Бандура Н.

О програмности в произведениях  А. Н. Скрябина

Самля большая власть — Власть обаяния, власть без насилия... Для того. чтобы владеть, я должен быть признан, понят. Для полного расцвета я должен искать быть наименее понятным. и вто же время искать быть понятным.... В этом моя свободная игра... АН. Сипябин

“Музыка начинается там, где заканчивается слово” — сегодня этой фразы не слышал лишь тот, кто беспредельно далёк от искусства. Но любая “избитая истина” описывает лишь общие черты проблемы, которая может оказаться намного сложнее.

Однако мы не станем перелистывать необъятную энциклопедию вокальной музыки, где первостепенную роль играет как раз верное отображение словесного текста. Без “слов” не существовало бы ни романсов, ни опер с опереттами, ни ораторий с кантатами — то есть как минимум половины всей мировой музыки. Перейдём сразу к музыке без текста — инструментальной. Её в музыковедении принято делить на “программную” и “непрограммную”.

Программным считается любое сочинение, имеющее не “чисто музыкальное” название. К примеру, из семи симфоний П. И. Чайковского программными являются лишь Симфония № 1 (“Зимние грёзы”) и Симфония “Манфред”. Симфонии № 2, 3, 4,5, обозначенные только номерами, объявленной программы не имеют. Но сам автор говорил, что Шестая симфония имеет совершенно определённый сюжет, раскрывать который ему не хочется, поскольку он связан с очень тяжёлыми личными переживаниями. Вообще, Чайковский считал, что скрытая программа есть у любого серьёзного музыкального сочинения — в противном случае оно превратится в “пустую игру в ак

корды, ритмы и модуляции”. Аналогичные ситуации возникали и у других композиторов, вследствие чего музыканты решили разделить музыкальное содержание на “литературное” (что и назвали “программой) и “собственно музыкальное” — нечто, не поддающееся словесному выражению.

И здесь среди музыкантов (а ещё больше — среди любителей музыки) начались серьёзные разногласия. Совершенно очевидно, что музыка возникает не в “безвоздушном пространстве”, и любая, самая, на первый взгляд, абстрактная звуковая конструкция имеет отношение к событиям реальности. Но попытки навязать известным произведениям конкретный словесный сюжет (или, хотя бы, дать название) вызывали у большинства возражения именно из-за своей однозначности. Некоторым “не авторским” заголовкам удалось, всё же, закрепиться в истории (как, например, “Лунному” названию 14-й сонаты Л. Бетховена), но случаи эти единичны. Давно забыты “названия” этюдов и прелюдий Шопена, не получили признания многочисленные подтекстовки инструментальных мелодий. Музыкальное “общественное мнение” оставило право словесной трактовки лишь за автором произведения, да и то с явным неодобрением. В этом плане особый интерес представляет “литературная судьба” творений величайшего композитора-мистика, философа и поэта Александра Николаевича Скрябина (1872—1915).

Как известно, мечтой гениального музыканта было создание грандиозного художественного произведения, синтезирующего в себе все мыслимые виды искусств. В скрябинском синтезе должны были объединиться не только музыка и слово, но и танец, и живопись, и архитектура, и все другие — уже забытые или ещё не рождённые искусства. Эксперимент по созданию (или воссозданию) одного из них — светомузыки — сделал имя Скрябина известным даже немузыкантам. Но это была лишь часть задуманной им грандиозной Мистерии, призванной воскресить в памяти её исполнителей сотни веков прочно забытой истории земных цивилизаций. Преодоление разделения искусств должно было стать первым шагом к преодолению “материального разделения” того Единого Сознания, которым, по мнению Скрябина, является всё человечество. Исполнение Мистерии должно было быть прямым воздействием на законы времени и пространства — грандиозным актом космической истории, ускоряющим эволюцию и преобразующим физические тела его участников в мыслящую энергию творчества.

Композитор начал работу над проектом Мистерии с 1902 года — именно в это время резко изменяется его музыкальный язык и отношение к миру. Сам он говорил о том, что идея “Последнего Свершения” ему кем-то открыта, но от подробных разъяснений уклонялся: “Я не всё могу и не всё имею право говорить”. Тем не менее, для осуществления мессианского замысла ему была необходима если не прямая поддержка, то хотя бы понимание людьми его замысла. С 1903 года он отождествляет себя с героем своей ранней незавершённой оперы — философом, музыкантом и поэтом в одном лице — и начинает писать развёрнутые поэтические программы к своим крупным сочинениям. Среди первых таких опытов особенно интересна программа Четвёртой сонаты соч. 30, в коде которой Скрябин впервые в музыке изображает мистический экстаз. По сути, это первое, сделанное музыкантом и в звуках, и в слове описание процесса соединения человека со своим Высшим Я, которое у Скрябина предстаёт в образе “далёкой звезды”.

 

В тумане лёгком и прозрачном, вдали затерянная, но ясная звезда мерцает светом нежным. О, как прекрасна! Баюкает меня, ласкает, манит лучей прелестных тайна голубая... Приблизиться к тебе, звезда далёкая! В лучах дрожащих утонуть, сиянье дивное! То желание острое, безумия полное и столь сладостное, что всегда, вечно хотел бы желать без цели иной, как желание само.. Но нет! В радостном взлёте ввысь устремляюсь...

Танец безумный! Опьянение блаженства! Я к тебе, светило чудное, устремляю свой полёт! — К тебе, мною свободно созданному, чтобы целью быть полёту свободному! В игре моей капризной о тебе я забываю. — В вихре меня уносящем от тебя я удаляюсь. — В жгучей радости желанья исчезает цель далёкая... Но мне вечно ты сияешь, — ибо вечно я желаю! — Ив солнце горящее, в пожар сверкающий ты разгораешься сиянье нежное! Желаньем безумным к тебе я приблизился! В твоих искрящихся волнах утопаю, — бог блаженный! И пью тебя — о море света! Я, свет, тебя поглощаю!

В этой программе, помимо блестящих философских откровений, содержится достаточно конкретное описание этапов движения музыки. Четвёртая соната состоит из двух частей, не разделённых даже паузой. Хрустальные, томительно-застывшие аккорды первой части сопровождают странную — одновременно порывистую и оцепенелую мелодию. Композитор впервые соединяет несоединимое: математически выверенную схему и иррациональный порыв в неведомое. Томление первой части — это трепет ледяной паутинки в недрах кристалла. Предельно обострённое чувство иного заставляют искать образ другого пространства и другого времени. В репризе первой части тема томления обволакивается также впервые найденными “астральными туманами” фигурации. Неожиданно вспыхнувшая волна желания застывает в напряжённом аккорде.

Этим же аккордом начинается вторая часть сонаты — причудливый фантастический танец. С этих пор для Скрябина полёт и танец становятся синонимами. В лёгких, стремительно изломанных скачках задыхающейся мелодии можно увидеть и контуры

пляски неземных существ, или же вспышки мгновенно проносящихся мимо космического корабля звёзд и галактик. Громовые, торжественно вопрошающие фразы вновь сменяются сверкающей суетой вселенской игры. Перед завершением ритм смен ускоряется — это прообраз будущих магических танцев уег11@е. Тема “далёкой звезды” звучит в последний раз в сопровождении “экстатической фактуры” — триольных аккордовых репетиций в фантастически-быстром темпе. Но в этом сверхчеловеческом порыве нет ни тени напряжения — всё преодолено, герой радостно и свободно сливается с потоками ослепительного света.

В дальнейшем литературная программа Скрябина уже не будет так прочно привязана к последовательности музыкальных событий. Это неудивительно — законы музыкального времени весьма отличаются от обычных. Скрябин (как и великий Моцарт) говорил, что способен увидеть целую сонату, реально звучащую больше 10 минут, в одном мгновении. По этому поводу автор “Прометея” заметил: “Многие мистические ощущения трудно выразить словами, но звуками они передаются. Вот почему музыканту путь легче”. Тем не менее композитор считает своим долгом продолжать словесные разъяснения наиболее значимых для замысла Мистерии сочинений.

Популярнейшая симфоническая “Поэма экстаза” соч. 54 имеет “литературный двойник”, который композитор любил едва ли не больше “музыкального оригинала”. Постоянно страдая от безденежья, он издаёт на собственные средства брошюру с поэтическим текстом “Поэмы экстаза” и затем возит с собой так и не распроданный тираж, раздаривая его друзьям и знакомым. Речь здесь идёт о “приключениях” некого абстрактного Духа в созданном им самим блистающем мире. Поэма состоит из ряда эпизодов, иллюстрирующих процесс мистического восхождения, который у Скрябина к этому времени был осознан и откристал-лизован в философской схеме. Весьма упрощённо её можно описать как движение от сознания человека к сознанию Бога, от времени к вневременности, от томления к эк

стазу. По сути, эта пятичленная последовательность событий (томление — игра — создание мира — полёт — экстаз) в разных вариантах повторяется и в музыке, и в стихах, образуя границы эпизодов. Хотя по общепринятому мнению (с которым я на этот раз согласен) временные масштабы стихов далеко не всегда равновелики аналогичному музыкальному эпизоду (5 минут музыки могут быть описаны тремя строчками, и наоборот -десятисекундному музыкальному эпизоду соответствуют полторы страницы), сам Скрябин, по воспоминаниям, связывал обе “Поэмы экстаза” удивительно точно. К сожалению, рамки статьи не позволяют процитировать весь десятистраничный текст, и мы приводим только его начало:

Дух,

Жаждой жизни окрылённый

Увлекается в полёт

На высоты отрицанья.

Там в лучах его мечты

Возникает мир волшебный

Дивных образов и чувств. Дух играющий, Дух желающий,

Дух, мечтою всё создающий,

Отдаётся блаженству любви.

Средь возникнувших творений

Он томленьем пребывает, Высотою вдохновений

Их к расцвету призывает...

Фрагмент этого текста Скрябин использовал и в качестве программы к созданной почти одновременно с “Поэмой экстаза” Пятой сонате соч. 53. Правда, здесь Скрябин ограничился только четырёхстрочным эпиграфом, более всего соответствующим, на наш взгляд, только первой странице сонаты, где изображён взлёт из сферы низких (“обычных”) мыслительных вибраций в область тишины и покоя Высшего Разума.

Я к жизни призываю вас, скрытые стремленья!

Вы, утонувшие в тёмных глубинах

Духа творящего, вы, боязливые

Жизни зародыши, вам дерзновенье я приношу.

Любопытно, что в оригинале эпиграф был переведён автором на французский язык:

Je vous appelle a la vie, oforces mysterieuses!..

Выражению “скрытые стремленья” здесь, как видно из текста, соответствуют “таинственные силы”.

Французский язык в нотном тексте Скрябин начал использовать ещё раньше. В третьей симфонии (“Божественной поэме”) соч. 43 большинство музыкально экспрессивных ремарок (словесных указаний около нот о темпе или характере исполнения обозначенного эпизода) дан не на традиционном для музыкантов всего мира итальянском языке, а именно на французском. Верную догадку о причинах этого феномена высказал уже после смерти композитора знакомый с ним музыкант А. П. Коптяев:

“Соната, в скрябинских руках, стала интимною беседою с духами: Скрябин гипнотизирует мглу, и из неё показываются образы... Точно Александр Николаевич занимался спиритизмом и, в конце концов, под его фиксацией показывается давно жданный образ. Прочтите Роденбаха, Сведенборга, Бла-ватскую — и вы поймёте эти странные сонаты, с их “appel mysterieux” (“таинственный зов” — фр.) и т.д.”.

Скрябин не занимался спиритизмом, и не в последнюю очередь потому, что действительно читал труды Е. П. Блаватской. Композитор не владел английским языком, на котором написана “Тайная Доктрина” и пользовался французским переводом. Знакомство с ней совпало по времени с работой над Третьей симфонией, где композитор впервые воплотил в звуках полную картину своего магического Универсума. Скрябин, свободно владевший французским, невольно ассоциировал с ним первое подробное (а главное — подлинное) описание данных мистического опыта. В результате практически все, относящиеся к содержанию музыки, ремарки в нотном тексте стали у него “французскими” (возможно, Скрябина привлекала также особая утончённость и изящество этого языка). Третья симфония, в первых тактах которой впервые в музыке изображается “голос Бога”, открывается, соответственно, ремарками “divin, grandiose” (“божественно, грандиозно”), что вызвало у музыкантов немало саркастических замечаний:

“Сергей Иванович Танеев сознаётся, что третья симфония произвела на него огромное впечатление, и говорили ныне, что он даже прослезился в одном месте...

“Только вот что, — неожиданно говорит он, обращаясь к Скрябину, — я в первый раз вижу композитора, который вместо обозначения темпов пишет похвалы своему сочинению” И Танеев, тыкая пальцем в партитуру, указывает: “воmmym“Dmngrandiose”, затем “sublime, divin” и так далее”. И Танеев, довольный своим остроумием, дико хохочет...”

Но для Скрябина верная ориентация исполнителя (для которого, собственно, и ставятся ремарки) имела первостепенное значение. Несколько позже, обдумывая процесс организации Мистерии, он скажет: Ну вот, кому это поручить? Вот ведь сколько тут мелких вопросов возникает... Какой артист сделает это так, как мне надо? А мне надо, чтобы это был не только понимающий, надо, чтобы это был почти посвящённый, он должен быть вполне в курсе дела, а не простой пешкой... Этот вопрос с исполнителями меня больше всех волнует.

Скрябинские ремарки в нотном тексте сами по себе представляют уникальный феномен. По сути, композитор создал ещё один “параллельный язык” интерпретации своей музыки. В общей сложности композитор использует 563 различных по названию термина; среди них 332 ремарки (как правило — французские, “мистического” содержания) употреблены впервые в музыке и только один раз: в них описаны уникальные данные сверхчувственного восприятия. От двух до пяти раз применяются 155 терминов (их повторения чаще всего связаны с законами музыкальной формы, где обязательно повторение прозвучавшего ранее материала), от шести до пятидесяти раз повторяются 50 ремарок ещё более общего содержания. Больше пятидесяти раз употреблены только 26 терминов, из них половина — сокращённые до одной буквы термины громкост-ной динамики (f — громко, р — тихо и т.д.). Этих “музыкально-технических” терминов больше всего и они наименее интересны. К примеру, термин crescendo (“постепенно увеличивая силу звука”) в нотах всех произведений Скрябина повторяется 1281 раз, а его антагонист diminuendo (“постепенно затихая”) — 747. Но даже в очень распространённых терминах композитор умудряется найти новые смысловые глубины. Итальянский термин dolce (“нежно”) или аналогичный ему французский — “doux” — он использует с двадцатью тремя оттенками! В русском переводе эти варианты выглядят так:

Нежно (встречается 190 раз);

Очень нежно (повторено 76 раз);

Нежно, выразительно (встречается 28 раз);

Очень нежно, выразительно (повторено 7 раз в Поэме экстаза);

Нежно, страстно (Сатаническая поэма соч. 36);

Нежно, певуче (Четвёртая соната соч. 30);

Нежно, певуче, любовно (Сатаническая поэма соч. 36);

Нежно, выразительно, лаская (Поэма экстаза соч. 54);

Нежно, связно (Ноктюрн без опуса);

Нежно и очень выразительно (Поэма экстаза, соч.54);

Нежно, замедляя (Фортепианный концерт соч.20);

Нежно, свободно (Ноктюрн соч. 5);

Нежно, безмятежно (Ноктюрн соч. 5);

Нежно, вяло, томно (Соната № 8 соч. 66);

Нежно, прозрачно (Третья симфония соч.43);

Нежно, деликатно (Поэма соч. 69 № 1);

Мечтательно, с большой нежностью (Поэма соч. 71 №2);

С внезапной нежностью (Поэма соч. 69 №2);

С обманчивой нежностью (Поэма “Странность” соч. 63 № 2);

С тайной нежностью (Поэма “Маска” соч. 63 № 1);

С нежностью, всё более ласкающей и ядовитой (Соната № 9);

В нежном опьянении (Соната № 10 соч. 70);

С нежным томлением, постепенно угасающим (Соната № 10).

Мы так подробно рассматриваем эти ремарки потому, что после “Поэмы экстаза” композитор не написал больше ни одной программы к своим реально существующим сочинениям, и они, по сути, являют

ся единственными прямыми авторскими пояснениями к загадочным звуковым пейзажам позднего периода скрябинского творчества (1908—1914). Его современник, композитор Артур Лурье в 1920 году напишет: “В тех же случаях, когда он не писал особых программных текстов, он до такой степени пронизывал свои сочинения литературной терминологией в виде ремарок для исполнения, что это являлось всегда как бы программой к пониманию его замыслов”. Любопытно, что своё последнее записанное музыкальное произведение композитор завершил за 10 месяцев до смерти. Всё оставшееся время он занимается работой над следующей грандиозной поэмой

- “программой” оратории “Предварительное Действо”, которая должна была стать последним земным шагом к космической мистерии. В музыкальном варианте этой, как шутили друзья Скрябина, “безопасной Мистерии”, композитору, видимо, удалось раскрыть секреты “звуковой магии” — взаимодействия звукового поля музыки с фундаментальными физическими и информационными полями, организующими мироздание. Скрябин играл большие фрагменты этого таинственного 75-го опуса своим друзьям, которые смогли запомнить только ощущение “фантастического звукового сна”. “Предварительное Действо”, вспыхнув в ночном сумраке рабочего кабинета Скрябина, ушло в небытие вместе со своим создателем — он не успел записать его.

Литературной части повезло больше — она была не только записана Скрябиным, но даже издана после его смерти в шестом томе альманаха “Русские пропилеи” (Москва, 1919). Очевидно, что поэтический текст “Предварительного Действа” был для Скрябина тем образом Мистерии, на который были нацелены (как его этапы) все музыкальные опусы этих лет, и в первую очередь — семь последних сочинений сонатной формы (как мы помним, программы композитор писал только к сонатам). “Сонаты эти, — считал биограф композитора Л. Л. Сабанеев,

- были как бы маленькими мистериями, отрывками общего плана”.

“Предварительное Действо”, таким образом, было для них общей, “универсальной”

программой (в сохранившихся набросках музыкальной части “Действа” можно найти фрагменты музыки Восьмой сонаты соч. 66, а также двух последних опусов: 73 и 74). Эта огромная поэма представляет собой, по словам готовившего её к публикации Б. Ф. Шлецера, “... В сильно сокращённой форме, в миниатюре, план Мистерии — история человеческих Рас как процесс разделения и погружения Духа в материю и обратного возвращения к единству, процесс космической эволюции и инволюции”. Сам Скрябин, описывая последовательность событий в Мистерии, пояснял: “Всякий участник должен вспомнить, что он пережил с момента сотворения мира... Пережить всю историю рас... Это в каждом из нас есть, надо только вызвать это переживание, оно же и воспоминание”.

Итак, основным содержанием семи дней Мистерии должна была стать сокровенная история человечества, которую следовало вспомнить-пережить (Скрябин имел в виду воспоминания не только о прошлом, но и о будущем). За воплощённым в “Прометее” Космогенезисом вполне закономерно следовал Антропо генезис поздних сонат. Каждое из “послепрометеевских” сочинений крупной формы отражало или принципы создания, или внешний облик, или важнейшие моменты истории одной из описанных в “Тайной Доктрине” Коренных Рас — сменяющих друг друга на протяжении миллионов лет сообществ весьма различных по внешнему облику и способу бытия человеческих существ.

К такому выводу я пришёл после тщательного анализа черновых вариантов текста “Предварительного Действа”. В отличие от опубликованного “чистового” варианта, замысел поэмы был поначалу гораздо шире. Скрябин исключил конкретные упоминания о Расах только в последней из пяти тетрадей с текстом, посчитав, видимо, неуместной излишнюю детализацию процесса Антропогенезиса в художественном произведении. В черновиках же, помимо подробного плана Антропогенезиса и описания связанных с ним событий, присутствуют также нотные наброски. Раздел “Вторая Раса” сопровождается “эмбрионами”главных музыкальных тем Шестой сонаты.

Учитывая эти факты, а также то, что Девятую сонату Скрябин, по словам Л. Л. Сабанеева, соотносил с периодом “наибольшего погружения в материальный план”, то есть с нашей Пятой расой, можно предположить, что последовательность семи поздних скрябинских сонат (№ 6—10 и написанные также в сонатной форме “Поэма-ноктюрн” соч. 61 и поэма “К пламени” соч. 72) полностью соответствуют чередованию Рас. К сожалению, прямо связать с музыкой фрагменты текста “Предварительного Действа” весьма затруднительно, поскольку черновой текст (наиболее близкий к ним сюжетно) имеет весьма “сырой” вид, а в чистовом варианте события Антропогенезиса даны в слишком абстрактной форме.

Таким образом, хотя программное содержание поздних сонат Скрябина и не откристаллизовалось у него самого в виде отдельных законченных поэм, мы обладаем богатейшим материалом для их воссоздания. Появляется возможность выстроить отдельные “намёки” ремарок в художественное целое, которое не только поможет приблизиться к постижению тайны скрябинских звукообразов, но и позволит представить цикл поздних сонат как грандиозную эпопею, связанную единым сюжетом (что, как было показано, скорее всего соответствует авторскому замыслу). Мною осуществлён первый эксперимент такого рода (о его правомерности судить не мне, но прецеденты такой работы со скрябинским наследием давно существуют: это музыкальные фантазии С. Протопопова и А. Немтина на темы сохранившихся нотных набросков “Предварительного Действа”). Я использовал применявшийся композитором в эпических разделах поэмы гекзаметр и попытался максимально приблизиться к его литературному стилю. Там, где это было возможно по сюжету, я использовал готовые скрябинские фразы из черновиков, описывающие эволюцию определённой Расы. Основой же реконструкции послужили переведённые на русский язык ремарки (в тексте поэм они выделены жирным курсивом). Их чередование точно соответствует последовательности в

нотном тексте. Характер и содержание образов выдержаны в соответствии с их авторскими характеристиками, приведёнными Л. Л. Сабанеевым, с содержанием подчёркнутых рукой Скрябина фрагментов “Тайной Доктрины”, а также с общим характером музыкальных эпизодов (особое значение это имело в работе над программой Восьмой сонаты, в тексте которой находится всего одна содержательная ремарка). “Геометрические” образы поэм возникли из гармонического анализа нотного текста (например, вступительная тема Девятой сонаты образует линией своего двухголосия классическую пентаграмму, а некоторые аккордовые структуры Восьмой сонаты в геометрической интерпретации выглядят как четырёхгранные пирамиды).

При выборе стиля повествования я учитывал также своеобразие скрябинского понимания истории, её смысла для индивидуального сознания. “Содержанием Мистерии, — писал Б. Ф. Шлецер, — являлась история вселенной, она же — история человеческих рас, она же-история индивидуального духа”. Подтверждение этой мысли мы находим и у Скрябина:

“Основная идея дана как настроение, как основной тон нашей манвантары, пережитой центральным сознанием”. Следовательно, история той или иной Расы вполне могла ассоциироваться у композитора с историей жизни и деятельности Наблюдателя-Посвящённого, последовательно воплощавшегося в каждой из Рас и ставшего в нашей Пятой Расе Александром Николаевичем Скрябиным. Скрябинский Ан-тропогенезис поздних сонат — это не что иное, как путешествие сознания в безднах прошлого и будущего.

ПОЭМА-НОКТЮРН, Ор. 61

В бездне космической лунных лучей отраженья Светом серебряным юную землю укрыли. Странные тени на ней появились, с капризной Грацией танец эфирный они начинают. В лёгком кружении призрачной жизни я вижу Новых блуждающих теней рожденье, неясный Шёпот заполнил ночную долину и вспышка Молнии острой мгновенно пейзаж осветила. Первая Раса живёт как во сне, наслаждаясь Дивными ласками лунных лучей, что прозрачно Пылью жемчужной рассыпали звёзды кристаллов. В негу истомы и я погрузился, и в грёзе Отождествился с далёким своим воплощеньем. Страстные мысли во мне зародились. Внезапно Волны томления душу мою охватили. Чистых, прозрачных существ человеческих сонмы С очарованьем манили к себе, и с растущей Страстью любовной за ними в полёт увлекаюсь. Сущность прелестная томно к себе призывает, — Будущей женской души зародившийся образ Нежно и сладко в прозрачности ясной сияет. Смутные шорохи вдруг раздались, и капризной Грацией душ облака невесомые вдаль улетели, Движутся тени, невидимым ветром гонимы. Шелест загадочный стал затихать истомлённо. Снова заснул я во сне, и всё более страстно Грёзы о ласках блаженных меня окружают. Вспыхнули снова томленья внезапного звёзды, Жемчугом ясным прозрачное небо усыпав. Но замирает причудливой жизни мерцанье В грёзах моих... Опустили свой занавес мрачный

Сотни веков, отделяющих нас от блаженства Жизни эфирной, которой мы были когда-то...

ШЕСТАЯ СОНАТА, Ор. 62

Время молчанья и тайны... Родная планета Холодом Космоса скована, ждёт пробужденья. Странные мысли существ, окрылённых мечтою, Спят под ночным покрывалом Земли первобытной. Вижу я сдержанный жар зарождения жизни, — Веет таинственный ветер и волны ласкают Сонмы стремлений, таящихся в бездне подводной. Вот появляются образы страшные чудищ могучих — Шествуют грозно они по ожившим просторам;

Но воплощенье мечты уже близко — я вижу искусства

Чистого знаки прозрачные ясно в глубокой пещере.

Образы дивные манят меня и чаруют волшебно,

Я увлекаюсь, и в мир зачарованный мчусь окрылённо.

Вихри уносят меня, но рождается ужас -

И со смятением вновь я спускаюсь на землю.

Слышу таинственный зов из других измерений,

Образ чарующий ласкою вновь увлекает.

Вот волшебство расцветает, и пылкая радость

Мира осветила торжественно и триумфально.

Мрачные, тёмные силы не спят в ожидании сроков

Новых свершений таинственных в лоне рождённого мира.

Пылкая радость сменяется вновь катастрофой -

Рушится всё сотворённое дерзкой мечтою.

Мрачные мысли опять заслоняют сиянье

Солнечной воли — и вновь лабиринты загадок

Мира подземного тайну скрывают надёжно...

Но, окрыляя собой всех живущих во мраке,

Снова мечта лучезарная с неба спустилась

Очарованьем и лаской становится всё на планете,

Кружится в вихре сияющем мир окрылённый.

И завершает историю Расы в загадочном храме

Пляска безумная, где в исступлённом экстазе

Ужас рождается перед космической бездной,

В страстном томлении ждущей рождения новых

Светлых миров в бесконечном пути совершенства...

СЕДЬМАЯ СОНАТА, Ор. 64

Лик свой явили планете бессмертные боги -

Вихрь громовой развернулся в космической бездне.

Звуков таинственных мощь пронизала материи глыбы, —

С мрачным величием ждала она воплощенья

Разума в новых сынах беспредельной Вселенной.

Вот сладострастье небесное мягким и тёплым туманом

С неба спустилось; и чистые, ясные капли

Вновь засияли в глубокой и нежной долине.

Ласка эфирная вызвала к жизни гигантов -

Разумом слабых, но ростом и силой ужасной

Повелевающих всеми, живущими в явленном мире.

Больше не слышат они колокольных таинственных звуков,

Знанье свой лик благодатный от них отвернуло.

Память о нём лишь немногих теперь окрыляет, —

Искры божественной мудрости в них засверкали -

И удалились от мира они, и в пещерах и гротах

Рядом с источником ясным и чистым дремали.

Времени нежные волны им были послушны.

В бездны прозрачные Вечности мысль устремили

Белого Братства сыны, и увидев угрозу,

Что над планетой нависла, в смятении страшном

К Духам планетным с мольбою они обратились.

И повеленье увидели в искрах, сверкающих нежно:

“Знанья полёт, радость творчества всем недоступны;

И не услышат гиганты-лемуры велений Вселенной.

Их города исполинские будут разрушены громом...”

С мрачным величием искры угасли во мраке,

Но мудрецы в беспокойстве великом решили

Сладость небес принести на заблудшую Землю.

Знанья глубины и всю чистоту совершенства

В дивном искусстве звучаний они воплотили.

С горных вершин полились колокольные звоны -

Звуков таинственных волны планету объяли.

Крылья мечты и сиянье божественной воли

В них отражались... Таинственных тех повелений

Мир не услышал опять, но экстаз Посвящённых

Вихри свершений открыл в бесконечном пространстве.

Молнии воли божественной вновь засверкали,

Творчества радость лилась через край, и границы

Мира явлений размыла она. Исступлённо,

Как бы в бреду продолжали лемуры упорно

Битвы за деньги и власть, но огонь очищенья

Всё на Земле уничтожил... История Расы

Стала ступенью для новых этапов творенья

И совершенства духовного в школе Космической Жизни...

ВОСЬМАЯ СОНАТА, Ор. 66

Времени тайны далёкие вновь зазвучали В странных, загадочных записях каменной книги... Вижу ушедшей эпохи жрецов, приносящих моленье Грозной стихии огня, и застывшие формы Магии пламенной, запечатленной в кристаллах:

Ряд пирамид исполинских и мрачного сфинкса Вечно загадку хранящего. В храм Посвященья Робко вхожу я. Во тьме изваяния блещут Древних царей и героев земли Атлантиды. Вот я увидел манящие дивные дали Скрытого ныне в морской глубине континента, — Танец магический странных конструкций в пустыне И невесомый, парящий алтарь в атлантическом храме. И параллельных миров панораму, открытую взору Мага-жреца (а я был им тогда, без сомненья). Искры кружились во мраке, мерцали и гасли — Странная жизнь протекала пред мысленным взором. Я поднимаюсь на жертвенник. Вот загорелся Луч, уносящий меня на другую планету.

Иглы стремлений зловещих меня окружили,

В сером тумане исчезли Пространство и Время.

Духа трагедия — сон — пеленою окутал

Чувства и разум: свобода и знанье уснули.

Ласк ядовитых кристаллы впиваются в душу,

Память ослепла, и я позабыл о махатмах,

Что у источника чистого дремлют, в одежды

Мира материи не пожелав облачиться...

Двинулось вспять время жизни разумной Вселенной,

Сердце материи гулко стучало во мраке

Мира подземного. Формы загадочной жизни

В пляске причудливой плотно меня окружили.

Но треугольники острые вдруг заблестели

И ослепила меня грандиозная вспышка:

Вновь я увидел просторы родной Атлантиды. Радостно снова летел я за ясным кристаллом По эстакаде над дивной цветущей долиной. В светлом тумане ряды пирамид проступили, Сонмы эфирных существ собирались над ними. Тьма наступала... Последним лучом осиянный Мудрости, мир Атлантиды клонился к закату. С небом священный разрыв в глубине пирамиды Тайно готовили маги... В подземных тоннелях Страшные битвы велись, — небеса позабыты. В злобе и жадности меркнет огонь созиданья:

Раса Атлантов о предках великих забыла

И недостойные цели преследуя, силы природы

На разрушенье и гибель направила — кончилось время.

Но увидал я, что гибельной страстью планета

Была объята не полностью: бабочек танец

Новых разумных существ предвещал появленье.

Игры забавные творческих сил наполняли тоннели

И подземелья атлантов, ушедших отсюда навеки.

Знаков магических мощь сохранилась, и снова

Знание древнее в странном причудливом танце

Жизнь возродило для ласки и неги томленья...

ДЕВЯТАЯ СОНАТА, Ор. 68

Тени из мрачной легенды ожили сегодня,

Светом зловещим сияет узор пентаграммы.

Холодом бездны повеяло из колокольного зева,

Шёпот таинственных магов, невидимых взору,

Манит меня в темноту погрузиться навечно.

Вихри свершенья стихийного вновь закружились,

Путь открывая в пространства иных измерений.

Белая мгла посмотрела таинственным взором

В сердце моё, и томленье во мне зародилось.

Тьма и молчанье священное тайны великой

В мире туманов светящихся дарят блаженство

Творческой неги, и ласки рождения жизни

Страстно взывают ко мне... В чистоте и прозрачности ясной

Образ возвышенный и непорочный сияет.

Дремлет святыня, и нити томленья и ласки

Сетью мерцающей душу окутали нежно.

Но пелена опустилась на ясные дали,

Снова таинственный голос из мрачных глубин раздаётся.

Пропасть раскрыла свой чёрный зияющий облик, —

Выхода нет из зловещих подземных тоннелей.

Меркнет в плену заклинаний таинственных магов

Образ кристальной мечты. Я в смятенье великом

Бросился прочь от загадочных чар преисподней.

Вот я вернулся, казалось, к священному месту -

Ласки лучи как и прежде сияют во мраке.

Я к ним приблизился, но с вероломством коварным

Хищно-извивные стебли ко мне потянулись.

Нежность окуталась вдруг ядовитым туманом,

Воля и мысль обессилели, — стала “святыня”

Мрачной ловушкой для Духа свободного. В страхе

Ринулся я от неё, слыша топот тяжёлый

Сзади — вдогонку пустилась “святыня”.

Ужаса чёрные птицы летели во мраке,

Мне указуя дорогу к свободе и жизни...

Как я ушёл из зловещего мира — не помню.

Лишь в тишине одиночества возле рояля

Тускло мерцал, исчезая, узор пентаграммы...

ДЕСЯТАЯ СОНАТА, Ор. 70

Вновь в тишине зарождаются нежные капли Звуков таинственных — вечность за ними открылась. Сладостный сон пеленою прозрачной окутал Призрачный мир повседневности: нежно манящий Облик грядущего как наяву созерцаю. Вижу, как жизнь расцветает с глубоким, но скрытым Жаром. В прозрачных загадочных недрах кристалла Светятся трепетно стайки существ, порождённых Творческой лаской космических сил, на планету Снова вернувшихся. Память о войнах и бедах Расы погибшей исчезла для новых созданий. Тянутся к свету с волнением стебли растений И беспокойно, тревожно мерцают в глубинах Образы будущих мыслей. Оживших стремлений Сонмы из космоса мчатся к Земле, задыхаясь Чаши цветов им навстречу раскрылись с порывом, С радостью пылкой обняли они восхищённо Нежных посланцев Единого, и сладострастья Боль пронизала таинственно душу растений. Радость внезапная вспыхнула — бабочек крылья Вместо цветов засверкали под ласковым солнцем, — Всё лучезарнее наша планета сияет. В чаще лесной исполинские кроны деревьев Начали пляску священную, нежно и тихо Шепчет ручей бесконечную сказку о жизни. В глуби морской угасает сияние солнца, Но обитатели вод в упоении нежном Страстно ласкают лучей голубых отраженья. В царстве воздушном кипящая жизнь насекомых Солнца лучи раздробила на тысячи вспышек. Крохотных звёзд мириады сияют на крыльях,

Светом покрылась планета — и новой звездою

В космосе гордо и мощно Земля загорелась.

С трепетным, светлым порывом творящие Духи

Над расцветавшей планетой помчались. Дельфинов

Стаи в глубинах и бабочек вихри в далёкий

Путь провожали посланцев Единого. Скоро

Он с восхищением взор Свой опустит на Землю

И трепеща, окрылёнм последняя Раса

Путь свой начнёт к растворенью в магическом танце.

С нежным томлением, гаснущим в бездне Вселенной

Ждала Земля завершенья космической драмы...

“К ПЛАМЕНИ”, поэма, Ор. 72

В мрачных и тёмных глубинах материи Время В тяжких оковах томилось. Гора пирамиды Весом своим исполинским течение мысли В медленный сон превратила. Магических знаков Сила дремала в подземных загадочных склепах. Но зародилось волненье в таинственных безднах, Скрытая радость сияньем своим разбудила Спящей материи глыбы. Сознанье и воля Вновь родились, и горящих стремлений потоки Из глубины понеслись к лучезарному свету, Что над землёй разгорался. Воодушевлённо В танце кружились бесплотные дети Вселенной. Огненных мыслей лавина и острые вспышки Молнийной воли планету насквозь пронизали. Бурная радость объяла последнюю Расу — Богом бессмертным земной человек становился! В ярком сиянии света звучали победно Исчезновения и зарожденья аккорды. И обнимает Вселенную чистое пламя Преображенья священного — нового мира Образ таинственный в вечности нежно сияет...

(из журнала “Новая эпоха” №2(25))