Мария Жукова

МАРШАЛ ЖУКОВ

СОКРОВЕННАЯ ЖИЗНЬ ДУШИ

 

Издание Сретенского монастыря

1999

 

По благословению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси АЛЕКСИЯ

 

 

 

 

...душа его христианская... Печать избранничества Божия на нем чувствуется во всей его жизни.

Прежде всего он был крещен, учился в приходской школе, где Закон Божий преподавался, по­сещал службы Храма Христа Спасителя и услаждался великолепным пением церковного хора, получил воспитание в детстве в верующей семье – все это не могло не напечатлеть в душе его христианских истин. И это видно по плодам его жизни и поведения. Его порядочность, человечность, общительность, трезвость, чистота жизни воз­высили его, и Промысл Божий избрал его быть спасителем России в тяжелую годину испы­таний. Недаром Георгия Кон­стантиновича все русские люди любят, как своего национально­го героя, и ставят его в один ряд с такими прославленными пол­ководцами, как Суворов и Кутузов.

АРХИМАНДРИТ КИРИЛЛ (ПАВЛОВ)

Г.К. Жуков, 1972 год

Он был для меня просто отцом, не больше и не мень­ше. Такой же папа, как у других детей, добрый, любя­щий, сильный. Пока я была маленькой, я плохо понима­ла, что мой отец – выдающийся человек.

Его не стало, когда мне было 17 лет. Когда он был рядом, трудно было представить себе, что он может уме­реть. Теперь мне иногда кажется, что если бы знать за­ранее, что человека скоро не станет, то можно больше поговорить с ним, больше оказать ему внимания, о большем расспросить. Но нет, так не бывает. Так уж мы устроены: только потеряв родного человека, понимаем, кем он был для нас...

Если бы я знала, что вижу его в последний раз! Тогда, 25 мая 1974 года, в день последнего звонка в школе, я не представляла себе, что отец может скоро умереть. Если бы я только знала, я бы не ушла так быстро. Тогда по ка­кой-то детской наивности и беззаботности (мама назы­вала это «жизнь в розовом свете») я думала, что оконча­ние учебы в школе, экзамены и выпускной бал могут быть важнее, чем последний разговор с отцом. Как мне вернуть те минуты и остановиться, не уходить! Вспо­минаю слова бабушки: «Папа с такой тоской смотрел на тебя...»

Потом наступили долгие дни неизвестности, отец был уже без сознания. Могучий организм боролся со смертью. Меня пустили один раз в его палату, и мне стало страшно. Только бегущая световая точка на экране показывала, что он еще жив... Я вышла в темный кори­дор, сняла белый халат. Через несколько минут, ничего не видя вокруг, спустилась на улицу Грановского... Тогда я еще не представляла, что всего несколько часов отде­ляют меня от звонка медсестры по телефону: «Георгий Константинович умер...» 18 июня 1974 года, в 14 часов 35 минут остановилось его сердце.

...К нам на дачу в Сосновку приезжают какие-то люди и что-то советуют. Маршал Москаленко в под­черкнуто пренебрежительном тоне говорит о том, что «наверху» решили похоронить Жукова на Новодевичьем кладбище. Но позже изменили это решение и постано­вили похоронить «по рангу» в Кремлевской стене, с кре­мацией.

 – Как же так, ведь папа хотел быть похороненным в земле!

– А где бумага, он оставил письменное завещание?

– Нет, но он смотрел по телевидению похороны маршала Буденного и сказал, чтобы его так же похо­ронили....

– Звони Гречко, – советует мне бабушка, – ты наследница, тебя послушают.

Набираю номер телефона министра обороны. На мою просьбу Андрей Антонович что-то мямлит.

– Звони Брежневу!

У меня руки холодеют от страха. По «вертушке» до­звониться просто, слышу знакомый голос в трубке. На мою просьбу не сжигать отца, а похоронить в землю, по русскому обычаю, Брежнев сухо отвечает: «Я посове­туюсь с товарищами...» Эту фразу от Брежнева слышали часто. «Посоветовались» и сделали по-своему.

В те долгие минуты, когда мы ехали в автобусе из ЦДСА на Красную площадь, когда на улицах Москвы я видела много людей, их слезы, я, цепенея от ужаса, сидела рядом с черной урной, внутри которой – лишь горстка праха. Тогда вдруг смутно начала осознавать, ка­кого человека не стало...

Как-то недавно один ветеран войны, работавший в 70-х годах в гараже Генштаба, рассказал, что когда 18 июня 1974 года умер маршал Жуков, многие водите­ли, бывшие фронтовики из их гаража плакали и не сты­дились своих слез...

Один наш знакомый вспоминал, как после кремиро­вания Жукова он ехал домой на такси и услышал от так­систа: «Я воевал на Курской дуге. На войне имя Жукова нам придавало храбрости и сил... Сожгли нашу гордость и славу... И ведь похоронят вместе с Мехлисом!» Вскоре после похорон я получила письмо:

«Милая Машенька! Твое личико на похоронах папы было скорее суровым, чем скорбным. Суро­вость взяла верх над скорбью. Это бывает лишь в тех случаях, когда человек, неся в сердце скорбь, бывает чем-то глубоко огорчен, обижен, оскорб­лен за умершего человека. Я говорила по поводу смерти маршала Жукова и его похорон с двумя военными, занимавшими в прошлом большие по­сты. И тот, и другой сказали мне следующее: при жизни нужно было оказывать почести и самое высокое уважение к маршалу Жукову, он это заслужил, а не после смерти. Оба они также счи­тают, что маршал Жуков должен был быть похо­ронен рядом с маршалами Ворошиловым, Буден­ным и другими прославленными полководцами. Я тоже придерживаюсь этого мнения. Не это ли и ты, как его дочка, чувствовала и это отрази­лось на твоем юном личике? Передай, Машенька, своей бабушке, Клавдии Евгеньевне, что я отпела в церкви твоего папу. Он был крещен при рожде­нии, он должен быть и отпет кем-либо из людей, и это сделала я. Вот и все. Скорбь вашу я не могу утешить, я это знаю. Но знайте, что на свете есть еще добрые люди, для которых добро является высшим благом. Будьте здоровы.

Надежда Павловна Асальчук, г. Москва».

Уже четверть века, как нет маршала Жукова, а пись­ма, полные не просто благодарности, уважения, прекло­нения, а самой искренней любви к нему, все идут и идут. От людей самых разных возрастов.

Несколько лет назад мне написала письмо жена офи­цера из Хабаровска:

«Не знаю, чему и каким идеалам учить своего сына, а ему всего три года. Я нашла, а скорее, утвердилась в том, что настоящим был и остается Ваш отец...»

Настоящим... Какое простое и какое глубокое слово. Настоящий – значит подлинный, неподдельный, истин­ный. Пожалуй, для меня дорого в отце в первую очередь именно это. Он не казался, не притворялся, а был самим собой, без всякой фальши. Как передать ту красоту величественной гармонии, которая была ему присуща? Гармонии внутренней и внешней... Описывать его на словах – все равно что пытаться описать Россию (а он часть России, часть народного духа). Она – необъятна, до боли родная, таинственная, мужественная, добрая, страдающая, любящая…

И отец такой же. Кровь от крови, дух от духа.

Однажды я в шутку набрасывала его портрет, а он серьезно позировал мне. Портрет, конечно, не получился, я тогда поняла, как далеко отстоит рисунок от того, кого пытаешься изобразить. Так же на бумаге: как несовершенны слова, как далеко все это от того, о ком пишешь…

 

На Халкин-Голе в 1939 году

 

Как-то раз в школе я писала сочинение на тему «Добрые руки матери». Было очень трудно писать о них, хотя они родные, теплые. Так же и отцовские руки опи­сать сложно: если сожмет кулак – одни, а если по голо­ве погладит – другие. Руки и воина, и крестьянина (со шрамом от серпа на ми­зинце левой руки)...

О внешнем облике отца вспоминал преданный ему офицер охраны Николай Иванович Пучков (ныне покойный): «Георгий Кон­стантинович был краси­вым человеком: от лица с правильными чертами, высоким лбом мыслителя и волевым подбородком веяло мужеством и реши­тельностью. Особенно впечатляли серые с голубиз­ной глаза, отражавшие большую работу мысли. Его внимательный проникающий взгляд выдер­жать было очень трудно, особенно тем, кто провинился. Георгий Константино­вич был невысокого роста, но низким не казался. Я объясняю это его внушительным видом и могучим телосложением. Жуков обладал прекрасно развитой мускулатурой, и, несмотря на большой вес, его поход­ка была легкой, спортивной. Сказывалась многолет­няя тренировка спортсмена-конника, охотника. Фи­зическая сила Жукова была настолько велика, что од­нажды, испытывая ее на специальном игровом прибо­ре в парке, он вывел из строя этот прибор: измеритель не выдержал, «зашкалил».

Мне же чаще всего вспоминается его теплая улыбка...

Когда меня просят рассказать об отце, я все­гда затрудняюсь, с чего начать. Почему-то всегда мысленно возвращаюсь к дорогой его сердцу деревне, к его крестьянским корням, к его родителям, к тому, что духовно питало его всю жизнь.

 

Г.К. Жуков в 1966 году

 

Отец родился 19 ноября по старому стилю (2 декаб­ря по новому) 1896 года в деревне Стрел ковка (Стрелковщина, так он иногда по-старому называл ее) Малоярославецкого уезда Угодско-Заводской волости Калужской губернии в семье крестьян Константина Артемьевича и Устиньи Артемьевны Жуковых. У Жу­ковых было трое детей – кроме Георгия, дочь Мария, 1894 года рождения, и сын Алексей, 1899 года рожде­ния, умерший в младенчестве. Устинья Артемьевна, в девичестве Пилихина, была родом из крестьян де­ревни Черная Грязь, что недалеко от Стрелковки. Как и многие местные женщины она занималась извозом, была физически сильным человеком, перетаскивала пятипудовые мешки, унаследовав силу от своего отца, который, как вспоминали очевидцы, мог поднять ло­шадь, а также валил сам дубы для постройки дома и клал их на сани.

 

Мать Г.К. Жукова Устинья Артемьевна в 1943 году в эвакуации в Куйбышеве

Константин Артемьевич был подкидышем, его взяла в младенчестве из воспитательного дома, который нахо­дился в Москве (сейчас там располагается Академия ра­кетных войск стратегического назначения имени Петра Великого, до недавнего прошлого носившая имя Дзер­жинского), вдова Аннушка Жукова. От нее и пошла фа­милия. Ни он сам, ни впоследствии Георгий Константи­нович ничего не узнали о своей родословной. Может быть, причина была и в том, что Константин рано, в восьмилетнем возрасте, лишился матери. Он выучился сапожному делу и по традиции, как многие мужчины тех мест, уходил в Москву подрабатывать этим ремеслом. В 1892 году примерно в возрасте 41 года, как значилось в церковной записи о венчании (точный возраст неизве­стен), он обвенчался с Устиньей, которой тогда было 26 лет, у обоих это был второй брак по причине вдовст­ва. Венчал их священник Василий Всесвятский. Он же и крестил мла­денца Георгия на следующий день после появления на свет (таков был обычай из-за высокой смерт­ности младенцев). Крестными его родителями были крестьянин села Угодский Завод Кирилл Сорокин и крестьянская девица деревни Стрелковка Татьяна Петина. Наречен отец был в честь святого великомученика Георгия Победоносца, римско­го полководца, мужественного воина, принявшего му­чения и смерть за исповедание веры Христовой. Христи­анское имя таинственно связывает человека с тем свя­тым, имя которого он носит!

 

Священник Василий Всесвятский, венчавший родителей Г.К. Жукова в 1892 году

и крестивший младенца Георгия в 1896 году

 

Мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что люди гадают и строят неверные предположения, почему же отец был назван Георгием. Иногда приходится читать о самых невероятных, злонамеренных вымыслах. А дело-то все в том, что по православным канонам имя младен­цу нарекают на восьмой день от рождения. 19 ноября по старому стилю (2 декабря – по новому) отец родился. Можно посмотреть православный календарь и убедить­ся: память великомученика Георгия празднуется 26 ноя­бря (по старому стилю) – спустя восемь дней.[1]

Никольский храм, в котором совершалось таинство венчания родителей Георгия и таинство крещения их ставшего впоследствии знаменитым сына, выделялся среди прочих сельских церквей своей красотой и разме­рами (высота – около 30 метров). Он был построен в 1865 году на общественные средства, был величествен­ным, просторным и, как говорили крестьяне, «внутри очень благовидным». Главные святыни храма – чудо­творные иконы Святителя Николая и Божией Матери Иверской, привлекали многочисленых паломников.

Отец Василий Всесвятский, которому было тогда 53 года, был вторым священником в храме. Его рукопо­ложили в сан из учителей, он пользовался любовью и уважением среди прихожан. В 1874 году он добился от­крытия первой библиотеки при церкви и был отмечен за усердное распространение книг духовного содержания в приходе. С 1896 года отец Василий стал уездным наблюдателем за церковно-приходскими школами Малоярославецкого уезда, получил за свои духовные труды награды – набедренник, скуфью и камилавку.

Мать будущего полководца Устинья Артемьевна об­ладала сильным характером, который передала сыну, она воспитывала детей в благочестии и трудолюбии. Константина Артемьевича уважали в деревне, считались с его мнением. Он избирался уполномоченным на обла­стные сходы. Фотографии его, к сожалению, не сохра­нилось. По описанию старожилов это был худощавый человек с небольшой бородкой, волосами, пострижен­ными «в кружок», он отличался подвижностью, живо­стью, любил детей – и своих, и чужих. Роста был сред­него, но Устинья казалась выше, так как держалась удивительно прямо, а супруг был сутуловат, то ли со­гнулся от невзгод, то ли по сапожнической привычке.

Никольский храм села Угодский Завод (построен в 1865 году, разрушен в 1936-м)

 

С ранних пор (это особенно чувствуется по воспоми­наниям отца) Георгий, а тогда еще Егорка, познал, что такое взаимопомощь односельчан – в голоде, нужде, в несчастье. С детства отец видел примеры милосердия, сочувствия и готовности придти на помощь тем, кто по­пал в беду. О многом говорит описанный отцом случай, когда он пятнадцатилетним подростком бросается в чу­жую горящую избу, чтобы вывести оттуда больную ста­руху и детей. Мне кажется, что если подросток способен на такой героический поступок – спасти ближнего це­ной собственной жизни – значит вырастет из него на­стоящий человек. Неслучайно, как вспоминает двою­родный брат отца Михаил Михайлович Пилихин, Геор­гия уже в 15 лет начали называть по имени-отчеству. На склоне лет отец, размышляя о войне, записал в своем блокноте: «...нет абсолютных героев, абсолютно мужест­венных военачальников. Если изображать героя таким, что ему чужды человеческие слабости, это будет явная фальшь. Героями становятся те, кто в минуты тяжелой обстановки сумел побороть страх и не поддаться пани­ческому настроению».

С малых лет воспринял отец талант русских кре­стьян – гостеприимство, милосердие к ближним.

Это – истинно христианские черты, проявлявшиеся в нем органично. До конца жизни он оказывал помощь нуждавшимся, причем не любил об этом говорить.

В дни битвы под Москвой отец, командовавший тог­да Западным фронтом, ехал к себе в штаб в Перхушково и увидел двух девочек, которые были настолько голод­ны, что выбирали зерна из лошадиного корма. Отец ве­лел остановить машину, разобрался, чьи это дети (оказа­лось, что их семья действительно бедствовала), и принял меры, а в первую очередь распорядился накормить... Ка­залось бы, какой груз лежал тогда на его плечах, какая ответственность, а тут чьи-то девочки!..

О его чуткости и помощи людям говорит и письмо до­чери генерала Трубецкого:

«Меня, а также мою семью очень трогает все, что связано с именем Георгия Константиновича.

Мой отец, генерал-лейтенант технических войск Трубецкой Н.Н. до войны работал с Георги­ем Константиновичем в Генштабе — начальни­ком управления военных сообщений. Через месяц после начала войны он был репрессирован, а мы, члены семьи «врага народа», были отправлены, с конфискацией имущества, в ссылку в Сибирь.

Георгий Константинович нам очень помог, когда в 1956 году после посмертной реабилита­ции отца мы приехали из сибирской ссылки. Мама и брат были на приеме в Министерстве обороны. Георгий Константинович принял большое уча­стие в нашей судьбе. Было тут же сообщено в управление военных сообщений, где до этого ра­ботал отец, а также в хозяйственное управление армии, чтобы их встретили там и сделали все, что положено в таких случаях, с указанием «срочно». Предоставил им свою персональную машину, на которой, после того, как было все оформлено, их отвезли домой.

С указанием «срочно» было дано распоряжение на получение квартиры, на получение пенсии маме за отца, а также на получение пенсии младшей сестре, которой в то время было 16 лет. И все это было сделано в течение недели. Таким образом мы могли начать жизнь заново, не испытывая ни­каких трудностей. А для нас тогда это было очень важно.

Мы глубоко чтим память Георгия Константи­новича как народного героя. Победой нашей в вой­не мы все обязаны ему.

С глубоким уважением

Наталия Николаевна Трубецкая

и вся семья Трубецких».

Это лишь некоторые примеры его помощи. Я же помню, как он заботился о людях, непременно спраши­вая, накормили ли водителя, распоряжался отдать свои новые полуботинки сыну ухаживавшей за ним медсест­ры, помогал получить квартиру или провести телефон. Но я никогда не слышала от него рассказов о его благо­деяниях.

Ему была свойственна какая-то природная скром­ность. Никто никогда не видел в нем заносчивости, чванства, барства, что часто бывает с людьми, достиг­шими каких-то высот. Всегда он был прост, доброжела­телен и доступен. Недавно мне на глаза попался старый, семидесятых годов, журнал со статьей отца. Вот как она начиналась: «Мне пришлось быть непосредственным участником многих наступательных операций Великой Отечественной войны». Просто «непосредственным участником». Так написал о себе человек, которого в на­роде называют спасителем России.

Русскому крестьянину всегда было присуще чувство личного достоинства, как, наверное, память о том, что человек – это образ Божий. Было это чувство и у мо­его отца.

 

У Рейстага, Берлин, май 1945 год

О его великодушии свидетельствует следующий эпи­зод. Ночь с 8 на 9 мая. Карлсхорст. Подписание акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Всей церемонией распоряжался маршал Жуков. Он вел церемонию жестко, в присущей ему немногословной манере. Но в его словах, интонациях, жестах не было да­же намека на ущемление национального достоинства поверженных немцев. Маршал Жуков имел полномочия организовать подписание акта в любом месте Берлина по своему усмотрению. Он имел все основания выбрать одно из зданий того квартала германской столицы, где в 1760 году русский генерал Захар Чернышев принял ключи от Берлина, принесенные ему Берлинским ма­гистратом как знак капитуляции перед Российской империей.

Однако отец пощадил национальную память Герма­нии. Очевидцы рассказывали, что среди офицеров раз­личных рангов разговоры о событиях 1760 года велись, многие высказывались за то, что следует подчеркнуть исторический факт второй капитуляции Берлина перед русскими войсками. И это было объяснимо. Слишком много горя и страданий причинили германские войска народу России в 1941–1945 годах. Но надо отдать долж­ное такту маршала, который продемонстрировал перед всем миром лучшие черты русского характера – велико­душие и незлопамятность.

Было у него и впитанное от крестьянских предков свойство держать слово. «Не давши слова крепись, а дав­ши – держись». Какому русскому не знакома эта пого­ворка! Он был чрезвычайно щепетилен в отношении данного слова и никогда не нарушал своего обещания. Также требовал этого и от других...

Общественное мнение, существовавшее в деревне и многое в жизни определявшее, воспитывало честность, товарищескую надежность, верность в дружбе. Помню, как отец прививал мне законы товарищества с самых ранних пор, учил, что необходимо в дружбе, а чего допускать нельзя. Приходит на память такой случай.

Я училась в школе и не любила математику. Однажды в четверти по геометрии мне выставили «тройку». По­друга моя Лена получила «четверку». Радостные, что на­ступили каникулы, мы приехали из школы к нам на да­чу. С порога отец спросил об итогах четверти: «У тебя что, Машенька?» Я ответила: «Одна тройка – по гео­метрии, не смогла вытянуть на четыре...» Тогда он обра­тился к Лене: «Ну, а у тебя что по геометрии?» «Четы­ре...» Отец строго выговорил, но не мне, а ей. «Как же ты могла допустить, ты ведь Машина подруга...»

В деревне, считаясь с общественным мнением, чело­век не мог не заботиться о своем добром имени. С детства отец знал, как быстро бежит впереди челове­ка дурная слава. Незадолго до своей кончины он, жив­ший изолированно от всего мира на даче, спросил у своего бывшего шофера: «Люди меня худым словом не поминают?»

Что мне еще дорого в отце, так это, пожалуй, его тру­долюбие. Он с раннего детства постоянно наблюдал за занятиями старших и охотно подражал им. Константин Артемьевич сказал однажды сыну, что он уже большой – скоро семь лет, пора браться за дело: «Я в твои годы работал не меньше взрослого». И стал отец в сенокосе участвовать: растрясать сено, сушить его и сгребать в копны, потом – когда подошла уборка хлебов – стал учиться жать. И все с удовольствием, с ребячьим задо­ром, желая не отстать от взрослых.

У крестьян всегда осуждались лень и праздность. Помню, как отец говорил о ком-то: «Да он лодырь!» И этим все было сказано...

Уважение к старшим, в первую очередь к родителям, особенно тогда, когда они стареют и становятся немощ­ными, также было характерной чертой отца, усвоенной от предков, односельчан. «Чти отца твоего и матерь твою...» Его мать, а моя бабушка, которую я, к сожале­нию, никогда не видела, кроме как на фотографии, ста­рость свою провела в семье, окруженная уважением и заботой. Не было никогда у русских той низости, что насильно прививают нам сейчас, – стремления отде­ляться от стариков, тем более сдавать их куда-нибудь, чтобы не были обузой.

На даче в Сосновке во время войны Устинья Артемь­евна доживала свой век. Она выходила на крыльцо и лю­била подолгу (как мне рассказывали) сидеть там и ды­шать воздухом. Ее дорогой сын был на фронте, она думала о нем и, я не сомневаюсь, просила Бога, чтобы

Он сохранил ему жизнь. Материнская молитва со дна морского поднимает. Сколько раз сын ее был буквально на волосок от смерти.

Как-то она подозвала к себе молодого солдатика, Сергея Маркова, служившего на даче в охране. (Он рас­сказывал мне об этом эпизоде, уже будучи пожилым че­ловеком). Подозвала, расспросила, как мать, о тяготах службы, дала из кармана конфет...

Я люблю перечитывать первую главу книги отца. Не­которые фразы помню наизусть. Поэтому резанула слух одна фраза, произнесенная за кадром в фильме, создан­ном известной телекомпанией Би-Би-Си (фильм был показан по нашему телевидению). Там рассказывали о детстве Жукова, и вдруг я слышу: «Жуков вспоминал: „Я очень любил отца, но он испортил меня". Открываю книгу на нужной странице и читаю: «Я очень любил от­ца, и он меня баловал». «Испортил» и «баловал» – это разные вещи. Можно, конечно, сослаться на неточности перевода. Подобная «неточность перевода» иной раз оборачивается злостным искажением. Отец не раз по­вторял, что малая ложь рождает большую...

Кто-то уже договорился до того, что отец не любил свою мать. Я же помню обратное. В моей комнате на стене висел бабушкин портрет. Она в платочке, ста­ренькая, лицо в морщинах, суровое, натруженные руки... «Плохо поступают дети, когда забывают своих матерей... Со мной, мать, этого не случится, – твердо сказал я». Мне дороги эти слова отца. И другие: «На по­лустанке Протва меня встретила мать. Она очень изме­нилась за эти четыре года и состарилась. Спазмы сжали мне горло, и я еле сдержался, чтобы не разрыдаться...» Не заметить в этих строках любви и сострадания к мате­ри может, наверное, лишь человек с черствым сердцем. Он достоин жалости...

«Обличители» Жукова винят его в том, что он не лю­бил солдат, не ценил их жизней. Ложь, клевета, хула...

Отец сполна испытал на себе их тяжесть  при жизни, испытывает и после смерти.

Наш русский философ Иван Ильин писал: «Лакей­ским душам свойственно поднимать клеветнические сплетни вокруг больших людей. Чем значительнее гени­альный человек, чем могущественнее льющийся на него свет, чем большая сила блага, красоты и правды излуча­ется из него – тем нестерпимее становится его облик для натур слепых, тщеславных и зависимых... Правед­ник одною жизнью своею обличает кривых, лукавых и лицемерных. Герой уязвляет негероя одними делами своими... И бывает так, что чем божественнее луч, кото­рый светит сквозь человека, тем сильнее плещут вокруг него страсти злодейских натур. Луч Божий нестерпим пошлому и злому человеку».

А правда... Она только и есть в народной памяти, не в газетах, а тем более не на телеэкране. Клеветнику постичь законы этого народного отбора невозможно, но они единственно справедливы и верны...

Недавно, читая о нашем великом полководце Скобе­леве, я встретила такие его слова: «На войне сердце зна­чит все...» Если полководец обладает любящим, жерт­венным сердцем, то это чувствуют солдаты (ведь они как дети, считал Скобелев) и платят взаимностью. Сердце сердцу весть подает. И если эта любовь есть, то никаки­ми доводами рассудка ее не умалить.

И невдомек им, этим лжецам, а попросту «брехунам», как их называл отец, этим вечным дискуссантам, что русский народ любит маршала Жукова таким, какой он есть, что народ давным-давно его понял и принял всего без изъятья, сердцем почувствовав в нем своего. От этих дискуссий и лживых слов маршал Жуков не станет хуже. Он уже состоялся – раз и навсегда...

Сколько раз мне приходилось видеть и чувствовать любовь людей к отцу. Мне кажется, это не просто оцен­ка его заслуг, уважение, преклонение, но именно любовь. А она, думаю, может быть только к человеку, который сам любит людей. В православном человеке нет выше любви, чем быть готовым жизнь свою за других положить, отречься от себя во имя ближних...

Однажды на встрече с ветеранами я прочитала пись­мо, присланное отцу в 1956 году. Написал его пенсио­нер, в прошлом рабочий, инвалид второй группы Марухин Александр Александрович из деревни Дворики Озерского района Московской области. Он – отец двух сыновей, старший погиб на фронте в 1942 году, младший служил к тому времени на флоте. Привожу это письмо с сокращением, сохраняя его неповторимый стиль и колорит:

«...Я осмелился вам написать письмо в день Вашего рождения, 60 лет Вам исполнилось.

Лично я Вам желаю, мой дорогой отец, мень­шой и дорогой наш друг и дорогой мой товарищ Георгий Константинович, доброго здоровья и жить много Вам лет. Живи с нами, живи с наши­ми детьми, живи с нашими внуками и работай на благо народа и любимой нашей матери-родины в добром здоровье, и желаю я Вам от души и серд­ца моего благополучия, во всех путях твоих от лютых врагов твоих спаси и сохрани от погибели тебя. Прошу я тебя, во-первых, Вы меня прости­те, что я Вас побеспокоил и оторву Вас от рабо­ты прочесть мое письмо.

Я очень Вас люблю, так люблю, что не могу сказать, я за тебя даже согласен отдать жизнь свою. Хочу тебе сказать правду, не буду скрывать от тебя – после войны 1945 года вскоре я о тебе не стал слышать, куда мой братец меньшой делся. Если бы он умер, мы бы услышали такое большое горе. Я многих спрашивал, никто не зна­ет, где Вы были. Я каждый день по тебе горько, сильно плакал, ни одного дня не проходило, чтобы я по тебе не поплакал, сколько раз меня моя ста­руха ругала, что ты, такой дурак, почему ревешь как корова и все плачешь и плачешь. Я старухе только одно скажу, ты, старуха, ничего не знаешь, кроме одной печки, как взять рогач.

Часто я вспоминал про тебя, для меня радост­ная весть явилась в 1953 году в марте месяце, я услышал имя твое и фамилию твою. Я даже от радости упал на землю, заплакал, неужели мой и наш любимый спаситель великий, разумный, русский полководец, ученик, правнук Суворова, а он жив – в душе у меня так стало весело и ра­достно, с нами опять наш великий русский полко­водец-суворовец.

Дорогой мой братец меньшой, Георгий Кон­стантинович, хочу я тебе описать свою жизнь и свое здоровье, конечно, уже старость подошла, здоровье плохое, живу в маленькой отсталой де­ревушке в лесу, нас 7 домиков и всех 15 едоков старых и малых, зимой, конечно, очень скучно, летом весело. Зимой зажжем свои лампы, куда-нибудь соберемся посидеть от скуки в один до­мик, чего-нибудь поговорим, потом разойдемся все по домам своим. Дорогой мой братец меньшой и дорогой наш друг и дорогой наш товарищ Геор­гий Константинович, Вы извините меня, мо­жет, я Вам чего-нибудь плохо написал, я сколько лет Вам собирался написать письмо, я очень люблю Вас, как родное свое дитя и как свою ро­димую матушку, мой дорогой братец меньшой, любезный Георгий Константинович, я Вас прошу, если Вы можете, пришлите свою маленькую фо­токарточку мне на память.

Я буду беречь Вашу память и на груди буду таскать любимого своего полководца, ученика, правнука Суворова».

 

Жуков в мае 1945 года

 

Этим безыскусным письмом фронтовики были тро­нуты до слез. Один генерал сказал мне, что у него в серд­це – такая же любовь к Жукову, только подобными сло­вами выразить он ее не может. «Конечно», – пошутил другой ветеран, – «ты же профессор...»

Как и Александр Васильевич Суворов, на которого во многом равнялся отец, он был знатоком солдатской души. Денис Давыдов говорил о Суворове, что тот «по­ложил руку на сердце русского солдата и изучил его биение». То же самое, мне кажется, можно сказать и о Жукове.

Военный историк Н. Светлишин вспоминает: «Од­нажды мне показали солдата-артиллериста, с которым маршал Жуков ел из одного котелка кашу. «Неужели правда?» – не удержался, спросил я бойца. «Обычное дело, – заверил меня пожилой солдат. – Подошел, при­сел рядом на станину орудия, расспросил о доме. Ну-ка, говорит, попробую, чем моих орлов кормят! Адъютант подал ложку...»

После войны один солдат, Герой Советского Союза, при встрече с маршалом Жуковым сказал: «Спасибо вам, товарищ маршал, вы сделали меня Героем». Георгий Константинович ответил: «Спасибо вам, солдатам и ко­мандирам, – вы сделали меня маршалом».

В Костроме живет ветеран войны Василий Иванович Сорокин, который вот так вспоминал встречу кандидата в депутаты Верховного Совета СССР Маршала Совет­ского Союза Г. К. Жукова со своими избирателями, вои­нами одной артиллерийской части в Германии в январе 1946 года: «Я не помню содержания речи Георгия Кон­стантиновича, но сейчас хорошо вижу безмолвный, пол­ный внимания строй. Солдаты ловили каждое слово полководца, смотрели на него до жадности влюбленны­ми глазами. И не успели объявить об окончании встре­чи, как Георгия Константиновича тут же «взяли в окру­жение, в плен». Защелкали фотоаппараты, каждому хотелось быть поближе к маршалу, попасть в объектив и запечатлеть себя на память. Некоторые при фотогра­фировании даже обнимали его, а он стоял невысокий, коренастый, в маршальской полевой форме, смеясь шу­тил, острил и просил: «Выпустите меня, пожалуйста!» На это уже не строй, а толпа отвечала возгласами «ура!» и бурей аплодисментов. Все попытки офицеров выстро­ить и увести солдат успеха не имели. Все были приятно возбуждены, взволнованны и простительно недисциплинированны.

С солдатами, 1946 год.

Такой неподдельной, искренней любви и преданно­сти больше мне видеть не пришлось. Я тогда со всей ясностью ощутил, что значит Жуков для народа».

О том, как простые русские люди переживали после­довавшую за Победой опалу отца, как они молились о нем, передает письмо старика 114 лет (почти ровесни­ка Константина Артемьевича):

«Дорогой мой, любимый маршал! Ваш верный слуга дедушка Терентий Козырь, 114 лет. Прошу Вас прочитать письмо, хотя и скверно написано, ведь я малограмотный, да еще и старый человек, лежу в больнице, а сам думаю о завтрашнем дне. Я живу один, имею домик (одна комната и ку­хонька), внучка-инвалидка ухаживает за мной, варит, стирает. А меня ругают: вот, говорят, будет еще жить, такой хороший...

Двенадцать часов ночи пробило под 12 февраля. Не спится мне, старику. Тоска съедает мою грудь, все передумаешь и обо всех, а в особенности о тех, кто ближе к сердцу и живет в моем сердце, пока не закроются мои глаза и сердце не переста­нет трудиться – открывать да закрывать двери свои. Простите меня, самый дорогой воин нашей страны российской, глава наших побед, краса нашей родины, незабвенный и неоценимый человек. Тронут до глубины сердца, плачу от радости, что взошло солнышко, которое меня грело, а потом что-то перестало греть. Такая тьма была в моем сердце, что чуть не умер от скорби. Вы – наш корабль боевой, перед которым все рушилось, и не­мецкая твердыня пала под ноги Ваши. Я день и ночь следил за Вашим движением на фронте и мо­лился, чтобы Бог хранил Вас от несчастий, чтобы лучше я умер, чем Вы, а Вы бы жили сто лет.

Окончилась война, и боевой корабль вернулся в родное житейское море, затуманилось море, и не стало видно любимого корабля-победоносца, какой-то туман на море стал. Загоревал я о боевом корабле, пронеслись слухи, что буря ужасно качает корабль, и было несчастье на корабле. Я еще больше стал молиться о спасении, и что с ним – не было слышно, но потом были слу­хи, что корабль чуть не погиб. Боже, верни его невредимым! И что же, совсем пропал слух, где корабль. Я не переставал молиться, и слушать, и спрашивать, где корабль. Кое-где в печати появилось про корабль, что приплыл под вывеской «Жуков». Нет, не то, не тот корабль побед. Я проливал слезы не один год и молил Бога, укажи хоть во сне, есть ли, жив ли он. И вижу во сне: приплыл корабль, имя его – Жуков Т.К. Все подня­ли руки и плакали от радости, встречая, а мое сердце было в таком восторге, что чуть не лопну­ло от радости. На этом я успокоился: значит, жив, невредим, и начал молиться о здравии Вашем, Георгий Константинович!

Проходит время. И вдруг по радио передают о Вашем назначении министром обороны СССР. Я как закричал: «Да здравствует дорогой наш за­щитник, не жалевший своей жизни за Родину, шел на смерть! Слава Богу, слава, многие лета, многие лета Георгию Константиновичу Жукову! Теперь я в спокойствии, и умирать не надо!» А те, что живут со мной, посчитали, что я сошел с ума, пошли за врачом, но это была такая ра­дость для меня! Желаю жить сто лет и побеж­дать врагов.

И я, старик, молюсь о Вас и храню Вас в серд­це своем, пока не закроются мои глаза. Дедушка Терентий Козырь, г.Мичуринск, село Заворонежское».

Как ни стараются вытравить в людях эту любовь к мое­му отцу, все же она передается из поколения в поколе­ние. Недавно мне пришло такое письмо:

«Дорогая Мария Георгиевна! Меня зовут Петр. Мне двенадцать лет. У меня есть еще два брата: Федор – десяти лет и Михаил – шести лет. Мы живем в старинном подмосковном городе Волоколамске.

С самого детства мы просили папу рассказать нам про войну, и папа почти всегда брал в руки книгу маршала Жукова, подсаживал нас рядом и мы начинали рассматривать фото­графии – от Халхин-Гола до ваших семейных снимков и слушали папины рассказы. Наш папа очень-очень любит вашего отца, и дедушка наш очень его любит, и прадедушка (летчик) его очень любил и даже написал маршалу письмо, и маршал выслал ему свою книгу воспоминаний.

Папа наш еще в школе выпрашивал фотогра­фии маршала и магнитофонные записи его бесед у тех, кто  имел счастье видеться с ним лично. Он говорит, что чувство необычайной благого­вейной любви к Вашему отцу с юных лет перепол­няло его сердце... Если сможете, пришлите нам с братьями по почте фотографию нашего люби­мого полководца – маршала Жукова...»

Да, неимоверные усилия прилагают антиправослав­ные, антирусские силы для того, чтобы прервать связь поколений, лишить молодежь высоких идеалов, посеять дух скептицизма, привить свои «ценности». «Наслаж­дайся», «отдыхай» – внушают навязчивая уличная рек­лама, телевидение, радио, газеты, журналы, книги – в этом смысл жизни. Цель ясна – выбить из-под ног молодых твердую основу причастности к великой судь­бе своей земли. Враги понимают – в корнях России ее сила. Вспомните, что говорит о воспитании ребенка в национальном духе Иван Ильин: «Образы героизма про­будят в нем самом волю к доблести, пробудят его вели­кодушие... жажду подвига и служения, готовность терпеть и бороться, а русскость героя даст ему непоколе­бимую веру в духовные силы своего народа».

Вот почему так необходимы нашим детям высокие примеры тех, кто стал идеалом и символом России, тех, кого взрастил великий православный народ.

Сегодня уже ведутся споры о верующей душе отца.

В силу духовного целомудрия (я не боюсь громких слов в данном случае), а также осторожности не обсуж­дал он этого с людьми. Смешны разговоры о том, что если шофер или кто-то из его близкого окружения не видел Казанскую икону Божией Матери, которую, как говорят в народе, он возил с собой по фронтам, то и не было ее, а значит, раздаются голоса, надо покон­чить с разговорами о верующей душе маршала. Вспом­ним слова апостола Павла: «Душевный человек (то есть неверующий. – Прим. авт.) не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духов­но» (1 Кор. 2,14).

Отец был по рождению своему и воспитанию, по само­му своему мировосприятию православным человеком, как православны были его солдаты, вместе с ним перед боем говорившие: «Ну, с Богом!» Этими же самыми сло­вами благословляла его в детстве мать, когда провожала из деревни в Москву...

Душа человека — великая тайна, к которой окружаю­щие могут только лишь прикоснуться. Духовная жизнь скрыта от глаз людских. Тем более жизнь людей, отли­чившихся великими земными деяниями, жизнь полко­водцев.

 

Г.К. Жуков на даче в Сосновке в 1967 году

Немногие, наверно, знают о том, что непобедимый генералиссимус Суворов, истинный христианин, соби­рался окончить свой путь в монастыре, о чем подавал прошение государю, а перед смертью написал покаян­ный канон, в котором он умолял Христа дать ему место «хотя при крае Царствия Небесного», взывая «Твой есмь аз и спаси мя».

Могущественный Потемкин, которому, по словам Пушкина, мы обязаны Черным морем, чувствуя дыха­ние смерти, писал в своем «Каноне Спасителю»: «И ны­не волнующаяся душа моя и уповающая в бездне беззаконий своих ищет помощи, но не обретает. Подаждь ей, Пречистая Дева, руку свою, Ею же носила Спасителя моего и не допусти погибнуть во веки». Ад­мирал Ушаков в конце жизни стал насельником Санаксарского монастыря в Мордовии.

Есть свидетельства о том, что маршал Василевский, сын протоиерея, которому революция не дала закончить семинарию, тайно приезжал в Троице-Сергиеву Лавру и причащался Святых Христовых Тайн. И в нашем сложном веке, как и прежде, Господь Иисус Христос не­видимо обитал в сердцах полководцев, укреплял их и по­могал одерживать победы над врагами.

Недавно мне пришлось прочитать в одной книге, что нет свидетельств, веровал ли Жуков в Бога. Похоже, пришло время сказать о том, что таких свидетельств немало.

 

С дочерью Марией в 1973 году

«Я скоро умру, но с того света я буду наблюдать за то­бой и в трудную минуту приду», – сказал он, чувствуя приближение неотвратимого конца, мне, шестнадцати­летней тогда девочке, оставшейся уже без матери.

Много лет пришлось мне осмысливать эти слова. Четверть века, что отца нет в живых, они всегда были в моем сознании. Мне казалось это самым важным, что оставил он после себя. Только недавно я осознала, что этими (странными, как мне тогда казалось) словами посеял отец во мне веру в вечную жизнь души и в неви­димую связь нашего мира с миром загробным и не толь­ко связь, но и помощь наших усопших родных нам, их молитвы о нас. В этих словах не было сомнения (он не говорил «может быть»), они были сказаны кротко, спо­койно, но и со знанием и силой. Это и есть, по-моему, главное свидетельство его веры.

 

Гербовецкая икона Божией Матери, отбитая маршалом Жуковым у фашистов.

Находится во Владимировском Соборе в Киеве

В народе сохраняется предание о том, что Жу­ков возил по фронтам Казанскую икону Божией Матери. Не так дав­но архимандрит Иоанн (Крестьянкин) подтвер­дил это. В Киеве есть чу­дотворная Гербовецкая икона Божией Матери, которую маршал Жуков отбил у фашистов.

Один человек расска­зывал, что в начале вой­ны Жуков прислал в их деревню под Нарофоминском машину со священником, чтобы окрестить всех детей...

Священник из села Омелец Брестской области в пись­ме к Жукову, поздравляя его с Победой, пожаловался о том, что все колокола с церкви были увезены оккупан­тами. Вскоре от маршала пришла посылка весом в тон­ну – три колокола! Такого благовеста еще не слышала округа! Колокола висят там по сей день. А прихожане хранят письмо маршала.

Сразу после войны, в июле 1945 года, отец узнал о бедственном положении православного храма-памят­ника русской славы в Лейпциге и многое сделал для его восстановления. Саперные бригады работали там по его указанию. Работу он принимал лично, приехав на открытие храма, и возжег в нем лампаду. Эти свидетель­ства говорят о многом...

Однажды меня пригласили выступить с воспомина­ниями об отце перед военными. После моего рассказа ко мне подошел один офицер и сказал: «Мне кажется, что вашего отца можно рассматривать только с православных позиций, иначе ничего в нем не поймешь». Я ответила, что давно так думаю. Укрепил меня в этих мыслях архимандрит Кирилл (Павлов), духовник Троице-Сергиевой лавры, старец, которого знает и лю­бит вся православная Россия. Он прошел всю войну, во­евал в Сталинграде... Во время работы над воспомина­ниями об отце я обратилась к отцу Кириллу с вопросом, не может ли он подтвердить рассказ одного человека о том, что Жуков в начале 60-х годов приезжал в Троице-Сергиеву лавру, и по его просьбе служили па­нихиды по погибшим воинам.

«Глубокоуважаемая, досточтимая и дорогая Мария Георгиевна!

Спешу сообщить Вам, что Ваше письмо я получил в свое время, за что сердечно благо­дарю...

В отношении волнующего Вас вопроса, приез­жал ли Георгий Константинович в начале 60-х годов в лавру и служили ли панихиду. Яне могу ни­чего об этом сказать определенно, не слышал, по­тому что о таких вещах тогда не разглашали, могли знать только начальствующие – намест­ники, а они, к сожалению, уже отошли ко Госпо­ду. Я слышал, что в лавру приезжал маршал Василевский Александр Михайлович, он останав­ливался в гостинице, причащался.

А о Георгии Константиновиче я слышал от на­стоятеля храма Новодевичьего монастыря, что на Большой Пироговке, протоиерея, отца Нико­лая Никольского, что маршал Жуков приходил в их храм (рядом похоронена его мать Устинья Артемьевна. – Прим. авт.), и однажды он дал отцу Николаю деньги на поминовение, а отец Ни­колай спросил его, а кого поминать. Георгий Кон­стантинович сказал – всех усопших воинов. Это достоверно, потому что рассказывал маститый, пожилой протоиерей, отец Николай, которого сейчас в живых тоже нет.

А вот и другое свидетельство о верующей душе Жукова Георгия Константиновича, протоиерея, отца Анатолия, фамилию его сейчас не помню.

Он служил в соборе г. Ижевска. Этот отец Анатолий, тоже уже пожилой протоиерей, ему уже тогда было около 80лет. Он к нам приезжал в лавру, обедал вместе с братиею, и однажды при разговоре он поведал нам, что во время войны был в звании генерал-майора, а когда война кончилась, он ушел в отставку, а затем принял сан и служил клириком Ижевского собора.

Во время войны, говорил отец Анатолий, я как генерал встречался с маршалом Жуковым, беседо­вал с ним, и однажды во время беседы я его спро­сил, верует ли он в Бога. Жуков мне ответил, говорит отец Анатолий, я верю в силу Всемогуще­ственную, в разум Премудрейший, сотворивший такую красоту и гармонию природы и преклоня­юсь перед этим. А отец Анатолий, а тогда генерал-майор, и говорит Жукову Г.К., а вот это то, что Вы признаете, и есть Бог. То, что в душе своей Георгий Константинович чувствовал Бога, это бесспорно. Другое дело, что он, может быть, не мог это свое чувство выразить словами, пото­му что вера в Бога в то время была в поношении, в загоне, и ему, как высокопоставленному началь­нику надо было соблюдать осторожность, так как тогда кругом торжествовали атеизм и без­божие. Читая его мемуары и статьи, чувствует­ся, что душа его христианская, во-первых, чита­ется легко и с большим нравственным назиданием для своей души все это воспринимается. Печать избранничества Божия на нем чувствуется во всей его жизни.

Прежде всего он был крещен, учился в приход­ской школе, где Закон Божий преподавался, посещал службы Храма Христа Спасителя и услаждался великолепным пением церковного хо­ра, получил воспитание в детстве в верующей се­мье – все это не могло не напечатлеть в душе его христианских истин. И это видно по плодам его жизни и поведения. Его порядочность, человеч­ность, общительность, трезвость, чистота жизни возвысили его, и Промысл Божий избрал его быть спасителем России в тяжелую годину испытаний. Недаром Георгия Константиновича все русские люди любят, как своего национального героя, и ставят его в один ряд с такими прослав­ленными полководцами, как Суворов и Кутузов.

Поэтому благодарите Бога, что имеете тако­го прославленного и любимого народом отца свое­го, маршала Георгия Константиновича. Вот, что я могу написать Вам на Ваше письмо, глубоко­чтимая Мария Георгиевна. Извините за неразбор­чивый почерк и за корявый язык моего ответа.

Да хранит Вас Господь во все дни жизни Вашей и да поможет Вам Он и в окончании труда Ваше­го для назидания ближних.

С глубоким уважением и любовью к Вам архимандрит Кирилл».

«Душа его христианская...» Наверное, точнее не ска­жешь. Неслучайно в народе живут рассказы, подобные этому.

Под Сталинградом это было, в разгар немецкого наступления со стороны Дона. Наши войска держались на Дону сколько могли, но уже стали истекать кровью. Нет больше сил держаться: кто в окружение попал в сте­пи между Доном и Волгой, кто погиб. А кто остался жив, к городу начали отходить. А немцы наседают, уже к Вол­ге вышли, и город вот-вот захватят. В Москву пошли тревожные телеграмм: «Стоим, но не уверены, что удер­жим. Просим помощи».

Сталин вызвал с Западного фронта Жукова. Тот ознакомился с обстановкой, донесениями штабов и предложил Ставке свой план: организовать отвлекаю­щий удар по немцам с северной, степной стороны. Немцы вынуждены будут отбиваться, перебросят часть сил, сосредоточенных для штурма города, и сталин­градцы успеют подготовиться к обороне. Прилетел Жуков в сталинградские степи, а тут неразбериха, вой­ска смешались, командиры иные за Волгу уходить на­мерились: потом, мол, соберемся с силами, отберем го­род назад у немцев. «А что солдаты думают», – спраши­вает Жуков. «Вы с ними говорили?» Молчат. Глянул он строго на генерала, командующего группой и на передо­вую. Пришли в боевые порядки одного стрелкового пол­ка. И увидел Жуков иконку на бруствере солдатской траншеи, на позиции пулеметного расчета. Солдаты в траншее готовились к бою, а Пресвятая Богородица смотрела на них с иконы, прилаженной к горке глини­стой земли. Командир полка, командир дивизии кину­лись было извиняться – мол, недоглядели. Замполит кинулся к брустверу. Жуков взглянул на них, махнул ру­кой, как делают, когда человеку бесполезно что-то го­ворить. «Эх, вы...» И пошел к солдатам, узнал, что сер­жант с женой, оба воронежские из деревни Тимонинской, перед войной иконку в церкви освятили... Жуков пожал его крестьянскую руку. А в ноябре, перед нача­лом победного контрнаступления, когда землю сотряс первый залп мощной артподготовки, негромко сказал: «Ну, с Богом...»

 

Г.К. Жуков с супругой Галиной Александровной, дочерью Марией и генерал-лейтенантом Н.А. Антипенко

в Троице-Сергиевой лавре (1962 г.).

Недавно стало известно еще об одном свидетельстве его верующей души...

Лет шесть назад было опубликовано мое «Письмо от­цу», в котором были такие строки:

«Семилетней девочкой повез ты меня в Троице-Сергиеву лавру. Из памяти стерлись подробно­сти той поездки, но помню, что был большой цер­ковный праздник. Так впервые я побывала у преподобного Сергия. Потом ты рассказал мне, как Димитрий Донской сражался на Куликовом поле, а Сергий благословил его, сказав «ты побе­дишь».

Я иногда задумываюсь, кто же был тем Серги­ем, шепнувшим в страшные дни 1941-го: «Ты по­бедишь». Откуда ты черпал уверенность в побе­де? Когда многие пали духом, ты, не колеблясь, сказал: «Москву мы не сдадим. Костьми ляжем, но не сдадим».

На тот риторический вопрос «кто же был тем Серги­ем?» я, к великому удивлению, получила ответ. Им, как стало недавно известно, был последний Оптинский старец Нектарий.

Старец открывает чело­веку волю Божию о нем. Счастлив человек, кото­рый познал эту волю и последовал ей. Так старец Нектарий, имевший от Бога дар прозорливости, увидел особый Промысл Божий над Георгием Жуковым, тогда молодым еще человеком (было это примерно в 1925 году).

В 1923-м Оптина пус­тынь была закрыта. Отец Нектарий переехал в село Холмищи в 50 верстах от Козельска. Он жил в доме крестьянина Андрея Ефи­мовича Денежкина. Не­смотря на слежку, установленную за ним, до самой смерти старца посещали люди. Знаменательно, что Свя­тейший Патриарх Тихон многие вопросы решал, сове­туясь с ним.

После смерти старца в 1928 году хозяин вместе с се­мьей был репрессирован, дом же богоборцы сровняли с землей. И все-таки сохранились свидетельства о том, как люди приезжали к старцу Нектарию в Холмищи. По воспоминаниям актера Михаила Чехова мы можем представить себе это. Одна поэтесса показала старцу портрет известного актера в роли Гамлета. Отец Некта­рий сказал: «Вижу проявление Духа. Привези его ко мне». Собравшись, тот поехал.

 

Иеромонах Нектарий (Тихонов). Рисунок

Ночью поезд подошел к маленькой, темной станции, где ждали крестьянские розвальни, чуть прикрытые со­ломой и запряженной тощей, старенькой лошаденкой.

Стояли морозы. Дорога к селу шла через густые леса. От маленькой железнодорожной станции до первой де­ревни было 25 верст. После пятичасового пути, уже на рассвете, в первой деревне его ввели в избу и до темноты велели лежать на печи. В избу же старца он прибыл толь­ко к ночи и на утро был принят им.

«Он жил, – вспоминает М.Чехов, – в маленькой комнатке за перегородкой. Не без волнения вошел я в комнатку, ожидая его появления. Ко мне вышел мо­нах в черном одеянии. Он был мал ростом и согнут в по­яснице. Вся фигура старца была пригнута к земле. Меня поразило обращение на «вы» и по отчеству. Он сел, и я увидел светлые, радостные, голубые глаза, его редень­кую, седую бородку и правильной формы нос. Видимо, о.Нектарий был красив в дни своей молодости... Не­сколько раз удалось мне посетить старца. Всегда он был весел, смеялся, шутил и делал счастливыми всех, кто входил к нему и проводил с ним хотя бы несколько ми­нут. Он брал на себя грехи, тяжести и страдания дру­гих – это чувствовали все, соприкасающиеся с ним...»

О том, как приезжал к старцу Жуков, тогда командир полка, рассказала дочь хозяина дома, у которого жил отец Нектарий, Екатерина Андреевна Денежкина (ныне уже покойная). Подробности этих встреч (по некоторым свидетельствам, встреча была не одна, будущий маршал приезжал несколько раз, оставался даже ночевать) для нас пока – тайна. Может быть, мы когда-нибудь узнаем их, если Господу будет угодно. А пока что, по милости Божией, стало известно, что напутствовавший отца «Сергий» был, и им стал ныне прославленный в лике святых, последний Оптинский старец Нектарий.

Как некогда преподобный Сергий благословил вели­кого князя Димитрия Донского и в этом благословении укрепил и подал невидимую помощь от Бога в битве с врагом, так и старец Нектарий, видя духовным зрением неисповедимые пути Господни, открыл моему отцу путь его служения Богу. Родине и людям. И не просто от­крыл, а благословил, сказав, как вспоминает Екатерина Андреевна, что везде ему будет сопутствовать победа. «Ты будешь сильным полководцем. Учись. Твоя учеба даром не пройдет».

Общение с людьми высочайшей духовности, их бла­гословение, их молитвенная помощь сопутствовали судьбам многих исторических лиц, достигших великой славы. Слова, сказанные в одном из писем к своему ду­ховному сыну, выдающемуся военному и государствен­ному деятелю Н.Н.Муравьеву-Карскому святителем Игнатием (Брянчаниновым), почти полностью относят­ся к Жукову и к тому, о чем мы ведем речь.

«Вижу над Вами особенный Промысл Божий. Он провел Вас по тернистому пути различных скорбей, вос­питав Вас ими, и сохранил, чтобы противопоставить На­полеону III, как Кутузов-Смоленский был сохранен и противопоставлен Наполеону I. К такому делу человек неприготовленный не годится! К такому делу баловень счастья не годится! К такому делу раб мнения человече­ского не годится! Предстоит тяжкий труд, соединенный с самоотвержением. Для совершения подвига нужен че­ловек способный, образованный теоретически и прак­тически, человек, которому ничего не было бы нужно, кроме блага Отечества».

 

Г.К.Жуков, командир кавполка, с командирами взводов 25 октября 1926 года

Провел ли отца Промысл Божий через скорби, испы­тал ли его, сохранил ли? Бесспорно, это видно по его жизни. Интересно, что священник Василий Всесвятский крестил младенца Георгия в жизнь вечную. А его сын Николай, волостной врач, спас отцу его земную жизнь в 1918 году, когда он дважды болел тифом – сна­чала сыпным, затем возвратным, сам же стал жертвой этой тяжелой болезни. Позже, во время войны отец не­сколько раз чуть не погиб. Однажды от взрыва снаряда был засыпан землей, но вовремя отрыт... «Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих...» (Пс. 90, 10-11)

Да, Промысл Божий сохранил Жукова для великих дел. Но отец не был ни баловнем счастья, ни рабом мне­ния человеческого! Поистине ему ничего не надо было, кроме блага Отечества. Всего он достиг трудом, соеди­ненным с самоотвержением, которое есть величайшее духовное дарование, свойственное немногим.

С детства он учился упорно и с интересом. Об их сов­местном обучении на кавалерийских курсах усовер­шенствования командного состава в 1924-1925 гг., мар­шал Баграмян вспоминает: «Мы были молодые, и нам хотелось иногда и развлечься, и погулять, что мы и дела­ли: уходили в город иногда посидеть в ресторане, ходи­ли в театры. Жуков редко принимал участие в наших по­ходах, он сидел над книгами, исследованиями операций первой мировой войны и других воин, а еще чаще разво­рачивал большие карты и читая книги или какие-нибудь тактические разработки, буквально ползал по картам, потому что карты были большие, они не умещались на столе. Он их стелил на пол и вот, передвигаясь на чет­вереньках, что-то там высматривал и потом сидел, раз­мышляя, нахмурив свой могучий, широкий лоб. И слу­чалось нередко так: мы возвращались после очередной вылазки, а он все еще сидел на полу, уткнувшись в эти свои карты...»

А чего стоит самообразование, которым отец зани­мался всю жизнь, до самой старости! Воистину, как в евангельской притче о талантах, отец чувствовал дан­ный ему от Бога дар, любил свою профессию, совершен­ствовался в ней, приумножая этот талант. Как бы под­тверждая эту мысль И.Х.Баграмян говорит: «Бывает иногда так: у человека есть талант, но он его не ощуща­ет, не развивает, не живет тем делом, талант к которому подарила ему природа. У Жукова его дарование сочета­лось со страстной любовью к своей профессии... У него все было сконцентрировано и устремлено на военное де­ло, это был смысл всей его жизни».

Поневоле вспомнишь слова Спасителя: «В малом ты был верен, над многим тебя поставлю...» (Мф. 25, 21) Господь действительно поставил его над многим и помог ему. В страшные дни битвы под Москвой многие выре­зали портрет Жукова из газет и повесили в переднем углу со словами: «Жуков нас спасет, на него вся на­дежда...»

И эта надежда многих и многих людей оправдалась. «В руке Господа власть над землею, и человека потреб­ного Он вовремя воздвигнет на ней» (Сирах, 10,4). В од­ной из своих проповедей архимандрит Кирилл говорит: «Надо отдать должное руководству страны, которое воз­двигло такого гениального полководца, как Жуков. В прежние времена Господь воздвигал для России Суво­рова, Кутузова. В наше время Георгий Жуков – это была милость Божия. Мы обязаны ему спасением».

Чем иначе, как не особой помощью Божией, объяс­нить, например, то, что отец не спал во время битвы под Москвой одиннадцать суток подряд. Человеческому организму, даже очень крепкому, такое не под силу... Гвардии капитан Нелипа Н.Р., поздравляя отца с шести­десятилетним юбилеем и награждением четвертой меда­лью Героя Советского Союза, писал: «Я, офицер запаса, гвардии капитан мед службы, в суровые дни битвы под Москвой работал в одном мехкорпусе и мне случалось наблюдать Вашу самоотверженную, бессонную по но­чам работу. Тогда я удивлялся, насколько организм че­ловека мог выносить такое нечеловеческое напряжение, и все же Вы всегда были свежи и бодры».

 

Генерал армии Г.К. Жуков в 1941 году

В трудные мо­менты, под тя­жестью огром­ной ответствен­ности за судьбу страны, да и не только России, за судьбы мил­лионов людей, обращавших на него с надеж­дой свои взоры, когда враг брал верх, он не ма­лодушничал, не унывал, не сги­бался, не отчаи­вался! Хорошо об этом сказал маршал Василев­ский, которого с отцом связыва­ла  многолетняя дружба. «Это был человек железной воли, большого лич­ного мужества, выдержки и самообладания. Даже в не­вероятно трудные, критические моменты мне не приходилось видеть его растерянным или подавленным. На­оборот, в таких ситуациях, в такой обстановке он был весьма энергичен, собран и целеустремлен...»

Не падал духом отец и в те времена (а было это на протяжении почти всей его жизни), когда за ним следи­ли, его подслушивали, за ним подглядывали, на него до­носили, на него клеветали, ему грозил арест, дважды грозила расстрельная (!) статья в 1946 и 1957 годах за стремление, якобы, захватить власть. Его стойкость и преданность делу были столь же велики, как и его му­жество. Сколько их, этих драгоценных качеств, в его словах, сказанных Рокоссовскому, командующему 16-й армией, 26 октября 1941 года: «Вы напрасно сдаетесь НКВД... Командуем мы, а не НКВД!» Или позднее, в 1945 году, когда заместитель Берии Абакумов приез­жает в Берлин и арестовывает генералов и офицеров из окружения Жукова. Маршал вызывает его и спра­шивает: почему по прибытии не изволил представиться ему как Главнокомандующему и почему без его, Жуко­ва, ведома, арестовывает его подчиненных? Ответы невразумительны. Тогда отец приказывает Абакумову всех арестованных освободить, самому же убыть туда, откуда прибыл. В случае невыполнения приказа отпра­вит в Москву под конвоем! По распоряжению Берия Серов предлагает ему 500 тысяч марок на свои расходы, но отец отказывается. Все идет в ход и – устрашение, и игра на возможном корыстолюбии, чтобы поймать на «крючок». Но Господь хранит отца, потому что он всегда честен!

На даче в Сосновке с супругой Галиной Александровной в 1966 году

Архимандрит Кирилл в беседе со мной сказал, что Жукова уничтожали враждебные Православию люди, чувствуя, какого он духа! «Да, по сердцу своему он был истинный христианин... Как тяжело было ему в змеином гнезде…» Как известно, старец не говорит пустых слов. В свою записную книжку отец как-то выписал (в по­следние годы он любил делать выписки из книг) строки:

Змея опасна и вредна,

Я вижу, что она змея.

Вот люди есть – как ни смотри,

На вид они – друзья твои,

Но пестрота у них внутри,

Они опаснее змеи.

Об этом же говорят и эти строки из письма, написан­ного в 1955 году моей маме, Галине Александровне, ко­торую он бесконечно любил и доверял ей самое сокро­венное, то, что не доверял никому:

«Сегодня ночью видел угнетающий сон, в кото­рый, к сожалению, я верю, как в предзнаменова­ние чего-то неприятного. А эта вера основана на горьком опыте, о чем я тебе в прошлом рассказы­вал... Я стоял и любовался закатом на берегу мо­ря, всматривался в знакомые предметы на побе­режье Гагры. Закатилось яркое солнце, и я увидел плавающих рыбок. Двух из них я поймал, а одна как-то плавала в некотором удалении. Поймав ее, я бросил ее в лодку к остальным рыбкам, но что я вижу? Хвост у нее рыбий, а голова змеи. Че­рез пару минут, пока я размышлял, она выползла из лодки и бросилась мне на грудь. Извиваясь, эта гадюка вытягивала свою голову, а жало вилось около моей шеи. Все мои попытки схватить ее, оканчивались неудачами. Проснувшись, я хорошо запомнил ее зеленые глаза, золотисто-коричневую кожу... Вопрос: кто эта гадюка? Что значат ее попытки укусить меня?

Я в сны не верю, но когда вижу гадюку, я верю в то, что мне делают какую-то гадость. Ну хва­тит, поживем-увидим. Мне не привыкать стал­киваться с гадостями гадких людишек».

Таковые составляли ничтожную долю, в большинстве же своем, те, кто встречался с Жуковым, относились к нему с благоговением. Удивительно, что  напутствие Жукова некоторые люди воспринимали как «благосло­вение».

Создатель нашего знаменитого автомата М.Т. Калаш­ников вспоминает: «Конечно же, в поисках своего воль­ного или невольного „крестного" я не раз потом мысленно возвращался к личности Георгия Константи­новича Жукова... Да, были и перед встречей с ним те, кто помогал, наставлял, поддерживал – чем только мог. Но благослови л-то (выделено Калашниковым. – Прим.авт.), и в самом деле, Георгий Константинович!»

Нине Васильевне Киселевой, которая родом из де­ревни Переходы Смоленской области, в 1941 году было всего 13 лет. Что могут сейчас девочки в 13 лет? А Нина, помогая партизанам, могла ночью в одиночку идти тридцать километров, чтобы передать данные под­польщикам, помогать под огнем раненым, стрелять из пулемета, сквозь двойной патруль оккупантов нести в футляре от швейной машинки две мины, чтобы потом взрывники уничтожили важный для врага мост. Шесть раз переходила линию фронта. В 14 лет была награждена орденом Красной Звезды. Когда она однажды принесла партизанские разведданные в штаб дивизии, ей велели задержаться – приехал генерал армии Жуков. Он вручал награжденным ордена, каждому говоря несколько слов. Дошла очередь и до Нины.

– Ну что тебе, малышка, пожелать? – улыбка словно смыла усталость с лица генерала. – Переживи эту боль­шую страшную войну, найди свое счастье, стань хоро­шей матерью.

Приподнял, поцеловал и опять поставил на землю. Нина обиделась на будущего маршала. Ну, пожелал бы он ей, скажем, Гитлера убить, или стать Героем Совет­ского Союза, или дойти до Берлина. А тут – матерью... Разрыдалась она от обиды...

Позже Нина закончила военное училище, дошла до самого Берлина. Героем Советского Союза она так и не стала. Зато через двадцать пять лет стала матерью-герои­ней, родив и воспитав одиннадцать детей!

Знаменательно, что Пасха 1945 года пришлась на 6 мая, праздник великомученика Георгия Победоносца! Сейчас этот факт вспоминают довольно часто, а вот письмо, которое пришло в 50-е годы.

«Дорогой Георгий Константинович! Поздравляю Вас с избранием в депутаты Верховного Совета нашей Родины – самой России!

Как мы все рады, что наш любимый маршал, за­щитник русского народа, теперь в Правительстве. Когда бы были колокола в церквях России, мы красным звоном поздравили бы Вас! Когда Берлин взяли, недаром Георгия Победоносца день на Пасху был. День Вашего Ангела! Старинный русский праздник. Как бы хотелось Ваши именины устро­ить на этот день.

Георгий Победоносец дракона уничтожил, и Вы, Георгий, уничтожайте драконов нашей жиз­ни – Гитлеров и разных Берий, а много их еще в России...

За вас мы молим Бога каждый день, – да даст Он Вам здоровья, мудрость, силу на радость жиз­ни нашей, победу над врагами... Ваша избиратель­ница, одна из миллионов русских женщин».

Все, о чем я рассказываю, лишь штрихи к портрету отца. Мне кажется, что этот портрет станет объемнее, если сказать несколько слов о том, каков был маршал Победы в повседневной жизни.

Отец так любил народные песни «Ах вы сени, мои се­ни», «Когда б имел златые горы», «По диким степям За­байкалья» и другие. Помню, как он пел с гостями «Степь да степь кругом». А мне, девочке, представлялось, как же холодно и страшно было ямщику замерзать в степи, как будто видела его, снимающего перед смертью с пальца обручальное кольцо. Песня была необходима для души папы в определенные моменты жизни. Она была как молитва...

И от дедов к отцам,

от отцов к сыновьям

 эта песня идет по наследству, –

поется в «Дубинушке». Так пел любимый отцом Федор Иванович Шаляпин. Но как же нарушился сегодня вековой уклад русской жизни, оборвалась эта ниточка, что связывала поколения людей.

Говоря о русской песне, которую так любил отец, нельзя не вспомнить добрым словом знаменитую Лидию Русланову, с которой он дружил. Это она первая назвала Жукова Георгием Победоносцем. А позже она и ее муж, генерал Крюков, тяжко расплатились за дружбу с Жуко­вым и преданность ему: оба прошли заключение.

У отца были хорошие голос и слух, он подыгрывал се­бе на баяне, выучившись во время войны у солдата, слу­жившего в его охране. По некоторым данным дядя его Михаил Артемьевич Пилихин, у которого жил и учился скорняжному делу отец, был регентом находившейся рядом церкви Воскресения Словущего на Успенском вражке, дружил с Н.С.Головановым, руководителем си­нодального хора, который пел на службах в Успенском соборе Кремля и в Храме Христа Спасителя.

В годы учебы в Москве отец бывал в Успенском соборе и в Храме Христа Спасителя и слушал знамени­того архидиакона Константина Розова. Впечатление бы­ло настолько сильным, что отец в конце жизни вспоми­нал, что голос у него был, как иерихонская труба!

 

В часы отдыха (40-е годы)

В 50-е годы судьба свела отца с другим диаконом, вернее протодиаконом, Михаилом Дормидонтовичем Михайловым. В Екатеринбурге (тогдашнем Свердлов­ске) произошла встреча его, тогда командующего Ураль­ским военным округом, со знаменитым басом, который пел в то время в Большом театре. Будучи человеком пра­вославным и глубоко верующим, он еще до революции стал протодиаконом. И несмотря ни на что сана с себя не снял. Продолжал петь в оставшихся после погромов московских храмах. Отец хотел побывать на его выступлении, но ему не удалось, и он очень сожалел об этом. А позднее решил пригласить знаменитого пев­ца домой. Встреча произвела большое впечатление на обоих. Как я понимаю, у них было много общего... Оба родились почти в одно время, были родом из деревни, в детстве пели в церковном хоре. До поздней ночи из окон особняка лился могучий бас Михайлова. Рас­сказывают, что в тот вечер Жуков вместе с гостем пели дуэтом «Есть на Волге утес», причем маршал аккомпа­нировал на баяне.

Отец всегда любил гостей, хотя они (уже на моей па­мяти, когда отец был в опале) приезжали в наш дом не­часто. Настоящий русский дом хлебосолен, гостеприи­мен, радушен. «Не красна изба углами, а красна пирога­ми», – такова народная пословица. Пироги в нашем до­ме пеклись часто. Особенно к приезду гостей. Пироги с капустой, рыбой, курицей, огромные – размером с це­лый противень, с тонким тестом и толстой начинкой. Гости всегда их нахваливали и не только ели, но и увози­ли с собой, чтобы угостить домашних. Отец принимал живое участие в подготовке к встрече гостей, расставлял бокалы, приборы, думал, кого где посадить, расклады­вая именные записочки.

На столе были неизменные маринованые белые гри­бы, собранные летом своими руками, моченая брусника, выросшая в лесу рядом с дачей, антоновские яблоки из своего сада, квашеная капуста и соленые огурцы со своего огорода. Отец любил картошку, которую при­возили с его родины, из Калужской области.

В обычные дни, когда не было гостей, питались про­сто. «Щи да каша – пища наша», – говорил отец.

Он был равнодушен к вину, даже по большим празд­никам, хотя угостить он любил и на столе всегда были хорошие вина и коньяки. Пьяных он буквально не тер­пел (как и Александр Васильевич Суворов, только разве не поливал их, как тот, холодной водой).

Улыбки всегда были в нашем доме. Отец любил шу­тить, веселить гостей. В декабре 1966 года бывший заме­ститель Жукова по тылу на 1-м Белорусском фронте ге­нерал-лейтенант Антипенко Н. А. пригласил его к себе на юбилей несмотря на то, что это было опасно и не вся­кий мог решиться на такой смелый шаг. Были приглаше­ны соратники по 1-му Белорусскому фронту – Казаков, Орел, Баграмян, Стученко. Некоторые побоялись прий­ти, узнав, что будет Жуков. Один из гостей, бывавший обычно тамадой, на этот раз отказался вести вечер, на­чал кашлять и жаловаться на больное горло...

У зятя юбиляра была новая кинокамера, и он снимал это торжество. Некоторые, по его словам, отворачива­лись, боялись быть скомпрометированными. Отец же был рад встрече с соратниками после стольких лет изо­ляции. Велась оживленная беседа, вспоминали войну, подвиг народа. Георгий Константинович был «душой общества». Потом пели военные песни, и отец даже сплясал русскую (это в 70 лет!). Жаль, что пленка с эти­ми ценными кадрами оказалась потом по неизвестным причинам засвеченной.

Отец делил людей на искренних и неискренних, ко­торые «себе на уме». Сам же никогда не кривил душой, ему всегда было присуще обостренное чувство справед­ливости. Будучи в Свердловске командующим Ураль­ским военным округом он побывал в Ипатьевском доме. Вот как вспоминает об этом моя старшая сестра Элла: «Помню и печально знаменитый Ипатьевский дом, куда нас провели по особому разрешению. Тема расстрела царской семьи в те годы была под строжайшим запре­том, и я впервые узнала об этой трагедии. В доме при входе была устроена небольшая экспозиция с копиями каких-то документов, на стенах висели красные лозунги и портреты вождей, а внизу – страшный подвал, куда мне не захотелось спускаться. Атмосфера с доме была гнетущей... С отцом на эту тему я заговаривать не стала». О том, что на самом деле творилось в душе отца, можно понять по эпизоду, происшедшему позднее. О нем мне рассказали во время моей поездки на Урал старожилы.

Однажды на каком-то торжественном собрании к Жукову протиснулся подвыпивший старый большевик Ермаков. Представляясь, объявил, что он тот самый Ер­маков, который участвовал в расстреле царской семьи, и протянул руку для пожатия. Он ожидал привычной ре­акции – удивления, расспросов, восторга. Но маршал повел себя по-другому, чего Ермаков никак не ожидал. Он сказал, по-жуковски твердо выговаривая слова: «Па­лачам руки не подаю».

Он никогда не угодничал, твердо отстаивая истину. Оттого и незыблем был в народе его авторитет. Потому и боялись «наверху» этой всенародной любви к маршалу Победы. Да только не могли ее заглушить.

29 июля 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за успешное проведение операции «Багра­тион» по освобождению Белоруссии Г. К. Жукову было вторично присвоено высокое звание Героя Советского Союза. По существовавшему тогда положению всем обладателям двух Золотых Звезд на их родине устанавли­вали бронзовый бюст. Пока шла война заниматься этим было некогда. Однако в первые же победные дни сорок пятого года талантливый скульптор Евгений Вучетич приехал в Берлин и уговорил отца выделить немного времени и попозировать ему. В результате было создано прекрасное скульптурное изображение Жукова, копия которого хранится в нашем дома. На металлической пластине, прикрепленной к гранитной подставке, вы­гравировано: «Тебе не смог в венок победный лавровой ветви я вплести, но постараюсь до столетий твой свет­лый образ донести. Славному русскому полководцу XX века, маршалу Г. К. Жукову в память о наших корот­ких встречах. От автора. Берлин, ноябрь 1945 г.» Отли­тый в бронзе бюст Жукова был привезен в районный центр Угодский Завод, который теперь переименован в город Жуков. Однако в то время уже начались гонения на маршала и вопрос с бюстом как-то заглох.

В 1953 году, когда отец был назначен заместителем министра обороны СССР, вновь был поднят вопрос об установке бюста на родине маршала. Стали его ис­кать. Старые рабочие крахмального завода показали ме­сто, где он валялся, – на одном из складов без крыши, забитом горбылем, в куче голубиного помета. Специа­листы быстро привели его в порядок. Под стать бюсту, созданному талантом выдающегося скульптора, соору­дили постамент из красного гранита, который был до­быт в Норвегии по приказу Гитлера и доставлен в Рос­сию специально для сооружения в Москве... памятника победы Германии над Советским Союзом.

Моя сестра Элла вспоминает (я тогда еще не роди­лась), что отец довольно сдержанно относился к теме увековечения своей памяти. Когда Георгий Константи­нович получил приглашение прибыть 30 декабря на торжественную церемонию открытия бюста на своей ро­дине, то ехать отказался, сославшись на занятость. Дома  же сказал: «Как это я буду присутствовать на открытии собственного бюста? Мне кажется, это будет выглядеть как-то странно и нескромно». Ехать пришлось сестрам. Отец увидел впервые этот бюст спустя десять лет, когда приехал поклониться могиле своего отца, похороненно­го в Угодском Заводе.

Когда в октябре 1957 года на пленуме ЦК произошла настоящая расправа над отцом и его отправили в отстав­ку, в Угодско-заводском районе тоже проходил пленум. После него перестали расчищать снег возле бюста, кото­рый стоит в сквере, в самом центре тогдашнего села. Как-то в пятницу бригада плотников, простых немоло­дых уже мужичков, «шабашников», как их звали в наро­де, но настоящих работяг, пришли к бюсту отца, сняли шапки и начали с постамента шапками сметать снег. А бюст стоит как раз напротив двухэтажного здания рай­онного комитета партии, там кто-то заметил, позвали секретаря, завотделами, которые долго стояли у окон и смотрели, как мужички все расчистили, взяли котомоч­ки и разошлись. Без слов. Говорят, что на второй день негласно была дана команда – стали расчищать снег у бюста и с тех пор не прекращали.

Бюст маршала Жукова работы Евгения Вучетича (ноябрь 1945 года)

Интересно, что когда отец приезжал в Угодский Завод 14 июня 1964 года, он встречался с односельчанами, бе­седовал с ними, и они поведали ему, что после октябрь­ского пленума 1957 года к ним приезжали из Москвы «ходатаи», беседовали со старожилами села, интересова­лись их настроениями и осторожно намекали, а нужен ли там бюст Жукова. Местные отвечали, что Жукова хо­рошо знают, он еще мальчишкой рос у них на глазах, а потом стал военным. В тяжелую годину он руководил войсками, которые разбили немцев под Москвой, гово­рили они, освобождал нашу родную землю, привел по­бедные войска в Берлин. Так что бюст заслуженно ему установлен. А что там у вас делается в Москве – разби­райтесь сами! Так и уехали ни с чем непрошенные гости.

 

...Красная площадь, Кремлевская стена, место захо­ронения отца... В 100-летие со дня его рождения 2 дека­бря 1996 года здесь впервые за все годы существования кремлевского погоста была отслужена панихида. И если в 1974 году, в день похорон отца, тут звучали заунывные, тягостные звуки похоронного марша, то в 1996-м над Красной площадью разнеслись светлые, рождающие надежду песнопения:

–   О упокоении души усопшего раба Божия ныне поминаемого воина Георгия и еже проститися ему вся­ кому прегрешению вольному же и невольному... Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, поми­луй!, идеже вси праведнии упокояются... Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Милости Божией, Царства Небесного и оставления грехов его у Христа бессмертного Царя и Бога Нашего просим... Подай, Господи!

Впервые под кремлевскими звездами радостно и тор­жественно прозвучало:

–  Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! Христос воскресе из мертвых смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!

На панихиде нас было немного, но то была, наверное, первая молитва у Кремлевской стены за много десятков лет, и то были первые свечи в земле Кремлевского клад­бища. Позже генерал-лейтенант Николай Сергеевич Леонов по-военному ясно и четко сказал об отце:

«Часто говорят, что он был энергичен, крут по-насто­ящему, по-хорошему, суров в суровые годы Великой Отечественной войны, когда действительно судьба госу­дарства висела на волоске. Хорошо это или плохо? Безусловно, хорошо. Когда армия переживает период распада, когда общество поддается панике, когда госу­дарство не нынче—завтра рухнет, такие меры, которые были присущи ему как полководцу являются необходи­мыми. Единственными, способными остановить развал и предотвратить национальную катастрофу. За это ему надо спасибо говорить и никогда не извиняться за то, что иногда он был суров к тем, кто нарушал святой завет Отечества. Ему досталось всего – и славы, и опалы. На­до сказать, что в тяжелые годы опалы он сохранил честь и достоинство офицера, как никто. Он был поистине ве­лик, пожалуй, оставаясь одним из последних образцов русского генерала и офицера. И мы вправе в эту годовщину вспомнить ту фразу, которую в свое время Сталин произнес, обращаясь к солдатам, уходящим на фронт: «Пусть осенит вас победоносное знамя наших великих предков...» И назвал имена: Александра Невского, Димитрия Донского, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Я бы предложил дополнить этот список име­нем Георгия Жукова и впредь всех этих военачальников числить среди наших святых защитников Отечества».

А игумен Тихон (Шевкунов), наместник Сретенского монастыря в Москве, добавил:

«Георгий Константинович Жуков поистине великий человек, без которого судьба нашей страны и судьба каждого из нас была бы другой. Его можно назвать последним истинным русским генералом. Потом были люди в военной форме, были, конечно, и генералы, но это – последний, который делал то, что ждали от него Бог, народ и его совесть. Именно в этот день я хочу пожелать, чтобы в России появился еще один такой человек, хотя бы один. Насколько нам нужен такой че­ловек сейчас!

Верую и надеюсь, что по молитвам Церкви и бесчисленного множества молитвенников за его душу Господь упокоит душу воина Георгия в Небесном Царст­вии. И он сам будет молиться за нас и за наше Отечество, как могут это делать люди, сподобившиеся быть при жизни сотрудниками Божиими, а именно та­ким был и человек, которого мы сегодня поминаем.

Вечная ему память!»

...18 июня этого года исполняется четверть века со дня кончины отца. Приходя поклониться его праху, я ступаю по брусчатке Красной площади, по этим много видевшим и слышавшим камням, иду поклониться отцу и, опять, уже в который раз вспоминая его уход из этой временной жизни, думаю:

«Он знал, что смерти нет, знал, что душа человека бессмертна. От деревенских своих предков усвоил спо­койное и мудрое отношение к смерти. Готовился к ней, как собирался обычно в далекую поездку, давал распоря­жения, что и как приготовить – мундир, шашку, награ­ды, – чтобы не было паники, неожиданностей. Свою смерть близким велел переносить спокойно, мужествен­но. Его голубка Галюша, моя мама, была уже там, роди­тели, сестра Мария и братик Алеша, умерший младен­цем, друзья, однополчане... Сколько их там было! Не было страха идти туда, где так много дорогих и близ­ких. Жизнь подходила к своему логическому концу, не было ни на кого ни злобы, ни обид. Он простил всех, кто делал ему зло – сознательно или нет, и уходил уми­ротворенным, знающим цену всему: и дружбе, и любви, и предательству, и человеческой славе, которую туда не возьмешь, и высоким постам, и людям – близким и не близким – которых видел насквозь.

Он знал, всегда чувствовал, что его любили, даже бо­готворили, но не выносил похвалы, тем более лести. Знал он, что его и ненавидели, думаю, и догадывался, почему. Познал он цену человеческой немощи, поэтому умел не таить обиды и прощать – поэтому светла душа его, и это чувствовали люди по улыбке, по доброте глаз. Но и силе духа, делающей людей героями, он тоже знал цену...»

Мои раздумья прерываются тем, что я опять начинаю тосковать по отцу, думать, как мне его не хватает и наде­яться на то, что мы когда-нибудь встретимся. Тоска сме­няется ощущением того, что он всегда оставался для меня живым и я всегда ощущала его незримое присутствие. («С того света я буду наблюдать за тобой!») Господь наш Иисус Христос своим Воскресением избавил нас от веч­ной смерти, «смертью смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав»! Говорят, что там, в вечной жизни, если только мы сподобимся ее получить, все люди будут в расцвете своих лет и сил. Каким же я увижу отца?

Как-то сами собой из глубины памяти всплывают кадры, много-много раз виденные мною в документаль­ном кино...

К Спасским воротам по территории Кремля медлен­ным шагом едет на белом коне всадник. Он крепок и си­лен, как Илья Муромец, и уверенно сидит в седле. Он снимает фуражку, незаметно налагает на себя крестное знамение... Он сосредоточен и внутренне взволнован. Через минуту будут бить часы на Спасской башне, и белый конь понесет его по Красной площади навстречу вечности...

 

Парад Победы (24 июня 1945 года).

В этой книге, написанной дочерью Маршала Советского Союза Г. К. Жукова Марией Георгиевной, рассказывается об удивительном духовном мире полко­водца, в труднейших для православных христиан условиях советского времени сохранившего не только воинские, но и духовные традиции своих великих предшественников – А. В. Суворова, М. И. Кутузова, Ф. Ф. Ушакова.

© М.Г.Жукова, 1999г.

© Сретенский монастырь, 1999 г.