К 850-летию Москвы Российская Академия наук, Институт востоковедения РАН, Российский фонд культуры, Международная лига защиты культуры и Ас­социация творческих учителей России организовали лекторий «Духовное разви­тие человечества и современная Россия» для учителей. Он проходит каждый третий четверга актовом зале Института востоковедения. Лекторий открыл­ся блестящим выступлением директора Института востоковедения доктора исторических наук РОСТИСЛАВА БОРИСОВИЧА РЫБАКОВА. Не все, желающие участвовать в этом семинаре, могут приехать из разных уголков России в Мос­кву. Поэтому редакция решила публиковать наиболее интересные выступления на страницах нашего журнала. И, конечно, сначала — слово члену редколлегии «Дельфиса» Ростиславу Борисовичу Рыбакову.

 

                     ДУХОВНЫЕ УЧЕНИЯ НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ

                                                         (Запись выступления)

                                                                                                                                                  Р.Б.Рыбаков

   

2000-й год — хоть и условная дата, привязанная к христианскому летоисчислению, но, тем не менее, определяющая наше поведение и имеющая всемир­ное значение. Это не просто конец десятилетия, ко­нец века — это конец и начало тысячелетия. Волей-неволей люди начинают, с одной стороны, огляды­ваться и оценивать пройденный путь, а с другой, — пытаются встать на цыпочки и заглянуть вперед — что же там, за ближайшим историческим поворотом? Тысячелетие — слишком крупный масштаб, и пото­му не будем о нем говорить. Но о столетии порассуж­даем.

Недавно в Академии наук проходил симпозиум:

что такое XX век? Похож он или нет на предыдущие столетия — XIX, XVIII и более ранние? А может быть, просто исторические масштабы приобрели иную со­измеримость и стали глобальными?

Мне кажется, что такая постановка вопроса не­сколько надуманна: есть и то и другое. Если мы все-таки будем говорить о специфических особенностях XX века, а не о масштабах его войн и потрясений, то, как мне представляется, в конце XIX или в начале XX века произошли два события, которые не имели мес­та в прошлом. Формально говоря, произошло поко­рение двух ипостасей жизни человека и человече­ства — времени и пространства. Именно в XX веке вся земля стала освоенной человеком не в плане прак­тическом, а в плане географически-туристическом, то есть на земле не осталось белых пятен. Но дело не только в этом. Пространство сжалось благодаря уди­вительным средствам связи, планета стала малень­кой. Это вызвало к жизни совершенно новое миро­ощущение. Более того, в этом есть не только чисто позитивный, как бы прогрессивный момент, но и от­рицательный, ибо, сжавшись, планета получила клу­бок проблем, которые не только на нее влияют, но и могут разрушить. Так называемый технический про­гресс привел к тому, что человечество стало способ­ным уничтожить себя и полностью уничтожить пла­нету.

Покорение времени, может быть, не так очевид­но. И, тем не менее, в прошлом власть человека над временем проявлялась чисто творчески, через искус­ство, в основном через живопись, архитектуру, в ко­торых время передавалось, транслировалось, оста­навливалось. Сейчас у нас есть такие совершенно фантастические с точки зрения XIX века изобрете­ния, как фото-, кино-, видеокамеры. Сейчас с помо­щью компьютера мы можем изменять кинохронику былых лет, мы можем в подлинную киноленту про­шлого внедрить актера, живущего сегодня, фальси­фицируя, конечно, тем самым документ. Таким об­разом, оказывается, технически стало возможно из­менять даже уже завершившееся и зафиксирован­ное, то есть время уже не только остановлено, но и покорено.

Есть еще один немаловажный момент: резко из­менился стандарт общественного мнения. И дело не в том, что кривая образования пошла вверх, кстати, это не означает, что оно стало намного качественнее. Количественно же оно, бесспорно, распространилось по всей земле, и недалек век всеобщей грамотности. И какие-то идеалы, которые раньше были прерога­тивой только отдельных мыслителей, сейчас вошли в плоть и кровь практически каждого человека неза­висимо от того, в какой стране он живет, в какой ча­сти света. Я имею в виду такие понятия, как свобода, равенство, неприятие расизма, — это последнее очень важно и характеризует собой именно век XX. У меня как у индолога в этой связи отсчетом являет­ся жизнь Махатмы Ганди, который сумел изменить отношение к людям иного цвета кожи, но нельзя не отметить и значение американских событий 60-х го­дов, нельзя не вспомнить их лидера М.Л.Кинга, кста­ти, идейного ученика Ганди. Конечно, и сейчас дале­ко не все разделяют идею расового равенства. Но, тем не менее, выступать с этим открыто не принято, не прилично. И это понимают все. Понимают южноафриканцы, немцы, понимаем и мы. Хотя отдельные экстремистские выступления фашистского или анти­семитского толка все еще существуют.

Вопрос о единстве человечества. Дело не только в отсутствии расистского снобизма, а в том, что чело­вечество действительно стало единым. Безусловно, такое понимание уже вошло в сознание людей, где бы они ни жили. Это началось с эпохи освоения кос­моса. Новому пониманию способствуют и мрачные, поворотные моменты, как тот же Чернобыль или рас­пространение СПИДа, экологические катастрофы, когда люди внезапно осознали, что чужой боли не бывает, что политические границы не могут стать барьером на пути вируса разрушения. Все катастро­фы переходят эти границы очень легко и, в конце концов, могут распространиться на все человечество. Если где-то началась, к примеру, какая-то эпидемия, то нет никакой гарантии, что она не постучится и в наш дом. Это уже вошло в обыденное сознание чело­века, а значит и меняется его мировосприятие вооб­ще.

Изменилось представление о расстоянии, о своем и чужом. Это не слишком заметные понятия. Не столь уж оригинальные, может быть, но их принес XX век. Главная особенность уходящего века в том, что Зем­ля как бы физически, духовно и еще как угодно сжа­лась, стала совсем небольшой, и мы все теперь — со­седи на планете. Мы так или иначе связаны между собой не только на техническом, но и на духовном уровне. Вопрос технического прогресса и все, что с ним связано, я комментировать не буду, а скажу не­сколько слов о религии и религиоведении, как они видятся в конце XX века. Наш век начинался (и это было характерно не только для большевистской или коммунистической идеологии) с того, что за религи­ей будущего не видели. Но, с другой стороны, не ви­дели будущего и за национальными традициями. И прошедшие 97 лет показали, что мыслители конца XIX и начала XX веков жестоко ошиблись. Все пошло иначе. Национализм оказался одной из главных сил, причем иногда позитивной, иногда смешанной, сто­явшей за глобальными изменениями XX века. Что касается религии, то в конце XIX и в конце XX века она суть различна.

Тогда, в конце XIX века, происходило (я выскажу сейчас достаточно спорную мысль, с которой, скорее всего, не все согласятся) определенное переосмыс­ление традиционного христианства европейцами и американцами, как бы начиналась постхристианская эпоха. Это, конечно, не значит, что христианство ухо­дит, сдается в архив. Но внутри самого христианства и на его периферии стали возникать некие течения, религиозные и нерелигиозные, а иногда и смешан­ные, которые если напрямую и не подвергали сомне­нию христианские постулаты или догмы, то предла­гали некое свое толкование, которое весьма отлича­лось от традиционного. В этом списке — Е.П.Блаватская, Лев Толстой, и не только они. Позднее это, ко­нечно, и Рерихи, которые напрямую несовместимы  с теософией, но, тем не менее, исходили из тех же постулатов. Самое любопытное, что все эти люди так или иначе оказываются критиками христианства или, скажем, смотрят на него свежим взглядом. Призна­вая Христа, они, как правило, внецерковны. Не из­нутри христианства как такового смотрят они и на Христа, и на традиции, и на церковь Христову, а из некой зоны сближения с Востоком.

Сближение Востока и Запада — это тоже резуль­тат XX века. Когда говорят о Востоке, часто употреб­ляют одну красивую фразу, принадлежащую Д.Кип­лингу, что Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись. Но ведь в конце того .же само­го стихотворения Киплинг говорит противополож­ное: «И Запада нет и Востока нет, когда наступает последний день»... И не наступает ли сейчас, в конце века, день последний? Или, по крайней мере, не чув­ствуем ли мы, что есть такая возможность?

У нашего народа есть любимая фраза: Восток — дело тонкое. Действительно, Восток — дело тонкое,

а вот что касается Востока и Запада, то происходит их постепенное сближение. Само их разделение во многом условно. Вот, к примеру, Институт востоко­ведения. В институте можно обнаружить отдел, ко­торый занимается Северной Африкой. Ни по каким законам географии Африку Востоком считать нельзя, но такова традиция нашего востоковедения. Да, мы занимаемся всей Азией, также изучаем и Австра­лию — как восточные страны. А во французских уни­верситетах, например, под восточными языками по­нимают русский и другие.

Кстати, как начинается востоковедение? Колони­заторы захватывают огромные пространства и встре­чают аборигенов, живущих по непонятным законам. И первое, что делают, — начинают изучать эту стра­ну, чтобы понять, как ею управлять и, надо отдать им должное, ухитряются увидеть многие вещи. Сначала идут донесения купцов по вопросам торговли, потом изучение этих стран учеными. Таким образом, про­исходит знакомство, вглядывание в восточную куль­туру. Как замечательно сказала свое время академик Алексеев, востоковедение — это изживание экзоти­ки.

Действительно, если не принимать во внимание экзотику, то начинаешь видеть, что на Востоке тоже живут люди, и не обязательно с «песьими» головами, как говорится в пьесе у А.Н.Островского, а люди, жи­вущие по своим, иным, законам. И вот в конце XIX века появляются мыслители, которые духовно не вы­носят того плена, который представляет собой орто­доксальное христианство. Они начинают поиск, и до них доходят в довольно искаженном виде совершен­но удивительные идеи Востока, идеи, которые застав­ляют Гете на старости лет стать другим человеком, которые порождают в какой-то степени философию Шопенгауэра. Ощущение необычайной глубины во­сточной мысли приводит к пониманию одного из главных различий исторических путей развития За­пада и Востока: первый стремится к покорению внешней природы, второй — к покорению внутрен­ней. Но одно не исключает другое. Запад постепенно начинает дышать духом Востока. Это конец XIX, весь XX век.

И все же сейчас пришло время другое. С сжатием планеты в мире как бы появилось совершенно дру­гое информационное поле. Восток перестал быть ко­лониальным. Последнюю колонию — Гонконг — ан­гличане отдали в 1997 году. В этом .же году мы празд­новали 50-летие независимости Индии и 50-летие независимости Пакистана. За последние послевоен­ные 50 лет и Европа стала другой и, что самое глав­ное, Восток перестал быть пассивным субъектом ис­тории и все больше влияет на общечеловеческое раз­витие.

Восток ныне не тот, что был 10— 15 лет назад. Сей­час все сильнее проявляют себя «молодые драконы» из Сингапура, Южной Кореи, Таиланда, Тайваня. Происходят глобальные изменения. У нас, например, укоренилось представление о Японии, как о западной стране, а это поистине восточное общество, тради­ционное, живущее во многом по законам XII—XIV веков. Не зная традиционной Японии, сегодняшнюю понять нельзя. Это все-таки Восток. Более того, я ду­маю, что даже в чисто экономическом плане Восток станет едва ли не самой главной силой XXI века. Пер­спективы стать ведущими есть у разных государств:

у Турции, многих арабских стран, конечно, у Индии, Индонезии. Но Япония и Китай среди них первые. Сейчас нет такой ситуации в мире, которая предше­ствовала войнам 1914 и 1939 годов, когда в первом случае шел раздел территорий на сферы влияния, а во втором — раздел ресурсов, прежде всего, нефти. Сейчас рынок стал единым. В этом большая беда для нашей экономики: мы не вписались, а буквально вля­пались в мировой рынок, и никому мы там особенно не нужны, ибо уже все разделено. Наше вторжение нарушает баланс, международные связи. В этом еди­ном рынке выделить Восток, когда он давал сырье, а Запад — в лучшем случае детали для локомотива, ко­торые потом собирались где-нибудь в Мадрасе, нельзя. Я видел в той же Индии заводы, которые, к примеру, делают приборы, часы и прочее по качеству почти как швейцарские, но они рентабельнее, пото­му что значительно дешевле рабочая сила.

Итак, рынок стал единым, мир — маленьким, свя­зи — ускоренными, мгновенными. И еще одна при­мета времени — явное духовное проникновение Во­стока на Запад. Конечно, можно возразить, что есть проникновение Запада на Восток, но это другая тема. Не Запада, а Америки — по всему миру. Эта экспан­сия вызывает острую реакцию во всем мире. Более того, вызывают достаточно негативную реакцию и такие моменты, как, например, попытка Европы и прежде всего Америки навязать свое представление о правах человека, в котором в принципе ничего пло­хого нет. Но, когда это навязывается жителям Син­гапура, у которых совершенно другие представления о правах, так же как и у китайцев (у них отнюдь не личность стоит во главе угла, а групповые, семейные, кастовые интересы), там это не срабатывает.

Если говорить об изучении этих процессов в на­шей стране, то тут ситуация еще более интересная. Возьмем религию. Религиоведение долгое время под­менялось институтом научного атеизма, который имел возможность рассказывать об идеологиях, куль­турах, цивилизациях, отличных от наших. Как это делалось? Бралась книга какого-нибудь идеологичес­ки неприемлемого Кришнамурти и называлась «К критике воззрений Кришнамурти», после заглавия давалось изложение взглядов философа, что все и читали. А как доходило до критики, книгу закрывали и ставили на полку. Хотя надо было читать и крити­ку, потому что атеизм в общем-то красивая теория. Это учение, которое требует абсолютного бесстра­шия от исповедующих его людей, гораздо большего, чем от исповедующих какую-либо другую религию. Атеисту нет никакой помощи, и надеяться не на кого. Это смелое мировосприятие. Но, к сожалению, за 70 — 80 лет мы пришли к тому, что у нас не стало ни религии, ни атеизма. Как говорил г-н Воланд в «Мас­тере и Маргарите»: «Да что же это такое! За что у вас ни возьмешься, ничего у вас нет». И это действитель­но так. Все мы считаем, что пришел 1917 год и рели­гию «закрыли». Но я прекрасно помню, что церкви продолжали действовать во время войны, Православ­ная церковь собирала огромные деньги и отдавала их на строительство танков. То есть такого, чтобы рели­гию совсем искоренили, не было. Церковь, несмотря на отделение от государства, стала как бы департа­ментом культа. Конечно, до революции семнадцато­го года положение было неоднозначным. Во-первых, у церкви всегда был и продолжает быть и нарастать страшный разлад с российской интеллигенцией. Для интеллигента до семнадцатого года ходить в церковь, исповедоваться, говеть - было скорее чисто эстетическим шагом, и не более того. Во-вторых, сращива­ние церкви с государством происходило и до семнад­цатого года, и в доброе советское время так срослись, что и не знали, как обращаться: товарищ капитан или батюшка.

Это наша беда. В русской Православной церкви есть огромный потенциал, который сейчас почти не используется. Я имею в виду потенциал конструктив­ного мистицизма. Вспомним Серафима Саровского, Иоанна Кронштадского, такие явления, как Оптина пустынь. На своем семинаре мы со студентами изу­чаем замечательную книгу — «Откровенные расска­зы странника духовному отцу своему». И, кстати, для меня как индолога чрезвычайно интересно то, что все в этой исповеди тысячью нитей связано с индийской духовностью. Есть очень много близкого.

Во времена научного атеизма религиоведение сво­дилось к тому, что изучались приход христианства на Русь, христианство и язычество, проникновение хри­стианства в Поволжье, встреча с местными верова­ниями. На исходе советского периода в определен­ной степени изучался и ислам, когда он превратился в явление чисто политическое. Кстати, складывается мнение будто в последние 5—7 лет нас активно стал­кивают с исламом, и прежде всего именно в полити­ческой сфере. Возмутительно, когда официальные лица позволяют себе говорить, например, что там, где ислам, — криминальная обстановка, когда ислам пре­подносится религией позавчерашнего дня, доведен­ной до совершенного фанатизма, в то время как в книгах ислама можно найти самые тончайшие мыс­ли мировой философии. Просто о своем мы говорим только самое хорошее, а из ислама при сравнении берем самое худшее, самое примитивное и фундаменталистское. Также наши религиоведы практичес­ки не занимаются и иудаизмом. В их работах почти не затрагивался даже буддизм, изучение которого до революции российской школой буддологов было на первом месте в мире. К примеру, Дж. Неру, говоря об учении Будды, цитировал не англичан и не индий­цев, а нашего ученого Щербатского.

Что касается религиоведов советского времени, то при изучении духовных учений они брали основные положения работ Маркса для оценки христианства, потом ислама и в самой меньшей степени иудаизма. Таким образом, выстроилось наше понимание духов­ности, на этой основе были даны законы, которые на самом деле общечеловеческими не являются. Если взять любой учебник по духовной культуре, по религиоведению, можно увидеть, что в основе всех рели­гий обязательна вера в сверхъестественное, хотя су­ществуют религии, в которых этого нет. Нет веры в сверхъестественное как в основополагающее свой­ство религии ни в буддизме, ни в индуизме, ни в дао­сизме, ни в конфуцианстве. А это ведь несколько миллиардов людей и большая часть человечества. По­этому мы сейчас научного религиоведения не име­ем. То, что есть, — это славные имена, очень интерес­ные наработки, но полной картины не создается. Ибо не учтен опыт остальных, неавраамических религий.

Однако в настоящее время культура становится общечеловеческой. И без Востока не обойтись, хотя бы потому, что это пока не освоенный нами мир. Но только в соединении возможно поступательное дви­жение в будущем.

Сейчас происходит инфляция слов. К сожалению, это относится к очень часто употребляемому слову «духовность». Все говорят о духовности. Это слово уже навязло в зубах и вызывает раздражение. К тому же распространено представление, что между духов­ностью и религией надо ставить знак равенства. Мне представляется это большой ошибкой, то есть, безус­ловно, религия бездуховной не может быть по опре­делению. И, возможно, это звучит несколько пара­доксально, но я бы сказал так: религия — это первый этаж духовности, первый этаж здания; когда вам еще нужны определенные правила, вам нужна организа­ция. На самом деле человек духовно свободен. Духов­ная свобода выше любой религии, она включает в себя все религии, а также и нерелигиозное мировоз­зрение. Она включает в себя и науку. Поэтому суще­ствует некий уровень, на котором нет противоречий между религией и наукой. Перемены начались в XX веке, в частности, с выходом человека в космос. Сра­зу вспомнились многие ученые-мистики, то есть люди, задумывавшиеся над проблемами космоса и Земли, человека и космоса. И не только потому, что в космос слетал Гагарин, а Амстронг высадился на Луне, но и потому, что сжалась планета, и мы поня­ли, что все мы летим на маленьком космическом ко­рабле по имени Земля, и потому, что мы его можем уничтожить. Здесь и возникает необходимость соче­тания всех сознании, которые необходимы человеку XXI века, в частности, необходимость создания пла­нетарного сознания — понимания себя как взаимо­действующей частицы космоса. Это может выра­жаться в любой из существующих религий, даже при­митивных, когда молятся черному камню или восхо­дящему солнцу.

Идея Бога не может быть навязана извне, а долж­на быть воспринимаема традиционно. Люди, рожден­ные в определенных традициях, должны наследовать религию предков, хотя сейчас наблюдается несколь­ко другое явление. Есть масса новых религий: напри­мер, в Японии после войны появилось двести тысяч религий. Основные из них, синтоизм и буддизм, с общим числом исповедующих, превышающим чис­ло живущих в Японии людей. Конечно, европейцам это понять сложно. Некоторые японцы официально пребывают как бы в двух верах. В обычной жизни они синтоисты, а как начинаются какие-то неприятнос­ти, например, кто-то умрет, то все обряды соверша­ются по буддийским правилам. Поэтому один и тот же человек оказывается в двух религиях. И, тем не менее, двести тысяч религий, не людей, которые их исповедуют, а религий — это чрезвычайно интерес­ный феномен, которым необходимо всерьез зани­маться, тем более что это явление всемирное.

Я уже говорил, что конец XIX века — это опреде­ленное становление «постхристианской» эпохи. Сей­час уже внуки и правнуки тех людей, с которых на­чиналась эта эпоха, гораздо дальше ушли от христи­анства и гораздо меньше его знают. Но даже поме­няв свою жизнь и поехав в восточные страны, они остались чуждыми культуре этих стран.

Новые религии вполне естественно ортодоксаль­ными христианами воспринимаются, как правило, в штыки. Это явление нельзя зачеркнуть, так как про­исходит проникновение Востока на Запад. Только такое проникновение не несет в себе перспективно­го начала, ибо человек так или иначе выходит из обычных рамок, теряет связь с традициями предков и становится членом аморфного расширительного

религиозного сообщества, и вместо свободы духа приобретает членство в некой новой организации, далекой от его собственных традиций, но по сути сво­ей сектантской.

При этом появилась масса шарлатанов, обладаю­щих «космическими знаниями». Я помню, мы прово­дили встречу с одной очень милой японской сектой. Наставник в ней — японец. Он все время имеет обык­новение в нужный момент оказываться в том месте, где решаются политические дела, и их благополучно­му разрешению, как он говорит, способствует его присутствие. Монахи секты — русские и украинцы. На встрече ко мне подошел совершенно замечатель­ный человек, похожий на Сократа, как я его себе представляю, то есть не очень красивый, босой, в бе­лом хитоне и с красной лентой на голове, с большой бородой. Он попросил разрешения выступить. Ну, почему бы и нет. Последовал рассказ, что он, мол, такой-то, каждый год отдыхает в доме творчества, и во время последнего отдыха к нему приходил Будда и просил передать послание нашему собранию. На­род насторожился. А он диким голосом заорал: «Го­ворит Будда!» Что было с монахами, вы не представ­ляете. Их чуть не хватил инфаркт, но, как выяснилось, «Будда» говорил удивительно общие слова. Полная инфляция слова была на лицо. И вы знаете почему? Дело в том, что наряду с объединительной и расши­рительной тенденцией существует другая — тенден­ция приспособления, тенденция к созданию исклю­чительности секты, своего учителя. Но ни в одной из этих сект, думается, нет человека творческого. Лю­дям, у которых этого не хватает в работе, семье или любви, лишенным радости, этот маленький коллек­тив позволяет противопоставить себя чуть ли не всему остальному человечеству; они с вожделением ждут своего учителя, хотя выход, конечно, совершенно в другом. У этих сект свои законы, законы возникно­вения, развития, деградации. Но если мы всмотрим­ся внимательнее, то заметим, что и другие организа­ции похожи на них. Скажем, когда речь идет о еди­ном правильном пути, некоем едином писании, еди­ном учителе, — разве это не напоминает нам комму­нистическую партию Советского Союза или русскую Православную церковь в недавнем прошлом, когда не было открытости и инакомыслия в собственной среде, когда рождалась нетерпимость? Рождение нетерпимости и есть то, что происходит в любой сек­те, организации, партии. Оно приводит к тому, что не Истина становится главной и не верность этой истине, а верность организации, учителю. Как я по­нимаю слово «учитель»? Великая истина заключена в известной фразе: учитель — не тот, кто учит, а тот, у кого учатся. Учитель — не громоотвод, который от­водит, а тот, кто притягивает. Поэтому то, что в рели­гии называется Богом, то, что в духовности вообще называется Богом, Природой, я называю Космосом. Это и есть истина. В свое время Ганди сказал, что Бог — это истина. Но потом настал момент, когда он заявил, что ошибался. Не Бог есть истина, а истина есть Бог — и это величайшее открытие. Только ка­жется, что это простая замена, нет, это разное миро­восприятие, а уж у истины могут быть свои имена, обряды, общества и поклонники. Помните — истина в основе. Что же такое истина? Это то, что вы подни­маетесь на уровень космического сознания, которое следует определенным космическим законам.

У нас очень любят говорить о прогрессе, в том числе и о прогрессе духовном. Такое примитивное пред­ставление! Как начали 2000 лет назад, так и идут по пути духовного прогресса. Но разве мы духовно выше тех, кто жил 2000 лет назад или еще раньше? На са­мом деле, никакого духовного прогресса нет, но есть явление Учителя на Землю, И Учитель силой своего интеллекта, но чаще всего своей интуицией или про­зрением (прозрение — присутствует во всех религи­ях) познает космическую истину. Облекая истину в слова, тем самым ее первый раз искажает. Ибо она в принципе не переводима на язык человеческий. Он сообщает ее первым ученикам, а они несут дальше, невольно искажая. Далее создается вокруг этой ис­тины определенная организация, и тут уже начина­ется все расширяющееся искажение. Затем прихо­дит новый Учитель, может быть, на другом конце Зем­ли. И снова повторяется то же самое. Происходит прорыв человеческой мысли в космическую истину и потом ее заземление. На этом-то заземлении и су­ществуют духовные организации, хотя образуются они не ради этого. Это совершенно объективно. Учи­тель— явление особенное. И мне очень интересна логика русского языка. У нас Христос — Учитель, и Мария Ивановна из второго «Б» — тоже учитель. То же самое со словом Творец. Творец — это некий де­миург, который создает мир, и это мастер, который делает табуретку. Он тоже творец, что уж говорить о кандидате каких-нибудь наук! Это соотнесение выс­шего и в общем-то довольно обыденного представ­ляется мне чрезвычайно важным. Что такое Учитель? Учитель — человек, несущий открывшуюся ему мысль. Что такое учитель с маленькой буквы? Это человек, передающий истину будущим поколениям. И тот и другой несут ее потомкам.

Сейчас, как я понимаю, нет важнее задачи, чем направить на верный путь именно юное поколение, которое должно жить духовно. Какова же будет ду­ховность? Чему ей соответствовать? Она должна звать к единству, объединять все человечество, учить, пожалуй, трем ступеням сознания, и первую я назвал бы патриотической, если бы опять это слово за пос­ледние годы не было так затаскано. Только нельзя останавливаться. Надо идти дальше — к глобально­му, а затем и планетарному сознанию. При этом за­коны жизни на земле должны соответствовать кос­мическим, которые очень просты. И как только чело­век начинает идти против них, его самого, семью, нацию, империю и человечество в целом ждет рег­ресс и возможность уничтожения. Как ни назови за­коны — божескими или природными, но человек не может идти против этических норм безнаказанно. Погибли все империи, которые шли против нрав­ственных норм. Какой путь здесь видится, путь как руководство? Конечно, это великие заповеди, если мы говорим о христианстве. Только надо понимать, что эти же заповеди присутствуют и во всех других религиях, что нет религий истинных и неистинных, правильных и неправильных. Они все правильны и все чем-то неправильны, ибо это первый этаж. В ос­нове прохождения духовного пути лежит творчество. Именно творчество есть путь, и без него жизнь начи­нает угасать. Причем, я надеюсь, всем понятно, что любовь — это тоже творчество. Работа и воспитание детей — сложнейшие задачи, которые выпадают на долю каждого, —тоже творчество, развивающее че­ловечество. Соответствие божественным космичес­ким законам ведет эволюцию от грубо материально­го к высоко духовному.

Если говорить не о духовных поисках, не об изу­чении религий, а о том, что нам предстоит, то, види­мо, необходимо проникнуться новой, совершенно другой философией. Мне нравится читать в журна­лах, что идет эра Водолея, что Россия покажет всему миру, на что она способна, но пока я не вижу основа­ний для такого оптимизма. Нам, кстати, надо очень многое преодолеть в самих себе, прежде всего, став­ший генетическим страх, сидящий в каждом из нас — сталинское время прошло недаром. И если вы думае­те, что к этому времени возврата нет, то мне пред­ставляется — оно может вернуться мгновенно, поэто­му необходимо воспитать внутри себя противоядие. Второй наш огромный грех — нетерпимость, тре­тий — необразованность, мы не знаем того, что мо­жем и должны знать. Люди не любопытны, мягко го­воря. Поэтому нам нужна совершенно новая наука, иное религиоведение, ищущее единство во всем. Та­ким же должно быть искусствоведение и, конечно, история, которую мы бы рассматривали под мораль­но-этическим утлом, чтобы понять, что и как в ней происходило. Все это станет составной частью куль­туры XXI века. Обязательна определённая надконфессиональность. Человек должен уходить корня­ми в свои традиции, рассматривать их с более высо­кой точки и понимать, что всё это как бы ступени внутри храма, а на крыше — огромное небо со звез­дами, там нет изображения Христа или Будды. И не важно, через какие двери вы вышли на эту крышу — там уже единое космическое небо. Вспомним не раз цитированное послание Индии ко всему миру. Оно всего в трех словах, но очень емких, если в них вду­маться. Это — единство в многообразии. Сохраняя многообразие, мы должны осознать единство. Мы, европейцы, все видим дуально попарно: черное и бе­лое, он и она, правильно и неправильно, добро и зло. Такой подход не то чтобы не правильный, он прими­тивный. Выше дуальности — понимание, что суще­ствует и добро и зло, и да и нет,

Как же практически достигнуть духовности? Я думаю, надо взять на вооружение то, чему учат нас все духовные Учителя человечества, — этический подход, подразумевающий морально-этическую оценку каждого своего шага, терпимость и понима­ние того, что все мы связаны друг с другом, как бы капли одного океана. И важнейшая из наших задач — служение человеку. Великий индийский просвети­тель, религиозный деятель Свами Вивекананда ска­зал прекрасные слова: «Если вы хотите найти Бога — служите человеку». Мне очень нравится ещё одно высказывание Вивекананды: «В будущем столетии Россия в духовном отношении поведет за собой мир, но путь к нему укажет Индия».

И последнее — это конечно, самосовершенство­вание человека во имя общества, а общества во имя человека. Выйти же по ступеням на планетарное со­знание — первейшая наша задача. И далее — на кос­мическое, где мы, дети не Москвы и не Сокольников, не папы с мамой, а, как и вся наша земля, дети и час­тицы космоса, и от нас зависит, будем ли мы и наши потомки жить хорошо или разрушим свой дом, и Зем­ля прекратит свой полет в Космосе.