Сайт автора http://www.yasny-den.ucoz.ru/

Форум http://mystery.unoforum.ru/

Это - ради Любви к Тебе

 

 

Часть 1. Дети Новой России

«Ваши дети — это не ваши дети.

Они — сыновья и дочери зова Жизни, адресованного ей самой.

Они появляются на свет при вашем содействии, но рождены не вами.

И, хотя они находятся при вас, но вам они не принадлежат.

Вы можете дать им свою любовь, но не свои мысли,

Ибо у них есть собственные мысли.

Вы можете приютить у себя их тела, но не их души,

Ибо их души живут в обители завтрашнего дня, куда вам нет доступа даже во сне.

Вы можете попытаться стать подобными им,

Но не пытайтесь уподобить их себе

Ибо жизнь не течет вспять и не задерживается во дне вчерашнем.

Вы — словно луки, из которых ваши дети пущены, подобно живым стрелам.

Лучник видит цель на путях бесконечности,

Он дает вам Свою мощь, дабы Его стрелы могли лететь быстро и далеко.

Пусть ваше напряжение под рукой Лучника послужит радости,

Ибо Он равным образом любит и летящую стрелу, и неподвижный лук».

Джибран Халил Джибран (1883 -1926)

-

 

 

Предрассветным утром я гулял по пляжу и наслаждался одиноким и безлюдным побережьем. Столь рано на морском берегу обычно никого не бывает - отдыхающие спят еще часа три-четыре, и по прошествии этого времени лишь немногие первые «жаворонки» тянутся к лазурному великолепию портала океана. Они приходят с намерением погрузить свои тела в прозрачную, незамутненную и незагрязненную воду, зная, что с утра она чиста и прекрасна. Но их знание верно только наполовину, потому что между ночью и днем существуют минуты, позволяющие видеть море еще более молодым и юным, таинственным и одухотворенным. Именно таким предстает оно в момент утренних сумерек и рассвета. Придите к нему вместе с восходящим солнцем, и море в тишине и одиноком молчании заговорит с вами. Оно расскажет вам о том, как где-то за километры от песчаного пирса стая дельфинов рассекает прозрачные воды, наполняя их звуками своего диковинного общения; о том, что там - в соленых пустотах на палубе судна дежурный моряк думает о доме и детях; о том, что в другой части света, к которой она — безграничная бездна синей мглы — имеет доступ, под ветвями агавы и пальм сидит чернокожий мальчик и смотрит на полную луну, рассыпавшую на поверхности морского пространства лунный снег. Еще много интересного может поведать оно — приветливое, переливающееся в лучах восходящего солнца южное море. Лишь малость воображения — и его рассказы начинают звучать в вашем разуме, являя вид реальных впечатлений. Гуляя, я слушал и воспринимал их...

Глава 1. Знакомство.

Лишь вчера

Мир мне объятья раскрывал,

Лишь вчера

Легко леталось мне во сне...

Из песни А. Пугачевой «Белая дверь»

Идя по пляжу, босыми ногами я иногда заступал в воду, иногда шагал по песку, и ногам было холодно. Прохладно им было, но я ничего не имел против. Потому что очень приятно гулялось мне в то раннее утро, когда я чувствовал море не только глазами и носом, но и кожей. Но и сердцем.

Удивительный разговор о сердце услыхал я в час восхода. У самой воды на моем пути стояли двое. Взрослый мужчина и маленькая девочка стояли и смотрели на горизонт. Смотрели на очень теплый, тихий и чарующий свет впереди. Первые лучики этого розового света падали в воду, и пустыня перед нами сверкала золотыми огнями, облагораживая душу. Огни света отражались в серо-голубых добрых глазах взрослого мужчины и на сияющем лице малышки.

— Сияешь? Отчего ты так сияешь, Леночка? — негромко и тепло спросил мужчина. Легкий ветерок взял в свои ласковые руки прядь волос девочки и, очевидно, играясь, набросил ей на лицо эту пышную прядь. Девочка естественным движением головы откинула каштановые волосы назад и, улыбаясь, ответила:

— Ой, папочка, мне тут так нравится. Так хорошо.

— А чем ты чувствуешь, что тебе хорошо? — спросил Лену отец.

Дитя задумалось, опустив голову. Опять воцарилась тишина, прерываемая лишь прерываемая лишь легким шумом первых дочерей прибоя. Чтобы не нарушать это задумчивое молчание, я тоже остановился, перестав шлепать ногами по воде. Мне почему-то стало интересно, какое-то чувство не позволяло идти дальше. Уже в тот миг это загадочное чувство сказало: «Не пройди мимо, Максим». И я не прошел. Я остался.

Я видел, как серьезно, но со все тем же легким сиянием в глазах, без напряжения, девочка думала. Мгновение, и вот она улыбнулась вновь. Она ответила отцу, прижав маленькую ладошку к груди:

— Здесь моя радость. Это мое сердце. Оно вдруг превратилось в такое большое-пребольшое. Оно хочет всех обнять...

Я был зачарован. Дальше идти я просто не мог. Мне стало легко и хорошо, так, как будто сердце маленькой девочки действительно обняло меня, согрело своей светлой детской любовью. Да, наверное, все так и случилось, потому что с того момента и на весь день легкость и радость не покидали мою грудь. Было очень легко...

Чуть позже на пляж приехала на машине молодая семья — смуглый черноволосый парень, белокурая стройная девушка с голубыми глазами и их дети — мальчик и девочка. Они остановились неподалеку от нас, желая, скорее всего то же, что хотели и мы — встретить солнце.

Маленькие дети, радостно смеясь, первыми выскочили из автомобиля и побежали к воде. Поравнявшись со мною, Леной и ее взрослым спутником, они остановились у самой кромки гигантской голубой степи. Девочка присела на корточки и опустила руки в море, а мальчик подошел к Лене и принялся с детской простотой ее рассматривать. Лена повернулась к нему, улыбнулась и сказала:

— Привет.

— Привет, — улыбнулся мальчик.

Две пары чистых и ясных детских глаз несколько секунд изучали друг друга, потом Лена спросила:

— Как тебя зовут?

— Женя. А тебя?

— Меня — Лена.

Женя кивнул в сторону мужчины с добрыми глазами, стоящего рядом с Леной и поинтересовался:

— А этот дядя - твой папа?

— Да, это мой папочка, — произнесла Лена, обняв своего отца и прижавшись к нему ласково и нежно. Ее отец счастливым взглядом отвечал ей, и мы — я и успевшая выбраться из легковушки молодая чета — любовались этой трогательной сценой.

Сестра Жени, все время где-то гулявшая, всем интересующаяся и любопытная, вдруг очутилась возле меня. Я заметил это, посмотрев себе под ноги. Малышка стояла почти вплотную передо мною - задрав голову и хлопая мамиными глазами, она разглядывала мое лицо. Достав из пакета яблоко, я протянул его девочке. Действительно, дети радуются каждому пустяку, и нет ничего светлее и естественнее, чем детская радость. Девочка улыбнулась, обнажив жемчужные зубки, и взяла яблоко. Она держала его в руках и не ела. Она смотрела на меня и улыбалась, как будто чего-то дожидаясь.

Я решил продемонстрировать ребенку, что нужно делать с яблоком. Выудив из сумки другое, я показал его малышке, потом поднес ко рту и, подмигнув девочке, откусил кусочек. Она сделала то же самое со своим, и, смотря мне в глаза, засмеялась. Не выдержав, засмеялся и я...

Наш хохот привлек внимание Жени.

— Что это за дядя? — спросил он у Лены, и, видя нас с его сестрой смеющимися, хихикнул сам.

— Не знаю, — ответила Лена, глядя на меня и улыбаясь.

Мы смеялись. Наш с незнакомой девочкой смех стал чередоваться — она отсмеется, успокоится, и тогда, в ответ на ее радостный взгляд, начинаю гоготать я. Но нарочно делаю это неестественно жутким голосом, что еще больше зажигает хохотунью. Женю и Лену это тоже развеселило, они подбежали ко мне, и вскоре все три малыша смеялись, не имея сил, чтобы успокоиться, потому что я еще два или три раза проделал это, с баса перейдя на сопрано. Дети смеялись, глядя мне в глаза, а я, млея от огоньков их взглядов, находился на вершине блаженства. Когда ребята успокоились, я достал из сумки следующие два яблока и угостил Лену и Женю. Мальчик и девочка приняли подарки, и Лена сказала:

— Спасибо.

— Спасибо, дядя, — поблагодарил меня Женя.

Пока он и незнакомая мне девочка — его сестра — ели яблоки, Лена не отрываясь смотрела на меня, оглядывала меня своими искрящимися огоньками с ног да головы. Девочку больше интересовал я, чем фрукт в ее руках. Она подошла ко мне и, улыбаясь, произнесла:

— Меня зовут Лена. А тебя?

— А меня — Максим.

— А меня Женя, — не переставая хрустеть яблоком, вмешался в разговор мальчик. Его сестру звали Светой...

Так я познакомился с детьми, а после — и со всей взрослой половиной нашей группы. Мы некоторое время разговаривали с отцом Лены и родителями Жени и Светы, стоя на дороге первых морских волн, стремительно несущихся, но оседающих у наших ног. Дети игрались, а мы говорили, и я даже не помню — о чем. Помню только, что было очень легко. И очень приятно.

Взрослого спутника Лены звали Олегом. Он предложил нам всем пойти прогуляться в горы. Парень с девушкой отказались, сказав, что собираются уезжать и приехали на пляж только чтобы проститься с морем. Я же, наоборот, согласился...

Мы с Олегом и Леной, стоя у дороги, смотрели, как их белая машина удаляется в другие места, в другую жизнь, и Лена, подняв руку, махала автомобилю во след. Затем, повернувшись и посмотрев сначала на отца, а потом на меня своими радостными глазами, она, улыбающаяся и милая, сказала:

— Пойдемте.

И поскакала вприпрыжку по дороге в сторону изумрудных гор, спрятавшихся в густых лесах, хвое и листве, в траве лугов и в цветах. Мы пошли за ней. Золотой круг провожал нас, поднимаясь над морской водой. Золотая звезда уже тогда знала, наверное, куда мы уходим. Она как будто радовалась тому, что там — в горах — я подружусь с Леночкой и познакомлюсь с тайной, которая изменит всю мою жизнь...

Глава 2. Дочь Солнца.

Дитя с безоблачным челом

И лучезарным взглядом,

Пусть изменилось все вокруг,

И мы с тобой не рядом.

Пусть годы разлучили нас

Прими в подарок мой рассказ…

Л. Кэролл. «Алиса в Зазеркалье»

Часть дороги мы шли молча. Мы любовались природой. И Леночка любовалась. Она, как только мы забрели в рощу, вдруг вся притихла и перестала скакать и кружиться. Она шла впереди нас по дороге, то смотря себе под ноги, то задирая голову и наблюдая за чем-то вверху, то с интересом глядя по сторонам. Но вокруг ничего не было - ни магазинов с игрушками, ни качелей-каруселей, ни сладостей и прочего. Вокруг был только лес. Густой и живой, молодой и старый, дикий и привыкший к человеку лес. Он больше всего интересовал маленькую девочку. Она шла, дотрагиваясь до кустов и листвы, распрямленная и красивая, несмотря на то, что ее возраст не превышал восьми-девяти лет. И уже тогда я почувствовал нечто, светлым кольцом окружающее ее, нечто, привлекающее и вдохновляющее бабочек садиться на ее плечи; пыльцу - падать на нее сверху - с каких-то больших желтых цветов - облаком красоты и блаженного аромата; птиц - не бояться ее и петь даже тогда, когда она легко и осторожно… прикасалась к ним.

— Как ты это делаешь? — спрашивал я у нее.

Ее детские светящиеся глаза смотрели на меня, и она тихо отвечала:

— Я их люблю...

Чуть позже мы свернули с туристского маршрута и углубились в густую чащу. Точнее, первой это сделала Лена. Она шла впереди нас по дороге, но в один момент пути она почему-то свернула в кусты и исчезла в зеленых зарослях деревьев и цветов. Мы с Олегом переглянулись, и он, пожав плечами, последовал за своей дочерью, а я - за ними. Некоторое время мы карабкались по бездорожью прямо в тору - через кустарник, заросли толстостебельных трав и папоротника. Кое-где нам на пути встречались кучки мусора, красноречиво подтверждающие близкое присутствие курортных баз отдыха, но мы игнорировали эту дисгармонию в окружающей среде, созданную самым невоспитанным сыном природы. Мы взбирались все дальше и дальше, и вскоре всякие признаки цивилизации исчезли.

— Куда ты завел нас, Сусанин-герой? — спросил я у девочки, когда мы достигли маленькой полянки среди хвойных деревьев, усыпанной цветами всех сортов и оттенков, которые нам дарит свет.

— Не знаю ребята, — выразительно ответила она, — я сам здесь впервой.

Подобрав хворостину у себя под ногами, я, посмотрев на Олега, спросил:

— Давайте отрубим Сусанину ногу?

Потом медленно пошел к Лене. Она заливисто, но как-то просяще смеясь, отступала, а затем повернулась и побежала. Я погнался за ней. Убегая, сквозь хохот, Лена в рифму просила меня:

— Не надо... Не надо, я вспомнил дорогу.

Не обращая внимания на ее просьбу, я прыгнул, пытаясь схватить ее за ногу, но она вильнула в сторону, и я пролетел мимо нее — смеющейся и веселой. Сделав вид, что недоволен, я уселся на траву и сказал:

— Ну, я так не играю. Ты бегаешь, как лошадь...

Я предложил Олегу и Лене разделить завтрак, который я захватил утром с собой. Они согласились. Мы ели бутерброды и запивали их нарзаном. Мы разговаривали и шутили, потом Лена встала и ушла в чащу. Она вскоре вернулась, неся что-то в руках. Она положила это перед нами на траву, и мы увидели, что в аккуратно и умело свернутой гибкой и сухой коре она принесла нам ягод.

— Сколько ягод! Они все съедобные? — спросил я.

— Они хорошие и вкусные. Кушайте, — радостно заявила малышка. Мы, прибрав оставшийся после пикника мусор, принялись за ягоды. Лена не ела. Она сидела, обняв руками ноги и положив подбородок на колени, смотрела перед собой. Добрыми глазами смотрела. О чем-то думала, наверное. Потом она тихо запела.

Она запела. Сначала я не прислушивался к этому тихому детскому пению. Но, постепенно, песня маленькой девочки проникла в меня, превратив все мое существо во внимание. Эта песня... Она что-то сделала со мной. Что-то сотворила с моим сердцем. Нежная и теплая, она ласково лилась по поляне, проявляя абсолютный слух и звонкий голос Лены уже в столь раннем возрасте. Девочка пела грустную песню. Исполняла от всей души, но негромко, положив голову на колени и отключившись от окружающей действительности. Глаза ее были не печальны, а все так же светлы и добры. Она выводила нараспев, осмысленно и выразительно:

Ночь где-то солнце прячет,

Звезды сияют прямо.

Маленький мальчик плачет.

Бомба убила маму...

Взрослые люди воюют,

Взрослые люди дерутся.

Дети их ярость чуют, 

Но дети не разберутся.

Что делят взрослые дяди?         

Что так глядят упрямо?

Денег ли, власти ли ради

Бомба убила маму?..

Мелодия была прекрасной. Союз мелодии и голоса, исполняемый к тому же еще совсем юным созданием, поразил меня. Простые, но глубоко затрагивающие душу слова запомнились. Я помню их до сих пор.

Прекратив есть ягоды и разинув рот, я слушал Лену. Вскоре она это заметила. Она окинула мое удивленное лицо детским чистым взглядом, улыбнулась и зазвучала другими, уже веселыми и радостными, ритмами и стихами...

Я, не отрываясь, следил за тем, как красиво и естественно, без стеснения и робости пела маленькая солистка. Как будто вся чистота природы собралась тогда в ней, сидевшей на густой траве поляны, поющей радостно и светло. Ее брови приподнялись, а глаза сверкали солнечным огнем от вдохновения, наполнявшего ее сердце. Если бы вы только знали, как она радовала слух своим голосом. А сам голос... Сколько же любви в нем читалось, сколько веры. Сколько мягкости и тепла. А ведь девочка была еще совсем молода.

«Что же из нее вырастет? В какого ангела она превратится, когда станет взрослой?» — подумал я тогда.

Я посмотрел на Олега. Он, наверное, уже привык к музыкальной одаренности своей дочери, потому что безо всякого удивления, просто улыбаясь, наблюдал за ней.

А она все пела. Пела новые песни с незатейливыми, но все же имеющими какой-то особенный глубинный смысл словами. Мелодии с прекрасными мотивами и стихи были мне совершенно незнакомы. Я их никогда не слышал раньше, но в тот момент я не догадался спросить у Лены, что она поет, и кто это сочинил.

Когда она закончила и сидела среда цветов с развеивающимся на легком ветерке каштановым чубчиком, улыбающаяся и ждущая моих оценок, я долго смотрел на нее. Смотрел так, что она перестала улыбаться и серьезным, но ласковым взглядом отвечала мне.

Я сказал:

— Лена... Как красиво, Лена...

— Спасибо, Максим.

— За что же, Лена?

— За слово «красиво».

— Это тебе спасибо...

Потом наступила тишина. По крайней мере, для меня. Я прилег на траву. И попытался думать. Лена обращалась ко мне, и Олег разговаривал с ней, но я их не слышал. Я думал о детях.

Великий поэт и эрудит Халил Джибран писал:

 

«Ваши дети — это не ваши дети.

Они сыновья и дочери зова жизни, адресованного ей самой.

Они появляются на свет при вашем содействии, но рождены не вами.

И хотя они находятся при вас, но вам они не принадлежат.

Вы можете дать им свою любовь, но не свои мысли, ибо у них есть собственные мысли.

Вы можете приютить у себя их тела, но не их души, ибо их души живут в обители завтрашнего дня...

Вы можете попытаться стать подобными им, но не пытайтесь уподобить их себе.

Ибо жизнь не течет вспять и не задерживается во дне вчерашнем...»

 

Совсем недавно я запомнил эти строки, запомнил только потому, что они полностью противоречили моему едва начинающему формироваться отношению к воспитанию детей. Действительно, я считал, что все написанное выше полная чушь, ибо, как можно думать так? Как можно называть своих детей не своими?

Смотря на Лену, я невольно воспроизвел в памяти слова поэта, и мне показалось, что он не на шутку прав... «Ваши дети не ваши ... не пытайтесь уподобить их себе...»

«Правда!» - думал я. - «Чувствую, что в его словах много правды. Но не могу понять эту правду. А ведь она важна...»

Лена ушла в дальний угол полянки и собирала там цветы. А мы с Олегом, развалившись на душистой траве, смотрели, как белые и легкие, словно пух, облака бежали по синему-синему небу.

— Олег, — позвал я его, желая спросить кое о чем.

— М-м, — промычал он сонно и как будто издалека, хотя лежал рядом.

— Скажи, Олег, где Лена научилась так петь?

— Я не знаю, — немного помолчав, ответил он.

— Как это — «не знаю»? Ты же ее отец. И не знаешь. Как так может быть?

Олег молчал. Я приподнялся и посмотрел на него. Он лежал в траве, его лицо утопало в густой зелени. Он лежал с закрытыми глазами и улыбался.

«Приятный тип», — подумал я. — «Улыбается все время. Но только немного странный, как мне кажется».

— О чем ты думаешь, Олег? Чего ты улыбаешься? — поинтересовался я, надеясь, что он сейчас расскажет что-нибудь смешное.

Он открыл глаза и взглянул на меня. Потом закрыл их снова. И ответил с такой же, как и прежде, легкой улыбкой на лице:

— Я улыбаюсь, потому что мне хорошо. Очень хорошо — солнце светит... Как ярко оно светит! — последнее предложение он произнес как-то странно. Не было никаких суетливых эмоций в его тихих словах. Чувствовалось только спокойное и легкое блаженство.

— Любишь загорать? — спросил я с непониманием.

— Нет... — ответил он. — Я люблю солнце.

— Солнце?

— Его… - добавил он еле слышно.

— Кого это, интересно?

— Того, кто живет в солнце.

— Кто же это? Ты говоришь о Боге?

— Может, и о Боге...

Вопросы религии немного интересовали меня, правда, я не относил себя ни к какой из существующих конфессий, потому что уважал, действительно уважал и уважаю любую веру в Бога. Любую искреннюю веру. И сам верю, но по-своему.

— Ты верующий, Олег? — спросил я.

— Да, — был ответ.

— И какую веру ты исповедуешь?

— Веру в Жизнь, Свет и Любовь. Веру в Ясный День.

— В ясный день?

— Да, в Ясный День.

— А что это за вера?

— Вера принадлежит человеку, Максим. Но не наоборот. Так я думаю.

— Хорошо, расскажи мне про ясный день.

Олег открыл глаза и посмотрел в небо. Он посмотрел на солнце, пробивающееся сквозь ветви сосен к нам в тень, и спросил меня:

— Ты видишь это Солнце, Максим?

— Конечно же, я вижу его, — опять удивился я.

— Когда ты увидишь это Солнце, тебе не надо будет рассказывать про Ясный День. Тебе вообще ничего не будет нужно в тот миг, когда Его лучи коснутся тебя. Ясный День - это состояние, при котором постоянно ощущаешь Его близость. Поэтому тебе не нужно будет верить, ты будешь точно знать...

Что-то до странности знакомое было в его словах. Что-то, что я уже слышал. Когда-то. Давным-давно. Слышал, но совершенно забыл. Что же это?

— Ясный день, — повторил я вслух, не заметив, что Лена подошла к нам. Она взглянула на меня, потом на отца, а после опять на меня. На ее голове красовался венок из луговых цветов. Она присела возле меня и положила голову на мою руку. Она что-то отвязала у себя за шеей и вытащила из-за пазухи странный амулет на веревочке. Девочка рассматривала его, и я, любопытства ради, тоже взглянул на него, не переставая думать о словах Олега. Но амулет оказался до того необычным, что я забыл, тут же забыл про все.

Лена держала в руках квадратную черную пластину небольших размеров. Тем не менее, было четко видно, что в центре пластины изображено белое солнце с отходящими от него лучами. Концы лучей оканчивались изящными ладонями рук.

«Странное украшение», — подумал я.

Лена повернула амулет, и я увидел другую его сторону с не менее таинственной картинкой. На фоне белого земного горизонта и ночного звездного неба стоял человек. Точнее, это был черный силуэт человека, на который из космического пространства опускался столб белого света....

— Что это ты там держишь в руках? — спросил я Лену.

— Это талисман.

— Какой он у тебя... — я хотел его охарактеризовать, но не нашел подходящего слова.

— Какой? Какой он у меня? — заулыбалась Лена, отстранившись от моей руки и заглядывая в глаза.

Я ничего не ответил. Я не мог описать свои чувства. На мгновение мне показалось, что возле нас кто-то или что-то есть. Кто-то или что-то огромное. Оно было растворено в природе, окружающей нас. И природа отреагировала на диковинную вещицу в руках маленькой девочки. Я услышал, что наступила загадочная тишина. Перестали петь птицы. Куда-то делся ветер с его приятным шуршанием в листве и траве. Стрекотание кузнечиков как будто бы прекратилось. Казалось, что, гигантское существо природы, живущее своей жизнью и своими ритмами, на полянке, где мы сидели, замерло и прислушивалось к нам. Как если бы мы позвали природу по имени…

Лена, не замечая моего замешательства, взяла и повесила эту вещицу прямо мне на шею.

— Ты чего это, Лена? — спросил я, опешив.

— Я дарю тебе его.

— Но я не могу принять такой подарок. Он, должно быть, очень ценный. — Я встал с земли.

— Да, он ценный. Потому что многие добрые дяди и тети носили его. У себя на груди. Возле золотого сердечка... — лепетала девочка, поднимаясь вслед за мной.

— Вот поэтому и забери его обратно — перебил я ее, снимая талисман с шеи.

Но Лена остановила меня. Она сказала:

— Я не могу его забрать. Теперь уже не могу. Ведь я же подарила. От всей души...

Она была немного растеряна. Складывалось впечатление, что ребенок не понимал, почему я не хочу брать талисман себе. Лена могла расстроиться, а мне не хотелось, чтобы она печалилась. Я решил поискать поддержки у Олега и, беспомощно взглянув на него, попросил:

— Олег, объясни ей...

Олег выглядел весьма веселым. Было похоже, что происходящее развлекало его. Он спросил, улыбаясь:

— Что объяснить?

— Ну как, что? Это же, наверное, драгоценная вещь. Она еще может понадобиться твоей дочери. Деньги всегда нужны.

— Лена не моя. Пусть решает сама.

Девочка дернула меня за майку. Я взглянул вниз и увидел ее светящиеся добром глаза.

— Максим, ведь я же от чистого сердца. Ведь дарить так приятно. Так хорошо. Если мне хорошо, то нужно, чтобы и другим было хорошо. Чтобы и тебе. А тебе все равно не хорошо. Почему, Максим?

Ее взгляд был умоляющим и светлым. И мне вдруг показалось, что я чего-то не понимаю. Не Лена, а я.

— Прости меня, Лена, — приглушенным голосом сказал я.

— За что? — она ласково и внимательно смотрела на меня, смотрела, как будто зная, но все же желая услышать, за что я извиняюсь.

— За что? — она ласково и внимательно смотрела на меня, смотрела, как будто зная, но все же желая услышать, за что я извиняюсь.

— За то, что мне было нехорошо. Но теперь мне хорошо. Очень. Правда, — я улыбнулся, забыв о деньгах и драгоценностях и подумав о сердце маленькой девочки. — Обещаю хранить твой подарок и никогда с ним не расставаться. Обещаю помнить о тебе и твоей доброте.

Ее лицо перестало быть серьезным. Как луч солнца, заиграла на нем радостная улыбка. Она опять принялась дергать меня за майку и просить:

— Наклонись, Максим. Наклонись.

Я присел перед ней на корточки, и она сняла с себя венок из цветов и надела его на мою голову.

— Вот теперь все правильно. Тебе хорошо и ты в цветах - заключила она, Она была права. Мне было хорошо, И цветы были не только под ногами. Они лежали на голове. Они цвели в сердце...

Мы, не торопясь, шли обратно. Дорога серпантина зигзагами исчезала в зеленых зарослях. Лена опять беззаботно скакала и прыгала впереди нас. В ее руках всеми оттенкам радуга переливался букет красивых цветов. Иногда нам встречались люди, и тогда Лена брала из своего букета цветы и дарила их прохожим. Прохожие были очарованы. Они брали из ее рук цветочки и называли ее кто как:

«Ах, ты, мой котеночек».

«Спасибо, золотце».

«Это мне? Моя же ты красавица!»

«Ты посмотри, дорогой. Похоже, нам дарят цветы. Спасибо, солнце!» — слышал я реплики приятно удивленных и умиленных людей. Маленькая девочка творила с ними чудеса. Обыкновенные чудеса. Потому что люди, получавшие от нее подарок, вдруг сами становились тем, что дарила Лена. Они на моих глазах превращались в цветы.

Я посмотрел вокруг. Мне самому захотелось нарвать цветов и раздавать их людям. Но нас окружала густая роща деревьев, в тени которых не было того, что я искал. Я догнал Лену и сказал:

— Дай и мне чуть-чуть.

Она, улыбаясь, удивленно смотрела, а потом, очевидно, поняв мои намерения, отделила от своего букета добрую половину и передала ее мне. И я сказал:

— Чур, следующие мои. А твои — за ними, ладно?

— Ладно, — звонко ответила девочка.

И я с большим усердием принялся высматривать на дороге очередную «жертву». «Жертва» долго не шла. Но вот я заметил, как из-за поворота, образованного песчаным серпантином и стеной густых зарослей деревьев, появились три фигуры. Три человека медленно брели, сокращая расстояние между собой и желающим подарить цветы.

«Что они скажут, когда я предложу им цветы?» — подумал я, позволив смущению овладеть рассудком. Я был смущен и стеснялся. Стеснение и что-то вроде робости сковывали меня и мои действия, заставляя волноваться.

Выбрав из букета три самых красивых цветка и, зажав их между большим и указательным пальцами левой руки, я пошел дальше, опустив глаза в землю.

«Смотреть не буду. Услышу шаги перед собой, вытяну руку с цветами вперед и скажу — это вам», — решил я, чтобы не стесняться.

Так я и шел, не поднимая глаз. Вскоре послышались шаги. Мы сближались с идущими нам навстречу. Когда шарканье ног по грунту дороги совсем приблизилось, когда я увидел эти женские ноги, я сделал так, как решил. Я протянул руку с цветами и, остановившись, но не глядя на тех, к кому обращался, сказал:

— Это вам.

Раздался звонкий лучистый смех. Я поднял голову и осмотрелся. Передо мной стояли три девушки. Чуть сбоку Лена умирала от счастливого смеха. У нее был очень заразительный смех. Мне самому стало смешно. Я спросил:

— Чего ты гогочешь?

— Как ты... — она покатывалась, не в силах ответить. — Максим... как смешно ты сделал.

— Да ну тебя, — сказал я ей, перестав смущаться и наполняясь счастьем, легко передающимся от этой девочки.

Я снова посмотрел на девушек. Они недоуменно улыбались, глядя то на меня, то на смеющуюся Лену.

— Ну что же вы не берете? — спросил я.

— Это нам? — поинтересовалась одна из них.

— Вам, вам. Кому же еще?

Они взяли цветы. Каждая прикоснулась к моей руке. Они поблагодарили меня. Они спросили:

— Почему вы дарите нам цветы, молодой человек?

— Потому, что вы красивые.

Они заулыбались пуще прежнего.

— Потому, что ты скоро будешь мамой, тетенька, — сказала Лена, подойдя к девушке, стоящей в середине встречной троицы. Только после этих слов маленькой девочки я заметил, что девушка, к которой она обращалась, беременна. Лена дала ей еще один цветок и сказала:

— Не выбрасывай его, пока не завянет, тетенька. И вы, тетеньки, тоже не выбрасывайте.

— Как тебя зовут, милая? — одна из девушек присела перед Леной, взяв ее за плечи и тепло разглядывая ее.

— Лена.

— Мы не выбросим, Лена. Ни за что не выбросим эти цветы. Правда, девчонки?

— Правда, — ответили ее подруги.

Потом та, которая была беременна, еще раз тихо проговорила:

— Правда...

Мы двинулись дальше. Теперь наступила очередь Лены дарить цветы. Но она не думала об этом. Она беззаботно и вприпрыжку шла, дотрагиваясь свободной рукой до листочков кустов, растущих возле обочины. Скорее всего, девочка даже не обратила внимания на показавшегося вдалеке человека. Он быстро приближался к нам. Он миновал Лену, но малышка не дала ему цветок. Он шел навстречу мне.

«Как же так?» — подумал я. — «Она, наверное, забыла. Она, наверное, считает, что я должен...»

Я посмотрел на встречного. Его возраст не превышал пятидесяти лет. Он был одет в серый костюм с галстуком; на его пиджаке, возле нагрудного кармана, висел бэджик с какой-то надписью — что-то вроде: «Федеральный судья... и т.д.» В руках он нес чемоданчик... Его лицо имело типичные чиновничьи формы: стандартные лоснящиеся щеки, стандартный нос... И еще. У него были стеклянные, неживые глаза.

Я видел, как Лена остановилась и обернулась. Она смотрела на цветок в моей руке, на то, как, не заметив подарка, мужчина зацепил эту руку, пройдя мимо. Цветок упал на землю. Мужчина же, почувствовав столкновение, перестал идти, обернулся и злобно уставился на меня.

— Ты че, козел с травой на башке — сказал он хриплым голосом, смотря на мой венок. — По роже захотел?

Ему показалось, что я толкнул его. Не зная, что ответить, я безмолвно стоял, сжимая букет в руке. У меня было слишком теплое настроение, чтобы на грубость отзываться грубостью.

Видя, что я молча стерпел обидное слово, он, решив, что отомстил мне достаточно, сказал:

— Смотри по сторонам, когда по дороге идешь. А то можешь без головы остаться, придурок.

Сказав это, он продолжил свой путь. А я остался стоять, чувствуя, как хорошее настроение улетучивается секунда за секундой. В глубине души закипала злость. Мне все больше и больше казалось, что этого так оставить нельзя. И я через некоторое время решил догнать обидчика. Я уже собрался было бежать за ним, как вдруг почувствовал уже знакомое дерганье за майку. Я посмотрел вниз и увидел Лену. Она улыбнулась мне, потом, присев, подняла с земли упавший цветок и вложила его в мою руку.

— Не злись на него, пожалуйста, Максим. Лучше пожалей его, пожалуйста, — просила она. Эта просьба меня удивила.

— Почему я должен его жалеть?

— Потому, что он жалкий.

— Но почему, Леночка?

— Потому, что он злой. Потому, что у него глаза пустые.

— Ну и что же?

— Это значит, что он никого не любит. Он не любит лес. Он не любит небо и звезды. И море не любит. И людей. У него нет любимых...

— За что же его жалеть, Леночка? За то, что он никого и ничего не любит?

— Да. Потому что его тоже никто не любит.

С самого начала этого разговора у меня уже была заготовлена для маленькой девочки обширная нравоучительная проповедь о злых людях и о том, что если их жалеть, то они усядутся на голову, и о том, что добро должно быть с кулаками, и еще много всего прочего. Но последняя ее фраза, произнесенная с особой интонацией, с интонацией неописуемого участия, поразила меня. И я вдруг понял, как тяжело жить тому человеку, который недавно прошел мимо нас. Правда, чистая правда, что его никто не любит. Никто во всем белом свете. Потому что любить могут живые люди. В глазах которых еще горит огонь, глаза которых не абсолютно пусты. Но живые люди избегают мертвецов, подобных этому человеку. Живым людям невыносимо с такими. И поэтому мертвецы одиноки. Абсолютно одиноки. Во всем белом свете одни.

Напрашивался еще один вывод. Чем больше ты любишь, тем больше любят тебя, тем счастливее ты себя чувствуешь.

Я вспомнил слова: «Возлюби ближнего своего»... И поразился опять. В этих трех словах, в трех простых словах - великая формула счастья. Ближний — это тот, кто тебе дорог. Одни считают ближними свою семью, другие — семью и друзей, третьи — улицу, четвертые — город. Есть такие, для которых дорог целый народ. Наверное, такие есть. Может есть и такие, для которых ближний — это любой человек. А, может быть, не только человек? А. может быть, вообще все, что рядом? И возможно, что говоря: «Возлюби...», под словом «ближний» Он имел в виду весь мир. Любить, самозабвенно любить весь мир — не это ли счастье? Ведь тогда весь мир будет самозабвенно любить тебя...

Я посмотрел на Лену и пожалел в душе оскорбившего меня человека. Потом я подумал:

«Откуда же в столь еще маленькой девочке такое большое, огромное понимание человека? Откуда? Может быть, прав Олег, говоря: «Она не моя?». Может быть, считая так, он отдает ее на воспитание кому-то другому. Ему? Тому, кто живет в Солнце. В загадочном этом Солнце».

— Чего мы ждем? — спросил успевший догнать нас Олег.

— Тебя, — сказали мы с Леной хором.

Он улыбнулся, и мы пошли дальше. Мы с Леной забыли про злого человека. И опять принялись раздавать цветы. И опять стало хорошо. Необыкновенное счастье опять расцветало в сердце чудесной музыкой, той, которую я уже слышал когда-то. Когда-то в детстве...

Глава 3. Имя.

«Это слово, которое не есть слово,

однажды было распространено по всему земному шару,

и оно все еще сохраняется,

как отдаленное замирающее эхо,

в сердцах некоторых привилегированных людей...»

Е.П. Блаватская. «Разоблаченная Изида»

Мы спустились к пляжу. Теплая музыка из детства окутала мое сердце ласковой пеленой. Ретроспектива счастливых кадров из ленты детства любвеобильной волной захлестнула сознание, и я превратился в маленького ребенка. Все проблемы, заботы, страхи и комплексы оставили меня. У Лены же их, судя по всему, просто не было. И поэтому мы с ней веселились, как могли. Раздарив все цветы, мы принялись петь песни. Сначала мы спели на пару песенку из детского фильма «Красная шапочка». У нас это очень мило получилось, и люди улыбались, когда мы вместе с Леной в мотиве повторяли слова внучки-путешественницы, носившей красный головной убор:

А-а, в Африке горы вот такой вышины,

А-а, в Африке небо вот такой ширины,

А-а, крокодилы, бегемоты,

А-а, обезьяны, кашалоты,

А-а, и зеленый попугай,

А-а, и зеленый попугай!

Потом мы решили спеть «Крылатые качели», потом мы исполнили «Над нами огромное небо», затем еще что-то.

Удивительный дар маленькой девочки, ее умение вкладывать всю душу в песню привлекали внимание многих отдыхающих, которые уже заполнили весь пляж. Когда мы проходили мимо группы сидевших в тени деревьев молодых людей, один из них сказал:

— Эй, артисты! Айда к нам!

— К вам? —  спросила Лена.

— Да, к нам. Мы ведь тоже поем, — ответила ей молодая девушка. — У нас есть, к тому же, инструмент.

Мы увидели под деревом гитары, гармошку и даже саксофон.

— Где же вы поете? — спросил я.

— Вообще-то мы — студенты. Сейчас на каникулах. Помимо отдыха катаемся в электричках и веселим народ. А народ, в свою очередь, иногда подкидывает нам деньжат. Свои деньги у нас давно кончились, а на море хочется еще побыть, — ответили мне.

— Понятно, — сказал Олег.

— Ясно, — сказал я.

— Пошли за мной, — радостно воскликнула Лена. — Я знаю хорошее место.

— Пошли за мной, — радостно воскликнула Лена. — Я знаю хорошее место.

— Что, прям вот так сразу? — переглянулись озадаченно студенты.

— Да!

Музыканты задумались.

— Ну, что ж, пойдем, — после некоторой паузы сказал один из них, шутливо окая в слове «пойдем».

— Пойдемте, - стали окать другие, вставая и собираясь. Лена, смеясь, подтвердила:

— Да-да, пойдем.

И мы пошли. Мы отстраненно и легко брели по горячему песку мимо шума прибоя, детских ликующих криков, смеха и радости пляжных отдыхающих. Праздник жизни радовал меня в тот день. Мне было не жарко, но тепло, несмотря на то, что солнце нещадно палило. Было какое-то приятное светлое тепло, оно было в сердце. И вокруг. Вокруг, возле нас - идущих, лежащих, плавающих, смеющихся, плачущих, воюющих, мертвых и живых. Оно окружало людей и меня, но тогда я не обратил на это новое и все же давным-давно знакомое чувство должного внимания. Я невольно сосредоточился на другом. Чем радостнее билось мое сердце, тем теплее становился талисман, подаренный Леной. Случилось даже так, что некоторое время он жег мою грудь, как горчичник. Он реагировал на радость. Чем больше радости наполняло мою грудь, тем горячее он становился. Это странное свойство небольшого талисмана в тот день немного озадачило меня, и я, думая над этим, шел молча, пока Олег и Лена болтали со студентами-музыкантами.

Через некоторое время мы прибыли на центральную, если можно так выразиться, площадь базы отдыха, в одном из стационарных домиков которой жил я и те, с кем я приехал на море. Студенты принялись готовиться, раскладывать свои инструменты, а я присел на корточки в тени дерева. Олег уселся на железные перила, огромным обручем охватывающие площадь, и болтал ногами, а Лена подошла и сдула на меня одуванчик.

— Вот я тебе задам, — сказал я ей шутливо, но как-то задумчиво. Мой, украшенный морщиной глубокомыслия лоб, наверное, привлек ее внимание. И она, как догадавшись о ходе моих мыслей, вдруг произнесла:

— Там, наверху черного талисмана, буковки, они очень похожи на буковки, которые были давно-давно в Риме, и которыми сейчас называют лекарства и букашечек с травкой.

— Про что ты говоришь?

— Ну, про буковки же! Я говорю про буковки, которыми врачи называют лекарства.

— Про латынь?

— Про нее самую. Буковки на талисмане похожи на латынь. Но читаются они не слева направо, а справа налево.

— Как на иврите?

— Иврите?

— Ну да, еврейский язык.

— Да-да, как по-еврейски. Там семь буковок, и читаются они наоборот. Эти буковки странные, но если присмотреться, то они похожи на латынь. Прочти их, когда никого не будет рядом. Если ты прочтешь, ты узнаешь, как Его зовут.

— Его? Кого — Его? — шутливо спросил я, принимая слова девочки за игру.

— Просто Его.

— Но кто это?

— Просто Он... Он как Человек, но Он и как Мама. Мама всех Людей. Как Отец.

— О чем ты говоришь, Лена? Не понимаю.

— Я говорю про Его Имя. Это слово, если его произнести... Это очень доброе слово. Когда первый человек почувствовал Его, он произнес это слово. Оно... Оно очень сильное. Но ты никогда не говори его просто так, и тем более вслух. Только в опасности. И тогда оно соберет все добро, находящееся рядом, и прогонит опасность...

И опять мне показалось, что рядом кто-то есть. Опять возникло ощущение наполненности окружающего пространства чем-то живым и разумным. Чем-то огромным, похожим на пропасть, на бездну. Может быть, это чувство было плодом только моего разума? Тогда почему студенты вдруг перестали заниматься своими инструментами и все дружно сначала уставились на нас, а потом принялись удивленно оглядываться? Почему некоторые из проходивших мимо людей вдруг останавливались, растерянно моргали глазами и с интересом, но все также растерянно начинали озираться. Ни студенты, ни прохожие не могли слышать нашего разговора с Леной, но все они чуяли то же, что и я. И чем ближе к Лене находился человек, тем более сильными становились ощущения...

— Привет, Максим, — спросил кто-то. — Где тебя носит?

Я оглянулся и увидел девчонку с нашего домика. Она с большими сумками проходила мимо меня.

— Я гуляю. А ты куда с сумками-то?

— Как куда? Мы же сейчас уезжаем! Ты что, забыл?

Сначала до меня не доходило, но потом я понял. Я почти опоздал на автобус. Вон он стоит, уже заведенный, а возле его открытой двери собрались наши «туристы». Все с сумками. Все готовы к отъезду. Один я не готов. Один я забыл про то, что сегодня и сейчас должен отбыть домой. Ну, конечно же, я совсем забыл.

Знакомая девчонка стояла и смотрела, как я растерянно соображал, потом сказала, слегка улыбаясь:

— Да не волнуйся ты. Твоя сестра собрала все вещи. Мы все уже готовы. И вещи все готовы. Вот тебя только ищем, да найти не можем. Гуляка!

— А я взял, да и нашелся, - сказал я. - Давай помогу нести сумки. Тяжелые, небось.

— Да уж, тяжелые.

Я взял у нее сумки, и мы пошли к автобусу. Там мне сказали, что у меня ветер в голове, что я растяпа, ну и так далее. Я довольно-таки спокойно все что выслушал, ответил что-то невнятное и помог сложить сумки в багажник. Затем мы все расселись по местам. Быстро расселись, потому что водитель сказал, чтобы мы поторапливались. Он стоял возле открытой двери автобуса и докуривал сигарету, когда на площади заиграла музыка.

Музыка, как музыка, но вдруг... Мы все услышали этот чудесный звонкий детский голос. Голос Лены. Она пела одну из самых моих любимых песен. И исполнение было безупречным. Площадь как будто замерла. Все остановились и слушали знакомые слова незнакомой красоты голоса маленькой девочки:

Слышу голос из прекрасного далека,

Голос в утренней серебряной росе.

Слышу голос, и манящая дорога

Кружит голову, как в детстве карусель...

Мы все слушали. Я это заметил. Мои попутчики прильнули лицами к окнам автобуса. В салоне стало удивительно тихо, хотя пять минут назад он гудел, как улей с пчелами. Да и на улице всякое движение прекратилось. Все, кто был в это время на площади, подошли к студентам, чтобы посмотреть на юное дарование. Даже продавцы мороженого оставили свои лотки и смешались с гигантской толпой, окружившей крохотный оркестр. Из-за этой толпы я не видел ни Лену, ни Олега. Зато я слышал этот волшебный голос. Студенты даже не посмели подпевать. Они не хотели портить это волшебство. В самом деле, происходило что-то нереальное. Как в кино...

Когда пение прекратилось, наступила глубокая тишина. Все молчали. Было тихо, как в лесу зимой. Потом кто-то хлопнул в ладоши, потом еще и еще, и вот уже гром аплодисментов захлестнул площадь и наш автобус. Все сидящие в автобусе тоже хлопали.

Водитель уже перебрался в кабину, и, поаплодировав некоторое время, закрыл дверь и принялся заводиться и отъезжать.

Люди в салоне стали возражать, они хотели остаться и посмотреть на концерт. Но водитель сказал, что у него строгий график, и что он не может ничего поделать. Смирившись с этим, люди успокоились. А я...

До меня только тогда дошло, что в суматохе я не взял у Лены и Олега никаких координат, чтобы с ними связаться. Я вообще ничего не знал о них, у меня не было никаких путей для общения с ними, которое так сильно хотелось продолжить. Я даже не попрощался с ними...

Вдруг осознав, что весь пережитый день и события были похожи на сказку, на радостную счастливую сказку, которую, возможно, я больше никогда не увижу, я бросился к кабине водителя. Просил остановиться, говорил, что сам найду способ добраться до дома, но все попытки уговорить водителя оказались тщетными. Водитель объяснял, что должен доставить каждого из нас в целости и сохранности, все дальше уезжая от музыкальной группы студентов. Никто из пассажиров не мог понять, что я расстаюсь с чем-то необыкновенным, поэтому никто не стал поддерживать меня.

В обиде махнув рукой в сторону кабины, я прошел в конец салона и посмотрел в задние окна. Другие люди тоже смотрели. Потому что толпа, окружившая Лену, вдруг повернулась к нам и замахала нам руками, как будто говоря: «До свиданья!»

— Смотрите, они нам машут.

— Да, ну?

— Правда, нам!

— Чего это они? — то тут, то там возле задних окон раздавались возгласы удивления.

Многолюдная толпа сотней рук провожала автобус. И среди этой сотни я пытался отыскать ту одну, ту единственную ручку, которая, я знаю, махала мне, именно мне, прощаясь. И вся толпа по просьбе юной обладательницы этой руки махала именно мне. И я был растроган. Мне захотелось плакать.

Глава 4. Человек, обнимающий Солнце.

«В глубинах Своего разума Он владеет всем Знанием,

и тайны будущего ведомы Ему.

Твои сердечные устремления открыты Его взору;

Он знает твои решения прежде, чем ты их примешь.

Для Его всеведения нет непредвиденного;

Его провидение не знает случайного.

На всех стезях Своих Он прекрасен;

Промыслы Его неисповедимы;

Его знание превыше твоего понимания.»

Эхнатон (около 1350 г. до н.э.)

Поездка на море надолго запомнилась мне. Первые дни после приезда я часто думал об Олеге и Лене и об их удивительном отношении к жизни и ко всему, что происходит в ней. Наша жизнь — это череда непрерывных событий, порою радостных, часто монотонных и скучных, иногда ужасных и пугающих, горестных и печальных. Любое событие заставляет нас переживать его в себе, реагировать на него импульсами своей натуры, и часто, очень часто наши реакции — это страдание. Многие лица на улицах и в своих домах, на чужой земле и на родине омрачены страдающей миной, которую они прячут под искусственное выражение на лице благополучия и довольства, удовлетворения и даже счастья. Но, увидев однажды сияющие глаза маленькой Лены и красивую внешность Олега, я понял, что искусственное счастье — это всего лишь отвратительная маска, которую никогда не спутаешь со светом счастья настоящего.

Там, на море, гуляя вместе с маленькой девочкой, я невольно любовался необычным притягивающим светом. Светом настоящего счастья, с которым она принимала любые подарки жизни.

— Скажи, что такое, по-твоему, счастье? — задал я тогда малышке взрослый вопрос.

— Счастье — это когда много улыбок, когда много любви. Это — когда много-много добра. Счастье — это когда всем хорошо. Когда радостно.

— А что заставляет тебя быть такой радостной, Лена?

— Я рада, потому что все люди вокруг — мои знакомые. Все цветы и травы, все зверюшки и птицы в лесу — мои знакомые. Лес — мой большой и добрый друг. У меня много друзей, — с этими словами она рукой показала на пляж, к которому мы приближались.

Пляж был усеян многочисленными отдыхающими.

— И я всех их люблю, — добавила она.

— Ты хочешь сказать, что любишь всех этих людей? — удивленно спросил я.

Она посмотрела на меня ласково и, с недетской осмысленностью, мягко ответила:

— Да, Максим. Очень люблю.

— Как можно любить человека, которого не знаешь? — вслух размышлял я над словами девочки.

— Я знаю их всех. И тебя я тоже знаю.

Взглянув на Лену, я сказал:

— Действительно, меня ты уже знаешь. Но знать всех невозможно. Даже жизни не хватит, чтобы перезнакомиться со всеми этими людьми и пообщаться с ними. Наша жизнь так коротка, Леночка.

Она улыбнулась и ничего не ответила. Она взяла мою руку обеими своими и прильнула щекой к моему локтю. Так мы и стояли некоторое время. Потом я другой своей рукой погладил ее по волосам. Она опять заговорила. Тихо, самозабвенно и пылко она произнесла:

— Счастье — это море. Счастье — это Вселенная в зрачке каждого глаза. Счастье — это бьющееся сердце в груди ближнего. Это музыка природы в тишине горного леса. Это - журчание ручья. Счастье — это ты, Максим; это — Олег. Счастье — когда я могу видеть вас, когда я могу видеть их, — она вновь показала рукой на пляж. Потом тихо воскликнула:

— О, Боже, сколько света! Неужели ты не видишь, Максим? Свет везде! О, Боже, сколько света...

Она отпустила мою руку, и, обратив свои ладони к солнцу, закружилась. Она кружилась и смотрела в небо, на огненный шар и облака. Она говорила удивительные слова, а я завороженно слушал ее — кружащуюся маленькую красавицу:

— Песок окутан светом. Небо золотое. Твои волосы, твои глаза, Максим, залиты светом. Свет окружает нас. Счастье окружает нас. Мы утопаем в волнах этого счастья, как в океане. Но люди не чувствуют, они не видят. Ты не видишь, Максим, что счастье заливает всю Планету... В этом счастье живут наши души, и если ты знаешь свою душу, ты знаешь всех...

Уже тогда эти слова показались мне слишком необычными, тем более для языка девятилетней девочки. Может ли ребенок сказать такое? Может ли? Если бы я своими ушами не услышал вышесказанное непосредственно от Лены, никогда бы не поверил, что это — слова маленького ребенка...

Может быть, действительно, мы многое не знаем о наших детях? И, наверное, потому, что «наши дети — не наши...». Они рождаются и живут возле нас, а мы даже не представляем, что целый мир, гигантский и своеобразный мир спустился на Землю и заключил в себя в ребенке. Этот мир — душа человека, но мы относимся к детям не как к душам, а как к телесным оболочкам. Мы не видим душу, мы замечаем только тело. И не в результате ли именно такой невнимательности погибают в наших детях гении и великие мыслители, творцы и создатели? Погибает способность видеть океан счастья, о котором говорила мне Лена, и жить в нем... Это — другая жизнь, другой мир: это пространство, незнакомое нашей цивилизации и большинству ее отпрысков, потому что большая часть общества заблудилась и ищет счастья не там, где оно действительно есть. По крайней мере, так показалось мне, когда я увидел другую жизнь, услышал и почувствовал ее в глазах Лены, в ее поступках и словах, во всей красоте, которая царила рядом с малышкой. Другая жизнь постепенно приоткрывалась и мне, преподнося свои шокирующие грани ровно настолько, насколько хватало во мне силы понимать ее. Стараясь понять, я остро нуждался в обществе смуглого мужчины с пшеничными волосами и его маленькой красавицы-дочки, Их присутствие казалось мне необходимым из-за множества накопившихся вопросов... Да, события последующей жизни приносили мне много вопросов. Судите сами...

Мне снился сон. Невероятно красивый и четкий сон. Я видел себя где-то на природе, на лесной полянке, среди благоухающей травы и тысяч цветов необычных и ярких красок. Полянку окружали хвойные деревья, как будто светящиеся изумрудной зеленью — настолько насыщенным был цвет их кроны. Пели птицы, стрекотали кузнечики — мне это было ясно слышно в моем сне.

Помню, что просто и беззаботно я гулял по полянке, вдыхая запах лесных трав и любуясь красотой леса, когда вдруг зазвучали голоса. Неведомо откуда доносившиеся, голоса пели торжественную, добрую и ласковую песню, блаженство которой, наверное, не сможет передать ни один из живущих на Земле. Потом я увидел, как под звуки этой песни из чащи леса вышел человек. Он приближался ко мне медленно и величественно. Его обрамлял нимб света, яркости подобной солнцу. Возле головы его свет как бы сгущался и был особенно ярок. Когда мои глаза привыкли к свету, и когда человек подошел ко мне довольно близко, мне открылись черты его внешности — необыкновенная, ангельская красота.

Незнакомец обладал высоким ростом. У него были длинные, золотистые вьющиеся волосы, белая кожа и большие добрые глаза. Его одежда — черный хитон, сверху до низу расшитый золотыми свастиками — полностью прикрывала тело, но не могла скрыть Геркулесовой мощи последнего.

Подойдя ко мне, незнакомец несколько минут рассматривал меня. Он смотрел мне в глаза. И я не мог отвести взгляда. Не мог, потому что чувствовал — там, за этими добрыми зрачками, кроется великая сила. Мне почему-то показалось, что древность этой силы огромна.

— Кто ты? — спросил я у великана.

— Я ЕСМЬ ТО, ЧТО Я ЕСМЬ, — ответил он.

Помолчав, но так нисколько и не определив, кто же все-таки стоит передо мною, я повторил вопрос:

— Кто ты? Что ты есть такое?

— Где-то глубоко в сердце Ты всегда будешь помнить меня, Человек, - ответил он.

Его голос был спокойным, мягким и тихим. Но ясным. И само его присутствие наделяло меня какой-то отрешенностью, защищенностью, небывалым спокойствием и даже блаженством. Не хотелось ничего делать. Не было возможности как-либо волноваться. Было только блаженство.

Он глазами показал мне наверх — на круг яркого света возле его головы. Почему-то подумалось: он хочет, чтобы я смотрел на этот свет. И я начал смотреть.

Яркий свет, окружавший великана, пульсировал. Светящееся гало вздрагивало каждую секунду, к тому же оно дышало - то расширялось, то сужалось медленно и плавно.

Чем больше я вглядывался в этот свет, тем сильнее растворялась в нем фигура великана. В конце концов, она просто пропала. Вместо нее я увидел странную, но жутко завораживающую, притягивающую, как магнит, картину. В облаке радужных колец находился огромный, необыкновенной формы глаз. Этот глаз смотрел на меня. Мне стало жутко, но не из-за страха перед огромным глазом или перед предположением, что он может причинить мне зло. Было жутко из-за мощи, которую заключал в себе он. Из-за небывалой мощи, из-за ощущения бесконечности меня пробирала священная дрожь.

Потом глаз исчез. Вместо него я вновь увидел странного человека.

— Что это было? — только это я смог выдавить из себя, не в силах отойти от поражающих ощущений.

— Так Я ЕСМЬ в каждом из Вас, — последовал ответ.

— Как это? Не понимаю...

Незнакомец молчал. Поняв, что ответа не будет, я решил подумать сам. Тем более, что какая-то, пока еще субъективная, догадка вертелась в голове. Через несколько секунд она осенила меня:

— Твое Имя написано на талисмане? Это Твое тайное Имя, да?

Он внимательно смотрел на меня и молчал.

Пораженный, я тоже стоял молча, не зная, что еще спросить. Видя это, Гигант повернулся и пошел обратно в лес. Я вдруг почувствовал, что за время столь короткого разговора сильно привязался к этому Геркулесу. Мне не хотелось с Ним расставаться.

— Постой, куда же Ты? — крикнул я Ему. Он оглянулся и сказал:

— Мы с тобой еще увидимся.

— Где, где увидимся? Как это произойдет?

Он улыбнулся, указал на полянку и ответил:

— Запомни это место. И пусть все люди запомнят это место.

Сказав это, Он скрылся в лесной чаще...

Медленно прихожу в себя после сна. Открыв глаза, вижу свою комнату, хотя мне кажется, что в ней я не был целую вечность. Все также лежу в постели, укрытый легким одеялом, но чувство такое, что я вернулся в далекое прошлое.

Свет полной луны через окно падает мне на глаза. Окно открыто, и слышится, как во дворе поет сверчок. Легкий ветер треплет листья растущего возле окна абрикоса, и они, цепляясь за каменную стену дома, приятно шуршат в ночи.

Мои мысли немного путаются, но все они обращены к тому, что приснилось мне. Что это было? Кто разговаривал со мной? Реальность ли Он или всего лишь сон?

«Конечно же, это сон», — думаю я, принимаясь вспоминать каждую деталь сновидения. Сначала я видел природу. Потом зазвучала песня. Как будто ангельский, хор пел добрую, нежную, сердечную песню. Я припоминаю ее торжественные слова, переданные голосами самих красоты, любви и сострадания:

«Если Тебе холодно, Человек, пусть Всемирная Любовь превратит Меня в ткань, согревающую Тебя.

Если Тебе больно, Человек, пусть Великая Красота сделает Меня сосудом, в который Ты изольешь свою боль.

Если грязь и пыль сковали мысли и чувства Твои, пусть Небесная Радость обратит Меня в ручей, смывающий все нечистоты с Твоего лица,

Знаю страшную правду о Тебе, Человек — Ты постоянно страдаешь, испытывая боль и в горе, и в радости.

Они пришли, они изменили эту планету, они создали Тень и хотели бы лишить Тебя Твоей Родины навсегда.

Они изъяли истинные Учения Христа, и в своих ложных храмах предлагают Тебе фальшивые подделки. Ты нужен им как раб, но не как Сын Бога.

И поэтому горе мучит Тебя цепями и кандалами, радость же приносит боль тем, что она безгранична для порабощенного Тела твоего.

И если это так, то пусть Огненная Мудрость отдаст Мне Твою боль, оставив с тобой Только счастье.

Пусть Вселенский Закон растворит Меня в пространстве, растворит до единой капли, обернув туманом счастья, чтобы Ты дышал им, Человек.

Обернув сияющим смехом, чтобы Ты смеялся.

Обернув плачем освобожденного сердца, чтобы Ты плакал.

Согрею Тебя, обниму Тебя — ведь Я — Твоя Родина. И люблю Тебя так, как никто больше не сможет.

Всю Свою Жизнь перекрашу для пользы Твоей, отдам Себя Тебе без остатка, потому что Я — Твой Пастырь, привязанный к Тебе узами Любви навечно.

Отвернись от горя и страданий, Дитя Мое, услышь Мою песню, Дитя Мое, иди ко Мне, иди к своему счастью, — иди, иди, иди к бездне любви и благодати,

Я, Твой Друг, Наставник и Слуга, Сказал...»

Мне становится не по себе. Несколько мгновений назад я еще пытался увериться, что видел странный сон, но слова... Откуда такие слова в моей голове? Конечно же, это слова песни, которую я слышал там. Ее пели для каждого из нас. Те, кто исполнял ее, Тот, от Чьего имени она исполнялась — как же ОНИ должны любить человечество, чтобы искренне произносить такие слова?... Но кто ОНИ такие?

Еще многие вопросы роятся в моем сознании, воспаленном необычностью пережитого опыта, так что большую часть ночи я увлеченно размышляю. Я думаю и не замечаю, как начинает светать. За окном поют петухи. Птицы тоже принимаются петь в сумерках утра, освещенных заходящей за горные спины полной и бледной луной.

«Скоро взойдет солнце», — думаю я, тем самым отвлекаясь от размышлений.

Я осматриваю комнату. В полутьме предстают предо мною очертания мебели и комнатных растений, стены и дверной проем. Через окно видно светло-фиолетовое небо с мигающими звездами. Почему они так загадочны сегодня? Почему так таинственно поет сверчок во дворе? Что случилось со мною? Как будто первый раз — снова, как много лет тому назад — я вижу этот мир. Как будто я родился только сейчас. Вот только что.

Я ощущаю приятный, благодатный запах. Он похож на запах благовоний в храмах, но, помимо этой схожести, он кажется мне живым и освежающим. Даже осязаемым. Спустя некоторое время я начинаю понимать, что этот благодатный живой запах исходит от меня. Принюхиваюсь и чувствую, что так пахнет талисман, лежащий на моей груди под майкой. Многие месяцы я носил его, не снимая, как и обещал Лене. Я свыкся с ним настолько, что уже почти забыл о его существовании. Но талисман, оказывается, сам способен напоминать о себе. Какой чудесный запах он источает!

Я вспоминаю маленькую Лену. Вспоминаю ее искренность и доброту. От чистого сердца она подарила мне эту диковинную вещицу. И этот талисман — как будто частичка ее маленького, но благородного и такого доброго сердечка, лежащая сейчас на моей груди, заставляет меня улыбнуться.

Я мысленно говорю:

«Никогда я не расстанусь с тобой, мой талисман. Буду везде и всегда носить тебя с собой, а ты будешь напоминать мне о маленькой девочке, которая когда-то, в солнечный полдень, подарила тебя мне, попросив быть счастливым».

Я включаю свет и вытаскиваю талисман из-под майки, еще раз внимательно осматриваю его. Вот они — эти «семь буковок», про которые говорила Лена. Действительно, чем-то они напоминают латинский шрифт. Я легко, как и прежде, читаю слово — справа налево — так, как учила меня малышка. Простое, ничем не примечательное звучание. Однако, Лена сказала, что оно хранит тайну Его Имени. И впервые после нашей встречи я серьезно задумываюсь над словами девочки.

«Он как Человек, но Он и как Мама. Мама всех Людей. Как Отец...» — воссоздается в памяти ее искренняя речь.

«Он живет в Солнце. Ты видишь это Солнце?» — спрашивал меня Олег.

Ясный день... Олег рассказывал и про что-то, что он называет ясным днем. Про какое-то состояние.

«Ясный День — это состояние, при котором постоянно ощущаешь Его близость... Ты будешь точно знать...» — отрывки из рассказа Олега, гуляющие по галереям сознания, как ветер в просторных залах огромного дворца, не дают покоя. Мне почему-то очень интересно. Что знают эти двое — маленькая девочка и ее отец? Ведь они знают что-то значимое не только для меня, но, может быть, для многих. Может быть, для всего человечества. Но что? И почему это знают только они? Только два человека?

«А вдруг их больше, чем два?» — думаю я. — «Вдруг их гораздо больше?»

«Этот талисман ценный. Потому что многие добрые люди носили его возле сердца», — говорила Лена.

«Многие люди... Значит, их много. Но кто они? Они как-то связаны с Ним? Он... Лена и Олег называют Его другом. Возлюбленным. Милым... Может, это инопланетянин какой-то? Тогда причем тут «мама и отец всех людей»?.. Боже, как все сложно. Но очень хочется понять. Очень интересно», — размышляю я, все больше увлекаясь тайной, лишь слегка приоткрывшейся мне в момент знакомства с Леной, ее отцом и во время странного сна...

Интерес заставляет меня перечитать кучу литературы как духовного, так и научного содержания. В книгах я пытаюсь найти нечто похожее на услышанное. Долгое время ничего подобного не встречается, но однажды в «Философском словаре» Жерара Леграна под словом «Бог», я читаю:

«Бог»: по-гречески the-os — слово неизвестного происхождения; на латыни deus, соотносится с древним индо-европейским сочетанием, обозначающим «ясный день».

«Опять ясный день!» — восклицаю про себя. — «Что же в конце концов кроется здесь?»

Последний вопрос просто не дает покоя ни днем ни ночью. Я много размышляю, пытаясь понять суть, саму суть связи слов «Бог», «ясный день», «человек». Эта связь чувствуется с еще большей силой, когда мне на глаза попадаются следующие строки из некоторых книг:

«Нет Бога на Земле, кроме человека, ставшего совершенным» (Д. Кришнамурти).

«Ангелы стремятся стать человеком, ибо совершенный человек, Бого-человек, превыше всех ангелов» (Э. Леви).

«Человек заключает в себе Вселенную, ибо дремлющие в нем силы, пробуждаясь, превращают своего хозяина в Бесконечность» (Неизвестный автор).

«Познай себя, и ты узнаешь мир и богов» (Фалес).

«Итак», — думаю я, — «в различных источниках я натыкаюсь на упоминание о совершенном человеке. О Богочеловеке. Кто они — Боголюди? Есть ли среди нас такие? Чем они отличаются от нас?

Думаю, думаю и вдруг вспоминаю об Иисусе. О Будде или принце Гаутаме. О Кришне. Вспоминаю о тех, кого за несколько тысячелетий не забыли люди. Иисуса называли и до сих пор считают сыном Бога Иеговы. Принца Гаутаму Снддхартху почитают за земное воплощение небесного Света Амитабы или Амидафо. Кришна пришел на Землю, якобы как аватара великого божества индусов Вишну. Действительно, людская память, проверенная временем, не может лгать и, следовательно, правда, что такие великие личности, как Иисус, Будда и Кришна жили когда-то. Люди поклоняются им, как богам. Люди обожествили их. Но... Может быть... А что, если все эти трое были такими же простыми людьми, как и мы с вами. И все их отличие от нас состояло только в том, что однажды им удалось найти путь к совершенству, и они стали подобными Богу. Они превратились в Бого-людей, перед которыми склонились ангелы вселенной, ибо «Бого-человек превыше всех ангелов».

«Если это так, то возникает следующий вопрос: в чем заключается путь к совершенству? В каких конкретных действиях? Что нужно делать? Как Бого-люди связаны с Ним?» — я все больше и больше увязаю в вопросах, утопаю в них, как в зыбучих песках, но мне не хочется отступать. Жутко интересно разобраться во всем этом.

Однажды мне попадается отрывок из «Тайной Доктрины» Е.П.Блаватской, описывающий... Впрочем, тогда я так и не уясняю, кого, но мне почему-то кажется, что в отрывке говорится о Нем:

«Существо, только что упомянутое, которое должно остаться неназванным, есть Древо, от которого в последующие века ответвились все великие, исторически известные Мудрецы и Иерофанты, подобные Риши Капиле, Гермесу, Эпоху, Орфею и пр. Как объективный человек, Он есть таинственная (для профана - вечно невидимая, но всегда присутствующая) Личность, о которой говорят все легенды Востока... Это Существо изменяет форму, оставаясь вечно тем же. Он есть духовный Авторитет всех посвященных Адептов во всем мире. Его называют «Не имеющим Имени», который имеет столько имен, и, тем не менее, имена и самая сущность которого не известны. Он есть «Инициатор», именуемый «Великая Жертва»...

Под непосредственным молчаливым руководством этого Маха-Гуру, со времени первого пробуждения человеческого сознания, все другие, менее божественные Учителя и Наставники сделались руководителями раннего Человечества. Через посредство этих «Сынов Бога» младенческое Человечество получило свои первые понятия о всех искусствах и науках, так же, как и о духовном Знании...».

Данный отрывок из «Тайной Доктрины» я не понимаю. Интеллектуально я не могу вместить, о чем идет речь, но мое сердце очень странно реагирует на эти слова. При их прочтении оно учащенно бьется и как будто зовет меня, кричит мне: — «Правда! Правда! Великая Правда!» И я не могу противостоять этому зову. Я читаю отрывок еще и еще, не в силах остановиться...

Глава 5. Его Песня.

... И она запела свою необыкновенную песню. Анастасия сначала вскрикнула, как новорожденный ребенок. Потом ее голос зазвучал тихо, нежно и ласково. Она стояла под деревом, прижав руки к груди, склонив голову, словно баюкала, ласкала своим голосом малыша. Что-то нежное говорил ему голос. От этого тихого голоса, удивительно чистого, вокруг вдруг все смолкло: и пение птиц, и стрекот насекомых в траве...

Из книги В.Мегре «Анастасия».

Мой знакомый столяр делает неплохие кии. Однажды у меня появилась возможность попутешествовать по побережью Черного моря, и я попросил его дать мне один кий. Я хотел попытаться продать кий в другом городе, чтобы окупить затраты на путешествие и так же, в случае удачи, найти хороший источник заработка через перепродажу. Знакомый столяр выделил мне из своего запаса «палок» самую прямую и добротную, и я отправился в путь.

Южное солнце и теплая вода, счастливые люди и перемена обстановки — все это немного опьянило меня, так что про кий я вспомнил, только очутившись в Адлере. Деньги были на исходе, и поэтому волей-неволей мне пришлось брать кий и ходить по барам и бильярдным залам, предлагая его игрокам и заведующим. Но удачи не было — никак не получалось у меня его продать. Не везло, и все тут. Правда, я и не подозревал, что судьба готовит мне куда больший, чем удачная продажа, сюрприз. Это произошло в самый критический день, когда я решил посетить последний бар, и, независимо от результата, оставить это коммерческое предприятие...

Открываю дверь и с залитой солнцем улицы попадаю в полутемный холл. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, захожу в бильярдный зал. Возле игровых столов стоят здоровые, в основном бритоголовые парни немного старше меня.

Они все сразу принимаются хмуро осматривать мою персону. И от такого внимания становится как-то не по себе. Начинает казаться, что куда-то не туда попал. Уж больно недружелюбными буравчиками вонзились в меня семь-восемь пар глаз, и гробовая тишина только подтверждает нежелательность моего присутствия здесь.

Неожиданно парни оглядываются, а потом расступаются. Из-за их спин выходит сухонький седой старичок в черном костюме и с черной тростью. На его руках много колец с драгоценными камнями, его туфли сверкают блеском чистой лакированной поверхности, и поверх его облаченной в «водолазку» груди, на шее висит крупная золотая цепь. Но у старика улыбающиеся глаза. Веселые и с задоринкой. От его взгляда мне становится легче. Я улыбаюсь старику, а он — мне.

Тут здоровые ребята вокруг стола перестают пялиться на меня. Они глядят друг на друга.

— Кто его впустил? — слышу я их возгласы.

— Как он сюда попал? — доносятся до меня их недоумевающие вопросы.

«Как, как? Через дверь, вот как», — думаю я, понимая, что ненароком заявился на какую-то закрытую встречу, и что сейчас меня начнут выпроваживать. И точно — двое бритоголовых направляются ко мне со словами:

— Послушай, браток. Тут сегодня закрыто, завтра будешь иг... — они осекаются, видя, как старик жестом останавливает их. Они замолкают на полуслове и больше не двигаются с места.

Старик осматривает меня и по-прежнему улыбается.

— Что ты хотел, сынок? — спрашивает он.

Немного растерявшись от сложившейся обстановки, я все же выдавливаю из себя:

— Я... я хотел продать кий.

— Кий? Интересно, интересно.

— Да, кий... — тут я прихожу в себя и уже в который раз произношу речь, призванную показать, какой же чудо-кий я принес на продажу, какими же необыкновенными достоинствами он обладает, какой знаменитый мастер делал его, и так далее и тому подобное. Кий действительно выполнен мастерски, но я все же приукрашиваю мастерство его создателя, вдохновляясь тщетностью предыдущих попыток продажи, и мыслью о том, что эта попытка наверняка ничем не отличится от прочих. Такая мысль делает меня равнодушным к результатам мой речи, мне просто хочется сказать все, что я должен сказать, а затем со спокойной совестью и с мыслью — «не судьба» — забрать кий и удалиться восвояси. Но мое вдохновение, похоже, подействовало на собравшихся. Я слышу:

— Ну-ка, ну-ка, покажи свой кий.

— Дай-ка, я посмотрю.

— Какое дерево? Из чего ручка? — и меня засыпают вопросами, более существенными для продажи, чем все остальные, которые я слышал за время своего адлерского коммивояжерства. Один бритоголовый здоровенный верзила долго рассматривает ручку кия, интересуется — крепкое ли дерево, а потом спрашивает:

— А если им по башке  е..., не сломается?

Я растерянно смотрю на верзилу, а старик отвечает ему за меня:

— Это же кий, а не монтировка. Кием нормальные люди играют. В бильярд. Понимаешь меня, сынок?

Все смеются. Потом другой бритоголовый говорит, обращаясь ко мне:

— Давай посмотрим на твой кий в действии. Сыграешь со мной партию?

— Но я не умею играть, — отвечаю я.

Ребята переглядываются, и один из них спрашивает:

— Что же ты? Продавать — продаешь, а играть — и не умеешь?

Я пожимаю плечами в ответ...

После непродолжительного молчания старик ставит свою трость к стене, берет мой кий и спокойно предлагает:

— Ну, кто против меня?

Один парень соглашается играть с ним, но после недолгой борьбы старик выигрывает партию.

Он еще некоторое время изучает кий, улыбается мне опять и прибавляет:

— Хорошая работа. Я беру.

С этими словами он достает из кармана пачку банкнот. Я вспоминаю, что ни разу не зарекался о цене. Но старик и не спрашивает о ней. Он отнимает от пачки пять купюр и протягивает их мне. Это зеленые бумажки. Доллары! Старик расплачивается стодолларовыми купюрами. Он дает в десять раз больше того, что я собирался запросить! Он все также улыбается.

— Хватит для раскумарки? — осведомляется он.

Удивленно моргая, я смотрю то на него, то на деньги, которые он положил в мою руку.

— Для рас... — чего? — переспрашиваю я.

Опять все смеются, но уже над моим удивлением. А старик тепло улыбается. И я улыбаюсь. До меня смутно начинает доходить, что произошло. Вот удача! Я не верю своим глазам...

Окрыленный удачей, радостный и счастливый, я выхожу из полутемного бара на улицу. Улица все также утопает в солнечных лучах. Но свет солнца стал каким-то блеклым — как если бы небольшое перистое облако прикрыло светило в небе. Смотрю на небо, но не вижу никаких облаков. Чистое голубое небо. Точнее — голубое оно ближе к горизонту, но на большом расстоянии вокруг солнца оно просто золотое. И свет слабый, как зимой. Замечаю, что окружающих тоже интересует такая надземная аномалия — все они глядят вверх. Наблюдают солнце через какие-то стеклышки.

«Ах, да!» - вспоминаю я. - «Сегодня же затмение, про которое все так много говорили. Парад планет сегодня. А я и забыл совсем».

И стеклышка у меня нет, а без него ничего не видно, как близорукому без очков. А посмотреть так хочется...

Иду по площади, задрав голову, обозревая слои атмосферы, и натыкаюсь на группу детей. Они по очереди глядят на солнце сквозь черное стекло. Улыбаются все...

— А можно и мне потом посмотреть? — спрашиваю я у них. Дети оборачиваются, и несколько пар сияющих взглядов с интересом обращаются ко мне.

— Конечно, можно, — говорит одна девочка и отдает мне стекло.

Дети, замерев; беззвучно следят за мною, но не хмуро и угрюмо, как эти бритоголовые из бара, а ласково и приветливо. Их семеро — три мальчика и четыре девочки. Самому младшему из них лет шесть; самой старшей на вид около шестнадцати. Они одеты в простую, даже поношенную одежду, у многих — босые ноги. Одежда делает их похожими на местных сорванцов, даже на босяков, и все же их внешний вид не назовешь иначе, как цветущим. Да, цветущим! Дети сияют счастьем и здоровьем, и такое сияние столь редко для наших улиц, что многие прохожие невольно задерживают взгляды... Особенно часто — на двух самых старших девочках, которые, помимо всего прочего, привлекают внимание необыкновенной красотой внешности...

Ой... Их красота, действительно, необыкновенна... Стройные фигуры, прелестная кожа, ангельские черты лиц, длинные пышные волосы... У одной — золотые, как спелые колосья пшеницы, у другой — каштановые... Но более всего поразительны глаза... Вы знаете, подобные глаза, наверное, невозможно увидеть в наших городах, ну, разве что, очень редко... Такие глаза мгновенно располагают к себе любого, кто в них посмотрит. Даже самого мрачного они заставят улыбнуться, даже самого злого — стать мягче и нежнее. И только потому, что там — в этих светящихся глазах, собрана чудесная доброта... Любовь... Что-то еще, что-то такое… такое... Не знаю, как сказать... Не знаю...

У златовласки глаза серо-голубые, у ее подруги... Ой!... Какие знакомые, теплые, ласковые глаза у этой девочки... Лена. Это ты? Неужели, это ты?

— Привет, Максим, — говорит она, улыбаясь.

Дети немного удивленно смотрят то на меня, то на нее: Я тоже изумлен и ошарашен. Но изумлен приятно. Неужели это ты, Лена? И ты меня помнишь?

— Лена? — спрашиваю я с удивлением, показывая на нее пальцем.

Она кивает, улыбается, и я вижу ямочки у нее на щеках. Да, это она.

Она ласково смотрит в мои глаза. Улыбнувшись, она подходит и обнимает меня, прижимается головой к моей груди. Я как можно легче и ласковее глажу ее по каштановым волосам. Когда я глажу ее волосы, я замечаю в них седую, белую, как снег, прядь...

Мы идем по улице, раскрашенной солнечными лучами, мы разговариваем друг с другом. Я познакомился с детьми, и они тепло и с доверием приняли меня за своего. Через некоторое время мы забываем, что недавно познакомились. Мы забываем о том, где мы. Мы самозабвенно разговариваем — о всяком разном, но наш разговор и наша компания привлекают внимание прохожих.

— Какой сегодня чудесный день, — говорю я. — Так везет. Сначала кий продал. Теперь вот встретил вас. Тебя, Лена.

— А я так рада, что вновь вижу тебя, Максим, — отвечает она, сияя. — И правда, чудесный день.

— И погода сегодня чудесная, — говорит красавица-девочка с золотыми волосами. Она улыбается мне, затем переводит взгляд на Лену и прибавляет: — Затмение, парады планет тут всякие... К вечеру выпадет метеоритный дождь, а завтра с утра ожидается светопредставление.

Она смеется. Ее зовут Наташа, но дети называют ее Натой. Они смеются над ее шуткой и принимаются развивать затронутую тему:

— Неправда, сначала конец света, а потом светопредставление, — говорит Кирилл — худощавый и высокий черноволосый мальчик.

— Конец света? Ой! А я зонтик в Благодати забыла! — восклицает Аня. Ее карие глазки горят радостью. Эта девочка излучает радость, по-моему, постоянно.

— Где-где забыла? — спрашиваю я ее.

— В Благодати, — отвечает она.

— Так называется наш хутор. Мы обучаемся там Музыке Восхода...

— Так вы музыканты, оказывается!? — я с интересом обвожу всю детскую компанию взглядом. Дети улыбаются. Семь пар светлых огоньков отражаются в моих глазах, горя — кто чем. Я вижу и радость, и ласку, сообразительность, и дружбу, и даже любовь. Не вижу недоверия и пугливости. Не вижу стеснения и смущения. Не вижу комплексов. Не вижу!

— Раз такое дело, то хочу услышать ваше выступление, дети. И не смейте мне отказывать, — требую я, сдвинув брови и нахмурив нос и губы. Дети ржут, как лошади, а я для пущей «грозности» топаю ногой по асфальту, но куда-то вляпываюсь. Смотрю себе под ноги и удивляюсь. Мой туфель, мои прекрасный черный туфель утопает в коровьей лепешке.

Дети, заметив, куда я влез, начинают гоготать пуще прежнего. Они смеются, изнемогая от веселья и держась за животы.

— Максим... ты довыступался, — еле выговаривают девчонки сквозь смех.

Я делаю несколько растерянных шагов назад и туг же увязаю в другой «мине»... Увязаю тем туфлем, который был чист... Кирилл от хохота сгибается пополам. Он показывает пальцем на меня и пытается что-то сказать. После некоторых усилий он, всхлипывая смешками, проговаривает:

— Злодей!!!

Услышав это, дети от смеха едва не оседают на землю. Все мы смеемся. Прохожие осторожно разглядывают нас, но нам не до них. Все же один дедушка в белой панамке, в спортивных шортах и майке, не удерживается и спрашивает:

— Ну, молодежь... Чего нашли? Над чем смеетесь?

— Вы здесь корову не ветре... — я не могу договорить вопроса, потому что рядом ахнули новые раскаты смеха. Дети помирают, смеясь. Они уже не стоят. Ползают по тротуару.

И дедушка, смотря на нас, тоже смеется:

— Вот же сорванцы...

Вечереет. Солнце прощается с миром, становясь огненно-алым. В такое время, видя чудесные картины заката, невозможно думать о плохом. И делать плохое, по-моему, тоже трудно в эти часы. Солнце уходит в спокойствии, и огненное спокойствие как бы передается человеку. В тишине и спокойствии мы уже около получаса прогуливаемся по аллеям какого-то парка. Дети молчат. Я молчу. Каждый думает о чем-то своем. Но я уверен — только о приятном. Я, например, вспоминаю, как мило прошел сегодняшний день. Пачка денег в моем кармане заметно уменьшилась — это мы погуляли с детьми. И в ресторане были. И в кондитерском кафе. И в парке аттракционов. В кинотеатр тоже ходили. Но не досидели до конца — детям явно было неинтересно.

Вот теперь, идя по все более и более темнеющим аллеям, я думаю, чего бы еще такого сделать хорошего моим новым друзьям. Думаю, думаю, но в голову ничего не приходит. Аллея становиться шире. Вдалеке виднеется какое-то сооружение. Мы подходим ближе, и я понимаю, что это летний театр. Там полно народу. До нас доносится музыка и голос, выводящий мотив популярной песни. Концерт для отдыхающих, наверное. Может, туда детей сводить? А что, неплохая идея. Тем более, что они музыканты.

— Дети, послушайте. Вам ведь домой еще не пора? — спрашиваю я. Дети молча качают головами и ожидающе смотрят на меня.

— А пойдемте тогда на концерт, — предлагаю им.

— На концерт? — ребята, улыбаясь, переглядываются.

— Вот здорово!

— Пойдем, пойдем! — радостно просят они. Им явно по душе предложение, и мы сворачиваем к летнему театру.

В дверях забора, ограждающего сцену, стоят двое парней. Зачем они тут торчат, я не знаю, но когда мы подходим ближе, они предупреждают полутрезвыми голосами:

— Сидячих мест нет… ик.

— Одни стоячие остались? — шутливо замечаю я. Парни кивают, улыбаясь.

— Ну что, пойдем? — спрашиваю у детей еще раз.

— Пойдем!

— Ничего, что стоячие?

— Постоим! — дети почему-то сильно возбуждены. Кажется, что за сегодняшний день это первое, действительно интересное для них мероприятие.

Мы проходим...

Во дворе перед сценой собралась большая толпа - не только все скамейки заняты, но и пройти негде - везде люди. Кто сидит на корточках, кто прислонился к забору, кто просто стоит за скамейками, наблюдая за происходящим на сцене. Люди слушают песни, переговариваясь. Молодежь, собравшаяся здесь, иногда посмеивается над певцами, иногда весело скачет и прыгает под музыку. Песни исполняются непрофессионалами - скорее всего, здесь проходит какой-то конкурс или просто вечер любительских выступлений. Любители поют под музыку, которую по их выбору включает ведущий. В основном, это современные популярные песни. Некоторые певцы принесли свои дискеты и даже пришли с музыкантами и инструментом.

«В общем, наверное, будет интересно», — думаю я. И смотрю на детей — а интересно ли им? Да. Похоже, что концерт — это как раз то, что им нужно. Вон как они заворожено смотрят на сцену. На выступающих. Как радостно хлопают в ладоши, когда заканчивается песня. Увлеклись не на шутку...

Проходит час, и количество желающих выступить уменьшается. Мягко говоря, их почти не остается. Вот ведущий объявляет последнего участника, а после его песни обращается к публике:

— Итак, все зарегистрированные исполнители выступили сегодня перед вами со своими оригинальными, и не очень, но все же весьма милыми номерами. Мы можем приступить вместе с членами уважаемого жюри к оценке их выступлений. Сегодня в жюри заседают... — и он начинает перечислять членов жюри, сидящих за длинным столом возле сцены.

— Впрочем, — добавляет он, — если среди вас, дорогие зрители, есть желающие исполнить что-либо еще, то, пожалуйста — милости просим.

И ведущий вместе с представителями жюри всматривается в освещенных тусклым светом фонарей собравшихся любителей музыки. Зрители притихли. Никто не хочет выходить.

От кучки молодежи, стоящей возле сцены, доносится шепот обсуждения и спора. Потом от этой группы нерешительно отделяется молодой парень и, то и дело оступаясь, поднимается на сцену.

Ведущий замечает его и восклицает:

— О-о-о! Похоже, вот этот молодой человек хочет порадовать нас песней, — ведущий подходит к нему с микрофоном и здоровается с ним за руку.

— Итак, как вас зовут? — спрашивает ведущий.

— Валентин.

— Что вы хотите исполнить, Валентин?

— Серу, — отвечает Валентин. Кажется, он немного пьян.

— Что-что? — недоуменно переспрашивает ведущий.

— Серу, — опять говорит Валентин.

— Какую Серу? Я что-то не понимаю.

— «Цыганку Серу». Ее Меладзе поет, - Валентин, точно, пьян. Это слышно по его произношению.

— Ах, «Цыганку Сэру»! Понятно. Так бы сразу и сказали, - ведущий отворачивается, уходит к диск-жокею, стоящему за синтезаторами, и о чем-то говорит с ним. Потом он возвращается и удрученно заявляет:

— Увы, но в нашей фонотеке нет мелодии к песне, которую вы хотите исполнить.

Валентин тупо смотрит на ведущего, потом на зрителей. Затем он просто забирает у ведущего микрофон и говорит:

— Нет музыки? И не надо. Я и без музыки могу.

И он начинает неумело выводить песню Меладзе. То ли у него нет слуха, то ли он слишком пьян, но из его затеи ничего красивого не получается. На всю округу разносится что-то корявое и смешное. Его приятели смеются возле сцены, смеются также бурно, как смеялись мы с детьми несколько часов назад. Кое-кто из зрителей тоже смеется. Остальные с улыбкой смотрят на горе-певца. А он все поет. И не собирается уходить со сцены. Спел «Сэру» и перешел на «Не тревожь мне душу, скрипка». Видно, очень любит Меладзе. Потом он хотел спеть еще что-то, но его приятели со смехом забрали его со сцены, отдав, даже нет, торжественно вручив микрофон обратно ведущему. Ведущий хмуро смотрел, как эта подвыпившая компания гордо пересекла зал и вышла вон из театра.

— После того, как этот молодой человек наконец-таки прекратил петь... — обращается к залу ведущий и делает паузу.

Зрители понимают намек и смеются.

— ...Мы переходим к торжественной части наше... — он не заканчивает и осекается, потому что возле него стоит девочка и дергает его за рукав. Издалека я все же узнаю ее. Это Лена.

Я оглядываюсь и вижу, что детей нет возле меня. Наверняка они ушли вместе с Леной к сцене. Чего же они хотят?

— Чего тебе, девочка? — спрашивает ведущий.

— Я и мои друзья тоже хотим спеть, — звонкий голос девочки умиляет меня. Да и ведущего тоже. Он нерешительно стоит, потом оборачивается и смотрит на жюри.

Люди, сидящие за столом, кивают ему. Он опять поворачивается к Лене и, почесав затылок, спрашивает:

— Надеюсь, вы не «Серу» будете петь?

— Зрители опять смеются, а Лена отрицательно качает головой. На сцену поднимаются другие дети — Ната, Кирилл, Аня, Андрей, Венера и Арам. Ведущий озадачен.

— У нас всего один микрофон, — говорит он детям.

— Не нужно микрофона, — отвечает Лена, улыбаясь мне со сцены.

— Да?! — иронично осведомляется ведущий и, глядя в зал, продолжает. — Ну, что ж. Посмотрим на вас, голосистые вы наши. Какую музыку прикажете?

— Не нужно музыки, — говорит Лена.

Ведущий смотрит на детей, потом в зал, разводит руками и уходит. Дети переглядываются и становятся в цепочку, лицом к залу. Затем они одновременно кланяются зрителям, прижав руки к груди. В зале раздаются аплодисменты. Зал аплодирует, приветствуя смелых детей. Люди готовы слушать. И я готов. Я вспоминаю, что вытворила Лена пять лет назад, поэтому мне кажется, что зрителей ждет нечто потрясающее. Но того, что происходит дальше, не ожидаю даже я...

Люди притихли, приготовившись слушать. Некоторое время в зале царит мертвая тишина. Дети, как будто специально, выдерживают паузу. Затем среди этой глубокой тишины раздается тихий голос. Тихий, нежный голос Наты... Какой у нее нежный, спокойный голос! Девочка выводит мелодию, музыку без слов, но музыка прекрасна. Необыкновенно прекрасна. Затем к ней присоединяются другие. Все вместе они исполняют что-то неземное. Что-то сказочное.

Тихо обвожу взглядом зрителей. Никто из них, похоже, такого не ожидал. Толстяк возле меня перестал хрустеть попкорном. Так и сидит с открытым ртом и  горстью попкорна в руке. От удивления не успел даже съесть ее. У старичка по другое мое плечо из рук вывалилась газета...

Люди смотрят на происходящее на сцене широко открытыми глазами. Никто не разговаривает. Все молчат. Ведущий застыл возле стола жюри, и стоит уже несколько минут неподвижно, как мумия. Он и жюри дружно уставились на детей, как на чудо природы.

С детьми же происходит нечто странное. Они неожиданно замолкают, и только одинокий голос Наты остается. Но этот голос... Он изменился! Он стал другим! Как его описать? Где найти слова? Его нужно только слышать. Нечеловеческая красота. Не может человек так петь... Ната не стоит на месте. Она закрыла глаза и кружится, разведя руки в стороны. Кружась, она ничего не замечает. Она про все забыла. Такое впечатление, что девочка находится в глубокой эйфории. Голос, доносящийся от нее, становится все сильнее, я понимаю, что происходит какая-то фантастика. Зал наполняется звуками, которые просто не может издавать человек. Но эти звуки непередаваемо красивы. От красоты к моим глазам подступают слезы. Другие люди смотрят на девочку влюбленными глазами. Многие сильно удивлены. Из многих широко открытых глаз тоже струятся слезы. Что-то происходит с атмосферой. Атмосфера, царящая в зале, становится похожей на теплый костер. Он согревает нас, обнимает нас так нежно, как мама не обнимает своих детей. Он большой, добрый, ласковый. И живой. Он любит нас. И мы начинаем любить друг друга...

Кружащаяся Ната неожиданно падает. Она не поднимается... Что с ней? Дети подходят к ней и, не пытаясь привести ее в чувство, молча смотрят на ее не подающее признаков жизни тело.

Люди и ведущий выходят из оцепенения. Я тоже прихожу в себя. Многие вскакивают со своих мест. Я пробираюсь к сцене, взбегаю на нее с другими людьми. Кое-кто уже сидит перед Натой.

Девочка лежит на полу. У нее бледное лицо, на лбу я замечаю капельки пота... Окружившие ее люди тормошат ее, пытаются говорить с ней, окликают ее, но девочка не отзывается. Она лежит неподвижно и бездыханно, как труп.

— Врача! — кричит одна из женщин, сидящих на коленях перед Натой. — Немедленно вызывайте врача!

Она пытается сделать Нате что-то вроде искусственного дыхания. Прижав свои ладони к груди девочки, она частыми сильными толчками воздействует на эту грудь. Но малышка продолжает оставаться без сознания.

Отделившись от молча наблюдающей за всем происходящим группы моих новых друзей, Лена тоже подходит к Нате и садится возле нее. Незаметно для других она берет Нату за побелевшую и холодную руку.

Так же неожиданно, как упала в обморок, Ната открывает глаза. Ее, недавно почти неживое лицо, посещает слабая улыбка. И глаза начинают светиться. Они светятся, как и раньше, она улыбается взволнованно смотрящим на нее людям.

— Не волнуйтесь, пожалуйста. Со мной такое бывает. Если сильно выложусь... — она пытается встать, и ей помогают, буквально поднимают ее сразу несколько пар рук. Поддерживая ее со всех сторон, люди смотрят на нее взволновано и обеспокоено.

— Кто-нибудь вызвал врача? — кричит ведущий. — Почему до сих пор нет врача?

— Серега с Михой побежали звонить, — отвечает ему мужчина с испуганным деревенским лицом.

— Нет-нет, пожалуйста, не нужно врача, — восклицает Ната. — Пожа...

Покачнувшись, она снова едва не падает на землю, но, успев схватиться за плечо ведущего, девочка восстанавливает равновесие.

— Без разговоров, — ведущий обеими руками поддерживает Нату, — без разговоров, девочка. Врач должен осмотреть тебя.

— Пожалуйста, не волнуйтесь; со мною все нормально, — отвечает Ната ведущему. — Не нужно врача.

Тот лишь бескомпромиссно качает головой в ответ. Тогда девочка берет микрофон из его рук и заявляет во всеуслышание:

— Люди! Не волнуйтесь, пожалуйста. Со мною все в порядке. Не беспокойтесь, прошу вас...

 

Глава 6. Приглашение.

Иисус сказал: Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и, когда он найдет, он будет потрясен...

Евангелие от Фомы.

Ната порозовела. Живая волна вновь заполняет девочку настолько, что уже и не верится, что двадцать минут назад ее тело бездыханно и безжизненно лежало здесь, на сцене. Я понемногу успокаиваюсь. Замечаю, что стою среди хлопочущих возле нее зрителей и держу ее за руку. Лена и другие дети стоят рядом.

— Так у нас в стране сейчас, — рассуждает женщина в спортивном костюме, делавшая Нате искусственное дыхание. — О детях совсем не думают. Поэтому дети и падают в обмороки... Да что дети? Они ни о ком не думают, козлы.

— Я вот помню, как раньше, — заявляет старичок, сидевший во время выступления рядом со мной. — Я помню, как...

— Да причем здесь раньше? — кричит кто-то пьяный из толпы. — Тут ребенку плохо, а ты еще про Бородинскую битву вспомни, старый хрен...

Покачав головой, другая женщина в очередной раз протирает лоб Наты платком. Младенец на руках третьей неистово кричит прямо под моим ухом.

— Ну, что же ты молчишь, девочка? — спрашивает у Наты ведущий. — Может, приляжешь? Скоро придет врач, он поможет.

— Но врач не нужен. Мне уже лучше. Мне уже хорошо, — говоря, Ната машинально кладет ладонь на плачущего младенца, и тот мгновенно прекращает кричать. Через какое-то время Ната пытается убрать ладонь, но младенец хватает ее пальцы своими ручонками и не отпускает.

— Э… — говорит он. — Э-э-э-й.

— Ты смотри! — замечает его мама. — Вцепился в чужую руку, еще и эйкает.

— Можно, я его подержу? — спрашивает Ната у мамы.

Растеряно посмотрев на девочку, а потом на просящегося к ней ребеночка, мама пожимает плечами:

— Ну, подержи. Только осторожно...

На руках у красивой златоволосой девочки мальчик засыпает. Ната возвращает его маме. Мальчик продолжает спать спокойным сном, не обращая внимания на царящий вокруг шум толпы...

— Скажи мне, как тебя зовут? — осведомляется ведущий, серьезно и вопросительно смотря на юную певицу. Некоторые члены жюри, стоя неподалеку, так же с неподдельным интересом и оценивающе разглядывают Нату, Лену, Кирилла и прочих.

— Меня зовут Наташа, — отвечает девочка на вопрос ведущего.

— Видишь... видите ли, Наташа, — ведущий неожиданно переходит на «вы», но это мало помогает ему решиться продолжить свою речь. Он не знает, с чего начать и к кому обращаться — то ли к Нате, с ее невинными, чистыми и ласковыми синими глазами, то ли ко мне — более старшему в этой компании... Наконец, он определяется и говорит сразу всем нам — мне и детям.

— Вы — очень талантливый коллектив. Не я один так считаю, вот, — он показывает на представителей жюри, стоящих поблизости, — Надежда Афанасьевна, Татьяна Георгиевна, Михаил... — И он перечисляет всех шестерых судей, — тоже полагают, что вы вполне могли бы выступать и в более людных местах, при более выгодных условиях. Мало того — международный конкурс детской песни... — дальше следует предложение о беседе в другое время и в другом месте, в присутствии некоторых компетентных лиц, чтобы обсудить участие в каком-то там международном конкурсе за границей.

— Как вы на это смотрите? — спрашивает ведущий в заключение своей речи. Но он не успевает получить ответ.

За оградой театра в темноте ночи слышится шум мотора. Со сцены видно, как возле деревянного забора останавливается машина скорой помощи. Дверь с красным крестом открывается, и из машины выходят две женщины в белых халатах.

Ведущий, члены жюри и другие люди оборачиваются. Я и дети тоже смотрим, как грациозно и не спеша женщины входят в дверной проем и медленно приближаются к нашему сборищу.

— Ой, врачи! — шепчет Ната. Она переглядывается с Леной, Аней и Венерой. На лицах детей появляются игривые улыбки. Они хватают меня за руки и тянут «за кулисы» — к запасному выходу из театра. Девчонки, смеясь, буквально протаскивают меня через плотное людское окружение, и мальчишки — Кирилл, Арам и Андрей — протискиваются за нами. Мы сбегаем по ступенькам к черному входу.

— Дети, дети?! Куда же вы? — слышится вослед.

— Постойте! — различаю я среди людского роптания голос ведущего. — Подождите, вы не можете так уйти…

Но, очевидно, у детей есть свое мнение о том, как следует покидать зал после выступления. Мы уходим, не прощаясь. Мы убегаем...

Мы сидим на скамейке. Я тяжело дышу после быстрого и стремительного бега. Дети, похоже, не устали. Наоборот, мне кажется, что эти цветы стали еще краше, еще душистее. Они смотрят на меня, друг на друга и улыбаются. Ну и компания, нечего сказать. Какая сила ведет вас, дети? Что вы сделали там, в летнем театре, с людьми? Что вы сделали со мной?

— Теперь объясните мне, что это было, — говорю я им, отдышавшись.

Они переглядываются, улыбаются и невинно смотрят вверх — на звезды, тучи и луну, ища ответа.

Ната, видимо, что-то отыскав там — на небе, — опускает взор на меня и говорит:

— Я пела, Максим. Мое сердце научили Музыке Восхода... Теперь я способна петь так, как не споет никто из современных звезд.

— Где же ты училась? И вообще, разве пению можно научить? Если нет голоса или слуха, значит, нет таланта, значит, нет артиста, по-моему.

— Мы учились в Благодати, — объясняет Лена. — Ты помнишь Олега, Максим?

— Да.

— Он и еще другие учили нас. Они могут научить любого, даже тех, у кого проблемы с голосом или слухом. Но, только, при одном условии...

— Наверное, это условие — деньги?

— Нет, деньги ничего не значат. Условие другое.

— Объясни мне, что же это за условие.

Некоторое время девочка молча смотрит на меня. Ее глаза не перестают светиться. Что же это за таинственный, притягивающий, влекущий и видимый только сердцем свет?

— Условие простое, — отвечает она. — Тот, кто хочет стать учеником, должен по-настоящему влюбиться.

Меня удивляет ее ответ. Не видя взаимосвязи между любовью и хорошим слухом, я повторяю после недолгой паузы в разговоре:

— Значит, влюбиться?

— Да, только по-настоящему.

— Как это — «по-настоящему»?

— Это значит, что человек должен влюбиться в солнце. Это значит, что он должен влюбиться в речку, деревья, цветы… — Она прижимает ладони к груди и, закрыв глаза, продолжает с улыбкой:

— Он должен влюбиться в ветерок на побережье теплого моря, он должен влюбиться в животных...

— Влюбиться в раннее утро и пение птиц! — восклицает Кирилл.

— Влюбиться в жизнь, — перекружившись, продолжает Ната, — с учащенно бьющимся от радости сердцем встречать каждый ее миг, встречать со счастьем и опасность и удачу. Любить, — она смотрит на меня и лицо ее сияет. — Любить, самозабвенно любить все, что видишь.

— Любить людей больше жизни, — добавляет Лена тихо. — Всех людей. И желать отдать им как можно больше.

— Любить Его, — еще тише проговаривает Андрей.

Последние свои слова мальчик произносит звонко и вдохновенно. Я же почему-то вспоминаю о талисмане. И мгновенно сотни новых вопросов проносятся в моей голове:

«Сияющий Человек... «Мы с тобой еще встретимся...» Огромный Глаз, окруженный радугой из света... Ясный День... и так далее».

Я смотрю на детей. Очевидно, наш разговор только начинается. Они, точно, от меня не отвяжутся, пока не прояснят мне все это.

— Твой талисман, Лена, — напоминаю я ей, доставая из-под рубашки и показывая ей то, что когда-то получил от нее в дар.

Она улыбается, потом зачем-то лезет к себе в карман и достает оттуда яблоко. Она держит его на ладони и улыбается.

— Твое яблоко, Максим, — говорит она.

«Мое яблоко?.. Что это? Девочка хочет меня угостить? Нет, она хочет что-то напомнить. Какой-то слу...» — мои мысли резко обрываются. Я вспоминаю, как пять лет назад угощал детей яблоками на морском побережье. Лена свое не съела. Сохранила. Все время носила с собой, наверное. Вспоминала обо мне, значит. Все это долгое время вспоминала.

Я беру яблоко из рук девочки и изумляюсь. Оно абсолютно свежее. Может, это не мое? Может, Лена шутит?

— Если это то яблоко, тогда почему оно свежее, Лена? — спрашиваю я.

— Потому, что я так умею.

— Что ты умеешь?

— Я умею прикасаться к ним так, что они после этого очень долго живут.

— Они?

— То есть растения, животные... некоторые люди, — добавляет она после паузы.

— Люди? Ты... Ты умеешь лечить?

— Да. И я, и мои друзья, — она показывает на остальных детей.

Я смотрю на детей с открытым ртом. Эти искренние лица не могут разыгрывать, и все же ощущение такое, что надо мною либо шутят, либо происходит нечто нереальное.

— Расскажи мне про талисман, Лена. Мне кажется, что эта вещица — не обычная безделица. Мне также кажется, что вы, дети — необычные дети. У меня много вопросов к вам.

— Мы ответим на твои вопросы, — говорит Лена. — Просто и убедительно ответим, если ты сам захочешь.

— То есть?

Девочка молчит, опустив голову. Потом она опять поднимает глаза на меня, и эти огоньки искрятся все ярче.

— Ты помнишь, Максим, песенку из одного детского фильма. В ней припев еще такой...

Тряхнув головой, девочка со свойственным ей умением исполняет:

Ты никогда, пожалуйста

На белый свет не жалуйся.

Он переполнен тайнами

Необычайными...

Взглянув на меня, она продолжает:

— Твои вопросы могут вызвать очень необычайные для тебя ответы. — Она подходит ко мне и достает из-за ворота моей рубашки... – часы, недавно висевшие на моей руке. — Так что, будет лучше...

Она, игриво улыбаясь, отдает часы мне...

— …если ты увидишь все сам.

— Хи-хи, — ошарашено смеюсь я. — Так ты еще и фокусы показывать умеешь.

— Умею.

— И воровка ты тоже хорошая, — я застегиваю браслет часов на руке и, погрозив девочке пальцем, поправляю воротник своей рубашки.

— Мы приглашаем тебя в гости, Максим. Мы все тебя приглашаем, — Лена оглядывается на других детей, которые с энтузиазмом кивают головами. Они зовут меня пойти вместе с ними.

Неожиданно, конечно. Но заманчиво... Я улыбаюсь. Мои новые друзья тоже улыбаются. Они призывно смотрят на меня, понимая, что я согласен. Пока согласен.

— Я согласен, — отвечаю я.

— Это неблизко, Максим. Это — в горах. Нужно добираться несколько дней — неделю или больше. — Лена не сводит с меня глаз. — Мы уходим уже сегодня. Ты пойдешь с нами?

Еще более неожиданное заявление. «Неделю или больше», — ничего себе! «В горах...» Тут нужно подумать...

— Вы разве не в окрестностях живете? — спрашиваю я у детей.

— Благодать находится далеко в горах. В Адлер, да и вообще, на побережье, мы приходим иногда... — объясняет Арам, и Кирилл тут же продолжает:

— Да, приходим, чтобы попрактиковаться. У нас здесь практика.

— В чем же заключается ваша практика? — задумчиво интересуюсь я и неожиданно понимаю, что ответ на этот вопрос, скорее всего, мне известен. В горах они живут совсем одни, наверное. А сюда приходят, чтобы петь. Приходят к людям, чтобы дарить им свои песни... Дети живут в горах... В горах...

Поначалу, не замечая моей задумчивой отрешенности, Ната говорит:

— В Благодати мы научились передавать Музыку. Но этого мало. Для полного овладения Музыкой нужно знать реакцию других людей на Нее. Нужно приоткрыть Ее другим людям и собственными глазами увидеть действие этого Блага. Это своего рода опыт, без которого не обходится никакая наука... — видя, что я не слушаю, она замолкает.

Я не слышу ее. Мои мысли заняты другим.

Я вспоминаю свои путешествия в Теберду, Домбай, на Баксан, в Архыз и Приэльбрусье. Конечно, именно благодаря этим туристическим походам я узнал, что горы — это неповторимое, ни на что не похожее, дарящее воспоминания на всю жизнь приключение. Прав был Высоцкий, сказавший однажды в одной из своих песен: «Лучше гор - могут быть только горы...» Он, и многие другие, побывавшие в горах, жившие среди дикой природы, вдыхавшие бриллиантовый аромат хвои, слышавшие космическое электричество в журчании целебных вод ручья, пробовавшие дары леса на вкус и ощущавшие прикосновение лесной жизни, видавшие эту жизнь, и всю ту безбрежную красоту, в которой она протекает, своими глазами, знали и знают — свет глубокого мира сердца и ума покоится в горах. Глубокий мир ждет человека, и там — в горах — глубокий мир приобщает человеческое сознание к себе. Спокойствие, изумрудное очарование растительности, лазурь неба и растущие под ней пики белого снега — я помню вас... Я тоскую по вам и очень хочу к вам...

Дети зовут. Идти ли с ними? Идти ли с ними к вам, горы?... Дети не нарушают ход моих мыслей. Они тихо и скромно стоят рядом. Они молчат и как будто слушают рождающиеся в моем сознании думы. Луна скрылась за облаками, и нас обступила темень ночи, спрятавшая глаза моих маленьких друзей под свою черную вуаль. Мне не видны их глаза, но я замечаю легкие улыбки, украшающие лица детей. Они улыбаются слегка и едва уловимо. Они как будто знают о моей слабости. О моей любви к горам и горной природе.

Тишина затягивается надолго, и, не вытерпев, Лена разгоняет ее вопросом:

— Пошли, Максим? Ведь ты же хочешь. Мы знаем, что ты хочешь. И мы тоже этого хотим...

Я отвечаю не сразу. Помолчав, я говорю:

— Так неожиданно, Леночка. У меня дела... Хотя, в принципе, дел-то, собственно, и нет никаких... М-да...  Мне нужно подумать, дети. У меня есть время?

— Сегодня в шесть вечера мы уезжаем с автовокзала к Красной Поляне. Ты подумай, Максим...

— Если надумаешь, приходи...

— Обязательно приходи, Максим.

— Мы будем ждать тебя, Максим, — дети тихо, но с чувством отвечают. Они привязались ко мне. Равно, как и я — к ним. Так не хочется расставаться.

Сердце требует продолжить это удивительное знакомство с теми, кого я еще так мало знаю. А рассудок, напротив, с недоверием вопрошает: «А выйдет ли из этой затеи с горами что-либо стоящее? Я не доверяю жизни, доверяешь ли ты?»

И они борются — сердце и рассудок, теснят друг друга в очередной схватке, цепь которых связывает нас через всю нашу жизнь. И, наверное, все наше существование посвящено именно этой борьбе, борьбе рассудка и сердца. И как же порой мучительна бывает она!

В муках поиска решения я смотрю, как мои новые друзья медленно удаляются, поднимаясь по песчаной дороге на пригорок. Они не прощаются. Это, наверное, не входит в ассортимент их привычек... Хотя нет...

На вершине холма дети останавливаются и поворачиваются ко мне. Луна вновь выглядывает из-за облаков, и ее свет позволяет видеть семь детских фигур. Они машут мне руками...

Глава 7.

Дети Новой России.

...заводы, производящие оружие, стали ликвидировать после того, как было сделано открытие энергии, перед которой самые совершенные виды вооружений оказались не просто бесполезными, но и представляющими угрозу тем странам, которые их хранили,

— Что это за энергия? Из чего она добывается и кем сделано ее открытие?

— Этой энергией обладали Атланты. Они преждевременно ее освоили, потому и исчезла с лица земли Атлантида. А вновь открыли ее дети новой России.

— Дети?! Лучше все по порядку расскажи, Анастасия.

— Хорошо…

Из книги В. Мегре «Кто же мы?»

Мы путешествуем через горы... Не знаю, какой черт меня дернул, но на последние деньги, оставшиеся после продажи кия, я накупил консервов, круп, приобрел палатку, спальный мешок и теплую походную одежду, запасся различным снаряжением, топориком, котелком, столовыми приборами и так далее и тому подобным. Уже вечером того же дня я был на автовокзале и подходил к улыбающимся и ждущим меня детям. Через полчаса полуисправный ЛАЗ увозил нас — семерых артистов и неясно как затесавшегося среди них меня — по извилистой дороге между крутыми возвышенностями, укрывшимися от теплого солнца хвоей и листьями лесных массивов. Мы ехали к Красной Поляне. Оттуда, проведя ночь в разбитых прямо на площади автовокзала палатках, как только забрезжил рассвет, мы двинулись в наше, насколько я успею убедиться в будущем, захватывающее и невероятное путешествие.

Мы путешествуем через горы... Окутанный облаками тумана и закрытый срывающимися с неба потоками ливневых дождей Дамхурц; обходная дорога через наиболее запомнившееся ущелье смерти — когда с одной стороны от трассы отвесные стены скал, с другой же — глубокая пропасть, с разбросанными по ее дну останками сорвавшихся с узкого пути машин — легковушек, грузовичков и даже громадных лесовозов; дикая Пхия в самом сердце одиночества нетронутых и девственных лесов и неприступный, но покорившийся нам Алибек — как мною нового и интересного.

Мы путешествуем через горы... Уже несколько дней я вдыхаю ароматы густых горных цветников, почти не знающих человека: без опасения пью из речек и родников, ибо вода в них в десятки раз чище водопроводной и уж, конечно, во сто крат целебнее ее; утопаю глазами в красоте горных пейзажей — в разнообразии дикого ландшафта, когда среди каменной пустыни вдруг попадается бирюзовое зеркало озера с отраженным в нем ледником, когда белоснежные вершины из голубых просторов небес спускаются прямо в изумруд и золото солнечных зайчиков густой горной растительности, когда смеющиеся и прекрасные ангелы — мои попутчики — шутят и поют свои неземные песни, когда я вижу их среди естественной и дикой природы -красоту среди красоты.

Мы путешествуем через горы... Ежи и лисы, бурые горные медведи и косули, олени и зайцы, множество бабочек и огромные жуки на дороге, муравьи, заползающие за шиворот, и пауки, плетущие паутину прямо на туристской тропе — как же я люблю вас! Водопады и форель в прозрачной воде под ногами; симфония дождя, стучащего о брезент палатки хрустальной музыкой, и предрассветный хор птиц, воздающий невероятным разнообразием звуков и нот хвалу появляющемуся из-за розовых и сиреневых пиков в красном тумане неба светилу — я запомню вас навсегда. Множество грибов — белые, грузди, гигантские подосиновики и подберезовики, большие белые дождевики, или они же желто-коричневые, сморщенные и уже не свежие, взрывающиеся желтым дымом грибных спор, если на них наступить; ягоды ежевики, малины, терна, земляники, голубики, дикой смородины и дикого винограда; орехи и травы: душица, мята, мелисса, листочки рододендрона, тысячелистник, зверобой — чего только нет здесь, в горах! И само счастье, наверное, живет где-то тут неподалеку.

Мы путешествуем через горы... Боже, как я соскучился по такого рода переходам. Как долго я не видел шумных горных гроз с оглушающим громом, с молниями, кривыми лучами уходящими прямо в землю или разрывающимся в свинцовом пространстве неба яркими и обширными вспышками; с густой пеленой обрушивающегося с неба ливня, когда в нескольких метрах вокруг не различаешь скрываемой за ней обстановки; с семислойной дугой радуги, прекрасным видом распустившейся над ущельем в тумане — взвешенных в воздухе кристалликов воды, которые дождь оставляет после себя. Как давно я не сидел возле ночного костра и не смотрел на сонмы искр, вылетающих из него и уносящихся в просторы звездных далей — к мириадам теплых солнц, улыбающихся с ночного неба. Как давно я не видел горного звездного неба, и как долго я не слышал бурной речки, разговаривающей в ночи с теми, кто ей внимает... Поэзия дикой природы не касалась меня уже очень давно...

Мы путешествуем через горы... Погонщики скота в широкополых соломенных шляпах, с золотыми от палящего горного солнца лицами; отары овец, козы и алобаи — пастушьи собаки с желтыми свирепыми глазами; лесник со своей огромной овчаркой, учившийся в Петербурге и все же вернувшийся оттуда, не пожелавший променять прелесть природы на заключенную в красиво отесанный и гармонично укомплектованный камень жизнь; старик, не ведающий, что царя уже давным-давно нет, что произошла революция 17-го, а затем — через почти 70 лет — новая смена власти, и его маленькая козочка Фатима, оставшаяся без матери, но выкормленная этим добрым человеком; аулы, живущие почти обособленно от мира цивилизации — без телевизоров и радиоточек, без телефонов и телеграфов, без почты и уж, тем более, без новейших способов обмена информацией — компьютерной сети, спутниковой связи и т. д. - сколько удивительных встреч. Какое разнообразие жизни, какой колорит и контраст с городами и агломерациями!..

Впрочем, сразу хочу оговориться, что все эти яркие впечатления, сколь бы захватывающими они ни были для уставшего от городской бытовухи человека, все же просто меркли перед светом настоящей тайны. Дети, сопровождавшие меня, оказались будто «не от мира сего»... Они были другими, не такими, как просто человек в понимании каждого из нас. Это прежде всего касается Наты и Лены, ибо именно с ними всю дорогу творились чудеса... Однако, я не буду забегать вперед и расскажу обо всем по-порядку.

Во-первых, в девочках присутствовал талант прекрасных собеседниц,  широко эрудированных не только для подростка, но и для умудренного опытом старчества. Мы общались с ними на самые различные темы: говорили о «продвинутой» музыке, о современной эстраде, о взаимоотношениях мужчины и женщины, о браке и любви, о Боге, религиях, пророках, о космосе, планетах, звездах, о летающих тарелках — в общем, всего не перечислишь. Мне было настолько интересно слушать Нату и Лену, настолько увлекательно о чем-то рассказывать им, что я, порой, забывал, где нахожусь. Девочки, определенно, умели каким-то образом очаровывать, увлекать, заинтересовывать собеседника; умели не просто болтать, но соединяться с тобой во время разговора, чувствовать тебя, понимать твои мысли, понимать все, что ты хочешь сказать. Они могли принимать человека как самих себя, при этом оставаясь самими собой... Правда, вскоре я понял, что это только один из многих их талантов, причем те, другие, о которых я пока еще ничего не знал, были... Ну вот, опять я забегаю вперед. Простите, сейчас исправлюсь.

Лена и Ната совершенно не уставали после изнурительных переходов через перевалы. Часто видя, как я выдыхаюсь, они забирали у меня огромный рюкзак и по нескольку часов тащили его сами. При этом у девочек даже не нарушался вечно спокойный дыхательный цикл, в то время как с меня, идущего налегке, градом лился пот, и легкие в моей груди отказывались работать.

Теплых вещей и еды именно у Наты с собой тоже не было. Выяснилось, что она в этом просто не нуждается. Ни разу не видя ее принимающей пищу, на третий день путешествия я начал всерьез беспокоиться и уговаривать девочку покушать, на что она, улыбаясь и сияя здоровьем десятерых сытых молодцев, отвечала: «Не хлебом единым жив человек. Смотри на меня, Максим: я — как живое доказательство этих слов». Что тут скажешь? Мои глаза не обманывали меня, я видел, что пища девочке не нужна. Она могла иногда испить воды из родника, съесть немного ягод, орехов или какую-нибудь сорванную травинку, но разве это можно назвать здоровым питанием? Вопрос — откуда она черпала энергию, питаясь вот так — для меня долгое время оставался загадкой.

Эта загадка оказалась не единственной. Выяснилось, что девочке не страшны холод и заморозки горных ночей. В то время, как мы с другими детьми, одев теплые куртки и шапки, кутаясь в шерстяные одеяла, все же мерзли в двух палатках, пытаясь заснуть, Ната могла пролежать всю ночь на голой земле в легком платьице, безо всякого ощущения дискомфорта. Я сам видел, как она в своем «бумажном» сарафане беззаботно и с улыбкой спала, лежа на покрытой инеем утренней предрассветной траве. Но это еще не все.

Однажды, выйдя ночью, я заметил мягкое, если можно так выразиться, свечение на поляне. Подойдя ближе с вопросом — что это может быть? — я сперва вздрогнул от поражающей и чудесной картины... Ната лежала на травяном ковре, ее волосы золотой шалью распались под ней, и... Тысячами синих искорок-молний ее волосы сверкали в ночной мгле, освещая прекрасное лицо девочки. Это было похоже на чудесные эпизоды из какого-нибудь фантастического фильма об электрической отроковице... Едва не проглотив язык от удивления, я, словно сомнамбула, удалился обратно в палатку, забыв, что собирался в туалет. Пораженный увиденным, я долго не мог заснуть в ту ночь и ворочался, пока лежащий рядом Арам сонным голосом не поинтересовался, в чем дело.

— Там Ната... У нее волосы, это самое... Они...

— Светятся синими огоньками?

— Да, да...

— А, не удивляйся. С ней часто такое бывает... Вот ты думаешь, она сейчас спит?

— Что же она делает, если не спит?

— Она почти никогда не спит. Иногда лежит неподвижно, как спит, но, если по-настоящему, то не спит. У нее не бьется сердце, она совсем не дышит. Если раскрыть ее глаз и посмотреть, то не увидишь зрачка. Зрачки у нее заворачиваются глубоко наверх.

— Что же это с ней происходит?

— Это Музыка Восхода.

— Музыка Восхода?

— Да. Еще это называется «Ясный День».

— Что это такое?

— Они говорят, что это такое состояние...

— Но она же... ты сказал, что у нее не работает сердце... Это ни что иное, как смерть!

— Да, один раз врач сказал, что это смерть. Но это не смерть. Говорю тебе — это состояние такое.

Не выдержав, я встаю, выхожу из палатки снова и иду проверять. Дойдя до Наты, я застаю ее в прежней позе — лежит на земле, раскинув руки в стороны, ладонями вверх. Только вот волосы перестали светиться.

— Эй... Эй... Ната, — пробую ее растормошить, но она не просыпается. Ее тело страшно холодное, ну прямо как у мертвеца. Сняв шапку и приложив ухо к ее груди, я долгое время пытаюсь услышать пульсацию сердца. Пульсации нет. Более того — грудная клетка не проявляет никаких признаков движения — девочка не дышит! Чтобы развеять последние сомнения, я достаю из кармана фонарик и, не включая его, подношу стеклышком к носу девочки. Держу так некоторое время одной рукой, другой же роюсь в кармане, ища спички... При свете зажженной спички смотрю на стеклышко фонарика — поверхность не запотела. Дыхания, точно, нет!

«Да она же мертвая!» — думаю я и вздрагиваю — спичка догорела, огонь обжег пальцы...

Некоторое время я сижу в полутьме перед телом девочки, не зная, что делать. Трудно описать чувства, наполняющие сердце. Страх, сомнение, интерес, любопытство, шок, скрытый восторг, беспокойство — все это смешалось в некий винегрет эмоций. Решив взять себя в руки, я встаю и возвращаюсь в палатку. Разместившись между Арамом и другими детьми, я молча лежу, уставясь в пространство слепой тьмы.

— Ну и Натка. Пугает людей только, — хихикнув, заявляет Арам.

— А, может быть, ей плохо? Может, нужно что-то делать?

— Да нет. Ей не плохо. Наоборот, она сейчас так напитается силами, что завтра опять ничего есть не будет.

— Какой кошмар...

— Ха! Это только цветочки... А силы им служат взаправду кошмарные...

— Какие еще силы?

— Те силы, что строили Солнце и Землю. Лена и, особенно, Ната могут управлять ими.

«Силы. что строили солнце и Землю?... Что-то ты совсем заврался, брат», — думаю я про себя. На словах же спрашиваю:

— Почему они могут, а другие люди нет?

— Потому, что Ясный День.

— Не понял?

— В общем, надо уметь входить в Ясный День, чтобы эти силы стали служить тебе. Ната и Лена умеют входить в Ясный День... А еще Ната говорит, что давно жили люди-Атланты, которые умели входить в Ясный День.

— Ох уж эти сказки... Ох уж эти сказочники, — я нарочно шепелявлю, повторяя фразу героя мультфильма «Падал прошлогодний снег».

— Ты мне не веришь? — почему-то взволнованно спрашивает Арам. Впрочем, он тут же успокаивается и уже безмятежным тоном заключает: — Ничего, скоро поверишь...

Глава 8.

«Те силы, что строили Солнце и Землю…»

«В основе всего даосско-буддийского миропорядка заложена идея Пустоты, Небытия... Ее математический символ — ноль, пространственный — круг, умозрительный — пустота. Но это идеалистическое построение несет в себе странную потенцию. Если сумма и произведение всей тьмы вещей в мире равны нулю, то и каждая вещь в отдельности равна нулю, то есть мнима. Но если так, то вселенная равна человеку, а человек равен вселенной и может стяжать всю ее мощь — если сумеет найти правильный способ. Путь. Итак, дело в поисках Пути...»

А. Долин. Г. Попов. «Кэмпо — традиция воинских искусств»

Иди за солнцем следом,

Хоть этот путь неведом,

Иди, мой друг, всегда иди

Дорогою добра...

           Из к/ф «Сказка о маленьком Муке»

Никогда бы не подумал, что буду разгуливать вот так, в диких торах Кавказа, за десятки километров от жилья, с юными сопровождающими. Если бы кто-то сказал мне об этом хотя бы неделю или две назад, я бы только посмеялся. Вы сами представьте, вы сами поставьте себя на мое место! Вообразите только на мгновенье: вы живете обыденно текущей, размеренной жизнью, и вдруг в ней появляется человек или люди, которые существуют во сто крат полнее и интенсивнее, чем вы. Представьте, что эти люди становятся вашими друзьями, они зовут вас с собой, вы следуете за ними, и вот она — резкая перемена обстановки! Резкие перемены в вашей жизни, и они парализуют ваш мозг ощущением чуда, сказки. Вы спрашиваете себя: «Неужели это происходит со мной? Неужели это я!?»

Примерно такие вопросы задаю я себе, путешествуя вместе с детьми. Совершив короткий переход через горный кряж, к вечеру мы спускаемся в долину какой-то реки. В тот момент, когда мы пересекаем мост через эту бурлящую реку, на небе загораются первые россыпи звезд. На середине моста мы останавливаемся и начинаем любоваться шумным потоком. В сумерках, при свете появившейся из-за гор луны, он выглядит сказочно, совсем не так, как днем, наверное. Сейчас он похож на извивающегося и блестящего черно-золотого змея, шипящего под нашими ногами. Но шипит он так, что закладывает уши...

Когда мы отходим на порядочное расстояние от реки, я обращаюсь к Нате:

— Скажи, Ната, а ваши родители не боятся отпускать вас одних в такую даль?... Ты знаешь, я начинаю подозре...

— Какой красивый жук! — перебивает меня девочка, показывая пальцем на дорогу.

На дороге промелькнуло что-то светящееся голубыми огоньками, но я, увлекшись разговором, наступаю на это ногой.

Убрав ногу, я осознаю, что нечаянно раздавил это существо. Голубые огоньки лежат под ногами и едва заметно шевелятся. В них больше нет былой прыти и подвижности. И, видимо, никогда уже не будет. Конечно же, я раздавил...

— Присев на корточки, Ната берет умирающее существо в ладонь. Поднявшись, она подносит его к глазам, В сумерках мне видны очертания довольно большого насекомого, чей черный хитиновый покров сплошь усеян бисером фосфоресцирующих голубым чешуек. Насекомое вяло двигает лапками, лежа на ладони Наты.

— Бедный, — говорит она.

— Насмерть? — спрашивает самый младший, Арам.

Ната сначала ничего не отвечает, но потом, мельком взглянув в глаза Арама, она вдруг задерживает свой ласковый взгляд, улыбается и гладит мальчика по голове. Девочка зачем-то набирает в легкие воздух. Затем, медленно приблизив руку ко рту, она несильно дует на жука. Тот замирает и больше не шевелится. Девочка снова дует. И вдруг, словно получив колоссальный жизненный импульс, жук вздрагивает, быстро перебирая лапками так, словно его ошпарили. Он переворачивается со спины на лапки и, пробежав по руке Наты, срывается и падает на землю. Я изумленно наблюдаю, как голубые огоньки еще некоторое время мелькают на дороге, удаляясь в сторону зарослей осоки.

«Ничего себе! — думаю я. — Она только дунула на него, и он ожил. Ожил!!!... Ничего себе!... М-да-а-а...»

Дальше мы идем молча...

Мы подходим к поляне. С дороги видно, как на поляне горят костры. Слышны звуки гитары и поющие голоса. Это туристы. Да, их тут много в это время года. И они встретились нам весьма кстати. Такие компании всегда накормят. Теперь не надо будет заботиться об ужине.

Я снимаю рюкзак и достаю оттуда теплые вещи. Передаю Лене ее свитер и одеваюсь сам.

— Ну что, - спрашиваю я. - Пойдем, посмотрим на живых людей?

— Пойдем, — она смеется.

— Пойдем? Ты что, с Вологды или с Подмосковья? — окая, интересуется Кирилл.

— Ох, с Подмосковья я, родимый, с Подмосковья. Из деревни приехала на тебя, внучек, посмотреть.

— Ха, бабуля! Дай я тебе поцалую! — он берет Лену за голову и сильно чмокает ее в щеку, при этом еще и мычит. Потом еще и еще раз. Лене это надоедает, и она отмахивается. Кирилл дико гогочет. Мне тоже становится смешно...

Луна скрывается за тучами. В кромешной тьме мы взбираемся на пригорок, на котором раскинулась поляна с расположившимися на ней туристами. Я тащу рюкзак по траве. Он уже довольно сильно вымотал меня.

Преодолев крутой, но короткий подъем, мы выходим на более пологий склон, а затем и на ровную травяную гладь поляны. Впереди видны три костра. Один из них горит под наспех сооруженной крышей из стволов сухих сосен, крытой брезентом. Туда мы с детьми и направляемся.

Кампания, сидящая у костра, на первый взгляд кажется весьма приятной. Здесь их собралось человек десять — молодой парень, три девушки, две маленьких девочки, примерно пятнадцатилетний мальчик, да еще трое пожилых мужчин. Они не сразу замечают нас, они увлечены разговором. Но вот из ночной тени мы выходим в зону четкой видимости, и наши смутные очертания в сумраке приобретают все более ясный вид от света огня. Мы подходим к костру, и разговор прекращается. Люди рассматривают нас. Наверное, мы появились из ночной мглы на этом островке света весьма неожиданно, потому что на лицах некоторых читается явное удивление. Но оно быстро сменяется на заинтересованность и ожидание. Люди ждут, что мы им скажем. И Лена говорит. Один ее вид при обращении к другому человеку сразу располагает последнего к ней. Она всегда ласкова и мила с людьми. Она всегда внимательна и доброжелательна. Еще ни разу мне не доводилось видеть, чтобы она хмурилась. Вот и сейчас, будто давным-давно знакомым и близким, она говорит этим туристам:

— Добрый вам вечер, люди.

— И тебе того же, принцесса, — отзывается один из мужчин.

— Вы позволите посидеть вместе с вами? — спрашиваю я.

Люди переглядываются, потом все тот же мужчина произносит:

— Садись, если хороший человек.

— Он хороший. Он очень хороший, — заявляет Леночка.

Я поворачиваюсь и радостно вглядываюсь в глаза моей попутчицы. Я тихо спрашиваю:

— Правда? Ты так считаешь?

Она смотрит на меня, и я слышу ее ответ:

— Правда...

Люди с интересом наблюдают за нами, потом одна девушка говорит, подвигаясь на толстом бревне:

— Садитесь. Что же вы стоите?

Мы присаживаемся. Я — рядом с девушкой, Лена — между мной и мужчиной, назвавшим ее принцессой, другие — то там, то тут возле костра.

— Откуда вы, ребята? Вы что же, заблудились? — спрашивает нас молодой парень. По произношению слышно, что он — москвич. Архыз, значит, любят и в Москве. И мне от этого становится как-то приятно. Есть все-таки нить, объединяющая нас, влекущая нас из разных точек необъятной России в одни и те же места. И места эти, как правило, отличаются необыкновенной красотой, к которой так неравнодушно человеческое сердце. И неважно, кто ты, чем занимаешься, сколько у тебя; денег — это не важно!!! Действительно значимо другое — у тебя есть абсолютная связь со мной и с другими людьми. Эта связь — твое человеческое сердце. Так я думаю, глядя в глаза молодого парня. Потом я отвечаю ему. Я говорю:

— Мы здесь путешествуем. Идем в гости... Ну, то есть, я иду в гости вот к ним, — я показываю на детей. — К вам вот по дороге зашли... Просто так...

— Мне кажется, что мы здесь далеко не просто так, — тихо и тепло проговаривает Ната, Она с улыбкой смотрит на мальчика — ее ровесника, сидящего рядом с парнем. Мальчик тоже не сводит с Наты глаз. Она какой-то магической силой привлекает к себе внимание его и других.

— Тебя как зовут-то? — спрашивает парень у девочки.

— Ната. Вот это — Максим, это — Лена... — она перечисляет москвичам всех нас по-порядку.

— А я — Антон. Вот рядом со мной сидит Валера... — и парень, в свою очередь знакомит нас со всеми сидящими у костра. Девушку слева от меня зовут Викой. Еще до того, как усесться возле нее, я обратил внимание на ее сильную привлекательность...

К нам подходят туристы от двух других костров. Кое-кто выглядывает из палаток. Наше с детьми появление и присутствие вызывает живой московский интерес. Возле костра под брезентовой крышей собирается куча народу. С нами знакомятся, нам задают массу вопросов. Нам подают тарелки с рисовой кашей, перемешанной с тушенкой. Нам подают хлеб. Я слегка растерян. Я даже тронут такой заботливостью. Мне хочется чем-то отблагодарить этих добрых людей. Хочется сказать:

« Люди! Какие же вы прекрасные на самом деле! Почему же раньше я этого совершенно не замечал? Почему только сейчас начинаю осознавать это волшебное, сказочное чувство — любовь к незнакомому человеку? »

Всю свою красоту, порой, мы прячем очень глубоко. Вы замечали? Вы замечали, как мы боимся проявлять любовь, сострадание, заботу друг о друге и нежность к себе подобным? Как мы боимся оказаться красивыми только потому, что считаем красоту беззащитной перед злом? Вы замечали это за собой? Многие, в том числе и я, ответят утвердительно на этот вопрос: да, мы боимся... Я боюсь. А вот мои новые друзья — видимо, нет.

Я наблюдаю, как они смеются, как разговаривают то с мужчиной, назвавшим Лену принцессой, то с Антоном; как Ната улыбается уставившемуся на нее Валере, а Венера дарит Вике сорванный ранним утром цветок крокуса.

— Боже, какая прелесть! — восклицает Вика

— Бери, Вика, он на тебя похож.

Вика смеется, умиленно разглядывая Венеру. Та же цветет, как распустившаяся сирень. Дети цветут своей юной красотой. Задумавшись, я смотрю на них. Какая сила делает этих детей непохожими на миллионы таких же, как они? Что сокрыто в них, что спрятано? Их постоянно окружает какое-то светлое поле. Мне кажется, что сейчас я чувствую его. Вокруг детей витает радостное ликование. Оно похоже на ликование солнца, скрывающегося за блистающим океанским горизонтом. Это солнце уходит, но оставляет на морском ковре огненную дорожку, как будто бы зовя в свое лучистое огненное закатное счастье: «Пошли со мной?» И так хочется пойти. Так хочется.

Маленькие солнца сидят сейчас с нами у костра. Люди тянутся к ним, потому что они согревают. В этом и сила красоты. Красота согревает. Согревает настолько, что лед зла тает, и ты становишься добрым. Я абсолютно добр уже несколько дней. Я добр без перерыва на сон или обед. Я добр даже во сне. Все эти несколько дней мне снятся чудесные сны. Мне снятся цветы. Мне снятся ангелы. Мне снится солнце. И хочется, чтобы только такие сны видели окружающие нас люди с их незачерствевшими сердцами.

Там, в Москве, многие не знают, что такое лес. Многие никогда не пили живую воду из горного озера. Никогда не кормили белочку с руки. Никогда не слышали свободного крика сокола и не видели парящего в небе величественного орла. Они не ощущали на себе теплую руку Природы, этой доброй заботливой Мамы планеты Земля. Но, несмотря на все это, сердца людей дышат. Они все еще живые, и никакая кровь телевизоров, никакой разврат бульварных газет, ни суета рабочих будней, ни однообразие городского быта не смогли заглушить их жизнь. Как прекрасно такое бессилие чего-то злого перед чем-то добрым, перед каким-то единственно светлым началом, одушевляющим каждого из нас...

Леночка как-будто чувствует мои мысли. Она оборачивается, и наши глаза встречаются... Мы улыбаемся друг другу... ночь, но мне кажется, что светит солнце...

Звучит гитара. Знакомая, легкая и замечательная мелодия. Мы все подхватываем ее. Мы поем:

Ничего на свете лучше нету,

Чем бродить, друзья, по белу свету.

Тем, кто дружен, не страшны тревоги.

Нам любые дороги дороги...

Некоторое время спустя нам надоедает петь. Молодежь включает магнитофон, и многие уходят танцевать. Я остаюсь. Мне больше нравится смотреть на костер. Иногда я поглядываю на танцующих людей. Это мне нравится не меньше... Кирилл уже танцует с какой-то девочкой, а застенчивый Андрей, потупив голову, стоит в сторонке. К нему подходит очаровательная москвичка. Настолько очаровательная, что Кирилл забывает о своей партнерше и разевает рот... Москвичка просит Андрея потанцевать с ней. Она чуть старше его. Может быть от этого, стеснение мальчика становится еще большим — он отказывается и уходит в подлунную тень деревьев. Там он садится на бревно — спиной к танцующим. Растерянная девочка стоит, не зная, что делать. Нерешительно она подходит к бревну... Потом садится рядом с Андреем... Вижу, как удивленный Кирилл чешет голову, глядя в то место из-за плеча своей пары... Я усмехаюсь про себя. Этот Кирилл напоминает мне Джима Кэрри. Внешность очень схожая, и такой же смешной, правда, нисколечко не кривляется, что, конечно же, к лучшему...

Замечаю, что Ната тоже осталась. Возле костра сидят еще двое мужчин и пожилая женщина, но никто больше не обращает на нас с Натой внимания. Девочка берет лежащую у бревна шестиструнную гитару. Она слегка перебирает пальцами по медным струнам, издавая тем самым тихие мелодии. Она иногда смотрит на меня. Ее глаза выражают вдохновение.

К Нате подходит Валера. Если точнее, он не идет, а ковыляет. У мальчика что-то с опорно-двигательным аппаратом. Какая-то болезнь, неизвестный мне порок. Валера садится рядом с Натой. Он молчит. Наверное, думает, что сказать. Наконец, он спрашивает:

— Ты что, умеешь играть?

— Да, — отвечает девочка, тепло улыбаясь.

При этом она принимается исполнять нечто красивое, по-настоящему ласкающее слух, так что я и Валера заслушиваемся. Но во время игры она все время смотрит Валере в глаза. Теплым взглядом, будто бы согревая. И Валера глядит на нее, не отрываясь. Вижу его взволнованное лицо. Брови приподняты. Мне кажется, что он сейчас заплачет. И правда - он плачет. Сперва большие крупные слезы появляются в его глазах, затем он вообще зажмуривается, всхлипывая и заливаясь плачем. Ната изумлена, но почти сразу ее изумление сменяется столь присущей ей лаской, и она, отставив гитару в сторону, придвигается к Валере и обнимает его. Она тихо, с искренностью в голосе, спрашивает:

— Ну, чего ты? Не надо, Валера. Не надо плакать.

— Они хотят завтра уезжать. Уезжать домой. А я не хочу. Здесь так красиво. Так красиво, - взволнованно объясняет мальчик.

— И ты еще появилась, — добавляет он, опуская голову.

Легкая недоумевающая улыбка несколько мгновений освещает лицо красавицы-девочки. Она пытается заглянуть в глаза опустившего голову мальчика. Мне нравится это ее невинное стремление все время смотреть собеседнику в глаза. Даже если ты отводишь их, она все же непроизвольно будет стремиться найти с ними визуальный контакт. Особенно, когда ты ее сильно интересуешь.

— И я появилась? — ласково переспрашивает она, становясь на колени перед сидящим мальчиком.

Она берет его за руку и нежно произносит:

— Валера...

Другой рукой она дотрагивается до его щеки. Ее золотистые, блестящие от света огня волосы подхватывает налетевший легкий ветерок. Она подносит к растроганным глазам палец, и что-то рассматривает на нем. Это слезинка с лица Валеры. Капелька соленой воды блеснула, поймав лучик от костра.

— Ты плачешь из-за меня? Ты... О, Боже, как красиво! Ты меня любишь. Ты влюблен в меня. Да, я это чувствую! О, как красиво... — девочка поражает меня чистым и естественным поведением. Я любуюсь трогательной сценой, то же делают забывшие про свои разговоры двое мужчин и пожилая женщина. Они, смешно открыв рты, заворожено таращатся на детей.

Закрыв лицо руками, Валера плачет.

— Я калека, а ты красавица... — рыдая, говорит он.

— Ну и что же?

— Ты никогда не полюбишь меня... — он плачет. — Никогда... Я калека... Это на всю жизнь... На всю жизнь!!!

Она держит его за руку, но больше не смотрит в его сторону. Она закрывает глаза.

— На всю жизнь, — повторяет она тихо. — На всю...

И вдруг, тряхнув головой, девочка восклицает:

— Неправда!

Поднявшись с земли и не обращая внимания на зрителей, она, став прямо, разводит руки в стороны. Вдохнув воздух, она около минуты стоит молча, и уже многие собравшиеся с непониманием переглядываются. Выдыхая, Ната произносит:

— Я ЕСМЬ.

Я вздрагиваю. После известного вам сна я стал очень неровно дышать к этому Имени...

— Я ЕСМЬ, — повторяет девочка.

И тут происходит нечто странное, невероятное... Сначала каким-то шестым чувством я улавливаю колоссальное возмущение среды вокруг нас. Это невозможно описать, просто чувствуется, что рядом, по всей площади лагеря творится что-то невидимое, что-то живое, величайшее, но невидимое... Воздух возле девочки начинает гудеть и потрескивать, как шумит работающая трансформаторная будка. Ната подходит к испуганному Валере и кладет ладони на его голову. Гул вокруг нее усиливается до ужаса. Нельзя сказать, что он становится громким, пугает-то отнюдь не громкость. Пугает, даже нет, заставляет трепетать смысловое содержание. Да, в этом гуле есть некий таинственный древний смысл. Настолько древний и великий, что все мы ужасаемся...

— Ты больше не будешь калекой, родимый, — изменившимся, нечеловеческим голосом произносит девочка. — Отныне ты исцелен!

О, нет! Что у нее с голосом? Древний, нечеловеческий голос! Похожий на тот, каким она пела во время адлерского выступления... Похожий еще на что-то... На что-то, происходившее со мной... В раннем детстве?... Нет, раньше... При рождении?... Нет, еще раньше...

Девочка запела... Фантастика! Это нужно только слушать, описать это невозможно. О, Боже, при всем великом желании, мне этого не описать. Я смогу передать только слова песни. Волшебные, неземные слова, врезавшиеся в память навсегда:

Райский запах розы

Принесу Тебе.

И скажу сквозь грозы:

«Верь своей судьбе ».

Улетев в долину,

Залов небосвод,

Попадешь в трясину

Столь прозрачных вод.

Горько будешь плакать

На злосчастный рок.

Тайну Я открою:

В нем сокрыт урок.

В том уроке Счастье,

Что из века в век

Ищешь Ты повсюду,

Странник-Человек...

Пока девочка поет, с Валерой происходят странные вещи. Заморгав, он судорожно вдыхает воздух так, будто его облили ледяной водой. Мальчика начинает трясти. Его трясет, как если бы через его тело пропускали сильнейшие электрические разряды. Но его глаза не выражают боли. На его лице можно прочитать только: «Что происходит???» Он изумлен, его изумление бесконечно...

В толпе, окружающей костер, раздаются возгласы удивления. Одна женщина, охнув, подбегает к детям, и, остановившись возле них, не может поверить своим глазам. Встав с бревнышка, Валера делает первые несмелые шаги, направляясь к ней. Сначала он немного заваливается при ходьбе, как делал это раньше, но... Вот вам и «но»! Спустя несколько шагов, походка мальчика становится безупречной! Да! Все еще робкой, несмелой, но безупречной. Забыв про все на свете, женщина, всплеснув руками, радуется, как ребенок. Она хлопает в ладоши и громко кричит:

— А-а-а-а!

Зажмурив глаза, она мотает головой, и кричит. Возбуждению прочих тоже нет предела... Вы сами, наверное, понимаете, что тут стало твориться. Такого взрыва человеческих эмоций я не видел уже очень давно... Да, что греха таить, я вообще подобною никогда не видел прежде...

 

… Это Знание запрещено и сегодня

в большинстве из вас тем,

кого вы, поверив чудовищной лжи,

величаете богом…

 

 

Часть 2. Родина

« …О новом поселении стали писать в российской прессе, и многие люди захотели увидеть прекрасное для того, чтобы и самим сотворить подобное. А, возможно - и лучшее.

Вдохновенное желание сотворения прекрасного охватило миллионы российских семей. Подобные первому, поселения стали строиться одновременно в разных регионах России. Началось всеобщее движение, подобное сегодняшнему дачному.

Каждый превращал свой, полученный в пожизненное пользование, гектар земли в райский утолок. На обширных просторах России совсем маленьким кусочком казался гектар. Но таких кусочков было много. Именно из них и состояла большая Родина. Через эти кусочки, сотворенные добрыми руками, расцветала райским садом большая Родина! Наша Россия!...»

Анастасия о будущем

Из книги В. Мегре «Кто же мы?»

И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали... И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный, как невеста, украшенная для своего мужа. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло...

     Апокалипсис Иоанна Богослова, 21, 3-4

 

Глава 9.

Если скажешь слово «Родина…»

«Если скажешь слово «Родина»,

Сразу в памяти встает:

Белый дом, в саду смородина;

Старый тополь у ворот...»

Стихотворение из детского Букваря.

Полуденное солнце припекает. Мы, остановившись на склоне горы, обозреваем открывшуюся нашим глазам долину. Окруженный кольцом почти отвесных скал и горных уступов предстает перед нами лесной дол, с рассекающей его хвойно-лиственное полотно бирюзовой лентой реки. Я присматриваюсь: кое-где из-за темно-зеленой кроны выглядывают сооружения, похожие на крыши зданий. Насчитав около десяти таких крыш, совершенно хаотично и разрозненно разбросанных по долине, я прихожу к выводу, что на нашем пути возник очередной населенный пункт.

«Странный хуторок», — думаю я. — «В таком заброшенном месте, а кажется, будто... будто...»

— Как называется это поселение? — интересуюсь я.

— Это поселение называется... — Лена, сидящая на черном Дулпаре и держащаяся за его гриву, загадочно улыбается, смотрит на меня и не договаривает.

Поворачиваюсь лицом к другим детям. Все они тоже улыбаются, щурясь от ослепительного солнечного света. Молчат и улыбаются, сорванцы.

— Так, значит, это и есть ваша Благодать? — догадываюсь я вслух.

— Наша Благодать? — дети переглядываются, потом начинают близоруко всматриваться вдаль, часто моргая и даже принюхиваясь. Маленькие негодяи, где же вы научились так паясничать?

Лена, едва сдерживая смех, наблюдает за всей этой игрой (которую, кстати, сама же и затеяла), сидя на черном коне. Коню тоже интересно — он лезет мордой прямо в лица внимательно разглядывающих ущелье детей. Особенно - в лицо Наты. Она ему понравилась с самого начала его присутствия в нашей компании. Да, он тут новичок, его нам подарили буквально вчера в одном из аулов. Точнее, не нам, а конкретно Лене и Нате. Попросили их почаще приезжать. Вот так...

— Ты что-нибудь видишь? — обращается Ната к приблизившейся лошадиной морде. — Говорят, там, внизу, наша Лаванка? — Она внимательно смотрит в большие глаза коня, и конь, фыркая, мотает головой и трясет гривой.

— И я тоже ничего не вижу. — Ната опять близоруко щурится, опуская взор на раскинувшийся под нами ковер леса.

Я, сделав руки биноклем, подношу это устройство к глазам девочки и интересуюсь:

— Ну, как видимость? Картина проясняется?

Дети смеются, но Ната, оставаясь серьезной, деловито отвечает мне:

— Да-да-да. Что-то там, внизу, действительно есть. — Она берет мой «бинокль» в свои руки и, внимательно осмотревшись, заключает: — Что-то зеленое...

Дети снова смеются, и Кирилл сквозь смех заявляет:

— Вот тетеря! Это же деревья.

— Ой, точно! Это деревья. — Ната с довольным видом возвращает бинокль мне. Она смотрит в мои глаза и улыбается... У нее очень умный и красивый взгляд...

Подумав, я выпрямляю указательные пальцы обеих рук, свожу их вместе и подношу к лицу Наты.

— Следите за моей рукой, — приказываю я девочке и начинаю водить перед ее лицом сложенными вместе руками так же, как окулист водит инструментом перед глазами своих пациентов. Глаза девочки внимательно следуют за движениями моих рук, смотря на выпрямленные и приставленные друг к другу указательные пальцы. Но вот я развожу руки в разные стороны, и девочка, не имея способности смотреть одновременно и направо, и налево, смеется. С улыбкой она вновь обращает свой взгляд на меня.

Я озадаченно качаю головой. Сделав шаг в сторону Наты, я аккуратно, но до предела раскрываю веки ее левого глаза своими пальцами и всматриваюсь в этот глаз. Девочка смеется, не в силах остановиться. Смеется и не препятствует обследованию. Закончив, я, еще раз покачав головой, выношу диагноз:

— Да - а - а...

— Что значит «Да - а - а»? — со смехом спрашивает Ната.

— Да - а - а... — удрученно и озабоченно повторяю я.

— Я буду жить, доктор? — осведомляется моя пациентка.

— У тебя куриная слепота, девочка. Куриная слепота у тебя, — отвечаю я грустно.

— Ой! — Ната «испуганно» прижимает руки к щекам и, смотря на меня, спрашивает: — Что же мне теперь делать, а?

— Тебе нужно есть побольше манной каши. Я выпишу тебе рецепт. — Я поднимаю с земли палочку и вожу ею по ладони, словно ручкой по бланку:

— Манная каша утром, в обед и вечером — по две тарелки перед едой!

Арам и Кирилл обходят Нату с двух сторон и, словно сговорившись, одновременно хватают ее за руки. Девочка с недоумевающей улыбкой оглядывается на них, но они, пытаясь быть сосредоточенными и серьезными, не обращают на ее улыбки никакого внимания. Они заявляют:

— Доктор, мы проследим, чтобы больная, — здесь они выдерживают паузу, чтобы подчеркнуть, а затем продолжают, — строго соблюдала ваши предписания. Мы проследим, но... Но...

— Что еще? — спрашиваю я.

— Разрешите удвоить порцию лекарства. Пусть лопает по четыре тарелки три раза за половину дня!

Выдав все это необыкновенной скороговоркой, Арам задумывается. Наверное, пытается разобрать только что сказанное. Другие дети смеются. Смеюсь и я...

Я смеюсь, но постепенно успокаиваюсь. Очарование превышает веселье. Я очарованно наблюдаю за смеющимися детьми. Наблюдаю за тем, как Дулпар подходит к смеющейся Нате и теребит воротник ее кофточки своими губами. Смеющаяся девочка мотает головой и пытается освободиться от приставаний Дулпара и от держащих ее за руки мальчишек, которые сами ржут, как жеребцы. Лена, обняв Дулпара за шею и прижавшись щекой к его гриве, тоже заливисто хохочет. Венера и Андрей пытаются стащить ее со спины черного скакуна, но она сопротивляется. Правда, ее сопротивление все больше ослабевает — она теряет силы от смеха. То же можно сказать и о ее противниках. Смех и счастье, радость и веселье забирают их силы. Счастье и радость забирают силы детей...

Окруженный радостью, овеянный детским счастьем, я неожиданно прозреваю... Я как бы вижу золотой туман... Золотой свет счастья! Что это со мной? Что происходит?!... Почему время как бы замедляется?! Почему пространство кажется живым? Почему солнечный свет... такой?! И сердце наполняется новым чувством. Новое чувство объемлет меня, но разве я не испытывал его раньше?

«О Боже, сколько света! Неужели ты не видишь, Максим? Свет везде! О Боже, сколько света...», — так когда-то говорила мне Лена, пытаясь описать свое понимание счастья. Она произносила это, словно находясь в бездне глубокого экстаза, она чувствовала это... Этот свет... Свет... Что же происходит?! О Боже, какое блаженство...

Я опускаюсь на колени, потом ложусь на траву. Глаза открыты, но я ничего не вижу, кроме света. Сказочное свечение, неописуемое блаженство...

«Песок окутан светом. Небо золотое. Твои волосы, твои глаза, Максим, залиты светом. Свет окружает нас. Мы утопаем в волнах этого счастья, как в океане...» — слова Лены опять приходят на память. Это слова пятилетней давности, говоря их, девочка наверняка чувствовала то же, что и я сейчас... О Боже, как легко... Люди!!! Слышите ли вы? Как легко, как просто все вокруг... Сколько света... Сколько любви... Сколько блаженства...

Я лежу на траве и со стороны, скорее всего, похожу на юродивого или на полоумного. Широкая улыбка не покидает моего лица. Глаза ничего не видят, кроме счастья. Свет и счастье вокруг... Только свет и глубокое счастье... Согретый счастьем, я лежу, забыв о мире и жизни. Забыв о времени и пространстве...

Через какое-то мгновение я прихожу в себя. Зрение проясняется. Я снова вижу небо и облака, траву и деревья. Вижу, как дети, перестав смеяться, заворожено смотрят на меня. Все до одного. Словно они что-то удивительное увидели. Лену все-таки стащили с коня, и теперь она стоит возле Дулпара. Андрей держит ее за руку. Арам и Кирилл до сих пор не отпустили плечи Наты, но все они — Лена и Андрей, Арам и Кирилл, Ната, Венера, и Аня — смотрят на меня. Удивленно и заворожено смотрят.

Потом, освободившись от руки Андрея, Лена подходит ко мне и садится передо мною на колени. Ее смуглые ноги блестят в лучах солнца. Ее рука ложится на мой лоб. Девочка трепетно гладит меня по волосам.

— Что это было, Леночка? — спрашиваю я.

Она не отвечает. Она молча сидит рядом. И смотрит в мои глаза. Ласково так смотрит. Подобная ласка заметна на лицах других детей. Они не отвечают на мой вопрос. Но они знают ответ.

— Что это было? — спрашиваю я снова. Вопросительно взирая на Лену, я жду ее ответа. Упрямо и настойчиво жду. Ласковый взгляд девочки сопровождает шепот ее губ:

— Свет... Родина... — едва слышно шепчет она. Ты почувствовал Родину, Максим.

— Не понимаю тебя, Лена... Что значит «почувствовал Родину»? О чем ты говоришь?

— Я говорю о Сущности, с которой в древности могли общаться люди. Они называли эту Сущность «Мама», «Свет», «Родина». Это живое разумное Существо. Оно присутствует в атмосфере над каждым человеческим телом. Оно мыслит. Оно понимает... Пойми, Максим, — Оно живое... Сейчас люди не могут воспринимать Его, потому что они ослеплены Тенью. Но здесь созданы все условия для того, чтобы человек мог видеть и чувствовать Его. Вот, смотри, — и Лена берет меня за руку.

— Расслабься, успокойся, — говорит она.

Посидев некоторое время в тишине, я начинаю ощущать глубокий покой. Вместе с покоем в сердце опять приходит блаженство. Ясно чувствую, как райской мелодией звучит все пространство. Каждая частичка леса излучает счастье... Это счастье... Оно живое. Рядом что-то есть. Что-то огромное, охватывающее собой весь мир; что-то счастливое, мягкое, ласковое... Боже мой, вокруг нас и над нами есть нечто живое! Разумное! То, о чем рассказывала Лена, действительно существует! Это трудно передать словами, это нельзя описать на страницах книги, но об этом следует знать каждому. Свет, о котором говорила Лена — там, в Благодати, я видел Его.

Отпустив руку Лены, я встаю, даже нет — резко вскакиваю, и восклицаю:

— Что это, что это было? Ты видела? Ты видела Его?

— Успокойся, успокойся, Максим, — Лена поднимается вслед за мной и дотрагивается до моего плеча. — Конечно же, я видела... Я вижу и чувствую Его довольно часто. Здесь, в Благодати, я вижу Его все время...

— Но кто это? Кто это, Лена?

— Я же сказала — это Свет. И одновременно это — будто бы Мама. И еще это — Отец. Это — Родина.

— Чья, чья Родина?

— Общечеловеческая Родина.

— Общечеловеческая?

— Да.

Глава 10.

Девочка и Свет

Молитва не может иметь ничего общего с насилием. Первая молитва ребенка не должна быть осмеяна или порицаема. Мальчик молился: «Господи, мы готовы помочь Тебе». Прохожий очень возмутился и назвал ребенка гордецом. Таким образом, первое чувство самоотверженности было поругано. Девочка молилась о матери и о корове, и такая молитва была осмеяна. Но память осталась о чем-то почти смешном, тогда как забота была трогательна.

Устрашение Богом тоже есть великое кощунство. Запрещение молиться своими словами уже будет вторжением в молодое сознание. Может быть, ребенок помнит что-то очень важное и продолжает свою мысль кверху. Кто же может вторгаться, чтобы потушить светлый порыв?! Первое наставление о молитве будет наставлением на весь жизненный путь...

Учение Живой Этики, АУМ, 69

Происходит гораздо больше чудесного, нежели принято думать. Можно привести некоторые исторические примеры, как выдающиеся люди бесследно исчезали. Те же, которые не могли по разным причинам скрыться, те как бы умирали, приказывая плотно закрыть себя и густо засыпать цветами. В ночное время приходили неизвестные и совершали обмен, уезжая с мнимоумершими. Указать можно не один случай в Азии, в Египте, в Греции, когда события требовали такого превращения, История, конечно, изображает совершенно превратно эти события. Пустые гробницы и таинственные сожжения могут напомнить о многом неизвестном для обывателя...

Учение Живой Этики, Сердце, 565

Невольно вспоминаются некоторые фильмы, некоторые книги. Вспоминается поразившая меня в детстве работа доктора Раймонда Моуди, собравшего большой материал о случаях клинической смерти, точнее, о тех пациентах, которым удалось пережить клиническую смерть. Многие из них рассказывали, что жизнь существует и после смерти. Они упоминали некое таинственное, но ласковое и глубоко любящее их Существо, Существо из Света. Они называли его по-разному; Бог, Христос, Ангел, и просто — Свет.... Вернувшись к жизни здесь, они говорили, что никогда не смогут описать и выразить в словах ту Любовь, с которой Свет встречал их там... Да, они это говорили... И никто из них не брался ни спорить, ни рассуждать о Его Любви...

Посмотрев по сторонам, я замечаю, что дети позабирали свои сумки и ушли, оставив нас с Леной наедине. Устали ждать, наверное...

— Если Он - это Пространство, тогда почему во сне Он был, как человек? — спрашиваю я у девочки.

— Так, значит, вы уже в некоторой степени знакомы, да? — осведомляется она, посмотрев на меня.

— Да, знакомы. Он выглядел, как человек.

— Он может принимать любой облик, Максим. Он делает это, чтобы сознанию человека было легче Его воспринимать. Так Он общается с людьми. Лишь немногим Он является сам, не через облики, а сам.

— Как это?

— Это называется «Ясный День».

— Так-так-так. Ну-ка, расскажи об этом подробнее.

— Нужно научиться входить в Ясный День. Для этого нужно почаще думать о Нем, желать... желать... ну, как это у вас там... скажем проще — желать соединиться с Ним, вот!

— И что же? Он услышит мои желания и мысли?

— Конечно. Любая твоя мысль, любое слово громогласно звучат перед Светом, и Он слышит, видит и знает о тебе все. Он сразу поймет, что ты хочешь контакта. И Он станет тихо прикасаться к тебе. Постепенно ты начнешь все больше чувствовать Его, и даже ощущать Его ответы. Однажды твои чувства утончатся настолько, что тебе удастся как бы соединиться с Ним. Ты выйдешь за пределы пространства-времени и узнаешь Его таким, какой Он есть. В тот день ты поймешь, что нет ничего прекраснее, чем Он...

— С тобой все было точно так же? Прежде, чем увидеть Свет, ты долго думала о Нем, желала встречи, да?

— Не совсем так. Я видела Его с самого рождения. Здесь многие видят Его. В Благодати созданы особые условия, и любой человек, попавший сюда, сможет видеть... если точнее, не видеть, а ощущать Его. Вот, как ты, например... Но Ясный День — это не просто ощущать. Это — стать с Ним одним целым - думать, как Он; чувствовать, как Он. Этому нужно учиться.

— И ты училась?

— Да.

— Расскажи, как это было? Кажется, я начинаю что-то понимать.

— Я расскажу тебе, Максим. Все началось с мамы. Уход моей мамы и необычное поведение отца заставили меня искать. Я тогда еще не ведала, чего ищу. Но все же искала. И нашла. Я нашла Свет.

— Подожди, подожди. Ты подробно все объясни. При чем тут уход мамы? Куда она ушла?

Она ушла навсегда туда, откуда не возвращаются. Ушла очень рано. Мне было лет пять, когда она ушла. Ее нашли на полянке. Она лежала неподвижно, не дыша... На лице застыла легкая улыбка, и мне казалось, что она живая. Но люди плакали, люди говорили, что она мертва... Только отец ничего не говорил. Мы с Натой подошли к нему и долго стояли рядом. Наш отец никогда ничего нам не рассказывал, только сам спрашивал. Вот и в тот день, вглядываясь в суетящихся возле мамы людей, он спросил:

«Что вы чувствуете, девочки? Вам плохо, грустно?»

« Я не знаю, — сказала я, — я не понимаю... Чувствую, что мамы уже никогда больше не будет с нами. Это, наверное, плохо, потому, что люди плачут...»

Перебив меня, Ната вмешалась:

«Я чувствую, что с мамочкой что-то происходит. Что-то очень важное».

Взглянув на Нату, отец улыбнулся:

«Скажи, Ната, что происходит с мамой? Я очень хочу знать. Ты ответишь мне?»

Ната и отец долго смотрели друг другу в глаза. Отец улыбался. Ната тоже заулыбалась, и, тряхнув головой, ушла. Я побежала за ней, за своей старшей сестрой. Мы шли к горному озеру, чтобы там, в тишине, подумать над вопросом отца.

— Твоему отцу, что же, не жалко было? Не грустно, не больно? Почему он улыбался?

— Вот и мы думали — почему? Он не только улыбался, он трепетно радовался чему-то...

Лена замолкает. Я успеваю предложить себе многие версии причин радости ее отца, прежде чем она начинает говорить вновь.

— Маму похоронили, — рассказывает девочка. — Я думала над вопросом отца и часто приходила к могилке. Я чувствовала мамино тело под землей, я чувствовала, что мама — живая... Однажды я пришла к могиле ранним утром. Посидев немного возле холмика, я вдруг поняла, что тела мамочки там нет. Его гам не было.

— Откуда ты узнала? Могила была раскопана?

— Нет, Максим. С могилой все было в порядке. Но я почувствовала... Я узнала... Отыскав отца, я взволнованно все ему объяснила. Он очень внимательно слушал. Все время кивал головой и улыбался. Потом он дал мне какую-то книжку.

«Что это?» — спросила я.

«Это — Новый Завет. Евангелие от Иоанна».

«Ты хочешь, чтобы я прочитала?»

Он кивнул.

И я поняла, что ответ можно найти в этой небольшой, тонкой книжке. Тогда я еще не умела читать, но мне было интересно. Я научилась бегло читать за несколько недель...

— Да ну!

— Ну да! — Лена смеется. — Через месяц я смогла прочитать Евангелие от Иоанна и понять значение многих неизвестных слов. Вот только смысла я так и не поняла. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было — Бог» Кто такой Бог, думала я. Какое Слово у Него было? Человек, о котором рассказывалось в Евангелии, называл Бога Отцом. Иногда он говорил слушавшим его людям: «Отец ваш небесный...» Значит, думала я, Бог — это Отец всех людей. Всех-всех. И мой тоже. Что же получалось — у меня два отца? Один — Олег, а другой? Кто этот другой? Где он? Как его увидеть?

— Меня в пять лет интересовали совершенно иные вопросы, — я вспоминаю свое детство. — А те, что ты задавала себе... Нашла ли ты ответ? Возможен ли, вообще, ответ в данном случае?

— Да, был ответ. Это случилось примерно через год. Все это время я думала, искала. Сходила с ума от интереса и различных предположений; то мне казалось, что Бог — это огромный человек, живущий в облаках; то я думала, что он живет на самой высокой горе... Это очень смешно, Максим, я расскажу, и ты будешь смеяться. У одной женщины была карта мира. По этой карте я и другие дети нашли самые высокие горы на Земле — Гималаи... Мы тогда думали, что Бог живет в Гималаях. Мы даже собирались тайно оставить хутор и отправиться в Гималаи, чтобы найти там Бога. Но мы не сделали этого, потому что однажды случилось вот что. Как-то поздним вечером я пришла на полянку, где год назад ушла мама, и легла там в траву. Я любила там лежать. Я полюбила это место после ухода мамочки. Я лежала и думала. Думала о Боге:

«Кто ты, Отец? Где ты? Слышишь ли ты?»

Внезапно я почувствовала, что падаю куда-то. Это было похоже на полет. Я чувствовала, что улетаю из своего тела. Я не испугалась, а подумала:

«Интересно. Чем все это закончится?»

Закончилось тем, что я увидела себя со стороны. Я видела свое тело. Оно лежало в траве. Я видела его как бы сверху. Я будто бы парила над ним... Это было так необыкновенно, это было поразительно. Окажись ты на моем месте, ты бы, наверное, сказал: « Фантастика!»

Я улыбаюсь, а девочка продолжает:

— Самая настоящая фантастика только начиналась! Вдруг я увидела Его. Он был везде. Он был в траве. Он был в деревьях, Он витал в воздухе...

— Кто он?

— Тот, кого я неосознанно ощущала рядом с первых месяцев жизни. Я не осознавала, что именно ощущаю. Но в ту ночь я поняла. Той ночью Свет впервые обнял меня. Свет, Максим. Неземной, ласковый, похожий на маму. Свет. Очень долгое время я просто приходила в себя от Его великой Радости... О, какой сильной была Его Радость!.. Мне ее не описать. Она неописуема... Вдруг в этом Свете... Ты понимаешь, Максим, там, в этом радостном Сиянии кто-то был. Когда я почувствовала это, я начала как бы всматриваться внутренним зрением, и когда я всматривалась, я неожиданно увидела... Передо мной разворачивались Миры, это были целые Миры, Вселенные, и этого никогда не сможет описать ни один человек. Там было семь Миров, их еще называют Семью Лучами, Кольцами или Каузальным Телом. Впрочем, неважно, как это называть — это было Его Пространство... Совершенное, неограниченное, и оно было здесь, не на небе, а здесь, рядом с нами. Мы просто не видим это, но это постоянно рядом с нами, вокруг нас, в нас... Пространство Любви... Понимаешь, это Пространство, в свою очередь, было только частью кого-то огромного, бесконечного... Я чувствовала, как передо мной раскрывается колоссальное реликтовое Я, Я ЕСМЬ, настолько древнее, что я затрепетала... Оно было вездесущим, всеведающим, всемогущим. Оно было живым, разумным, и знало меня лучше, чем я сама…

Когда Он исчез, я вновь постепенно ощутила себя в теле. Я открыла глаза. Луна была яркой, Вокруг меня, в радиусе нескольких метров, распускались цветы. Бутончики одних раскрылись полностью, другие только наполовину... Они распускались... Они расцветали ночью... Все они развернулись в мою сторону. Они тянулись ко мне, как к солнышку...

Я долго думала и поняла. В ту ночь я поняла, что сила человека может превзойти мощь самого солнца. Я говорю о любом человеке. Бог, которого я искала, указал свое настоящее местопребывание. Он — везде. Он — в сердце каждого из нас...

«Невероятно», — думаю я. — « То, что она рассказывает, просто невероятно. Но почему-то близко... Очень близко сердцу...»

— Ночью я гуляла по саду, — продолжает Лена. — В ту ночь сад казался волшебным, он дышал, шептались деревья, и птицам в их листве снились чудесные сны. Я ходила по чаще как блаженная. Мое сердце сияло от любви. Я видела сияние своими глазами! Сияла Любовь, оставленная в сердце Светом.

Помню, что из чащи вышла на луг, большой луг. Там резвились два оленя. Луна светила ярко, олени сразу заметили меня, но почему-то не убежали. Они не испугались меня... Мне же хотелось обнять, обласкать хоть кого-нибудь... Я протянула руки к одному из них... Он сначала стоял неподвижно, а потом... пошел! Пошел ко мне! Когда он подошел совсем близко, я увидела его глаза.

« Мой миленький братец», — сказала я и обняла его... Он замер. Не от страха, от умиления... Он не мог сдвинуться с места и стоял, почти не дыша, даже когда я отпустила его и отправилась прочь...

— Что же случилось с твоей мамой? Я так и не понял... Она умерла или нет?

— Она не умерла. Она ушла в Ясный День.

— В конце-концов, что такое Ясный День?

— Я только что тебе про это рассказывала, Максим. Когда я парила над своим телом, когда я видела его со стороны... Понимаешь, я была не в теле и не телом... Я летала рядом, растворившись в Свете. Я была Светом. Мой разум, мои чувства в этот момент расширились до бесконечности... Я могла думать, чувствовать, как Он. Это был Ясный День. В такие моменты в моем теле останавливается сердце, перестают работать клеточки мозга, и все другие клеточки тоже. Тело твердеет, становится холодным. Со стороны кажется, что я умерла, и только Дангма*[1] заметит, что я живая... В Ясный День можно уходить временно, но можно и навсегда. Моя мама ушла в Ясный День навсегда. Она не умерла... Так же, как и Человек Иисус из Евангелия не умер во время казни, но ушел в Ясный День. Его посчитали мертвым, но Он был не мертв… Так же и Ната, когда она пела в Адлере, упала замертво, и если бы врачи застали ее такой, они бы сказали: «Девочка мертва». Но, говорю тебе, это была не смерть. Это был Ясный День — врата в Вечную Жизнь... Когда недавно от неописуемого счастья у тебя пропало человеческое зрение, когда ты лежал и видел только счастье, это было начало. Так начинается Ясный День... Потом в океане этого нечеловеческого счастья ты начинаешь чувствовать присутствие Древнего Существа. Ты действительно чувствуешь, что тебя окружает некое Разумное, Живое, Влюбленное в тебя Я. Это Он. Он вступает с тобой в контакт. Такой контакт может длиться тысячи лет в земном исчислении. Но там, где ты находишься, времени нет... Пока все это происходит, твое тело остается на земле, как мертвое... Оно только кажется мертвым, потому что ты можешь вернуться в любой момент. Даже через тысячу лет ты можешь вернуться...

— Ничего себе! Значит, твоя мама может вернуться?

— Нет. Она ушла навсегда. Последняя фаза Ясного Дня — это когда в Его Пространство уходят навсегда. Забирается не только сознание, но и само тело. Все прежние связи между атомами преображаются, причем это происходит не постепенно, а сразу, на глазах, как в мультиках про трансформеров. Только здесь трансформация тела настолько чудесна, что захватывает дух. Тело в считанные минуты становится прекрасным, лицо приобретает Божественные черты, а потом и вовсе начинает светиться Богом... Начинает светиться все тело — сначала это едва заметный свет, но вскоре он превращается в массу излучения, в Сияние, видимое всеми. Кровь в сосудах, кости, ткани — все это теряет плотность и вес, силы тяготения уже не действуют, и тело поднимается в воздух, растворяясь в Свете... Представляешь, что в эти минуты переживает тот, с кем все это происходит? Ему не больно, ему бесконечно приятно, он чувствует огромное блаженство, на фоне которого ваш любимый секс выглядит просто мрачно... Если тело уходящего находится у всех на виду, если его не похоронили, не спрятали в гробницу, то все увидят... Однажды я тоже видела, Максим. О, это поразительно!.. Что ты так смешно смотришь?

— Никогда ничего подобного не слышал. Читал у Моуди, но там люди умирали, а тут при жизни...

— Что же удивительного в том, что человек может войти в Царство Божие при жизни? Жизнь для того и дана.

— Ты говоришь — «в Царство Божие»... Вон оно как... — и вдруг меня осеняет неожиданная догадка. — Вон оно как, Лена! Ведь это же и есть Рай, о котором написано в Библии. Ты была в Раю! Я прав? Ну, скажи — я прав или нет?

— Ты прав. Это Рай, и каждый, слышишь, каждый человек может попасть туда, если захочет.

«Вон оно как получается, — мысленно не могу успокоиться я. — У меня нет слов! Я думал, я представлял все по-другому... Я представлял себе ворота и сидящего возле них ангела с книгами, пропускающего в Рай праведников и прогоняющего нечестивцев куда подальше... В ад... Я представлял все так, и мне было противно. Тошно. Не хотелось верить, и я не верил. Слишком все по-человечески получается у Бога — сидит на троне, судит людей, наказывает, воздает, гневается, ревнует, испытывает... Как вздорный, противный тиран... Почему, почему все так? Почему в нашем обществе создан подобный портрет Бога? Лживый, отталкивающий портрет?... Кем он создан? Кем он создан?»

Глава 11.

Ласковое Присутствие

Всем сомневающимся в бытии Бога следует просто обратить свой взор на звездное небо, понаблюдать за тем, как солнце восходит и как оно заходит за горизонт. Восхититься красотой цветка, радующегося утренней росе. Полюбоваться новорожденным ягненком. Не торопясь, следить за тем, как ребенок постепенно пробуждается к жизни. Пусть они закроют глаза и прислушаются, о чем поведает им тишина, Если они будут делать это по-настоящему, искренне и часто, то они поймут, что могут сомневаться лишь в самих себе, ибо им удастся ощутить вокруг себя присутствие, красоту и совершенство Трансцендентного Разума...

Отрывок из розенкрейцерской монографии.

Мы спустились в долину. Мы шли по аллее, и я был очарован. Такой вовеки благословенной красоты я никогда прежде не видел... Там росли цветы...

Они росли везде. Их было так много, что казалось, будто мы попали в Эдемский Сад... Какие-то фиолетовые цветы оплели ветви деревьев и сияли прямо в их кроне над нашими головами. Иногда ветер срывал их фиолетовые лепестки, и, кружа ими, витал на дороге... И тихое солнце, да, какое-то притихшее в этом месте, бросало свои кроткие лучи на дорожные камни, делая их розовыми, похожими на любовь... Эти розовые камни под ногами... Ах, я до сих пор благоговейно улыбаюсь, вспоминая чудесную картину: вальс фиолетовых лепестков на розовых камнях... И все это - будто живое. Мыслящее, живое... Мне хотелось кричать от восторга и красоты...

Аллея кончалась, дорога повела через луг. На полянках стояли дома — два или три — уже не помню. Обычные срубы, правда, как-то замысловато раскрашенные красивыми узорами. Один домик полностью зарос виноградом и белыми розами. Он разместился в плодовом саду, откуда доносились детские ликующие вскрики и смех... Потом оттуда выбежали дети. За ними из-за угла дома вырулила большая лопоухая собака. Она как-то неуклюже это сделала и, споткнувшись, упала, проехав носом по земле.

— Эмма был сегодня зол. Он узнал, что он осел! — гогоча, кричал мальчик, на бегу оглядываясь на поднимающегося пса. Другой мальчик ничего не говорил, но, смеясь, улепетывал так, что пятки сверкали. Они вместе пронеслись мимо нас, как две пули... Я никогда не забуду их глаз, полных ликования и счастья. Когда я в последний раз видел столько счастья? Что-то не припомню...

Пес оказался огромной кавказской овчаркой. Он легкой рысью бежал за детьми, хотя мог без труда догнать их галопом. Но он бежал трусцой... И улыбался. Да, эта собака улыбалась — глазами, раззявленным ртом — она просто сияла. Поравнявшись с нами, пес остановился и обнюхал мои ноги. Потом ноги Лены. Лена погладила его по голове.

— Привет, Эмир, — сказала она.

Эмир побежал дальше...

Потом, чуть дальше, мы увидели в тени деревьев колодец, и возле него, прислонившись, сидел улыбающийся мужчина с гитарой. На его голове был венок из одуванчиков. Заметив нас, он помахал нам рукой. Лена и я помахали ему... Когда мы отошли на порядочное расстояние, до наших ушей донеслось его зычное пение, вещавшее под маршевые аккорды:

К нам приехал, к нам приехал...

Кто это к нам приехал, а?

Лена улыбнулась и махнула рукой в его сторону, сказав:

— Ох уж этот мне гитарист...

Потом нам встретились загорающие на полянке дети лет пяти — две девочки и мальчик. Девочки лежали на спинах, а мальчик — на животе, смотря на дорогу. Увидев нас, он сначала всматривался, а потом подскочил и с криком «Ура-а-а! Лена приехала!» побежал к нам. Девочки тоже повскакивали и последовали его примеру... Они бежали юрко, быстро, стремительно, как торпеды. С разбега мальчик повис у Лены на шее, а одна из девочек врезалась ей в живот, заключив ее в крепкие объятия. Другая девочка, подбежав, но не найдя для себя места, остановилась в нерешительности. Посмотрев в мою сторону, она так вот просто улыбнулась и… обняла меня. Она стояла, крепко прижавшись головой к моему животу, а я... А я растерялся... Потом я положил руку на голову девочки, погладил ее… Она подняла голову, наши глаза встретились... Неописуемые чувства переполняли мое сердце тогда...

Лена открыла сумку и отдала детям краски и карандаши. Это были подарки... Дети жутко обрадовались и, как бы в этом случае сказал Кирилл, «учесали по домам». Мы пошли дальше... Добрая, неописуемая любовь, вызванная поступком малышки, усиливалась, только усиливалась во мне. В розовом сиянии этой любви я опять стал чувствовать Его... Чувства усиливались... У меня померкло в глазах от Счастья и Блаженства... Я присел на дороге, сказав Лене:

— Ты, Леночка, пожалуйста, иди...

Взглянув на меня, она опять все поняла. Взяв мой тяжеленный рюкзак, она повесила его на плечо и ушла куда-то... Я так и остался сидеть на золотом песке, очарованный Его Присутствием. Ни о чем не думая, просто сидел, когда из лесной чащи вышла группа детей. Они медленно пересекали дорогу, о чем-то споря, что-то обсуждая. Они смеялись... С ними шел длинный смешной долговяз, молодой, но старше меня. Он говорил особенно громко, так, что речь его была мне отчетливо слышна. Он шепелявил, как актер Садальский, и был такой же забавный... За всей этой компанией, не торопясь, топал огромный медведь... Вскочив на ноги, я закричал, что есть силы:

— Эй, эй! Бегите скорее!

Остановившись, это сборище растерянно посмотрело в мою сторону. Медведь вышел чуть впереди их и тоже остановился. Расставив косые лапы, он стоял на дороге и нюхал воздух, наверное, пытаясь своим медвежьим способом установить мою личность. Дети и долговяз ничуть не боялись его... Да, он был им, как собака.

Одна девочка, лет семи, подошла к медведю, похлопала его по холке и сказала:

— Уходи, уходи в лес. Дядя тебя боится.

Медведь, посмотрев на нее и проигнорировав ее слова, продолжил обнюхивать воздух.

— Я тебе что сказала... Ух, я тебя! — девочка сорвала травинку и погрозила ею медведю.

Окружающие их дети засмеялись.

— Ты еще паутинку возьми, — заметил кто-то из них.

Тем временем медведь, не обращая внимания на девочку, направился в мою сторону... Ого! Он ковылял прямо ко мне! Ну и туша!.. Я попытался было ретироваться в лес, но этот Винни-Пух не отставал... «Да что же делать-то? Не отстает, и все тут!» — подумал я... Вобщем, пришлось мне лезть на дерево...

Я сидел на ветке высокой сосны, удивляясь себе и невесть откуда взявшемуся умению карабкаться по деревьям с третьей космической скоростью. Медведь внизу тоже был в шоке. Он ошарашено обнюхивал ствол... Я видел, как на поляну выбежали дети, с которыми медведь пришел. Они осмотрелись, и девочка спросила:

— А где же дядя? Куда ты его дел?

Посмотрев вверх, она заметила меня.

— Вон он! — воскликнула девочка, показывая на меня пальцем, и другие дети задрали головы...

— Дядя, ты кто? — спросила меня девочка.

— Я — Максим.

— Ты, наверное, в Гончханыр идешь? Да?

— Нет, девочка, нет... Я к вам в деревню в гости приехал...

— В гости? К нам?

— Да.

— Ура!

— Ты это... Ты забери своего мишку, а то я его боюсь.

— Не бойся, дядя, не бойся! Он добрый, он хороший. Слезай, я вас познакомлю.

— Слезай!

— Не бойся!

— Он хороший, хороший! — другие дети тоже подключились меня уговаривать. Но я сказал, что не слезу. Тогда они засуетились:

— Сейчас, сейчас, ты потерпи, ты не бойся! Сейчас, дядя, мы его уведем.

— Мишка, уходи! Нельзя же так! Дядя к нам в гости, а ты его пугаешь! Уходи... Ну, пожалуйста, уходи.

Но медведь не слушался. Тогда, посовещавшись, они что-то нашли в траве и показали медведю. Тот, отойдя от дерева, понюхал это нечто в руке мальчика, потом попытался это съесть, но мальчик отбежал в сторону. Медведь пошел за ним. Мальчик опять отбежал...

Когда они скрылись в чаще, я, набравшись смелости, начал спускаться вниз. Дети ждали меня. Когда я спрыгнул с последних веток, они обступили меня полукругом — три мальчика и девочка. Они были счастливые и... добрые. Да, какие-то светлые, добрые. Мне было легко с ними... Мне было хорошо...

— Ой, у тебя кровь, — сказала девочка, показывая на мое предплечье. — Я сейчас, я мигом.

Она убежала куда-то и почти сразу же вернулась с мокрым лоскутком и веткой какого-то куста. Взяв мою руку, она протерла место пореза лоскутком, а затем выдавила из ствола ветки что-то похожее на белую сметану и смазала этим рану.

— Ой, щиплется, — сказал я.

— Потерпи, дядя. Скоро пройдет, и кровь больше не будет течь.

Взяв меня за руку и сказав: «Пойдем в гости», она направилась вниз по тропинке, и мальчишки последовали за нами.

— Где же тот длинный? — спросил я, вспомнив внезапно пропавшего долговяза.

— Сергей Николаевич?.. А он, наверное, убежал. Он стесняется посторонних и убегает к себе в дом.

— Он что, не в себе?

— Он в себе. Просто он не вырос. С виду вырос, а на самом деле — нет.

Минут через пять мы вышли на поляну. Вы знаете, вот тут-то я и осел от удивления и восторга. Поляна предстала необыкновенным островом, сплошь заросшим цветами. Цветы были разные — и огромные, и маленькие; и голубые, и рубиновые, и белые, и розовые... Были оранжевые островки посреди зеленой лужайки, или белый цветочный квадрат, а в нем фиолетовые кружки — тоже из цветов... Или большие, с меня ростом, кусты, усыпанные лиловыми бутонами, или... Вобщем, всего не опишешь. Это нужно видеть...

Не помня себя, я ходил по дорожкам и восхищался чудесным цветочным садом. Он походил на красочные фотографии из иностранных журналов по цветоводству, и в то же время было здесь нечто большее, чем эти западные аккуратненькие клумбочки. Что-то стихийное, неискусственное... Я не могу описать эту красоту, но мне так хочется... А не могу...

Я смотрел на золотой свет заходящего солнца, реявший в цветнике, смотрел на радостные стаи пчел и бабочек в воздухе над головой... Его Присутствие в этом месте было почти осязаемым.

— Куда это мы пришли? — обалдело пробормотал я.

— А, это наш сад. Пойдем в дом, пойдем, — девочка потащила меня за руку, но ее остановил один из троих ребят, самый старший. Взяв ее за локоть, он сказал:

— Подожди, Оленька... Подожди...

Тихо так сказал. И девочка послушалась. Они молча стояли и, улыбаясь, смотрели на меня... Когда я пришел в себя, я поймал их взгляды. И сразу понял, что они знают... Они, как и Лена, как и Ната, как Андрей, Венера и так далее, тоже знали это Присутствие... Знали, чувствовали Его.

— Кто это? — спросил я, указав ладонью в гущу цветов.

Если бы они не знали о моих чувствах, они бы наверняка обернулись в ту сторону, куда я показывал, чтобы посмотреть... По никто не обернулся... А мальчик сказал тихо:

— Это Он.

— Кто это — Он? — спросил я.

Дети с улыбками переглянулись, и мальчик пожал плечами:

— Я не знаю...

Здесь я на минутку прерву рассказ, чтобы познакомить вас с информацией в тему. Не так давно в газете я прочитал любопытную статью. Группа ученых (то ли австрийских, то ли австралийских - не помню точно) решила проверить гипотезу, гласящую, что творческие способности человека можно стимулировать, определенным образом воздействуя на мозг. Стремясь подтвердить это, ученые создали приборы для специального воздействия на клетки и центры мозга, и нашли добровольцев, согласившихся испытать разработки на себе. При проведении эксперимента выяснилось, что у «подопытных» действительно активизировалась творческая деятельность: одних, ранее не способных к этому, вдруг потянуло на создание удивительных стихов; другие, едва помнящие таблицу умножения, неожиданно оказались в силе производить сложнейшие математические расчеты буквально в уме; третьи демонстрировали феноменальную память... Короче говоря, эксперимент удался на славу. Но самое значительное, на мой взгляд, заключалось не столько в удачном исходе опыта, сколько в некоторых побочных эффектах. Дело в том, что все участвовавшие в экспериментах рассказали о необычайном явлении, происхождение которого никто не смог объяснить. Добровольцы говорили, что во время экспериментов постоянно испытывали четкое ощущение присутствия кого-то рядом. Им казалось, что где-то возле них и над ними находится некое ласковое, доброе, любящее их Существо, причем все согласились на утверждении, что это было именно живое разумное Существо. Ввиду того, что его присутствие ощущали все, ученые приняли во внимание это неожиданное обстоятельство и теперь пытаются его объяснить. Одно из объяснений звучит так: им (ученым) удалось доказать существование Бога. Его может ощущать, чувствовать, «видеть» каждый человек, если мозг последнего «раскрепостить», разбудить в нем некоторые спящие центры.

Вы спросите, зачем я об этом рассказываю? Просто хочу подготовить вас вот к какому удивительному факту: Благодать оказалась местом, в котором многие люди ощущают это ласковое, неземное Присутствие. Попав туда, и я не избежал подобной участи. Странная особенность, но с момента, описанного в предыдущей главе, всякий раз, когда я был спокоен и собран, здесь, в окрестностях Благодати, меня не покидало ощущение присутствия кого-то рядом. Иногда это были теплые, умиротворяющие переживания; иногда они достигали нечеловеческого экстатического блаженства; иногда же я просто чувствовал, что рядом кто-то есть. Этот «кто-то» был живой. Он распространялся на все окружающее пространство, Он был везде, куда смотрели мои глаза. Был ли это Бог или какая-то светлая Сила - я не смогу сказать. Как не сможет сказать однозначно никто из живущих в Благодати. Одни говорили, что это Христос; другие называли Его Аллахом; третьи упоминали Свет, Родину, Небесного Отца. Дети придумывали Ему странные имена: ОЙ - ХА - ХОУ, Огненный Камень, Богатырь, и т.д. Были и такие, кто предполагал, что Он - это массовое Сознание всех людей Земли... Были и такие, кто молчал и ничего не говорил. Последние называли Его просто - «ОН», и заявляли, что не имеют представления о том, кто это.

— Кто это — «Он»? — спрашивал я.

— Не знаю, — отвечали мне счастливые люди.

Глава 12.

Любовь

Когда вода Всемирного потопа

Вернулась вновь в границы берегов,

Из пены уходящего потока

На сушу тихо выбралась Любовь.

И растворилась в воздухе до срока,

А срока было сорок сороков...

И чудаки еще такие есть –

Вдыхают полной грудью эту смесь,

И ни наград не ждут, ни наказанья,

И думают, что дышат просто так...

В. Высоцкий «Баллада о Любви».

Счастье чем-то похоже на огонь. Его никогда не бывает мало, и как одно пламя не убавится, если от него зажечь все светочи мира, так и настоящее Счастье в сердце будет гореть, воспламеняя искорки других сердец, как бы много их ни было.

Детские сердца жителей Благодати не нужно было воспламенять. В них уже горели маленькими рождественскими звездочками огоньки любви. И я их чувствовал. Да-да, чувствовал, и поэтому сам становился влюбленным. Я становился влюбленным во все, что видели мои глаза. Ведь человек по своей природе не может остаться равнодушным к теплоте и гармонии Любви. И когда эта сила выражается через какое-либо сердце, будьте уверены — находящиеся рядом сердца, если они не каменные, раскроются, пустят в себя и выявят через себя задевший их струны цветок любви.

Помните ли вы, дорогой читатель, слова песенки из одного мультфильма:

«Есть на свете цветок алый-алый,

Ярким пламенем путь озаря,

Самый сказочный и небывалый —

Он мечтою зовется не зря».

Когда я слышу эту песню, я отождествляю цветок, о котором поется в ней, с огнем любви сердца. Ведь правда, о душе человека, в которой горит этот огонь, можно сказать, как о прекрасном цветке, о цветке, дарящем бессмертие тому, кто им обладает. Как и правда, что «тот цветок ищут многие люди, но, конечно, находят не все». Замечали вы или нет, но вся жизнь человеческая посвящена его поискам. Да, некоторые неосознанно, другие зная, но все вместе они ищут в жизни одного и того же — Любви.

Что же это такое — Любовь? Однажды, когда я спросил у Лены, что такое, по ее мнению, Любовь, она в прямом смысле ошарашила меня. Сначала она молча шла рядом, опустив голову, а потом задала встречный вопрос:

— А разве ты не видишь? — спросила она.

— Не вижу чего? — удивился я.

Она остановилась. Я последовал ее примеру... Она смотрела на меня. Как-то ласково, необычно... У меня даже мороз побежал по коже от такого взгляда. А она все смотрела... Слегка улыбнувшись, она сказала:

— Я люблю тебя.

Больше она ничего не добавила. Только эти три слова. Только молча стояла и смотрела. Но от ее взгляда... От этого прекрасного взгляда... Глаза девочки ласкали, согревали... Что-то происходило в груди...

— Почему ты так... Почему ты так смотришь на меня? — спросил я.

Улыбнувшись, она повторила:

— Я тебя люблю, Максим.

Не зная, что делать, я замер. Затем опустился на землю перед девочкой, продолжая очарованно глядеть на нее. Она подошла ко мне и медленно села на колени рядом. Закрыв глаза, она... поцеловала меня в щеку. Растерянно я дотронулся до места поцелуя рукой.

— Ой, — сказал я и посмотрел на нее. На ее каштановые волосы прилетела белая бабочка. Потом еще одна. Я прикоснулся рукой к ее волосам, и бабочки улетели. Я погладил ее волосы, и она взяла мою руку в свою...

«Если для того, чтобы научиться материальным наукам, нам нужно посвятить этому целую жизнь, то сколько жизней нам понадобится для того, чтобы научиться Любви, самой великой духовной силе, которую человечество когда-либо знало? Ведь это - единственная постоянная вещь, которая лежит в основе человеческой жизни. И, поскольку только она имеет значение, каковы бы ни были усилия, которые вы потратите для того, чтобы научиться ей, они никогда не будут напрасными... » (С. Радхакришнан).

Если вы понимаете смысл сказанного, значит, вы сейчас видите то же, что я видел тогда. Я видел истинную ценность, и я понимал: ничто в мире с ней не сравнится. Эта драгоценная сила занималась, как заря, в окружающих меня людях, и, поскольку я тоже на некоторое время вошел в их число, их счастливая участь не обошла стороной и меня. Я был счастлив. Я был влюблен...

Овеянный розовым дыханием Любви, я ходил по поселению, как блаженный. Я мог просто зайти к кому-нибудь в дом, подсесть за стол к пока еще незнакомой мне семье и сказать:

«Здравствуйте. А я к вам в гости».

В обычных случаях на такое хамское поведение возможны сразу несколько вариантов ответа, в зависимости от уровня интеллигентности «потерпевших»:

1. Вежливая просьба закрыть дверь с другой стороны.

2. Прямой намек на наглость и предложение удалиться.

3. Известный набор слов, содержащий маты.

4. Рукоприкладство.

Здесь же все было наоборот — они, как дети, начинали радоваться моему визиту; начинали суетиться, создавая комфорт и уют — чтобы мне, именно мне, было комфортно и хорошо. Они беспокоились об этом, как будто я был их лучший друг, хотя, на самом деле, идя к ним в дом, я не знал ни их имен, ни их лиц; я вообще ничего о них не знал. Они же ничего не знали обо мне... Просто мы были блаженными от любви. В ее сиянии мы забывали о себе и думали о благе окружающих, желая отдать им все... Это была Любовь. Это был Он. Это было настоящее детское счастье. Помогал ли я кому косить траву или раскрашивать ставни; уплетал ли теплую пшеничную кашу с парным молоком и мягким хлебом или просто играл с детьми в огненных лучах вечернего солнца — настоящее детское счастье звучало во мне и вокруг, что бы я ни делал.

Вспомните свое детство. Может быть, перед взором вашей памяти предстанет тот горный лес и горящий в ночи костер, и счастливые лица людей, рассказывающих невероятные истории. И, может быть, вы вспомните, как со своими сверстниками носились по лесу растущих вблизи поляны деревьев, и как блики пламени костра бегали по их листьям и стволам, и вы с огромным ликованием и счастьем видели в этой игре теней сказочные фигуры, и весь мир казался вам сказкой. Может, вам на память придет морское побережье, и тот огненный закат, видный в небе и разлитый по ласковому морю золотой дорожкой. И вы еще раз переживете игру в песке или плескание в воде со златовласыми и черноголовыми, со смуглыми и белыми друзьями, когда само Счастье склонялось над вами и своими большими добрыми руками прикрывало вас, чтобы никто не мешал вам и вашим друзьям быть счастливыми.

Но даже если с вами и не было ничего подобного, то наверняка вы вспомните либо тот Новогодний праздник, либо ту дальнюю поездку на машине, ту детскую площадку и тех добрых друзей; может быть, ту красивую девочку или того крепкого ясноглазого юношу, с кучей счастливых подробностей сопровождавших эти радостные моменты и события детства. Если вам удалось мысленным взором вернуться к ним, то вы согласитесь с тем, что чувства, посетившие ум вместе с воспоминанием, были, воистину, замечательны. Если убрать грусть, которой многие предаются в таких случаях, и которую зовут ностальгией, то мы с вами получим чистую детскую радость, испытанную в далеком или не очень, но в таком заманчивом и романтическом прошлом. Если посмотреть в глаза ребенку, то почти всегда и у подавляющего большинства малышей в глазах будет играть эта радость.

К сожалению, многим из нас она недоступна, потому что мы склонны растрачивать свое внимание на иллюзорные вещи, отвергая то, что действительно ценно. Процесс дошел до того, что люди, говорящие о Боге, о душе, о жизни, смерти, о святой Любви считаются в обществе либо фанатиками, либо наивными романтиками, ну, либо, в крайнем случае, философами, далекими от жизни. И само слово «философ» утратило для общества свое прежнее значение, которым наделил его великий Пифагор. Слово «мудрость» теперь ассоциируется с бородатой старостью, уткнутой в многочисленные толстые книги. Но, говоря о мудрости, я хочу напомнить о девочке, рассказывающей своему отцу о сердце, о «сердечке», как ласково она его называла. Как легко, как радостно она принимала окружающее, как свободно она встречала саму жизнь. Как легко относятся к жизни все дети. И в Благодати все были детьми. Им не о чем было беспокоиться, ибо у них был Отец, знающий о потребностях своих чад прежде, чем те успевали их испытать.

«Посмотрите на полевые лилии, как они растут; не трудятся, ни прядут, но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как каждая из них.

Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, то что говорить о вас? Маловеры!

Итак, не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или: «что пить?» или «во что одеться?». Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.» (Матфей 6:28-32)

Они и не заботились. У каждой семьи был участок, который кормил. У каждого была крыша над головой. А большего из благ земных они не желали. Ибо имели большее, чем все драгоценности, сокровища и богатства этого мира. Всякое богатство, а так же высокое положение в обществе, или власть навсегда утратили для каждого из них значение, потому что люди там поняли, что действительно значимо, а что только видится таковым... Теперь это понимаю и я...

Кто-то спросит: «Им там не скучно, случайно?» Когда мы шли в Благодать через горы, и я, видя, во сколь глухое место меня собираются привести, задал примерно такой же вопрос Кириллу, он сначала не понял и переспросил. Я повторил, но он вновь не понял. Оказалось, что ему непонятно значение слова «скучный». Он просто никогда не слышал этого слова. Он не знал, что эти такое, как по смыслу, так и в самом себе. Так же дело обстояло и с другими. Каждый находил себе занятие, любимое дело, и погружался в него, развивая и совершенствуя свое мастерство. Те, у кого были сходные интересы, объединялись в группы и работали вместе. Причем в подобных группах не существовало возрастной иерархии, и семилетняя девочка там имела те же права; что и умудренный опытом старец. Об этом никто не договаривался, это существовало само по себе. Группы тоже собирались стихийно, т.е. никто определенно не объявлял о наборе туда-то или туда-то, просто со временем один и тот же интерес сводил людей вместе, и бывало, что сводил навсегда.

Лена, Ната и другие дети, с которыми я пришел, увлекались музыкой. С ними в группе занимались еще несколько взрослых, и это, действительно, были полноценные, захватывающие занятия. Никто не сидел за партами, никто не утруждал себя какими-либо уроками или домашними заданиями, оценками или организационной работой. Ничего этого не было. Люди просто собирались вместе, как друзья, и учились. Учились у Него. Я посещал вместе с Леной несколько таких простых дружеских встреч, но за кажущейся простотой всегда происходили невероятные вещи...

В ярком пламени трещали сухие ветки, и сонмы искр вырывались из огня. Двенадцать пар глаз заворожено смотрели на танец огненного салюта. Мы глядели, как в далекое очарование мириадов звезд уносятся, влекомые прохладой, дочери огня.

Костер горел в ночи. Костер согревал нас. Он согревал ночь и все ее темное однообразие. Нам и всему, что нас окружало, действительно, было тепло. Тепло от костра, и все же нам было гораздо теплее от того, что мы рядом...

Мягко трещат на кострище поленья,

В небе давно уж рассвет.

В сумерках утра, светясь вдохновеньем,

Пел свою песню поэт.

Слушайте, слушайте — струны играют,

Тихо касаясь сердец.

И у костра будто все замирают...

Кто ты, поэт и певец?..

Пела Лена. Она смотрела в небо. Ее глаза были заполнены счастьем. Ее голос походил на ласковое счастье... И голосов становилось все больше. Ей подпевали, но кто? Не ангельский ли хор слышал я?

Новая песня, как тайна, как пламя,

Так поражает сердца.

Глас твой звучит, как счастливое знамя,

Счастью не видно конца...

Что-то большое, доброе и ласковое присутствовало с нами в тот вечер... В ту ночь... И мне, как когда-то царю Шахрияру, вдруг захотелось, чтобы все последующие ночи были такими же сказочными. Чтобы они были такими же добрыми и теплыми у всех. У всех... У всех людей мира, у всех моих братьев и сестер. Ведь тогда, под звуки гитары и под нежный тембр красивых голосов, мне вдруг стало ясно, что все мы братья и сестры, все мы — суть одно. Мы, люди, представляем из себя одно живое Существо. И это Существо должно быть очень добрым. Оно должно чувствовать каждую свою клеточку. Оно должно заботиться о каждой своей частичке...

Помню, как Ната, сидевшая рядом, положила свою голову на мое плечо. Я тогда слегка повернулся и посмотрел на девочку. Она улыбалась, она повернулась ко мне и улыбалась мне. В ее глазах я видел маленькие искры. И я знал, что такие искры возникают от красоты. Сердце девочки чувствовало Космическую Красоту. Я ясно видел это. Мы все видели. И Космическая Красота все глубже и глубже трогала каждого из нас...

В лицах людей, в их глазах и улыбке

Видишь награду свою.

В душах читаешь, не сделав ошибки:

«Я счастлив!», «Я рад!», «Я люблю!»...

Песня продолжается и дальше, но я ее уже не слышу. Потому что появился этот Свет.

«Свет был жёлто-белым, больше белым. Яркость была просто невероятной, мне её не описать. Казалось, что он охватывает и покрывает всё, но это мне не мешало видеть окружающее... Я всё видел ясно, меня ничего не ослепляло».

Эти слова взяты из книги «Жизнь после смерти», они принадлежат человеку, пережившему клиническую смерть. Я нарочно описываю ими свои ощущения, потому что мои переживания были тождественны переживаниям того пациента. У меня было то же самое, все то же самое, вот только смерти не было. Просто песня девочки ввела меня в некое измененное состояние сознания, позволяющее видеть и чувствовать другой мир. Его мир. И для этого вовсе не нужно было умирать...

В какое-то время я вдруг понял, что большая часть из сидящих у костра людей — взрослых и детей — переживала то же, что и я. Трудно объяснить, с чего я это взял. Но, если бы вы оказались на моем месте, вы бы не задавались вопросами и не испытывали сомнений. Вам бы тоже стало все ясно, все понятно... Это было Существо, разумное Существо... Оно общалось с нами...

Естественно, такие уроки никак нельзя назвать скучными. Что это, если не альтернатива нашим школам, нашей глубоко деструктивной системе образования? Может быть, слово «скучно» появилось именно во время уроков в наших школах?

Кто-то будет недоумевать: «Как, каким образом они получали знания, навыки? Ведь должна же быть школа! Должны быть квалифицированные учителя!» Во-первых, вы разве никогда не замечали, что человек всему может научиться сам? Более того, если человек по-настоящему заинтересован, скажем, физикой, то он, минуя школьную программу, самостоятельно отыщет и блестяще изучит все, что ему нужно, причем за несравнимо более короткий промежуток времени. Все потому, что ему интересно. Понимаете — интересно! Они даже не знают, что такое «скучно». Вы представляете?

Теперь об учителях. В своей книге «Жизнь после смерти» Р. Моуди писал:

«Самым невероятным во всех изучаемых мною свидетельствах была встреча с ярким светом. Несмотря на необычность такого явления, никто из пациентов не сомневался, что речь идет о существе, созданном из света. Любовь и тепло, которые оно излучало, невозможно описать, они неописуемы...

После своего появления существо вступает в контакт с умирающим... Опрошенные, опять-таки, утверждали, что они не слышали голос, физический звук, исходивший от существа, они не отвечали при помощи звуков. Все утверждали, что имела место прямая передача мыслей...»

Подобные вещи происходили и в Благодати. Его Присутствие вступало в некий телепатический контакт со всеми, кто того желал. Если кто-то хотел получить определенное знание, имел место телепатический контакт. Причем, всегда являлось именно то, что человек искал, над чем думал. Правда, нужно было развить определенное умение интерпретировать полученную информацию, ухватывать ее сетями сознания, ибо она проносилась с огромной скоростью, и если ты не успевал мгновенно ее усвоить, в голове оставались лишь обрывки. Я не успевал. У меня пока что не получалось...

Впрочем, если ценность передаваемой информации была слишком велика, происходило непосредственное свидание с Ним. Либо человек переживал Ясный День, либо... Либо Он появлялся в физической октаве перед своими свидетелями. Свидетели утверждали, что Он приходил или в форме большого сияющего шара, или — Огромного Человека в черном хитоне, расшитом золотыми крестами Инглии...

Глава 13. Тело Бога

«Все началось с простого в бытовом отношении вопроса: почему мы смотрим друг другу в глаза? Меня, как офтальмолога, этот вопрос заинтересовал. Начав исследования, мы вскоре создали компьютерную программу, способную анализировать геометрические параметры глаз. Это направление в офтальмологии мы назвали офтальмогеометрией. Нам удалось найти много ценных точек приложения офтальмогеометрии: идентификация личности, определение национальности, диагностика психических заболеваний и т.п. Но самым интересным оказалось то, что однажды мы, взяв фотографии людей всех рас мира, высчитали «среднестатистические глаза». Они принадлежали тибетской расе.

Далее по математическому приближению глаз других рас к «среднестатистическим глазам» мы рассчитали пути миграции человечества из Тибета, которые удивительным образом, совпали с историческими фактами. А потом мы узнали, что каждый храм на Тибете и в Непале, как визитную карточку, имеет изображение огромных необычных глаз. Подвергнув изображение этих глаз математической обработке по принципам офтальмогеометрии, нам удалось определить внешность их обладателя, которая оказалась весьма необычной.

«Кто это?» - думал я. Я стал изучать восточную литературу, но ничего подобного не нашел. В то время я не мог предположить, что этот «портрет» необычного человека, который я буду держать в руках в Индии, Непале и Тибете, будет производить на лам и свами такое огромное впечатление, что они, увидев рисунок, будут восклицать: «Это Он!». В то время я даже не думал, что этот рисунок станет путеводной нитью к гипотетическому раскрытию величайшей тайны человечества.

Я считаю логику королевой всех наук. Всю свою научную жизнь я применяю логический подход в разработке новых операций и новых трансплантантов. И в этом случае, когда мы отправились в трансгималайскую научную экспедицию с указанным рисунком необычного человека в руках, я тоже решил использовать столь привычный и обычный для меня подход. Полная путаница сведений, получаемых в экспедиции от лам, гуру и свами, а также из литературных и религиозных источников, стала с помощью логики выстраиваться в стройную цепочку и все более и более вела к осознанию того, что на земле существует страхующая система жизни в виде «законсервированных» путем сомати (то же, что и Ясный День — М.Ж.) людей разных цивилизаций, находящихся в глубоких подземельях - Генофонд человечества. Нам даже удалось найти одну из таких пещер и получить сведения от так называемых Особых людей, ежемесячно бывающих там.

Чем же помог вышеуказанный рисунок? А помог он тем, что Особые люди видели и видят под землей людей с необычной внешностью, А среди них есть такой, который похож на человека, изображенного на нашем рисунке. Именно его они почтительно называют «Он».

«От кого мы произошли? Сенсационные результаты

 научной гималайской экспедиции» Э.Р. Мулдашев.

В Благодати было место, где Его Присутствие ощущалось особенно сильно. Чувства и переживания Его близости в том месте были настолько интенсивными, что у людей кружилась голова, многократно учащалось сердцебиение, расширялись зрачки. Это была поляна, обычная поляна, но когда я пришел туда в первый раз, я долго соображал, думая: «Что, вообще, происходит?» Дело в том, что взглянув на нее, я мгновенно узнал в ней пейзаж, который привиделся мне когда-то во сне. Мне показалось, что это именно то место, правда, не столь романтичное и феерическое, как во сне, когда была ангельская мелодия и хор неописуемо красивых голосов, когда появился сияющий Человек и т.д... — нет, все было реалистично и обыденно — деревья, трава, небо, и все. Но это все, несомненно, являлось тем самым местом.

И в Благодати оно особенно почиталось. На этой полянке, по словам Лены, когда-то навсегда ушла в Ясный День ее мама. И ее отец — Олег, тоже каждый год удалялся в рощу за поляной, чтобы там сделать это. Правда, он, в отличие от своей избранницы, возвращался каждый год в августе, жил с людьми обычной жизнью около месяца, а потом — в сентябре, снова уходил в Ясный День где-то в роще. Да, он оставлял свое тело где-то там, и я, узнав об этом, просил Лену показать мне его, но она не соглашалась. Она относилась к этому, как к чему-то священному, сакральному, святому. Вскоре я понял, почему. Я понял это, когда однажды решил пробраться туда и посмотреть сам. Что я увидел там? В роще, заросший травой и кустарником, стоял старинный сруб. Это был довольно-таки большой терем с несколькими окнами и крепкой дверью. Окна были закрыты ставнями, причем их что-то запирало изнутри, так, что открыть было невозможно. Дверь тоже была заперта.

Походив вокруг дома и не найдя других входов и выходов, я некоторое время стучался в запертую дверь, но безуспешно. Ответом на мои попытки была только тишина... Тогда я сел возле двери на землю и начал думать. Хотелось подумать, осознать значимость момента. Судя по всему, за этой дверью находится в Ясном Дне тело Олега. Вы представляете, по словам Лены, он таким вот необыкновенным образом — то уходя в Ясный День, то возвращаясь к людям — живет уже около четырехсот лет. Когда я услышал это, я, конечно, засомневался, но Лена сказала, что в Индии и других местах планеты есть люди, которые таким же способом существуют тысячи лет! К слову, она напомнила легенды и слухи о Сергиево-Посадском старце, которому уже около пяти веков, а он, как ни в чем не бывало, иногда приходит на службы, но только немногие монахи узнают его в лицо... Здесь было над чем задуматься, тем более, что возможное доказательство этих аргументов, скорее всего, находилось у меня за спиной... Я так же чувствовал, что здесь кроется куда более поражающая тайна, чем все то, что я до сих пор слышал. А Лена, негодница, просто не хотела об этом говорить...

Не знаю, много ли — мало сидел я в раздумьях, но в какой-то момент ход моих мыслей нарушили. Кто-то позвал меня по имени. Сначала я думал, что мне почудилось, но мое имя было произнесено во второй раз. Потом в третий. Голос, звавший меня, доносился... из-за двери. Я даже вздрогнул, когда понял это. Это был необычный, нечеловеческий голос. Именно он лился из уст Наты, когда она пела в Адлере, когда лечила мальчика в Архызе... Мне стало немножко страшно, но, взяв себя в руки, я спросил:

— Кто ты?.. Олег, это ты?..

Некоторое время царила полная тишина, но потом совершенно четко прозвучало:

— Я ЕСМЬ здесь, на Земле… Я ЕСМЬ здесь, на Земле...

Я ровным счетом ничего не понял, и выразил это вслух. Мой таинственный собеседник молчал около минуты, а потом разразился целой речью, причем так, что первые предложения действительно озвучивал голос, доносившийся из-за двери, но затем он замолк там и стал звучать уже во мне:

— Я ЕСМЬ не где-то там, на небесах, но здесь, на Земле, в физическом Теле. Скрытые намеки всегда давались в некоторых книгах, в рукописях, до сих пор не опубликованных, а также на иконах, изображающих непорочную деву с младенцем. Задумайтесь, ибо это важно, ибо никогда эта тайна не освещалась столь ярко перед теми, кто не имеет ушей, чтобы слышать, и глаз, чтобы, видеть. Российский ученый из Уфы опишет Мое Тело, определив его, как «Генофонд человечества», хотя, в большей степени, оно имеет другое призвание. Мое Тело представляет собой ту центральную точку в круге, из которой произошло начло дифференциации. Я ЕСМЬ прихожу из некоего незафиксированного вами центра во Вселенной, который веды называли  "Центральное Солнце" или "Это Солнце"; но Я ЕСМЬ не могу творить на Земле без дифференциации. В Моем Теле Я ЕСМЬ получаю дифференциацию, то есть принимаю характеристики, позволяющие действовать в земном пространственно-временном поле. В этом смысле Тело представляет собой трансформатор излучения, в буквальном значении, направляющий Вселенскую Жизнь в форму ее существования на Земле. Да, эта трансляция есть земная жизнь, ибо в себе она содержит информационную матрицу-архетип каждой сотворенной и несотворенной вещи. Этим матрицам послушны элементы [нейтроны, протоны и электроны], соединяющиеся по образу в различные сочетания — творения: от муравья и песчинки до величественного кедра и самого человека земного. Кстати, если говорить о Человеке, то Мое Тело — суть Ноев Ковчег, собранный из тысяч индивидуумов, находящихся в Ясном Дне и обладающих единым, неделимым сознанием Я ЕСМЬ. Это как бы клетки огромного организма, но каждая клеточка владеет мощью всего организма в целом, ибо каждый вошедший в Ясный День является Мною и способен использовать бесконечную власть на Небе и на Земле, принадлежащую Мне изначально. Проще говоря, если Ты, Человек, войдешь в Ковчег, Ты станешь Мною и примешь неограниченные полномочия и контроль над земной сферой, получив в придачу такую же ответственность за жизнь планеты, которая Тебе будет доверена в тот же миг. Такова цель Твоего чудесного пребывания здесь, и, чтобы помочь Тебе в ее осуществлении, Я ЕСМЬ излучаюсь из Тела, распространяюсь по всей поверхности земного шара и фокусируюсь над каждой человеческой формой как ощутимое Я ЕСМЬ Присутствие Отца-Матери, как Свет Сына. Благодаря этому Ты существуешь; и существуешь, как разумная, осознающая себя индивидуальность. Ты осознаешь себя, пользуясь чувством Я ЕСМЬ, которым Тебя через проводящий Свет Сына населяет Твое собственное Я ЕСМЬ Присутствие Отца-Матери, дарованное от Меня... Этот дар — не что иное, как врата в Ясный, День, ибо последнее состояние приходит, как только человеческое Я, воистину преуспевшее в Любви и добрых делах, за свои прекрасные поступки поглощается Светом и возносится в Присутствие через непостижимое действие, редко доступное смертному глазу. В древности глаза веда могли видеть то, о чем говорится сейчас, и что кому-то может показаться сущей бессмыслицей, ересью или, еще «лучше» — богохульством.

Когда я слушал это, в моем сознании пробегали образы, собирающиеся в целую цепочку картин, поражающих воображение. Я видел тела, тысячи тел в различных точках планеты Земля, но все эти тела были одним Телом... Я вздрогнул, вскочил и бросился бежать... Пробежав мимо парня на дороге, я спросил у него, где Лена. Он сказал, что она на сеновале, и я понесся туда. Найдя ее там, я возбужденно пересказал ей все со мною произошедшее, правда, от возбуждения это получилось у меня всего лишь в нескольких путаных словах:

— Там это... там твой отец, он разговаривает странным голосом, и еще...

— Там не только мой отец. Там есть еще люди. Они лежат в Ясном Дне многие сотни лет, неподвижные, словно камень... На стенах той комнаты много священных рисунков и символов, оставленных предками от Небесной Расы. Среди этих символов есть такой же, как на твоем талисмане, Максим. Там изображен Человек, стоящий под водопадом яркого белого света. Это — Он. Ниже, на языке Антов написано Его Имя. Это очень древнее Слово, обладающее страшной силой. В переводе на наш язык оно означает «Я ЕСМЬ»... С тобой разговаривал Я ЕСМЬ. Не Олег, а Я ЕСМЬ, пульсирующий в их телах, но лучше сказать — в одном великом теле...

Она спокойно отвечала, я же, напротив, был взбудоражен и взволнован:

— Что это? Что? Расскажи! Что ты вечно не договариваешь?! — в отчаянии взмолился я.

Тепло посмотрев на меня, она сказала:

— Не волнуйся, Максим, не надо... Конечно же, я расскажу. Я просто боюсь, что мой рассказ шокирует, испугает тебя.

— Не бойся, говори, — сказал я, приготовившись внимательно слушать.

Наверное, я собирался быть ну уж очень внимательным, я даже сощурился, свел брови, напрягся, и с таким лицом смотрел на Лену. Она рассмеялась и сказала, что объяснит мне все настолько подробно, что ни одна деталь не ускользнет от меня, и я все пойму.

— Но начну я с рассказа об Иисусе. Так будет лучше, — заявила она. — Ты удивишься, но живое тело Иисуса сейчас находится на Кашмире. Вот уже около двух тысячелетий Иисус лежит в небольшом домике, в состоянии Ясного Дня...

— Что-о-о? Ты хочешь сказать, что Иисус, это самое... Живой? До сих пор живой?

— Да.

— Бред. Как в это можно поверить?

— А я и не заставляю в это верить, Максим. Не хочешь — не верь...

— Ты то откуда знаешь, что он живой, и в каком-то там домике?

— Сначала я долго думала... я смотрела на свечу в темной комнате и очень долго думала. Свет от пламени освещал всю комнату, но весь свет исходил как бы из одной точки — от горящей ниточки. Так везде — где есть свет, там должна быть какая-нибудь точка, из которой он излучается. Дневной свет излучается из солнца, электрический свет — из лампочки... Я подумала: «Из какого места излучается этот Свет?»... Когда мне очень интересно, я могу видеть на расстоянии. Я просто закрываю глаза и спрашиваю себя: «Где это место?» И начинаю ждать. Через некоторое время возникают четкие картины... В этот раз я увидела горы, потом небольшой городок. Там, на одной из улиц стоит домик с закрытыми ставнями и дверями. На ставнях и дверях висят цепи, замки... Этот домик постоянно окружен толпой народа. Это религиозные фанатики. Они называют это место гробницей пророка... м-м... пророка... по-моему, Бен-Юсуфа, если я не ошибаюсь. Они говорят, что около двух тысячелетий назад этот человек пришел в их город из Палестины. Это был учитель Иисус. Он продолжил свою миссию уже на Кашмире. Здесь Он был принят, проповедовал и якобы «умер» в преклонном возрасте. Но Он не умер. Он бессмертен. Даже сегодня в любой момент Он может выйти из гробницы. Его тело сохранилось там невредимым. Все органы и системы целы... Если посмотреть на Его лицо, можно увидеть, что целы даже белки глаз... Зрачков не видно. Зрачки во время Ясного Дня заходят глубоко за верхние веки. Но если кому-нибудь и удавалось получить разрешение и войти в этот мавзолей, то этот человек мог пообщаться с Иисусом. Не так, как многие думают — через молитву или медитацию, войдя в измененное состояние там какое-нибудь, или еще как-то так... Учитель Иисус живой. Если Он поймет, что твоя цель заслуживает Его внимания, Он на некоторое время вернется в телесное сознание. При этом ты увидишь, как медленно из-под верхних век опускаются зрачки... Живые, ни с чем не сравнимые глаза будут Любовью смотреть на тебя... В этот момент Он может даже говорить, слегка двигая ртом...

Последние слова девочки до меня доходят очень четко. В голове стоит одно: «Иисус живой!» Может ли такое быть?

— Да ты сама-то понимаешь, что только сейчас сказала!.. — перебиваю я. — То, что ты сказала, это самое... это правда? Тебе не приснилось?

— В определенных кругах это хорошо известная правда. Если бы люди узнали всю правду про Иисуса, про Ясный День, они бы ужаснулись.

— Может, у тебя жар? — я дотрагиваюсь до ее лба.

— Ты был в Киево-Печерской Лавре? Был в пещерах?

— В каких еще... А, где мощи? Да?

— Да.

— Ну, был.

— Там стоят гробницы, а в них покоятся тела святых.

— Не тела, а останки. Мощи.

— В некоторых гробницах — мощи, а в некоторых — тела. Живые тела. Пусть высохшие, пусть как бы окаменевшие, но они живые. Это Ясный День. Вспомни батюшку, который рассказывал, как во время воины немецкий солдат ударил чем-то железным по «останкам» святого, а точнее — по высохшей руке. Из руки потекла кровь! Этот человек умер очень давно. А у Него из руки кровь течет! Подумай сам...

Точно! Я вспомнил эту историю... Нам ее батюшка рассказывал... Стоп! А она-то откуда знает? Откуда она знает про Лавру? Про эту историю? Откуда она знает?

— Лавра — не единственное место, Максим. Живые тела святых находятся во многих монастырях и храмах. В Свято-Троицком монастыре лежит тело Александра Свирского. Ему несколько столетий. «Оно — как живое», — говорят люди. Они не знают, что тело действительно живое. Когда большевики разорили монастырь, они нашли и это тело, но подумали, что это восковая кукла. Они отнесли тело на склад, бросили его там и даже бирку прикрепили: «номер такой-то, восковая кукла». Вскоре в помещении исчезли гниль и плесень. Воздух наполнился благоуханными ароматами... Складские работники не понимали, что происходит, они не знали, что имеют дело не просто с восковой куклой, а с Телом Сына. Многие из них исцелились от тяжелейших заболеваний. Заболевания проходили сами собой... Или другой пример. В декабре 1898-го года в ливанском монастыре умер святой Шарбель. Его похоронили. Через несколько дней после захоронения один монах обнаружил, что сквозь каменные стены склепа просачивался неяркий голубоватый свет. Воздух был густо пропитан благоуханиями... Удивленные монахи часто приходили к склепу, чтобы помолиться. Вскрывать захоронение они не смели... Через несколько лет в монастырь пришли полицейские, искавшие убийцу. Они почему-то думали, что преступник прячется где-то в монастыре. Полицейские обыскали каждый уголок, заглянули во все кельи, проверили каждый метр здания. Конечно, они наткнулись на склеп, откуда исходил свет. Заподозрив неладное, они стали разбирать захоронение. Сложив камни в стороне, они отвернули ткани, в которых лежал святой Шарбель. Они замерли от удивления. Там в спокойной позе лежал человек, просто спящий человек. Лицо и руки были совершенно не тронуты тлением. «Он — как живой», — сказал кто-то. Он до сих пор лежит там живой, по-настоящему живой... Можно привести еще кучу примеров. «Нетленные мощи» святых в Афонском монастыре или в католических монастырях в Альпах, или в Италии, или... В общем, таких мест много. Причем Епископы, Настоятели, Архимандриты там разные ничего не знают, кроме тех, кто связан с Золотыми Сердцами... Они не знают, что таких тел много. Очень много, Максим. Все они вместе — это одно живое Тело Сына... Существует также же Тело Отца-Матери. В восточных монастырях, храмах, пагодах и ступах тебе вряд ли расскажут, что есть подземные ходы, связывающие эти здания с огромными пещерами. В пещерах в состоянии Ясного Дня находятся Древние Люди, настолько древние, что ты и представить себе не можешь. Их возраст исчисляется сотнями тысяч лет. Это — Тело Отца-Матери. Но Отец-Мать и Сын едины, поэтому существует единое Тело Бога. Это одно Тело, Его Тело, понимаешь? Это как бы клеточки одного огромного Существа, которое осознает Себя, как целое, как одно единое целое... Веды знали, что это Существо находится не где-то на небе, но здесь, на Земле. Они постоянно общались с Ним, знали Его как доброго Друга, а не гневного господина. Они называли Его Дэйас, что значит «День», или «Ясный День»... Теперь, я думаю, ты понимаешь, почему они Его так звали...

Я молчал. То, что она говорила, не укладывалось в рамки моего сознания, но сердце вздрагивало при каждом ее слове.

— Находясь на Земле, Он рядом с нами постоянно; Он постоянно присутствует вокруг нас, — продолжает Лена. — Его Присутствие, Максим, это особое поле, особые лучи, которые разбегаются от Его Тела во все стороны света, и для них нет преграды. Эти лучи могут быть измерены физически, и в то же время они недоступны для полного исследования, потому что это Его Я, Его Сознание. Оно окутывает Землю... Мы все находимся в Пространстве Его Сознания, Его Любви, которое может быть ощутимо как живое, разумное Присутствие кого-то рядом. Если человек сосредоточится на этих ощущениях, они будут только увеличиваться, и человек может войти в Ясный День... Сейчас человеку трудно ощутить Его Присутствие, потому что все создано так, чтобы внимание человека было постоянно захвачено иллюзией, мраком, Тенью. Ты меня понимаешь? Если хочешь, можешь проверить мои слова у себя в городе — попробуй сосредоточиться, чтобы почувствовать Его, и ты убедишься, что это не так просто. Твое внимание будут постоянно отвлекать не только люди, но и всякие механизмы, шум, проблемы, работа, суетливые мысли, беспокойные чувства, и всякое прочее. Так построен ваш быт. Такова власть Тени... Когда Иисус говорил, что Он скоро придет, Он имел в виду не себя, как Человека, но себя, как Сына. Действительно, будет рожден Сын. Не так, как ты думаешь, но по-другому. Сын будет рожден во многих людях сразу. Таких людей будут тысячи, десятки тысяч. Все происходит уже сейчас. Сегодня еще мало кто знает, что Дева Мария воплотилась в России в теле и душе русской женщины. Она беременна. Она беременна теми, кто услышит и поймет ее Слово. Когда эти Люди станут воплощать ее Слово в своих деяниях, в их сознании и психике станут происходить невероятные изменения. Освещенные ее светлыми идеями, люди начнут строить поселения, они будут делать все правильно, и все механистические идолы перевернутся в их умах, они исчезнут. Представляешь — власть Тени падет, Человек увидит Свет, и он вспомнит, что когда-то был этим Светом. Человек вспомнит, что он — Сын! Он родится заново, родится, как Сын... Так придет Иисус... За Ним последует Отец-Мать... Только бы люди не допустили войны! Тень уже давно замыслила третью мировую войну, и сейчас нечестивые хотят развязать ее. Они хотят сделать это, чтобы отвлечь человечество от ее светлых идей. Всеми силами они будут пытаться отвлечь, потому что, если человечество примет эти идеи, нечестивые и Тень погибнут, и после смерти погибнут снова...

Пока она говорила, я опять, как бы интуитивно, ощутил это. Вереница событий из нашего прошлого будто бы пронеслась перед неведомым оком разума — тысячи деяний за один миг. Но даже одного мига было достаточно, чтобы почувствовать... ужас. Мне вдруг показалось, что там — в глубокой древности — происходили чудовищные вещи. Я просто почувствовал это, почувствовал некий ужасающий заговор против человечества... И я вдруг понял, что Учитель Иисус сделал что-то грандиозное, но люди совершенно ничего не знают, они думают, что Иисус был послан повисеть на кресте, чтобы таким вот нелепым образом избавить человечество от грехов. В детстве у меня просто в голове не укладывалось - ну и что, что с того, что его распяли?! Разве само распятие хоть как-то избавило людей от их заблуждений?.. Было что-то большее... Иисус сотворил невероятные деяния, но все было скрыто. Все было искажено, изменено, подделано настолько ловко и изобретательно, что человечество по сей день не может снять лапшу с ушей...

— Что такое Тень? — после долгого молчания спросил я.

Она как-то странно посмотрела на меня, потом опустила голову...

— Ну, чего молчишь?

— Ты знаешь, Максим, мне нужно тебе об этом рассказать, но... но я не могу.

— Почему?

— Это больно. Я не хочу, чтобы тебе было больно.

Я хотел было начать возражать, но тут мне в голову пришла, как тогда показалось, куда более классная идея. Вскочив, я побежал к старинному срубу в роще...

Глава 15.

Власть Тени

Но скоро все изображения стерлись, и воду бассейна покрыл туман. Внезапно я увидел образы чрезвычайной четкости, как будто смотрел на экран цветного телевизора.

Лама, стоя рядом со мной, тоже смотрел.

Сначала я увидел нашу планету с ее большими океанами, массой облаков, как это нам показывает НАСА в телевизионной передаче из космоса. В одну или две минуты внешний вид земного шара совершенно изменился. Густые серые, черные, коричневые облака покрыли наиболее населенные зоны Земли. Иногда эта масса пронизывалась интенсивными вспышками, как происходит от взрывов. Иногда голубоватые, розовые или золотистые лучи и звезды появлялись на темном фоне, освещая его, но вся планета тонула во мраке... По временам темные тучи распространялись далеко в пространство, напоминая щупальца осьминога...

— Вы наблюдаете мысленные и эмоциональные вибрации, испускаемые человечеством, — объяснил монах. — И, как видите, качество их низко. Посмотрите на серое облако эгоизма! Голубые вспышки - это духовное устремление меньшинства, но их затопляет основной поток страсти, ненависти и жадности, который образовывал гигантскую ауру вокруг Земли в течение тысяч лет... Вы можете видеть, как черное гало Земли может рассеиваться лучами, если только человек будет стараться излучать высокие духовные вибрации. Человечество должно очистить и оздоровить свое планетарное жилище. Только человек может это сделать.

Я созерцал в бассейне Тары картины, ставшие так странно видимыми. Они исчезали постепенно, и вскоре не осталось ничего, кроме неподвижной поверхности резервуара, которую колыхали капли воды, падающие со свода пещеры...

Э. Томас «Шамбала — оазис света».

— Можно мне с Тобой поговорить?

... [Молчание].

— Почему Ты не отвечаешь?

... [Молчание].

— Не хочешь со мной говорить?

... [После некоторой паузы]:

— Ты хочешь узнать, что такое Тень, не так ли?

— Ну, вообще-то, да.

— Что ж, Я покажу тебе. Закрой глаза, человек.

Сначала перед глазами предстала Земля. Голубой шар с материками и океанами, с массами облаков, виделся так ясно и реально, что, казалось, будто действительно я очутился в открытом космосе, и смотрю на нашу планету со стороны...

Вдруг с Землей случается нечто странное. Происходят значительные метаморфозы, и чистая голубая планета превращается в ужасное место. Я начинаю видеть огромные серые, алые, черные и коричневые облака, покрывающие наиболее населенные зоны Земли. Чувствуется удушающее, смердящее дыхание, веющее от них. Вся планета тонет в этом мрачном месиве, оно постоянно меняет свои темные оттенки. Иногда оно дрожит и взрывается, и облака, как черные кометы, уносятся далеко в пространство...

— Таков истинный вид планеты, — откуда-то издалека до меня, как эхо, доносится Его голос.

— Не понимаю... Почему она так мрачна?

— Планету покрыла Тень. Это — разумная и живая Сила, привлеченная на Землю в глубокой древности. В Евангелиях эта Сила называется смертью и адом, но те Евангелия, в которых открывается ее истинная суть, были на многие века спрятаны от людей...

— А какова ее истинная суть?

— Это есть тот, кого в одной т запретных рукописей апостол Иоанн именовал «Ильдабаоф». Другое его имя — Иегова. Это о нем, в его дьявольской ипостаси, Учитель Иисус сказал когда-то: «Ваш бог - диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи»... Это есть бог — ревнитель, ибо он возвестил когда-то: «Я твой бог, и нет у тебя другого бога, кроме меня», тем самым показав, что есть и другой, Высший Бог, иначе к кому было ревновать?.. Веды называли это существо Черной Матерью, но оно известно и под другими именами, и не только на Земле...

— Чего? Что ты хочешь этим сказать? — пробормотал я, пораженный.

— То, что ты слышишь сейчас, очень сокровенно. Это Знание есть истинное Учение Распятого Странника. Последний раз это публиковалось во времена его апостолов, но было поспешно изъято, ибо его запрещали публиковать, запрещали говорить о нем и проповедовать его порабощенным людям. Это Знание запрещено и сегодня в большинстве из вас тем, кого вы, поверив чудовищной лжи, величаете богом. Он известен Человечеству других Чертогов этой Галактики как враг Вселенского Человеческого Рода... Учитель Иисус называл его убийцей...

Всматриваясь в клубящуюся вокруг Земли мрачную ауру, я неожиданно ощущаю, что она живая... О, Боже, она — живая... Она обладает жизнью и некой формой сознания. Вся работа ее направлена на одно — ей нужен человек. Она хочет владеть человеком, прежде всего — человеком, потому что только от человека получает она жизнь... Она желает полностью подчинить человека себе, чтобы никогда не расставаться с жизнью...

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вспоминается фильм «Матрица». Когда Нео показали истинный вид планеты, он был в шоке, он не желал верить, что все это правда. Он увидел огромный ужасный механизм, в котором люди, управляемые Кибер-системой, были всего лишь батарейками. Вы представляете? Для хорошей, даже научной, фантастики сойдет, но чтобы предположить, что все это — правда... А ведь это самая настоящая правда! Я видел это собственными глазами... Я видел врага Вселенского Человеческого Рода, о котором, возможно когда-то, говорили все религии мира, но, судя по всему, от этого Знания сегодня остались только нелепые обрывки, обильно приправленные глупыми домыслами... Этот враг на моих глазах просто использовал людей в качестве элементов питания, создавая батарейку из человека с самого момента рождения последнего... Я опишу все подробно, и вы поймете...

Итак, я смотрю на Землю, я вижу ее со стороны, окруженную плотной завесой мрака. Неожиданно Земля начинает приближаться. Она стремительно растет перед глазами. Уже виднеются горные хребты и реки, леса, затем — отдельные точки — города и агломерации... Черная Тень, окутывающая планету, стелется, исходя из городов и поселков, в которых живут люди. То есть, мы с вами и другие, нам подобные... Представляете?.. Но, почему, почему все так?..

Вижу шумную улицу одного из городов. Вижу людей... Люди, идущие по улице, погружены в какой-то темный серый дым... Никогда раньше я такого не наблюдал. Что это за дым? Откуда он взялся? Что происходит с моим зрением?

— Что это за дым? Что у меня случилось с глазами? — спрашиваю я и удивляюсь опять — мне вдруг становится понятно, что я вижу картины земной жизни, что я смотрю на них психическим зрением, таким, как у экстрасенсов. Серый дым — это ауры людей, сложенные вместе, точнее, это коллективная аура толпы.

— Почему она такая... м-м-м... зловещая? — спрашиваю я.

— Присмотрись, Максим, и ты узнаешь, — отвечает Он.

Смотрю на дым, который, пульсируя, витает над людьми. Это даже не столько дым, сколько энергия, энергетическое поле... Оно слабое и злое у многих, очень многих людей, которых я вижу... Оно такое, потому, что у этих людей эгоистичные мысли и чувства... Да, вот она, причина... Эгоистичные мысли и чувства... Это хорошо видно теперь...

— Я узнал, я понял. Это нехорошие мысли и чувства. Они окрашивают ауры людей в мрачные цвета, делают их неприятными, слабыми, больными...

— Какие мысли и чувства показались тебе нехорошими, Максим?

— Там человек в алом, до тошноты обжигающем облаке. Он читает газету «СпидИнфо». Его окружают мысли вожделения и чувства похоти... А вон женщина... Это судья... Она размышляет о взятке... Ей предложили взятку за человеческую судьбу, но сумма кажется ей маленькой, она хочет больше... Эти трое — бизнесмены... Тоже думают о деньгах... Они думают о деньгах почти все время, почти всю жизнь... Они, как тот бездушный Считатель из « Сказки о маленьком Принце» Экзюпери...

Замолчав, я продолжаю наблюдать зловещий парад человеческого мышления. Мужчина, подавленный страхом; молодой человек со сжатыми от гнева кулаками; женщина, полная сомнений и мыслей о безысходности; мелочный дед, зыркающий глазами по сторонам; и девушка, рыдающая в душе от жуткого предательства... Мне вдруг становится невыносимо смотреть на все это. Люди, идущие по улице, похожи на зомбированных, на одурманенных наркотиком, на кукол. Их эмоциями, их мыслями и чувствами, словно руками и ногами Петрушки, привязанными за нитки к рамке, манипулирует Черная Мать... Они, как курильщики опия, погружены в дурман эгоизма, лжи, страха, ненависти, жадности, разврата, гордыни, ревности, меркантильной суеты... Они действительно окутаны дымом, дымом негативного мышления, застилающим всю улицу... А в мировом масштабе — и весь глобус, образуя тело Черной Матери или Иеговы...

Неожиданно, среди толпы я замечаю себя... Себя! Это я! Ну, правда же, это я!... Тоже иду по улице. В руках держу пакет с книгами... Ничего себе, ведь это же картина трехмесячной давности... Улица, ожившая в сознании реальной сценой, я узнаю ее — это «Большая Садовая» в Ростове-на-Дону... А я иду по ней... С вечеринки прямо в институт... Иду сдавать экзамен, хотя вид у меня еще не до конца трезвый... Дым вокруг меня не серый, нет. Он черный. Черный!

Я вздрагиваю. Картина пугает меня.

— Ты уже боишься? Но ведь это меньше, чем даже десятая доля всей правды.

— Нет-нет. Я не боюсь. Я должен досмотреть... Покажи мне всю правду.

— Ты видел причины, дальше пойдут следствия... На это больно смотреть...

— И, все-таки, я должен...

Когда я это произнес, началось нечто потрясающее... Картины проносились перед разумом с космической скоростью, но я успевал видеть, запоминать и понимать истинную суть увиденного. За короткие секунды я просмотрел десятки людских жизней, начиная с рождения и кончая похоронами; и — как вспышки света — в моем сознании сверкали поразительные, истинные комментарии к каждой жизни. Я был поражен... То, что я узнал за эти секунды, могло бы свести с ума любого, и в то же время это могло просветить и окончательно освободить любого — в зависимости от внутренней эволюции индивидуума. Я узнал, я увидел действительную, истинную цель всей Системы, в которой живет, движется и существует наша заблудшая цивилизация. Это была четкая программа по превращению человека из живого Сына в механическую деталь Системы, в биоробота, в зомби.

Все начиналось с родителей. Родители, сами того не осознавая, были первой вехой этого ужасного конвейера. Дело в том, что в первые годы жизни восприимчивость ребенка к окружающему особенно сильна. Она выражается в интенсивном познавании и «впитывании» в себя жизни вокруг. Происходит как будто бы процесс приноравливания к качествам и условиям окружения, и, приноравливаясь, сознание ребенка использует в своем развитии опыт тех, кто уже приспособился — растений, насекомых, животных, конечно же людей, и, в первую очередь, родителей. Благодаря этому ребенок учится ходить, разговаривать, самостоятельно питаться, одеваться и так далее. Мало того — детское сознание культивирует в себе чувства и эмоции тех, кто постоянно рядом — т.е., чаще всего, родителей. Так закладывается приобретенная часть поведения и интеллекта. Агрессивность, жадность, гордыня, страх, невежество отцов и матерей становятся агрессивностью, жадностью, гордыней, страхом, невежеством их младенцев. То же можно сказать о доброте, благородстве, красоте поведения, чувств и мысли, но, к сожалению, этого в своих видениях я видел очень мало. Зла было значительно больше, и оно прививалось буквально с рождения. Жуткие образы с телеэкранов, рваные ритмы лже-музыки вокруг, шум механизмов и автоматов, четыре стены квартиры, для чистой детской души похожей больше на могилу, чем на уютный дом — все откладывало свой мертвый отпечаток, ибо во всем этом не было жизни. Не было жизни в поведении родителей, которые с первых дней занянчивали, заглаживали и зацеловывали новорожденного, как игрушку... Но... Я видел... Я видел, что дети — это вовсе не игрушки. По сути, это капли из океана Родины, и Родина — величайшее космическое Существо, принимая вид детей, пеленается в пеленки, озванивается погремушками и осыпается глупыми «у-тю-тю» и «у-лю-лю». Сознания малышей протестуют против такого варварского и насильственного отношения, и заявляют о своем протесте. Заключенная, как в цепи, в пеленки и в родительскую заботу, Родина начинает плакать. Малыш кричит, прося свободы. Но его никто не слышит. Никто во внешнем мире его не слышит...

Дальше — больше. Ребенок подрастает. Солнце Родины, затуманенное первыми облачками насилия, горит все еще ярко и светло. Радость многим вещам, ликование и огни восторга окружают детей и освещают их жизнь, делая ее похожей на сказку. Их окружает то же, что и любого человека — люди, дома, деревья, трава, птицы... Но что это? Что за теплый, ласковый ветер, нежно касающийся самого сердца? Что за ликующие огоньки вокруг, переливающиеся искрами душистой радости и исходящие из людей, листьев, муравьев, солнечных лучей, морской пены? Почему звезды на ночном небе заглядывают прямо в глаза, как будто желая что-то сказать? Что-то таинственное, сказочное... Чудо, сказка живут рядом, и кроткие рассветы, и огненные закаты соединяются одной линией сияющего счастья. И воздух поет в ночи. И как будто крылья несут по ясным и чистым небесам жизни... Кто это? Кто этот Добрый Большой Друг, который все время рядом? Невидимый глазу, неизвестно чем ощущаемый, кто-то неописуемо теплый и ласковый. Не вмешиваясь в игры и жизнь, Он постоянно следит, постоянно оберегает, и Его Присутствие, как щит, отметает всякий страх. Кто же это? Кто?

Дети не успевают понять, потому что вдруг среди этого всего строгий голос: «Нельзя!», «Не так!», «Не правильно!», «Не валяйся в снегу — простудишься!», «Смотри себе под ноги, не то споткнешься!», «Плавай только возле меня!», «Иди домой, пора спать. Ничего не знаю, никаких «но» — тебе пора спать!», и т.д., и т.п. Воспитатели приучают детей к своей воле, заметьте — к навязанной воле, и маленькое солнышко с раннего детства начинает выводить в своем сознании мнение о собственной неполноценности, о собственной невсесильности и уязвимости. Вера, способная воистину свернуть горы, могучая и титаническая вера в себя, присущая человеку-Сыну, меняется на робость, неуверенность, запутанность. Родина с этого момента отходит на задний план, перистые облака сменяются кучевыми.

Чем больше насилия, тем сильнее подсознание будет развивать мышление в рабском направлении, творя из Человека механическую деталь Системы, где каждый проживает, не живет, а проживает, свою жизнь, делая все не в согласии с собственной природой, что лежит в основе всякого страдания... Ребенок идет в детский садик — за него это решили родители, ведь они считают, что ребенок имеет, в большинстве своем, глупые и неразумные желания. В садике, опять-таки, за ребенка уже решено, что он будет делать. И даже играть нужно под наблюдением воспитателей, ограничивающих игру в соответствии с собственными заблуждениями. Это, конечно же, никуда не годится, но это еще не все.

Ребенок идет в школу, что снова решено за него. Там он вынужден исполнять нелепые правила поведения и мышления, больше подходящие не столько для храма, преподающего Знания, сколько для инкубатора по разведению бройлерных цыплят... И если ребенок, повинуясь велениям духа, протестует против этих инкубаторских требований, его публично осуждают, винят, унижают, и даже наказывают. С тех пор у него появляется страх перед школой, страх перед ней, как перед местом, где над ним могут посмеяться, унизить, показать всю его несостоятельность и неполноценность. Я видел — многие школьники испытывают такие чувства, и поэтому идут на занятия, как на каторгу. Для многих поход в школу — просто ужасная пытка, но их, увы, никто не понимает. Им приказывают: «Иди!», и они идут... У некоторых появляется азарт к учебе, но не из-за интереса, а как стремление получать отличные оценки. Пусть я знаю плохо, пусть списал, пусть не понял, но зазубрил — лишь бы поставили пять. Это самое главное для ученика, и сами знания, и наличие их понимания — внутреннего принятия -— для большинства становятся вопросом второстепенным. Поэтому, заканчивая школу, большинство имеет крупный запас информации, почти все составляющие которого им не поняты или приняты к сведению лишь поверхностно. Со временем запас истощится, и останутся наиболее яркие образы — те малочисленные пункты программы, которые удалось осознать, принять сознанием, как часть себя. Теперь подумайте сами, чем мы занимались в школе целые десять лет, если наш рассказ о всех темах, нами последовательно изученных, займет, в лучшем случае, лишь несколько часов. Стремясь к наглядности, скажу — для многих такие слова, как валентность, электромагнетизм, дисперсия, интегрирование, вакуоль, Коминтерн, Византийская Империя и многие тысячи других понятий, заимствованных из школьной программы, остались тем же, чем были до начала обучения — темным лесом. Это естественно — ведь мы лишь зазубрили формулировки и темы, не пытаясь понять их суть и значение. Это, как дерево без корня, как дом без фундамента, как река, вдруг лишенная русла и начального источника. И так, как все, не имеющее основания, в Природе лишается жизни, так же и наши «знания» с годами сотрутся из памяти, как мел стирается влажной тряпкой со школьной доски. Многие скажут: «Что поделаешь, такова система образования». Нужно срочно что-то делать, ибо разве такая система сама по себе не является убийством души? Разве она не приучает с детского возраста к бескачественной, бездушной, мертвой работе? Разве это не корень безответственности, недобросовестности, воровства и прочего из мрачного пантеона пустых? Не кажется ли вам, что такую систему можно сравнить с лентой конвейера, на которую, как на дьявольский жертвенник, кладут Сына, а на выходе получают мертвеца, раба Тени[2].

После школы человеку якобы предоставляется полная свобода в выборе своего будущего. Но что может выбрать рабское мышление, как не один из путей Системы, его воспитавшей? Путей к одному. К посредственному влачению жизни в норе дальнейших рабства, однообразия и безысходности. Одних забирают в армию, но если вы посмотрите на военных, на их уставы, на их дисциплинарные правила, на образ жизни в частях, если вы посмотрите на это ясными глазами, вы вздрогнете; перед вами предстанет завод по сборке механических деталей. Из деталей, в свою очередь, собирается тело армии, но где же в этой машине жизнь для Истинного Человека? Где она?

Другие идут в институт и там продолжают морочить себе голову безжизненной информацией, безжизненными отношениями. Им кажется, что они многое познают, на самом же деле они только удаляются от Истинного Источника Знания... Родина способна научить всему, чему только захочет научиться человек. Родина содержит в себе матрицы всех вещей и законов Природы. С Ее помощью можно получить знание о чем бы то ни было и решить любую проблему или задачу, найдя оптимальный вариант из многих исходов. Но когда чужое мнение насильно навязывается учащемуся (а информация, даваемая на лекциях, в учебниках, или в пособиях — это всего лишь мнение, чье-то человеческое мнение, но отнюдь не истина в последней инстанции), он, не имея возможности противостоять, принимает его, а так же впускает в себя губительную мысль: «Знание не во мне. Знание я смогу получать лишь от окружающих меня ученых людей. Сам я юн и пока что глуп, а если не выучусь у них, так и останусь невежей на всю жизнь». Так, еще будучи детьми, люди приучаются к постоянному поиску авторитетов. Они будут учиться, но не у Родины в себе; они будут не выражать свои мысли, а цитировать чужие фразы; они не смогут творить, они будут лишь копировать и подражать. Сотворение — это, возможно, и есть истинный путь к счастью, но смогут ли творить подражатели? Для того, чтобы построить дом, им нужен кто-то, кто бы научил их; для посадки дерева им необходима методика, разработанная кем-то; и Сына воспитывать они сами тоже не станут, полагая, что «на это есть квалифицированный воспитатель», способный дать Сыну гораздо больше, чем они. Для того, чтобы поверить в Бога, наконец, они попросят книги, храм, ритуал, священнослужителей, и обязательно Бога во плоти, называя Богом то некого старика, сидящего на троне в небесах, то Иисуса. Но Иисус сам вышел из людей, чтобы показать людям, кем они в действительности являются. Он показал это на своей жизни, на своих поступках, на своей Любви. Он говорил: «Царство божие внутри вас!», но никто так и не понял этих слов...

После всего этого начинается взрослое существование. Молодому сознанию кажется: «Вот теперь-то и наступила настоящая жизнь! Ух, как я развернусь!» Не тут-то было! Наше общество — это механическая машина страдания, и для того, чтобы, говоря словами Гамлета, быть в нем, нужно волей-неволей становиться какой-либо деталью этой машины. Почти всем и каждому приходится посвящать большую часть времени механической работе. Некоторые привыкают, некоторым нравится, находятся даже искавшие и нашедшие любимое дело; но для большинства, для абсолютного большинства работа становится вынужденной мерой, теми восемью часами в день, которые необходимо перетерпеть, чтобы иметь хоть какие-то средства к существованию. Так они и терпят, порою идя на работу, как на каторгу. Так они и существуют. Не живут, а существуют. Они не живут по-настоящему, но до глубокой старости, до смерти только существуют! Люди становятся злыми, раздражительными, черствыми, бессердечными, да и глупыми, в конце концов, не потому, что они такие по природе, а потому, что им изо дня в день приходится посвящать себя делу, которое им совершенно не нужно. Они становятся такими, потому что где-то глубоко в себе понимают, что занимаются, всю жизнь занимались и занимаются делом, которое им не нужно! И этот Голос, Голос Безмолвный, идущий из глубин священного человеческого сердца, становится все глуше и глуше, сердца каменеют, лица приобретают тупые формы, а глаза становятся стеклянными. Так погибает Истинный Человек. Так на фабриках и заводах, в шахтах и цехах, на стройках и разработках, в торговых компаниях и фирмах производят человека искусственного. Таково их истинное, но скрытое предназначение!!!

— Итак, ты видел, почему Иисус называл его убийцей. Он тайно приходит на созданные Богом Земли, чтобы воцариться на них, чтобы превратить Истинное Человечество тех планет в своих бездумных рабов, в биороботов... Он приходит в физическом теле... Да, это существо, подобно Богу, имеет физическое тело, в общих чертах похожее на тело человека. Единственное, что отличает его — это стеклянные неживые глаза... Что ты так смотришь, Максим? Ты ведь видел это тело. И другие тоже иногда встречали его в различных точках планеты — то в лице крупного бизнесмена, то на посту влиятельного чиновника, может быть просто как уголовного авторитета или даже как правителя целой страны. На вид это обычные люди, но если бы ты имел открытое внутреннее зрение, ты бы заметил главное — в этих индивидуумах нет Души. Они ПУСТЫЕ, — просто пустая материя, живущая по заданной программе. Иисус быстро различал таких, называя их «порождениями ехидниными», «лицемерами», или прямо и точно — «сыновьями дьявола». Эта поддельная раса была создана не Богам, но, проникая на Его Земли, она производит себе подобных из живых Людей. Знай, что так же, как и на ваш Глобус, эти ПУСТЫЕ создания Тени незваными являлись на другие планеты, и там, имея колоссальный опыт нечестивых материальных взаимоотношений и соответствующие реакции, такие, как хитрость, коварство, обман, они добивались власти, обводили вокруг пальца невинные божественные творения; развязывали войны, вызывали кровосмешение, падение нравов, поклонение лживым ценностям, в результате чего Истинное Человечество там обрастало самостью, эгоизмом и постепенно деградировало, все более и более становясь полной копией своих завоевателей. Ибо в этой деградации существует предел, перейдя который, индивидуум больше не является Человеком, ибо он теряет Человека в себе, теряет свой дух, теряет Я ЕСМЬ, становясь просто пустой материей, пустой бунтующей материей. С этих пор он всецело принадлежит Тени. И в космосе существовали целые планеты, Человечество которых было обращено в Тень... Усмотри великую истину в этих словах, и Тебе станет понятна цель Твоего врага. Он — убийца! Он заманивает невинные души в силки своих механистических догм и постулатов, и пойманные души становятся роботами. Они становятся «рабами Божьими», но кто их бог? Погубленные им планеты сейчас либо разрушены, либо представляют собой огромные механизмы, в которых, как детали машины, существуют бесчувственные люди, не знающие радости, не знающие любви, не знающие жизни. Нет-нет, Я не говорю образно или аллегорически; на тех искусственных планетах люди, в самом прямом смысле, являются только деталями огромных механизмов. Они живут и работают по программам, и какое-либо малейшее отклонение от их алгоритмов невозможно, потому что те люди не имеют, уже не имеют Я ЕСМЬ. Они не имеют свободы выбора и свободной воли. Они убиты в этой войне. Они ПУСТЫЕ... Именно они прилетают к вам со своих планет-механизмов на летательных аппаратах, которые вы называете НЛО. В солнечной системе есть такие планеты...

В древности это бездумное тело Иеговы тайно пришло на Землю. Этот заговор против Бога и Человека ужасен, он работает в наши дни. Большая часть человечества ничего не знает. Они не знают, что Светлые Силы приходили, как величайшие Учителя, Пророки, Мессии, чтобы разрушить этот заговор... Эта война с переменным успехом продолжается сегодня; она, невидимая для человеческих глаз, идет сейчас. Истинный Человек живет во многих из вас, но этот Человек, благодаря созданной на Земле системе, закован в цепи механистического сознания, и это сознание есть человек искусственный. Помимо полностью искусственных созданий, занимающих некоторые человеческие тела, искусственный человек обитает так же и в вас, он более свободен, более деятелен, чем та фаза вас, которая на самом деле одна имеет заслуженное право называться этим словом — «ЧЕЛОВЕК». Ее механистическая копия в вас, тем не менее, развязно и дерзко поработила вас, и этому глумлению не видно конца только потому, что для искусственного человека на вашей планете созданы все условия. Коллективно искусственный человек всех людей Земли собирается в одно общее разумное поле, противостоящее Богу... Это поле — Черная Мать, ибо она порождает отступников... Когда ты вернешься, твой Истинный Человек будет пробужден. Любой индивидуум, вошедший в контакт со Мной, получит пробуждение Истинного Человека. С этих самых пор он увидит эту древнюю войну своими глазами. Он увидит Моих врагов, которые отныне станут и его [врагами]. Он увидит врагов в своих друзьях и близких, в своей возлюбленной, в своих родственниках и родителях, ибо Черная Мать теперь имеет власть во всех них. Через подвластных ей она будет преследовать пробужденного. Единственное оружие последнего — Я ЕСМЬ. Обратившийся к величайшим силам Я ЕСМЬ получит дар рассеивать Черную Мать во всех живых существах, плененных ею... Смотри на следствия этого плена, смотри на них Моими глазами... Ты познаешь бесконечную боль Отца-Матери, стремящихся спасти своих детей, но не имеющих возможности сделать это против их воли... Эта боль на языке смертных называется Состраданием.

Предшествующая сцена неожиданно меняется на следующую. Появляется огромная ледяная пустыня. Белые снега — чисто и нет той отягчающей городской ауры негативных мыслей и чувств. Но вот спокойствие ледников нарушается — возникают фонтаны страха и страдания. Что же происходит? Что случилось?

Охота. Люди охотятся на морских львов. Точнее, на их, недавно появившихся на свет детенышей. Малыши, родившиеся несколько недель назад, покрыты густым и нежным мехом — они еще не обросли слоем жира, позволяющим не замерзать в холодных водах океана, поэтому они не могут уплыть от людей. Людям же нужен вышеупомянутый мех — для того, чтобы изготовить из него брелки для ключей, сделать тапочки, и так далее. Мех морских львов ценится на рынке. И двуногие на моих глазах убивают малышей ради этой цены.

Вот один детеныш морского льва пытается уползти от бегущего за ним охотника. Я вижу черные, невинные глазки малыша и, о нет — я вижу, вижу и чувствую гораздо большее — страдания, неимоверные страдания страха и отчаяния, которые испытывает маленькое сердце. Да, у него, у животного, тоже есть сердце, и его страдания ничуть не меньшие, чем те, что возникают у человека, оказавшегося в подобной ситуации.

Охотник без труда настигает маленького львенка и резко и жестоко бьет его тяжелой палкой по голове. Но промахивается, и удар соскальзывает, не убивая, а лишь калеча. Я вижу окровавленную мордочку, я слышу крик, просящий о пощаде, крик огромного горя — малыш еще живет, он еще мучается. Человек бьет его еще раз, затем — третьим ударом, он добивает бьющееся в смертельной агонии маленькое, ни в чем не повинное, существо... Боже, а вон — другое убийство, а там — третье... Не выдерживая, я пытаюсь моргнуть, и сразу же появляется следующая картина.

Четыре фигуры движутся по ночному, занесенному снегом, парку города. Это студенты. Они идут с праздника новоселья. Они пьяны, и кричат, и радуются, и громко смеются. Им весело и они не думают об опасности. Но я ясно чувствую, что их ждет опасная встреча. И я не ошибаюсь. За студентами на темной аллее появляется человек десять таких же, как они, молодых парней, и очевидно, что эта десятка ищет жестоких приключений. Один из последних садится на корточки, вылепливает руками твердый снежный шар, затем встает, прицеливается и бросает в идущую впереди четверку. Он оказывается метким «стрелком» — его снежок смешно разлетается на голове одного из студентов. Смех прекращается. Он переходит в удивление, а затем, когда, обернувшись, студенты видят десять здоровых фигур невдалеке, удивление перерастает в страх. Но силой воли ребята борются со своим страхом. Они не могут оставить эту выходку просто так. Они должны поквитаться. И они, стоя, ждут идущих к ним. И идущие забияки тоже боятся, но все же идут — им тем более нельзя отступать, ведь их больше.

Казалось бы — обычная ситуация, назревает обычная драка, каких много на свете. Казалось бы — ребята просто развлекаются, просто тешатся — ну чего не бывает по молодости? Но так казалось раньше. Теперь же со мной происходят невероятные вещи... Чувствую, что люблю людей, которых вижу. Несмотря на то, что вижу их впервые. Люблю, люблю очень сильно — как родных, и ничего не могу с этим поделать... Господи, да что же это происходит со мной!..

Наполненный любовью, я смотрю, как мои любимые люди бьют друг друга. Вижу, как черствеют в судорогах тьмы сердца моих любимых, и эти раны кажутся более страшными, чем физические побои, которые дерущиеся наносят друг другу...

Один студент лежит на земле, другой убежал. Двух остальных, оказавших упорное сопротивление, особенно яростно добивают их родные братья. Я вижу, как одного человека бьют по лицу — в нос, в челюсть, не замечая, что лицо давно уже превратилось в кровавую массу. Второго избивают ногами. Но они — эти двое, которых бьют — в том то и весь ужас — они не безразличны мне. Чувство такое, что у меня на глазах избивают моих детей или родителей. Сердце четко ощущает жестокие страдания, испытываемые моими любимыми... Что это со мной? Неужели я плачу? Моргаю...

Моргаю, и новые страшные картины человеческой глупости бегут перед глазами. Картины, еще более ужасные, чем прежде. Сейчас я вижу жестокие войны, множество убийств, великую громаду страданий. Черное страдание мрачной лентой эпизодов проносится в сознании. Каждый эпизод бесчеловечен, и сменяется еще более бесчеловечным, звериным. Они словно расставлены по ступеням лестницы, невыносимой для сердца. Последняя из ступеней, которую я смог выдержать лишь наполовину — описывать ли ее?..

Видение начинается достаточно спокойно. Зловеще спокойно. Вижу группу людей в камуфляжной форме. Они вооружены — очень много инструмента, приносящего боль и смерть. Но всей боли, что сотворили они, им мало. Они жаждут еще. Вокруг красивая природа, но они не видят. Их окружают пустынные, но величественные горы, красные цветы под ногами радуют глаза, но не их глаза. Они увлечены другим. Я вижу, как из-за камней выводят нескольких человек. Руки последних крепко связаны — чувствую, веревки и проволока вгрызлись в кожу до крови. Мое невидимое сердце ощущает, какие глубокие, какие обширные страдания испытывает каждый из связанных — все они знают, что сейчас их будут казнить. Они волнуются, они боятся. Один из них вспоминает детей и жену, другой плачет — он вспомнил маму. Третий, измученный постоянными пытками и побоями — ему сейчас, может быть, легче, чем другим. Ему больше всего хочется умереть сейчас, потому, что он потерял веру в жизнь...

Пленные еще не знают, какую зловещую смерть им приготовили. Им хотят отпилить головы. Заживо. Я вижу в руках одного из вооруженных людей пилу. Обычную ножовку... Нет, этого я не вынесу.

«Люди! Или вы забыли, кто вы? Неужели вы забыли, что вы прежде всего — люди! Сколько же еще вы так озверело будете мучить друг друга? Люди-и-и!!!» — я кричу, мое сердце кричит, оно содрогается от рыданий, оно плачет так, как до этого никогда не плакало.

Меня услышали. Меня услышал один из пленных — тот, который плакал. Он совсем еще ребенок — даже усы не растут, как следует. Он вдруг поднимает голову, смотрит на небо и начинает улыбаться, хотя в глазах все еще стоят слезы. Я вижу эти человеческие глаза. Они до сих пор снятся мне...

Душманы собираются заснять казнь на видеопленку. Один из них, стоя перед объективом камеры, на арабском языке рассказывает, что он намерен делать. Он вертит перед объективом этой ужасной пилой. Пленный солдат, тот, кто думал о детях, замечает пилу. Вижу, как его глаза широко раскрываются — он осознает только сейчас, куда его привели. И некоторое время стоит неподвижно, даже не дыша. Тот же юный пленник все смотрит в небо, все улыбается... Нельзя, чтобы он перестал улыбаться... Но что же делать? Как помочь?

Один из бандитов замечает улыбающегося солдата. Он подходит к пленному и на ломанном русском языке еле выговаривает:

«Вот с тебя мы и начнем».

Двое других берут солдата за локти связанных рук, думая, что он будет сопротивляться. Но он не сопротивляется... Дальнейшее описывать не буду. Слишком жестоко. И очень больно, поверьте, жутко больно это вспоминать...

Глава 16.

То, что будет, еще никогда не было таким прекрасным…

Мы с тобой не знали сами,

Что случилось между нами;

Просто ты сказала:

«Я тебя люблю»...

Отрывок из песни.

Я как будто просыпаюсь все в том же месте — у двери старинного сруба. Очнувшись, я замечаю, что безудержно плачу, сидя и положа голову на грудь красавице Лене. Она, сидя на коленях рядом со мной, придерживает мою голову одной рукой, другой же ласково гладит мои волосы. Она тепло шепчет мне:

— Не надо. Успокойся, Максим.

— Лена, — я пытаюсь внятно говорить, но разговор получается только сквозь всхлипы плача. — Лена... Там... т-там...

— Я это уже видела, Максим. Я знаю, — она отвечает, а мне неожиданно вспоминается седая прядь в ее волосах... Белая, как снег, прядь...

— Ты видела? — переспрашиваю я.

— Да, Максим. Я знаю, как это больно...

Постепенно я успокаиваюсь. Плач и рыдания проходят. Лена все еще гладит меня, придерживая мою голову. Слышу спокойное и размеренное дыхание девочки. Ощущаю благовонный аромат, исходящий от ее тела. Сам же я вспотел.

— Что ты чувствуешь после показанного тебе, Максим? — спрашивает Лена.

Что я чувствую? Можно ли описать ту великую скорбь, наполняющую сейчас мое сердце? Что может чувствовать человек, видящий, как те, кого он сильно любит, убивают себя и друг друга? И в то же время складывается в сердце какое-то особое, новое чувство. Оно похоже на сострадание... Оно разгорается, как пламя, превращаясь в безмерное желание помочь планете, помочь во что бы то ни стало; спасти ее, спасти каждого человека. Как же я хочу помочь! И Лена, словно читая мои мысли, произносит:

— Тень можно уничтожить... Тень можно уничтожить на всей планете «Земля».

— Как? — спрашиваю я.

— Существует совершенное оружие против Тени, Максим.

— Что это за оружие?

— Золотое Сердце.

— ?... Не понимаю.

— В вашем обществе об этом мало что известно. Но я покажу, и ты поймешь, — ласково прижав мою голову к своей груди, она продолжает: — Закрой глаза и расслабься... Вот так... А теперь прислушайся. Прислушайся, Максим.

От ее объятий мне становится легко и тепло. Я почти полностью успокаиваюсь, чувствуя защищенность и абсолютную безопасность. Меня успокаивает биение ее сердца, Я улавливаю мягкий и размеренный пульс, я вслушиваюсь в него, и мне становится все лучше...

Вижу паперть кладбища. Ночь, темно и поначалу едва удается разглядеть маленькую детскую фигурку, обнявшую крест с надгробием. Это маленький мальчик. Неизвестно откуда, но я узнаю, что во время теракта взорвалось СВУ, и у мальчика погибла мама. Он оказался в приюте. Там ему очень плохо. И очень не хватает материнской доброты, доброй мамы рядом. Сегодня ночью он убежал из приюта, убежал на кладбище — к маме. И даже о страхе он забыл, он только плачет, уткнувшись маленькой головкой в холодный камень могильной плиты. Он тихо шепчет:

— Мама, мамочка... - и опять плачет.

От такой картины мне сперва тоже становится грустно, но Лена говорит:

— Не надо волноваться, Максим. Лучше научись делать так...

Вижу, как возле мальчика, прямо в воздухе, вырисовываются контуры небольшой фигуры. По мере их становления более четкими, они обретают цвет и форму... Это контуры сердца... Бело-золотое сердце появляется в воздухе над мальчиком, освещая сумрак ночи лучами яркого света. Сердце пульсирует, от него постоянно отделяются круги света. Они растут, как волны от брошенного в воду камня. Они медленно расходятся от сердца, касаясь мальчика, уходя в него...

Мальчик еще не видит этой необычайно сказочной картины, но его сердце уже почувствовало. Плач утихает. Малыш успокаивается. Он садится возле могилки, вытирая руками слезы. Потом он оглядывается. Он смотрит вверх, но сияющего сердца, видимо, не замечает. Но он чувствует его, потому что спрашивает:

— Мама... Это ты?

Вслушиваясь в тишину, в глубокую тишину ночи, малыш находит в ней лишь одному ему ведомые ответы:

— Мне так грустно без тебя, мамочка. Почему ты оставила меня одного?

— Быть сильным? Но ведь... Но я же... Как же без тебя?

— Да... Я понимаю... Ты права...

Так он искренне говорит с кем-то, как будто бы с этим золотым сердцем... Говорит на незнакомом языке, но — странное дело — мне понятно каждое слово. Правда, ответы на реплики мальчика мне не слышны. Они слышны только ему. И в процессе разговора лицо малыша преображается. В голосе появляются решимость и даже нотки радости. Той радости, которая посещает детей в предновогоднюю ночь. Эта радость, чистая и ликующая, сейчас исходит от золотого сердца, и мальчик просто наполняется ею, как замерзший человек, подойдя к костру, наполняется теплом от огня. Малыш встает, шмыгает носом, и его глаза, еще не просохшие от слез, вдруг становятся счастливыми. Он некоторое время стоит возле могилки мамы. Затем, отвернувшись, он медленно удаляется по темной аллее... Золотое сердце постепенно растворяется в воздухе... Точно так же постепенно исчезает, будто тает, все видение в целом. Сквозь него проступают очертания иной картины, как это иногда бывает по телевизору, когда кадры одного эпизода накладываются на другой посредством монтажа. Я вижу маленькую девочку, сидящую на поляне и допевающую:

... Что делят взрослые дяди?

Что так глядят упрямо?

Денег ли, власти ли ради

Бомба убила маму?

... Рядом с ней я замечаю молодого юношу... Боже мой, это же я! Опять я вижу себя со стороны! А девочка — это она, Лена! Это когда мы с ней и Олегом... Ну, вы помните, я уже писал об этом! Когда мы только познакомились и сидели на горном лугу, и Лена пела... О, Боже, так она же не просто пела... Я вдруг начинаю понимать, что золотое сердце, только что виденное — это ее сердце. Ее сердце! Пока она пела, ее сердце... Ее мысли, ее сознание... Вспоминаю этот добрый, но отсутствующий взгляд, смотрящий будто бы сквозь пространство... Вспоминаю задумчивую улыбку сострадания на ее детском лице... Вот это да... Вот это да!!!

— Лена.

— Что, Максим?

— Неужели это ты?

— Что я?

— Неужели это ты таким чудесным способом... ну, это... на расстоянии успокоила мальчика?

— Да. Но что тут чудесного?

— Это было твое сердце? Можешь не отвечать, я знаю — оно твое, но не понимаю, почему оно появляется без тебя всей?.. То есть, я хотел сказать... Тьфу, что я несу?..

— Ты не волнуйся, Максим. Не надо... Ведь все очень просто. Человеческое сердце — это источник волшебной силы. Только эта сила сейчас спит у очень многих людей. У меня она не спит. И у других жителей Благодати она тоже не спит...

— Почему у вас она не спит, а у обычных людей спит?

— Ну, как же... Ну, разве ты не понял? Мы ведь тоже самые что ни на есть обычные. Только с рождения живем в естественных условиях. А люди вашей цивилизации, приходя в мир маленькими детьми, всю свою жизнь подвергаются чудовищной обработке на конвейере, который ты видел... Причина в этом...

Задумавшись, я невольно воспроизвел в памяти недавно увиденное, сравнил это с образом жизни в Благодати, и вдруг... понял. Понял! Ведь здесь же действительно настоящая человеческая жизнь. Настоящая, человеческая, свободная от всех миазмов жизнь!!! Она не идет ни в какое сравнение с тем, что у нас...

— ...Да-а-а... М-да-а-а...

— Ты знаешь, Силы Света давно хотели уничтожить этот механистический заговор. Я думаю, что теперь, когда она рассказала людям о Сотворении... Ведь она же не просто огороды развести предлагает. Если люди сделают все так, как она просит, они воплотят Его Присутствие в себе и на своих гектарах. Их земли превратятся в нечто живое, потому что там будет витать Он, как это было в древности. Понимаешь, Максим? Люди просто примагнитят Я ЕСМЬ лучи, исходящие из Его Тела. Они привлекут эти лучи в себя и на свою землю. Это будет похоже на самый настоящий Рай, причем не где-то там в небе, а здесь — на Земле. Ты представляешь?

— Представляю...

Мы сидели возле двери еще некоторое время, потом она повернулась ко мне и обняла меня опять. Она сделала это очень ласково и нежно, но было в ее движениях что-то еще... Было похоже, что она прощается... Я с недоумением посмотрел на нее, а она, улыбнувшись, спросила:

— Можно, я поцелую тебя на прощание, Максим?

— На прощание? Ты уже уходишь?..

Она прикоснулась губами к моей щеке и прошептала:

— Мы с тобой еще встретимся... Обязательно встретимся... Ты бы хотел дочку, такую же, как я?.. Если хочешь, я приду в ваш мир, как твоя дочь... У тебя, правда, еще нет невесты, чтобы родить меня, но я подожду, я терпеливая... Я буду ждать только тебя, Максим.

— Чего? — опешил я.

— Да так, ничего... Прощай, Максим... Я всегда буду любить тебя...

Да, вот так и закончилась моя прогулка. Я пришел в себя на морском побережье, ровно в том времени и в том месте, с которых начинается эта книга. И в прямом, и в переносном смысле я снова был там - на берегу новомихайловского пляжа... Я стоял на мокром песке, и ласковые волны омывали мои ноги...

— Эй, парень...

Я оглянулся. Там стоял какой-то дед и озабоченно рассматривал меня.

— Парень, с тобой, это... Слышь, все нормально, парень? — спросил он.

— Да, — ответил я ему.

— Ты чё тут уже час, наверное, как вкопанный, стоишь... Я туда шел — стоишь, обратно иду — стоишь...

— Час стою? Вы говорите, что я стою тут уже час?

Дед посмотрел на меня, как на умалишенного и, поцыкав, покачал головой. У него были красные глаза и взъерошенные волосы. Одежда такая поношенная, грязная... В общем, бомж или алкоголик...

— У тебя точно репу рвет, брат,— сказал он. - Я и сам такой псих. Слышь, меня Михалычем зовут... Слышь? Чё молчишь?

— Меня — Максим.

— У тебя воздух есть? Пойдем — за знакомство.

— Я не пью...

— Не пьешь?

— Нет.

У меня в голове никак не укладывалось, я никак не мог понять, что же произошло... А дед все не унимался. Мне хотелось побыть одному, а он привязался, как банный лист:

— Слышь, ты это, как тебя там... Дай денег, брат. Слышь? Ты чё, опять, это, отключаешься? Эй?

— Дед, отстань, не до тебя...

Он замолчал. Обиженно посмотрев на меня, он злобно спросил:

— Чё, и рубля не дашь?

Я отдал ему все, что было в моих карманах... Я уходил к турбазе, а он еще долго стоял и благословлял меня, крестя, вспоминая Иисуса и всех святых. И мне захотелось тоже что-то сделать для него хорошее, такое, чтоб от души... Но что я мог сделать?.. Я только повернулся и помахал ему рукой...

Заходящее солнце огненно-пурпурным покрывалом затуманило горизонт. Море блестело в золотом огне, переливалось, как чешуя сказочного дракона. Было очень красиво. Таким прекрасным видом море провожало наш автобус. Мы уже несколько часов ехали по дороге вдоль побережья, удаляясь от праздника к обычным серым будням.

Впрочем, пассажиры пытались продлить свою отпускную радость. Они включили магнитофон, и, не в меру напившись спиртного, громко пели песни. Я не пил и не развлекался. Было немножко грустно. Хотелось подумать, как-то осмыслить все то, что произошло, А что же все-таки произошло? Ведь ничего же особенного, на первый взгляд. Ну, помечталось, ну привиделось. Вот и все. Но все ли? Что-то было в этом видении такое, что-то, с чем не хотелось расставаться... Что же это? Что? Какое-то странное чувство ни на минуту не отпускало меня тогда, когда Лена, Ната и другие находились рядом; оно продолжало окружать меня в автобусе. Оно походило... Даже не знаю, с чем сравнить. С чем же его сравнить? Может быть, то же ощущает человек, которого сильно любят, которому рады, как родному, более, чем родному. Неужели эти «всего лишь мечты», как охарактеризовал бы их скептик, испытывали подобные чувства ко мне? Разве они умеют? Разве «всего лишь мечты» умеют так любить?.. А я?.. Смешно или грустно, но, скорее всего, я тоже влюбился. В них. Полюбил их, как родных, полюбил их поселение и даже загорелся желанием построить такое же. Эта желание, это видение, эти чувства, если все это — только фантазии и мечты, тогда... Что же остается тогда? Чем жить тогда, когда душа согласится назвать все это ненастоящим? Ни я, ни кто-либо другой на моем месте просто не смогли бы так поступить. Подобным поступком мы бы предали нечто самое драгоценное в нас, нечто живое, разумное, родное... Родное... О Боже... Как только я подумал о Родине, о Нем, я сразу все понял... Я сразу понял все, что видел и слышал... Я все понял... И в меня снова вернулась эта нечеловеческая, несказуемая Любовь... Воистину... Воистину...

Любовь... Теплая волна солнца в сердце. Розовый огонь восхода над белоснежными вершинами гор. Чем-то любовь похожа на все это. Похожа на золотое море. На звезды в иссиня-черном небе ночи. Похожа на все прекрасное. Может быть, на самое прекрасное из того, что мы имеем?.. И как я мог, как я только посмел допустить, что все случившееся нереально? Просто некие силы в нас самих всегда готовы оклеветать самое прекрасное, доброе, светлое перед нами, выставляя это в нелицеприятном качестве. Эти силы яростно преследовали Любовь в каждом человеческом сердце, и я просто удивляюсь, как, каким образом Любовь сумела выжить?

Колокольчики... Звенели колокольчики... Блаженная мелодия, но никто из пассажиров не слышал ее. Только мой мозг обладал способностью подвергнуть интерпретации эту чудесную музыку, потому что источником ее являлось мое сердце.

Струны самого сердца испускали серебряный, ликующий гимн, согревающий душу. Боже, как мне стало тепло в ту ночь, когда, покидая морское побережье, автобус увозил нашу разношерстную компанию обратно в Кисловодск. На родину, домой. Грусть и печаль оставили меня. Оставили с Любовью наедине. С таким прекрасным чувством сидел я у окна, не замечая пьяного кутежа в салопе. А веселье, тем временем разыгралось не на шутку. Возле задних окон начались танцы, что явно раздражало водителя, потому что машина от них вибрировала, как на ухабах сельской грунтовки.

Ко мне подсела Марина — девушка, которой я помогал нести сумки. В ее руках были два пластмассовых стаканчика, один из них она передала мне.

— Что это? — спросил я.

— Это — шоколадный ликер, — ответила она, улыбаясь.

— Спасибо, Марина. Не хочется что-то, — сказал я тихо, возвращая ей стакан обратно.

Она пожала плечами, взяла стакан и ушла. Симпатичная, нечего сказать. В другой раз я бы не отказался не то что от ликера, но и от нее самой. Тем более, видно, что я ей тоже понравился. Взаимная симпатия, короче говоря. Но в тот вечер было как-то не до Марины, Точнее... Как это сказать точнее? Как описать светлое и неописуемое чувство, которое я испытывал тогда? Чувство теплой любви ко всему на свете. И к Марине тоже. Но не как к женщине, а как к... К кому? Где найти слова, чтобы рассказать о том, что рай действительно существует? В тот вечер во всех людях я видел ангелов. Я любил их той чистой любовью, какой можно любить детей. Друзей. Братьев и сестер, наконец. Ничего более прекрасного я раньше не испытывал. Даже физическое сближение с женщиной дарило гораздо менее волшебные чувства, чем это. Как его назвать? У меня не было ответа. Нет, определенно не было. Да и не хотелось его искать.

Марина опять подсела ко мне.

— Почему ты такой грустный, Максим? — спросила она.

«Я грустный? Вот так новость!» — подумал я, но ответил другое:

— Не знаю, — сказал я ей самое короткое из того, что мог сказать. Потому что от блаженства не хотелось говорить.

— А я знаю. Уезжать, наверное, не хочется, да? Правда?

Я кивнул.

— Мне тоже не хочется. Так хорошо было. Пляж, море. Посмотри, как я загорела. Коричневая вся, — она показала мне свою смуглую руку. Потом она согнула ногу в колене, поставив пятку на сиденье, так что колено очутилось на уровне ее носа. Она провела рукой по такой же смуглой и гладкой коже ноги и добавила:

— Ноги тоже загорели. Посмотри.

Она была немного пьяна. Я повернулся и посмотрел на ее ногу. Известно, что красивые женские ноги вызывают у мужчин влечение к их обладательницам. Но я не почувствовал его. Я почувствовал другое. Окруженный блаженством, я глядел на ногу Марины и видел в ней просто красоту. Видел, быть может силу, которая с лаской и любовью расставила клеточки ноги в пропорциях, называемых человеком красотой. Видел аромат, каким покрыло ногу солнце. Я видел любовь. Я ощущал все то же неописуемое блаженство.

— Очень красиво, — сказал я негромко и взглянул в глаза девушке. Интонация моего голоса изумила даже меня.

Марина была немного удивлена. Она часто заморгала, смотря на меня. Казалось, что она мгновенно протрезвела. От чего она так удивилась? Что такого я ей сказал? Почему она так смотрела на меня? От ее взгляда мне захотелось сказать ей еще что-нибудь приятное.

— И ты тоже очень красивая, — добавил я, говоря правду. Она открыла рот от удивления и так некоторое время смотрела. Правда, когда человек удивлен, он становится похожим на ребенка. На маленького ребенка. Она опустила глаза. Ее щеки покраснели. Потом она опять взглянула на меня, но ее взгляд был уже другим.

«Интересно, что происходит у нее внутри? В груди. Ведь глаза не могут сказать все» — думал я, глядя на нее. — «Ведь она тоже волнуется, переживает. О чем-то думает, мечтает. Строит планы. Она так же, как и я, способна радоваться и грустить. Способна чувствовать боль свою, и, может быть, чужую».

— Странный ты сегодня, Максим, — сказала она, тепло улыбаясь. — Я тебе нравлюсь? Я, правда, красивая?

— Все люди красивые. И ты тоже, — сказал я.

— Значит, для тебя я такая же, как и все?

— Нет.

— А какая же тогда?

— Ты особенная. Но другие тоже особенны. Ни на кого не похожи. Единственные в своем роде.

— Я тебя не понимаю.

— Я сам не могу понять, что происходит.

Мне очень хотелось сказать ей: «Я тебя люблю», но я боялся, что она меня не так поймет. Конечно же, она бы не поняла моих слов, расценила бы их по-своему. Так же, как и любая другая женщина в наше время. Ведь мы привыкли к тому, что если мужчина говорит женщине такие слова, то, значит, он говорит ей это, как женщине. Но не как человеку. Не как кому-то большему, чем просто женщина. Кому-то такому же родному, как сестра, дочь или мать. Поэтому я промолчал. Мы оба молчали, каждый думал о своем. Потом я закрыл глаза... Ощущение Его Присутствия переполняло меня.

— Воистину... воистину, — прошептал я, улыбаясь.

— Что ты там бормочешь? — спросила Марина.

Она спрашивала, а я не знал, что ответить... Я все понял, я все понял, но как я мог объяснить ей тогда? Нужно было многое сделать, чтобы объяснить это всем.