«Наука и религия» № 6, июль, 1998 г

 

Д. С. Лихачёв

Сергий Радонежский и Франциск Ассизский

 

Рерих Н.К. Святой Сергий Радонежский 1932 г.

Рерих Н.К. Святой Франциск. 1932 г.

 

В данной статье меня интересует типологическое сравнение двух наиболее значительных фигур Предвозрождения[1], итальянского и русского: Франциска Ассизского и Сергия Радонежского. Обоих характеризует стремление к уединению и к уединённой молитве, нищета, частичный отход от официальной церкви, общение с природой и т.д.

Не буду останавливаться на этих чертах святого Франциска – они общеизвестны. Моя задача состоит лишь в том, чтобы найти сходства и различия в том, что нам известно о Сергии Радонежском. Сходства ­– в принадлежности к общей эпохе Предвозрождения, впрочем, начавшейся в России несколько позднее, чем в Италии. Различия, очевидно, в национальных особенностях религиозной жизни.

К сожалению, жизнь Сергия Радонежского известна нам менее подробно, чем жизнь святого Франциска. Житие Сергия Радонежского[2] представляет собой чрезвычайно искусно построенный труд, полный риторических словоплетений, состоящий в основном из восхвалений и богословских рассуждений о значении того или иного факта в жизни Сергия, фактическая же сторона жизни подана более чем скромно.

Жизнь Сергия отделяет от жизни Франциска почти целое столетие. Родился Сергий примерно в 1314-1322 или 1323 г., умер 25 сентября 1392 г. Хронологический разрыв понятен: культурная жизнь Руси была сильно заторможена татаро-монгольским игом, начавшимся с нашествия орд Батыя в 1237 г., продолжавшимся при жизни Сергия и закончившимся только в 1471г., когда великий князь московский Иван III в присутствии татарского посла изломал изображение хана, бросил обломки на землю и растоптал ногами.

Как и святой Франциск, святой Сергий выше всего из христианских подвигов ставил нищету, духовное преодоление всех телесных страданий и деятельную любовь ко всему живому – к людям и животным.

Это их сближает. Но разделяет – отношение к нищете. Сергий Радонежский строго запрещал своей духовной пастве просить милостыню, но требовал подавать милостыню нищим из последнего. Вот что рассказывается в Житии: «Случилось однажды такое испытание, – потому что с испытанием совершается и милость Божья: как-то не было хлеба и соли у игумена, и во всём монастыре истощилась всякая еда. А была заповедь у преподобного игумена для всех братьев такая: если когда-нибудь приключится такое испытание – или хлеба не будет, или кончится всякая еда, – то не выходить за этим из монастыря в деревню какую-нибудь или село и не просить у мирян нужного для пропитания, но сидеть терпеливо в монастыре, и просить, и ждать милости от Бога. Как братьям он повелевал и заповедовал, так и сам поступал, и терпел, и оставался три или четыре дня без всякой еды».

Об отношении Сергия к выпрашиванию милости говорит и следующий факт. Однажды, когда Сергий не ел уже три дня, он на четвёртый день взял в руки топор и пришёл к одному из старцев, живших в монастыре, и сказал: «Слышал я, что хочешь ты сени соорудить перед кельей своей. И я для этого пришёл, чтобы руки мои не были праздными, – построю сени тебе». Старец согласился и вынес ему, как плату, заплесневелый и ломаный хлеб. Но Сергий только тогда к нему прикоснулся, когда закончил постройку сеней. Так он показал, что не только подаяние, даже плату вперёд брать не хочет…

  Сергий постоянно трудился, делая сам всю крестьянскую работу. Это был его христианский подвиг. Он умел строить избы и церкви, сам шил себе и братии одежду, носил на плечах своих дрова из леса, «и, разбив и наколов, на поленья, разрубив, разносил по кельям (своей братии), толок зерно и жерновами молол, и хлеб пёк, и еду варил, и остальную пищу, нужную братии, готовил; обувь и одежду он кроил и шил; и из источника, бывшего там, воду в двух ведрах черпал и  на своих плечах в гору носил и каждому у кельи ставил».

Составитель Жития подчёркивает, что трудился Сергий для братии – не для себя. Крестьянский труд был для Сергия актом христианского смирения. Это особенно видно по эпизоду, когда Сергий работал на огороде и не был узнан приехавшим ему поклониться крестьянином. Сергий был очень обрадован тем, что поклонник его не мог признать в нём прославленного игумена. Он первым подошёл к крестьянину, поклонился ему, поцеловал с большой любовью и похвалил его за то, что гнушался им и был принят крестьянином за нищего, «сироту».

Главная добродетель Сергия – то, что он труженик. «Бог сделал его тружеником, наставником множества иноков, многочисленной братии игуменов и главой», – пишет автор его Жития. Сама служба в церкви была связана с его собственноручным трудом: «просфоры же он сам пёк: сначала пшеницу толок и молол. Муку просеивал, тесто месил и квасил. Так, испекши просфоры, служил он Богу от своих праведных трудов, а другому не разрешал никому, хотя очень хотели многие из братьев печь просфоры. Но преподобный старался быть учителем и исполнителем («делателем»): и кутью сам варил, и свечи делал, и кануны творил».

Физический труд Сергия был одним из проявлений его хозяйственной деятельности. Впоследствии многие из русских святых были, прежде всего, не только основателями, но и организаторами хозяйства. Таким был, например, Пафнутий Боровский в своём Благовещенском монастыре, игумен Филипп в Соловецком монастыре и даже Иульяния  Осорьина, в своём собственном доме. Последняя не была монахиней. В числе главных её христианских подвигов был труд в её собственном поместье, от которого кормилась она сама  и все её слуги. Если бы не её труд, – она не смогла бы оказывать помощь нищим и приходившим к ней голодающим крестьянам.

Почти сходно отношение Сергия и Франциска к животному миру. Вот один из рассказов его Жития:

«Однажды святой согласно своему правилу бодрствовал и за братию молился, чтобы Господь помог им в трудностях жизни и подвигах. Когда он так молился, уже поздним вечером, услышал он голос, говорящий: «Сергий!». Он удивился необычному для ночи звуку и, сотворив молитву, открыл в келье окошко, желая узнать, чей это голос. И вот узрел он видение чудесное: появился в небе свет яркий, который всю ночную темноту разогнал; и ночь эта озарена была светом, дневной свет превосходившим в яркости. Услышал он вторично голос, говорящий: «Сергий! Ты молишься за своих детей, и Господь моление твоё принял. Смотри же внимательно и увидишь множество иноков, во имя святой и живоначальной Троицы, собравшихся в твоё стадо, которое ты наставляешь». Святой взглянул и увидел множество птиц очень красивых, прилетевших не только в монастырь, но и в окрестности монастыря».

Согласно древнерусским воззрениям, символ – такая же реальность, как и то, что он символизирует. Птицы были такими же иноками Сергия, как и иноки,  чьё появление в монастыре они предвещали.

О том же отношении Сергия к зверям свидетельствует и рассказ Жития о дружбе Сергия с медведем, ежедневно приходившим к нему в течение года. Сергий делился с ним последним куском хлеба. «Иногда же блаженный о себе не заботился и сам голодным оставался: хотя один только кусок хлеба был у него, но и тот он зверю этому бросал. И он предпочитал не есть в тот день, а голодать, нежели зверя этого огорчить и без еды отпустить».

Характерно, что в обоих чудесах сверхъестественный момент относительно невелик. Это вообще одна из особенностей русских житий святых.

Сергий Радонежский – один из самых популярных среди русского крестьянства святых. Он был чрезвычайно популярен уже при своей жизни. Это можно объяснить в первую очередь тем, что он был близок к народу и своей святой бедностью, и своим крестьянским трудолюбием. Крестьяне были основным населением России, и недаром они назывались именно крестьянами, т.е. христианами.

Даже служение Богу (совершение литургии) соединялось у Сергия с простым, крестьянским трудом. Был он  «учителем и исполнителем: и кутью сам варил, и свечи делал, и кануны творил».

Сперва крестьянский труд, а потом хозяйственные заботы, особенно основателей монастырей, стали со времени  Сергия постоянным элементом благочестивой деятельности русских святых из монахов.

Могут быть проведены и другие сближения Франциска Ассизского и Сергия Радонежского. Оба, например,  в основе своих взглядов номиналисты, при этом не случайно, что Сергий был почти современником новгородского  архиепископа Василия – автора послания к тверскому епископу Фёдору Доброму о земном рае (1347г.), где Василий утверждает реальность рая в духе учения номиналистов.

Ученики обоих обращают внимание на народы Востока. Минорит Раймон Лулль добивается открытия факультетов восточных языков в некоторых европейских университетах. В России же ученик Сергия – Стефан Пермский создаёт в XIV в. письменность и просвещает  народ финно-угорского происхождения – коми-зырян.

Приведу  только один конкретный пример. Уже готовясь к смерти, Пафнутий Боровский стал поучать, как исправить плотину на пруде, которую сам когда-то делал. Автор рассказа о смерти Пафнутия инок Иннокентий пишет, отмечая важность этого события точнейшими данными:

«В 6985 (1477) году, индикта десятого, после святого и честного праздника Пасхи, в четверг третьей недели, на другой день после Георгиева дня, в третьем часу дня позвал меня старец (Пафнутий – Д.Л.) походить за монастырём. Когда же вышли из монастыря, то пошёл он к пруду, который создал многими трудами своими. И вот, когда пришли мы на место за плотиной, увидели ручей, просочившийся под мостом, и стал он меня наставлять, как преградить путь воде…»

При этом Пафнутий полностью осознаёт, что приспели ему иные заботы – связанные с тем, что надлежит ему в ближайшие дни умереть.

Ярче всего популярность Сергия проявилась в истории с нижегородским княжением. Не в первый раз выступал он миротворцем между князьями, но в 1365 г. Князь Борис Константинович Суздальский захватил у своего брата Дмитрия Константиновича нижегородское княжение. Дмитрий признавал главенство великого князя московского Дмитрия Ивановича, будущего победителя татар на Куликовом поле. И поэтому вернуть Дмитрия Константиновича на нижегородское княжение было особенно важно. Когда уговоры не подействовали, Сергий по одному своему слову затворил все церкви в Нижнем Новгороде, и Борис вынужден был сдаться. Народ не мог остаться без церковной службы.

Сила Сергия Радонежского, его слова особенно ярко выступает на фоне того факта, что он решительно отказывается принять сан главы русской православной Церкви. Сергий заявлял: «От юности я не был златоносцем; а в старости тем более желаю пребывать в нищете» и отказался принять от митрополита Сергия золотой «парамандный» крест митрополичий, усыпанный драгоценными камнями. Вот почему великий князь Дмитрий Иванович Московский перед выступлением в поход на хана Мамая приехал к Сергию в обитель и просил благословения. Это благословение необходимо было, чтобы огромная московская рать, большую часть которой  составляли крестьяне, почувствовали бы святость предстоящей войны. Это не был очередной поход против войска Золотой Орды – это был крестовый поход христиан. Если права легенда о том, что Сергий дал ратниками Дмитрию, вопреки запретам монашества, двух схимников – Пересвета и Ослябю, то тем самым Сергий с  особенной убеждённостью  показал, что сражение в войсках Дмитрия – святое дело. Могущество нищего-крестьянина было здесь продемонстрировано с особенной убедительностью.

Различие между святым Франциском и святым Сергием состоит, однако, и в том, что во Франциске мы всё время ощущаем силу христианской любви, его улыбающуюся открытость миру – людям и природе. Сергий гораздо «серьёзнее». Он делает своё дело без улыбки. Во всяком случае, автор Жития Сергия Радонежского только в немногих случаях отмечает его приветливость, особенно в случае с крестьянином, отказывавшимся признать в нём прославленного игумена. Сергий поблагодарил его за это, обнял и поцеловал.

Итак, встреча Руси и Италии произошла ещё до того, как мы познали друг друга, в эпоху Предвозрождения обнаружились некоторые психологические соответствия: это в Италии Франциск Ассизский и Джотто, а на Руси – это Сергий Радонежский и Андрей Рублёв. Обе пары имеют чрезвычайно много общих психологических черт, эти совпадения не сознательные, типологические.

Затем, в конце XV и в XVI веках наступил период сознательного очарования Италией. Этот период сознательного тяготения России к Италии объясняется тем, что Русь и Россия воспринимали себя как третий Рим. Второго Рима уже не существовало, так как он был не только занят Османской империей, но и отступил, с нашей точки зрения, от православия. И вот первый Рим, обращение к первому Риму было настолько большим, что для строительства главной святыни Московского государства был приглашён итальянский архитектор Аристотель Фиораванти, который работал в Москве над Успенским собором, одновременно в своём творчестве отражая идеи Ренессанса и символическую систему успенских храмов, которая была принята на Руси. Московский Кремль строили  итальянские архитекторы Марко Руффо и Антонио Солари.

Таким образом, в Москве создалась своя Италия, свой Рим в преломлении московских государей и московской интеллигенции.

Затем интерес к Ренессансу перешёл в интерес к барокко, потому что барокко приняло на себя  в России функции Ренессанса. И здесь огромную роль играли уже Польша и Украина, которые передали нам «школьное» барокко и «весёлое» барокко, которое так овладело умами русских в XVII веке.

В XVIII веке – новое представление об идеальной Италии, которое снова давали главным образом итальянские архитекторы. Это строительство Петербурга. Строительство Петербурга осуществлялось в основном итальянскими архитекторами или теми архитекторами, которые проходили выучку в Италии. Это Растрелли, это Росси, это Кваренги, это Ринальди, это Лукини и многие другие архитекторы. Так же точно происходило и в Москве, и в дворянских усадьбах.

Санкт-Петербург до сих пор сохраняет обаяние и итальянского города,  и вполне русского, т.е. города, который воплотил в себе представление опять-таки о Риме, в первую очередь о Риме идеальном – с огромными площадями, с огромными водными пространствами, со стремлением к будущему и т.д.

Характерно, что русские помещики, которые строили свои усадьбы в конце XVIII– начале XIX вв., представляли себе, что они строят усадьбы главным образом в итальянском духе. Сейчас мы привыкли говорить терминами искусствоведов, что это был екатерининский классицизм, что это был ампир, но на самом деле в представлении того времени это была, прежде всего, итальянская архитектура, архитектура Палладио, идеальной Италии.

Одновременно с этим русская культура обладала особой влюблённостью в отношении к Италии. И здесь я могу напомнить довольно хорошо известные работы живописцев, русских поэтов об Италии. Здесь сохраняется всё время отношение в высшей степени положительное, но всё время меняющееся. Скажем, к концу XIX и в XX веке неожиданно всплывает вдруг Предренессанс, неожиданно появляются вновь как знамя Италии Фpанциск Ассизский и Джотто. Это, между прочим, сказывается даже в творчестве Достоевского, который Зосиму своего изобразил не столько даже как Сергия Радонежского, сколько Франциска Ассизского: Иван Карамазов, обращаясь к Алёше, говорит: «Ну, иди, иди к своему патер серафикус». «Патер серафикус» – прозвище Франциска Ассизского.