Одесский Дом-музей им. Н. К. Рериха

125-летию опубликования писем Е. П. Блаватской в Одессу

Е. П. Блаватская

«От нью-йоркского корреспондента»

Письма Е. П. Блаватской в одесскую газету «Правда»

1878 г.

Одесса

«Астропринт» 2003

В сборник вошли статьи Е. П. Блаватской, написанные ею в Нью-Йорке для одесской газеты "Правда" и опубликованные в 1878 г. В ста­тьях сохранены правописание и сокращения слов, встречающиеся в оригинале, которые по-своему характеризуют те времена.

Составители: О. В. Богданович, Е. Г. Петренко

Вступительная статья: О. В. Богданович

Приложение: Е. Г. Петренко

Научный редактор: канд. филол. наук Л. П. Ишуткина

Редакционная коллегия:

Е. Г. Петренко — руководитель Одесского Дома-музея им. Н. К. Рериха,

Е. С. Ляхова, Л.Ю. Шундяк, М. В. Мойсеенко

Материалы для публикации писем предоставлены издательством "Сиринъ", г. Москва

Издание сборника осуществлено при поддержке семьи Оплачко (Одесса)

На обложке фотография Е. П. Блаватской

© Одесский Дом-музей им. Н. К. Рериха, 2003

 

 

 

От Нью-Йоркского корреспондента "Правды"

После отъезда Елены Петровны Блаватской весной 1873 года из Одессы — из России — навсегда, её связь с Родиной не прерывалась. Она постоянно писала сюда, своим близким, друзьям.

1878 год. Апогей русско-турецкой войны. Через Одессу проходят транспорты, привозящие с театра военных действий раненых, а назад — свежие силы. Льётся кровь на Балканах.

В Одессе появляется новая газета с интересным для нас названием — "Правда". Это не та "Правда", к которой мы все привыкли. Одесская просуществует всего лишь три года. Но какие люди удостоят ее своим вниманием! Кроме известных журналистов, как, например, барон Икс, в "Правду" отдавали свои произведения Эмиль Золя, Альфонс Додэ, Виктор Гюго, приславший к годовщине выхода первого номера газеты поздравительное письмо: "От всего сердца посылаю слово ободрения честной и энергичной деятельности почтенных сотрудников газеты "Правда". Свет и Правда!" А из очень далекого и таинственного Нью-Йорка в газету писала её корреспондент — Елена Петровна Блаватская. Та самая — основательница Всемирного Теософского общества, цели которого: братство — без различия возраста, пола и вероисповеданий; сравнительное изучение всех религий с целью определения в них общих мест; научное рассмотрение и обоснование необыкновенных возможностей человека (телепатия, левитация, телепортация и т. п.).

Пять лет, как она покинула Одессу; три года, как создала Теософское общество; год, как издала "Разоблаченную Изиду", свою первую книгу, с которой пришла известность.

Первая публикация в "Правде" 23 февраля (7 марта) 1878 года, "Из-за моря, из-за синего океана", снабжена примечанием: "Под этим заглавием одна из известных в Америке писательниц будет помещать в "Правде" свои фельетоны об американской жизни".

Е. П. Блаватская присылает в Одессу очень большие, содержательные статьи, в которых весьма эмоционально описывается жизнь Америки, Нью-Йорка. Они помещаются в художественном отделе газеты, с постоянным названием "Из-за моря, из-за синего" и "Письма из Америки", с рубрикой "От Нью-Йоркского корреспондента "Правды", за подписью: Елена Блаватская. Она не скрывает своего имени: "Русским газетам, которые, описывая даже самые обыкновенные происшествия, имеют похвальную привычку ставить вместо собственного имени одни заглавные буквы, далеко еще до американской прессы. Трудненько выйдет тягаться с нею даже и тем из ваших газет, у которых ругательная фразеология торговок гнилыми яблоками так и просвечивает в каждой строке". Но... "Следуя мудрой политике мэра Нью-Йорка и уважая целомудренные чувства гг. одесситов, мы не станем выносить уж слишком грязного сора из избы".

Быть может, она впервые творит как публицист. Образы, представленные ею, потрясают. Её кредо — натурализм, цель — показать правду, рассказать то, что знает (всю жизнь страдала жаждой знаний, вся жизнь в горении и гонениях).

Она помнит об Одессе и об одесситах, эти статьи написаны только для одесской "Правды": "Может быть и у вас, в Одессе найдутся такие ораторы — "долой старину, подавай новь"? — а у нас так они развелись — хуже колорадского жука".

Она красочно описывает убийства и грабежи, эпидемии и курьезы. Один из них — надпись на гробовой плите одной из могил древнейшего кладбища Нью-Йорка: "Под сим сводом погребен Петрус Стювезанс, бывший генерал-капитан и губернатор-аншеф Амстердама, в Новом Нидерланде, ныне называемом Нью-Йорком. Он был великим грешником, вором и грабителем сирот и вдов; но — перед смертью покаялся и ныне пьет из чаши агнца".

"Если кто желает познакомиться с социальной жизнью в Америке наглядно, то пусть представит ее себе в виде длиннейшей лестницы и затем поставит по ней гуськом трех граждан. № 1, стоя на верхней перекладине, с умилением взирает ввысь на собственные миллионы. Гражданин № 2 лижет подошвы сапог № 1 и вместе с тем делает тычка в зубы собственной обувью № 3, ползущему вслед за ним. Картина вернейшая".

"Я лично знакома с одной весьма уважаемой дамою, "приятной во всех отношениях", которая была замужем и разведена пять раз, а на прошлой неделе вышла замуж за шестого счастливца. Но главная прелесть курьёза состоит в том, что каждый из этих пяти живых покойников обязан по закону выплачивать ей (алименты). Развод она получала за "оскорбление чувств"... Таким образом, моя знакомая ежемесячно ездит собирать доход с мужей, как другие собирают его с домов. Эта дама одна из главнейших дам-патронесс "общества красного полумесяца и креста".

Но самая интересная, на мой взгляд, статья, присланная в одесскую "Правду" Е. П. Блаватской, — это статья об изобретателе фонографа Томасе Эдисоне.

Она была лично знакома с инженером, они дружат (статья записана с его слов). Ему 31 год. В двадцать лет он уже усовершенствовал телефон и телеграф. В тридцать изобрел фонограф, инструмент, способный собирать и задерживать любые звуки, воспроизводить их и дублировать.

"Применив фонограф к практическому воспитанию детей, мы в нем найдем верного и послушного репетитора учителей иностранных языков с правильным акцентом".

"Фонографическая библиотека. Книги и брошюры в 40000 слов умещаются на едином металлическом листе в 10 квадратных вершков, становятся уже более, нежели вероятными".

"Мы обещаем, говорит Эдисон, детям игрушки, подобные которым еще не виделись с сотворения мира. Куклы будут разговаривать". "Часы будут объявлять о времени дня".

"Он теперь работает над усовершенствованием следующего: заставляет телеграф записывать автоматически каждое передаваемое им слово и затем повторять депешу голосом посылающего".

Ещё одна связь с Одессой... И ещё — штрих, характеризующий личность писательницы. Как отмечает современная исследовательница жизни Е. П. Блаватской Мэри К. Нэф, деньги, заработанные ею за статьи в русских газетах, а также первые выручки за публикацию "Разоблаченной Изиды" Елена Петровна отсылает в Одессу и Тифлис для раненых солдат и их семей.

В начале лета 1878 года, в личном письме своему другу, тете, Н. А. Фадеевой, уже давно проживавшей в Одессе, Е. П. Блаватская пишет: "Последние два раза я отослала Добровольскому в общей сложности семь статей. Три из них он вернул, а от последних двух тоже отказался. Таким образом, я потеряла пять статей или более 200 рублей; он просил у меня по две статьи в месяц. Но даже за две опубликованные статьи он так и не заплатил. Какая свинья! Я больше не напишу для него ни строчки".

Елена Петровна недовольна редактором "Правды". Её статья об Эдисоне опубликована 23 мая (4 июня) 1878 г., но, очевидно, не полностью: "Конечно же, Эдисон сдержал свои обещания. Этот глупый Добровольский выбросил из моей статьи самое интересное".

Жаль, не узнать нам, что обещал Эдисон. И всё-таки Е. П. Блаватская несправедлива к И. Ф. Доливо-Добровольскому. В конце концов, семь ее статей были опубликованы именно в его газете.

В дневниках теософского общества рукой Г. Олькотта сделаны следующие записи:

"1878... 7 февраля. 2 письма из Одессы от Н. А. Фадеевой. 4 фельетона Е. П. Б. безвозвратно пропали. Просит написать еще... 11 февраля... Отправила... три фельетона для "Правды", письмо и фотографии Н. А. Фадеевой, все это застраховав... 1 ноября... Е. П. Б. закончила свою статью для "Правды".

18 декабря 1878 г. Е. П. Блаватская и полковник Олькотт отплыли из Нью-Йорка в Индию. Нью-Йоркский корреспондент "Правды" перестал существовать... Целых десять страниц посвятил истории одесской "Правды" Александр Дерибас в книге "Старая Одесса":

"Редактор-издатель газеты "Правда" (она просуществовала с 1 октября 1877 года по 1 ноября 1880 года) Иосиф Флорович Доливо-Добровольский был человек замечательный. Замечательный, прежде всего, своей красотой... Отставной офицер лейб—гвардии, не помню, то ли уланского или кирасирского полка, он и в пожилые годы сохранил ту пару великолепных белокурых усов, те белые зубы и тот открытый светлый лоб, которые в молодости выдвинули его в ряды первых красавцев гвардии... Добродушный, добрейший и бесхарактерный Иосиф Флорович с трудом решился на издательство в Одессе газеты "Правда", но когда решился, то поспешил установить в ее редакции товарищеское, коллегиальное начало, что значительно облегчало его личную в ней деятельность...

Писал в "Правде" и Евгений Марков, а затем, однажды, Всеволод Крестовский (рассказ "Бакшиш")... Имелись в "Правде" опытные корреспонденты: П. Гросул-Толстой на театре военных действий... и живой и юркий Борис Чивилев в Париже. Этот Чивилев умудрился заинтересовать в судьбе "Правды" таких крупных корифеев французской литературы, как Эмиль Золя (позволившего печатать в Одессе одновременно с Парижем свой роман "Une page d’Amore"), Альфонса Додэ, приславшего "Правде" несколько неизданных рождественских рассказов, и даже Виктора Гюго...

"Правда" была живою, отзывчивою и открыто прогрессивною газетою".

Когда в газету пришел работать скандально известный фельетонист Барон Икс (С. Т. Герцо-Виноградский), сотрудники старой редакции в знак протеста покинули ее.

Усталый, растерянный И. Ф. Доливо-Добровольский в мае 1880 года покинул газету и перешел на государственную службу. Без него газета окончательно зачахла.

Между прочим, иностранным отделом в период сотрудничества газеты с Е. П. Блаватской заведовали сначала Г. Е. Афанасьев, затем А. С. Попандопуло, и, очевидно, этим господам должна была адресовать свои претензии Е. П. Б.

"Правда" отдала долг Елене Блаватской, напечатав о ней статью в № 35 от 6 (18) февраля 1880 года в разделе "Калейдоскоп". Под статьей не было подписи:

"ЕЛЕНА БЛАВАТСКАЯ, одна из наших соотечественниц, с которой читатели наши отчасти знакомы по ее корреспонденциям из Америки, помещавшимся в "Правде", — личность интересная по своему многостороннему образованию, по знанию многих восточных языков, наконец, по своей жизни, полной приключений и увлечений, испытанных в обоих полушариях нашей планеты и не прерывающихся до сего времени. Прошлым летом она по приезде в Индию подверглась, вместе с сопутствующим ей американским полковником Олькоттом преследованиям со стороны англо—индийских властей, заподозривших в г-же Блаватской и в почтенном американце русских шпионов. Прошло много времени, прежде чем подозрительные бриты убедились в своей грубой ошибке и извинились перед ее жертвователями...

The Pioneer сообщил публике, что полиции отдано строжайшее приказание не беспокоить приезжих теозофистов... Мало того, г. Олькотт мог беспрепятственно устраивать публичные митинги, на которых излагалась цель общества теозофистов, состоявшая, по их словам, в искании истины во всех ее проявлениях, т. е. истины научной, религиозной, нравственной и т. д. Присутствовавшие индусы, видевшие до сих пор со стороны европейцев и англичан по преимуществу лишь одно презрение ко всему туземному, оставались приятно пораженными и изумленными речами Олькотта, которые повлияли также на перемену воззрений и у англичан-завоевателей. Последние, вместе с Олькоттом и г-жой Блаватской, принялись за изучение религиозных тайн и таинств индусов. Для этого пришлось, однако, отправиться в глубь страны, где путешественники нашли радушный прием у индусских философов-теологов. Прибавим в заключение, что особенное отношение г-жи Блаватской и г. Олькотта к верованиям индусов приводит последних в восторг при появлении в какой-либо местности этих иноземцев, относящихся к индусам с полным уважением". Время идет, объединяя всех и обогащая культуру.

... Идея единства прошлого, настоящего и будущего была позже выражена в "Знамени мира", предложенном Н. К. Рерихом как символ защиты культурных ценностей от уничтожения во время войн.

Еще и сейчас, спустя 120 лет, человечество не смогло дорасти до воплощения в жизнь древних и очевидных человеколюбивых идей, но наоборот, делает всё, чтобы разделить и унизить народы, указать каждому свое место, воздать каждому за его веру. И главное — различать: по иерархии, по возрасту, по религии, по языку...

Достаточно забыть прошлое, чтобы никогда не наступило будущее.

Ольга Богданович.

 

Елена Петровна Блаватская

Биография

Вся окруженная любовью

и ненавистью партий,

В летописях мировой истории

личность её грядет бессмертная.

Шиллер

ГЛАВА 1.

Первый период жизни Е. П. Блаватской.

Трудно себе представить что-либо необычайнее и несправедливее того упорного непонимания и даже враждебности, с которыми русское образованное общество продолжает относиться к своей гениальной соотечественнице — Елене Петровне Блаватской.

Прошло уже 18 лет со дня её смерти, а с основания ею Теософического Общества — более 30 лет, срок совершенно достаточный для того, чтобы вызвать серьезные расследования относительно деятельности и трудов той русской женщины, которая боролась с такой неукротимой силой против сковавшего человеческую мысль материализма, которая вдохновила столько благородных умов и сумела создать духовное движение, продолжающее расти, развиваться и оказывать влияние на сознание современников. Плоды её деятельности на виду, и только по ним можно сделать истинную оценку Е. П. Блаватской: она первая обнародовала сокровенные учения, на которых основаны всё религии, и первая сделала попытку дать религиозно—философский синтез всех веков и народов; она вызвала возрождение древнего Востока и создала международный братский Союз, в основу которого положено уважение к человеческой мысли, на каком бы языке она ни выражалась, широкая терпимость ко всем членам единой человеческой семьи и стремленье воплотить не мечтательный, а конкретный идеализм, проникающий все области жизни. Перед такими плодами должна бы умолкнуть всякая вражда и возникнуть глубокий интерес к необычайным силам той души, которая смогла дать такой могучий толчок человеческой мысли. А между тем, имя Е. П. Блаватской продолжает вызывать в России по-прежнему одно недоверие, и до сих пор не нашлось ни одного значительного голоса, чтобы сказать веское слово в пользу той, которая, по справедливости, должна быть славой и гордостью своей родины.

Из всех её литературных трудов, благодаря которым Западная Европа впервые познакомилась с сокровенными ученьями древнего Востока, в России только в прошлом году явился первый перевод её "Голоса Безмолвия", и до сих пор её литературное имя соединяется у нас только с очерками Индии, которые, под названием "Из пещер и дебрей Индостана", печатались в "Русском Вестнике", если не ошибаюсь, в начале восьмидесятых годов. И все, что мне удалось найти в русской литературе по поводу Елены Петровны, ограничивается враждебным памфлетом романиста Всеволода Соловьева "Разоблаченная жрица Изиды", его же статьи противоположного характера в "Ребусе" за июль 1884 г., да двумя статьями в словаре Венгеровой; одна из них — из третьих рук составленная биографическая статья, не имеющая никакой ценности, а другая — заметка Владимира Соловьева, основанная на чистейшем недоразумении, о котором речь впереди. Если к этому прибавить малоизвестный биографический очерк её родной сестры Веры Петровны Желиховской, напечатанный в "Русском Обозрении" в 1891 г., её же книгу, написанную в ответ на упомянутый памфлет Всеволода Соловьева, "Е. П. Блаватская и современный жрец Истины" и две её статьи в "Ребус" за 1881-82 г. — вот и все материалы на русском языке, касающиеся Е. П. Блаватской.

Несравненно приятнее было бы совсем не касаться названной книги Всеволода Соловьева, которая отмечена такой печатью предательства, что, читая ее становится неловко, словно сам участвуешь в очень нехорошем деле. Но она сыграла слишком роковую роль во мнении русского общества относительно Е. П. Блаватской; бойко и ярко написанная, она многими была прочтена, и так как очерненную Елену Петровну на родине совсем не знали и защититься из могилы она не могла, пущенная клевета обошла беспрепятственно всю Россию, и одни — из его книги, а другие — понаслышке от читавших ту же книгу стали утверждать, что Е. П. Блаватская — уличенная обманщица, и учение её, идущее из такого мутного источника, не может быть чистым. Но самое опасное в этой дурной книге то, что она опирается на "документы". Благодаря этому даже разборчивые люди, возмущенные тоном книги, все же подпадают под её влияние. Ценность главного документа, "Отчета Общ-ва Психических Исследований", мы разберем позднее, а теперь необходимо сказать несколько слов о приемах Всеволода Соловьева. Чтобы напасть с оскорбленьями на женщину, которая — по его же словам — относилась к недосмотру, издал свою статью в России и на русском языке, тогда как, по его же словам, похвальной целью этой книги было охранить доверчивых людей от губительного влияния Е. П. Блаватской. Поэтому нужно думать, что книга его назначалась не для русских, которые совсем не знали Е. П. Б. и не могли даже пользоваться её сочинениями и по условиям тогдашней цензуры, и потому, что они были написаны на английском языке, — а для тех, которые или уже подпали, или могли легко подпасть под её губительное влияние, т. е. для англичан. Но этого мало: надеясь, что его русская книга не дойдет до англичан, он сослался в ней на двух живых свидетелей: г-жу Купер-Ооклей и г-на Гебхарда, хорошо знавших Елену Петровну; но он ошибся в расчете, и они утверждают, что он ссылался на них ложно^[1]. Ввиду этого нужно с большой осторожностью относиться и к главному "документу" его книги, т. е. к письмам Е. П. Блаватской, большая часть которых приведена без всякой даты. Что стоило, при таком бесцеремонном отношении к истине, сделать легкие изменения, которые могли совершенно изменить смысл письма? Во всяком случае, всех, читавших книгу Соловьева, убедительно прошу во имя справедливости к русской женщине, горячо любившей свою родину, и к теософам всего Мира, которым дорого её имя, прочесть ответ В. П. Желиховской "Е. П. Блаватская и современный жрец Истины" и книгу А. Безант "H. P. Blavatsky and the Masters of Wisdom". Последняя книга — подробное, подкрепленное многочисленными живыми свидетелями расследование на месте, т. е. в Адьяре, наделавшего когда-то много шума следствия г-на Ходжсона, напечатанного в отчете Общества для Психических Исследований.

Когда мне пришлось впервые познакомиться с Теософией, а затем и с главным трудом Е. П. Блаватской The Secret Doctrine, меня сразу поразило полное несоответствие между развернувшейся передо мной большой величиной и тем, до странности неподходящим, представлением, которое упорно сохраняется в русском обществе как относительно самого теософического движения, так и относительно его создательницы.

Это вызвало во мне решимость как можно основательнее познакомиться с её жизнью и трудами и выяснить, насколько возможно, истинный образ той, которая сумела вызвать к себе все оттенки человеческих чувств, от обожания до ненависти, от глубокого почитания до презрительной насмешки включительно. С тех пор прошло несколько лет, и мне не только удалось познакомиться, приблизительно, со всем, что было написано о ней, но и лично узнать наиболее значительных из её учеников, как А. Безант, Джорж Мид, г-жа Купер-Ооклей, Бертрам Китлей, Гюббе-Шлейден и др. Одновременно с этим я продолжала изучать её сочинения и многочисленные комментарии к её "Тайной Доктрине", из которых образовалась обширная литература на трех европейских языках. И чем более я знакомилась со всеми материалами, тем яснее становилось для меня, что для истинной биографии Е. П. Блаватской, которая передала бы её верный образ, время еще не пришло. Её необыкновенная психическая организация, проявлявшая такие силы, которые у огромного большинства людей находятся еще в скрытом состоянии, — настолько опередила тип современного интеллигентного человека, что разгадать ее вполне и безошибочно определить её свойства будет в состоянии лишь психология будущего. История говорит, что и прежде появлялись от времени до времени люди, одаренные неведомыми для остальных людей силами, как Калиостро, Яков Боме, Сведенборг и др., но разница между ними и г-жой Блаватской огромная: те жили в иные времена, когда общение между людьми было медленное и трудно проверяемое, а критический анализ находился еще в зачатке, и до нас могли дойти только смутные легенды об их чудесных силах. Елена Петровна появляется на сцене жизни в такое время, когда умственное общение обегает земной шар с необычайной быстротой, когда каждое сколько-нибудь выдающееся явление делается немедленно достоянием всего Мира; и жила Елена Петровна — последовательно в трех частях света — совершенно открыто, принимала у себя всех, кто только желал ее видеть, была лично известна множеству людей всех национальностей и профессий. Ее знали многие ученые Америки, Азии и Европы. И сама она, и её жизнь, и её так называемые чудеса, были у всех на виду. Замолчать ее или отделаться смутными легендами было уже невозможно. Но и до сих пор мало кто сознает, что не только принесенные ею с Востока учения, но и она сама, её личность, её необычайные психические свойства представляют для нашей эпохи явление величайшей важности. Она — не теория, а факт. И факт этот говорит слишком настоятельно, что наука должна широко раздвинуть свои границы, принять в свои пределы не только физические, но и сверхфизические явления и рядом с эволюцией формы признать и эволюцию психическую и духовную, или же — сложить оружие и объявить себя бессильной перед явлениями высшего порядка. С этой точки зрения, т. е. как явление, по внутренним своим свойствам далеко опередившее свое время и дающее глубоко интересные указания на будущие линии человеческого развития, Елена Петровна должна бы представлять огромный интерес для современных психологов; как этот интерес проявился в действительности, мы увидим далее из отчета "ученого" Общества Психических Исследований; иного проявления со стороны присяжных ученых во всех собранных мною материалах мне не попадалось.

Когда сталкиваешься с воспоминаниями и отзывами знавших Елену Петровну людей, как друзей, так и врагов, или когда расспрашиваешь живых свидетелей её жизни, более всего поражаешься разнообразию их мнений, словно перед вами проходит не одна, а множество личностей с одним и тем же именем "Елена Петровна Блаватская". Для одних она — великое существо, открывающее Миру новые пути, для других — вредная разрушительница религий, для одних — увлекательная и блестящая собеседница, для других — туманная толковательница непонятной метафизики; то великое сердце, полное безграничной жалости ко всему страдающему, то душа, не знающая пощады, то ясновидящая, проникающая до дна души, то наивно доверяющая первому встречному; одни говорят о ее безграничном терпении, другие — о её необузданной вспыльчивости и т. д., до бесконечности. И нет тех ярких признаков человеческой души, которые бы не соединялись с именем этой необыкновенной женщины.

Никто не знал ее всю, со всеми её свойствами. Одиночество её доходило до того, что даже самые близкие, дорогие люди относились с недоумением и даже с недоверием к её свойствам. Трагизм этого одиночества бросается в глаза, когда читаешь биографический очерк, написанный её горячо любимой сестрой: рядом с добрым чувством сколько в нем недоумения, а порой и смущенья, сколько вынужденного доверия только потому, что она видела "неопровержимые доказательства"... и какое удивление прорывается у этой любящей сестры, когда она встречается с очень высокой оценкой её личности... как ей хочется извиниться и сказать: "Ну, это уж слишком!"

И это вполне естественно. Свойства её выходили из обычного уровня настолько, что были слишком чужды для огромного большинства. Кто—то сказал про нее, что "она поднималась на высоты, где способны парить одни орлы человечества, и кто не в силах был подняться вместе с ней, тот видел лишь пыль ее подошв". Даже ближайший ее сотрудник и помощник, полковник Олькотт, признается в своем дневнике, что, несмотря на многие годы совместной жизни, он до конца не мог ответить на часто задаваемый себе вопрос: "Кто была Елена Петровна?". До того не поддавалась никаким установленным определениям ее многогранная натура, до того необычайны были многие её свойства и проявления. Но в некоторых определениях сходятся все, знавшие её: все утверждают, что она обладала необычайной душевной силой, подчинявшей себе всё окружающее, что она была способна на невероятный труд и сверхчеловеческое терпение, когда дело шло о служении идее, об исполнении воли Учителя; и также единодушно сходятся все на том, что она обладала поразительной, не знавшей границ искренностью. Искренность эта сказывается в каждом проявлении ее пламенной души, никогда не останавливающейся перед тем, что о ней подумают, как отнесутся к её словам и поступкам, она сказывается в необдуманных выражениях ее писем, она сквозит в каждой подробности её бурной многострадальной жизни. Искренность ее и доверчивость доходили до размеров совершенно необычайных для души, собравшей такое небывалое в истории разнообразие жизненного опыта: начиная с впечатлений светской русской девушки времен крепостного права и затем — совершенно сказочных переживаний в Индии и Тибете в роли ученицы восточных мудрецов, до не менее необычайного положения духовного Учителя и провозвестника древней Мудрости среди высококультурных англичан в самом трезвом из европейских центров — Лондоне.

Одна из черт Елены Петровны, которая для близких людей представляла необыкновенную привлекательность, но в то же время могла сильно повредить ей, был ее меткий блестящий юмор, большей частью, добродушный, но иногда и задевавший мелкие самолюбия.

Знавшие её в более молодые годы вспоминают с восторгом её неистощимо веселый, задорный, сверкающий остроумием разговор. Она любила пошутить, подразнить, вызвать переполох. Её племянница, Надежда Владимировна Желиховская, сообщает: "У тети была удивительная черта: ради шутки и красного словца она могла насочинить на себя что угодно. Мы иногда хохотали до истерики при её разговорах с репортерами и интервьюерами в Лондоне. Мама её останавливала "Зачем ты все это сочиняешь?" — "А ну их, ведь все они голь перекатная, пусть заработают детишкам на молочишко!" — А иногда и знакомым своим теософам в веселые минуты рассказывала, просто для смеха, разные небывальщины. Тогда мы смеялись, но с людской тупостью, которая шуток не понимает, из этого произошло много путаницы и неприятностей". Не только "неприятностей", но, весьма возможно, что из тех, которые не понимают шуток, бывали и задетые её шутками, и те переходили в лагерь ее врагов.

Врагов ее можно разделить на две категории: на врагов ее учения и на личных недоброжелателей. Из числа первых самыми ярыми были миссионеры, жившие в Индии, влияние которых подрывалось ее стремлением объединить в общем эзотеризме все древнеарийские верования и доказать происхождение всех религий из единого божественного источника. Наряду с миссионерами, врагами ее были и правоверные спириты, учение которых она подрывала и в многочисленных статьях, и в устных беседах, никогда не стесняясь — по своему обыкновению — в выражениях. Её личными врагами была и та часть английского общества в Индии, которую она уже по свойству своей свободолюбивой, ненавидящей этикет натуры должна была шокировать и которая не могла ей простить, что она предпочитала презренных в её глазах индусов; кроме того, ее врагами являлись и все те, которые подходили к ней с корыстными целями, неудовлетворенные в своём желании получить от неё оккультные знания, благодаря которым она проявляла свои "чудеса", — уходили от неё с затаенной враждой. Результатом всей этой вражды и появился нагремевший так сильно процесс Куломб — Паттерсон — Ходжсон. Но о нем речь впереди, а теперь я приведу вкратце те биографические данные, которые мне удалось проверить благодаря любезному содействию её ближайших родственников.

Всю жизнь ее можно разделить на три ясно разграниченных периода: детство и отрочество со дня рождения в 1831 г. и до замужества в 1848 г. составляют первый период; второй — таинственные годы, по поводу которых не имеется почти никаких определенных данных, — длившийся с четырехлетним перерывом, когда она приезжала к своим родственникам в Россию, более двадцати лет, начиная с 1848 года по 1872 год, и третий период — с 1872 года до смерти, — проведенный в Америке, Индии, а последние шесть лет — в Европе среди многочисленных свидетелей, близко знавших Елену Петровну. Относительно этого последнего периода существует много биографических очерков и статей, написанных близко знавшими её людьми.

Гораздо труднее составить себе ясное представление о детстве Елены Петровны. Из двух книг её родной сестры В. П. Желиховской — "Как я была маленькая" и "Мое отрочество", в которых она описывает свою семью, — нельзя вынести почти никакого представления о характере и переживаниях Елены Петровны в детстве. Объясняется это отчасти тем, что Вера Петровна была моложе на четыре года и не могла сознательно наблюдать за сестрой, которая, судя по её же рассказам, как старшая жила совершенно отдельной жизнью; кроме того, в 30 -х годах прошлого столетия, когда протекало детство обеих сестер, на сверхнормальные психические силы ребенка должны были смотреть как на нечто очень нежелательное, и от других детей той же семьи они должны были тщательно скрываться. Другой источник, книга Синнетта Incidents in the life of Madame Blavatsky, дает несколько очень интересных подробностей, но автор писал свою книгу, основываясь на случайных рассказах Елены Петровны, и насколько верно он запомнил и точно передал её слова, это проверить трудно.

Из сверстниц Елены Петровны — её родная тетка, Надежда Андреевна Фадеева, которая только на три года старше Елены Петровны и жила с ней в самой интимной близости, когда обе были еще детьми; она подтверждает необыкновенные явления, окружавшие Елену Петровну в детстве, и в письме^[2], помеченном "Одесса, 8-20 мая 1877 г.", она высказывается так: "Феномены, производимые медиумическими силами моей племянницы Елены, — чрезвычайно замечательны, истинные чудеса, но они не единственные. Много раз слышала я и читала в книгах, относящихся к спиритуализму, и священных и светских, поразительные отчеты о явлениях, схожих с описываемыми Вами, но то были отдельные случаи. Но столько сил, сосредоточенных в одной личности, соединение самых необычайных проявлений, идущих из одного и того же источника, как у неё, это, конечно, небывалый случай, возможно, и не имеющий равных себе. Я давно знала, что она владеет величайшими медиумическими силами, но когда она была с нами, силы эти не достигали такой степени, какой они достигли теперь. Моя племянница Елена совсем особое существо и ее нельзя сравнивать ни с кем. Как ребенок, как молодая девушка, как женщина, она всегда была настолько выше окружавшей ее среды, что никогда не могла быть оцененной по достоинству. Она была воспитана, как девушка из хорошей семьи, но об учености не было даже и речи. Но необыкновенное богатство её умственных способностей, тонкость и быстрота её мысли, изумительная легкость, с которой она понимала, схватывала и усваивала наиболее трудные предметы, необыкновенно развитый ум, соединенный с характером рыцарским, прямым, энергичным и открытым, — вот что поднимало ее так высоко над уровнем обыкновенного человеческого общества и не могло не привлекать к ней общего внимания, следовательно, и зависти, и вражды всех, кто в своем ничтожестве не выносил блеска и даров этой поистине удивительной натуры"...

Физическая наследственность Елены Петровны интересна в том отношении, что среди её ближайших предков были представители исторических родов Франции, Германии и России. По отцу она происходила от владетельных Макленбургских князей Hahn von Rotten — происходила от владетельных Макленбургских князей Hahn von Rotten — stein — Hahn. Co стороны матери прабабушка Елены Петровны была урожденная Бандре- дю-Плесси — внучка эмигранта гугенота, вынужденного покинуть Францию вследствие религиозных гонений. Она вышла в 1787 году замуж за князя Павла Васильевича Долгорукого, и дочь их, княжна Елена Петровна Долгорукая, в замужестве за Андреем Михайловичем Фадеевым, была родная бабушка Елены Петровны и сама воспитывала рано осиротевших внучек. Она оставила по себе память замечательной и глубоко образованной женщины, необыкновенной доброты и совершенно исключительной для того времени учености; она переписывалась со многими учеными, между прочим, с президентом Лондонского Географического Общества Мурчисоном, с известными ботаниками и минералогами, один из которых (Гомер-де-Гель) назвал в честь её найденную им ископаемую раковину Venus-Fadeeff. Она владела пятью иностранными языками, прекрасно рисовала и была во всех отношениях выдающейся женщиной. Дочь свою, Елену Андреевну, рано умершую мать Елены Петровны, она воспитывала сама и передала ей свою талантливую натуру; Елена Андреевна писала повести и романы под псевдонимом Зинаиды Р. и была очень популярна в начале сороковых годов; её ранняя смерть вызвала всеобщее сожаление, и Белинский посвятил ей несколько хвалебных страниц, назвав ее русской "Жорж Занд". О семье Фадеевых мне пришлось много слышать от Марьи Григорьевны Ермоловой, обладавшей необыкновенно отчетливой памятью и знавшей хорошо всю семью, когда последняя жила в Тифлисе, где муж г-жи Ермоловой был губернатором в сороковых годах. По её отзывам, юная тогда Елена Петровна была блестящая девушка, но крайне своевольная, никому и ничему не подчинявшаяся, а семья её дедушки пользовалась прекрасной репутацией, и бабушку Елены Петровны ставили так высоко за её выдающиеся качества, что "невзирая на то, что сама она ни у кого не бывала, весь город являлся к ней на поклон". У Фадеевых, кроме дочери Елены, вышедшей замуж за артиллерийского офицера Ган, и другой дочери, в замужестве Витте, были еще дочь Надежда Андреевна, живущая в настоящее время в Одессе, и сын Ростислав Андреевич Фадеев^[3], которых Елена Петровна так горячо любила, что, по мнению её биографа Олькотта, они и её сестра Вера Петровна Желиховская с детьми были её единственной привязанностью на земле.

В семье своего дедушки Фадеева рано осиротевшая Елена Петровна провела большую часть детства — сперва в Саратове, где он был губернатором, а позднее в Тифлисе. Судя по тому, что дошло до нас, детство её было чрезвычайно светлое и радостное. На лето вся семья переезжала на губернаторскую дачу — большой старинный дом, окруженный садом, с таинственными уголками, прудком и глубоким оврагом, за которым темнел спускавшийся к Волге лес. Вся природа жила для пылкой девочки особой таинственной жизнью; часто разговаривала она с птицами и животными, а когда наступала зима, необыкновенный кабинет ее ученой бабушки представлял такой интересный мир, который способен был воспламенить и не такое живое воображение. В этом кабинете было много диковинных вещей: стояли чучела разных зверей, виднелись оскаленные головы медведей и тигров, на одной стене пестрели, как яркие цветы, прелестные маленькие колибри, на другой — как живые — сидели совы, соколы и ястребы, а над ними, под самым потолком, распростер крылья огромный орел. Но страшнее всех был белый фламинго, вытягивавший длинную шею совсем как живой. Когда дети приходили в бабушкин кабинет, они садились на набитого черного моржа или на белого тюленя, и в сумерки им казалось, что все эти звери начинали шевелиться, и много страшных и увлекательных историй рассказывала про них маленькая Елена Петровна, особенно про белого фламинго, крылья которого казались обрызганными кровью. Кроме особенно живой связи с природой, которую видели все, были в её детстве явления, видимые только для неё одной. С самого раннего детства перед ясновидящей девочкой появлялся величественный образ Индуса в белой чалме, всегда один и тот же, и она знала его так же хорошо, как и своих близких, называла своим Покровителем, утверждая, что именно он спасал ее в минуты опасности. Один из таких случаев произошел, когда ей было около 13 лет: лошадь, на которой она каталась верхом, испугалась и понесла; девочка не смогла удержаться и, запутавшись ногой в стремени, повисла на нем, но вместо того чтобы разбиться, она ясно почувствовала чьи-то руки вокруг себя, которые поддерживали ее до тех пор, пока лошадь не была остановлена. Другой случай произошел гораздо раньше, когда она была совсем еще крошкой. Ей очень хотелось рассмотреть картину, висевшую высоко на стене и завешанную белой материей. Она просила раскрыть картину, но просьба её не была уважена. Раз, оставшись в этой комнате одна, она придвинула к стене стол, втащила на него маленький столик, а на столик поставила стул, и ей удалось на все это вскарабкаться; упираясь одной рукой в пыльную стену, другой она уже схватила уголок занавески и отдернула ее, но в это мгновенье потеряла равновесие, и больше она ничего уже не помнила. Очнувшись, она лежала совершенно невредимая на полу, оба стола и стул стояли на своих местах, занавеска перед картиной была задернута, и единственным доказательством, что все это произошло наяву, был след, оставшийся от её маленькой руки на пыльной стене, пониже картины.

Таким образом, детство и юность Елены Петровны протекли при очень счастливых условиях в просвещенной и, по всем признакам, очень дружной семье, с гуманными традициями и чрезвычайно мягким отношением к людям. Замужество её на 18-м году с человеком сравнительно пожилым и нелюбимым, с которым она не могла иметь ничего общего, объясняется, вернее всего, желанием вырваться на волю. Если представить себе условия жизни русской девушки тех времен в провинциальном "высшем свете", хотя бы и в самой хорошей семье, со всеми предрассудками и стеснительным этикетом, каким должно было отличаться тогдашнее общество, нетрудно понять, до чего эти условия должны были давить такую пламенную, рвущуюся из всяких рамок, вольнолюбивую натуру, какою должна была обладать молодая Елена Петровна. Последующее только подтверждает это предположение: через три месяца после свадьбы Елена Петровна бежала от мужа, и этим бегством заканчивается первый период её жизни и начинается второй, который весь состоит из бесконечных скитаний по морям и сушам — то в одной части света, то в другой.

Г Л А В А II.

Второй период.

Если взять географическую карту и отмечать на ней передвижения Елены Петровны за период с 1848 по 1872 г., получится такая картина: с 1848 по 1851 г.^[4] — путешествие по Египту, Афинам, Смирне и Малой Азии; первая неудавшаяся попытка проникнуть в Тибет; в 1851 году (дата дана в её собственных заметках) она едет в Англию, и там происходит её первая встреча с Учителем, который являлся ей в детстве и которого она звала своим Покровителем; с 1851 по 1853 г. — путешествие по южной Америке и переезд в Индию; вторая неудавшаяся попытка проникнуть в Тибет и возвращение через Китай и Японию в Америку; с 1853 по 1855 или 1856 г. — странствования по Северной и Центральной Америке и переезд в Англию; от 1855 или 1856 по 1858 г. — возвращение из Англии через Египет в Индию и третья неудавшаяся попытка проникнуть в Тибет. Вот здесь является противоречие: граф. Вахтмейстер, ближе всех стоявшая к Елене Петровне в последние годы её жизни, в своей речи, произнесенной в Теософ. об-ве в Лейпциге 30 сентября 1899 г., передавала, что первое её путешествие в Тибет произошло в 1856 г.^[5] В декабре 1858 г. Елена Петровна появляется неожиданно в России у своих родных и остается сперва в Одессе, а потом в Тифлисе до 1863 г. В 1864 году она проникает наконец в Тибет, оттуда уезжает на короткое время (в 1866 г.) в Италию, затем снова в Индию и, через горы Кумлун и озеро Палти, снова в Тибет. В 1872 г, она едет через Египет и Грецию к своим родным в Одессу, а оттуда, в следующем, 1873 г., уезжает в Америку, и этим кончается второй период её жизни.

Всматриваясь в это 20-летнее скитание (если вычесть 4 года, проведенные с родными) по земному шару, совершенно бесцельное с виду, так как мы имеем дело не с ученым изыскателем, а с женщиной, не имевшей никаких определенных занятий, — единственным указателем на истинную цель является снова и снова возобновляющиеся попытки проникнуть в Тибет. Помимо этого указания, не существует никаких определенных сведений об этом периоде её жизни. Даже горячо любимые ею родственницы, её сестра и тетка, с которыми ее связывала самая нежная дружба, и те не знали ничего определенного об этой эпохе её жизни. Одно время они были уверены, что её нет уже в живых.

В воспоминаниях Марии Григорьевны Ермоловой^[6], лично знавшей все обстоятельства девичьей жизни Елены Петровны, есть одна подробность, не упоминаемая нигде, которая могла сыграть большую роль в её судьбе. Одновременно с Фадеевыми в Тифлисе жил родственник тогдашнего наместника Кавказа, кн. Голицын, который часто бывал у Фадеевых и сильно интересовался оригинальной молодой девушкой. Он слыл, по словам г-жи Ермоловой, "не то за масона, не то за мага или прорицателя"^[7].

Непосредственно за отъездом кн. Голицына из Тифлиса последовало неожиданное решение Елены Петровны выйти замуж за совершенно неподходящего для неё пожилого Блаватского. Если сопоставить эти обстоятельства и последующее бегство из дома мужа через три месяца после свадьбы, можно с большой вероятностью предположить, что в разговорах с "магом" кн. Голицыным, следовательно, с человеком, сведущим в области медиумизма и ясновидения или, по крайней мере, интересующимся подобными явлениями, Елена Петровна могла получить много указаний, которые и подействовали на её решение во что бы то ни стало вырваться из стеснительных условий светской девичьей жизни. Весьма вероятно, что она рассказала заинтересованному собеседнику о своих видениях и о своем Покровителе и получила от него ряд указаний, может быть, и адрес того египетского копта, о котором упоминают как об её первом учителе по оккультизму. Подтверждением этому служит и то обстоятельство, что, доехав до Керчи со своими слугами, Елена Петровна отсылает их под выдуманным предлогом с парохода и вместо того чтобы ехать к отцу, как предполагали её родственники и слуги, отправляется на Восток в Египет и путешествует не одна, а со своей знакомой — гр. Киселевой. Возможно, что встреча их была случайная, но возможно, что было и предварительное соглашение. Если мое предположение верно, весь характер её исчезновения на Восток совершенно меняется: вместо бесцельного искания приключений является определенное стремление к намеченной цели.

Через три года происходит самое важное событие этой эпохи её жизни: первая встреча с Учителем. Об этой встрече, которая произошла в Лондоне в 1851 г., упоминают Олькотт, гр. Вахтмейстер и г-жа Безант.

Все значение этой встречи выясняется лишь в связи с героическим характером пламенной, никогда не слабевшей, преодолевавшей все препятствия, верной до последнего вздоха преданности её своему Учителю. Эта преданность, раскрывающая весь размер её души, и была тем ярко зажженным маяком, который направлял все действия её последующей жизни. При свете этого маяка все её скитания, вся необычайность её переживаний, её снова и снова возобновлявшиеся попытки проникнуть в Тибет, где она надеялась приблизиться к нему, все это получает совершенно новый, глубокий смысл.

Её враги, а также и все судящие по одним видимостям, предполагают, что таинственность её жизни скрывает за собой нечто предосудительное, иначе "почему бы её жизнь не была открытой, как у всех добрых людей"? Да, ей было что хранить в тайне, но не пошлые искания приключений наполняли эту таинственную часть её жизни, а неукротимая тяга большой души к большой цели.

Чтобы верно понять эту сторону её жизни, необходимо знать, что такое "ученичество", в чем оно состоит, какого рода обязательства оно налагает на ученика и каково на Востоке отношение ученика оккультной школы к своему Учителю.

Без приблизительного хотя бы понятия об этих вещах невозможна верная оценка жизни Елены Петровны, которая, несомненно, была ученицей высоких адептов восточной Мудрости (Brahma-Vidya).

Для европейцев, утерявших всякое понятие об эзотеризме, представляется какой-то сказкой самое существование восточных Учителей, живущих совершенно особой жизнью, где-то среди неприступных Гималаев, никому неведомых, кроме горсти теософов—мечтателей. Но это представление совершенно меняется, когда начинаешь знакомиться с внутренним смыслом религиозных учений Индии. Разница умственной и духовной жизни материалистического Запада и мистического Востока очень глубока, и непонимание со стороны Запада самых существенных особенностей Востока вполне естественно. На Востоке никто не сомневается в существовании высоких адептов божественной Мудрости. В газете Boston Courier от 18 июля 1886 г., как раз по поводу обвинения Елены Петровны в фиктивности её общения с несуществующими Учителями Мудрости, появился протест, подписанный семьюдесятью пандитами из Негапатама, рассадника знатоков древних религиозных учений Индии, в котором они утверждают, что "Махатмы или Садху не измышление г-жи Блаватской, а Высшие Существа (Superior Beings), в существовании которых никто из просвещенных Индусов не сомневается, которых знали наши деды и прадеды, с которыми и в настоящее время многие Индусы, ничего общего с теософическим обществом не имеющие, находятся в постоянных сношениях"^[8]. Это — свидетельство ученых Востока. Но и западные ученые, по крайней мере, наиболее передовые, не отрицают возможности сверхнормальных психических способностей, которые у большинства людей находятся в проявления; а если это так, совершенно нелогично отрицать возможность все более и более высоких ступеней психической и духовной эволюции, следовательно, и появления таких "Высших Существ", душевные силы и свойства которых еще неведомы на нашей низшей ступени развития. Многих смущает тайна, окружающая их. Но на это существуют важные причины, из числа которых наиболее понятной для европейского ума должно быть естественное утончение всей нервной системы; в какой степени такая утонченная организация должна страдать от наших современных условий жизни, это поймут все, обладающие "тонкими нервами". Если взять ту же чувствительность, только в неизмеримо усиленной степени, нетрудно представить себе предел, за которым шумы и вибрации городской суеты и скопления множества негармонично настроенных людей станут даже опасными для сильно утончившихся нервных проводников. В этом главная причина того факта, что люди, достигавшие святости, которая неизбежно сопровождается утончением всей нервной системы, всегда стремились в уединение, скрывались в пустынях и джунглях. Когда же человеку с исключительно тонким психическим развитием — по свойствам его жизненной задачи — все же приходится оставаться среди многолюдья, он должен сильно страдать, а на очень высокой ступени развития, без предосторожностей, известных оккультисту, он даже и не мог бы выдержать грубых шумов современной городской жизни"^[9].

Если рассматривать весь характер жизни Е. П. Блаватской, владея хотя бы самыми элементарными понятиями об оккультных явлениях, можно с уверенностью сказать, что весь второй период её жизни был сначала приготовлением к ученичеству, а затем и самим ученичеством; что же касается последних лет её жизни, они носят на себе ясную печать определенной духовной миссии. Доказательством служат многие обстоятельства её жизни, а также и характер её литературного творчества

I. Во-первых, Станцы Дзиан, к которым все три тома её "Тайной Доктрины" служат комментариями, могли быть доступны лишь ученику высокого адепта, который по соображениям высшего порядка нашел своевременным обнародовать их в конце прошлого столетия. Будь это не так, Станцы эти были бы давно уже известны если не западным ученым, то, по крайней мере, восточным пандитам, а этого не было, и Станцы эти действительно впервые даются миру через Е. П. Блаватскую. Иначе в Индии давно уже поднялись бы громкие протесты со стороны ученых браминов, которые не преминули бы раскрыть самозванство женщины, к тому же из презираемой ими в душе расы варваров^[10], которая приписала себе первую передачу такого драгоценного древнейшего документа. Другая её книга, "Голос Безмолвия", не раскрывает её "ученичества" только для европейцев, совершенно утерявших религиозный эзотеризм; для тех же, которые понимают истинный смысл евангельского изречения: узок путь и тесны врата, ведущие в Жизнь, и немногие находят их, и знают, что такое восточный религиозный "путь", совершенно очевидно, что Е. П. Блаватская была ученицей эзотерической школы Востока, ибо только там могла она приобрести эти изречения, насквозь проникнутые духовностью древнего Востока, которые несомненнее всяких документов говорят за то, что она соприкоснулась с этой духовностью и черпала свое вдохновение не из вторых рук, а из первоисточника. Только истинный чела, с великим напряжением перестраивающий всю свою душевную жизнь по новым линиям, сжигающий всю свою низшую природу в огне внутренней битвы, способен выразить опыт духовного подвига так, как выразила его Е. П. Блаватская в своей книге Голос Безмолвия.

II. Вторым доказательством подлинности её "ученичества" служат её постоянные сношения с учителями Востока, удостоверенные множеством свидетелей, как европейцев, так и индусов. Сношения эти носили различный характер: реже всего они были непосредственно физические, чаще — письменные и еще чаще — ясновидяще — психические; в широкую область последних входят и астральные сношения (ясно "виден образ и слышен голос физически отсутствующего"), и внутренние психические, намеком на которые может служить "внушение". Но на той ступени развития, которой достигали психические силы Елены Петровны, сношения последнего рода между Учителем и учеником, или Гуру и челой, как выражаются на Востоке, могут достигнуть такой же отчетливости и непрерывности, как и физическое общение. Между ними устанавливается нечто вроде беспроволочного телеграфа. Существует множество свидетельств, как, даже во время оживленного разговора, когда внимание Елены Петровны было устремлено на определенный предмет, она внезапно останавливалась, как бы прислушиваясь, и вслед за тем каждый раз появлялось или письмо, или внутреннее указание, которое она и спешила выполнить. Никто при этом не слыхал каких-либо звуков, кроме неё; лишь до её раскрытого внутреннего слуха ясно доносились внутренне произносимые слова Учителя, которые и передавались посредством соединявших их магнетических токов. Все такие явления, как ясновидение и яснослышание, психометрия, телепатия, внушение и т. д., казавшиеся еще недавно явлениями сверхъестественными, начинают регистрироваться в летописи научных наблюдений, но объяснить их современная наука не будет в состоянии до тех пор, пока не начнет считаться с духовной природой человека, с его духовной эволюцией. До сих пор одни только оккультисты разбираются правильно во всех "ненормальных" психических явлениях, но они не считают их ненормальными, а лишь преждевременно и односторонне, поэтому и негармонично развивающимися свойствами человеческой души. При естественном ходе эволюции силы эти будут раскрываться очень медленно и постепенно, и притом в определенных взаимных сочетаниях. При ускоренной эволюции они могут проявляться или негармонично, а следовательно, и нежелательно, как у большинства медиумов, у которых развитие проводников опередило развитие духа, или же они могут пройти через правильную внутреннюю культуру. В последнем случае необходим Учитель, сам прошедший через такую культуру, необходимо то, что можно назвать посвящением в высшую область духа, и если у идущего по этому "пути" хватит душевных сил, чтобы вынести огромное напряжение сознательной внутренней перестройки всей своей психики, тогда он может чрезвычайно опередить свою расу, — и те силы, которые у остальных действуют еще стихийно, у него будут подчиняться его собственной воле; он станет господином над ними, и вследствие этого освободит огромное количество энергии на высшую работу духа. Наоборот, те психические силы, которые развились преждевременно и остаются стихийными, не подчиненными сознанию и воле, могут служить только во вред тому, кто обладает этими силами: не он распоряжается ими, а они владеют им и вводят в смятение. И хотя его преждевременно развитого внутреннего слуха и зрения и достигают наиболее грубые световые и звуковые явления невидимого мира, но от этого он не становится ни духовнее, ни умнее. Он не разбирается в них и не понимает взаимной связи в фактах сверхфизического мира.

Правильная культура высших психических сил имеет свою науку, свои строго обоснованные дисциплины, свой многовековой опыт, своих учителей и свои школы; в одну из таких восточных школ и была принята Е. П. Блаватская, доказательством чему служат последние годы её жизни, когда уже совершенно ясно обнаружились результаты систематической культуры её чрезвычайно сильных медиумических способностей. "Тогда (речь идет о 1859 и 1860 годах) все эти феномены были вне её власти и контроля, — сообщает её сестра В. П. Желиховская, — А когда мы снова увидали ее в 1884 году, то все эти проявления сил невидимых агентов... были ей вполне покорны и никогда не проявлялись без её воли и прекращались мгновенно по её желанию. Та же перемена проявлялась и в случаях её ясновиденья. Ранее она, не желая, часто видела вещи, ни ее, и никого особенно не интересовавшие, а двадцать лет спустя она переносилась духовным взором туда, куда хотела, и видела то, что хотела видеть". ^[11]

III.  Именно эти психические силы, развитые до полной сознательности и вполне подчинявшиеся её воле, и служат самым неоспоримым доказательством, что психическое её развитие прошло через правильную культуру оккультной школы. Силы эти можно разделить на насколько групп: а. Внушение, вызывающее различные иллюзии, — световые, звуковые, осязательные, вкусовые и иллюзии обоняния у того, кто подвергается внушению, б. Ясновидение всех видов, чтение чужих мыслей и настроений (изменения в ауре наблюдаемого), в. Сношения на расстоянии с лицами, одаренными таким же или большим психическим развитием, г. Сильно развитая интуиция (сверхсознание), дававшая ей возможность черпать знания недоступным  для большинства способом (чтение космической хроники в мире Akasha). д. Запечатление объективных представлений актом воли (осаждение — precipitation — на бумаге или ином материале). Картины, произведенные Еленой Петровной таким способом, т. е. наложением руки на чистый лист бумаги, были представлены экспертам в 1895 г., через промежуток в 17 лет, и можно было ясно различить, рисунок, сделанный как бы водяными красками,
голубым, красным и зеленым карандашами, чернилами и золотом. Во всех таких случаях сосредоточенное воображение является творцом, сила и материя — его работающими орудиями. Все эти способы известны только в восточных школах оккультизма, ни один западный медиум не владеет ими. Явления, требующие знания первичных свойств природы, силы сцепления, образующей различные агломераты из атомов, и знания эфира,
его состава и потенциальности. Другие её психические силы излишне и перечислять, так как объяснить их мог бы только тот, кто знает столько же, сколько знала сама Е. П. Блаватская.

IV.  Следующим доказательством её высокого оккультного развития служит её упорное молчанье относительно всех обстоятельств этого таинственного периода её жизни. Это доказательство особенно важно ввиду её характера, до такой степени откровенного и несдержанного, что она, по словам её близких, никогда не разбирала, что и перед кем говорила, и тем чрезвычайно себе вредила, сама давая против себя оружие своим
недоброжелателям. Кто знаком с условиями оккультного обучения, для того подобное умалчивание не только в порядке вещей, но и одно из самых верных показателей, что данный человек действительно ученик оккультной школы. Можно прожить с ним под одной кровлей всю жизнь и не узнать о его принадлежности к школе, и, наоборот, когда встречаются оккультисты, а такие в последнее время встречаются нередко, чуть не на улицах объявляющие через своих приближенных о своем "посвящении", можно быть совершенно уверенным, что здесь нет ничего серьезного. Ни один истинный Чела никогда, ни при каких условия, не говорит о своей принадлежности к школе и ни о чем, относящемся до его оккультного обучения. Это — необходимое условие, которое имеет очень серьезные основания. А когда далеко стоящие от тонких явлений высшего сознания бросают упреки по поводу "тайны", ссылаясь на то, что все хорошее должно совершаться явно, на этот упрек можно ответить одно: ок. школа действительно развивает высшие силы в своих учениках, а среди этих сил есть и такие, как способность видеть в ауре человека его истинный характер и все его скрытые свойства, а также способность внушать людям свою волю и свои мысли. Нетрудно себе представить, какие потоки новых бедствий устремились бы на без того уже трудную земную жизнь, если бы развитие скрытых сил стало доступно для всех, вплоть до эгоистов с нечистыми намерениями!

V. Следующим доказательством служат её постоянные и неизменные заявления, что не она автор своих книг, что она только орудие, только пишущая под диктант и т. д. Если бы это было неверно, если бы за ней не стояли Учителя и она сама придумала свою "Тайную Доктрину", со всеми её бесчисленными ссылками и цитатами, она оказалась бы не только обладательницей огромной учености, неизвестно где приобретенной, но и величайшим гением, потому что такого индивидуального творчества, как её "Тайная Доктрина", не найти ни в одной эпохе. И что могло заставить ее лишать себя заслуженной славы, почета и уважения своих современников и упорно приписывать свое личное творчество несуществующим призракам? Какие силы могли бы заставить человека, который собственными усилиями приобрел такую массу знаний, отрекаться от них в пользу создания своей фантазии, вызывая лично к себе оскорбительное недоверие, насмешки и непонимание со всех сторон, даже со стороны близких и дорогих людей? Только одно безнадежное сумасшествие могло бы вызвать такое невероятное положение вещей, а между тем Елену Петровну обвиняли в очень многих грехах, но в этом ее не обвиняли никогда.

Приведенных доказательств, вероятно, достаточно, чтобы осветить истинный смысл второго, таинственного, периода её жизни, а те немногие фактические подробности, которые близкие люди знали об этом периоде, указывают на те же черты, которыми отличались и последние годы Елены Петровны, протекавшие на виду у многочисленных свидетелей:. та же железная воля, та же героическая отвага, та же беззаветная преданность идее и пламенный энтузиазм, та же неукротимая энергия. Весьма возможно, что эта вторая часть жизни Елены Петровны была богата и личными яркими переживаниями, хотя можно поручиться, что они не были ни мелкими, ни пошлыми, но все это совершенно неважно в сравнении с тем внутренним смыслом её жизни, который раскрывается перед нами.

Один из эпизодов её путешествия по Монголии, который упоминается в "his Unveiled", дает понятие о том, в каких положениях приходилось ей бывать во время её скитаний. Это было в 1855 г., когда ей было 24 года и когда она в третий раз пыталась проникнуть в Тибет. Из Калькутты она трогается в путь с тремя товарищами, и они едут через Кашмир под эгидой татарского шамана. Товарищи её уехали недалеко: двоих вернули назад правительственные агенты, а третий заболел жестокой лихорадкой, и отважная Елена Петровна отправилась далее одна с шаманом, стремясь все в ту же "запретную страну". Во время отдыха в монгольской степи, под раскинутой палаткой, шаман склонился на просьбу своей молодой спутницы показать действие своего талисмана, который он постоянно носил при себе; вместо всяких объяснений, он проглотил его и почти немедленно впал в глубокий транс. Два часа провела молодая женщина с его окоченелым телом в одиночестве, среди монгольской степи, и провела, по-видимому, очень интересно, потому что заставляла астральное тело шамана путешествовать по свету и рассказывать ей, что делают её друзья. Одна из них, старая румынская дама, появилась даже собственной особой в углу палатки с письмом в руках. Впоследствии оказалось, что дама эта во время чтения означенного письма потеряла сознание и "увидала Елену в каком—то пустынном месте под цыганской палаткой". Под конец Елена Петровна отправила астрального шамана за помощью, и действительно, через некоторое время целая партия всадников подъехала к палатке и освободила ее из становившегося неприятным положения.

Прежде чем перейти к дальнейшим годам жизни Елены Петровны, приведу интересный документ, относящийся ко второму её пребыванию в Тибете, между 1866 и 1871 годами, который напечатан в недавно вышедшей книге А. Безант Н. P. Blavatsky and the Masters of the Wisdom. Документ этот был доставлен необычайным образом любимой тетке Елены Петровны, Надежде Андреевне Фадеевой, которая следующим образом описывает его появление в письме, помеченном 26 июня^[12]: "Я писала г-ну Синнетту... по поводу письма, полученного мной чудесным образом, когда моя племянница была на противоположном конце света или, вернее сказать, когда никто не знал, где она находилась; обстоятельство, которое повергло нас в большую тревогу. Все наши старания узнать, где она, не привели ни к чему. Мы уже готовы были считать ее мертвой, когда я, думаю, что это было приблизительно в 1870 г., я получила письмо от того, кого вы называете Учителем, принесенное ко мне самым необычайным и таинственным образом в мой собственный дом посланником с азиатским лицом, который тут же исчез с моих глаз. Это письмо, в котором меня просят не беспокоиться и уверяют, что она здорова, находится у меня, но осталось в Одессе. Когда я вернусь, я перешлю его к Вам и буду очень рада, если оно пригодится. Извините меня, но мне с трудом верится, чтобы были люди настолько неразумные, чтобы думать, что моя племянница выдумала этих людей, которых вы называете Махатмы. Мне неизвестно, как долго Вы знали их лично, но моя племянница говорила мне о них, и очень обстоятельно, много лет тому назад. Она писала мне, что возобновила отношения с некоторыми из них ранее, чем написала Isis. Зачем бы ей придумывать их? С какой целью? И как бы они могли сделать ей столько добра, если бы они не существовали? Ваши враги, может быть, не дурные и не бесчестные люди, но они, во всяком случае, неумные, если обвиняют Вас в этом. Если я, которая надеюсь остаться до могилы ревностной христианкой, верю в существование этих людей (хотя и не во все чудеса, приписываемые им), почему бы и другим не верить? По крайней мере, существование одного из них я могу засвидетельствовать лично. Кто мог прислать то письмо в момент, когда я так сильно нуждалась в успокоении, если не один из этих адептов, о которых они толкуют? Правда, я не знаю почерка, но способ, которым оно было передано мне, был так необычен, что никто, кроме адепта оккультных знаний, не мог совершить ничего подобного. Оно обещало мне возвращение моей племянницы, и обещание это было исполнено. Во всяком случае, я пришлю Вам письмо через две недели, и Вы получите его в Лондоне".

Письмо было получено через десять дней, завернутое в письмо самой г-жи Фадеевой; оно было написано на китайской рисовой бумаге, наложенной на глянцевитую бумагу ручного производства, какая употребляется в Кашмире и в Пенджабе, и вложено в конверт из той же бумаги. Адрес был такой: Высокочтимой госпоже Надежде Андреевне Фадеевой в Одессу (То the Honourable, very Honourable Lady Nadeijda Andriewna Fadeeff, Odessa). В углу конверта заметка рукой г-жи Фадеевой на русском языке, сделанная карандашом: "Получено в Одессе 7-го ноября об Леленьке, вероятно, из Тибета, 11-го ноября 1870 года. Надежда Ф. "Самое письмо следующего содержания: "Благородные родственники Е. Блаватской не должны печалиться. Она жива и желает передать тем, кого любит, что она здорова и чувствует себя очень счастливой в далеком и неизвестном убежище, которое она избрала. Пусть принадлежащие к её семье госпожи (ladies) успокоятся. Ранее, чем пройдут 18 новых лун, она возвратится в свой дом". Письмо и адрес написаны хорошо знакомым для многих почерком Махатмы К. X.

ГЛАВА III

Третий период.

Третий период жизни Е. П. Блаватской, который она, начиная с 1873 года, провела последовательно в Америке (1873-1878 гг.), в Индии (1878 -1884 гг.) и в Европе (1884-1891 гг.), был настолько известен, имел такое множество свидетелей, постоянно окружавших ее, что его можно проследить день за днем во всех подробностях. Как на более ценные материалы для её биографии можно указать на дневник полковника Олькотта "Old Diary Leaves" в трех томах, на книгу граф. Вахтмейстер "Reminiscences of. Н. Р. В. and the Secret Doctrine"^[13], на книгу Синнетта "Incidents in the Life of madame Blavatsky" и на изданное в 1907 году президентом Теос. Об-ва, г-жой А. Безант расследование процесса Куломб — Паттерсон под заглавием Н. P. Blavatsky and the Masters of the Wisdom. В 1873 году, по указанию своего Учителя, Елена Петровна отправилась из Парижа в Нью-Йорк. Переезд её в Америку ознаменовался на этот раз таким характерным эпизодом, что я не могу не привести его для русских читателей, как образчик её совершенно необыкновенной доброты. У неё никогда не было лишних денег, и на этот раз, по приезде в Гавр, у неё в кошельке оказался только один пароходный билет 1-го класса да несколько франков. На пароходной пристани она заметила плачущую женщину с двумя детьми. На её расспросы женщина рассказала, что муж прислал ей денег на её проезд с детьми в Америку, но что купленные в городе у агента билеты оказались поддельными, ее не берут на пароход, и вот она — без гроша в чужом городе. Недолго думая, Елена Петровна пригласила женщину идти за собой на пароход и там заставила пароходного агента обменять её билет 1-го класса на палубные билеты 3-го класса для себя и для женщины с детьми. Так она и переехала через океан на палубе, в толпе переселенцев.

В начале её пребывания в Америке ей пришлось порядочно бедствовать, но она никогда не унывала и, пока не получила деньги из дома, занималась то шитьем галстуков, то изготовлением искусственных цветов. Ко времени её появления в Северной Америке, в штате Вермонт в Читтендене происходил ряд поразительных медиумических явлений, которые привлекли к себе всеобщее внимание. Они происходили в коттедже фермеров, двух братьев Эдди, людей совершенно необразованных и темных, но обладавших таким сильным медиумизмом, что в их присутствии постоянно происходили сильные спиритические феномены, до материализации включительно. В их доме Елена Петровна впервые встретилась с полковником Олькотт, который с этого времени стал её верным помощником и сотрудником. Генри Олькотт служил в североамериканском войске во время войны за освобождение негров, а по окончании войны он был адвокатом и корреспондентом одной из больших Нью-Йоркских газет. По поручению этой газеты он и приехал в Читтенден, чтобы расследовать наделавшие большого шума спиритические явления на ферме братьев Эдди. Познакомившись с Еленой Петровной, Г. Олькоттом заинтересовался так сильно её обширными оккультными знаниями и необычайными явлениями, которые постоянно проявлялись в её присутствии, что предложил ей свое сотрудничество сперва в её литературной деятельности (он выправлял английский текст её "Изиды"), а затем, познакомившись через нее с учениями Теософии, принял деятельное участие в её разнообразной и неутомимой борьбе с царившим в то время материализмом.

Знакомясь с тем, как Е. П. Блаватская начинала осуществлять свою миссию, и следя за дальнейшей её деятельностью, нетрудно догадаться, что теми психическими проявлениями, которыми она так поражала окружавших, она надеялась достигнуть определенной цели: расшатать неверие в невидимый мир, доказать, что рядом с физическими существуют и иные, несравненно более тонкие, но не менее реальные явления. Большинство окружавших ее тогда людей были уже заинтересованы спиритизмом. В 1-м томе дневника полковника Олькотта ("Old Diary Leaves" I, стр. 13) помещено её письмо, в котором она говорит, что была послана из Парижа в Америку (в то время, когда явления на ферме Эдди вызвали к себе всеобщее внимание), чтобы свидетельствовать истинность спиритических явлений и обнаружить неправду спиритической теории, по которой явления эти объясняются появлением духов усопших. Чтобы доказать, что теория эта основана на заблуждении, она производила подобные же явления при полном сознании силою воли — и исключительной способностью сосредоточения, прибавлю я от себя. В явлениях на ферме братьев Эдди поразительно было то, что с появлением среди зрителей Е. П. Блаватской, материализованные "духи" начали принимать вид жителей Кавказа, курдов, осетин, а также русских; это служит подтверждением, что материализации, которые на спиритических сеансах принимаются за духов усопших, могут принимать ту или другую форму под влиянием силы мысли того из присутствующих, который способен думать отчетливо и с большой сосредоточенностью. А Елена Петровна, по  заявлению  знавших  ее, обладала  совершенно Петровна, по заявлению знавших ее, обладала совершенно необыкновенной способностью сосредоточиваться. Она умела собирать все свое внимание на одной веши с такой энергией, что все остальное для неё уже не существовало; "Нужно добиваться, — говорила она своим ученикам, — чтобы, если вы думаете о коробке спичек, для вас не было бы в мире ничего, кроме этой коробки и вашего я". Далее, на стр. 15-й того же дневника, есть указание, что Елена Петровна примкнула временно к спиритизму для того, чтобы показать спиритам все опасности медиумических сеансов и всю разницу, которая существует между спиритическими явлениями и истинной духовностью. Она была уверена, что спиритизм, как учение, не в состоянии повлиять на одухотворение жизни, и считала своей миссией ложный западный медиумизм заменить восточной духовностью (Brahma Vidya). К тому же её отрицательное отношение к спиритизму основывалось не на отвлеченных теориях, а на ясновидении: в связи с отделением из тела медиума астральной субстанции, она видела часто такие нежелательные явления, которые легко могут объяснить всю страстность её нападений на спиритические сеансы. Её решением бороться с развитием медиумизма можно объяснить и то обилие феноменов, которые она производила в ту пору своей жизни. Она хотела ими доказать, что опытный оккультист может творить то же, что и "духи" спиритов. Среди различных явлений, которые она показывала с этой целью, были мгновенные исчезновения людей или предметов, напр., исчезновение человека, несущего лампу, что производило впечатление, что лампа движется одна по комнате. Западные ученые^[14] отказываются объяснить подобные явления, а между тем на Востоке они известны многим, и Елена Петровна объясняла это тем, что восточный оккультизм знает несравненно больше о внутреннем человеке, о том, который через физические чувства эти, "окна души", сообщается с внешним миром, и поэтому восточный оккультист может действовать непосредственно на него; он может на время прекращать нервные токи таким образом, что передача сознания у того, на кого устремлено его воздействие, временно приостанавливается — как бы обрезаются проволоки внутреннего телеграфа, и человек перестает видеть то, на что направлено запрещение оккультиста.

Елена Петровна прекрасно знала, какую бурю вражды и нареканий она навлечет на себя своим противодействием спиритизму, и все же с обычным бесстрашием и энергией шла навстречу этой буре. Что это было так, доказывают следующие строки из её письма, помещенного в 1-м томе дневника Олькотта (стр. 25): "Получила приказание сообщать публике правду о спиритических феноменах и их медиумах. И отныне начнется мое мученичество! Все спириты восстанут на меня вдобавок к христианам и ко всем скептикам. Твоя воля, Учитель, да будет исполнена!".

Но рядом с серьезной целью убедить людей в реальности невидимых миров, производимые ею "феномены" имели и отрицательную сторону: они вызывали большой наплыв любопытных, которые разносили слухи о её "чудотворениях" и привлекали к ней не столько серьезных людей, сколько жаждавших увидать её феномены. Сама же она относилась к ним скорей с пренебрежением, утверждая, что эти феномены лишь ничтожная и подчиненная сторона Теософии, что психологические эксперименты стоят в таком же отношении к духовной философии, в каком химические эксперименты стоят к науке химии. Но они, тем не менее, сослужили для многих важную службу, став мостом, через который люди переходили от западного спиритизма к восточному спиритуализму, и они же помогали серьезным её последователям понимать возвышенные учения Теософии.

В 1875 году, 7 сентября, произошло открытие Теософического Общества. В скромной квартире Елены Петровны собралось 17 человек: несколько редакторов и писателей, ученый еврейский раввин, президент Нью-Йоркского О-ва для расследования спиритизма, два врача и еще несколько лиц. Один из присутствующих, г-н Фельт, прочел доклад о "потерянном каноне пропорций у древних Египтян", а затем полковник Олькотт произнес речь, в которой очертил современное духовное состояние Мира, конфликт между материализмом и духовностью, с одной стороны, и религией и наукой — с другой; их безвыходным препирательствам он противопоставил философии древних теософов, умевших слить воедино оба полюса жизни. Затем он предложил учредить Общество оккультистов и при нем библиотеку для изучения скрытых законов природы, которые были известны древним и совсем утрачены для нас. Предложение его было принято, и его выбрали президентом Теософического Общества. В тот первый вечер было выработано семь основных положений, но в них и тогда уже были ясно намечены те три главных цели, которые позднее были поставлены на знамени Теософического Общества.

Вначале развитие Общества пошло медленно, но это нисколько не ослабляло энергии его русской основательницы и её американского помощника. В следующем, 1876 году, Елена Петровна начала писать Изиду, а в 1877 году Изида была уже издана в Нью-Йорке и вызвала к себе большое внимание в американской прессе. Писала Елена Петровна свою книгу всегда в присутствии Олькотта, который занимался в той же комнате и помогал ей, выправляя английский стиль каждого листа.

Он сообщает много интересного по поводу этой совместной работы, хотя наблюдения его чисто внешние и дать им какое—либо объяснение он совсем не мог. Так, в передаваемых ему для редакции листах он наблюдал четыре разных почерка, хотя общий характер письма оставался во всех четырех один и тот же: один почерк был мельче и ровнее, другой — более размашистый, третий — средней величины и очень четкий, и, наконец, четвертый — очень неразборчивый. И в достоинстве английского стиля замечалась большая разница, смотря по тому, которым из четырех почерков страница была написана; некоторые страницы требовали многих поправок, а некоторые были так совершенно выражены, что не нуждались совсем в исправлении.

Каждое изменение стиля и почерка совпадало всегда или с удалением Елены Петровны из комнаты, или с определенным выражением глаз, которые поражали в такие минуты своей безжизненностью. В одном из своих писем она выражается так: "Я живу с открытыми глазами в волшебном мире видений и картин, владея при этом всеми своими чувствами... В течение нескольких лет, чтобы не забылось то, чему меня научили, передо мной постоянно возникало все, что мне было нужно. Днем и ночью картины прошлого проносились перед моими внутренними глазами. Медленно, в скользящем движении, подобно образам в волшебной панораме, века проходят передо мной... и каждое важное, а иногда и неважное событие фотографируется в моем уме, словно отпечатанное в неизгладимых красках... Я решительно отказываюсь приписывать все это своим собственным познаниям или памяти, потому что одна я никогда не достигла бы ничего подобного".

В 1878 г. основатели Теософического Общества решили переселиться в Индию. К этому времени у них уже завязались заочные сношения с несколькими индусскими пандитами, и они пришли к тому, что лучшей почвой для возрождения древневосточной духовности должна быть именно Индия.

Перебравшись в Индию, они поселились вначале в Бомбее, и вскоре множество посетителей из местных браманов, буддистов, парсов и др. толпились вокруг Е. П. Блаватской, слушая её эзотерические толкования на древние тексты. Помощь, которую последователи различных верований находили при этом в одних и тех же теософических объяснениях, служила для всех них самым существенным доказательством, что Теософия действительно основа всех религий.

Вначале Елене Петровне приходилось терпеть от любознательности местной полиции, которой казалось очень подозрительным, что русская дама вступила в такие оживленные сношения исключительно с туземцами — Индусами. Но через некоторое время умные английские полицейские разобрали, что дело идет о религии, и оставили ее в покое.

Работа у Елены Петровны и её сотрудника с самого начала их переселения в Индию закипела такая горячая, влияние их в Индии росло так быстро и они были так завалены письмами, что уже на другой год решено было основать свой журнал, и в октябре 1879 г. возник Theosophist, который выходит и до сих пор в Индии, а с 1907 года, т. е. после смерти Г. Олькотта, поступил под редакцию нового Президента, А. Безант. К этому же времени относится знакомство Елены Петровны с издателем главного англо-индусского органа Pioneer, Синнеттом, который под её влиянием из позитивиста и скептика стал теософом; сочувствие г—на Синнетта было чрезвычайно полезно для зарождающегося теософического движения, так как он занимал почетное положение среди местного общества и пользовался всеобщим доверием и уважением.

Результатом посещения Еленой Петровной его летнего дома в Симле была первая книга по оккультизму, написанная Синнеттом, The occult World, в которой он подробно описывает необыкновенные явления, происходившие в присутствии Елены Петровны в его доме. Несмотря на её резкие внешние приемы, которые очень не нравились Синнетту, так как представляли полный контраст со сдержанным самообладанием леди его среды, он описывает свои впечатления от тогдашней Елены Петровны в таких выражениях: "Она владеет великолепными психическими дарами и несокрушимым мужеством, которое выносит ее из всех подавляющих испытаний, а её духовный энтузиазм так велик, что он сводит все её страдания и весь напряженный труд в пыль и прах по сравнению с её непоколебимой верностью невидимому Учителю". Через нее Синнетт вступил и сам в сношения с "невидимыми Учителями", и плодом этих сношений была его книга Esoteric Buddhism, которая представляет первую попытку дать систематический очерк эзотерической космогонии.

Здесь будет уместно упомянуть, какие нежелательные последствия повлекло за собой неудачно выбранное название этой книги и неправильная орфография слова Buddhism. Именно эта книга и пропущенная в её названии ошибка вызвали распространившееся повсюду мнение, которое разделял и Владимир Соловьев, когда писал свою статью в словарь Венгеровой^[15], что принесенная Е. П. Блаватской теософия есть замаскированный буддизм. А между тем, слово Buddhism, которое стоит в заглавии книги Синнетта, должно означать вовсе не учение Гаутамы корень budh — знать). Эта ошибка вызвала совершенно неверное представление, что те эзотерические религиозные учения, которые впервые обнародованы Е. П. Блаватской, принадлежат буддизму, религии, исповедуемой на Востоке. В действительности, божественная Мудрость, Теософия, Brahma Vidya, доступную для современного сознания часть которой Е. П. Блаватская старалась изложить в своей "Тайной Доктрине", является общим для всех религий эзотерическим учением, той "твердой пищей", о которой Апостол Павел упоминает в своем Послании к Коринфянам (I посл. III, 2), одинаково присущей и Браманизму, и Буддизму, и Зороастрианизму, и Христианству. Статья Влад. Соловьева написана, если не ошибаюсь, 17 или 18 лет назад; с тех пор духовное движение, созданное Е. П. Блаватской, продолжало расти и развиваться, и в настоящее время, когда вся обширная теософическая литература на деле доказала, с какой серьезной любовью теософы изучают эзотеризм всех религий, подобный упрек в замаскированной проповеди Буддизма был бы уже невозможен.

Следующие пять лет до 1884 года прошли в энергичной пропаганде Теософии внутри Индии. Оба основателя Теософического Общества разъезжали по всей Индии, стараясь везде возбудить интерес к высокой красоте древне-индусских верований и вызвать воспоминание о былой славе великого народа.

Такое отношение Е. П. Блаватской и Г. Олькотта, полное любви и энтузиазма к религии угнетенного народа, произвело огромное впечатление среди населения Индии. Когда основатели Теософического Общества явились в Цейлоне, им была устроена такая восторженная встреча, словно их приезд был народным событием, и все духовенство острова с Первосвященником во главе приветствовало и благословляло их.

В конце 1882 г., благодаря сырому климату Бомбея, оказавшемуся очень вредным для здоровья Елены Петровны, она тяжко заболела. Это была первая из её смертельных болезней, когда доктора давали ей жить лишь несколько часов и затем признавались, что её быстрое выздоровление, при таком состоянии организма, было для них совершенно непостижимо. И в этот раз доктора объявили ее безнадежной; но в самый разгар болезни она исчезла из своей комнаты, где лежала в бессознательном состоянии, а затем, дня через три или четыре, вернулась домой совершенно здоровая. Исчезновение её объясняют тем, что она без ведома своих домашних была увезена на север от Дарджилинга в место, никому из них неизвестное, и там была вылечена своим Учителем. Её сестра, Вера Петровна Желиховская, получила от неё как раз около этого времени письмо из Дарджилинга (на границе Тибета), в котором подтверждается это предположение близких ей людей.

В одном из многочисленных передвижений по Индии, еще до болезни Елены Петровы, ей и Олькотту очень приглянулось небольшое поместье — по нашему вернее — усадьба, в окрестностях Мадраса, расположенная на морском берегу; с помощью местных индусских членов Теософического Общества место это было куплено для Общества и в нем был устроен постоянный приют для его представителей. Это и был Адъяр, хорошо известная "главная квартира" (Head—quarters) Общества, в которой до самой смерти прожил первый президент, а в настоящее время живет его преемница, А. Безант, в промежутках между своими путешествиями в Европу и Америку^[16]; как раз в начале текущего года владения Адьяра расширились: благодаря стараниям нового президента приобретены два участка, примыкающие к прежнему владению Адьяра, которые в честь основателей Теософического Общества названы "садами Блаватской" и "садами Олькотта". На этих участках по инициативе г-жи А. Безант построено в тени деревьев несколько домов для приезжих теософов, чтобы дать возможность серьезным работникам воспользоваться всеми преимуществами Адьяра, между прочим, прекрасной адъярской библиотекой, наполненной редкими книгами всех веков по вопросам восточных религий, философий и по оккультизму.

После переселения в Адъяр, 19 декабря 1882 г., здоровье Елены Петровны оставалось настолько неудовлетворительным, что потребовалась перемена климата, и она переселилась "на время" — как тогда все думали — в Европу. 7 февраля 1884 года покинула она Адъяр, провела лето того же года в Лондоне, осень в Эльберфельде, у своих друзей Гебхардов, и только и думала о том, чтобы скорей приняться за свою Тайную Доктрину, когда из Адьяра получилось известие о состоявшемся против неё заговоре, к изложению которого мы сейчас и перейдем.

Получив это известие, Елена Петровна отправилась в Индию, чтобы защитить свое доброе имя от взведенной на нее клеветы. Но новая болезнь вынудила ее снова покинуть Индию и, по настоянию доктора, вернуться в Европу. Здесь, едва оправившись от перенесенных волнений и болезни, она с жаром принялась за свою Тайную Доктрину. Чтобы работать над ней без помехи, она выбрала уединенный Вюрцбург. На эту работу она смотрела как на главное дело своей жизни. Она была уверена, что человечество подошло к нравственному кризису, что все усиливавшийся материализм мог закристаллизовать сознание в такой степени, что возврат к духовности становился бы все труднее и труднее. Нужно было помочь ему, пробить окно в духовный мир, раскрыть перед людьми невидимые для них дали. Так понимала Елена Петровна порученную ей задачу и со свойственными ей энергией и энтузиазмом принялась за дело. Зиму 1885 г. она провела в Вюрцбурге сперва одна, а потом вдвоем с графиней Вахтмейстер, которая взяла на себя заботу о её материальных нуждах. Совсем больная, страдающая от острого ревматизма, который грыз все её измученное тело, она с неослабевающим самоотвержением сидела за своим письменным столом с раннего утра и до вечера, не давая себе никакого отдыха среди дня. В разгар этого труда, поглощавшего ее всю без остатка, на нее неожиданно обрушился второй страшный удар, который, наверно, раздавил бы каждую менее сильную душу.

Вот как граф. Вахтмейстер описывает это страшное для Елены Петровны утро в декабре 1885 г.: "Никогда не забуду я словно застывшего на лице её выражения неописуемого страдания, с которым она взглянула на меня, когда я вошла к ней утром и застала ее с только что полученным отчетом г-на Ходжсона в руках. "Вот, — воскликнула она, — какова карма Теософического Общества! Она обрушивается на меня, и я — козел отпущения! Я должна нести на себе грехи Общества, и теперь, когда меня заклеймили величайшей обманщицей, да еще русской шпионкой вдобавок, кто будет слушать меня, кто будет читать Тайную Доктрину? Как буду я продолжать дело Учителя? О, проклятые феномены, которые я делала, чтобы удовлетворить друзей и поучать окружающих! Как я вынесу такую страшную карму? Как переживу все это? Если я умру, пострадает дело Учителя и Общество погибнет!"^[17]

Отчет, который потряс её таким образом, принадлежал следователю Ходжсону, посланному Лондонским Обществом для Психических Исследований в Индии с целью проверить на месте обвинения Куломбов в поддельности всех необычайных явлений, которые происходили в Адъяре. Отчет признавал все эти явления результатом мошеннических подлогов, совершенных Еленой Петровной с помощью помощников и при посредстве проделанных отверстий и задвижных дверей. В таком виде результат следствия был представлен Совету Общества Психических Исследований и, санкционированный этим Советом, был напечатан в его протоколах.

Теперь, когда прошло столько времени и когда выяснились все подробности этого процесса, в котором на одной стороне были ясно обнаруженный подкуп (миссионер Паттерсон не скрывал, что платил Куломбам за доставленные ими письма, приписанные Е. П. Блаватской), подложные письма и в качестве единственных обвинителей двое рассчитанных за дурное поведение слуг, а с другой стороны — свидетельства всех ближайших сотрудников Е. П. Блаватской и Г. Олькотта, д-ра Ф. Гартман, Джеджа, Ледбитера, Броуна, Домадара, Субба-Рао и др., большинство которых жило в адъярском доме, затем всеми уважаемых г-на Синнетта и генерал—майора Моргана, бывшего секретаря министерства по делам Индии г-на Лэн-Фокса^[18], инженера Четти и др. вплоть до инспектора полиции и множества известных и уважаемых индусов, которые все единодушно утверждали, что обвинения мужа и жены Куломб — ложь и вздорная клевета; когда все это знаешь, является потребность узнать, как мог целый синклит ученых с известным Майерсом во главе не усмотреть всей несостоятельности следствия, произведенного Ходжсоном; как могли они не заметить, что все его обвинение, налагавшее на доброе имя обвиняемой позорное клеймо мошенничества, было основано исключительно на показаниях двух лиц, которые сами признавали себя за её сообщников... Это осталось бы неразгаданной тайной, если бы все дело не происходило в первой половине 80-х годов истекшего столетия, когда материалистический гипноз в науке был настолько силен, что все, недоступное проверке физических чувств, отвергалось как "не выдерживающее научной критики".

Суть дела состояла в том, что после отъезда Е. П. Блаватской и Г. Олькотта из Адьяра в Европу, который состоялся 7 февраля 1884 года, оставшиеся в Адъяре ближайшие сотрудники их, в середине мая того же года, порешили удалить из дома экономку Куломб и её мужа, которые надоели им своими интригами, дурным характером и нечестностью. Взяты они были Еленой Петровной из сострадания к их бедственному положению, а когда Е. П. Блаватская уехала из Адьяра, они, под предлогом ремонта, завладели её комнатами и, зная, что их положение в доме становится все боле шатким, решились отомстить, судя же по дальнейшему их поведению, надеялись, вероятно, извлечь и материальную пользу из этой мести. С этой целью столяр Куломб принялся ломать стену в спальне Елены Петровны и делать разные приспособления, которые должны были доказать, что она производила свои феномены с помощью потайных дверей и других мошеннических приемов. К счастью, им не удалось докончить начатого, и когда от них потребовали ключи от комнаты Елены Петровны, и несколько теософов, в числе которых были д-р Гартман, Субба-Рао, судья Сринаваза-Рао, г-н Броун, Дамодар и другие, вошли в её спальню, они увидели следующее: в стене, заставленной шкафом, было пробито отверстие, которое было недоделано и должно было, по всей вероятности, пройти насквозь в соседнюю, так называемую, "оккультную комнату", в которой — как раз против сделанного отверстия — висел на противоположной стороне стены небольшой шкаф, где чаще всего происходили различные феномены. Цель Куломбов была ясна: в шкафу, стоявшем в спальне, они уже устроили подвижную стенку, которая, впрочем, скрипела и плохо двигалась; вероятно, такую же стенку они предполагали сделать и в шкафу, висевшем в оккультной комнате, а стену, отделявшую оба шкафа, они уже начали ломать с целью сделать отверстие, через которое можно бы сообщаться из спальни с "оккультной комнатой" через висевший там шкаф. Но это им не удалось, и в течение всего лета 1884 года многочисленные посетители Адьяра рассматривали и начатую дыру в стене, которая была такого размера, что 10-летний мальчик мог с трудом в нее влезть, и подвижную спинку шкафа, которая скрипела и не хотела скользить. Осенью 1884 г., следовательно, до возвращения Елены Петровны и до появления в Индии следователя Ходжсона, В. Джедж, заменявший президента на время его отсутствия, решил уничтожить следы деятельности Куломбов; с этой целью он пригласил тридцать свидетелей, которые все подписались под протоколом, свидетельствовавшим о проделанном в стене отверстии, после чего приглашенный им каменщик заделал пробитую стену и комнату оклеили новыми обоями. Но все это не помешало командированному Обществом Психических Исследований Ходжсону, который приехал в Адъяр весной 1885 года и не мог видеть ничего, кроме гладкой стены, так как отверстие было заделано осенью 1884 года, приложить к своему отчету план комнаты (стр. 220) с пробитой стеной, вводя читателей отчета в заблуждение, будто он сам видел отверстие и сам набросал план, тогда как план этот был составлен Джеджем до заделки отверстия. Между тем, Куломбы, потерпев неудачу в своем первом предприятии, придумали новое: они подделали целый ряд писем^[19], будто бы написанных Еленой Петровной к своей сообщнице г-же Куломб, в которых делаются признания в различных мошенничествах.

Это предприятие удалось: письма были куплены иезуитом миссионером Паттерсоном и напечатаны в Christian College Magazine. Но самое непонятное из этой вторичной попытки предать и продать Елену Петровну выпадает на долю самого следователя Ходжсона: несмотря на то, что Е. П. Блаватская клятвенно отрицала подлинность этих писем, несмотря на все признаки подделки (орфографические ошибки во французских словах, перепутанные имена и т. д.), несмотря на взрыв негодования всех знавших Елену Петровну порядочных людей, г-н Ходжсон не согласился показать эти письма ни ей, ни её близким, и в то же время все свои обвинения строил на них. Другое обвинение Ходжсона состояло в том, что письма Учителей писались самой Еленой Петровной, и это обвинение поддерживалось им несмотря на то, что берлинский эксперт Шютце утверждал, что "нет ни малейшего сходства между почерком этих писем и почерком Е. П. Блаватской". Но самым интересным является конечный вывод Ходжсона: отвергнув целый ряд психологических мотивов, которые могли бы заставить Е. П. Блаватскую пуститься в такие проделки, он решает, что она была агентом русского правительства и действовала в пользу русских интересов, в доказательство чего и представляет "документ" (опять-таки выкраденный г-жой Куломб из бумаг Елены Петровны).

К несчастью для г-на Ходжсона, редактор газеты Pioneer узнал в этом документе отрывок из перевода Елены Петровны "Путешествие в Центральную Азию" полковника Гродекова, который она делала для его газеты. Вероятно, вышла неудачная страница, и она выбросила ее в корзину для бумаг, откуда "документ" и попал в руки проницательного следователя.

Я не могу останавливаться долее на подробностях этого процесса; прибавлю только, что он вызвал в свое время со стороны заинтересованных лиц новые расследования на месте, которые опровергли все выводы следователя Ходжсона. Протоколы этих расследований и многочисленные протесты, появившиеся в то время в газетах Индии и Америки, составили целую литературу. Наиболее ценные данные из всех тогдашних расследований были, после тщательной проверки, собраны новым президентом Теософического Общества А. Безант и изданы в 1907 году под заглавием Н. P. Blavatsky and the Masters of the Wisdom. В этой книге интересующиеся могут узнать правду относительно процесса Куломб - Ходжсона.

Как бы то ни было, а дело было сделано: клевета была пущена гулять по свету, и люди, стоявшие далеко от истинного положения вещей, долго еще продолжали повторять невежественные обвинения Ходжсона, ровно ничего не понимавшего в восточном оккультизме. Тех же, которые старались вникнуть в дело, чрезвычайно смущал вопрос: отчего ясновидящая Елена Петровна не знала, что готовится против неё заговор? И отчего не спасли ее Учителя, к которым она относилась с такой глубокой преданностью? В ответе на первый вопрос можно указать на тот случай ясновидения, который сестра Елены Петровны приводит в биографии Е. П. Б.^[20] Она сильно беспокоилась за своего сына. Заметив это, Елена Петровна попросила ее помолчать, закрыла глаза и, после нескольких мгновений сосредоточенного внимания, сказала сестре, чтобы она не тревожилась, что сын её жив. Для ясновидения нужна такая же фиксация внимания, как и для физического зрения. Каждый испытал на себе, как ускользают от человека окружающие объекты, когда внимание его занято одним определенным предметом, а мы знаем, что Елену Петровну в то время занимали чрезвычайно серьезные задачи. И она, конечно, не думала о проделках оставшихся в Адъяре Куломбов. Великодушные люди всегда доверчивы; а когда узнаешь, каких больших размеров была душа у Елены Петровны, становится вполне понятно, что ей не хотелось устремлять свое внимание на мелкие предательства, о которых ее не раз предупреждали. Она просто не останавливалась на них и пользовалась своим ясновидением для более достойных и интересных целей.

Гораздо труднее ответить на второй вопрос, так как он относится до психических законов высшей ступени сознания, на которой многое проявляется совершенно иначе, чем на нашей низшей степени, хотя для понимающего закон кармы нетрудно догадаться, почему Учитель никогда не пользуется своими высшими силами для изменения человеческой судьбы.

Закон кармы учит, что все, происходящее с человеком во время его земной жизни, есть результат им же совершенного в прежних существованиях, есть восстановление им же нарушенного равновесия, или справедливости, что одно и то же. Поэтому, Адепты Мудрости не считают себя вправе влиять на совершающуюся карму кого бы то ни было своими оккультными силами. В пределах всем доступного человеческого участия и сострадания они могут действовать, и в этих пределах они сделали все, что можно было сделать, предупреждая неоднократно и остававшихся в Адъяре, и уехавшего в Европу Олькотта^[21]. Иное вмешательство было бы нарушением духовного Закона, который в Голосе Безмолвия выражается так: "Она (стезя отреченья) приводит Архата к неизреченной душевной печали; печали за "живого мертвеца"^[22] и бессильной жалости к страдающему человечеству, подлежащему всем бедствиям кармы; ибо мудрые знают, что плоды кармы не могут быть устранимы". И дальше: "Научай не создавать новых причин; но волне последствий, подобно великой волне прилива, ты не должен ставить преград, дабы завершился её естественный бег"^[23]. Прибавлю к этому и еще одно указание: на тех высших ступенях человеческого духа, о которых идет речь, мера, которой мы меряем события, не имеет значения, и то, что для нас кажется чрезвычайно важным, является совсем неважным там.

Чтобы покончить совсем с этим тяжелым эпизодом из жизни Е. П. Блаватской, нужно сказать насколько слов о её поездке осенью 1884 года в Индию, о которой было упомянуто лишь вскользь Узнав о проделках Куломб и о поддельных письмах, напечатанных Паттерсоном в Christian College Magazine, она поехала туда с надеждой привлечь Куломбов и Паттерсона к судебной ответственности, выяснить на суде всю правду и восстановить свое доброе имя. Но ей пришлось еще раз пожертвовать собой. Комитет, состоявший из 24 наиболее уважаемых членов Теософического Общества, Европейцев и Индусов, решил, что иск с её стороны выдвинет на сцену вопрос о Махатмах, и они сами, а также их отношения к ученикам, станут темой для пересудов и насмешек совершенно невежественных в вопросах восточного оккультизма английских судей, а это обстоятельство может оскорбить чувства Индусов.

Этот мотив был для неё важнее её личной судьбы и — она покорилась. Необходимо к этому прибавить, что она обрадовалась, когда узнала, что Общество Психических Исследований посылает в Индию своего поверенного для расследования всего дела на месте, что и выражала в своих письмах. Из этого читатель поймет, до чего неожидан был удар, который ей нанес отчет Ходжсона.

Чрезвычайно важным доказательством вздорности всех обвинений следователя Ходжсона и правоты Елены Петровны служат те овации и знаки уважения и сочувствия, с которыми Индусы встретили Елену Петровну, когда она приехала в Мадрас уже после клеветы, возведенной на нее Куломбами и Паттерсоном. Если бы в обвинениях следователя была хотя искра правды, Индусы должны бы забросать не цветами, как это было в действительности, а камнями ту женщину, которая из личных темных целей надругалась над их священными заветами. Самая идея Махатм и сношения с ними имеют для Индусов такое высокое значение, что они никогда не простили бы тому, кто сделал из этих сношений повод для подлога и шутовского маскарада, в чем обвиняли Елену Петровну Куломбы и чему поверил Ходжсон.

А между тем, Индусы встретили ее со всеми признаками глубокого уважения и в обращенных к ней приветственных речах определяли её деятельность совершенно иначе, чем лондонский ареопаг ученых; они благодарили ее за "возрождение санскритской литературы, за старания примирить религию с наукой, за пролитие света на потустороннюю судьбу человека, за соединение различных индусских каст в одно братское чувство взаимной симпатии, за верную передачу арийской Мудрости, которая подвергалась таким искажениям со стороны Европейцев".

Нужно думать, что это благодарное отношение индусов принесло некоторое утешение Елене Петровне; но нравственное потрясение было настолько сильно, что она тяжко заболела. Лечивший ее доктор настоял на её немедленном возвращении в Европу, и друзья перенесли ее в носилках на пароход, который и увез ее навсегда из привлекавшей ее с юных лет "страны чудес". В Европе она, как уже было сказано, избрала тихий Вюрцбург, чтобы без помехи писать Тайную Доктрину, и прожила сперва в этом немецком городке, а потом в Остенде, вдвоем с граф. Вахтмейстер, до своего переселения в 1887 году в Лондон. В Остенде на глазах гр. Вахтмейстер произошло её третье чудесное выздоровление. Два доктора нашли её положение безнадежным и только удивлялись, как она продолжает жить с такими сложными недугами. Ночью с ней началась агония; долго сидела около неё гр. Вахтмейстер, пока не забылась. "Когда открыла глаза, первые утренние лучи прокрались в комнату и на меня напал страх, что я спала, а в это время Е. П. Б. могла умереть... Я с ужасом повернулась к её кровати, но вместо трупа увидела Е. П. Б., смотрящую на меня спокойно своими ясными серыми глазами. "Графиня, идите сюда", —         сказала она. Я бросилась к ней: "Что случилось? Вы совсем не та, что были ночью"! — Она ответила: "Да, Учитель был здесь; Он предложил мне на выбор или умереть и освободиться, если я того хочу, или жить еще и кончить "Тайную Доктрину", Он сказал мне, как тяжелы будут мои страдания и какое трудное время предстоит мне в Англии — я ведь должна буду туда поехать. Но когда я подумала о тех людях, которым мне разрешено передать мои знания, и о Теософическом Обществе, которому я уже отдала кровь своего сердца, я решилась пожертвовать собой"... Окончила она свою речь веселой шуткой, а когда пришел доктор и еще несколько лиц и она встретила их на ногах и завела с ними шутливый разговор, удивление их не знало границ^[24].

И она "промучилась" еще пять лет, потому что с земной точки зрения тот напряженный труд, который она несла до последнего часа, несмотря на жестокие физические страдания, нельзя назвать иначе как мученичеством. За эти пять лет многое было сделано: написаны три тома "Тайной Доктрины ", из которых два были напечатаны при ней, а третий —         после её смерти; написаны: "Ключ к Теософии " и "Голос Безмолвия" и множество статей в журнале "Lucifer", который она начала издавать немедленно после водворения в Лондоне. Кроме этого литературного труда, который брал у неё, по показаниям многочисленных свидетелей
последних лет её жизни, по 12 часов в день, она по вечерам была окружена посетителями, в числе которых было много литераторов и ученых. В это время английский отдел Теософического Общества был уже вполне сформирован и по четвергам собиралась первая Теософическая Ложа, которая и до сих пор носит названье Blavatsky Lodge, на этих вечерних собраниях всегда присутствовала Елена Петровна, давая ответы на многочисленные вопросы, с которыми члены ложи обращались к ней. К этому же времени относится появление среди теософов, окружавших Елену Петровну, г-жи А. Безант, ставшей после её смерти главой и сердцем теософического движения.

В мае 1891 года, почти без всякой предупреждающей болезни, Елена Петровна скончалась в своем рабочем кресле, как истинный воин Духа, каким она была всю жизнь. Её тело было предано сожжению, и пепел был разделен на три части: одна часть сохраняется в Адъяре, другая — в Нью-Йорке, третья оставлена в Лондоне. День её успокоения чествуется в трех частях света под названием Дня Белого Лотоса. Теософы всего мира стараются ознаменовать этот день добрыми делами. В Бомбее, Адъяре и Калькутте в этот день дают обеды тысячам бедняков и раздают им Бхагават-Гиту; в Нью-Йорке, Филадельфии и еще в нескольких городах Соединенных Штатов происходит то же самое, но особенно горячо чествуют её память на Цейлоне, где все население чтит её имя.

ГЛАВА IV.

Мировое значение Е. П. Блаватской.

Чтобы верно оценить Мировое значение принесенных Е. П. Блаватской откровений, необходимо знать, насколько они были нужны и своевременны именно для нашей эпохи, а для этого следует схватить общий смысл всего переживаемого человечеством на наших глазах. Но несчастье современного европейского сознания в том, что оно раскололось на такое множество точек зрения, ничем не связанных между собой, с которых рассматривается и оценивается вся текущая действительность, что прийти к чему-либо общему и согласованному для него чрезвычайно трудно. Необходимость объединения на чем-либо общем — едва ли не важнейшая духовная потребность нашего времени, и хотя две главные системы мысли, одна — приводящая все явления к материальным процессам, а другая — к духовным, и служат к известному обобщению, покрывая своим знаменем множество противоречивых теорий и воззрений, но, развиваясь в противоположных направлениях, они раскалывают сознанье и неизбежно будут все более удаляться от полноты истины, если не найдется нечто связывающее, какая—либо общая основа, которая примирила бы их и соединила в одну цельную согласованную систему. А между тем, это связывающее нечто существует, и сама европейская наука подошла уже совсем вплотную к тому объединяющему началу, которое проникает одинаково и материальную жизнь, и жизнь духовную. Это объединяющее начало, эта скрытая пружина всякой жизни есть эволюция, развитие из простого в сложное, из несовершенного в совершенное, как в мире форм, так и в мире духа, ведущее нас к разумной и благой цели. Приняв одновременную эволюцию формы и жизни за мерило человеческого прогресса, мы сразу поднимемся над всем противоречием современной мысли и станем на такой наблюдательный пост, откуда возможно окинуть весь процесс жизни в его целом.

Если мы захотим отыскать корни всего, что совершается на наших глазах, мы должны искать их очень глубоко, в той древности, которая служила колыбелью нашей расы. В те незапамятные времена, когда арийская раса была еще в своем младенческом возрасте, цивилизация её достигала чрезвычайной высоты и блеска; об этом все яснее говорят раскопки последних десятилетий. Судя по сохранившимся образцам, не было той отрасли человеческого творчества, в которой древние народы не достигли бы высокого совершенства. Стоит лишь вспомнить их неподдающиеся времени колоссальные постройки, которые требовали не только знания высшей механики и математики, но еще каких—то знаний, которыми не владеют современные инженеры; или их удивительные водопроводы, превращавшие раскаленную почву юга в цветущие сады. А по научным расследованиям последних лет, не только все наши религиозные идеи и символы, но и все мелочи нашего домашнего обихода, до игр и развлечений включительно, все это было уже известно, все это так или иначе проникло к нам с древнего Востока^[25].

Как же объяснить это явление? Ведь несомненно, что те древние народы были родоначальники нашей расы, несомненно, что в них выразилась её юность. Как же могли они достигнуть такого совершенства культуры и знать уже в детстве то, что знаем через многие тысячелетия мы, их взрослые потомки? Логика вещей и наблюдения над процессами природы, у которой ничего не пропадает даром и ничто не повторяется на одной и той же ступени, заставляет думать, что те древние цивилизации имели совершенно иные задачи, чем наша современная цивилизация. Учения Теософии подтверждают эту догадку; они учат, что земная жизнь всего человечества представляет из себя нечто целое, имеющее одну общую цель: развитие всех сторон сложного человеческого сознания. Для этого дается поле действия — земля, и на этом поле все отдельные народы, в различные эпохи, путем разнообразных культур, работают — каждый над своей особой задачей, содействуя осуществлению единого, общего для всего человечества разумного плана.

В той древности, где нужно искать корни всего, что мы переживаем в настоящее время, масса человечества была еще в состоянии детства, индивидуальное начало было еще в зачатке, сознание работало смутно и мечтательно, создавая неопределенные мысли, лишенные отчетливых граней, какие бывают у маленьких детей, но зато человечество пользовалось огромным преимуществом: оно действовало под непосредственным наблюдением высоких руководителей, сверхчеловеческою мудростью и великими знаниями которых и объясняется поражающая нас высокая ступень древних культур. Руководителей этих называют общим именем "Посвященные"; имя это происходит от того, что старший "посвящал" младшего, т. е. передавал ему свои знания, если последний по своим нравственным качествам был достоин вступить в число руководителей юного человечества. В эзотерических преданиях всех древних народов есть множество указаний на то, что во главе всех отделов общественной жизни стояли именно такие "Посвященные", поднявшиеся над эгоизмом и над личными интересами.

В сущности, мы не имеем никакого представления о тех временах, и лишь смутное воспоминание о них сохранилось в легендах о "золотом веке" человечества. Мы узнаем древние цивилизации, когда они уже заканчивали свою внутреннюю задачу — воспитать юное человечество, когда сохранились лишь внешние формы, которые всегда переживают одушевлявшую их когда—то жизнь. Оттого эти цивилизации и производят на нас впечатление дряхлости. Самая раса может быть в общем очень молода, а формы её жизни будут отжившими, дряхлыми, если они уже сыграли свою роль и их поддерживают искусственно, когда растущая жизнь требует уже новых форм; по той же причине и отдельные народности, которые не ищут новых путей и слишком долго задерживаются на старых, приходят в упадок.

Когда детство арийской расы приблизилось к концу и на очередь стало развитие личного начала и самостоятельной инициативы, тогда Руководители человечества стали отступать от него все далее, и для него настало время самому создавать свои задачи и осуществлять их по-своему.

В эзотеризме есть выражение: человечество осиротело. Это и означает упомянутый переход к самостоятельному творчеству.

Чтобы могла осуществиться главная цель земного творчества — развитие всех сторон человеческого сознания, потребовалась вся та неоглядная вереница исторического опыта, который выразился в смене господствующих народностей, в насаждении разнообразных культур, в создании различных типов общественного строя. С этим ключом вся человеческая история читается по-новому, и можно догадаться, какую задачу пришлось осуществлять и нашей западноевропейской культуре. Она развивала ту сторону сознания, которую вернее всего назвать земной разум, низший manas. Она доводила его до полной отчетливости, до совершенства. И напряженностью своих эгоистических задач, и высокими формами своих научных дисциплин отточила аналитическое мышление до художественного совершенства.

На заре своей юности наша арийская раса пользовалась непосредственным руководством; мы им не пользуемся, но используем от времени до времени, когда сознание людей проходит через острые кризисы. Когда новые начала жизни вступают в борьбу с отживающим, людям дается высшая помощь в форме разнообразных духовных воздействий, иногда посылаются в мир ученики с совершенно определенной миссией. Такая миссия была возложена на Елену Петровну Блаватскую в конце истекшего столетия. Если мы оглянем эпоху, когда Елена Петровна основала Теософическое Общество, увидим все особенности западноевропейской культуры, доведенной до своего полного расцвета: благодаря эгоистическому царству капитала и материалистическому строю мышления, внешняя жизнь приняла уродливые формы ожесточенной борьбы за существование, беспощадной конкуренции, взаимной вражды и озлобленности, а в области духа шло постепенное угасание идеала и беспощадное вытравление всякого религиозного начала...

Плоды этого расцвета созрели на наших глазах, мы присутствуем при небывалой еще картине всемирной революции, и на наших же глазах, в бездонных глубинах мысли и сердца всего культурного человечества, начинается поворот и поднятие на новую ступень сознания. Если представить себе картину европейского будущего в случае, если бы дальнейшее развитие продолжалось по тем же линиям безудержного эгоизма и угашения всех духовных запросов, станет понятным, что никогда не было такой острой нужды в высшем воздействии. В ответ на эту нужду и явилось раскрытие древних тайных учений и основание Теософического Общества. Незадолго до этого времени, в разных местностях Америки и Европы, начали обращать на себя внимание спиритические явления. Спиритизм появился в те годы со своими потрясающими медиумическими феноменами не случайно; он представлял собою тот таран, которым пробивали первую брешь в сознании, он должен был расшатать заполонивший умы материализм и заставить людей задуматься. И мы видим, какой общий переполох в общественном мнении и какую тревогу среди ученых вызвали в то время явления спиритизма. Вера в существование одного лишь физического мира была расшатана. Но этого было мало. Вся жизнь требовала перестройки, а внешнему строительству должно предшествовать внутреннее преображение. Последнее же требует веры, энтузиазма, высокого идеала. Религиозные идеи, выросшие на европейской почве, оторванные от жизни и науки, были бессильны повлиять на сознание. Необходим был приток новой духовной энергии. Такой энергией проникнуты эзотерические учения древних посвященных, которые вдохновляли творчество всех античных арийских народов. Раскрыть впервые их тайный смысл выпало на долю русской женщине. И, как и следовало ожидать, её миссия вызвала к себе внимание во всем мире, вплоть до африканского Трансвааля, прежде чем ее признали на родине. А между тем, нигде жажда духовного обновления не чувствуется с такой глубокой искренностью, как у нас, и, может быть, ни у кого нет такой органической духовной связи с древней Индией, как у русских. Лучшие русские люди были всегда идеалисты, а древняя Индия вся проникнута высоким идеализмом своей чистой, пламенной, безбрежной религиозной философии.

Если вдуматься в те три главные цели, которые основательница Теософического Общества поставила на его знамени, мы найдем в них поразительное соответствие главным духовным нуждам нашего времени. Мы исстрадались от вражды партий, классов и народов; Теософия ставит на своем знамени всеобщее братство без различия национальности, религии и касты. Мы жаждем примирения между мыслью и сердцем, слияния идеала с действительностью. Теософия приносит нам научно-религиозный синтез древнего Востока, в котором все стороны человеческой жизни, и материальной, и духовной, представляют нечто цельное, неразрывно связанное единством религиозного сознания. Мы переросли наши психологические понятия, усложнившаяся душевная жизнь современного человека требует новых приемов воспитания, новых методов внутренней культуры. Теософия дает нам совершенно новую для европейского сознания психологию, опытно проверенную и научно обоснованную на законе духовной эволюции.

В состоянии ли Теософия выполнить свои обещания? Ответом на это служит более чем 30-летнее существование Теософического Общества. Такая проверка уже давно обнаружила бы её несостоятельность; но союз теософов продолжает крепнуть и расти, несмотря на то, что он не имеет никаких внешних форм, никаких догматов, ничего — с обыденной точки зрения — завлекательного, даже не требует никаких обетов; невидимая духовная связь, соединяющая её членов, оказывается настолько крепкой, что в состоянии связать в одну семью людей различных национальностей, говорящих на разных языках, принадлежащих к различным религиям и культурам. Другим ответом на тот же вопрос служит большая, блестящая теософическая литература, имеющая своих талантливых представителей во всех странах Мира, хотя прошло еще так немного времени с тех пор, как Е. П. Блаватская заложила фундамент этой литературы двумя своими трудами: Isis Unveiled (изд. в 1877 г), и Secret Doctrine (в 1888 году).

В чем же сила Теософии? Приносит она новую религию, или, как некоторые думали, вводит к нам в замаскированной форме буддизм?

Сила её в том, что она дает сокровенные учения древних Мудрецов, знания которых обнимают весь цикл эволюции нашей расы до конца. Вот почему она в состоянии дать ответы на все запросы нашего современного сознания, вплоть до мучительных, загадок жизни и смерти, которые стояли до сих пор неразрешенными перед человеческим сознанием. Я не могу вдаваться в изложение самих учений, но могу указать интересующимся на обширную теософическую литературу, которая разрабатывает со всех сторон отдельные положения древней Мудрости; дав себе труд и время, читатель имеет полную возможность проверить мои слова. Прибавлю лишь несколько слов для тех, которые — по недоразумению — могут подумать, что Теософия зовет человечество назад, в его младенческое состояние.

Да, она зовет его назад, но только в том смысле, в каком каждый человек возвращается к тем высоким истинам, которые он в детстве воспринимал бессознательно, от которых в молодости отступал потому, что они были слишком глубоки для него, которые позднее пропускал через критическую оценку, а в зрелом возрасте принимал уже сознательно и добровольно. Каждый законченный эволюционный цикл обегает такой полный круг, и наше сознание близится к тому, чтобы обойти свой полный круг и, после огромного опыта, растянувшегося на многие тысячелетия, прошедшего через многие цивилизации, через восхождения и падения, расцветы и утомление, — повернуть назад к исходной точке своего отправления и слиться с ней, но уже сознательно и добровольно.

В заключение, мне хотелось указать на те результаты миссии Е. П. Блаватской, которые успели уже обнаружиться. За последние два десятилетия все интересующиеся Индией наблюдают различные признаки пробуждения среди коренного населения Индии и небывалое прежде стремление к объединению. Совершенно непричастные к Теософии наблюдатели, стоящие на противоположном полюсе мысли, и те, кто соглашаются, что в подкладке современного движения в Индии лежит недавно возникшая тенденция к религиозному объединению. В жизни Индии религия играла всегда первенствующую роль; множество сект и подразделений, на которые разбились шесть основных религиозных систем браманизма, и распадение буддизма на северный и южный отделы, поддерживали дух разъединения в среде Индусов. Поворот к единству и толчок к внутреннему возрождению, о котором сейчас упомянуто, был дан впервые Е. П. Блаватской, её обнародованием общего всем расколовшимся религиозным верованиям единого эзотерического начала и её энергичной пропагандой — совместно с Генри Олькоттом — религиозного объединения Индии. Покойный президент Теософического Общества был выдающийся организатор; он чрезвычайно удачно работал среди Индусов в пользу названного единства, создал много школ, где обучение велось в том же духе, собрал множество драгоценных манускриптов, которые благодарные Индусы не переставали приносить в Общества был выдающийся организатор; он чрезвычайно удачно работал среди Индусов в пользу названного единства, создал много школ, где обучение велось в том же духе, собрал множество драгоценных манускриптов, которые благодарные Индусы не переставали приносить в дар теософической библиотеке, и неутомимо популяризировал красоту и высокий идеализм древних религиозных учений Индии.

Подъем религиозного сознания, который был вызван этим непривычным для Индусов любовным вниманием к их духовным сокровищам, продолжается и до сих пор, а за последние годы возрождение древне—индусской самобытности приняло очень широкие размеры благодаря неутомимой деятельности настоящего президента Теософического Общества, г-жи Безант; её стремления направлены к тому, чтобы положить в основу воспитания индусского юношества лучшие заветы древней Индии, и с этой целью она создала несколько колледжей, в которых индусские юноши знакомятся с неисчерпаемыми богатствами древнеарийской религиозной мысли.

Возрождение древнего Востока и пробудившийся на Западе интерес к его духовным сокровищам сыграет великую роль в ближайшем будущем и поможет человеческому сознанию подняться на высшую ступень.

Трудно даже представить себе все последствия, которые могут произойти от слияния широких объединяющих идей древнего Востока с точным анализом европейского Запада, его высокого научного развития с глубиной религиозного сознания древности.

Начало этого слияния совершается на наших глазах благодаря эзотерическим учениям, которые Е. П. Блаватская принесла западному миру, как дар от древнего Востока.

Учения эти, которые на современном языке вернее всего назвать религиозно-научным синтезом, приводят в гармонию все стороны человеческой жизни, согласуя материальные задачи человека с его духовными запросами.

А кто станет отрицать, что самая повелительная задача нашего времени, от верного решения которой зависит все будущее человечества, есть приведение в гармонию этических проблем с проблемами социальными, нравственного идеала человека с его жизненной практикой?

Вся сила Теософии и состоит в том, что её учение в состоянии разрешить эту задачу, не убивая земных интересов. Теософия должна стать впереди человеческой мысли потому, что она соединяет в себе всю полноту опыта современного Запада и древнего Востока, полный круг сознания арийских народов, как религиозного, так и научного, дающего в соединении — Мудрость.

Если спросят, почему именно Е. П. Блаватская была избрана для такой высокой миссии? Потому, что она одна из всех современников обладала соединением той тонкой психической организации, которая необходима для общения на высших ступенях сознания, и тех нравственных качеств, без которых великие духовные задачи не могут быть доведены до конца. Она обладала исключительной отзывчивостью на духовные влияния и в то же время могучей волей и необыкновенной силой терпения; пламенный энтузиазм и преданность идее, которой она служила, соединялись в ней с безграничным самоотвержением; вот что давало Елене Петровне Блаватской право на её высокое полномочие и на глубокую благодарность всех, кто знал и понимал ее.

Е. П.

"Из-за моря, из-за синего океана"¹

(От Нью-йоркского корреспондента "Правды ")

I

Европейцы и американцы. — Знают ли в Европе американца. — Характеристика истого янки. — Как относятся в Америке к русско-турецкой войне? — Учение Монрое. — Политические взгляды американцев.

Во всех странах света, — кроме Соед. Шт. Америки, — народы проходят по избитой дороге жизни более или менее благоразумно. Так, например, немец родится, живет и умирает чинно и прилично, варьируя монотонность бытия лишь бочками пива да выказывая при случае свою долю патриотизма в хорах Гаудеамуса и "Wacht am Rheina". Тевтон со дня рождения до минуты смерти скромно ползет по жизненной тропе. Появление его в юдоль плача приветствуют улыбками розовой Минхен, смерть — слезами побледневшей Лизхен. Какова бы ни была его прошлая жизнь, приличие заставит почти в каждом случае начертить на надгробном памятнике традиционное повествование потомству о "добром муже", "прекрасном отце" и "доблестном гражданине"; а прохожий — также из приличия — редко позволит себе усомниться в правдивости надписи. Уроженец de la Belle France — антипод немца по характеру, устроив хронометр жизни с будильником для периодическо- политических волнений, дабы они не застали его врасплох, ни в коем случае, однако, не позволит себе неглижировать дорогим сердцу ego; скача на одной ножке, вприпрыжку, от одной революции до другой, он все же скачет осмысленно и рассудительно, хотя и по—своему. Он думает о завтрашнем дне и не забудет ни ежедневного petit verre d'absinthe, ни Беранжеровского lait de poule Бабетты, ни ночного колпака в случае простуды. Француз, как и немец, проявляет амбицию на лестный некролог, хотя бы только на могильной плите. Англичанин — стоит на полдороге между немцем и французом. Уж самый его феноменальный эгоизм — отличительная черта нации — служит всем порукою, что он ни на один день не позабудет ни собственных, ни отечественных "интересов". Сын Альбиона быстро шагает вперед, раздавливая под широкой ступней слабейших и круто и ловко поворачивая "налево кругом", коль скоро представляется необходимость. Немцы, французы, англичане живут для будущего столько же, сколько и для настоящего. Но американцы — чистокровные янки — это ягода совершенно другого поля...

Чем более я читаю отечественных и прочих европейских журналов, тем более я убеждаюсь, что северный американец, т. е. самая достопримечательная амфибия Нового Света, совершенно незнаком его кузенам на "той стороне пруда". Европеец судит об янки — воображает, что имеет право судить об нем по бесчисленным экземплярам туристов с этого полушария, постоянно снующим по земному шару. Но американцы за границей и американцы у себя дома — две совершенно различные штуки. Первый — в полном смысле слова хамелеон, окрашивающийся по самой своей природе и без малейшего усилия под цвет не только наций, но даже и той среды, в которой он — гость на час. В Париже янки делается французом; в Лондоне — чистокровным Джон Буллем. Насколько этот факт справедлив, свет может судить по юродствам, выкидываемым в настоящий момент экс-президентом Грантом и его семьей за границей. Грант, расставшись с Белым Домом, снова стал на уровень с последними гражданами Соед. Шт., он не имеет права ни на какие почести ни за границей, ни у себя дома. Даже во время царствования его в Вашингтоне газеты в силу свободы печати ежедневно обзывали его и часто весьма справедливо — вполне непечатными терминами, начиная от нелестных эпитетов вора и мошенника до... чего вашему воображению угодно. А теперь Грант, приняв учтивость императрицы Индии и королевы Великобритании за должную дань, позволяет себе дуться на принца Эдингбургского и нашу Вел. Кн. Марию Александровну за то, что они не уступили ему в театре на о-ве Мальте первого места... Над этим курьезом все здешние газеты хохочут.

Итак, повторяю, американца надо видеть у себя на родине, в этом громадном и, на первый взгляд невинного пришлеца, "желтом доме", называемом Соед. Шт. Америки, дабы судить о нем, хотя с приблизительной аккуратностью. Широко раскрыты врата сего всемирного приюта и манят они постоянно и заманивают в пучину, зияющую за их пределами, всех нравственно кривых, слепых и хромых калек, бездомных Европы. И все это поселяется, женится, плодит детей и делается через несколько времени гражданами Северной Америки. Современный янки, поэтому, представляет из себя какой-то ненормальный состав из всех наций. В жилах его вы найдете кровь голландца, немца, ирландца, француза, испанца и даже кровь краснокожих индейцев подчас. Потомки принцессы Покахонты, прелестнейшей дочери шефа индейцев Виргинии, которая спасла жизнь капитану Смиту в 1607 году и вышла замуж за капитана Рольфа, у нас весьма многочисленны и гордятся своим происхождением не менее потомков голландских Кникербокеров (Knickerbocker), аристократов Нью-Йоркского штата. Понятно, что кровь первых сэтлеров Нового Света, строгих английских и шотландских пуритан почти совершенно иссякла в современных поколениях. Американец последней четверти XIX столетия просто-напросто какая-то olla podrida, в состав которой входит и голландский сыр, и кайенский перец, и рыбий клей, и нитроглицерин, преобладающий преимущественно во всех политических и сердечных трансакциях американских граждан.

Оттого янки столь резко и отличаются от своих европейских прародителей. И поэтому самому он вместо того, чтобы ползти, как немец, прыгать, как француз, или хотя бы просто шагать, как кузен его англичанин, стремглав несется вперед, бешено и безостановочно увлекаемый вихрем жизни. Без единой мысли о будущем, забывая прошлое и живя лишь в одном настоящем, он не ведает преград, не замечает опасности, не верит в возможность неодолимых препятствий. Громадные состояния наживаются в несколько дней, исчезают, как пустой призрак, в несколько часов. Миллионер вчерашнего дня сегодня либо сидит в тюрьме, либо просит подаяние, а нищий, которому я час тому подала милостыню, через неделю может раздавить меня в центральном парке под колесами одной модной баруши и копытами тысячных рысаков. Индивидуальных, собственных принципов, либо самостоятельных воззрений ни в мире политики, ни в мире религии, ни в общественной, ни даже в домашней жизни у него положительно нет; а те, которые имеются налицо, суть коллективные воззрения той или другой партии, к которой он на то время принадлежал. Имя этим партиям — легион, и каждая из них (вне области чистого барыша, впрочем) служит центробежной и вместе центростремительной силой. Знаменитый в Англии, как в Америке, символ общества, метафорически именуемый старой мистрис Гренди, т. е. Фэшьон, респектабельность и "общественное мнение". Значение последнего, однако, для каждого имеет вес лишь в среде собственной его или её партии. Имя "публики", достойной этого названия, простирается в их глазах лишь от центра до окраин магического круга, очерчивающего каждое гнездо партизанов. Вне этого заветного волшебного круга, что бы ни говорила другая партия, сколько бы ни кричали враждебные газеты, для нашего янки все трын-трава. Для него порицание всего остального мира представляется лишь каким-то глухим отдаленным жужжанием летней мухи, бессильным ворчанием того, что древние греки называли ОС — неумытой чернью. Прибавьте к этому, что престарелая мистрис Гренди, вращаясь единственно вокруг золотого тельца, сама мало заботится о внутренней гнили своих верноподданных, любуясь лишь на одну наружную позолоту сих лучезарных любимцев; что вследствие этого все фавориты её — калифы на час и что, появляясь и исчезая на горизонте миллионов с быстротой падающих звезд в каникулярную ночь, уважение к доброму мнению даже собственной партии может удерживать этих баловней счастья только на самое короткое и неопределенное время, — и вы получите ключ к тайне, почему нигде в мире не происходит таких общественных чудес, как в Соед. Шт. Америки.

В области религии американцы столь же неблагонадежны, как и в политическом и коммерческом мире. Перепрыгивая с легкостью и упругостью резинного мячика от одной партии к другой, американец так же легко перескакивает и от одной конгрегации к другой. Он не принадлежал бы ни к одной из них, если бы только не считалось "респектабельным" быть членом одной из многочисленных "деноминаций". Поэтому сегодня он баптист и республиканец, завтра — методист и демократ, через несколько дней смотришь — и он приписался к епископальной церкви.

— Зачем вы бросили церковь д-pa M., м-р С***? — спрашиваю я раз у знакомого и богатейшего маклера. — Разве баптисты лучше епископалианцев?..

— Право, не знаю, лучше ли они или хуже, — последовал хладнокровный ответ. — По-моему, оба эти пастора — humbugs (sic) (шарлатаны, мошенники — по-нашему). Но, видите ли, церковь д-ра М. вся в долгу, и уже предъявлено на сумму около 250 000 долларов векселей. На днях ее должны продавать с молотка... Каждое воскресенье
надоедали с просьбами о контрибуциях. Да к тому же, баптисты ближе к моему дому... да и семейство партнера моего перешло от методистов к баптистам, — так уж заодно.

Резон и вместе с тем образчик религиозного чувства янки.

Как мало Россия знакома с Америкой, как превратно и поверхностно даже ваша пресса судит иногда о ее политике, может быть показано в двух словах. Не говоря уже о ясно выраженной надежде в некоторых частных письмах от весьма влиятельных лиц иногда — на возможность в будущем оборонительного и наступательного союза России с Америкой, мне случалось находить подобные намеки даже в московских и петербургских газетах, особенно в начале войны. Именно подобные фальшивые воззрения моих соотечественников, почти общее невинное убеждение, будто Америка симпатизирует русским, и, наконец, полное неведение о том, какую предательскую роль коммерция Соед. Шт. играла здесь исподтишка во время войны, и поселили во мне полную уверенность, что для русских Америка с ее конституцией, политикой, нравами и обыденной жизнью, — в полном смысле слова, terra incognita. Начнем с главного.

Америка не может — да хоть бы желала этого сама! — не имеет права входить в союз с какой бы то ни было державой. Неужели у вас в России не слыхали о так называемом "Monroe Doctrine"?..

Более пятидесяти лет прошло с тех пор, как эта "доктрина" или, скорее, этот единодушно принятый тацитный закон постоянно брал верх над симпатиями народа. Далее постараюсь указать несколько поразительных примеров из истории Америки.

Всей Европе более или менее известно, что, начиная от 1823 года, политика Соед. Шт. в ее отношениях с иностранными державами всегда придерживалась абсолютного строгого "нейтралитета". Причина этого следующая: тотчас после признания в 1822 г. независимости Мексики и провинций Южной Америки президент Соед. Шт. Джеймс Монрое представил на рассмотрение конгресса план, в котором предлагалось, во 1-х, не допускать европейских держав ни под каким предлогом вмешиваться во внутренние дела Нового Света и, во 2-х, так же строго воздерживаться самим от вмешательства Соед. Штатов в какие бы то ни было распри в Европе.

Эта политическая черта и зовется здесь "Монройской Доктриной". Она была послана Монрое в ежегодном "президентском послании" (message) конгрессу 2-го декабря 1823 года.² Раз принятая, она сделалась ненарушимым законом. Для уничтожения ее потребовалось бы уничтожение самой конституции, погром страны — революция: а до того много еще воды утечет, потому что если у северных американцев может что-либо назваться священным и неприкосновенным, то это конституция 1797 года. Но мудрость и прозорливость этого великого государственного человека, президента Джеймса Монрое, была тогда же единодушно признана, и последующие события в мире политики вполне доказали американцам, как умно они поступили, сделав эту "доктрину" равносильной закону. В ней указывалась и необходимость нейтралитета уж по самому географическому положению Нового Света.

Разделенные от остального мира целым океаном, Соед. Шт. Америки не могли, во-первых, иметь никаких общих интересов с европейскими державами, а затем это самое изолированное положение служило бы им в случае вмешательства величайшей преградою к выставлению войск. В каждом случае оно бы повлекло за собой страшные расходы людьми и деньгами, в то самое время, как не раз эта игра во вмешательство, "ne vaudrait pas la chandelle"'. Вот почему "Монройская Доктрина" осталась в силе. Быть может — и даже в действительности так, — доктрина эта представляет собой верх эгоизма; но как всему человечеству, так и американцам она до сей поры приносила очевидную пользу. Сравните с ней захватнические тенденции Англии, которая, притаившись среди морей, как гигантский полип — "Черт-рыба", и растопырив радиусом лапы с сосцами по всем направлениям земного шара, безустанно захватывает малые, как и большие добычи, тотчас же метаморфизируя каждую в "Британский интерес" — и затем судите сами, которая из этих двух политик выгоднее для человечества. Америка говорит: "Не тронь меня, не лезь ко мне, и я тебя не трону, и к тебе не полезу". Выгода обоюдная. "Tout pour moi — rien pour les autres!"— рычит Англия. Америка, положим, и добавляет: "Пусть они себе в старой земле хоть все до одного горло перережут"... А Англия — предлагает для операции острейшие бритвы собственного изделия и очищает карманы побежденных "покойников", часто сама оставаясь в стороне.

Политика Монрое выяснилась во время борьбы Греции за независимость, когда, несмотря на горячую единодушную симпатию к этому храброму народу, Америка и пальцем не пошевелила: она заявила всю силу свою и в то время, как Венгрия восстала против Австрии, и Кошут силой необычайного красноречия чуть было не произвел революцию в стране в пользу своего народа. Вся американская нация, как один человек, поднялась против Австрии; Кошута допустили уже произнести спич перед конгрессом, и была минута, когда многие чувствовали себя уверенными, что пылкий патриотизм венгерца словно воспламенил всех членов конгресса и что Соед. Шт. окажут пособие угнетаемому народу. Но уважение к полувековой политике победило индивидуальную симпатию — и Кошут не успел в своей миссии. То же самое мы видим теперь в отношениях Северной Америки к острову Куба. Граждане из кожи лезут помочь кубанам, снабжают их и деньгами, и оружием (конечно, секретно). Народ громко заявляет братскую симпатию, и правительство с затаенным чувством лучших пожеланий инсургентам остается все-таки непреклонным и по наружности хладнокровно взирает на этот смертельный поединок между Кубой и Испанией. Конгресс молчит — и Монройская Доктрина остается ненарушенною... Скажем более, эта "политика невмешательства", так сказать, хуже инстинкта брала верх в сердце государственных людей Соед. Шт. долго еще до появления ее в Монройском послании. Америка была многим обязана Франции в деле своей независимости: Франция помогала ей против англичан, и, когда вспыхнули революция и террор в самом начале административной карьеры генерала Вашингтона, вся американская нация была за французов и против англичан. Но это не помешало "Отцу Америки", когда вновь явившийся от французской республики посол Жене почти взбунтовал граждан Соед. Шт. в пользу Франции, потребовать от правительства последней удаления опасного патриота из пределов Нового Света.

В то же самое время мы видим счастливый результат "доктрины" и в других отношениях: строго соблюдая неприкосновенность чужих владений, Америка требует такой же неприкосновенности и собственных территорий. Слова Монрое в его послании, советующие народу взирать на малейшую попытку со стороны европейских держав привить собственную систему правления к какому бы то ни было пункту нашего полушария, "как на прямую угрозу безопасности и миру Соед. Шт.", приняты буквально. Поэтому если было маршал Базен расположился в Мексике с армией и розовыми надеждами на императорскую корону для избранника Наполеона III, как статс-секретарь Стюард учтиво попросил его эвакуировать подобру-поздорову слишком близкую к вашингтоновскому кабинету территорию. Так как это случилось как раз после федеральной войны и Соедин. Штат, имели наготове миллионную армию, то будущий герой Метца и заблагорассудил удалиться восвояси без дальнейших безобразий. За "разбитые стаканы" заплатил бедный Максимилиан.

Вот почему надежды неких русских — чистейшая утопия. Этот вынужденный нейтралитет не мешает, однако же, народу выказывать во время всякой европейской потасовки симпатию к той либо другой стороне воюющих. В начале настоящей русско-турецкой бойни наших янки положительно тянуло на сторону русских. Весть о переходе армии за Дунай была встречена с восторгом. Но вот явился слух о неудачах, о "жестокостях", о варварстве русских солдат. Явились агенты Аристархи-бея, греческого Иуды, предателя в Вашингтоне, а с ними и самодержный, всевышний и всемогущий доллар. Явились и англичане, наводнившие редакции, и ультрамонтаны, подстрекающие во имя папства ирландско-католические массы американцев. Ветер подул в противную сторону, и посыпался град лживых известий, клевет и журнальной ругани. И право, "было бы смешно... когда бы не было так грустно" сообщать следующий факт. Во все время этого газетного баши-бузукства ни один голос, ни иностранный, ни русский, не поднялся в защиту России и ее героев. Только двое нас, — сирот, заброшенных на этот чуждый берег, — некто С. Е. Шевич да я, написали несколько статей в опровержение. Но, к несчастью, сколько мы ни рвались в бой на стальных перьях, после двух-трех статей наших протестов и не принимали.

— Надоели вы, значит, с вашим патриотизмом. Правда у нас ходит голая и из нее сапогов себе не сошьёшь, а за вранье платится щедро; потому — сенсация! — На этом мы оба и съехали.

В России никому и в голову не придет, до какого злобного, чисто дьявольского лукавства доходили некие английские журналисты, занятые в редакциях Нью-Йоркской прессы, лишь бы только создать диверсию в пользу турок. Но вот... ветер снова подул в противоположную сторону. Получены известия о взятии Карса, Плевны, о целом ряде русских побед. Янки, покорные флюгера всякого вихря, отвернулись от Босфора и, обратив внимание на славянские берега, навострили уши и стали прислушиваться. Несколько дней тому назад, как бомбой, шлепнулась телеграмма среди биржевого и газетного мира об оккупации если не самого Константинополя, то окружающих его форпостов русскими! За нею другая — об изувечении телеграфов, прервании прямого сообщения с Лондоном и, вследствие этого, о жалко — бедственном положении протестантского Лойолы — Лайрда и о депеше его, вопиющей к Биконсфильду — "караул!... британские интересы режут!!!", о депеше, которая оставалась два дня в дороге и с тем дала русским возможность не дремать в продолжение этих знаменательных двух суток.

Наступила минута остолбенения — затем сенсация. Чем-то веселым защекотало в горле хладнокровного янки, и раздался такой повсеместный, неудержимый, гомерический хохот, какого давно никто уж не слыхал. Смеялись все, от мала до велика, и всяк, кто был способен сообразить и вникнуть в суть дела. Смеялись русофилы, смеялись и туркофилы; хохотали обедающие в ресторанах и широко скалили зубы негры-половые; хохотали, словом, на улицах, в клубах, в театрах, на железных дорогах, богатые и бедные, умные и глупые. Три дня стоит стон от неудержимого хохота от запада да востока Америки. И ведь смеются не над несчастными османами, растерявшими свои туфли, а над британскими "интересами", над поражением "великих" английских дипломатов, потому что в душе американец ненавидит англичанина и, несмотря на кровное родство, желает ему всякой пакости. "Шах королеве"! — кричали они в эти последние дни друг другу, проходя по улице. "Мат — султану!.. Шах и мат Биконсфильди... Провалился великий Дизраэли — ура Горчаков и Россия!". Заревели граждане, как только раскусили всю важность известий.

И при всем этом у них ни на минуту не является мысли ни о реках человеческой крови, залившей берега Дуная и долины Армении; ни о великом горе и убитой жизни старых матерей, жен, осиротевших детей; ни даже о торжестве святого правого дела, имевшего высокой целью освобождение миллионов братий их в семье человеческой из—под ига кровожадных гиен в образе человеческом — этих ослов во львиной шкуре, называемых турками! Нет, до всего этого им мало дела: во всем этом они видят лишь одно — ловкий "шах и мат" английскому кузену, ножку, ловко подставленную — а 1а янки — Горчаковым Биконсфильду; и воображаемые гримасы Джон-Булля заставляют его, нежного родственника "Дядю Сэма", буквально кататься со смеху!

Что ж, радуемся и мы, хотя и немного иначе. Первым движением моим по объявлении, что русская армия все равно, что в Константинополе, что война, по крайней мере, с Турцией, вероятно, окончена, — был глубокий вздох облегчения — словно Казбек с плеч свалился! Вторым движением — столь же глубокое, хотя немое чувство благодарности Провидению, что хоть раз удалось в этом грозном мире предательской дипломатии правде и справедливости восторжествовать над ложью, лукавством и варварством. А третьим движением — откровенно признаюсь — явилось неудержимое желание заржать на радости и затем во все горло запеть пародию на известные куплеты 1812 года.

"Дизраэли не до пляски,

Растерял свои подвязки,

И... кричит Годдем!"

Но что еще лежит впереди... Какие ужасы, быть может, прикрывает непроницаемая, таинственная завеса будущего? Кто знает! К сожалению, "медиумы" одиннадцати миллионов спиритов Север. Американских Штатов на этот раз спасовали. О "будущем" все эти "оракулы" XIX ст. осторожно помалкивают.

Ел. Блаватская.

(Правда. — 1878. — 23февраля (7 марта). — С. 1-4).

Нью-Йорк, 1(13)января

"Письма из Америки" (От Нью-йоркского корреспондента "Правды ")

II

Американские клубы и современный прогресс. — "Утки" в Америке по части политики и науки. — Россия в Ветхом Завете. — Американские филологи. — Преследование общества трезвости. — Либеральный перец или повальное чиханье. — Русские "утки " насчет североамериканских забастовок.

"Из-за моря, из-за океана

Стая уток серых летит..."

Кому не случалось на веку своем выслушивать горячие панегирики ярых оптимистов доблестным изобретениям, "духу реформы" и вообще прогрессу XIX века — этому веку Наполеона "маленького" и Барнума "Великого", мыльных пузырей мексиканского займа и папской непогрешимости? Может быть, и у вас в Одессе найдутся такие ораторы — "долой старину, подавай новь"? — а у нас они так развелись, хуже колорадского жука. Буквально мозги заели и оглушили своим криком бедных консерваторов. Три "либеральных" клуба у нас в городе; четыре — "ультра"-либеральных; два клуба "прогрессистов"; клуб "позитивистов", клуб "анти-клерикалов"; клуб "неверующих"; общество "разрушителей"; другое — "ультра-радикалов" и т. д., и т. д.

И действительно, окинешь взором цивилизованные нации — и просто ахнешь! Бросишь ретроспективный взгляд на карьеру нашего выживающего из ума (вследствие понятной дряхлости) века, — и так вас окатит с ног до головы потом благоговения... Мурашки выступят по всему телу от гордости! Судите сами: с первых пеленок своих наше доблестное столетие оказалось ненормально быстро развивающимся младенцем. Еле первый зубок стал резаться, а у него уж и телеграфы, и железные дороги, и пароходы на уме. А ведь как уж в начале карьеры давали юному феномену в "будущие" зубы — ничего не помогло. Не унималось умное дитя и все вперед да вперед лезло... И стали мало-помалу разводиться у нас чудеса по белому свету. Загрохотали паровозы от Северного полюса до Южного, запыхтели стамеры да локомотивы; залетали молниеносные телеграммы, с одного берега океана до другого пробегают они и в пучине морской, повергая в "родимчик" все рыбье поколение; скользят по сребристой маковке Гималаи, задевая по пути и Арарат, приводя в электрический трепет старую туфлю Ноя, по преданиям, все еще покоящуюся меж допотопных останков библейского ковчега... Во времена оные на путешественника, совершившего кругосветное плаванье, взирали с благоговейным уважением: теперь же нет того коммивояжера, который не лез бы в Гумбольдты!

Да, диковинный — таки наш свет! И, по словам шампионов-прогрессистов, одна из величайших выгод современных изобретений — это та, что они совершенно парализовали всякую попытку даже к невиннейшей лжи. Теперь у нас — так гласят наши крикуны — ни соврать, ни прихвастнуть не приходится. Тотчас улика налицо. Теперь уж и гоголевскую Коробочку, пожалуй что, не уверишь, что, например, в Америке люди ходят вверх ногами, а граждане украшают повисшие вниз маковки индючьими перьями.

Итак, благодаря снующим репортерам, неподкупным газетам, достовернейшим телеграммам — из официальнейших источников, особенно тех, которые непосредственно вытекают из "Международного телеграфного агентства", да контор Гаваса, а главное — из "К. Ассоциированной прессы" города Нью-Йорка — врать не приходится. При настоящих порядках всякий товар продается налицо и каждая штука так и просвечивает. Благодеяния современного прогресса дошли до того, что мало-мальски неаккуратное сведение из Царевококшайска, например, мгновенно исправляется прессой-уличительницей — ну хоть и в Пекине! Еле президент Соед. Штат. чихнул в Вашингтоне, как ему даже тибетский Далай-Лама мог бы пожелать здравствовать из Лхассы.

— Взгляните! — ораторствует некий прогрессист в "либеральном" клубе. — Посмотрите на благотворительные плоды цивилизации. Старый хлам разрушается с каждым часом более. Являются одно за другим нововведения — реформы — особенно в Ватикане и в Турции... Средневековые суеверия, ослепленные ярким светом науки с ее непогрешимой методой строгой индукции, прячутся, как перепуганные совы, в развалинах самодурства и ханжества!.. Истина, — светлая, неподкупная истина, победив [...] истеричных фанатиков, витает самодержавно над XIX веком!.. Да. Мюнхгаузен выдохся... Немецкий барон сделался немыслимым в нашем столетии!.. и проч., и проч.

Ой, полно, так ли? Допустим, что телеграфы да паровозы — великое дело, с одной стороны, да ведь президирующий гений-то, руководящий этими бездушными новыми аппаратами, все тот же старый человек — то же адамово отродье. А этот "человек" куда как далеко хватает в сторону от истины именно вследствие злоупотреблений в области "индукции"! Без сомнения, прогресс сделал доступным вульгарному люду то, что доселе оставалось для него почти недостижимым: обмен якобы достоверных сведений о совершившихся фактах в области политики и международных интересов да искренне громкие и во всеуслышание переговоры его респективных правительств между собой. Прогресс допустил третейский суд народа во всех почти международных конференциях, поставил его присяжным на судилище сильных мира сего. Допустим, что все это так. Да ведь зато и "карась - телеграммы — в море, чтобы щука-народ — мог дремать"... Нам говорят, быстрокрылые телеграммы убили своей добродетельной будничной прозой всю коварную прелесть вымысла до-телеграфных времен; что толки и часто ни на чем не основанные сплетни и слухи, как фальшивые воззрения и подозрения одной державы на другую, сделались совершенно всевозможными ввиду обильных жатв на полях действительности... А мы отвечаем: положим, что Мюнхгаузен и выдохся: да ведь зато его "дикие утки" остались невредимы. С легкой руки его творческого вымысла безустанно совершают они кругосветный перелет свой. Расплодились они да размножились с телеграфами, сердечные, гоняясь еще быстрее за приманкой, да поклевывая ее под хвостами одна у другой. Рассеялись они по белому свету пуще прежнего, перепархивают с флюгера одного "агентства" на другой. Особенно в настоящее время смут и европейского переполоха имя им под шумок кровавого пира — легион. В одном Нью-Йорке они до того расплодились, что уж не отличишь серой "утки" от белой лебедки!

Оно и выходит, что, пока человечество прогрессирует по пути эгоизма и порока, оно применяет все эти новоизобретения лишь к собственной выгоде. Оно пользуется плодами Аристотелевых "индукций" в области физики лишь в полный ущерб философическим и платоническим "дедукциям" в области психологии. Стало быть, мы и вправе думать, что все эти нововведения, по словам знаменитой мистрис Парктингтон, "от одного лукавого" и для вящего затмения наших мозгов.

Отцы родимые! Сколько этих "уток" поналетело теперь! даже небо помрачили они сплошною стаею своей. Прислушайтесь к говору журналистики, к этому постоянному прибою и отливу "сенсационных" новостей. Девятым валом приливают они к ногам вашим, гонимые "утренними телеграммами", затем, чтобы еще быстрее отчалить в область фантазии с "вечерними" депешами. За последнее полугодие только и слышалось, как в известной детской игре с зажженными свечами: "Папа болен... Папа умер... Папу надо хоронить!" Общее смятение меж католиками. Спекуляторы спешат начать перетасовку фондов и купонов. Глянь, а папа воскрес! Опять паника, и несколько торговых домов проваливаются.

На этот раз он, кажется, "всерьез умер". Передо мною газета "Телеграф", издание 5 часов пополудни, гласящая, что непогрешимый отец отправился сводить земные счеты ровно в 3 часа 7 февраля. Хотя между Римом и Нью-Йорком около пяти часов разницы во времени, но все—таки скорость в телеграфных агентствах похвальная, если сами известия оного и весьма редко верные. Кардинал Мак-Клоский приготовляется к некоторым шансам и уезжает в конклав завтра утром. Чем черт не шутит!..

В мире гипотез, планов и предположений — так ещё хуже. Наши туземные дипломаты додумались до некоего изумительного плана, который, поддержав "британские интересы", вместе с тем должен разрезать и гордиев узел восточного вопроса. Некий сангвиник серьезно предполагает уговорить султана отказаться от прав гарема и женить его на вдовствующей королеве Виктории. Таким образом, все затруднения разлетелись бы в пух и прах. Идея весьма богатая, зародилась на днях в уме одного из наших "либералов" в клубе. Если мой скромный совет подействует на него, то он тотчас заявит о ней лорду Биконсфильду. Автор стольких европейско-эпических романов получил бы таким образом шанс сделаться вице-королем в Иерусалиме, а затем, быть может, и Соломоном II среди угнетенных колен Израилевых.

Да будет известно всем и каждому у вас, что в Америке если не очень интересуются войной, то зато, ввиду глубокой симпатии, изъявляемой нашими "либералами" к непрогрессивности бедной России — темного царства, как его обзывает местное журналистическое светило — газета "Sun", филологи, археологи и даже несколько "преподобных" этнологов сильно заняты ее происхождением. Так, недавно некий пастор в Бруклине читал лекцию о "религиозном затмении" русского народа, который он почему—то именовал "папскими идолопоклонниками" и "вавилонянами". Преподобный рассуждал так: одного названия "Царь" достаточно, дабы доказать, что русские — выходцы из древней Вавилонии. И тут же он принялся филологически рассекать это слово, дабы доискаться до следующего по всем правилам современного искусства. Навуходоназар — он рек — был царем вавилонским, а это имя пишется по-английски На—бу—ка—де—на—зар, а русское слово "Царь" произносится англо-саксоном — "Зар", ergo — русские прямые потомки Царя-быка времен Данииловских. Прогресс в науке у нас поистине гигантский.

Другой преподобный — д-р Джон Коттон Смитт ораторствовал на эту же тему в церкви Вознесения. Вы должны знать... (т. е. вы, русские — вавилоняне), что у нас в Америке, когда пасторам наскучает заниматься топографией ада, то они начинают в своих церквах вдаваться в самые разнохарактерные предметы: от цвета шерсти допотопного мамонта до цвета шиньона m-llе Aimee, — директрисы здешней французской оперетки, включительно. Словом, в домах "молитвы" рассуждается обо всем, кроме Бога, как у вас, "халдейцев". Зашла я как-то послушать веселую музыку органа в эту "церковь" Вознесения, но вместо музыки узнала, что преподобный намерен держать спич в тот вечер о религиозном аспекте восточного вопроса, из коего познакомилась со следующими фактами. "Россия, — говорил лектор, — единственная из современных наций, имя коей находится в Ветхом Завете. В 38-й и затем в 39-й главе Эзекиила мы встречаем имя Рош или Росс — на еврейском языке. Эти-то Роши и есть нынешние русские".

Вообще говоря, филология у нас совершенно помрачила рассудок многих, бывших до сей поры весьма рассудительными индивидуумами. "Либералы" же — члены "либерального клуба" — так положительно взбесились насчет корнеоткапывания в допотопных языцех слов, общеупотребляемых в современных разговорах. Несколько времени тому назад мне как—то случилось перевести в одной статье нашу русскую пословицу — "шила в мешке не утаишь", тотчас же о ней пошли толки. Как чистые прогрессисты, которые отвергли бы бессмертные афоризмы самого Козьмы Пруткова, не говоря уже о пословицах премудрого царя Соломона, наши "либералы" тотчас же составили против меня в клубе сильную оппозицию. "Россия по самой природе своей (вероятно, халдейской) непрофессивна, и поэтому сама ничего выдумать не может... Все после потопа — дрянь; одни лишь открытия в мире допотопном достойны внимания науки".

Друзья мои, станем искать! Кто был первым изобретателем железных дел мастерства? Внук первородного убийцы Тубал-Каин. Он первый изобрел шило и остался в истории, как мастер по части меди и железа; в то самое время как брат его Юбал выдумывал первую арфу и орган, прародителя современной шарманки, владетели коей, итальянские маркизы и графы, беглецы от правосудия, ежедневно раздирают эстетический слух прохожих на улицах Нью-Йорка. Поэтому весьма ясно, что ни русский народ, ни Сахаров не могли сочинить такой острой пословицы. Автор оной — Тубал-Каин.

Затем, разгорячась, филологи разделились на две партии. Доказав — преимущественно сами себе, — что ни Платон, ни Изократ, ни Аристотель, ни даже Шеллинг не имели никакого понятия о правильном значении слова "филология", те из наших либералов, которые готовились совокупно с археологами предаваться разбиранию древних надписей, решили продолжать именоваться "филологами". Остальные, более склонные к разрешению задачи о квадратуре круга, а вместе с ней и к сравнительной этимологии корней слов, дошедших до нас прямым наследием от вавилонского столпотворения, согласились впредь именоваться "глоссологами". Таким образом, путаница средневекового тривиума, который в соединении с четырьмя ветвями квадривиума некогда составлял семь "либеральных" искусств александрийских греков, была распутана нашими современными "либералами".

Номенклатура эклектиков древней школы исправлена, и мудрецы XIX века показали себя несравненно выше стоящими мудрецов первых веков.

Так как "либеральный клуб" — № 2 по рангу выдает себя за верховное судилище по части всего не либерального, то, найдя как—то причину пожаловаться на односторонность и кляузы известной туркофильной газеты "Sun", на нее я принесла клубу жалобу. Дело в том, что, прочитав в вышереченной газете глупейшую ложь о России под маской известия из достовернейшего источника, я воспылала справедливым негодованием. "Русское правительство, — гласил сей мусульманский орган, — главнейший и почти единственный доход коего водка, отдало на днях варварское приказание, а именно: оно повелело всем квартальным и даже будочникам (!?) впредь взирать на каждое "общество трезвости", как на секретное и запрещенное, а на каждого отдельного члена оного — как на врага отечества. Вследствие этого все полицейские чиновники получили тайные инструкции ловить всех таковых членов; а поймав — сечь и даже, буде оно найдено необходимым, — засекать его до смерти, пока злополучный член не отречется от "общества", напившись пьяным до чертиков" (Vide газету Sun окт. 3 1877). Написав опровержение этой наглой лжи, которой американцы поверили безусловно, я послала его в редакцию в тот же день. Ни одна газета, даже из тех, которые симпатизируют России, не приняла его. "Нам невыгодно было бы теперь идти против укоренившихся убеждений публики"… получила я ответ.

—  Да ведь это не убеждения, а предубеждения!..

—  Все равно, — отвечал мне редактор, поджаривая подошвы сапог на
солнце и хладнокровно высунув обе ноги из окна... Все равно. Опровержение ваше никак не будет принято во внимание, и вы только испортите эффект "сенсации", a Sun заругает вас до смерти.

Нечего делать; отправляюсь в "либеральный" и прошу влиятельных членов публиковать мой протест в одной из ультра-либеральных газет. Час от часу не легче! Члены переглядываются и грустно, но отрицательно качают мудрыми головами.

—  Что ж мы можем сделать?.. Ведь Sun правду пишет.

—  Правду? Ваш Sun врет, как Нью-Йоркский газометр, — и знает сам, что врет!

—  Ну вот и врет... Не сами ли вы нас когда—то уверяли, что сообщенное франклиновской газетой известие о том, что Тифлис находится на Каспийском море, — неверно, что  поэтому  и взбунтовавшиеся чеченцы никогда и не думали брать этот город два раза штурмом? Затем, что тот же Sun, напечатавший известие о том, что въезд в Киев, Петербург, и Елисаветград строжайше запрещен евреям и что во всех городах России, где есть церкви, жидам позволяют селиться только за городскою чертою, врал. А мы вот навели справки и узнали от самых же израильтян, живущих в Нью-Йорке, что всё это истина, и что даже еле десять лет тому назад, едва лишь несчастный еврей появлялся в некоторых городах, как ему тотчас же обрубали обе ноги и ссылали в Сибирь...³

Странно, что в вас патриотизм затемняет справедливое воззрение на факты. Ведь теперь век прогресса, век просвещения... По вашим же словам, "шила в мешке не утаишь".

Долго бы еще рассуждал оратор, если бы голос его не был внезапно прерван оглушительным чиханьем, которому стал в скором времени вторить и собственный неудержимый кашель. Произошло невыразимое всеобщее смятение... Оказалось, что студенты медицинского факультета, в здании которого помещается клуб, злейшие враги либералов — посыпали красным перцем всю залу. Так как в предыдущий митинг у них чуть было не завязалась драка, то в этот вечер были расположены вдоль обеих стен два ряда полисменов. Скорее протолкавшись, я поспешила домой, повторяя по дороге: "Да, шила в мешке не утаишь, как не выбелить мылу головы у негра. И для чего это только Тубал-Каин выдумал это "шило"!

Чтобы   покончить теперь с "утками", с удовольствием вижу, что и отечественные газеты не всегда остаются в долгу у янки. Пока последние выдумывали потомкам Моисеевым новую "обетованную землю" в Киеве, неосторожно забыв при том Бердичев, некто г. Гиллин описывал в фельетоне "Русского Мира" (19 авг. 1877 г.), и чрезвычайно патетично, "уличные сцены" из "последних событий в Соед. Штатах", т. е. о стачках и забастовках железнодорожных рабочих. Эти сцены представляют самые кровавые события; указывают, где именно они происходили, и знакомят невинных читателей с малейшими подробностями ужасного мятежа. Автор рассуждает о "злополучных днях для жителей этого города" (Нью-Йорка), о "толпах разъяренных рабочих, окруживших здание еврейского вокзала", и, наконец, в виде драматического финала, так сказать, букета своего исторического рассказа, напоминающего Дюма-пэра и его охоту за тиграми в Кутаисе, ставит читателей лицом к лицу с трупом убитого полисмена. Повествуя о сем "окровавленном и избитом полицианте", которого он (автор) с щепетильной аккуратностью историка даже называет его по имени, Джон Гоббс № 562, 10 участка, г. Гиллин своей трагической сценой жены и осиротелых детей, бросающихся на труп мужа и отца, напоминает пассажи из " La Tour de Nesles". Всё это чрезвычайно живописно и весь рассказ был бы пунктуально верным, если бы в него не вкралась одна ошибка, самая безделица... Никакого бунта в Нью-Йорке, ни большого, ни малого, во время июльской стачки вовсе и не было. Бывали и ежедневно бывают здесь сцены и хуже вышеописанной, да не во время пресловутой стачки. Бунт железнодорожных рабочих разыгрался в конце июля в Питтсбурге, захватил Бальтимор, Альбани и несколько других городов и замер в начале августа на пороге Нью-Джерзея. Не выезжая из Нью-Йорка во все время стачки, мне приходилось ежедневно проходить по городским улицам, и нигде никакой толпы не было, не раздалось и шороху. Все осталось спокойным, благодаря твердости Вандербильта, главного владельца железных дорог. В Эрийском вокзале не было не только стачки, но даже и простых беспорядков и даже ни одного разбитого носа в Нью-Йорке. И откуда это залетела в Питер такая шустрая "утка"!

А то, что действительно было курьезного во время пресловутой стачки, то о том у вас и не знают в России. Милиция Соед. Штатов совершенно осрамилась на этот раз. Правда, некоторых солдат бунтовщики неприятно зажарили до смерти в Питтсбурге, но и это мало давало остальным право выказываться трусами и удирать по железной дороге в Филадельфию в женских костюмах. Из посланных из Бальтимора на поезде солдат некоторые, когда поезд был атакован стачниками, попрыгали с вагонов и разбежались; другие тотчас же сдались на капитуляцию, а один храбрый милиционер так проехал все пространство от Бальтимора до последней станции возле Нью-Йорка, спрятанный под широкою юбкою некоей сердобольной и толстой mater families. И барыня, и ее храбрый рыцарь были оба опозорены в газетах.

Елена Блаватская

Нью-Йорк, 1(13) февраля

(Правда. — 1878. — 12(24) марта. — С. 1- 4.)

 

"Письма из Америки"

(От Нью-Йоркского корреспондента "Правды ")

III

Буря. — Русский проповедник с еврейской фамилией. Богатство Америки. — Волшебный грот Невады. — Чудовищный магазин Стюарта. — Социальная жизнь в Соединенных Штатах. — Обаяние титула. - Смелый проповедник. —  Сжигание тел умерших. - Преступления. — Курьезы американской жизни. - Религиозная борьба партий. — Юродство спиритов. — Значение денег.

До конца января в Нью-Йорке стояла какая—то юродивая по времени года погода. Было тепло, как летом, даже жарко, и нежная прозрачность воздуха напоминала Италию. Но 24 числа 1878-й год заявил—таки свои права и надолго дал о себе знать. Небо внезапно нахмурилось, темно—свинцовые тучи окутали, как флером весь город, и повалил снег. Затем разыгралась одна из страшнейших бурь, какую кому—либо приходилось видеть. Холодный принизывающий ветер завывал, как голодная стая волков. Ураган несся со скоростью 69-ти миль в час, и наши городские воздушные железные дороги прекратили поезда, так как серьезно опасались, что ветер свалит вагоны на крыши домов и злополучные головы прохожих. Тяжелые каменные дома дрожали от труб до фундамента; пешеходов уносило с одного тротуара на другой; быстро шагающие почтальоны не могли удержать сумок в руках, и многие письма не достигли до своего назначения. В ночь произошли страшные кораблекрушения: "Метрополис", громадный пароход с 260 пассажирами, идущий в Южную Америку, погиб и с ним около 200 человек почти на том самом месте, где уже в ноябре разбился злополучный "Гурон", сгубив более сотни людей. На протяжении двух миль берег был усеян мертвыми телами, умирающими и обломками от кораблекрушения. Куритук-Бич на берегах Северной Каролины останется на долгие годы памятным.

Как уже сказано в прежних письмах, война, перемирие, конференция и даже политические интриги Европы, кроме весьма сенсационных, производят весьма легкое впечатление на граждан Америки. Но что их всегда способно расшевелить, так это всякая пакость, клевета, "сенсация". Появился некто Л. Гунсберг, выдающий себя за русского проповедника (?). Сочинив историю, будто бы месяца три тому назад он должен был спасаться из Петербурга, рискуя самой жизнью только за то, что по неосторожности выбрал текстом проповеди "бесполезность коня в сражении и немощность даже самых великих армий", он прямо обратился к петербургскому "обществу человеколюбия". "Я имел в виду, — заявляет он печатно, — лишь одно святое Провидение, против которого ни конь, ни армия не устоят, а правительство увидело в моей проповеди прямой намек на Плевну... " (!!) Заступись кто за Россию — из десяти шансов девять, что не напечатают; является авантюрист — "врет, как сивый мерин" в "Ревизоре", и тотчас же раздаются сожаления, возгласы... Симпатические рассуждения являются во всех газетах. Проповедник с еврейской фамилией исчез на днях с порядочным кушем "пособий".

Что ж, "пособия" эти, будь они вдесятеро значительнее, страны не разорят. Как в экономии мироздания несокрушима материя, которая постоянно меняет форму, цвета, составные части свои, но все остается той же материей, так кажется несокрушимым и богатство нашей страны. Это какая—то непрерывная, безумная погоня за миллионами, игра в волан и в мяч, во время которой то одного треснет в лоб миллиончиком, то хватит по носу другого, то прямо шлепнется к нему в карман, то вырвется из-под одной руки и попадет в другую... В Неваде открыты неистощимые руды серебра и золота; в Венецуэле образуются компании из Нью-Йорка, и молва гласит, что найдены баснословные сокровища. Некто Алжернон Грант, долго живший в дружбе с краснокожими Невады, заявил, что индеец недавно провел его природными подземными ходами и с великой опасностью жизни в одну чудную пещеру. Рассказ проводника его, которому он много лет не верил, оказался действительностью — по собственному выражению — почти что сведшею его с ума. Стены и потолок пещеры буквально покрыты золотом, которое он исчисляет тысячами тонн! Около мили в длину, ширина пещеры 150 футов и 75 футов вышины. Грант, несмотря на невероятность известия, продолжает уверять, что все колонны в пещере обвиты, как древесные стволы лозою, чисто золотой проволокой в палец толщины; стены сияют золотом. Во всяком случае, он привез с собою в Луизвилль (Кентукки) несколько сот фунтов чистого золота, странная форма которого, совершенно не похожая на обыкновенные куски этого металла в рудниках, чрезвычайно интригует минералогическое общество города.

Но и без волшебных гротов Невады стоит только приглядеться к торговле в главных магазинах Нью-Йорка, чтобы убедиться в баснословных ресурсах даже обыкновенной торговли красным товаром. Зайдите к А. Т. Стюарту; обойдите этот громадный дворец, занимающий полсквера, и судите сами: 150 мужчин и мальчиков постоянно заняты одной лишь упаковкой и завертыванием больших и малых узлов мелочных покупок, которые тут же 50 вагонов и целая армия мальчиков развозят и разносят по домам покупателей. 7000 пакетов отсылаются ежедневно таким образом и столько же уносятся домой самими покупщиками. 900 прикащиков стоят, или, скорее, судорожно мечутся за прилавками с 8 часов утра до 8 вечера. В верхнем этаже 1000 швей работают за таковым же числом швейных машин, движимых паровою силою; 200 закройщиков постоянно заняты, и, если добавить к этому плотников, инженеров, швейцаров и т. д., то легко насчитать в одном лишь этом магазине до 2200 человек на жаловании у Стюарта. Недаром же покойный архимиллионер выстроил целый город — Спринг-Гарденз, каждый дом в котором — его собственность.

Местное духовенство называет "Белое здание" Стюарта преддверием геенны, прихожей Нью-Йоркских леди и юных мисс в ад! Муж, раз узнав, что жене открыт кредит в этом доме, вырывает у себя пук волос и приготовляется лопнуть. Это первый шаг к банкротству. Арнольд и Констэбль, соперники Стюарта, и несколько других столь же богатых домов начинают выказывать особенную деятельность с приездом из Европы тех стимеров, на списках коих красуются титулованные имена холостяков. Их коммерческое обоняние до того чутко развито, что они наперед предчувствуют тесную связь между опубликованием вышеперечисленных имен в газетах с немедленным появлением и толкотней в продолжение целых недель в их магазинах всех богатых невест города. Чарльз Диккенс давно уже указал, насколько Америка, притворяясь, что смеется над титулами и презирает кровную аристократию, в то же время падка до громких имен, и Диккенс совершенно прав. Хотя здесь и не существует, как в Англии, какой-либо социальной иерархии, кроме демократической, но между принципом и практическим применением этого принципа к делу возвышается несокрушимой скалой женское да тоже и мужское самолюбие. Именно потому, что титул есть запрещенный конституцией плод, то он и кажется им гораздо слаже. Здесь общественные вожди не выбираются; фавориты дам не предъявляют своих притязаний ни в силу красоты, ни ума, ни образования, ни даже в силу душевных качеств; но всякий из этих вождей узурпатор поневоле, и только вследствие одной слепой фортуны.
Родитель, предположим, мистера Калигулы — Байрона — Вашингтона Сократа Брауна, был магнатом в одной из усопших компаний. Из дивидендов, промелькнувших под носом акционеров и не попавших им в рот по их глупости, магнат составил себе скромное состояние в двадцать или тридцать миллионов. Желает ли он или нет, а сын обязан признать себя вождем в своем обществе. Три грозные ареопага Нью-Йорка, Бостона и Вашингтона, составленные из родительниц с дочерьми, силой возведут его на трон, с высоты которого volens nolens он принужден взирать на остальной люд с некоторою долей презрения. Положим, что в силу конституции это презрение опять-таки может показаться лишь номинальным, но в силу свершающихся ежедневно фактов оно далеко не таково.

Если кто желает познакомиться с социальной жизнью в Америке наглядно, то пусть представит ее себе в виде длиннейшей лестницы и затем поставит на ней гуськом трех граждан. № 1, стоя на верхней перекладине, с умилением взирает ввысь на собственные миллионы. Гражданин № 2 лижет подошвы сапогов № 1 и вместе с тем делает тычка в зубы собственной обувью № 3, ползущему вслед за ним. Картина вернейшая. Но даже и № 1 тотчас же повергнется в прах, коль скоро завидит на горизонте титулованную особу, если только эта личность способна прожить несколько недель в первоклассном Нью-Йоркском отеле, не воруя носовых платков из карманов своих посетителей. Поэтому-то столько "меньших сыновей" Великобритании приезжают в Америку охотиться за буйволами в западных прериях, как только их кредиторы начинают охотиться за ними самими на родине. Крупные миллионы дочерей разбогатевших бакалейщиков переходят в пустые карманы виконтов, лордов и испанских грандов, владельцев богатых chateaux en Espagne. Затем миллионы начинают таять, и с последним испарением оных улетучиваются и титулованные мужья, предоставляя покинутым супругам обратиться в департамент разводов...

Насколько дней тому назад на лекции полковника Роберта Ингерсоля, величайшего оратора-атеиста Америки, три тысячи народа из высших классов культуры душили друг друга в продолжении трех часов в Чикеринг-Голь, а тысяч пять принуждены были вернуться домой за неимением мест. Ингерсоль читал лекцию "Долой религии! Нет ада! Бог — человечество, и нет другого божества", а в антрактах гигантский орган ревел марш и хоры из "Орфея в аду"...

Несмотря на тему лекции, местами до отвращения богохульную, Ингерсоль выказал в одном пассаже речи своей, направленной против материализма и алчности протестантского духовенства, необычайную энергию и храбрость. Одной короткой фразой он обрисовал все Нью-Йоркское общество, заклеймил в сердце каждого честного человека эту мерзейшую черту в янки, черту не только дозволяемую, но даже поощряемую пасторами — главным образом модных церквей, и которую они к тому же разделяют и вполне выказывают первые.

— Кому, пасторы, вы сулите ад? — воскликнул лектор, обращаясь к публике, меж которой находилось много духовных особ. Кто, по вашему мнению, должен быть обреченным на вечные мученья в неугасаемом пламени?.. Уж, конечно, не обладатели миллионов... даже и не те, у кого найдется несколько сот тысяч, хотя бы и уворованных... Кто когда слыхал, чтобы кто—либо из нашего духовенства осмелился посулить ад богатому человеку — Стюарту, Вандербильту, Сингеру, оставившему после смерти девять вдов и до тридцати детей... Нет, наши духовные отцы посылают в вечный ад лишь одних бездомных бродяг, нищих, горемычных воришек... Богатых воров они снабжают паспортами прямо в царство небесное!

Затем он обратился уже прямо к пасторам, которые кисло улыбались, развалясь в креслах, и стал вызывать их — осмелиться назвать по имени хотя одного из богатых людей, умерших в последние годы и известных своими мошенничествами, развратом и бессердечием. "Назовите мне лишь одного из этих финансовых королей, который, по вашему мнению, заслужил, как нераскаявшийся грешник, муки ада! — рычал оратор. — Пусть, если есть между вами хоть один честный человек, хоть один верный служитель Христа, да встанет он без боязни и трепета перед могуществом Мамона и назовет одну из этих личностей, которыя нам всем знакомы и имя коих будет долго проклинаемо вдовами и сиротами... " и т. д.

Один за другим стали вставать своих мест наши преподобные и, хотя глаза трех тысяч человек были устремлены на них, один, другой, третий ... вот еще два господина в белых галстуках встали, приосанились и, повернув налево кругом, тихонько исчезли из залы...

У нас начинают серьёзно отказываться от традиционного погребения умерших и принимаются всё чаще и чаще сжигать тела в крематориях. Недавно один немец — булочник, почтенный отец семейства, потерял восьмидневного сына и, получив от доктора свидетельство о смерти и дозволение полиции на погребение, деликатно завернул новорожденного в чистый батистовый платок, уложил в сигарный ящик, а затем в железный и при свидетелях предал тело огню, сунув оба ящика в обыкновенную печь вместе с булками. От маленького тела остались всего в 25 минут времени две с половиною унции пеплу, который родители сохраняют в урне под зеркалом. Санитарный департамент было вмешался, но тут же было решено никому не препятствовать в методе последнего распоряжения с телами мертвых. Нашли, что "кремация тел" даже весьма выгодна в густо населенных городах, так как этим станет возможным избегнуть заразительных миазм в воздухе.

На этой неделе произошло несколько новых, но далеко не неожиданных "сенсаций". Олдерман города Луизвилля, некто Мосс, обвинен и уж признался в подлогах векселей на сумму 80 000 долларов. А раз признавшись, он даже развеселился и заметил судьям, что публика должна считать себя весьма счастливой, что так дешево отделалась. "Не будь мне семьдесят два года, — добавил сей маститый старец, — я бы наделал подлогов на сумму, вчетверо крупнее настоящей". Excusez du pen! И чистосердечно, и верно.

На днях вешают Ранда, молодого и весьма образованного человека, зарезавшего семь особ в продолжение пяти месяцев с прозаической целью грабежа. Дело вдовы Мэриль, оставившей все своё значительное состояние католической церкви, помимо наследников, идет своим чередом. Кардинал Мак-Клоский запутан в оное весьма некрасиво. Повторяется старая история проделок гг. иезуитов с богатыми умирающими барынями, на нервы которых слово "ад" действует неприятным образом. Вдова Мэриль была к тому же протестанткой, и кардинал с клевретами обвиняются в том, что они запугали её в последние минуты жизни до сумасшествия. Процесс Вандербильта, в котором дело идет о 108 миллионах долларов, тянется, растягивается и затягивается. Фемида решительно бессильна ввиду такого ослепительного куша. Публика начинает подозревать, что, быть может, скатясь, как снежный обвал, несколько миллиончиков, попав меж судей и присяжных, так и застряли там; что они заморозили им мозги, ослепили их и что эта сотня миллионов так и останется у того, кому она менее всего принадлежит.

Если, оставив на время "курьезы" в области миллионеров, мы обратим внимание на обыденные происшествия в среде более скромных граждан, то найдем и здесь, чему подивиться. Если не все американцы — отъявленные, чистосердечные мормоны, то ведь это только вследствие того, что они себя не желают причислять к этой секте. Редкий гражданин не имеет или не имел трех, четырех разведенных с ним жен. Случается и так, что, живя в одном с бывшим мужем городе, и некоторые из супруг обладают таковым же числом ех-супругов. Я лично знакома с- одной весьма уважаемой дамою, "приятной во всех отношениях", которая была замужем и разведена пять раз, а на прошлой неделе вышла замуж за шестого счастливца. Но главная прелесть курьёза состоит в том, что каждый из этих пяти живых покойников обязан по закону выплачивать ей ежемесячно alimony, т. е. содержание от 70 до 200 долларов, смотря по состоянию. Развод она получала всякий раз на основании того, что у англичан зовется criminal connection, неверность со стороны супруга — в одном случае, за "оскорбление чувств"! Таким образом, моя знакомая сделалась нечто вроде мужевладетельницей и ежемесячно ездит собирать доход с мужей, как другие собирают его с домов. Откажи ей один из них в содержании, и его тотчас же засадят в тюрьму за contempt of court — презрение к суду. Эта дама одна из главных дам-патронесс "общества красного полумесяца и креста".

Не желая навлечь на себя подозрение в преувеличении, постараюсь придерживаться лишь тех фактов, которые перешли в область истории. Выбираю самые современные "курьёзы". В Америке умеренность в чем бы то ни было неизвестна. Наши граждане уловчаются доводить и великое, и смешное до пес plus ultra. Например, в настоящее время идет самая ожесточенная война между консерваторами и либералами или, скорее, между деистами и атеистами. С одной стороны, пасторы разношерстнейших сект, с другой — радикалы, либералы и позитивисты ежедневно доводят дело до драки: первые, требуя, чтобы Всевышний имел право голоса в конституции, а последние, — буквально изгоняя даже имя божества из оной в силу национальной конвенции 14 мая 1787 года, принявшей и ратифицировавшей конституцию Соед. Штатов. Обоюдные обвинения, доносы, проклятия гремят с кафедры и платформы; а пресса, хотя и разделенная на две партии, на религиозную и антирелигиозную, подсмеивается над обоими лагерями воюющих. Но и само протестантское духовенство распадается надвое. Консерваторы-пасторы доказывают и требуют права гражданства в религии для ада, с его вечным неугасаемым пламенем, черта с раздвоенным хвостом, рогами и легендарным копытом и вечного нескончаемого наказания в будущей жизни; а пасторы — радикалы кричат, что все это метафоры и притчи, и массами переходят в унитарианство, присоединяясь к универсалистам, догматы веры коих равняются нулю. Сумбур в стране необыкновенный. Газеты подстрекают насмешками то одну, то другую из воюющих сторон. А между тем на полдороге между атеистами и догматиками собираются спиритуалисты, число коих возрастает с каждым днем. Последняя ревизия показала, что их более одиннадцати миллионов в одних северных штатах.

Что такое спиритуалисты? Какая вера у них, и существуют ли какие-либо границы между возможным и невозможным? Судите сами. Вот самое замечательное из последних чудес из тысячи других "чудес в решете". Хотя "свежо предание", а все же всякому "поверится с трудом"...

Несколько месяцев тому назад преподобные д-р Уатсон, пастор епископальной церкви в Мемфисе (Уэст), он же и издатель-редактор журнала "Spiritual Magasine" (журнал, посвященный единственно покойным гражданам Америки, отлетевшим в лучшую обитель (иностранных духов у нас не полагается, вероятно, за отсутствием медиумов-филологов)), печатал следующее заявление. Все верующие города Мемфиса в сообщение мира видимого с миром невидимым, т. е. в факт материализации духов, приглашались почтенным пастырем к нему на квартиру, дабы присутствовать при необыкновенном торжестве. Дух мисс Алисы Робертс, умершей за несколько дней до свадьбы своей с Томасом Муром, поэтом и писателем, выходил замуж за м-ра К. Стильмана, юношу, пока еще обретающегося в живых на нашем шаре!!!!

Дело в том, что вышеперечисленный эфирный "дух", утешившись за такое продолжительное время в измене автора Лала-Рук, влюбился недавно, познакомясь с ним в темном "кабинете" некоего медиума женского пола, в юного Стильмана. А раз познакомясь и убедясь, что ему платят взаимностью, влюбленный дух, как оно и подобает благовоспитанной экс-барышне, даже и в разжижено-флюидической оболочке, решился во избежание скандала в верхнем, как и в нижнем ярусе мироздания, выйти законным образом замуж.

Собрались гости — человек до трехсот, и вся высшая интеллигенция — отборные "мозги" спиритов-испытателей. Два длинных стола, уставленные пирожными, фруктами и винами, стояли между занавесью кабинета (в коем "невидимые" облекаются на время в видимую оболочку) и зрителями. Мистрис Мюмгер, медиум, уселась за занавесью, и через несколько минут вышло из "кабинета" шесть прелестных, одетых в бальные платья девиц-"духов", то были подруги "невесты-духа". Наконец, вышла и она сама, покрытая длинным вуалем, "блистая юностью и красотой". Начались "shake-hands", рукопожатия и затем, ввиду того, что невеста могла с одной минуты до другой разлететься в пух, быстро приступили к брачной церемонии. Преподоб. ⁴ пастор соединил руки живого жениха и мертвой невесты, и в несколько минут два существа были превращены во единое. По окончании церемонии все бросились целовать невесту с поздравлениями — все, кроме жениха, и до того зацеловали, что она почти вся испарилась и принуждена была несколько раз уходить в кабинет для "укрепления временной плоти"... Затем, выпив вина, закусив пирожным и поспешно попрощавшись, она окончательно исчезла. "Мы наперед знаем, — писал в то время преподоб. Уатсон⁵, — что многие скептики подымут нас на смех. Но никто из тех, кто искренно верует, что Христос обратил воду в вино и что обещание его ученикам на последней трапезе пить вместе с ними оное в царствии небесном, — не одна лишь пустая бессмысленная фраза, но факт, который, вероятно, и был выполнен учителем после смерти апостолов в его буквальном смысле, не станет смеяться, но еще тверже уверует, что загробный мир есть лишь верное отражение мира земного"...

Преподобный "спирит", вероятно, забыл, что Христос произнес и другие столь же памятные слова, а именно: что в царствии небесном не женятся и не выходят замуж, но живут, как ангелы небесные...

Эта, по мнению многих, как и по моему собственному скромному мнению, богохульная пародия кончилась трагикомедией. Супруг "невесты-духа", соскучась браком в продолжении которого каждое свидание с женою—призраком обходилось ему в 5 долларов и не могло обойтись без необходимого присутствия медиума, женился недавно на живой жене. Д-р Уатсон, подстрекаемый целою ватагою "спиритуалистов", подал в суд обвинение на Стильмана в двоеженстве. Интересно будет узнать, как отнесутся к этому делу судьи Мемфиса и какой будет вынесен приговор присяжными!

А между тем, пока решаются миллионные дела, "ад" разрушается до основания, а бестелесные "духи" выходят замуж и женятся, у маленьких людишек в Америке — где тонко, там и рвется, как в халдейской России. У нас, как, впрочем, и приличествует антиподам, все идет шиворот—навыворот да вверх ногами, в доказательство чего приведу следующий и последний "курьез". Грязная, однодолларная бумажка принимается в торговле за 100 центов и считается по курсу за 98; а новый серебряный доллар, царь-красавец между монетами, упал до 90 центов. Владетели невадских рудников, которые и затеяли всю эту кутерьму о "серебряном вопросе", остались с носом. Вздулись лишь еще круглее карманы у одних богатых "politicians" да у некоторых сенаторов. А бедный человек, получавший жалованье за последнее время звонкой монетой, потерял, быть может, с последнего доллара десять процентов!

"Что вору сходит с рук,

За то воришку бьют"...

получает в Америке необыкновенное  значение.

Елена Блаватская.

Нью-Йорк, 14 (26) февраля.

(Правда. — 1878 — 25 марта (6 апреля). — С. 1- 4.)

 

"Из-за моря, из-за синего океана"

(От Нью-Йоркского корреспондента "Правды ")

IV

Смерть атамана республиканцев — Тунда. — Самоубийство мадам Рестель и 22 000 убийств, совершенных ею. — Мнение на счет этого граждан и гражданок. — Фарисеи Нью-Йорка. — Дамы на балах и дамы у себя. — Секты Америки и наши раскольники. — Христианская проповедница вдова Ван Котт и лектор — атеист.

Нью-Йорк страшно взволнован. Нью-Йорк, сердце и пульс Соед. Штатов, лихорадочно трепещет. Забыв о текущих делах, об угрожающем стране банкротстве, о "серебряном вопросе", о Гейде с его нечистой на руку партией и даже о процессе 100-миллионного наследства командора Вандербильта, Нью-Йорк вполне предался блаженству сенсационных пересудов — post morten. Все стушевалось, все съехало на задний план перед неожиданной и трагической кончиной двух знаменитых граждан: 1) достославного Вильямса Тунда — в тюрьме, где он умер, кто говорит — от яда, кто — от горя, на 72 году от рождения и в ту самую минуту, когда обещанием открыть весь заговор и назвать заговорщиков он так обрадовал измученных им судей; 2) г-жи Рестель, 80-летней миллионерки, совершившей самоубийство по всем правилам древних стоиков — в ванне, перерезав себе артерии на руках и ногах...

Вильямс Тунд в продолжение семи лет был мощным рычагом отныне навеки знаменитой шайки, известной под названием Tammany-Ring, т. е. "Кольцо Таммани". Кольцами у нас зовутся партии, составленные из официальных лиц — политических и правительственных мошенников, часто занимающих самые высокие должности; названы же они так потому, что замкнутая линия кольца образована из такой сплошной стены заговорщиков, или рингменов, как их зовут, что через неё совершенно невозможно пробиться, пока они честно делятся награбленной наживой, ни обворовываемому ими народу, ни даже самому правосудию, так как высшие места в судах часто бывают занимаемы самими же заговорщиками.

По единодушным отзывам прессы, наглая дерзость подобных "рингменов" колец⁶, покрывающих частой сетью страну во всех направлениях, их методически выполняемая программа разбоя среди белого дня и строгая система "мытья" одной руки другою давно уже толкнули республику на край погибели как в политическом, так и в финансовом отношениях. Это факт, признанный всеми. В пять лет суда над рингменами из пятидесяти исчезнувших миллионов долларов успели вернуть кое-как, запугиваньем менее виновных участников, всего 1200000 долларов, да и то, истратив на судебные издержки более 400 тыс. дол.⁷ Из самого Тунда не выдавили назад ни гроша. Вчера объявляли публично о смерти его в Сити-Холл (городском суде), здании, выстроенном покойником, которое, по словам газеты "World", останется навеки памятником позора республики и за сооружение и меблировку которого город заплатил по счетам "за несколько сот миль ковров, за несколько гор извести, за десяток пирамид тесаного камня и за целый девственный лес стульев". Со смертью атамана канули и все концы в воду. К тому же, разве у нас не вырастают "кольца" в каждой администрации и во всяком штате, как грибы после дождя? Тунда долго называли королем Нью-Йорка, и теперь газеты имеют полное право провозглашать: "Le roi est mort!.. Vive le roi!"

Другой покойник — Рестель. Не менее самого Нью-Йоркского "короля" она останется навеки знаменитой в летописях республики. Говорят, что про покойников дурно отзываться не следует; но в настоящем случае древнее изречение "de mortus nil nisi bonum dicere" является учением и эгоистическим, и вместе безнравственным, дозволяя каждому "будущему" покойнику надеяться, что все грехи, все зло, сделанное им обществу, одним фактом смерти его будут, если не бесследно вычеркнутыми из памяти людской, то, по крайней мере, обойденными суеверным молчанием. Выказывая подобное неразумное уважение к смерти каждого, и правого и виноватого, публика лишает будущие поколения возможности пользоваться уроками, полученными их предками. Еще недавно г-жа Рестель, имя которой попросту Анна Лохман, была идолом пляшущих и веселящихся женских членов высшего бомонда. Бедная крестьянка, она приехала 58 лет тому назад из Ирландии и поступила служанкой к аптекарю. Затем вышла замуж за его помощника, поступила на медицинский факультет, через год⁸ получила звание доктора медицины и акушерки, прокатилась за границу, вернувшись, переменила имя и быстро стала наживать деньги. Дом за домом, дворец за дворцом строила себе бывшая служанка. Практика ее росла не по дням, а по часам. Но странное дело: молва носилась, будто бы трудно было насчитать и одну дюжину живых детей, принятых ею во все 45 лет ее практики. По словам летописцев и показаниям ныне захваченных полицией счетных книг ее, она лечила у себе круглым счетом от пяти до шести сот пациенток в год, из чего явствует, что в это сорокапятилетие усиленной карьеры почтенная Рестель умертвила в зародыше от 22 до 23 тысяч граждан и гражданок Соед. Штатов!

Главный курьёз состоит в том, что ведь все это происходило бесконфузно и с прелестнейшей откровенностью. Ее профессия, далеко не беспримерная у нас, была хорошо известна всем и каждому; и, несмотря на то, что имя ее редко произносили без сомнительно-язвительной улыбки, это не мешало ей быть принятой всеми. Нью-Йоркский "Herald" целые сорок пять лет ежедневно печатал на столбцах своей знаменитой газеты объявления Рестель, сулящей дамам "silence" и "discretion", и получал от нее за это регулярно по две тысячи дол. в год...

Но вот в один злосчастный для нее день некто Комсток, агент общества "обвинитель публичной безнравственности", переодевшись, пошел к ней поздно вечером и со слезами крокодила стал умолять ее спасти от бесчестия юную и весьма богатую барышню. Приказав людям приготовить у себя в доме комнату для сего "погибшего, но милого создания", старуха дала Комстоку на первый случай склянку с лекарством, получила за нее 25 дол.⁹, была тут же арестована. Проночевав¹⁰ в тюрьме, на другое утро она была выпущена на поруки, вернулась домой, заказала лукулловский ужин, а затем послала за нотариусом. Сделав духовное завещание, в котором она поровну разделила дома, брильянты и миллионы между детьми и внуками, она, поужинав, отправилась спать. На другое утро ее нашли, как Марата, плавающей в ванне в собственной крови...

Всё женское население (бомонда, конечно) с проклятьями и скрежетом зубовным восстала против Комстока. Дамы собираются воздвигнуть старой Рестель памятник, как "мученице", доведенной до самоубийства преследованиями "низкого шпиона". Она была — "amie de lhumanite souffrante", другом человечества и особенно страждущей, любящей и столь часто обманутой женщины!! Сколько семейств избавлено ею от обременительной ватаги детей... сколько девиц спасено ею от публичного бесчестия!.. Несчастная... Святая наша мученица!!

Три дня уже как раздаются подобные восклицания, и мне приходится слышать их с утра до ночи. Тунда — похоронили франкмасоны и с флагом чести!!! Рестельшу — католики с внушительной церемонией, хором итальянских певцов, с сопровождением нескольких дюжин пасторов, со спичами, а главное с плачем и горячими слезами девиц и леди, которые тут же, на кладбище, требовали правосудия и наказания убийцы Комстока.

О милые, мягкосердечные американки! Не правда ли, какие высокогуманные, нравственные понятия о христианском долге, о добре и зле вообще, и человеческих обязанностях в особенности? Не далее, как вчера, шли горячие рассуждения между двумя почтенными отцами семейств о позволительности и подчас необходимости подобных мер при небольших средствах супругов или в случае неосторожного — faux pas невинных "юниц". Конечно, несправедливо обвинять одну Рестель: не было бы спроса, не было бы и предложения. Только, позвольте: неужели возможно после того требовать от американца, чтобы он взирал на нашу страну, как на христианское или даже цивилизованное государство? И эти самые книжники и фарисеи, рассуждающие так хладнокровно и с зубочисткой во рту о необходимости детоубийства, жертвуют каждое воскресенье громадныя суммы на миссионерские общества. Они посылают легионы христианских просветителей к идолопоклонникам в Индию, на острова и в Китай (где умирающие с голоду сыны небесной империи иногда убивают детей на съедение) с целью смягчить сердца язычников, указать и объяснить им весь ужас подобного преступления — греха детоубийства!

Но зато что за атмосфера внешней святости;¹¹ "какая смесь пуританского канта — наследия великобританских предков и тартюфовской скромности с примесью вдобавок принадлежащего одному американскому обществу "собственного запаха", как у гоголевского Петрушки. Этот запах так и бьет в нос, как газ из бутылки сельтерской воды, и надо приучаться к нему, чтобы не задохнуться с непривычки. Таких prudes u coletes montes, как американские леди на словах, и со свечой не отыщете нигде. На балы являются полунагие, буквально в одном кушаке, в сафьянных невыразимых телесного цвета и в обтяжку, как трико, на которые наброшена тончайшая юбка вся в фалбалах, до того узкая, что еле ногами могут передвигать, и ничего, потому — мода... А заговори при этих же дамах о ногах, — уж кажется, что невиннее может быть этого? — так в обморок попадают; раскраснеются так, что вся штукатурка с лица и шеи посыплется. Не смей—де произносить в благовоспитанном обществе такого непристойного слова; не дерзай жаловаться, что вот, например, у тебя ноги болят, а говори вместо этого: мои члены устали — "limbs". Да у нас в богоспасаемом граде Нью-Йорке благоприличная персона не отважится заговорить при дамах даже о ножках фортепьяно, стола или стула!

Какой-то любитель парадоксов назвал Америку — тюрьмой свободы, и ничего не может быть вернее. Вся эта пресловутая свобода — на одних словах: можете делать все, что угодно, с тем условием, однако, чтобы никогда и ни в каком случае не переступать границ, установленных общественной рутиной. А границы—то, что твоя Черногория! Как китайской стеной окружило себя здешнее так называемое "респектабельное" общество, вздохнуть невозможно. Как у спиритуалистов, так и у этих пуритан общественная жизнь разделена на мир видимый и мир невидимый. В последнем хоть сапоги глотай с патокой да кувыркайся, высунув язык, глумясь над всеми приличиями. Свободны в полном значении этого слова одни лишь ирландцы, коли успели увернуться из—под железной лапы патеров, да "леди" и "джентльмены" из простого народа, особенно негры, которые, как евреи в Одессе, термином "жида" обижаются, обижаются названием негра; поэтому ради избежания скандалов и даже судебного преследования все обязаны именовать их "цветными господами" — colorad gents. Играть в карты не только женщине, но и мужчине из хорошего общества — смертный грех: на это есть игорные дома, на которые полиция совершает периодические набеги и сажает игроков в тюрьму, конечно, лишь пока не откупятся. Курить женщине позор, shoking! Поэтому наши бонтонные леди и курят запоем только спрятавшись, и не только курят, но под предлогом расстроенных нервов опиваются морфием, эфиром, аммониаком и опиумом; и часто даже так пристращаются к этим "лекарствам", что у них дело доходит до "чертиков", и они кончают в доме умалишенных. В прошлом году было несколько примеров, но всё это делается втайне; зато в обществе дамам дозволена чрезвычайно странная привычка. Многие из северных и положительно все из южных штатов дамы целые дни мажут себе зубы, коли собственные имеются, впрочем, так как натуральные зубы составляют у нас исключение, — мерзейшим красно-желтым порошком из каких-то пережженных растений и жуют оный в публике, не стесняясь. Как показано выше, Нью-Йорк в политике, в литературе, во всех вопросах моды и общественной жизни — пульс всей Америки. Все прочие города, не исключая даже современных Афин — Бостона, одни более или менее верные зеркала, отражающие законодательный лик Нью-Йорка. Поэтому, говоря об обществе последнего, мы подразумеваем все американское общество. Но последнее разделено на секции и партии, а именно: на деистов, благосклонно дозволяющих Господу Богу некоторый шанс "быть или не быть", на ярых "атеистов-иконокластов" — тотчас же начинающих вспоминать "восходящих родителей" дурака, который осмеливается в их присутствии заявлять о своей вере, и — на пуритан pur sang, ханжество которых уже не знает границ.

Принадлежащие к этой партии общества граждане громко похваляются тем, что их нога никогда не бывала ни в театре, ни на одном бале, ни даже на концерте. По воскресеньям, кроме троекратного хождения в "храм", даже детей не выпускают ни на улицу, ни в сад, боясь, чтобы кто-нибудь из них не сорвал листка или растения и не принялся играть и тем самым не нарушил святости "шабаша". Запершись по комнатам с закрытыми ставнями, они весь день проводят неподвижно, не принимая даже близких родных. Эти-то богобоязненные граждане, первые, впрочем, плуты в будничные дни, и мутят конгресс постоянно, посылая ему билли о наложении запрещения то на то, то на другое. Вследствие этого, деисты, атеисты и спиритуалисты и принуждены есть по воскресеньям черствый хлеб, не получать писем (разноска запрещена) и коротать время пьянством в частных домах, так как по вечерам даже все рестораны закрыты. В новой Англии так еще хуже: там не дозволено даже коров доить! И оно понятно, когда вспомнишь, что эти сыны свободы, завоевавшие независимость республики, еще в прошлом столетии сжигали и вешали (в Салеме, Нов. Англии, напр.)¹² всех заподозренных в кощунстве; обвинение в оном иногда просто означало вольнодумство или прегрешение против шабаша. Несколько месяцев тому назад в небольшом местечке Новой Англии к одному старому и уважаемому доктору ворвались ночью десять замаскированных человек. Схватив и связав старика, они завезли его в глухой лес, раздели донага, привязали к дереву и засекли до смерти.

На третий день нашли труп несчастного с привязанной к груди запиской: "Так поступаем мы, ревностные слуги Господа Бога нашего, Христа Спасителя, со всеми вольнодумцами и нарушителями священного шабаша. Так станем мы поступать и впредь".

Вот вам и свобода! Сам президент Гейз с супругой — величайшие фанатики-методисты. Каждое воскресенье почтенный президент — "de juri", как его называют, завоевав Белый Дом мошенническим способом, отправляется с целой ватагой сикофантов троекратно в церковь, должно полагать, замаливать свой президентский грех. Там, по обычаю методистов, он входит на конец службы в религиозное беснование и начинает с прочими прихожанами подскакивать, потеть, затем прыгать на два аршина над землей и ловить руками воображаемого "Христа за ноги" (sic!). Вино за президентским столом строго запрещено. Оно не подается даже почтенным гостям-иностранцам. Гейзы — члены общества трезвости.

Других же праздников, кроме воскресных "шабашей", у них, кроме 4 июля, Дня независимости, Нового года да еще какого-то ноябрьского праздника с гусем и изюмом, и в заведении нет.

Не случись так, что Светлое Воскресенье совпадает со днем их шабаша, все лавки были бы отворены и народонаселение работало бы, как оно работает в Рождество, праздновать которое у пресвитерианцев считается грехом.

Зато нигде не найти такого распространения религиозных сект, как в Америке. По последней переписи (1875) народонаселения найдено до 43 сект.

Любители психологических проблем и гг. психиатры приглашаются к нам в Америку для полнейшего изучения циркомволюции человеческих мозгов. Нигде не найти им обильнейшего поля для экспериментальной практики, как в игре фантазии и бездонной изобретательности американцев. Жаль, что Герберт Спенсер не изучал их отдельно от остального человечества; иначе бы его теория "нервно-психической эволюции" явилась ещё в более законченном виде, так как ни один янки не умирает в вере, в которой родился. Попеременно присоединяясь к каждой секте и искренно веря, что нашел, наконец, истину, он каждый раз кричит: эврика! И всё это миссионерствует, вербует прозелитов, ругаясь на публичных платформах и в печати самыми непечатными словами.

Русским газетам, которые, описывая даже самые обыкновенные происшествия, имеют похвальную привычку ставить вместо собственного имени одни заглавные буквы, далеко ещё до американской прессы. Трудненько выйдет тягаться с нею даже и тем из ваших газет, у которых ругательная фразеология торговок гнилыми яблоками так и просвечивает в каждой строчке.

Елена Блаватская.

 Нью-Йорк, 18(30) апреля.

 (Правда. — 1878. — 16(28) мая. — С. 1- 3.)

"Письма из Америки"

(От Нью-Йоркского корреспондента "Правды ")

V

Томас А. Эдисон, изобретатель фонографа.

Если принять во внимание только практическое применение фонографа к самым обыденным потребностям образованного человечества, то уж по одному этому Т. А. Эдисон должен стать в ряду величайших благотворителей общества. В нашем веке, как изобретатель самого полезного инструмента, он, несомненно, стоит на высочайшей ступени славы. Упростив do пес plus ultra способ письма, корреспонденций и торговых сообщений, он, так сказать, одарил каждого занятого человека десятком, если не более, лишних годов жизни и, указав на средство вести дела, сократив расходы на три четверти обыкновенно исстрачиваемых сумм, он тем самым широко открыл двери для честной индустрии всякому, для кого она доселе была недоступной. Так как не только ваши читатели, но и никто ещё в России до сих пор не успел вполне ознакомиться с новым изобретением, то позвольте мне, первой, лично знающей и даже пользующейся дружбой Томаса Эдисона, сказав предварительно несколько слов о нем самом, познакомить читателей "Правды" (с собственных слов изобретателя) с переворотами, которые сулит свету его чудное изобретение.

Молодому Альве Эдисону, родившемуся в Огайо в 1847 году, теперь 31 год от роду. От 8 до 18 лет, мальчиком, он еще должен был по бедности родителей зарабатывать свой хлеб своим собственным трудом: он сделался уличным разносчиком и продавцом газет. Затем, заметив в нем необыкновенные способности, инспектор телеграфной станции, куда он поступил в 18 лет для разноски телеграмм по домам, велел учить его телеграфии; а в 1867 г., т. е. два года спустя, он уже изобрел средство передавать одновременно по одной и той же проволоке две разные депеши! Иными словами, мальчик успел сделать то, в чем до него самые ученые физики и эксперты телеграфного искусства встречали неудачу! В 1869 г. на собранные трудом деньги, оставив место, он обзавелся собственной маленькой лабораторией, а в настоящем году, еле девять лет после этого, его провозглашают величайшим электрологом и изобретателем.

Заметив, что репортеры, которых он весьма недолюбливает, начинают путать сведения насчет фонографа, он решился описать свой инструмент сам, а вместе с тем и приготовить публику ко многому такому, за что еще сто лет тому назад его сожгли бы на костре, как колдуна. Вынужденная сократить слишком длинную статью Эдисона, я передаю ее, однако, не выпустив из нее ни одного важного или интересующего читателя пункта.

Из многочисленных изобретений Т. Эдисона ни одно еще доселе не приковывало к себе такого общего внимания, как последнее — фонограф. Такой всеобщий интерес к новоизобретенному инструменту автор статьи относит к двум причинам. Во-первых, к совершенно исключительным свойствам инструмента, а затем к уже доказанной опытом неограниченной применимости основного принципа фонографа: именно собрание и задержание всякого рода звуков, доселе считаемых мимолетными и тут же исчезающими, и воспроизведение таких звуков по воле человека.

Изобилие догадок, гипотез и пророческих обещаний, столь щедро распускаемых местной, как и заграничной прессой, много способствовало тому, чтобы окончательно запутать публику на счет фонографа. Такая масса не фактов, а самых разнородных одно другому противоречащих мнений, само собой разумеется, представляет читателю гораздо менее шансов составить себе ясное понятие как о самом инструменте, так и о практической пользе его, нежели описание аппарата в пределах объявлений об известном числе специфических целей и применений его к различным отраслям искусства. Такой несдержанностью в выражениях пресса серьезно угрожает уменьшить интерес в публике: видя в подобной третировке¹³ серьезного предмета как бы насмешку над изобретением, она начинает подозревать во всем этом одну журнальную утку и относится к вопросу с недоверием.

Вследствие этого Т. Эдисон и решился выступить сам перед публикой, чтобы дать ей самое верное понятие о своем открытии.

Уже в настоящем виде изобретателем достигнуты многие результаты; другие столь же полезные результаты, видимо, достигаются; а есть много таких, которые, причисленные сегодня к категории "возможностей", завтра могут очутиться в рядах "вероятностей"; а еще немного позже уже станут свершившимися фактами.

Если цель воспроизведения звуков — желание сделать их совершенно громкими и ясными для целой аудитории или театра, то для этого необходима значительная сила в первоначально употребляемых голосах или других звуках во время передавания их в аппарат. Но если подобное воспроизведение предназначено лишь для небольшого числа особ, имеющих близкий доступ к фонографу, то для такой цели достаточно обыкновенного разговорного тона. Часто даже самый тихий шепот был ясно передаваем спустя целые недели. В обоих случаях, разговор ли это, песня или целый хор голосов, он должен быть продекламирован или пропет прямо в отверстие трубы инструмента. Было, однако, уже достигнуто и следующее: разговор нескольких особ на расстоянии от 4-х до 16-ти футов от аппарата, обращенных лицом к отверстию, был весьма ясно зарегистрирован иглою и затем передан совершенно аккуратно. Для достижения подобной цели и воспроизведения даже шепота в большой зале достаточно было заменить мундштук или туб отверстия большой воронкообразной трубой с широко расходящимися краями. Последняя притягивала и втягивала в себя звуковые волны. Для этого изобретателю потребовалось сооружение новых чрезвычайно деликатных диафрагмы и накалывающей звуки иглы или стального острия...

Предоставляем реестр уже достигнутых фонографом результатов:

1) 3адержание всевозможных звуковых волн, доселе считавшихся бегло преходящими, и их окончательное удержание — "пленение", как выражается Эдисон, — хоть на тысячи лет. Оно зависит от прочности накалываемого листа. Такие листы уже продаются.

2) Произвольное воспроизведение этих волн, со всеми характеристическими чертами всякого отдельного звука, без присутствия или согласия первоначальных производителей или источников этих звуков. Воспроизведение звуков может проходить по прошествии какого угодно периода времени, и число таковых воспроизведений неограниченно.

3) Передача "заполоненных" звуков в письме посредством обыкновенного почтового способа в конверте. Вместо письма корреспондента слышится его собственный голос, и получающий его может даже и не уметь читать. Для слепых и людей со слабым зрением подобная корреспонденция незаменима. Дешевизна металлических листов, заменяющих бумагу, замечательна и делает их доступными каждому.

4) Неопределенное и даже безграничное число оригиналов, писем или документов, накалываемых за раз, умножение их посредством электротипа и бессмертия голосов и мыслей людей, оставляющих после себя на века вечные неразрушимые следы потомству.

5) Поимка всяких звуков — речи, пенья, документальных свидетельств и проч.¹⁴, как с согласия, так и без согласия самих говорящих.

Вероятное применение выше исчисленных свойств фонографа к различным ветвям коммерческой и научной индустрии и семейного комфорта требует более или менее тонких механических соображений, но практическая польза их неисчислима. Так, напр.¹⁵, писание и рукописи целых сочинений, диктовка документов и книг, трудная обязанность профессоров и учителей, повторяющих много раз одну и ту же лекцию или урок ученикам; замена голоса живого чтеца голосом аппарата и искусной игры артистов на различных инструментах игрою фонографа — игрою, повторяемой ad infmitum с верностью, которой не мог бы достичь в другой раз и сам исполнитель, и, спустя сколько угодно столетий, семейные летописи обыкновенных, как и великих людей; аккуратные дневники жизни, изустно передаваемые каждый вечер перед сном и даже в постели; духовные завещания; электротипные применения, как, напр., книги, музыкальные шкатулки, игрушки для детей, часы, сигналы на железных дорогах и на море; проповеди, повторяемые голосом проповедника без присутствия говорящего; коммерческие объявления каждые четверть часа на улицах устроенным для этого аппаратом у дверей конторы или магазина, или даже в автоматах и проч., и проч., и проч.

Но самая практическая и неопровержимая заслуга фонографа является в том, что он заменит во всем коммерческом мире и клерков, и наемных писцов. Документы, для составления которых доныне требовались приказчики, писцы, бумага, чернила, перья и главное — постоянное присутствие самих принципалов или главных помощников, будут составляться фонографами.

Вот как описывает Эдисон и новый инструмент, и разнохарактерные выгоды его.

Общие начала постройки аппарата суть: плоская металлическая пластина или диск, покрытый спиральными желобками. Оперированные часовыми колесами или прибором, находящимся под этой пластинкой, желобки вырезаны очень близко один возле другого, чтобы в сумме получилось более места, на сколь возможно меньшей поверхности. Аккуратное исчисление слов, умещающихся на металлических листах фонографов (уже вошедших в общее употребление), показывает 40000 слов. Так как величина таких листов пока всего десять квадратных вершков, то и цена им столь ничтожная, что даже если записывать на каждом не более 100 слов, то все-таки в этом окажется громадная экономия в сравнении с ценой самой простой бумаги и перьев.

Практическое применение письма к фонографу весьма просто. Оловянный гладкий лист кладется вовнутрь инструмента; механизм заводится, и тут же игла начинает записывание, т. е. отпечатывание на листе, как резцом гравера, малейшего ловящегося инструментом звука. Изустная диктовка чего-либо в трубу фонографа представляется ничем не затруднительнее простой диктовки стенографу и легче диктовки с обязательными расстановками — секретарю. Затем лист вынимается, и если это письмо или документ, предназначаемый корреспонденту, то оно кладется сложенным в простой конверт и отсылается по назначению. Получив его, ваш корреспондент, распечатав конверт, в свою очередь кладет лист в собственный фонограф, заводит механизм и слушает то, что ему передает живой голос. Говорю "живой", ибо, так сказать, пойманный и кристаллизованный звук вновь воскресает под волшебной силой механизма и снова живет: то голос живого человека со всей его характеристикой, манерой и до малейшей икфлекции; подлог, если голос знаком слушателю, невозможен. Так как это письмо может сохраняться неопределенное время, то оно является настоящим живым документом, пока не испортится сам лист, а теперь уже найдено средство приготовлять такие листы, что они становятся несокрушимыми: их будет невозможно ни разорвать, ни сжечь, и, даже находясь долгое время под водой, они не потеряют ни одного звука. Умножение таких документов не представляет ни малейшего затруднения, так как игла регистрирует на нескольких листах за раз так же легко, как и на одном. Принципалы торговых домов, бывшие до сих пор вынужденными доверять свои самые значительные дела и операции приказчикам, которые часто употребляли во зло их доверенность, будут вперед¹⁶ в состоянии вести свои коммерческие обороты, совершенно обходясь без клерков; отныне они могут составлять всякие документы в нескольких экземплярах.

Фонографические письма могут быть диктованы всюду: у себя в спальне, в отелях, на железной дороге, у приятеля, обедая или лежа в постели. Так как писание является одновременно с диктовкой, то быстрота первого зависит от второго. Слушатель может слышать чтение своих писем с быстротой 200 слов в минуту, занимаясь в то же время другой работой. Междометие, объяснение, ударение, на известных, обыкновенно подчеркиваемых фразах, восклицание и проч., передаваемые с верностью эха, конечно, зависят от диктующего.

Превосходство фонографического письма над обыкновенным медленным процессом диктовки писания настолько очевидно, что о нем было бы лишним и распространяться далее. Лишь бы уста говорящего были обращены к воронке аппарата, он может употреблять его для каких угодно целей. Заменяя часто неразборчивые рукописи сочинителей фонографом, типографщик выигрывает и время, и избавлен от лишнего труда. Для него всегда окажется предпочтительнее работать ушами, не отрывая от работы глаз, которые необходимы для него в самом процессе набирания. Со временем, вероятно, суды найдут полезным приспособить фонографы к стенам возле скамей подсудимых и свидетелей. Последние во избежание путаницы в показаниях и противоречий могут давать их в воронку, и затем такие показания останутся неизменными документальными свидетельствами. Новый инструмент пригодится также судьям и адвокатам во избежание столь частого искажения их речей стенографами.

Применив фонограф к практическому воспитанию детей, мы в нем найдем верного и послушного репетитора учителей иностранных языков с правильным акцентом каждого и вообще всякой другой науки. Достаточно будет раз повторить вслух ребенку его урок с приличным объяснением его в воронку фонографа для того, чтобы ученик мог уже сам заучить его по собственному инструменту, обращаясь к нему за объяснениями бесчисленное число раз.

Музыка. Фонографу предстоит значительная роль и в области музыки. Песня, раз пропетая в него; ария — chef-doeuvre Нильсон или Патти; монолог, проговоренный Росси; мастерское исполнение пьес инструментальной музыки великими артистами остаются вечными, несокрушимыми моделями для учеников пения, декламации и игры.

Семейные документы. Во всех случаях, когда друзья и родственники желают сохранить на вечную память последние слова, духовные завещания или даже целые речи, повторяемые голосом дорогого покойника или же кого—либо из великих людей своего времени, фонограф является несравненно полезнее и приятнее фотографа.

Фонографическая библиотека. Книги и брошюры в 40000 слов, умещающиеся на едином металлическом листе в десять квад.¹⁷ вершков, становятся уже более, нежели вероятными. Превосходство такой библиотеки очевидно. Человек, не имеющий ни времени, ни охоты читать печатную книгу, с удовольствием послушает её, когда для этого ему стоит лишь завести машину и сесть за другую ручную работу, или же вертеть ручку, если он желает чтение с остановками.

Самой серьезной и затруднительной, хотя уже более нежели наполовину преодоленной задачей являлось сохранение тембра во всей его блестящей чистоте и свежести таких голосов, как, напр., у Патти или мисс Келлог. Но все остальные обыкновенные голоса и звуки выходят неподражаемо верными копиями оригиналов. Голоса животных, как-то: блеяние, мычание, лай, мяуканье, хрюканье, все крики птичьего двора или пение певчих птиц, являются в игрушках и автоматах, представляющих этих зверей и животных, так же натурально, как и в природе. Мы обещаем, говорит Эдисон, на будущее Рождество детям игрушки, подобные которым еще не видались с сотворения мира. Куклы будут разговаривать на разных языках, петь, кричать, смеяться, браниться, хохотать и плакать, каждая по своему возрасту. Последние также могут заменять малым детям учительниц, повторяя им басни, сказки и стихи на каких угодно языках.

Часы будут объявлять о времени дня и ночи, будить по утрам ленивых, называя их в известный час по имени, напоминать сиделкам о часах лекарств больным, объявлять запоздалым любезникам дочерей, что их родители желают отправляться спать или выпроваживать скучных гостей ранее обыкновенного.

Спичи, лекции, проповеди и проч. Мы уже показали, как всякий деревенский житель будет в состоянии слышать самые великие знаменитости, не выезжая за родное село.

В заключение опыт указывает нам, что он произведет усовершенствование в настоящей системе телефона и полный переворот в области телеграфа. Последний, хотя и весьма полезен, но все же не оставляет заметных, вещественных следов, а ограничивается простой и быстрой передачей переговоров с одного конца света на другой. Но и эти переговоры по недоступной многим цене или неудовлетворительны, или же совсем немыслимы. Но если, расширив поле деятельности телеграфа, вместе с тем сократить более нежели вдесятеро расходы компаний, то он сделается доступным каждому. Все это Эдисон предполагает совершить до 1879 г. Он теперь работает над усовершенствованием следующего: заставляет телеграф записывать (to register) автоматически каждое передаваемое им слово и затем повторять депешу громко голосом посылающего ее на фонографе того, кому она посылается. Теперь за каждое лишнее слово надо приплачивать, часто рискуя при этом вследствие необходимой сжатости слога видеть свою депешу искаженной и непонятой. С помощью фонографа и телефона все это исчезнет. Телефонно-фонографический телеграф будет передавать целые разговоры между сообщающимися, и плата будет взиматься за время, а не за число слов депеши. Телефонно-телеграфная линия станет передавать звуки автоматически, без содействия телеграфиста, так как на обоих концах ее фонографы станут сами записывать каждое слово переговаривающихся. Способ этот ввиду одного сбережения денег и времени уже представляет громадныя выгоды. Но если взять в соображение возможность вести изустно мгновенные переговоры с одного конца света в другой, заключать сделки без помощи маклеров, и часто перевирающих телеграфистов и бесчисленные другие выгоды, то фонограф является просто каким—то необыкновенным изобретением.

Как же это сделать, спрашиваете вы. Заставим отвечать самого Эдисона.

"Для такого практического результата — пишет он в "North American Review", — требуется сделать фонограф немногим чувствительнее к вибрации звука, а в телефоне — усилить самую силу вибраций в звукоприемнике (receiver) и — дело сделано. Скажу более: изобретенный мною так называемый "Карбон-телефон" (Carbon-telephone) уже позволяет фонографу мгновенно записывать звуки телефона; а так как я ежедневно усовершенствую и укрепляю в этом направлении вибраторную силу звукоприемника в телефоне, то и могу обещать такой телефонно-фонографический телеграф в весьма скором времени..."

"Телеграфные компании будущего, и весьма близкого будущего, станут просто организациями, устраивающими в больших размерах склады проволок и центральные и суб.¹⁸ центральные станции с опытными при них клерками, единственная обязанность которых будет состоять в том, чтобы содержать инструменты и телеграфную проволоку в порядке и передавать напр., от № 923 в Нью-Йорке (или Пекине) № 1001 в Бостоне (или Петербурге), что № первый желает переговорить с № вторым наедине на станции такой-то. Подобные сообщения станут, таким образом, неприкосновенной собственностью сообщающихся, не проходя через руки телефафистов, которые сделаются ненужными, и требуя лишь присутствия обоих переговаривающихся на обоих концах телеграфа".

Елена Блаватская

Нью-Йорк, 4 мая (22 апреля)

(Правда. — 1878. — 23 мая (4 июня). — С. 1-3.)

"Из-за моря, из-за синя океана"

(От Нью-Йоркского корреспондента "Правды")¹⁹

VI

Нью-Йоркские и другие преступления. — Кровавый потоп и эпидемия смертоубийства. — Дети—преступники. — Жертвы медицинского факультета. — Декамероновский замок с прибавлениями. — Современные Лоты. — Убийство жены банкира и масона. — "Желтый Джек" свирепствует…

Начиная с окончания войны и особенно за последние десятилетия, от времени до времени газеты поднимали тревогу, указывая на постоянно возвышающуюся цифру преступлений и развитие безнравственности в северных штатах Америки. Года три тому назад нарядили было даже специальную комиссию для разыскания "Ключа зла", как выражалась пресса. Следствие производилось в глубокой тайне, и интерес в публике был сильно возбужден... Но — подобно источникам Нила — ключ не давался. Одного лишь результата достигли усилия комиссии, а именно: открыв неслыханные ужасы и убедясь после двухлетних розысков, что перед общественной безнравственностью особенно ньюйоркцев, бледнеют предания самого кесарского Рима — трое из главных комиссаров подали в отставку. Сам же президент комиссии, Ж. С. Мак-Гоуэн, заболел и... чуть не умер от сильного потрясения нервной системы. Да не подумает читатель, что вышесказанное — преувеличение или ирония; это факт, сделавшийся неотъемлемым достоянием истории и статистики Нью-Йорка. Единственным памятником неудавшейся комиссии остались 12 толстых томов, заключающих в себе дневник сыщиков. Ни одна страница из этой массы документов не оказалась доступною для передачи публике. Самые отъявленные циники из наших редакторов, которым, как известно, не покраснеть и в целом океане красных чернил, закрыв лицо дланями, лишь переглядывались в немом ужасе... Так эти тома и остались в потайном ящике, за семью замками, у мэра нашего достославного града кникобокеров.

Весьма правильно выразился недавно лондонский "Punch" об американских бэби. "Восьмидневные младенцы, — говорит сатирический орган, — выползают из своих колыбелей и, совершив над оными критическое обозрение, составляют чертеж и тотчас же требуют себе выдачи патента".

Шестилетний джентльмен, питая злобу на мать, украв у отца револьвер и выбрав удобную минуту, застрелил ее вчера в упор. Затем, убегая и не забыв при этом прихватить портмоне покойной, он встретил на пути 4-летнюю сестру; хватил ее со всего размаху револьвером по голове и, оставив замертво, исчез... Воспоминания о 12-летнем бостонском преступнике — Джесси Померой, умертвившем в два года 18-ч. ²⁰ детей от 4 до 9 лет, засаженном в тюрьму в 1875 г., — еще не изгладились. Этот юный Нерон — как было доказано на следствии — убивал свои жертвы не из корысти какой, ни даже из-за злобы, это делалось просто "ради сильного наслаждения следить за их предсмертными муками" — по собственному сознанию убийцы. Заманив ребенка, он обыкновенно перерезывал ему артерию под ухом, а затем, исколов все тело, жадно купался в крови, пил ее и — рычал от наслаждения!... Повесить его было невозможно; его заперли до 25-ти лет в исправительный дом.

Перейдем, однако, от проступков невинного детства к преступным деяниям взрослых граждан. Следуя мудрой политике мэра Нью-Йорка и уважая целомудренные чувства гг. одесситов, мы не станем выносить уж слишком грязного сора из избы. Удовольствуемся пока некоторыми выдающимися образчиками преступлений, волнующих в настоящую минуту все умы. Нигде в Европе не встретите вы преступление в совокупности с такой жестокостью, даже утонченностью в отделке. Из-за простого желания избавиться от надоевших жены, мужа, соперника пускаются в ход адские хитрости. Изобретательность янки в совершении смертоубийств равняется лишь их изобретательности в механическом искусстве. В последние два месяца мы плаваем в крови по колено. Но самая замечательная черта, выдающаяся в этом современном кровавом потопе, — это то, что справедливость знаменитой фразы: "а где же женщина?" подтверждается у нас на деле. Главные героини, жертвы и действующие лица во всех преступлениях за последние август и сентябрь — женщины!

Берега Тихого Океана сделались в продолжение нескольких недель свидетелями непрерывной вереницы смертоубийств. Первым является умерщвление четырех семейств разбойниками. Их задерживают, и они доказывают, что были подкуплены и подосланы для совершения своих злодеяний публичным администратором города Сакраменто! Сей маститый чиновник, назначаемый опекуном над спорными имениями, найдя, что дела его идут плохо, решил прибегнуть к подкупу и убийству, дабы завладеть управлением имений... Жертвы были богаты, и наследников не имелось. Премия назначена, и четыре семейства помещиков, состоящие из 18 человек, исчезают с лица земли!

Немного спустя, среди белого дня три человека входят к ювелиру в Орегоне, убивают его самого, жену и мальчика и, унося драгоценных камней на 400 тыс. дол.,²¹ спокойно уходят восвояси. За ними следят, они попадаются, и главным из них оказывается экс-сенатор конгресса Уильямс! Через два дня юноша в Сан-Франциско убивает 14 летнюю девочку и, обесчестив труп, исчезает из города... Почти одновременно с этим преступлением некто Сидней Фармс убивает жену, поджигает дом и застреливается на пылающих развалинах... На той же самой неделе один из самых богатых и уважаемых резидентов Калифорнии, передав свое имущество любовнице, отравляет всю воду в доме стрихнином, а вода отравляет жену и сына; затем он убивает топором дочь и, наконец, задержанный, раздробляет собственную преступную голову пулей! Прибавим к этому самоубийство известного сборщика податей и президента французского национального банка. Пресса находит, что это настоящая эпидемия преступлений.

Но вернемся к нашим Северным штатам и особенно к штату Нью-Йорка. Тут действительность удивит самую необузданную фантазию. Сентябрь 1878 года останется надолго кровавым месяцем Америки...

В Коннектикуте, в двух шагах от нас, один приятель хладнокровно и преднамеренно убивает своего закадычного друга ради нищенской цены его мертвого тела, которое он и продает студентам медицины. Этого мало: молодая девушка, сестра покойного, помогает убийце, составляя план и приводя его вместе с ним в исполнение... Это убийство наводит на следы целого ряда преступлений одинакового характера.

Профессор анатомии и физиологии яльской коллегии (Yale) д-р Санфорд дает из-под руки знать, что он готов платить хорошую цену за трупы. Несколько арестов в прошлом году за похищение тел из могил ставят преграду аматорам. Несмотря на это, трупы обильно являются к нему через черный ход, в узлах, в сундуках и бакалейных ящиках. Профессор не только не требует медицинского свидетельства, он даже не осведомляется об имени покойников. Между тем с различных пунктов штата раздаются вопли, происходит смятение, печатаются объявления... Пропало несколько девушек из семейств; улетучились девушка и юноша; исчез отец семейства, вышедший было на прогулку. На острове Серебряного озера выкопана голодными собаками бочка, а в бочке согнутое в три погибели разлагающееся тело молодой девушки. Лицо обезображено острым инструментом и признать его невозможно. Являются из одного Нью-Йорка 14 семейств, у которых за последний месяц пропали дочери, и не могут признать тела. Но на трупе находятся явные признаки той деликатной операции, которой столь прославилась покойная самоубийца и вытравительница — мадам Растель. Разыскивал преступников по этому делу, полиция нападает на следы 28 подобных преступлений, совершенных докторами-специалистами и окончившихся смертью пациенток! Выкапывают и свидетельствуют более двадцати трупов девушек и находят те же следы. Шесть докторов, пять матерей и около дюжины молодых людей "легкого поведения" арестованы и посажены в тюрьму. Но таинственность делается еще более непроницаемой. Наконец, пропадает один разносчик-заика и приятель многих кумушек. Его тело также находят в бочке, и оказывается, что это первый труп, отверженный профессором Санфордом, который, однако же, дозволил некоей м-рес Александер, привезшей тело к нему, спокойно увезти его назад в бочке и даже не известил о том полицию. Пойманные женщина Александер и трактирщик Бассет сознаются в том, что они заманили заику и, напоив его пьяным, задушили хлороформом ради цены за тело его. Несмотря на их запирательство, на них лежит сильное подозрение, что они убили таким образом для продажи трупов около дюжины людей. Но это еще не объясняет преступления, совершенного над телом женщины в бочке.

Забираясь секретно по домам, переряженные сыщики открывают красивый загородный дом, в котором, как в Декамероновском замке во время чумы, проживает в роскоши и неге почтенное число девиц от 13 до 20 лет включительно. Оказывается, что многие из них предпочли собственных дедушек, отцов и братьев могущим явиться законным мужьям. Из них — две дочери 13 и 16 лет вдовца майора Брюмера, которых еще недавно тщетно разыскивала полиция. На этого храброго майора, нужно заметить, три старшие дочери его подали прошение месяца два тому назад за супружескую неверность ко всем трем. Как видно, прошение было вызвано взаимною ревностью девушек. Скандал был до того грязен, что газеты сговорились не печатать подробностей. Но две меньшие дочери остались верными "отцу-супругу", который и содержал их в загородном доме. Оказывается, что хозяевами сего Декамероновского — хотя сильно усовершенствованного убежища фаций были эти же самые деды, отцы и старшие братья. Составив родственный клуб, они поместили в нем своих дочерей, внучек и сестер, но с расчетливостью, достойной янки, заставили платить за содержание этаблисменша внешнюю и ничего не подозревающую публику, предоставляя лишь самим себе пользоваться и товаром, и платою посетителей за оный... Не напоминает ли это нам времена падения Римской империи?

Проповедникам представляется богатая жатва. Теперь им надолго за текстом проповедей не придется лазить в карман. Тем более, что один класс их собственных преподобных братьев способен доставить им самые разнохарактерные сюжеты. В одной тюрьме Оборна — незначительного городка Нью-Йоркского штата — из 47 уличенных и приговоренных преступников 29 — пасторы различных церквей, преимущественно методистов, и все до одного содержатся за уголовные преступления. Вот два—три случая из них.

На днях дочь фермера Мери Стоддарт найдена убитой в лесу. Главная артерия на шее перерезана искусной рукой; живот пересечен накрест и из него вынуто доказательство ее позора, известного, впрочем, всему околотку. Пр. м-р Гайден, пастор их церкви, молодой и семейный человек, что не мешало ему быть в связи со своей юной прихожанкой, арестован.

Следствие доказало, что он один совершил преступление. Тем не менее, сыщик, главный свидетель против него, по показаниям которого его и приговорили, застрелен неизвестно кем, среди белого дня, на улицах Нью-Йорка.

Восьмидесятилетний епископ Чикаго, Мак-Кроский, архиерей церкви методистов, лишен сана и бежал в Европу за обольщение 14-летней девочки, которую усыновил с детства и называл дочерью! Архидиакон в Вермонте, Эзра Смитт, отравил жену из-за любви к замужней женщине, которая, бросив двух детей, была причастна к убийству и поэтому сидит с ним в тюрьме...

Но между всеми этими преступлениями два процесса в настоящую минуту поглощают все внимание публики, так как оба покрыты мраком неизвестности, а преступники, кроме одного, не сознаются.

Жена банкира Джиси Биллингса, сидя вечером в половине девятого у закрытого окна своей гостиной в нижнем этаже, вдруг упала с кресла, простреленная в голову. Ружейная пуля пробила дыру в столе, засела у нее в мозгу, причинив мгновенную смерть. 18-летняя дочь, сидевшая напротив ее, в ужасе с криком выбежала на крыльцо и в ту же минуту увидала убегающего человека в черной шляпе. М-рис Биллингс, ревнивая и злая, жила с мужем дурно и за несколько дней до своей смерти разбила ему камнями все окна дома, где помещался банк. Сам же Биллингс, невзирая на все, обращался с нею кротко и страстно любил единственную дочь. На суде доказано, что во время выстрела он не мог быть дома потому, что гораздо ранее половины девятого, когда раздался выстрел, проехал прямо к дому судьи Уошбурна и, не застав хозяина, сидел с его семейством, когда судья приехал домой и объявил ему о страшной катастрофе. Все шансы за него, и alibi доказано. И, однако же, он был арестован и судится за убийство по показаниям — кого бы вы думали? — собственной молоденькой дочери, Дженни! С непомерным хладнокровием и чисто сатанистской хитростью, наперекор всем уликам, она обвиняет родного отца в убийстве матери. Она открывает на допросах старые, давно забытые ссоры между родителями и припоминает частые угрозы отца, слышанные ею одной и не подтверждаемые ни одним свидетелем. Она рассказывает в подробности — скромная девушка! — как года два тому назад, по наущению матери, переодетая, она прокралась за отцом в Нью-Йорк и, следя за ним, как тень, нашла его в доме терпимости и затем, неузнанная, вернулась домой. Она, наконец, обвиняет все семейство уважаемого, старого судьи в укрывательстве ее отца и клятвопреступлении и утверждает в суде, в глаза отцу, что он один убийца матери ее.

Но защита тоже доказывает, что дочь ненавидит отца, что ее ненависть к нему происходит не из любви к матери или желания отомстить за смерть ее, но потому, что отец отказал ей в прошлом году, по причине её молодости, в бриллиантах на 25000 долларов. Наконец, защитник объявил, что он докажет, что обвинение происходит от одного сильного желания завладеть преждевременно наследством. Отправясь нарочно в Бальстон и находясь в тот день в суде, мы не спускали глаз с этой примерной дочери, надеясь, что хоть это ужасное обвинение смутит ее! Отец, сидя за столом своих защитников, тоже смотрел на нее в упор, тяжело дыша, как бы в оцепенении. И что же? Ни один мускул не дрогнул на этом 18-летнем тонком и болезненном лице. Дженни насмешливо улыбнулась, пожала плечиком и, не удостоив адвоката ответом, принялась грациозно обмахиваться веером! "Знаете ли вы, — заревел защитник, — что вы ведете родного отца, который любил вас и еще любит, как один отец способен любить, прямо на виселицу? Знаете ли, что если он погибнет, то через одну вас — его родную дочь, и вы останетесь на веки в глазах Всевышнего Бога и людей — отцеубийцей? Сознавая все это, готовы ли вы повторить обвинение?"

В зале заседания воцарилась страшная, мертвая тишина. Две тысячи народу замерли, как один человек. Зрители еле дышали, ожидая ответа дочери...

Она отерла платочком губы и медленным, ясным, спокойным голосом отвечала: "Знаю все это. Но повешенного убийцу моей матери жалеть не могу и не стану..."

За этими словами поднялся такой вихрь свистков, восклицаний и криков отвращения, что заседание было прервано. Мисс Дженни слегка побледнела от страха. Но зато лицо несчастного отца сделалось при этих жестоких словах единственной дочери белее его рубашки. Оно как—то странно перекосилось: наконец, он весь затрясся и, громко зарыдав, упал лицом вниз на стол. Его вывели без чувств.

Думают, что приговор присяжных будет оправдательным. Интересно знать, какими станут после этого обоюдные отношения отца с дочерью! Мне кажется, что как самая система воспитания, так и ненормальные отношения между детьми и родителями в Америке составляют одну из главных причин того, что здесь менее, чем где-либо, дети понимают священное чувство любви к родным. Как только мальчик или девочка становятся способными заработать себе трудом жалование, родные их требуют, чтобы дети платили им за харчи (board). Иначе их выгоняют из дома и отправляют на все четыре стороны.

В другом разбирающемся ныне процессе виновность обоих преступников очевидна. Некто Бишоп, женатый человек, и м-рис Кобб, также замужем, влюбились друг в друга, — и то, что последовало затем, предоставляется догадливому воображению читателя. И Кобб, и Бишоп — оба были масонами, но первый принадлежал к бостонской ложе, о чем не знал Бишоп. Обстоятельство это играет главную роль в трагедии и становится как бы орудием карающего провидения. И Кобб, и жена Бишопа мешали влюбленным; и вот м-рис Кобб уговаривает своего друга отделаться от обоих и сочетаться браком. Молодая жена Бишопа внезапно умирает, а за нею и мистер Кобб приказывает долго жить. Проходят три месяца, и накануне свадьбы Бишоп с одним товарищем-масоном, как и сам он, напивается пьяным и проговаривается.

Законы франкмасонского братства неуловимы. Часто преступники, избравшие жертвой не масона, оправдываются и избегают законного наказания только потому, что судья и некоторые из присяжных — сами франкмасоны. Но если один масон убьет или совершит преступление против другого, то он безвозвратно погиб. Приятель, узнав, что Бишоп либо замешан, либо сам совершил смертоубийство над Коббом, братом-масоном, тотчас же заявил о сем старейшинам ложи. Те оповестили полицию. Тела двух жертв отрыты, и медицинский анализ нашел во внутренностях обоих довольно мышьяку и стрихнина, чтобы открыть новую аптеку. Бишоп сознался; но м-рис Кобб не поддается.

Но оставим этот тяжелый перечень преступлений. От одного воспоминания голова идет кругом.

В Одессе, вероятно, знают, что вот уж два месяца, как у нас на Юге свирепствует эпидемия желтой горячки, или, как ее здесь зовут, "желтого Джека". "Джек", оказывавший, бывало, большое уважение неграм, так что когда белые валились, как мухи, негры оставались неприкосновенными, на этот раз не забыл и их. Это обстоятельство произвело между ними панику, результатом чего оказалось, что некому и смотреть за белыми. В одном Новом Орлеане по сие число было 9385 заболевших, из которых более трети умерло. В Мемфисе еще хуже. Умирают целыми семействами, вымирают целые улицы. Грабеж вследствие этого неудержимый, и много раз находили самих воров либо умирающими, или же уже умершими на самом месте преступления со взломанными комодами кругом. "Джек" поражает жертву с быстротою молнии. Все медики повымирали, и на целый город, в котором умирало до трехсот человек в один день, остался было один похоронный подрядчик, да и тот, наконец, умер. По словам очевидцев, люди умирают на улицах, под заборами, где попало, и трупы их под палящими лучами солнца гниют, оставаясь целые дни неубранными, потому что некому. За три мили от города уже слышится отвратительный запах разложения. Северные штаты окружены кордоном и даже письма предварительно окуриваются на почте. Посланный газетою "World" репортер, приехав в Мемфис, послал из этого злополучного города следующую телеграмму: "Костры горят день и ночь, и дегтя не жалеют на 12 миль в окружности города. Но все меры ничего не помогают. В городе мертвая тишина, среди которой раздается глухой гул слабых стонов умирающих. Живые шепчут и бродят по улицам, скорее похожие на привидения, чем на людей. За целый день я не слыхал ни одного громкого слова. Ужас висит над городом, будто нечто осязаемое. Дантовский ад — веселый пикник в сравнении! Я насчитал 29 неубранных трупов во всем безобразии разложения. Споткнувшись в темноте, я упал на одного из них и, зацепившись, долго не мог встать..."

Послав депешу, он свалился и через два часа умер. Единственный телеграфист оповестил о его смерти. На этот раз Север отличился. Из одного Нью-Йорка собрано и послано более 400000 долларов на помощь Югу. Доктора, фельдшера и сестры милосердия — волонтеры из всех классов общества добровольно предлагали свои услуги, спешили на помощь южанам целыми партиями, и много из них не вернутся более никогда. Несмотря на почти верную смерть, другие заменили умерших тотчас же и безвозмездно отдавали себя на жертву. Умерло несколько из наших лучших докторов и дам, отправившихся туда. Вечная память этим славным героям, погибшим из любви к человечеству. Да, все они истинные герои; никакое бесстрашие на поле сражения, где во время битвы одно нервное возбуждение заставит человека забыть всякую опасность, не может сравниться с подобным подвигом. Тем более что в этом стремительном желании северян, рискующих здоровьем и жизнью, даже нет и патриотизма. Южане живут с северянами — как кошки с собаками; первые ненавидят янки, и много воды еще утечет в Миссисипи, пока изгладятся воспоминания о войне.

Случай, возбудивший много толков у нас и который, если бы Травиата и Dame aux Camelias давно не избили этот сюжет, мог бы послужить материалом американским драматургам, обратил на себя недавно всеобщее внимание. Некая знаменитая и всем известная куртизанка, прозванная "Златовласая Анни Кук", разорив двадцать миллионеров и разбив столько же женских сердец, содержала в Мемфисе великолепный отель-ресторан, Mension-House,²² нечто в роде парижского maison Doree. Как только появилась эпидемия, она выгнала своих нимф, купила 60 кроватей и превратила свой роскошно меблированный дворец с садом в даровую больницу. Она не только содержала, кормила и сама ухаживала за больными, но выписала на свой счет лучших докторов и двадцать сиделок. По показанию медиков, благодаря чистому воздуху и попечениям, она спасла жизнь, по крайней мере, сотне людей. Без сна и отдыха, не обращая ни малейшего внимания на свое собственное здоровье, она ухаживала за больными. Три дня тому назад Анни Кук сама пала жертвою своего самоотвержения. Перевожу только что полученную телеграмму.

"Сегодня утром Анни Кук, жизнь которой была до появления эпидемии одним непрерывным позором, умерла в семь часов утра. Невзирая на ее горячие мольбы, католический священник, отец О'Леари, отказал ей в последнюю минуту в св. причастии²³ и даже не позволяет похоронить тело на освященной земле кладбища. Анни Кук завещала все свое огромное состояние детям умерших жертв эпидемии. Покойной только минуло 27 лет".

Добрый, верный слуга Того, Кто некогда предложил фарисеям: "Да кинет в нее первым камнем тот, кто не чувствует за собой греха!..."

Е. Блаватская

Нью-Йорк, 1(13) октября

(Правда. – 1878. – 24 октября (5 ноября). – С. 1-2)

"Из-за моря, из-за океана"

(От Нью-Йоркского корреспондента "Правды")

Не раз уже было замечено в наших письмах, что над Соед. Шт. Сев. Америки нависло как бы грозное темное облако... Эпидемия преступлений  - а особенно то таинственное, непонятное подражание всякому преступлению нового рода — разразилась, словно ливнем, над нашими головами и никакие морозы не останавливают ее. "Желтый Джек" — невинное дитя в сравнении с этой эпидемией. Преступники — во всех классах общества и в каждом возрасте — с злорадством как бы чистого помешательства стараются перещеголять друг друга; лезут в петлю и тащут за собой других. Давно уже, во всех частях республики, граждане перестали засыпать, как бывало, в постелях своих с тем чувством полной
безопасности, к которому приучила их некогда неусыпная и деятельная бдительность полиции. Несколько лет тому назад, когда Диккенс заявил в своем романе "Мартин Чезлвит", что единственная охрана всякого янки —           собственный револьвер, то это заявление было принято с негодованием и долго считалось обидной клеветой. Полиция Нью-Йорка смотрела даже на знаменитых сыщиков Скотланд-Ярда в Лондоне — свысока; и в то время ходило в народе поверье, что не было еще того зарезанного или оборванного гражданина, который не мог бы рассчитывать быть отомщенным рано или поздно. Увы! декорации изменились. Полунощные воры, замаскированные убийцы, преступники самой разнообразной шерсти давно уже отняли всякий покой у бедных граждан; особенно у тех
из них, которые обладают наличными в туго набитых мошнах или же
ключами от сохраненных касс коммерческих домов и банков.

Но не в одних постелях своих подвергаются наши бюргеры всякого рода опасностям. Даже в тихих, глубоких могилах и склепах им не дозволено спать спокойно. В анатомической зале главной медицинской коллегии в Уэсте труп внука одного из бывших президентов Соед. Шт. найден повешенным за ноги, как баран, в ожидании вскрытия. Похищение покойников сделалось столь обыкновенным делом, что вряд ли можно найти в котором бы то ни было из 36 штатов хоть один уголок, где тело могло бы быть погребенным в полной безопасности от грабителей. На днях в штате Огайо (Ohio) унесено из могил семь трупов разом; из них найден лишь один, да и то повешенным на суке дерева у крыльца собственного дома покойника.

Читатели сенсационных романов Дюма-отца припомнят, быть может, как в одной из серий "Трех мушкетеров" кромвелисты похищают тело Карла I, а монархисты ищут тело Кромвеля. Трагедия прошлых времен повторяется в настоящем столетии.

7 ноября 1878 г., то есть две недели тому назад, весь Нью-Йорк затрепетал от поразившей его новости. Временный склеп, в котором покоились бренные останки архимиллионера — Александра Т. Стюарта, ожидающие лишь окончания постройки г-жею Стюарт великолепного собора в Спринг-Сити (городок, построенный Стюартом и принадлежащий ему), дабы быть перенесенными в церковный склеп, — взломан. Три гроба — один свинцовый, другой из сандального, а третий из кипарисового дерева разбиты, и тело пропало без вести!..

Да не подумает невинный читатель, что преступление было совершено на загородном кладбище — далеко от жилья, под покровом темной ночи и полуночной тишины. Подобный пассаж был бы чересчур прозаичен и не представлял бы ничего оригинального. Нет, наши американские святотаты редко идут на такие пошло—легкие предприятия. Маленькое кладбище св. Марка находится в центре Нью-Йорка, — в самом сердце гражданской деятельности, так сказать, — на Второй Авеню и Одиннадцатой улице; и, если одна сторона четырехугольной низенькой ограды замкнута зданием большой церкви, то зато три остальные стороны обрамлены тротуарами многолюднейших улиц. На этих улицах, народ беспрерывно снует от одного рассвета до другого, а прохожему стоит лишь повернуть голову, чтобы обнять глазом всю поверхность маленького кладбища, вдобавок ярко освещенного десятком фонарей на бронзовых высоких столбах. К тому же на каждом из тротуаров мерно расхаживают целую ночь по три бдительных полисмена. В семь часов в вечер преступления сторож по обыкновению, прежде чем запереть калитку, обошел все могилы и нашел все состоящим благополучно; в половине двенадцатого зевающий полициант²⁴ взглянул по направлению к могиле Стюарта, заметил что—то лежащее на ней и перелез через железную решетку.

Плита, покрывающая свод, оказалась вырытой, и подземная комнатка широко зияла черной пастью среди вымощенного белым мрамором дворика кладбища. Он забил тревогу, и прибежавшие полисмены сошли с фонарями вниз по ступенькам в склеп. Первое, что бросилось им в глаза, — это грустные обломки трех гробов, внутренность коих блистала отсутствием тела; но зато присутствие запаха трупа — тяжелого, одуряющего, невыносимо отвратительного запаха, повалило двух из пяти полисменов наземь, и их вынесли на чистый воздух без чувств...

Спрашивается: каким образом могли преступники меж седьмым и одиннадцатым часом вечера, под носом тысяч прохожих и полисменов, взломать плиту, затем гробы и, украв сильно разлагающееся тело, унести его через ярко освещенное кладбище, на столь ярко освещенную улицу таким образом, что ни стук молотка и заступа, ни страшная вонь не привлекли на себя ничьего внимания? Изумительны и непостижимы деяния ваши, о, воры Америки! Предоставив товарищам Старого Света, который, по пословице, "обезьяну выдумал и комара подковал", рутинные фокусы ремесла, преступники Нового, должно полагать, открыли шапку-невидимку и работают под ней на здоровье.

Судья Хильтон, наследник Стюарта, вместе с женою покойного, предлагают награду в 100 тыс. дол. за поимку преступников. Но вот уже прошло двенадцать дней; полиция и сыщики всей страны на ногах, и судья истратил наличными 45 тысяч; но все напрасно! Проследили первый путь похитителей — по запаху, так как, несмотря на то, что в тот вечер шел дождь и было грязно, ни на плитах, ни на траве кладбища не найдено ни малейшего следа ног. Привели собаку-ищейку, и та проследила и нашла жирные пятна на мостовой, на тротуаре и на перилах балкона углового дома, который находился на уровне и над решеткой ограды. Доказано, что пятна эти, от одного запаха коих тошнило на двух шагах расстояния, сделаны жидкостью разлагающегося тела, которое капало по дороге. Но далее балкона ни слуху, ни духу; и даже ищейка злобно поджав хвост, бросила дальнейшие поиски. Улетучились и преступники, и тело.

Конечно, тут же распространились в народе всевозможные предположения. Одни уверяют, что Хильтон — наследник отравил Стюарта и теперь украл тело, боясь вскрытия. Другие убеждены, что тело украдено обществом кремации — т. е. телосожигателей; третьи обвиняют теозофическое²⁵ общество, которое сжигает своих умерших членов, в покраже трупа из-за принципа.

А спиритуалисты так прямо доказывают, что, по примеру гоголевской солдатки, которая "сама себя высекла", покойный Стюарт "сам себя украл", т. е., чувствуя непреодолимое влечение к вызывающим тень медиумам, почтенный усопший миллионер, соскучившись в заточении, сломал гробы, плиту под сводом и отправился "материализоваться" в темных кабинетах духовызывателей. Судя по оставленным за собою жирным каплям, телу его, действительно, не мешало бы облечься в новую и более прочную оболочку. Как бы то ни было, но судья Хильтон получил до сего дня более двух сотен посланий от всевозможных ясновидящих и медиумов, уверяющих судью, что пропавший покойник явился во многих местах и приказал сказать ищущим его, что он вовсе не желает возвращаться назад в свой темный склеп, так как ему гораздо лучше на свободе. Все эти безумные письма представлены судьей в контору Нью-Йоркского "Геральда" и самые курьезные из них напечатаны. Остается надеяться, что беспокойный покойник успокоится; что он не станет снова искать кандидатуры в конгрессмены. Так как в сенате Вашингтона и без него давно чувствуется весьма неприятный запах разложения.

Во всяком случае, общество телосожигателей торжествует, так как эти постоянные происшествия с трупами произвели в публике сильную реакцию. Даже самые ярые консерваторы — из тех, которые стоят за погребение из осторожной предусмотрительности ввиду будущего воскресения мертвых и дабы не затруднить последних в поиске разбросанных членов, начинают склоняться к идее будущего повсеместного телосожжения. Быть может, это общество решится выписать из Индии несколько опытных браминов. Тогда на площадях Нью-Йорка запылают костры, на которых станут трещать гражданские кости, как на готсахе в Бомбее и других городах Индустана. Но вот вопрос: станут ли, следуя примеру сестер своих на Индусе, — наши вдовы следовать на костры за мужьями?.. Сомневаемся...

Говоря о вдовах и позволив себе маленькое отступление, передаем самую свежую новость города. Миссис Стивене-Морлей, вдова конгрессмена, вышла замуж вчера за одиннадцатого мужа. Ей всего 34 года. На свадебном пиру присутствовали шесть из ее бывших разведенных с нею супругов, и каждый из них почёл своим долгом протанцевать с нею кадриль. Последний счастливец напился пьяным и в пылу восторга и паров шампанского поцеловал жену одного из шестерых "отставных". Последний воспылал гневом, и новобрачная разделила ярость его как из ревности к новому мужу, так из-за не совсем ещё угасшего чувства любви к обиженному, бывшему супругу. Вышла ссора и свалка, и молва идет, что молодые решили подать просьбу о разводе. Аркадия наша Америка, да и только.

Следуя за наплывом народа, отправились и мы на кладбище св. Марка, одно го древнейших и самых замечательных из исторических пунктов города.

На нем давно уже перестали хоронить всех — кроме миллионеров. Тот, кто желает лежать в нем, должен заплатить городу 10 тыс. дол. Старые трупы и кости простых смертных вырыты в 1836 г., место вымощено мраморными плитами, и на кладбище красуется всего двадцать два склепа и около 17 древних покойников. Каждое из имен, стоящих на плитах, знаменито в летописях города. Тут лежит Уинтроп, Тукер и Ван-Бюренс — первые колонисты и сетлеры на острове Манхеттен — ныне Нью-Йорк. Шесть плачущих ив — дети ивы, осенявшей когда-то могилу Наполеона на острове св. Елены, посаженные французом, который привез эти побеги ивы с острова и подарил их городу, — бросают широкую тень свою на белые плиты и придают много поэзии маленькому кладбищу. Инстинктивно удаляясь от широко зияющей ямы разбитого свода Стюарта, мы набрели на странно испещренную и весьма оригинальную плиту и передаем как эпитафию, так и сущность сюжета, гравированного на ней. Агнец держит сосуд с вином и предлагает его козлицам; а своих избранных отдаляет от него; легенда готическими буквами повторяет известное изречение из Св. писания, в котором говорится о большей радости над одним покаявшимся грешником, нежели над десятью праведниками; а ниже — надпись добавляет следующее откровенное заявление, которое перевожу буквально:

"Под сим сводом погребен Петрус Стювезанс, бывший генерал-капитан и губернатор-аншеф Амстердама, в Новом Нидерланде, ныне называемом Нью-Йорком. Он был великим грешником, вором и грабителем сирот и вдов; но — перед смертью покаялся и ныне пьет из чаши агнца. Умер по Р. X. 1682 года 80 лет от роду".

Е. Блаватская

Нью-Йорк, 2(14) ноября.

(Правда. — 1878. 3-го (15) декабря. — С. 1.)

"Из-за моря, из-за океана"

(От Нью-Йоркского корреспондента "Правды ")

Актрисы и сцена в Нью-Йорке. — Русский у Барнумо. — Кучер, пастор и венчание в карете. — Новое общество в Америке "отождествления потерянных десяти племен Израиля ". — Будет ли лорд Бизонфильд избран почетным его членом?

В настоящее время у нас большая мода на иностранных актрис. Сезон 1878 года особенно отличается заморскими "звездами", как здесь называют главных актрис. Знаменитая Моджевская, или "северная графиня", как ее кличут обожатели, покорила все сердца, и, действительно, она столь же замечательная необыкновенным талантом женщина, как и великая актриса. Не говоря ни слова по-английски, она решилась поступить на английскую сцену и ровно за шесть месяцев выучилась этому трудному для иностранца языку, преодолела все препятствия выговора и произвела на первом же дебюте фурор. В "Камилле" (пуританская переделка из Dame aux Camelias) и в "Ромео и Джульетте" она создала новые, совершенно оригинальные типы обеих героинь. Быть может, строгие европейские критики нашли бы, что ее Камилла (Маргарита) слишком напоминает в приемах своих гордую невинность и девственно чистую страсть Джульетты; а последняя у Моджевской слишком смахивает на "Даму с камелиями". Но подобные субтильные тонкости не принимаются в расчет умственных комбинаций американских театральных критиков. Разница темпераментов между Лукрецией Тарквиния и Лукрецией Борджиа представляется им лишь в том, что первая не сумела воспользоваться страстью Тарквиния и обогатиться на его счет, а последняя тратила слишком много долларов на возлюбленных. Поэтому они и кричат: "Моджевская — феномен! Это Рашель, развившаяся под благотворным [...] западной Америки... она — чудо... пойдем аплодировать!" Ну и аплодируют, но, как мне показалось, постоянно невпопад.

Другая львица сцены — немка, фон Штаймвиц. Газеты объявляли ее попеременно русской, венгеркой, голландкой и, наконец, решились принять за немку. Афиши гласят, что сия юная актриса удостоилась чести играть перед императором Вильгельмом в роли Мессалины, и его величество плакал навзрыд!

Фон Штаймвиц — действительно великолепное созданье, и ее олицетворение римской императрицы было бы верхом картинности, когда бы только вместо трагедии пьеса была пантомимой. Но немецкий сильный выговор портит весь эффект. Штаймвиц напоминает нам принцессу в волшебной сказке. Когда та безмолвствует, народы падают ниц перед ее красотой; но вот принцесса открывает рот, и все бегут без оглядки: змеи, лягушки и жабы падают из ее рта при каждом слове. Так оно и с немецкой "звездой" теперь у нас. Я не знаю ничего ужаснее английского языка, звуки которого вылетают из немецкого рта! Слова прыскают, шипят, хрипят, грохочут, раздирают уши! У польки Моджевской ее легкий иностранный выговор — мелодия. Этот выговор именно и составляет главную прелесть ее необычайно эффектной, нежной игры. Когда она произносит с чисто парижским mignardise "Арман! Любишь ли ты меня?" — все лысые головы в креслах озаряются лучами неподдельного восторга, и старые ловеласы биржи так и полезли бы сами в "Арманы". Но каждое слово швабской Штаймвиц поражает вас, будто куском картофельной пули из детского пистолета в ухо. Но с американцами у нее и это сходит с рук. Они бегут взирать на ее пластику, на Мессалину, как на кусок превосходного красивого мяса, а не на актрису, олицетворяющую историческое лицо. За две недели Мессалины, т. е. за 14 представлений юная фон Штаймвиц получила 12000 дол. Не правда ли, недурно быть театральной "звездой" у нас?

Впрочем, где же красота не берет своего? Эти прекрасные творения, как лилии в полях: они не прядут и не трудятся, а все-таки даже сам царь Соломон во всей славе своей не в состоянии перещеголять их богатого наряда.

Сцены наших театров — не арены, на которых артисты соревнуются, стараясь победить друг друга в искусстве, а просто выставки красоты, роскоши и моды. В "Генрихе VIII" Женевьева Уорд, "звезда" из Англии, переменяет платье восемь раз, и каждый из ее костюмов стоит тысячи долларов. Эти платья от парижского Уорта и костюмы, каждый из которых представляет собою маленькое состояние, и привлекают прекрасный пол в театры. Поэтому у нас сцена — одно лишь зрелище; для слуха она один хаос, так как пьесу никто и не слушает, а просто глазеют на нее. Оригинальных пьес у нас весьма мало, да и те более все плагиаты из французских водевилей. В литературе и журналистике то же самое. Все у нас заимствованное, чуть было не сказала краденое, да оно и вернее. В иллюстрированных журналах все иллюстрации копированы из иностранных — английских, французских, немецких и даже русских журналов.

Статьи 40-х годов крадутся всецело и слово в слово; а более современные переделываются. Только что появится в Англии новое сочинение, его тотчас же переименовывают в американское издание и, продавая вдвое дешевле, конечно, подрывают лондонское.

Поэтому теперь²⁶ в Англии закон, запрещающий ввоз в Англию сочинений английских авторов американских изданий, в такой силе, что штраф за подобное преступление превышает в десять раз стоимость книг. Сарду в большой моде; но нравственность на словах так велика у нас, а пуританский культ так свято соблюдается, что пьесы бедного Сарду обыкновенно так искажаются, что еле самому автору узнать их на американской сцене. Например: где бы ни появлялась в оригинале пьесы роль любовницы, в переводе она непременно явится законной женой, хотя и при живой другой жене. На подобные шалости, искажающие весь смысл пьесы, у нас внимания не обращают; лишь бы туалеты были изящны.

Одна из последних новостей, великих сенсаций даже в цирке у Барнума — русский поп! На афише объявляется, что "a Russian pope", живой, здоровый и в национальном (?) костюме, показывается утром и вечером и разговаривает с публикой по-славянски. В чем именно состоит привлекательность или курьез попа — покрыто мраком неизвестности, по крайней мере, для каждого русского. Даже если бы он был и настоящим, неподдельным попом, а не уроженцем из Курляндии, как мы в этом убедились, отправившись посмотреть на это необычное чудо-юдо. Бедный немец на вопрос мой, откуда он, отвечал мне на ломаном русском языке, что он эмигрант, приехал из Гамбурга и, умирая с голода, принял предложение агентов Барнума нарядиться в парик с длиннейшими волосами и разыграть за доллар в день роль "попа". Теперь ему остается лишь жениться на принцессе Перувианской, барышне четырехаршинного роста и найденной якобы в подземных пещерах Кордильерских гор, где она спала в продолжение 85 лет, и парочка выйдет удивительная.

Парадоксальность в наших законах заявляется с каждым днем сильнее. Вот еще один случай, указывающий как нельзя лучше на оригинальную эксцентричность учредителей местного законоведения. На днях появилось описание похищения некоей девицы богатого дома её возлюбленным, каким-то французиком и, как молва гласит, в то же время жуликом.

Родные были в отчаянии, и, щедро соря деньгами, отец отыскал, наконец, дочь в отеле. Но, увы! с законным мужем возле нее. Отец ушел в бешенстве и поклялся лишить дочь наследства, если она не согласится развестись с мужем. Пошли розыски с намерением узнать, кто их обвенчал. Наконец, к радости отца узнали следующее. Убежав из дому, героиня долго бродила по городу под руку с французиком, тщетно стараясь найти священника или судью, который обвенчал бы их: все они отказывали по причине молодости девицы. Наконец, они наняли карету и поехали за город, поверив горе свое кучеру. Последний оказался их спасителем. "Я был пастором, — сказал он им, — и имею право обвенчать вас". Сказано — сделано. Кучер тут же в карете соединил их руки, прочитал молитву и соделал их женой и мужем. Узнав об этом, отец подал на кучера жалобу. Тот явился, доказал, что он был пастором 12 лет и оставил церковь лишь по бедности паствы своей, которая его заморила голодом. Суд объявил брак совершенно законным, и отец остался с носом.

Это может показаться невероятным русскому читателю, однако, это факт. Раз посвященный, пастор сохраняет свои права женить, крестить и хоронить. Он теряет их в одном только случае: если вследствие проступка какого епархиальное начальство объявит его лишенным сана. Так как, благосостояние пасторов здесь совершенно зависит от его прихожан, то весьма часто они и оставляют ряды священнослужителей и выбирают другую, более выгодную профессию. Поэтому можно весьма часто встретить докторов, адвокатов, журналистов, даже кучеров и половых, которые были когда-то пасторами и имеют тоже право венчать. Некая преподобная Феба Мартинс долго была пастором в Оранже, а теперь она служит главной горничной в Центральном отеле и тоже года три тому назад обвенчала влюбленную парочку.

В заключение скажу, что на горизонте появилось новое общество, которое оригинальностью своих целей превышает все другие. Это общество библейское, филологическое и археологическое, все вместе; и цель его доказывается его громким именем. Имя ему — "общество для отождествления потерянных племен израильских". Но потерянные племена теперь найдены этим зорким братством, то есть если не самые племена в их полном иудо-еврейском величии, то все же их прямые потомки. Только кто бы вы думали эти счастливые потомки? Наши верные, дорогие друзья англичане! Пошли и мы с другими репортерами вчера вечером на открытие общества и первый митинг его. Президировал²⁷ преп. д-р Уайльд (Wild — в пер. дикий), совершенно заслуживающий свою фамилию, и вывел следующее, записанное мною на месте, а теперь представляемое в сокращенном переводе:

Открытие тождества англосаксонской расы с десятью потерянными племенами Израиля подтверждается всевозможными историческими и библейскими фактами. Без допущения этого тождества и смешивая племя Израиля с иудейским племенем, понять Библию становится невозможным (!!). Теперь к фактам: англосаксонская раса — единственная в мире соблюдающая и всегда чтившая день субботний. Каждое особенное пророчество указывает на это тождество. Одно гласит так о племенах: "это великий народ"; в другом месте называет их "независимым народом", который "проживает на дальних островах", куда, следуя авторитету Библии, избранные расы будут призваны. Непонятно становится, как такой замечательный факт мог ускользнуть от проницательности философов, проповедников и великих мыслителей! Непрерывное политическое движение в Турции, Индии, в Святой земле — все указывает, что эти страны в близком будущем будут принадлежать англо-саксонцам, которые уж и ныне являются покровителями языческих наций. Самое слово "саксон" помогло отождествлению, ибо, что может значить это слово, как не "сын Саака" — или "сын Исаака"?

Почетный оратор — тот самый преподобный спекулятор, который — поразил недавно ученую публику анахронистическим открытием, что ирландский св. Патрик не кто иной, как пророк Иеремий. Будем надеяться, что новое общество не забудет сделать почетнейшим членом своим лорда Дизраели-Биконсфилда. Оно и в ловком премьере может найти пророчество.

Елена Блаватская

Нью-Йорк, 4(16) ноября.

 (Правда. — 1878. —  6(18) декабря. — С. 3-4.)

Приложение.

Картина «Вестник» Н.К. Рериха, посвященная Е. П. Блаватской

 

Н. К. Рерих. Вестник. 1924

Н. К. Рерих. Вестник. 1946

Картина "Вестник" Н. К. Рериха, посвященная Е. П. Блаватской.

Н. К. Рерих посвятил картину "Вестник" Е. П. Блаватской — основательнице Теософского Общества. Существует несколько вариантов этой картины. Картина, которая положила начало Музею памяти Е. П. Блаватской, была написана в 1924 году. Известны варианты 1922 и 1946 годов. В 1925 году Н. К. Рерих привез картину "Вестник" в Адьяр — штаб-квартиру Теософского Общества в Индии, вблизи города Мадрас. Об этом событии писали в прессе США и Индии в 1924-1925 годах:

Рерих предлагает создать Музей имени Блаватской.

"Николай Рерих, который пишет картины и путешествует по Индии, недавно обратился с письмом к руководству Теософского общества в Адьяре. Он предложил открыть музей в честь основательницы Общества мадам Блаватской. Предложение было принято. Первым вкладом станет картина Н. Рериха, названная "Вестник" и написанная в Сиккиме перед ликом Гималаев".

New-York City. 1924. 31 May.

Великий русский художник. Одна интересная церемония.

"Интересная церемония состоялась в воскресенье утром в Адьяре, в штаб-квартире Теософского Общества, где проф. Рерих подарил Обществу свою картину, названную "Вестник". Он посвятил ее своей прекрасной соотечественнице мадам Блаватской, одной из основателей Теософского Общества. На церемонии присутствовало многочисленное собрание людей, включая многих постоянно проживающих членов Теософского центра. Доктор Казне представил проф. Рериха и охарактеризовал его как художника, который является не только творцом картин, но и великим посланником, утверждающим истинное искусство, который широко известен в мире как мастер цвета.

Затем Рерих вручил картину, на которой изображена фигура человека, входящего в Гималайский храм в ранний утренний час. В этой фигуре выражена идея божественного вестника, несущего в мир свет. Картина Рериха выступает предметом изучения его метода, говорящего об одном единственном цвете как изобразительном базисе, и, в данном случае, таким цветом является фиолетовый. Полотно имеет размеры 3,5 х 3,0 фута, холст, темпера.

Вице-президент Теософского Общества К. Джинараджадаса, принимая картину от имени президента доктора Безант, которая в настоящее время отсутствует, отметил, что [профессор] Рерих проделал в Америке огромную работу при основании им центра искусств. В этом центре воплощен его замысел о помощи миру в нахождении истинной красоты и придании искусству по-настоящему духовной основы.

Вечером проф[ессор] Рерих прочел лекцию с демонстрацией слайдов и рассказал о картинах, написанных им в России, Швеции, Финляндии и других странах, так же, как и о некоторых картинах с видами Гималаев. Лекция была принята с живым интересом. Слайды дали яркую и реалистичную картину разнообразной деятельности профессора Рериха на поприще искусства".

The Madras Mail. 1925. 19 January.

Профессор Рерих в Адьяре. Дар картины.

"18 января, в воскресенье утром, профессор Николай Рерих подарил музею в Адьяре свою картину "Вестник" как дань памяти о мадам Блаватской. Доктор Я. X. Казнc представил проф.[ессора] Рериха собравшимся на церемонию. Он сказал, что имя Рериха стало известно с тех пор, как художник открыл миру свое возвышенное видение Прекрасного".

Затем проф. Рерих снял покрывало с картины и сказал: "В этом доме Света позвольте мне вручить картину, посвященную Елене Петровне Блаватской. Пусть она явится завязью будущего Музея имени Блаватской, который примет девиз: "Красота есть одеяние Истины".

Картина размером 42 x 36 дюймов — поразительной красоты работа, выполненная в технике темперы, с преобладающим фиолетовым цветом. На ней изображена женщина в буддийском храме, которая ранним утром открывает дверь, чтобы встретить Вестника.

Принимая картину от лица президента Теософского Общества, отсутствующего в настоящий момент в Адьяре, господин К. Джинараджадаса сказал, что проф. Рерих проделал значительную работу по синтезу искусств. Он основал в Америке институт, где все виды искусств смогли быть объединены вместе. Такой синтез ставил задачу дать то, чего не дали великие достижения религии, философии или науки. Люди недостаточно постигли в себе чудо воскрешения Господа, что всегда так прекрасно было проявлено в искусстве. Они имели склонность воспринимать искусство просто как эстетическое удовольствие.

Что касается техники живописи, здесь проф. Рерих овладел цветом, присущим только ему одному. В его живописи всегда присутствовал элемент символизма, который сильно потрясает воображение. Обе эти особенности характерны и для последней подаренной им картины. Они позволяют дать высокую оценку этой работе великого художника—теософа, и последующие поколения смогут увидеть в ней больше значения, чем нынешние, потому что мысль художника всегда выше, чем его полотна".

New India. 1925. 19 January.

Н. К. Рерих, представляя картину "Вестник", сказал: "В этом доме Света позвольте мне вручить картину, посвященную Елене Петровне Блаватской. Пусть она явится завязью будущего Музея имени Блаватской, который примет девиз: "Красота есть одеяние истины". Девиз, высказанный Н. К. Рерихом, созвучен девизу Теософского Общества: "Нет религии выше истины".

Е. И. Рерих (супруга Н. К. Рериха) — русский философ, писательница, переводчица основного научно—философского труда Е. П. Блаватской "Тайная Доктрина" в двух томах — неоднократно писала своим ученикам о Миссии Е. П. Блаватской, раскрывала ее духовную, сокровенную суть. Так, в письме от 6 июня 1934 года Е. И. Рерих писала: "Сказано Великим Учителем — "одна Блаватская знала", — и наша задача в будущем поставить на должную высоту почитание этой великой женщины—мученицы. Если бы Вы знали всю литературу о Блаватской и все поступки и предательства, её окружавшие, Вы ужаснулись бы бездне неблагодарности, мерзости и невежества, конечно, именно из последнего вытекают все гнусности".

Действительно, о Е. П. Блаватской написано огромное количество статей, воспоминаний учеников; спустя сто лет после обвинения Е. П. Блаватской в нечестности проведения психических опытов, Ей принесено в 1986 году публичное, но уже посмертное, извинение доктором Верноном Харрисоном — руководителем исследовательской лаборатории психических явлений в Англии. В опубликованном Верноном коммюнике приводятся заслуги Е. П. Блаватской перед человечеством. Н. К. Рерих в письме Борису Циркову — редактору Собрания сочинений Е. П. Блаватской писал: "Чрезвычайно приятно видеть, что... имя Елены Петровны Блаватской, нашей великой соотечественницы, почитается так высоко, как истинной основоположницы провозвестия. Частенько русские забывали о своих великих деятелях, и пора нам научиться ценить истинные сокровища...

Будет время, когда ее имя достойно и почитаемо прозвучит по всей Руси".

Е. И. Рерих, которая писала: "... одна Блаватская знала", — также одна знала всю прижизненную правду о Е. П. Блаватской, её посмертный путь и Новое Рождение на земле.

В письме от 8 сентября 1934 г. Е. И. Рерих писала: "... Скажу, именно Е. П. Бл. была огненной посланницей Белого Братства. Именно она была носительницей доверенного ей знания. Именно, из всех теософов лишь Е. П. Бл. имела счастье получить Учение непосредственно от Великих Учителей в одном из их Ашрамов в Тибете. Именно она была великим духом, принявшим на себя тяжкое поручение дать сдвиг сознанию человечества, запутавшемуся в мёртвых тенетах догм и устремлявшемуся в тупик атеизма. Именно, только через Е. П. Бл. можно было приблизиться к Б. Бр., ибо она была звеном в Иерархической Цепи. Но некоторые окружавшие её настолько были ниже этого огненного духа и сердца, что в великом самомнении и самообольщении своём полагали достичь Высот, пренебрегая ее началом, и в зависти своей осуждали, клеветали и поносили её, всё им давшую, всё им открывшую. Конечно, все эти самообольщенные гордецы ничего не достигли. Ибо закон Иерархии непреложен. Для пользы дел Махатмы переписывались с некоторыми из её сотрудников, но ни одного не допускали до ученичества. В писаниях Е. П. Бл. и в "Письмах Махатм" Вы можете найти это утверждение. Е. П. Бл. была тем иерархическим звеном, обойти и пренебречь которым означало осудить себя на полную неудачу. И теперь, когда самообольщенные пребывают в слоях тонкого мира, окруженные своими почитателями, но м. б., ещё дальше от Твердыни Б. Бр., нежели раньше, наша великая соотечественница в своем огненном устремлении, почти сейчас же после смерти воплотившаяся в Венгрии, уже десять лет как прибыла в физическом теле в главную Твердыню и сейчас под именем Брата X. работает на спасение мира. Так действует Космическая Справедливость.

Е. П. Бл. была великой мученицей в полном значении этого слова. Зависть, клевета и преследования невежества убили её, и труд её остался незаконченным. Последний заключительный том "Тайной Доктрины" не состоялся. Так люди лишают себя самого высшего. Я преклоняюсь перед великим духом и огненным сердцем нашей соотечественницы и знаю, что в будущей России имя её будет поставлено на должную высоту почитания. Е. П. Бл., истинно, наша национальная гордость. Великая мученица за Свет и Истину. Вечная слава ей!".

Е. И. Рерих вновь и вновь в своих письмах подчеркивает несломимые качества духа Е. П. Бл., её преданность Учителю, Высокий источник посольства, полное забвение себя и бесконечное благородство и терпение при выполнении своей Миссии.

15 ноября 1934 года, отвечая своему корреспонденту, Е. И. Рерих писала о Е. П. Бл.: "Как Вы знаете, Е. П. Блаватская была послана в мир дать Великий труд "Тайная Доктрина" для сдвига сознания человечества, зашедшего в тупик, а также сказать правду о спиритизме и тем предотвратить многие губительные последствия этого увлечения при полном незнании лиц, прилежащих к нему, сопряженных с прикасанием к этой области потусторонних общений. В те дни спиритизм быстро распространялся, особенно в Америке, и уже принимал безобразные и опасные формы...

... Учение, принесенное Е. П. Бл., сделало своё великое дело, именно, по всему миру оно пробудило и сдвинуло с мёртвой точки многочисленные единицы сознания... Конечно, если бы не человеческая тяжкая природа, результаты могли быть во много раз больше. Всё же, утверждение о неудаче идёт от тёмных сил. Как сказано — "ступени сознания сложились прочно". Должна добавить, что в Америке движение связано, главным образом, с именем Е. П. Бл. и оно очень распространяется и входит в жизнь".

В письмах к Е. И. Рерих ученики, по всей видимости, спрашивали, не воплощение ли она Е. П. Блаватской. На что Е. И. Рерих отвечала: "... Но уверяю Вас, что я не воплощение Е. П. Бл. и ожидаемая ими Е. П. Бл. около сорока лет тому назад воплотилась, и в 1924 году благополучно прибыла в физическом теле в Главную Твердыню".

В другом письме Е. И. Рерих так же пишет о воплощении Е. П. Бл. и, что очень важно, упоминает 1924 год: "... В самой же Твердыне Белого Братства число учеников в физическом теле невероятно ничтожно: кроме того, все они уже Адепты. В столетие может быть один или два присоединяются к Бел. Бр. в физическом теле. Так в 1924 году присоединилась к Ним наша соотечественница Е. П. Бл., в мужском теле, венгерской национальности.

Осмеянная, оклеветанная, опозоренная и гонимая, она заняла своё место среди Спасителей Человечества. Так повторяется история, и так творит Космическая Справедливость".

Письма Е. И. Рерих, из которых цитированы выдержки о Е. П. Бл., вошли в двухтомник и были изданы в 1940 г. в Риге, при жизни Е. И. Р., т. е. Е. И. Рерих сама отбирала, какие письма будут изданы. В своей творческой работе Е. И. Рерих неизменно следовала Указам своего Учителя, а это означает, что Сокровенные знания о последующей судьбе Е. П. Бл. были включены в издаваемый двухтомник писем Е. И. Рерих по Его рекомендации. Е. И. Рерих не поощряла у своих корреспондентов вопросов, связанных с воплощениями, считая, что такие вопросы и ответы на них не способствуют расширению сознания и являются праздным любопытством. Также важное сообщение — это год прибытия в Твердыню Белого Братства Е. П. Блаватской в новом воплощении в физическом теле мужчины венгерской национальности. Указанный год — 1924 — совпадает с годом написания картины "Вестник" Н. К. Рерихом для закладки Музея, посвященного Е. П. Блаватской. Вариант 1946 г. повторяет сюжет 1924 года с небольшими изменениями.

Трактуя картину, можно предположить, что молодой человек, стоящий перед открывшейся дверью, и есть мужчина венгерской национальности, прибывший в физическом теле в Главную Твердыню Белого Братства. Удивительно, но нам позволено через Н. К. Рериха, — "дух кристальной чистоты", — как писала о нем Е. И. Р., — заглянуть в Святая Святых — ашрам, порог которого может переступить избранник или избранница. На картине Н. К. Рериха мы видим молодого мужчину, которого Е. И. Рерих называет Братом X. и который "работает на спасение мира".

Молодой мужчина, Брат Х., стоит на фоне неба и отдалённой вершины горы, силуэт которой узнаваем на картинах Н. К. Р., где изображается сокровенная Обитель — Твердыня Белого Братства: "Fiat Rex" (1931), "Гуру Гури Дхар" (1931), "Держательница Мира" (1933), "Франциск Ассизский" (1932), "Чаша Христа" (1925), "Огни Победы" (1940) и др.

Молодой человек стоит, правая рука поднята на уровне плеча и согнута, ладонь повернута от себя и пальцы выпрямлены. Символическое положение руки в буддизме носит название мудры. В данном изображении это абхая мудра — жест защиты или благословение бесстрашия. В левой руке — книга. Е. П. Блаватская описывает в прологе к "Тайной Доктрине",  как выглядит рукопись книги Станцы Дзиан: "Архаический манускрипт коллекция пальмовых  листов, приведенных особым, неизвестным науке, способом в состояние непроницаемости для воды, огня и воздуха, лежит перед глазами пишущей эти строки".

В индуизме книга, сделанная из пальмовых листьев, носит название Пустака и является символом мудрости. В буддизме книга представляет "Праджняпарамиту" — писание о трансцендентной мудрости. Именно этот источник имела перед собой Е. П. Блаватская, когда писала книгу "Тайная Доктрина" (синтез науки, религии и философии).

Вестника в Сокровенной Обители встречает женщина, в фиолетовом одеянии. Преобладающий цвет картины — также фиолетовый. Можно предположить, что в образе женщины изображена Е. П. Блаватская и здесь происходит встреча прошлого и настоящего воплощений: Е. П. Блаватской —           в предыдущей жизни, а в настоящей — Брата X. Е. И. Рерих писала, что перед тем, как дать миру книгу "Тайная Доктрина", Е. П. Блаватская
провела несколько лет (около трёх) в одном из ашрамов Трансгималайской
Твердыни Белого Братства Н. К. Рерих во многих своих картинах (после 20-х годов) обращается к буддийской символике, широко используя ее во многих своих картинах, например, "Матерь Мира" (1924), "Будда Победитель" (1925), "Две чаши" (1932), "Грядущее. (Великий Всадник)" (1927) и др. Во всех вариантах картины "Вестник" мы видим присутствие буддийских образов: самого Будды Просветленного (над входом в Обитель) в варианте 1946 г., а в варианте 1924 г. — чакру, или колесо закона, колесо Дхармы (справедливости). В данном случае чакра, или колесо Дхармы может символизировать Будду.

Слева и справа от входной двери-фрески, изображающие божества в буддийском пантеоне. В варианте 1924 г. слева от входа стоит, предположительно, Бодхисаттва, возможно, Авалокитешвара — покровитель Тибета. В левой руке он держит кадильную лампу, в которой курится ладан — приношение буддийским богам. Кадильная лампа носит название дхупадани. Хотя по форме больше напоминает Пурна Калашу —            священную вазу для воды, которая наполнена добрыми качествами. На голове у Бодхисаттвы — корона.

В варианте 1946 г., буддийское божество, предположительно Бодхисаттва, тоже стоит, на лотосовом троне, называемом также падмасаной. На голове — корона из уложенных волос (джатамукута). Длинные волосы означают духовную силу.

Ю. Н. Рерих в книге "Тибетская живопись", разделе "Бодхисаттвы", пишет об Авалокитешваре: "...мы можем выделить Милосердного Владыку из изображений царственных принцев (скрт. rajakumara), держащего цветок лотоса, четки и иногда сосуд с амритой. Это двурукая форма бодхисаттвы очень редко встречается на позднейших изображениях. Также он пишет: "... бодхисаттва появился на земле из цветка лотоса ради освобождения человечества". В варианте 1924 года предположительный Авалокитешвара держит в левой руке сосуд, возможно, с амритой. В варианте 1946 года бодхисаттва Авалокитешвара стоит на цветке лотоса. Эти данные позволяют предположить, что данное божество — Авалокитешвара. Образ Авалокитешвары был обнаружен и в пластическом искусстве скульптур Гандхары.

В книге " Искусство Гандхары" Г. А. Пугаченковой в главе "Будда и Бодисатвы" описываются канонические образы бодхисаттв, которые вырабатывались одновременно с образом Будды в пластической форме: "Идея бодисатв, составляющая одну из главных черт в доктрине махаяны (согласно которой бодисатвой может стать каждый ревностно идущий по пути Будды), несла в себе глубоко гуманистические начала", далее Пугаченкова пишет: "Особая роль придавалась буддизмом бодисатве Майтрейе...", "Позы бодисатв также каноничны: сидящего с жестом абхайя-мудра (жест увещевания) или стоящего — чаще фронтально, со слегка выдвинутой вперед ногой. Им придан либо жест вара-мудры (знак милосердия) — простертая правая рука, в то время как в левой имеется какой-нибудь атрибут, либо витарка-мудра (жест доказательства)...". Распознать бодхисаттву бывает нелегко, по этому поводу автор книги "Искусство Гандхары" пишет, что "... иногда этому помогает атрибут — например, лотос у Авалокитешвары, иногда прически. Так, у Авалокитешвары локоны изящно подняты повязкой с ювелирными украшениями, а у Майтрейи, ниспадающие до плеч длинные кудри подхвачены вверху двойным узлом". Так и в картине "Вестник" Н. К. Рериха (в вариантах 1924 и 1946 гг.) мы можем только предполагать, какой именно бодхисаттва изображен — Авалокитешвара или Майтрейя. В буддийском изобразительном искусстве стоящим изображается и грядущий Будда — Бодхисаттва Майтрейя — будущий Мессия, Спаситель. "Это Будда грядущего мирового порядка — Майтрейя — единственный Бодхисаттва, кого признают все основные направления буддизма; Его также сравнивают с Калки Аватарой Вишну ("Аватара Белого коня"). Н. К. Рерих писал: "Благословенный Майтрейя-Мессия всегда изображается в венце, в большом образе".

В иконографии его изображают в виде фигуры, убранной различными украшениями, с цветком лотоса в правой руке, сидящим в позе падмасана, или стоя, что означает, что Бодхисаттва Майтрейя уже пришел в Мир и правит Миром.

Ю. Н. Рерих о Бодхисаттве Майтрейя пишет в главе "Майтрейя. Будда Грядущего", он ссылается на французского ученого-востоковеда профессора Фуше, который изучал искусство скульптуры школы Гандхара и описывал Майтрейю изображенным в диадеме, облаченным в царские одеяния и держащим сосуд (скрт. kamandalu). "В иконографии встречаются несколько форм Бодхисаттвы. В одной из них Бодхисаттва Майтрейя изображается стоящим, облаченным в одеяния бодхисаттвы. Правой рукой он делает знак аргументации или иногда знак щедрости, левая рука держит сосуд с амритой. Старый гандхарский тип изображается с руками, делающими наставление".

Во время Центрально-Азиатской экспедиции, которая проходила с 1923 по 1928 гг. и исследовала памятники древних культур Индии, Тибета, Китая, Монголии и Алтая, Н. К. Рерих встречал огромные статуи Майтрейи, высеченные в скалах. Можно предположить, что буддийское божество, изображенное стоящим слева от входа, в обоих вариантах картины (1924 и 1946 гг.), может быть и Бодхисаттвой Майтрейей. В варианте 1946 г. Н. К. Рерих изображает руки стоящего божества в намаскара мудре, означающей преданность.

Известно, что перед сложнейшей во всех отношениях Центрально-Азиатской экспедицией семья Рерихов встречалась в Сиккиме (одно из индийских княжеств в Восточных Гималаях) в храме г. Дарджилинга со своим Духовным Наставником, которого сопровождал Учитель Джул-Кул. Причем семья Рерихов по приезде в Индию направилась сразу в княжество Сикким, где прожила девять месяцев, хотя первоначально планировали посетить Адъяр — штаб-квартиру Теософского Общества. В книге "Надземное" (книга Учения Живой Этики) по поводу встречи пишется: "Мы не уходим из жизни, когда Мы появлялись, Мы не отличались от остальных обывателей. Вы сами можете свидетельствовать, что Джул-Кул, когда появился встретить Вас, не отличался от лам... ". Есть свидетельства в книге "Алтай — Гималаи" Н. К. Рериха о том, что эта встреча состоялась сразу после приезда Рерихов в Индию. В этой же книге, составленной по материалам экспедиционного дневника, Н. К. Рерих писал: "Складывается серия "Его страна" и начинается серия "Знамена Востока". Далее Н. К. Рерих пишет: ""Его страна". В самом Сиккиме находился один из Ашрамов Махатм. В Сикким Махатмы приезжали на горных конях. Их физическое присутствие сообщает торжественную значительность этим местам..."

Так же, как и Е. П. Блаватская, перед тем как дать миру основной труд своей жизни — "Тайную Доктрину", провела около трех лет в одном из Ашрамов Тибета, так же и семья Рерихов перед Центрально-Азиатской экспедицией не только встречалась со своим Духовным Наставником, но и, предположительно, находилась определенное время в одном из Ашрамов Твердыни, где получила наставления о своей Миссии.

П. Ф. Беликов (биограф семьи Рерихов) в книге "Рерих" (опыт духовной биографии) пишет: "... Если встречи с Посланниками Белого Братства в Лондоне, Нью-Йорке и Чикаго были неожиданными и кратковременными, то эта встреча была продолжительной и запланированной. При встрече в Дарджилинге были получены инструкции о том, что надлежит сделать в ближайшие годы по Плану Владык... ". Можно предположить, что сюжет картины "Вестник", убранство помещения, роспись (фрески) на стенах этой Обители, на пороге которой стоит Вестник, были увидены Н. К. Рерихом, т. е. он был и жил в этой Обители. Возможно также, что Н, К. и Е. И. Рерихи стали свидетелями прихода в физическом теле мужчины венгерской национальности в Твердыню Белого Братства, т. е. они встретились с Е. П. Блаватской в ее новом воплощении. К этой мысли приводят письма Е. И. Рерих, её осведомленность и подробное описание последующего воплощения Е. П. Блаватской и её Миссии. Очень важно, что эти сведения выходят в прижизненно изданных письмах Е. И. Рерих (1940 г.). Таким образом, зритель, соприкасающийся с картиной Н. К. Рериха "Вестник", может увидеть событие, описанное Е. И. Рерих в своих письмах, а также впервые заглянуть в Святая Святых — Ашрам Учителей Человечества. Такая возможность появилась впервые и открылась через творчество Н. К. Рериха.

Итак, картина "Вестник" написана в 1924 г. в Сиккиме — год прихода Е. П. Блаватской в новом воплощении в Обитель Махатм, а в 1925 г. картина "Вестник" была вручена Н. К. Рерихом для основания Музея Е. П. Блаватской в штаб — квартире Теософского Общества в Индии.

Второй вариант картины "Вестник" был написан, как уже указывалось, в 1946 г., — за год до ухода Н. К. Рериха с физического плана. Возникает вопрос — не является ли этот вариант картины прозрением Н. К. Рерихом своего последующего воплощения и прихода в физическом теле в Твердыню Белого Братства? Возможно, что и Н. К. Рерих в силу Закона Космической Справедливости сейчас находится в Твердыне Белого Братства и трудится на спасение человечества.

Литература:

1.   Беликов П. Ф. Рерих (опыт духовной биографии). — Новосибирск: ИЧП Лазарев В. В. и О., 1994., с. 258-260.

2.  Блаватская Е. П. Тайная Доктрина. — М: Изд. Эксло; Харьков: Изд."Фолио", 2002. — T. I. — С. 55.

3.  Крэнстон Сильвия. Е. П. Блаватская. — 2-е изд. — Рига: Лигатма; М.:Сирин, 1999. — С.5.

4.  Маточкин Е. П. К столетию "Гонца" / Петербургский Рериховский сборник. — СПб.: Издательство Буковского, 1998. — 484 с. — С. 202.

5.  Письмо Е. И. Рерих от 6. 05. 34 // Письма Е. И. Рерих. — Новосибирск: "Вико", "Алгим" и т. о. о. "Аура", 1992. — Т. 1. с. 211-212.

6.  Письмо Е. И. Рерих от 15. 11. 34 // Письма Е. И. Рерих. — Новосибирск:"Вико", "Алгим" и т. о. о. "Аура", 1992. — Т. 1. С. 339.

7.  Письмо Е. И. Рерих от 21. 07. 34 // Письма Е. И. Рерих. — Новосибирск: Вико", "Алгим" и т. о. о. "Аура", 1992. — Т. 1. С. 260.

8.  Письмо Е. И. Рерих от 20. 04. 35 Письма Е. И. Рерих. — Новосибирск: "Вико", "Алгим" и т. о. о. "Аура", 1992. — Т. 1. С. 441-442.

9.  Профессор Рерих в Адьяре. Дар картины. New India. 1925. 19 January /Росов В.  Американская и индийская печать о передаче Рерихом картины "Вестник" теософскому обществу в Адьяре. Пер. с англ. // Рериховский Вестник. — 1989. — Июль-декабрь. — Ленинград — Извара: Аврора. — 1991. С. 53-54.

10. Рерих Н. К. Алтай — Гималаи. — М.: Сфера, 1999. — С. 34-35.

11.  Рерих Ю. Н. Тибетская живопись. — М.: Международный центр Рерихов. Мастер-Банк, 2002. — С. 54- 56, С. 58-59.

12. Символы буддизма, индуизма, тантризма. Серия "Символы" Книга XII / Сост. Царева Г. И. — М.: Ассоциация Духовного Единения "Золотой Век",1999. — 232 с. — С. 38, 40.

13. Г. А. Пугаченкова. Искусство Гандхары. М.: Искусство, 1982. С. 53-54, 59-60.

 

Примечания

 

В статье Е. П. Маточкина "К столетию "Гонца" в Петербургском Рериховском сборнике Санкт — Петербург. 1998, указывается о двух вариантах: Н. К. Рерих "Вестник" 1922. Собрание Боллинга, США, Грэнд Хэйвен, Мичиган и Н. К. Рерих "Вестник" 1946. Собрание ГМННВ.