя... Близ вашего дома есть сотни несчастных людей. Служите им, как можете. Один болен: ходите за ним. Другой голоден: накормите его. Третий невежествен: научите его. Если хотите душевного мира, служите другим. Вот мой завет»[104].

Мы уже достаточно подчеркивали эту сторону его учения и может к ней не возвращаться.

Но есть и другая сторона, которую мы никогда не должны забывать. Обычно, в нашем европейском представлении, «служить» подразумевает чувство добровольного примирения, смирения. Это «Dienen, dienen» Кундри в Парсифале. Это чувство абсолютно исключается Ведантизмом Вивекананды. Служить, любить -   это значит быть равным тому, что любишь и чему служишь. Далекий от принижения, Вивекананда всегда стремится к полноте бытия. Когда мы говорим: «Не я, но ты», - это не самоубийство, это завоевание более обширного царства. И если мы видим Бога в ближнем, значит, Бог - в нас, мы это знаем. Это - первое, чему учит Веданта. Она  не  говорит  нам: «Падайте  ниц!» Она говорит: «Выше голову!  Ибо вы носите в себе Бога. Будьте достойны его! Гордитесь им!» Веданта - хлеб сильных. А слабым она говорит: «Слабых нет. Вы слабы лишь потому, что сами этого хотите[105]. Прежде всего имейте веру в себя. Доказательство Бога - это вы сами[106]. «То ты еси». Каждое биение твоей крови повторяет это. «И Вселенная с ее мириадами солнц единым голосом твердит: «То ты еси».

Полный гордыни, Вивекананда провозглашает:

«Атеист тот, кто не верит в себя»[107].

Но он добавляет:

«Эта вера в себя означает веру во всех. Ибо ты - все. Любовь к себе значит любовь ко всем. Ибо «все» и «ты»

-  есть одно!»

И эта мысль- основа всей этики.

«Единство - пробный камень истины. Все, что ведет к Единству, - истина. Любовь есть истина, а ненависть - нет: ибо ее работа ведет к множественности, она - сила

разделяющая...»

Здесь на первое место выступает любовь[108]. Но любовь здесь - поток, идущий из сердца, приток крови, без которой все члены тела оказались бы парализованными. Любовь здесь - еще и Сила.

Итак, в основе всего лежит Сила, Божественная Сила. Она во всех. Она во всем. Она - в центре сферы и на всех точках окружности. И от центра к окружности она передается по всем радиусам. Кто возвращается и погружается в фокус, исходит из него в пламени. Кто сосредоточивается, должен отхлынуть вновь с удесятеренной силой. Кто осуществляет, созерцая, будет осуществлять, действуя[109]. И то и другое связывается. Ибо бог - это все. Кто живет в Боге, будет жить для всех[110].

Так, путем постоянного странствования между бесконечным я совершенного знания и я, подразумеваемым в Игре Майи, мы поддерживаем единение всех жизненных сил. Мы восстановили, в лоне созерцания, все необходимые силы - любви и труда, веры и радости действия - в рамке наших дней. Но каждое из наших деяний отныне переложено в тон вечности. В лоне интенсивного действия царит вечное спокойствие. Таким образом Дух принимает участие в битвах жизни и парит в то же время над схваткой. Осуществлено высшее равновесие - идеал Гиты и идеал Гераклита!

 

 

IV. ГРАД ЧЕЛОВЕКА

Равновесие и синтез - эти слова характеризуют конструктивный гений Вивекананды. Все пути духа: четыре объединенные Йоги, отречение и служение, искусство, наука, религия и действие, от самого духовного до самого практического. Каждый из путей, которым он учит, имеет свои пределы. Но сам он их перешел. Он охватывает их все. На своей квадриге он держит вожжи четырех путей истины: любви, разума, труда, силы. По всем четырем он одновременно приближается к Единству. Это - полная гармония энергии человека.

Но пламенный ум Различителя не нашел бы ее формулы, если бы она на его глазах не была осуществлена в гармонической личности Рамакришны. Божественный учитель инстинктивно разрешил все диссонансы жизни в одном аккорде, богатом и красочном, как у Моцарта - Музыке Сфер. И вот почему вся деятельность, вся работа великого ученика протекает под знаком Рамакришны.

«Приспело время родиться тому, кто объединит в одном теле блистательный ум Шанкары и безграничное сердце Гайтании, - тот, кто увидит во всякой религии один действующий дух и во всяком существе одного Бога; тот, чье сердце могло бы обнять всех бедных, слабых и париев, всех притесненных в Индии и вне Индии; тот, чей мощный разум сочетает все соперничающие мысли в Индии и вне Индии и породит всеобщую гармонию... Приспело время. Этот человек родился, и я имел счастье сидеть у его ног... Он пришел, живой дух Упанишад, завершение индийских мудрецов, мудрец, которого ждет наше время... Гармония...»

Эту Гармонию, которая расцвела в одном избранном существе и которой наслаждались немногие, Вивекананда захотел распространить на всю Индию, на весь мир. В этом и состояло его смелое новшество... Он не дал, может быть, ни одной новой идеи: есть ли хоть одна идея, которой не родила бы Индия, которой не снесла бы за долгий ряд веков неутомимая муравьиная царица!.. Но эти муравьи не строили муравейника. Все эти разрозненные мысли казались несовместимыми. В Рамакришне они образовали симфонию. И тайна их божественного порядка открылась Вивекананде[111]. Он поставил себе целью воздвигнуть на этой груде золота Город - «Civitas Dei - Град Человека».

Ему пришлось строить одновременно и город и души его обитателей.

По признанию индийских последователей своего учения, он приложил к своим построениям дисциплину и организацию сил современного Запада, а также буддийскую организованность древней Индии.

Он наметил план учреждения ордена, центральный Матх которого, материнская ячейка, «представляла бы» на протяжении будущих веков «физическое тело Рамакришны»[112].

Этот Матх установлен был с двоякой целью - показать людям средства, «чтобы  достигнуть своего собственного освобождения, а также чтобы вооружиться для содействия прогрессу всего мира и улучшению всех его условий, - и то и другое - по образцу и по путям, указанным Рамакришной». Другой Матх должен был преследовать ту же цель для женщин. Оба они должны были распространиться на весь мир. Ибо путешествия Свами и его космополитическое образование убедили его в единстве стремлений и нужд человечества в настоящее время. Ему казалось, что пришел час вернуться к древней миссии «величайшей Индии»: евангелизировать землю.

Лишь в этом заключалась для Вивекананды «внешняя политика» его народа. Однако, в отличие от «божьих народов», которые в прошлом понимали этот долг как право на духовный империализм, облекающий всех в свой мундир и узкую каску, для ведантического миссионера законом является уважение к природе каждого и к его вере. Он хочет лишь пробудить в каждом Дух, «указывать людям и народностям путь к завоеванию своего внутреннего царства их собственными, больше всего им подходящими путями, способами,   больше всего соответствующими недостаткам, от которых они страдают». Здесь нет ничего такого, против чего мог бы восстать самый ярый национализм. Ни от одного народа не требуется, чтобы он отказался от себя[113]. От него требуется, чтобы об был в наиболее полной и высокой степени тем, что он есть: своим Богом.

Но в согласии с мыслью Толстого, которой он не знал и которая является истинным выражением здравого смысла и сердца, Вивекананда считает своим важнейшим долгом долг по отношению к своему самому близкому ближнему - своему народу. На всем протяжении настоящей книги можно было чувствовать волнение Индии, которая воплощалась в нем. Его вселенская душа врастала корнями в эту человеческую землю, и малейшее страдание безмолвной плоти заставляло содрогаться все дерево.

Среди народа, состоящего из ста различных народов, каждый из которых, к тому же не один раз, был разрезан на касты и подкасты, на секты и верования, и кажется подобным тем больным, чья кровь слишком разжижена и не может свертываться, - он был живым единством и желал единства. Единства мыслей. Единства действия. Его величайшая заслуга состояла не в том, что он доказывал это единство Индии доводами, но в том, что он запечатлевал его в сердце вспышками молний. Он обладал даром находить слова-светочи, те испепеляющие слова, которые рождаются в горниле души и пронзают миллионы людей. Ни одно из них не произвело в Индии такого потрясающего впечатления, как знаменитая фраза: «Даридра Нарайяна» («Нищенствующий Бог»)... Единственный Бог, который существует, единственный Бог, в которого я верю... мой Бог, - несчастные, мой Бог - бедняки всех народов!» Можно сказать, что она изменила судьбы Индии. И во всем человечестве еще долго будет жить отзвук этих слов.

След их, жгучий шрам (удар копья,  пронзившего сердце Сына Человеческого на кресте), можно найти в наиболее значительных документах индийской истории за последние двадцать лет. Когда партия Свараджистов Индийского Национального Конгресса (чисто полити­ческого учреждения) завоевала большинство в Городском Совете Калькутты, она установила программу комму­нальных работ, названную ею Программой Даридра Нарайяна. И мощное слово, подхваченное Ганди, непрестанно вновь употребляется им. Сразу же была установлена связь между религиозным созерцанием и служением низшим классам. Вивекананда отождествлял то  и  другое.   «Он  окружил служение  божественным ореолом и возвышал его до степени религии». Идея эта охватила душу Индии; организации помощи от голода, наводнений, пожаров, эпидемий, совершенно неизвестные еще тридцать лет назад, Севасшрамы и Севассамити (дома призрения и благотворительные общества) умножились  по всей стране. Великий урок был дан эгоизму вяло думающей веры. Я уже приводил резкое слово - слово кроткого Рамакришны: «Религия не для пустых желудков». Прежде чем пробуждать духовное начало в сердце народа, надо позаботиться о том, чтобы он был сыт. И недостаточно принести ему пропитание, - нужно научить его добывать это пропитание, работать. Нужно обеспечить ему обучение и средства. Это целая программа социальных реформ, даже если держаться, как этого хотел Вивекананда, в стороне от всяких политических партий. А с другой стороны, это было, наконец, разрешение тысячелетиями продолжавшегося в Индии конфликта между жизнью духовной и жизнью деятельной. Служение бедным служило не только самим бедным, оно служило и самим служителям. Согласно древнему изречению, «кто дает, тот получает». Если Служение осуществляется в духе истинного преклонения, оно есть самый верный способ духовного усовершенствования. Ибо «поскольку человек есть высший символ Бога, его культ есть высшая форма культа на земле»[114].

«Начинайте с того, чтобы отдать вашу жизнь для спасения жизни тех, кто умирает: вот сущность религии»[115].

Таким образом Индия, рукой одного из своих величайших Санниясинов, была вырвана из движущихся песков бесплодного размышления, которыми столько веков была засыпана, и воды мистицизма, дремавшие под ними, пробивая себе выход, ринулись мощными потоками в действие. Запад должен предвидеть силы, которые почерпнет в нем это действие.

Мир находится перед лицом воскресшей Индии, великое тело которой, простертое на гигантском полуострове, расправляет члены и вновь собирает свои разбросанные силы. Какова бы ни была роль, которую сыграли в этом Пробуждении три поколения глашатаев, сменивших друг друга в течение столетия (слава величайшему из них, гениальному Предтече: Рам-Мохан Рою!), решающим призывом был трубный звук речей в Коломбо и Мадрасе. И магическим словом было: Единство... Единство, в каждом мужчине и женщине Индии (и мира), всех сил духа: мечты и деятельности, разума, любви и труда. Единство сотни народов Индии с сотней различных языков, с сотней тысяч богов, общего им всем религиозного фокуса, вокруг которого должно осуществляться и осуществляется    национальное возрождение[116].

Единство тысяч сект Индуизма[117]. Единство в этом  Океане религиозной мысли, всех потоков прошлого, слитых с потоками настоящего, потомков Запада и Востока. Ибо, - и в этом новое Пробуждение Рамакришны и Вивекананды расходится с тем, которое провозгласят Рам-Мохан Рой и Брахмосамадж, - новая Индия отказывает в повиновении властолюбивой цивилизации Запада, она провозглашает свои собственные идеалы, она наложила руку на свое тысячелетнее наследство и решила ничем из него не жертвовать, но обратить его на пользу всему остальному миру, получая взамен завоевания западного духа. Прошло время преобладания неполной, частичной цивилизации. Азия, Европа - первый раз эти два колосса стоят лицом к лицу как равные. Трудитесь вместе! - должна подсказать им мудрость! И плоды этого труда - всем!

Эта «более великая», новая Индия, - чей рост скрывала от нас осторожность страуса, присущая нашим политикам и ученым, и чьи поразительные достижения мы можем сейчас видеть, - носит отпечаток души Рамакришны. Двойная звезда Парамахамсы и героя, воплотившего в действие его мысль, властвует над ее теперешними судьбами и их направляет. Ее теплый свет - тот фермент, который обрабатывает и оплодотворяет землю Индии. Сегодняшние повелители Индии - мыслитель-царь, царь-поэт и Махатма - Ауробиндо Гхош, Тагор и Ганди - выросли, расцвели, принесли свои плоды под двойным созвездием Лебедя и Орла. Ауробиндо и Ганди громко это признали[118].

Что касается остального мира, который, если не считать маленьких англосаксонских островов, до сих пор ничего не знал об этом замечательном движении, то я считаю его достаточно созревшим для того, чтобы его использовать. Те, кто следовал за мной в чтении этого труда, заметили, я уверен, насколько цели индийского Свами и его учителя согласуются со многими из их собственных заветных мыслей. Я могу удостоверить это не только по моим личным наблюдениям, но и на основании признаний, которые я получил за двадцать лет от сотен людей из Европы и Америки, для которых я, не стремясь к этому, оказался поверенным и исповедником. Дело не в том, что и я и они, помимо своей воли, восприняли влияние индийского духа, предрасположившее к заражению, как склонны думать некоторые индийские мыслители. Я имел по этому поводу дружеский спор со Свами Ашоканандой, который, считая распространение ведантических идей в мире установленным фактом, не сомневается в том, что это, по крайней мере отчасти, дело рук Вивекананды и его Миссии. Я совершенно уверен в обратном. Мир почти совсем не знаком (и это позор, который я пытаюсь здесь загладить) с делом, учением и даже самим именем Вивекананды[119]. И если в потоке идей, удобряющих собою выжженную почву Европы и Америки, одна из наиболее богатых жизненными семенами водных масс может быть названа нами «Ведантической», то лишь так же, как нормальная речь месье Журдена называлась «прозой»: иначе говоря - бессознательно.

В чем же состоит сущность идей, называемых Педантизмом? Согласно определениям наиболее авторитетных представителей Рамакришнистского Ведантизма, они сводятся к двум основным положениям:

1)  о Божественности человека:

2)  о преобладании духовности в жизни. Основные следствия, вытекающие отсюда, суть:

1) что каждое общество, каждое государство, каждая Религия должны быть основаны на признании глубокого скрытого Всемогущества человека;

2) что все интересы человечества плодотворны лишь тогда, когда они руководятся и направляются высшей идеей духовности жизни[120].

В этих идеях и стремлениях нет ничего чуждого Западу. Наши азиатские друзья, которые судят о Европе по ее худшим людям - по политикам, торговцам и наиболее ограниченным чиновникам, по нашим алчным желудкам и по администрации наших колоний (по людям и по идеям), имеют основания не верить в нашу духовность. И, тем не менее, она существует и отличается глубиной; она никогда не переставала омывать подземные корни наших великих западных народов. Дуб Европы давно уже был бы сломан потрясающими его бурями, если бы из безмолвных тайников не поднимались непрестанно мощные соки духа. А эта тысячелетняя деятельность, напряженность которой никогда не ослабевает, возможна лишь вследствие наличия внутреннего огня - не светильника Весталок, а кратера Циклопов, где все время копится и вновь создается огненное вещество. Пишущий эти строки достаточно сурово изобличил и осудил «Ярмарки на Площади» Европы, представляющие собою дым и пепел вулкана, и имеет поэтому право защищать пламенные источники нашей неугасимой духовности. Он никогда не переставал напоминать об их существовании и о стойкости «лучшей Европы» как тем, кто, вне ее, относится к ней несправедливо, так и ей самой, сосредоточенной а своем молчании... Silet sed loquitur!.. Но ее молчание говорит громче, чем клики шарлатанов. Под безудержным наслаждением и силой, истощающей себя в видимых вихрях, длящихся день или час, неизменно таится непочатое сокровище соотречения, жертвы, веры в Дух.

Что же касается Божественности человека, то возможно, что подобное представление не является плодом христианства или греко-римской культуры[121], если рассматривать их изолированно друг от друга. Но оно - плод привитого дерева, греко-римского героизма, сращенного с виноградной лозой, золотой сок которой - кровь Сына Божия[122]. И если даже наши демократы утратили воспоминание о лозах и давиле христианства, героический идеализм наших демократий, проявившийся в часы испытаний в их великих сынах, хранит вкус этих лоз и их аромат[123]. Религия, Божество которой в течение девятнадцати веков известно всем народам Европы под именем Сына Человеческого, не должна удивляться, что человек поймал ее на слове и присвоил себе Божественность. Новое сознание своей силы, опьянение молодой свободой были еще усилены сказочными завоеваниями науки, которая в течение полувека преобразила лицо земли. Не нужно было Индии, чтобы человек счел себя Богом[124]. Он и так был расположен служить себе Литургию! И эта переоценка своего могущества продолжалась до катастрофы 1914 г., поколебавшей ее основы. Между тем как раз с этого времени Индия начала оказывать на Европу наибольшее влияние. Как это объяснить?

Очень просто. Идя своими собственными путями, человек Запада, руководящий своим разумом, своей наукой и своей гигантской волей, встретился на перекрестке с ведантической мыслью, происшедшей от общих с ним великих предков, арийских полубогов, которые в расцвете героической юности, подобно Бонапарту, завоевывающему Италию, увидели с высоких Гималайских гор весь мир у своих ног. Но, оказавшись на той критической точке, где их обоих ждало извечное испытание сильных, - оно встречается в мифах всех стран и рассказано в нашем Евангелии как искушение Христа на горе, - человек Запада сделал дурной выбор. Он внял искусителю, который предлагал ему царство земное, расстилавшееся внизу, под ним. В той божественности, которую он себе приписывал, он видел только материальное могущество, только к нему стремился; между тем мудрость Индии рассматривает его как второстепенный и опасный атрибут внутренней силы, единственно важной, единственно могущей привести к цели[125]. Результат - тот, что в настоящее время европеец - этот «Ученик Чародея» - оказывается во власти стихийных сил, которые он по своей слепоте выпустил на волю. Из формулы, повелевающей ими, он владеет лишь буквой. О духе ее: он не думал. А дух мстит за себя. Наша цивилизация, находящаяся в опасности, напрасно повторяет высокие слова: Право, Свобода, сотрудничество, Женевский или Вашингтонский мир, - слова эти пусты или насыщены смертоносными газами. Никто в них не верит. Люди не доверяют взрывчатым веществам. Слова - страдания[126]. Они лишь усиливают смятение. В настоящее время не понимать смертельного недуга целого поколения Запада могут лишь тупые и сытые существа, сумевшие извлечь из положения ряд преимуществ и думающие про себя: «После нас - хоть потоп»... Но миллионы недовольных чувствуют себя роковым образом загнанными в тупик, «al bivio», где нужно выбирать между отречением от еще оставшейся свободы, возвращением отчаявшейся души в прежний загон, похожий на тюрьму, но защищающий и согревающий привычной теплотой стада, - и прорывом сквозь ночь в самое сердце крепости осажденной Души, чтобы соединиться там со своими нетронутыми резервами и укрепиться в Feste Burg духа.

Здесь-то мы и встречаем протянутую руку наших союзников, мыслителей Индии: ибо они сумели в течение столетий запереться в эту Feste Burg и отстаивать ее, тогда как мы, их братья по Великим Нашествиям, истощали силы, завоевывая остальную землю. Переведем дух! Залижем наши раны! Вернемся в гнездо Гималайских орлов! Оно ждет нас! Оно - наше! Мы, орлята Европы, не должны отказываться от своей истинной природы. Наша истинная природа - в этом гнезде, из которого мы когда-то вылетели; она - в тех, кто сумел сохранить ключи нашей башни - нашего Высшего я. Мы вовсе не должны в ней замыкаться. Нам нужно лишь освежить свои усталые члены в великом внутреннем озере. Потом, успокоив лихорадку, с мускулами, налитыми новыми силами, вы вновь, если пожелаете, будете продолжать ваши Нашествия, друзья мои. Пусть, если таков Закон, начинается новый круг! Но сейчас необходимо, подобно Антею, прикоснуться к земле, прежде чем продолжать борьбу! Обнимите ее! Пусть наша мысль возвратится к Матери! Пейте ее молоко! Ее сосцы могут еще напитать все народы земли.

«Наша Мать Индия» научит вас откопать из развалин духа, которыми усеяна Европа, нерушимые основы вашего Капитолия... Вот планы и расчеты великого Зодчего. Построим вновь свой дом из своих собственных материалов!

 

 

V

CAVE  CANEM!

Я отнюдь не скрываю: великий урок, который нам дает Индия, не лишен опасностей; нужно это понимать. Идея Атмана (Верховной Души) - столь крепкое вино, что слабые головы могут, пожалуй, от него закружиться, и не уверен даже, что Вивекананда в минуты молодости не опьянялся его парами. Так это бывало в его юношеских вспышках, которые отметил Дургачаран Наг и которым внимал, с улыбкой на устах, снисходительный и иронический Рамакришна.

Благочестивый Наг говорил, в духе смирения, внушаемого нам христианством:

«Все происходит по воле Матери. Она - Всемирная Воля. Она действует, а люди воображают, что действуют они».

А горячий Нарен возражал:

«Я не принимаю ваших слов, этого - Он или Она. Я - душа. Во мне Вселенная. Во мне она рождается, движется и исчезает».

Наг: «У тебя нет власти сделать хотя бы один черный волос белым, что же говорить о Вселенной! Без воли Божией ни одна травинка не шевельнется!»

Нарен: «Без моей воли не могут двинуться ни солнце, ни Луна. По моей воле Вселенная движется, как машина»[127].

Всего один волосок отделяет эти гордые слова от легкомысленного хвастовства Матамора[128]... Но этот волосок - все! - ибо тот, кто их произносит, - Вивекананда, герой разума, и он в точности учитывает истинный смысл своих горделивых утверждений. Здесь речь идет не о тупом эгоизме, распускающем свой пышный хвост, и не о бреде Ubermensch"a у порога своей конуры. Эта Душа, этот Атман, это я - не те, что заключены в скорлупе моего тела и его мира, срок которому - один день. Это я - твое, ваше, всеобщее я Вселенной, по ту и по эту сторону. С ним можно соединиться, лишь отрешившись от Ego. Когда вам говорят: «Все - в Душе. Она - единственная Реальность», это все не значит, что вы, человек, представляете собою все, а значит, что от вас зависит подняться из вашей лужи, пахнущей гнилью, к снеговому источнику, откуда берет начало все[129]. Он - в вас, вы - источник, если вы сумеете пожертвовать лужей. Это - урок высшего бескорыстия, а не гордости.

Однако верно и то, что этот урок кружит голову и что в порыве ввысь, охватывающем душу, она слишком часто забывает отправную точку - смирение и, взирая лишь на конечную цель, начинает украшать себя павлиньими перьями Божественности. Нужно осторожно пользоваться воздухом вершин! Когда все боги свергнуты, с тронов и остается только я, - берегись головокружения[130]. – Вот почему Вивекананда остерегается увлекать за собою при восхождении множество душ, еще не подготовленных к подъемам и к дыханию бездн. Он предлагает им идти медленно, маленькими переходами, опираясь на посох их собственных религий или временных кредо в духе их века и их страны. Но нетерпеливые слишком часто пропускают этот этап и, не будучи подготовлены, пытаются овладеть вершинами. Не приходится удивляться падениям. И опасность здесь - не для них одних. Очутиться внизу не слишком приятно! Экзальтация от внезапного ощущения внутреннего могущества может вызвать социальные взрывы, результаты и область распространения которых трудно учесть заранее. Вот почему, хотя Вивекананда и основанный им монашеский орден решительно поставили себя выше всякой политики, индийские революционеры не раз ссылались на него и вдохновлялись его словами, возвеличивающими всемогущество Атмана.

Всякое великое учение роковым образом искажается. Каждый, кто надеется обратить его в свою пользу, эксплуатирует его. Самой церкви, которая возникает для того, чтобы охранить это учение от злоупотреблений и изменений, именно и присуще свойство душить его, замыкая его в стенах как собственность. Но рассмотрим его в его чистом виде: это резервуар чудесной нравственной силы. Если все - в нас и ничего - вовце, тогда мы принимаем на себя полную ответственность за свои мысли и действия, у нас нет ни Бога ни Судьбы, на которых мы могли бы малодушно ее переложить. Ни Иеговы, ни Эвменид, ни «Привидений»! Каждый из нас считается лишь с самим собой. Каждый - творец своей собственной судьбы. Она покоится лишь на его плечах. Он достаточно силен, чтобы нести ее...

«Человек никогда не терял власти. Душа никогда не была связана. Она свободна по природе. Она не имеет причины. Она по ту сторону причин. Ничто не может воздействовать на нее извне... Верьте, что вы свободны, и вы уже свободны!...»

«Ветер дует, корабли, паруса которых подняты, плывут вперед. Другие остаются. Разве это вина ветра?.. Не вините ни человека, ни Бога, ни кого бы то ни было в мире. Только самих себя. И старайтесь делать лучше!.. Вся помощь, в которой вы нуждаетесь, - внутри вас. И бесконечное  будущее   -  перед  вами.  Создавайте  свое будущее».

Вы говорите, что вы лишены поддержки, помощи, покинуты, обобраны? Трусы! В вас самих - Вся Сила, Вся Радость и Вся Свобода - бесконечное Существование. Вам остается лишь черпать оттуда[131].

Вы почерпнете не только потоки энергии, питающие мир, вы почерпнете также чаяния мира, жаждущего этих потоков, и оплодотворите его ими. Ибо «Тот, кто в вас, движет всеми руками, ходит ногами всех. Он и могущественный и смиренный, и святой и грешник, и Бог и червь; он - все, и он сверх всего, он - все несчастные и бедные всех, всех стран: ибо именно бедные свершили всю гигантскую работу мира...»

Если бы мы охватили хотя бы небольшую долю этого обширного представления, «если бы одна миллионная часть всех живущих сейчас мужчин и женщин могла сказать себе на несколько минут: «вы все - Бог, о люди, о живые существа! Вы все - лучи одного живого солнца», - в полчаса весь мир изменился бы. Вместо страшных бомб ненависти, бросаемых в каждом углу, вместо потоков завистливой мысли, изливаемых во всех странах... все было бы Им».

Нужно ли повторять, что эта мысль не нова? (В этом вся ее сила!) Вивекананда не первый (было бы ребячеством это думать) постиг Единство человеческого Духа и пожелал его осуществить. Но он первый постиг его с такой полнотой без исключений и без границ: и никогда он не мог бы выполнить этого, не будь перед ним необычайного примера Рамакришны.

В настоящее время нередко можно видеть тут и там в нашем мире попытки различных Конгрессов и Обществ, где несколько благородных представителей великих религий говорит об их объединении или сближении. Подобным же образом светские мыслители старались уловить нить, которая объединяет разрозненные попытки - победы и поражения - разума в слепую эволюцию, сто раз прерывающуюся, сто раз возобновляющуюся; и они неоднократно утверждали, что я - Человечество в потенции, в его чаяниях - едино[132].

Но и те и другие общества, которые притом (и этим все сказано!) работают независимо друг от друга, еще не сумели перебороть мост от наиболее религиозных из светских мыслей к наиболее светским из религиозных. Даже самые благородные из них не могли полностью отказаться от предубеждений мысли, говорящих о превосходстве определенной духовной семьи, - как бы обширна и великодушна она ни была, - и заставляющих их не доверять тем, кого их предполагаемое право первородства считает «несовершеннолетними». Напрасно великое сердце Мишле запрещало себе «бороться и критиковать»: написав свою Библию Человечества, он установил два класса: «Народы света и народы сумерек, ночи, полумрака». И, конечно, он оказался пристрастен к своему классу, своему народу, своей луже - Средиземному морю. Гениальный Рам-Мохан Рой, когда он начал, около 1897 г., строить свой возвышенный «Универсализм», который должен охватить индусов, магометан и христиан, энергично поставил границу: «Бог единый и единственный, которому нет подобного» - теизм, враждующий со всяким политеизмом. И эту вражду, удержавшуюся в Брахмосамадже, я нахожу, правда, в вежливо замаскированном виде, у наиболее свободных из моих друзей, принадлежащих к кружку Тагора, и у наиболее рыцарственных  борцов за   примирение религий, как, например, в весьма почтенной Federation of International Fellowships, основанной четыре или пять лет назад в Мадрасе; она объединяет самых бескорыстных англо-индийских представителей протестантского христианства,  очищенного индуизма, джайнизма, теософии: народные  религии Индии не находят в ней места; и (характерное умолчание) в отчетах ее собраний за несколько лет имена Рамакришны и Вивекананды совершенно не упоминаются. Помолчим о них! Они стесняют...

Я  понимаю! Они будут также стеснять и наших европейских приверженцев разума. Разум и единый Бог,  как Бог Библии и Корана, скорее столкуются между  собой, чем поймут (либо тот либо другой) множественных богов и примут их в свой дом. Племя Моноса может   в крайнем случае допустить, чтобы Монос был человеком или Богом; но оно не потерпит умножения Одного. Это -  соблазн и опасность! - И я понимаю огорченный протест моих самых близких индийских друзей, напитанных, как их славный Рой, абсолютным Ведантизмом - высшим разумом Запада. Им казалось, что, наконец, после многих трудов и борьбы они сумели интегрировать этот разум в избранной индусской мысли конца XIX в...  И  вот появление  Рамакришны и его трубящего в раковину провозвестника Вивекананды внушает толпе и избранным поклонение и любовь ко всем формам тысячеликого идеала, который, как они надеялись, им удалось отодвинуть в тень!.. С их точки зрения, это -  возврат духа к прошлому.

С моей же, это - движение вперед, громадный прыжок Ганумана через пролив,    разделяющий материки[133]... Я не вижу в религиозной мысли всех времен ничего более нового, более мощного, чем этот охват сердцем и разумом, великой любовью Парамахамсы и

сильными руками Вивекананды, всех богов, находящихся в человеке, всех ликов Истины, всех воплощений человеческой Мечты. Всем, кто верит, всем, кто видит, всем, кто не верит и не видит, но искренно жаждет и ищет истины, всем людям разума, людям религии, последователям великих писаний, поклонникам икон, людям слепой веры, агностикам и вдохновленным свыше мыслителями и безграмотным, - всем людям доброй воли - великая Весть: Братство! Но не братство старшего, где право первородства обездоливает и держит в опеке младших! Равенство прав и уважения!...

Я говорил выше о том, что даже слово «терпимость», которое кажется нашему Западу   (этому старому прижимистому крестьянину!) верхом великодушия, оскорбляет чувство справедливости и гордую деликатность Вивекананды, как грубость, как неравный договор, снисходительно заключенный высшим с низшими, над которыми он может вволю издеваться. Он хочет, чтобы люди «принимали», а не «терпели». От равного к равному! Каков бы ни был сосуд, которым черпают воду, - вода все та же. Свята капля, как свят и океан. Это провозглашение равенства между смиреннейшими и высшими имеет еще больший вес потому, что исходит от высшего, от аристократа духа, который считает, что достигнутая им вершина, его вера Адвайта есть высшая точка всеобщего подъема. Он имеет право говорить: ибо он, как и его учитель Рамакришна, прошел все этапы дороги. Но в то время, как Рамакришна, опираясь только на свои силы, поднялся по ступеням снизу верх, Вивекананда благодаря Рамакришне сумел спуститься по ним сверху вниз, чтобы узнать их все и увидеть во всех глазах одно и то же Единое, отражающееся в радуге зрачков.

Вам не приходится опасаться, что это гигантское разнообразие породит анархию  и смешение. Если вы хорошо усвоили учение всех Йог Вивекананды, вы должны были уловить стройный порядок возвышающихся друг над другом плоскостей, прекрасную линию подъема, иерархию - не в смысле отношения господина к подчиненным, но в смысле архитектуры каменных масс или восходящего музыкального строя: мощного аккорда, возникающего на клавиатуре под властной рукой Великого Органиста. Все ноты участвуют в гармонии. Не пытайтесь же исключить из нее некоторые ряды и, считая свою партию наиболее красивой, свести полифонию к унисону! Играйте свою партию вполне в такт, как   можете совершенно, в  то же время следя чутким ухом за симфонией, в которой с вашим инструментом сливаются другие. Тот, кто имел бы слабость вместо написанной перед ним   мелодии играть мелодию своего соседа, повредил бы и себе, и произведению, и оркестру. Что сказали бы мы о фаготе, который вздумал бы подражать первой скрипке? Или о том, кто потребовал бы: «Молчите все! Повторяйте мою мелодию вслед за мною!...» Симфония - не школа для ребят, которым втолковывают, повторяя его на один лад, урок приготовительного класса!

Этим произносится осуждение всякой пропаганде, как духовной, так и светской, которая хочет изменить по своему образцу (по образу своего Бога или безбожия -тоже бога, но в скрытой форме) мозги других!..

Это целый переворот в наших понятиях, укоренившихся издавна, извечно! Ибо у нас всех - у людей Церкви или Сорбонны   -   всегда  находятся  веские  поводы,  чтобы показывать услуги тем, кто их у нас не просит, вырывая с  их  гряды  травы   (наряду  с  хорошими!),   которыми питаются эти бедные невежды. Не считаем ли мы самым священным долгом  бороться  и у себя  и у соседа  (и преимущественно - у соседа!) с плевелами и терниями -заблуждениями? А под заблуждениями не разумеем ли мы то, что не есть наша истина?... Очень мало людей умеют возвыситься над этой наивно-эгоцентрической филантропией. Я почти не встречал таких людей среди моих учителей и соратников всех армий - светской, рационалистической и научной; они были на это способны тем менее, чем живее, сильнее и, по-видимому, великодушнее они были: ибо, набрав полные руки плодов, они стремились как можно скорее осыпать ими человечество, не справляясь с его желаниями... «Берите, ешьте, добровольно или насильно! Что полезно мне, должно быть полезно и вам. А если вы подохнете, следуя моему рецепту, значит, как во времена мольеровских докторов, виноваты вы, а не рецепт! Факультет всегда прав!» А в другой армии, в лагере Церкви, дело обстоит еще куда хуже, поскольку она заботится о спасении души для вечности. Какого только святого насилия нельзя совершить ради ее истинного блага!...

Вот почему я был рад услышать, совсем недавно, голос Ганди (темперамент которого, однако, столь отличен от темперамента Рамакришны и Вивекананды, почти противоположен их природе), напоминающий своим коллегам по International Fellowships, которые в благочестивой ревности слишком увлекались евангелизированием, - великий всеобщий принцип религиозного Приятия», провозглашенный Вивеканандой.

«После долгого изучения и опыта, - говорит он, - я пришел к заключению, что:

1.  Все религии (а я, Ромэн Роллан, разумею под этим и религии разума, наравне со всеми другими) - истинны.

2. Все религии имеют в себе то или иное заблуждение.

3. Все религии мне почти так же дороги, как мой индуизм. Мое уважение к другим верам таково же, как и к моей собственной вере. Поэтому никакая мысль об обращении невозможна. Целью Fellowships должно быть - помочь индусу стать лучшим индусом, мусульманину - лучшим мусульманином, христианину - лучшим христианином. Позиция покровительственной терпимости противоположна духу International Fellowships. Если я в глубине души подозреваю, что моя религия более истинна, а религия других - менее истинна, то, хотя я могу иметь известного рода Fellowship (братство) с другими, оно будет совершенно отлично от того, какое нам нужно в International Fellowships. Наша позиция по отношению к другим верам должна быть абсолютно ясной и искренней. Наша молитва за других должна быть не «Боже, даруй ему свет, который ты даровал мне!», а «Даруй ему весь тот свет и истину, которые ему необходимы для его высшего развития!»

И, когда ему указывают на ничтожество ани­мистических и политеистических суеверий, которые кажутся аристократии великих теистических религий нижайшей ступенью человеческой лестницы, Ганди кротко отвечает: «Что касается их, то я должен быть смиренным и  помнить, что иногда высокомерие может говорить самым скромным языком. Человеку нужна вся жизнь, чтобы стать хорошим индусом, хорошим христианином, хорошим магометанином.  Мне также  нужна вся жизнь,  чтобы стать хорошим индусом, и у меня не остается времени проповедовать анимисту: ибо я не могу почувствовать, что он ниже меня[134].

В сущности, Ганди не только осуждает какую бы то ни было религиозную пропаганду, открытую или замаскированную, но ему не по душе всякое, даже добровольное обращение из одной веры в другую: «Если некоторые люди думают, что им следует изменить их религиозную этикетку, я не могу связывать их свободу но я огорчен, что они так поступают».

Нигде нельзя прочитать ничего более несогласного с нашими западными религиозными или светскими настроениями, и трудно найти что-либо более поучительное для нашего Запада, для нашего сегодняшнего мира. Ныне, в эпоху эволюции человечества, когда все силы, слепые и разумные, корыстные и идейные, заставляют народы сплотиться как можно теснее для сотрудничества или смерти, - необходимо, чтобы человеческое сознание прониклось, как аксиомой, следующим основным принципом: равное право на существование всем верованиям и равная обязанность для каждого уважать то, что уважает его сосед. Я считаю, что, подчеркнув это с такой ясностью, Ганди показал себя истинным наследником Рамакришны[135].

Мы все, до последнего, должны извлечь из этого урок

себе на пользу. Пишущий эти строки, - хотя он всю жизнь неосознанно стремился к этому пониманию, - слишком ясно чувствует сейчас, как часто он против своей воли изменял ему; и он признателен высокому поучению Ганди, - в сущности, поучению Вивекананды и еще более Рамакришны, которое помогает к этому пониманию приблизиться.

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Между учением Ганди и учением Вивекананды существует, однако, то различие, что последний, будучи великим приверженцем разума (чего ни в какой мере нельзя сказать о Ганди), не может, как Ганди, оставаться равнодушным к системам мысли. Если оба признают ценность всех религий, Вивекананда делает это признание догматом своего учения и предметом проповеди. В этом одна из причин существования основанного им ордена. Он вполне искренен, когда не хочет оказывать духовного воздействия на кого бы то ни было[136]. Но солнце не властно смягчить силу своих лучей. Его жгучая мысль действует уже одним фактом своего существования. И если Адвайтизм Вивекананды неприемлем для захватнически настроенных проповедников веры, ему достаточно появиться, как ярко светящемуся огню, чтобы все блуждающие собрались вокруг него. Не всякому дано отказаться от того, чтобы повелевать, даже если он этого хочет! Даже говоря сам с собою, Вивекананда говорит для человечества. Он не может говорить вполголоса. Да, в сущности, не хочет. Громкий голос создан, чтобы наполнять собою небо. Вся земля служит для него резонатором[137]. Вот почему, в отличие от Ганди, естественный идеал которого, отвечающий его натуре, в одно и то же время свободной, справедливой, умеренной и чуждой крайностей, стремится как в области веры, так и в области политики к Союзу добровольных участников, - Вивекананда, желает он того или нет, оказывается императором, который хочет управлять, под скипетром Единого, царствами духа, конечно, независимыми, но все же подчиняющимися единому порядку. И дело, основанное им, основано на подобном плане.

Согласно его проекту, великий монастырь, главный в Белуре, должен был быть «Храмом познания» для человека. А так как у Вивекананды «знание» никогда не отделено от действия»[138], это министерство Познания подразделяется на три департамента:

1) милосердие (Аннадана, то есть снабжение питанием и удовлетворение других физических нужд);

2)  познание (Видьядана, то есть познание умом);

3)   размышление   (Джнанадана,   то  есть  духовное познание).

Соединение этих трех видов обучения необходимо, чтобы создать человека. Здесь происходит постепенное очищение, необходимая прогрессия от повелительных требований человеческого тела, которое желает иметь питание и уход, и до высших завоевании отвлеченного духа, растворяющегося в Единстве.

А так как для Вивекананды ясно само собою, что светильник не следует скрывать под сосудом, то все способы к возвышению должны быть доступны каждому. Ничего - для одного себя![139]

«Какое дело миру до того, что вы или я достигнем Мукти (блаженства)? Наша задача увлечь за нами, к Мукти, всю Вселенную... Блаженство, которому нет равного! Осуществление я во всяком существе, которое дышит, в каждом атоме Вселенной...»

Первый устав, выработанный им в мае 1897 г. при основании Миссии Рамакришны, особо подчеркивает, что «цель ассоциации - проповедовать истины, высказанные и доказанные Рамакришной, для блага человечества и помогать «водить их в практику жизни других для их житейского, умственного и нравственного усовершенст­вования».

Таким образом восстанавливается дух пропаганды в учении, сущность которого - «установление братства между приверженцами различных религий путем познания того, что все они - лишь различные формы одной вечной Религии.

Так трудно уничтожить потребность человеческого ума выдавать перед другими то, что является истиной и благом для себя, за истину и благо для них! Но, может быть, меня спросят: будет ли «человечно» уничтожить ее? Духовное отрешение Ганди почти бесплотно. Такова же была, идя обратным путем, привязанность ко всему поклонника всех духовных ценностей, Рамакришны. Но Вивекананда отнюдь не таков. Он весь - плоть. Стоит только взглянуть на него! Абсолютное отречение омывает вершины его мысли. Но во всем остальном он целиком погружен в жизнь, в действие. И все его построение носит двойной отпечаток: в основе - школа апостолов истины и общественного труда, которые сливаются с жизнью народа, с веяниями времени. На вершине - Ara Maxima, светильник купола, стрела собора, Ашрам всех Ашрамов, Адвайта, воздвигнутая в Гималаях для того, чтобы встретились обе половины мира, Запад и Восток, чтобы все человеческие расы слились в абсолютном Единстве.

Зодчий выполнил свое дело. Как ни коротка была его жизнь, он перед своей смертью увидел, по его выражению, «свою машину на ходу»; он подвел под массивную глыбу Индии «ради благ человечества рычаг, который не может быть исторгнут никакой силой».

Вместе с нашими индийскими братьями мы будем давить на него. И если мы не льстим себя надеждой поднять раньше, чем через много веков (а что такое век!), огромную массу человеческой косности, первой и последней причины преступлений и заблуждений, мы все же раскачиваем ее... Е pur si muove... И новые отряды беспрерывно будут приходить на смену утомленным отрядам. Над делом, начатым этими двумя учителями Индии, упорно трудятся другие работники духа, в других точках земного шара. Так в туннелях, выдалбливая проход, люди слышат удары кирки на противоположном склоне горы...

Мои друзья в Европе, слушайте вместе со мной через стену удары Той, что приближается. Азия... Пойдем ей навстречу! Она работает для нас. Мы работаем для нее. Мы с нею - две половины Души. Человека еще нет. Он будет. Бог, предающийся отдохновению, предоставил нам довершить лучшее из дел, дело Седьмого дня: освободить силы порабощенного Духа. Разбудить Бога в человеке... Воссоздадим Бытие!

9 октября 1928 г. Р. Р.

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

I

МАТХ  И  МИССИЯ  РАМАКРИШНЫ

Духовная жатва Рамакришны и Вивекананды не была развеяна по ветру. Она была руками самого Вивекананды свезена в хранилище, под надзор мудрых и трудолюбивых хозяев. Они сумеют сохранить ее чистой и заставить принести новые плоды.

Я описал в «Жизни Вивекананды» основанный им в мае 1897 г. большой религиозный орден, которому вверены хранение и процветание духа его учителя: Миссию Рамакришны. Мы видели также первые шаги ордена, начало его двойной деятельности в области проповеди и общественного служения в годы, последовавшие за смертью Вивекананды.

Эта смерть не потрясла здания. Миссия Рамакришны окрепла и выросла[140]. Первый ее руководитель, Брахмананда, занялся созданием для нее определенного положения. С 1899 г. орден Санниясинов Рамакришны, местопребыванием которого был Белурский Матх близ Калькутты, имел, в силу дарственной записи Вивекананды, легальный статут. Но, чтобы орден мог принимать пожертвования, необходимые для осуществления его благотворительных дел, стало необходимым формально его разделить на Матх (монастырь) и Миссию, - последняя была должным образом зарегистрирована 4 мая 1909 г., согласно указу XXI от 1860 г. Совета генерал-губернатора Индии. В действительности Матх и Миссия - это две стороны, монашеская и филантропическая, одной и той же организации, управление которой осуществлялось Главным Советом ордена. Но общеизвестное название, неправильно прилагаемое ко всякому учреждению в целом, - это Миссия Рамакришны. Цели Миссии, как они определены в Меморандуме, приложенном к регистрационному акту 1909 г., осуществляются через три группы учреждений:

1.  Учреждения благотворительные.

2. Учреждения миссионерские (организация и издания).

3.  Учреждения воспитательные.

Как те, так и другие делятся на постоянные (Матхи, Ашрамы, Общества, Очаги, приюты для сирот, школы и т.п.) и временные предприятия созданные организации помощи, удовлетворяющие каким-либо острым нуждам и прекращающиеся с их прекращением[141].

Матхи, или монастыри, имеют постоянный состав монахов, отрекшихся от мира и после периода послушничества получающих посвящение. Они непрерывно перемещаются из одного центра в другой, согласно требованиям дела, под контролем Главного Совета ордена в Белуре. Их в настоящее время насчитывается около пятисот.

Вторая армия составлена из мирян (householders, главы семьи), образующих как бы «третий орден». Это - ближайшие ученики, которые получают в Матхах духовное просвещение и проводят в них короткие периоды отшельничества. Их количество не менее двадцати пяти тысяч.

Наконец, резервы, доходящие до нескольких миллионов, составляются из тех, кто частично или полностью разделяет идеи Миссии и, не включаясь в число ее официальных учеников, служит ей во внешнем мире.

В половине апреля 1926 г. Миссия, желая выяснить пределы своего распространения, созвала в Белурском Матхе чрезвычайное общее собрание. На нем было представлено около ста двадцати учреждений: половина их находилась в Бенгалии, десять - в Бехаре и Ориссе, четырнадцать - в Соединенных Провинциях, тринадцать - в провинции Мадрас, одно - в Бомбее. Вне полуострова три центра находятся на Цейлоне; они ведают девятью школами, где воспитывается полторы тысячи детей, затем существует очаг учеников в Джаффне, не говоря уже об Обществе Вивекананды в Коломбо. В Бирме находятся монастырь и большая бесплатная больница. Еще один монастырь находится в Сингапуре. Шесть монастырей основаны в Соединенных Штатах: в Сан-Франциско, в Ла-Кресченте близ Лос-Анжелеса, в Сан-Антон-Валлей, в Портланде, в Бостоне и в Нью-Йорке, не считая Общества Веданты в Сан-Луи, Цинциннати, Филадельфии, Такоме и т.п. В Сан-Паоло, в Бразилии, с 1909 г. интересуются мыслью Вивекананды. Евангелие Рамакришны и Раджа-йога Вивекананды переведены на португальский язык. Кружок духовного общения, насчитывающий сорок три тысячи членов, печатает в своем журнале «Мысль» ведантические статьи.

Орден издает более десятка журналов: три ежемесячника в Калькутте (два на бенгали: Udbodhan и Viswavami и один на хинди - Samanaya); один на тамильском языке в Мадрасе: Sri Ramacrishna Vchayan; один на малиялам, в Транванкоре: Prabuddha Reraiam; два ежемесячника и два двухнедельных журнала на английском языке: Prabuddha Bharata в Майавати, в Гималаях, Vedanta Kesari в Мадрасе, The Morning Star в Патре (не считая одного журнала на наречии канарез и одного - на гуджрати, издаваемых учениками Миссии). В Малайских Федеративных Штатах издается ежемесячный  журнал  на  английском  языке:  Voice  of Truth; в Соединенных Штатах - ежемесячный журнал на английском языке: The Message of the East, руководимый центром в Ла-Кресченте[142]. Воспитание, которое дается в стенах монастырей, основано на принципах Вивекананды[143].

«Цель монастыря, - говорил он, - создать человека». Цельного человека, который «соединяет в своей жизни безмерный идеализм и полнейший здравый смысл». Здесь поэтому применяют поочередно, переходя от одного к другому, различные духовные упражнения, интенсивное размышление, чтение и изучение священных и философских текстов и ручной труд: домоводство, хлебопечение, садоводство и дорожное дело, строительство мостов и путей, культурные фермы, уход за животными, а также изучение религии и медицины. «Нужно одновременно уделять равное внимание культуре головы, сердца и рук», - говорит великий настоятель, руководящий орденом в настоящее время, Свами Шивананда. Каждая из них, взятая отдельно, несовершенна и вредна.

Потребность организации влечет за собою необходимость в иерархии внутри ордена. Но все равны в общем повиновении общему Закону. Настоятель Шивананда напоминает, что «вожди должны быть служителями всех». Его председательская речь в 1926 г. заканчивается изумительным провозглашением всеобщего счастья как равной доли, даруемой всем, кто служит на какой бы то ни было ступени:

«Блаженна стрела, срывающаяся с лука, и молот, падающий на наковальню, и меч, ударяющий по цели! Стрела не ропщет, если не попадет в цель, не ропщет и молот, если ударит мимо, и меч, если сломается в руках. Есть радость в том, чтобы быть созданным, примененным и сломанным. Есть радость в том, чтобы быть в конце концов отброшенным в сторону...»

Читателю интересно будет знать, в каком именно духе проявляется в различных политических и социальных пороках, уже двадцать лет омывающих тело пробужденной Индии, влияние этой мощной организации.

Она отвергает политику. Она остается верной завету своего учителя Вивекананды, который не находит достаточно энергичных слов отвращения, чтобы осудить всякое столкновение с политикой. И, пожалуй, это лучшая политика, какую может вести Миссия. Ибо ее религиозная, интеллектуальная и социальная деятельность, имеющая ясно выраженный праиндийский характер, в высшей степени осуществляется таким образом в глубоких и безмолвных слоях народа, не давая повода британскому владычеству ее затормозить.

Это не значит, впрочем, что Миссии не приходится постоянно соблюдать осторожность, чтобы не навлечь подозрений насторожившихся ищеек. Не раз индийские революционеры, ссылавшиеся на книги и на самое имя Вивекананды, причиняли ей серьезные затруднения. С другой стороны, ее категорические заявления о невмешательстве в политику в трудные минуты жизни народа не раз навлекали на нее упреки патриотов в равнодушном отношении к свободе Индии. Второй Общий Отчет Миссии, появившийся в мае 1919 г., излагает эти затруднения и определенно подтверждает аполитичную линию Матха. Я думаю, на меня не посетуют, если я приведу его здесь в кратком изложении.

1906 год, год «Раздела» бенгальской провинции, был годом начала движения Свадеши и политических волнений. Миссия отказалась в них участвовать. Она даже сочла более осторожным на время прекратить свою проповедническую деятельность в Калькутте, Дакке и в Восточной Бенгалии, не прекращая деятельности благотворительной. В 1908 г. ей пришлось принять за правило не  давать на ночь приюта  в своих очагах иностранцам из    опасения, чтобы кто-либо не воспользовался ее гостеприимством для организации покушений. Из допросов политических заключенных выяснилось, что некоторые из них, переодетые в одежду Санниясинов, злоупотребляли именем учреждения и религии для выполнения своих деяний. У многих из них находили экземпляры Гиты и книг   Вивекананды. Правительство стало бдительно следить за  Миссией. Последняя продолжала   проповедовать свой идеал социального служения. Она публично порицала дух мести и   партийности, она осуждала даже эгоистический патриотизм, доказывая, что в конечном счете он ведет к падению  и  гибели. Она отвечала одновременно и на обвинения   патриотов  и на подозрения правительства словами Вивекананды,  которые помещала на обложке своих брошюр:

«Национальные идеалы Индии - отречение и служение. Укрепляйте ее в этих направлениях, остальное приложится само собой».

Однако борьба обострялась. Согласно своей обычной тактике, состоящей в том, чтобы так или иначе компрометировать все независимые умы, революционные агитаторы использовали, совершенно искажая, отрывки из религиозных или философских изданий Миссии. Несмотря на печатные заявления последней, сделанные в апреле 1914 г., Административный комитет Бенгалии в отчете 1915 г. обвинил Миссию и ее основателей в том, что они были первыми подстрекателями индийского национализма.

В 1916 г. первый губернатор Бенгалии, Н. Д. Кармайкль, хотя и сочувственно относившийся к делу Рамакришны, публично заявил, что террористы вступают в члены Ордена, чтобы лучше достигать своих целей. Этого оказалось достаточно, чтобы закрыть Миссию. По счастью, она нашла в высших сферах преданных защитников среди своих английских и американских друзей, горячо поддержавших ее протест (длинную докладную записку) от 22 января 1917 г. Опасность была устранена.

Мы видим, что, подобно Ганди, Миссия Рамакришны категорически отвергает всякое насилие в политике. Но замечательно, что сторонники насилия не раз ссылались на нее вопреки ее воле, чего, как мне кажется, им и в голову не приходило делать по отношению к Ганди. И, однако, рамакришнисты, более категоричные, чем Ганди, отказываются от всякого соглашения не только с политикой известного рода, но и со всякой политикой вообще.

Этот кажущийся парадокс зависит от личного характера, я даже скажу, темперамента их учителя - Вивекананды. Его пламенная, ищущая борьбы природа Кшатрия сказывается даже в самом отречении и в ахимсе (непротивлении).

«Он говорил, что учить Веданте может и трус, но применять ее на практике могут лишь доблестные сердца; это слишком грубая пища для слабых желудков. Одним из его любимых примеров было указание на то, что учение о Непротивлении необходимо требует (в качестве предварительного условия) наличия способности и возможности сопротивляться и в то же время сознательного стремления воздержаться от применения сопротивления. Если сильный человек, - говорил он, - добровольно отказывается применить силу против слабого или дерзкого противника, то он может законно утверждать, что этот поступок объясняется возвышенными побуждениями. Если же на его стороне нет очевидного перевеса в силе, или если перевес на стороне противника, то отказ от применения силы всегда может вызвать упрек в трусости. Он говорил, что в этом сущность советов, которые Кришна давал Арджуне (в Гите)».

Беседуя с сестрой Ниведитой в 1898 г., он говорит: «Я проповедую только Упанишады, а в Упанишадах лишь единственную идею - Силу. Квинтэссенция Вед и Веданты в одном этом   слове: Сила. Будда учил Непротивлению: «Не делать зла...» Я думаю, что мой способ учить тому же самому - лучше. Ибо за этим «непротивлением»[144]скрывается ужасная слабость. Именно слабость порождает самую идею о сопротивлении. Я не думаю о том, чтобы наказать какую-нибудь каплю пены или бежать от нее. Между тем для  мошки  она уже представляет опасность... Я хотел бы, чтобы так было и со всякой обидой. Из силы рождается отсутствие страха. Мой идеал - идеал того святого,  убитого   во  время восстания, который, будучи пронзен кинжалом, нарушил молчание, лишь чтобы сказать: «И ты - это тоже Он!»

Мы узнаем здесь гандистскую концепцию: непротивление по внешности, которое на деле является самым мужественным сопротивлением, - неприятие, которое по плечу лишь  героям  духа. Оно - не для трусов... Но, если на практике гандистский идеал действия близок к   идеалу   Вивекананды,  до  какого горения страсти он доведен у Вивекананды![145] У Ганди все умеренно, спокойно и постоянно. У Вивекананды - все доведено до пароксизма - гордость, вера, любовь. Под каждым его словом ощущается пламя Атмана - Духа-Бога. Становится понятным, что экзальтированный революционный индивидуализм хотел воспользоваться этим пламенем для того, чтобы зажечь общество. В этом и крылась опасность, с которой нередко приходилось бороться мудрым последователям Свами, принявшим его наследство.

И в то время, как упорная и не отклоняющаяся от намеченной линии действия умеренность Ганди все же вмешивается в политику и, в случае необходимости, берет ее  в  свои  руки, - героическая страсть Вивекананды (Кришна в сражении) говорит «Нет!» всякой политике. И Рамакришнисты, как кажется, стояли в стороне от кампаний Ганди.

Об этом можно пожалеть, и, с другой стороны, мне хотелось бы чаще видеть в бесчисленных писаниях Ганди и его учеников имя, образ и слова Вивекананды[146]. Но эти два движения, независимые друг от друга и идущие разными путями, идут, тем не менее, к одной цели. Мы видим их рядом при совершении богоугодных дел, посвященных общественному благу. Различными приемами и то и другое преследуют великую цель - национальное объединение всей Индии. Одно - упорными боями, выражающимися в «Non Cooperation» при полном свете дня (их увенчала победа в Бар доли в 1928 г.); другой - своим мирным и непреодолимым всеобщим сотруд­ничеством.

Я приведу, как пример, трагический вопрос о Неприкасаемости. Миссия Рамакришны не ведет против нее крестового похода, подобно Ганди; она делает лучше, - она ее отрицает, согласно только что приведенному слову Вивекананды: «Именно слабость порождает самую идею сопротивления...»

«Мы полагаем, - пишет мне Свами Ашокананда, - что фланговая атака действительнее, чем лобовая. Мы приглашаем на все наши празднества людей всех каст, верований и народностей, и все сидят вместе, даже и христиане, и вместе едят. В наших Ашрамах мы не соблюдаем никаких кастовых различий ни среди постоянных членов ни среди посетителей. Совсем недавно в Тривандиуме, столице Индийского княжества Траванкор, известного своей крайней ортодоксальностью и упорным соблюдением неприкасаемости, все касты как браминов, так и не-браминов сели вместе за трапезу, предложенную по случаю открытия в этом городе нашего нового монастыря, и никаких возражений социального порядка здесь не возникало. Именно такими косвенными приемами мы стараемся побороть зло и полагаем, что этим путем можно в значительной степени устранить раздражение и противодействие».

Таким же образом, в то время как большие, весьма либеральные индусские секты, Брахмосамадж, Пратха-насамадж и др., атаковали ортодоксию с фронта и, сжегши за собою мосты, оказались отделенными от массы своего  народа,  а  частично  и  выброшенными  из  лона матери Церкви[147], для которой  их реформы  пропали бесплодно, - Миссия Рамакришны стремится сохранить контакт с индусской общиной; она остается в недрах Церкви и Общества, осуществляя эти реформы для всей общины. Ничего агрессивного, ничего резкого, никого не оскорблять протестантской жестокостью, которая, хотя она и вооружена разумом, столь часто раздирала мир своей непримиримостью. Держаться правоверия, но в духе терпения и человечности. Осуществлять реформы, но всегда изнутри, а не извне.

«Наша идея, - пишет далее Ашокананада, - в том, чтобы разбудить высшее сознание Индуизма. Если это будет выполнено, все необходимые реформы осуществятся сами собою».

Уже достигнутые результаты говорят в пользу этой тактики. Например, улучшение положения женщины горячо поддерживал и Брахмосамадж, рыцарски боровшийся за это. Но предлагавшиеся им реформы были часто слишком радикальны, а методы казались еретическими: они отпугнули многих Индусов. «Вивекананда говорил, что новое должно быть развитием старого, а не его осуждением и разрушением... Женские учреждения Миссии Рамакришны в Бенгалии, соединяя все, что есть лучшего у Индусов и на Западе, считаются в настоящее время образцом того, чем должно быть воспитание женщины». То же относится и к служению низшим классам, и я так часто это подчеркивал, что уже не буду на этом останавливаться.

Благодетельное воздействие этого направления, объединяющего старое с новым, сказалось также и в возрождении индийской культуры, которому в большой мере содействовали и другие силы, как, например, мощное влияние Тагоров и их Сантиникетанской школы. Но не следует забывать, что Вивекананда и его преданная ученица с Запада, сестра Ниведита, опередили их. Началом великого течения в пользу индусского народного образования следует считать возвращение Вивекананды в Коломбо. Вивекананда негодовал, что священные книги Индии, Упанишады, Гита, Веданта, почти неизвестны народу и являются достоянием лишь ученых. В настоящее время Бенгалия наводнена переводами Писания на туземный язык и комментариями к ним. Школы Рамакришны распространяют изучение их в Индии. И в то же время (это самая прекрасная черта этого движения) национальное возрождение не сопровождается здесь, как это бывает обычно, чувством враждебности или превосходства по отношению к иностранцу. Наоборот, оно протягивает руку Западу. Рамакришнисты, допускающие европейцев не только в свои святилища, но и в свои ряды (вещь неслыханная в Индии), в свой священный орден Санниясинов, заставили всех, даже ортодоксальных монахов, принять их. Последние, правоверные санниясины, которые, насчитываясь сотнями тысяч, оказывают непрестанное воздействие на индусское общества, тоже понемногу воспринимают методы и идеи Рамакришнистов, хотя раньше боролись против них, считая их еретическими. Наконец Орден, преемник Рамакришны и Вивекананды, ставит себе законом не вносить в мир ничего разъединяющего. Только соединение.

«Ее единственная цель, - говорится в публичном заседании чрезвычайного съезда Миссии в 1926 г., - вносить гармонию и общность действий во все верования и учения всего человечества». Примирять религии между собою и со свободным разумом. Примирять классы и нации. Основывать братство людей и народов.

И, поскольку Миссия Рамакришны проникнута верованием в квазитождество Макрокосма и Микрокосма, вселенского я и личного я, поскольку она знает, что ни одна реформа в обществе не может быть глубокой и прочной, если она не основывается на сокровенном преобразовании индивидуальной души, - она более всего заботится именно о создании вселенского человека. Она стремится выработать новый человеческий тип, в котором соединились бы самые высокие способности, до сего для разрозненные, - все разнообразные и дополняющие друг друга способности человека: вершины разума, поднимающиеся над облаками, священный лес любви, потоки действия. Великий Ритм души бьется от одного полюса до другого, от интенсивного сосредоточения до «Seid umschlungen, Millionen!» «Оды к радости» Бетховена - до объятий, охватывающих весь мир. Если такой идеал с трудом может быть достигнут отдельным человеком, то Миссия Рамакришны пытается осуществить его в своей Вселенской Церкви, символе своего учителя, «в своем Матхе, представляющем физическое тело Рамакришны».

Мы видим здесь, как повторяется ритм истории. Для нас эти чаяния напоминают чаяния Христовой Церкви. Обе они - сестры. И тот, кто хочет изучать церковь, насчитывающую более тысячи девятисот лет, поступит правильно, если не будет искать ее в умирающих книгах, а приложит ухо к груди ее сестры и прислушается к молодому биению ее сердца. Я не провожу сравнения между двумя образами их человеко-богов, из которых старший всегда сохранит над другим преимущество тернового венца и удара копья на кресте, тогда как другой влечет неотразимым обаянием своей блаженной улыбки, не покидающей его даже в муках агонии, и ни один не уступает другому в кротости и мощи, в божественности сердца и универсальности. Я лишь отмечаю, в качестве добросовестного историка Вечного Евангелия, который пишет под диктовку, что в каждом из своих новых исходов Евангелие росло вместе с человечеством.

 

II

ПРОБУЖДЕНИЕ  ИНДИИ ПОСЛЕ  ВИВЕКАНАНДЫ

РАБИНДРАНАТ  ТАГОР И  АУРОБИНДО  ГХОШ

Для европейского читателя будет, может быть, небесполезно, если мы дадим здесь очерк развития мысли в Индии за период, отделяющий кончину Вивекананды от того момента, когда моральным руководителем индийского народа стал Ганди. Читателю легче будет определить истинное место обоих вождей - двух судей Израиля - и постигнуть преемственный характер их деятельности.

Индийское национальное движение, подготовляющееся уже давно и пробужденное, как огонь из-под пепла, дыханием Вивекананды, внезапно вспыхнуло через три года после его смерти, в 1905 г. Поводом к этому был раздел древней провинции Бенгалии лордом Керзоном[148] на два округа, один из которых именно восточная Бенгалия, был присоединен в Ассаму. Это значило - смертельно ранить мозг и сердце Индии наиболее жизненную ее провинцию; умственное развитие ее населения и привязанность его к великому народному прошлому казались английским властям наиболее опасными. Вся Бенгалия поняла это. Прежде чем упомянутая мера была окончательно проведена в жизнь, вожди Бенгалии 7 августа 1905 г. объявили, в знак протеста, общий бойкот английских товаров. Все с воодушевлением повиновались им. При криках «Свадеши»[149]было решено противопоставить предметам английского ввоза товары, произведенные в Индии. Далее было постановлено основать Народный университет.

Лорд Керзон не пожелал с этим считаться. 16 октября было официально объявлено о разделе Бенгалии.

Бенгалия восстала. В несколько месяцев лицо страны изменилось. Печать, ораторская трибуна, храмы, театры, литература, - все стало национальным. Всюду слышалась ставшая с тех пор известной: «Bande mataram» (Привет, Родина-Мать!)... Г.К. Гокал, единственный человек в Индийеком Национальном Конгрессе[150], пользовавшийся наряду и председателем Дадабхай неоспоримым авторитетом и чье влияние на Ганди было позднее почтительно признано последним, организовал The Serv­ants of India Society (Общество Служителей Индии), «чтобы подготавливать национальных миссионеров для служения Индии».

Именно тогда пробил великий, несправедливо забытый исторический час Рабиндраната Тагора. Он отметил вершину его политической деятельности и популярности. Клеймя робость Конгресса, который «вымаливал» конституцию у английских хозяев, он смело провозгласил Swaraj - самоуправление - делая вид, что игнорирует британское правительство, и стремился создать правительство индийского народа. Неутомимый оратор, он всюду расточал свое изумительное красноречие, но, к сожалению, лишь скудные отклики его дошли до нас: большинство речей Тагора представляли собою импровизации, и только немногие из них сохранились. Он создавал национальные поэмы и гимны, которые сейчас же становились популярными и передавались из уст в уста пылкой молодежью. Наконец, он работал над развитием туземных ремесел и народного образования, на нужды которого отдавал все свой личные средства. Но, когда движение за независимость приняло характер насилия, поэт должен был отойти от него и удалился в Сантиникетан. Он оказался «потерянным вождем», и индийские националисты этого ему не простили.

Другая личность (наиболее возвышенная после него), которую выдвинуло движение за независимость, был его юный друг Ауробиндо Гхош. Он был настоящим духовным наследником Вивекананды. Он только что блестяще закончил свое образование в Англии, в Кембридже. Просвещеннейший человек, вскормленный всей классической культурой Европы, он находился на службе у магараджи Бароды, но оставил свой выгодный пост и принял на очень скромных условиях должность руководителя Национальным Колледжем в Калькутте. Он задался целью выковать характер бенгальской молодежи, тесно связывая воспитание с религией, политикой и жизнью всей нации. Под его влиянием и под влиянием Тагора национальные школы и колледжи поднялись против лорда Керзона. Повсюду стали возникать общества и гимнастические залы, где юные бенгальцы упражнялись в спорте и фехтовании, чтобы дать отпор оскорбительным суждениям английских писателей - от Маколея до Киплинга. Множество газет на наречии бенгали и на английском языке, вдохновляемых Ауробиндо и его друзьями, поддерживали агитацию.

В виду продолжения бойкота лорд Керзон послал войска в Баризал, в восточную Бенгалию. Несмотря на решительный тон протестов, Индия не пошла дальше пассивного сопротивления до 1907 г. Патриоты позволяли себя преследовать и заключать в тюрьму под приветственные клики народа, но до вооруженной борьбы дело не доходило. Внезапная высылка в мае 1907 г. Ладжпата Рая, без предварительного предъявления обвинения и суда, была искрой, воспламенившей порох. Первый ружейный выстрел прозвучал в декабре 1907 г. Первая бомба была брошена в апреле 1908 г. Помощник губернатора Бенгалии три раза подвергся нападению. На нового вице-короля Индии, лорда Минто, было совершено покушение в ноябре 1909 г. в Ахмедабаде. Парламентский секретарь государственного секретаря лорда Морлея был убит в Лондоне. Забастовки, саботаж, разрушение железнодорожных линий, захваты оружия в магазинах, покушения - становились все чаще. Британское правительство удвоило насильственные меры. В несколько месяцев почти все вожди националистов были брошены в тюрьму, против Ауробиндо было возбуждено преследование за организацию заговора, Тилак выслан на шесть лет в Бирму. 1908 и 1909 гг. прошли как в лихорадке. В следующие два года наступило обманчивое затишье: король Георг V, прибывший в Индию в декабре 1911 г., по-видимому, согласился на   восстановление административного единства Бенгалии. Но в декабре 1912 г. новое покушение, более серьезное, чем предыдущее, встретило первый въезд вице-короля, лорда Гардинга, в! древнюю и новую столицу Бенгалии, Дели. Лорд Гардинг был ранен, многие  члены   его  свиты  убиты,   убийца ускользнул от всех розысков, несмотря на громадные суммы, обещанные за его выдачу. В 1912 и 1913 гг. революционное движение развернулось в полной мере. Мировая война изменила ситуацию, вызвав предумыш­ленное и малоискреннее сближение правительства Империи с Индией, которая поддаваясь только что начавшему проявляться влиянию Ганди, вернувшегося из Южной Африки, слишком поверила обещаниям этого правитель­ства. Всем известно, что затем последовало разочарование и началось мощное движение пассивного Сопротивления, организованное Ганди.

Но в период, предшествовавший 1914 г., следующие элементы религиозной мысли, согласно заслуживающим доверия сообщениям одного из главных вождей - Ладжпата Рая, были связаны с национальным Пробуждением и являлись «то ферментами.

Каноны бы ни были националистические партии, - проповедовали ли они методы террора, или организованного восстания, или терпеливой и созидательной подготовки индийского самоуправления, - во всех них находились представители больших религиозных группировок: Арьясамадж, Брахмосамадж, Миссия Рамакришны, последователи Кали, или нео-Ведантисты, деисты, или теисты. Все считали, что они обязаны прежде всего поклоняться Матери-Родине, символу Великой Матери Вселенной. Это одно из наиболее поразительных явлений в громадном приливе национализма, бушевавшем над всем человечеством в те десять лет, которые предшествовали мировой войне. Его по наивности пытались объяснить индивидуальными или местными причинами, но для всякого, кто способен охватить сущность вещей в целом, нет сомнения, что он знаменует собою один и тот же лихорадочный момент роста великого дерева Человечества. Но вполне естественно, что наш ограниченный разум в каждой отдельной стране низводил его космическое значение до толкований, созданных по своей эгоистически-ограниченной мерке.

Захватывающе интересно наблюдать, как гигантское пламя массовой религиозной галлюцинации, охватившей в Индии триста миллионов людей, вдруг приняло образ Родины. Индия-Мать, которую поспевает в своей индийской Марсельезе Банким Чандра, Руже-де-Лиль Бенгалии, это Мать, Кали, вновь воплотившаяся в теле Нации.

Легко представить себе, что нео-Ведантизм Вивекананды, возвеличивавший способности Души и ее тесное единение с Богом, показался возбужденному народу жгучим алкоголем «К этим двум группировкам, - категорически говорит Ладжпат Рай, - к Ведантистам и поклонникам Матери, принадлежало большинство националистов Бенгалии». Чистота их верования, их личное бескорыстие отнюдь не являлись уздой для самых крайних насилий в их политической деятельности. Наоборот, они освящали их насилия. Это всегда бывает так, когда религия сочетается с политической деятельностью. «Всякий индивидуальный произвол мысли и действия оправдывался в борьбе тем доводом, что спасители народа, как факиры и санниясины стояли выше всякого закона».

Как удивляться тому, что имя Вивекананды могло быть добросовестно примешано к этим политическим насилиям, невзирая на формальное осуждение им всякой политики, - если среди политических убийц находились брахмосы, принадлежавшие в Брахмосамаджу, церкви разума и умеренного теизма!

Поэтому британское правительство в течение этого периода имело некоторое основание пристально наблюдать за религиозными организациями, хотя официальное руководство этих организаций возражало против всякого насилия и работало над медленной легальной эволюцией народа, направленной к достижению одной общей цели: независимости Индии.

Не подлежит сомнению, что нео-Ведантизм Вивекананды в сильной степени содействовал этой эволюции[151]. Ладжпат Рай приписывает ему честь создания нового духа национальной терпимости, который с того времени постепенно освобождал Индусов-патриотов от древних предрассудков касты и очага.

Благороднейшим представителем этого великого нео-Ведантического духа был - и остается сейчас - Ауробиндо Гхош.

В то время, о котором я говорю, он был поистине голосом Вивекананды, зазвучавшим вновь из костра. Он провозгласил то же учение, отождествляющее нацио­нальный идеал Индии с ее духовным предназначением. Это то же вселенское устремление. Ничего не стоит дальше от его учения, чем грубый национализм, стремящийся единственно к политическому превосходству своего народа и замыкающийся, как говорит Ауробиндо, в «жизни прихода», высокомерный и ограниченный. Нужно быть через посредство своего народа служителем человечества; первый долг нации - работать для объединения человечества. Но не силой оружия. Силой духа. Сущность же этой силы - в самой духовности, в очаге энергии, который называется «религиозным» в смысле, наиболее далеком от всякого вероисповедания - в сокровенном я и его вечной сокровищнице, Атмане. Никакая страна, на протяжении веков, не сознавала этого и не имела свободного доступа к этому источнику в такой мере, как Индия. Поэтому ее истинная миссия - привести к нему все остальное человечество.

«Пробуждение истинного я нации - необходимое условие национального величия. Высшая идея Индии о Единстве всех людей в Боге и осуществление этой идеи внутри и вовне, в социальных отношениях и в структуре общества, должны управлять прогрессом человеческого рода. Индия, если пожелает, может вести за собой весь мир».

Подобный язык кажется необычайно далеким от языка политических деятелей Европы. Но в такой ли мере он от него далек, как кажется? Не отличается ли он только (я говорю о языке тех из нас, кто искренно стремится к сотрудничеству всех сил цивилизации) несколько более интенсивно выраженной верой в нашу общую цель: Соединенные Штаты человечества? Ибо наши европейцы из робости не решаются дойти до утверждения скрытого в человеке Бога, того Вечного, что служит поддержкой и живым оправданием Человечеству и без чего оно было бы лишь пустой и неустойчивой сущностью.

Бывший политический вождь революционной Бенгалии, ставший величайшим мыслителем современной Индии, осуществляет наиболее полный синтез западного и восточного гения, который только был достигнут до сих пор. С 1910 г.[152] он отошел от политики - не из равнодушия к политической свободе своего народа, но потому, что теперь он уверен в ее победе и знает, что она в нем не нуждается. Он считает, что будет лучше служить Индии, если направит свои силы к углублению мудрости и науки Индии и восстановит, путем сосредоточения своего широкого ума, искусство владеть, очистив его от ржавчины, тем «ключом» духа, который, по его убеждению, должен открыть человечеству новые области знания и могущества[153]. Вскормленный наукой современности и мудростью индусских священных книг, смелым истолкователем которых в Индии он сейчас является, умея говорить и писать на санскритском, греческом, латинском, английском, французском и немецком языках, он в настоящее время несет своему народу новую Весть - результат восемнадцати лет размышления, стремясь гармонически слить духовные порывы Индии с деятельностью Запада, он обращает все силы духа на восходящее действие. Запад, который любит представлять себе Восток пассивным, статическим, бездеятельным, будет поражен изумлением, когда через некоторое время увидит Индию, превосходящую его пафосом прогресса и движения вверх. Если вместе с Рамакришной, Вивеканандой и Гхошем она  отступает временами к далеким убежищам своей мысли, то лишь затем, чтобы получить разбег и сделать более далекий скачок вперед. Ауробиндо Гхош воспламенен величайшей верой в безграничные силы духа и в прогресс человечества. Он полностью признает материальные и научные завоевания европейского ума; но он рассматривает их как новую отправную точку; он хочет, чтобы Индия, используя эти методы, расширила поле их приложения[154]. Ибо он считает, что «человечество близко к тому, чтобы расширить свои владения новым познанием, новыми силами, новыми способностями, которые совершат в человеческой жизни такой же переворот, какой совершила физическая наука в XIX в.». Это - обдуманное, методическое внедрение в науку, взятую в ее целом, интуиции - разведчика и посланца духа, для которого логический ум играет роль основного ядра армии, закрепляющего победу. Нет больше разрыва между божественным единством и действующим человеком! Нет вопроса о том, чтобы отказываться от призрачной Природы ради освобождения в Боге. Можно достичь полного освобождения, лишь принимая с мужественной радостью Природу в ее целом, сочетаясь с ней, покоряя ее. Никакого отречения. Никакой повязки на глазах. Из самой сердцевины завоеванного Единства, Бытия, спокойного и ничем не связанного, мы охватываем всеми нашими силами, в полном сознании, всю совокупность Жизни, космическую Игру. Бог действует в человеке и посредством человека. Освобожденные люди становятся физически и духовно проводниками его действия в этом мире»[155].

Так совершается слияние наиболее полного знания с наиболее активной деятельностью в возрождающейся религиозной, ученой и героической Индии. И последний из ее великих Риши держит в своих руках натянутый лук творческого Порыва. Это непрерывный поток, текущий от самых отдаленных Вчера к самым отдаленным Завтра.

Вся духовная жизнь истории есть лишь одно Единое, движущееся вперед.

«Ушас (Заря) ведет к цели тех, кто следует за нею. Она - первая в бесконечной смене грядущих зорь. Она разгорается, излучая из себя живое, пробуждая умершее... Какая полнота! Она сливается с зорями, блиставшими в прошлом, и с теми, что будут блистать после нее. Тяготея к прежним, она сияет их светом. Отбрасывая вперед их сияние, она соединяется с теми, что появятся в будущем...»[156]

Мы начинаем постигать смысл чудесной кривой человеческого Духа за два века, от Aufklarung XVIII в., - его освобождение от древнего классического синтеза, ставшего слишком узким, его освобождение с помощью оружия критического рационализма, отрицающего и революционного, величественный взлет эксперимен­тальной и положительной науки в XIX в., ее громадные надежды и сказочные обещания, ее частичную неудачу в конце XIX в., колебания почвы, нечто вроде землетрясения, потрясшие в начале XX в. все здание духа, ненадежность научных законов, изменяющихся и эволюционирующих, как и само человечество, появление на сцене Относительности, нашествие Подсознательного, угрозу прежнему рационализму, который переходит от тактики нападения к обороне, причем прежние Веры не находят на почве, разрушенной разумом, своих старых основ, на которых можно было бы строить заново...

И вот все сослужило свою службу! Перед нами брезжит век нового синтеза, который свяжет новый рационализм, более широкий, но сознающий свои границы, с новым интуиционизмом, покоящийся на более твердых основаниях. Соединенные усилия Востока и Запада создадут новый строй мысли, более свободный и более универсальный. И, как всегда бывает в годы полноты, непосредственным результатом этого внутреннего строя будет прилив силы и отважной уверенности, пламя действия, раздуваемого и питаемого духом обновления жизни, личной и общественной...

Туда, где дух не знает боязни,

и голова поднята высоко,

Туда, где сознание свободно,

Туда, где мир не был сжат между узкими стенами,

Туда, где светлое течение разума не заблудилось

Окончательно в иссушенной пустыне

повседневности,

Туда, где дух идет вперед в непрерывном

распространении мысли и действия,... –

Туда мы шествуем среди бурь, руководясь нашими

созвездиями...

Рабиндранат Тагор «Гитанджали».

Декабрь, 1928.

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ К  ВСЕЛЕНСКОМУ ЕВАНГЕЛИЮ ВИВЕКАНАНДЫ

 

I

О  МИСТИЧЕСКОЙ  ИНТРОВЕРСИИ (САМОСОЗЕРЦАНИИ) И  ЕЕ  НАУЧНОМ  ЗНАЧЕНИИ ДЛЯ  ПОЗНАНИЯ РЕАЛЬНОГО

Интуитивные действия «религиозного» духа (в том очень широком смысле, какой я придаю этому слову во всем этом труде) недостаточно изучались психологической наукой современного Запада, а если изучались, то нередко такими наблюдателями, которые, будучи сами лишены всякого «религиозного» предрасположения, мало подготовлены к такому изучению и невольно склонны обесценивать внутреннее чувство, отсутствующее в них самих[157].

Один из лучших трудов, посвященных этой основной теме, это - Опыт исследования Мистической Интроверсии Фердинанда Мореля, который, прочно основываясь на принципах и методах патологической психологии и психоанализа Фрейда, Жане, Юнга, Блейлера и др., с величайшей тщательностью приступает к психологическому изучению некоторых характерных представителей великого эллино-христианского мистицизма.

Особенно интересен его анализ Псевдо-Дионисия[158], где описание дано, вообще говоря, верно, но в заключающей и комментирующей его оценке автор не смог отрешиться от предвзятых теорий научной патологии своего времени.

Не имея возможности в пределах этого примечания заняться детальным обсуждением выдвинутых Морелем положений, которого они заслуживают, я хотел бы хоть вкратце указать на их слабые, по моему мнению, пункты и дать более реальное объяснение, которым следовало бы их заменить.

Почти все упомянутые психологии[159]находятся под влиянием теории Регрессии, созданной, по-видимому, Рибо; будучи без сомнения правильной в ограниченной сфере его психопатологических этюдов о нарушении психологических функций, она была неправильно распространена на всю область деятельности духа, нормального и ненормального.

Рибо установил, что «психологические функции, наиболее легко подвергающиеся заболеванию, - это те, которые наиболее поздно сложились, являясь последними в эволюции индивидуума (антогенезе), повторяющей в основных чертах эволюцию рода (филогенез)». Жане, Фрейд и их «суррогаты» распространили это наблюдение на все неврозы, а затем на совокупность всей душевной деятельности. Отсюда им оставалось сделать лишь один шаг до заключения, что действия, имевшие место наиболее недавно и быстрее всего прекратившиеся, стоят на наиболее высокой ступени, и возврат к другим действиям представляет собою регрессию в дурном смысле слова - падение духа, но, по нашему мнению, это шаг ложный.

Прежде всего посмотрим, что они разумеют под «высшим действием» духа. Это то, что Жане называет функцией реального и что он определяет как внимание к настоящему, действие в настоящем, наслаждение настоящим. Ниже этого он ставит «бескорыстную мысль и действие», которые не принимают во внимание реальной действительности; и, наконец,   всего  ниже   -   «мнимое представление», то есть всю область воображения и сна. Фрейд, с присущей ему энергией, объявляет, что сон и все, что с ним связано, является пережитком первоначальной стадии эволюции. И все они согласно противопоставляют, подобно Блейлеру, «функцию нереального», имеющую сродство с чистой мыслью, так называемой «функции реального», которая якобы представляет «тонкое острее души» (если так можно выразиться, употребляя в обратном смысле знаменитое выражение Франциска Сальского, которое он прилагает - о ирония! - к диаметрально противоположному понятию)[160].

Подобная классификация, ставящая на высшую ступень «корыстное действие» и на низшую - сосредоточение мысли, говорит, по-моему, сама против себя, с точки зрения практического и нормального здравого смысла. Такая недооценка наиболее необходимых для деятельного духа действий: сосредоточение в себе, чтобы грезить, воображать - рассуждать, судить и думать, граничит чуть ли не с патологической абстракцией. Так и хочется непочтительно сказать врачу: «Исцелись сам!»

Мне думается, что некоторому сомнению не было бы неуместно подвергнуть и высокое значение, которое придает наука идее эволюции. Не оспаривая ее нерушимости и универсальности, не знающей исключений, мы, однако, должны признать, что она является фактически всего лишь констатированием непрерывного (а иногда и прерывного) ряда изменений и дифференциаций в живой материи. Этот биологический процесс не имеет никакого права претендовать на значение догмата, принуждающего нас созерцать где-то вверху и впереди, точно на мачте с призами, какое-то таинственное высшее «Осуществление» живого существа, - в этом случае не более сверхъестественное, чем «осуществление» позади и внизу (или в глубине), предполагаемое религиями, с их разнообразными мифами о первобытном Эдеме. В конце концов жизненная эволюция неизбежно ведет к уничтожению рода путем истощения. В какой определенной стадии можем мы решить, идет ли кривая еще вверх или уже спускается по другому склону?.. Я с таким же правом мог бы утверждать, что из различных действий и отправлений духа наиболее важны те, которые исчезают последними, ибо они являются основами Бытия, тогда как то, что столь легко разрушается, относится к поверхностным слоям существования.

Великий эстетик, являющийся одновременно и человеком науки и художником-творцом, то есть совершенным человеком - разум и интуиция - Эдуард Моно-Герцен сказал именно это:

«Следует различать влияния Космоса, предшествующие существованию данного индивидуума, субстанция которого еще носит в себе их следы, и влияния ему современные, оставляющие на ней след ежедневно. Первые - врожденные свойства индивидуума и создают его наследственность. Вторые - свойства приобретенные, создают его приспособляемость...»

Чем же «свойства приобретенные» выше, в иерархическом смысле, «свойств врожденных»? Они могут быть выше лишь хронологически. И, - продолжает Э. Моно-Герцен, - «состояние индивида в данный момент представляет сочетание обеих групп свойств».

Для чего же их разделять? Если это делается для нужд научного исследования, то не лишне заметить, что, по самому смыслу определения, «врожденные» или первоначальные свойства еще меньше страдают от этого разделения, чем «свойства приобретенные», - именно потому, что последние явились позднее и необходимо предполагают наличие тех, которые появились раньше.

Как пишет Ш.Бодуэн, стремясь внести поправку в тенденцию психоанализа недооценивать психологические «явления отступления» на пути эволюции:

«Нельзя представить себе эволюцию, которая шла бы от рефлекса к инстинкту, от инстинкта к высшей психической жизни, не прибегая к последовательным задержкам и связанным с ними интроверсиям. Нужно, чтобы на всякой ступени имели место новые задержки, не дающие энергии немедленно разрядиться моторными путями, и интроверсии, обращения энергии внутрь, которые мало-помалу заменяют задержанное действие мыслью... Мысль (как показал Джон Дьюэй) может быть рассматриваема как результат задержанных действий, которым субъект не дает дойти до полного осуществления. Наши рассуждения - это попытки, осуществляемые в виде образа... Было бы неправильно поэтому смешивать интроверсию с чистой регрессией, поскольку последняя обозначает возврат назад по линии эволюции (и, прибавлю я, «без намерения продолжать далее движение вперед»), тогда как интроверсия есть необходимое условие этой эволюции, и если она порою есть отступление, то оно может быть одним из тех отступлений, которые помогают сделать разбег»[161].

Рассмотрим, однако, случай великой Интроверсии у величайших мистиков - не в смягченной форме нормальной мысли, но полной, абсолютной, без всякого изменения, такой, какую мы изучаем в труде.

Для патологической психологии (а Фердинанд Морель принимает ее заключения)[162] она является возвратом в первобытную стадию, во внутриутробное состояние. Символические выражения, которыми пользуются учителя мистицизма, чтобы описать растворение в Едином, - мистики Индии и Александрии, Ареопагит, и такие бездонные души, как Экхарт и Таулер, в XIV в.: «Grund, Urgrund, Boden, Wurzel, Wesen ohne Wesen, Сверхсущая Неопределенность» и т.п., - как будто оправдывают это объяснение в такой же мере, как любопытный инстинкт, породивший в Индии Рамакришны страстный культ Матери, а в христианстве - Матери-Девы.

Мы играем честно. Мы допускаем это[163].

Разве недостаточно подобного погружения сознательной мысли обратно, до самых далеких истоков жизни, предшествовавшей рождению?.. Ибо тщательное изучение мистиков устанавливает с полной ясностью, что сознание существует, не затемняясь ни на минуту, на всей этой гигантской лестнице прошлого, в сравнении с которой «Машина времени» Уэллса - лишь детская игрушка; Ф.Морель не один раз возвращается к этому.

«В самой абсолютной интроверсии (как у Дионисия Ареопагита) нет потери сознания, а есть лишь перемещение внимания. Экстатические переживания остаются глубоко запечатленными в испытавшем экстаз, чего не могло бы быть, если бы это были впечатления о пустоте или небытии. В действительности сознание есть нечто подвижное. Когда внешний мир исчезает, область сознания суживается, и кажется, что оно целиком уходит в какой-то центр мозговой коры, обычно остающейся неизвестным.

Сознание как бы сосредоточивается, замыкается в какой-то неведомой психической щитовидной железе, Оно уходит как бы в фокус всей деятельности мозговых центров, всех психических сил, и наслаждается там единением... ничем иным...»[164]

«Ничем иным»? - Что же вам нужно? Как, вы располагаете (вы сами это признаете) орудием для проникновения в самую глубину функционального сознания и сверхчувственной жизни, и вы не пользуетесь этим для полного Познания всей деятельности духа? Вы, ученые знатоки Бессознательного, вместо того чтобы стать гражданами этого беспредельного царства, дабы лучше овладеть им, входите в него лишь как чужестранцы, одержимые предвзятой мыслью о превосходстве своей собственной родины, не умея отделаться от портящей вам зрение потребности сводить все, что вы видите в этом неведомом мире, к меркам мира, вам привычного.

Подумайте, какой необычайный интерес представляют захватывающие описания, данные многовековым рядом мистиков индийских, александрийских и христианских, которые, не зная друг друга, с одинаковой ясностью прошли через один и тот же опыт - описания тройного движения мысли[165], и в особенности «кругового движения», исследованного ими до конца и «являющегося, в точном смысле слова, психическим движением чистой интроверсии, отходящей от периферии и стремящейся к центру», - этой мощной реки Стикса, которая семь раз опоясывает Существо, этой круговой пляски, этого могучего притяжения центра, центростремительной силы внутренней души, которая соответствует силе всемирного тяготения, действующей во внешнем мире!.. Или это ничего не значит - постигать непосредственным внутренним восприятием великие космические законы и силы, которые управляют Вселенной, подчиненной нашим чувствам?

Сказать, что это познание психических глубин ничего не говорит нам об истинах внешнего мира, - это для человека науки означает бессознательно следовать предрассудку высокомерного непонимания, столь же нелепому, как и предрассудок религиозных спиритуалистов, возводящих непроходимую стену между духом и материей. Что такое эта «функция реального», знаменосцами которой считаются научные психологи? И что такое «реальное»? Постигается ли оно? Присуще ли оно наблюдениям, обращенным к внешнему миру или внутренним созерцаниям, которое, подобно Св. Иоанну на картине Рафаэля «Диспут», смотрит и читает через сомкнутые веки? «Движение» ли это по «прямой линии», или «по спирали», или «по кругу»? Нет двух реальностей.

Что начертано в одной, то есть и в другой[166]. Законы внутренней психической сущности по необходимости таковы же, как и законы реального внешнего мира. И если вы научитесь хорошо читать в одной, то есть все основания ожидать, что вы найдете в ней подтверждение (или предчувствие) того, что вы прочли или прочтете в другой. Когда я читаю глубокую мысль Лао-Цзы, что  колесо состоит из тридцати видимых спиц, но оно вращается благодаря невидимой пустоте в центре ступицы», - я думаю о новейших гипотезах, до которых добрались теперь астрономическая наука, обнаруживающая, что очагами бесчисленных миров являются бездны космической пустоты... Думаете ли вы, что Лао-Цзы могла бы прийти в голову мысль, если бы в ней тайно не запечатлелись формы универсальной космической Субстанции и ее неведомые законы?.. Гипотеза - скажете вы? - Не в большей и не в меньшей мере, чем ваши наиболее надежные и плодотворные научные гипотезы. И логически она правдоподобна, ибо она отвечает строгой экономии законов Вселенной и сочетается с их природной гармонией.

Но, если это так, разумное пользование глубокой интроверсией человеком науки могло бы дать человеку науки неисчислимые возможности, ибо это был бы новый метод экспериментирования, имеющий то преимущество, что экспериментатор отождествляется с наблюдаемым объектом. Плотиновское единство видящего и видимого[167].

Ясная интуиция Плотина, сочетавшего в себе дух эллинского наблюдения и восточного самоуглубления, описывает этот акт:

«Может случиться, что душа обладает чем-либо, не сознавая этого»[168]. Тогда она обладает этим в большей степени, чем если бы сознавала. Действительно, сознавая, она обладает этим как вещью, ей посторонней и отличной от нее, когда же она не сознает, она есть то самое, чем она обладает[169].

Это именно то понятие, которое величайший мыслитель современной Индии, Ауробиндо Гхош, как я указывал выше, стремится внедрить в науку; вернуть плодоносной интуиции ее законное место авангарда армии духа, шествующей к научному завоеванию мира.

Те, кто противопоставляет этому стремлению презрительный жест чистых рационалистов, и, в особенности, психопатологов, набрасывающих тень на «критерий интеллектуальной удовлетворенности», или, как с суровым презрением говорит великий Фрейд, на «принцип удовольствия», - в его глазах принцип «неприспособленных», - являются в гораздо меньшей мере, чем они думают, служителями «реального» и на самом деле служат высокомерной пуританской вере, предубеждений которой они уже не замечают, настолько они стали им свойственны.

Нет никакого основания к тому, чтобы, - если допустить правдоподобную гипотезу единства субстанции и космических законов, - завоевание, полное постижение и «fruitio» с помощью духа логического строя Вселенной не сопровождалось чувством высшего блаженства. И было бы странно, если бы радость духа была признаком заблуждения. Недоверие, которое проявляют некоторые учителя психоанализа по отношению к свободной игре духа, наслаждающегося обладанием самим собою, - то, что они ее клеймят названием «нарцизма» и «аутоэротизма», - выдает в них, помимо их воли, своего: рода аскетизм и религиозное отречение навыворот.

Правда, они не ошибались, предостерегая от опасностей интроверсии. Но для духа есть опасность во всяком, опыте. Чувства и даже самый разум являются не слишком надежными орудиями, если дело идет о постоянном наблюдении; и никакое строгое научное наблюдение не; производится над tabula rasa. Как бы то ни было, глаз стремится  объяснить раньше,  чем увидал[170], - и глаз астронома П.Лоуэлла никогда не мог перестать видеть на поверхности Марса каналы, начертанные его собственным взглядом!.. Будем продолжать сомневаться, даже когда докажем. Лично я не отказываюсь от этого глубокого Сомнения, которое храню в моем погребе, как крепкий, горький, укрепляющий и здоровый напиток, предназначенный для сильных.

Но в мире реального, - то есть относительного, где нам нужно действовать, строить наши здания, - я считаю, что истинный   принцип,   удовлетворить   которому  должны стремиться действия духа, это - правильное соотношение, равновесие различных духовных сил. Всякая исключающая тенденция опасна и ошибочна.

Человек располагает различными, дополняющими друг друга, методами познания[171]. Если бывает иногда полезно разъединить их, чтобы проникнуть до конца в объект исследования, всегда следует потом снова произвести синтез. Сильные личности инстинктивно всегда так и поступают. Великий «Самосозерцатель» сумеет быть также и великим «созерцателем   внешнего». Пример   Вивекананды представляется мне решающим[172]. Никогда углубление внутрь себя не вело в принципе к ослаблению деятельности. Заключения, которые иногда стремятся вывести из социальной пассивности мистической Индии, ложны: здесь принимается за причину то, что есть лишь эрзац. Ослабление физической и моральной жизненной энергии Индии, продолжающееся в течение нескольких веков, зависит от совершенно других причин, коренящихся в климате и социальном устройстве. Но ее обращение внутрь, в котором нашел убежище огонь ее преследуемой жизни, окажется на наших же глазах источником ее национального возрождения. И мы увидим через недолгое время, какое пламя действия заключается в этом Атмане, которого она вынашивает тысячи лет. Я желаю народам Запада, созерцателям внешнего, найти в своих недрах те же источники «самосозерцания», активного и творческого. Если они этого не сделают, их ожидает незавидное будущее, их гигантская техника, неспособная их защищать, завершит их уничтожение.

Однако я не тревожусь. Те же источники спят в глубине души Запада. В предпоследний час они воскреснут.

 

II

ОБ  ЭЛЛИНО-ХРИСТИАНСКОЙ МИСТИКЕ ПЕРВЫХ ВЕКОВ И ЕЕ СРОДСТВЕ С ИНДУССКОЙ МИСТИКОЙ.

ПЛОТИН АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ И ДИОНИСИЙ АРЕОПАГИТ

Я всеми силами души желаю, чтобы как в Индии, так и в Европе были учреждены кафедры сравнительной Метафизики и Мистики Востока и Запада. Их труд, который должен был бы взаимно дополнять друг друга в настоящее время, необходим человеческому духу, если он стремится познать себя полностью. Предметом его отнюдь не должно быть бесплодное стремление установить хронологическое первенство той или иной группы идей. Такие изыскания не имели бы никакого смысла: историки религий, которые стремятся открыть взаимную интеллектуальную зависимость систем, забывают самое существенное: то, что религии являются обычно не плодом отвлеченной диалектики, а фактом опыта, и если впоследствии выступает на сцену рассуждение и строит на этих фактах системы, последние на устояли бы и часа, не опирайся они на глубокий фундамент этих фактов. Именно факты нужно поэтому познавать и исследовать. Достигнет ли этого когда-либо психо-физиология, вооруженная всеми орудиями новейших возникающих сейчас наук о душе[173] - этого я не позволю себе решать, хотя охотно это допускаю. Но в ожидании этих достижений простое наблюдение, которым мы располагаем уже сейчас, заставляет нас признать существование одних и тех же религиозных фактов, лежавших в основе различных великих организованных религий. Они рассеяны повсюду на поверхности земли и в глубине веков, и нельзя приписать взаимному действию различных народов друг на друга значительную роль в их создании, ибо они возникают самопроизвольно, как бы из земли, вызванные, так сказать, «сезонными» влияниями в жизни человечества, подобно тому, как поднимается сок во всей природе при каждом возврате весны.

Первый результат объективного изучения сравни­тельной Метафизики и Мистики должен был бы состоять именно в том, чтобы сделать очевидным для всех всеобщность и незыблемость великих фактов религиозного опыта, их тесного родства, которое свидетельствует, в разнообразном обличьи времени и народов, о непреходящем единстве человеческого духа, или, вернее (ибо нужно идти глубже духа), о тождестве материалов, составляющих человеческое существо[174]. Всякой дискуссии о сравни­тельной ценности идеологических сооружений, возводимых религиями и метафизиками Индии и Александрии (берем их как пример, интересующий нас здесь), - необходимо установить, что в основе их лежал одинаковый опыт: откровения Филона, великие экстазы Плотина и Порфирия, аналогичные экстазам самадхи индийских йогинов. Точно так же нельзя уже говорить о христианстве, обходя молчанием тысячи мистических опытов, на почве которых оно выросло - не одним толчком, в лихорадке рождения, но проходя на всем своем пути через кризисы роста, каждый удар которых давал новые ветки, вырастающие на тысячелетнем дереве.

Здесь - жизненный узел, основной центр проблемы. Когда эти великие опыты будут установлены, сопоставлены и классифицированы, сравнительная Мистика будет иметь право - но только тогда - перейти к изучению систем. Действительно, существенный смысл последних лишь в том, чтобы зафиксировать разумом данные откровения и согласовать в полное и координированное целое требования чувств, рассуждающего разума и интуиции (каким бы термином ни украсить это восьмое чувство или этот второй разум, который те, кто его испытал, назовут первым). Системы представляют поэтому вечно возобновляемое усилие создать синтез итогов опыта, применяя все многообразные орудия, которыми располагает знание человека, народа или эпохи. На них всегда будет лежать по необходимости отпечаток присущего им темперамента.

Для умов различного порядка, нравственно близких между собой, но рассеянных в пространстве и времени, в разных странах и эпохах, крайне важно знать все разновидности их собственной мысли, порожденные различными темпераментами, которые являются одновременно границами и очагами энергии. И для Индии и для Европы одинаково полезно обогатиться формами развития одной и той же умственной или жизненной силы, на тему которой различие рас, эпохи и присущих им культур создало свои вариации.

Вот почему я не допускаю, чтобы в занимающей нас области современная индийская метафизика могла обойтись без знакомства с великой Александрийской и Христианской Мистикой точно так же, как сейчас нашим западным ученым уже не позволительно ограничивать исследование «Божественной Бесконечности»[175] пределами Греции. Когда два столь великолепные типа человечества, как Индия и Греция, занимаются одним и тем же предметом, можно представить себе, какими особыми, присущими ей одной, сокровищами каждая из них его обогатит и какой двойной шедевр войдет в гармонию, гармонически сольется с новым духом вселенского человечества, который мы стремимся создать.

На настоящих страницах я могу лишь направить к этой цели ум моих читателей. Обращаясь здесь, главным образом, к Ведантистам Индии, я хочу дать им хотя бы очерк тех характерных черт, которые сближают и разграничивают Средиземную Мистику и Мистику Индии. Я уделяю основное внимание важнейшему памятнику первоначальной христианской Мистики - творению Псевдо-Дионисия, ибо, зародившись на Востоке, оно уже носит на себе черты, которыми будет отмечен метафизический образ десяти веков христианства на Западе.

Обычно принято говорить, что эллинский дух, исключительно одаренный в отношении искусств и наук, был сравнительно мало восприимчив к идее Бесконечности или допускал ее лишь с недоверием. Хотя бесконечное появляется уже как принцип у Анаксимандра и Анаксагора, оно сохраняет материальный характер и отпечаток научного подхода. Платон, который в своей Республике касается мимоходом Идеи Блага, стоящего выше существа, сущности и разума, не останавливается на ней и, по-видимому, усматривает в ней лишь идею совершенства, а не бесконечности. Для Аристотеля бесконечное несовершенно. Для стоиков оно не реально[176].

Лишь в первом веке александрийский еврей, Филон, воспитанный на греческой мысли, вводит в эту мысль понятие Бесконечности, заимствованное у своего народа, пытаясь таким образом согласовать оба течения. Сочетание оказывается неустойчивым, и Филон всю жизнь продолжает бороться между двумя этими темпераментами. Еврейский Бог своей неопределенностью дает себя чувствовать сильным душком, от которого ноздри Филона так и не могли отвыкнуть. Но его греческое воспитание позволило ему с рационалистической точностью анализировать силы своего пророческого народа, ставящего его в соприкосновение с Богом. Его теория достижения экстаза путем сосредоточения в себе, затем бегства от себя и полного отрицания чувств, разума и самого своего существа, ради отождествления себя с Единым, сводится в основных чертах к тому же, что во все времена практиковал индийский Восток. Наконец, Филон пытается связать Бесконечное с конечным через посредствующие Силы, второй сущности Бога, Слова первородного сына Бога. С ним - может быть, вопреки ему (ибо на нем запечатлелся след пальца его мощного ваятеля, Иеговы) - вошла в Средиземный мир Бесконечность Востока.

Множество фактов указывает на то, в какой мере Восток примешивается к эллинской мысли во втором веке нашей эры. Мы напомним лишь несколько наиболее характерных. - Плутарх цитирует Зороастра и посвящает трактат египетским мифам. Историк Евсевий отмечает интерес, который возбуждали в его время философские учения и религии Азии. Один из первых создателей Александринизма, Нумений, ставивший Пифагора выше всех прочих греков, проектируя дух своего времени в прошлое, считал, что Пифагор лишь распространил среди греков первоначальную мудрость Египтян, Магов, Индусов и Евреев[177].

Плотин, египетский грек, уходит с армией Гордиана, чтобы изучить философию персов и индусов. И хотя смерть Гордиана, убитого в Месопотамии, останавливает его на полпути, его дух все же открывает родство с индусским духом[178]. Но в то же время он находится в общении с христианами. Его учеником является один из отцов Новой Церкви, Ориген; оба они с уважением относятся друг к другу. Он - не только кабинетный философ. Он, можно сказать, одновременно и святой и великий йогин. Его чистый образ, родственный некоторыми чертами[179] образу Рамакришны, заслуживает того, чтобы его благочестиво хранила память как Востока, так и Запада.

Претендовать на то, чтобы изложить здесь его великий труд, значило бы относиться к нему с недостаточным уважением. Но я хочу отметить некоторые его черты, особенно поражающие своим сходством с чертами индийского духа.

Первоначальное Существо Плотина, которое существует «прежде всех вещей» и, стало быть, отличается от всего, что возникло после него, есть Абсолют. Абсолютно бесконечный, неопределенный, непостижимый, он может быть определен лишь отрицательно. «Отнимем у него все, не будем ничего утверждать о нем, не будем лгать, говоря, что в нем что-то есть, и просто предоставим ему быть». Он превыше добра и зла, действия и познания, бытия и сущности. Он лишен образа, формы, числа, движения, добродетели, чувства. Мы не можем даже сказать, что он желает или действует... «Мы говорим, что он не есть (т.е. чем он не является); что он есть, мы не говорим». Одним словом, Плотин нагромождает весь запас «Нет!», столь дорогой индийским (и христианским) мистикам Абсолюта. Но, в отличие от удовлетворенности, не чуждой суетности и пустоты, которые приносит в него большинство, Плотин всегда проникает это понятие своей чудесной скромностью, которая делает его столь трогательным и которую мне хотелось бы назвать более христианской, чем скромность большинства христиан (как, например, автора Мистической Теологии, разбираемой мною ниже).

«Когда мы говорим, - пишет он, - что Он выше бытия, мы не говорим, что Он есть то или иное. Мы ничего о нем не утверждаем, не даем ему никакого имени... Мы ни в какой мере не хотим его постичь: в самом деле было бы смешно стремиться постичь его непостижимую природу. Но мы, люди, в наших сомнениях, похожих на муки родов, не знаем, как воззвать к нему, и пытаемся назвать неизреченное... Нужно иметь снисхождение к нашему языку. Даже самое имя Единого выражает лишь отрицание его множественности... Нужно отказаться от этой задачи, замолчать, прекратить всякое искание. Чего же искать, если мы не можем пойти дальше этого?.. Если мы хотим говорить о Боге или постигнуть его, отстраним все. Когда это будет сделано, не будем прибавлять к нему ничего, но лучше посмотрим, нельзя ли еще что-нибудь устранить (Эннеады).

Произвела ли Индия что-либо более законченное на пути отрицания (только с меньшим смирением)?

И, однако, здесь не идет речь о небытии. Этот непостижимый Абсолют есть высшее и сверхизобильное Совершенство, непрерывное распространение которого непрерывно создает Вселенную, связанную с ним любовью, и наполняет ее целиком; ибо, никогда не выходя из своих пределов, он всюду присутствует весь. В усилиях человеческого духа различить последовательные ступени этого божественного становления миров греческий мистик приветствует в порыве восторженного озарения Ум, как первенца Бога, лучшего после него, и также великого Бога, второго Бога, первую Ипостась, дающую начало второй - Душе, единой и множественной, матери всех живых. Далее идет весь чувственный мир, на границах которого находится Материя, являющаяся последней ступенью бытия, и скорее - небытием, отрицательная Бесконечность как антипод положительной, абсолютной, никогда недостижимый предел импульса Божественной Силы.

Таким образом этот Абсолют, к которому наш ум приближается лишь через отрицание, утверждает себя во всем, что есть. И мы имеем его в себе. Он - сама основа нашего существа. И мы можем достичь его посредством сосредоточения. Йога, великий путь единения с Божеством, описанный Плотином, есть сочетание Джнана-йоги и Бхакти-йоги. После первой и длительной стадии очищения душа, вступающая в стадию созерцания, должна, в качестве отправной точки, отказаться от науки. «Душа удаляется от Единого и сама совсем не является единой, когда она обретает науку. В самом деле, наука есть речь, речь же есть множественность. Поэтому для созерцания первоначального Существа нужно возвыситься над наукой (Эннеады).

Начинается экстаз. А врата экстаза, для эллинского ума, никогда не отказывающегося от своих прав, это - Красота. Через нее воспламененная душа устремляется в полете к свету Добра, выше которого нет ничего. И этот божественный полет александрийского мистика в точности сходен с тем, который передал нам Бетховен на закате своей жизни:

 

 

Описание этого экстаза[180] совпадает с индусскими и христианскими описаниями, ибо есть одна лишь форма единения с Абсолютом, какой бы одеждой наименования ум не стремился, до после, облечь Абсолют. Душа должна, согласно Плотину, освободиться от всякой формы и всякого содержания; от всякого зла и всякого блага, чтобы соединиться с тем, что не есть ни форма, ни содержание, ни благо, ни зло, н мысль[181]. Она должна освободиться даже от мысли о Боге, чтобы стать единой с ним[182]. Когда душа достигает этого, Он является в ней. Она стала Богом, или лучше, - она есть Бог... Так центр совпадает с другим центром... Это совершенное тождество.

Душа вернулась  в  Себя.  Она вновь  возвратилась  в Себя[183].

Я уже достаточно сказал, чтобы возбудить во всяком индусе желание ближе узнать своего брата йогина, который в последний час Греции, в величественном закате солнца, сочетал Платона с Индией. И этот божественный брак, где эллинский гений был мужем, обладавшим Киртаной - вдохновенной вакханкой, дал ее мыслям красоту порядка и мудрой гармонии, в силу которой она является одной из наиболее совершенных мелодий духа. Первым плодом этого союза была великая христианская Мистика первых времен.

На дальнейших страницах я попытаюсь набросать образ (весьма несовершенный) наиболее прекрасного, по моему мнению, представителя этой христианской мысли первых веков, в которой величественно сочетаются Восток и Запад: Дионисия Ареопагита.

Я уже много раз имел случай отмечать в этой книге аналогии или даже родственные черты между учениями индусской и христианской мистики в ее великие часы. Это родство становится все более поразительным по мере приближения к источнику христианства[184], и я хочу это показать моим восточным читателям. Для них это будет еще полезнее, чем для западных моих читателей: ибо я убедился, что индусы слишком недостаточно знают чудесные сокровища нашей европейской христианской метафизики[185].

Какова бы ни была полемика, возгоревшаяся вокруг имени Ареопагита - Дионисий это или псевдо-Дионисий[186], - не имеет для нас большого значения, ибо, во всяком случае, его творения появляются в истории, как подлинные, в 532 или 533 г.[187] и с этого момента становится законными для христианской церкви в такой мере, что о них упоминают папы, патриархи и великие отцы в Синодах и на Соборах VII и VIII вв.[188]; что в IX в. они победно утверждаются в Париже, где Карл Лысый поручает Скоту Эригене перевести их; что их сила была признана св. Ансельмом, св. Бонавентурой. св. Фомой, который их комментировал; что великие отцы XIII в. ставили их выше писаний отцов церкви; что в XIV в. мистические жаровни Мейстера Экхарта и в особенности Рюисбрука питались их огнем; что еще во времена итальянского Возрождения они составляли радость великих платоников, Марчилла Фичино, Пико де-ла-Мирандола; и что они продолжают быть основой для последователей Беруллия, Франциска Сальского и других высочайших мистиков XVII в. у нас во Франции, как показывают новейшие книги аббата Бремона.

Таким образом писания Дионисия, каково бы ни было имя их зодчего являются монументальными надстройками всей христианской мысли нашего Запада в течение десяти наиболее мощных столетий ее развития. Для того, кто умеет их читать, они представляют нечто еще большее - один из самых гармоничных соборов, расцветших из этой мысли и служащих еще и сейчас ее живым свидетельством.

Особенная ценность ее в том, что она зародилась на самом стыке Востока и Запада в тот час, когда они сочетали свой свет[189]. И заимствовал ли архитектор свое искусство у Александрийских мастеров, или последние сами произвели некоторые заимствования, результат для нас один и тот же: сочетание высочайшей эллинской мысли с самой чистой христианской мыслью, брак, законно освященный перед лицом Церкви и повсеместно признанный ею на Западе.[190]

Прежде чем предложить читателю его плоды, я хотел бы рассеять в уме того, кто следует за моим изложением, тень недоверия, заранее наброшенную на старого учителя этим досадным словом «псевдо» придающим ему окраску «лжи». Не беда еще, если кто-либо с недоверием смотрит на   прекрасную   картину,   которую   называют   «лже- Рембрандтом», ибо в основе ложного заключается идея подражания. Но, если какому-либо автору вздумалось подписать свой труд именем человека, после которого не осталось никаких других произведений, - чем это опорочивает его оригинальность? В худшем случае такой прием может поставить под подозрение искренность замаскировавшегося автора. (Но как раз это менее всего приходит в голову при чтении творений Дионисия, ибо они производят впечатление величайшей нравственной прямоты; трудно было бы понять, зачем высокому уму прибегать к подобной уловке, даже в интересах своей веры; я предпочел бы думать, что после его смерти другие воспользовались его писаниями.) Во всяком случае и несмотря на то, что в оригинальном тексте несомненно были сделаны некоторые изменения и поправки, этот текст с начала до конца - и трактаты и письма - отличается единством и гармонией, невольно запечатлевающей в памяти ясный образ древнего учителя, близкий и более живой, чем многие из ныне живущих, для того, кто читал его[191].

Замком свода здания, и всем зданием вообще - альфой и омегой всего произведения - является Высшее Единство, Единство - мать всех единств. Величие определений и отрицаний, стремящихся постигнуть не столько его, сколько представление о нем[192], равно и подобно величию ведантического языка... «Не имеющее разума, способности мыслить, имени... создавшее все сущее, оно, однако, не существует, ибо превосходит все, что существует...» (Книга Имен Божиих, I, 1). Даже не Бытие, но «то, что предшествует Бытию[193] и охватывает его и, вместе с ним, Небытие».

Все сводится к этому единственному объекту, который в то же время и единственный субъект. Это – опьянение единством[194], в котором разум, никогда не теряя своей ясности,  «Святая любовь (которая есть сладостное истечение невыразимого Единства) не признает ни начала ни конца: это как бы вечный круг, в котором добро служит одновременно и плоскостью, и центром, и радиусом, и окружностью: круг, описываемый в неизменном вращении добром, которое действует, не выходя из предела самого себя, и возвращается в точку, которой оно не покидало»[195]. Весь мир, таким образом, подчинен божественному тяготению, и движение всех существ есть устремление к Богу.

Единственная цель для всякого сознательного ума - это «приближаться к Богу путем смелого подражания и, что еще более величественно, действовать совместно с ним», как говорится в Книге Небесной Иерархии, III, 2, опирающейся здесь на св. Павла, I Кор., 3, 9.

Для этого подражания есть не один способ. Их бесконечное множество: ибо «у всякого свой путь для подражания Богу» и ближе всего к нему будет тот, «кто будет участвовать в нем большим числом способов».

Но можно различать три главных пути, ведущих к нему. И эти три пути могут в свою очередь быть сведены к двум направлениям: Утверждению и Отрицанию.

Два утверждающих направления - это:

1. Подражание путем познания свойств и атрибутов Бога, постигаемых через символ Имен Божьих, которые «дают  божественные  изречения» (то есть Писания), снисходя к слабости человеческого ума.

2.  Посредством   всего,   что   существует,   то   есть сотворенных миров, ибо Бог - во всех существах, и печать его можно обнаружить во всякой материи, хотя вид ее различен, соответственно различию материи[196]. Все миры между собою связаны. Это один и тот же поток. Законы физического мира соответствуют законам мира высшего (Небесная Иерархия, XIII, 3). Поэтому позволительно искать  Бога  под покровом  самых скромных образов, точно так же, как являются частью святой любви, единого их источника, все ручьи любви (животная любовь также не исключается и получает в этом свое оправдание)[197].

3. Но   все   эти   способы,   которыми   мы   обязаны милосердию Бога, умеряющего свой свет для слабых взоров человечества, скрывающего под образом и формой то, что не имеет ни образа ни формы, и Единое - под множественным сложным, - не совершенны. И другой путь, отрицания, выше, достойнее[198], вернее и дальше. Немногочисленны те, кто «даже в священных степенях» достиг Единого. Но они все же есть. «Есть среди нас души, призванные к подобной милости, насколько это возможно для человека. Они - те, кто путем прекращения всякого умственного делания вступает в тесное единение с неизреченным светом. Но они не говорят о Боге иначе, как отрицаниями...» (Книга Имен Божиих, I, 5).

Великий путь Отрицания составляет предмет особого трактата, знаменитого с начала средних веков до наших дней: «Трактата по Мистическому Богословию».

В нем Дионисий поучает одного из посвященных, Тимофея, предупреждая его о том, что он должен строжайшим образом хранить эти тайны (ибо их знание было бы опасно для неподготовленного ума), - вступлению в то, что он называет «Божественной Тьмой»; о ней он поясняет в своих письмах[199], что это «недостижимый свет», и что «мистическое незнание» совершенно иное, чем незнание вообще, «есть не отказ от знания, а высшее знание.. Это абсолютное и блаженное незнание именно и составляет знание того, кто превосходит все объекты человеческого знания».

Нужно «Начинать с самого умеренного отрицания, чтобы подняться до наиболее резкого... И мы дерзаем все отрицать о Боге, дабы проникнуть в великое незнание...», являющееся высшим знанием. В прекрасном сравнении Дионисий говорит о резце ваятеля, срывающего оболочку камня, мечтавшую лицезреть внутреннюю форму, и вызывающего к жизни скрытую красоту одним лишь фактом удаления этой оболочки» (Мистическое Богословие, II).

Первым усилием разрывается покров «чувственных вещей»[200].

Второе срывает последнее покрывало: «постигаемых вещей»[201].

Здесь нужно цитировать полностью, буквально:

«Бог есть ни дух ни разум, он не имеет ни воображения, ни мысли, ни рассудка, ни понимания; он не есть ни слово ни мысль, не может быть ни назван ни понят; он не есть ни число, ни порядок, ни величие, ни малость, ни равенство, ни неравенство, ни подобие, ни различие. Он не неподвижен - ни в движении ни в покое. Он не имеет силы и не есть ни сила ни свет. Он не живет и не есть жизнь. Он ни сущность, ни вечность, ни время... Он не имеет способности восприятия. Он - ни знание, ни истина, ни власть, ни мудрость; он не есть ни единое, ни единство, ни божественность, ни добро. Он не дух в том смысле, как мы понимаем духов; он не сыновность, не отцовство, не какая-либо из вещей, которые могут быть поняты нами или кем-либо другим. Он - ничто из того, чего нет, и ничто из того, что есть. Ни одна из существующих вещей не знает его таким, каков он есть, и он не знает ни одной из существующих вещей такою, как она есть. В нем - нет ни слова, ни имени, ни знания; он - ни тьма ни свет, ни заблуждение ни истина. О нем нельзя высказать ни абсолютного утверждения ни абсолютного отрицания, и, утверждая или отрицая вещи, стоящие ниже его, мы не могли бы утверждать или отрицать его самого, ибо эта совершенная и единственная причина всех существ превосходит все утверждения, и тот, кто вполне независим и стоит выше остальных существ, превосходит все наши отрицания»[202].

Какой религиозный индус не признает в интеллекту­альном опьянении этого полного отрицания - адвайтических поучений абсолютной Джнана-йоги, дошедшей до вершины постижения?

В этой точке Божественной победы, овладения «сверхразумным, причиной всякого разума»[203], осво­божденная, просветленная душа вступает в Мир и Молчание Единства[204]. Она не видит Бога, она не знает его: «она в нем покоится». Она обожествляется[205]. И этим еще не все сказано: она заслуживает наименования Бога.

«Вы можете знать, что богами называют существа, небесные по природе, находящиеся над нами, и даже благочестивых и святых лиц, украшающих наши ряды, хотя высшая и тайная сущность Божия абсолютно непередаваема и превосходит все и хотя ничто не может быть правильным и точным образом сочтено с нею сходным. Но, когда существо, либо чисто духовное, либо разумное, пытаясь с пламенным усердием соединиться со своим началом и стремясь неустанно и всеми силами к небесному свету, успевает в подражании Богу, - если только это слово не слишком смело, - тогда это существо во славе получает священное имя Бога».

С этих пор «обожествленный» - святой, соединившийся с Богом, пивший из источника божественного солнца, сам в свою очередь становится солнцем для стоящих внизу. «В подражание Богу и во исполнение его велений всякая высшая натура в известном смысле становится началом просветления для натуры низшей, ибо, как по каналу, она приводит к последней потоки божественного света».

Так от одной к другой натуре распространяется свет по всем ступеням двойной Иерархии, и небесной, и человеческой, непрерывная цепь которой соединяет самых смирных с самыми высокими. Эта иерархия вторично отражается и в каждой отдельной личности. «Во всяком человеческом разуме способности первой, второй, третьей степени соответствуют трем степеням просветления, присущим каждой иерархии. Ибо ничто не исключает возможности последующего совершенствования», если исключить наивысшую вершину, которая есть «совершенство первоначальное и бесконечное».

Это совершенство и есть объект посвящения, при котором душа проходит через три ступени:

1) очищение;

2) просветление;

3) поглощение в совершенном постижении божест­венного великолепия.

К первому ряду посвященных принадлежат верующие - монахи, которые, подобно санниясинам Индии, приняли обет полного очищения и, «освободив дух свой от рассеяния во многообразии внешних вещей, устремляют его к божественному единству и совершенству святой любви». Их совершенная философия стремится к постижению заповедей, которые должны объединить человека с Богом.

Впрочем, не нужно быть членом особого ордена, чтобы достичь познания божественного Единства. Ибо оно начертано в каждом. «Благотворный свет излучает на все умы», даже и те, которые его отвергают.

И если кто-нибудь не видит его, значит, он не хочет видеть. Истинное назначение посвящения - научить видеть. «Так как Бог есть основа этого святого установления, научающего души познавать самих себя, то всякий, кто захочет изучить свою собственную природу, познает сначала, что есть он». Нужно лишь «осуществить взором спокойным и чистым это созерцание самого себя...» Очищение, символизируемое ритуальными омовениями, не касается обычно тела и чувств; оно должно быть духовным. Необходимым условием для осуществления причастия (в евхаристическом жертвоприношении)[206]   является    «очищение   себя   от   всех презренных иллюзий души».

Слово «иллюзия» звучит здесь как отголосок индусской Майи[207]. Я часто вспоминал о последней, читал длинное и прекрасное изъяснение Зла в системе Ареопагита. Это те же выражения, отказывающие ему и в Бытии и в небытии.

«Зло не есть ни бытие, ибо тогда оно не было бы совершенным злом, ни небытие, ибо это трансцен­дентальное название приложимо лишь к тому, что заключается в высшем добре, сверхсущим образом».

«Зло не  имеет ни постоянства ни тождества,  оно  разнообразно, неопределенно, как бы плавает в субъектах, которые   также   не   обладают  неизменяемостью...   Зло  поскольку оно есть зло, не есть реальность... Оно не есть существо... Зло, поскольку оно есть зло, не есть нигде»[208].

«Все - лишь Добро и исходит от Добра, которое есть «Высшее Единство».

Здесь каждый миг чувствуется, что связи с Востоком еще не порваны. Их едва начинают развязывать. Описывая обряды, которые нужно выполнить по отношению к умершим, Дионисий вспоминает о «громком смехе» иных профанов или об их презрительной улыбке перед этими ритуальными действиями, связанными с верованием, которое кажется им смешным. Он упоминает о противоположном веровании - в Перевоплощения - и не относится к ним с презрительным сожалением, которое видит у своих противников. Он говорит со своей изумительной кротостью, что, по его мнению, они не правы:

«Иные полагают, что души соединяются с другими телами: в этом, по-моему, они несправедливы к своему телу, которое разделяло труды святых душ, ибо незаслу­женно лишают его божественной награды, ожидавшей его в конце пути...» (Имена Божий, VII, 1, 2).

Религиозное здание Ареопагита построено из многих материалов, обнаруживающихся и в памятниках индусской мысли. И если ничто не дает права думать, что одни заимствовали их у других, то приходится предположить, что и те и другие происходят из одной каменоломни. Я не имею ни возможности ни даже желания искать ее. Мое простое знание человеческого духа заставляет меня находить в нем единство мыслей и законов, ими управляющих. Первоначальный инстинкт, который устремляет из глубин существа к Абсолюту желание мистического соединения с ним, имеет лишь очень ограниченные способы выражения; и его великий путь - или пути - раз навсегда начертаны самими потребностями и границами природы. Различные народы привносят на эти пути лишь несходства своих характеров и своих привычек или предрасположений.

Вот в чем, по-моему, заключается различие в этом смысле между мистическим христианином первых веков эллинского направления и нашими Индийскими Be дантистами.

У христиан мы видим с одного взгляда склонность к царственному порядку и потребность в пышной власти. Гармоническая и строгая «Иерархия» господствует над всем зданием Ареопагита. Все составляющие его элементы поддерживаются и согласуются с большой точностью, ясностью и пропорциональностью. Соединяясь в одно, каждый из них тем не менее сохраняет свое место и свою целостность[209]. Основной инстинкт европейца, привязанного к малейшей частице своей личности и мечтающего ее увековечить, любопытным образом сочетается с первобытной силой мистического тяготения, которая стремится слить множественность форм в пламенеющей бездне Единства». Божественный Мир», описанный Дионисием и составляющий тему одного из лучших его песнопений (Имена Божий, XI), совершенный мир, который и должен осуществляться во всей Вселенной и в каждой отдельной личности, одновременно и соединяет и разобщает все элементы, составляющие общую гармонию. «Сближая между собою различные сущности, она соединят их, не изменяя, так что в этом объединении нет ни разделения ни промежутка, они поддерживаются в целостности своей природы и не уродуются смешением противоположностей; и ничто не нарушает ни их единодушного хора, ни чистоты их особой сущности».

Это желание охранить в недрах абсолютного Существа целостность и устойчивость отдельных личностей у Дионисия так мощно, что он оправдывает не только природное неравенство[210], но и (в этом всеобщем Мире) воинственный инстинкт, побуждающий каждое существо защищать неприкосновенность своей сущности[211], и даже жестокость природы, которую он не считает жестокостью, если она отвечает закону типов и элементов[212].

Другой основной чертой христианской мистики является то исключительно высокое место, которое она отводит Добру и Красоте. В этом следует видеть двойную, дважды благородную преемственность, от Христа и от Греции. Слово Красота появляется в первых же строках Дионисия[213]. Красота - качество самого Бесконечного. Она - начало и конец всего существующего[214].

Добро - нечто еще большее. Оно - сам источник Бытия. Оно - Божественное Начало. Ареопагит помещает его на Гауризанкаре Божественных Гималаев, на вершине Атрибутов Бога. Оно подобно солнцу, но бесконечно более могущественно[215]. От него исходит все прочее, что существует: свет, разум, любовь, единение, порядок, гармония, жизнь, вечность. Даже Бытие, которое «есть первый из всех божьих даров», исходит от Добра. Оно - его первенец[216].

Эта точка зрения по внешности весьма далека от индийской Мистики, для которой Абсолют выше добра и зла. Она сообщает всей совокупности мысли Ареопагита ясность, спокойную и уверенную радость, его взгляду на природу - тихий свет, «которого не касается ни одна из трагических теней, свойственных учению Вивекананды»[217]. Но не следует этим обманываться; слово «Добро» имеет в устах Дионисия лишь очень мало общего с христианской чувствительностью. Как и «Божественный Мир», Божественное Добро не изгоняет из своих пределов всю массу слабостей, насилий, страданий Вселенной: они составляют часть его симфонии, и каждый диссонанс, если он находится на должном месте, содействует гармонии. Оно не запрещает себе даже карать за заблуждения, если они являются отклонением от законов, предначертанных каждому человеческому существу: ибо каждое из них получило от него свою свободу, «и не свойственно Провидению насиловать природу»[218]. Оно лишь должно наблюдать, чтобы была сохранена целость этой природы, и всей Вселенной, и каждой из ее частей. В этом и заключается всеобщее спасение[219].

Мы видим, что все эти слова: Провидение, Спасение, Добро и Мир имеют совсем иное значение, чем то, в котором их понимает бесцветный оптимизм. Эти понятия исходят из взгляда на природу, чуждого компромисса и иллюзии. Они требуют бесстрашия сердца и разума[220], которое не столь уже далеко от героизма Вивекананды, но которым лучше умеет повелевать неизменная ясность великой души, соединенной с Единством и сочетающейся с его вечными предначертаниями.

Атмосфера, в которую погружены все идеи Дионисия, в гораздо меньшей степени нравственная, в обычном смысле слова, чем космическая. И ее температура гораздо ближе к индийской Мистике, чем к простой христианской мысли, которая объединила вокруг Распятого безымянные толпы смиренных и угнетенных. Это - безличный порядок законов природы, сохраняющих энергию, соединяющих  и связывающих многообразие элементов. Но порядок  Ареопагита имеет то преимущество пред Индией, что заключает в себе нечто от гармонического греческого разума и от римского духа государственной организации. Вполне ясно чувствуется, что Дионисий стремился удовлетворить обоим требованиям: эллинского ума, вскормленного Востоком, и евангельского сердца, осуществляющего мечту принесенного в жертву Спасителя. Он окружил Христа роскошным ореолом александрийских умозрений. Блеск этого ореола иногда немного затмевал Христа. Первые, кого коснулся этот сноп лучей, как Иоанн Скот Эригена, были ослеплены им. Единственный в свой век, кто прикоснулся к этим таинственным творениям и жил в долгом и скрытом единении с ним, причем едва ли не он один мог в то время понимать его язык, - он пил мистический напиток и обрел в нем опасную для ортодоксальной веры свободу духа, опьяненного символами, где буква христианской веры мало-помалу потонула в океане Единого, безбрежном и бездонном. Через Дионисия, Плотина, Филона проникает в религиозную душу Запада Бесконечность Азии. И тщетно Церковь осуждает ее в XIII в. Она переполняет до краев заколдованную чашу великих мистиков XIV в., наиболее головокружительный из которых, Мейстер Экхарт, был осужден авиньонскими папами.

Понятна поэтому та осторожность, с какой современная Церковь отодвигает в тень, хотя и почитает «Псевдо-Дионисия» - «этого древнего учителя, двусмысленного, темного, малонадежного и опасного», как говорит о нем один из самых талантливых историков западного мистицизма[221]. Трудно отрицать за ним право на это, с точки зрения ортодоксии, хотя десять веков ортодоксии питались им, и это отнюдь не пошло им во вред. Но нам нет дела до ортодоксии; мы руководимся лишь обаянием великих источников разума и любви, общих всему человечеству, и нам доставила радость возможность увидеть и показать в творении Ареопагита (применяя меткое сравнение Рамакришны) одну из лестниц, ведущих к резервуару со многими гаутами[222]. И один из этих гаутов есть источник, откуда индусы черпают воду, называемую ими Брахманом. А из другого Гаута христиане почерпают воду, которую они называют Христом. Но вода - все одна и та же.

В заключение укажу на то, что, по-моему, нужно принять и перенять индусской религиозной мысли от европейской Мистики: Три важнейших элемента:

1. Архитектурное чувство христианских метафизиков. Я уже указывал, как оно   проявляется в творениях Дионисия; это высокое искусство не исчезает на протяжении всех  средних  веков. Строители соборов, которые вносили и в умственные построения тот же дух разумного порядка и гармонического равновесия, являются великими строителями арок, что связывают Бесконечное с конечным.

2. Психологическая наука христианских исследований «Темной Ночи» и Бесконечного. Здесь проявился гений, по крайней мере равный гению, выразившемуся в светской литературе, в театре и в романе, а иногда и превосходящий его. Психология мистических учителей XVI в. в Испании и XVII в. во Франции опережает психологию классических поэтов, и наш сегодняшний день, воображающий, что открыл Подсознательное, едва дошел до ее уровня. Само собою разумеется, что истолкования их различны[223]. Но самое главное - не объяснение, не имя, которым разум обозначает то, что он видит, а то, что он видит. Очи мистического Запада проникли до пределов недостижимого.

3.   Мощные  силы  в  стремлении  к  Божественному Единству,   которые  может развить  западный мистик, применяя страстный натиск европейца, привычного к сражению и действию. Таков яростный Рюисбрук, у которого Бхакти (Любовь) принимает подчас лик Семи Смертных Грехов: Беспощадного Желания, бешенства смертельной Борьбы, «потока наслаждений» и объятий плотского обладания, гигантского пантагрюэлистического голода[224]. Таков Экхарт, «irascibilis», Душа которого, тождественная с Богом, «не может переносить ничего выше ее, даже Бога» и «захватывает» ее.

Я думаю, что в этих трех направлениях Индийская Мистика могла бы найти источники обогащения[225]. И, указывая их ей, я, думается мне, не изменяю духу Вивекананды. Его великий Адвайтизм все время ставил себе задачу расширить и дополнить свое понятие Единства. Он стремился привлечь к себе все силы, которые другие народы и другие религии предоставляли для этого героического завоевания. И его вера в Богочеловека была так бескорыстна, что он ради нее склонил бы даже свою высокую гордость индуса и свой пламенный патриотизм перед любым народом, который, по его мнению, был бы способен более действенно сражаться за общее дело. Не зная хорошо скрытых глубин мистической души Запада, он интуитивно постигал громадные духовные ресурсы, которые Восток мог найти на Западе, чтобы вместе осуществить полный Адвайтизм, то есть религиозное Единство всей человеческой семьи[226]. Итак, под его эгидой я приношу Индии этот общий очерк христианского Адвайтизма в его колыбели, Александрийской Аттике, над которой, как над яслями, остановилась звезда Востока.

Апрель, 1929