Аннотация

Джидду Кришнамурти (1896‑1986) – один из наиболее выдающихся духовных учителей нашего времени. Обнаруженный теософами еще мальчиком в Индии, он был подготовлен ими в качестве нового Мессии, от роли которого отказался, когда независимо стал вести свой собственный духовный поиск. Разъезжая по миру со своим учением, выступая с лекциями, он приобрел множество сторонников, включая видных государственных деятелей и интеллектуалов.

Мери Латьенс – была одним из ближайших и преданных друзей Кришнамурти. Она, как никто другой, способна написать его биографию. И действительно, ее перу принадлежат три написанные книги о Кришнамурти, но только после его смерти в 1986 году, она почувствовала, что в состоянии создать эту книгу, осветив жизнь и философию этого восхитительного и сложного человека в истинном свете.

Мери Латьенс – известная писательница и биограф. Помимо работ о Кришнамурти, ей принадлежат книги «Литтоны в Индии», «Милле и Раскин» и биография ее отца, архитектора Эдвина Латьенса.

 

*****************************

 

 

ВВЕДЕНИЕ

Кришнамурти неоднократно просил, чтобы его учение не толковали авторитарно, поощряя, вместе с тем, всех, кто интересуется им, к обсуждению. По этой причине, в настоящей книге не ставится цель объяснить учение и дать ему оценку, поскольку существуют десятки книг, аудио и видеозаписей. Задача книги скорее всего в том, чтобы попытаться выявить источник откровения, на котором зиждется учение, разъяснить сущность одного из наиболее замечательных людей, проследить его становление, увидеть его долгую жизнь в перспективе. Это нелегко сделать в трех подробных томах, выходивших в разные годы, со значительным интервалом.

После публикации первого тома, озаглавленного «Годы пробуждения», меня спрашивали, верю ли я сама в описанные события. Я отвечала, что действительно верила в них вплоть до 1928 года, то есть до моего двадцатилетия, за исключением безумных событий в Голландии в 1925 году. Впоследствии мое отношение к ним, менялось в соответствии с отношением самого Кришнамурти.

Я не могу вспомнить времени, когда я не знала Кришнамурти. Моя мать подружилась с ним во время его первого приезда в Англию в 1911 году; это был застенчивый молодой человек семнадцати лет, выглядевший значительно моложе, которого за два года до этого руководители Теософского Общества в Индии выбрали в качестве посредника грядущего мессии. Моя мать вступила в Теософское Общество в 1910 году, когда мне не было и трех лет, и я воспитывалась на его принципах, которые внешне весьма просты: вера в братство людей и равенство религий. Вместо «Отче наш, сущий на небесах», я повторяла каждое утро: «Я – звено в золотой цепи любви, простирающейся на весь мир, и я обещаю, что моя связь с другими звеньями останется светлой и крепкой». Это было, тем не менее, эзотерической истиной для теософов, о чем я до тринадцати лет и не подозревала. Сущность этого эзотеризма и основание Общества будут описаны в первой главе книги.

Теософия явилась причиной разрыва между моими родителями, усиливавшегося с годами. Тем не менее, по иронии судьбы, именно благодаря отцу моя мать открыла для себя теософию. В 1909 году мой отец, Эдвин Латьенс, был уполномочен французским банкиром Гильомом Малле построить для него дом в Варенжвилле на побережье Нормандии, неподалеку от Дьеппа. Возвратившись после первичного осмотра места для постройки, отец сообщил матери, что Малле – теософы. Когда она его спросила что это значит, он ответил, что не имеет понятия, но у них имеется Потайной шкаф с книгами, постоянно запертый на ключ. Это заинтриговало мою мать, и когда во время следующей поездки в Варенжвилль она сопровождала отца, ей удалось уговорить мадам Малле коротко рассказать о теософской вере. Что более всего поразило мать, так это обычность самих Малле, отсутствие в них каких‑либо причуд, которые у нее ассоциировались с «шарлатанской» религией. Их единственная странность заключалась в том, что они строго придерживались вегетарианской пищи. К Рождеству мадам Малле прислала моей матери «Лондонские лекции 1907 года» миссис Анни Безант ^[1], Президента Теософского Общества, которые наполнили ее «таким глубоким интересом и восторгом», как она пишет в своей автобиографии, что временами она была «так взволнована, что едва сдерживала крик радости». Казалось, что в ней раскрылись новые возможности духовного понимания.

Моя мать созрела для обращения. Прожив в замужестве тринадцать лет с исключительно предприимчивым, удачливым архитектором, который, несмотря на страстную любовь к жене, был так погружен в свою работу, что не имел времени побыть с нею и своими пятью детьми, она отчаянно искала какое‑нибудь занятие, которое бы отвечало ее эмоциональным и интеллектуальным запросам. Ведение домашнего хозяйства, скучная повседневная жизнь, особенно тяготили ее, и дети были отданы на воспитание образцовой няне. Мать стала страстной сторонницей Движения за избирательное право для женщин (хотя и не проявляла воинственности, опасаясь тюрьмы). Она прочла массу книг по социологии и вступила в общество, называвшееся «Лига морального образования», которое было связано с вопросом государственного регулирования проституции. Для этой организации мать писала памфлеты, а также посещала конференции в разных уголках Англии. В ее обязанности входило еженедельное посещение Лондонской больницы, специализировавшейся на лечении венерических болезней, где мать читала больным Диккенса (у нее был редкий дар чтения вслух). Она также организовывала вечерние дискуссии в нашем доме на Блумсбери Сквер для осмысления таких вопросов как наследственность и окружающая среда. Но в отличии от многих ее современников мать не интересовалась спиритизмом ^[2], а также в ту пору своей жизни оккультизмом или индийским мистицизмом, которые привлекли внимание многих западноевропейцев к Востоку, поскольку их христианская вера была подорвана учением Дарвина.

Будучи очень преданной натурой, убежденная христианка в молодости, с сильным чувством близости к Иисусу, моя мать не могла не найти удовлетворения в Теософской вере с ее ожиданием прихода Мессии и необходимости подготовки мира к событию такой огромной важности. После вступления в общество в начале 1910 года она полностью отдала свои силы движению, она брала уроки риторики с тем, чтобы выступать с лекциями по Теософии (она стала искусным оратором). Она также открыла новую теософскую ложу ^[3] совместно с доктором Хаденом Гестом (далее Лорд Гест), также «новообращенным», намереваясь объединить всех тех, кто желает отдаться служению теософским принципам братства.

Летом 1910 года миссис Безант приехала из Индии в Англию, и моя мать отправилась послушать ее лекцию в Фабианском обществе на тему «Идеальная форма управления». Бернард Шоу и Сидней Вебб сидели в президиуме. «Я была буквально потрясена, когда впервые увидела ее» – писала моя мать, – «Она была так непохожа на тех людей, которых я знала раньше. Ее свободная белая одежда подчеркивала женственность очертаний, в то время как крупная голова с короткими седыми завитками казалась мужской. Ей было 63 года, что никак не сказывалось на запасе бодрости. Она была удивительно наполнена жизнью, что встречается редко».

Несколько недель спустя моя мать снова услышала ее выступление в Кинсвее на тему о «Пришествии Христа»; набравшись храбрости, мать подошла и пригласила ее на ланч. Мадам Безант приняла приглашение. Еще одним участником встречи был мой отец.

Приехав, миссис Безант спросила, может ли она снять шляпу. Получив разрешение, она встряхнула седыми кудрями, что как позже узнала моя мать, было ее характерной чертой. Моя мать сравнивала глаза миссис Безант с глазами тигра; они были удивительного коричневого цвета, и, казалось, смотрели сквозь нее, проникая в сокровенные мысли. Моему отцу миссис Безант понравилась с первой встречи. Она произвела на него впечатление, особенно когда перед уходом попросила спроектировать новую штаб‑квартиру Английского Теософского Общества на Тависток Сквер (сейчас там располагается Британская Ассоциация медиков). И только постепенно он стал противиться ее влиянию на мою мать.

В 1929 году, в возрасте 34 лет, Кришнамурти отошел от Теософского Общества в результате духовного опыта, перевернувшего его жизнь, отказавшись от роли нового Мессии во имя проповедования своей собственной религиозной философии, не связанной с какой‑либо ортодоксальной религией или сектантством. Главная цель его учения – высвободить людей из пут, отделяющих одного человека от другого, таких как раса, религия, национальность, деление на классы, традиции, с тем, чтобы посредством этого трансформировать человеческую психику.

Интерес к учению Кришнамурти не ослабевает после его смерти в феврале 1986 года, за три месяца до того, как ему бы исполнился 91 год. В самом деле, известность его растет. Причина того, что он еще более широко не известен, в том, что он никогда не искал личной славы. Люди узнавали о нем либо от друзей, либо случайно натолкнувшись на одну из его книг.

Пока Кришнамурти был провозглашен Теософским Обществом мессией, деньги, земельные наделы и собственность лились к нему потоком. Когда же он отошел от Общества, отрицая свою роль, он возвратил все пожертвования и начал новую жизнь, не зная, будут ли у него последователи и деньги сверх годовых 500 фунтов. Так случилось, что он привлек сторонников с более широких и гораздо более интересных мест; словно по мановению волшебной палочки появились деньги для всех замыслов, переполнявших его сердце. До конца своей жизни он не уставал повторять: «Делай дело, и если оно праведное, деньги найдутся».

Кришнамурти не захотел быть чьим‑либо гуру. Он не хотел, чтобы люди следовали за ним слепо и покорно. Он считал предосудительным культ духовного руководства и трансцендентальной медитации, принесенных из Индии на Запад. В особенности он не хотел учеников, которые могли бы создать другую религию под его именем, построить иерархию и узурпировать право на истину. Все, что он требовал для своего учения, – это чтобы оно поддерживало зеркало, в котором люди смогли бы увидеть себя в истинном свете как снаружи, так и изнутри, и если бы увиденное их не удовлетворило, изменили себя.

Особое внимание Кришнамурти уделял воспитанию детей пока их ум еще не закоснел в предрассудках общества, в котором они родились. Он основал семь школ, носящих его имя, – пять в Индии, одну в Англии и одну в Калифорнии, все они до сих пор процветают. Старейшая школа в Риши Вали основана в начале тридцатых годов между Мадрасом и Бангалором; в ней 340 учеников, треть из них девочки; школа пользуется славой одной из лучших в Индии. В его самой маленькой школе в английском графстве Гемпшир только 60 учеников (поровну мальчиков и девочек), но они 24 национальностей.

Крупный центр Кришнамурти для взрослых был открыт вскоре после его смерти неподалеку от английской школы, хотя и отдельно от нее. Концепция такого Центра и его создание были одной из главных забот Кришнамурти в последние два года жизни. Еще три менее крупных центра для взрослых созданы в Индии в 60‑х годах. Кришнамурти также основал три фонда – в Англии, Индии и Калифорнии, и один вспомогательный, чисто административного характера, в Пуэрто‑Рико, каждый с советом попечителей. Существуют также взаимодействующие комитеты в 21 стране.

У Кришнамурти десятки друзей во всех странах, где существуют комитеты, во всех сферах общества, включая королев и буддийских монахов. В ранние годы в числе больших его поклонников были Бернард Шоу, Леопольд Стоковский и Антуан Бурдель, скульптор; Алдос Хаксли, Джавахарлал Неру и Рабло Казальс считали себя его друзьями. Еще раньше он подружился с миссис Ганди, профессором Морисом Вилкинсом, обладателем Нобелевской премии в области медицины, доктором Дэвидом Бомом – физиком, Рупертом Шелдрейком – биологом, и Теренсом Стампом – актером, а также с известными людьми, которые брали у него интервью или вели с ним дискуссии, включая доктора Джонаса Салка и Далай‑ламу. Вне сомнения, Кришнамурти внес лепту в построение моста между наукой и религией.

В последние 20 лет на беседах Кришнамурти присутствовало от 1000 до 5000 человек, в зависимости от размера зала или шатра, где он говорил. Что же привлекало тех, кто приходил послушать его? Примечательно, как мало было среди них хиппи, хотя основную часть составляла молодежь. Его аудитория главным образом была представлена благовоспитанными, аккуратно одетыми людьми, как мужчинами, так и женщинами, которые серьезно и внимательно его слушали, хотя он и не обладал даром ораторского мастерства. Его учение не имело своей целью умиротворить людей, но, напротив, встряхнуть их, чтобы они поняли, что мир в опасности, причем каждый в ответе за это, поскольку, согласно Кришнамурти, каждый человек – есть мир в миниатюре, микрокосмос.

В том, что привлекало людей к Кришнамурти, немалое значение имела, без сомнения, его внешность. Он был необычайно красив и даже в старости сохранил стройность фигуры и красоту осанки. Но наибольшая притягательность была в его личном обаянии. На публичных выступлениях он мог говорить сурово, иногда почти неистово, но беседуя с отдельными людьми или небольшой группой, он всегда проявлял теплоту и расположение. Хотя он и не любил, чтобы к нему прикасались, сам он, разговаривая, часто наклонялся, чтобы дотронуться до руки или колена собеседника; он любил крепко пожимать руку друга или любого человека, обратившегося к нему за помощью. Более того, он любил смеяться, шутить и обмениваться веселыми историями. Его громкий, глубокий смех был весьма заразителен.

Тот факт, что интерес к Кришнамурти после его смерти не только не угасает, но и растет, я думаю, объясняется не только его личным магнетизмом, исходящим с аудио– и видеокассет, но и самим учением, которое несет послание в сегодняшний день, так необходимое людям.

 

СЛОВА БЛАГОДАРНОСТИ

 

Я хочу попросить прощения у тех многих друзей Кришнамурти, которые не упомянуты в этой книге. Я думаю, они поймут, что, сжимая описание жизни Кришнамурти в одном томе, я опустила второстепенные подробности, хотя ничего существенного, хочется надеяться, упущено не было.

Хочу выразить глубокую благодарность за предоставленное право цитировать их записи Дэвиду Бому, Мери Кадоган, Марку Эдвардсу, Пупул Джаякар, доктору Пачуре, покойной Дорис Пратт, Ванде Скаравелли, и, в особенности, Скотту Форбзу и Мери Зимбалист. Мне бы хотелось поблагодарить Рэя Маккоя, который своевременно предоставлял мне все необходимые материалы из Броквудского центра – книги, видео– и аудиокассеты, Радху Бурньере – за экземпляр длинного письма Нитьи к миссис Безант из теософского архива в Адьяре, в котором описывается начало «процесса».

Без дружбы и щедрости покойного Б. Шивы Рао, я никогда бы и не попыталась написать биографию Кришнамурти.

 

Мери Латьенс

 

Ассоциация Кришнамурти (Россия)

 

Благодарим за содействие в редактуре перевода настоящей книги Т. Богатыреву и Ш. Богатырева; также выражаем благодарность английскому Фонду Кришнамурти и персонально Ингред Портер, секретарю Фонда, предоставившим иллюстрации.

Мы рады отметить безупречное партнерство Владимира Ряполова – Президента Ассоциации Кришнамурти (Россия) и ее секретаря Натальи Лукьяновой.

 

«КМК, Лтд».

 

Ассоциация Кришнамурти (Россия) выражает огромную благодарность всем людям, принявшим участие в издании этой книги. В первую очередь, Совету попечителей Фонда Кришнамурти и нашему доброму другу Скотту Форбзу, директору английской школы Броквуд Парк за организационную и финансовую поддержку; Ингред Портер, секретарю Фонда по вопросам издания, за помощь в подготовке договора. Мы хотели бы также поблагодарить саму Мери Латьенс за любезное разрешение издания этой книги (хочется особенно подчеркнуть, что Мери передала свой гонорар на дальнейшее развитие работы Ассоциации Кришнамурти в России).

Всем нашим будущим читателям и друзьям желаем единственной и главной свободы – свободы от известного.

 

 

А КАК ТАМ МАЛЬЧИК КРИШНА!

 

Наиболее примечательная черта жизненного пути Кришнамурти состоит в том, что предсказанное в отношении него еще в юношеские годы сбылось, хотя и совсем иначе, чем предполагалось. Для понимания его становления важно получить некоторое представление о теософском мистицизме, взлелеявшем его. Теософское Общество, ставившее своей целью «сформировать ядро универсального человеческого братства», было основано в Америке в 1875 году выдающейся русской ясновидящей, прорицательницей и мистиком Еленой Петровной Блаватской и полковником Генри Стал Олькотт, ветераном американской гражданской войны, глубоко интересовавшимся спиритизмом и претендовавшим на ясновидение. Эта странная пара, остававшаяся до конца жизни близкими («закадычными друзьями», как определял их отношения Олькотт), приняла в качестве оккультного символа веры столько древних традиций Востока, что в 1882 году они перенесли свой центр в Адьяр, предместье к югу от Мадраса, необыкновенно красивое место, где река Адьяр впадает в Бенгальский залив, где растут одни из наиболее крупных баньянов в Индии, с большим участком у реки, выходящим на пустынный песчаный берег Океана. С того времени там и находится международный центр Общества, расширенный за счет новых построек и приобретенной земли; именно отсюда движение в скором времени распространилось по всему миру.

Для того, чтобы стать членом Общества, было необходимо просто принять веру в братство людей и равенство религий, но душой Общества считалась секция для посвященных, членство в которой можно было получить, доказав свою искренность и полезность для Общества.

Секция для посвященных взяла на вооружение принятую в ряде религий античную мудрость об иерархии великих духовных существ, так называемом Великом Белом Братстве. Приняв теорию о том, что человечество проходит через серию жизней (реинкарнаций) к полному совершенству (к которому каждый придет в конце, сколько бы жизней не имел), было нетрудно поверить, что все люди или находятся на разных ступенях эволюции, или принадлежат к так называемым Учителям. Учителями назывались совершенные души, которые, будучи освобожденными от кармы, этого неумолимого закона, когда что посеешь, то и пожнешь, как хорошее, так и плохое, через ряд жизней были избраны для контакта с человечеством с целью помочь ему на эволюционном пути. Учителей было много, но теми двумя, которые, как считалось, взяли на себя защиту Теософского Общества, были Учитель Мориа и Учитель Кут Хуми. При жизни Блаватской полагали, что оба мастера обитали недалеко друг от друга, в прекрасных человеческих телах, в ущелье Тибета, откуда они часто отправлялись в другие уголки мира. Они также могли поддерживать связь посредством материализованных писем к руководителям Общества ^[4]. Госпожа Блаватская заявляла, что она, живя на Тибете, общалась с Учителями в течение многих месяцев, усвоив от своего собственного Учителя Мории оккультное учение, которое давно жаждала познать, открыв его впоследствии миру в своих гигантских трудах «Разоблаченная Изида» и «Тайная доктрина», а также через Секцию для посвященных.

Выше Учителей в иерархии духовных существ стоит Лорд Майтрейя, Бодхисаттва, который, по мнению теософов, к году «открытия» Кришнамурти (1909) заблаговременно подготовил человеческую форму для воплощения, как за две тысячи лет до того он вселился в тело Иисуса для того, чтобы основать новую религию. Бодхисаттва перевоплощается когда в мире есть насущная необходимость в этом. Выше по иерархической лестнице идут еще более великие, включая Будду.

Госпожа Блаватская умерла в 1891 году, а после смерти первого Президента Теософского Общества полковника Олькотт, наступившей в 1907 году, миссис Анни Безант была избрана Президентом и впоследствии поселилась в Адьяре. Она, как и ее коллега Чарльз Вебстер Ледбитер (бывший пастырь Англиканской церкви, ученик госпожи Блаватской), были ясновидящими, хотя впоследствии миссис Безант не пользовалась своим оккультным даром, отдав всю свою энергию делу Индийского Домашнего Права. Как миссис Безант, так и Ледбитер, заявляли о своей тесной связи с Учителями. Именно Ледбитер стал проводником своего собственного Учителя Кут Хуми (Учителем миссис Безант считался Мориа), выполняя его наставления и руководя его земными учениками на оккультной тропе ученичества. Учителя желали удостовериться, верно ли выбраны ученики. Вехами на тропе были Проба, Принятие и затем четыре Посвящения, ведущие к вершине – пятой ступени Адепта, что есть полное совершенство, Нирвана.

Согласно Ледбитеру, Учителя все еще жили в том же Тибетском ущелье, обитая в тех же телах, чудом не поддающихся старению, в которых их знала госпожа Блаватская. Они больше не покидали долину, но их можно было посетить в астральном плане. Ледбитер брал спящих кандидатов в ученики и доставлял их в астральном теле к дому Учителя Кут Хуми, а затем объявлял утром преуспели они или нет во вступлении на тропу, к которой так стремились. Можно себе представить, какой же властью обладал Ледбитер над этими людьми, которые вдохновенно верили ему и в существование Учителей и других святых, о которых им говорили, и к какому снобизму и ревности такая вера приводила. Ледбитер утверждал, что вместе с миссис Безант они уже прошли свою ступень Архатов к моменту появления Кришнамурти в Адьяре.

Джидду Кришнамурти родился 11 мая 1896 года ^[5] в Маданапалле, небольшом горном городке между Мадрасом и Бангалоре. Отец его, Джидду Нарианья, был женат на двоюродной сестре Саньевамме, родившей ему десять детей, из которых Кришна был восьмым. Эта, говорившая на наречии телугу, строго вегетарианская брахманская семья, была неплохо обеспечена по индийским стандартам, так как Нарианья служил в департаменте налогов и сборов Британской администрации и сумел продвинуться до ухода в отставку до должности законного магистрата. Нарианья был теософом, Саньевамма же поклонялась Шри Кришне, именем которого, также восьмого ребенка в семье, она назвала собственное восьмое дитя.

Ей было предсказано, что этот ребенок будет в чем‑то особенным; несмотря на протесты мужа, она настаивала, что ему следует появиться на свет в комнате для молитв, пудже. Эта комната обычно посещалась только после ритуального омовения в чистых одеждах: рождение, смерть и менструальный цикл стоят в центре ритуальной нечистоты. Невозможно представить, чтобы в этой молельне родился ребенок. Но так и произошло.

В отличие от предыдущих родов, эти роды были для Саньевамма легкими. На следующее утро известный астролог составил гороскоп младенца, заверив Нарианью в том, что его сын станет великим. В течение долгих лет казалось невозможным, что предсказание сбудется. Когда астролог встречался с Нарианьей, он всякий раз осведомлялся: «А как там мальчик Кришна?... Ожидайте, я сказал правду: он будет удивительным и великим».

В возрасте двух лет Кришна чуть не умер от малярии. В последствии, он долго еще страдал от ее приступов и сильного носового кровотечения, из‑за чего не смог посещать школу и сблизился с матерью гораздо больше, чем остальные ее дети. Он любил ходить вместе с ней в храм. Он был таким рассеянным, мечтательным ребенком, таким слабым в учении, которое ненавидел, что у учителей создалось мнение о его умственной отсталости. Тем не менее, он был необычайно наблюдателен и оставался таким всю жизнь. Он мог часами стоять, наблюдая за деревьями и облаками, или сидеть на корточках, разглядывая цветы и насекомых. Он был очень щедрым, – вторая отличительная черта, которую он пронес через всю свою жизнь. Он часто возвращался из школы без карандаша, грифельной доски или книг, отдав их более бедному ребенку; когда же по утрам нищие подходили к дому, чтобы получить обычную милостыню в виде сырого риса, и мать посылала Кришну раздать еду, он всегда возвращался за новым запасом, потому что высыпал весь рис в суму первого же нищего. Когда же нищие возвращались вечером за приготовленной едой, а слуги пытались их прогнать, Кришна бежал в дом, чтобы вынести пищу. Если Саньевамма давала детям сладкое, Кришна брал небольшую часть своей доли, отдавая братьям все остальное.

У Кришны была еще одна постоянная черта, которая странно противоречит его мечтательной натуре, – любовь к технике. Это впервые проявилось, когда он однажды разобрал по частям часы отца для того, чтобы понять их устройство, и отказался идти в школу и даже есть до тех пор, пока не собрал часы снова, кажется, преуспев в этом. Особо тесной была связь Кришны с братом Нитьянанда (Нитья), который был на три года его моложе. Нитья был таким же быстрым и ярким в учебе, каким Кришна рассеянным и не поддающимся обучению; с годами Кришна становился все более зависим от младшего брата.

В 1904 году умерла старшая сестра Кришны, двадцатилетняя девушка с ярко выраженной духовной натурой. После ее смерти впервые проявилось, что Кришна был ясновидящим: они с матерью часто видели умершую в одном и том же месте в саду. На следующий год, когда Кришне было десять с половиной лет, на семью обрушилась еще более страшная беда: умерла Саньевамма. После ее смерти Кришна видел мать еще более отчетливо, чем сестру, как свидетельствует Нарианья ^[6].

Когда Нарианья в конце 1907 года в возрасте 52 лет был вынужден уйти на пенсию, составлявшую лишь половину его прежнего заработка, он написал миссис Безант, предложив свои услуги любого рода в Адьяре (хотя он был ортодоксальным брахманом, он, тем не менее, состоял членом теософского общества с 1882 года; теософия принимает все религии). Он сообщил ей, что остался вдовцом с четырьмя сыновьями в возрасте от пяти до пятнадцати лет на руках, а так как его единственная в живых дочь была замужем, то некому кроме него было заботиться о мальчиках (поскольку Кришна был восьмым ребенком, и два младших брата и сестра здравствовали, то еще четверо детей помимо двадцатилетней девушки, умерло). Миссис Безант отклонила его просьбу на основании того, что ближайшая школа находилась на расстоянии трех миль и что мальчики привнесут суету в жизнь Общества. К счастью, Нарианья настоял на своем, и в конце концов в 1908 году получил должность помощника секретаря. Он переехал с сыновьями в Адьяр 23 января 1909 года. Поскольку внутри Центра не было подходящего дома, семья поселилась за его пределами в ветхом коттедже без удобств. Мальчики прибыли в ужасном физическом состоянии.

Сестра Нарианью, поссорившаяся с мужем, приехала на время приглядеть за хозяйством, но она оказалась неряхой и к тому же отвратительно готовила. Самый старший сын, Сиверам, который хотел стать врачом, поступил в Президентский Колледж в Мадрасе, в то время, как Кришна, не достигший четырнадцати лет и Нитья, также родившийся в мае и которому не было одиннадцати, ежедневно преодолевали пешком путь в шесть миль в Пенкатур Субраманьян высшую школу в Милапоре, где Кришну почти ежедневно били палкой за неуспехи в учебе. Маленький пятилетний Садананд не был ни физически, ни умственно способен посещать школу, и остался умственно отсталым на всю жизнь.

В 1906 году, в возрасте 56 лет, Чарльз Ледбитер оказался вовлеченным в скандал на сексуальной почве, из‑за которого произошел раскол в Теософском Обществе. В период с 1900 по 1905 годы Ледбитер ездил с продолжительными лекционными курсами по Америке, Канаде и Австралии, приобщая к теософии и уделяя особое внимание мальчикам‑подросткам (он славился как наставник). Двое мальчиков из Чикаго признались родителям, причем не сговариваясь, что он потворствовал их привычке заниматься онанизмом. Это было время, когда не только гомосексуализм вызывал общественное отвращение, но и считалось, что онанизм приводит к душевному расстройству и слепоте. Узнав об этом, в расстроенных чувствах миссис Безант написала письмо Ледбитеру, поскольку одним из важнейших требований для посвящения была абсолютная сексуальная чистота. Ледбитер ответил, что он поощрял к мастурбации в определенных случаях, считая ее меньшим злом, чем греховные наваждения от похотливых мыслей; вместе с тем он пообещал никогда больше не практиковать подобного в Теософском обществе – ради нее, а не потому что не верил в это.

Ледбитера вызвали на заседание Совета, состоявшегося в Лондоне в отеле «Гросвентр» 16 мая 1906 года для того, чтобы он ответил на выдвинутые против него обвинения. Накануне он подал прошение об отставке. Во избежание гласности полковник Олькотт, президент Общества в Индии, принял отставку под напором большого числа членов, требовавших исключения Ледбитера, поскольку он не дал никаких разъяснений. После этого Ледбитер почти три года спокойно жил либо в Англии, либо на острове Джерси, лишь изредка выезжая на континент, занимаясь частной преподавательской деятельностью и пользуясь финансовой поддержкой бывших соратников по Обществу. Большинство его бывших учеников ручались за его чистоту. Когда миссис Безант большинством голосов в июне 1907 года была избрана Президентом Общества, она добилась, приложив немало усилий, восстановления его членства в конце 1908 года, хотя официальной должности Ледбитер более не занимал. Теперь она, нуждаясь в его помощи, послала за ним, призывая приехать в Индию. 10 февраля 1909 года Ледбитер прибыл в Адьяр менее чем через три недели после того, как там поселились Нарианья с Кришной и его братьями.

Ледбитер обосновался в так называемом «Октагон Ривер бунгало», неподалеку от главного здания центра. Его основная работа состояла в ведении корреспонденции, поступавшей со всех концов мира. В качестве секретаря Ледбитер привез с собой молодого голландца Иоганна ван Манена; немалую помощь оказывал молодой англичанин Эрнест Вуд, владевший стенографией и уже в течение трех месяцев работавший над ежемесячным журналом «Теософ» в Адьяре. Его соседом в дешевых апартаментах был молодой индус Субраманьян Айяр, друг Нарианьи. Оба они знали Кришну и Нитью, помогая им выполнять домашние задания.

У ван Манена, Вуда и Сабраманьяна вошло в привычку спускаться вечером к берегу чтобы искупаться; там они встречали Кришну, Нитью и других детей, живших за пределами Центра, которые занимались греблей. Как‑то ван Манен предложил Ледбитеру отправиться вместе с ним, так как полагал, что один из мальчиков может заинтересовать его. Ледбитер пошел и сразу же выделил Кришну, у которого, как говорил Ледбитер, оказалась самая прекрасная аура, какую ему приходилось когда‑нибудь видеть, – без всякого намека на эгоизм. Ледбитер сообщил Вуду, что пророчит Кришне будущее великого духовного учителя. Это весьма поразило Вуда, поскольку, помогая ему готовить уроки, он находил Кришну весьма посредственным. Вскоре после того, как Ледбитер увидел Кришну, он попросил Нарианью привести мальчика к себе в бунгало в свободный от школьных занятий день. Нарианья выполнил просьбу. Ледбитер усадил Кришну подле себя, положил на его голову свою ладонь и поведал мальчику о его прошлой жизни. Имя, данное Кришне в прошлой жизни, было Алцион ^[7]. С этого времени по выходным дням Кришна навещал Ледбитера, и беседы о прошлой жизни продолжались. Запись бесед вел Нарианья, который поначалу присутствовал, затем их стенографировал Вуд. Дата первой встречи Кришны в бунгало Ледбитера не известна; однако, поскольку миссис Безант уехала из Адьяра читать лекции в Америке 22 апреля, ничего о нем не зная, значит, встреча произошла позднее.

Зная о гомосексуальных наклонностях Ледбитера, можно с уверенностью утверждать, что в Кришне его привлекли отнюдь не внешние данные. В то время Кришна был костлявым, худым пареньком, покусанный москитами, со вшами даже на бровях, кривыми зубами, выбритыми к макушке волосами и свисающей вниз косичкой. Более того, отсутствующее выражение глаз, придавало ему глуповатый вид. Знавшие его в то время люди говорили, что он мало чем отличался от Садананда. Согласно Вуду, Кришна был настолько физически слаб, что его отец неоднократно заявлял о том, что он обречен на смерть. Кришна сам в последствии признавал, что если бы Ледбитер не «открыл» его, он бы не выжил.

Несколько лет спустя Кришна вспоминал о первой встрече с Ледбитером так: «Когда я впервые вошел к нему, я испытывал чувство страха, поскольку большинство индийских мальчиков боится европейцев. Не знаю, в чем корень этого страха, но кроме разницы в оттенках кожи, в чем, несомненно одна из причин, в мои детские годы наше воображение подогревалось беспокойством политического характера. Нельзя не признать, что в целом европейцы не отличались дружелюбием по отношению к нам; жестокость, свидетелем которой я был, порождала еще большее чувство горечи. Для меня оказалось неожиданным, что этот англичанин, к тому же теософ, совсем не такой как другие».

Вскоре после начала встреч в Октагон Бунгало, Ледбитер сообщил Вуду, что мальчик предназначен быть проводником Лорда Майтрейя (или, как чаще его называют, Мирового Учителя), и что ему, Ледбитеру, мастер Кут Хуми поручает подготовить подростка для этой миссии.

Очевидно, Ледбитер запамятовал или сбросил со счетов то, что ранее он объявил о выборе другого проводника – миловидного 14‑летнего Хьюберта, сына доктора Веллера ван Хука из Чикаго, целиком поддерживавшего Ледбитера в вышеупомянутом скандале. В публичной лекции о «Явлении Учителя», прочитанной в Чикаго во время ее американского турне, миссис Безант также объявила: «Мы ищем Его, который должен прийти на сей раз на Западе, а не на Востоке, как две тысячи лет тому назад явился Христос». Ледбитер остановил свой выбор на Хьюберте из Чикаго, когда тому было одиннадцать лет; миссис Безант познакомилась с мальчиком в Европе в 1907 году и теперь, встретившись с ним снова в 1909 году, она убедила его мать отправиться с сыном в Адьяр для обучения у Ледбитера. Мать и сын должны были прибыть в середине ноября, не подозревая о том, что Хьюберт уже заменен ^[8].

Задолго до того Ледбитер убедил Нарианью забрать Кришну и Нитью из школы и разрешить им получить образование под его руководством. Кришна продолжал жить с отцом под одной крышей (он также отказывался что‑либо делать без Нитьи). К ним приставили четырех наставников, не считая самого Ледбитера, преподававшего им историю, – Эрнеста Вуда, Субраманьяма Айяра, Дона Фабрицио Русполи (он стал теософом после того, как вышел в отставку, прослужив в итальянском военно‑морском флоте) и Дика Кларка, нового человека в Адьяре, работавшего ранее инженером. Самым главным предметом считался английский язык, на котором бы мальчики смогли беседовать с миссис Безант по ее возвращении в Адьяр. Они немного владели английским, поэтому не находили предмет трудным. Вскоре они позабыли свой родной телугу и, к сожалению, не были обучены какому‑либо другому языку народов Индии.

Дику Кларку было поручено выполнять роль гувернера Кришны и Нитьи. Их вылечили от вшей, обеспечивая каждое утро чистой одеждой; волосы их отросли и были подстрижены до плеч, Кришне сделали пластинку для зубов, которую Кларк ежедневно делал туже. Кроме этих четырех наставников к ним был приставлен проживавший в Адьяре австриец Джон Корде, отвечавший за их физическое развитие. Водными процедурами руководил сам Ледбитер, следя затем, чтобы они совершали интимный туалет. Он отверг ритуальный способ купания в набедренной повязке, заведенный у индусов. Он настаивал на упражнениях и питательной пище – длинные велосипедные прогулки, плавание, теннис, гимнастика. Кришне нравились занятия спортом на свежем воздухе – он был прирожденным спортсменом; но в учении он по‑прежнему был безнадежен. Вместо того, чтобы следить за словами наставника, он имел обыкновение стоять возле открытого окна и глядеть по сторонам, открыв рот. Снова и снова Ледбитер просил его закрыть рот. Он подчинялся, но тут же приоткрывал опять. В конце концов, это так разозлило Ледбитера, что он шлепнул мальчика по подбородку. Как впоследствии заявил Кришна, это положило конец дружбе. Рот оставался замкнут, но дружеские чувства угасли навсегда.

Ледбитера больше заботило оккультное воспитание, чем физическое состояние мальчиков. В ночь на 1 августа он отправил их астральные тела во время сна в дом мастера Кут Хуми для проверки; затем в течение пяти месяцев до того, пока Кришна не был принят, Ледбитер совершал с ним астральные путешествия на пятнадцатиминутный инструктаж к Учителю, по окончании которого Учитель подводил итог разговору в нескольких простых предложениях. Утром, в Октагон Бунгало, Кришна имел обыкновение записывать запомнившиеся ему слова Учителя. Дик Кларк и живущая в Адьяре женщина ручались, что записи с огромной старательностью делал сам Кришна; ему помогали лишь в правописании и пунктуации. Именно эти записи впоследствии вошли в небольшую книгу Алциона «У ног Учителя», переведенную на 27 языков и переиздаваемую по сей день. Алцион написал в предисловии: «Эти слова не принадлежат мне, они принадлежат Учителю, учившему меня». 17 ноября 1909 года миссис Безант вернулась в Индию, и тогда Кришна встретился с ней впервые. Так было положено начало их крепкой любви. Накануне ее возвращения из Европы Ледбитер написал о поведанных ему жизнях Алциона; вплоть до ее прибытия в Адьяр он ничего не сообщал о надеждах, связанных с мальчиком. В течение трех недель, проведенных в Адьяре до поездки на теософский конгресс ^[9] в Бенаресе, мадам Безант ежедневно давала мальчикам уроки чтения в своей комнате в здании Центра. Она могла смягчать растущие разногласия между Нарианьей и Ледбитером; последний с трудом выносил естественное желание отца оказывать влияние на собственных детей.

31 декабря Ледбитер телеграфировал миссис Безант о том, что Учитель Кут Хуми доверительно сообщил о своей готовности признать Кришну своим учеником этой ночью и просил её присутствовать при этом. На следующий день она выслала Ледбитеру воспоминания о церемонии и просила подтвердить, что Лорд Майтрейя передал им с Ледбитером под опеку Кришну. Ледбитер написал в ответ: «Подтверждаю, что Лорд Майтрейя от имени братства передал нам Кришну для опеки. Кришна глубоко потрясен и изменился с тех пор».

Вскоре произошло еще более знаменательное событие. 8 января 1910 года произошел драматический обмен телеграммами. Ледбитер сообщал находившейся в Бенаресе миссис Безант: «Посвящение назначено на одиннадцатое. Сурья (псевдоним Лорда Майтрейи в „Жизнях Алциона“) будет лично отправлять службу. Приказано после этого явиться в Шамбалу ^[10]. Предполагается 36‑часовое уединение». Немедленно последовал ответ: «Закройте молельню и мою веранду, заперев дверь на лестницу в назначенный час. Пользуйтесь по мере необходимости моей комнатой, комнатой моего секретаря или миссис Любке ^[11]. Наделяю вас полномочиями от своего имени».

С понедельника вечером 10 января до утра 12 января Кришна и Ледбитер были заперты в комнате мадам Безант; Нитья и Дик Кларк несли ночное дежурство за дверью, Кларк зафиксировал, что Ледбитер и Кришна оставались вне своих тел большую часть двух ночей и одного дня, возвращаясь время от времени и только раздельно для того, чтобы получить пищу (главным образом выпить теплого молока, которое стояло у изголовья кроватей)». Кришна лежал на кровати миссис Безант, а Ледбитер на полу.

Согласно Ледбитеру, о чем он писал в письме к миссис Безант, Кришна пробудился утром 11 января, вскричав: «Я помню! Я помню!» Ледбитер попросил его рассказать все, что он помнил, и эти воспоминания были изложены 12 января в длинном письме к миссис Безант. Ледбитер заверил ее, что то были собственные слова Кришны, помогли ему лишь в согласовании времен или выборе нужного слова. Кришна поведал, что Учитель Мория находился в доме Учителя Кут Хуми, равно как миссис Безант и Ледбитер; затем они все вместе отправились в жилище Лорда Майтрейи, где присутствовало еще несколько Учителей. Кришна был подведен к Лорду Майтрейе своими покровителями, миссис Безант и Ледбитером, и правильно ответив на вопросы, поставленные ему Лордом Майтрейя, был приглашен в Великое Белое Братство. На следующую ночь он был перенесен к Господину Мира, что произвело на него неизгладимое впечатление, поскольку «тот был подростком чуть старше меня, но необыкновенной красоты, весь сияющий и восхитительный, с улыбкой, подобной солнечному свету. Он сильный, словно море, ничто не устоит перед Ним, и тем не менее, Он – воплощение Любви, поэтому я совсем не боялся Его».

Когда Кришна вышел из комнаты миссис Безант, все ожидавшие снаружи упали ниц перед ним. На фотографии, сделанной почти сразу, заметен след чудесного опыта, полученного им. Впоследствии он сам ничего не мог вспомнить, кроме того, о чем говорили другие.

В марте Нарианья дал согласие легально оформить опекунство миссис Безант над двумя сыновьями. Она поселила их в соседней от своей комнате, хотя они продолжали заниматься в Октагон Бунгало. В сентябре она взяла их с собой в Бенарес, где они остановились в ее доме, Шанти‑Кунья. Кришна выбрал пятерых людей из избранной группы последователей миссис Безант и спросил, может ли он преподать им требования к ученичеству, поведанные Учителем Кут Хуми. Среди пятерых были Джордж Эрендейл, тридцатидвухлетний директор Центрального Индийского Колледжа в Бенаресе, и И.А. Воудхаус, преподававший там английский профессор, старший брат Л.Г. Воудхауса. Миссис Безант, воодушевленная просьбой, написала Ледбитеру: «Так приятно видеть как он открывается миру, благословение ему... Он развивается стремительно, не показывает ни тени стеснительности и скованности, а прекрасное и благодатное достоинство... он опекает Джорджа (Эрендейла) довольно искусно». Кришна сам попросил Ледбитера выслать записи, сделанные им об учении Учителя ^[12].

Воудхаус описывает Кришну в Бенаресе так:

 

«Что в нем особенно поражало, так это естественность... в ней не было и намека на чванство и притворство... Он любил уединение, был застенчив и почтителен к старшим, вежлив ко всем. Более того, к тем, кто ему нравился, он выказывал такую привязанность, что одно только это притягивало в нем. Казалось, он совсем не ведал о своем „оккультном“ положении. Он никогда не упоминал об этом – никогда не было ни малейшего намека как в речи, так и в поведении... Еще одна положительная черта его – полное отсутствие эгоизма. Он совсем не был занят собой. Мы не были слепы в своем поклонении, готовыми видеть в нем только совершенство. Мы были взрослее, образованнее, с опытом жизни. Если бы в нем проявились тщеславие и притворство, позирование в качестве „святого дитя“ или назойливое самомнение, несомненно, мы бы дали отрицательную оценку».

 

Правдивость слов Воудхауса подтверждается всей последующей жизнью Кришны.

 

ПОТРЯСАЮЩАЯ СИЛА

 

В начале 1911 года был основан Международный Орден «Звезда Востока» с Кришнамурти во главе и миссис Безант и Ледбитером в качестве покровителей. Перед Орденом стояла задача объединить тех, кто верил в скорое явление Мирового Учителя, и подготовить общественное мнение к его принятию. Секретарем Кришнамурти стал Джордж Эрендейл. В Адьяре был основан и издавался журнал «Вестник Звезды», выходивший раз в три месяца.

В феврале того же года миссис Безант отправилась с мальчиками в путешествие по Бирме. Увидев там множество красивых изваяний Будды, Кришна ощутил к нему глубокое уважение, которое пронес через всю жизнь. По возвращении в Адьяр, Ледбитер поведал миссис Безант о желании Учителя, чтобы мальчики поехали в Англию. Перед этим, 22 марта, миссис Безант отправилась с ними в Бомбей. По пути, в Бенаресе, мальчикам купили европейскую одежду, а большие отверстия в ушах, проколотые в раннем детстве, были болезненно зашиты врачом (у Кришны были заметны небольшие шрамы на ушах, сохранившиеся на всю жизнь). В поездке их сопровождал Эрендейл, который взял отпуск в Индийском Колледже на несколько месяцев.

Они отплыли из Бомбея 22 апреля. Миссис Безант сообщила Ледбитеру в первом из еженедельно отправляемых писем, что мальчики хорошо свыклись с европейской одеждой, хотя находили обувь «узкой», и что Кришна был в восторге, когда капитан позволил ему «осмотреть ряд систем, обеспечивающих движение корабля, особенно аппарат Маркони».

Удивительное воодушевление царило среди английских теософов, пришедших на вокзал Черинг‑Кросс 5 мая встретить миссис Безант и ее питомцев. Прекрасное предназначение, ожидавшее Кришну, не скрывалось. Среди встречавших находилась 36‑летняя Леди Эмили Латьенс, жизнь которой в последующие двадцать лет была неразрывно связана с Кришной.

Миссис Безант с мальчиками остановилась у своей близкой английской подруги мисс Эстер Брайт и ее вдовствующей матери на Дрейтон Гарденс, 8 мая состоялось собрание в Теософском центре на Бонд‑стрит, где миссис Безант объявила о создании Ордена «Звезда Востока»; желающие вступить в него могли записаться у Джорджа Эрендейла. Одной из первых в списке значится имя леди Эмили; вскоре миссис Безант предложила ей стать Представителем организации в Англии. Еще двумя записавшимися были обращенные леди Эмили в теософию мисс Мери Додж и Муриэль, графиня де Ла Вар, – подруга, жившая у нее в громадном доме в Сейнт Джеймсе, в Уорвик‑Хаус. Мисс Додж была американкой, 20 лет прожившей в Англии; она так страдала артритом, что передвигалась в инвалидской коляске. От своего деда Уильяма Эрла Доджа она унаследовала состояние в виде залежей меди, недвижимости и железных дорог. Она предоставляла миссис Безант автомобиль, когда та бывала в Англии. Мальчики терпеть не могли ходить пешком, поскольку европейские туфли доставляли им страдания.

Ребятам показали все достопримечательности Лондона, но более всего им нравилось бывать в театре. Миссис Безант брала их с собой в различные районы Англии и Шотландии, где проходили собрания теософов. Леди Эмили сопровождала их во время поездки в Оксфорд. Они запомнились ей на пикнике в саду страшно холодным майским днем – два дрожащих невысоких индийских мальчика, такие несчастные и продрогшие, что ей хотелось обнять их и по‑матерински приласкать. Она взяла их с собой, так же как и двух старших из своих пятерых детей, на коронационное шествие Георга II 22 июня.

Позднее миссис Безант прочла три лекции в Лондонском Королевском Зале о «Приходе Мирового Учителя». Интерес был так велик, что сотни людей не попали в зал. Она была великолепным, красноречивым оратором. Писатель Энид Бегнольд, прослушавший ее лекцию на ту же тему в Королевском Зале в 1912 году, писал в ее биографии: «Когда она взошла на трибуну, она вся горела. Ее власть распространялась на всех».

В августе миссис Безант и мальчики остановились в коттедже у Брайтов в Эшере (Суррей), несколько раз их навещала леди Эмили, вспоминая о желудочных коликах, которыми страдал Кришна вследствие строгой диеты, прописанной ему Ледбитером, предположительно по указанию Учителя Кут Хуми: «бесчисленное количество стаканов молока в течение дня, каша и яйца на завтрак. Вижу Кришну как сейчас после бессонной от боли ночи, с трудом поглощающего предписанный завтрак под строгим оком миссис Безант. Как мне хотелось вырвать ту тарелку и дать его внутренностям передышку. Проблемы с пищеварением, сопровождаемые острой болью, мучили его вплоть до 1916 года». Нитья, менее покорный, чем Кришна, жаловался мисс Брайт, что пища была пресной.

Согласно Ледбитеру, Учитель хотел, чтобы мальчики получили образование в Англии и поступили в Оксфорд, поэтому в августе их имена были включены в список Нового Колледжа, где, как ожидалось, Кришна должен был находиться с октября 1914 года. После возвращения Кришны в Индию и его встречи с Ледбитером, на Теософском Конгрессе, проходившем 28 декабря в Бенаресе, произошло событие, которое посчитали первым проявлением Лорда Майтрейи в Кришне. Ледбитер сообщал об этом в Адьяр в письме к Русполи, Кришна стоял, раздавая удостоверения новым членам организации «Звезда Востока», как вдруг, Ледбитер почувствовал потрясающую силу, проходящую через него (Кришну), и проходящие мимо будущие члены упали на колени, некоторые со слезами на глазах. На следующий день на собрании Секции для Посвященных миссис Безант впервые публично объявила, что «после того, что все видели и почувствовали, нельзя более скрывать, что именно тело Кришны было избрано Бодхисаттвой (Лордом Майтрейей) и находится даже сейчас в созвучии с ним».

В январе 1912 года миссис Безант получила от Нарианьи письмо с угрозой судебного разбирательства по делу восстановления опеки отца над сыновьями. Он разрешал ей взять их для образования в Англию только если она пообещает полностью разлучить их с Ледбитером, которого он не переносил. Такое обещание, как свидетельствовал Нарианья, она дала. В то же время, Ледбитер решил найти спокойное место, где бы он подготовил Кришну ко второму посвящению. Из‑за запрета Нарианьи взять детей в Нилгирийские горы, как он намеревался, Ледбитер тайно покинул Индию, чтобы найти подходящее место жительства в Европе. Между тем миссис Безант, назвав 10 февраля днем отплытия мальчиков из Бомбея, на самом деле отправилась на корабле 3 февраля. Она письменно приказала Нарианьи немедленно покинуть Адьяр.

В поездке их сопровождал Дик Кларк, а также С. Джинараджадаза (Раджа), известный лидер Теософского Общества, читавший лекции за границей в то время, когда Кришну «открыли». 25 марта, в сопровождении только Кларка и Раджи, мальчики отправились в Таормину на Сицилии, где обосновался Ледбитер, и где к ним присоединился Эрендейл. Там они оставались почти четыре месяца, занимая целый этаж в Отеле Наумакья; миссис Безант была с ними с мая по июль. За это время, по сведениям Ледбитера, Кришна и Раджа приняли второе посвящение, а Нитья и Эрендейл – первое.

Эрендейл вернулся в июле в Индию, в то время как миссис Безант, Раджа и мальчики уехали в Англию, а Ледбитер, с тех пор больше не бывавший в Англии, отправился на некоторое время в Геную. Миссис Безант написала ему о письме Нарианьи, в котором тот просил вернуть ему детей к концу августа. Это письмо опубликовали в мадрасской газете «Индус», которая развязала злобную атаку на миссис Безант, Ледбитера и все Теософское Общество. Редактор газеты был личным врагом миссис Безант; они оба с Ледбитером считали, что он сам вышел на Нарианью, и финансировал иск против миссис Безант. Она стала бояться, что может быть предпринята попытка похищения мальчиков, поэтому, до возвращения в Индию, пока они оставались в Англии, она приняла меры предосторожности. Леди де Ла Варр предоставила им свой дом «Оулд Лодж» в Эшдоун Форест, где они оставались в течение шести месяцев вместе с Раджой и Диком Кларком в качестве наставников и двумя бывшими учениками Ледбитера в роли телохранителей. Миссис и мисс Брайт вели хозяйство. Леди Эмили неоднократно навещала их. Их взаимная привязанность с Кришной возрастала.

Суть предъявленного Нарианьей иска к миссис Безант в Верховном Суде Мадраса вкратце состояла в том, что у нее не было права передавать опеки над мальчиками человеку, к которому он испытывал глубокое отвращение. Он также утверждал, что между Ледбитером и старшим мальчиком существовала «неестественная связь». Защищаясь, миссис Безант проиграла судебное дело, хотя самые ужасающие обвинения о «неестественной связи» Ледбитера с Кришной были отклонены. Ей было предложено передать мальчиков отцу. Она немедленно подала на апелляцию, но опять проиграла. Затем она обратилась в английский Высший Совет, решение и судебные издержки были присуждены в ее пользу. Просьба была удовлетворена на основании того, что мнения самих мальчиков никто не спрашивал, они не присутствовали в суде. Дети не желали возвращаться в Индию, а без их согласия решение Мадрасского суда не имело силы. Из‑за многочисленных отсрочек слушание дела продолжалось вплоть до 25 мая 1914 года. К тому времени Кришне исполнилось 18 лет, – возраст, в котором мальчики достигали по индийским законам совершеннолетия.

Узнав о вердикте суда, Кришна написал в Индию миссис Безант, поблагодарив за всю любовную заботу, которой он был окружен с их первой встречи в Мадрасе: «Я знаю, что единственное, чего вы хотите, – это чтобы я помог другим, как помогли мне вы, и я всегда буду об этом помнить, теперь, когда я достиг совершеннолетия и свободен следовать своей воле без наставника». Кришна не упускал случая посылать миссис Безант маленькие весточки любви и расположения, которые, впрочем, мало говорили о его истинном состоянии ума.

 

ПОЧЕМУ ВЫБРАЛИ МЕНЯ?

 

Пока продолжалось судебное разбирательство, оба мальчика продолжали переезжать с места на место. Летом 1913 года они побывали в Варенжвилле на побережье Нормандии, где М. Малле сдал им дом ^[13]. К этому времени Эрендейл ушел из Центрального Индийского Колледжа в отставку, чтобы руководить занятиями мальчиков. Наставления от Учителя поступали через Ледбитера и касались того, что Кришне нельзя никуда выходить без сопровождения двух человек, прошедших инициацию, а именно Эрендейла и Раджи. Последний был более строг в отношении дисциплины, чем Эрендейл, и мальчики недолюбливали его как наставника.

В то лето леди Эмили также находилась в Варенжвилле, проживая с пятью детьми в другом доме; днем все играли в теннис и английскую лапту. Тем не менее, главным делом было планирование нового расширенного издания «Вестника Звезды», которое бы ежемесячно выходило в Англии под редакцией леди Эмили. В то лето Кришна стал «смыслом жизни» леди Эмили. Ее муж, дом, дети отошли на второй план. Она видела в Кришне «сына и учителя», и он, в свою очередь, так же сильно привязался к ней.

В октябре того же года мисс Лодж определила содержание Кришны в сумму 500 фунтов, а Нитьи – в 300 фунтов. Этот доход придал Кришне смелости написать Ледбитеру, впервые отстаивая свою независимость. Он попросил Раджу «освободить себя от обязанностей», поскольку он, Кришна, знает, что может «контролировать и направлять Джорджа (Эрендейла)» успешнее, без него. «Думаю, наступило время, – продолжал он, – когда я займусь делами самостоятельно... У меня не было возможности нести ответственность, и со мной нянчились как с ребенком». Раджу отозвали, но просьбу приняли неоднозначно. До этого Ледбитер находил Кришну весьма податливым.

Из‑за возобновившихся опасений похищения Эрендейлу было поручено снова сопроводить мальчиков в Таормино в январе 1914 года. На этот раз с ними поехала леди Эмили, за что ее резко ругала в письме миссис Безант, – ради Кришны она, не имея на то полномочий, оставила собственных детей, за которых несла ответственность. Далее мальчики прибыли в Шанклин на острове Уайт, где Кришна обучился играть в гольф. Вместо Раджи в качестве наставника был послан из Бенареса С.А. Воудхаус; тетя Эрендейла, мисс Франческа Эрендейл отвечала за ведение хозяйства. (Кришна получал на жизнь от миссис Безант ежемесячно по 125 фунтов). Мисс Эрендейл, ученица мадам Блаватской, была строго выглядевшей женщиной с собранными на затылке седыми волосами и очками в стальной оправе. Часто их навещала леди Эмили. Гуляя с нею в лесу, Кришна обычно видел крохотных фей и удивлялся, что она не видит их. Она вспоминала, что в те дни он интересовался только поэзией, особенно Шелли и Китсом, а также отрывками Библии, которую она ему читала вслух. «Песнь Соломона» он знал почти наизусть.

Джорж Эрендейл ревновал к леди Эмили; в своих рапортах к миссис Безант он писал о том вреде, который она наносила Кришне. После того, как миссис Безант выиграла в мае дело в Высшем Совете, мальчики и их наставники приехали в Бьюд, морской городок в Корнуолле, где Эйрендейл запретил леди Эмили навещать их. Он сказал ей, что она служит помехой «стараниям Учителя», потому что акцентирует внимание на низшей стороне естества Кришны вместо высшей, и что ей почти неизвестно, кто он на самом деле. Он побуждал Кришну вернуть воспоминания о том, что он узнал на астральном плане, но Кришна никогда не любил говорить о том, в подлинности чего он сомневался. В качестве компенсации за отказ в свиданиях с леди Эмили в Бьюде Кришне разрешено было иметь мотоцикл. Он без конца натирал его и ремонтировал мотор. Дик Кларк утверждал, что Кришна был прирожденным механиком. Кришна превосходно научился играть в гольф, тренируясь с профессионалами высокого класса. (Пять лет спустя он выиграл турнир в Муирфилде, вспоминая об этом с большой гордостью).

В июле миссис Безант прислала из Индии в Бьюд В. Шиву Рао для обучения Кришны санскриту. Шива Рао знал мальчиков по Адьяру, где он помогал Ледбитеру в составлении «Жизней Алциона». Будучи молодым, он оказывал вдохновляющее влияние; когда 4 августа 1914 года началась война, его отозвали. Война не принесла изменений в монотонную жизнь невыносимо скучного дома в Бьюде. Осенью, когда Нитья отбыл для занятий с наставником в Оксфорд, изоляция Кришны увеличилась еще больше. Кришна жаждал нормальной жизни. В письме он спрашивал леди Эмили: «Почему они выбрали меня?» У него не было компании ровесников, не с кем было посмеяться, а он любил шутить; теперь же, когда леди Эмили было отказано, грозная мисс Эрендейл оставалась единственным существом женского пола, которое он видел.

Сомнительно, что миссис Безант осознавала как одинок был Кришна и несчастен. Она полностью окунулась в борьбу за независимость Индии; она боролась так рьяно, что в 1917 году была выслана на три месяца в Отакамунд. В это самое время Ледбитер находился в длительном турне с лекциями, завершившимися тем, что он обосновался в 1915 году в Австралии, основав там общину. Казалось, он позабыл о Кришне, хотя продолжал писать витиеватые статьи о грядущем явлении Учителя.

В конце марта 1915 года Нитья, будучи очень несчастным, одиноким, перезанимавшись с наставником в Оксфорде и сильно утомив глаза, сбежал во Францию в качестве курьера французского Красного Креста. Кришна жаждал этого тоже и испытал волнение, когда миссис Безант телеграфировала о своем согласии. Он бросился в Лондон, чтобы заказать форму, но, к его страшному разочарованию, в разрешении неожиданно было отказано. Полагалось, что для мальчиков более важно продолжить занятия в Оксфорде, поэтому он вернулся в Бьюд довольствоваться компанией одного Воудхауса, к еще менее отрадной жизни, поскольку миссис Безант находила трудным присылать ему в военный период ежемесячные суммы на проживание. Напротив, Эрендейл, в новой с иголочки форме, стал работать для англо‑французского Красного Креста в Лондонском госпитале. Он и К. больше никогда не будут близки. Нитью отозвали из Франции, и он присоединился в Бьюде к Кришне.

С отъездом Эрендейла близость между братьями возросла, они чувствовали себя счастливее, Кришна снова мог встречаться с леди Эмили, а Нитья получил две золотые медали за работу на Французский Красный Крест. Напряженно работая, Кришна надеялся сдать первый из трех экзаменов на степень бакалавра в Оксфордском Университете (вступительный экзамен в Оксфорд) к октябрю 1916 года, на два года позже, чем планировалось. Это означало, что Нитья попадет в Оксфорд раньше его.

В конце апреля 1916 года мальчики, наконец, оставили Бьюд, когда Воудхаус вступил в Шотландскую гвардию. Они провели два месяца в Лондоне, остановившись у мисс Додж и леди де Ла Варр в их большом доме «Вест‑Сайд Хаус» на Уимблдон Коммон с красивым садом. Хотя мальчиков часто приглашали на обед в Уорик Хаус, впервые они столкнулись с роскошью богатого аристократического дома именно в Вест‑сайд хаусе. Они попали под влияние бывшего адвоката Гарольда Бейль‑Вивера, который перед женитьбой и обращением в теософию жил на широкую ногу. Он был по‑прежнему безупречно одет и полон joie de vivre. Это был первый человек из высшего света, с которым им пришлось соприкоснуться. Он приставил их к своему портному, сформировал вкус к одежде и даже обучил как чистить обувь. С тех пор они носили сшитые по мерке костюмы, рубашки и туфли, серые короткие гетры и серые фетровые шляпы, пользовались тростью с золотым наконечником (следовать этой моде было возможным благодаря субсидии мисс Додж). Кришнамурти и впоследствии не утратил интереса к добротной одежде.

Время жизни в Вест‑сайд Хаусе было относительно счастливым для ребят. В их распоряжении было два теннисных корта; большую часть утра они отдыхали, облаченные в халаты, по желанию могли пойти в кино или навестить леди Эмили. Они всегда чувствовали себя как дома в детской дома Латьенсов, где младшие дети относились к ним как к членам семьи. Недостатком жизни в Вест‑сайд Хаусе было то, что они должны были следить за своим поведением, зная, что леди де Ла Варр немедленно сообщит мисс Безант о чрезмерной легкомысленности. Эта маленькая желчная женщина совсем не была похожа на ангельского нрава мисс Додж.

Вскоре предстояло возобновить занятия. Бейль‑Вивер отыскал мальчикам репетитора, преподобного Джона Сейнджера, который жил с женой около Рочестера в Кент и имел еще трех учеников. Кришна считал мистера Сейнджера превосходным педагогом, и был разочарован, когда ему сказали, что нет надежды сдать первый из трех экзаменов на степень бакалавра до марта 1917 года. Трудность была не только в сдаче экзамена. Имена мальчиков были вычеркнуты из списка Нью Колледжа во время судебного разбирательства. Теперь Бейль‑Вивер пытался определить ребят в Крест Черч или Беллиол.

После посещения Лондона Кришна по возвращении к Сейнджерам написал письмо леди Эмили, в котором отражена его трогательная любовь к ней и то горе, которое причинил Эрендейл:

 

«Мамочка, дорогая, столько предстоит в этой жизни разлук, что к ним предстоит привыкнуть, чтобы оставаться счастливым. Жизнь действительно – одно большое расставание, если любят очень сильно и чисто. В этой жизни мы должны жить для других, а не для себя, и не быть эгоистами. Моя мать, вы не представляете, как во многом помогли мне в последнее время; именно вы разбудили во мне желание работать и делать то, что хочет от меня Учитель. Именно вы заставили меня жить чисто, думать о чистых вещах и отбросить мысли, тяготящие многих. Понимаете, моя духовная мать, вы очень помогли мне, хотя сами часто думаете, что были помехой».

 

Немного опаздывая в развитии, Кришна был абсолютно нормальным молодым человеком, но, поскольку ему внушили потребность в полной чистоте для посвящения, он был страшно обеспокоен из‑за дурных снов, которые находил «гадкими». Он не понимал их, поскольку знал, что во время бодрствования мысли его отличались чистотой. Леди Эмили оказалась в состоянии ему помочь, убедив, что они были не более, чем естественным защитным рефлексом.

В начале 1917 года надежда на поступление мальчиков в Оксфорд рухнула. Не один колледж не принял бы их из‑за судебного разбирательства и репутации Кришны в качестве «мессии». Безуспешно пытался мистер Сейнджер пристроить их в свой старый колледж в Кембридже. К июню стало ясно, что ничего не оставалось, как попытаться поступить в Лондонский университет, то есть пройти еще более жесткий экзамен, чем в Кембридже.

Как должен был устать Кришна от бесконечной зубрежки по предметам, к которым не имел склонности. Он скорее старался сделать приятное миссис Безант, чем себе. Между тем он начал развивать один из своих собственных даров. Он писал Радже 11 ноября: «Вы, возможно, обрадуетесь, узнав что я занимаюсь глазами Нитьи. Наступило заметное улучшение, он уже может видеть левым глазом (на который почти ослеп)... Здесь (у Сейнджеров) ко мне приходят, если болит голова или зуб, так что я весьма популярен». Несколько недель спустя он писал миссис Безант:

 

«В последнее время я так много думал о вас и сделал бы все возможное, чтобы снова увидеть ваше дорогое лицо. Какой странный мир! Очень сожалею, что вы чувствуете слабость, – наверняка перегружаете себя, как обычно, работой. Как бы я хотел ухаживать за вами, верю, что смог бы помочь. Я развиваю дар врачевателя; зрение Нитьи улучшается день ото дня».

 

В январе 1918 года «мальчики», как их называли по – прежнему, хотя Кришне исполнилось 23, а Нитье – 20, прибыли в Лондон для сдачи четырехдневного вступительного экзамена. Кришне казалось, что он сдал успешно, даже по математике и латинскому, наиболее трудным для него предметам, но в марте они узнали, что в то время, как Нитья сдал с отличием, Кришна провалился. Теперь ему предстояло снова вернуться к Сейнджерам, в то время как Нитья оставался в Лондоне для учебы на юриста. Мистер Сейнджер был сильно расстроен за Кришну. Он высказал интересное мнение, что хотя Нитья имел более острый ум, мышление Кришны было глубже; он понимал предмет глубоко, но не мог найти нужные слова, чтобы выразить мысль.

Кришна покинул мистера Сейнджера в мае и провел большую часть лета в Вест‑сайд Хаусе. В сентябре он снова приступил к сдаче вступительного экзамена, питая большие надежды, но опять провалился по математике и латинскому. Зимой он ежедневно ездил автобусом из Уимблдона в Лондонский университет, посещая лекции и не испытывая к ним ни малейшего интереса, вплоть до начала 1919 года, когда они с Нитьей переехали в лондонскую квартиру на Роберт‑Стрит в Адельфи. Кришна Продолжал регулярно посещать Лондонский университет, в то время как Нитья учился на юриста. Большую часть времени они проводили в нашем Лондонском доме. Захватывающим зрелищем было по возвращении из школы видеть на столике в прихожей их серые шляпы и трости с золотым наконечником. Открывший для себя Р. Г. Воудхауса и Стивена Ликока, Кришна читал нам вслух «Пикадилли Джим» и «Новеллы о чепухе», стоя у книжного шкафа в гостиной (он редко садился, кроме как во время приема пищи) так заразительно смеясь, что мы с трудом различали слова. У него был заразительный смех, который он сохранил на всю жизнь. В субботу и в воскресенье мы ходили вместе в кино; они присоединялись к нам, когда дома мы играли в прятки. Для меня они были овеяны романтическим ореолом; где бы они ни были, их обаяние распространялось на всех. Они казались более похожи, чем английские братья, поскольку их иностранное происхождение в равной степени отдаляло их. В их английском акценте чувствовался один и тот же оттенок, они одинаково смеялись, одинаково узкой была нога для готовой обуви, одинаковая способность сгибать первый сустав пальцев без второго; от них обоих благоухало бриолином, которым они покрывали блестящие прямые черные волосы. Кроме того, они были значительно чище и лучше одеты, чем люди, которых я знала. Они не могли носить одни и те же костюмы, поскольку Нитья был ниже брата, но они вместе носили рубашки, галстуки, носки, нижнее белье и носовые платки, помеченные общими инициалами J.K.N.

В июне 1919 года миссис Безант приехала в Англию. Она не видела братьев четыре с половиной года. Во время ее визита Кришна председательствовал на собрании «Звезды», – первая работа такого рода, которую он делал со времени ее последнего посещения: он не сообщал ей о том, что потерял интерес к теософии и организации «Звезда Востока». Перед ее возвращением в Индию он попросил у нее разрешения пожить во Франции для изучения французского языка, если в третий раз провалится на экзамене. Понимая безнадежность дальнейших попыток поступления в Лондонский университет, миссис Безант дала согласие. В январе 1920 года Нитья сдал экзамен по праву, а Кришна пытался в третий раз сдать экзамен, однако понимая тщетность стараний, оставил листы чистыми. Через четыре дня он был уже в Париже.

 

Я НИКОГДА НЕ СМОГУ ОСУЩЕСТВИТЬ СВОЮ МЕЧТУ

 

Сначала Кришна жил в Париже с двумя теософами и членами Ордена мадам Блеш и ее сестрой; страдая от разлуки с леди Эмили, он достиг вершины печали и разочарования своей ролью. Он писал 1 февраля леди Эмили: «Я никогда не смогу осуществить свою мечту; чем более она прекрасна, тем более все печальней и безнадежней. Вы знаете о моей мечте, мама, – быть с вами ad infinitum. Но я принадлежу к lusus natural (причуда природы), и природа наслаждается своей причудой, которая страдает». Через 10 дней спустя: «Ах! мама, я молод, должен ли я взрослеть с печалью – моей постоянной спутницей? У вас была молодость, счастье, то, что может быть дано человеком и господом, дом!»

Одним из первых, кого Кришна увидел в Париже, был Фабрицио Располи. Располи вернулся во флот, когда разразилась война, и сейчас в Париже возглавлял итальянскую военно‑морскую делегацию на мирной конференции. В письме от 11 февраля Кришна сообщал леди Эмили:

 

«Мы с Располи обедали в маленьком ресторанчике. Долго разговаривали. Он, как и я, удручен. Бедный старина Располи... В возрасте 42 лет он чувствует себя бездомным, не верит ни во что из того, что говорили С.У.Л. (Ледбитер) или миссис Безант. Он не знает, что делать, не имеет стремлений. Мы будто плывем в одной лодке неудачников... Он думает и чувствует то же, что и я, но как он говорит, „что же нам делать?“ Мы оба несчастны».

 

Вскоре жизнь Кришны наполнилась радостью благодаря семье де Манциарли, жившей рядом с Блешами. Мадам де Манциарли, русская замужем за французом, была красивой очень энергичной маленькой женщиной, имевшей трех дочерей и сына, которых сделала членами Ордена еще детьми. В то время в Париже находились только две ее дочери – Марсель и Иоланда (известные как Map и Ио), девятнадцати и пятнадцати лет. Map, прекрасная пианистка и композитор, стала близким другом Кришны. Мадам давала ему уроки французского, водила на выставки, во французскую комедию и русский балет, но он предпочитал всему пикники, где девушки обращались с ним со смесью шутливости и благоговения. Он был смущен, обнаружив, что семья и их друзья «вдохновлены» им, что он для них «живое пламя». Как он сообщал леди Эмили, они хотели увидеть Учителей, в то время как «меня, насколько вам известно, это совсем не заботит». Тем не менее, он получил мистический опыт, о котором поделился с леди Эмили:

 

«Вдруг, пока она (мадам де Марциарли) продолжала говорить, я потерял ощущение ее, комнаты, в которой находился, и всех вещей. Будто потерял на мгновение сознание, забыв, о чем говорил и попросив ее напомнить об этом. Это абсолютно не поддается описанию, мама. Я чувствовал, словно мысль и душа на мгновение покинули меня; уверяю вас, я чувствовал себя необычно. Мадам де М. не сводила с меня глаз, я сказал ей, что чувствую себя очень странно и что „О, в комнате жарко, не правда ли?“ Я не хотел, чтобы она думала, что мне „ниспослано наитие“ или нечто подобное, хотя на самом деле я действительно чувствовал себя, в целом весьма необычно... Я был вынужден встать, чтобы собраться с мыслями. Уверяю вас, мама, это было весьма странно, весьма. Пусть останется между нами, говоря на теософском языке, присутствовал некто, но в этом я ей не открылся».

 

Нитья навестил Кришну в Париже в феврале 1920 года; он подружился с мадам де Манциарли. Он чувствовал, что наконец заинтересованы лично им, не как братом Кришны. Супруг мадам Манциарли умер в феврале, после чего она всецело смогла посвятить себя Кришне, который теперь жил один в маленькой мансарде. В июле Кришна отправился на два месяца с семейством Манциарли в Амфион на Женевском озере, где был снят дом. Находясь там, он читал девочкам вслух «Путь Будды к добродетели», разбудивший в нем былую веру. Наиболее его поразил следующий абзац: «Всепобеждающий и всеведущий есть я, не связанный ничем, незапятнанный, неограниченный, полностью освобожденный от разрушительной силы желания. Кого назову учителем? Сам обрел путь».

Время, проведенное в Амфионе, оказалось, пожалуй, самым счастливым нормальным отдыхом, который когда‑либо был у Кришны. Он жалел, что не было с ним леди Эмили. «Как бы вы насладились детскостью и веселостью», – писал он. Особенно ему хотелось, чтобы она сопровождала его в поездке в Шамони. «Такими спокойными и полными достоинства выглядели горы... Я жаждал, чтобы вы увидели то, что для меня является проявлением самого Бога». Это было его первое осознание гор, к которым он никогда не потерял любви и уважения.

Кришна узнал, что Раджа снова был в Англии, привезя с собой для учебы в Кембридже бывшего ученика Ледбитера Раджагопалачарью (Раджагопала), молодого двадцатилетнего человека, который, как полагали, в предыдущей жизни был Святым Бернардом и должен был иметь великолепное будущее. Кришна предположил, как он сообщил об этом леди Эмили, что теперь, с приездом Раджа все эти прошлые жизни и оккультные ступени на Пути начнутся сызнова. Раджа, как ему сказали, собирался установить какие‑то ритуалы в Теософском обществе. «Я собираюсь написать Радже и сказать ему, что до тех пор, пока он не пользуется своими церемониями в Ордене, мне все равно... Предполагаю, он верит тому, что леди Д (де Ла Варр) сказала ему о нас и наших долгах... Если бы он мне сказал, что они так потратились на мое „образование“ и что я должен вернуть долг „служением“ Теософскому Обществу, я бы сказал ему, что никогда не просил забирать меня из Индии и т. д. Хотя все это глупо, и я сыт по горло».

Он стал еще более раздражен, когда Раджа прислал ему сигнальный экземпляр «Ученика», нового журнала, выпущенного Секцией для Посвященных Теософского Общества. Он писал леди Эмили:

 

«Волосы встают дыбом... вы знаете, я действительно верю в Учителей и т.д., и нечего делать это смешным... „Ученик“ чертовски пошл и нечист... Я восстаю всем естеством и лично не хочу соприкасаться с тем, чего следует стыдиться... Если (четырежды подчеркнуто) я должен занимать главенствующее положение в Теософском Обществе, это будет благодаря тому, кто я есть, а не тому, что люди воображают обо мне или моему положению».

 

Но он не проявил признаков мятежа. Он чувствовал преданность по отношению к миссис Безант, о чем говорил от всего сердца в письме к ее 73‑летию в сентябре. Он сообщил, что может свободно говорить и понимать по‑французски и намеревается заняться философией в Сорбонне.

В конце сентября Кришна присоединился на неделю к Нитье на другой квартире в Адельфи. Он много раз встречался с Раджей и познакомился с Раджагопалом, которого нашел «славным мальчиком». В дни, проведенные в Лондоне до возвращения в сентябре в Париж, у него возродился интерес к Ордену «Звезда», очевидно под влиянием Раджи, и он взялся писать ежемесячные редакторские заметки в «Вестник», которые по‑прежнему редактировала леди Эмили. Эти заметки сильно тяготили его, причем с каждым разом все больше, но они способствовали продаже журнала, испытывавшего финансовые трудности. Кришна собственноручно обращался с просьбой о пожертвованиях, и поступали достаточные суммы денег чтобы продолжать дело. Журнал стал процветать когда его возглавил Роберт, сын леди Эмили, профессиональный журналист.

Вернувшись в Париж, Кришна посещал Сорбонну и, по совету леди Эмили брал уроки риторики, и уже в конце месяца добровольно выступил на собрании Теософского Общества. Он сообщал, что «дрожал как лист» до того как поднялся на трибуну, затем обрел «спокойствие как опытный оратор... люди аплодировали и широко улыбались... Теперь я собираюсь говорить как нахожу нужным, и рад, что должен буду это делать». Это был важный шаг в его развитии.

Кришна написал миссис Безант в январе 1921 года, что его французский «процветал» и он занялся санскритом, который «был бы полезен в Индии», добавив: «Мое единственное желание в жизни – работать на вас и теософию. Я добьюсь успеха. Я бы хотел вернуться в Индию, о чем должен сообщить Раджа, и делать свою часть работы». Однако он так и не выучил санскрит, поскольку вскоре вынужден был покинуть Сорбонну. В начале февраля он сильно заболел бронхитом, и мадам де Марциарли переселила его из дешевого маленького отеля, где он остановился, в свою квартиру на Ру Марбеф, где вместе с девочками она ухаживала за ним. В это же время в Лондоне Нитья заболел вирулентной ветрянкой. Когда обоим братьям стало лучше, они вместе на три месяца отбыли в Антиб для восстановления сил. У Кришны было достаточно времени всерьез взглянуть на самого себя, о чем он в марте писал леди Эмили:

 

«Я много размышлял об Ордене и Теософском Обществе mais surtout de moi‑meme. Я должен обрести самого себя, и только тогда я смогу помочь другим. На самом деле, я должен заставить Старого Джентльмена (как называл „сверх‑Я“ Располи) спуститься вниз и взять на себя долю ответственности. Тело и ум не достаточно духовны, мне предстоит разбудить их для „его“ прибежища. И если я должен помогать, то я должен обладать полным пониманием, сочувствием и безграничной любовью. Я использую избитые выражениями, но для меня они новы».

 

Поскольку вернувшись в Париж Кришна еще не совсем выздоровел, мадам де Манциарли взяла его с собой к своему другу, «приверженцу естественных средств» доктору Полю Картону, который прописал Кришне строгую диету, и Кришна тщательно ее выполнял. Хотя Кришна оставался вегетарианцем, никогда не притрагивался к алкоголю, не пил чая и кофе, он продолжал пробовать новые диеты всю свою жизнь, не задерживаясь надолго ни на одной. В старости у него была целая аптечка витаминов, таблеток и других оздоровительных средств.

В жизни обоих братьев произошла большая перемена. В мае у Нитьи обнаружили затемнение в легком. Как только Кришна узнал об этом, он убедил брата вернуться в Париж к доктору Картону, который придерживался мнения, что его следовало лечить так, будто он на последней стадии туберкулеза; по этой причине мадам Манциарли отправила Нитью на полный отдых в Буасси‑Сент‑Лежер неподалеку от Парижа, где им был предоставлен дом. О юридической карьере не могло быть и речи.

Миссис Безант находилась в июле в Париже на Международном Конгрессе теософов, последовавшим за первым съездом Ордена «Звезда Востока», на котором разрешили присутствовать Нитье. В ордене насчитывалось 30.000 членов, 2000 из них приехали на съезд. Миссис Безант и Кришна открыли съезд на французском языке, после чего Кришна взял бразды правления в свои руки. И миссис Безант, и Нитья поразились, придя в восторг от того, как умело он это делал. В сентябрьском выпуске «Теософа» миссис Безант писала, что он удивил всех присутствовавших пониманием рассматриваемых вопросов, своей твердостью в соблюдении регламента, но самое главное, – это его твердое убеждение в реальности и всемогуществе Тайного Бога в каждом человеке и, по‑мнению Кришны, в неизбежных последствиях присутствия этой божественной силы.

Братья провели август с мадам де Манциарли, Map и Ио в Буасси‑Сент‑Лежер, где другой дом сняли леди Эмили, я и моя сестра Бетти, соответственно 13 и 15 лет. С нами был Раджагопал, а также Джон Кордес, руководивший физическими упражнениями Кришны в Адьяре. Температуривший Нитья вел жизнь инвалида, в то время как остальные играли днем в лапту, а по вечерам в саду в другие ребяческие игры – «прятки», «замри» и «испорченный телефон», сопровождая их взрывами смеха. Кришна всем сердцем отдавался игре, как будто кроме этого ничего не существовало. Лишенный удовольствий в юности, он как бы наверстывал упущенное.

Перед тем как миссис Безант возвратилась в Индию, было решено, что Кришна и Нитья должны зимой присоединиться к ней для того, чтобы Кришна приступил к выполнению миссии. Но к сентябрю Нитье стало хуже, поэтому Кришна отправился с ним в сопровождении Кордеса в Вилларс в швейцарских Альпах. В середине месяца, оставив в Вилларе Нитью с Кордесом, он отправился погостить у барона ван Палландта, который хотел показать Кришне свой красивый родовой особняк начала XVIII века, замок Эрде около Девентера в Голландии, с 5000 акрами леса. По пути Кришна остановился в Амстердаме, где познакомился с приятной семнадцатилетней американкой Хелен Кнот, которая жила у своей голландской тети, члена Теософского Общества, и обучалась игре на скрипке. Впервые Кришна влюбился.

Вскоре, когда Кришна вернулся в Вилларс, было решено, что если здоровье Нитьи позволит, братья отплывут из Марселя в Бомбей 19 ноября. Состояние Нитьи явно улучшилось, и к концу октября мадам де Манциарли сопровождала его в Лейзин для консультации с известным пульмонологом доктором Ролльером, который, к сожалению, пришел к выводу, что состояние Нитьи позволяет путешествовать в Индию. В это время Кришна в течение двух недель наносил прощальные визиты в Лондоне, а затем поехал на неделю в Голландию на собрание Теософского Общества и Ордена. Там он снова увидел Хелен и еще сильнее влюбился. В Париже, накануне отплытия из Марселя, он писал леди Эмили:

 

«Я очень несчастен, покидая надолго вас и Хелен. Я безумно влюблен, и это большая жертва с моей стороны, но ничего не поделаешь. Чувствую себя так, будто внутри ужасная рана. Вы не представляете, что творится со мной. Никогда не испытывал я подобного и не знал как это бывает... Достаточно пустых надежд. Как это крадет время. Как мы жалки! Да благословит Вас Бог».

 

В Бомбее и в Адьяре братьев встретили с королевскими почестями. В Адьяре миссис Безант построила для них собственную комнату с верандой на верхнем этаже дома, соединенного со зданием Центра, где проживала сама, и с прекрасным видом на реку, впадающую в море. Им обоим показалось, что более красивого места, чем Адьяр они не видели. Особенно полюбилось Кришне прогуливаться к морю на закате солнца по пальмовой роще. Они переоделись в индийское платье сразу по прибытии в Бомбей (Кришна носил национальную одежду в Индии и европейскую на Западе, желая выглядеть как можно более незаметным. Иногда по вечерам в Европе он, бывало, носил индийскую одежду).

Приехав в Адьяр, вскоре братья отправились в Мадрас повидать отца, простерлись перед ним ниц, касаясь лбом его ног, как принято у добрых сынов Индии. Старик так растрогался, что не мог сдержать слез ^[14].

Братья провели лишь три с половиной месяца в Индии, путешествуя с миссис Безант по стране, Кришна прочитал одну из лекций на съезде в Бенаресе. (Никогда прежде, равно как и после, он не пользовался записями во время бесед). В Бенаресе он снова повстречал Джорджа Эрендейла, недавно женившегося на красивой шестнадцатилетней брахманской девушке Рукмини Деви, – женитьба, которая многих взбудоражила. Кришна провел в Адьяре беседу о явлении Учителя, в Которой точно предсказал будущее: «Он не собирается проповедовать то, что мы хотим, равно как и дать нам те чувства, которые нам по нраву, но, напротив, Он собирается пробудить всех нас, хотим мы этого или нет».

Кришна редко виделся в Адьяре с миссис Безант, так как она ежедневно проводила время в офисе «Новой Индии», ежедневной газеты в Мадрасе, редактором которой была с 1915 года. Несчастный и томящийся по Хелен, он был удручен увидев столько завистливых фракций в Адьяре. Он устраивал каждый день чаепития в своей комнате, пытаясь восстановить гармонию. «Всем так хочется видеть меня, говорить со мной, получить у меня совет, – сообщал он леди Эмили, – только Богу известно почему. Я не знаю. Нет, мама не бойтесь, я не высокопарен».

Как только братья вернулись в Индию, было решено, что им следует отправиться в Сидней, где Ледбитер все еще возглавлял коммуну, для участия в Теософском Конгрессе в апреле 1922 года. Из‑за влажной жары в Коломбо, откуда они отплывали с Раджей в марте, у Нитьи снова появился кашель, и во время морского путешествия он чувствовал себя плохо. Во Фримантл Кришне телеграфировали из Перта: «Братья Звезды приветствуют вас». Он писал леди Эмили: «Холод проходит по спине, люди ждут, приветствуя меня, приходилось ли вам о подобном слышать, – приветствуя меня... А я хотел бы быть где угодно, только не здесь... Так, наверное, будет всю мою жизнь. О Боже, что я совершил... О! как мне это не по душе!» Тем не менее в редакторской колонке в июльском «Вестнике» он дал такое поэтическое описание красот во время поездки от Аделаиды до Перта и передал восторг от пребывания в новой стране, что нельзя было догадаться о его подлинных чувствах. В Петре Кришне пришлось вынести «муку» выступать дважды. «Я никогда не хотел говорить, а все присутствовавшие были довольны и благодарили за мои слова. Вы не представляете, какое отвращение ко всему этому я испытываю – все эти люди, встречающие нас, собрания и поклонения. Все это противоречит моей природе, я не гожусь для подобной роли». Он писал, что теософы его не вдохновляют, он не чувствует своей принадлежности к их кругу, однако и вне его он казался «чудаком в высшей степени».

Ледбитер встретил их у Сиднейских доков и, казалось, рад был встрече, как и они после почти десятилетней разлуки. «Он действительно великолепный старик, – писал Нитья Располи. – Он практически не изменился, разве что стал мягче... как и в Адьяре, принимает все за чистую монету, ни в чем не сомневается, не подозревает, что у кого‑то возможны сомнения». Существенная разница вместе с тем была в том, что теперь он был возведен в сан епископа либеральной католической церкви, ответвления старой католической, или Янсенистской Церкви, претендовавшей на апостольскую преемственность. Он носил длинную красную сутану, наперсный крест и кольцо епископа, большую часть времени он проводил, отправляя религиозную службу, что Кришне страшно не нравилось. Из вежливости Кришна посетил одну службу, где чуть не умер со скуки.

Нитья побывал у врача в Сиднее, который по рентгеновскому списку определил, что поражено не только левое, но и правое легкое; ему рекомендовали немедленно вернуться для лечения в Швейцарию. Было слишком жарко возвращаться через Индию, поэтому братья решили поехать через Сан‑Франциско, сделав остановку в долине Охай. С ними должен был выехать мистер А.Р. Варрингтон, генеральный секретарь Теософского Общества в Америке, который принимал участие в Конгрессе в Сиднее. У него была соратница по Теософскому Обществу миссис Мери Грей, пожелавшая предоставить свой коттедж на три – четыре месяца. В долине, расположенной вблизи Санта Барбара на высоте 1500 футов, как считалось, был великолепный климат для больных туберкулезом. Перед отъездом из Сиднея Кришна через Ледбитера получил послание от Учителя Кут Хуми, которое он записал и переслал леди Эмили:

 

«На тебя у нас тоже самые большие надежды. Укрепляй и расширяй себя, приводи все в великое соответствие, разум и рассудок, чтобы сформировать внутреннюю Сущность. Будь терпим к разным воззрениям и методам, в каждом из них есть доля истины, глубоко спрятанная, хотя и измененная подчас до неузнаваемости. Ищи ростки света в адском мраке невежественного ума, только отыскав и вскормив их, ты сможешь помочь нашим братьям».

 

Кришна комментировал:

 

«Это было как раз то, что я хотел, поскольку я склонен быть нетерпимым и в силу этого невнимателен к брату».

 

Калифорния очаровала Кришну и Нитью. После осмотра университета в Беркли Кришна писал леди Эмили:

 

«Не было и тени классового или расового высокомерия... Я так восторгался, что хотел перенести физическую красоту места в Индию, поскольку только жителям Индии известно, как создать подлинную академическую атмосферу. Здесь этой благородной индийской атмосферы не хватает... да, если бы такой университет перенести на индийскую почву, с нашими профессорами, для которых религия так же важна, если не больше, как и образование».

 

В Охай братья обосновались одни в небольшом сосновом коттедже, куда прибыли 6 июля. Он находился в дальней восточной части долины, окруженный рощей из апельсиновых деревьев и авокадо. Завтрак и обед им приходила готовить женщина; ужин из омлета и жаренного картофеля они готовили сами, хотя Хайнц «был полезен». Мистер Варрингтон жил в соседнем коттедже неподалеку. В первые несколько недель все шло прекрасно – они катались в горах на велосипедах, купались в ручье, вытекавшем из каньона, полностью наслаждались свободой, которой не имели никогда раньше. Затем у Нитьи начала подниматься температура и появился сильный кашель. Кришну беспокоило то, что он был один с братом, в особенности, когда тот раздражался, если Кришна просил его отдохнуть. Чудесное избавление принесла в их жизнь знакомая, остановившаяся у миссис Грей, ее звали Розалиндой Вильяме, – хорошенькая светловолосая девушка девятнадцати лет, прирожденная сиделка. Она сразу пришлась по душе им обоим. «Она очень приветливая, веселая, поддерживает Нитью в хорошем расположении духа, что так важно», – писал Кришна леди Эмили. Ее сестра – теософ, поэтому ей все известно об этом, но не смотря на это, она очень мила». Девушка получила согласие матери еще пожить у миссис Грей, чтобы ухаживать за Нитьей. С самого начала было очевидно, что она была прежде всего другом Нитьи, а не Кришны. Кришна же продолжал писать любовные письма Хелен Кнот.

Многие убеждали Нитью пройти курс лечения электрической машиной, изобретенной доктором Албертом Адамсом, которая, как заявил Адамс, могла диагностировать по нескольким каплям крови и лечить многие болезни, в том числе туберкулез. Братья решили попробовать этот метод. Они отослали капли крови Нитьи на промокательной бумаге ученику доктора Абрамса в Лос‑Анджелес без какой‑либо дополнительной, кроме имени, информации. Через два дня был получен результат: туберкулез левого легкого, почек и селезенки. Мистеру Варрингтону удалось нанять одну из редких машин (черный ящик под названием осциллокласт), где по несколько часов в день Нитья сидел с пластинками, присоединенными электропроводами к пораженным участкам, в то время как Кришна читал ему О'Генри и Библию. Содержание ящика держалось в секрете. Машина тикала, как большие часы, но никаких ощущений от ее работы не было.

 

УПОЕННЫЙ БОГОМ

 

Послание Учителя, полученное Кришной в Сиднее, оказало на него сильное влияние. 12 августа он писал леди Эмили о том, что в последние две недели по полчаса каждым утром и перед сном медитировал над ним. «Я собираюсь восстановить связь с Учителями, в конце концов, это единственное, что в жизни имеет смысл». 5 дней спустя, 17 августа он пережил трехдневный опыт, полностью перевернувший его жизнь. Отчет об этом, хотя и неполный, написанный Нитьей, был отправлен миссис Безант и Ледбитеру:

 

«Наш коттедж находится в верхней части долины, поблизости никто не живет, кроме мистера Варрингтона, коттедж которого в нескольких ярдах отсюда; мы с Кришной и мистером Варрингтоном пробыли здесь почти восемь недель, отдыхая и прекрасно проводя время. Как‑то нас навестил мистер Вальтон, генеральный викарий либеральной католической церкви в Америке, у которого дом в долине, а Розалинда, молодая американка, остановилась на неделю – две неподалеку, проводя время с нами. Около двух недель назад, когда мы все пятеро были вместе, произошел случай, о котором я и хочу рассказать.

О подлинном значении происшедшего, о настоящей его важности, конечно, сможете поведать нам вы; мы же здесь, кажется, перенеслись в мир, где опять на какое‑то время Боги ходили среди людей, изменив нас так, будто мы нашли путеводную звезду. Думаю, не будет преувеличением сказать, что происшедшее глубоко изменило нас.

По правде говоря, лишь Кришне под силу восстановить ход событий, поскольку остальные были простыми зрителями, стараясь помочь по мере необходимости; но он не помнит деталей, поскольку большую часть времени находился вне своего тела; мы же сохраняем ясность восприятия, так как наблюдали за ним особо внимательно, чувствуя, что тело его частично было вверено нам. Поскольку мистер Варрингтон не может похвастаться здоровьем, а мне запрещено много двигаться, лучше всех заботиться о Кришне смогла Розалинда, за что, думаю, она вознаграждена (она допущена к испытанию).

Вечером, в четверг семнадцатого, Кришна чувствовал себя немного уставшим и беспокойным, и мы заметили сзади, посередине шеи болезненную шишку, напоминавшую сморщенный орех. На следующее утро до завтрака с Кришной было все в порядке, пока он не лег отдыхать. Мы с Розалиндой сидели снаружи, а мистер Варрингтон и Кришна в доме. Розалинда вошла на зов мистера Варрингтона и увидела, что Кришна выглядел совершенно больным, метаясь в кровати со стоном, словно от сильной боли. Она подошла, присела на кровать, пытаясь понять что происходит с ним, но Кришна не дал внятного ответа. Он снова начал стонать, по телу прошла дрожь, он сжал зубы и прижал руки, унимая ее. Он вел себя как больной малярией, если бы не жаловался на сильный жар. Розалинда смогла на мгновение унять его дрожь, затем снова его затрясло от лихорадочного озноба. Он оттолкнул Розалинду, жалуясь на невыносимый жар, глаза его обезумели. Розалинда снова присела рядом, пока он опять не успокоился, когда она взяла его за руку, утешая, словно мать ребенка. Мистер Варрингтон сидел в другом конце комнаты, понимая, как говорил он позже, что с телом Кришны происходит что‑то вследствие космического, а не физического влияния. Бедная Розалинда, поначалу встревоженная, вопросительно глянула на мистера Варрингтона, заверившего ее, что все будет хорошо. Но в течение утра наступило ухудшение, и когда я вошел и сел рядом с Кришной, он снова стал жаловаться на адский жар, говоря о том, что все мы – комок нервов, и как он устал от нас, через каждые несколько минут он приподнимался с кровати, отталкивая нас; и снова начинался озноб. Он находился в полубессознательном состоянии, бредя об Адьяре и его жителях, будто они присутствовали здесь; затем снова он лежал тихо, пока шелест шторы или стук окна, отдаленный звук сенокосилки с поля не пробуждали его снова, и он в тишине стонал, призывая тишину и покой. С настойчивостью каждые несколько минут он отталкивал Розалинду, когда начинал страдать от жары, а затем снова хотел, чтобы она была рядом.

Я сидел неподалеку, но не слишком близко. Мы делали все возможное, чтобы в доме было спокойно и темно, но едва заметные шорохи неизбежны; Кришна же так реагировал на малейший звук, что нервы его натягивались как струна.

К ланчу он успокоился, явно почувствовал себя в порядке и был в полном сознании. Розалинда принесла ланч, он поел; пока мы ели, он лежал спокойно. Через несколько минут он снова стонал и теперь, беднягу вырвало. Так продолжалось всю вторую половину дня; он дрожал, стонал, метался в полубреду, словно страдая от боли. Довольно странно, что когда пришло время приема пищи, хотя он сам ничего не ел, его отпустило и Розалинда смогла покинуть его на время, чтобы поесть; к вечеру он успокоился и проспал всю ночь.

На следующий день, в субботу, после ванны все началось снова, он все чаще терял сознание. Это продолжалось весь день с регулярной передышкой, чтобы немного отдохнуть и дать Розалинде поесть.

Но самым тяжелым днем оказалось воскресенье; именно в воскресенье мы стали свидетелями чудесного разрешения. В течение трех дней мы все старались не терять головы и не проявлять эмоций. Розалинда три дня провела у постели Кришны, готовая в любую минуту помочь и уходя по его желанию. Как прекрасна была она рядом с ним, изливая свою любовь полностью беспристрастно и бескорыстно. До того, как все случилось, мы заметили эту черту ее характера, и хотя мы задавались вопросом, может ли женщина быть в такой момент рядом, происшедшее показало, что, вероятно, провидение привело ее сюда, чтобы оказать помощь Кришне и всем нам. Хотя ей было только девятнадцать, и она почти ничего не знала о теософии, она сыграла в те три дня роль великой матери.

В воскресенье, как я уже говорил, Кришне стало значительно хуже, он жестоко страдал, дрожь и жар усилились, а его сознание становилось все более и более прерывистым. Когда, казалось, он контролировал свое тело, он все время говорил об Адьяре, Анни Безант, членах Пурпурной организации в Адьяре (внутренней группе, созданной миссис Безант, отличительным знаком которой были пурпурные шелковые шали); ему все время представлялось, что он в Адьяре. Он вскрикивал: «Хочу в Индию! Зачем меня привезли сюда? Не знаю, где я». И повторял снова и снова до бесконечности: «Не знаю где я». Если кто‑то в доме двигался, он тут же вскакивал с постели; каждый раз, входя к нему, мы предупреждали его об этом. Ко времени вечерней трапезы, к шести часам, он оставался спокоен, пока мы не закончили еду. Вдруг весь дом наполнился, казалось, ужасающей силой, а Кришна казался одержимым. Он никого не подпускал к себе, начал горько жаловаться о грязи, нечистой постели, невыносимой грязи в доме, грязи вокруг, и голосом, полным боли, сообщил о желании уйти в лес. Теперь он громко всхлипывал, мы не осмеливались прикасаться к нему, не зная что делать; он встал с кровати, присел на полу в дальнем углу комнаты, громко причитая о том, что хотел бы отправиться в индийские джунгли. Вдруг он объявил о намерении одному отправиться на прогулку, мы вынуждены были отговорить его, поскольку считали его состояние неподходящим для ночных хождений. Когда он пожелал остаться один, мы оставили его и собрались снаружи на веранде, где он вскоре присоединился к нам, неся в руке подушечку и расположившись как можно дальше от нас. Немало силы и сознания потребовалось ему чтобы выйти, но он снова удалился от нас, и его тело, бессвязно бормотавшее, было оставлено там на веранде.

То была странная группа на веранде – мы с Розалиндой сидели на стульях, мистер Варрингтон и мистер Валтон напротив, лицом к нам, на скамье, и Кришна справа от нас в нескольких метрах. Солнце село час назад, мы сидели лицом к отдаленным холмам, пурпурным на фоне бледного неба и сгущавшихся сумерек, почти не разговаривая, с чувством неизбежного разрешения; все мысли и чувства наши напряглись от странного умиротворяющего ожидания великого события.

Затем на мистера Варрингтона снизошло наитие свыше. Перед домом, в нескольких метрах, росло небольшое молодое перцевое дерево с листочками нежно‑зеленого цвета, которое в ту пору цвело, благоухая и привлекая весь день жужжащих пчел, маленьких канареек и ярко окрашенных птиц. Он мягко побудил Кришну пойти под это дерево; поначалу Кришна воспротивился, затем отправился сам.

Теперь нас освещало звездное небо; Кришна сидел под Кроной нежной листвы, черневшей на фоне неба. Он все еще бессвязно бормотал, но вдруг наступило облегчение, и он крикнул нам: «Почему вы раньше не послали меня сюда?» Затем наступила короткая пауза.

Далее Кришна начал распевать. Ни слова не сошло с его уст за три дня, тело было измотано от страшного перенапряжения; слабым голосом он напевал молитву, которую пели ежевечерне в молельне в Адьяре. Затем тишина.

Давно в Таормине, когда Кришна созерцал красивое изображение нашего бога Гаутамы (Будды) в нищенском одеянии, мы почувствовали блаженный момент великого присутствия Неизреченного, ниспославшего мысль. И вновь этой ночью, когда Кришна закончил под деревом хвалебную песнь, я подумал о Татхагате (Будде) под священным деревом.

И вновь почувствовал, как мирная долина наполнилась волной этого великолепия, будто он снова послал нам благословение через Кришну.

Мы сидели, не сводя глаз с дерева, беспокоясь все ли в порядке из‑за наступившей полной тишины. И пока мы смотрели, я вдруг увидел на мгновение великую Звезду, сияющую над деревом, и осознал, что тело Кришны приготовлено для Великого. Я наклонился, чтобы сообщить Варрингтону о Звезде.

Место казалось наполненным великим присутствием, я почувствовал страстное желание опуститься на колени в поклонении, ибо я осознал, что Великий Бог сердец наших явился Сам; и хотя мы не видели Его, все чувствовали великолепие Его присутствия. И глаза Розалинды были открыты и она увидала. Лицо ее изменилось до неузнаваемости, ибо она была благословлена настолько, чтобы увидеть своими человеческими глазами таинство этой ночи. Ее лицо преобразилось, когда она спросила нас. «Вы видите Его, видите Его?» Она узрела божественного Бодхисаттву (Лорда Майтрейю), когда миллионы ждали в воплощениях, чтобы на мгновение увидать лишь отблеск Всевышнего, но ее глаза были глазами невинности, она служила Богу преданно, и мы, кому не суждено было увидеть Чуда той ночи, увидели его отражение на ее лице, бледном от экстаза в звездном свете. Никогда не забуду ее взгляда, поскольку, не видевший, но восторженный от присутствия Господа нашего, я чувствовал как он повернулся к нам и сказал несколько слов Розалинде; ее лицо засияло в божественном экстазе, когда она ответила: «Я буду, я буду». – И она говорила слова как обещание, исходящее из совершенной радости.

Никогда не забыть мне ее лица; даже на меня через нее снизошло Благословение. На ее лице отражался восторг сердца, поскольку внутренняя часть ее существа пылала от его присутствия, но ее глаза были зрячи, и молча я молился, чтобы он смог принять меня как своего слугу, и наши сердца наполняла молитва об этом. Вдалеке мягко звучала божественная музыка, все слышали присутствие скрытых от нас Гандхарвасов (космических ангелов, творящих музыку на небесах). Сияние и Слава присутствия многих Сущностей ощущались в течение получаса; Розалинда, дрожа, со слезами восторга на глазах, все видела. «Смотрите, видите?» – повторяла она опять и опять, или: «Слышите музыку?» Затем мы услыхали шаги Кришны и увидели белую фигуру, подошедшую в темноте, и все закончилось. Розалинда вскричала: «Вот он идет! Идите, чтобы привести Его, идите же», – и откинулась на стуле в обмороке. Очнувшись, она, увы, ничегошеньки не помнила, все стерлось из памяти, кроме до сих пор звучащей в ее ушах музыки.

На следующий день у Кришны возобновились дрожь и бред, хотя теперь это продолжалось несколько минут и через более длительные промежутки времени. Весь день он пролежал под деревом в самадхи ^[15] а вечером, как и накануне, Кришна медитировал, и Розалинда вновь увидала три фигуры, быстро удалявшиеся с Кришной, оставив его тело под деревом. С того времени каждый вечер он медитировал под деревом.

Я описал то, что видел и слышал, не вдаваясь в комментарии, так как считаю, что необходимо время, по крайней мере для меня, чтобы полностью осознать блаженство, свидетелями которого нам даровано было быть; теперь я точно знаю, что жизнь идет в одном направлении – в служении Богу».

 

Кришна собственноручно написал о своем опыте миссис Безант и Ледбитеру, но поскольку он был в бессознательном или полубессознательном состоянии, он помнил немного. Отчет он закончил так:

 

«Я безгранично счастлив от того, что я увидел. Никогда такое не повториться. Я пил чистую, прозрачную воду из источника жизни, и жажда моя утолена. Никогда более не буду мучим жаждой. Никогда более не буду прибывать во мраке; я увидел Свет. Я прикоснулся к состраданию, излечивающему печаль и страдание; не для себя – для мира. Я стоял на вершине горы и лицезрел огромные сущности. Я увидел Великолепный, излечивающий Свет. Источник правды открылся мне, мрак рассеялся. Любовь во всем своем величии наполнила сердце; мое сердце никогда не сможет закрыться. Я пил из источника Радости и вечной Красоты. Я упоен Богом».

 

Несколько выше там же он писал:

 

«Уже в первый день, я находился в таком состоянии когда тоньше замечал вещи вокруг себя, и получил первое необычное впечатление. Мужчина ремонтировал дорогу; этим мужчиной был я сам; кирка, которую держал он, держал я сам; каждый камень, который он разбивал, был частью меня самого; каждая нежная травинка была мной, равно как и дерево, росшее позади мужчины. Я мог чувствовать и думать как дорожно‑ремонтный рабочий; я чувствовал ветер, дувший сквозь дерево, маленькое насекомое на травинке. Птицы, пыль, любой звук, – все были частью меня. Как раз в это время вдали проезжала машина; я был шофером, мотором, шинами; по мере удаления машин я удалялся сам от себя. Я был во всем, вернее, все было во мне, живое и неживое, гора, червяк, все, способное дышать. Весь день я находился в таком счастливом состоянии»

 

Мистер Варрингтон также написал свой отчет, о случившемся, удостоверяя подлинность двух предыдущих. Копии трех отчетов послали мисс Додж и леди Эмили, попросив последнюю, чтобы надежный человек сделал несколько экземпляров, принимая во внимание их сугубо личный характер. Для выполнения задания она остановила выбор на Раджагопале, который умел печатать.

После двух безмятежных недель, в течение которых Кришна продолжал медитировать каждый вечер под деревом, полусознательное состояние началось снова 3 сентября, но на этот раз от 6.30 до 8.30 утра или в девять вечера после медитации; оно сопровождалось болью в позвоночнике, которая через несколько дней привела к агонии. Нитья вел ежедневные записи о состоянии Кришны, которые впоследствии составил в длинное послание, отправленное миссис Безант и Ледбитеру. Ego Кришны, как называл это Нитья, удалялось, оставляя тело на попечение «физического элементала» ^[16], который и страдал от боли; вот почему Кришна по «возвращении» ничего не помнил. Описание физических мук, от которых страдало тело ночь за ночью в течение трех последующих месяцев, удручающе. Нитье и мистеру Варрингтону, не покидавшим Кришну, не верилось, что такая боль возможна. «Физический элементал» принимал Розалинду, приходящую в коттедж каждый вечер, пока шел так называемый «процесс» за умершую мать.

Временами Кришне казалось, что он горит; ему хотелось устремиться наружу и погрузиться в поток; его приходилось удерживать силой, так как в обмороке он мог упасть лицом вниз со «страшной силой», где бы ни находился. Обычно он лежал в полумраке, на полу на матрасе, чтобы не свалиться с кровати. Он не выносил яркого света. Нитья говорил, что было похоже, будто человек сгорает изнутри до смерти. Боль, возникающая в различных частях тела, приходила в виде длинных спазмов. В короткий период передышки Кришна беседовал с невидимыми существами или существом, приходившим невидимым каждый вечер для «проведения операций». Кришна обращался к ним только как «они». Ему явно указывали что должно произойти, поскольку слышали, как Кришна спрашивал: «Опять будет тяжело сегодня? Хорошо, не возражаю». Когда боль усиливалась, Кришна всхлипывал и извивался, издавая страшные крики и иногда громко плача, умоляя о передышке. Рыдал «физический элементал»: «О, пожалуйста, я не могу больше!»; потом вдруг умолкал, и голос Кришны говорил: «Хорошо. Я не имел этого в виду, продолжайте, пожалуйста» или «Теперь я готов, продолжим».

В девять часов, после ночных трудов над его телом, он сидел и пил с остальными молоко (он никогда не ужинал в те вечера), и ему рассказывали что происходило. Он слушал, как будто бы речь шла о незнакомце, и его интерес к происходящему был не меньше, чем у других; для него все было новым, поскольку его память не сохраняла ничего.

В один очень тяжелый вечер он стонал: «О, мама, зачем ты меня родила?» Он молил о минутном отдыхе; присутствовавшие слышали как он разговаривал с матерью или с «ними», обращаясь к ним с уверенностью: «Да, несомненно! Я вынесу и больше, не обращайте внимания на мое тело, не могу сдержать его плач»; иногда «они» что‑то говорили ему, и они вместе смеялись «от души». Однажды услышали как физический элементал вскричал: «Кришна, вернись, пожалуйста!» Если Кришна возвращался, «процесс» останавливался. Казалось, над телом каждый вечер совершалась определенная часть работы, и если она прерывалась посередине, она все равно завершалась.

Тело Кришны все более уставало и истощалось, для других было мучительно видеть его страдания. В начале октября «они» стали работать над его глазами, вызвав еще более ужасающие мучения. «В ту ночь „они“ сказали Кришне, – писал Нитья, – что его глаза очищены и позволяют увидеть „Его“. Но очищение было ужасно слышать. Мы слышали, как он говорил: „Это так, как будто ты привязан в пустыне, лицо под палящим солнцем с отрезанными веками“.

Как‑то ранним вечером, когда после ванны Кришна вышел для медитации к дереву до начала вечерней работы, он сообщил остальным, что в эту ночь ожидается «Великий посетитель» (они поняли, что имелся в виду не Лорд Майтрейя, который приходил один или два раза). Кришна попросил Нитью поставить в его комнате, куда он намеревался прийти после медитации, изображение Будды. У Нитьи не было сомнений в том, кто будет этот «Единственный Великий». Работа над телом Кришны в ту ночь была самой болезненной, хотя и восхитительной, как в ту первую августовскую воскресную ночь под деревом, поскольку все чувствовали, что «Великое Присутствие» состоялось. Позже, когда Нитья и Розалинда находились с Кришной в его комнате, Кришна стал разговаривать с невидимыми для них людьми. Очевидно, «работа» закончилась успешно, и его поздравляли. Они слышали, как он говорил: «Не с чем меня поздравлять, потому что и вы бы сделали то же самое». Когда поздравлявшие удалились, Кришна, не приходя в сознание, сказал: «Мама, теперь все будет иначе, теперь жизнь пойдет для каждого из нас по‑новому. Я видел Его, мама, и все меркнет перед этим». Но конец физическим мукам Кришны еще не наступил. «Они» начали вскрывать что‑то у него в голове, вызвав такие нестерпимые мучения, что он продолжал вскрикивать: «Пожалуйста, закройте. Пожалуйста, закройте». Когда терпеть становилась невмоготу, «они» закрывали что‑то, а потом снова вскрывали, пока тело не исходило в крике до обморока. Так продолжалось 40 минут. Когда наступал конец, тело, к удивлению остальных, начинало говорить голосом ребенка лет четырех, вспоминая эпизоды из детства.

«Процесс» продолжался, не ослабевая, каждую ночь, за исключением нескольких дней, когда Кришна и Нитья ездили в Голливуд, вплоть до начала декабря, и каждый раз по окончании «процесса» маленький мальчик лепетал в течение часа и более со своей матерью, за которую он по‑прежнему принимал Розалинду, о событиях своего детства. Он поведал ей о разговорчивом сказочном друге, который у него был, и о том, как ненавидел ходить в школу. Он описал смерть матери: «Он думал, она больна, и когда он видел как врач давал ей лекарство, он умолял ее: „Не принимай его, мама, не принимай это отвратительное снадобье, оно не принесет пользы, пожалуйста, не принимай его, доктор ничего не знает, он – грязный человек“. Чуть позже в ужасе он воскликнул: „Почему ты так неподвижна, мама, что случилось, почему отец накрывает лицо своим дхоути, ответь, мама, ответь“. Пока „процесс“ шел каждый вечер, Кришна писал по утрам, как сообщил леди Эмили в письме от 17 сентября, „статью прелюбопытного характера. Я написал 23 страницы без всякой посторонней помощи“.

И миссис Безант, и Ледбитер приписали опыт Кришны от 17 – 20 августа к прохождению третьей инициации, но они не могли объяснить сам «процесс». Сам Кришна был убежден, что это было нечто, через что предстояло пройти для подготовки тела к приему Лорда Майтрейи, поэтому нельзя пытаться остановить или смягчить «процесс». Только один врач‑терапевт видела его в этом состоянии, доктор Мери Рокк, английский теософ и член Ордена, которую Кришна хорошо знал и которой доверял. Она оказалась не в состоянии найти причину, поскольку не могла обследовать его, пока он не очнулся. Если бы незнакомый врач или психиатр вошел в дом, не говоря уже об его комнате, Кришне сразу бы стало об этом известно, и «процесс», вне сомнения, остановился бы. Так что же это был за «процесс»? Объяснение, данное Нитьей в то время и принятое остальными, состояло в том, что пробуждалась кундалини Кришны, иногда называемая змеиным огнем и располагавшаяся у основания позвоночника; разбуженная упражнениями истинной йоги, она высвобождала огромную энергию и силу ясновидения. Ледбитер возражал, отмечая в письме к миссис Безант, что испытывал лишь некоторый дискомфорт при пробуждении собственного kundalini. Кришна не развил большей силы ясновидения после процесса, чем та, которую он проявил в детские годы. Во всяком случае, «процесс» слишком затянулся, чтобы принять объяснения о kundalini. Время от времени врачи, психиатры и некоторые другие делали предположения относительно природы этого явления, останавливаясь на мигрени, истерии, эпилепсии, шизофрении. Не одно из них не подходит. Многие мистики, конечно, имели видения и слышали голоса, но разве сопровождалось ли это когда‑нибудь такой физической агонией? Есть ли физическое объяснение? Или мы вынуждены признать, что есть только мистический ответ? Несомненно, что случившееся с телом Кришны в последующие несколько лет позволило ему стать проводником какой‑то высшей силы или энергии, которая явилась источником его учения.

 

ОСТАЕТСЯ ОДИНОЧЕСТВО

 

В следующем феврале появилась возможность приобрести Сосновый коттедж с шестью акрами земли, а также еще один большой дом. Когда Кришна пожелал этого, поскольку место стало для него святым, мисс Додж дала деньги. Второй дом получил название «Арья Вихара» («Благородный Монастырь»); вскоре купили еще семь акров земли. Попечители братьев уладили вопрос по приобретению недвижимости. Когда бы Кришна не нуждался в деньгах, они приходили к нему в виде пожертвований или завещательного отказа; позднее он стал зарабатывать своими книгами; при этом ничего, кроме ежегодного содержания от мисс Додж в 500 фунтов, Кришна не оставлял себе.

В начале года он напряженно работал: вел официальную переписку, ежемесячно писал заметки в «Вестник», реорганизовал отделение Ордена в Калифорнии, проводил беседы, собирал деньги для школы в Индии. Вместе с Нитьей, которому помогало лечение Амраиса, Кришна совершил в мае поездку по Соединенным Штатам, завершив ее в Чикаго на Теософском Конгрессе. В июне братья уехали в Англию. Было запланировано, что они будут присутствовать на съезде Теософов и Ордена в Вене, в июле месяце. В Плимуте их встретила леди Эмили, она писала миссис Безант, что внешне Кришна мало изменился, разве что стал еще красивее, но чувствовалась «постоянно огромная, контролируемая и сконденсированная сила, проходящая через него».

После съезда, где Кришна вновь повстречал Хелен Кнот, (она продолжала оставаться в Амстердаме), он попросил разрешения отдохнуть в «семейном кругу» в каком‑нибудь тихом месте, где бы его не знали. Друг Джона Кордеса предоставил в распоряжение сельский дом‑виллу Зонблик, расположенную вблизи деревни Эрвальд в австрийском Тироле; там Кришна и Нитья провели семь недель в кругу друзей – леди Эмили, автором настоящей книги, ее сестрой Бетти, Хелен, Map де Марциарли, Раджагопалом (он учился в Кембридже), Кордесом и Рут Роберте, – англичанкой, которой в Сиднее увлекся Кришна. Кришна, Нитья, Хелен и Раджагопал обитали в Зонблике, где все общество разделяло трапезу, в то время как остальные ночевали в другом деревенском доме. Первые две недели были наполнены прекрасным отдыхом; место идеально подходило для прогулок в горы, и была равнинная площадка для игры в лапту. Во время пикников в горах Кришна, Нитья и Раджагопал пели мантры, индийские молитвенные песни, которые звучали особенно прекрасно в лесу.

Но с середины августа возобновился «процесс», продолжаясь каждый вечер вплоть до 20 сентября. На этот раз Кришна, точнее его «физический элементал» принимал за свою мать Хелен во время «удаления» Кришны. Леди Эмили пересылала миссис Безант дневниковые записи, фиксируя происходящее. «Когда видишь его (Кришну), сбегающим с горы, полного грации, красоты и жизни, – писала она, – невозможно поверить, каким страданиям подвергалось его бедное тело каждую ночь». Как‑то после вечерней муки он вскричал: «Никогда еще не было так плохо!» Впоследствии Нитья писал: «В последние дни пребывания в Эрвальде „они“ пытались сохранить сознание Кришны во время боли, но он был в сознании секунд 10 – 20, и как только боль усиливалась, Кришна покидал тело».

20 сентября, вечером Кришна «принес» послание для Нитьи, предположительно от Учителя Кут Хуми, записанное им:

 

«Нитья, слушай. Здесь скоро все закончится, эта ночь последняя, но в Охай продолжится снова. Но это зависит от тебя. Вам обоим нужно больше энергии. Успех зависит от ваших усилий в следующем месяце. Пусть ничто не стоит на пути. Здесь вы добились успеха. То, что будет в Охай, полностью зависит от тебя, там будет продолжение еще большей силы, если ты готов.

Покинув этот край, будьте очень осторожны. Это напоминает только что вылепленную вазу, любые колебания могут разрушить ее, означая ремонт и переделку, что потребует времени; если вы не добьетесь успеха, все придется начать сызнова».

 

Послание особенно интересно тем, что его стиль не напоминает ни Кришну, ни Нитью.

Покинув Эрвальд, большая часть общества остановилась в замке Эрде в Голландии у барона ван Паландта, предложившего Кришне этот замок. Это было в последний раз, когда он использовался как частный дом. Кришна возглавил сформированный совет, которому было передано имение Эрде, ставшее международной штаб‑квартирой Ордена «Звезда Востока».

Понимая, что «процесс» возобновится в Охай, Нитья хотел, чтобы с ними был кто‑нибудь из посвященных. Принявший посвящение до приезда в Англию, Раджагопал на год оставил Кембридж, сопровождая их. Теперь они обитали в Арья Вихара, в то время как Розалинда с матерью находилась в Сосновом коттедже (ранее Хелен вернулась домой в Нью‑Йорк).

Вскоре по возвращении «процесс» начался снова; он проходил так мучительно, что, обеспокоенный, Нитья написал с тревогой Ледбитеру, спрашивая «все ли в порядке». Кришна боролся с болью сам, но она все нарастала. Нитья сообщал Ледбитеру: «Хелен уехала, а Розалинду, похоже, он не хочет видеть; когда боль затихает, Кришна отпускает тело, распростертое от усталости. Он зовет мать; я понял, что ему нужна Хелен, а не Розалинда. Насколько можно судить по тому, что время от времени говорит тело Кришны, предстоит большая работа, может быть на много месяцев».

26 ноября через тело Кришны было «передано» послание, которое Нитья включил в письмо Ледбитеру:

 

«Работа, совершаемая сейчас, исключительной важности и тонкости. Подобный эксперимент в мире проводится впервые. Домашние должны содействовать в работе, не принимая во внимание чье‑то неудобство, даже Кришны».

 

Кажется странным, что Ледбитер не приехал в Охай лично засвидетельствовать необычное явление. Он лишь сообщал миссис Безант, что «весьма обеспокоен происходящим... все это противоречит тому, чему его самого учили. Надеюсь, вы заверите меня, что дела идут хорошо». Миссис Безант, хотя более и не пользовалась своим оккультным даром, очевидно смогла приободрить его, и с того времени Ледбитер переложил на ее плечи весь груз ответственности за Кришну. Ледбитер писал Нитье: «Не понимаю, что происходит в нашем горячо любимом Кришне».

В начале 1924 года, когда «процесс» тянулся два месяца, Кришна написал леди Эмили:

 

«Становлюсь раздраженнее, все более устаю, как бы хотел, чтобы вы были рядом. В последнее время хочется плакать, что не в моих правилах. Ужасно как для окружающих, так и для меня самого... Я бы хотел, чтобы рядом оказалась Хелен, но это, очевидно, невозможно. Они не хотят, чтобы мне кто‑то помогал. Приходится обходиться своими силами... Как ни старайся, остается одиночество, подобно одинокой сосне на ветру... Особенно напряженными были последние десять дней, когда мой позвоночник и шея сильно окрепли, а позавчера у меня был необычный вечер. Нечто – источник энергии, или как его назвать, чертовская вещь, поднялось по позвоночнику, достигло задней части шеи, разделившись надвое пошло по голове, соединившись между глазами, прямо над носом. И я увидел Бога и Учителя. Потрясающая ночь! Конечно, боль была адская... Уверен, что скоро наступит праздник».

 

Кришна описал происшедшее в послании миссис Безант; свой отчет отослал ей и Нитья. Он полагал, что «открылся третий глаз». В трудах по йоге под третьим глазом подразумевается глаз Шивы. Он находится в середине лба, и, как и кундалини, связан с ясновидением. «Ясновидение Кришны еще не проявилось, – добавляет Нитья, – я уверен, это вопрос времени. „Процесс“ идет уже 110 ночей».

В конце марта Ледбитером была послана в Охай для составления отчета о Кришне доктор Рокке из Сиднея. Она в течение двух недель каждый вечер наблюдала за «процессом». Кришна писал леди Эмили, что «она страшно потрясена происходящим, значит, и мы не совсем сумасшедшие». Доктор Рокке была и 11 апреля «в знаменательную для всех нас ночь», как сообщал Нитья миссис Безант, когда Кришна «передал» послание, первая часть которого, как верил Нитья, принадлежит самому Лорду Майтрейе:

 

«Мои сыны, меня радуют ваша выдержка и храбрость. Борьба была длительной, поскольку Мы вступили в нее, она увенчалась успехом. Хотя вставали трудности, мы сравнительно легко преодолевали их... Вы хорошо справились, но полное приготовление еще не завершено... Мы жалеем, что причиняли боль, столь затянувшуюся, которая могла показаться бесконечной, но великая честь ожидает каждого из вас... Мое вам благословение. Хотя мы приступим позже, Я не хочу чтобы вы выезжали в Европу до наступления Весак (большой оккультный праздник полнолуния в мае, выпадавший в тот год на 18 мая), – в день нашей встречи. Хотя мы держим под контролем три участка в твоем теле, наверняка будет больно. Похоже на операцию; когда все завершится, появятся результаты».

 

К сожалению, отчета доктора Рокке об ее отношении к «процессу» не имеется.

15 июня братья, Раджагопал и присоединившаяся к ним в Нью‑Йорке Хелен прибыли в Англию. Там же находилась миссис Безант, и братья приняли участие в ее неутомимой деятельности, увенчанной съездом Теософов и Ордена в Арихеме, Голландия, а также созданием первого лагеря в Оммене, в миле от замка Эрде, на земле, переданной во владение Бароном ван Палландтом. Вплоть до начала войны лагерь открывался ежегодно. Наконец Кришна освободился для «семейного отдыха», о котором так мечтал.

В тот год выбор пал на замок 11 века с отелем, находившийся на вершине крутой горы над деревней Пержин в Доломитах, куда Кришна прибыл с друзьями 18 августа. Собралось то же, что и в прошлом году, общество, если не считать отсутствия Map де Манциарли, прибытия итальянской синьоры и нескольких индийских друзей. Мы заняли две башни по краям зубчатой стены, а также несколько комнат в отеле; ели в огромной столовой в удалении от других гостей, причем еда готовилась нашим собственным австрийским поваром‑вегетарианцем. Прямо внизу замка простиралось поле, пригодное для лапты, как и в Эрвальде. Но Кришне было отпущено меньше недели, пока «процесс» не возобновился. Он был еще ужаснее, что после Охай едва представлялось возможным. Теперь, однако, здесь была Хелен, готовая помочь.

Нитья, леди Эмили, Хелен и Раджагопал жили с Кришной под одной крышей в круглой башне. Когда «процесс» начался, ее обитатели не приходили на ужин в отель. Мы знали, что каждый вечер происходит нечто, – нечто, подготавливающее тело Кришны для занятия Лордом Майтрейя, но только на следующий год мне поведали о «процессе» и прочли вслух отчеты Кришны и Нитьи об опыте в Охай.

В отдыхе того года преследовалась определенная цель. Было решено, что четырем девушкам Хелен, Рут, Бетти и мне следует, по настоянию Кришны, проследовать в Сидней для того, чтобы «взойти» на Путь Ученичества с помощью Ледбитера. (Розалинда отправилась туда, когда в июне братья покинули Охай). Во всех публичных беседах, которые Кришна вел тем летом в различных местах, посещаемых вместе с миссис Безант, подчеркивалось, что для ученичества необходимо быть готовым к прыжку в неизвестность, жизни, полной опасности, обладать силой выпрыгнуть из окна, измениться коренным образом. Теперь, в Пержине, по предложению леди Эмили, Кришна начал вести беседы на эту тему для собравшегося общества. После утренней игры в лапту он садился под яблоней в поле, стараясь вдолбить в нас качества, необходимые для этой цели. Он говорил девушкам, что, хотя в человеческой природе и заложено желание иметь мужа и семью, нельзя позволить себе это, служа Богу, когда он придет; ведение двойной жизни отдает буржуазностью, и нет ничего хуже заурядности. Но не следует отчаиваться; пребывать в любви и лучащемся счастье – единственный путь развития. Полная умственная и физическая чистота не менее существенны.

Четырем пылким молодым девушкам, из которых я, шестнадцатилетняя, была младшей, предписывалось жить в полном целомудрии, хотя и в миру. Отношение Кришны к проблемам пола и замужеству изменится через несколько лет. Когда в 1922 году он услышал, что Map де Марциарли помолвлена, он сказал, что это равносильно самоубийству. (Помолвку расторгли до того, как девушка поехала в Эрвальд). Он был суров с нами в Пержине, часто заставлял рыдать над горькой правдой, о которой он нам говорил. Он находил нас ужасно невосприимчивыми; он говорил леди Эмили, что мы воспринимаем его беседы как губки, не впитывающие влагу. Он хотел бы «надавить» на нас сильнее. «Вы, словно люди в темной комнате, ожидающие, что кто‑то вместо вас включит свет, вместо того, чтобы идти ощупью в темноте и сделать это самим». Несмотря на резкость, мы чувствовали его огромную любовь к нам и видели его мечту о том, чтобы мы превратились в прекрасных людей, – отсюда его ужас, что мы можем остаться «заурядными».

«Процесс» закончился 24 сентября, когда «через» Кришну поступило послание, как он предполагал, от Лорда Майтрейи:

 

«Учитесь служить Мне, через Путь вы познаете Меня.

Забудьте себя, и только так Я могу быть найден.

Не ищите Великих, когда они могут быть подле вас.

Вы похожи на слепого, стремящегося увидеть солнце,

Вы похожи на голодающего, который отвергает пищу,

Счастье, которое вы ищете, не так далеко, оно в каждом камне.

Я здесь, если вы сможете увидеть, Я помогу, если вы позволите мне помочь».

 

Эти строки, весьма отличные от других посланий, в духе стихов, которые вскоре напишет Кришна.

 

СТАРАЯ МЕЧТА МЕРТВА

 

Узнав о плане поездки в Сидней, супруг леди Эмили воспротивился, но когда мисс Додж собралась оплатить билеты туда и обратно себе и четырем девушкам, ему ничего не оставалось, как подчиниться, чтобы сохранить свой брак. Вряд ли Кришна знал об этом: хотя он был противником замужества будущих учениц, он не собирался разрушать семьи.

2 ноября Кришна, Нитья, леди Эмили и четверо девушек отплыли из Венеции в Бомбей (Раджагопал вернулся в Кембридж для завершения курса). В последний день плавания Нитья неожиданно стал кашлять кровью. Последующие 12 месяцев будут наполнены для Кришны тяжелым переживанием за горячо любимого брата. До отъезда в следующем году в Сидней нам предстояло побывать в Индии – сперва в Адьяре, затем в Дели. Вскоре после приезда в Адьяр, где произошла встреча с мадам де Манциарли, Map и Ио, «процесс» возобновился; на этот раз Хелен не было, поскольку вместе с Рут она прямиком направилась в Сидней. Мало чем мог помочь и Нитья – состояние его резко ухудшилось; в сопровождении мадам де Манциарли он уехал в Отакамунд. «Я думаю, когда‑нибудь этому придет конец, – писал Кришна миссис Безант из Адьяра в Дели, – но в настоящий момент состояние ужасное. Не могу работать и т.д. Теперь это длиться не только ночь, но и день».

Однако интенсивность боли чуть ослабла. Вскоре после того, как было написано вышеупомянутое письмо, Кришна побывал в Маданапалле, месте своего рождения, где вел поиск участка для строительства университета, о котором мечтал. Он отыскал чудесное место в Долине Тетту, в 10 милях от города на высоте 2500 футов над уровнем моря. В следующем году был создан Совет попечителей для закупки 300 акров земли. Кришна переименовал долину по названию возвышавшейся над ней горы Риши Конда в Долину Риши, и основал школу с университетом (это была первая из восьми школ, основанных Кришной).

В апреле братьев пригласили в Сидней на Теософский Конгресс, куда они отплыли вместе с семейством Латьенс. Их сопровождал Раджа, чтобы ухаживать за тяжело болевшим Нитьей. В Сиднее врач – пульмонолог заявил, что Нитье следует собрать все силы и незамедлительно покинуть город. Нитья в сопровождении Розалинды в качестве сиделки и замужней матроны при ней уехал в Леуру в Голубых горах, где был снят прелестный бревенчатый домик. Кришна разрывался между Сиднеем и Леурой. Несмотря на то, что он сделал все возможное, чтобы девушки приехали в Сидней, его заметно раздражала царившая там церковная атмосфера; к тому же Ледбитер, считая его влияние подрывающим, не жаловал Кришну. Кришна улыбался и подмигивал нам через окно, когда мы сидели в душной комнате, с другими членами большой общины в Маноре, на окраине Мосмана. Он испытывал раздражение от всеобщего лихорадочного стремления вступить на Путь, поскольку это право неохотно раздавалось Ледбитером, порождая снобизм и зависть. По сравнению с Кришной все в Маноре казались грубыми и недалекими. Кришна пытался поговорить с Ледбитером о «процессе», но ничего определенного не услышал. Это выходило за рамки опыта Ледбитера, поскольку совсем не входило в подготовку к посвящению. Участки земли в разных уголках Австралии были переданы для работы Кришне; отстроили огромный белокаменный амфитеатр в чудесном месте на краю гавани в Баллетрале, рядом с Манером, – ожидалось, что там будет говорить Бог, когда придет. Все это, по просьбе Кришны, находилось в руках различных фондов.

К июню врач посчитал Нитью способным путешествовать. Когда 24 июня в сопровождении Розалинды и шведского врача‑теософа братья отплыли в Сан‑Франциско, я почувствовала как будто свет покинул мою жизнь навсегда. Моя мать, пройдя, как утверждалось, первое посвящение в Сиднее, вернулась в Англию, оставив меня, Хелен, Рут и Бетти в Маноре. Морское путешествие было тяжелым для Нитьи – он таял на глазах. В конце плавания Кришна писал миссис Безант: «Мы сделали все возможное, Нитья выздоровеет. Времена тяжелые, моя обожаемая мать, но вы и Учителя с нами».

Возобновив в Охай двухнедельный курс лечения Абрамса, Нитья почувствовал себя лучше. Однако улучшение оказалось кратковременным, и в последующие три месяца вся энергия Кришны была направлена на уход за Нитьей, который уже не вставал с постели. Кришна бы отчаялся, если бы миссис Безант и Ледбитер не убедили его, что Учителя не позволят Нитье, жизнь которого ценна, умереть.

Тем временем миссис Безант вместе с Шивой Рао отправилась в Англию для чтения лекций в Королевском Зале. Джордж Эрендейл, ездивший по миру с лекциями в сопровождении жены Рукмини, остановился в теософской общине Хьюцена в Голландии, неподалеку от замка Эрде. Общину возглавлял теософский епископ Либеральной Католической церкви Джеймс Ингалл Веджвуд. Там же находился ученик Ледбитера из Сиднея, священник либеральной католической церкви, молодой норвежец по имени Оскар Коллерстром. Эрендейл телеграфировал миссис Безант в Лондон о происходящих удивительных Вещах: Оскар только что прошел третье посвящение, Веджвуд – второе, а Рукмини – первое; у Веджвуда и Рукмини пробудилась kundalini (Эрендейл второе посвящение прошел раньше, и теперь вместе с Оскаром претендовал на дар ясновидения). Получив еще одну восторженную телеграмму, миссис Безант отменила лекции в Королевском Зале и выехала в сопровождении Эстер Брайт, леди Эмили, Шивы Рао и Раджагопала в Хьюцен.

Два дня спустя после приезда миссис Безант, 26 июня, Эрендейл был посвящен в духовный сан, мисс Брайт с леди Эмили и Раджагопалом прошла второе посвящение, а в ночь на первое августа последовало третье посвящение Эрендейла и Веджвуда и второе – Рукмини. 4 августа Эрендейл был посвящен в епископы.

Телеграфом запросили согласие Ледбитера на этот шаг; не получив ответа, Эрендейл настоял на том, что получил «сердечное согласие» Ледбитера на астральном плане. Вернувшись с церемонии, миссис Безант нашла ждавшую ее телеграмму, в которой Ледбитер решительно не одобрял этот шаг. Он так и не подтвердил ни одно из событий, имевших место в Хьюнцене.

Эрендейл продолжал «передавать через себя» наставления Учителей: посвященному запрещено делить комнату с непосвященным; либеральным католическим священникам следует носить шелковое белье (затруднительно для малообеспеченных, как отмечала леди Эмили); требовался тщательный выбор ризы, запрещалось носить шляпы. Мисс Додж поначалу была изумлена, когда ее попросили приобрести роскошное одеяние для епископов; миссис Безант, Веджвуду и Эрендейлу предстояло исключить из рациона яйца (Леди Эмили свидетельствовала, что подчинилась лишь Безант, из‑за чего впоследствии постоянно томилась от недоедания). В ночь на 7 августа Кришна (в Охай), Раджа (в Индии), Эрендейл и Веджвуд, как заявлял Эрендейл, прошли четвертое посвящение ступени Архатов, а две ночи спустя Эрендейл «передал» имена десяти из двенадцати предполагаемых апостолов Бога. Ими оказались миссис Безант, Ледбитер, Раджа, Эрендейл, Веджвуд,

В июньском выпуске «Вестника» Эрендейл объявил, что Кришна не приедет в этом году в лагерь в Оммен из‑за нездоровья Нитьи, зато сам он вместе с миссис Безант будет, полагая, что каждый также сочтет своим долгом присутствовать. Несколько раз дата менялась, наконец, 10 августа компания отбыла из Хьюцена в Оммен, где открылись лагерь и съезд (миссис Безант остановилась в замке). На следующий день в публичной беседе миссис Безант сделала заявление, что Богом выбраны апостолы и ей разрешено назвать имена семерых, прошедших ступени Архатов, – себя, Ледбитера, Раджу, Эрендейла, Кришну, Оскара Коллерстрома и Рукмини (которая, как ее заверили, пройдет ступень Архата в ближайшие дни). Миссис Безант не заметила, пока ей не подсказали, что опустила имя Веджвуда, зато одним из апостолов назвала Кришну. Она исправила оплошность в другой публичной лекции 14 числа. В этот же день лагерь распустили, и туда вернулась компания из Хьюцена. Эрендейл не переставал восторженно повторять: «Мне известно, произошло еще что‑то, но это так невероятно». На следующее утро миссис Безант пригласила Эстер Брайт, леди Эмили, Рукмини и Шиву Рао в свою комнату, сообщив со скромностью, что она сама, Ледбитер, Кришна, Раджа, Эрендейл, Веджвуд и Оскар прошли завершающее пятое посвящение в ночь на 13‑ое, но это никак не меняет отношения к ним. Леди Эмили пришла в истерический восторг, вдохновенно написав Кришне обо всем из Хьюцена. Он телеграфировал ей, интересуясь, есть ли подтверждение Ледбитера. В ответ он получил телеграмму, где говорилось, что миссис Безант сделала заявление лично, добавив, «Доверься ей». Вернувшись в Лондон, леди Эмили нашла печальное письмо от Кришны, полное скептицизма. По его просьбе она уничтожила все его письма к ней этого периода; Кришна боялся, что они попадут в чужие руки и заденут миссис Безант, умолявшую его в письме подтвердить «переданное через» Эрендейла. Не желая ранить ее, он просто ответил, что был слишком занят уходом за Нитьей, чтобы размышлять об этом. Ранее он просил прислать в Охай Раджагопала для ухода за Нитьей. Просьбу удовлетворили и, накануне открытия лагеря Раджагопал отбыл в Америку. Миссис Безант очень хотела, чтобы зимой Кришна поехал с ней в Индию на Конгресс в Адьяре, посвященный 15‑летию основания Теософского Общества. В планы Кришны не входило покидать Нитью, но когда в конце сентября у него наступило улучшение, и мадам де Манциарли предложила приехать в Охай для ухода за ним, Кришна неохотно выехал в Англию вместе с Розалиндой и Раджагопалом, чтобы доставить удовольствие миссис Безант. На месте у него состоялся длинный разговор с леди Эмили, она видела как он переживает по поводу недавних событий в Хьюцене и Оммене. Прекрасное, личное, святое для него, став всеобщим достоянием, обернулось уродливым, вульгарным и нелепым. Леди Эмили спросила, почему он не поведал о своих чувствах миссис Безант. Он ответил: «Что толку?» Они бы только сказали, что над ним сгустились силы тьмы. Несколько раз он все же предпринимал попытку поговорить с ней, но она, казалось, не понимала. Леди Эмили чувствовала, что миссис Безант загипнотизирована Эрендейлом, да и она сама была до смешного легковерна.

Отправившаяся 8 ноября из Неаполя в Коломбо компания включала миссис Безант, Кришну, леди Эмили, Розалинду, Раджагопала, Шиву Рао, Веджвуда, Эрендейла и Рукмини. Прогуливаясь по Неаполю в длинных красных ризах, оба епископа сообщили Кришне, что если он признает их Адептами и избранными апостолами, жизнь Нитьи будет спасена. Кришна отказался, пытаясь уйти от разговора с ними. Шива Рао уверял, что Кришна ни секунды не сомневался в могуществе Учителей в плане спасения Нитьи. Однако худшее все же случилось. В ночь на тринадцатое, при вступлении в Суэцкий канал, миссис Безант получила телеграмму о кончине Нитьи. По свидетельству Шивы Рао, жившем с Кришной в одной комнате, последующие десять дней были для него мучительны. По ночам Кришна рыдал, стонал, звал Нитью на своем родном тулугу, которого в пробужденном состоянии не помнил. Ко времени прибытия в Коломбо его горе трансформировалось в то, что можно назвать благословением; Кришна написал очерк о Нитье, опубликовав его в редакторских заметках «Вестника» в январе 1926 года.

 

«Приятные мечты, которые были у меня с братом о физическом, закончились... Мы радовались жизни, несмотря на разницу темпераментов. И все же без усилий находили понимание... Это была счастливая жизнь, и физически мне будет недоставать его всегда. Старое ушло, а новое зарождается, подобно цветку, пробивающемуся сквозь толщу земли... Рожденная страданием новая сила пульсирует в венах, рождается новое родство души, понимание из пережитого страдания. Велико желание облегчить страдания других, а если люди обречены страдать, то видеть как достойно несут они свой крест, выходя с наименьшими потерями. Я рыдал, но не хочу, чтобы рыдали другие; если они плачут, я знаю что это означает... На физическом плане мы можем быть разлучены, но отныне мы вместе. Как Кришнамурти, я обладаю большим рвением, более крепкой верой, большим состраданием и любовью, поскольку во мне живет существо Нитьянанда... Определеннее, чем раньше, я знаю, что в жизни есть подлинная красота, подлинное счастье, которое не расшатывается физическими событиями, великая неубывающая сила, великая любовь – вечная, нетленная и несокрушимая».

 

Миссис Безант была сильно потрясена смертью Нитьи, но это не подточило ее веры, в то время, как Кришна разуверился в Учителях, какими их видел Ледбитер, продолжая верить в Лорда Майтрейю и свое предназначение быть проводником. Эрендейл и Веджвуд дали понять, что Нитья умер из‑за того, что Кришна не признал их.

В составе 70 человек, включая меня, Хелен, Рут и Бетти, несколько дней спустя Ледбитер прибыл в Коломбо. О кончине Нитьи мы узнали в Мельбурне. Миссис Безант, Кришна и остальные вернулись из Адьяра в Коломбо, чтобы встретить нас. Ледбитер поздравил Кришну: «Наконец‑то, и ты – Архат». Для всей компании подали специальный поезд до Мадраса, который на каждой станции приветствовали гирляндами цветов толпы людей.

Зная как искренне я любила Нитью, в поезде Кришна присел рядом со мной. «Кришна был деликатен, когда разговаривал со мной о Нитье, – сделала я запись в дневнике. – Теперь они все время вместе. Кришна стал еще чудеснее, значительно мягче».

Тягостная атмосфера царила в Адьяре. Рут узнала, что Ледбитер не верил в посвящения, происходившие в Хьюцене. Образовались две фракции – группа Эрендейла‑Веджвуд и группа Ледбитера; Кришна и его сторонники держались в стороне, а миссис Безант, которая не потеряла ни капли своей любви и почтения к Кришне, пыталась всех примирить. Однажды утром она поднялась в комнату Кришны, и, взяв его за руку, провела в гостиную, где собрались Ледбитер, Раджа, Эрендейл и Веджвуд. Усадив Кришну на диване между собой и Ледбитером, она попросила его принять их своими учениками. Кришна ответил отказом, сделав исключение для миссис Безант (Кришна сохранил память об этом эпизоде, хотя ему суждено было потерять практически все воспоминания о прошлом).

За Теософским Конгрессом последовал 28 декабря съезд Ордена «Звезды». Во время первого заседания Ордена «Звезды», начавшегося в 8 утра, присутствовало 3000 человек. Завершая беседу о Мировом Учителе, Кришна неожиданно преобразился. На словах: «Он приходит только к тем, кто желает, стремится, томится» лицо его изменилось, а голос, начал звучать с удивительной силой, – «И я пришел к тем, кто жаждет сострадания, жаждет счастья, жаждет освобождения. Я пришел преобразовать, а не низвергать. Я пришел не разрушить, а построить». Это был потрясающий момент для тех из нас, которые заметили перемену (Веджвуд и Эрендейл подумали, что Кришна просто цитирует Писание). Заметила ее, безусловно, и миссис Безант. На заключительном заседании съезда Ордена «Звезды» она сказала: «... событие 28 декабря определенно символизирует освящение избранного проводника, окончательное принятие подготовленного задолго тела... Явление началось». В январе 1926 года она писала в «Теософе»: «Когда брат наш Кришнаджи, завершал свою речь без волнения и суматохи, ее прервал господь наш Мировой Учитель, вошедший в его тело и сказавший несколько слов». Не менее определенно высказывался Ледбитер. Вернувшись в Сидней, он констатировал, что нет и тени сомнения, в том, что на юбилейном Конгрессе «Он» пользовался проводником.

Не сомневался и Кришна. В беседе с национальными представителями Ордена «Звезды» в Адьяр он сказал: «Память о 28‑ом подобна обладанию бесценным алмазом – каждый раз, бросая на него взгляд, испытываешь трепет. Когда Он снова придет, а я уверен, что Он очень скоро снова придет, все будет еще возвышеннее и прекраснее». На собрании учеников он сказал: «С того дня я чувствую себя иначе... словно хрустальная ваза, очищенный сосуд, куда можно поставить красивый цветок, который будет там жить, не увядая». Леди Эмили записала в дневнике сказанное Кришной; он чувствовал себя совершенно бесстрастно, словно раковина. Когда она рассказывала ему как изменились его лицо и голос, он воскликнул горячо: «Как бы хотелось увидеть это собственными глазами». Верил ли он, что это было лицо Лорда Майтрейи? До последних дней жизни он подчеркивал важность того, что миссис Безант и Ледбитер связывали с «лицом», но это могло соотносится с его собственным прекрасным лицом, к которому, как и к своему телу, Кришна относился абсолютно бесстрастно. Он явно нес ответственность за тело, и чудом было то, что всю жизнь он чувствовал, что отделен от него.

 

ПОСТОЯННОЕ ВНУТРЕННЕЕ СМЯТЕНИЕ

 

Кришна оставался в Индии до мая, пока не отправился в сопровождении Розалинды и Раджагопала в Англию. (Мы с мамой и Бетти выехали еще в конце января, когда Хелен и Рут вернулись в Сидней). Было естественно, что Раджагопал занял место Нитьи в качестве секретаря Ордена «Звезды» по организационной работе. Он получил также новое назначение – международного казначея организации. Раджагопал был прирожденным организатором, и Кришна охотно передал в его умелые руки ведение финансовых дел.

По просьбе Кришны с 3‑го июля и вплоть до открытия лагеря в Оммене Раджагопал организовал трехнедельную встречу в Замке Эрде; из Вест‑сайд Хаус в Уимблдоне близким друзьям выслали приглашения, прося оплатить еженедельный пансион стоимостью в два фунта. Предложение приняли 35 человек разной национальности, среди них Map де Манциарли, Джон Кордес, Розалинда, Раджагопал, три члена семейства Латьенс. Теперь в замке были электричество и водопровод, проведенные попечительским советом, (раньше пользовались керосиновыми лампами, а подземная темница прямо вела в крепостной ров, заполненный водой, где плавали огромные карпы); спальни переделали в дортуары. Только Кришна имел отдельную комнату. Первые три дня он провел в постели с бронхитом; в последующем каждое утро он отводил часовой беседе с нами в большой гостиной, где он сидел, скрестив ноги, на диване, покрытом гобеленом. Леди Эмили, Map и я вели дневниковые записи, подтверждая независимо друг от друга, что несколько раз Бог говорил через него.

Стояла великолепная погода, нас было достаточно для игры в волейбол. «Нет ничего лучше на земле, – писала я в дневнике, – чем чувствовать себя так, как здесь, – полной жизни физически, умственно и эмоционально. Обладаешь, по словам Кришны, чувством полного благоденствия». В эту встречу я очень сблизилась с Кришной. Леди Эмили сделала в дневнике запись о том, что во время беседы в заключительный день Кришна «говорил так, как никогда ранее; чувствуется, что его сознание и сознание Бога слиты так, что невозможно установить разницу. Когда он сказал: „Следуйте за мной, и я покажу вам дорогу в Царство Счастья. Каждому из вас я дам ключ, которым вы откроете калитку в сад“, – лицо Бога сияло через лицо Кришны».

Большинство друзей и последователей называли его теперь Кришнаджи – суффикс «джи» указывает на глубокое почтение; называть его дальше в этой книге Кришной слишком фамильярно, Кришнаджи – слишком по‑индийски, а Кришнамурти – слишком тяжеловесно; поэтому мы будем теперь называть его К., как он сам себя называл.

Когда 24 июля состоялось открытие лагеря, компания из Эрде, за исключением оставшегося там К., переселилась в палатки, разбитые в сосновом лесу в миле от Эрде. Около 2000 человек прибыло в лагерь, который был отлично организован ^[17].

Приехав в начале июня в Европу, миссис Безант сразу проследовала в Хьюцен. Живя в замке, они с Веджвудом бывали в лагере на беседах. В центре лагеря сложили амфитеатр из грубо отесанных бревен, где в хорошую погоду проходили собрания и каждый вечер на закате разводили костер. К костру К. переодевался в индийскую одежду; он зажигал высокую, в 15 футов, пирамиду из бревен, напевая молитву богу огня Агни. У костра он имел обыкновение вести беседу.

Как следует из дневниковой записи леди Эмили, 27‑го вечером она знала, что сразу с появлением Кришны пришел «Он» (Бог). Он был суров, преисполнен силы. Миссис Курбе, итальянка из Генуи, которая была замужем за банкиром – англичанином и знала К. по Адьяру, (она также была с нами в Пержине), писала, что в тот вечер во внешнем облике К. сквозило необычайное достоинство, сила голоса нарастала, обретая глубину и полноту, до того момента, когда уже только «Бог присутствовал и Он говорил... Когда все закончилось, я поняла, что дрожу с головы до пят». На следующее утро, когда она увидела его, «он был, как обычно, приятен и внимателен, и когда я рассказала, как накануне изменился его облик, он сказал: „Я хотел бы тоже это видеть...“ Кришнаджи выглядел как сильно уставший человек. Какая жизнь у бедного Кришнаджи. Нет сомнений в том, что он есть жертва».

Ниже приведен отрывок из той вечерней беседы:

 

«Я хотел бы вас просить придти и заглянуть в мое окно. В нем – мое небо, мой сад и мое жилище. Вы поймете тогда, что значение имеет не то, как вы поступаете, что читаете, чем являетесь или не являетесь, кто бы вам это не говорил, но то, что у вас есть страстное желание войти в ту обитель, где пребывает Истина... Я хотел бы, чтобы вы пришли и это увидели; я хотел бы, чтобы вы пришли и это ощутили... и не говорите мне: „О, ты не таков, как мы, ты – вершина горы, ты – тайна“. Вы одариваете меня пустыми фразами и заслоняете ими мою истину. Я не хочу, чтобы вы порывали со своими верованиями, не хочу, чтобы вы игнорировали свой темперамент, не хочу, чтобы вы совершали поступки, которые не считаете правильными. Но счастлив ли кто‑либо из вас? Изведал ли кто вкус вечности?.. Я принадлежу всем людям, всем тем, кто действительно любит, всем тем, кто действительно страдает. И если бы вы захотели отправиться в путь, вам следует пойти со мной. Если вам суждено понять, вам надо глядеть через мой ум. Если вам суждено ощутить – вам почувствовать через мое сердце. И потому, что я действительно люблю, я хочу, чтобы полюбили и вы. Потому что я действительно чувствую, хочу, чтобы почувствовали и вы. Оттого, что мне дорого все сущее, я хочу, чтобы все было дорого и вам. Оттого, что я хочу защищать, должны защищать и вы. И только такой жизнью стоит жить, и только такое счастье стоит иметь».

 

Видели, как в конце беседы Веджвуд наклонился к миссис Безант, шепнув ей что‑то. Как только она и К. вернулись в замок, она сообщила ему, что могущественный черный маг, который ей известен, говорил через него. Ошеломленный, К. сказал, что если она так на самом деле считает, то в будущем он воздержится от публичных выступлений. Впоследствии о черном маге не упоминалось. Как раз в ту ночь я ночевала в замке; К. сам рассказал мне об инциденте, добавив: «Бедная Амма». Он понял, что разум ее ослабел; она верила всему, что говорил Веджвуд.

Внезапно миссис Безант приняла решение отправиться вместе с К. в Америку, где она не была с 1909 года. Ей быстро организовали турне с чтением лекций, и 26 августа вместе с К., Раджагопалом и Розалиндой, она отплыла туда. 20 газетчиков явились в Нью‑Йорке на корабль, они были разочарованы, увидев К. в сером, прекрасного покроя костюме. Один журналист описал его как «стеснительного, страшно напуганного, миловидного индуса». К. сильно смутился, читая заголовки: «Культ звезды ожидает славы грядущего Господа», «Новый мессия в теннисных тапочках», «Новое божество в брюках „гольф“» и т.д.

В гостинице Вальдорф‑Астория 40 репортеров взяли у К. интервью. В отсутствие миссис Безант он был менее застенчив. Как писали в «Нью‑Йорк Таймс» многие репортеры, «его пытались сбить с толку каверзными вопросами; он умело обходил подводные камни, заслужив всеобщее восхищение. К. часто вспоминал, что в то время одна кинокомпания предлагала ему 5000 долларов в неделю за главную роль в фильме о Будде. Он был польщен, поскольку чувствовал, что если бы пожелал, смог бы зарабатывать себе на жизнь.

Третьего октября, после того, как миссис Безант прочла 30 лекций, К. встретил ее в Сан‑Франциско и имел удовольствие отвезти ее в Охай. Перед этим он отдохнул у теплых источников с Раджагопалом в Верджинии. К. не был в Охай около года. Через два дня после приезда он писал леди Эмили: «И хотя здесь без Нитьи... Когда я вошел в комнату, где он болел и умер, мое тело, признаюсь, заплакало. Странная вещь – тело. Я не был действительно расстроен, но тело мое находилось в необычном состоянии... Впрочем, я начинаю привыкать к физическому отсутствию Нитьи, что весьма нелегко, ведь прежде мы оба жили здесь, страдали и испытали счастье».

Из‑за болезненной опухоли в области груди, которая в конце концов рассосалась, два голливудских врача запретили К. отправиться зимой в Индию, как предполагалось, и миссис Безант решила остаться с ним в Охай. В письме к леди Эмили К. попросил ее приехать к нему вместе со мной и Бетти. Бетти только что поступила в королевский музыкальный Колледж и отказалась поехать, а мы с матерью охотно отправились в Калифорнию в конце ноября и провели около пяти восхитительных месяцев в Охай в обществе К., миссис Безант, Раджагопала и Розалинды. Никогда еще К. и миссис Безант не проводили так долго, спокойно и счастливо время. В то время К. писал стихи. Каждый вечер мы ходили смотреть на заход солнца; К. был так воодушевлен, что по возвращении каждый раз сочинял стихотворение ^[18].

Во время нашего пребывания в Охай К. вел себя как обычный человек; так, он становился раздражительным, обучая меня водить свой паккард, потом сходил с ума от беспокойства, когда я сама брала машину.

В январе возобновилось то, что он называл «старым делом», – сильная боль в шее и у основания позвоночника, хотя теперь, казалось, он мог выносить ее без «потери сознания». Когда все заканчивалось, он нуждался в отдыхе, оставляя свое тело примерно на час в детском состоянии. Я помогала ему. Когда я впервые вошла, «физический элементал» спросил, кто я, а затем сказал: «Ладно, раз ты друг Кришны и Нитьи, тогда все в порядке». Он говорил как четырехлетний, называя меня «Амма». Ребенок благоговел перед К., повторяя: «Позаботься, Кришна возвращается». Когда К. приходил, он не помнил того, о чем говорил ребенок.

Как‑то на вопрос леди Эмили о том, что он подразумевает под собственнической любовью, К. ответил: «Все одинаковы – думают, что имеют особое право, особую дорогу ко мне». Всю его жизнь многим людям казалось, что в некотором роде они обладают им, понимают его лучше, чем другие. На самом деле, понимал ли кто его до конца? И, несомненно, что никто не владел им.

9 февраля К. писал Ледбитеру: «Я знаю, что мое сознание соединяется с сознанием Учителя, и Он полностью чувствует меня. Чувствую и знаю, что чаша моя почти полна и скоро переполнится. Я жажду сделать и непременно сделаю всех счастливыми».

Прибыв в Охай, миссис Безант купила 450 акров земли в верхней части Охайской долины, чтобы К. мог построить школу, как хотел. Она предприняла попытку собрать деньги для покупки еще 240 акров в нижней части долины для ежегодного лагеря типа в Оммене. Был создан еще один Совет попечителей – Фонд счастливой долины, а сумма возросла до 200 000 долларов ^[19].

В апреле, накануне отъезда вместе с К. из Охай, миссис Безант сделала заявление в «Американской объединенной прессе», начав словами: «Божественный дух еще раз спустился на человека – Кришнамурти, ведущего праведную жизнь, как могут подтвердить знающие его» и закончив: «Мировой Учитель явился».

В тот год накануне лагеря в Оммене состоялась месячная встреча в Замке Эрде. Один из больших сараев, примыкавший ко входу в Замок, обратили в маленькие комнаты на двух этажах, где смогли разместиться 60 человек. В первую неделю К. снова сильно болел бронхитом. В дни его болезни по утрам леди Эмили читала нам вслух его поэмы, в то время, когда он оставался в постели и читал Эдгара Уоллеса. 30 июня К. почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы спуститься вниз, и провести беседу.

Во время встречи леди Эмили и Раджагопал размышляли о реорганизации Ордена «Звезды», поскольку многие уверовали в явление Учителя, цель свою организация выполнила. 28 июня сформировали новые задачи:

 

«1. Собрать вместе всех, кто верит в пришествие Мирового Учителя.

2. Работать для него и реализации Его идеала для человечества. У Организации нет догм, символов веры и системы верований. Ее вдохновляет Учитель, цель ее – облечь в плоть и кровь его универсальную жизнь».

 

Название Организации было изменено: вместо «Звезда Востока» она стал именоваться «Орденом Звезды»; журнал «Вестник Звезды» переименовали в «Обзор Звезды». С тех пор каждая страна могла печатать свой вариант журнала; начали выпуск Международного бюллетеня Звезды, органа Попечителей печати Звезды, созданного в 1926 году в Голландии, где много лет печатались беседы К.

Тема, с которой в этом году выступал в Эрде К., была посвящена «Освобождению», в то время как в предыдущем году он говорил о «Царстве Счастья». Леди Эмили вела запись бесед:

 

«Вы должны стать свободными не благодаря мне, а несмотря на то, что есть я... Всю жизнь и в особенности в последние несколько месяцев, я боролся, чтобы быть свободным – свободным от друзей, книг, общения. Вы также должны бороться за такую свободу. Должно быть постоянное внутреннее смятение. Постоянно как бы держите перед собой зеркало и если заметите, что что‑то не так, что‑то не соответствует тому идеалу, который вы себе поставили, то меняйтесь... Вам не надо делать из меня авторитет. Если я стану для вас необходимым, то что же вы будете делать, когда я уйду?.. Некоторые из вас полагают, что я дам вам некий эликсир, который сделает вас в одночасье свободными, дам рецепт освобождения, – но это не так. Я могу быть для вас дверью, но вы сами должны войти в нее и обнаружить пребывающую там свободу. Истина возникает перед человеком как взломщик – когда он меньше всего ее ждет. Я бы хотел изобрести новый язык, но так как я не могу этого сделать, мне бы хотелось разрушить всю вашу старую фразеологию и понятия. Никто не может дать вам свободы, вы сами должны найти ее в себе. Но поскольку я ее нашел, то хотел бы указать вам путь... Тот, кто достиг освобождения, становится, подобно мне, Учителем. Любой человек может войти в это пламя и стать пламенем... Раз я здесь, то если вы будете держать меня в сердце, я дам вам силу достичь... Освобождение – не для немногих избранных».

 

Собственная философия К. стала наконец проявляться, к ужасу большинства присутствующих, и прежде всего членов секции посвященных Теософского Общества, которые привыкли к указаниям что делать и какие шаги предпринимать на Пути. В сущности К. говорил, что учителя и другие гуру не нужны, поскольку каждому предстоит самостоятельно открыть для себя истину. В те дни К. неоднократно говорил леди Эмили о своем желании стать саньясином. Он считал, что это последнее его искушение, перед котором он должен устоять.

Эрендейл, Веджвуд и даже Раджа, лично преданный К., в один голос заявляли из Хьюцена, где они находились, что не верят в слияние сознания К. с сознанием Всевышнего, а лишь в то, что поддерживалась какая‑то связь. К. тоже изменил терминологию – слияние сознания он стал называть «Единением с Возлюбленным», подразумевая освобождение.

Старые руководители Теософского Общества отчаянно цеплялись за власть, но их влияние было подорвано. Какой авторитет у них будет, если они не смогут обучать ученичеству, оказывать помощь на Пути? Как могут они продолжать читать лекции о «Явлении Мирового Учителя», если сам Учитель делал революционные заявления, поражающие в самое сердце секцию посвященных?

В тот год миссис Безант была в лагере, но она явно стремилась побывать и на встрече в Эрде. К., по‑видимому отговорил ее приезжать, поскольку 28 июля она писала ему из Лондона в трогательном письме за три дня до открытия лагеря: «Любимый мой... Длительное время я чувствовала, что развязка наступит в Эрде, и я очень хотела быть там в это прекрасное время в качестве одного из близких тебе людей... поэтому я испытала горечь, не побывав там с другими счастливцами, получившими великое благословение. Конечно глупо, но мне страшно хотелось присутствовать. Я не думаю, что ты знаешь как сильно я люблю тебя, дорогой, ведь я не околачиваюсь подле тебя, суетясь. Я немного всплакнула в одиночестве из‑за моей плохой кармы... Ведь ты вправду не думал, что я так глупа, не правда ли, я так отчаянно хотела быть там, вместо того, чтобы прибыть со свитой».

Накануне открытия лагеря и приезда миссис Безант, К. впервые публично дал ответ на вопрос, который тревожил многих: веровал ли он в Учителей и оккультную иерархию? Наверное, это было самое важное свидетельство об его собственной позиции:

 

«Когда я был ребенком, я часто видел Шри Кришну с флейтой, как его изображают индусы, поскольку моя мать поклонялась ему... Став старше и познакомившись с епископом Ледбитером и Теософским Обществом, я начал видеть Учителя К.Х. в предписанной мне форме, реальной с их точки зрения – и тогда Учитель К.Х. был для меня пределом. Позже, взрослея, я начал видеть Лорда Майтрейю. Это случилось два года назад, и видел я его в той форме, которая была описана мне. Недавно я видел Будду, быть с ним – счастье и честь. Меня спрашивают, что я понимаю под словом „Возлюбленный“. Я дам значение, которое вы вольны интерпретировать по‑своему. Для меня это – и Шри Кришна, и Учитель К.Х., и Лорд Майтрейя, и Будда, и нечто высшее всех этих образов. Не все ли равно как называть? Вас тревожит, есть ли субъект, именуемый Мировым Учителем, проявляющийся в теле определенного человека, Кришнамурти; но в мире у кого‑либо вряд ли возникнет такой вопрос. Жаль, что мне приходится объяснять, но я должен. Я хотел бы быть как можно тоньше в этом объяснении, хотел, насколько возможно, ограничиться общими, туманными определениями, не отвечая конкретно. Мой Возлюбленный – это небесный простор, цветок, любой человек... Пока я не мог сказать определенно без излишнего возбуждения, преувеличения с целью убедить других в том, что мы с Возлюбленным одно целое, я молчал. Я делал неясные обобщения, которых от меня ждали. Я никогда не заявлял: „Я – Мировой Учитель“ и теперь, когда я чувствую себя одним целым с Возлюбленным, я говорю это, но не для того, чтобы довлеть своим авторитетом или убеждать в своем величии, я говорю не для величия Мирового Учителя, и даже не о красоте жизни, а для того, чтобы пробудить в сердцах ваших желание и здравый смысл вести поиск Истины. Если я говорю, а я буду говорить, что я един с Возлюбленным, так только потому, что чувствую и знаю. Я обрел то, чего жаждал, соединился с ним так, что разделения не будет. Ведь мои индивидуальные черты – мысли, желания, жажда – разрушены. Я подобен цветку, благоухающему в утреннем воздухе, которому все равно кто проходит мимо... Вплоть до настоящего момента вы зависели от двух Хранителей Ордена, миссис Безант и Ледбитера, нуждаясь в авторитете, в ком‑нибудь, кто бы сказал правду, в то время как правда – в нас самих... Не надо спрашивать меня, кто такой Возлюбленный. Какой смысл в объяснении? Вы не поймете, пока не будете в состоянии видеть его в каждом животном, травинке, страдающем человеке, каждой личности».

 

Миссис Безант прибыла в лагерь из Хьюцена в сопровождении Раджи и Веджвуда. Несмотря на то, что ее основная речь на встрече называлась «Мировой Учитель пришел», она не могла примирить то, что сказал К., со своей предвзятой идеей того, что должен говорить Господь. Она вернулась в Хьюцен 15 августа, пропустив беседу, состоявшуюся два дня спустя, которую К. провел для добровольцев, организовавших лагерь. Обычно беседы стенографировались и затем публиковались; официального отчета об этой беседе нет (вероятно ее скрыли ради миссис Безант). Имеется лишь одна фраза, записанная в дневнике леди Эмили: «Вы не можете помочь, пока сами не будете вне необходимости помощи». Слухи о беседе дошли до миссис Безант; она, как и другие, сильно расстроилась. К., отдыхавший в Вилларсе с Раджагопалом, писал ей, что не помнит, о чем говорил. «Боюсь, никто не хочет думать самостоятельно, – добавил он, – гораздо проще расположиться уютно, внимая мыслям других... Мама нам следует держаться друг друга, остальное не суть важно». Как отмечал Питер Флиман, член парламента, генеральный секретарь Теософского Общества в Уэльсе, он (К.) поведал нам, что в жизни не одолел ни одной книги по теософии, не мог понять «жаргона» теософов, и хотя прослушал немало лекций, ни одна из них не убедила его, что несет правду».

Из Вилларса К. поехал в Париж, где обещал позировать скульптору Антуану Бурделлю. 66‑летний Бурделль был сразу пленен К.: «Когда слышишь как говорит Кришнамурти, удивляешься, сколько мудрости в таком молодом человеке... Кришнамурти – великий мудрец, и если бы мне было 15 лет, я последовал бы за ним ^[20]».

К. отсутствовал на регистрации брака Раджагопала и Розалинды 3 октября в Лондоне, за которой последовало венчание в либеральной католической церкви Св. Марии. Миссис Безант выдавала Розалинду замуж. Именно она настояла на свадьбе, чтобы Розалинда могла сопровождать К. с соблюдением приличий, хотя, безусловно, Раджагопал сильно любил ее. Их домом должен был стать Арья Вихара в Охай. К. не помнил, какие у него были мысли относительно свадьбы. Вместе с тем, его отношение к браку изменилось; он не считал более брак несчастьем.

 

Я ОТКАЗЫВАЮСЬ БЫТЬ ВАШЕЙ ОПОРОЙ

 

В октябре 1927 года К. вместе с миссис Безант отправился в Индию. Высаживаясь 27 числа на берег в Бомбее, миссис Безант сделала репортерам, встречавшим их, заявление относительно К.: «Свидетельствую, что он признан достойным... соединить свое сознание с сознанием фрагмента, amsa, вездесущего сознания Мирового Учителя; теперь он вернулся к вам, своему народу, своей расе, однако превосходя эти ограничения, поскольку он принадлежит всему миру».

Можно представить какое впечатление это заявление произвело на индусов, которым присуще поклонение. Тем не менее, в журнале «Теософия в Индии» вышла статья Эрендейла, из которой наглядно следует, в какой сложной ситуации оказался в ту зиму К. и какое смятение охватило теософов: «Наш президент заявила, что Бог среди нас... Однако невозможно для меня примирить это заявление с моим собственным знанием Господа, сущего в его теле Славы и Силы».

В декабре в Адьяре находился Ледбитер, участвуя в Теософском Конгрессе. 8 декабря К. писал леди Эмили: «У меня с ним был долгий разговор... он соглашается со мной в поразительной степени. Он спрашивал меня, что я чувствую, и я ответил ему, что нет Кришны – только река и море ^[21]. Он сказал, да, как в древних книгах, верно. Он был очень мил и чрезвычайно почтителен».

В январе К. снова написал леди Эмили, сообщая ей о болях в голове и о том, что он несколько раз падал в обморок. Боль в голове не проходила, однако он продолжал ездить с беседами по Индии. Он был разочарован тем, что Ледбитер не смог объяснить причину боли. К. принимал свои физические страдания за подготовку тела к вселению Бога; теперь же, когда был достигнут «Союз с Возлюбленным», он недоумевал почему боль продолжалась.

Пока Раджагопал с Розалиндой находились в Охай, с К. путешествовал старый друг Джудунандан Прасад (Джаду). Джаду был на собраниях в Пержине и Эрде прошлым летом. Это был приятный молодой человек по характеру более похожий на Нитью, чем Раджагопала; с ним К. чувствовал себя духовно ближе. В конце февраля они вместе вернулись в Европу. Впервые во время морского путешествия, после настоятельных просьб, К. вел беседы с пассажирами.

31 марта К. провел первую публичную беседу в Англии в доме Встречи друзей. Интерес оказался настолько велик, что сотни людей не смогли попасть. Через четыре дня вместе с Джаду они отплыли в Америку. В мае должен был открыться первый лагерь в Охае, на земле, приобретенной миссис Безант в нижней части долины, включая рощу каменных дубов – красивых калифорнийских вечнозеленых деревьев. До открытия лагеря К. провел первую публичную беседу в Америке, состоявшуюся 5 мая вечером в Голливуд Боул с аудиторией в 16 000 человек, которые, согласно «Лос‑Анджелес Таймс» слушали «с восторженным вниманием» о «Счастье через Освобождение».

В первом лагере в Охай собралось лишь около тысячи человек. Тем не менее, успех был велик. Утренние беседы К. проходили в Дубовой Роще. 30 мая, два дня спустя после закрытия лагеря К., Раджагопал и Джаду отправились в Англию, в то время как Розалинда осталась в Охай. В то же самое время в Англию прибыла миссис Безант, и вместе с К. они отправились в Париж, где он выступил 27 июня на французском по радиостанции «Эйфелева Башня» с беседой на тему «Секрет счастья» для аудитории в два миллиона слушателей.

Тем летом накануне лагеря в Оммене в Замке Эрде людей собралось больше, чем обычно. Еще один сарай переоборудовали в общежитие, так что было место не только для большего числа членов Ордена. На несколько дней приехали Леопольд Стоковский с супругой, сэр Родерик Джоунс, председатель «Ройтерс» с женой, а также писатель Энид Сагнолд. Теперь у К. было множество друзей, самых разных национальностей, но пара, с которой его связывала многолетняя тесная связь, были египтяне, жившие в Париже – Карло и Надин Сварес.

Ожидалось, что в лагере в Оммене будет принимать участие миссис Безант, которую К. пригласил лично в теплом письме, но ей помешала болезнь. Хотя К. сильно беспокоился о ее здоровье, ее отсутствие позволило ему говорить во время лагерных бесед у костра без страха ее обидеть. Он сообщил организаторам лагеря еще до открытия, что он распустит «Орден Звезды», если он будет претендовать на то, что является сосудом, содержащим Истину и только Истину. Во время встреч ему задавали вопросы типа: «Правда ли что вы не хотите иметь учеников?», «Что вы думаете о ритуалах и церемониалах?», «Почему вы говорите, что нет этапов на Пути?», «Если вы говорите нам, что нет Бога, моральных правил, ни зла, ни добра, чем же ваше учение отличается от материализма?», «Вы – вернувшийся к нам Христос?» Из нижеприведенных отрывков из ответов К. видно как мало понимали его те, кто задавал вопросы.

 

«Повторяю, у меня нет учеников. Каждый из вас является учеником истины, если вы понимаете истину, а не следуете за личностями... Истина не дает надежды, она дает нам понимание... В поклонении личности понимание отсутствует... Я отстаиваю точку зрения, что все церемонии ничего не дают для духовного роста... Если вы отправляетесь на поиски Истины, вы должны уйти далеко за рамки ограниченного человеческого разума и сердца и открыть ее для себя – ту Истину, которая в вас самих. Гораздо сложнее сделать целью жизнь как таковую, чем иметь посредников, гуру, которые неизбежно отойдут от Истины, предав ее в конечном итоге... Я говорю, что Освобождение можно обрести на любой ступени эволюции, если человек имеет понимание, а поклоняться этим этапам как делаете вы, не существенно... И не ссылайтесь на меня в качестве авторитета. Я отказываюсь быть вашей опорой. Я не могу быть заключенным в клетку вашего поклонения. Когда приносят с собой в маленькую комнату свежесть горного воздуха, от нее не остается ни следа, кроме застоя... Я никогда не говорил, что Бога нет. Я утверждал, что есть только Бог, проявляющийся в вас... Я не собираюсь пользоваться словом Бог... Я предпочитаю называть его „Жизнь“... Конечно, нет ни добра, ни зла. Добро – это то, чего не боишься. Зло – это то, чего боишься. Поэтому, если вы уничтожите страх, вы духовно освободитесь... Когда вы любите жизнь, ставите эту любовь превыше всего, судите по этой любви, а не страху, тогда застой, именуемый моралью, исчезнет... Друзья, не беспокойте себя мыслью о том, кто я; вы никогда не узнаете... Неужели вы думаете, что Истина соотносится с тем, что вы думаете обо мне? Вы озабочены не Истиной, а сосудом, содержащим Истину... Пейте воду, если вода чистая: говорю вам, что я очистил эту воду; у меня есть целебное средство, которое очищает и успешно лечит; вы спрашиваете кто я? Я – все вокруг, потому что я есть жизнь».

 

К. закрыл Конгресс словами: «Тысячи людей побывали в лагере; как много они бы сделали, если бы понимали! Они смогли бы изменить мир».

Бедняжка миссис Безант в свои восемьдесят лет взяла на себя неблагодарный труд примирить непримиримое. Чтобы привести в соответствие то, о чем говорил К., она закрыла по всему миру Секцию для Посвященных вплоть до его приезда в Индию в октябре 1928 года (ей пришлось открыть их вновь менее, чем через год). К. признавал, что она поступила мудро. Она не смогла приветствовать его по прибытии в Адьяр, поэтому писала: «Любимый, я приостановила работу Секции для Посвященных на неопределенный срок, оставив обучение тебе». В письме, датированном следующим днем: «Добро пожаловать, Любимый. Я сделала все, что в моих силах, чтобы очистить для тебя поле деятельности, тебе – единственному авторитету».

Как говорил К. леди Эмили, миссис Безант хотела сложить с себя обязанности Президента Теософского Общества для того, чтобы следовать за ним повсюду, но ее Учитель не позволил. Во всех беседах, проходивших той зимой в Индии она настаивала на том, чтобы сидеть на земле со всеми присутствующими, вместо того, чтобы как прежде быть с ним на помосте. В то же время она поощряла Эрендейла, когда он говорил К. (о чем сообщал последний леди Эмили): «Ты идешь своим путем, как и мы. У меня также есть чему учить». Миссис Безант также поддерживала и Ледбитера, писавшего ей: «Безусловно, наш Кришнаджи не обладает всеведением Бога», когда в декабрьском выпуске «Теософа» отмечала: «Физическое сознание Кришнамурти не разделяет всеведение Бога Майтрейи, цитируя изречение Шри Кришны: „Человечество идет ко мне разными дорогами“. К. писал леди Эмили о необходимости четкого разделения между ним и Теософским обществом, что было бы „значительно лучше, чем притворство“. Он страдал от болей в спине и позвоночнике, но никто не мог помочь „как раньше“.

Пока К. находился в том году в Бенаресе, Фонд Риши Вэлли приобрел у военных властей 300 акров земли, которые были необходимы К. для новой школы. Место называлось Раджхат – живописный уголок на берегах Ганга на севере от Бенареса. Тропа паломников пролегает через владение, соединив Каши с Саранатом, где Будда впервые проповедовал после просветления. Все средства Фонда должны были быть истрачены на эту землю, но иначе нельзя было поступить.

К. и Джаду отплыли в Европу в феврале 1929 года. После кратковременного посещения Парижа, Эрде и Лондона, они отправились в Нью‑Йорк. В Лондоне я сообщила К. о своей помолвке. С корабля он написал леди Эмили: «Поначалу я, честно говоря опечалился – вы понимаете, что я имею в виду, – я все тщательно обдумал об этом, будучи с вами, и теперь все в порядке. Мои идеи и взгляды не должны вмешиваться в развитие Мери. Будут лишь очень немногие, кто пройдет со мной весь путь. Я думаю, она расцветет полным цветом». В тот же день, 5 марта он писал Map де Манциарли: «Я не оставлю никого, но все оставят меня». Из старых друзей лишь Map следовала за ним последовательно вплоть до его смерти. Мадам де Манциарли нашла выход энергии в христианском экуменическом движении, Рут вышла замуж за епископа либеральной католической церкви; пути К. и Хелен разошлись (в начале 30‑х годов она вышла замуж за Скотта Ниринга); моя сестра Бетти была настроена агрессивно против К.; отойдет от него, как это окажется, и Раджагопал. Безусловно, многие из старших оставались верны до своей смерти, равно как и многие, с которыми он познакомился позднее, но были другие, которые отвернулись от него, обычно из‑за ревности и обиды. Раньше, когда он говорил людям то, что им нравилось, они считали его посредником Бога. А когда в последствии он говорил то, что они не хотели слышать, это называлось словами К.. Несмотря на уверенность К. в союзе с Возлюбленным, он не потерял свою человеческую сторону. В тот год в Охае он, Раджагопал и Джаду «разговаривали беспрестанно, ссорились и восхищались», как говорил он леди Эмили. Они много смеялись, играли в дурака и разыгрывали друг друга. У Раджагопала смех был запоминающимся, более похожим на хихиканье, в то время как К. смеялся глубоко и громко. Всю жизнь он оставался стеснительным, смущаясь при посторонних и не умея вести легкую светскую беседу.

В нашем лондонском доме вместе с миссис Безант он познакомился с Бернардом Шоу, который назвал его «самым прекрасным человеческим существом», но К. был так смущен, что не произнес и десятка слов.

В физическом отношении К. был совершенно нормальным мужчиной, которому внушили, что секс должен сублимироваться теми, кто хочет стать учениками Учителей, не говоря уже о посреднике Бога. Он со временем потеряет свою нетерпимость к сексу, хотя никогда и не считал его какой‑то особой проблемой. Из‑за его внешности или чего‑то еще многие женщины, естественно, влюблялись в него. Влюбленные женщины часто писали ему, заявляя, что являются его женами, и если в обществе его видели вместе с какой‑нибудь девушкой, в прессе немедленно появлялось сообщение о помолвке ^[22].

В течение шести недель, пока К. находился в Охай до открытия лагеря, его страшно мучила боль в голове и позвоночнике; он чувствовал себя таким уставшим, что новый врач предупредил, что частое заболевание бронхитом может привести к туберкулезу, если он не будет отдыхать больше; вследствие этого он отменил все беседы вплоть до лета, включая три лекции в Королевском Зале в Лондоне, и решил ограничиться лагерями в Охай и Оммене и встречей в Эрде.

В лагерь в Охай, открывшийся 27 мая, прибыло вдвое больше участников. Он заявил в одной из бесед в Дубовой Роще: «Я говорю теперь, говорю без всякого самомнения, с подлинным пониманием, с полнотой мысли и сердца, что я и есть то полное пламя, которое есть Слава жизни, к которому все люди, как отдельно взятые, так и в целом, должны придти». В лагере ходили слухи, что он скоро распустит Орден Звезды. Несколькими неделями спустя он так и поступил. На первой встрече лагеря в Оммене, 3 августа, в присутствии миссис Безант и свыше 3000 членов Ордена, с тысячами голландцев, слушающих радиоприемники, он закрыл страницу, знаменующую эпоху своей жизни. Ниже приводятся отрывки из его речи:

 

«Я убежден, что Истина – страна без дорог, к ней нельзя приблизиться каким‑либо путем – ни через религию, ни через секту. Такова моя точка зрения, которой я придерживаюсь полностью и безоговорочно...

Если вы сразу поймете это, тогда убедитесь, что организовать веру невозможно. Вера – глубоко индивидуальна, ее нельзя и не должно организовывать. Если так происходит, она умирает, кристаллизуется, становится убеждением, вероисповеданием, религией, навязываемой другим.

Именно это и пытаются сделать во всем мире. Истина сужается, становясь игрушкой в руках слабых, для тех, кто на мгновение недоволен судьбой. Истину нельзя спустить, напротив, к ней надо подняться. Нельзя принести горную вершину в долину... Вот в этом первая причина, с моей точки зрения, почему Орден Звезды необходимо распустить. Не взирая на это, вы, возможно организуете другие организации, продолжите участвовать в организациях, занимающихся поиском Истины. Я не хочу принадлежать ни к одной организации духовного плана; прошу, поймите это...

Созданная для этого организация становится бременем и только повредит человеку, не даст развиваться его уникальности, что лежит в открытии абсолютной, неизменяемой Истины. Это другая причина, из‑за которой я, будучи главой Ордена, принимаю решение его распустить.

Это совсем не героический подвиг, поскольку я не хочу последователей, и я так действительно думаю. В тот момент, когда вы отправляетесь за кем‑то, вы теряете путь к Истине. Меня не волнует, обратите вы внимание на мои слова или нет. Я хочу сделать в мире определенную вещь и я собираюсь ее сделать, сосредоточив на ней все силы. Меня заботит только одна существенная вещь – свобода человека. Я желаю освободить его от клетки, от страха, не основывая какой‑то религии или нового вероисповедания, новых теорий и философии. Естественно, вы спросите, почему я езжу по миру, постоянно ведя беседы. Скажу вам почему; совсем не потому что ищу последователей, совсем не потому, что стремлюсь создать группу особенных учеников. Нет у меня ни учеников, ни апостолов, ни на земле, ни в духовном царстве. Ни деньги, ни жизнь в комфорте не привлекают меня. Если бы я искал комфорта, я бы не приезжал в лагерь и не жил в стране с промозглой погодой! Я говорю откровенно, поскольку хочу покончить с этим раз и навсегда. Мне не нужны продолжающиеся год за годом ребяческие дискуссии.

Газетчик, который брал у меня интервью, полагал, что это грандиозное дело – распустить организацию с десятками тысяч членов. Для него это грандиозно, поскольку он сказал: «А чем вы будете заниматься дальше, как будете жить? У вас не будет последователей, люди перестанут слушать вас». Если будет только пять человек, готовых слушать, лица которых обращены к вечности, это уже важно. Какой смысл иметь тысячи людей, которые не понимают, полны предрассудков, не воспринимают нового и скорее подладят новое под стерильное, затхлое старое!..

В течение 18 лет готовились вы к событию явления Мирового Учителя. 18 лет вы действовали, искали того, кто даст новый восторг вашим сердцам и рассудку, трансформирует вашу жизнь, даст новое понимание; искали того, кто поднимет вас на новый план жизни, приободрит с новой силой, освободит – и смотрите, что происходит! Думайте, ищите причину, найдите путь, когда вера сделала бы вас другими – не во внешнем различии, нацепив значок, что мелочно, абсурдно. Каким же образом эта вера унесла все несущественные вещи в жизни? Вот как надо судить: каким образом вы более свободны, велики, опасны для общества, основанного на фальши и несущественном? Чем же члены Ордена Звезды тогда отличаются?

Вы зависимы в духовном плане, равно как и ваше счастье, ваше просветление... когда я говорю, загляните внутрь себя для просветления, славы, очищения, внутренней непорочности, никто из вас не желает делать этого. Может быть лишь немногие, очень, очень немногие. Зачем тогда Орден?...

Мы пользуемся печатной машинкой чтобы написать письмо, но не приносим ее на алтарь и не поклоняемся ей. Но так происходит, когда главной заботой становится сама организация. «Сколько в ней членов?» Вот первый вопрос, который задают газетчики. Я не знаю сколько членов, меня не заботит это... Вы привыкли, что вам говорили как далеко вы продвинулись, каково ваше духовное положение. Какое ребячество! Кто, как не вы сами сможете понять это, если вы не испорчены?

Но те, кто действительно жаждет понять, кто ищет вечное без начала и конца, пойдут вместе с еще большей энергией, – именно это станет опасным для всего несущественного, нереального, находящегося в тени... Такой орган должны мы создать и в этом моя цель. Все смогут сотрудничать при подлинной, неведомой вам дружбе. И не под влиянием авторитета, вечного блаженства, а из‑за подлинного понимания, что дает возможность жить в вечном. Это важнее всех удовольствий, пожертвований.

Таковы мотивы, побудившие меня за два года тщательного обдумывания принять решение. Это отнюдь не кратковременный порыв. Никто не побуждал меня – в такого рода вещах это невозможно. В течение двух лет я размышлял медленно, тщательно, спокойно и теперь принимаю решение распустить Орден. Вы можете образовать новые организации и ждать кого‑то еще. Меня это не волнует, – ни создание новых клеток, ни украшения к ним. Единственное, что довлеет надо мной – освободить людей полностью и безусловно».

 

Я ИДУ СВОИМ ПУТЕМ

 

После роспуска Ордена Замок Эрде с землей, за исключением 400 акров, занимаемых лагерем, были возвращены барону ван Палландту; возвратили жертвователям также земли в Австралии и расположенный в Сиднее на краю гавани амфитеатр. Несмотря на то, что в ту зиму К. поехал с миссис Безант в Адьяр и ради нее делал вид, что в Теософском Обществе царит согласие, он вышел из него, как только к концу года миссис Безант возобновила деятельность Секции для Посвященных. Это не повлияло на их взаимную привязанность. Называя ее в письме при отъезде из Индии в феврале 1930 года «Моей единственной любимой Матерью», он писал: «Мне известно, и мне безразлично, что С.У.Л. (Ледбитер) настроен против меня и моих мыслей, но прошу вас, не переживайте. Все это в какой‑то степени неизбежно. Ни я, ни они не можем измениться, отсюда конфликт. Что бы ни говорил миллион людей, я знаю, кто я есть и иду своим путем».

Ледбитер повторял в Сиднее, что «явление прошло неверно», Эрендейл заявил, что он позволит К. быть только маленьким элементом в Теософском Пантеоне; Раджа считал, что ученик К. – еще один цвет в спектре; а Веджвуд объявил миссис Безант «non compos», считая, что ее слова о слиянии сознания К. и Лорда Майтрейи не внушают доверия.

Сотни людей были опечалены роспуском Ордена. Среди них – леди де Ла Варр, скончавшаяся в 1930 году. Мисс Додж хранила верность К. до самой своей смерти, наступившей пять лет спустя. Более всех, вероятно страдала леди Эмили – не столько из‑за роспуска Ордена, сколько нежелания К. иметь последователей. На протяжении 18 лет она ждала как он скажет: «Следуй за мной, и она с радостью отказалась бы от дома, мужа, семьи; теперь ее существование теряло смысл. В автобиографии „Свечи на солнце“ она писала: „Кришна сумел перерасти через личную любовь, а я нет. Совсем не потому, что не любил, просто более никто не был ему нужен. Он приобрел универсальную, всеобщую любовь. Он говорил: «Чистая любовь подобна аромату розы, доступному всем. Солнцу все равно, на кого падают его лучи... Подлинной, чистой любви такое различие как муж и жена, сын, отец, мать неведомо“. Леди Эмили чувствовала, что такое понимание слишком абстрактно, чтобы оказать помощь людям, обремененным семейными обязательствами, – она чувствовала, что в сущности К. убегал от реальной жизни. К. терпеливо пытался вести ее за собой в своих письмах из Охай:

 

«Жаль, что вы так воспринимаете сказанное мной. Овладевший мной самозабвенный порыв выходит за рамки этого мира. Я хотел осознать, хотел покорить печаль, боль, отчуждения и привязанности, смерти, течения жизни, – то, с чем человек соприкасается день ото дня. Я хотел понять и преодолеть. И я сумел. Мой экстаз искренен и безграничен, это совсем не бегство. Я знаю как уйти от бесконечного страдания, хочу вытянуть людей из трясины печали. Нет, это нельзя назвать бегством»

 

Леди Эмили сообщала К. как несчастна из‑за того, что разочаровала его, на что он отвечал.

 

«Дорогая мамочка, я не разочарован в вас – как можно такое сказать и написать. Я знаю через что вы проходите, не беспокойтесь... следует переставить акцент. Послушайте, не должно быть ни веры, ни даже идей, ведь они лишь реакция и ответ... если вы бдительны, свободны от идей, веры и прочего, тогда вы, безусловно видите, а в этом и есть радость».

 

Но леди Эмили лишь больше запутывалась, когда ей говорили, что она не должна иметь ни веры, ни идей.

Ежегодные лагеря в Оммене и в Охае по‑прежнему открывались, количество участников не уменьшалось, поскольку они привлекали людей иного рода – тех, кто более интересовался тем, что говорил К., а не тем, кем он был. Именно так хотел он сам. Он останавливался теперь в Оммене, в построенной для него хибарке (несколько человек построило хибарки среди сосен). Пожертвования для его работы продолжали поступать. Финансовыми делами занимался Раджагопал, организовывавший поездки и следивший за печатанием бесед Печатным Фондом Ордена. Он также был редактором Международного бюллетеня Звезды.

После лагеря в Оммене 1930 года К. побывал с Раджагопалом в Афинах, Константинополе и Бухаресте, где был приглашен выступить с публичной беседой. Из Афин он писал леди Эмили: «Никогда не видел ничего более красивого, простого и мощного, чем Парфенон. Весь Акрополь удивителен, захватывает дыхание, все остальное в способе выражения человеческой сущности вульгарно, посредственно, путано. Какими замечательными были греки». Из немногих произведений искусства, потрясших его, была «Крылатая Победа» в Лувре и каменная голова Будды в музее Бостона (о голове Будды он написал статью в 1924 году в мартовском номере «Геральда».

В Бухаресте у К. состоялись две аудиенции с королевой Румынии Марией, внучкой королевы Виктории, предложившей ему посетить дворец. К нему приставили круглосуточную полицейскую охрану, поскольку националистически настроенные студенты‑католики грозили ему физической расправой. К. относился к такой мере предосторожности как к шутке. В январе и феврале 1935 года К. выступал в Югославии и Будапеште; где бы он ни бывал, везде проходили как частные, так и публичные беседы.

В публичной мартовской беседе в Лондоне ощутимо определенное развитие в учении К., а также манере речи:

 

«Во всем, во всех людях есть всеобщность и целостность жизни. Под целостностью я имею в виду свободу сознания, свободу от личного. Завершенность, присущая всему, не развивается далее: она абсолютна. Глупо усилие для приобретения ее, но если вы способны понять что Истина, т.е. счастье есть во всех вещах, и реализация этой истины приходит через отказ, – это будет понимание, не связанное со временем. Это не отрицание. Большинство людей боится оказаться ничем, они считают положительным, когда предпринимается усилие, называя его добродетелью. Там, где есть усилие, отсутствует добродетель. Добродетель не знает усилия. Когда вы будто ничто – на самом деле вы – все, причем не за счёт возвеличивания, самолюбования своим „я“, личностью, а последовательного распада сознания, порождающего силу, алчность, зависть, чувство собственности, тщеславие, страх и страсть. Через постепенное самоосознание вы становитесь сознательным, освобождаются ум и сердце, и возникает гармония, которая и есть полнота».

 

Когда, как он писал Радже, репортер спросил, является ли он Христом, К. ответил: «Да, в чистом, а не традиционном смысле, принятом всеми». Позже он скажет леди Эмили: «Знаете, мамочка, я никогда не отрицал этого (того, что являлся Мировым Учителем), я только говорил, что не важно кто и что я; им же хотелось проверить мои слова, что совсем не означает моего отрицания того, что я – Мировой Учитель». Никогда он не отрицал этого. В августе стало известно, что Джаду, находившийся в том году в Америке, умер от удара. Смерть его сильно потрясла К., т.к. он был очень близок с ним. После путешествия и лагеря в Оммене, К. возвратился в октябре в Охай, решив дать себе отдых вместо того, чтобы ехать в Индию. В семействе Раджагопалов родилась девочка Радха, к которой К. привязался. Когда семья уехала в Голливуд, где Раджагопалу должны были удалить гланды, К. впервые в жизни остался один. Он писал леди Эмили 11 декабря из Соснового Коттеджа, куда он перебрался на время отсутствия Раджагопалов: «Мое одиночество дало мне нечто захватывающее, именно в этом я нуждаюсь. Все приходит ко мне в моей жизни в свое время. Мой разум спокоен, хотя и сосредоточен, я наблюдаю, словно кошка за мышью. Я наслаждаюсь одиночеством и не могу облечь в слова свои чувства. Но я не обманываю себя. В течение трех последующих месяцев, настолько долго, насколько мне захочется, я буду делать это. Я никогда не буду завершен, но я хочу покончить со всеми поверхностными знаниями, которые имею». Он добавил, что когда Раджагопалы вернутся, он будет принимать пищу, подаваемую ему в коттедж на подносе. Представляется, что с момента своего первого одиночества К. полностью потерял память о своем прошлом. Это совпадало с его дальнейшим учением, что память, кроме как для практических нужд, груз, который не следует нести изо дня в день.

Только из писем К. к леди Эмили мы можем получить сведения о состоянии его души в начале 30‑х годов. В марте следующего года он ей писал:

 

«Я пытаюсь перебросить мост, по которому бы прошли другие – не от жизни, а к избытку ее... Чем больше я думаю, над тем, что мне открылось, тем яснее могу облечь в слова как помочь строительству моста, но нужно время, постоянное переделывание фраз, чтобы дать истинное значение. Трудно представить как нелегко выразить то, что не поддается выражению, а то, что облекается в слова – еще не истина».

 

Всю жизнь он пытался выразить неподдающееся выражению в различных словах и выражениях.

Несмотря на увлечение К., леди Эмили относилась к нему критически, сообщая о чем думают люди за его спиной, не решаясь сказать в глаза. В сентябре, например, она писала:

 

«Ты удивлен, что людям непонятно, но я была бы еще больше удивлена, если бы они понимали, ведь ты опровергаешь все, во что они веруют, сбивая основы и на их место водружая призрачную абстракцию. Ты говоришь о том, что сам считаешь не поддающимся описанию, – непонятном до тех пор, пока человек сам для себя не откроет. Как можно ожидать, что они поймут? Ты говоришь из другого измерения и позабыл каково жить в мире с тремя измерениями... Ты настаиваешь на полном разрушении ego с целью достижения нечто, о котором не знаешь ничего, пока не достигнешь! Естественно, люди предпочитают свое ego, о котором хоть что‑то знают... Ни одна человеческая проблема для тебя ничего не значит, поскольку у тебя нет ego, и твое абстрактное счастье ничего не значит для людей, которые стремятся жить в мире, таком, каким они его знают».

 

В тот день, когда написаны эти строки, он писал ей во время поездки по Америке:

 

«Я наполнен чем‑то захватывающим. Не могу сказать словами что это – бурлящая радость, живая тишина, интенсивное осознание как живое пламя... Я пытался лечить, два или три раза, прося никому не говорить об этом, и лечение помогало. Женщина, которая могла ослепнуть, выздоравливает».

 

Безусловно, К. обладал определенным даром врачевателя, но он умалчивал об этом, не желая, чтобы люди приходили к нему как к целителю. Отвечая на одной из встреч на заданный вопрос, он сказал:

 

«Кого вы предпочтете – Учителя, который покажет путь как постоянно сохранять целостность или того, кто сиюминутно врачует ваши раны? Чудо – забавная детская игра. Чудо случается ежедневно. Врачи совершают чудо. Многие мои друзья излечивают духовно, но хотя они могут лечить тело, они не в состоянии сделать целым рассудок и сердце, поэтому болезнь возвращается. Я занимаюсь врачеванием рассудка и сердца, а не тела. Ни один великий Учитель не способен на чудо, что означает поступиться Правдой».

 

В молодости К. явно имел силу ясновидения, которую мог бы развить; вместо этого, он сознательно подавлял ее. Когда люди обращались к нему за помощью, он не стремился узнать о них больше, чем они сами открывали ему. Он говорил, что многие приходили к нему, надев маску; он надеялся, что они снимут ее; если нет, то он стремился заглянуть за нее так же, как хотел бы прочесть частное письмо.

В полоть до войны жизнь К. состояла из многочисленных, нескончаемых поездок – везде, где бы он ни был, его ждали беседы и частные встречи, прерываемые отдыхом в Охай. Он обратился с просьбой к леди Эмили выслать ему названия книг по современным проблемам. Она выполнила просьбу, но у него не хватало времени на чтение, разве что на детективы, поскольку все время уходило на огромную переписку и редактирование бесед для печати. Везде, куда бы он не отправлялся, он устанавливал новые контакты, заводил новых друзей, разговаривал со многими людьми и получал более ценную информацию о том, что происходит в мире, чем из любой книги.

В ноябре 1932 года он поехал с Раджагопалом в Индию. Миссис Безант болела, быстро теряя рассудок, но она оказалась в состоянии присутствовать на Теософском конгрессе в Адьяре, где присутствовали также К. и Ледбитер. У К. состоялся долгий разговор с Раджей, о чем он сообщил леди Эмили: «Они только и повторяют: иди своим путем, а мы своим, но мы наверняка встретимся... Мне кажется, они не хотели моего приезда. Ясно различим антагонизм... Адьяр прелестен, но люди мертвы».

После Конгресса он совершил путешествие по Индии, вернувшись в мае 1933 года в Адьяр, где, на обратном пути в Европу, в последний раз увиделся с миссис Безант. Она узнала его и была с ним очень ласкова (ее смерть наступила 20 сентября) ^[23].

К. не суждено было вернуться в Теософскую штаб‑квартиру в течение 47 лет. Побывав в следующий раз в Адьяре через три месяца после смерти миссис Безант, К. и Раджагопал впервые остановились в Висанта Вихар, Гринуэйз Роуд, 64, – в доме, построенном в качестве центра для К., с шестью акрами прилегающей земли. Местечко располагалось на северном берегу реки Адьяр, в то время как постройки Теософского Общества (260 акров) занимали южный берег, простирающийся к морю. Висанта Вихар был домом значительно более крупных размеров, чем хотел К., а леди Эмили корила К. за то, что дом этот находился в непосредственной близости от владений теософов. Он отвечал, что они с Раджагопалом считают Мадрас лучшим местом для издательства и работы и т.д., а эта земля оказалась единственной, которую смогли найти. «Мы ничего не имеем против Теософского Общества и его обитателей, – добавил он, – я не воюю с ними, разве что по вопросу мировых идей, идеалов». В том же письме он умолял леди Эмили критиковать его как можно больше: «чем более критично мы настроены, тем лучше понимаем друг друга». Она воспользовалась этим и никогда не прекращала критиковать его, хотя ее письма оставались по‑прежнему полны любви к нему.

Во время этого визита в Индию К. съездил в долину Риши, в 170 милях на запад от Мадраса, где, как уже упоминалось, была приобретена в 1928 году земля для его работы. Дж. В. Субба Рао был первым директором открывшейся там школы совместного обучения, оставаясь 30 лет на своем посту, способствуя ее росту и процветанию. Приехав в школу, К. проводил пятичасовые ежедневные беседы с учителями.

Проблема образования всегда стояла в центре внимания К. Он любил детей и осознавал, что если их станут растить, отбросив предрассудки, религии, принятую в обществе идеологию, национализм, соперничество, то воцарится мир во всем мире. Но где взять учителей? Для взрослого быть неподготовленным намного тяжелее, чем ребенку. Необходимо полное самопреобразование. Снять с себя груз предрассудков равносильно отказу от собственной индивидуальности, принимая во внимание, что такие идеалы, как патриотизм, героизм, религиозная вера К. относил к предрассудкам. Именно в отношении образования проявлялась парадоксальность К. Он ожидал, что в основанных им школах будет достигнуто «академическое совершенство» безо всякого соперничества. Такое возможно, когда родители не настаивают на получении детьми университетских дипломов; в Индии диплом особенно желателен для получения хорошей работы.

В начале 1934 года последовали беседы в Австралии и Новой Зеландии. Австралийская пресса была настроена дружелюбно, в отличие от членов Теософского Общества. Ледбитер скончался в Перте, на обратном пути из Адьяра, где он присутствовал на похоронах миссис Безант. К. находился в Сиднее, где должны были кремировать тело, и он сообщал леди Эмили о том, что ходил на похоронную службу, хотя в церковь не вошел. «Люди из Поместья сбиты с толку его смертью, они спрашивали меня, кто будет говорить им какие шаги предпринимать (на Пути), когда он ушел из жизни». Еще более доброжелательно была настроена печать Новой Зеландии.

Ему, однако отказали в выступлении по радио из‑за «антирелигиозной направленности». «...Бернард Шоу, находившийся там, говорил, что это скандал, поскольку К. является крупным религиозным учителем. Он написал мне об этом. К сожалению, мне не удалось с ним встретиться. У меня были захватывающие встречи, очень для меня интересные. Я думаю, мои тамошние друзья не изменят своего отношения». Вернувшись в Охай, К. начал изучать испанский язык по лингафонному курсу, готовясь к организованной для него поездке по Южной Америке, Он не растерял присущего ему вдохновения, он писал леди Эмили в ноябре: «Я переполнен любовью, как бы ее не называли. Я опьянен знаниями, мудростью. Как удивительно бессильны слова, упрощающие вещи. Представьте себе состояние души человека, написавшего „Песнь Песней“, состояние души Будды и Иисуса, и вы поймете, что происходит со мной. Звучит вроде бы высокопарно, но это совсем не так – настолько просто и поглощающе».

В этих строках он, очевидно, не делал исключения и для письма леди Эмили, отправленному ему в августе:

 

«Откуда ты знаешь, что не нашел просто бегство? Ты не видишь реальной жизни во всей ее неприглядности – ты всегда был обернут, образно говоря в вату, ты уходил от неприглядности, сбегая в наиболее красивые места. Ты всегда „в отступлении“. Ты нашел побег, который даст тебе восторг, но тем же обладают все религиозные мистики... Откуда я – человек из внешнего мира, могу знать, что у тебя больше, чем у кого бы то ни было права утверждать, что ты познал восторг – Бога, – Истину и пр.?» (Ответа на письмо не последовало).

 

После трех бесед в Нью‑Йорке в начале 1935 года, а также кратковременной встречи со старыми друзьями, Робертом Логаном и его женой Сарой, у которых был дом и большое поместье в Саробии рядом с Филадельфией, К. отправился 3 марта вместе с Раджагопалом в Рио‑де‑Жанейро. Так началось восьмимесячное турне, в течение которого состоялись встречи в Бразилии, Уругвае, Аргентине, Чили и, на обратном пути, в Мексик‑Сити.

Сотни людей, приходивших на беседы, не могли понимать его, поскольку говорил он по‑английски, хотя явно сидели зачарованными. Каждую беседу он начинал с заявления о том, что не принадлежит никакой религиозной секте или политической партии. «Организованная вера – огромное препятствие, – говорил он, – разделяющее людей. Что я хочу сделать, так это помочь вам, каждому в отдельности, перейти через реку страданий, замешательства, противоречий к глубокой и полной цельности».

Было столько рекламы в Монтевидео (где его попросил выступить министр образования) в Буэнос‑Айресе, столько фотографий и радиопередач, что он не мог появиться на людях, не собирая толпы. В то же время, масса статей противоположного рода появилась в католических газетах; католики предпринимали усилия к его высылке. К. поразил такой повышенный интерес и энтузиазм. Но самым приятным моментом поездки оказался перелет продолжительностью в один час двадцать минут через Анды в двухмоторном самолете «Дуглас» (его первый полет), который захватил его полностью, несмотря на то, что его считали самым опасным перелетом в мире.

В одной из бесед он впервые во всеуслышание заявил о проблеме секса, отвечая на вопрос: «Каково ваше отношение к сексу, который играет такую роль в ежедневной жизни?» Он ответил так:

 

«Проблема возникла из‑за отсутствия любви. Когда мы любим действительно, нет и проблемы, есть привязанность, взаимопонимание. Лишь только тогда, когда мы теряем подлинное расположение, ту глубокую любовь, которой не свойственно чувство собственности, возникает проблема секса. Только тогда, когда мы полностью отходим к простому ощущению, возникают сексуальные проблемы. Поскольку большинство людей не способны творчески мыслить, естественно они обращаются к чувственной стороне секса, который становится проблемой, съедающей их разум и сердце».

 

К. потребовалось немало времени, чтобы восстановить силы, отдыхая в Охай и Вилларсе в Швейцарии после изнурительного турне (он весил лишь 112 футов в конце поездки). Тем не менее, он достаточно оправился, чтобы поехать зимой 1936 года с Раджагопалом в Индию, где проводил беседы в саду Висанта Вихар. Раджа, остававшийся в дружеских отношениях с К. вплоть до своей кончины в 1953 году, несмотря на возникшие противоречия, несколько раз навещал К. «Стирание старого, – писал К. леди Эмили в начале 1937 года, – кристаллизация в определенную форму – работа не одного дня. Необходимо постоянное осознание без выбора. Я упоен и захвачен всем этим».

Слова «осознание без выбора» К. часто повторял впоследствии. Их не понимала леди Эмили, они действительно нуждались в разъяснении. Выбор предполагает направление, волевое действие. Как объяснял К., он имел в виду постоянное осознание происходящего внутри человека без усилия изменить или направить этот процесс. Подразумевалось чистое наблюдение, изучение, которое в итоге приводит к самопреобразованию без приложения усилия.

К. привели в ужас условия жизни в Индии того времени – ужасная нищета, горе и ненависть царили там, и индусы верили, что выход – в национализме. «Нам нужны новые люди (для его работы), а это непросто. Нужно начинать так, будто за последние 10 лет ничего не произошло». К. утверждал, что никакая социальная реформа не уменьшит людского горя; люди трансформируют любую новую систему под самих себя; в истории даже утопическое революционное движение откатывалось назад к старому, поскольку люди не подвергались изменению; любое общество основано на личностном, равно как и личность порождается обществом; «Личность – вы и я; общество не трансформируется извне; оно может быть трансформировано только путем полного преобразования человека, каждого из нас, изнутри».

 

ГЛУБОКИЙ ЭКСТАЗ

 

Весной 1937 года К. с Раджагопалом находились в Риме. Муссолини запретил проведение любых публичных бесед в Италии, поэтому встречу с К. организовали в доме графини Рафони. Здесь он повстречал Ванду Пассильи, в дальнейшем сыгравшую заметную роль в его жизни.

Она была дочерью Альберта Пассильи, известного во флорентийских кругах аристократа – землевладельца, основателя двух известных музыкальных обществ, имеющих контакты со всеми выдающимися музыкантами того времени. Сама Ванда профессионально играла на пианино. В 1940 году она выйдет замуж за маркиза Луиджи Скаравелли, прекрасного музыканта, занявшего должность профессора в Римском университете. После первой встречи отец и дочь Пассильи пригласили К. побывать у них дома в Иль Леццио над Фиезоле. В будущем К. остановится там не раз, когда Ванда с братом унаследуют родительский дом.

В то лето в Оммене у К. впервые был приступ сенной лихорадки, возобновлявшийся время от времени до конца его жизни. Как обычно, случился приступ бронхита. К. с облегчением вернулся в Охай, где отдыхал зимой 1937‑8 г.г., не встречаясь ни с кем, кроме Раджагопалов. «Я заинтригован тем, что открываю в себе самом, – писал К. леди Эмили, – много мыслей, и я медленно подыскиваю для них слова и выражения. Это глубокий экстаз. Зрелость, которую нельзя торопить, нельзя искусственно подгонять. Вот что приносит полноту, реальность жизни. Я наслаждаюсь покоем и медитацией без всякой цели».

Возможно К. впервые упомянул о том, что было для него «реальной медитацией», «когда делаешь неожиданные и удивительные открытия в себе самом» без цели и направления. В такие мгновения ум его был наиболее остр, пытлив и подвижен. Медитация в традиционном смысле этого слова – как успокоение души путем фиксации на слове или предмете, изобретение новых способов – для него было безжизненно и бесполезно.

Весной 1938 года зародилась наиболее вдохновляющая дружба, возникшая в результате встречи К. с Алдосом Хаксли. В феврале того года Джералд Херд, проживавший в Калифорнии друг Хаксли, попросил разрешения приехать, чтобы встретиться с К. В то время Хаксли находился в больнице, и из‑за этого лишь в апреле Херд привез Хаксли и его жену Марию, бельгийку, в Охай (чета Хаксли с сыном приехали в Калифорнию в 1937 году). Между К. и Хаксли сразу возникло взаимопонимание. В ноябре Хаксли начал курс лечения глаз по методу глазных упражнений, разработанный американцем, доктором У. Х. Бейтсом. Позднее К. регулярно применял этот метод, не из‑за болезни глаз, а в порядке профилактики. Трудно сказать, помогло ли это, но К. никогда в жизни не носил очков.

Поначалу интеллектуальный блеск Хаксли внушал К. благоговейный страх; когда он узнал, что Хаксли был способен пожертвовать своим знанием ради мистического опыта, не спровоцированного наркотиками, он понял, что может говорить с ним о том, что называл «своим духовным опытом». Называя себя в третьем лице, К. описал прогулку с Хаксли так: «Он (Хаксли) был необычным человеком. Он мог говорить о музыке, как современной, так и классической, мог подробным образом объяснять влияние науки на современную цивилизацию; он был, разумеется, начитан по философии – Дзен, Веданта и, естественно, буддизм. Гулять с ним было наслаждением. Он разговаривал о растущих вдоль тропинки цветах, и, несмотря на близорукость, где бы мы ни проходили мимо холмов в Калифорнии, мог назвать пробегавшее поблизости животное, развивая мысль о разрушительной природе современной цивилизации и насилии. Кришнамурти помогал ему пересечь поток или яму. Между ними возникло странное отношение друг к другу – привязанность, предупредительность, понимание без слов. Они часто сидели вместе, не произнося ни звука».

Последний, пятнадцатый по счету лагерь в Оммене состоялся в августе (после германской оккупации Голландии в 1940 году, он использовался как концентрационный лагерь). 1938 год был годом мюнхенского кризиса. Конечно, К. был пацифистом. В тот год Раджагопал не сопровождал К. в Индию. Его место занял старый друг по Пержину В. Патвардхан, (известный как Пат). В Бомбее, куда они прибыли 6 октября, К. узнал, что индийские друзья «погрязли в мелочных политических склоках». Некоторые из них, последователи Ганди, находились в тюрьме. К. несколько раз встречался с Ганди, но не восхищался им; К. всегда был далек от политики. Он не видел разницы между германской агрессией и британским империализмом. «Прибрав к рукам полмира, – писал он леди Эмили, – британцы могут себе позволить быть чуточку менее агрессивными; хотя в глубине души они такие же жестокие и алчные как любая другая нация». В ноябре, пребывая в Индии, он снова писал:

 

«Я вполне согласен, что для бедных евреев наступило ужасное и унизительное время. Безумие какое‑то. То, что человеческое существо принуждают вести скотскую жизнь, отталкивающе; наиболее жестоко и бесчеловечно обращаются с каффирами; брахманы из некоторых южных мест потеряли всякую человечность в отношении неприкасаемых; белые и коричневые бюрократы – управляющие землей – не более, чем автоматы, претворяющие в жизнь грубую и глупую систему; плохое время наступает для негров американского юга; одна доминирующая раса эксплуатирует другую, примеров тому много. Нет ни причины, ни благоразумия, кроме алчной жажды власти, богатства и положения. Трудно отдельному человеку быть не втянутым в водоворот ненависти и смятения. Нужно быть личностью, здравомыслящей и уравновешенной, не принадлежащей ни к расе, ни к стране, ни к идеологии. Тогда только в мир возвратятся здравомыслие и покой».

 

Позже он писал:

 

«Легко проклинать Гитлера, Муссолини и им подобных, но эта жажда владычества и стремление к власти практически в сердце каждого; отсюда войны и классовые противоречия. Пока источник не очистится, останутся смятение и ненависть».

 

В добавок к поездкам по глубинкам Индии, выступлениям с беседами в конце года, К. посетил вторую основанную им школу Раджхат, вблизи Бенареса, которую официально открыли в 1934 году; отсюда в начале 1934 года он отправился в Долину Риши; одна школа на реке, другая в горах, каждая по – своему очень красива, излюбленные К. два уголка в Индии. 1 апреля он отплыл вместе с Патом из Коломбо в Австралию и Новую Зеландию. Когда он наконец вернулся в Охай, Пат вернулся в Индию, где внезапно скончался от мозгового кровоизлияния. Еще один друг ушел. Нитья, Джаду, Пат – старых друзей остается все меньше.

В 1939 году К. не покидал Америку из‑за опасности войны; последующие девять лет ему пришлось провести с Раджагопалами практически безвыездно в Охай. Когда в мае 1940 года Гитлер опустошил Голландию и Бельгию, К. почти не имел вестей от многих голландских друзей; до него едва доходили новости из Индии; Франция капитулировала 22 июня. Семейству де Манциарли удалось бежать в Соединенные Штаты, а Сваресам – в Египет. К. стал давать групповые беседы, проходившие дважды в неделю в Охай и Голливуде. Он часто виделся с четой Хаксли. (Пацифизм К. смягчил вину, которую чувствовал Хаксли из‑за своего прибивания в Калифорнии во время войны). Весной 1940 года К. дал 8 бесед в Дубовой Роще; когда же он стал проповедовать пацифизм, говоря: «Война внутри вас – вот война, которая должна беспокоить, а не та, что вне вас», многие из присутствующих ушли в раздражении. В конце августа он поехал в Саробюо к Логансам, организовавшим для него встречу; это было его последнее публичное выступление вплоть до 1944 года.

В 1941–42 г.г. вместе с Раджагопалами К. дважды съездил в национальный парк секвой, находящийся в 250 милях от Охай на высоте 6000 футов, где, говорят, некоторые секвойи достигли возраста 3000 лет. В середине второй поездки, в сентябре 1942 года, Раджагопалы вынуждены были возвратиться в Охай, поскольку Радха приступала к занятиям в школе. Они оставили К. одного в бревенчатой хижине еще на три недели, где он сам себе готовил пищу, совершал ежедневные прогулки по десять миль, медитировал по 2–3 часа в день, видел много диких животных. Пребывание в одиночестве, которое страшно нравилось ему, столь любившему уединение, произвело на него такое впечатление, что он описал его в нескольких своих книгах, повествуя о дружбе с белкой и опасной встрече с медведицей и ее детенышами. Это было одним из его очень немногих неизгладимых воспоминаний.

Когда Америка вступила в войну (7 декабря 1941 г. японцы бомбили Перл Харбор), у К. возникли трудности с продлением американской визы. Принимая во внимание его антивоенную пропаганду, оказалось чудом, что ее продлили; в Америке не хватало еды, резко возрос прожиточный уровень, а бензин стали давать по норме. К. и Раджагопал выращивали овощи, держали пчел, цыплят и корову. В Охай К. ежедневно отправлялся на прогулку один. Он сообщал леди Эмили, что ведет «необыкновенно насыщенную внутреннюю жизнь, очень плодотворную и радостную». Но леди Эмили, для которой война отозвалась потерей двух внуков, писала к нему с горечью, обвиняя его в бегстве от всего этого ужаса. Он ответил ей 14 апреля 1942 года:

 

«Не думаю, что зло преодолимо жестокостью, муками и порабощением; зло преодолимо только чем‑то, что не находится в сфере зла. Война порождена нашим так называемым миром, представляющим собой цепь ежедневных жестокостей, эксплуатации, узости и т.п. Без изменения ежедневной жизни мы не обретем мира, а война есть ясное проявление ежедневного поведения. Не думаю, что я бежал от ужаса, но ведь ответа, окончательного ответа в насилии нет, кто бы ни держал в руках оружие. Я нашел ответ, но не в мире, а вне его. Не быть привязанным, истинная непривязанность, которая приходит из стремления или бытия в любви и понимании. А это очень трудно и очень не легко достижимо. На уик‑энд приезжали Хаксли с женой. Были длительные беседы об этом и о медитации, которой я занимаюсь в последнее время».

 

Проведенные вдалеке от перипетий войны годы оказались бесценными для К. как Учителя. Ему оказал помощь Хаксли, побудивший К. начать писать. К. писал лучше, чем говорил. Несмотря на многолетний опыт, он не стал хорошим оратором, хотя в его беседах сквозило много обаяния, которое очаровывало присутствующих. К. однажды записал слова Хаксли: «„Почему вы ничего не пишете?“ Я попробовал и показал ему. Он сказал: „Это прекрасно, продолжайте!“ Поэтому я продолжаю». С тех пор К. вел ежедневные записи. Очевидно, он показывал Хаксли начало «Комментариев к жизни», хотя книга не была опубликована вплоть до 1956 года. Она последовала за двумя другими книгами, выпущенными известными английскими и американскими издателями.

«Комментарии к жизни» – собрание коротких отрывков из личных интервью, которые даны в различных частях мира. Каждый отрывок начинается описанием человека или группы людей, которые посещали К. Для того, чтобы придать интервью анонимность, К. «смешал» их. В результате саньясины оказались в Швейцарии, а явные европейцы сидят, скрестив ноги, в Индии. Книга начинается великолепными словами: «На днях три благочестивых эгоиста посетили меня». В другом отрывке К. пишет о любви:

 

«Мысль неизменно отрицает любовь. Мысль основана на памяти, а память – это не любовь... мысль неизбежно порождает чувство собственности, обладания, которые сознательно или подсознательно формируют ревность. Где есть ревность, там нет любви; в то время как для многих людей ревность – показатель любви... Мысль – величайшая помеха для любви».

 

В другом месте он рассуждает об отношении между любовью и мыслью:

 

«Мы наполняем сердца понятиями рассудка, и поэтому они становятся Пустыми и выжидающими. Именно рассудок цепляется, завидует, держит и разрушает... Мы не любим, ради любви; мы молим, чтоб нас любили; мы даем, чтобы получить, что есть щедрость рассудка, а не Сердца. Рассудок стремится к определенности, безопасности; может ли Любовь определяться рассудком? Может ли рассудок, сущность которого время, ухватить Любовь, которая есть вечность?»

 

Неизвестно когда К. написал первую книгу «Образование и смысл жизни», вышедшую в 1953 году. На стр. 17 книги он говорит:

 

«Невежественный человек – это не тот, кто не учился, а тот, кто сам себя не знает; образованный человек глуп, если полагается на книги, знания, авторитет, в надежде получить понимание. Понимание приходит через самопознание, что есть осознание всего психологического процесса. Таким образом, образование в подлинном смысле есть понимание самого себя, поскольку в каждом из нас собрана вся полнота существования».

 

Вторая книга «Первая и последняя свобода», опубликованная в 1954 году, с длинным предисловием Алдоса Хаксли привлекла больше людей к учению К., чем предшествовавшие публикации. В ней раскрыт целый спектр учения К. вплоть до неизвестной даты, когда она была написана. Его бескомпромиссный отказ от утешения – важная черта, которая коренным образом отличает его от других религиозных учителей. Он отказывается стать нашим гуру; он не скажет что надо делать; он просто держит перед нами зеркало, указывая на причину насилия, одиночества, ревности и всех других несчастий, терзающих человечество; он говорит: возьмите это или оставьте. И большинство оставит, по вполне понятной причине, что не найдет удовольствия в этом. Наши проблемы решаются не кем‑то, а нами самими.

К. возобновил беседы в Дубовой Роще в Охай в течение десяти последующих воскресений летом 1944 года. Несмотря на нормированное распределение бензина, люди со всей страны приезжали туда, ища личной встречи с К. Человеку, задавшему вопрос: «Что делать с теми, кто совершал ужасы в концентрационных лагерях?» К. отвечал: «Кто накажет их? Разве не бывает судья так же виновен, как и обвиняемый? Все мы строили нашу цивилизацию, каждый внес свою долю в ее несчастья... Громко крича о жестокостях другой страны, вы думаете, что избежите их в своей собственной».

Можно посочувствовать другому присутствовавшему, который сказал: «Вы наводите уныние. Мне же необходимо вдохновение. Вы не наделяете нас мужеством и надеждой. Разве неверно искать вдохновения?»

Суровый ответ К. никак не мог ободрить спрашивавшего: «Почему вы нуждаетесь во вдохновении? Не потому ли, что вы пусты, неуверенны и одиноки? Вам хочется заполнить одиночество, эту ноющую пустоту, вы, должно быть, искали пути ее заполнения, и опять хотите бежать, придя сюда. Этот процесс тщательного сокрытия одиночества вы называете вдохновением, но тогда вдохновение становится просто стимуляцией, за которой неизменно наступают скука и невосприимчивость».

Подлинный отчет о беседах 1944 года, напечатанный в Индии, в следующем году был издан Корпорацией трудов Кришнамурти, в которую преобразовали управление Ордена по печати. С тех пор К. перестал редактировать свои собственные беседы. Корпорация была благотворительной, как и управление Ордена по печати организацией, единственной задачей которой было способствовать распространению учения К. по всему миру. Членами попечительского Совета состояли К., Раджагопал и еще трое. Позже, к сожалению, К. вышел из совета, поскольку терпеть не мог заседаний по финансовым вопросам; президентом корпорации стал Раджагопал. Все пожертвования для поддержки дела Кришнамурти поступали в эту международную организацию.

Через 20 лет, в сентябре 1946 года, открылась, наконец, школа, построенная на земле в верхней части долины Охай, которую для этой цели купила в 1926‑27 г.г. миссис Безант. Это была небольшая средняя школа совместного обучения, названная школой Счастливой Долины; школа финансировалась Ассоциацией Счастливой Долины, тремя первыми попечителями которой были К., Алдос Хаксли и Розалинда (она управляла школой). К. планировал покинуть Охай сразу после открытия школы, чтобы отправиться в Новую Зеландию, Австралию и Индию, но за несколько дней до отъезда планы рухнули, т.к. он заболел почечной инфекцией. К. был прикован к постели два месяца. В первый месяц боль была сильной; в целом на выздоровление ушло более полугода. У К. сохранилось смутное, неточное воспоминание о болезни. «Я был болен полтора года», – скажет он в 1979 году, – сильно болен. Врач был, но ничего не прописывал». Поскольку К. отказался лечь в больницу, за ним ухаживала Розалинда; вероятно он сам отказался от медикаментов, опасаясь их влияния на чувствительность тела, хотя он не чувствовал, что боль эту надо терпеть, как раньше он терпел боль, вызванную «процессом».

Теперь планы К. зависели от того, продлят ли ему визу. Когда 15 августа 1947 года Индия обрела независимость, К., как все индусы и мусульмане, оказался перед выбором – либо сохранить Британский паспорт, либо получить свой национальный. Хотя К. считал национальную принадлежность одним из наибольших зол, ему, естественно, был необходим паспорт для поездок, и он остановил выбор на индийском гражданстве. Он не мог поступить иначе, поскольку многие его друзья страдали, борясь за свободу. Визу продлили, что дало возможность остаться в Охай для восстановления сил вплоть до сентября 1947 года. Затем он выехал в Индию через Англию, отказавшись от поездки в Новую Зеландию и Австралию.

В Лондоне К. провел три недели у леди Эмили (ее муж скончался от рака легких в 1944 году). Они не виделись девять лет, и ее негодование улетучилось, когда она увидела его. Ему было 52, а ей 73, и хотя они переписывались все реже, вплоть до своей смерти в 1964 году, она продолжала всей душой любить его. На уик‑энд они приехали ко мне и моему второму мужу в дом в Сассексе. Я пригласила Map де Манциарли, которая приехала в Англию, чтобы встретиться с ним, поскольку он не собирался ехать в Париж. Конечно, он постарел; несмотря на седину в волосах, он был так же красив, также неизменна его индивидуальность. Он был, как всегда, нежен, полон страстной жажды жизни, с теми же безукоризненными манерами и прирожденной учтивостью. Мы сидели за завтраком в халатах, разговаривая и смеясь, что напоминало ему о старых временах, когда мы отдыхали вместе с Нитьей. Он не помнил Эрвальда или Пержина, «процесса», который там шел, но у него остались отдельные воспоминания о счастье и веселье, которые у нас были. Он спрашивал меня, как выглядел Нитья, и был удивлен, когда узнал, что он слегка косил.

К. так долго находился запертым в Охае с Раджагопалами, которым было свойственно запугивать его, что, казалось, вздохнул с облегчением, вновь обретя свободу и право путешествовать. Без сопровождения он улетел в октябре в Бомбей – первый его перелет в Индию, где оставался 18 месяцев. Поездка была решающей, так как он познакомился с новой группой последователей, которые до конца его жизни оставались избранными товарищами и неоценимо помогали его делу в Индии.

Из группы выделились впервые познакомившиеся с ним две, обе замужние сестры – Пупул Джаякар и Нандини Мехта, дочери В.Н. Нехты (однофамильца мужа Нандини) брахмана‑гуярати, известного члена Индийской Государственной службы, исследователя санскрита и персидского. Он умер в 1940 году. Его вдова, долгие годы находившаяся на государственной службе, жила, как и дочери, в Бомбее. Младшая дочь Нандини была несчастна в браке с Багваном Мехтой, сыном сэра Чунинам Мехты, приверженца К. еще до войны, от которого имела троих детей. Сэр Чунинам познакомил Нандини с К. во время его приезда в Бомбей; она попала под его влияние, и вместе с деверем стала посещать его беседы. Несколько месяцев спустя она сообщила мужу, что хочет вести безбрачную жизнь. После отъезда К. из Индии она обратилась с ходатайством в Верховный суд Бомбея о разделении с мужем и опеке над детьми в возрасте девяти, семи и трех лет на основании жестокого обращения мужа. Муж ее отрицал вину, заявляя о чрезмерном влиянии на нее учения Кришнамурти. В суде адвокат мужа зачитывал длинные отрывки из бесед К. о низком положении индийских женщин, их зависимости от мужа. Но ничего предосудительного выдвинуть не удалось. Нандини проиграла дело, детей у нее забрали. К тому времени она ушла от мужа, ища убежища в доме матери. К. послали телеграмму с известием об исходе дела, на которую он ответил так: «Что бы ни было – верно». В Англии распустили ложный слух о том, что К. был соответчиком в деле о расторжении брака. До конца жизни К. чувствовал особую нежность к Нандини. В 1954 году была основана небольшая дневная школа Кришнамурти Бал Ананд для отнятых детей в Бомбее, директором которой стала Нандини.

Вплоть до начала 1948 года К. не встречался со старшей сестрой Пупул Джаякар. Она работала в социальной сфере с начала 1940 годов, отвечая за развитие и экспорт вытканных вручную индийских тканей, а также ремесленных изделий; впоследствии ее избрали председателем Комитета Фестиваля Индии. Давний друг Индиры Ганди, она стала весьма влиятельной в Индии, когда в 1966 году миссис Ганди стала Премьер‑министром. Она обладала более решительным характером, чем Нандини, хотя Нандини потребовалось немало силы, чтобы оставить мужа.

Среди других членов группы, собравшейся в это время вокруг К., была Сунанда Патвардхан и ее муж Пама, партнер в издательской фирме «Восточный Лонгман» (не имеет никакого отношения к Пату), и его старший брат Ачут, старый друг К., известный борец за свободу, который в последние два года втянулся в политику. Сунанда имела степень доктора философии в Мадрасском университете и сейчас занималась юриспруденцией. В будущем она выступала в качестве секретаря К. во время его пребывания в Индии, разъезжая вместе с ним, стенографируя дискуссии, которые он проводил с группой. Впоследствии она с мужем поселилась в Висанта Вихар. Еще двумя членами группы были доктор В. Баласундарам, молодой преподаватель в Институте Науки в Бангалоре, который станет директором школы в Долине Риши, и Р. Мадавачари, секретарь Инкорпорации трудов Кришнамурти в Индии, который проживал в Висанта Вихар. Мадавачари обладал юридическим даром Раджагопала, организуя беседы и поездки К. по Индии, редактируя индийские беседы и доводя их до печати.

К. прибыл в Бомбей через два месяца после Разделения, на севере индусы и мусульмане убивали друг друга. Тем не менее, он побывал в Карачи и Дели, уехав оттуда накануне убийства Ганди 30 января 1948 года (Писали, что когда «свет померк с убийством Ганди, именно к Кришнамурти пришел втайне Джавахарлал Неру со своей острой болью». К. подтверждал, что в какой‑то степени это соответствовало правде, он любил Неру.)

На севере К. выступал несколько раз, затем дал 12 публичных бесед в Бомбее в период с 1 января по 28 марта 1948 года, которые посетило свыше трех тысяч человек, за которыми последовали частные дискуссии в Висанта Вихар в Мадрасе на протяжении большей части апреля (он говорил леди Эмили, что никогда прежде не работал так напряженно). В каждой беседе он пытался подойти к различным проблемам существования по‑новому, но, поскольку аудитория менялась, повторения были неизбежны. В сущности не было различия между его беседами в Индии и других местах. Все новое, рожденное в спокойные военные годы в Охай, вылилось в его трудах, в особенности в «Первой и последней свободе» и «Комментариях к жизни» Вместе с тем, индийская публика была более почтительна, относясь к нему как к божественному гуру.

В мае К. поехал в Отакамунд, холмистое место в сторону от Мадраса, чтобы полностью отдохнуть. С несколькими друзьями он остановился в доме, известном как Седжемор; по его просьбе к ним присоединились Пупул Джаякар и Нандини Мехта, остановившиеся в близлежащем отеле. Миссис Джаякар зафиксировала ряд случаев в Седжеморе, свидетельствующих о возобновлении «процесса», как это было в Охай, Эрвальде и Пержине. Для обоих сестер это было пугающим испытанием, они в то время еще не знали его так хорошо, вероятно не ведая о том, что случалось раньше.

К. находился на прогулке с сестрами, когда неожиданно сказался больным, настаивая на возвращении в дом. Он попросил их остаться с ним, не пугаться того, что бы ни произошло, и не звать врача. Он пожаловался на головную боль. Через некоторое время он им сказал, что «уходит». «Лицо его было усталым, перекошенным от боли». Он спросил кто они и знают ли Нитью. Затем он говорил с Нитьей, сказал им, что тот умер, что он любил его и плакал о нем ^[24].

Он спросил их, нервничают ли они, но совсем не ждал ответа. Он прекратил звать Кришну вернуться. «Он просил меня не звать его».

Затем он заговорил о смерти. Он сказал о том, что она так близка – «на волосок от нас» – как легко ему умереть, но он не желает, поскольку должен делать дело. В конце он сказал: «Он возвращается. Разве вы не видите их всех вместе с ним – чистых, нетронутых, незапятнанных, – теперь, когда они здесь, он вернется. Я так устал, а он, словно птица – всегда свеж». Затем он снова неожиданно становился Кришной.

Приведенная запись не датирована. Нижеследующая датирована 30 мая 1948 года:

 

«Кришна собирался отправиться на прогулку, когда вдруг, как он сказал, почувствовал себя слишком слабым и немного не в себе. Он сказал „Что за боль“, схватился за затылок и лег. Несколько минут К., которого мы знали, отсутствовал. В течение двух часов мы наблюдали, какую сильную боль он испытывал. Он страдал так, как мало кто до него. Он сказал, что больно позади шеи. Его беспокоил зуб, вздулся живот, отвердев, и он стонал и прижимал его. Временами кричал. Несколько раз терял сознание. Когда он в первый раз пришел в себя, то попросил: „Закройте мне рот, когда я буду без сознания“. Он причитал: „Амма, о‑о‑о, Боже, дай мне покой. Я знаю, что им надо. Призови его обратно; я знаю, когда наступает предел боли, тогда они возвращают его. Они знают, сколько тело может вынести. Если я стану лунатиком, присматривайте за мной, но вряд ли я стану лунатиком. Они осторожны с этим телом – я чувствую себя таким старым – только часть меня функционирует. Я подобен индийской резиновой игрушке, с которой играет ребенок. Ребенок дает ей жизнь“. Лицо было изнуренным, истерзанным болью. Он сжимал кулаки, слезы текли из глаз. „Я чувствую себя как взбирающийся на гору паровоз“. Через два часа он снова потерял сознание. Когда он пришел в себя, то сказал: „Боль ушла. Глубоко внутри мне известно, что произошло. Я заполнен горючим. Бак полон“.

Затем он начал говорить, описывая то, что видел во время путешествий; он говорил о любви: «Знаете, что такое любовь? Нельзя держать облако в позолоченной клетке. Та боль делает мое тело подобным стали и – о! – таким подвижным, таким гибким, без мысли. Подобно шлифовке, изучению». Пупул Джаякар спросила, мог ли он прекратить испытывать боль, он ответил: «У вас был ребенок. Можно ли остановить его появление?» Теперь он сидел прямо, скрестив ноги. С лица сошла боль, миссис Джаякар отмечала: «Время остановилось. Глаза закрыты. Губы движутся. Казалось он растет. Чувствовалось, как что‑то восхитительное вливается в него. В воздухе была ощутима пульсация, заполнившая помещение. Потом он открыл глаза и спросил: „Что‑то произошло. Вы видели что‑нибудь?“ Мы сказали о том, что почувствовали. Он ответил: „Завтра мое лицо изменится“. Он прилег, а рука упала, словно от перенаполнения. Он сказал: „Я стану, словно дождевая капля – незапятнанным“. Через несколько минут он сообщил, что с ним все в порядке, и мы можем пойти домой».

 

Дважды подобное имело место в июне. 17 июня К. один пошел на прогулку, попросив Пупул и Нандини подождать в его комнате. Вернулся он другим человеком, К. ушел. Он стал говорить, что ему больно внутри; о том, что он горит, как боль разрывает голову. Он сказал: «Знаете, до утра вы его не увидите. Он еще не вернулся». Он продолжал проверять чувствительность тела, чтобы убедиться, все ли оно с ним. Он сказал: «Я должен вернуться и выяснить, что произошло во время прогулки. Ведь что‑то случилось, они побежали обратно, я же не знаю, вернулся ли обратно я. Может, частицы меня остались лежать на дороге».

На следующий вечер Пупул и Нандини снова ждали, когда он вернется с прогулки. Вернувшись около семи, он снова был «чужим». Прилег. Он говорил, что горит, полностью горит. Плакал. Он сказал: «Знаете, я выяснил что тогда произошло на прогулке. Он пришел весь, и с полным зарядом. Вот почему я не знал, вернулся ли я. Я ничего не знал. Они жгли меня так, чтобы было больше пустоты. Они хотели видеть, сколько сможет его вместиться». И снова Пупул и Нандини ощущали пульсирование в комнате, как и вечером 30 мая.

То, что сестры ничего не знали о том, что происходило в прошлом, придает их свидетельству особую ценность, ведь столько схожего с тем, что отмечали в Охай, Эрвальде и Пержине, – частая потеря сознания от боли, благоговение тела перед Кришной, страх вернуть его обратно, понимание того, что боль отпустит, если только Кришна вернется, но тогда остановится и сам «процесс». Затем упоминание о близости смерти (в Эрвальде, когда внезапно зазвонили колокола церкви в момент «отсутствия» Кришны, тело подверглось такой агонии, что Кришне пришлось вернуться. Впоследствии, по словам леди Эмили, он говорил: «Это было очень близкое приближение. Практически колокола звонили по мне»). Из записей Пупул Джаякар следует, что кроме К. присутствовали и кто‑то еще, как и в остальных случаях: и «они», которые были очень осторожны с телом, – вероятно, те же самые «они», которые вернулись в первом упомянутом Пупул случае, – чистые, нетронутые, незапятнанные». Присутствовал также «он», кто пришел «полностью» во время прогулки 17 июня, «с полным зарядом». Существо, лежавшее на кровати в агонии, «горело», создавая больше пустоты, чтобы больше «его» вошло в К. или его тело.

Итак, теперь можно различить три сущности, не считая множества, называемого словом «они» – существо, оставленное чтобы терпеть боль тела, уходящий и возвращающийся К., и таинственный «он». Были ли эти сущности разными аспектами сознания К. или отдельными существами? Увы, единственный, кто мог бы пролить свет, сам К., не помнил ничего о том, что происходило в Ооти, равно как и о протекавшем ранее «процессе». Поскольку он был вне тела, то это неудивительно. Он всегда осознавал, что защищен кем‑то или чем‑то; и он верил, что такая защита распространялась на всех, кто его сопровождал. Откуда же защита исходила, он сказать не мог. Важнее всего то, что из этого сообщения мы узнаем, что над телом К. все еще велась подготовительная работа.

После Ооти К. проводил беседы в разных уголках Индии, посетил свои школы в Раджхате и Долине Риши. Он не возвращался в Охай вплоть до апреля 1949 года, отсутствовав в течение 19 месяцев.

 

ВОЙТИ В ДОМ СМЕРТИ

 

Раджагопалы обратили внимание на новую для них независимость в К. по его возвращении из Индии, что обеспокоило их. До них доходили слухи о Нандини; Розалинда сильно по‑человечески ревновала, оставаясь долгие годы единственной женщиной в жизни К. Ревность приводила к чувству собственичества, а К. нельзя было владеть, как бы сильно он не любил. В ноябре он снова вернулся в Индию. На декабрьской беседе в Раджамунди, в 350 милях к северу от Мадраса, его спросили: «Вы говорите, человек есть мера мира, и что когда он изменится, наступит мир. Подтверждается ли это вашей собственной трансформацией?» К. ответил:

 

«Вы и мир – отнюдь не две разные реальности. Вы есть мир, не идеальный, а действительный... поскольку мир – вы сами, преобразуя себя, вы преобразуете общество. Спрашивающий подразумевает, что, поскольку эксплуатация не прекращается, все, что я говорю, бесполезно. Верно ли это? Я езжу по миру, пытаясь указать на истину, а не веду пропаганду. Пропаганда лжива. Пропагандируют идею, но не истину. Я разъезжаю, указывая на истину; ваше дело, узнавать ее или нет. Одному человеку не под силу изменить мир, а вот вместе мы в состоянии. Мы с вами должны выявить, что такое истина, ведь истина разрушает печаль и несчастья мира».

 

В январе 1950 года, когда К. впервые выступал в Коломбо, ему задали примерно тот же вопрос: «Почему вы теряете время, проповедуя, вместо того, чтобы осуществлять практическую помощь?» К. ответил:

 

«Вы имеете в виду такое изменение мира, которое приводит к лучшему экономическому регулированию, лучшему распределению богатства, лучшим отношениям, или, грубо говоря, сводится к помощи найти лучшую работу. Вам хочется видеть изменение в мире; каждый образованный человек так хочет; и вам необходим способ для такого изменения, раз вы спрашиваете меня, зачем я трачу время на проповедь, а не занимаюсь практическим делом. Неужели то, что делаю я, – пустая трата времени? Это была бы потеря времени, не так ли, если бы я ввел новый набор идей вместо старой идеологии, старой схемы. Вместо того, чтобы указать на так называемый практический способ действия, жизни, получения лучшей работы, разве не важно выявить помехи, которые на самом деле препятствуют реальной революции – не революции слева или справа, а фундаментальной, радикальной революции, основанной не на идеях? Именно потому, о чем мы уже говорили ранее, идеалы, вера, идеологии, догмы препятствуют действию».

 

В августе 1950 года в Охай К. принял решение уйти на год от мира. Он не вел бесед, не давал интервью, почти все время проводил в уединенных прогулках, медитируя и «бездельничая в саду», как он сообщал леди Эмили. Зимой 1951 года он снова вернулся в Индию, на этот раз с Раджагопалом, который не был здесь 14 лет; К. по‑прежнему вел полуотшельнический образ жизни, не ведя бесед и будучи в уединении. Казалось, он все время глубоко погружен в себя.

Самое приятное событие, которое извне произошло с К. в начале 1950 годов, была крепнущая дружба с Вандой Скаравелли, племянницей Пассильи, с которой он познакомился в Риме в 1937 году. После двух дней, проведенных у нее с мужем осенью 1953 года в Риме, она отвезла его в Иль Леццио ^[25], свой большой дом на Физоле. Там, среди оливковых деревьев, кипарисов и гор он наслаждался миром. Иль Леццио стал для него прибежищем между постоянными поездками из Охая в Индию. Хотя по пути он имел обыкновение останавливаться в Англии, иногда в Париже или в других местах в Европе, только здесь он по‑настоящему отдыхал от бесед, дискуссий и интервью.

В мае 1954 года К. выступал и проводил в течение недели дискуссии в Нью‑Йорке, в средней школе им. Вашингтона Ирвинга. Беседы привлекли толпы людей; у него появилось много новых сторонников после недавней публикации «Первой и последней свободы». Рецензируя американское издание книги, Энн Морроу Линдберг писала: «...удивительная простота того, что он говорит, захватывает дух. В одном абзаце, даже отдельном предложении, читатель получает достаточно, чтобы начать поиск, задаться вопросом, начать непрерывно думать». Когда книгу напечатали в Англии, один рецензент из «Обозревателя» писал: «...для тех, кто пожелает услышать это, будет огромная польза», а другой, из литературного приложения к газете «Таймс» отмечал: «Он художник, как в своем видении, так и в анализе». Когда два года спустя вышло американское издание «Комментариев к жизни», безупречно подготовленное к печати Раджагопалом, Френсис Хэкет, известный американский писатель и журналист, писал о К. в «Нью Рипаблик»: «Чувствуется, что он владеет магической тайной... Он именно тот, кем мы его представляем, – свободный высочайшей пробы человек, становящийся, подобно алмазу, старше, но с драгоценным пламенем, не поддающимся старению, вечно живым». Рецензент литературного приложения «Таймс» писал об английском издании: «Просветленность, как духовная, так и поэтическая в „Комментариях...“ так просто выражена, как требует того глубина предмета».

К. никогда не упоминал в письмах к леди Эмили об опубликованных книгах, хотя в 30‑х годах он сообщал, что давно перестал редактировать беседы. К. не интересовали собственные опубликованные труды, разве что иногда он предлагал название для книги, когда его об этом просили. Объясняется ли это плохой памятью или тем, что он никогда не думал о раз и навсегда ушедшем?

После еще одной зимы, которую он провел с Раджагопалом с октября 1954 года по апрель 1955 года в Индии, выступая с беседами, и еще одного посещения Иль Леццио и бесед в Амстердаме, К. в июне прибыл в Лондон, где 6 раз выступал в Доме Встречи Друзей. (Бывая в Лондоне, он теперь останавливался у миссис Джин Байндли, старого друга по Ордену, поскольку леди Эмили переехала в небольшую квартиру, где для него не было места; несмотря на это, они виделись ежедневно).

В третьей из лондонских бесед он впервые упомянул публично о вступлении в дом смерти при жизни, – к этой теме он еще не раз обратится в будущем. Это прозвучало как ответ на заданный вопрос: «Я боюсь смерти. Чем вы можете утешить?» К. ответил так:

 

«Вы боитесь потерять то, что вам хорошо знакомо. Вы боитесь отпустить все это полностью, в самой глубине вашего существования, и быть в неизвестном, – что и есть, собственно, смерть... Можете ли вы, сами результат известного, войти в неизвестное, олицетворяющее смерть? Если вы хотите, это необходимо осуществить при жизни, разумеется не в последний момент... Войти в дом смерти при жизни – совсем не мрачная идея; это единственное решение. Ведя полную, насыщенную жизнь, – что бы ни подразумевалось под этим, – или влача несчастное, нищенское существование, разве не знаем мы того, что не поддается измерению, что только мелькает перед живущим в редкие мгновения? Может ли ум время от времени умирать для всего, с чем он соприкасается, никогда не накапливая?»

 

Более просто К. выразил туже мысль во второй части «Комментариев к жизни» (1959 год):

 

«Как необходимо умирать каждый день, каждую минуту для всего, для многих вчера и для прошедшего мига! Без смерти нет обновления, без смерти нет созидания. Бремя прошлого само порождает продолжение, тревога о вчерашнем воскресает в тревоге о сегодняшнем».

 

Кроме Охай, Индии и Англии в последующие два года К. посетил много мест, где он выступал с беседами, давал частные интервью, проводил встречи и дискуссии в группах – в Сиднее, Александрии, Афинах, Гамбурге, Голландии и Брюсселе. Июнь 1956 года он провел у бельгийского друга Роберта Линсена на его вилле рядом с Брюсселем. Месье Линнсен организовал для К. шесть бесед во Дворце Изящных Искусств в Брюсселе, а также шесть частных бесед на вилле. Все его беседы посетила королева Бельгии Елизавета, и также попросила о личной беседе с ним.

Зиму 1956‑57г.г. К. провел в Индии с Раджагопалом и Розалиндой, переезжая с ними и группой индийских последователей с места на место. В 1956 году 21‑летний Далай‑лама ^[26] Тенцин Гуатсо принял предложение посетить индийские святые места, связанные с Буддой.

Апа Саг Пант, государственный чиновник из Сиккима, который ездил вместе с Далай‑ламой и его представительной свитой в специальном поезде, рассказал ему о Кришнамурти и сути его учения. В декабре, когда Далай‑лама прибыл в Мадрас и узнал, что Кришнамурти находится в Висанта Вихар, он настоял, вопреки правилам протокола, на встрече с ним. По словам Ала Сагиба, как рассказывает Пупул Джаякар, «Кришнаджи принял его просто. Захватывало дух от электрической близости между ними. Мягко, но без обиняков, Далай‑лама спросил: „Сэр, во что вы веруете?“ Их беседа шла в основном в односложных предложениях, без излишнего красноречия. Молодой Лама чувствовал много общего с собеседником, поскольку Кришнаджи заставил его „сопереживать“. В последствие Далай‑лама скажет: „Великая душа, великий опыт“, выразив надежду встретиться с Кришнамурти вновь. Их следующая встреча была намечена на 31 октября 1984 года в Дели, но ей не суждено было состояться, поскольку в тот день убили миссис Ганди. В январе 1957 года в Коломбо правительство Шри Ланки дало разрешение на трансляцию всех пяти бесед К., что казалось ему невероятным из‑за их подрывного характера. После последней мартовской беседы в Бомбее, случилось так, что он более не выступал с беседами вплоть до сентября 1958 года. Скорее из‑за стечения обстоятельств, а не сознательно принятого решения. Он приближался к великому изменению в своей внешней жизни.

Из Бомбея К. вылетел в Рим вместе с Раджагопалом 6 марта, откуда отправился в Иль Леццио, планируя остаться там до конца месяца перед поездкой с Раджагопалом на встречу в Хельсинки. Он приболел в Индии и неожиданно отменил не только поездку в Хельсинки, но и всю последующую программу бесед в Лондоне, Бьярритце, Охай, Новой Зеландии и Австралии. Он провел недели в Иль Леццио, ничем не занимаясь, почти не ведя переписку (муж Ванды Скаравелли умер во Флоренции, пока у них гостил К.). Лишь в конце мая К. встретился в Цюрихе с Раджагопалом и поехал вместе с ним в Гштаад, куда их пригласили пожить. Это была первая встреча с местом, которое вскоре К. узнает до мелочей. Возможно, во время этого визита он задумал проведение международных ежегодных встреч в Швейцарии по типу лагерей в Оммене. Тогда можно было бы меньше разъезжать. (Он не хотел возвращаться в Оммен после того, как там был концлагерь).

11 июня К. с Раджагопалом переехали в Отель Монтесано в Вилларсе, где еще в 1921 году К. уже останавливался с Нитьей. После двухнедельного совместного пребывания Раджагопал вернулся в Охай, оставив К. одного со средствами, едва хватавшими на оплату гостиничного счета. В их отношениях явно наступил кризис. Напряженность росла после возвращения из Индии в 1949 году. Непрочность уже давшей трещину дружбы проявилась уже тогда, когда Раджагопал выразил сомнение в болезни К. во время пребывания в Иль Леццио, ведь подготовленные им заранее поездки неожиданно пришлось отменить. Вероятно, в Вилларсе он сообщил К., что устал организовывать ему поездки, и что в будущем эту работу могла бы выполнять мисс Дорис Пратт, секретарь KWINC (Корпорация трудов Кришнамурти) в Лондоне, которая работала с К. еще со времен Оммена. Расходы К. в Лондоне и путешествий из Лондона оплачивались из дивидендов от благотвори тельных взносов, чем занималась Дорис Пратт. Расходы Раджагопала в Англии оплачивались из того же источника. Раджагопал велел Дорис Пратт вести полный отчет о расходах на К. Он посылал денежные средства из Охай в Индию для оплаты пребывания там К.

Что бы ни произошло между К. и Раджагопалом, первый явно не желал возвращаться в Охай. Оставляя К. в Вилларсе, Раджагопал сказал ему, что пусть поучится, как быть одному. Но К. никогда не был одинок.

Целый месяц провел он в одиночестве в Вилларсе, совершенно счастливый. Он писал леди Эмили: «Я ушел от мира. Никого не вижу и переговариваюсь, лишь с официантом. Приятно ничего не делать, но быть занятым. Здесь великолепные, практически безлюдные места для прогулок. Пожалуйста, никому не сообщайте о моем месте пребывания». Под «быть занятым», он подразумевал медитацию, которая интенсивно шла внутри, в спокойной обстановке, проникая все глубже и глубже. Дорис Пратт знала, где находился К. Она пересылала ему письма, которые он возвращал, прочитав их, и сообщал ей, что не собирается отвечать на них, поскольку нуждается в длинном и полном отдыхе, несмотря на хорошее самочувствие. Он давал указания, как ответить на письма, самой их не читая.

20 июля Леон де Видас с женой, с которыми К. был некоторое время знаком (у де Видаса был текстильный бизнес в Париже), каким‑то образом нашли К. в Вилларсе без средств к существованию и перевезли его в свой дом в Дордонье. К. мог бы попросить Раджаголала выслать деньги, но он явно не хотел вступать с ним в контакт, а из Англии было невозможно посылать деньги из‑за валютного контроля. К. пробыл в Дордонье до ноября, написав леди Эмили в конце октября: «Здесь спокойно, никого нет, кроме четы хозяев. Местечко вдалеке от города. Полное уединение, прогулки и одиночество. Было очень хорошо. Я поступлю также в Индии».

В последний раз той зимой Раджагопал поехал с К. в Индию, но пробыл там лишь до января 1958 года. К. оставался в уединении до сентября, сначала в Долине Риши, затем в Раджхате, потом месяц одиночества в горном местечке Раникет. После этого он возобновил публичные беседы. В ноябре в Висанта Вихар К. подписал документ, заверенный нотариусом, Высоким Судом в Мадрасе, передав авторское право Корпорации по трудам Кришнамурти (KWINC) на свои труды, настоящие и будущие, поручая Раджагопалу, президенту корпорации, вести подготовку книг к публикации. К. не помнил, когда он вышел из корпорации и по какому поводу. Довольно странно, что документ подобного рода появился тогда, когда отношения складывались с трудом; вероятно, по этой причине Раджагопал решил легализовать свое положение. Возможно и другое объяснение: в тот год вошло в силу международное соглашение по авторскому праву.

Такая сильная жара стояла в Дели, когда там в начале 1959 года К. проводил беседы, остановившись по обыкновению у старого друга Шивы Рао, что в марте для него сняли дом в местечке Шрингар в Кашмире; когда же обнаружили, что место там грязное и заселено крысами, К. переехал в Пахалгам, долину в Кашмире на высоте 7200 футов над уровнем моря, где он остановился в правительственной хижине, совсем не роскошной, как сообщал он леди Эмили, но с прекрасными окрестностями, снежными вершинами и бесконечным сосновым бором. В Шринагаре вместе с К. остановились Пупул Джаякар и Мадавагари; в Пахалгаме он остался вдвоем с Парамешвараном, главным поваром Долины Риши. В середине августа К. снова слег с почечной инфекцией, его доставили в Шринагар с очень высокой температурой, а оттуда в дом Шивы Рао в Дели, где впервые он прошел курс антибиотиков. Они подействовали на него так сильно, что временно парализовало ноги (К. думал, как признавался позднее, что парализован на всю жизнь, относясь к этому спокойно). К. так ослаб, что Парамешварану приходилось кормить его из ложечки. Почти семь недель он был прикован к постели, а затем восстанавливал силы в Долине Риши перед новыми беседами в разных уголках Индии. Лишь 11 марта 1960 года он наконец вылетел в Рим, где вместе с встретившей его Вандой Скаравелли он поехал в Иль Леццио.

Раджагопалу ничего не было известно о планах К. до тех пор, пока он не получил от него письмо, в котором сообщалось, о намерениях остановиться на пару недель в Иль Леццио, а затем лечь в клинику Бирхер Беннер в Цюрихе. Раджагопал не знал, намерен ли К. летом вернуться в Охай или нет. Он велел Дорис Пратт выделить К. деньги на лечение в клинике из английских денежных средств, но этого сделать не удалось из‑за продолжавшегося валютного контроля. К. просил Дорис не беспокоиться; пуэрториканские друзья взяли на себя расходы по его содержанию в больнице.

11 апреля К. лег в больницу, где его посадили на очень строгую диету; он пробыл там до первого мая, после чего заехал в Лондон по пути в Америку. Дорис Пратт, встречавшая его в Хитроу, была поражена тем как К. похудел. Ему пришлось заказать новые туфли, поскольку ноги похудели. Несмотря на слабость, К. «решительно отказался лететь первым классом», – сообщала Раджагопалу Дорис Пратт; в день его отъезда из Лондона она напишет: «Должна высказать вам очень‑очень личное. Я чувствую, что он сильно болен и не в подходящем состоянии, чтобы выступать с беседами в Охай, как он намеревается сделать... Говорят, он чуть не умер в Дели. Судя по его теперешнему состоянию, этому можно верить. Мне кажется чрезвычайно важным, чтобы в Охай ему была оказана самая сердечная и нежная забота».

К. прервал поездку в Нью‑Йорк, где он остановился у друга, который сказал, что если К. не примет меры, то полностью потеряет право голоса в делах Корпорации. Друг умолял К. взять на себя ответственность, поскольку насчет KWINC поступали огромные пожертвования для работы. Умело и успешно ведя дела К. в течение 35 лет, Раджагопал не видел причины для такого внезапного вмешательства. Конечно, у Раджагопала был вице‑президент и Совет Попечителей, но в действительности заправлял всем он сам. К сожалению, он отказал К. в какой бы то ни было информации. Когда же К. обратился с просьбой восстановить членство в Совете, ему было отказано. Если бы только Раджагопал удовлетворил просьбу К., тот наверняка потерял бы быстро интерес. Случилось же так, что непримиримость Раджагопала возбудила подозрение, внеся новый диссонанс в отношения, основанные на взаимном доверии. Можно лишь посочувствовать Раджагопалу, когда К., настояв на беседах в Охай и намереваясь дать восемь, во время третьей беседы объявил, что проведет лишь еще одну. (Третья беседа была великолепна. В ней говорилось о том, как ум может обрести невинность через смерть известного и о срочной необходимости в коренном преобразовании человеческого духа). Отмена четырех заключительных бесед вызвала шум, глубоко разочаровав тех, кто приехал издалека, рассчитывая на полный цикл. Особенно пришел в ярость Раджагопал из‑за того, как сообщал он Дорис Пратт, что К. отменил их не столько по причине болезни, сколько отсутствия «достаточной энергии», в то время как «в течение трех дней вел многочасовые частные беседы». Вряд ли, ожидая той же легкости в публичной беседе, что и в частной, Раджагопал вообще понимал подлинную внутреннюю жизнь К. Ясно, что необходима особая энергия, чтобы вести публичную беседу перед большой аудиторией.

К. намеревался вернуться в клинику Бирхер‑Беннер в конце июня, но оттягивал отъезд к огромной досаде Раджагопала. Теперь он не вел частных бесед, не отвечал на письма, даже на те, которые приходили от леди Эмили и Ванды Скаравелли, поэтому его почта накапливалась. В конце концов он остался на месте вплоть до отъезда в Индию в ноябре, несмотря на то, что атмосфера в Арья‑Вихара не была приятной, поскольку не только росло напряжение между ним и Раджагопалом, но и Раджагопал с Розалиндой ссорились, собираясь развестись.

К. чувствовал себя не в состоянии выступать с беседами в Индии, но он был готов участвовать в небольших встречах. По‑видимому, он написал Раджагопалу из Индии, прося организовать для него встречу в Англии в следующем году, поскольку получил телеграмму: «Не имею возможности что‑либо организовать. Переговорил с Дорис Пратт, которая поможет. Обратитесь к ней. С Новым годом». Раджагопал умыл руки, не собираясь заниматься делами К. в Европе. Он был в Лондоне, когда посылал телеграмму и имел много «горьких обменов любезностями» с Дорис Пратт, которая нашла его очень несчастным. Я сама виделась с ним один раз, и, ничего не зная о натянутости его отношений с К., глубоко страдала, когда он стал поносить его. Мне нравился Раджагопал еще с тех времен, когда он был в Кембридже, где я его часто навещала. Он поносил К. и при моей матери, причинив ей, как и мне, боль, поскольку Раджагопал был ей тоже симпатичен. Мы надеялись, что это временное состояние.

К. вел беседы в малых группах в Нью‑Дели в конце I960 года и в Бомбее в начале 1961 года. В то время он был глубоко озабочен необходимостью изменения человеческой психики и создания нового ума. В середине марта он покинул Индию, снова отправившись в Иль Леццио, где провел несколько недель до отъезда в Лондон в мае. Дорис Пратт сделала все возможное, чтобы организовать для него встречу. Зная, как в прежние времена он любил прогулки по Уимблдон Коммон, когда останавливался в Вест‑сайд Хаузе у мисс Додж, она сняла для него дом в Уимблдоне и арендовала Таун Холл на 12 встреч, разослав 150 персональных приглашений. Вместе с голландцем Аннеке Корндорффером, старым другом К., она ухаживала за К. Впервые на этих встречах К. разрешил записать свои беседы на пленку. Дорис и Аннеке, пробывшие с ним в Уимблдоне 8 недель, сильно пугались, когда слышали, как он сильно звал ночью, часто за едой ронял нож или вилку и казался «завороженным», словно теряя сознание. Дорис спрашивала чем могла бы помочь. Он отвечал, что ничем, «разве что не впадать в панику, расслабиться и не беспокоиться, а также не прикасаться к нему». Он сказал, что не смотря на то, что сам точно знает что происходит, им он объяснить не в состоянии. 18 мая он напишет Нандини Мехта в Индию: «Странно, но то, что случилось в Ооти, происходит и здесь, хотя никто ничего не знает. Это очень сильно».

К. уехал в Охай через Нью‑Йорк 14 июня, взяв с собой по просьбе Раджагопала записи Уимблдонских бесед. На следующий день Дорис написала синьоре Ванде, как называл ее К., что он опасался поездки в Охай, так как там, догадывалась она, с чем‑то должен был столкнуться. Он упомянул, что может быстро вернуться назад.

18 июня, за день до полета в Лос‑Анджелес из Нью‑Йорка, К. начал писать весьма необычный отчет о своем внутреннем состоянии сознания. Делая записи карандашом в школьных тетрадках, без помарок, он продолжал дневник в течение семи месяцев. Никогда он не вел таких длительных записей и не помнил, что побудило его к этому. Нигде мы не узнаем ближе что значит быть К. Из дневника видно, как мало события внешнего мира влияли на его внутреннюю жизнь ^[27].

Достаточно наугад открыть книгу, чтобы застыть в восхищении и тайне. Книга начинается внезапно: «Вечером оно неожиданно появилось, наполняя комнату, – огромное чувство красоты, силы и доброты. Другие тоже заметили (друзья, у которых он остановился в Нью‑Йорке)». «Безмерность», «священное», «благословение», «иное», «другой», «безбрежность», – вот имена, которыми в своем дневнике К. наделял загадочное «оно», которое нельзя разыскать, но которое приходит каждый день с такой силой, что и другим становится иногда заметно. Он писал также о «процессе», сильной боли в голове и в позвоночнике, сопровождавших его. В этом дневнике все его учение также прекрасно, как и описание природы. 21 числа в Охай он писал: «Проснулся около двух. Особенное давление и боль обострились, особенно в центре головы. Так продолжалось более часа, и он просыпался несколько раз от силы давления. Каждый раз возникал огромный восторг, и радость продолжалась». И на следующий день: «Сила и красота нежного листка в его незащищенности от разрушения. Как травинка, пробивающаяся сквозь асфальт, он обладает силой, способной противостоять самой смерти». И 23‑го: «Когда он ложился в постель, наступала полнота, известная по Иль Леццио. Она была не только в комнате, но словно покрывало опускалась на землю от горизонта до горизонта. Это было благословение». 27‑го он писал: «То, что являлось в Иль Леццио, уже было здесь, ожидая настойчиво, но кротко и с нежностью». Из двух последних отрывков следует, что происходившее уже имело место ранее в Иль Леццио. Он часто кричал по ночам, но, поскольку жил в одиночестве в Сосновом Коттедже, его не могли слышать в Арья Вихара.

Хотя К. оставался в Охай 19 дней, делая ежедневные записи в тетради, он не упоминает о том, чем занимался, кроме одного посещения зубного врача, когда «оно» было с ним в врачебном кресле, и о прогулке, когда «в окружении лиловых, голых скалистых гор он вдруг обрел уединение, – огромное, непостижимое великолепие, красоту, которая за пределами мысли и чувства... Уединение до странного одинокое, не отделенное, а именно одинокое, подобное капле воды, в которой все воды мира». Эти «Записные книжки» надо читать. Ни одна случайная цитата не даст возможности оценить их. Это бесценный документ, одно из великих мистических произведений всех времен, которое наверняка оценят по достоинствам.

К. сказал Розалинде во время своего пребывания в Охай, что она может до конца жизни жить в Арья Вихара. Она все еще руководила школой Счастливой Долины, но она давно уже перестала быть школой Кришнамурти. Раджагопал переехал в дом, который выстроил для себя неподалеку от Дубовой Рощи в западной части долины. Розалинда обрела независимость, поскольку Роберт Логан, чья жена скончалась, оставил ей деньги и собственность после своей смерти. (Мистер Логан подарил К. две пары часов Патек‑Филипп, – одни золотые, которые К. никогда не носил, а другие стальные карманные на короткой цепочке с древней греческой монетой на конце. Эти часы К. всегда носил вплоть до своей последней болезни).

После ночного перелета в Лондон 8 июля К. на следующий день записал в дневнике: «...среди шума, табачного дыма и громкого разговора совершенно неожиданно начал ощущать чувство безбрежности и исключительного благословения, которое я почувствовал в Иль Леццио, и начало проявляться чувство священного. Тело нервно напряглось из‑за присутствия людей, шума и пр., но не смотря ни на что, это было. Давление и напряжение были сильными, равно как и острая боль в затылке. Было только это состояние и не было наблюдавшего. Все тело было в нем, а чувство святости таким сильным, что даже стон вырвался из тела, хотя рядом сидели пассажиры. Так продолжалось несколько часов до глубокой ночи. Казалось, будто он смотрит не только глазами, но и тысячью столетий. Все вместе было странным происшествием. Мозг совершенно опустел, все реакции прекратились. Долгие часы его не волновали пустота, но только когда описываешь, это становится вещью известной, а знания описательны и нереальны. То, что мозг способен опустеть – странное явление. Поскольку глаза были закрыты, тело, мозг будто погрузились в неизмеримые глубины, в состояние невероятной чувствительности и красоты».

 

КОНЕЦ ПЕЧАЛИ

 

Проведя три ночи в Лондоне, К. встретился в Женеве с Вандой Скаравелли, и отправившись с ней в Гштаад, где она сняла для него на лето дом Шале Таннегг. Небольшую встречу организовали ему в Таун Холле соседней деревни Саанен. Дорис Пратт, которая встречала его в Хитроу, нашла К. «совершенно измученным», как она сообщила Ванде. Он сказал «Знаете ли вы что это значит, когда у вас есть человек, подобный сеньоре Ванде, чтобы к нему поехать. Никогда еще так хорошо ко мне не относились». Дорис догадалась, что проведенное в Охай время было далеко не счастливым. Он попросил ее более не докладывать Раджагопалу о суммах, потраченных на него в Англии. (Его затраты за май и июнь, включая дом в Уимблдоне и аренду Таун Холла составили 477 фунтов стерлингов, в то время как пожертвования – 650 фунтов). Неизвестно, говорил ли К. с Раджагопалом о делах Корпорации, но он написал последнему, прося информировать о состоянии дел, настаивая, чтобы письмо показали всем попечителям и снова обращаясь с просьбой о восстановлении членства. Ответа не последовало, хотя позже, когда К. находился в Индии, Раджагопал прислал балансовый отчет, в котором, конечно, тот не разобрался.

350 человек, 19 национальностей, ровно столько, сколько вместил Таун Холл, присутствовали на первой Саанской встрече. (Саанские встречи станут ежегодным международным событием, привлекая все большее число участников в течение последующих 24 лет). К. провел почти две недели в Шале Таннегг до начала встречи 14 июля. На следующий по приезду день, К. записал в тетради: «Побуждение к повторению опыта, каким бы приятным, прекрасным, благотворным он ни был, – почва, на которой взрастает печаль». И два дня спустя: «Процесс шел на протяжении почти всей ночи и был довольно сильным. Как много способно вынести тело! Оно все дрожало, а утром, когда проснулся, тряслась голова».

 

«Была этим утром особенная святость, наполнившая комнату. В ней царила огромная проникающая сила, входящая в каждую клеточку существа, наполняя, очищая, создавая все из себя. Ванда почувствовала тоже. Именно этого страстно жаждет каждый человек, и, поскольку он жаждет, оно ускользает. Монах, священник, саньяси истязают свои тела и характер, тоскуя об этом, но оно ускользает от них, поскольку это нельзя приобрести; ни жертва, ни добродетель, ни молитва не способны принести эту любовь. Этой жизни, этой любви нет, если смерть – средство. Весь поиск, всякое требование должно прекратиться.

Истина не может быть определенной. То, что можно измерить, не является истиной. Измерить можно то, что не живет, узнать его вершину».

 

В тот самый день Ванда впервые узнала что такое «процесс» К., о чем сделала запись:

 

«После ланча мы разговаривали. В доме никого больше не было. Вдруг К. потерял сознание. То, что случилось дальше, невозможно описать, так как трудно найти подходящие слова; но это слишком серьезно, необычно, важно, чтобы не быть упомянутым, похороненным в молчании, не быть отмеченным. Изменилось лицо К., глаза увеличились, стали шире и глубже, в них появился потрясающий взгляд за пределы возможного пространства. Будто в них было могущественное присутствие, принадлежащее другому измерению. Чувствовались невыразимая пустота и наполненность одновременно».

 

Очевидно, К. «ушел», поскольку Ванда сделала беглую запись реплик оставшегося тела: «Не покидай меня, пока он не вернется. Он, должно быть тебя любит, раз позволяет дотрагиваться до себя, ведь он разборчив в этом. Никого не подпускай, пока он не вернется». Затем Ванда добавила: «Я не понимала, что происходит и была очень удивлена».

На следующий день, в тот же час, К. снова «ушел», и опять Ванда записала что говорило «тело» в его отсутствие: «Я чувствую себя странно. Где я? Не оставляй меня. Не будешь ли ты так добра остаться со мной, пока он не вернется. Тебе удобно? Возьми стул. Ты знаешь его хорошо? Будешь ухаживать за ним?» Ванда продолжала: «Я все еще не постигла что происходило. Так неожиданно, так непонятно. Когда К. пришел в себя, он попросил рассказать что произошло, вот почему я делала записи, чтобы дать хоть малейшее представление об увиденном и прочувствованном».

В конце июля в Гштааде побывал Алдос Хаксли со своей второй женой; они несколько раз бывали на беседах К. в Саанском Таун Холле. Хаксли писал, что «это были одни из наиболее впечатляющих вещей, которые мне приходилось слышать... ^[28] Будто слушал рассуждения Будды – такая сила, такой подлинный авторитет, такой бескомпромиссный отказ разрешить человеку moyen sensuel, любое бегство или суррогат, любого рода гуру, спасителей, фюреров, церкви».

 

«Я показываю вам печаль и конец печали, – если вы не останавливаете выбор на выполнении условий, чтобы положить конец печали, будьте готовы к продолжению печали на неопределенный срок, в каких бы гуру, церковь и т.д. вы ни веровали... Время не уносит печали. Мы можем забыть отдельное страдание, но в глубине печаль остается, а я думаю, что возможно избавиться от печали целиком. Не завтра, не со временем, а увидеть реальность в настоящем, пойти за него».

 

После заключительной беседы 15 августа К. записал в дневнике:

 

«Проснувшись утром, я почувствовал снова непроницаемую силу, что есть благословение... Во время беседы она присутствовала, нетронутая и чистая».

 

В печатной форме эта беседа не производит впечатления такой силы, как другие. Часто случается, что люди, почувствовавшие что беседа была особенным откровением, разочаровываются, читая ее в последствии. Вполне возможно, что часто, когда он говорил, К. испытывал это особое благословение, которое воодушевляло публику сильнее, чем слова.

В то лето был сформирован Сааненский комитет, который бы занимался всеми необходимыми приготовлениями для ежегодных бесед К. Раджагопал встревожился, когда узнал об этом, боясь что К. отрежет себя от Охай. Хотя К. и не намеревался, так случилось, что он еще пять лет не увидит Охай. К. вел спокойную жизнь в обществе Ванды в Шале Таннегг после встречи. Все время Ванда сама постоянно осознавала «благословение», «иное», о которых ежедневно писал К. В сентябре К. один вылетел в Париж, где остановился у старых друзей Карло и Надин Сварес в их восьмиэтажном доме на авеню Лябурдоне. Находиться в городе после умиротворяющего покоя гор, которые К. так любил, было резкой сменой, и все же, как он писал: «Сидя в тишине... глядя на крыши домов, совершенно неожиданно почувствовал это благословение, иное, пришло с мягкой ясностью, оно наполнило комнату и осталось. Оно здесь, когда я пишу». Проведя девять бесед в Париже и побывав опять в Иль Леццио, К. вылетел в октябре в Бомбей, откуда поехал на месяц в Долину Риши, затем в Висанта Вихар, Райджат и Дели. Из описаний Долины Риши и Райджата в его записных книжках, узнаешь эти места, будто побывал там сам. В Дели 23 января 1962 года дневник прерывается так же внезапно, как и начался. В доме Шивы Рао было настолько холодно, что К. не мог держать карандаш. Вот отрывок последней записи:

 

«...вдруг неизвестная безбрежность пришла не только в комнату, но и за ее пределы, в глубокие внутренние уголки, бывшие разумом... Эта безбрежность не оставила следа, она была там, чистая, сильная, непроницаемая, по силе равная огню, не оставляющему золы. С нею пришло блаженство... Прошлое и неизвестное не пересекаются; их нельзя соединить каким‑либо действием; нет моста, чтобы перейти, нет тропинки, ведущей к ней. Оба никогда не встречались и не встретятся. Прошлое уступает место неизвестному, этой безбрежности».

 

Публикация в 1976 году этого исключительного свидетельства прошла незамеченной прессой как в Англии, так и в Америке, за исключением абзаца в американском «Издательском еженедельнике», заканчивавшегося словами: «Учение Кришнамурти аскетично, в некотором роде истребляюще». Один или два человека, которые читали манускрипт, были против его публикации Они боялись, что он сломит волю у последователей К. Он утверждал, что люди могут себя преобразовать коренным образом, не со временем, путем эволюции, а путем немедленного осознания, тогда как «Записные книжки» показывают, что Кришнамурти не был обыкновенным преобразованным человеком, а был уникальным существом, существующим в ином измерении. Это был веский довод, и когда ему указали на него, он ответил: «Не нужно быть Эдисоном, чтобы включить электрический свет». Позже он скажет журналисту в Риме, предположившему, что он родился тем, кем есть, и, следовательно, другим не доступно состояние его сознания, «Христофор Колумб отправился в Америку на парусном судне, мы можем лететь самолетом». В ту зиму К. провел 23 публичных беседы в Индии, а также бесчисленные дискуссии, поэтому неудивительно, что он был измучен, когда в середине марта прибыл в Рим, где его встретила Ванда. На следующий день он слег с жаром. В этом состоянии он «ушел», как имел обыкновение делать, во время «процесса». Ванда записала то, что говорило оставленное охранять тело существо. Но говоривший голос более не напоминал ребенка, напротив, он звучал обычно:

 

«Не покидай меня, он ушел далеко, очень далеко. Тебе велели ухаживать за ним. Ему не следовало уходить. Тебе нужно было сказать ему об этом. За столом он присутствует не весь. Скажи ему взглядом, чтобы другие не видели, он поймет. Приятное лицо. Длинные ресницы – напрасный дар мужчине. Почему не возьмешь их себе? Лицо тщательно вылеплено. Так долго трудились, столько веков, чтобы создать такое тело. Знаешь ли ты его? Ты не можешь его знать. Как можно знать текущую воду? Послушай, не задавай вопросов. Он должно быть любит тебя, раз позволяет находиться вблизи. Он старается, чтобы люди не прикасались к нему. Ты знаешь как он относится к тебе. Он хочет, чтобы с тобой ничего не случилось. Не делай ничего необычного. Слишком обременительны для него все эти поездки. Люди в самолете, которые курят, постоянное складывание вещей, прилеты и отлеты, – слишком большая нагрузка для тела. Он хотел прилететь в Рим к той леди (Ванде). Ты знакома с ней? Он хотел быстро приехать к ней. Он переживает, если с ней не все в порядке. Все эти поездки, нет, я не жалуюсь. Вы видите, как он чист. Он ничего себе не позволяет. Все время тело находилось на краю пропасти. Его держали, за ним наблюдали, как сумасшедшие, все месяцы, но если его отпустить, он уйдет очень далеко. Смерть рядом. Я говорил ему, что это слишком. Когда он в этих аэропортах, он вынужден быть самим по себе. И он не целый тогда. Вся нищета Индии, умирающие люди. Страшно. Это тело тоже бы умерло, если бы его не нашли. Грязь кругом. Он же чистый. Его тело держат в такой чистоте. Умывают с большой заботой. Сегодня утром он хотел что‑то передать тебе. Не останавливай его. Он должен любить тебя. Скажи ему. Возьми карандаш, скажи ему: „Смерть всегда здесь, очень близко от тебя, чтобы защитить тебя. И когда ты спрячешься, ты умрешь“.

 

Когда К. почувствовал себя достаточно хорошо, они переехали в Иль Леццио, там он опять слег, приступ почечных колик был осложнен свинкой в тяжелой форме. Он был так плох, что несколько ночей Ванда спала перед его дверями. Только в середине мая он приехал в Англию, где Дорис Пратт сняла еще один меблированный дом в Уимблдоне. Леди Эмили было теперь 87 лет, и она почти полностью потеряла память; несмотря на это, он часто навещал ее, держа ее в течение часа или более за руку и напевая ей. Она узнала его и любила когда он приходил. Леди Эмили умерла в 1964 году. Я иногда отправлялась, чтобы забрать его из Уимблдона и отвозила в Сассекс, чтобы побродить по лесам, полным колокольчиков. Мы никогда не вели серьезной беседы, а во время прогулки мы вообще не разговаривали. Я знала, что он наслаждался тишиной, видом и ароматом колокольчиков, лесным покоем, пением птиц и нежными молодыми березовыми листками. Он часто останавливался, оглядывался назад на раскинувшийся под ногами голубой туман. Для меня он был тем, кем был всегда: не учителем, а любимым человеком, более близким, чем мои родные. Мне было приятно думать, что я, возможно, единственная, с кем ему никогда не приходилось делать усилий. Когда я узнала, что он выступает в Доме Встречи Друзей, а также в Уимблдоне, я тут же решила поехать послушать его. Я не слышала его бесед с 1928 года в Оммене. Зал был переполнен; в задних рядах люди стояли. Я не заметила, как он вышел на сцену; только что единственный твердый стул, стоявший в центре сцены, пустовал, и вот К., беззвучно войдя, уже сидит, подложив под себя руки, – крохотная фигурка в безукоризненном темном костюме, белой сорочке, темном галстуке, в тщательно почищенных ботинках, ноги вместе. Он был один на сцене (его никогда не представляли, и, как я уже сказала, у него не было конспекта). В зале наступила полная тишина, и сильная волна ожидания пробежала по аудитории. Он сидел молча, не шелохнувшись, оценивая аудиторию легкими движениями головы. Прошла минута, две, я стала бояться за него. Неужели он провалился? Я сидела как на иголках, переживая за него, но вдруг он заговорил, не спеша, своим довольно мелодичным голосом с легким индийским акцентом, распоров тишину.

Позже я узнала, что такое затянувшееся молчание в начале беседы обычно. Это впечатляло, хотя он не ставил такой цели. Он редко знал, о чем будет говорить, прежде чем начинал говорить, будто хотел быть руководимым аудиторией. Вот почему часто беседа начиналась нескладно: «Интересно, с какой целью мы здесь собрались?» – мог он сказать, или: «Я думаю, было бы хорошо, если бы мы смогли установить подлинное понимание между рассказчиком и слушателями». Бывало он точно знал, о чем будет говорить: «Сегодня я собираюсь поговорить о знании, опыте и времени», хотя последующий разговор не обязательно мог ограничиваться этой темой. Он всегда настаивал, что речь его не несет дидактической направленности, что он вместе с аудиторией принимает участие в выяснении истины. Во время беседы он по нескольку раз обращал на это внимание присутствующих.

В этот же вечер в Доме Встречи Друзей он знал, что скажет:

 

«Для того, чтобы понять, о чем мы будем размышлять сегодняшним вечером, и в последующие вечера, нужен чистый ум. Ум, способный к непосредственному восприятию. В понимании нет ничего загадочного. Оно требует ума, способного прямо взглянуть на вещи, без предвзятости, без личной привязанности, без сложившегося мнения. То, о чем я собираюсь говорить, касается полной внутренней революции, разрушения психологической структуры общества, которым мы являемся. Но разрушение этой психологической структуры, собственно вас и меня, проходит не через усилия, и, я думаю, именно в этом состоит вся трудность понимания».

 

Смысл слов К. доходил до большинства людей, как я полагаю, через физическое присутствие самого этого человека – излучения, которое посылало смысл прямо для понимания, минуя ум, и если люди по‑разному воспринимали содержание беседы, так это зависело скорее от индивидуальных способностей воспринимать, чем от того, что сказано. Хотя он подоткнул под себя руки, когда вышел на сцену, на протяжении беседы он жестикулировал то одной, то другой, часто растопыривая пальцы. На его руки было приятно смотреть. В конце беседы он удалился так же незаметно как и вошел. Его индийская аудитория была более импульсивна, чем западная, а ведение бесед на открытом воздухе намного затрудняло его уход со сцены. Он резко приходил в замешательство от бурного поклонения в Индии, когда люди падали ниц или пытались коснуться его самого или его одежды. Кода он уезжал со встречи в Бомбее, к нему простирались руки, чтобы через открытое окно машины дотронуться до его руки. Однажды он испугался, когда мужчина, схватив его руку, потянул ее себе в рот.

Вторая встреча в Саанене тем летом состоялась в большом шатре (лишь в 1965 году часть арендованной земли, на которой стоял шатер, неподалеку от реки Саанен, была куплена Корпорацией на денежные средства, переданные Раджагопалом). Ванда Скаравелли снова сняла Шале Таннегг, что она делала вплоть до лета 1983 года, привезя с собой собственного повара Фоску для ведения хозяйства. К. неважно себя чувствовал после встреч в конце августа. Он решил отменить поездку в Индию и остаться до рождества в Таннегге. Раджагопал приехал повидать его в октябре, надеясь добиться примирения, но поскольку первый настаивал на своем, а К. хотел восстановить членство в Корпорации трудов Кришнамурти, отношения зашли в тупик. Заехав в Лондон, Раджагопал в беседе со мной еще озлобленнее ругал К., голословно обвиняя его в лицемерии, чрезмерном внимании к своей внешности перед выходом на сцену, когда он тщательно расчесывал волосы. Раджагопалу, как и мне было известно, что К. следит за своей внешностью, как, впрочем и за внешностью других. Тот, кто собирался встретиться с ним, всегда стремился выглядеть наилучшим образом, поскольку К. замечал все. Да и на сцене перед аудиторией следует выглядеть наилучшим образом. Я уговаривала Раджагопала прекратить работу на К. ввиду его отношения (он дал мне понять, что дело не в деньгах), поселиться в Европе, где столько друзей, но беда Раджагопала заключалась в его односторонней любви‑ненависти, усугубленной равнодушием К. Покинув Таннегг, К. с Вандой поехали в Рим, где она познакомила его со многими известными людьми – кинорежиссерами, писателями, музыкантами, включая Феллини, Понтекорво, Альберто Моравиа, Карло Леви, Сеговья и Казальса, игравшего ему. (Из Иль Леццио они несколько раз выезжали повидать Бернарда Беренсона в Татга.) ^[29]

В марте Хаксли находился в Риме и часто навещал К. То была их последняя встреча, поскольку в ноябре Хаксли умрет в Лос‑Анджелесе. Через месяц после его смерти К. напишет мне: «Несколько лет назад Алдос Хаксли сообщил о том, что у него рак языка; он сказал это только мне, даже жена не имела понятия. Весной мы виделись в Риме, он выглядел неплохо, поэтому меня потрясло известие о его кончине. Надеюсь, он не страдал».

В конце мая К. возвратился в Гштад. Мы с мужем переночевали в Гштаде по пути на машине в Венецию, навестив К. в Таннегге. С ним не было никого, кроме Фоски. Он обрадовался нам и прокатил на мерседесе, собственности Сааненского комитета. Бросалось в глаза, что автомобиль лелеяли, редко использовали, после каждой короткой поездки К. чистил его, наводя лоск. Продолжая поездку по Италии, мы остановились в замке‑отеле в Пержине, где бывали в 1924 году. Я послала К. открытку с видом круглой башни, которую он тогда занимал. Он ответил: «Ничего не могу вспомнить; может, это другой замок. Совершенно выпало из памяти».

В тот год на встрече в Саанене появился новый участник, который несколько лет будет играть важную роль в жизни К. – 35‑летний Ален Ноде, профессиональный пианист из Южной Африки, который учился в Париже и Сьене, и давал концерты в Европе и был в то время профессором в университете Претории, интересуясь с мальчишеских лет религиозной жизнью, Ален был наслышан о Кришнамурти, поэтому во время отпуска поехал в Саанен послушать его. Он познакомился с К. лично и был зимой в Индии, вместе с К. Когда он вернулся в Преторию в начале 1964 года, он оставил преподавательскую деятельность, посвятив себя своему духовному предназначению.

Ален Ноде снова побывал в Саанене летом 1964 года. Была тем летом также Мери Зимбалист, в девичестве Тейлор, вдова Сэма Зимбалиста, кинорежиссера. Она была мягкой, элегантной европеизированной американкой Нью‑Йоркского происхождения, прочно утвердившаяся в деловом мире. Впервые они с мужем услышали К. в Охай в 1944 году. Когда муж ее скоропостижно умер от сердечного приступа в 1958 году, она поехала, все еще в глубоком горе, послушать еще раз К. на встрече в Охай в 1960 году. После этого у нее состоялась с ним длинная частная беседа, в которой К. говорил с ней о смерти в том духе, как она готова была понять: нельзя убежать от смерти, пользуясь обычным бегством; факт смерти необходимо осмыслить; уход от одиночества приносит печаль, а не само одиночество, смерть; горе – это жалость к самому себе, а не любовь. Мери надеялась услышать его еще раз в Охай, но, поскольку было маловероятно, что он собирается возвращаться, она отправилась послушать его в Саанен. Там она подружилась с Аленом Ноде, и они оба попросили К. остаться после встречи, чтобы посетить несколько небольших частных бесед в Таннегге. У Мери состоялась с К. еще одна беседа с глазу на глаз. Английские акции для расходов К. перестали приносить дивиденды, и Дорис Пратт предложила Раджагопалу оплачивать поездки К. в Индию и в Европе впредь за счет Корпорации через комитет в Саанене, который бы стал получать собранные в Европе денежные средства корпорации. Приводя в качестве довода здоровье К. она просила, чтобы он ездил только первым классом. Раджагопал принял первое предложение, но не ответил относительно первого класса. Учитывая, что каждый доллар, поступавший на счет корпорации в виде пожертвований, завещаний и авторских гонораров от книг зарабатывался самим К., странно, почему требовалось разрешение Раджагопала, как использовать деньги для личного комфорта К., и что когда К., снова увидевшись с Аленом Ноде зимой 1964–65г.г. захотел, чтобы тот стал его секретарем и сопровождающим в поездках, снова потребовалось разрешение Раджагопала, чтобы платить скромную зарплату. Очевидно, что в возрасте 70 лет путешествовать одному было тяжело для К., особенно после стольких болезней.

Я встретила Алена Ноде с К. в Лондоне весной 1965 года у портного К. Гунтсмана, на Севиль‑роу. Ален остановился с К., а Дорис Пратт в другом меблированном доме в Уимблдоне, ведя записи уимблдонских бесед К. Когда мы с К. отправились на обычную прогулку к колокольчикам, он пребывал в лучшем расположении духа, чем когда‑либо. Он говорил об изменениях, которые внес Ален в его жизнь, путешествуя с ним, заботясь о багаже. Он чувствовал естественную привязанность к нему – беспечному, хотя и серьезно думающему, энергичному космополиту, способному к языкам. В Лондоне находилась также Мери Зимбалист, но я познакомилась с ней только в следующем году. Она наняла машину и возила К. и Алена по красивым местам Англии, а когда все трое поехали после Лондона в Париж, Мери показала им Версаль, Шатр, Рамбуйе и другие места, – такие приятные поездки, которых годами К. был лишен в своей скучной внешней жизни.

 

ИДЕАЛЫ – ВЕЩЬ ЖЕСТОКАЯ

 

В ту зиму К. поехал в Индию с Мери Зимбалист и Аленом Ноде, посетив вместе с ними и индийскими друзьями все обычные места проведения бесед и дискуссий. В декабре 1965 года, находясь в Индии, К. получил неожиданное приглашение от Раджагопала (которое принял) выступить в Охай в октябре 1966 года. Премьер‑министр Индии Лал Бахадур Шастри скончался 11 января 1966 года, и его пост заняла Индира Ганди, близкий друг Пупул Джаякар.

Весной 1966 года, в Англии, я познакомилась с Мери Зимбалист. Как‑то днем они совершенно неожиданно подъехали с К. и Аленом к порогу нашего деревенского дома. После пикника К. пригласил всех к нам. Когда они трое в конце концов уехали, я подумала, какое удивительно счастливое и дружеское трио они представляли, сколько пользы принесла их дружба здоровью К., его состоянию души. Мы смеялись до упаду. Моя дружба с этими новыми друзьями К. быстро росла. С того времени К. хотел останавливаться с ними, где бы ни был. Они были с ним тем летом в Гштааде, хотя останавливались в другом шале; в Нью‑Йорке К. остановился с ними на квартире брата Мери, а затем в Калифорнии – красивом доме Мери в Малибу, расположенном на возвышающейся над морем скале. 28 октября все трое переехали в Охай, а на следующий день состоялась первая из шести бесед в Дубовой Роще, где К. не выступал с 1960 года. После третьей беседы явились телевизионщики и впервые засняли беседу К. на видеопленку. В беседе речь шла о том, чему в основе своей посвящались все беседы, – о радикальном преобразовании человеческого ума. Без подобного преобразования невозможно реальное изменение общества, подлинная радость, мир во всем мире. К. повторял то, что несколько раз говорил ранее – его слова подобны зеркалу, в котором люди могут видеть, что же на самом деле происходит в них самих.

К сожалению, примирение между К. и Раджагопалом, на которое возлагались надежды, не состоялось, хотя они встречались наедине несколько раз. К. продолжал настаивать на восстановлении членства в Корпорации; Раджагопал отрицал, что К. несет какую‑либо ответственность за организацию. К. переговорил с Вице‑президентом и одним из членов Совета, их обоих он давно знал, но они не могли или не хотели помочь. Ревность к двум новым друзьям К. не благоприятствовала развитию ситуации.

В декабре К. вылетел один в Дели. (Ален Ноде вернулся в Преторию, чтобы повидаться с родителями). Беседы К. того года в Индии были последними, опубликованными Корпорацией. Мери и Ален присоединились к К. в Риме в марте 1967 года, отправившись вместе с ним в Париж, где Мери сняла дом. К. больше не останавливался у Сваресов; он вычеркнул их из жизни после размолвки с Леоном де Видасом в отношении приготовлений к парижским беседам. После Парижа К., Мери и Ален поехали в Голландию, где К. выступал в Амстердаме впервые за последние 11 лет. Они остановились в долине фермера в Хьюцене, городе, где была община Веджвуда, но К. забыл об этом. Мы с мужем, оказавшись в тот момент в Голландии, приехали их навестить. Когда мы уезжали, К. спросил ни с того, ни с сего, напишу ли я для него книгу. Я изумилась, услышав свои собственные слова: «Да. Какого рода книгу?» Он ответил: «Что‑нибудь, основанное на беседах, на твое усмотрение». Мне кажется, что предложение внес Ален. Я никогда не разговаривала с К. о моей писательской деятельности; не думаю, что ему было известно, пока его не проинформировал Ален, что я зарабатываю писательским трудом. Но они оба не поверили бы, узнав, что с 1928 года я не читала ни слова, написанного К. Конец лета был омрачен для меня огромностью предпринимаемого дела, однако я никогда даже не подумывала об отступлении. Я знала, что это громадный вызов. Вернувшись в Лондон, я спросила Дорис Пратт, которую я знала со времен лагерей в Оммене, какие беседы за последние два года она считает лучшими. Она порекомендовала беседы 1963 – 64 г.г., переслав четыре томика в мягкой обложке с подлинной записью бесед тех лет в Индии и Европе.

Я прочитала тома в большом возбуждении. Будто я жила в комнате с большим количеством окон, занавешенных жалюзи; пока я читала, они приподнимались. Такие высказывания, как «Идеалы – вещь жестокая» или «„Я попытаюсь“ – самое ужасное заявление, которое можно сделать», перевернули мое мышление. В каждой беседе К. обращался к тем же предметам и потому было много повторений, хотя никогда в тех же самых словах, поэтому я рассортировала темы под сотней названий – Осознание, Обусловленность, Сознание, Смерть, Страх, Свобода, Любовь, Медитация, Бог и пр., отобрав те абзацы, в которых он выразил себя более ясно и красиво, вплетя их в ткань книги объемом в 124 страницы. Я не изменила ни одного слова К., ничего не добавила от себя; тем не менее, эта книга – не антология. Скорее она – учебник Кришнамурти для начинающих. Мне не приходилось сталкиваться со столь тяжелым, требующим сосредоточения, захватывающим заданием. Мне запомнилось наизусть одно предложение: «Быть свободным от авторитета, как вашего, так и чужого, означает умереть для всего вчерашнего, так чтобы ум был всегда свеж, всегда молод, невинен, полон жизни и страсти». Эта маленькая книжка под названием «Свобода от известного», выбранным самим К., опубликована в 1969 году.

Для меня самая трогательная и прекрасная глава в ней – о любви. Многие находили учение Кришнамурти отрицающим, поскольку иногда он открывал нечто путем перечисления того, чем оно не являлось. Любовь – первая иллюстрация тому. Любовь – не ревность, любовь – не обладание, любовь не требует ответной любви, любовь – не страх, любовь – не сексуальное наслаждение; зависимость от другого – не любовь, любовь – не порождение мысли, любовь – не красота, любовь – не чувство жалости к самому себе. (Становится ясным последующее высказывание К: «Нет такого понятия как несчастная любовь»). «Разве вы не знаете, что значит по‑настоящему любить?» – спрашивал К., – «любить без ненависти, любить без ревности, любить без гнева, любить, не вмешиваясь в мысли и дела другого, без порицания, без сравнения – знаете что это значит? Когда вы любите другого всем сердцем, всем разумом, всем телом, всем существом своим, есть ли сравнение?»

Понятие, которое я находила наиболее трудным, звучало как «наблюдатель есть наблюдаемое». В конце концов я пришла к такому толкованию: субъект смотрит на свои внутренние состояния предвзятым умом; и, следовательно, он видит только отражения себя. Что мы есть, это то, что мы видим. Понятие высшего Я, которое могло бы направлять другие субъекты, – иллюзия, поскольку есть только субъект. Когда в других беседах К. говорил: «Переживание – это переживающий», а «Думающий – мысль», – он просто пользовался разными словами для выражения одной и той же мысли.

В начале июня 1967 года Мери Зимбалист отвезла К. и Алена Ноде в Гштаад, где они вместе остановились на другой вилле, пока не приехала Ванда открыть сезон в Таннегге для К. За несколько дней до переезда в Таннегг у К. был жар, приковавший его к постели. Мери писала в дневнике, что ей казалось, он в бреду, когда он взглянул на нее, не узнавая, сказав детским голосом: «Кришна ушел». Он спросил ее, спрашивала ли она Кришну и добавил: «Он не любит, когда ему задают вопросы. После всех этих лет я не привык к нему». Очевидно, Мери не было известно о «процессе». Хотя теперь она проведет с ним больше времени, чем кто бы то ни было, до его смерти, именно тогда она единственный раз увидела проявления «процесса». Он, однако, предупреждал ее, что может потерять сознание даже в машине; она не должна обращать внимания, а только сбросить скорость. Это случалось несколько раз. Он падал к ней на колени или плечо в обмороке, но скоро приходил в себя и ничего плохого об этом не думал.

В то лето в Гштаде много говорили о школе, которую бы К. хотел открыть в Европе. Старый друг предложил ему 50 000 фунтов для постройки дома для К., когда тот уйдет на отдых. Не собираясь уходить на покой, он спросил, может ли использовать деньги на школу; просьбу тут же удовлетворили. Он недавно встретил идеально подходящего человека для поста директора – Дороти Симмонс, которая вместе мужем Монтегю только что вышла на пенсию, поруководив 18 лет государственной школой. Вскоре было решено, что школу создадут в Англии, поскольку миссис Симмонс не сможет осуществлять эффективно руководство на иностранном языке. В конце концов, Броквуд Парк, большой дом в грегорианском стиле в Гемпшире с 36 акрами парка и сада, был приобретен за 42 000 фунтов, и Симмонсы, Дорис Пратт и один ученик переехали туда в конце 1968 года.

К. решил открыть школу вопреки совету своего финансового консультанта Джерарда Блитца, основателя средиземноморского клуба, который считал, что невозможно приступить к этому, не собрав дополнительных денежных средств для благоустройства школы. Однако К. всегда считал, что надо делать то, что считаешь правильным, а деньги так или иначе появятся. И они обычно приходили.

Незадолго до этого произошел полный разрыв с Раджагопалом, и К. основал новый совет для распространения по миру своего учения, закрепив в документе невозможность повторения ситуации, аналогичной с Раджагопалом. На встрече в Саанене в 1968 году он объявил:

 

«Кришнамурти сообщает вам о полном отделении от Корпорации трудов Кришнамурти в Охай, штат Калифорния. Он надеется, что в результате настоящего публичного заявления все желающие связать себя с делом и учением Кришнамурти поддержат новый Международный Фонд Кришнамурти в Лондоне, Англия, в ведение которого включена также школа. Документ, подтверждающий образование Фонда, обеспечивает права Кришнамурти».

 

Дорис Пратт, выйдя на пенсию после 40 лет преданной добровольной службы, уехала в Броквуд Парк; секретарем нового Фонда стала замужняя женщина, имевшая дочь, по имени Мери Кадоган (она помогала с 1958 года Дорис Пратт). До замужества Мери Кадоган работала на Би‑би‑си и считалась высококвалифицированным специалистом. (Она по‑прежнему оставалась секретарем Фонда, и с тех пор она одну за другой опубликовала 5 книг).

Настало трудное время пока не стали поступать пожертвования на счет нового фонда. Активы Корпорации трудов Кришнамурти были заморожены, но, к счастью, Дорис Пратт и Мери Кадоган сколотили небольшой фонд, который дал возможность новому Фонду продолжить дело. Одновременно К. сформировал комитет по публикации во главе с Джорджем Вингфилд‑Дигби, в то время хранителем по текстилю в музее Виктории и Альберта, специалистом по восточному фарфору и автору книги о жизни Уильяма Блейка. В будущем комитет уполномочивался нести ответственность за публикации бесед К., подготавливая их к печати и выпуская бюллетень. Подлинные записи бесед стали публиковать в Голландии, а не в Индии.

В 1969 году образовался Американский Фонд Кришнамурти, а в 1970 – Индийский. Неизбежная тяжба между KWINC и американским фондом продолжалась, затянувшись до 1974 года, когда она была завершена в суде. Главными условиями урегулирования были: KWINC следует распустить, а другая организация, фонд K&R, где Раджагопал имел право руководства, имела бы все авторские права на работы Кришнамурти до 1 июля 1968 года; 150 акров земли в западной части долины Охай, включая Дубовую рощу, а также 11 акров в верхней части, где находились Сосновый Коттедж и Арья Вихара, должны быть переданы Фонду Кришнамурти в Америке (KFA); наличные активы KWINC переводятся на KFA за вычетом определенных сумм для уплаты пенсий и судебных издержек Раджагопалу, и что Раджагопал будет иметь пожизненное право пользования своим домом.

Пока продолжалось слушание дела, К. продолжал разъезжать. Разница заключалась в том, что теперь он останавливался в Англии в Броквуд Парке, а в Калифорнии – вместе с Мери Зимбалист в Малибу, не заезжая в Охай, ведя беседы в Санта Монике, а не в Дубовой Роще. Осенью 1969 года Ален Ноде прекратил работу на К., поселившись в Сан‑Франциско, где давал уроки музыки. Он иногда приезжал в Малибу, а К. виделся с ним, когда ездил в Сан‑Франциско. Он много сделал, чтобы ввести К. в молодежную американскую аудиторию, организуя для него беседы в ряде университетов, включая Гарвард и Беркли. «Вполне естественно, – писал Ален, – хоть немного и удивительно, что Кришнамурти вдруг стал героем и другом студентов, поскольку задолго до встречи с ним темы его бесед были для них так же жизненно необходимы, как есть и дышать. Им страшно нравится то, что он говорит, они испытывают к нему обычную привязанность без благоговейного страха».

В то время как К. находился в Броквуде весной 1970 года, он попросил меня написать отчет о ранних годах его жизни. Сначала он попросил об этом старого друга Шиву Рао, но после того, как были собраны многочисленные материалы из теософских архивов в Адьяре, Шива Рао серьезно заболел; состояние его здоровья не позволяло закончить книгу. (Он умер в следующем году). Шива Рао, однако, предложил мне воспользоваться собранным материалом. Я знала его с 1923 года, когда мы впервые встретились в Индии, и с тех пор оставались близкими друзьями. К. сказал, что привезет с собой бумаги, когда в начале следующего года вернется из Индии. Конечно, я пришла в восторг от просьбы написать отчет, но сделала оговорку, что меня не будут просить показать текст. Согласившись, К. дал письменное разрешение цитировать его письма и отчеты о его опыте в Охай в 1922 году, ранее не опубликованные. Хотя я не намеревалась начинать книгу до того, как получу материалы от Шивы Рао, в июне я отправилась в Броквуд на мою первую беседу о ней с К. Он казался весьма заинтересованным в «мальчике», как предпочитал называть себя, и удивлялся почему Ледбитер выбрал его. Какими же качествами обладал ум мальчика? Что его защищало все годы? Почему мальчик, которого окружали лестью, не испортился в таких условиях? Он мог бы стать «отвратительным». Это любопытство в отношении мальчика, хотя и сильное, не носило личного характера. Как будто он надеялся, что письменно зафиксированная подлинная история могла дать объяснение феномену человека, личного интереса к которому он не питал. К. старался как мог, чтобы помочь, но, увы, почти ничего не помнил о молодости за исключением того, о чем ему рассказывали Шива Рао и другие.

Книга К. «Немедленно измениться» была опубликована в 1970 году; она состоит из поставленных Аленом Ноде в Малибу вопросов и ответов К. Ален записывал обычным способом как вопросы, так и ответы, диктовал их на пленку, затем снова прочитывал их по вечерам К., чтобы внести исправления. Книга эта, таким образом, превосходит отредактированные записи бесед, которые К. не только не просматривал, но и вообще не смотрел. В книге есть абзац на одну из наиболее повторяющихся К. тем, – одной из самых трудных для понимания, – конец мысли:

 

«Вопрос:  Интересно, что вы действительно понимаете под концом мысли? Я говорил об этом с другом, он сказал, что это какая‑то восточная чепуха. Для него мысль – высшая форма разума и действия, которые неразрывны. Она создала цивилизацию и все взаимоотношения основаны на ней. Все признают это... Когда мы не думаем, мы спим, прозябаем, ничего не делаем; мы опустошены, скучны, бесполезны; мы пробуждаемся когда думаем, занимаемся делом, живем, ссоримся: вот известные нам два состояния. Вы говорите, быть за пределами обоих – за мыслью и за пустой бездеятельностью. Что вы подразумеваете?

Кришнамурти:  Попросту говоря, мысль – есть отклик памяти из прошлого. Когда работает мысль, прошлое выступает как память, опыт, знание, возможность. Действующая мысль есть прошлое, поэтому нет нового образа жизни; прошлое живет в настоящем, изменяя себя и настоящее. Поэтому ничего нового в жизни нет, и когда что‑то новое должно случиться, необходимо отсутствие прошлого, ум не должен быть забит мыслью, страхом, удовольствием и пр. Только когда ум не наполнен всем этим, новое может проявиться. И по этой причине мы говорим, что мысль должна быть неподвижна, действуя только по необходимости – объективно и эффективно. Все, имеющее последовательность, есть мысль; когда есть последовательность, не рождается ничего нового. Видите, как это важно? Ведь это вопрос жизни. Либо вы живете прошлым, либо живете совсем иначе, вот в чем дело».

 

В «Записных книжках» К. писал: «Есть священное – не от мысли, не от чувства, воскрешающего мысль. Это неуловимо мыслью и не может быть ею использовано. Мысль не дает этому формулировки. Но есть священное, незатронутое ни символом, ни словом, – это непередаваемо». Вот в чем трудность такого понятия как «конец мысли», – его невозможно передать иначе кроме как через мысль.

Позже К. скажет: «Мысль отравляет» и «Мысль извращает». Эти прямые заявления без объяснения непонятны. Мысль извращает, потому что она «разбита», «фрагментирована». Безусловно, К. имел в виду психологическую мысль. Мысль необходима для практических целей, как и память.

В «Немедленно измениться» К. высказал свое отношение к сексу, отвечая на вопрос: «Возможен ли секс без этого желания мысли?»:

 

«Следует выяснить самим. Секс играет исключительную роль в жизни, поскольку это, возможно, – единственный глубокий, из первых рук имеющийся у нас опыт. Интеллектуально и эмоционально можно имитировать, следовать, соглашаться. В наших отношениях есть боль и борьба, а в сексе этого нет. И будучи таким иным и прекрасным, секс привязывает нас, и он становится цепью. Он связывает нас тем, что требует продолжения – опять происходит действие разделения. Человек так связан – интеллектуально, в семье, в обществе, социальной моралью, религиозными санкциями – так связан, что только в сексе остается свобода и насыщенность. Поэтому ему придают такое значение. Если бы повсюду была свобода, не было бы тогда такого страстного желания, такой проблемы. Мы создаем проблему, поскольку не можем получить его в достаточном количестве, или чувствуя вину, когда он есть, или потому, что, занимаясь сексом, можем нарушить установленные обществом законы. Старое общество называет новое обществом вседозволенности, поскольку для нового общества секс – часть жизни. Когда ум освобождается от бремени подражания, авторитета, конформизма и религиозных предписаний, секс занимает свое место, но он не должен быть всепоглощающим. Отсюда следует, что для любви существенна свобода – не свобода мятежа, не свобода делать что хочется, не потворство страстным желаниям, открытое или тайное, а свобода, которая приходит с пониманием всей структуры и природы секса. Тогда эта свобода – любовь».

 

Зимой 1971 года К. отменил поездку в Индию, не из‑за опасности войны между Индией и Пакистаном, а потому что, как говорил он Мери Зимбалист, тело его «до костей устало», требуя догнать ум, бурлящий от энергии». В течение нескольких недель, таким образом, с 20 ноября, он находился на полном отдыхе в доме Мери в Малибу, ходя в кино, гуляя по пляжу, смотря телевизор и читая детективы. Но всегда, когда он спокойно отдыхал, у него болела голова; часто он часами бодрствовал ночью из‑за силы медитации и по нескольку раз он снова пробуждался с чувством «особенного удовольствия», с чувством того, что комната наполнена «возвышенными святыми существами». Очевидно, «процесс» шел в легкой форме без «уходов». Он чувствовал, что мозг его будто расширяется, поскольку «исключительный свет горел в уме». В то же время он заявлял, что никогда так хорошо не отдыхал со времен войны. Его тело обрело такую чувствительность, что как‑то вечером, смотря телевизор, «он ушел далеко» и был так потрясен, когда Мери заговорила с ним, он начал трястись, и его продолжало трясти всю ночь ^[30].

Подобные медитации имели такую силу, что заставляли его бодрствовать часами, продолжаясь вплоть до того, как он отправился проводить беседы в Нью‑Йорк в мае 1972 года.

В тот год в издательстве «Восточный Лонгман» вышла первая книга Кришнамурти в Индии «Традиция и революция», редакторами которой были Пупул Джаякар и Сунанда Патмардан. Она составлена из 30 диалогов, которые в 1970 – 71 г.г. велись в Нью‑Дели, Мадрасе, Долине Риши и Бомбее с маленькой группой людей – художниками, политиками, саньясинами и учеными индусами – всеми теми, с кем встречался К., возвратившись в Индию в 1947 году. Хотя в этих дискуссиях не было сказано ничего нового, подход был иным, освежающим из‑за словаря индийских слов. Особенно памятен такой абзац: «Есть один путь встретиться с печалью. Бегство, знакомое нам всем, путь, позволяющий уйти от величия печали. Единственный путь избежать печали – не сопротивляться, не делать движения в сторону от нее, вовне или внутри, полностью остаться с печалью, не стремясь выйти за ее пределы».

Индийским последователям К. всегда хотелось считать его индусом, поскольку он был рожден в индийском теле, хотя сам К. не причислял себя к какой‑нибудь расе или национальности, равно как и религии. Индийский паспорт затруднял получение виз в Европу и Америку, поэтому он обрадовался, когда в 1977 году получил так называемую «грин‑кард», обеспечивающую безвизовый въезд в Америку.

К. остановился на несколько дней в феврале 1973 года в Броквуде по пути из Бомбея в Лос‑Анджелес. Написание моей книги о нем, которую я планировала в качестве первого тома трехтомной биографии, шло полным ходом, но в меня закрались опасения о целесообразности ее опубликования, история получалась и безумной, и святой; вот почему я приехала в Броквуд на один день, чтобы переговорить с К. Оставшись с ним наедине после ланча в большой гостиной Западного крыла, части дома, где он жил в Англии (он сидел на твердом стуле, как любил, придвинувшись к дивану, на котором сидела я), я поделилась с ним своими сомнениями. Он ответил сразу же: «А вы не чувствуете этого в комнате? Вот и ответ». Я человек отнюдь не мнительный, но в тот момент я почувствовала в комнате легкую пульсацию, которая могла легко быть плодом моего воображения. Он явно чувствовал ее в присутствующем и констатировал это. «Что это?» – спросила я. «Эта сила? Которая за тобой? Я знаю, ты всегда была защищена, но кто или что защищает тебя? Она там, будто за занавесью, – ответил он, протянув позади себя руку, будто желая дотронуться до невидимого занавеса, – я мог бы поднять это, но чувствую, что не должен».

Когда я ушла днем, К. пошел в свою комнату отдохнуть. Моя дочь, которая привезла меня на машине из Лондона, нетерпеливо ждала снаружи в машине. Попрощавшись с обитателями школы, я вынуждена была вернуться в Западное крыло, чтобы взять из раздевалки пальто. Когда я проходила мимо открытой двери гостиной, с одной лишь мыслью поторопиться, на меня обрушилась какая‑то волна, ужасная по силе. Была ли она враждебна ко мне? Единственное, что я знаю, так это то, что она не выдумана и не плод самовнушения. Я пришла к выводу, что она не враждебна лично мне. Будто бы меня засосало пропеллером. Была ли то сила, энергия, часто проходившая сквозь К.? Тогда я не знала, что год назад, в Охай К. спросили на ту же тему – о силе, которая за ним – члены попечительского совета американского фонда, из которых наиболее известными были Эрна Лиллифелт и ее муж Теодор, проживавшие в Охай; вряд ли можно было бы начать Фонд без Эрны.

К. ответил на вопрос, говоря о себе в третьем лице: «Во‑первых, мы спрашиваем о том, о чем К. сам себя никогда не спрашивал. Он никогда не спрашивал: „Кто я?“ Я чувствую, что мы вторгаемся туда, где здравый ум теряет способность понять, что совсем не означает будто я что‑то скрываю. Что‑то есть. Слишком огромное, чтобы облечь в слова. Был и есть громадный резервуар, который, если бы человеческий разум мог прикоснуться, раскрыл бы нечто, что не способны открыть ни интеллектуальная мифология, ни изобретение, ни догма. Я не делаю из этого тайны, это был бы глупый детский прием, подлая вещь, потому что тогда эксплуатировались бы люди. Либо создается загадка, где ее нет, либо есть что‑то, к чему нужно приближаться с огромной точностью и осторожностью. Здравому уму такого не дано. Это есть, это здесь, но к нему нельзя подойти, нельзя пригласить его. Это не достижение. Это нечто, недосягаемое для ума».

К. больше всего рассердило то, что на той встрече выразили мнение, что он, возможно, медиум. «Конечно же нет; это очевидно. Такое объяснение слишком детское, незрелое». Беспокоит ли его, спросили К., то, что его используют? «Нет. Ведь бензоколонкой пользуются многие». В свою очередь он сам поставил вопрос: «Разве что‑нибудь происходит в мозгу, что для меня нежелательно, – опыт, подобный Охай и другим местам? Например, я проснулся в 3.30 с ощущением огромного чувства энергии, взрывающейся энергии, великой красоты, когда происходили разные вещи. Такое продолжается все время, когда тело не слишком устало». Более подробно пробуждение ночью К. описала Мери Зимбалист.

Она сделала запись и переслала мне письмом: «Я проснулся в 3 часа с чувством необычной силы, света, горящего в уме. Не было наблюдателя. Опыт шел снаружи, но наблюдатель не был проявлен. Было только то и ничего более. Сила проникала во все существо. Я сел в постели; так продолжалось 3 часа».Он говорил Мери, что часто просыпался с удивительным чувством новой и огромной энергии. Несколько лет спустя он попросил ее записать еще один свой опыт, о чем я получила письменное сообщение:

 

«Прежде, чем начать асаны ^[31], К. обычно сидит спокойно, ни о чем не думая. Но этим утром произошло нечто странное, неожиданное и незваное – такое, впрочем, не зовут. Оно появилось внезапно, как будто в самом центре мозга, в голове, прямо в середине появилось огромное пространство с невообразимой энергией. Оно было там, но ничего не зарегистрировалось, потому что при регистрации энергия теряется. Если это так можно назвать, то была чистая энергия в безграничном состоянии, пространство, имевшее лишь безбрежность. Неизвестно сколько так продолжалось, но оно было все утро, и в момент, когда я пишу, слово оформляется и отвердевает. На самом деле, слова бессильны описать это».

 

Описание энергии, которое дал К., нужно внимательно читать в связи с тем заявлением, которое было записано на магнитофон непосредственно перед его смертью.

 

БУДУЩЕЕ СЕЙЧАС

 

В 1973 году вышло в свет еще две книги К.; к этому времени на них практически перестали появляться рецензии, хотя книги по‑прежнему хорошо распродавались. Можно представить как нелегко рецензировать книги К.; неизвестный для К. Джон Стюарт Коллинс, тем не менее, принял вызов, поместив рецензию на первую брошюру «За пределами насилия» в «Санди Телеграф» в марте 1973 года:

 

«Для того, чтобы быть освежающим, нужно быть свежим. Это довольно редко встречается в искусстве. А в области религиозно‑философско‑этической мысли и подавно. Дж. Кришнамурти всегда свеж, всегда удивителен. Вряд ли когда‑нибудь избитая фраза сошла с его уст.

Он также очень труден для понимания. Совсем не потому, что пользуется длинными словами, а своим неверием в «веру». Вероятно, это ужасает приверженцев «‑измов» и «‑логий». Он верит в Религию в истинном смысле этого слова, хотя отрицает религии и какие бы то ни было системы мысли.

Подзаголовок книги «За пределами насилия» звучит так: «Подлинные отчеты о беседах и дискуссиях в Санта Моника, Сан‑Диего, Лондоне, Броквуд Парке, Риме. Сперва Кришнамурти проводит беседу, затем отвечает на вопросы. Вопросы обычны, ответы – никогда.

«Разве вера в единство всех вещей не так же человечна как и вера в их разделение?»

«Почему вам хочется верить в единство людей? – Мы не едины, это факт, почему же вам хочется верить в нечто такое, чего не существует в действительности? Все это вопрос веры; ведь подумайте, у вас одна вера, у другого – другая; и мы сражаемся и убиваем друг друга просто за веру».

Или: «Когда приобретается психический опыт?»

«Никогда. Знаете ли вы что значит приобрести психический опыт? Для экстрасенсорного опыта требуется значительная зрелость, исключительная чувствительность, огромная образованность; когда же вы высоко образованы, психический опыт как раз и не нужен».

Рецензируемая книга главным образом посвящена изменению нас самих, ведь люди так часто выходят за пределы насилия.

«Быть свободным от насилия предполагает свободу от всего того, что один человек перекладывает на плечи другого, – веры, догм, ритуалов, понятия моей или вашей страны, моего или вашего бога, моего или вашего мнения».

Как достичь такой свободы? Сожалею, но я не в состоянии точно выразить словами то, что имеет в виду Кришнамурти. Его нужно читать. Сам процесс чтения уже влияет на читателя. Одна подсказка: заменяйте умение мыслить действием внимания – могущество в умении видеть».

 

Вторая книга «Пробуждение разума» – большого объема; она вышла под редакцией Джорджа и Корнелии Вингфилд‑Дигби с 17 фотографиями К., сделанными Марком Эдвардсом. Начиная с 30‑х годов в течение более трех десятилетий К. отказывался фотографироваться.

Когда в 1968 году К. не стал возражать на этот счет, молодой внештатный фотограф Марк Эдварде, только что окончивший художественную школу, предложил сфотографировать К. С тех пор Марк сделал себе имя фотографиями Третьего Мира; он выполнил огромное количество фотографий для Фонда Кришнамурти. (Позже К. фотографировали Сесия Битон и Карш из Оттавы).

«Пробуждение разума» состоит из интервью с несколькими людьми, включая «Беседы Кришнамурти с Якобом Нидлманом», профессором философии в Государственном Колледже в Сан‑Франциско, «Беседы Кришнамурти со Свами Вентакешанандой», «Беседы с Аденом Ноде» и беседу с профессором Дэвидом Бомом, который был в то время профессором по теоретической физике в Бирбекском Колледже (Лондонский университет). Дэвид Бом, находясь в Принстоне в 40‑х годах, дружил с Эйнштейном. Он впервые заинтересовался К., наткнувшись в библиотеке на его последнюю книгу под названием «Первая и последняя свобода». Бом посещал беседы К. в Уимблдоне в 1961 году; с тех пор он часто бывал в Саанене и Броквуде, где он лично беседовал с К. Бому принадлежит несколько книг по квантовой теории; в 1980 году он опубликовал работу «Целостность и запутанный порядок» – книгу, в которой представлена на обсуждение революционная теория физики, в которой преломляется учение К. о целостности жизни.

В своей первой беседе с профессором Нидлманом К. подчеркнул как важно избавиться от религиозной обусловленности: «Нужно сбросить с себя все обещания, весь опыт, все голословные мистические суждения. Думается, нужно начать так, как будто абсолютно ничего не знаешь». Нидлман возражает: «Это очень трудно».

«Совсем нет, сэр, я так не думаю. Мне представляется, что трудно лишь тому, кто напичкан знанием, принадлежащим другим людям». Позднее в беседе К. скажет: «Я совсем не читаю книг по вопросам религии, философии или психологии; достаточно самому проникнуть захватывающе глубоко внутрь себя, – и найдешь все». В этом суть учения К. – полное понимание жизни приходит с открытием самого себя, поскольку, как сказал К. в одной из бесед с Аденом Ноде «Мир во мне, и я – в мире; мое сознание – это сознание мира, в то же время сознание мира во мне самом. Вот почему порядок в человеке означает порядок в мире».

В беседах со Свами, К. высказал свое отношение к гуру.

Отвечая на вопрос Свами «Какова же на ваш взгляд, роль гуру – наставника или пробудителя?» К. сказал: «Сэр, если вы употребляете слово гуру в традиционном смысле этого слова, что означает „рассеивающий темноту, невежество“, может ли некто, кто бы он ни был, просвещенный или недалекий, действительно помочь рассеять мрак в человеке?» Тогда Свами спрашивает: «Не признаете ли вы, Кришнаджи, что необходимо указание?» К. отвечает: «Разумеется. Я указываю. Я делаю это. Мы все делаем так. Я спрашиваю человека на улице: не подскажете ли как мне добраться до Саанена? – и он указывает направление, но я не трачу времени, не ожидаю поклонения, говоря: „Боже мой, вы – величайший из людей“. Это так по‑детски».

В результате бесед К. с Дэвидом Бомом, продолжавшихся время от времени в течение нескольких лет, К. все чаще стал обращаться к вопросу о конечности времени, равно как и конечности мысли. Беседы эти приносили ему удовлетворение и порыв идти дальше, вызывая чувство, что создается мост между религиозным и научным познанием. Это можно назвать интеллектуальным, а не интуитивным подходом к его учению. Дэвид Бом любил начинать дискуссию, давая коренные значения слов как ключ к пониманию; позднее К. сам перенял эту привычку в поздних беседах, не добавляя этим больше ясности, а в одном случае вызвав даже недоразумение. Бом обратил внимание К. на то, что слово «реальность» происходит от корня res – вещь, факт; впоследствии К. иногда употреблял это слово в значении высшей истины, что делал в течение нескольких лет, или после беседы с Бомом – в значении факта, т.е. стула, на котором сидим, ручки, которую держим, одежды, которую носим, зубной боли, которую чувствуем. Знание того, что слово «коммуникация» происходит от латинского «делать обычным» не помогло К. установить связь с некоммуникабельным, как он это пытался сделать. Вместе с тем многие люди скорее принимали новый интеллектуальный подход К., чем поэтический мистицизм или его описание природы типа: «Вечернее солнце лежало на молодой траве; в каждой травинке царило великолепие. Весенние листки прямо над головой такие нежные, что, дотрагиваясь до них, не ощущаешь».

По просьбе К. Дэвидом Бомом было организовано несколько конференций ученых и психологов в Броквуде и Охай; в Нью‑Йорке Дэвид Шайнберг организовал семинары психологов, в которых К. принял участие. Встречи эти, в целом, были разочаровывающими. К. мало интересовался психологическими проблемами и умозаключениями ученых и философов; ему было по душе побуждать других глубже проникнуть в себя самих; участники же конференций, естественно, стремились сообщить о своих разработках. Но К. с желанием поглощал любую фактическую информацию, касающуюся мировых научных достижений. Так, он выучил все, что мог по генетике от профессора Мориса Уилкинса, лауреата Нобелевской премии в области медицины, который посетил две броквудских конференции, а позже заинтересовался компьютерами благодаря Аситу Чандмалу, племяннику Пупул Джаякар, который занимался компьютерами с большой индийской группой. Точно также в прошлом К. горел желанием выучить все о двигателе внутреннего сгорания и других механизмах типа часов и фотокамер. Когда в Броквуде кто‑то задал Марку Эдвардсу в присутствии К. специальный вопрос о фотосъемке, Марк удивился тому, что К. быстро и четко ответил вместо него.

Восхищала та удивительная легкость, с которой К. вел серьезный разговор со Свами, буддистским монахом, западным ученым, миллионером‑промышленником, премьер‑министром или королевой. Несмотря на застенчивость и робость, отсутствие особой начитанности и претензии на интеллектуальность, он не боялся затрагивать в публичной беседе глубокие психологические проблемы, которые волновали величайших философов, ученых и религиозных деятелей. Мне кажется, что это можно объяснить тем, что пока другие рассуждали и спорили о теориях «икс», К. ясно видел «икс» как собственную руку.

В июне 1973 года в Броквуде состоялась международная встреча представителей всех трех фондов, впервые собравшихся вместе. К. заботили проблемы, которые возникнут после его смерти или кончины ныне здравствующих попечителей. Он не представлял себе как будут продолжать действовать Фонды. Его отношение к будущему коренным образом изменилось с августа 1968 года, когда во время прогулки в Эппинг‑форест мой муж спросил что станет с новым английским фондом и всей его работой после кончины К., а К. ответил, махнув рукой: «Все исчезнет». Его учение останется как книги и записи; все остальное может уйти.

Как было предложено на международной встрече, К. предстояло отобрать несколько молодых людей для дальнейшей работы; на это К. ответил: «Большинство молодых людей ставят щит между собой и мной. Поэтому задача самих фондов – найти молодых людей; вам это будет легче, чем мне, потому что люди влюбляются в меня, мое лицо, притягиваются лично ко мне, или желают духовных достижений... но дело школы определенно следует продолжать, поскольку на него возложена задача создания нового типа человека».

Создать нового человека – цель учения К., главной темой выступлений того года в Саанене для К. было, как привести к коренному, революционному, психологическому изменению ума; более того, он стал утверждать, что изменение должно быть мгновенным. Бесполезно говорить: «Хочу измениться» или «Завтра я стану иным», потому что какие мы сегодня, такие и завтра. «Будущее сейчас» – такое выражение стал употреблять К.

После Саанена К. вернулся в Броквуд, где в течение последних четырех лет проходили ежегодные встречи; он оставался там вплоть до своего отъезда в Индию в октябре. Всякий раз, бывая в Броквуде, примерно раз в неделю вместе с Мери Зимбалист К. ездил в Лондон – иногда к зубному врачу или парикмахеру (Труфитт и Хилл на Бонд‑стрит), но обязательно к портному Хантсману, обычно лишь для того, чтобы отдать на переделку брюки или на тысячную примерку костюма, который никогда не будет полностью соответствовать его понятию о совершенстве. К. редко заказывал новый костюм. Ему нравилась атмосфера, царившая в магазине, когда он с огромным вниманием, не торопясь, рассматривал тюки ткани, лежавшей на прилавке. Каждый раз, когда они приезжали в Лондон, мы отправлялись с ними на ланч в ресторан на пятом этаже Фортнума и Мейсона – удобная короткая прогулка от Савиль Роу через Бурлингтонскую арку рядом с книжным магазином Хатчардса, где К. имел обыкновение пополнять запас дешевых детективов. Меню этого ресторана было очень ограниченным для вегетарианцев, но помещение привлекало спокойствием и простором, а столы находились на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы вести разговор без помех. К. живо интересовался окружавшими его людьми, обращая внимание на то, что они носят, как едят и что едят, как себя ведут. Однажды в проходе между столами появилась девушка – манекенщица. К. слегка подтолкнул нас с Мери локтем: «Посмотрите, взгляните на нее. Ей хочется, чтобы на нее смотрели», хотя на самом деле его больше, чем нас, интересовало, как она одета. Он всегда испытывал интерес к одежде, причем не только к своей. Время от времени за ланчем я просила его одеть мое кольцо, бирюзовый набор в обрамлении бриллиантов. Это кольцо он хорошо знал, потому что когда‑то оно принадлежало моей матери. Он нанизывал кольцо на свой маленький палец. Когда мы уходили из ресторана и он возвращал его мне, бриллианты сверкали так, словно их только что отполировал ювелир. И это не было плодом воображения. Однажды, когда я встретилась после ланча с одной из своих внучек, она сказала: «Как прелестно выглядит твое кольцо. Оно только что из чистки?»

В 70‑х годах друг К. описал его так:

 

«Когда встречаются с ним, что видят? Да, в лучшем смысле этого слова ему присущи благородство, сила, изящество и элегантность. Отличное воспитание, возвышенное эстетическое чувство, огромная чувствительность и проникновение вглубь любой проблемы, возникающей перед ним. Нет в Кришнамурти и намека на вульгарность, низменное или обычное. Можно принимать или не принимать его учение, в конце концов можно критиковать его акцент или произносимые слова. Но немыслимо, отказать ему в огромном благородстве, изяществе, которые так и излучаются от него. Вероятно, можно сказать, что стилем и уровнем он выше, и намного, обычного человека.

Естественно, что эти слова смутят его. Но ведь так есть на самом деле. Его одежда, выдержанность, манеры, движения, речь – величественны в лучшем смысле этого слова. Когда он входит в комнату, ощущается присутствие человека исключительного».

 

Интерес К. к добротной одежде и машинам, его увлечение развлекательным книгами и фильмами могут показаться неестественными; ему никогда не приходило в голову менять свои привычки в таких тривиальных вопросах или делать вид, что на самом деле все не так.

Когда той осенью К. однажды приехал в Лондон, я предложила ему начать вести дневниковые записи, как он делал в 1961 году. Он подхватил эту мысль, купил тетрадок и новую поршневую ручку с широким пером в тот же самый день, и на следующее утро, 14 сентября, приступил к работе. Он продолжал вести ежедневные записи в течение шести последующих недель, главным образом в Броквуде, и затем, в октябре в Риме. Эти ежедневные записи, опубликованные в начале 1982 года под названием «Дневник Кришнамурти», раскрывают его личность больше, чем любая другая из его работ. Обращаясь к себе в 3‑м лице, он писал 15 сентября:

 

«Он лишь недавно открыл, что во время этих долгих прогулок вообще не было ни единой мысли... и так было с детства – ни одна мысль не проникала в его ум. Он смотрел, слушал, более ничего. Никогда не возникала мысль с ее ассоциациями. Не было создания образа. Однажды он внезапно осознал как это было необычно; часто он пытался думать, но мысль не приходила. Во время прогулок, одиноких или в компании других людей, всякое движение мысли отсутствовало. Вот что значит быть одиноким».

 

Вот запись от 17‑го:

 

«У него всегда было странное отсутствие дистанции между ним самим и деревьями, реками, горами. Это не было развито специально, нельзя культивировать такое. Никогда не возникала стена между ним и кем‑то другим. Что бы ни делали и ни говорили ему, это его не ранило, никакая лесть не проникала в него. Каким‑то образом он оставался нетронутым. Он не был отдален, равнодушен, а скорее напоминал речные воды. У него было так мало мыслей, совсем никаких мыслей, когда он оставался наедине с собой».

 

А вот еще одна запись от 21 сентября:

 

«Никогда ему не было больно, хотя разное случалось в жизни – лесть и обида, угроза и безопасность. Не потому что ему не хватало чувствительности, незнания; у него не было своего образа, умозаключения, идеологии. Образ – средство сопротивления; когда его нет, есть уязвимость, но не боль».

 

Через два дня он напишет:

 

«Он стоял один на низком берегу реки... Он стоял, и никого не было рядом, совсем один, никем не связанный, вдали от всех. Ему было примерно четырнадцать лет. Прошло немного времени с того момента, как нашли его и его брата, когда его окружили суета и ореол внезапной значительности. Он стал центром уважения и обожания; с годами он станет во главе организаций и огромной собственности. Все это, равно как и их распад, еще впереди. То, как он стоял в одиночестве, затерянный и до странного удаленный, – первое и последнее воспоминание о тех днях и событиях. Он не помнит ни детства, ни школы, ни вколачивания знаний. Впоследствии именно учитель, обижавший его говорил, что наказывал его палкой практически каждый день, мальчик плакал и его выставляли на веранду вплоть до закрытия школы, потом учитель выходил из класса и велел ему идти домой, иначе К. так бы и оставался на веранде. Его наказывали, говорил этот человек, потому что мальчик не мог учиться, не мог запомнить ничего из того, о чем читал или о чем ему говорили. Впоследствии учитель не поверил, что именно тот самый мальчик провел услышанную им беседу. Человек был страшно удивлен, выражая ненужное уважение. Все годы пролетели, не оставив рубцов памяти, воспоминаний в его уме; его дружба, привязанности, даже дружба с теми, кто плохо обращался с ним, – каким‑то образом ни одно из этих событий, дружеских или жестоких не оставили на нем следов. Недавно один писатель спросил К., может ли он припомнить все те довольно странные события и происшествия, и когда тот ответил, что не припоминает, а лишь в состоянии повторить рассказанное другими, писатель открыто, с насмешкой заявил, что К. просто претворяется. Никогда он сознательно не блокировал событие, приятное или неприятное, которое входило в ум. События приходили и уходили, не оставляя следов».

 

ДИАЛОГ СО СМЕРТЬЮ

 

В течение последних нескольких лет К. не мог останавливаться в Висанта Вихар во время своего пребывания в Мадрасе, поскольку на него, как на часть активов KWINC претендовал Раджагопал; поэтому К. останавливался в сопровождении индийской леди неподалеку в Гринвейз‑роуд (лишь только в 1975 году Висанта Вихар стал собственностью индийского Фонда). К. был вынужден делить общество с Мадхаванари, правой рукой Раджагопала, который, как понял К., был на стороне Раджагопала. Зимой 1973–4 годов индийский врач из больницы, входящей в состав Райджхатской школы в Варанаси, как тогда назывался Бенарес, по имени доктор Т.К. Пачуре стал сопровождать К. во время его приездов в Индию, равно как и Парамешваран, главный повар Долины Риши, который ухаживал за К., когда тот чуть не умер в Кашмире в 1959 году. Наряду с бесплатной больницей при Раджхате, обслуживавшей 20 соседних поселений, там находились женский коттедж с общежитием, ферма и сельскохозяйственная школа. В школе училось около 300 мальчиков и девочек в возрасте от 7 до 18 лет.

Долина Риши была больше, чем школа; там находился бесплатный сельский центр, где 70 ребятишек из соседних деревень получали образование и медицинскую помощь. Беседуя в тот год с учителями из Долины Риши, К. ответил на вопрос: «Разве страдание не притупляет ум?» так, что я была сильно поражена, прочтя впоследствии его слова: «Мне следовало бы скорее думать, что ум утомляет продолжение страдания, а вовсе не его воздействие... Пока вы не устраните страдание, оно будет неизбежно притуплять ум».

В Мадрасе только что открылась дневная школа Кришнамурти для совместного обучения, названая просто «Школа», она обучала 112 детей в возрасте от трех до 12 лет.

К. очень хотел открыть школу в Охай, не дожидаясь решения вопроса о KWING. Была получена консультация архитектора, выбран директор, что вызвало смятение у попечителей американского Фонда, не имевших ни средств, ни земли для подобного рискованного предприятия; но К. никогда не останавливали подобного рода возражения, если ему действительно чего‑то сильно хотелось. К счастью, в сентябре дело было улажено, еще до того, как подыскали подходящий участок земли. Тем временем К. побывал вместе с Мери Зимбалист в Сан‑Диего, где был записан на цветную видеопленку цикл из 18 диалогов на разные темы между ним и доктором Алланом Андерсеном, профессором религиозного образования в Государственном Колледже Сан‑Диего. Последние две беседы касались вопроса о медитации. В них К. трижды подчеркнул, что медитация покрывает «Всю область бытия», и что все усилия медитировать есть отрицание медитации. Один из его наиболее искусных отрывков о медитации прозвучал в беседе несколькими годами ранее:

 

«Медитация – одно из величайших искусств в жизни – возможно, высочайшее, поскольку ему нельзя ни от кого научиться. Вот в чем красота медитации. У нее нет ни техники, ни авторитета. Когда изучаешь самого себя, наблюдаешь себя, наблюдаешь как ходишь, ешь, что говоришь, сплетни, ненависть, ревность, если осознаешь все это в себе, без выбора, – то это часть медитации. Поэтому медитация может происходить тогда, когда едешь автобусом и гуляешь в лесу, полном света и тени, или слушаешь песни птиц, или всматриваешься в лицо жены или ребенка».

 

Вскоре после Сан‑Диего К. выступал в Санта Моника в последний раз. На одной из бесед его спросили: «Я слушаю вас уже некоторое время, но изменения не ощущаю. Что не так?» К. ответил: «Может быть, вы не серьезны? Может быть вам все равно? Может, у вас столько проблем, что вы погрязли в них, не имея времени для отдыха, мгновения, чтобы взглянуть на цветок?.. Сэр, вы не отдаете этому свою жизнь. Мы ведем разговор о жизни, а не идеях, теориях, практике, технологиях, – наблюдаем всю целостность жизни, что есть и ваша жизнь».

В то время К. сообщил Мери, что ему еще нужно лет 10–15, чтобы успеть сделать задуманное. Он сообщил, что тело его начало разрушаться (ему исполнилось 79 лет), хотя мозг оставался нетронут. Вскоре после прибытия тем летом в Шалле Таннегг он проснулся, сообщив о том, что с ним произошло «нечто необычное, что‑то расширилось, принимая в себя всю вселенную». В то же утро он продиктовал Мери письмо относительно школы в Охай: «Она должна произвести людей с такой религиозной основой, чтобы это качество сохранялось в них, чтобы они ни делали, куда бы они ни пошли, какую бы карьеру ни избрали». Было очень жарко в Гштааде, поэтому на встрече в Саанене К. казался рассеянным, страдая головной болью. Он стал еще более чувствителен, не выносил прикосновений к себе; в то же время у него шли «чудесные медитации». «Мой ум, – говорил он Мери, – выполощен, вычищен, оздоровлен, более того, меня охватывает чудесное чувство радости, экстаза».

Перелетая в одиночестве в ноябре в Дели, К. оказался в одном самолете с Махариши (Махеш Йоги), который, сияя, подошел к К. с цветком в руке, чтобы поговорить. Из‑за отвращения к гуру и системам медитации разговор вскоре прекратился. (К. рассказывал впоследствии, что лучше бы он просмотрел баланс).

В ноябре в Раджхате К. попросили дать определение своему учению. С удивлением он ответил: «Вы спрашиваете меня? Меня вы спрашиваете, что есть Учение? Я сам не знаю. Я не могу передать это в нескольких словах. Думаю, что мысль об учителе и обучаемом в корне неверна, по крайней мере для меня. Думается, что дело в умении поделиться, а не в том, чтобы обучить». Желая задать К. тот же самый вопрос во время написания второго тома его биографии, я написала короткое утверждение, начинающееся словами: «Революционная суть учения Кришнамурти...», послав ему для одобрения. Как я и ожидала, он все переделал, оставив единственное слово «суть». Текст приводится ниже:

 

«Суть учения Кришнамурти состоит в утверждении, которое он сделал в 1929 году, заявив, что «Истина – это страна без дорог; человек не может придти к ней через организацию, убеждения, догму, церковную или ритуальную, философское знание или психологический метод. Он должен найти ее через зеркало взаимоотношений, через понимание содержания собственного ума, наблюдение, а не интеллектуальный анализ или самоанализ. Стремясь к безопасности, человек создал в самом себе образы – религиозные, политические, личные, которые представляют собой символы, идеи, веру. Груз их довлеет над человеческим мышлением, отношениями и повседневной жизнью. Вот в чем причина наших проблем, которая разделяет людей во взаимоотношениях. Восприятие жизни человека сформировано концепциями, понятиями, существующими в его уме. Содержимое его сознания – само сознание. Содержимое это является общим для всего человечества. Индивидуальность – это имя, форма, поверхностная культура, которую воспринял человек из окружающей среды. Уникальность личности не в поверхностности, а в полной свободе от содержания сознания.

Свобода – не реакция; свобода – не выбор. Человеку лишь кажется, что если есть право выбора, то он свободен. Свобода есть чистое наблюдение без всякой направленности, без страха наказания или вознаграждения. В свободе нет мотива, свобода лежит не в конце эволюции человека, а в самом начале его существования. Наблюдая, открываешь отсутствие свободы. Свобода находится в нашей каждодневной жизни, в осознании без выбора.

Мысль есть время. Мысль рождается с опытом, знанием, которые неотделимы от времени. Время – психологический враг человека. Наше действие основано на знании и, следовательно, времени; вот почему человек всегда заложник прошлого.

Когда человек осознает движение своего сознания, он видит различие между мыслителем и мыслью, наблюдателем и наблюдаемым, переживающим и переживанием. Он обнаружит, что такое различие – иллюзия. Поэтому остается просто наблюдение, т.е. способность проникновения в сущность без тени прошлого. Такое вневременное проникновение приводит к коренному изменению ума.

Полное отрицание – сущность положительного. Когда отрицается все то, что не является любовью, – страсть, удовольствие, тогда остается любовь с ее состраданием и разумом».

 

Это больше, чем простое утверждение, но разве можно передать точнее и более ясно? Возможно К. недостаточно подчеркнул в вышеприведенном резюме свое понимание создания образа. У всех нас есть образ как себя самих, так и окружающих. И эти образы, собственно, встречаются, реагируют, и испытывают боль. Именно образы мешают подлинным отношениям между людьми – даже самым близким отношениям.

Возвратившись в Малибу из Индии в феврале 1975 года, К. отправился с Мери Зимбалист на один день взглянуть на Арья Вихара и Сосновый коттедж, которые после завершения тяжбы, стали собственностью американского фонда; вместе с Лиллифельтами они прогулялись до участка рядом с Дубовой Рощей, где предполагалось построить школу. Когда через две недели К. приехал вновь, он почувствовал, что атмосфера в коттедже, которая отталкивала его при первом посещении, изменилась. 1 апреля он возобновил дневниковые записи, начатые в Броквуде в 1973 году; он вел их в течение трех недель. 12 апреля, в прекрасный безоблачный день он выступил с первой из четырех бесед в Дубовой Роще, где он не говорил с октября 1966 года.

Когда вместе с Мери К. снова прибыл в Броквуд, я показала ему сигнальный экземпляр первого тома его биографии – отчет о его жизни вплоть до роспуска Ордена. Естественно, вначале он взглянул на иллюстрации, надолго остановившись на фотографиях Нитьи. Затем он стал меня спрашивать, как воспримет книгу человек со стороны, что «обычный биржевой маклер подумает о ней?». Я лишь нашлась ответить, что вряд ли «обычный биржевой маклер прочтет ее». Судя по рецензиям, тем не менее, странная история захватила множество людей, которые, казалось, не могли быть заинтересованы, а из того количества писем, которое я получила, следует, что книга помогла десяткам людей лучше понять К., хотя некоторые были весьма удивлены, узнав о его теософском воспитании. Когда после чтения книги Мери Зимбалист спросила К., почему, если Учителя существуют, они разговаривали с ним раньше и перестали теперь, он подал мысль: «Нет нужды в них, потому что Бог здесь». Следовало бы слышать, каким тоном произнес он эти слова, чтобы установить, был ли ответ серьезным или нет.

Восьмидесятилетие К. выпадало с 11 на 12 мая. 11 числа из Индии в Броквуд прибыл доктор Пачуре, чтобы провести в Европе несколько недель, наблюдая за здоровьем К. В середине месяца прибыл также Дэвид Бом; состоялись четыре из его двенадцати бесед с К. Бом только что прочел биографию. Он спросил К., был ли отмечен момент, когда пришло изменение. К. ответил отрицательно; физическая боль во время «процесса» сделала его более чувствительным, равно как и страдание от утраты брата, но следов они не оставили.

Одну из бесед того года в Саанене К. посвятил очень важному, как он выразился, вопросу – может ли быть полная свобода от психологического страха? «Если суждено освободиться от страха, – указывал он, – нужно освободиться от времени. Если бы не было времени, не было бы и страха. Интересно, понимаете ли вы? Если бы не было завтра, а только сегодня, то страх, как движение мысли, исчерпал бы себя. Страх рождается от желания пребывать в безопасности. При полной психологической безопасности, страха нет; но ее не может быть, если человек хочет, желает, ищет, становится». Далее он продолжал:

 

«...мысль всегда пытается найти место, где бы она могла обосноваться, обосноваться в смысле удерживать что‑то. То, что создает мысль, фрагментарно и характеризуется полным отсутствием безопасности. Следовательно, совершенно безопасно быть абсолютно ничем, когда ничего не рождается мыслью. Быть абсолютно ничем означает полное противоречие тому, что выучил... Знаете, что значит быть ничем? Нет ни амбиций, что не означает отсутствия развития, – ни агрессивности, ни сопротивления, ни болевых барьеров. Безопасность, рождаемая мыслью, не является безопасностью. Вот абсолютная истина».

 

К. убедили отказаться в ту зиму от поездки в Индию из‑за чрезвычайного положения, объявленного миссис Ганди в июне; в течение этого периода ничто не могло быть опубликовано или публично произнесено без санкции Комитета по цензуре. К. же совсем не собирался отказываться от своего отрицания авторитета и тирании; не было смысла ехать, если нельзя говорить вслух, а если высказать вслух, то попасть за решетку. После встречи в Броквуде К. возвратился в Малибу, проводя каждый уикенд в Сосновом Коттедже и разговаривая с родителями и учителями будущей школы в Дубовой Роще.

Хотя объявленное миссис Ганди чрезвычайное положение действовало всю зиму, К. решился отправиться в Индию, получив заверение от Пупул Джаякар, ближайшего друга миссис Ганди, о том, что в своих беседах он волен говорить о чем пожелает. Он остановился в Нью‑Дели у Пупул, жившей на одной улице с миссис Ганди. Вскоре после приезда у К. состоялась длительная частная беседа с миссис Ганди. Остается только догадываться, была ли связь между разговором и ее удивившем всех решении провести общие выборы в 1977 году. Сам К. полагал, что о такой связи говорить можно.

По просьбе К. представители фондов Кришнамурти встретились в марте 1977 года в Охае. Ему теперь хотелось, чтобы как можно больше находилось их сейчас с ним вместе. Особенно он желал, чтобы американцы и европейцы, ранее не бывавшие с ним в Индии, в будущем сопровождали его. Он был убежден, что чем чаще люди видятся, тем теплее будут их отношения. Ревность и конкуренция были настолько ему чужды, что он никогда не понимал их в других. На одной из встреч попечителей в Охай К. сказал: «Если люди приедут сюда и спросят: „Что для вас значило жить с этим человеком?“, сможете ли вы передать им? Если бы хоть один из учеников Будды был бы жив, разве не поехал бы кто‑нибудь на край земли, чтобы увидеться с ним, узнать из первых уст, что значило жить в его присутствии?» В этом упоминании о Будде и его учениках К. ближе всего подошел к ассоциированию себя с Буддой, хотя тем, кто не знал К. трудно представить насколько в подобном сравнении отсутствовало самомнение. Когда нет собственных эгоистических интересов, нет места чванству. «Человек», о котором К. вел речь, не имел к нему личного отношения. Между тем, как быть с его постоянным возвращением к мысли, что ни у кого нет авторитета представлять его после смерти и что отношения гуру с учениками отвратительны? Не слишком ли просто? Когда он просил попечителей быть как можно ближе к нему, разумеется, он надеялся, что по крайней мере одному‑двум из них удастся постичь глубину восприятия, чтобы пройти полную психологическую трансформацию, которая позволит им освободиться как от него самого, так и от других подпор? Это совсем не похоже на обожествление гуру их учениками. Если кто‑нибудь заявляет о своих полномочиях говорить от имени К., то такой человек не подвергся трансформации.

К этому времени было принято решение, что Мери продаст свой дом в Малибу и построит новый рядом с Сосновым коттеджем, причем новый дом отойдет к американскому фонду после ее смерти. Живя в Сосновом Коттедже, К. будет находиться поблизости от школы, в то время как дом в Малибу расположен в 60 милях от Охая.

9 мая К. прооперировали простату в медицинском центре Седерс‑Синай в Лос‑Анджелесе. Он заранее предупредил Мери, что она должна быть начеку, не позволяя ему «ускользнуть», напоминая ему о том, что и сам он должен быть бдителен, а то после «52 лет публичных выступлений он может почувствовать, что выступал достаточно». Он сообщил Мери, что «всегда жил на грани жизни и смерти». Ему казалось, что умереть легче, чем жить. За две недели до операции он ездил в больницу, чтобы сдать анализ крови, если вдруг потребуется переливание. Он отказался от общего наркоза, убежденный, что тело этого не вынесет. Даже местная анестезия, блокирующая спинномозговой канал, могла стать слишком большим испытанием для тела. У К. всегда было чувство непривязанности к своему телу.

Когда настал день ложиться в больницу, Мери поехала с ним, заняв соседнюю комнату. К. осмотрел обе комнаты, дотронувшись до стен, – так он поступал в любой новой комнате, где останавливался, очевидно делая это и для Мери. Почему такое было необходимо, неизвестно. Возможно, таково было средство очищения, удаления всего инородного, хотя и не обязательно злого, наполнение комнаты своим собственным влиянием. Мери попросила анестезиолога разрешить ей разговаривать с К., чтобы поддерживать его бодрствование и сделать так, чтобы он не «ускользнул». Через два часа его привезли обратно в комнату; он выглядел веселым и попросил почитать детектив, но к вечеру пришла сильная боль. Ему ввели детскую дозу сильного обезболивающего средства, которое нельзя было вводить больше, поскольку оно вызывало головокружение и тошноту. Он «ушел» примерно на час, разговаривая с Нитьей, а потом у него состоялся «разговор со смертью», как позднее говорил К. На следующий день Мери записала под диктовку:

 

«Операция была короткой, и поэтому не стоит упоминания, хотя боль оказалась значительной. Пока продолжалась боль, я увидел или обнаружил, что тело будто парило в воздухе. Возможно, то было иллюзией, галлюцинацией, но через несколько минут появился образ – не человека, появился образ смерти. Наблюдая такое особенное явление, мне казалось, что между телом и смертью идет диалог. Будто смерть разговаривала с телом, проявляя огромную настойчивость, а тело сопротивлялось желанию смерти. Несмотря на присутствие людей, диалог продолжался – смерть приглашала, тело отказывалось. Совсем не страх перед смертью заставлял тело отвергать ее требования; тело осознало, что само за себя не отвечает, есть другая доминирующая сущность более сильная, более жизнеспособная, чем смерть. Смерть становилась все более требовательной, все более настойчивой, пока не вмешался другой. Тогда состоялся разговор или диалог не только тела и смерти, но и другого со смертью. В разговоре, таким образом, участвовало трое».

 

К. предупреждал еще до того, как лечь в больницу, что возможно отделение тела, когда вмешается смерть. Хотя человек (Мери) сидел рядом, а медсестра входила и выходила, это не было самообманом или галлюцинацией. Лежа в постели, он видел, как облако наполнилось дождем, окно осветилось, а внизу на мили простерся город. В оконную раму стучал дождь, и он ясно видел как капал питательный раствор, капля за каплей к нему в организм. С огромной силой чувствовалось, что если бы другой не вмешался, то смерть бы победила.

Упомянутый диалог начался словами, мысль работала ясно. Гремел гром и сверкала молния, а разговор продолжался. Страха не было – ни со стороны тела, ни со стороны другого – совсем никакого страха – можно было говорить свободно и обстоятельно. Всегда трудно передать словами подобный разговор. Странно, поскольку страха не было, смерть не сковывала ум воспоминаниями о прошлом. Результат разговора предельно ясен. Тело сильно страдало, не в состоянии испытывать тревогу или страшиться, в то время как другой был ощутимо вне тела и смерти. Он будто выступал в роли третейского судьи в опасной игре, о которой тело не имело достаточного представления.

Казалось, смерть присутствует всегда, но ее нельзя пригласить. Это равносильно самоубийству, что совершенно глупо.

Во время разговора не было чувства времени. Вероятно, весь диалог продолжался около часа, а время, которое показывали часы, не существовало. И слова перестали существовать, поскольку смысл этих слов схватывался мгновенно. Разумеется, когда человек к чему‑то привязан – идеям, вере, собственности, личности – смерть не придет к нему побеседовать. В смысле конца смерть определяется как абсолютная свобода.

Разговор велся учтиво. Не было ничего похожего на сентиментальность, преувеличенность чувств, искажения абсолютного конца времени, безбрежной огромности, когда смерть ежедневно рядом. Было чувство, что тело проживет много лет, но смерть и тот, другой всегда будут вместе до тех пор, пока организм не перестанет существовать. Всех троих объединяло большое чувство юмора; можно было даже услышать смех, красота которого равносильна облакам и дождю.

Звук этой беседы расширялся бесконечно, и этот звук был таким же вначале, но в нем не было конца. Жизнь и смерть всегда рядом, подобно любви и смерти. Поскольку любовь – не воспоминание, смерть – не прошлое. Не было и тени страха во время разговора, потому что страх подобен темноте, а смерть свету.

Диалог не был иллюзией или плодом фантазии. Он напоминал шепот ветра, но шепот очень ясный – прислушавшись, можно было услышать его; тогда можно стать частью этого шепота. Тогда мы смогли бы вместе разделить его. Но ты не захотел услышать. Ведь ты слишком отождествлен с собственным телом, собственными мыслями и собственным путем. Все это нужно отбросить, чтобы вобрать в себя свет и любовь к смерти.

Единственное, что добавилось к программе К. этим летом, была поездка с Мери в Бонн на три дня в клинику Янкера для консультации с доктором Шифом, после чего К. один должен был в ноябре вылететь в Индию. Результаты различных анализов показали, как выразился врач, что К. поразительно сохранился для своего возраста.

Некоторые из попечителей английского и американского фондов присоединились к К. в Мадрасе в начале 1978 года, отправившись вместе с ним в Долину Риши, где были большие изменения в школе. Г. Нараян, старший сын старшего брата К. стал директором школы после отставки доктора Баласундарама. Нараян учительствовал в течение 25 лет, сначала в Долине Риши, а затем в школе Рудольфа Штайнера в Англии. Почти с первого дня его жена преподавала в Броквуде, а их единственная дочь Наташа училась теперь там. К. не придавал значения своему кровному родству с Нараяном, и казалось, что его интерес к Наташе был ни больше ни меньше, чем к любой другой способной девочке. Он любил детей и молодежь. Учеников из Долины Риши убедили в необходимости отправиться на время в Броквуд; теперь К. спрашивал есть ли в этом необходимость? Ведь так легко поддаться растлевающему влиянию Запада. Молодые в Индии по‑прежнему чтили старших, жаждали знаний, относясь к образованию как к привилегии.

Когда К. вернулся в Охай, Сосновый Коттедж расширили, и Мери переехала туда. Для Мери оказалось нелегко расстаться со своим красивым домом в Малибу, о котором также скучал и К., но ей удалось превратить Сосновый Коттедж в точно такой же прелестный дом, оставив без изменений коттедж, в котором спал К., соединив эту часть дома с новой постройкой переходом. И К., и Мери полюбили новый дом. К. доставляло удовольствие начищать электрический чайник и другую утварь на кухне, как он это делал в Западном крыле Броквуда, а также ухаживать за новым садом. Ему всегда нравилось поливать растения, он старался помочь по дому, относя использованный за завтраком поднос на кухню, помогая загружать и разгружать посудомоечную машину. Он боялся, что Мери устает от своих обязанностей в Охай и Броквуде. Она была одновременно секретарем и шофером, делала покупки, стирала и гладила его одежду. Когда она возвращалась с сумками из продуктовых магазинов, он всегда с удовольствием смотрел что она купила. Тем не менее, он никому не позволял упаковывать свои вещи для поездок, поскольку с гордостью считал это своей прерогативой. В те годы, когда Мери не сопровождала его в Индию, она имела трехмесячный отдых в Калифорнии. По пути в Гштаад в июне К. и Мери снова заехали в клинику Янкера, где все взятые анализы оказались удовлетворительными. Вернувшись в сентябре в Броквуд после встречи в Саанене раз в две недели К. стал диктовать Мери письма к школам, продолжая эту работу вплоть до марта 1980 года; всего было продиктовано 37 писем, каждое объемом в 3 страницы. Диктуемые главным образом друг за другом, но отсылаемые раз в две недели, письма датируются днем их отправки, а не написания. Таким образом он поддерживал связь со всеми школами. Уже в первом письме К. четко определил свое виденье школ: «Они должны заботиться о создании цельного человека. Подобные центры образования должны помочь учителю и ученику естественно расцвести». В следующем письме он добавил: «Задача школ подобного рода – воспитать новое поколение людей, свободных от эгоистической деятельности. Ни одно другое учебное заведение не ставит подобной цели; наша обязанность как учителей – воспитать разум, свободный от внутренних противоречий».

Каждый учитель и ученик получал по экземпляру письма. То, чего К. ожидал от учителей, кажется невероятным – следить, чтобы у студентов не возникал страх ни в какой форме (вот почему было необходимо, чтобы учителя вскрыли сущность собственного страха), помочь своим подопечным «никогда не испытывать психологической боли не только во время обучения в школе, но и в течение всей жизни». Соревнование – самое большое зло в образовании: «Сравнивая в школе А и В, вы разрушаете обоих». В письмах К. неустанно повторял, что «учить – высшее предназначение; школы существуют прежде всего для того, чтобы коренным образом изменить человека». Он глубоко постиг разницу между учением и накоплением знаний; последнее притупляет ум: «Знать – это не значит знать; и понимание того, что знание не способно разрешить человеческие проблемы и есть разум».

В книге, опубликованной на следующий год, К. пояснил, что он понимал под выражением «никогда не быть психологически уязвленным». Рассуждая о том, что значит «жить с печалью», он продолжал:

 

«Мы видим реальность „нечто“, которое страдает... Я страдаю, а разум всячески стремится удалиться от этого страдания... Поэтому не избегайте печали; это совсем не означает, что вы становитесь мрачным. Живите с печалью... Что происходит? Наблюдайте. Рассудок ясен, остр в восприятии. Он стоит лицом к лицу с реальностью. Значение перехода страдания в страсть огромно. Вот когда взрастает ум, которому нельзя причинить боль. Полная остановка. Вот в чем секрет».

 

В письме к школам от 11 мая 1979 года К. начал абзац словами: «Бог есть беспорядок». Значение этих слов вырисовывается из дальнейшего: «Подумайте, сколько богов изобрел человек, какое смятение охватило мир, вызывая войны». Родители одной броквудской ученицы, которая привезла вышеупомянутое письмо на каникулы домой, прочитали лишь одно заявление: «Бог есть беспорядок» и были так возмущены, что решили забрать девочку из школы. Точно также другие странные утверждения К. озадачивали людей: «Идеалы – жестокая вещь» (значение то же, что и «Бог есть беспорядок»), «Несчастливой любви не бывает», «Если бы по – настоящему любили детей, не было бы войн», «Всякая мысль извращает» или «есть извращение». Последнее трудно объяснить. Он часто пространно пояснял это заявление во время бесед. Так, в одной беседе он сказал: «Мы используем слово ум, подразумевая чувства, способность мыслить, мозг, который содержит воспоминания в виде опыта, знания... Знание извращает ум. Знание – движение прошлого, а когда прошлое затемняет настоящее, приходит извращение... Мы используем слово „извращение“ в смысле того, что нецельно, разрушено».

В октябре 1978 года Мери Зимбалист поехала с К. в Индию, а позднее несколько членов английского и американского фондов снова присоединились к К. и попечителям индийского фонда в Мадрасе. 8 января 1979 года миссис Ганди приехала в Висанта Вихар, чтобы повидаться с К. В декабре она четыре дня провела в заточении, что вызвало волнение в разных частях Индии. Было ясно, что разговор с К. имел для нее значение. У него создалось впечатление, что она очень несчастна, и, как он выразился, «никак не может сбросить тигра».

В то лето открылась еще одна школа Кришнамурти, последняя из его школ в Индии, находившаяся в долине на расстоянии десяти миль от центра в Бангалоре. Покупка земли в 100 акров и строительство здания стали возможны благодаря пожертвованию одного человека. Школа известна под названием «Школа в долине». В ней совместно обучаются и проживают 100 детей в возрасте от 6 до 16 лет. К. посетил эту школу перед отъездом из Индии.

 

ПУСТОЙ УМ

 

С 1974 года К. просил меня написать второй том его биографии. Несмотря на мое собственное желание, перед тем, как приступить к книге, я долго размышляла, осознавая, что передо мной стоит задача значительно более трудная, чем при написании первого тома, где рассказывалось об увлекательной, местами необычной, истории его жизни. Последние же 40 лет были внешне бедны событиями, хотя К. и вел захватывающую дух внутреннюю жизнь. Мне понадобилось 5 лет, чтобы почувствовать себя готовой взяться за книгу, причем одним из первых шагов была еще одна попытка разгадать кем и чем он был. Чтение «Дневника» не помогло выяснению загадки.

Поэтому в июне 1979 года, когда К. приехал в Броквуд, я поехала туда, дважды ведя с ним длительные беседы. Присутствовавшая при встрече Мери Зимбалист вела записи. Я не делала в то время собственных записей и не пользовалась магнитофонной записью, которая могла препятствовать естественному течению разговора. Первый разговор состоялся утром в большой спальне К., которая выходила окнами на юг на расположенные внизу лужайку и поля; К. сидел в кровати, выпрямив спину и скрестив ноги, одетый в бледно‑голубой халат. В комнате слабо пахло сандаловым деревом, запах которого всегда ассоциировался у меня с К. Кажется, даже писчая бумага пропиталась этим запахом. К. тем утром был очень оживлен и, казалось, стремился к новому открытию. Я начала с вопроса сможет ли он объяснить что сделало его таким, какой он есть. Он ответил на вопрос вопросом, выясняя, какого рода объяснения я жду. Наиболее приемлемое объяснение, ответила я, содержалось, конечно, в теории Безант и Ледбитера о том, что Лорд Майтрейя воспользовался заранее подготовленным телом; субъект мысли прошел серию инкарнаций, пока не родился в теле брахмана, более чистом, чем любое другое, поскольку он не принимал мясной пищи и алкоголя в течение многих поколений. Подобное объяснение позволяет истолковать сам «процесс» – тело «настраивалось» на определенный лад, становясь все чувствительнее для размещения божественного обитателя, сливая воедино в конечном итоге сознание Лорда Майтрейи и самого Кришнамурти. Иными словами, все, что предсказали миссис Безант и Ледбитер, сбылось. К. согласился, что такая версия правдоподобна, хотя он думает, что на самом деле не так. Я высказала еще одно предположение: в мире имеется огромный резервуар добродетели, к которому можно подключиться, что делали великие артисты, гении и святые. К. сразу же отверг эту мысль. Тогда я высказала еще одну точку зрения о том, что сам Кришнамурти прошел через многие жизни, чтобы стать таким, какой он есть, хотя самой мне такое объяснение не казалось правдоподобным, поскольку Кришна в молодости, как я вспоминаю, был довольно поверхностен, ребячлив, почти слабоумен, ничем кроме гольфа и мотоцикла по‑настоящему не интересовался. Я не понимала как подобное существо могло развить мозг, чтобы создать стройное учение Кришнамурти. Далее цитирую по записям Мери Зимбалист:

М.Л.:  Учение совсем непростое. Как могло оно идти от такого недалекого мальчика?

К.:  Вы признаете что существует тайна. Мальчик отличался нежностью, был рассеян, не проявлял признаков ума, любил спортивные игры. Что важно здесь, так это пустой ум. Как мог пустой ум к этому прийти? Была ли необходима пустота для проявления загадки? Разве то, что получилось, пришло из универсального источника, подобного гениям в других областях? Религиозный дух не имеет ничего общего с гением. Почему же пустой ум не заполнился теософией и т.п.? Предназначалась ли эта пустота особым образом для проявления? Мальчик отличался странностью с самого начала. Почему так было? Было ли тело подготовлено предыдущими жизнями или просто сила эта избрала пустое тело? Почему он не стал омерзительным в результате выказываемого ему обожания? Почему не стал циничным, язвительным? Что сберегло его от этого? Эта пустота охранялась. Но чем?

М.Л.:  Как раз это мы и пытаемся выяснить?

К.:  Всю жизнь им руководили, защищали. Когда я сажусь в самолет, я знаю, что ничего не случится. Правда, я не делаю ничего, чтобы спровоцировать опасность. Я бы с удовольствием поднялся ввысь на дельтаплане (как предложили ему в Гштааде), но я чувствовал: «Нет, я не должен». Я всегда чувствовал себя защищенным. Может, чувство защищенности родилось потому что Амма (миссис Безант) всегда видела что я был – всегда видела, что мною руководили две сущности. Не думаю, что дело было именно так.

М.Л.:  Конечно, нет, поскольку другое событие, «процесс», – случился впервые, когда вы были вдалеке от всех них – наедине с Нитьей в Охай.

К.:  Да, пустота никогда не уходила. На приеме у дантиста в течение 4‑х часов ни одна мысль не возникала у меня в голове. Только во время разговора или письма «это» начинает действовать. Я удивляюсь, пустота все еще присутствует. С тех лет до настоящего времени – восьмидесяти лет или где‑то так – содержать ум с пустотой. Как это происходит? Вы можете чувствовать сейчас в этой комнате. Это происходит сейчас в этой комнате, потому что мы затрагиваем нечто очень, очень важное, и оно вливается. Ум этого человека с самого детства вплоть до настоящего времени в постоянной пустоте. Не делаю из этого загадки: почему такое не может произойти с любым?

М.Л.:  Когда вы ведете беседы, ум ваш пуст?

К.:  О, да, совершенно. Но я интересуюсь лишь тем почему он остается пуст. Поскольку он пуст, не возникает проблем.

М.Л.:  Это уникальное явление?

К.:  Нет, когда вещь уникальна, другие не могут получить ее. Я хочу избежать любой загадочности. Я понимаю, что разум мальчика остался прежним. Иное присутствует теперь. Разве вы не чувствуете? Это похоже на пульсацию.

М.Л.:  Суть вашего учения в том, что у каждого может быть подобное? (Я действительно ощущала пульсацию, но не была уверена не было ли это плодом воображения).

К.:  Да, если оно уникально, оно ничего не стоит. Но это не так. Ум держат в пустоте, как бы говоря: хотя я пуст, ты, икс, сможешь иметь это?

М.Л.:  Вы имеете в виду, что он пуст как раз для того, чтобы можно было сказать, что это может произойти с каждым?

К.:  Верно, верно. Но это «то» хранило ум пустым? Как он мог оставаться пустым все эти годы? Невероятно. Никогда не задумывался над этим. Так не произошло бы, если бы он был привязан. Почему он не был привязан? «То», должно быть, сказало: «Должна быть пустота, иначе я – оно – не могу действовать». В этом признание различных загадочных вещей. Что же это за «то», которое держит в пустоте, чтобы сказать все это? Не был ли найден мальчик, который наверняка должен был остаться пустым? У мальчика явно не было страха выступить против Ледбитера, теософии, авторитета. Амма, Ледбитер, они обладали огромным авторитетом. «То», по‑видимому, действовало. Это должно быть возможно для всего человечества. Если нет, в чем же тогда смысл?

 

Здесь разговор прерывается; К. следовало подготовиться к предстоящему ланчу в школьной столовой. После ланча разговор возобновился на кухне в западном крыле:

К.:  Мы так и не выяснили, почему мальчик так и остался пустым с тех пор. Не означает ли пустота отсутствия эгоизма, «Я», мой дом, привязанность? Но как же пришла пустота, в которой отсутствует «Я»? Было бы легко сказать, что Лорд Майтрейя подготовил тело, и содержал его пустым. Ничего нет проще, но эта простота подозрительна. Можно предположить, что само «Я» К. находилось в контакте с Лордом Майтрейей и Буддой, сказав: «Я ухожу; то, другое, важнее моей ничтожной персоны». Оно не чувствовало себя чистым и правильным. Лорд Майтрейя избрал тело с практически невыраженным «я», решил проявиться через него, содержа тело в чистоте. Амма говорила, что в лице К. было много важного, поскольку оно выражало «то». Оно было подготовлено к «тому». Но это значит, что все не могли бы иметь это. Тогда К. – биологический феномен. Легкий выход из положения. В чем же правда? Не знаю. Действительно не знаю. В чем правда происходящего? То не самообман, не призрачная иллюзия, навязанное состояние, выдумка, но я не знаю как выдумывать. Еще одна особенность состоит в том, что К. всегда испытывал влечение к Будде. Было ли это влиянием? Не думаю. Может быть тот резервуар – это Будда? или Майтрейя? В чем правда? Неужели никогда не выясним?

Мери З.:  Вы чувствовали когда‑нибудь, что вас используют, что в вас входит нечто?

К.:  Я бы не сказал так. Оно входит в комнату когда ведется серьезный разговор.

М.Л.:  Есть ли связь с болью?

К.:  Боль приходит когда я спокоен, не разговариваю. Она медленно входит в тело, пока тело не говорит: «Достаточно». Достигнув кризиса, тело теряет сознание; боль улетучивается, или если вмешаться, это прекращается.

М.Л.:  Можно руководить «процессом» извне?

К.:  Я не могу. Но в чем же истина? Есть во всем этом элемент, не имеющий отношения к человеку, мысли или «Я». Я не таков. Может быть, того, что мы не можем открыть, нельзя касаться, нельзя проникнуть в него? Я задаюсь вопросом. Я часто чувствовал, что меня это не касается, что не удастся постичь тайны. Когда мы говорим, что это проявляется когда ум пуст, я думаю, что и не в этом тоже дело. Мы подошли к тупику. Я вел беседы с вами, с ней (Мери), с Субба Рао (который давно знаком с К.). Он сказал: «Ты был таким с самого начала». Я спрашиваю себя: «Верно ли это?» Если да, то нет надежды для других. Неужели к этому нечто нельзя прикоснуться? Мы пытаемся своим умом прикоснуться к «тому». Пытайтесь узнать что есть «то», когда ваш ум совершенно тих. Чтобы открыть эту истину, ваш ум должен быть пуст, а не мой, который уже в пустоте. Но есть фактор, который мы упускаем. Мы подошли к точке, где наш мозг, наш инструмент познания потерял всякий смысл.

М.Л.:  Удастся ли раскрыть тайну кому‑нибудь другому? Есть ли право исследовать?

К.:  Конечно, вы сможете, поскольку вы об этом пишете. Я нет. Если вы с Марией ^[32] сядете и скажете: «Давайте исследовать», – я уверен, вы найдете объяснение. Или поступайте так по одиночке. Я вижу нечто, и это – правда, но я не смогу выяснить этого. Вода не может понять почему она вода. В этом истина. Если вы выясните, я подтвержу это.

М.Л.:  Вы узнаете, что это верно?

К.:  Вы разве не ощущаете его присутствия в комнате? Это становится сильнее и сильнее. Это начинается с моей головой. Если вы задаете вопрос и отвечаете «Я не знаю», то вы на правильном пути. Если бы я писал, я бы сделал так. Я бы начал с мальчика, который был полностью пуст.

М.Л.:  Вы не возражаете, если будет сказано, что вы хотите найти объяснение этому?

К.:  Мне безразлично. Говорите, что считаете нужным. Уверен, что каждый, кто начнет думать в этом направлении, сумеет найти ответ. Я абсолютно уверен. Абсолютно, полностью. Как и в том, что мне этого не дано.

М.Л.:  Если же удастся понять, но окажется невозможным облечь в слова?

К.:  Вы сможете. Вы найдете путь. Как только находишь объяснение, приходят слова. Как в стихах. Когда вы открыты для поиска, когда создаете в уме условие, вы делаете открытие. Как только приходите к нему, все становится на свои места. Таинственность исчезает.

М.Л.:  Тайна не будет против того, чтобы ее открыли?

К.:  Нет, тайна исчезнет.

М. Зимбалист:  Но тайна есть нечто священное.

К.:  Священное останется.

 

На этом разговор закончился, потому что у К. сильно разболелась голова и ему пришлось пойти прилечь. Боль приходила не только тогда, когда он был спокоен, но и когда он говорил на подобную тему. Я вернулась в Лондон в ужасе перед ответственностью, которую он возложил на нас. Он был «абсолютно уверен», что мы сможем открыть, если попытаемся, правду о нем, но я все еще не верила, что сам он не мог помочь приблизиться к правде; три недели спустя я снова беседовала с ним в Броквуде перед его отъездом в Гштаад. Беседа снова состоялась на кухне в западном крыле в присутствие Мери, записи которой приводятся ниже:

M.Л.:  Ваше учение очень сложно.

К.:  Очень сложно.

М.Л.:  Если бы вы читали, вам бы стало понятно?

К.:  О, да, да.

М.Л.:  Кто создает учение? Вы? Тайна?

К.:  Хороший вопрос. Кто создает учение?

М.Л.:  Зная вас как К., человека, трудно думать о вас, как о создателе учения.

К.:  Вы имеете в виду, как не учившись, вы или другой можете создать учение?

М.Л.:  В вас проявляется нечто, что не может быть частью вашего мозга.

К.:  Разве в учениях есть необычность?

М.Л.:  Да. Различие. Оригинальность.

К.:  Давайте разъясним. Если бы я намеренно сел за стол писать учение, сомневаюсь, смог ли бы я его составить. Расскажу о том, как бывает. Я сказал вчера: «Думать о чем‑то отличается от думания». Я сказал: «Я не совсем понимаю. Позвольте взглянуть», и лишь взглянув, я увидел это ясно. Сначала есть чувство отсутствия мысли, затем что‑то приходит. Но если б я садился для этого, я не смог бы это сделать. Шопенгауэр, Лени, Бертран Расселл и др. много читали. А тут перед вами феномен, которого не обучали, не тренировали. Как он обрел то, что имеет? Что это такое? Если бы только К. – он не образован, мягок – откуда же все пришло? Такой человек не мог вывести учение.

М.Л.:  Оно не пришло к нему через мысль?

К.:  Это то же самое, что и... как говорят в библейских сказаниях? – откровение. Это происходит всегда, когда я говорю.

М.Л.:  Способствует ли аудитория откровению?

К.:  Нет. Начнем сначала. Если глубже, то вопрос в следующем: был найден мальчик, который был не в состоянии впитать ни теософию, ни обожание, ни идеи Мирового Учителя, ни собственность, ни огромные денежные суммы – ничто не повлияло на него. Почему? Кто же защитил его?

М.Л.:  Для меня трудно не персонифицировать силу‑защиту кем‑то. Сила‑защита – слишком пространное понятие для нашего ограниченного мозга, но, возможно, она подобна проводнику молнии. Молния, электричество находят проводник – самый прямой путь на землю. Сила эта, которая зовется любовью, нашла проводник в пустом уме.

К.:  Должно быть специальное тело. Как было подготовлено, не подвергшись порче, тело? Ведь повредить его было так легко. Следовательно, сила охраняла его.

М.Л.:  А тренировка – раскрытие посредством «процесса»?

К.:  То пришло позже.

М.Л.:  Как только тело достаточно окрепло.

К.:  Да, но если вы признаете это, то был выбран феномен, в мягком смысле слова. Феномен подготовили для учения, и он совершенно не важен. Любой может принять учение, увидеть правду его. Если вы признаете феномен важным, то тогда он начинает определять все остальное.

М. Зимбалист:  Феномен нужен для передачи учения, но могут ли не феномены воспринять его?

К.:  Да. да. Поэтому, мы спрашиваем, как же он сохранялся как феномен? Ужасное слово.

М.Л.:  Скажем, сила ждала...

К.:  Амма и Ледбитер ожидали проявления Бодхисаттвы, они должны были найти тело, согласно традиции воплощения Аватаров. Будда прошел через все, страдание и т.д., затем все отбросил и стал просветленным. Учение его было оригинальным, но он прошел через все. Но перед вами феномен, который не прошел и доли того пути. Возможно, Иисус также был феноменом. Сила, должно быть следила за телом с момента его рождения. Почему? Как такое случилось? Мальчик из ничем не примечательной семьи. Как он оказался там? Была ли сила, жаждущая воплотиться, которая создала мальчика, или сила увидела брахманскую семью, ее восьмого ребенка, сказав: «Вот этот мальчик». Это сейчас здесь, в комнате. Если вы его спросите что оно означает, оно промолчит. Оно сказало бы: «Вы слишком малы». Я думаю, мы сказали как‑то, что есть резервуар добродетели, которая должна воплотиться. Но тогда мы возвращаемся к тому, с чего начали. Как же найти объяснение, без упоминания о биологическом феномене? Но все это свято; даже не знаю, как вы передадите не только святость, но и все остальное, о чем шла речь. Действительно, невероятно, как не испортился мальчик. Они делали все, чтобы довлеть на меня. Почему он прошел через охайский опыт? Может, из‑за того, что тело не было достаточно настроено?

М. Зимбалист:  Вы никогда не пытались избежать боли.

К.:  Разумеется, нет. Вы видели как начиналась боль – около получаса назад. Предположим, вы все запишете; что скажет нормальный думающий человек, скажем, Джо (мой муж) об этом? Не скажет ли он, что ничего такого нет и так происходит с каждым гением. Если бы сказали: «Подвергните критике», какова была бы реакция? Не скажут ли они, что все это подстроено? Или что это загадка? Пытаемся ли мы соприкоснуться с загадкой? Осознав это, мы более не соприкасаемся с загадкой. Святость же – не загадка. Мы пытаемся удалить загадку на пути к источнику. Что бы они сказали? Что вы создаете загадку из того, где ее нет? Что он просто так рожден? Есть священное, и оно безгранично. Что будет, когда я умру? Что произойдет здесь? Зависит ли все от одного человека? Или есть люди, которые продолжат?

М.Л.:  Вы теперь придерживаетесь иного мнения о том, что произойдет после вашей смерти, чем десять лет назад в Эппинг‑форест.

К.:  Не уверен, есть ли разница. Есть книги, но их недостаточно. Если они (окружающие его люди) действительно это имели бы, они были бы феноменами, подобно К. Феномен говорит: «Есть ли люди, которые выпили воду, для продолжения дела?» Я бы пошел к тому, кто знал его и через него получил бы представление о том, кем он был. Я бы прошел многие мили, чтобы поговорить с тем, кто был с ним: «Вы испили воды, с чем это можно сравнить?»

 

Разговор прекратился, поскольку опять К. пришлось пойти прилечь из‑за боли в голове и шее. Я осталась с чувством, что К. хотелось хоть раз бросить взгляд со стороны, чего он никогда не сможет сделать. Я вспомнила его слова, произнесенные 28 декабря 1925 года после первого посвящения, когда мы верили, что Лорд Майтрейя говорил через него в Адьяре. Моя мать сообщила ему об изменениях в его лице, равно как и словах, когда лицо его засияло победным светом при неожиданном переходе от третьего лица к первому. «Я бы хотел, увидеть это», – ответил он с сожалением. Точно так же ответил он миссис Кирби, когда она рассказала ему в омменском лагере об изменениях в его лице.

Я вернулась в Лондон с чувством огромного сострадания к нему. «Вода никогда не узнает в чем ее суть», – сказал он в предыдущем разговоре. Он не сможет бросить взгляд со стороны; никогда не узнает, кто он; никогда не увидит, как преображается его лицо в моменты особого вдохновения и душевного подъема. Смогу ли я найти за него? Он сказал, что подобное возможно, велел нам попытаться, тогда как в 1972 году он сказал группе американских попечителей в Охай, что никому понять не суждено – что есть нечто «Слишком широкое, чтобы передать словами». Теперь он говорит: «Когда вы обнаруживаете нечто, у вас должны быть слова чтобы его назвать». Смогу ли я? Присущее ему чувство защищенности и настойчиво повторяющаяся мысль о пустом уме, – вот ключи к поиску. Смогу ли я разгадать? Вызов, брошенный им, захватывал, опьянял.

Я смогла еще раз поговорить с К. осенью в Броквуде после встречи в Саанене и Броквуде, а также на последнем семинаре ученых. Я хотела попытаться выяснить, откуда – снаружи или изнутри его самого – исходило «вдохновение». Он начал с того, что когда впервые стал выступать, он пользовался теософским языком, но с 1922 года (года, в котором был опыт в Охае) он пришел к собственному языку. Он снова прокомментировал положение о пустом уме, сказав: «Когда ум не заполнен, он только позже узнает что он был пуст». Снова цитирую по записям Мэри Зимбалист:

М.Л.:  Когда же он перестает быть пустым?

К.:  Когда необходимо пользоваться мыслью, общаться. В других случаях он незаполнен. Во время семинара, когда я говорю, он появляется.

М.Л.:  Вы видите что‑нибудь?

К.:  Нет, он просто появляется. Я ничего не вижу и не перевожу. Он обнаруживается, когда я о нем не думаю. Когда он приходит, он обретает логическую, разумную форму. Когда же я осторожно обдумываю, записываю, повторяю, ничего не происходит.

М.Л.:  Он появляется снаружи, вне вас?

К.:  С художниками и поэтами происходит иначе, поскольку они сами его выстраивают. Осознание его (К.) революционного учения должно приходить медленно, постепенно. То не подобное языку изменение. (Он снова повторил, как ему предлагали в Гштааде полетать на дельтаплане). Я бы взлетел как птица и это было бы таким удовольствием. Но я понял, что я не должен этого делать не нужно. Нельзя делать то, что неблагоприятно для тела. Я чувствовал так, принимая во внимание предназначение К. Мне нельзя заболеть, иначе не состоится беседа, вот (Поэтому я предпринимаю меры предосторожности. Здесь есть тело, чтобы говорить; оно было выращено с целью вести беседу. Все остальное не важно, поэтому телу требуется защита. С другой стороны, я чувствую, что есть защита, существующая независимо от меня. Особая форма зашиты, словно будущее более или менее определено. И защита не только для тела. Мальчик родился с такой особенностью – ему требовалась защита, чтобы выжить для выполнения своего предназначения. Каким‑то образом тело защищено, чтобы выжить. Какой‑то элемент наблюдает за ним. Нечто защищает его. Проблематично сказать, что это Майтрейя – слишком конкретное, достаточно простое объяснение. Но я не в состоянии заглянуть за занавес. Не могу. Я пытался с Пупул (Джаякар) и другими индийскими учеными, которые настаивали. Я говорил, что «то» не Майтрейя, Бодхисаттва. Защита слишком конкретна, слишком отработана. Но защиту я чувствовал всегда.

 

Я была склонна верить, что К. использовали, причем, начиная с 1922 года, действуя чем‑то снаружи. Это совсем не значит, что он был медиумом. Медиум отделен от того, что он или она «проводит», в то время как К. или что бы ни проявлялось посредством него, были едины. Его сознание было пропитано другим как губка водой. Бывали, тем не менее, случаи, когда вода, казалось, пересыхала, оставляя его таким, каким он сохранился в моих первых воспоминаниях – рассеянным, мягким, подверженным ошибкам, скромным, простодушным, уступчивым, преданным, заходящимся в смехе над глупейшими шутками, и в то же время единственным в своем роде при полном отсутствии тщеславия и самоуверенности. Но затем я обратила взор к «Дневнику», «увидев» в нем состояние сознания, полностью принадлежащее лично К., источник его учения, и мне стало трудно принять теорию о том, что его использовали.

В конце года К. подвергся еще одному психическому воздействию во время прибивания в Индии. 21 февраля 1980 года в Охае он продиктовал Мэри отчет о случившемся (Мэри в тот год не сопровождала его в Индию), называя себя в третьем лице:

 

«Из Броквуда 1 ноября 1979 года К. отправился в Индию. Проведя несколько дней в Мадрасе, он выехал прямо в Долину Риши. В течение долгого времени он бодрствовал среди ночи, пребывая в том особенном состоянии медитации, которое сопутствовало ему долгие годы. Это было нормальным явлением в его жизни. Это не сознательное, преднамеренное преследование медитации или бессознательное желание достигнуть чего‑то. Совершенно ясно, что такое приходит само, без вызова. Он искусно владел мыслью, запоминая медитации. Таким образом, в каждой медитации была новизна и свежесть. Было чувство нарастания движущегося, непрошенного и незваного. Иногда сила настолько высока, что голова разрывается от боли; иногда возникает чувство огромной незаполненности, обладающей неизмеримой энергией. Иногда он просыпается, смеясь от бездонной радости. Такие особого рода медитации, разумеется не вызываемые специально, возрастали. Только в те дни, когда он путешествовал или возвращался поздно, они прекращались; точно также тогда, когда он просыпался рано и путешествовал.

С прибытием в Долину Риши в середине ноября 1979 года импульс возрос, и однажды ночью в странном спокойствии, царившем в той части мира, в тишине, не нарушаемой уханьем сов, пробудился он, чтобы найти нечто совершенно отличное и новое. Движение достигло уровня источника энергии.

Не следует путать или даже просто думать о боге или высочайшем главном, брахмане, которые являются проекциями человеческого ума из‑за страха и тоски, нескрываемого желания обрести полную безопасность. Это совсем не то. Желание не способно достичь его, слова не обладают нужной силой, равно как и цепочка мыслительного потока. Меня могут спросить, почему я с такой уверенностью утверждаю, что в этом источник всех энергий? Можно только ответить с полным смирением, что это так.

В течение всего периода пребывания К. в Индии вплоть до конца 1980 года он каждую ночь пробуждался с чувством абсолютного. То не состояние, не статичная, фиксированная, недвижущаяся вещь. В ней вся вселенная, неизмеримая для человека. Когда он возвратился в феврале 1980 года в Охай, после того, как тело более‑менее отдохнуло, возникло ощущение, что нет ничего выше этого. Вот предел – начало, конец и абсолют. Есть лишь чувство невероятной безбрежности и необыкновенной красоты».

 

КОНЕЦ ИЗВЕСТНОГО

 

Когда в феврале К. вернулся в Охай, вобрав в себя новую громадную энергию, он почувствовал, что им недостаточно «пользовались». «Чем я собираюсь заниматься здесь в течение двух месяцев? – спросил он Мэри, – я растрачиваю себя впустую». Как и ожидалось, у него было много дел в связи с новой школой в Дубовой Роще, когда он вел беседы с преподавательским составом и родителями. Многие родители переехали в Охайскую Долину, чтобы их дети могли посещать школу, а они сами принимать большее участие в делах школы, чем если бы она была школой‑интернатом. Марк Ли, преподававший в долине Риши американец, женатый на индианке, стал первым директором школы.

К., конечно, не терял попусту время, когда в марте к нему приехал Дэвид Бом, который имел с ним восемь длинных бесед. Эти беседы, наряду с состоявшимися позднее в Броквуде еще пятью, были опубликованы в 1985 году под названием «Конец времени» – одна из наиболее значительных книг К., поскольку она привлекла внимание новой аудитории. Беседы с их быстрыми вопросами и ответами, не позволяют себя цитировать. А развитие в них идей осуществляется очень медленно. В них говорится о конце мысли и времени, а именно психологическом времени и мысли, которые принадлежат прошлому. Все, что мы выучили, все, чем мы являемся сами, все содержимое нашего сознания есть прошлое, заключенное в нашей памяти в виде мысли, и поэтому мозг забит прошлым, что означает, что нет истинного видения, потому что мы все видим через облако мысли, неминуемо ограниченное «я». «Разве возможно, – спрашивал К., – чтобы время пришло к концу? Вся идея о времени как о прошлом не означает ли что нет завтра?».

Если мозг остается в эгоистической темноте, он приходит к конфликту. Может ли деградация клеток мозга и их одряхление быть предотвращено? К. предположил, что через способность проникновения в сущность возможно изменить клетки мозга физически, действуя в определенном порядке, чтобы исправить причиненный годами неправильного функционирования вред.

В предисловии к брошюре, содержащей два более поздних диалога между К. и Бомом, Бом освещает этот вопрос:

 

«...необходимо подчеркнуть, что современные исследования мозга и нервной системы во многом подтверждают положение Кришнамурти о способности просветления изменить клетки мозга. Так, к примеру, теперь известно, что в организме есть важные вещества, такие как гормоны и нейромедиаторы, которые коренным образом влияют на функционирование мозга и нервной системы. Эти вещества время от времени отвечают за то, что человек знает, что думает и что все это для него значит. Теперь точно установлено, что знания и эмоции оказывают глубокое воздействие на клетки мозга и их функционирование. Вполне возможно, что просветление, которое должно возникнуть в состоянии подъема умственной энергии и чувств, оказывает существенное влияние на клетки головного мозга».

 

Тем летом по пути в Гштаад К. в третий раз заехал в клинику Янкера. Рентгеновский снимок показал, что уплотнение, которое он ощущал под диафрагмой, обусловлено грыжей, что не представляло опасности. После встречи в Саанене его спросили в Броквуде, почему он в свои годы продолжает выступать. Он ответил: «Часто спрашивают: „Почему вы продолжаете пользоваться своей энергией после 50 лет, когда никто, кажется, не изменяется?“ – Я думаю, что когда видишь что‑то истинное и прекрасное, то хочешь поведать об этом людям из сострадания и любви. И если есть те, кому не интересно, то и это верно. Разве вы спрашиваете растущий цветок почему он обладает таким ароматом? По той же самой причине рассказчик проводит свою беседу».

В последние шесть лет жизни К. был вынужден продолжать поездки, беседы и дискуссии, хотя он практически прекратил вести частные беседы. В июле 1980 года миссис Радха Бурньер, которую К. знал много лет и которую очень уважал, была избрана президентом Теософского общества. Она была дочерью Н. Шри Рама, бывшего президента, племянницей Рукмини Эрендейл, которая добивалась избрания. Ради нее К. согласился посетить Теософское общество, будучи зимой в Мадрасе.

Таким образом, 4 ноября Радха Бурньер поехала в Висанта Вихар, чтобы привезти его, и впервые за 47 лет он вошел на огражденную территорию Теософского Общества, где собрались люди, чтобы приветствовать его, и он прошел по участку к дому Радхи на берегу реки. Он едва помнил это место. Позже, когда бы он ни бывал в Висанта Вихар, он имел обыкновение проезжать каждый вечер к дому Радхи, прогуливаясь но пляжу, там, где его «обнаружили».

На следующий день К. вылетел в Шри Ланка, куда его пригласили выступить с беседой и где он не бывал с 1957 года. Это был триумфальный визит; он встретился с премьер‑министром, дал по телевизору интервью государственному министру и в течение часа разговаривал с глазу на глаз с президентом. Он также провел четыре публичных беседы, привлекших огромное количество людей.

Позже, в Долине Риши, к К. присоединились попечители всех трех фондов, а 20 декабря миссис Ганди, ее сын Раджив с женой провели там ночь, добравшись до Маданапалла на вертолете. Пупул Джаякар помогала принимать гостей. К. и миссис Ганди долго прогуливались вместе, в то время как вооруженные охранники прятались в кустах.

Когда К. на пути из Индии в Охай сделал в Броквуде остановку в начале 1981 года, он восторженно рассказывал нам о визите миссис Ганди и оказанном ему приему на высшем уровне в Шри Ланке. Он находился под сильным впечатлением от того, что президент Шри Ланки пожелал встретиться с ним. В этом проявлялась одна из странностей К., его уважение к мирскому успеху и академическим регалиям других; однако от себя он отторгал тех, кто пользовался его славой или проявлял признаки значимости собственной персоны. Он, казалось, никогда не принимал, во внимание, что пожертвования для его работы часто были плодами безжалостного конкурентного бизнеса, о чем бы он сожалел, если бы знал. Тем не менее, если бы ни эти противоречия, в нем было бы меньше привлекательного, что, конечно, могло уменьшить и любовь к нему лично.

На встрече в Саанене в 1981 году К. сильно страдал от желудочных болей, но взятые в Сааненской больнице анализы не обнаружили источника боли. Несмотря на это, было запланировано, что перед поездкой в Индию до возвращения в следующем году в Охай ему прооперируют грыжу. По пути в Гштаад он неожиданно попросил Мери Зимбалист, сопровождавшую его, написать о нем книгу, в которой бы рассказывалось о том, что значит быть вместе с ним. Еще дважды в течение нескольких последующих лет он обращался к ней с такой просьбой – даже если в книге будет сотня страниц и она бы потихонечку ежедневно писала. Остается надеяться, что такая книга появится, потому что с 1966 года она более, чем кто‑либо, проводила время вместе с ним. Теперь она все время была с ним в Гштааде, Броквуде и Охай. Ванда Скаравелли вскоре откроет для него с Фоской Таннегг, но она вернется обратно во Флоренцию во время встречи, чтобы позже вернуться и закрыть Шале.

В сентябре К. пришлось несколько разнообразить свою ежегодную программу, проведя две беседы в Амстердаме, где он уже не выступал в течение 10 лет. Большой РАИ‑Холл был заполнен до отказа, поэтому часть присутствующих хлынула в соседний зал, где было телевидение по замкнутому каналу. С К. находилось несколько друзей из Англии. По пути на первую беседу, когда мы ехали в машине, он нас спросил о чем будет беседа. Я сказала ему: «Разве у вас нет идеи?» Он ответил: «Нет, никакой». Когда его хрупкая фигурка появилась одиноко на большой сцене, чтобы сесть на твердый стул, перед которым не было даже стола, все это было очень трогательно. Как обычно, несколько минут он помолчал, обводя глазами присутствующих, которые застыли в напряженном ожидании. Наконец он произнес: «К великому сожалению, у нас в распоряжении лишь две беседы, поэтому необходимо сжать то, что мы должны сказать о всей целостности бытия». Все больше и больше он подчеркивал, что разница между людьми носит лишь поверхностный характер. В первой беседе он пояснил:

 

«Содержимое нашего сознания составляет основу для всего человечества... Человек, в какой бы части планеты он ни жил, страдает, причем не только физически, но и внутренне. Он не уверен в себе, боязлив, смущен, озабочен, лишен чувства полной безопасности. Вот почему наше сознание является общим для всего человечества... вот почему мы не можем быть индивидуумами. Пожалуйста, осмыслите сказанное. Нас обучали, давали образование, как религиозное, так и академическое, чтобы мы почувствовали себя, отдельными душами, старающимися для себя; но все это иллюзия... Мы совсем не отдельные сущности с отдельным психологическим содержимым, идущие к своей цели; мы все, каждый из нас в действительности являемся частью всего человечества».

 

В той же беседе К. обратился к другой теме, на которую он уже говорил ранее, развивая ее снова и снова в последние годы жизни, – о жизни со смертью:

 

«Смерть означает конец известного. Она означает конец физического существования, конец памяти о том, кто я есть, потому что я ни что иное, как память. И я боюсь отпустить все то, что означает смерть. Смерть означает конец привязанностям, потому что это значит умирать при жизни, не ожидая 50 лет или около того, пока какая‑нибудь болезнь прикончит тебя. Это жить со всей вашей силой, энергией, интеллектуальными способностями, с огромным чувством и вместе с тем умереть для всех умозаключений, склада ума, опыта, привязанностей, боли. Иными словами, пока живешь, живешь со смертью. Тогда смерть не есть что‑то удаленное, это не что‑то в конце жизни, результат несчастного случая, болезни или старости; смерть наступает в результате конца воспоминаний; отсюда вытекает, что смерть неотрывна от жизни».

 

То, от чего он действительно просил отказаться, так это не иметь человеческих привязанностей. Как многим хотелось бы так поступить, если бы они смогли. Все больше людей во всем мире начинает посещать его беседы.

К. был счастлив побывать в Голландии, где он провел в молодости немало времени. Как‑то днем он поехал снова повидать Замок Эрде, в котором сейчас размещалась школа и где К. не был с 1929 года. Когда он ехал по красивой березовой роще, он полушутя интересовался почему он возвратил обратно поместье. Доехав до замка, он, тем не менее, отказался выйти из машины, опасаясь быть узнанным.

Вернувшись в Охай в начале 1982 года, проведя обычные напряженные месяцы в Индии, К. отправился в феврале в Лос‑анджелесский медицинский центр при Калифорнийском университете для того, чтобы прооперировать грыжу. В операции не было срочной необходимости, но было ясно, что при внезапном ухудшении здоровья грыжа может представлять собой опасность. Мери Зимбалист провела четыре ночи на кушетке в той же больничной палате, что и К. Операция, как и предыдущая, прошла под спинномозговой анестезией. Для него это было немалым испытанием, а как только действие анестезии ослабело, боль стала сильной, он заговорил об «открытой двери». Мери попросила его закрыть ее. В тот вечер он сказал ей: «Это было очень близко. Не знаю, было ли у меня достаточно силы закрыть дверь, но к тому времени он уже сидел в постели, читая детектив».

Последующее обследование в вышеупомянутом медицинском центре показало высокий уровень сахара в крови, и К. предписали диету для диабетиков; посещение окулиста в скорости показало, что в обоих глазах начинается катаракта, причем в левом глазу есть подозрение на глаукому, вследствие чего ему прописали капли. В целом же состояние здоровья было вполне удовлетворительным для его возраста.

В конце марта К. выступил с двумя беседами в Нью‑Йорке, где он не выступал с 1974 года; теперь он выступал в Карнегги‑Холл, где присутствовало 3 000 человек. Все места были заполнены. В интервью Полу Л. Монтюмери для газеты «Нью‑Йорк Таймс» 26 марта в гостинице Паркер‑Меридиен, где он остановился, К. сказал: «Видите ли, я никогда не принимал авторитета других и никогда не стремился к авторитету над другими. Расскажу вам веселую историю. В годы правления Муссолини один из его людей попросил меня в Стрезе в Лаго Маджоре (это было летом 1933 года) выступить с беседами. Когда я вошел в зал, передо мной сидели кардиналы, епископы, генералы. Вероятно, они приняли меня за гостя Муссолини. Я говорил о власти, о ее пагубности и разрушительной силе. На следующий день, когда я выступал снова, всю аудиторию составляла одна пожилая женщина». Когда Монтгомери осведомился, полагает ли он, что дело его жизни изменило жизнь людей, К. ответил: «Немного, сэр, но не слишком».

Когда К. пришлось сжать то, с чем он хотел выступить в две беседы, ему это удалось лучше, чем в цикле бесед в Охай, на встречах в Саанене и Броквуде и циклах регулярных бесед в Индии. В первой из двух Нью‑Йоркских бесед он говорил о психоанализе как составной части американского образа жизни:

 

«Если появляется какая‑нибудь проблема, – мы мчимся к психоаналитику, современному священнику, надеясь что он разрешит наши глупые мелкие проблемы. Анализ предполагает наличие анализирующего и анализируемого. Кто же анализирует? Отделён ли он от анализируемого? Не является ли он сам анализируемым?» К. говорил об аналитике и анализируемом, повторяя то, что годами говорил о наблюдателе и наблюдаемом, думающем и его мысли. Между ними нет никакой разницы. Он утверждал, что таково свойство всего внутреннего дробления. «Когда вы сердитесь, – говорил он, – вы сами и есть гнев. Вы не отличаетесь от гнева. Когда вы тщеславны, завистливы, вы становитесь этим».

 

Он попросил аудиторию в Нью‑Йорке не аплодировать ни до, ни после беседы «Если вы хлопаете в ладоши, вы аплодируете своему собственному пониманию... Рассказчику совсем не требуется быть лидером, гуру или любой другой подобной чепухой. Мы вместе приходим к пониманию нашей жизни, которая стала такой поразительно сложной».

В конце второй беседы он спросил, может ли встать и уйти; естественно, вопросы обрушились на него. Он умолял разрешить ему ответить не более, чем на два из них. Второй вопрос звучал так: «Сэр, не могли бы вы описать Бога? Существует ли Бог?» На это К. ответил:

 

«Мы изобрели бога. Мысль изобрела бога; это мы с нашими мучениями, отчаянием, одиночеством, беспокойством, изобрели то, что называем богом. Бог не создал нас по своему образу и подобию, как бы мне хотелось, чтобы это было так. Лично у меня нет никакой веры. Рассказчик стоит лицом к лицу с действительностью, проявлением природы в каждой реалии, каждой мысли во всех проявлениях – он полностью осознает все. Если вы свободны от страха, печали, нет нужды в боге».

 

Когда он встал, раздались аплодисменты, хотя он просил не делать этого.

В апреле в Охай состоялось, четыре одночасовых беседы на тему: «Природа разума» между К., Дэвидом Бомом, доктором Джоном Хадли, частным психиатром из Охай и Рупертом Шелдрейком, который состоял в то время консультантом при международном сельскохозяйственном институте в Хайдарабаде Дискуссии эти, записанные на цветную видеопленку, были субсидированы фондом Роберта Е. Саймона, частной организацией, выделившей огромные гуммы для содействия умственному здоровью. Немедленно поступили заявки на получение записей из разных университете и учебных центров по всей стране, которым хотелось либо купить, либо взять кассеты напрокат. Записи были показаны рядом кабельных телевизионных станций, включая Нью‑Йорк.

К. был в особом настроении и бодром состоянии в день своего 87‑летия в мае. Он сказал Мери «Теперь каждую ночь меня будит медитация». Именно во время медитации «другой» всегда находился рядом с ним. В дневнике на стр. 121 К. описал как он пробуждался среди ночи такой медитацией:

 

«Медитация того часа была свободой, словно входишь в неведомый мир красоты и спокойствия; и мир без образов, символов и слов, без волн памяти. Любовь была в смерти каждой минуты, а каждая смерть означала возвращение любви. Она не была привязанностью, в ней не было корней. Она расцветала безостановочно, и в ней не было границы, столь искусно построенной оградой сознания. Медитация была радость, и с ней пришло благословение».

 

В июне К. пришлось дать две беседы в Барбикан‑холле – он впервые выступал в Англии в зале большем, чем в Доме Встречи Друзей; но, хотя зал был переполнен, сами встречи не имели успеха. Во время первой беседы испортился микрофон, во второй беседе К., которому не понравилась атмосфера места, был не в лучшей форме. Для артистов не было специального входа, и нужно было пройти по главному вестибюлю, чтобы войти и зал. Будучи не в состоянии проделать это, К. пришлось воспользоваться служебным лифтом. Доктор Пачуре из Раджхата обычно теперь сопровождал К. во всех поездках; в этом году доктор Дагмар Лихти, ушедший на пенсию из клиники Бирхер‑Беннер в Цюрихе, которую основал ее дядя и где лежал К. в 1960 году, приехала на встречу в Саанене, а затем отправилась в Таннегг, чтобы поговорить о состоянии здоровья К. с доктором Пачуре; уровень сахара в крови К. по‑прежнему оставался высоким. Они посоветовали К. отменить семинар ученых, который должен был состояться в Броквуде сразу же после встречи и отдохнуть в каком‑то новом для себя месте. К. не возражал. Он начал понимать, что ему следует делать более длительные промежутки в своей деятельности. Несмотря на усталость после встречи в Саанене, он продиктовал еще ряд писем к Школам, по одному в день в период с 1 по 12 августа. Затем, в сентябре, он поехал с Мери во Францию, где остановился более, чем на 14 дней, в отеле в окрестностях Блуа. Неделю с ними провела Дороти Симмонс. То был последний настоящий отдых в жизни К. – ни бесед, ни дискуссий, ни интервью; пока он отдыхал, головные боли отпустили его.

Перед тем, как он в конце октября отправился в Индию, я умоляла его продолжить ведение «Дневника». Мне казалось, что он слишком много говорит, но совсем не пишет. Ведь насколько легче говорить, чем писать, а в его беседах не было красочных описаний природы. К. говорил, что ему стало трудно писать, потому что руки трясутся. Тогда почему, предложила я, не наговаривать текст на пленку? Такая мысль пришлась ему по душе, хотя он признал, что подобной возможности во время его пребывания в Индии не представится.

В Индии он не только провел все беседы в обычных местах, добавив к ним еще четыре весьма удачных беседы в Калькутте, где он никогда раньше не выступал, но и бесчисленные дискуссии с группой людей, окружавших его долгие годы, включая Пупул Джаякар, Сунанду, Паму Патвардхан и старшего брата Памы Ахьята, а также знаменитого Пандита, Яганната Упадьяю.

В Европе и Америке К. завтракал в постели и не поднимался вплоть до полудня, если только у него не была назначена встреча, в то время как в Индии он спускался прямо вниз, чтобы позавтракать со своими друзьями, и беседа начиналась. Дискуссии, в которых участвует несколько человек, задающих вопросы, – излюбленная в Индии форма углубления в изучение философского или религиозного учения. Несомненно, таков наилучший путь к интеллектуальному взаимопониманию, хотя в нем устранены усилия интуитивного характера, благодаря которым люди лучше усваивают то, о чем говорит К. Самого К. вдохновляли подобные дискуссии в Индии. Он любил входить медленно, логически, шаг за шагом в свою философию. В индийской манере было подвергать сомнению все сказанное. Вот что К. полностью одобрял, поскольку вера, однозначное принятие чужих слов, вызывали у него непреодолимые трудности на пути к открытию истины через понимание себя.

В школе Долины Риши дочь Пупул Джаякар Радхика, которой в американском университете присвоили степень доктора наук по санскриту и буддизму и которая вышла замуж за канадского профессора Ханса Херцбергера, была теперь директором по учебе наукам, тесно сотрудничая с Нараяном, стоявшим во главе школы. К. был восхищен тем, как идут дела в школе. В школе училось 340 платных учеников со всех концов Индии, треть из них – девочки, а 10% – стипендиаты. У школы в Долине Риши была репутация одной из лучших школ в Индии. Когда в феврале 1983 года К. вернулся в Охай, он приступил к диктовке продолжения «Дневника». Он начитал первый отрывок на новый магнитофон, находясь в одиночестве в комнате после завтрака в постели; он продолжал делать записи, хотя и не ежедневно, вплоть до начала апреля. Большинство отрывков открывается описанием природы, раскрывая то, что каждый день был действительно новым и неповторимым для него. Эти описания захватывают людей, настраивая их на нужную волну. В марте следующего года, снова в Охай, К. наговорил еще три части, пребывая в одиночестве в комнате. Начитанные за два года до смерти, записи содержат последние размышления К. личного характера, причем так случилось, что самый последний отрывок – о смерти. Он описал как гуляя прекрасным весенним солнечным утром, он увидел мертвый желто‑ярко‑красный листок, который лежал на тропинке. «Каким он был красивым, – заметил К., – такой простой в своей смерти, такой живой, наполненный красотой и жизненной силой, присущими дереву в целом и лету. Странно, что он не поблек». Он продолжал:

 

«Почему люди умирают так жалко и несчастливо, от болезни, старости, одряхления, сморщивания тела, в уродстве? Почему им не дано умереть естественно и красиво, подобно листку? Что в нас не так? Несмотря на всех врачей, лекарства и больницы, операции и агонию жизни, включая удовольствия, мы не в состоянии умереть с достоинством, просто, с улыбкой... Точно также, как мы обучали детей математике, письму, чтению и всему остальному знанию, нам следует обучать их великому достоинству смерти – не как отвратительному событию, с которым приходится столкнуться, но как к части нашей ежедневной жизни, когда мы смотрим на голубое небо или кузнечика на листке. Это часть обучения как рост зубов или все неприятности, связанные с детскими болезнями. У детей исключительно развито любопытство. Если вы понимаете природу смерти, вам нет нужды объяснять, что все умирает, прах к праху и т.д.; но вы даете мягко объяснение без всякого страха, заставляя их почувствовать, что живое и мертвое едины. Нет воскрешения мертвых, нет идолопоклонства, догматической веры. Все на земле, нашей красивой земле, живет и умирает, нарождается на свет и увядает. Чтобы понять движение жизни, требуется разум – не мысли, начитанность, знания, а разум любви, сострадания с присущей им чувствительностью... Взглянув на мертвый лист в его красоте и красочности, возможно, человек осознает, отдаст себе отчет в том, что представляет собой его собственная смерть, причем не в конце жизни, а в начале. Смерть – не что‑то страшное, чего следует избегать, что можно отложить, а нечто переходящее изо дня в день. Вот от чего появляется необычное чувство безмерности».

 

ВЫ ДОЛЖНЫ СПЕШИТЬ, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ

 

В апреле 1983 года К. снова поехал в Нью‑Йорк, выступая в Фелт‑форуме на Мэдисон‑сквер гарден, вмещающем еще больше людей, чем Карнеги‑холл. Два репортера, взявших у К. интервью для «Ист‑вест джорнал», писали: «Мы познакомились с вежливым, застенчивым человеком, у которого бесконечный запас терпения, сочетающийся с неистовостью, чувством возложенной на него миссии... Его ясность и глубокие комментарии несколько раз вводили нас в смятение, оставляя чувство того, что перед нами действительно свободный человек, который без всяких усилий достиг того, что можно назвать духовной анархией, – глубоко моральный, сакральный взгляд на жизнь, свободный от ортодоксальных идеологий и религий».

На встрече в Охай, последовавшей за беседами в Нью‑Йорке, был показан полнометражный фильм о жизни К., для создания которого Эвелин Блау, одной из попечительниц американского фонда, потребовалось пять лет. Фильм получил название «Вызов изменению»; он был поставлен Майклом Мендиззой, за кадром читал американский актер Ричард Чемберлейн. К. не покинул зала во время просмотра фильма, что случалось с ним редко, поскольку ему никогда не хотелось видеть себя по телевизору или слушать по радио свои интервью, равно как и видеть свои собственные книги. Фильм с его красивыми видами Швейцарии и Индии явно понравился К. В разных городах Америки во время показа фильм имел определенный успех.

Вскоре после того, как К. и Мери прибыли в июне в Броквуд, у Дороти Симмонс случился сердечный приступ. Хотя она хорошо поправлялась, она была не в состоянии нести на себе бремя управления школой, успешно справляясь со своими обязанностями в течение 14 лет. Она отошла от дел, хотя и продолжала жить в Броквуде вместе с мужем, который ушел на отдых несколькими годами ранее ^[33].

В конце концов директором был назначен молодой американец Скотт Форбз, женатый на девушке из Южной Африки по имени Кэти, которая преподавала танцы в школе. Динамичный молодой человек, проработавший в Броквуде около десяти лет, отвечая главным образом за видеотехнику (которая теперь была в цвете), Скотт много путешествовал, некоторое время жил в Париже, ведя небольшое антикварное дело в Женеве, пока не соприкоснулся с К., попав случайно на летнюю встречу в Саанене. Он услышал беседу, и она захватила его. Намереваясь работать на К., он полностью изменил образ жизни, сохранив, правда, свою энергию. Его жена взяла на себя ответственность за видеоотдел после его назначения директором.

Находясь в Гштааде после встречи в Саанене в 1989 году, К. познакомился с человеком, который помог осуществить то, что было самой заветной мечтой К. – построить центр для взрослых в Броквуде, совершенно независимый от школы, куда бы люди приезжали с единственной целью – изучать его учение. Таким человеком оказался немец средних лет Фридрих Гроз, проживавший в Швейцарии, за четыре года до этого отошедший от семейного бизнеса по производству сантехники, получившего международную известность. Прочтение одной из книг К. в 1980 году («Невозможный вопрос»), определило дальнейший ход его жизни, как следовало из его собственных слов. Он навестил К. в Таннегге, потому что хотел организовать школу Кришнамурти в Швейцарии. К. отговорил его делать такой шаг, зная как нелегко найти учителей. (Когда К. спросил, женат ли он, и получил отрицательный ответ, поскольку Фридрих находился в разводе, К. внезапно схватил его за руку и сказал: «Хорошо».) ^[34]

В следующем году, посетив Броквуд, Фридрих Гроэ предложил, что вместо открытия новой школы он даст средства для строительства учебного центра. К. с воодушевлением приветствовал такое предложение. Вблизи школьного здания было выбрано красивое место, за пределами его видимости, с простирающимся к югу видом на поля, где никогда не будет построек. К. поручил Скотту Форбзу найти архитектора и разработать проект.

Выполнив полностью программу в Индии зимой 1983‑4 годов, К. вернулся, довольно усталый, в феврале в Охай, где столкнулся с проблемами, возникшими в связи с открытием средней школы, примыкавшей к начальной школе в Дубовой Роще. В марте К. был приглашен доктором М.Р. Раджи из Национального научно‑исследовательского центра в Лос‑Аламосе, штат Нью‑Мексико, с целью принять участие в Симпозиуме на тему «Творчество в науке». Этот центр американских атомных исследований дал для К. абсолютно новую и вдохновляющую аудиторию. В 8 утра 19 марта и в течение более часа К. выступал перед 700 учеными на тему о том, что знание никогда не может быть созидательным, потому что оно несовершенно. Он закончил свою речь словами:

 

«Действительное творчество может быть только тогда, когда мысль хранит молчание... Наука есть движение все большего и большего накопления знания. „Большее“ означает измерение; мысль поддается измерению, поскольку она материальна. У знания ограничена способность проникновения в сущность, ограничено собственное созидание, что ведет к конфликту. Мы говорим о холистическом восприятии, в которое совершенно не включены понятия „я“, „меня“, личность. Тогда только есть то, что называется творчеством. Это есть».

 

На следующее утро К. отвечал на вопросы перед более малочисленной аудиторией, включающей в себя действительных членов национальной лаборатории в Лос‑Аламосе. Из 15 переданных ему вопросов он ответил на первый и последний. Ответ на первый вопрос: «Что такое творчество? Что такое медитация?» занял почти все отведенные полтора часа; К. повторял многое из того, о чем говорил накануне. О медитации он сказал: «Медитация – не сознательная медитация. То, чему нас учили, – это сознательная, преднамеренная медитация, когда сидишь, скрестив ноги или лежа лицом вниз, повторяя определенные фразы, – это специальное, сознательное усилие, чтобы медитировать. Рассказчик считает, что такая медитация – бессмысленна. Она – часть желания. Желание иметь мирный ум – то же самое, что и желание иметь хороший дом или добротную одежду. Сознательная медитация разрушает, не дает перейти к другой форме медитации».

Последний вопрос был поставлен так: «Если бы вы стояли во главе лаборатории, отвечая за обороноспособность страны и понимая ход вещей, как бы вы направляли деятельность лаборатории и научные исследования?» Вот часть ответа К.:

 

«Если бы у меня была группа людей, заявивших „давайте забудем национализм, религии, давайте, как и положено людям, решим проблему – будем жить вместе без разрушения; если бы мы посвятили всему этому время, как и те абсолютно преданные люди, которые собрались в Лос‑Аламосе и были заняты тем, о чем мы говорим, тогда, вероятно, что‑то случилось бы... Никому не дано глобально взглянуть на вещи – глобально чувствовать за все человечество – не за мою страну – ради бога. Если бы вы поездили по миру как рассказчик, вы бы изливали слезы до конца жизни. Пацифизм есть реакция на милитаризм, не более. Рассказчик не пацифист. Итак, давайте выясним причину – если мы вместе станем искать причину, то разрешим проблему. Но у нас всех различные мнения, которых мы придерживаемся, а также исторические направления. Вот так, сэр“.

 

Один из присутствующих:  Сэр, если можно так выразиться, вы убедили нас.

Кришнамурти:  Я ни в чем не убеждаю.

Один из присутствующих:  Я имею в виду, что когда действительно стараешься понять это и делаешь шаг в этом направлении кажется, что каким‑то образом не хватает необходимой энергии... Что же на самом деле сдерживает нас? Мы можем видеть, что дом в огне, но мы не в силах сделать что‑либо, чтобы погасить пожар.

Кришнамурти:  Горящий дом, который, по нашему мнению там, на самом деле здесь. Сначала нужно навести порядок в собственном доме, сэр.

 

Снова К. выступал с беседами в Фелт‑форуме в Нью‑Йорке в апреле, после чего он был приглашен в качестве почетного выступающего общества «Pacem Terris» в зале библиотеки Даг Хаммарскольд Организации Объединенных Наций. И в этот раз он не сказал ничего нового, хотя форма изложения, как обычно, была иной.

Когда той весной К. приехал в Броквуд, он обнаружил у себя в комнате плеер для компакт‑дисков, что принесло ему большую радость. Чаще всего он проигрывал Бетховена, предпочитая его Моцарту. Наряду с классической музыкой, К. любил индийскую музыку, в особенности песнопения. Скотт Форбз напишет мне после смерти К.: «В течение ряда лет я часто поднимался в спальню К., когда он завтракал, слушая музыку. Он имел обыкновение сидеть в кровати, держа на коленях поднос, а его ноги плавно, практически незаметно, танцевали под простыней в такт музыке. Тогда я тоже слушал либо часть того, что слушал он, либо целое произведение вместе с ним. Дело совсем не в отличной стереосистеме; скорее всего это было иное качество слушания, которое превосходило то, к чему я привык, и это происходило естественно, когда я слушал музыку вместе с ним».

К сожалению, Шале Таннегг продали, поэтому его более нельзя было снимать для встреч в Саанене. Шале в Шонриде, сразу за Гштадом, заменило его; дом открыли для К., как в свое время Таннегг, Ванда Скаравелли и Фоска. К. дом нравился меньше, чем Таннегг; он продолжал совершать дневной моцион через лес к реке, но теперь ему приходилось ехать до Таннегга, чтобы начать прогулку. Каждый раз, ступая ногой в лес, К. спрашивал: «Можно войти?»

В сентябре того года в Броквуде находились некоторые из индийских и американских попечителей, собравшись на международное заседание. Скотт Форбз разыскал архитектора, пока К. находился в Америке; архитектор разработал проект, но ему пришлось сделать макет, поскольку К. не разбирался в архитектурных чертежах. Когда К. показали макет, он отверг его; по его мнению, здание скорее напоминало мотель. Присутствующие попечители согласились с ним. Скотт решил заменить архитектора. Для архитектора, пожелавшего отойти от проектирования подобия мотеля, был выдан следующий перечень: двадцать небольших спален, снабженные душем и туалетом, гостиная, столовая, библиотека, размещение обслуживающего персонала, кухня и, более того, комната «тишины». К. писал: «Должна быть комната, где можно побыть в тишине. Таково ее предназначение... Словно печь, обогревающая весь дом... Если такой комнаты не будет, весь центр станет проходным двором, когда люди приходят и уходят, работают и действуют». К. настаивал, чтобы здание было построено из лучших материалов; ему хотелось, чтобы все соответствовало самым высоким стандартам.

Перебрав еще несколько архитекторов, Скотт Форбз случайно узнал о Ките Кричлоу, прочитав о нем статью. В Англии не было ни одного здания, построенного им, но он показал Скотту фотографии своих работ за рубежом, преимущественно постройки религиозного плана. На следующий год в июне Кричлоу пригласили в Броквуд для встречи с К., который сразу же почувствовал в нем нужного человека – скорее в результате личного знакомства и разговора, чем его набросков. Будучи англичанином и действительным членом королевской академии искусств, где он преподавал, Кричлоу не имел полномочий строить в Англии, поэтому реализацию его проекта взяла на себя английская фирма «Триад».

Заявка на строительство была отвергнута в феврале 1985 года. Когда же в марте подали на аппеляцию, выяснилось, что она составлена неправильно, поэтому не имеет силы ни заявка, ни отказ. В мае обратились с еще одной заявкой, которая была удовлетворена в августе, но лишь 26 февраля 1986 года было получено разрешение на строительство.

Осенью 1984 года Мери Зимбалист пришлось отправиться на два дня из Броквуда в Рим, чтобы проведать свою старую итальянскую служанку, работавшую у нее в Малибу. Когда она вернулась, К. сказал: «Когда ты вдалеке, мне становится труднее. Тебе надо спешить, чтобы все понять. Может, я проживу еще десять лет, но ты обязана, ты должна пережить меня, чтобы ухаживать за этим субъектом», – очевидно, имея в виду себя. Разумеется, он чувствовал, что нужно воспитать и обучить молодых людей, которые продолжат дело после его смерти.

28 октября 1984 года К. вместе с Мери Зимбалист прибыл в Дели, где на неделю остановился у Пупул Джаякар. Через три дня миссис Ганди, проживавшая на той же улице, была убита. Это ужасное событие наложило отпечаток на все время пребывания К. в Индии той зимой, хотя он продолжал выступать как обычно, с беседами в Раджхате, Мадрасе и Бомбее, ежедневно общаясь с учителями и учениками Риши Вэли в течение трех недель пока останавливался там. По привычке, по пути из Бомбея в Охай К. на четыре дня сделал остановку в Броквуде в феврале 1985 года. Когда он 17 февраля вылетел в Лос‑Анджелес, ему оставалось прожить ровно год. В марте К. прошел ежегодный плановый осмотр у нового молодого врача доктора Гари Дойтча из Санта‑Паулы, в 16 милях от Охай. Нового врача рекомендовал друг Мери, когда бывший врач из Лос‑Анджелеса порекомендовал найти терапевта поближе к Охай. Доктор Дойтч понравился К. сразу. Именно этот врач лечил К. во время его последней болезни.

 

ЖИЗНЬ МОЯ БЫЛА СПЛАНИРОВАНА

 

В 1985 году К. не выступал в Нью‑Йорке, поскольку Мильтон Фридман, писатель и одно время автор речей для Белого дома организовал в апреле две беседы в Центре Кеннеди в Вашингтоне. Накануне К. снова выступил в обществе «Мир Земле» при ООН по случаю 40‑летия со дня его образования. В этот раз публики было мало; кроме того, К. пришлось около получаса ждать, пока не решится какое‑то недоразумение с залом, в котором предстояло выступать. Покидая здание после беседы, К. сказал Мери: «Больше не надо ООН».

К. выступал в Вашингтоне единственный раз. В зале яблоку негде было упасть. Обращаясь к новой, глубоко заинтересованной и образованной аудитории, К. снова обрел присущую ему силу. Совсем не потому, что он сказал что‑то новое; это было излучение, исходившее от него, сила и убеждение его голоса, само звучание его языка. Во второй беседе особенно красив отрывок, в котором говорится о печали:

 

«Там, где есть печаль, нет любви. Когда вы страдаете, озабочены собственным страданием, откуда взяться любви? Что такое печаль? Не жалость ли это к самому себе? Пожалуйста, выясните. Мы не говорим, так или не так... Не приносится ли печаль одиночеством – от чувства крайнего одиночества, изолированности?... Можем ли мы посмотреть на печаль какая она есть, оставаясь с ней, сохраняя ее и не убегая от нее? Печаль неотделима от того, кто страдает. Страдающий человек хочет убежать, скрыться, делать все, что угодно. Но взгляните на печаль так, как вы смотрите на ребенка, которого лелеете, не покидая его – тогда вы наверняка увидите, если действительно посмотрите глубоко, что приходит конец печали. Когда же печали приходит конец, она переходит в страсть, – не вожделение, не чувственный стимул, а страсть».

 

За два дня до первой беседы в «Вашингтон Пост» опубликовали длинное интервью Майкла Кернана с К. Рассказав коротко о жизни К., Кернан процитировал ряд его изречений типа: «Когда полностью заканчивается привязанность, приходит любовь» или «Чтобы изучить, понять самого себя, нужно отбросить всякие авторитеты... Ни от кого ничему нельзя научиться, включая и рассказчика перед вами... У него нет ничего, чему бы он мог научить. Рассказчик подобен зеркалу, в котором можно увидеть самого себя. Когда вы увидите себя четко, можете отбросить зеркало».

В одном из интервью К. спросили: «А если слушатель примет ваше указание близко к сердцу и действительно изменится, что он один сможет сделать?» На это К. ответил: «Вопрос поставлен неверно. Изменитесь... Тогда увидите что произойдет». В радиопередаче по «Голосу Америки» от 18 апреля, когда его спросили что он думает о возрождении интереса к религии у американцев, К. сказал: «Да нет никакого возрождения. Что такое возрождение интереса? Возродить то, что ушло, умерло, разве не так? Я имею в виду что можно вернуть к жизни, напичкав наполовину умершее тело религиозным лекарством, но ведь после возрождения тело останется таким же дряхлым. Это не религия». Далее в интервью он скажет:

 

«Если человек не меняется коренным образом, внося в себя существенные изменения, не посредством бога, не посредством молитв – все это примитивно, незрело, – он разрушает себя. Сейчас возможна психологическая революция, – сейчас, а не через тысячу лет. Человечество прошло путь в тысячелетия, и мы по – прежнему варвары. Поэтому, если мы не изменимся, мы как были варварами сейчас, так и останемся ими тысячелетия спустя... Если не остановить войну сегодня, придется отправиться на нее завтра. Вот почему будущее в настоящем. Попросту говоря».

 

Жаль, что К. пришлось провести цикл ежегодно запланированных бесед после триумфа в Вашингтоне. Охай, Саанен, Броквуд, Индия: наступило некоторое ухудшение в его беседах, что неудивительно на пороге 90‑летия. Поскольку в предыдущем году К. не пришелся по душе Шенрид, Фридрих Гроэ предоставил свою собственную квартиру в Ружмонте, в пяти милях от Гштаада, в той же самой долине, для проведения встречи. Проживая там с Мери, в то время как Ванда и доктор Пачуре заняли там же квартиру большей площади. Фоске пришлось в конце концов бросить работу (она умерла в августе в возрасте 90 лет); поэтому Раман Патель, ответственный по кухне в Броквуде, ухаживал за ними. Из Ружмонта, как и в свое время Шенрида, К. доезжал до Таннегга, откуда начинал свои ежедневные прогулки. Свою первую прогулку в лесу он совершил в одиночестве, чтобы «увидеть, рады ли нам».

Во время встречи, проходившей в хорошую погоду, К. чувствовал себя неважно. Однажды вечером ему стало так плохо, что он сказал Мери: «Не пришло ли мое время?» Для того, чтобы сократить число поездок, К. предложил на международном совещании попечителей, проведенном во время бесед, чтобы после проведения еще одной летней встречи в Саанене, остальные встречи перенесли в Броквуд. Но еще до конца бесед один из попечителей отправился в Ружмонт и строго потребовал, чтобы в Саанене больше не было ни одной встречи. К. все тщательно обдумал и согласился. Находившийся вместе с К. доктор Михти, а также доктор Пачуре полностью одобрили такое предложение из медицинских соображений, о чем выступили с заявлением на следующий день.

Во время последней беседы, состоявшейся 25 июля, К. с большим чувством произнес: «У нас были замечательные дни и прелестные утра, красивые вечера, длинные тени и глубокие голубые долины, чистое голубое небо и снег. Никогда не было такого прекрасного лета. Итак, горы, долины, деревья и река прощаются с нами».

Совершенно случайно Марку Эдвардсу предложили приехать тем летом в Саанен, чтобы сделать фотографии о встрече, начиная с установления палаток вплоть до последней беседы; было удачным совпадением, что он запечатлел последнюю за 24 года встречу. Когда Марк отправился в Ружмонт, чтобы сделать фотографию, К. сразу же заметил, что у него новый фотоаппарат фирмы «Никон С.А.» вместо старого «Лейке». Поскольку новый фотоаппарат не был заряжен, Марк открыл заднюю часть и показал К. затвор объектива новой конструкции. К. взял в руки фотоаппарат и спросил, может ли он поднести его к окну. Там он с любовью и пристальным вниманием долго рассматривал механизм, прежде чем вернуть назад.

К. был поставлен перед выбором, оставшись в Ружмонте после встречи. Путешествия стали для него слишком обременительны; вместе с тем он не мог долго оставаться на одном месте. Он обрел такую чувствительность, что осязал, как внимание людей концентрируется на нем, если он оставался где‑то слишком долго. Такого бремени он более выносить не мог. И все же он не мог отказаться от ведения бесед. Вести беседу было для него raison detre (смыслом жизни). Он сильно нуждался в людях, которые бы его вдохновляли, побуждая найти новые пути проникновения вглубь самого себя. Но никто больше не мог этого сделать, говорил К. Он не мог продвинуться дальше ни с Дэвидом Бомом, ни с Пандит Яганнатом Упадьяя из Индии. Семинары психологов, организовываемые для К. доктором Шайнбергом во время визитов в Нью‑Йорк, стали приедаться равно как и конференции ученых в Броквуде. За последние несколько лет он вел беседы с доктором Джонасом Салком, изобретателем поливакцины, профессором Морисом Уилкинсом, писательницей Айрис Мердок и другими; у него брали интервью десятки людей, включая Бернарда Левина, по телевидению, но ни один из них не принес нового вдохновения. Чем более образован был человек, начитан, чем лучше была его память, чем полнее голова его была наполнена знанием из вторых рук, тем труднее было К. двигаться с ним вместе. Люди, бравшие у него интервью, стремились сравнить его с другими религиозными учителями, философами, чтобы подвести его под кого‑нибудь из них. Казалось, они не способны выслушать то, что говорит он, не пропустив его слова сквозь призму собственных предрассудков и познания.

К. намеревался сократить программу пребывания в Индии, а также ограничиться в 1986 году одним циклом бесед в Америке. Он думал о выступлениях в Торонто, где не бывал ранее, хотя и боялся, что беседы придется отменить из‑за возможного ухудшения здоровья. Он подолгу беседовал в Ружмонте с Мери, пытаясь найти решение проблемы. Было получено от греческой супружеской пары письмо, в котором приглашали К. и Мери погостить на острове в Греции. К. загорелся идеей, нашел на карте остров, осведомился, достаточно ли там тени (у него как‑то случился солнечный удар, и он не выносил прогуливаться или сидеть на солнце).

Когда они находились в Ружмонте, однажды К. сказал Мери: «Оно наблюдает». Мери записала: «Он говорит, будто „нечто“ решает все, что происходит с ним. Оно решит, когда будет завершен его труд, и, следовательно, предназначение его жизни». Как‑то она записала их разговор, когда они обсуждали планы путешествия:

К.:  Это совсем не физическое влияние на мозг, а совсем иное. Моя жизнь была запланирована. Оно скажет, когда мне умирать, скажет, что все закончено. Тогда будет улажена моя жизнь. Но мне нужно быть осторожным, не допустить, чтобы «оно» вмешалось, сказав: «Осталось лишь две беседы».

М.:  Вы не чувствуете, сколько времени оно отпускает вам?

К.:  Думаю, лет десять.

М.:  Вы имеете в виду десять лет выступлений?

К.:  Как только я перестану говорить, все закончится. Я не хочу переутомлять тело. Мне необходимо немного отдохнуть, но не более. Спокойное место, где бы никто меня не знал. Но, увы, люди меня знают.

 

Он еще раз сказал Мери, что ей следовало бы написать о нем книгу – ее ощущения от пребывания и общения с ним. Он также попросил ее записать следующие слова: «Если кого‑то обижает то, о чем я собираюсь сказать, они просто не слушали мое учение».

Перед тем, как Эрна Лиллифелт, приезжавшая на международное совещание, возвратилась в Калифорнию, К. сказал им с Мери, что они должны позаботиться, чтобы у него были дела в Охай. Он не собирается сидеть там, сложа руки; но и не нужно что‑то делать специально, чтобы доставить ему удовольствие: «Должно быть что‑то, по вашему мнению необходимое». Гуляя на следующий день в лесу, он сказал: «Дух покинул Саанен, вот почему мне как‑то не совсем уютно. Он переселился в Броквуд».

Когда Ванда Скаравелли, которая, как обычно, вернулась во время встречи во Флоренцию, прибыла накануне отъезда К. в Ружмонт, она посоветовала ему подольше отдохнуть, поехав следующим летом не в Швейцарию, а в Италию. Неожиданно К. повеселел и воодушевился. «Мы могли бы отправиться во французские Альпы или итальянские горы», – сказал он Мери. Ему хотелось также побывать во Флоренции, Венеции и Риме. 12 августа, в день отъезда в Англию, он попрощался с Вандой в последний раз.

Доехав до Броквуда, К. почувствовал сильную усталость; он настолько устал, что пропустил один день физических упражнений, чего с ним практически не случалось. Он сказал Мери, что со времени встречи в Саанене что‑то с ним происходит и что если есть «нечто», которое решает все, что происходит с ним, то это поразительно. Мери спросила, осознает ли он некоторые изменения в себе – его манерах – «некоторая грубость, не свойственная вам». «Разве я груб с другими?» – спросил он ее. «Нет». «Только с тобой?» «Да». Он сказал, что никогда ничего не делал случайно, и что она должна поспешить измениться, вот почему он иногда бывал груб. «Я хочу дать тебе новый мозг» – сказал он. Но две недели спустя он ей сказал, что проанализировал свою раздражительность. «Или я старею, или я просто начинаю брюзжать на тебя. Это моя вина, и я должен остановиться. Мое тело приобрело исключительную чувствительность. Мне почти все время хочется уйти, а я не должен делать этого. Я намереваюсь заняться этим. Это непростительно». Потом К. скажет Мери: «Я не должен серьезно болеть. Тело существует для того, чтобы говорить». Его физическая сила явно ослабевала. Прогулки становились короче. Но у него были удивительные медитации, означавшие, что «другой», кем бы «он» ни был, присутствовал рядом.

Встреча в Броквуде открылась 24 августа при отменной погоде. Прибыли телевизионщики, чтобы сделать фильм о третьей беседе. У них был подъемник, и они могли снимать всю панораму. Фильм под названием «Роль цветка» показали по одному из каналов 19 января 1986 года. Нельзя было и представить лучшего фильма о встрече, хотя интервью с К. в конце фильма, обещавшее получиться особенно хорошо, оказалось слишком коротким.

К. теперь чувствовал, что в Броквуде «Навел порядок в доме», подобное наведение порядка ждало его в Индии, чего он немного страшился, хотя и «горел желанием отправиться туда». Ожидая поезда в Питерсфилд, как‑то утром, по пути в Лондон, К. сообщил Мери, что Скотт Форбз спрашивал, сколько К. осталось прожить. Он ответил, что знает, но не скажет. «Вы действительно знаете?» – спросила Мери.

К.:  Думаю, да. Имеются признаки.

М.:  У вас есть желание сообщить мне?

К.:  Это будет неправильно. Я не могу сообщить никому.

М.:  Но если хотя бы намекнуть?

К.:  Скотт спросил, буду ли я еще здесь, когда построят Центр в Броквуде. Я ответил положительно. (Строительство Центра завершилось к сентябрю 1987 года).

М.:  Значит, так и будешь жить, думая что К. в любой момент может уйти?

К.:  Совсем не так. Еще не так скоро.

М.:  А сколько?

К.:  Около двух лет.

 

В тот день на ланче у Фортнума К. сообщил мне также, что ему известна дата его смерти, которую он никому не откроет. Я предположила, что ему осталось два‑три года, несмотря на то, что он выглядел моложавым, бодрым, без возраста в тот день – казалось, цифра в десять лет правдоподобнее. Он совсем не выглядел стариком, а скорее, бессмертным духом. Он был, как и всегда, наблюдателен, разглядывая с прежним живым интересом людей в ресторане.

Осенью в Броквуде К. стал обучать Скотта Форбза некоторым своим упражнениям по йоге. Он был строгим учителем. Скотт находил его гибкость удивительной. Правда, К. отказался от стойки на голове, что раньше проделывал долгие годы. К. записал на пленку разговор со Скоттом, в котором показал, чего ожидает от учителя в одной из своих школ. Он начал разговор, спросив Скотта, знает ли группа учителей, несущих ответственность за школу, пусть интеллектуально, о чем он говорит. Скотт ответил, что они несут ответственность перед «другим», когда он там. Затем К. поинтересовался что происходит внутри самого Скотта; что он чувствует относительно К.? Каково его отношение к учению К. и всей работе, проводимой в Америке, в Индии и в Броквуде. Почему он, Скотт, находится в Броквуде? Зависим ли он от К.? А что если К. завтра умрет? Соприкоснувшись с К., «с дуновением, с дыханием, чувством, умрет ли дело после смерти К. или цветок продолжит расти, размножится?.. Или будет расцветать без посторонней помощи? Не будет зависеть от обстоятельств? Ничто не испортит его, раз он уже там. Учение может пройти через различные обстоятельства, но всегда будет присутствовать». Скотт ответил, что учение еще не окрепло.

«Не надо пользоваться словом „еще“, – наставлял его К., – „еще“ связано со временем. Позволите ли вы ему окрепнуть, стать сильным, пустить глубокие корни, расцвести? Или все зависит от обстоятельств?» Они продолжили разговор:

С.:  Нет, сэр, будет сделано все...

К.:  Нет, нет и нет, сэр. Не вы делаете что‑нибудь. Оно само, зерно само, словно в утробе, вам не нужно ничего делать. Оно растет. Оно там. Оно должно расти. Оно должно процветать – более точное слово... Знает ли Скотт, что семя там? Не препятствует ли Скотт его расцвету своей излишней активностью, организованностью вместо того, чтобы дать ему достаточно воздуха для расцвета? Что обычно происходит, так это то, что организации приглаживают саму вещь... Нужно быть уверенным, что зерно там, а не выдумано мыслью. Если зерно сильное, тогда с ним действительно ничего не нужно делать... Тогда внутри вас не будет противоречий. У учеников может быть конфликт, а не у вас. Они могут высказывать свое мнение. У вас его быть не может... Нужно прислушиваться к ученикам, понимать, что они говорят, как слушают друг друга и не реагировать на это, из прошлого Скотта, но слушать их очень, очень осторожно... Можете ли вы освободиться от своих взглядов, что очень нелегко... Вот для чего требуется вся энергия... Обусловленность вашим американским образованием, вашим американским обучением, так называемой культурой... Обсуждайте обусловленность, взвешивайте, советуйтесь друг с другом. Не говорите: «Я должен избавиться от условленности» – так никогда делать нельзя... Зная об обусловленности, не позволяйте ей реагировать, вмешиваться. Думаю, требуется преднамеренное действие, поскольку вы намереваетесь руководить Броквудом. В вас есть энергия и есть устремленность. Сохраняйте ее. Не позволяйте ей постепенно увядать из‑за такого бремени».

 

К. беспокоило, что организация и дело школ могут поглотить учение Это не были организации, которые бы сплачивали фонды. «Объединяющим фактором должен стать разум», – сказал он Мери и Скотту, – быть действительно свободным – такая свобода и есть разум. Всем нам свойственен разум. Вот что нас объединяет, а совсем не организация. Если вы поймете, что важно освободить каждого, а свобода в свою очередь предполагает любовь, понимание, внимание, сотрудничество, сострадание, – тогда именно разум объединит всех нас». К. попросил Мери записать: «Независимость без свободы бессмысленна. Обладая свободой, вы не нуждаетесь в независимости».

21 сентября К. спросил на совещании преподавательского состава: «Как вы мгновенно, не тратя времени, заставляете учеников понимать, что собственный интерес – корень конфликта? Не только понимать, но и немедленно изменить?» Он продолжал, что из сотен учеников старейшей школы Риши Вэли ни один не претерпел изменения. Оставшись наедине с К. после совещания, Мери спросила, какой смысл иметь учеников, если ни один из них за все эти годы не изменился? Если, несмотря на все его влияние, ни один студент не прошел через трансформацию; как могут остальные, которые, очевидно, тоже не изменились, изменить учеников? «Если вам это не удалось, то разве вероятно, чтобы мы смогли?», – спросила она. «Не знаю», – ответил К. шутливо, явно не желая обсуждать этот вопрос.

Школа в Броквуде продолжает процветать после смерти К. Она значительно меньше школ в Индии с контингентом в 60 человек, где мальчиков и девочек поровну, представляющих 20 национальностей в возрасте от 14 до 20 лет; она имеет специальный стипендиальный фонд. Ряд учеников учится в Открытом университете, живя и работая в Броквуде.

Кит Кричлоу снова в октябре побывал в Броквуде, показав детальный проект и образцы двух по‑разному окрашенных кирпичей ручной работы, которые он хотел использовать для изготовления ручной работы черепичной крыши. Все это получило всеобщее одобрение. В видеозаписи К. недавно высказал свое мнение о том, каким хочет видеть Центр:

 

«Это будет религиозный центр, где люди не будут чувствовать заранее приготовленной, воображаемой, своего рода „святой“ атмосферы. То будет религиозный центр, правда, не в ортодоксальном смысле слова, центр, в котором есть пламя, а не зола от него. Пламя – живое; бывая в центре, вы будете забирать свет, пламя с собой, или сможете зажечь свою свечу, быть самым исключительным человеческим существом, не раздробленным, а подлинно целостным, без тени печали, боли и т д. Вот что значит религиозный центр».

 

К. высказал мысль также и о комнате тишины: «Вот источник К. Простите, я совсем не имею в виду себя лично. Вот источник правды; он светит, живя там». К. сказал Кричлоу, что не хочет, чтобы здание выглядело «претенциозным» или как деревенская гостиница. «Разве быть как следует одетым означает чистоту?» – спросил он. Кричлоу ответил, что если здание «уважительно к людям, люди будут уважительно относиться к зданию. Именно чувства взаимного уважения удалось полностью добиться в завершенном здании Центра, открывшемся в декабре 1987 года. Здание показывает, чего могут добиться посвятившие себя работе умельцы, вдохновленные проектом, в котором их пригласили принять участие. Входя в здание, сразу же попадаешь в удивительный мир Кришнамурти.

 

МИР ТВОРЧЕСТВА

 

К. не разрешил Мери Зимбалист поехать с ним зимой в Индию, поскольку в прошлый раз, год назад, она там болела. Она спрашивала себя, увидит ли когда‑нибудь снова К., он стал таким слабым. «Когда соберусь умирать, тут же сообщу по телефону», – приободрил ее он, – я не умру внезапно. Я в хорошем состоянии, мое сердце и все остальное в порядке. Все будет решено кем‑то другим. Не могу об этом говорить. Мне нельзя, понимаешь? Все обстоит гораздо серьезней. Есть вещи, которых ты не знаешь. Огромные вещи, но я не могу рассказать. Трудно найти мозг, подобный этому; он будет поддерживаться до тех пор, пока жизнеспособно тело; пока некто не скажет: «Достаточно».

Когда 19 октября Марк Эдвардс делал фотографии К. за четыре дня до отлета его в Индию, он нашел, что К. выглядит замечательно. Тем не менее, в течение недели, проведенной в Нью‑Дели, он почти не спал и ничего не ел; вот почему по приезду его в Раджхат 2 ноября доктор Пачуре, ожидавший его, нашел его ужасно слабым. С того дня врач не покидал К. до самой смерти, делая ежедневные записи о состоянии его здоровья.

Находясь в Раджхате, К. выполнил одну из своих главных задач в Индии – найти новую главу (как называли его там – «ректора») Раджхатской школы. Им стал доктор Р. Кришна, племянник Радхи Бурньера, профессор физики в Индийском университете Бенареса, который согласился, с одобрения вице‑канцлера, оставить свой пост и приступить к выполнению новых обязанностей в феврале.

Вместо того, чтобы каждый день писать письма Мери Зимбалист, как он делал раньше в Индии, когда ее не было рядом, К. начитывал длинные письма практически ежедневно на кассеты, которые отправлял ей по почте. Причиной тому была трясущаяся рука. 9 ноября он сообщил Мери из Раджхата, что его кровяное давление резко понизилось, ноги «ходят ходуном» и он с трудом ходит; накануне он упал на ступени, потому что не смог их перешагнуть. Доктор Пачуре давал ему некоторые упражнения, массировал его ноги, надеясь что скоро они окрепнут. Он не мог больше есть вместе с другими, ел он в постели. Люди все время приходили в его комнату, чтобы с ним повидаться; там же проходили дискуссии. Пупул Джаякар, Нандини Мехта, Радхика Херцбергер, Сунанда и Пама Патвардхан – все они находились в Раджхате. К 11 числу с ногами стало лучше, и он весь окреп. Он говорил о красоте реки, когда около 6.15 встало солнце. Он читал «Линкольна» Гора Видала, находя книгу «действительно изумительной».

Несмотря на слабость, К. выступил с двумя публичными беседами в Радхжате, принял участие в ряде дискуссий с индийскими попечителями и некоторыми буддистскими учеными, включая Яганната Упадхьяя. Индийское правительство выделило деньги Г. Аравиндану, известному режиссеру, для создания полнометражного фильма – о жизни К. под названием «Видящий, идущий один». К съемкам приступили год назад и заключительные кадры сняли в Раджхате во время последнего визита К.

Когда К. в конце ноября поехал в Риши Вэлли, его слабость проявилась, по словам доктора Пачуре, в дневных прогулках, когда он «склонялся вправо так, что мог упасть». К тому же он все время чувствовал холод, возможно, из‑за потери веса. Он жаловался Мери, что ночью его не согревают ни одеяла, ни грелка, температура падала до 48 по Фаренгейту даже по утрам. Он ел один в своей комнате, как и в Раджхате, и намеревался так же есть в Мадрасе. Но, казалось, он не представлял как он болен, поскольку 4 декабря сообщил Мери, что собирается 20 января выехать из Мадраса в Бомбей, а оттуда в Лондон 12 февраля; проведя 4 дня в Броквуде, он хотел вылететь в Лос‑Анджелес, чтобы увидеться с ней 17 февраля (в день, когда ему было суждено умереть). 11 числа он сказал, что чувствует себя значительно сильнее; ноги стали «чуть тверже».

В середине декабря учителя со всех школ Кришнамурти собрались в Риши Вэлли на конференцию. Скотт Форбз, один из тех, кто прибыл из Англии, был до боли поражен ухудшением физического состояния К. Он позже напишет:

 

«Люди в Риши Вэлли были озабочены его слабостью; все ученики и преподаватели относились к нему очень мягко и бережно. В воздухе витало чувство дурного предзнаменования. Об этом не говорили открыто, по крайней мере со мной, – но непрозрачно намекали, что не ожидали возвращения Кришнамурти в Риши Вэлли. Должно быть, Кришнамурти готовил к этому людей, потому что они постепенно приняли как должное что он, вероятно, больше никогда не приедет в Индию.

Радхика выступала в роли хозяйки, ведя конференцию, и стараясь так же хорошо заботиться о Кришнаджи, как и выполнять обязанности в школе. Несколько раз я отмечал про себя, что она отлично справлялась со всем, держа в руках очень, очень трудную ситуацию настолько хорошо, как это только было возможно».

 

Ко всеобщему удивлению, К. принял участие в учительской конференции, трижды выступив и «установив все на иную основу с сияющей глубиной», как выразился один из английских учителей. В последнем случае К. спросили, есть ли разум, который не рожден знанием, и, следовательно, свободный от личного интереса. К. провел различие между умом и мозгом, назвав последний физическим механизмом, главным образом, вместилищем мысли. Ум – это совершенно иное, не имеющее отношения к мысли в сфере времени. Он спросил: «Разве в добродетель вовлечено время?» Он высказал мысль, что, вопреки человеческому опыту, добро никак не соотносится со злом, ни как реакция на него, ни как противоположность. Он поднял на конференции ряд дискутируемых вопросов, таких как учебный план, в чем, по К. была основная цель школ, – как сформировать новый мозг и что означает расцвести в добродетели.

В Риши Вэлли К. разговаривал и с детьми. Он подчеркивал, как когда‑то говорил нам в 1924 году в Пержине, что нет ничего хуже, чем вырасти посредственным. Можно достичь высоких государственных постов и остаться посредственным. Это вопрос бытия, а не достижения.

Между Радхикой Херцбергер и Скоттом состоялась небольшая дискуссия о небольшом учебном центре, который предстояло построить в Риши Вэлли на средства Фридриха Гроэ. Небольшие центры предлагалось построить в Раджхате и в Уттар Каши в Гималаях, неподалеку от Дерадуна, на участке земли, преподнесенном в дар индийскому фонду и труднодоступному зимой. Все здания финансировались Фридрихом.

Во время вышеупомянутых дискуссий на подоконнике в спальне К. обычно сидела птичка‑удод с длинным клювом и высоким хохолком, ударяя клювом в стекло, словно желая войти. Это случалось и во время других визитов. К. никогда не кормил птицу; и казалось, у нее не было причин проникать в комнату; однако, почти все время она была там. К. разговаривал с птицей, говорил, что ей нравится звук его голоса. Она была, как обычно, на своем месте, ударяя в стекло во время последнего вопроса К. Ее очень отчетливо слышно в записях на кассете.

19 декабря, за два дня до отъезда в Мадрас, К. сообщал Мери в своем ежедневном звуковом письме:

 

«Я сильно худею, быстро устаю. К середине января ты узнаешь, поеду ли я в Бомбей или полечу сингапурской воздушной линией из Мадраса в Сингапур, из Сингапура в Лос‑Анджелес. Меня это привлекает – не приземляться в Лондонском Хитроу, чтобы потом пять дней спустя садиться в самолет снова до Лос‑Анджелеса... посмотрим как выйдет. Я неплохо себя чувствую – ни сердечной, ни головной боли; состояние мозга хорошее, мозг работает отлично, печень и все остальное в порядке, но я, похоже, не в состоянии набрать вес. Я худею, поэтому будет мудро добраться до Сингапура, а оттуда прямо через Тихий Океан... Ты узнаешь, ведь я каждый день пишу тебе, разговариваю с тобой. Чем меньше я путешествую, тем лучше; меня сейчас все утомляет».

 

В записи есть заминка, когда К., очевидно, разговаривал с удодом: «Входи сюда. Я здесь. Входи же. Входи, старушка, я с этой стороны. Входи и садись. (Простите, я разговариваю с птицами) У тебя острые глазки, правда?»

К 21 числу, как он сообщил Мери, К. отменил выступление в Бомбее, приняв решение лететь в Лос‑Анджелес через Сингапур. «Нельзя терять вес, – продолжал он, – я потерял немало; если так пойдет и дальше, это настолько меня ослабит, что я не смогу ходить. Так не годится».

Теперь он просил Скотта Форбза поехать с ним в Охай вместо возвращения в Европу с другими учителями. Он обменял свои и доктора Пачуре билеты, чтобы лететь Сингапур‑эрлайнз, и купил один билет для Скотта. К счастью, у Скотта оказалась америкен‑экспресс‑кард, с помощью которой все можно было уладить. К. не мог вынести холод Европы. Он собирался покинуть Мадрас прямо с мадрасских бесед, и совещания индийских попечителей.

Доктор Пачуре организовал для К. консультацию у известного врача, как только они прибыли в Мадрас. Теперь К. весил около 97 фунтов и температурил. Врач, подозревая злокачественную опухоль, хотел взять анализы, но К. отказался предпринимать что‑либо, способное помешать ему во время бесед. В результате он выступил с тремя вместо четырех бесед, выступая вечерами в саду Висанта Вихар, и попросил Скотта сдвинуть день вместо 17 на 10 января. (Он буквально мчался в Охай, чтобы передать себя в руки доктора Дойтча, – записал доктор Пачуре). Несмотря на болезнь, К. продолжал ежедневные прогулки во второй половине дня по берегу, идя от дома Радхи Бурньера.

В начале января все остановившиеся в Висанта Вихар, за исключением К., отправились на премьеру фильма Аравиндана в Мадрасе; фильм был закончен в рекордно короткие сроки. В фильме есть несколько удачных кадров, хотя жалко, что не названы места, где мы видим гуляющего и разговаривающего К.

К. закончил третью беседу от 4 января 1986 года – последнюю в своей жизни беседу – словами:

 

«Творчество – это нечто наиболее святое. Самая священная вещь в жизни; и если в вашей жизни царит беспорядок, измените ее. Измените сегодня, не завтра. Если вы не уверены, выясните и будьте уверены. Если не думаете прямо, думайте прямо, логически. До тех пор, пока вы все это не подготовите, не установите, вы не сможете войти в мир творчества. Оно заканчивается».

 

(Последние два слова еле различимы, скорее произнесены на выдохе, чем выговорены. Их можно расслышать лишь на кассете. Вряд ли их расслышали присутствующие.) Затем, после долгой паузы, он добавил:

 

«Это последняя беседа. Не хотите ли посидеть тихонько все вместе некоторое время? Хорошо, господа, посидим тихонько чуть‑чуть».

 

На совещании индийского фонда, последовавшего после бесед, К. настоял, чтобы дома, в которых он жил, не стали местом паломничества, чтобы вокруг его имени не было никакого культа. Он попросил, чтобы в правила и распоряжения фонда был включен меморандум следующего содержания:

 

«Ни при каких условиях фонд или другие учреждения в его ведении, ни один из его членов не имеют полномочий на интерпретацию учения Кришнамурти. Это в соответствии с заявлением Кришнамурти о том, что никто и нигде не имеет полномочий устанавливать себя в качестве авторитета по его учению».

 

ОБШИРНАЯ ПУСТОТА

 

К. сильно страдал от острой желудочной боли во время 24‑часового перелета в Лос‑Анджелес с короткими остановками в Сингапуре, где совершалась пересадка с самолета на самолет, и в Токио. Мери Зимбалист встречала его в аэропорту, и как только они остались вдвоем, выезжая из аэропорта (остальные остались заниматься багажом), он сказал, что в следующие два‑три дня она не должна его покидать, потому что он может «ускользнуть». Он сказал: «Оно не хочет обитать в больном теле, не способном функционировать». В ту ночь у него была температура 101 (F) ^[35]. 13 января состоялась консультация у врача в Санта Пауле, куда К. ездил вместе с доктором Дойтчем; исходя из результатов анализов, сделанных в больнице в Санта Пауле, врач назначил на 20 число сонограмму печени, желчного пузыря и поджелудочной железы в Охайской больнице. Результаты анализов показали «уплотнение на печени», поэтому на 22 было назначено К.А.Т. сканирование. Но утром 22‑го К. проснулся в час ночи от непрекращающейся боли в животе. Вызванный по телефону доктор Дойтч сказал, что помощь можно оказать лишь в условиях больницы. Все взвесив, К. дал согласие; а позже днем его поместили в палату усиленного ухода за больными в больнице Санта Пауле.

Рентгеновский снимок показал непроходимость кишечника; через нос вставили трубочку, чтобы откачать жидкость; усиленное питание стали вводить внутривенно, когда обнаружилось серьезное недоедание. Вес его упал до 94 фунтов. После всех неприятных процедур К. сказал Скотту: «Придется вынести и это. Слишком многое приходилось выносить». (Прочитав после его смерти эти слова, я сразу вспомнила строки, написанные миссис Кирби относительно К. в омменском лагере в 1926 году: «Какая жизнь, бедняга Кришнаджи! Несомненно, что он – Жертва») К. был признателен, согласившись на введение морфия, поскольку другие болеутоляющие средства не помогали. Поскольку он не пользовался никакими болеутоляющими, несмотря на муки, вызываемые «процессом», он, должно быть признал, что причиняемая болезнью боль не является духовно необходимой; в самом деле, он говорил, что «другой» не может «пройти» через боль.

К. провел в больнице 8 ночей, во время которых Мери, доктор Пачуер и Скотт по очереди несли дежурство в его комнате, сидя в шезлонге; днем дежурили Эрна и Теодор Лиллифелт. 23 числа наступил кризис, поскольку появилась опасность комы от гепатита. Доктор Пачуре сообщил К., что у него, возможно, неизлечимая форма рака. Мери и Скотт огорчились, посчитав такое заявление преждевременным, пока доктор Пачуре не объяснил им, что много лет назад пообещал К. сразу же сообщить о надвигающейся опасности смерти, и, поскольку, вероятно коматозное состояние, он почувствовал себя обязанным выполнить обещание. Когда Мери и Скотт вошли в комнату К., он сказал: «Похоже, я собираюсь умереть», словно он не ожидал скорого конца, а принял этот факт за должное, как и многое другое. Позже он сказал: «Интересно, почему „другой“ не отпускает тело?» Он также сказал Мери: «Я наблюдаю. Весьма любопытно. Другой и смерть борются». Когда рак был подтвержден, К. осведомился у Мери: «Что я сделал не так?», как будто он не досмотрел за телом, вверенным ему «другим». Он попросил Мери и Скотта остаться с ним до конца, потому что он хотел, чтобы о «теле» позаботились так, как он заботился сам. Он высказал просьбу без малейшей сентиментальности и жалости к себе.

24‑го непроходимость желудка начала рассасываться, и желтуха отступила. Хирург заменил внутривенную капельницу на руке трубкой большого размера, введенной в ключицу, чтобы могло пройти большее количество жидкости; в результате освободились обе руки, что принесло облегчение, а на следующий день убрали и трубку из носа, в результате чего К. «почувствовал себя новым человеком». Он также согласился на переливание крови, чтобы поддержать силы. 27‑го, в большом фургоне, разъезжавшем по местным больницам, К. сделали К.А.Т. сканирование. Как обычно, К. очень заинтересовался механическими устройствами, использованными во время процедуры – тем, как носилки поднимали в фургон и т.д. Сканирование подтвердило наличие уплотнения на печени с отвердением поджелудочной железы, которая, скорее всего, и была источником злокачественной опухоли. Когда доктор Дойтч сообщил об этом К., тот попросил разрешения вернуться в Сосновый коттедж; он не хотел умирать в больнице.

Находясь в больнице, он попросил Скотта записать его волю о том, что следует сделать с прахом. Его предстояло разделить на три части, отправив в Охай, Броквуд и Индию. Он не хотел никаких похоронных церемоний и «прочей чепухи», а место, где его предадут земле, не должно стать святым местом, куда станут приходить люди для поклонения и подобной ерунды. (В Индии прах К. развеяли над Гангом). Несмотря на это, он хотел из чистого любопытства узнать от Пандита Яганната Упадхьяя, как традиционно хоронят в Индии «святого» человека; последнему послали письмо, запрашивая требуемую информацию.

Утром 30‑го, свободный от боли и чудесным образом набравший 14 фунтов в результате искусственного кормления, К. возвратился в Сосновый коттедж. Больничную койку поставили в его комнату на место обычной кровати, которую переставили в гардеробную, и организовали 24 – часовое дежурство. К. так ликовал, вернувшись домой, что попросил Мери поставить запись неаполитанских песен в исполнении Паваротти, а также сэндвич с помидором и немного мороженного. От кусочка сэндвича его затошнило (больше он не брал пищи в рот); к вечеру боль вернулась, и ему снова ввели морфий.

Как только К. узнал, что ему суждено умереть, находясь все еще в больнице, он попросил доставить к нему четырех человек из Индии – Радхику Херцбергер, доктора Кришну (нового ректора в Раджхате), Махеша Саксену, которого назначили в Мадрасе секретарем индийского фонда, и Р. Упасани, директора сельскохозяйственного колледжа в Раджхате ^[36].

То были представители молодого поколения, которые, как он надеялся, продолжили бы работу в Индии, и у него было что им сказать. В то же время другие люди, которых он не звал, приехали в Охай, узнав о его скорой кончине; в их числе была Пупул Джаякар и ее племянник Асита Шандмала, в квартире которого К. останавливался в Бомбее, Мери Кадоган, секретарь английского фонда и попечитель Броквудского образовательного совета, Дороти Симмонс, Джейн Хаммонд, английская попечительница, много лет проработавшая с К., мой муж и я. Казалось невозможным оставаться в стороне, и хотя К. приветствовал нас, он действительно в нас не нуждался, а наше смятение, вероятно, принесло больше вреда, чем добра; мы наверняка легли бременем на плечи добрых людей в Охай, которым пришлось кормить и ухаживать за нами. Фридрих Гроэ, купивший дом в Охай, также находился здесь.

Приглашенные из Индии и Англии прибыли 31 января. Мы с мужем оставались в течение недели; у К. наступило ухудшение, и оставалось уповать лишь на чудо. Он сказал доктору Дойтчу, что боль, желтуха и морфий не повлияли на мозг. По ночам у него происходили «чудесные медитации», которые свидетельствовали о том, что «другой» по‑прежнему рядом с ним. Все это подтверждается отчетом доктора Пачуре. За это время К. провел два совещания в своей спальне, записанных на пленку Скоттом Форбзом. На первом совещании, 4 февраля, присутствовали те, кто отвечал за издание и публикацию книг (Радхика и доктор Кришна стали индийскими представителями сформированного недавно Международного издательского комитета). К. однозначно высказал свои пожелания относительно публикаций: он хотел, чтобы издание его бесед и трудов продолжалось в Англии, в то время как в Индии следует сосредоточиться на их переводе на местные языки. В конце совещания он сказал, что представители индийского фонда понимают его якобы лучше других, поскольку сам он выходец из Индии. «Видите ли, доктор Кришна, я не индиец», – сказал он. «Я тоже» – вставила Радхика, – в этом смысле слова я тоже не могу себя назвать индианкой». «Тогда и я не англичанка», – заключила Мери Кадоган.

В тот день К. почувствовал себя в состоянии выйти наружу. Ему помогли спуститься со ступенек веранды в кресле‑каталке; поскольку день оказался чудесным, он попросил оставить его в одиночестве под перечным деревом, довольно разросшимся, откуда он мог видеть долину и холмы. Скотт все же находился неподалеку, он боялся, что К. может качнуться, поскольку он сидел, скрестив ноги. Там и оставался К., почти не шевелясь, пока не попросил отвезти его обратно в дом. Это был последний раз, когда он выходил из дома.

На следующий день, когда Доктор Дойтч навестил его, К. спросил, сможет ли он снова путешествовать и проводить беседы. Врач ответил, что в меньшей степени, чем раньше, хотя он сможет писать и диктовать, или вести частные дискуссии. Врач стал другом, навещал К. почти ежедневно.

Утром 5‑го числа К. созвал еще одно совещание, которое попросил Скотта записать. Нас присутствовало 14 человек. К. начал с сообщения о том, что сказал врач накануне, – никаких больше бесед и путешествий. В тот момент боль отпустила, и он сказал, что мозг был «очень, очень и очень ясным». «Так может продолжаться месяцы, пока живет это тело, – продолжал он, – Я все еще учитель. К. здесь, будто на сцене... Я все еще во главе. Я хочу, чтобы это очень ясно себе представляли. Пока живет тело, К. здесь. Мне это известно, потому что у меня все время идут чудесные сновидения – не сны, а предсказание будущего». Он хотел, чтобы его подробно информировали о том, сказал он, что происходит в Индии и Броквуде: «Не говорите что все идет нормально». Затем он попросил, как обычно вежливо, чтобы все посетители уехали. Когда он умрет, он не хочет, чтобы приходили люди, «отдавая честь телу». Затем он попросил Скотта не менять записанных на пленку слов. Он заставил Скотта, державшего около кровати микрофон, повернуться к нам и сказать: «Клянусь, что ничего не изменено на пленках. Ничего не было и ничего не будет изменено».

Нас поразило то, что К. сказал: «Я все еще учитель. К. здесь, будто на сцене». Можно ли было сомневаться? Хотя во время совещания он время от времени замолкал от физической усталости, он, вне сомнения, оставался самим собой. Никто не мог исказить правды, сказав, что он не был «весь здесь» в это время.

Выполняя пожелания К., мы с мужем на следующий день уехали. Я попрощалась с ним, не веря до конца, что никогда больше не увижу его; он по своему обычаю, послал Мери посмотреть, на какой марке машины нас доставят в аэропорт; он был доволен, когда узнал, что машина хорошая. Вскорости уехали и другие посетители. Азид Чайндмал уехал также, но скоро он вернется и останется до самой смерти К. Чего жаждал К., так это посещений доктора Дойтча, хотя он беспокоился, что отрывает его от других пациентов. Врача принимали как друга, не специалиста. К. подарил ему красивые часы фирмы Патек‑Филипп (Врач не прислал счета за лечение К. во время его последней болезни.) Узнав, что К. почитатель Иствуда, как и он сам, врач привез несколько видеозаписей его фильмов, а также слайдов с видами Мосемайта, зная, как К. сильно любит деревья и горы.

Утром 7‑го числа Мери Зимбалист спросила К. не хочет ли он дать ответ на вопрос, заданный в письме Мери Кадоган. К. попросил Мери прочесть вопрос. Он звучал так: «Когда Кришнаджи умрет, что действительно случится с исключительной концентрацией понимания и энергии, составляющих К.?» К. тут же ответил, а Мери набросала его слова на бумагу: «Это уйдет. Если кто‑то войдет полностью в учение, возможно, он сможет прикоснуться к этому; но не надо пытаться дотронуться до этого». Затем, подумав, он добавил: «Если бы вы знали, что потеряли – это безмерная пустота».

Вопрос Мери Кадоган, вероятно, все еще занимал К., когда посреди утра он послал за Скоттом, попросив его кое‑что записать на пленку. «Голос был слаб,» – замечает Мери, – но говорил он убедительно. Он делал паузы между словами, как будто требовалось усилие, чтобы их произнести.

 

«Я говорил им этим утром – в течение 70 лет, что сверхэнергия – нет, огромная энергия, огромный разум использовали это тело. Не думаю, что люди осознают, какая огромная энергия и разум проходили через это тело, словно 12‑цилиндровый мотор. И так в течение 70 лет – какой длительный отрезок времени – теперь же тело более не в состоянии. Никто, пока тело не было тщательнейшим образом подготовлено, защищено и т.д. – никто не мог бы понять, что проходило через тело. Никто, не притворяйтесь. Никто, повторяю следующее: никто среди нас или слушателей не знает, что происходило. Мне известно, что это так. Через семьдесят лет пришел конец. Не разуму и энергии – они еще здесь каждый день, особенно ночью. Но после 70 лет тело не в состоянии выдержать – более не в состоянии. Не может. У индийцев множество суеверий на сей счет – что пожелаешь, и тело уходит. Это все чепуха. Не удастся найти подобное этому тело, или такой высший разум, действующий в теле сотни лет. Вы не увидите это снова. Когда он уйдет, это уйдет вместе с ним. Никакого сознания не остается за тем состоянием. Только делают вид или воображают, что могут соприкоснуться с этим. Возможно, и смогут каким‑то образом, если они будут жить учением. Но никому не удалось. Никому. Вот так».

 

Когда Скотт попросил кое‑что разъяснить, опасаясь, что мысль поймут неправильно, К. сильно огорчился, сказав: «У вас нет права вмешиваться». Когда он просил Скотта не вмешиваться, он явно хотел, чтобы данное заявление стало известно всем заинтересованным.

К. осталось прожить девять дней. Он хотел умереть, и спросил, что произойдет, если уберут трубку для искусственного кормления. Ему сказали, что произойдет быстрое обезвоживание организма. Он знал, что у него есть право на удаление трубки, но он не хотел причинять беспокойства Мери и врачу; кроме того, тело «все еще было поручено ему», следовательно, до самого конца он продолжал заботиться о нем – чистить зубы, небо и язык три‑четыре раза в день, как делал всегда; занимаясь ежедневными упражнениями Бейтса для глаз; закапывая левый глаз каплями против глаукомы. Когда доктор Дойтч сообщил, что продувание хирургической перчаткой поможет очистить основание легкого от жидкости, собравшейся из‑за того, что К. был прикован к постели, К. надувал перчатку каждый час, пока не иссякли силы.

Ежедневно после полудня по рекомендации доктора Дойтча, К. вывозили в каталке в большую гостиную, где он сидел, наблюдая за пламенем в камине. Когда его впервые вывезли, он попросил оставить его, хотя разрешил Скотту стоять сзади, если вдруг откинется назад. Впоследствии Скотт писал: «Он сделал что‑то с комнатой. Можно было видеть, что он что‑то делает, и с тех пор комната не была той же самой. У него была вся присущая ему сила и значительность, несмотря на то, что он сидел в кресле‑коляске, укутанный в одеяла, с капельницей, он был великолепен и величественен, заполняя полностью комнату и заставляя все вибрировать. Он излучал яркий свет». Когда через полчаса К. пожелал прилечь, он удивил всех, пройдя без посторонней помощи в свою комнату.

10 февраля пришел ответ от Пандита Яганната Упадхьяя на запрос К. о традиционном обращении с телом религиозного человека после смерти. Узнав об этом, К. заявил, что ничего подобного не желает. Он не хотел, чтобы после смерти видели его тело, а на кремации должно присутствовать совсем ограниченное число людей.

Когда он совсем ослаб, чтобы садиться в кресло‑каталку, его выносили в гостиную на диван в гамаке из постельного белья. 14 февраля боль возвратилась, и ему снова ввели морфий. В те десять минут, пока лекарство не начало действовать, он сказал Мери: «Слишком хорошо, чтобы быть правдой, – печаль, я думал, что потерял тебя». Мери уверена, что он имел в виду следующее: «Я думал, что избавился от страдания; слишком хорошо, чтобы быть правдой». На следующий день он заговорил со Скоттом о состоянии мира, спросив: «Думаете, обо всем этом известно Доктору Дойтчу? Думаете, он понимает это? Надо бы поговорить с ним на эту тему». Так он и сделал, когда днем врач пришел. Скотт вспоминает:

 

«То, что Кришнаджи сказал на ту тему доктору, было десяти‑пятнадцатиминутным экстрактом всего того, что он говорил о природе мира. Изложено выразительно, точно, полно. Удивленный и пораженный я слушал, стоя в ногах кровати, в то время как доктор Дойтч сидел рядом у его постели. Помню как Кришнаджи сказал доктору Дойтчу: „Я не боюсь смерти, потому что жил со смертью всю жизнь. Я никогда не приносил с собой никаких воспоминаний“. Позже врач скажет: „Я чувствовал себя, словно был последним учеником Кришнаджи“. Действительно прекрасно. Необыкновенно поражало то, что Кришнаджи, несмотря на слабость и близкую кончину нашел в себе силы подвести итог всему, что совершил. Это также говорит о Любви, которую он испытывал к врачу».

 

К. умер во сне вскоре после полуночи в ночь 17 февраля. Его конец опишем со слов Мери:

 

«Как обычно, там находились Пачуре, Скотт и я; как обычно, К. думал о благополучии „другого“. Он велел мне: „Иди спать, спокойной ночи, иди ложись, поспи“. Я сказала, что пойду, но буду неподалеку. Он заснул, а когда я сделала движение, чтобы сесть слева от него и взяла его руку, он не пробудился. Верхняя часть кровати была приподнята, чтобы было удобнее. Глаза приоткрыты. Мы сидели с ним. Скотт справа, а я слева; доктор Пачуре дежурил, входя и выходя, а медбрат Патрик Линвилль находился в соседней комнате. Медленно сон Кришнаджи перешел в кому, дыхание замедлилось. Доктор Дойтч тихонько прибыл в 11 часов. Ночью отчаянное желание, чтобы наступило улучшение, сменилось на желание чтобы он в конце концов освободился от страдания; доктор Дойтч, Скотт и я находились в комнате, когда сердце Кришнаджи перестало биться в десять минут первого.

В соответствии с его волей, лишь несколько человек увидело его после смерти и горстка людей присутствовала на кремации, состоявшейся в Вентуре в восемь часов наступившего утра».

 

МОЗГ НЕ МОЖЕТ ПОНЯТЬ

 

Смерть Кришнамурти в некотором роде так же загадочна, как и его жизнь. По иронии судьбы, чувствуя большую часть своей жизни, что легче «ускользнуть», чем оставаться живым, он был вынужден жить, стремясь «ускользнуть». Он верил, что знает, когда умрет; и все же смерть подступила, удивив его. Когда в своей последней записи в Охай он говорил о «проклятых индийских суевериях», он, естественно, имел в виду традиционную веру индийцев в то, что святой человек может вызвать, смерть по желанию. К. мог умереть, попросив отсоединить трубку для искусственного питания, но это, как он осознавал, означало самоубийство, насилие над вверенным ему телом – святое доверие.

К. выразил удивление, что «другой» желает оставаться в больном теле; почему он не отпустит его? Он интересовался, не вызвана ли болезнь каким‑то неправильным поступком. Можно спросить, разрешил ли «другой» умереть, потому что тело стало бесполезным, или он позволил развиться смертельной болезни потому что все было уже сказано, а учение завершено? И в том, и в другом случае «другой» явно не оставил его в конце.

К. верил, что нечто решает, какие события произойдут с К., нечто, о чем он не мог говорить; в то же самое время он повторял как удивительно бы было, если бы было нечто, которое абсолютно все решало бы за К. Возникает противоречие, правда? Тогда, может найти еще ряд несоответствий в заявлении К. о самом себе.

К. никогда не сомневался, что всегда был защищен. Он был убежден, что с ним ничего не может случиться, когда он летит самолетом или перемещается другим образом, поскольку ему приказано говорить; подобная защищенность распространяется и на его спутников. То была его обязанность, вот почему он не подвергал себя опасности даже ради удовольствия, как в случае с дельтапланом. Он никогда не сомневался в важности своего учения и тела, порученного его заботам. Он даже говорил, что потребовались века, чтобы создать такое тело. (Всегда говорилось «учение», «тело», но никогда «мое учение», «мое тело».) Казалось, он был как внутри, так и снаружи собственной тайны. Он не хотел делать тайны; тем не менее, тайна существовала; он, казалось, не мог разрешить ее сам, не считая это своим делом, хотя побуждая к этому других, когда смог бы подтвердить их решение.

К. говорил, что учение пришло как «откровение»; если бы он сидел, обдумывая его, оно бы не пришло к нему. Но, однако, очевидно, что откровение приходило к нему ежедневно, когда он писал «Записные книжки». Что побудило его внезапно написать «Записные книжки»? Не принимая во внимание содержание, это огромная рукопись объемом в 323 страницы, без единой помарки. Как говорил К., напрашивается вывод, что он был средством, которым пользовалось нечто, и от которого исходило учение. Однако он большей частью был настолько пропитан этим «нечто», что слился с ним, а когда оно удалялось, то всякий раз возвращалось, когда о нем говорили серьезно, открывая себя К. особенно во время ночных незваных медитаций. Иногда К. как бы выражает удивление, появлениям «нечто», например, когда он описывает в «Записных книжках», как прибыл из мирного Гштаада в парижскую квартиру на восьмом этаже, где «сидя спокойно во второй половине дня, разведывая крыши домов... совершенно неожиданно благословение, сила, иное пришли с мягкой ясностью, заполнив комнату и оставшись в ней. Это здесь, когда я пишу эти строки».

Я слышала, что высказывалось мнение, в котором откровение К. сравнивалось с даром художника, особенно музыканта; ведь точно также можно попытаться выяснить, как возникла гениальность Моцарта. Если учение является плодом мысли К., в такой точке зрения есть доля истины; но я никогда не слыхала, чтобы гений проходил через «процесс», подобно К.

Загадка Кришнамурти сразу же будет разгадана, если принять теорию о том, что Лорд Майтрейя занял приготовленное для него тело. Тогда все, имеющее отношение к «процессу», встанет на свои места; все послания, «проносимые через» в Охай, Эрвальде и Пержине, собственное убеждение К., что боль необходимо выдержать, не пытаясь ее снять или ослабить. Феномен может быть объяснен в послании к Нитье, «переданном» в Охай: «Работа, которая сейчас идет, огромной важности и исключительной тонкости. Впервые подобный эксперимент проводится в мире».

Сам К. полностью не отвергал эту теорию, не более, чем то, что он является Мировым Учителем. Он просто говорил, что она «слишком конкретна», «недостаточно проста», на самом деле так чувствуется. В 1972 году К. выступал перед группой людей в Охай, и ему задали вопрос о том, кто он есть. К. ответил: «Чувствую, мы соприкасаемся с чем‑то, что мыслящий ум никогда не сможет понять... Есть нечто, удивительное хранилище, которое, соприкасаясь с умом, открывает нечто такое, что интеллектуальная мифология – изобретение, предположение, догма – не в состоянии открыть. Существует нечто, недоступное мозгу». Тем не менее, когда я задала ему вопрос два года спустя, он сказал, что, хотя не может разобраться сам (вода не знает что значит вода), абсолютно уверен, что Мери Зимбалист, я и другие откроют правду, если действительно задумаются, сказав: «Давайте попробуем, и тут же добавил: только необходимо, чтобы ум был пуст». Вот так мы снова возвращаемся к «пустому уму». К. неоднократно обращал мое внимание на пустоту ума мальчика, пустоту, которую, как он говорил, никогда сам не потерял. Что же сохраняло эту пустоту? – спрашивал он. Что защищало ее? Когда он писал о тайне, он всегда начинал с пустого ума. Слова, которые он произнес за девять дней до смерти, так же запали мне в память, как и все остальное: «Если бы все знали, что потеряли – безбрежную пустоту».

К. утверждал, что теософия, вскормившая его, никогда его не обуславливала. Невозможно, чтобы как‑то подсознательно она на него не повлияла (хотя он не признавал такого понятия как подсознание); когда он покидал тело, как же быть с его словами о Лорде Майтрейи, учителях и т.п.? Но и это не объяснит, почему он покидал тело, почему шел «процесс».

Еще один аспект касается энергии, которая часто входила в него или проходила через него. Говоря серьезно о том, кто он есть, К. говорил: «Вы можете почувствовать это в комнате – пульсацию». В своей; последней записи он сказал: «Я не думаю, что люди осознают, какая удивительная энергия и разум прошли через это тело». Услыхав это слова на кассете, я сразу вспомнила ту силу, которая прошла через меня в Броквуде у двери гостиницы тогда, когда я менее всего ожидала этого. Если подобная сила, эта удивительная энергия использовала тело К. с момента, когда в 1922 году начался «процесс», удивительно, как он смог так долго прожить. Была ли энергия тем, «другим»? Не эта ли энергия вызывала боль во время «процесса»? Продолжалась ли энергия, «процесс» с 1922 года и до конца его жизни с постепенным уменьшением только из‑за того, что тело медленно открывалось для того, чтобы вобрать в себя большую пустоту? Убила ли бы его эта энергия, проходившая через него, если бы вошла сразу, без того, чтобы тело было настроено на ее получение?

Теперь мне кажется, можно задать вопрос: знал ли К. о себе и своем предназначении больше, чем открыл людям? Когда он говорил нам с Мери Зимбалист, что подтвердит истину, если мы откроем ее, что мы сможем облечь ее в слова, действительно ли он так думал, когда говорил: «Мне говорить нельзя, но если откроете сами, тогда я смогу сказать». Итак, что же? Наверное, самое важное он сказал однажды Мери, когда она спросила его перед отлетом в Дели в конце октября 1985 года, увидится ли с ним снова: «Внезапно я не умру. Все предрешено за меня кем‑то другим. Об этом нельзя говорить. Мне не разрешено, понимаешь? Все гораздо серьезней, есть вещи, о которых не знаешь. Громадные, и я не могу сказать. Все обусловлено „кем‑то“ (заметьте, не „нечто“).

Очевидно, К. было известно многое о себе, о чем он никогда не говорил, хотя в последней записи он чуть‑чуть приоткрыл занавес.

Многие люди поймут, что любая попытка решить загадку Кришнамурти – не только потеря времени, но и в целом не столь важна. Важно учение, а не его выразитель. Но для всех, кто знал юного Кришну, принимал участие в предшествовавших событиях и не может принять, что учение родилось в его мозгу, мучительная загадка остается до тех пор, пока кому‑то не удастся «освободить, сделать пустым собственный мозг». К. говорил: «Эта вещь в комнате. Если вы спросите, что она есть, ответа не получите. Она скажет: „Вы слишком малы“. Да, вот то смиренное чувство, с которым остаешься; слишком мал, слишком мелочен, с вечно чирикающим мозгом.

В том же духе К. сказал в последней записи: «Все они делают вид или пытаются вообразить, что могут соприкоснуться с этим. Возможно, как‑нибудь и смогут, если будут жить учением». Но, не принимая во внимание его происхождения, учение Кришнамурти появилось в критический момент человеческой истории. Как он однажды сказал репортеру из Вашингтона: «Если человек коренным образом не изменится, не произойдет мутация клеток головного мозга, мы уничтожим себя. Психологическая революция возможна сейчас, а не через тысячу лет. Человечество прошло путь в тысячи лет, но осталось дикарем. Итак, если мы но изменимся сейчас, мы останемся дикарями не только теперь, но и через тысячу лет». И если спросят: как же трансформация одного человека окажет влияние на весь мир, можно ответить только словами Кришнамурти: «Изменитесь, тогда увидите, что случится».