Аннотация

 

Сборник английской эпиграммы в период XVI–XX вв.

 

Редьярд Джозеф Киплинг, Томас Мур, Уильям Блейк, Джордж Гордон Байрон

Английская классическая эпиграмма

 

Англия славится своим юмором, славится и сатирой. Англичане умеют смеяться. Смеются и над собой. У них даже есть ими самими придуманная фигура, символизирующая тип англичанина вообще, – короткий, коренастый, толстоватый человечек со шляпой на голове. Зовут его Джон Бул (Bull по‑английски – бык). Создал этот образ в XVIII веке Джон Арбетнот, член сатирического кружка, в который входили Александр Поп, Джонатан Свифт и Джон Гей, внесшие значительный вклад в английскую сатиру. Сочинение Арбетнота, где появился этот персонаж – «История Джона Була» (1712), забыто, но имя героя осталось и приобрело, можно сказать, всемирное значение как нарицательное для обозначения англичанина. У Арбетнота он выведен прямодушным, вспыльчивым, воинственным, драчливым; водится за ним и бражничество, но в общем он «добрый малый». Со временем образ трансформировался. В нем стали выделять в качестве основных черт тупое упрямство, нежелание перемен, поддержку старого и привычного. Как символ ограниченности и консерватизма он предстает в эпиграмме Байрона (см. с. 201).

Этому не приходится удивляться. Эпиграмма, как известно, призвана в остроумной форме осмеивать пороки общества, а также отдельных лиц, и острое словцо поэта часто на века остается неизгладимым клеймом на людях, заслуживших осмеяние своей тупостью, злом, которое они причинили своей стране. Такие есть во всякой нации. У англичан на протяжении их многовековой истории одиозных фигур накопилось предостаточно. Острое перо эпиграмматиста поддело бездарных писак, враждебных народу политиков, лжеученых, оно не останавливалось даже перед фигурами монархов. Если в XVI веке гуманист Томас Мор мог клеймить тиранию и тиранов лишь под видом переводов с древнегреческого на латынь, то в XVIII веке строй конституционной монархии с ее по тем временам сравнительно большими свободами допускал появление эпиграмм даже на царствующие лица. Конечно, за это преследовали крамольников, но они не унимались, а когда в начале XIX века в Англии появился такой революционный поэт как Байрон, сатира на монархию достигла своей вершины. Начав с эпиграмм, великий поэт перешел к созданию целой сатирической поэмы «Видение суда» (1821), где в смешном виде изобразил спор о том, следует ли допустить в рай душу скончавшегося Георга III.

Представляя читателю данную книгу, необходимо сразу сказать, что она содержит лишь малую долю того богатства эпиграмм, которым обладает английская литература. Их тысячи, этих коротких стихотворений, написанных по поводу отдельных событий, отдельных лиц, имевших то или иное значение в общественной жизни нации. Впрочем, тут же надо оговорить и другое обстоятельство. Не все английские эпиграммы написаны англичанами. В XVII веке мирным путем слились Англия и Шотландия, а Ирландия была присоединена насильственно, и возникло государство, включавшее разные нации: англичан, шотландцев, ирландцев, жителей Уэльса (называемых у нас валлийцами). Господствующей культурой была английская, и разноплеменные писатели писали на английском языке, за малыми исключениями. Таким исключением был великий поэт Роберт Бернс, писавший на шотландском.

Конечно, далеко не все эпиграммы сохраняют интерес для нашего времени. Сами англичане, составляя подобные антологии, производят отбор эпиграмм. Для нас, менее знакомых с некоторыми специфически английскими обстоятельствами, такой отбор становится еще более необходимым. Многие лица и случаи, давшие повод для эпиграмм, смешивших современников, теперь не смешны, так как мы не знаем этих лиц и поводов, вызвавших появление сатирических стихов. Между тем сама природа эпиграммы такова, что ее источником является некий реальный факт. Остроумие автора выводит данный факт за пределы единичности. Частный факт становится поводом для сатирического обобщения. От отдельного и частного – к типичному и обобщенному – такова логика эпиграммы, даже если автор сам такого обобщения не делает. Важно, чтобы он подцепил на острие сатирического пера факт, который в глазах читателей приобретает более широкое значение, чем просто осмеяние одного определенного лица. Эпиграмматист клеймит промахи, недостатки, ошибки, пороки, типичные для определенной социальной среды, для общества в целом.

Сатирическая поэзия существовала в Англии с древнейших времен. Несправедливости феодального строя породили огромное количество разного рода сатир в форме басни, животного эпоса, притчи, фабльо (стихотворного или прозаического рассказа или анекдота). Краткость не была свойственна средневековой сатире. Она пришла вместе с интересом к античной эпиграмме в эпоху Возрождения и появлением большого количества переводов и подражаний. В Англии в начале XVI века великий гуманист Томас Мор перевел много эпиграмм с древнегреческого на латынь и по их образцу сочинил оригинальные эпиграммы на латыни. Поэты гуманисты стали писать также эпиграммы уже не в подражание античным, а в духе национальной поэтической традиции. Правильно поняв сущность античной эпиграммы, они стали стремиться к предельной краткости, к экономии слова. Вместе с тем свою задачу они видели в том, чтобы придать отдельному явлению максимальную выразительность, добиваясь того, чтобы стихотворение было своего рода сатирическим ударом, разило мгновенно.

Эпиграмма должна была смешить. Но смех смеху рознь. Есть смех добродушный, иронический, язвительный, саркастический. Все разновидности этого встречаются в английской эпиграмме. Мне представляется добродушной насмешка Уильяма Уолша над пьяницей, стыдившимся своего порока; поэт советует ему: «Будь вечером трезв иль без просыпу пей» (см. с. 91). Иронией проникнута эпиграмма Джона Хейвуда «Льстецу». Язвительна насмешка Джорджа Тербервилла над скупцом, трясущимся за свое богатство и отказывающим себе во всем. Подлинный сарказм звучит в эпиграмме Томаса Джордана:

 

Солдат и бог нам всех дороже

В тот час, когда беда грозит.

А стоит ей минуть, и что же?

Солдат отвержен, бог забыт.

 

Впрочем, эпиграмма не всегда осмеивает. Среди многих разновидностей остроумных стихов есть и хвалебные, являющиеся скорее мадригалом, записанным в альбом какой‑нибудь прекрасной даме. Таково стихотворение Крэшо «Самсон Далиле». Совсем не насмешлива надпись Джона Драйдена под портретом Мильтона, которого автор ставит в один ряд с Гомером и Вергилием.

Возникает вопрос о границах эпиграммы. Строго говоря, эпиграмма принадлежит к разновидностям комической поэзии, иначе говоря, поэзии, рассчитанной на то, чтобы вызвать одну из названных выше форм смеха. Там, где есть хотя бы доля юмора, требование жанра выдержано. На первый взгляд может показаться, что стихотворение Драйдена о Мильтоне скорее следует причислить к апологиям, восхваляющим свой предмет. Но здесь есть одна тонкость, которая состоит в том, что завершает стихотворение остроумный вывод:

 

Природа, истощив дерзанья дух,

Явила в третьем гений первых двух.

 

Да, к разновидностям комического следует причислить еще и остроумие, по‑английски – wit. Англичане издавна различают два вида комического – юмор в широком смысле слова, имеющий своим предметом смешное в действительности, и остроумие – способность давать неожиданные определения, сочетать кажущееся несочетаемым, выявлять моменты острого различия между людьми, предметами, изобретательность в нахождении удачных выражений для характеристики человека или какого‑нибудь явления. Нередко разновидности смешного сочетаются, встречаются рядом. Пример остроумного обличения церковников мы находим у Уильяма Блейка в «Разговоре духовного отца с прихожанином»:

 

– Мой сын, смирению учитесь у овец!..

– Боюсь, что стричь меня вы будете, отец!

 

Здесь, кстати, можно отметить, что эпиграмма не всегда дается в авторской речи, иногда она принимает форму диалога, быстрого обмена репликами, причем заключительная фраза и несет в себе, как правило, комическое или сатирическое ядро эпиграммы. «Ударная сила» эпиграммы вообще заключена в меткой характеристике лица или явления, в шутке или остроте, в том, что французы называют pointe, острием, острой точкой, завершающей мыслью, которая проливает яркий свет на все, сказанное раньше. Одним из прекраснейших образцов такого рода является эпиграмма Александра Попа «Напрасные усилия»:

 

Он долго в лоб стучал перстом,

Забыв названье тома.

Но для чего стучаться в дом,

Где никого нет дома?

 

Особенностью лучших эпиграмм является то, что они не только осмеивают тот или иной недостаток, но при всей своей краткости еще и создают образ людей определенного типа. Читая строчки А. Попа, так и видишь перед собой ученого педанта, книжного червя, у которого нет и не может быть подлинных знаний, потому что духовно он пуст.

Над чем же смеялись английские поэты‑остроумцы? Попытаемся сделать обзор тем, представленных в этом томике.

Конечно, прежде всего над общечеловеческими пороками. Скупость всегда вызывала возмущение, и в эпиграммах на эту тему неизменным является подчеркивание, что накопители богатств лишают себя главного – удовольствий, которые есть в жизни. Заодно нередко скопидомству родителя или предка противопоставляется расточительность наследников, которые легкомысленно растранжирят доставшееся им богатство. Осмеивается легкомыслие, ветреность, растрачивание жизни попусту.

Сочинители эпиграмм, люди ума, не щадят дураков. Глупость издревле служила предметом осмеяния. Сатирики не уставали клеймить ее. Но это надо было делать с умом, как Александр Поп, с юмором, так, чтобы навсегда этот недостаток пригвоздить к позорному столбу. Плебей Роберт Бернс с подлинным мастерством заклеймил некоего благородного джентльмена Уильяма Грэхема, эсквайра:

 

Склонясь у гробового входа,

– О смерть! – воскликнула Природа, –

Когда удастся мне опять

Такого олуха создать!..

 

Тут поэт бьет, что называется, наотмашь. Но иногда осмеяние достигается «обходным маневром», как в анонимной эпиграмме прошлого века «Некоему Маркусу»:

 

Природа, утверждаешь ты,

Отнюдь не терпит пустоты.

О, если бы когда‑нибудь

В себя сумел ты заглянуть!

 

Частой темой являются отношения полов. Распущенность нравов, ветреность, продажная любовь, кокетство, холодная чопорность – все это не раз служило поводом для эпиграмм. Но особенно часто в них осмеивается неудачный брак, и в первую очередь достается женам. Почему им, не трудно понять, ведь авторы эпиграмм мужчины. Если судить по эпиграммам, больше всего досаждает им болтливость и властность жен. Тема эта весьма давняя. Она встречается на Древнем Востоке, в античной Греции и Риме, обильно представлена она в литературе горожан в средние века. И во все времена авторов нельзя обвинить в большой оригинальности. Все они трактуют эту тему весьма одинаково, чтобы не сказать тривиально. Даже Роберт Бернс не нашел особенно оригинального «хода», чтобы обновить трактовку этой темы (см. его «Надпись на могиле эсквайра, который был под башмаком у жены»).

Вольнодумство имело давние корни в Англии. Уже в средние века там во множестве появились еретики, посягавшие на мнимую святость церковников. С развитием свободомыслия и материализма в конце XVII и в XVIII в. осмеяние представителей церкви стало достаточно частым явлением в сатирической поэзии.

Большое место в эпиграммах, естественно, занимали вопросы политические. Мы говорим «естественно», ибо политическая история страны всегда была бурной, а начиная с середины XVII века она пережила гражданскую войну и две буржуазные революции. В XVIII веке все более утверждается конституционная монархия с парламентской системой. Государственные вопросы становятся предметом общественного обсуждения, происходит борьба партий господствующих классов, все сильнее звучат голоса представителей демократии. Все это создает почву, на которой расцветает политическая сатира. Представители поднимающейся пуританской буржуазии критикуют королей из династии Стюарт, которые в период Реставрации (1660–1688) подали правящей аристократии примеры чудовищной безнравственности. Но и после окончательного свержения монархии Стюартов новые конституционные короли правили страной не лучше. Оскорблением для нации было возведение на трон германских князей из Ганновера, которые вообще третировали своих подданных. Первый из этой династии – Георг I – даже не выучил английского языка. Четыре Георга, правившие вплоть до начала XIX века, представляли особенно благоприятный материал для сатириков. Господствующим классам крупной буржуазии и земельной аристократии, однако, было удобно прикрыть свою антинародную политику институтом монархии, и она, как известно, сохранилась в Англии до сих пор.

Коррупция, принимавшая в XVIII веке наглую откровенную форму, получила циничное выражение в политике премьер‑министра Роберта Уолпола; сатирики воздали ему должное. Джон Гей в своей прославленной «Опере нищих» (1728) отдельную песенку посвятил осмеянию этого правителя Англии; уголовник, продавец краденого Пичум поет о том, что люди склонны хулить чужую профессию:

 

Законник попов всех ругает,

Попы отвечают скуля,

И министр великий считает

Честным себя, как и я^[1].

 

Уолпол слышал это, сидя в своей ложе, и понял, в кого метил автор. Понял он и песенку начальника полиции Локита:

 

Коль бичуешь порок,

Будь умен себе впрок,

Не задень при дворе никого.

 

Взятки станешь бранить,

Каждый будет вопить,

Что ты метишь, наверно, в него^[2].

 

Тут премьер‑министр решил не дать публике злорадствовать. Он высунулся из ложи и громким голосом потребовал повторения песенки, за что зал наградил аплодисментами и его.

Случай из ряда вон выходящий, он хорошо иллюстрирует склонность англичан терпимо относиться к насмешкам. Впрочем, не будем преувеличивать: в XVIII веке за сатиру еще сажали в тюрьму или ставили к позорному столбу. В XIX в. юмор уже не подвергался репрессиям. Но была цензура негласная – ханжеская буржуазная мораль запрещала касаться разных пороков, общественных и частных, дабы сохранять перед лицом всего мира видимость благопристойности существующей социально‑политической системы.

Писатели пользовались оружием эпиграммы для литературной борьбы. Обличение бездарностей, ниспровержение мнимых авторитетов, разоблачение плагиата – частые темы эпиграмм. Добродушными их, конечно, не назовешь. Но литературные нравы, особенно, скажем, в XVIII веке, мягкостью не отличались.

Острыми были перья не только корифеев литературы. Читатель встретит в сборнике малоизвестные, а то и совсем неизвестные имена. Были в английской литературе поэты, не создавшие значительных произведений, но удачливые и даровитые в малых жанрах, как, например, эпиграмма. Это дало право включить их в данный сборник наряду с поэтами, составляющими славу английской литературы. Александр Поп, Джонатан Свифт, Роберт Бернс, Уильям Блейк, Байрон – великие мастера поэтической сатиры. Их эпиграммы представляют собой вершину этого жанра. Насколько возможно, образцы их творчества представлены здесь. Оговорка – «насколько возможно» – имеет в виду отнюдь не малый объем книги, а возможности перевода на русский язык эпиграмм иноязычных авторов, в данном случае – английских.

Ведь надо передать не слова, а смысл, сохранив юмористическую или саркастическую интонацию. Трудности поэтического перевода вообще велики, а когда дело касается малых жанров, да еще таких, которые имеют в основе комизм, трудности, пожалуй, возрастают. Требуется не только поэтический талант, но и особый дар юмора, чтобы воспроизвести на другом языке эпиграммы иноземного автора.

Таким редким даром обладал Самуил Яковлевич Маршак. Русская поэзия уже издавна имела мастеров, способных воспроизвести юмор и сатиру древних авторов, а из новых особенно Гейне и Байрона. Но с малой поэтической формой дело было особенно сложно. И вот тут, опираясь на опыт и традиции поэтов‑переводчиков, а также оригинальных русских поэтов‑юмористов и сатириков, С. Я. Маршак обогатил нашу литературу своими мастерскими переводами английских эпиграмм. Он любил малые формы, долго и тщательно работал над подысканием русского эквивалента и добился поистине блестящих успехов. В собраниях английских эпиграмм, в сочинениях выдающихся поэтов он отобрал жемчужины юмора и сатиры и воссоздал их средствами своей поэзии на русском языке. С. Маршак дал образцы, создал школу перевода эпиграмм, маленьких юмористических и сатирических стихотворений. Он показал другим поэтам, как надо переводить на русский язык такую поэзию. Одним из последователей С. Маршака является автор переводов, представленных в данном сборнике, – Владимир Ефимович Васильев.

За пределами книги осталось немало уже переведенных и еще больше – ждущих перевода перлов юмора, сатиры, эпиграммы. Но и то, что в руках читателя, надо надеяться, достаточно представительно, чтобы ввести в мир английской эпиграммы. Здесь собраны эпиграммы пяти столетий. При всем их различии нельзя не почувствовать непрерывности национальной традиции сатиры и юмора. Жанр в целом дает несомненно одностороннее представление о жизни и культуре страны, на почве которой возникли эти эпиграммы. Но читатели, конечно, помнят и прекрасную лирику, величественные трагедии, жизнерадостные комедии, реалистические романы, которыми богата английская литература. Скромное, но достойное место в ней занимает эпиграмма. Ее искусство органически соответствует духу английской национальной культуры. Лучшие черты народа выражаются в осмеянии всего, что уродует жизнь и противно человечности. Осмеивая все дурное, эпиграмма помогает утверждению идеалов гуманизма, ибо смех не только разрушительная, но и созидательная сила.

А. Аникст

 

Адам пахал, его жена

Возилась с сыном Каином.

А кто же в эти времена

Был лордом и хозяином^[3].

Анонимная эпиграмма XIV века^[4]

 

 

XVI век

 

Томас Мор^[5]

1478–1535

 

 

ЭПИТАФИЯ СЬЮЗЕН БЛЕЙК,

которую Томас Мор составил по ее настоятельной просьбе

 

Сьюзен Блейк сквозь бури, огнь и град

Наконец достигла райских врат!

 

Через несколько лет, поссорившись с Сьюзен Блейк, он приписал:

 

Но ключарь дал подзатыльник ей

И отправил в лапищи чертей.

 

 

Джон Хейвуд^[6]

Ок. 1497 – ок. 1580

 

 

ОТВЕТ ВЕРТОПРАХУ

 

– Ничего нет легче пуха. – Шутишь, Тим.

Легкомыслие твое поспорит с ним.

 

 

РАЗГОВОР ХОЗЯИНА СО СЛУГОЙ

 

«Из проповеди в церкви что, Сидней,

Ты вынес?» – «Вашу шляпу, ваша честь».

– «Я рад: коль пусто в голове твоей,

В руках, по крайней мере, что‑то есть».

 

 

* * *

 

– Дай денег в долг. Я никогда, сколь знаешь,

Не забываю о долгах своих.

– Да, знаю: никогда не забываешь

И никогда не возвращаешь их.

 

 

ДВА РАЗНЫХ ПОЖЕЛАНИЯ

 

– Жена, пусть будет ротик твой так мал,

Чтоб он слова почти не пропускал.

– Дружок, а твой пусть будет так велик,

Чтоб выложил всю дурь в единый миг.

 

 

ПЬЯНЧУЖКЕ‑ЛОВКАЧУ

 

Я пьян, но вижу: ваша милость пьет

Не за мое здоровье – за мой счет.

 

 

ЧЕСТОЛЮБЦУ

 

Как быть? Ты громкой славы захотел,

Но добрые дела не твой удел.

Злодействами стяжать пытайся славу –

Она тебе достанется по праву.

 

 

ЛЬСТЕЦУ

 

Ты мне льстишь, и не первый уж раз.

Глуп, я думаю, кто‑то из нас:

Где присутствует лесть, там глупец

Или тот, кому льстят, или льстец.

 

 

Томас Уайет^[7]

Ок. 1503–1542

 

 

ВОЗЛЮБЛЕННОЙ, КОТОРУЮ АВТОР ПОЦЕЛОВАЛ ПРОТИВ ЕЕ ВОЛИ

 

Из‑за того, что в сладкий час свиданья

Осмелился я вас поцеловать,

Клоринда, вы полны негодованья

И рады бы меня четвертовать.

Так прикажите в виде наказанья

Губами прикоснуться к вам опять:

От первого, Клоринда, поцелуя

Я полумертв, от нового – умру я.

 

 

Джордж Тербервилл^[8]

Ок. 1540 – ок. 1610

 

 

СКУПЦУ

 

И день и ночь трясущийся над златом,

Наследника ты сделаешь богатым,

Но без еды и в рубище, ты сам

Живешь, подобный жалким беднякам.

 

 

* * *

 

Ты смотришь светлыми глазами

В небесный купол золотой.

А я смотрел бы – будь я небесами –

Лишь на тебя, любуясь красотой.

 

 

Эдуард де Вера, граф Оксфордский^[9]

1550–1604

 

 

* * *

 

Будь я на троне, мне бы льстила власть.

В безвестности искал бы я покоя.

А будь я мертв, я позабыл бы страсть,

Надежду, скорбь, волнение людское.

Что ж лучшее из этих трех даров –

Корона, хижина, могильный кров?

 

 

Джон Харингтон^[10]

1561–1612

 

 

О ФОРТУНЕ

 

Фортуна многих щедро одаряла,

Однако им всегда казалось мало.

 

 

НА ПИСАТЕЛЕЙ, ПРИДИРЧИВЫХ К КНИГАМ СВОИХ СОБРАТЬЕВ

 

Мои творенья хвалят книгочеи,

А вот иные рыцари пера

Поносят их. Но на пиру важнее,

Что скажут гости, а не повара.

 

 

СУЖДЕНИЕ О НОВЫХ И СТАРЫХ ДРУЗЬЯХ

 

Как? Новый друг не друг? Иль ты забыл,

Что старый друг когда‑то новым был?

 

 

ПРОСТАЯ ИСТИНА^[11]

 

Мятеж не может кончиться удачей, –

В противном случае его зовут иначе.

 

 

НА НЕКОЕГО БЕЗБОЖНИКА

 

«Нет бога, – говорит его сиятельство, –

Чему я сам – прямое доказательство».

И верно: существуй на свете бог,

Как сей безбожник процветать бы мог?

 

 

Джон Хоскинс^[12]

1566–1638

 

 

ПОСЛАНИЕ ИЗ ТАУЭРА МАЛОЛЕТНЕМУ СЫНУ БЕНДЖАМИНУ

 

О сын, мое запомни наставленье:

Язык – наш враг, не доверяй ему;

Держать его не будешь в заточенье,

Так он препроводит тебя в тюрьму.

 

 

Джон Дэвис из Херефорда^[13]

Ок. 1565–1618

 

 

НА КОСМА^[14]

 

Как в муках Зевс вынашивал Палладу,

Так мыслями был Косм обременен.

Увидя, что ему нет с ними сладу,

Из головы стал разом гнать их он.

Но как в театре после представленья

Мастеровые, слуги, господа

Спешат из зала, и столпотворенья

В дверях не избежать им никогда,

Так точно мысли Косма о дуэли,

О стерлингах, о девках, о гульбе

Метнулись вон, и в давке не сумели

Они дорогу проложить себе.

 

 

НА ХЬЮ

 

Хью беден был, но стал богатым вдруг.

Его окликнул Томми, старый друг:

«Я рад, что у тебя достаток в доме.

Узнал ли ты меня, дружище Хью?»

«Нет, не узнал, – в ответ услышал Томми. –

Я даже сам себя не узнаю».

 

 

Анонимные эпиграммы в сборниках XVI века

 

 

НА НЕКОЕГО БОБАДИЛА^[15]

 

– Три года жил в столице Бобадил,

Но хоть бы раз Вестминстер посетил.

– Голубчик, ты беднягу извини:

Он в лондонской тюрьме провел все дни.

 

 

* * *

 

К монарху без поклона кот идет,

Идет, как хочет. Кот на то и кот.

 

 

* * *

 

Богатство бог дает не всем глупцам,

В чем по себе ты убедился сам.

 

 

 

XVII век

 

Бен Джонсон^[16]

1573–1637

 

 

МОЕМУ ЛЕКАРЮ

 

Хворь изгоняя, прежде знал любой:

Асклепию потребен в дар петух.

А я, поверь, не поскуплюсь на двух,

Коль развяжусь и с хворью, и с тобой.

 

 

НА КРАЖУ

 

Обокрал Ридвея Дилан, и за кражу

Вор был взят для разбирательства под стражу.

Но что делать, знал прекрасно ловкий Дилан,

И судью без всяких яких подкупил он.

И кричит теперь Ридвей по всей округе:

«Мои денежки у главного ворюги!»

 

 

НА СТАРУХУ, ЗАНЯВШУЮСЯ ВОРОЖБОЙ

 

Всё богатеет хитрая старуха:

Увядшая красавица сия

То ныне лечит как ворожея,

Чем награждала страждущих как шлюха.

 

 

ГЛУПЦУ ИЛИ НЕГОДЯЮ

 

Что до хулы иль до похвал твоих?

Ни жарко мне, ни холодно от них.

 

 

Бен Джонсон(?)

 

 

ЭПИТАФИЯ СУДЬЕ РЭНДОЛЛУ

 

Есть чудеса и в наш греховный век:

Здесь спит судья, но честный человек.

 

 

ПРОДАВЦУ ВИНА,

который в один прекрасный день сказал, что он простит Бену Джонсону его денежный долг, если тот быстро ответит ему на четыре вопроса: чему сейчас больше всего были бы рады бог, черт, наш свет и продавец вина, он же кредитор Бена Джонсона

 

Бог был бы рад все души сделать чище,

Черт был бы рад завлечь все души в ад,

Свет был бы рад не пить твое винище,

Ты получить должок мой был бы рад.

 

 

ВОПРОС УИЛЬЯМУ ШЕКСПИРУ,

будто бы заданный Беном Джонсоном перед лондонским театром «Глобус», над входом в который была надпись «Totus mundus agit histrionem»^[17]

 

Коль сцене уподоблен мир земной,

То кто следит за нашею игрой?^[18]

 

 

Ульям Шекспир (?)^[19]

1564–1616

 

 

ОТВЕТ НА ВОПРОС БЕНА ДЖОНСОНА

 

Коль мир земной пред нашими глазами,

Мы зрители и лицедеи сами.

 

 

ЭПИТАФИЯ БЕНУ ДЖОНСОНУ,^[20]

будто бы сочиненная по его собственной просьбе, выраженной письменно так:

Я, Бен Джонсон, ныне покойный, однажды попросил для себя эпитафию у мистера Шекспира, написавшего нижеследующее:

 

Бородкой вверх, спокойства полон,

Бен Джонсон спит под камнем сим.

Всегда был на подъем тяжел он,

А днесь он вовсе недвижим.

 

 

ЭПИТАФИЯ ДЖОНУ КОМУ,^[21]РОСТОВЩИКУ ПО ПРОЗВИЩУ ДЕСЯТЬ‑НА‑СТО

 

Сто ставлю смело против десяти:

Джон Десять‑на‑сто должен в ад пойти.

А кем при жизни был Джон Десять‑на‑сто,

Ответит черт: они встречались часто.

 

 

Джон Донн^[22]

1572–1631

 

 

НА ПОРТРЕТ НЕКОЕЙ ФРИНЫ^[23]

 

Достоин сей портрет оригинала:

Там красок через край и тут немало.

 

 

НА АНТИКВАРА

 

Кто скажет, что ему не до жены?

Ведь он такой любитель старины!

 

 

НА РАЛЬФА

 

Как Ральфу бедному хворать?

Он снес к старьевщику кровать.

 

 

* * *

 

Ходить зарекшись ко блудницам в дом,

Теперь он не бывает и в своем.

 

 

ПО ЗАВЕЩАНИЮ

 

Ваш батюшка все роздал беднякам,

Но титул свой он оставляет вам.

 

 

НА НЕВРАЗУМИТЕЛЬНОГО ПИСАТЕЛЯ

 

«Мораль, что я так прячу в книге сей,

Поймут ли?» – десять лет терзался Фило.

Но о другом подумать надо было:

Когда поймут, последуют ли ей?

 

 

НА РАСПУТНОГО ЧЕЛОВЕКА

 

Суждения о нем одни и те же:

Грехи все чаще, волосы все реже.

 

 

Сэмюел Роландс^[24]

Ок. 1573–1630

 

 

У мужчин порокам несть числа,

А у женщин их всего‑то два:

Ничего не значат их слова,

Ничего не стоят их дела.

 

 

Джон Тейлор^[25]

1580–1653

 

 

ОТПУЩЕНИЕ ГРЕХОВ НА ТОНУЩЕМ СУДНЕ

 

Вода показалась в пробоинах новых.

Бороться со штормом уж не было сил.

Тут пастырь матросам грехи отпустил.

Матросы решили, что тяжесть грехов их

Взял пастырь теперь на себя одного,

И, чтобы корвет разгрузить хоть немного,

Команда схватила служителя бога

И в бурное море швырнула его.

 

 

* * *

 

Если хочешь заставить валлийца^[26]

Чаще господу богу молиться,

То метода здесь только одна:

Ты скажи ему, будто луна

Состоит из зеленого сыра.

И валлиец властителя мира

Умолять станет даже во сне

Даровать ему рай на луне.

 

 

Уильям Драммонд из Готорндена^[27]

1585–1649

 

 

НА ПАЛАТУ ОБЩИН^[28]

 

Когда пришла законная расплата

И дерзкий Пим был в ад препровожден,

«Что здесь такое?» – удивился он,

А черт ответил: «Нижняя палата».

 

 

Роберт Геррик^[29]

1591–1674

 

 

НА СКУПОГО

 

Сперва болели ноги у Огаста,

Теперь не может рук поднять Огаст.

Подагрик нищим подавал не часто,

А паралитик вовсе не подаст.

 

 

Джаспер Мейн^[30]

1604–1672

 

 

ЗАМЕЧАНИЕ МОЛОДОГО МУЖА СТАРОЙ И СВАРЛИВОЙ ЖЕНЕ‑БОГАЧКЕ, КОТОРАЯ ПОПРЕКАЛА ЕГО БЕДНОСТЬЮ

 

Если твой рот переполнен хулой,

Дура, не рот, а мошну мне открой!

Мясо твое, эту чертову жесть,

Кто без приправы осмелится есть?

 

 

ДИАЛОГ В ЛАВКЕ ХУДОЖНИКА

 

– Художник, это кто на полотне?

– Твоя жена. Чем не ее двойник?

– Моя жена? Но где, ответствуй мне,

Главнейшая деталь ее – язык?

 

 

Джон Саклинг^[31]

1609–1642

 

 

МЕТАМОРФОЗЫ ЛЮБВИ^[32]

 

Не превращал ли коварный божок

Ио в корову, Нарцисса – в цветок?

Феба он сделал простым пастухом,

Зевса расплавил в дожде золотом.

Нет Купидоновым шуткам числа.

Вот и меня превратил он в осла.

 

 

Ричард Крэшо^[33]

Ок. 1613–1649

 

 

САМСОН ДАЛИЛЕ^[34]

 

Зачем меня ты дважды ослепила?

Я с первой нашей встречи слеп, Далила.

 

 

Сэмюел Батлер^[35]

1612–1680

 

 

* * *

 

Хоть наугад стреляет Купидон,

Но редко в цель не попадает он.

 

 

* * *

 

За долгий день судья устал несносно,

И, приступив к последнему из дел,

Сразил он жертву так молниеносно,

Что тот и гром услышать не успел.

 

 

* * *

 

Прожить сумеет счастливо весь век

Глупец иль очень умный человек:

Кто глуп, тот не почувствует обид,

А кто умен, тот их предотвратит.

 

 

НА ОДНОГО ФИЛОСОФА

 

Над собственной остротой хохоча,

Дохохотался до паралича.

 

 

* * *

 

Ученые в наш век

Так далеко продвинули науку,

Что стукнут в дверь и тотчас же по стуку

Исчислят, сколько в доме человек.

 

 

* * *

 

С безмозглою женой большие сложности,

Коль управлять дурехой нет возможности.

 

 

Абрахам Каули (?)^[36]

Ок. 1618–1667

 

 

НА ОВИДИЕВУ СТРОКУ

«NULLUS AMOR EST MEDICABILIS HERBIS»^[37][38]

По преданию, произнесено поэтом в Вестминстер‑Скул

 

Увидел Дафну Феб и, полон пыла,

Зарделся так, что чуть весь мир не сжег.

Когда бы от любви лекарство было,

Не страждал бы сам врачеванья бог.

 

 

Джон Драйден^[39]

1631–1700

 

 

НАДПИСЬ ПОД ПОРТРЕТОМ МИЛЬТОНА В КНИГЕ «ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ»

 

Гомер, Вергилий, Мильтон – имена,

Которым жизнь бессмертная дана.

Прекрасен первый мысли глубиной.

Могучим слогом знаменит второй.

Природа, истощив дерзанья дух,

Явила в третьем гений первых двух.

 

 

Томас Джордан^[40]

Ок. 1612–1685

 

 

* * *

 

Солдат и бог нам всех дороже

В тот час, когда беда грозит.

Но стоит ей минуть, и что же?

Солдат отвержен, бог забыт.

 

 

Джон Уилмот, граф Рочестер^[41]

1617–1680

 

 

ЭПИТАФИЯ, НАПИСАННАЯ НА ДВЕРЯХ В ОПОЧИВАЛЬНЮ КАРЛА II

 

Ты зришь усыпальницу Карла Второго.

Кто мог положиться на слово его?

Хотя ничего не сказал он дурного,

Не сделал и умного он ничего.

 

 

ОТВЕТ, ПРИПИСЫВАЕМЫЙ КАРЛУ II

 

Когда бы король оставался в живых,

Он так бы сумел оправдаться пред вами:

«Слова мои были моими словами,

Дела же – делами министров моих».

 

 

Генри Олдрич^[42]

1647–1710

 

 

О ПЬЯНСТВЕ

 

Для пьянства есть такие поводы:

Поминки, праздники, встречи, проводы,

Крестины, свадьба и развод,

Мороз, охота, Новый год,

Выздоровленье, новоселье,

Печаль, раскаянье, веселье,

Успех, награда, новый чин

И просто пьянство – без причин!

 

 

Уильям Уолш^[43]

1663–1708

 

 

* * *

 

Ты вечером пьешь и буянишь всегда,

Проспавшись, сгораешь потом от стыда.

Дружище, беги несуразности сей:

Будь вечером трезв иль без просыпу пей.

 

 

Мэтью Прайор^[44]

1664–1721

 

 

ЖЕРТВА ОЖИДАНЬЯ

 

Пред нами – жертва ожиданья!

Напрасно жертвуя собой,

Он ждал на улице свиданья

Под водосточною трубой.

 

О человек – сосуд непрочный!

Весной, когда идут дожди,

Ты под трубою водосточной

Своей возлюбленной не жди!

 

 

О ДЕНЕЖНОМ ДОЛГЕ

 

Я Джиму возвращать не буду

В долг взятых денег, ибо Джим

О долге разболтал повсюду.

Я посрамлен. Мы квиты с ним.

 

 

В ЗАЩИТУ ПОЭЗИИ

 

«Поэзия глупа!» В суждении таком

Есть свой резон. Но не забудь при этом,

Что не всегда дурак рождается поэтом, –

Он может быть и просто дураком!

 

 

* * *

 

Преопасно болен мистер Хьюго.

Он весь день в постели слезы льет.

Плачет также молодая Мод,

Глядя на недужного супруга.

О людские скорби! До чего

Разные рождают вас причины!

Хьюго опасается кончины,

Мод – выздоровления его.

 

 

* * *

 

О дева, чье сердце не лед!^[45]

Овидий – вот тот проводник,

Который тебя напрямик

Бог знает куда заведет.

 

 

НАПРАСНАЯ УГРОЗА

 

– Едва невинности лишусь,

Умру я в тот же час!

– Давайте с вами я прощусь.

Уж нет на свете вас!

 

 

Анонимные эпиграммы в сборниках XVII века

 

 

НА СМЕРТЬ ДЖОНА ЛИЛБЕРНА,^[46]

о воинственности которого говорили, что если бы на всем белом свете остался только один Джон Лилберн, то Джон выступил бы против Лилберна, а Лилберн – против Джона

 

Увы, скончался Джон, и Лилберн тоже.

Но их в одну могилу класть негоже,

Не то в гробу они между собой

Немедленно начнут кулачный бой.

 

 

НА УЧЕНОГО МУЖА И ЕГО ЖЕНУ

 

Жена сказала мужу: «На меня,

Ученый муж, не смотришь никогда ты.

Сидишь, над книгой голову склони.

В моем несчастье книги виноваты.

Какою книгой сделаться бы мне,

Чтоб я тебе, мой свет, была угодна?»

«Календарем, – ответил муж жене. –

Ведь я его меняю ежегодно».

 

 

НА ЖЕНУ МИЛЬТОНА

 

Вступил ослепший Мильтон в новый брак

И, слыша, как его жену друзья

Сравнили с розой, молвил: «Если так,

Об этом по шипам узнаю я».

 

 

ЭПИТАФИЯ ТОМАСУ АЛЛЕНУ,

дважды вступавшему в брак и погребенному рядом со своими женами на кладбище города Уинчингем

 

Здесь мужу дозволено (о, благодать!)

С обеими женами вволю поспать.

 

 

 

XVIII век

 

Джордж Грэнвилл, лорд Лэнсдаун^[47]

1667–1735

 

 

НАДПИСЬ НА МОЛИТВЕННИКЕ КЛОРИНДЫ^[48]

 

Клоринда, молишься ты много,

Прося прощения у бога,

Сама же так строга к другим,

Что не даешь прощенья им.

 

 

ОПАСНЫЕ СРАВНЕНИЯ

 

Как день безоблачный, ясна,

Блистательна, как небо в звездах,

Всем одинаково она

Принадлежала, точно воздух.

 

 

Джонатан Свифт^[49]

1667–1745

 

 

НА АНОНИМНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

 

Вот вирши без подписи. Критик стремится

К ним быть беспристрастным. Ведь он искони

Выносит свой суд, невзирая на лица,

Конечно, когда неизвестны они.

 

 

БЛОШИНЫЕ БЛОХИ^[50]

 

Гоббс доказал: везде война!

Тебя кусает под одежкой

Блоха, а в свой черед она

Укушена мельчайшей блошкой.

На меньшей меньшая сидит,

И все идет ad infinitum^[51].

Так и значительный пиит

Искусан маленьким пиитом.

 

 

СОБОЛЕЗНОВАНИЕ ПОТОМКУ САМОУБИЙЦЫ

 

Мне очень жаль, что напоследок

Зарезался ваш досточтимый предок.

Или, пожалуй, правильней сказать бы:

Зачем он не зарезался до свадьбы!..

 

 

* * *

 

– Я думаю, ума достанет Грину…^[52]

– Писать стихи? – Нет, бросить писанину.

 

 

СОВЕТ МИСТЕРА КАРТИ^[53]

по случаю выхода в свет его перевода Горация параллельно с латинским оригиналом

 

Спеши купить мой опус! В нем весома

По крайней мере половина тома.

 

 

Уильям Конгрив^[54]

1670–1729

 

 

* * *

 

Вот Сильвия проснулась, посмотри!

И посмотри: на небе солнце встало!

Лик Сильвии румянее зари,

Глаза яснее водного зерцала.

И в этом лике свет, и в лике том.

Но ты не стой с красавицею рядом:

Коль солнце оживит тебя теплом,

То Сильвия тебя погубит хладом.

 

 

Эйбел Эванс^[55]

1679–1737

 

 

ЭПИТАФИЯ ДЖОНУ ВЭНБРУ^[56]

 

Под сей плитой почиет зодчий Джон.

Громоздки были у него строенья.

Земля, ты на него дави, как он

Тебя всю жизнь давил без сожаленья.

 

 

Джон Гей^[57]

1685–1732

 

 

ЭПИТАФИЯ САМОМУ СЕБЕ

Надпись в соборе Эльджин

 

Какая шутка – наша жизнь земная!

Так раньше думал я. Теперь я это знаю.

 

 

КТО ЕСТЬ КТО

 

Вот бабочка. Но ветреница эта

Есть гусеница. Только разодета.

 

 

Александр Поп^[58]

1688–1744

 

 

НАДПИСЬ ДЛЯ ОШЕЙНИКА СОБАКИ ЕГО КОРОЛЕВСКОГО ВЫСОЧЕСТВА

 

Я – пес Его высочества, терьер.

А Вы, простите, чья собака, сэр?

 

 

НА УТВЕРЖДЕНИЕ КОЛЛИ СИББЕРА В ЗВАНИИ КОРОЛЕВСКОГО ПОЭТА‑ЛАУРЕАТА^[59]

 

Калигула прославился когда‑то,

А ныне Графтон стал героем дня:

Тот произвел в сенаторы коня,

А наш министр – осла в лауреаты.

 

 

АНОНИМНАЯ ЭПИГРАММА НА КОЛЛИ СИББЕРА

 

При аглицком дворе во время оно

Поэтом был поэт, шутом был шут.

В наш век скромнее короли живут:

Поэт и шут в одном лице у трона.

 

 

СОЧИНИТЕЛЮ ЛАТИНСКИХ ЭПИТАФИЙ РОБЕРТУ ФРЕНДУ^[60]

 

Ты в длинных эпитафиях своих

Такую околесицу несешь,

Что в первых же словах почуя ложь,

Никто не дочитает остальных.

 

 

ОТВЕТ БОЛЬНОГО АВТОРА НА ПИСЬМО РИЧАРДА КРОМВЕЛЯ^[61]

 

Когда уныло я смотрел на мир,

Меня столь облегчило слово ваше,

Что в тот же миг врача я выгнал взашей

И отменил назначенный клистир.

 

 

* * *

 

Всех удивляет красавица Флора.

Как хорошо сохранилась она!

Семьдесят лет ей исполнится скоро,

А на лице расцветает весна.

Но незавидно ее положенье,

Ибо она, – о, жестокость людей! –

Слишком юна, чтобы вызвать почтенье,

Слишком стара, чтоб любезничать с ней.

 

 

* * *

 

Из всех красавиц, что почили в бозе,

Покоя нет лишь Делии да Розе:

Их призраки в том пребывают месте,

Где некогда они лишились чести.

 

 

НАПРАСНЫЕ УСИЛИЯ

 

Он долго в лоб стучал перстом,

Забыв названье тома.

Но для чего стучаться в дом,

Где никого нет дома?

 

 

НА НЬЮТОНА^[62]

 

Был этот мир глубокой тьмой окутан.

Да будет свет! И вот явился Ньютон.

 

 

Джон Сквайр^[63]

1884–1958

 

 

* * *

 

Но сатана недолго ждал реванша,

Пришел Эйнштейн – и стало все, как раньше.

 

 

Сэмюел Уэсли Младший^[64]

1690–1739

 

 

НА ГОСУДАРСТВЕННУЮ КАЗНУ И ЕЕ СТРАЖУ^[65]

 

Сторожа, когда отходят все ко сну,

Караулят королевскую казну.

На окованных дверях крюки крепки,

На тяжелых сундуках висят замки.

Но когда заря окрасит небосвод,

Кто казну при свете дня убережет?

 

 

О ПАМЯТНИКЕ ПОЭТУ БАТЛЕРУ^[66]

 

Он умер с голоду, и на могиле

Гранитный бюст друзья соорудили.

А ведь при жизни ни один сосед

Не приглашал поэта на обед.

К несчастному несправедливо небо:

Он получает камень вместо хлеба!

 

 

Джон Байром^[67]

1692–1763

 

 

ТОСТ ЗА ДВОИХ^[68]

 

Да здравствует король –

Храни его, о боже.

И дерзкий претендент

Да процветает тоже!

 

Я пью за них двоих,

Не зная, кто ж на троне:

Законный ли король

Иль претендент в короне.

 

 

НА СОВРЕМЕННЫХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДЕЯТЕЛЕЙ^[69]

 

К чему ни прикасался царь Мидас,

Все в золото он обращал тотчас.

А мы, наоборот, металлом сим

Владык во что угодно обратим.

 

 

Джекоб Хилдебранд^[70]

1693–1739

 

 

ПИСАТЕЛЬ

 

До чтенья не охотник Тит.

Он занят: сам стихи творит.

 

 

Роберт Додсли^[71]

1703–1764

 

 

БРАКИ ЗАКЛЮЧАЮТСЯ НА НЕБЕСАХ^[72]

 

Сильвия спросила: «Как же так?

Если небо освящает брак,

Почему в раю, отец святой,

Браков нет?» – «Да по причине той,

Что в раю нет женщин, дочь моя,

В чем тебе готов поклясться я».

Рассмеялась Сильвия в ответ:

«Женщины‑то есть, попов там нет».

 

 

Томас Сьюард^[73]

1708–1790

 

 

СПОР ГОРОДОВ О РОДИНЕ ГОМЕРА^[74]

 

Семь спорят городов о дедушке Гомере:

В них милостыню он просил у каждой двери!

 

 

Сэмюел Джонсон^[75]

1709–1784

 

 

НА ГЕОРГА II И ПОЭТА‑ЛАУРЕАТА КОЛЛИ СИББЕРА^[76]

 

Августу бессмертье даровал Марон,

Век Елизаветы Спенсером продлен,

Подвиги Георга Сиббером воспеты.

Каковы монархи, таковы поэты.

 

 

РЕПА И ОТЕЦ

 

Тот, кто кричит на рынке: «Репа! Репа!»,

Но не кричит, когда умрет отец, –

Ведет себя преступно и нелепо.

Он с головы до пяток – продавец.

Ему дороже репа, чем отец!

 

 

Ричард Грейвс^[77]

1715–1804

 

 

НАХОДЧИВЫЙ СОУТ^[78]

 

Узнав, что будет Соут знаменитый

О нравственности проповедь читать,

Сам Карл Второй явился с пышной свитой.

Однако легкомысленная знать

Речам благочестивым не внимала.

Узрел священник, уязвлен немало,

Что паства перед ним сидит дремля,

И молвил Соут королевской свите:

«Милорды, Лодердейла в бок толкните:

Вельможный храп разбудит короля».

 

 

Дэвид Гаррик^[79]

1716–1799

 

 

НА АКТЕРА ДЖЕЙМСА КУИНА,^[80]

заявившего, что Гаррик принес на сцену «новую религию»

 

Джеймс проклинает все вероучения,

Лишь к собственному полн благоговения.

Торжественности он алтарь воздвиг.

«А Гаррик, – говорит он, – еретик.

Раскол грозит нам, губит он вселенную,

Так встанем же за веру неизменную!»

Уймись, непогрешимый человек!

Твоим умишком мыслит старый век.

То новое, что признает вся нация,

Не ересь, не раскол, а реформация.

 

 

Джон Уилкис^[81]

1727–1797

 

 

ПРИМЕРНАЯ СОБАКА

 

Крадется вор

На графский двор, –

Я очень громко лаю.

Крадется друг через забор, –

Я хвостиком виляю.

 

Вот почему графиня, граф

И друг их самый верный

За мой для всех удобный нрав

Зовут меня примерной.

 

 

Оливер Голдсмит^[82]

1728–1774

 

 

ЭПИТАФИЯ ПИСАТЕЛЮ ЭДУАРДУ ПАРДОНУ, СОЧИНЕННАЯ ЭКСПРОМТОМ^[83]

 

Издателей кляня, поденщик Нэд

Гол как сокол оставил этот свет.

Жизнь так его трепала, что навряд

Когда‑либо вернется он назад.

 

 

Сэмюел Бишоп^[84]

1731–1795

 

 

НА ЛИЛУ И ЕЕ ЖЕНИХОВ

 

К богатой и красивой деве Лиле

Посватались дурак и негодяй,

Но дурака ее глаза пленили,

А негодяю деньги подавай.

Я, ничего о деве сей не зная,

Одно могу сказать наверняка:

Коль дура, то пойдет за негодяя,

Коль негодяйка – то за дурака.

 

 

Исаак Биккерстаф^[85]

1735–1812

 

 

ЗАГАДОЧНАЯ ЖЕНЩИНА

 

Моля о свиданье опять и опять,

Не тронул я сердца прелестницы…

Хоть женщинам свойственно чувства скрывать,

К чему меня сбрасывать с лестницы?

 

 

Джон Уолкот^[86]

1738–1819

 

 

ДВА АКТЕРА^[87]

 

Небритый человек, неряшливо одетый,

Актера Гаррика случайно встретил где‑то

И подошел к нему с протянутой рукой.

– Здорово! – говорит.

– Но кто же вы такой?

Знакомым с вами быть я не имею чести…

– Ах, братец, память у тебя плоха.

На сцене столько раз мы выступали вместе:

Ты – в роли Гамлета, я – в роли петуха!

 

 

Джон Уолкот (?)

 

 

ПИСАТЕЛЮ ДЖОНУ О'КИФУ^[88]

 

О'Киф, говорят,

Твой труд – плагиат,

Чужих откровений вместилище.

И все же навряд

Твой труд – плагиат:

Так скверно никто не творил еще.

 

 

Уильям Лорт Мансель^[89]

1753–1820

 

 

ОБ ОДНОЙ СУПРУЖЕСКОЙ ПАРЕ

 

В Писании сказано: мужа с женой

Считать полагается плотью одной.

 

Но Дугласа с тощей его половиной

Считают не плотью, а костью единой.

 

 

Роберт Бернс^[90]

1759–1796

 

 

МЫСЛЬ, РОЖДЕННАЯ В ТАВЕРНЕ «ГЛОБУС»

 

Коль хочешь стать политиком, то впредь,

Куда б тебя судьба ни заносила,

Будь глух и слеп, а слушать и смотреть

Предоставляй стоящим у кормила.

 

 

НАДПИСЬ НА МОГИЛЕ ЭСКВАЙРА, КОТОРЫЙ БЫЛ ПОД БАШМАКОМ У ЖЕНЫ

 

Со дней Адама все напасти

Проистекают от жены.

Та, у кого ты был во власти,

Была во власти сатаны.

 

 

ЭПИТАФИЯ САМОУБИЙЦЕ

 

Себя, как плевел, вырвал тот,

Кого посеял дьявол.

Самоубийством от хлопот

Он господа избавил.

 

 

ЭПИТАФИЯ БЕЗДУШНОМУ ДЕЛЬЦУ

 

Здесь Джон покоится в тиши.

Конечно, только тело…

Но, говорят, оно души

И прежде не имело!

 

 

ЭПИТАФИЯ ДЖЕЙМСУ ГРИВУ, БЫВШЕМУ ВЛАДЕЛЬЦУ ШОТЛАНДСКОГО ПОМЕСТЬЯ БОГХЕД

 

Джеймс Грив Богхед надеялся всегда

Прощенным быть в день Страшного суда.

Но если он на небо взят,

То пусть меня отправят в ад.

 

 

ЗНАКОМОМУ, КОТОРЫЙ ОТВЕРНУЛСЯ ПРИ ВСТРЕЧЕ С ПОЭТОМ

 

Чего ты краснеешь, встречаясь со мной?

Я знаю: ты глуп и рогат.

Но в этих достоинствах кто‑то иной,

А вовсе не ты виноват!

 

 

ЭПИТАФИЯ УИЛЬЯМУ ГРЭХЕМУ, ЭСКВАЙРУ

 

Склонясь у гробового входа,

– О смерть! – воскликнула Природа, –

Когда удастся мне опять

Такого олуха создать!..

 

 

ПЕРЕВОДЧИКУ МАРЦИАЛА^[91]

 

О ты, кого поэзия изгнала,

Кто в нашей прозе места не нашел, –

Ты слышишь крик поэта Марциала:

«Разбой! Грабеж! Меня он перевел!..»

 

 

НАДПИСЬ НА ВОРОТАХ ФЕРМЫ ЭЛИСЛАНД, ГДЕ ЖИЛ И РАБОТАЛ БЕРНС

 

Ты женщина, или мужчина,

Или ребенок – все едино:

Днем или ночью, в час любой, –

Закрой ворота за собой!

 

 

К ПОРТРЕТУ ДУХОВНОГО ЛИЦА

 

Нет, у него не лживый взгляд,

Его глаза не лгут.

Они правдиво говорят,

Что их владелец – плут.

 

 

ЯРЛЫЧОК НА КАРЕТУ ЗНАТНОЙ ДАМЫ

 

Как твоя госпожа, ты трещишь, дребезжа,

Обгоняя возки, таратайки,

Но слетишь под откос, если оси колес

Ненадежны, как сердце хозяйки.

 

 

НАДПИСЬ НА МОГИЛЕ СЕЛЬСКОГО ВОЛОКИТЫ

 

Рыдайте, добрые мужья,

На этой скорбной тризне.

Сосед покойный, слышал я,

Вам помогал при жизни.

 

Пусть школьников шумливый рой

Могилы не тревожит…

Тот, кто лежит в земле сырой,

Был им отцом, быть может!

 

 

О ПРОИСХОЖДЕНИИ ОДНОЙ ОСОБЫ

 

В году семьсот сорок девятом

(Точнее я не помню даты)

Лепить свинью задумал черт,

Но вдруг в последнее мгновенье

Он изменил свое решенье,

И вас он вылепил, милорд!

 

 

НАДГРОБНАЯ НАДПИСЬ

 

Прошел Джон Бушби честный путь.

Он жил с моралью в дружбе…

Попробуй, дьявол, обмануть

Такого Джона Бушби!

 

 

НАДПИСЬ НА МОГИЛЕ ШКОЛЬНОГО ПЕДАНТА

 

В кромешный ад сегодня взят

Тот, кто учил детей.

Он может там из чертенят

Воспитывать чертей.

 

 

ПРОПОВЕДНИКУ ЛЕМИНГТОНСКОЙ ЦЕРКВИ

 

Нет злее ветра этих дней,

Нет церкви – этой холодней.

Не церковь, а какой‑то ледник,

А в ней холодный проповедник.

 

Пусть он согреется в аду,

Пока я вновь сюда приду!

 

 

Ричард Порсон (?)^[92]

1759–1808

 

 

НА МАЛЕНЬКОГО РОСТОМ ДОКТОРА ДЖУИТА И ЕГО МАЛЕНЬКИЙ САД

 

Малюсенький доктор по имени Джуит

Малюсеньким клумбам малюсенько рад.

С малюсеньким вкусом преобразует

Малюсенький Джуит малюсенький сад.

 

 

Анонимные эпиграммы в сборниках XVIII века

 

 

НАДПИСЬ НА СТАРИННЫХ СОЛНЕЧНЫХ ЧАСАХ

 

Нет от убийцы Времени защиты,

Но, убивая Время, с ним мы квиты.

 

 

ЭПИТАФИЯ ФРЕДЕРИКУ ЛУИСУ, ПРИНЦУ УЭЛЬСКОМУ^[93]

 

Прохожий, спит здесь Фред,

Кой жил и коего уж нет.

Умри его отец,

Мы прошептали б: «Наконец!»

Сойди в могилу Фредов брат,

Легко вздохнул бы стар и млад.

Скончайся Фредова сестра,

Воскликнули бы мы: «Пора!»

А пресекись весь Фредов род,

Уж как бы ликовал народ!

Но коль преставился лишь Фред,

То никому и дела нет.

 

 

НА УКАЗ О БРАКАХ АВГУСТЕЙШИХ ОСОБ^[94]

 

Том Дику молвил: «Что за бред:

Принц может становиться

Монархом в восемнадцать лет,

Лишь в двадцать пять – жениться.

 

Уж коль он в силах сесть на трон,

Чтоб управлять державой,

Так неужель не в силах он

Жениться, боже правый?!»

 

Дик отвечал: «Ты дуралей.

Клянусь душой и телом:

Женою управлять трудней,

Чем королевством целым».

 

 

Малоутешительный итог

 

 

Мой кошелек с моею головой

Все препирались, кто из них пустой.

Я тщательно исследовал нутро их.

Картина оказалась такова:

До удивленья пусто в них обоих,

Но первенствует явно голова.

 

 

Кто запустил яблоком в актера Кука^[95]

 

 

Шотландец не мог бросить яблоко в Кука,

Хоть Кук не пришелся ему по нутру.

Шотландец, пускай и завистник, и злюка,

В актера швырнул бы одну кожуру.

 

 

НА ГЕОРГА III^[96]

пo поводу предложения ввести налог на погребение

 

Усопшие, дабы предстать пред богом,

Сходили без препятствий в сень могил.

Георг Великий все переменил:

Покойников он обложил налогом.

 

 

ГЕОРГУ III

по поводу научного спора, какие громоотводы надежнее: тупоконечные или остроконечные

 

Не разобравшись в таинствах природы,

Но в пику главарю мятежных сил,

Георг, ты притупил громоотводы,

Тогда как их Бен Франклин заострил.

Для Англии провал тут вышел полный;

Американец был мудрее нас:

Он заострил их для отвода молний,

Ты притупил их для отвода глаз.

 

 

НА ВВЕДЕНИЕ УИЛЬЯМОМ ПИТТОМ СТАРШИМ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ^[97]

 

При Августе кирпичный Рим

Стал мраморным. Теперь сравните:

Наш Альбион был золотым,

Бумажным сделался при Питте.

 

 

НА ВРАЧА МИДА^[98]

 

Плутон вскричал: «У Стикса доктор Мид!

Не принимать! Он всех тут воскресит».

 

 

НА ЦЕПКОСТЬ ДЕРЖАЩИХСЯ ЗА КОРМИЛО ПРАВЛЕНИЯ ВИГОВ^[99]

 

На вигов глядя, мы отметим,

Что все они гвоздям сродни:

Чем больше бьют по тем и этим,

Тем крепче держатся они.

 

 

НА СОБОР СВЯТОГО ПАВЛА В ЛОНДОНЕ^[100]

1757–1827

 

Великолепный храм! Но как же так?

Молящихся в нем меньше, чем зевак.

 

 

НА НЕКОЕГО РУФА

 

Если вправду глупость – набожности мать,

Руфа можно самым набожным назвать.

 

 

НАДПИСЬ НА МОГИЛЕ ГРЕНАДЕРА ХЕМПШИРСКОГО ПОЛКА,

погребенного на соборном кладбище города Уинчестер

 

Я, гренадер, лежу в земле сырой.

Я простудился, выпив кружку пива.

Не пейте пива жаркою порой,

А пейте спирт – и будете вы живы!

 

 

ПРИПИСКА, СДЕЛАННАЯ ОФИЦЕРАМИ МЕСТНОГО ГАРНИЗОНА

 

Чтим память мы о доблестном служивом,

Хоть он убит не пулею, а пивом.

 

 

* * *

 

Сей вельможа с самого рожденья

Не меняет собственного мненья,

Ибо у вельможи изначала

Собственного мненья не бывало.

 

 

 

XIX век

 

Уильям Блейк[^[101]

1757–1827

 

 

РАЗГОВОР ДУХОВНОГО ОТЦА С ПРИХОЖАНИНОМ

 

– Мой сын, смирению учитесь у овец!..

– Боюсь, что стричь меня вы будете, отец!

 

 

ВОПРОС И ОТВЕТ

 

– Расскажите‑ка мне, что вы видите, дети?

– Дурака, что попался религии в сети.

 

 

* * *

 

К восставшей Франции мошенники Европы^[102]

Как звери отнеслись, а после – как холопы.

 

 

ИСКАТЕЛЬНИЦЕ УСПЕХА

 

Вся ее жизнь эпиграммой была,

Тонкой, тугой, блестящей,

Сплетенной для ловли сердец без числа

Посредством петли скользящей.

 

 

* * *

 

Пока не женимся, сказать мы не сумеем,

Не склеены ли у жены колени клеем.

 

 

О БЛАГОДАРНОСТИ

 

От дьявола и от царей земных

Мы получаем знатность и богатство,

И небеса благодарить за них,

По моему сужденью, – святотатство.

 

 

ЭПИТАФИЯ

 

Я погребен у городской канавы водосточной,

Чтоб слезы лить могли друзья и днем и еженочно.

 

 

* * *

 

– Что оратору нужно? Хороший язык?

– Нет, – ответил оратор. – Хороший парик!

– А еще? – Не смутился почтенный старик

И ответил: – Опять же хороший парик.

– А еще? – Он задумался только на миг

И воскликнул: – Конечно, хороший парик!

 

– Что, маэстро, важнее всего в портретисте?

Он ответил: – Особые качества кисти.

– А еще? – Он, палитру старательно чистя,

Повторил: – Разумеется, качества кисти.

– А еще? – Становясь понемногу речистей,

Он воскликнул: – Высокое качество кисти!

 

 

МОЕМУ ХУЛИТЕЛЮ

 

Пусть обо мне ты распускаешь ложь,

Я над тобою не глумлюсь тайком.

Пусть сумасшедшим ты меня зовешь,

Тебя зову я только дураком.

 

 

* * *

 

Всю жизнь любовью пламенной сгорая,

Мечтал я в ад попасть, чтоб отдохнуть от рая.

 

 

УИЛЬЯМУ ХЕЙЛИ О ДРУЖБЕ^[103]

 

Врагов прощает он, но в том беда,

Что не прощал он друга никогда.

 

 

ЕМУ ЖЕ

 

Ты мне нанес, как друг, удар коварный сзади,

Ах, будь моим врагом, хоть дружбы ради!

 

 

Джон Хукхэм Фрир^[104]

1769–1846

 

 

НА ЗАЕМ ПАРИЖАН В ПОДДЕРЖКУ ГОТОВЯЩЕЙСЯ ВЫСАДКИ ФРАНЦУЗСКИХ ВОЙСК В АНГЛИИ^[105]

 

О шкуре Альбиона алчно бредя,

На выделку ее, мы узнаем,

Парижские дельцы дают заем.

Эй, шкурники, а кто убьет медведя?

 

 

Сэмюел Тейлор Колридж^[106]

1772–1834

 

 

* * *

 

Когда заключил я в объятья подругу,

Мы наши сердца подарили друг другу.

Но чуя, сколь путь до венчанья тернист,

Я в страхе дрожал как осиновый лист.

Решающим было для участи нашей,

Что скажет ее досточтимый отец.

Бездушный старик меня вытолкал взашей.

Все кончилось только обменом сердец.

 

 

О ПЕВЦАХ^[107]

 

Не всякий лебедь должен петь,

Почуяв близость смерти,

Иному лучше помереть

До первых нот в концерте.

 

 

Уолтер Сэвидж Лэндор^[108]

1775–1864

 

 

НА ЧЕТЫРЕХ ГЕОРГОВ^[109]

 

Георг наш Первый страшен был всегда нам;

Георг Второй не меньшим слыл тираном;

Всем досаждал, под стать Георгам этим,

И тот, кто был уже по счету Третьим.

Теперь мы в совершеннейшем восторге,

Что на Четвертом кончились Георги.

 

 

HA TOMA И ЕГО ЖЕНУ

 

«С женой ты груб и бьешь ее притом.

Стыдись! Что может быть на свете гаже?» –

Корили Тома. И ответил Том:

«Моя супруга счастлива. Но даже

Будь жизнь ее одних невзгод полна,

Лить слезы не посмела бы она».

 

 

НА УЧЕНОГО

 

Ученый жениться решил, а друзья

Сказали: «Подумай о шаге таком:

Ты слишком умен, чтоб супруга твоя

Не сделала тотчас тебя дураком».

 

 

Хорас Смит^[110]

1779–1849

 

 

ДИАЛОГ^[111]

 

– Все надо делать с головой!

Я отличусь на маскараде,

Коль наряжусь как Карл Второй.

– Ах, успокойся, бога ради,

И шить костюм не торопись.

Вот мой совет: в день маскарада

Ты Карлом Первым нарядись;

Тогда и головы не надо.

 

 

Томас Мур^[112]

1779–1852

 

 

НА ВЫНУЖДЕННЫЙ ОТКАЗ ОТ ПРИГЛАШЕНИЯ НА ЗВАНЫЙ ОБЕД ИЗ‑ЗА ОТСУТСТВИЯ ПАРЫ ПРИЛИЧНЫХ БРЮК

 

Мы рая с тобою, Адам, лишены.

Но разная кара ждала осужденных:

Тебе наказанием стали штаны,

А мне, как ни странно, отсутствие оных.

 

 

НА КРИТИЧЕСКОЕ ЗАМЕЧАНИЕ ЛОРДА ДЖЕФФРИ^[113]

 

К поэтам приставили Джеффри. Ты глянь‑ка,

Какая у нас распрекрасная нянька:

Березовой кашей он потчует нас

И сказками всех усыпляет тотчас.

 

 

* * *

 

– Вас, Хлоя, я с сегодняшнего дня^[114]

Любить не в силах больше. – Вы меня

Любить не в силах больше, ловелас?

– Да, дорогая: больше, чем сейчас.

 

 

НА ПОЛКОВНИКА МАК‑МАГОНА, НОВОГО КАЗНАЧЕЯ ПРИНЦА УЭЛЬСКОГО^[115]

 

– Теперь у принца казначей

Полковник Мак! – О, будь точней:

Полковник Мак, все говорят,

Не казначей, а казнокрад.

 

 

РАЗГОВОР ОТЦА С СЫНОМ

 

Отец воскликнул: «Томми, что с тобой?

Порхаешь ты, как мотылек весной.

Обзаведись женою поскорей».

– «Отец, и рад бы, да не знаю чьей».

 

 

Джеймс Генри Ли Хант^[116]

1784–1859

 

 

* * *

 

– «Ах, так? Опять даешь ты мне отказ?

Но досадить и я тебе сумею:

Жестокая, повешусь я тотчас…»

– «Повесишься?» – «О да, другой на шею».

 

 

Джордж Гордон Байрон^[117]

1788–1824

 

 

Мы как ослы^[118], а мир – подобье стога:

Кто мало из него урвет, кто много;

Но всех Джон Бул сегодня превзошел:

Он величайший на земле осел.

 

 

О славе

Из Марциала

 

 

Перед тобою – Марциал,

Его сатиры ты читал.

Тебе доставил он забаву.

Воздай же честь ему и славу,

Доколе жив еще поэт.

В посмертный славе толку нет!

 

 

На самоубийство британского министра Кестльри^[119]

 

I

 

 

О Кестльри, ты – истый патриот.

Герой Катон погиб за свой народ,

А ты отчизну спас не подвигом, не битвой –

Ты злейшего ее врага зарезал бритвой!

 

 

II

 

 

Что? Перерезал глотку он намедни?

Жаль, что свою он полоснул последней!

 

 

III

 

 

Зарезался он бритвой, но заранее

Он перерезал глотку всей Британии.

 

 

 

На посещение принцем‑регентом королевского склепа^[120]

 

 

Клятвопреступники нашли здесь отдых вечный:

Безглавый Карл и Генрих бессердечный.

В их мрачном склепе меж надгробных плит

Король некоронованный стоит,

Кровавый деспот, правящий державой,

Властитель бессердечный и безглавый.

 

Подобно Карлу, верен он стране,

Подобно Генриху – своей жене.

Напрасна смерть! Бессилен суд небес!

Двойной тиран в Британии воскрес.

Два изверга извергнуты из гроба –

И в. регенте соединились оба!

 

 

Эпитафия министру Питту^[121]

 

 

Два слова «ложь» и «ложе» так похожи –

Об этом говорит судьба иных вельмож.

В парламенте преподносил он ложь.

В аббатстве он покоится на ложе.

 

 

Экспромт^[122]

 

 

Озарен ее взглядом,

Мир окажется садом,

Снова рай мы увидим земной.

 

Будет новая Ева –

У запретного древа.

Кто откажется быть Сатаной!

 

 

Эпиграмма на Уильяма Коббета^[123]

 

 

Твои, Том Пейн, он вырыл кости,

Но, бедный дух, имей в виду:

К нему ты здесь явился в гости –

Он навестит тебя в аду.

 

 

В день моей свадьбы^[124]

 

 

Новый год… Все желают сегодня

Повторений счастливого дня.

Пусть повторится день новогодний,

Но не свадебный день для меня!

 

 

На смерть поэта Джона Китса^[125]

 

 

Кто убил Джона Китса?

– Я, – ответил свирепый журнал,

Выходящий однажды в квартал, –

Я могу поручиться,

Что убили мы Китса!

 

Кто стрелял в него первый?

– Я, – сказали в ответ

Бэрро, Саути, Мильмен, священник‑поэт, –

Я из критиков первый

Растерзал ему нервы!

 

 

Моя эпитафия^[126]

 

 

Природа, Зевс и Молодость радели,

Чтоб мой огонь горел, но Романелли

Вступить не побоялся с ними в бой

И навсегда задул светильник мой.

 

 

 

Джон Гибсон Локхарт^[127]

1794–1854

 

 

ЭПИТАФИЯ СУДЬЕ, КОТОРЫЙ СЧИТАЛ СЕБЯ ПОЭТОМ^[128]

 

Слепа Фемида, слеп старик Гомер,

Да и покойник был подслеповатым:

Невинного считал он виноватым

И нарушал в стихах любой размер.

 

 

Сэмюел Уилберфорс^[129]

1805–1873

 

 

МЕЧТЫ ЖИТЕЛЯ ТИМБУКТУ^[130]

 

Будь я крупного размера

Африканский крокодил,

Я бы враз миссионера

С книгой гимнов проглотил.

 

 

Уильям Мейкпис Теккерей^[131]

1811–1863

 

 

ЭПИТАФИЯ ГЕОРГУ II^[132]

 

Отцу своему подражал я вполне:

Я сыну был враг и неверен жене;

Боялся расходов, скупец был большой –

Английский король, но голландец душой.

Я смело с войсками вошел в Деттинген,

Шотландцев и галлов захватывал в плен.

Лишенный ума и хороших манер,

Я всем подавал вероломства пример.

По смерти я здесь был изваян, а Питт

Припал к моим грязным стопам и скорбит.

 

 

Уильям Джеймс Линтон^[133]

1812–1897

 

Надписи к новым памятникам^[134]

 

1. На статую Альфонса де Ламартина, им самим воздвигнутую

 

 

Поэт, оратор и министр к тому ж,

Вещает всей Европе этот муж

Свою красноречивейшую чушь.

 

 

2. На обелиск в типографском дворе, поставленный в честь пишущей братии

 

 

Увидя «Таймс», черт взял газету

И рек, багровый от стыда:

«О да, я лжи отец, но эту

Не порождал я никогда».

 

 

3. На обелиск в честь лорда Джона Рассела

(За душу Моисея боролись между собой архангел Михаил и Сатана)

 

 

И ныне спорят до остервененья

Нечистый и архангел Михаил.

Не хочет черт, дабы его владенья

Такой мертвец, как Рассел, осквернил.

 

 

 

Мир и надежда

(Девиз Кромвеля)

 

 

Герои наши острыми клинками

Мир и Надежду нам дарили прежде.

А виги сладкогласными речами

Смерть принесли и Миру и Надежде.

 

 

 

Шерли Брукс^[135]

1816–1874

 

 

НАДГРОБНАЯ НАДПИСЬ

 

Степенная, внушительная дама

Покоится на лоне Авраама.

 

Ей хорошо на лоне у него,

Но Аврааму – каково!

 

 

Ковентри Патмор^[136]

1823–1896

 

 

О ПОЦЕЛУЕ

 

– Он целовал вас, кажется?

– Боюсь, что это так!

– Но как же вы позволили?

– Ах, он такой чудак!

Он думал, что уснула я

И все во сне стерплю,

Иль думал, что я думала,

Что думал он: я сплю!

 

 

О ДУРАКАХ

 

Жму руки дуракам обеими руками:

Как многим, в сущности, обязаны мы им!

Ведь если б не были другие дураками,

То дураками быть пришлось бы нам самим.

 

 

Джордж Макдональд[^[137]

1824–1905

 

 

НАДПИСЬ НА КАМНЕ[^[138]

 

Здесь я покоюсь – Джимми Хогг.

Авось грехи простит мне бог,

Как я бы сделал, будь я бог,

А он – покойный Джимми Хогг!

 

 

Ричард Гарнет^[139]

1835–1906

 

 

РАЗГОВОР О МОЛЧАЛИВОМ ДЖОНЕ

 

– Что ты скажешь о Джоне, в компании

Постоянно хранящем молчание?

– Коли глуп, он великий мудрец,

Коль умен, он великий глупец.

 

 

НА УЧЕНУЮ КРАСАВИЦУ^[140]

 

Дафна, страсти избегая,

Навсегда осталась лавром.

А красавица другая

Стала нынче бакалавром.

 

 

НА СКУПОГО

 

Скупой вскричал, увидя мышь:

«Стой! Ты зачем в мой дом бежишь?»

Мышь успокоила скупого:

«Я не еды ищу, а крова».

 

 

* * *

 

Из глины мы, о Бахусова чаша,^[141]

Существовать недолго нам дано.

Но сколь сейчас прекрасна доля наша:

Во мне играет жизнь, в тебе – вино.

 

 

Уильям Космо Монкхауз^[142]

1840–1901

 

 

ОПАСНЫЙ НОМЕР

 

Улыбались три смелых девицы

На спине у бенгальской тигрицы.

Теперь же все три –

У тигрицы внутри,

А улыбка на морде тигрицы.

 

 

Джордж Роберт Симс^[143]

1847–1922

 

 

* * *

 

Труд, отдых, снова труд, а в воскресенье

С семейством в храм – вот наша жизнь‑садок.

В нем крепко держит некоторых бог,

Всех остальных – общественное мненье.

 

 

Анонимные эпиграммы в сборниках XIX века

 

 

НЕКОЕМУ МАРКУСУ

 

Природа, утверждаешь ты,

Отнюдь не терпит пустоты.

О, если бы когда‑нибудь

В себя сумел ты заглянуть!

 

 

НА БОЛТУНА СИМА

 

Когда в рассужденья пускается Сим,

То невыносимо быть в обществе с ним:

Мы еле сидим в отупенье дремотном,

Но он голосист и уснуть не дает нам.

 

 

* * *

 

Поэмы ваша милость сочиняет

Быстрей, чем их наборщик набирает,

Быстрей, чем мы прочесть их успеваем,

Но медленней, чем их позабываем.

 

 

* * *

 

Вот как разумник Джайлс добиться смог,

Чтоб Кейт установила свадьбы срок:

Он на вопрос: «Спешить‑то нам куда?

В решенье быть твоею я тверда»,

Ответствовал: «А все же поспешим:

Ведь я не тверд в решенье быть твоим».

 

 

НА НЕОПРЯТНОСТЬ СУДЬИ ЧАРЛЗА ВЕТЕРЕЛЛА^[144]

 

Из‑за усталости большой

Скончалась прачка Джой.

Вердикт: Джой отстирать хотела

Рубашку Ветерелла.

 

 

НА ПОХОРОНЫ БОГАТОГО СКУПЦА

 

Покойник, над коим горит столько свеч,

При жизни скупился огарок зажечь.

 

 

НА ГНЕВ ЗНАТНОГО БОГАЧА

 

Кто богат, тот на подарки скуп издревле:

Бедняка послать к чертям куда дешевле.

 

 

* * *

 

«О, проклят будь, – воскликнула Камилла, –

Тот день, когда я замуж выходила!»

А муж в ответ: «Жена моя, ты что ж,

Единственный наш райский день клянешь?»

 

 

НА ПОРТРЕТ ЖЕНЫ

 

«Пред столь искусным, столь живым портретом

Твоей жены дивлюсь я, отчего

Молчит он». – «Друг мой, в недостатке этом

Великое достоинство его».

 

 

НА АДВОКАТОВ И ИХ ПОДЗАЩИТНЫХ

 

Два адвоката спорили в суде.

Казалось, нет предела их вражде.

Но после заседанья тут же в зале

Друг другу руки спорщики пожали.

«Ба! – крикнул потерпевший. – Три часа

Они бросались, будто пес на пса,

А помирились вмиг». – «Ты глуп трикраты, –

Сказал ему приятель. – Адвокаты,

Как ножницы, кромсают всех и вся,

Один другому ран не нанося».

 

 

ОТШЕЛЬНИК

 

В глубокой пещере, где холод и мрак,

Отшельник ютился бог ведает как.

Мирские утехи прельщали его,

Но их избегал он бог весть отчего.

Себя что ни день истязал он бичом

И вечно молился бог знает о чем.

Ко всем наважденьям был глух он и нем,

Питался росой и бог ведает чем.

Когда пилигримы явились к нему,

Он был бездыханен бог весть почему.

И страшного днесь ожидая суда,

Он в рай вознесется бог знает когда.

 

 

* * *

 

– Уильям, ты? А говорят,

Тебя убили.

– Я слышать это очень рад, –

Вскричал Уилли.

 

 

 

XX век

 

Алфред Эдуард Хаусмен^[145]

1859–1936

 

 

* * *

 

В раю наш праотец Адам

Творил молитву по утрам:

«О господи, живу как в сказке я,

Хвала тебе за кущи райские» Но из‑за Евы богом он

Внезапно рая был лишен.

Чем больше я об этом думаю,

Тем чаще колочу жену мою.

 

 

ЭПИТАФИЯ

 

Позору предпочли мы смертный бой,

И вот мы здесь лежим в одной могиле.

Хоть мир ничтожен, на него иной

У юных взгляд. А мы все юны были.

 

 

Редьярд Киплинг^[146]

1865–1936

 

Эпитафии, написанные во время первой мировой войны

 

1. Уснувшему часовому

 

 

Застреленный часовой, в дозор я не встану опять.

Я спал, потому и убит. И вот продолжаю спать.

Теперь не будите меня. Я пулей сражен наповал.

Я сплю, потому что убит. Убит, потому что спал.

 

 

2. Артиллеристам, погибшим из‑за нехватки снарядов

 

 

В тылу работать не любили,

Поэтому мы спим в могиле.

 

 

3. На братской могиле пехотинцев

 

 

Оттого мы попали под пули,

Что отцы наши нас обманули.

 

 

 

 

Кенсал Грин^[147]

 

 

ОПРАВДАНИЕ ЛЛОЙДА ДЖОРДЖА^[148]

 

За ложь меня браните хоть сто крат вы:

То были лишь предвыборные клятвы.

 

 

Хилэр Беллок^[149]

1870–1953

 

 

НА ВСЕОБЩИЕ ВЫБОРЫ

 

Консерваторы, что долго были в силе,

Женщин, карты и вино превозносили.

Победив их, лейбористы все равно

Превозносят женщин, карты и вино.

 

 

* * *

 

Любовь мне постыла, и с рифмой разлад.

Вот только деньгам я по‑прежнему рад.

 

 

ЗАВЕЩАНИЕ ПИСАТЕЛЯ

 

Пусть на моем напишут пьедестале:

Грешил он много, но его читали.

 

 

СОБЛАЗН

 

Хвалился дьявол в дружеской беседе,

Что соблазнит сиятельную леди,

Но безрассудно было хвастовство!

Кто соблазнил кого?

Она – его!

 

 

Уолтер де ла Map^[150]

1873–1956

 

 

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ^[151]

 

Припомнив прошлое с усильем,

Писала бабушка о том,

Что с ней встречался Вордсворт Вильям

И старый Колридж ей знаком.

 

В атлас и кружева одета,

Она дремала на лугу,

Когда великих два поэта,

Причмокнув, молвили: – Агу!

 

Они ушли куда‑то оба,

Но на любезные слова

Успела юная особа

Ответить классикам: – Уа!

 

 

Рассел Хиллард Лойнс^[152]

1874–1922

 

 

«НЕ ПРЕЗИРАЙ СОНЕТА»

 

Не презирай сонета, критик!

Вордсворт

 

Не будь к сонету, критик, слишком строг.

Пускай бездарен он и скучен очень часто,

Но в нем не более четырнадцати строк,

А ведь в иных стихах бывает полтораста!

 

 

Гарри Грэм^[153]

1875–1956

 

 

БЕДА НЕ ПРИХОДИТ ОДНА

 

Поджаривая тосты, нянька Джин

Упала вдруг в пылающий камин.

Она погибла. Но всего страшней

То, что сгорели тосты вместе с ней.

 

 

СГОРЕВШЕЕ СЕРДЦЕ

 

Сгорел в камине бедный Билли.

Храню я пепел дорогой,

Чтоб сердце Билли не разбили

Неосторожно кочергой.

 

 

КОМПЕНСАЦИЯ

 

Французский маркиз (о, прискорбная весть!)

Похитил и Джуди, и Джудину честь.

Утешимся все же: наверное, Джудит

Болтать по‑французски свободнее будет.

 

 

ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

 

Утопилась тетка Смита

У себя в колодце.

Значит, воду через сито

Процедить придется.

 

 

Эдмунд Клерихью Бентли[^[154]

 

 

* * *

 

Король Георг, по счету третий,^[155]

Уж лучше бы не жил на свете.

Достойно только удивленья

Столь смехотворное явленье.

 

 

* * *

 

Превратен Веллингтона был удел:^[156]

Сражаясь, он худел, худел, худел…

До дистрофии дело бы дошло, о!

Когда б он не дошел до Ватерлоо.

 

 

Джордж Ростревор Гамильтон^[157]

1888–1967

 

 

НА ХУДОЖНИКА‑ПОРТРЕТИСТА

 

В своих портретах, как ни бился,

Добиться сходства он не мог.

 

Его детьми утешил бог, –

И в них он сходства не добился!..

 

 

ПРОФЕССОРУ – ЛЮБИТЕЛЮ РЫБНОЙ ЛОВЛИ

 

Среди седых профессоров

Истории

Вы – рыболов

Высокой категории.

 

Когда клевали

Рыбы червяка,

Вы забывали

Прошлые века.

 

 

Джон Бингем Мортон^[158]

1893–1979

 

 

ЭПИТАФИЯ

 

С врачом не соглашался Каннибал,

Что мяса есть поменьше надо,

И умер от смертельной дозы яда,

Когда политика сожрал.

 

 

Эджел Рикуорд^[159]

Род. в 1898

 

 

ДУХ КОНАН‑ДОЙЛЯ^[160]

(Мистер Своффер утверждает, что ему удалось вызвать во время спиритического сеанса дух Конан‑Дойля и даже беседовать с ним.)

 

Покойный Конан‑Дойль при жизни был спиритом,

В миры надзвездные, скончавшись, он ушел.

И если б что‑нибудь хорошее нашел,

То не ходил бы к Свофферу с визитом!..

 

 

Джастин Ричардсон^[161]

Ок. 1900–1975

 

 

* * *

 

Жил да был в Каледонии Джон.^[162]

Он завел себе сразу трех жен.

Только двух ему надо,

Но какая досада:

Двоеженцев карает закон.

 

 

В ОБОДРЕНИЕ НЕВЕЖДАМ^[163]

 

Ни Элиота в руки я не брал,

Ни Одена. Не правда ли, скандал?

Но вот уж я смелей смотрю на мир,

Узнав, что не читал их и Шекспир.

 

 

Уистен Хью Оден^[164]

1907–1973

 

 

ЧТО ТАКОЕ «ИНТЕЛЛИГЕНТ»

 

Необразованный элемент,

Который ума не лишен,

Почему‑то считает, что «интеллигент» –

Это тот, кто имеет двух жен.

 

 

Гордон Джеймс Бланделл^[165]

Род. в 1912

 

 

НА НЕУДАЧЛИВОГО ДИПЛОМАТА

 

На родине ему карьеры нет:

Врал наобум по молодости лет.

За рубежом споткнулся он опять:

Стал стар и позабыл, как надо врать.

 

 

Анонимные эпиграммы в сборниках XX века

 

 

СУПРУЖЕСКИЙ ОБМЕН ЛЮБЕЗНОСТЯМИ

 

Раздался крик осла, и леди Джой,

Досадуя, что муж сидит нахмурен,

«К тебе пришел, – сказала, – родич твой».

А муж в ответ: «Наверняка мой шурин».

 

 

ДВЕ ЭПИТАФИИ СУПРУЖЕСКОЙ ЧЕТЕ НА КЛАДБИЩЕ ГОРОДА БАЙДФОРД

1

 

При жизни Джо, разбогатев,

Завел таверну «Сытый лев».

А дело волею небес

Он завещал супруге Бесс.

 

 

2

(Высечено через два года после первой надписи)

 

Без мужа волею небес

В таверне властвовала Бесс.

Она к нему на третий год

Пошла о деле дать отчет.

 

 

* * *

 

Чем больше денег скапливаю я,

Тем больше голубеет кровь моя.

 

 

ЭПИТАФИЯ

 

Спит ростовщик в могиле этой.

Прохожий, не звени монетой.

 

 

ЭПИТАФИЯ НА КЛАДБИЩЕ ШОТЛАНДСКОГО ГОРОДА ФОЛКЕРК

 

В могиле этой погребен

Усердный накопитель Фредди.

С восходом солнца умер он

И сэкономил на обеде.

 

 

* * *

 

«Какие ваши сто любимых книг?» –

Спросили у прозаика Натана.

Он почесал затылок и поник:

«Друзья, я написал лишь три романа».

 

 

* * *

 

Под камнем сим спит грузный Сим.

Бывало встать не мог со стула:

Тянул вино, пока оно

Его сюда не затянуло.