Аннотация

Работа посвящена широко обсуждаемому вопросу о чудесах – о том, что такое чудо, как на него смотрят представители различных типов мировоззрения, как соотносятся между собой вера в чудо и приверженность идеалам науки, как развивалась в истории вера в чудеса, наконец, рассматриваются чудеса ветхозаветные и евангельские, роль чудес в учении Церкви, их нравственный характер и связь с молитвой.

 

 

По благословению Блаженнейшего Владимира, Митрополита Киевского и всея Украины

 

1. Вступление

 

Предубеждение против сверхъестественного и чудесного есть одна из отличительных черт нашего времени. Не только взрослые книжные люди, но и некнижный народ, а также и учащиеся дети предрасположены недоверчиво относиться к сообщаемым им чудесным событиям из священной истории или из житий.

Люди некнижные обязаны таким нерасположением к чудесному как переходному времени от малосознательной религиозности к сознательной вере, так и влиянию книжников ^[1]; дети воспринимают недоверие к чудесному от старших. В книжниках же нерасположение к чудесному происходит от упадка религиозности, от знакомства с успехами естествоведения, провозглашающего общую закономерность жизни во вселенной, от знакомства с религиями нехристианских народов, полными рассказов о вымышленных чудесах, от знакомства с историей и бытом народов диких и необразованных, преданных басням и всякому суеверию. Конечно, до книжников доходят и отголоски той борьбы против чудесного, которая более века ведется на Западе, а частью и в России. Наше время является свидетелем того, как рядом с этой борьбою против чудесного в древних религиях уживается страстная жажда таинственного. «Иудеи, – писал ап. Павел, – требуют чудес, и Еллины ищут мудрости» (1 Кор. 1:22), а книжники нашего времени мечутся между этими двумя требованиями.

Как мы увидим далее, отрицательным до известной степени отношением к чудесам проникнуто учение Христово. Чудо – шаткое основание для веры христианской. Вера укрепляется жизнью по вере. Кто‑то хорошо сказал: «Если хочешь верить в Бога, живи так, чтобы всегда нуждаться в Его существовании». Вера в чудеса не есть сама по себе вера спасающая, хотя бы то была вера в чудеса Христовы; возможно при вере в чудеса Христовы не иметь общения со Христом. Тем не менее отрицательное отношение книжников нашего времени к чудесам христианским нельзя признать научно обоснованным. Притом никакая наука не подарит нам религии без чудес; религией без чудес может быть только религия изучаемая, но религия передаваемая всегда полна чудес. Вот почему для искреннего христианина не представляет трудности верить в чудеса Евангелия.

Хотя, как мы сказали, вера в чудеса христианские не есть еще вера спасающая, единящая со Христом и Церковию, но обосновать и эту веру в чудеса далеко не бесполезно, так как многие от веры в чудо приходят в послушание Христу.

Нужно принять в соображение и то, что как нет неверия, не подверженного колебаниям, так трудно найти веру, не подверженную, хотя бы мимолетным и редким, сомнениям. Поэтому и всегда и для всех полезно писать, читать, провозглашать и слушать защиту истины.

 

2. Что же такое чудо?

 

Не легко ответить на этот вопрос, потому что понимать чудо можно и шире и уже, и внутренне и внешне. Например, внутреннее понимание чуда имеет истинный христианин, который испытал на себе действие Духа Божия и знает, что Бог не оставляет без услышания теплую молитву. Человек, чуждый христианства, под чудом разумеет событие необычайное, которому люди дивятся (диво), или чудятся (чудо). Один ученый под чудом разумеет событие, необъяснимое законами природы, а другой и действие этих законов природы почитает чудесным. Люди неверующие под чудесами разумеют не действительное событие, но проявление человеческого невежества, суеверия, обман или самообман.

Так велико различие в понимании чуда!

Не одинаково и душа человеческая отзывается на чудесное: в одном человеке чудесное вызывает религиозные чувствования, в другом пробуждает умственную деятельность, стремление расследовать, понять, связать с обычным ходом вещей; иначе сказать, одного чудо заставляет молиться, а другого умствовать.

Между явлениями естественными и чудесными должна быть граница, но вследствие недостаточной осведомленности человека в естественных явлениях эта граница очень неопределенна. Необъясненное, непонятое человек склонен или признать за чудесное, или отвергнуть как небывальщину. Один чернокожий князь экзотической страны хотел казнить миссионера за то, что тот сказал, будто на его родине вода по временам становится настолько твердою, что по ней можно ходить. Чернокожее величество не видывало льда и думало, что миссионер насмехается над ним. Неумеренная чудобоязнь может поставить в смешное положение и ученых людей. В XVIII веке наука еще не знала о метеоритах, хотя известия о них встречаются и в Библии, и в народных преданиях. В 1768 г. в одном местечке во Франции упал камень во время жатвы. Знаменитый Лавуазье не поверил очевидцам и авторитетно заявил: «Самое вероятное мнение, что в этот камень, который был, может быть, слегка прикрыт землею и травою, ударил гром и обнажил его». Сорбонна отвергла и самую мысль о возможности падения камней сверху, но это падение теперь научно установленный факт. Фокусы индийских факиров и теперь могут в тупик поставить любого ученого. Мало разъяснены спиритические явления. Что в них: действие ли злой силы, обман, самообман или проявление неисследованных свойств природы? Или все вместе?

Событие в самое время его совершения может показаться одним естественным, другим – чудесным. Когда апостол Филипп доложил Спасителю о желании эллинов видеть Его, Спаситель воззвал: «Отче, прославь имя Твое. Тогда пришел с неба глас: и прославил, и еще прославлю. Народ, стоявший и слышавший то, говорил: это гром. А другие говорили: Ангел говорит Ему» (Ин. 12:28‑29). Вот здесь одно событие одними свидетелями воспринимается как естественное, другими же – как чудесное. То же было при обращении Савла ко Христу: спутники Савла что‑то видели и слышали, но не то, что слышал и видел сам Савл. Для первых это явление было природным, для второго – чудесным, совершенно изменившим его душу и его жизнь, сделавшим из гонителя Савла первоверховного апостола Павла.

Круг чудес или сужается, или расширяется в зависимости от нравственного состояния человека, от его умственного склада, познаний и душенастроения. Бывают люди духовного или мистического настроения. Они, можно сказать, постоянно живут в атмосфере чудес, они чутки к воздействию на них Святого Духа (miracula gratiae); но чаще встречаются люди, утратившие по силе привычки способность удивляться чему‑либо. Для них все устройство мира и все явления в человеке и вне человека (воля, мысль, чувство, рост, движение) кажутся чем‑то простым и понятным. Так, для иудеев времени Иисуса Христа представлялись не довольно удивительными совершаемые Им исцеления, и они требовали еще от Него особенного знамения с неба в доказательство Его небесного посланничества. Но вот Иисус, сын Сирахов, приписывает чудесный характер и исцелениям, полученным через посредство врачей, и самой врачебной науке. «От Вышнего – врачевание, – говорит этот премудрый. – Для того Он и дал людям знание, чтобы прославляли Его в чудных делах Его» (Сир. 38:2,6).

Не менее, чем чудесам, общему строю природы удивляются не только такие набожные люди, как бл. Августин, но и известный противник исторического христианства Ренан. «Солнце, – пишет он, – есть чудо, потому что наука далеко не объяснила его; зарождение человека есть чудо, потому что физиология молчит еще об этом; совесть есть чудо, потому что она составляет совершенную тайну; всякое животное есть чудо, ибо начало жизни есть задача, для решения которой у нас нет ничего» ^[2].

Всего ближе к чудесному подходят наши волевые движения, так как они преобразуют и изменяют внутреннюю природу нервной клеточки ^[3].

Чтобы возможно сузить задачу исследования о чудесах, мы исключим все чудеса, входящие в общий строй природы, чудо миросоздания, чудеса промышления, чудеса благодати и чудеса предведения.

Кроме того, мы считаем невозможным принять взгляд бл. Августина на чудо как на явление естественное, но принадлежащее к области неисследованного (De civ. Dei, 28,8; Contra Favst. 26,8). В природе много явлений, причины которых неизвестны и которые не должны считаться чудесами. Наука сделает шаг вперед, и эти мнимые чудеса станут на свое место в гармонии природы.

Подлинное же чудо никогда не упростится, никогда не будет объяснено, потому что оно есть деяние Бога. Внешним чувствам образ совершения чуда недоступен. Признание чуда основано на вере, и оно невозможно без предварительного допущения, что чудеса существуют.

Доказать чудо невозможно, и если ныне для расследования чудес, как бы по рецепту Э. Ренана, привлекают медиков, то это не достигает цели уверить неверующего. Протоколы о чудесах не чудо удостоверяют, а только недоумение людей науки пред данным фактом.

И цель наших заметок не доказать чудеса, но выяснить бессилие борьбы против чудес и указать место чудес в истории спасения рода человеческого.

Для человека чудо всегда останется непонятным, но для Бога все ясно и открыто от века. Для Него чудеса только «дела», как Христос называет и Свои чудеса, и участие Отца Небесного в мироправлении. Для Бога народы – как капля воды на ведре (Ис. 40:15), острова и вся вселенная – как пылинка на колеснице или капля росы (Прем. 11:23). Пути и суды Божии для человека непознаваемы (Рим. 11:33; Ис. 55:8‑11). Бог живет в свете неприступном (1 Тим. 6:16), который является таинственным условием жизни (Ин. 1:4). Человек же живет не знанием, а верой, надеждой, любовью (1 Кор. 13:7‑10). Человек сам для себя загадка, помесь высоты и ничтожества (Быт. 2:7; Пс. 8:5; 102:14).

Деисты утверждают, что чудеса противоречат Божией неизменяемости и не согласуются с Его величием как мудрого Творца: только неискусный художник поправляет свои дела. Но не Свои дела Бог поправляет, а дела нравственно свободных существ, созданных для добродетели и счастья. Живущий не во времени и неизменяемый Бог прежде всех век ввел чудеса в план мироправления. Признание свободной воли разумных, но ограниченных существ есть уже признание чудес, так как свобода воли – причина сверхъестественная. При совершении зла свобода воли падает, зло возрастает и множится. Одно преступление влечет цепь новых. Чтобы зло окончательно не восторжествовало над добром, необходимы чудеса. Они возобновляют нарушенное свободной волей человека равновесие.

Принявши во внимание сделанные ранее оговорки, мы можем определить чудо как нравственно целесообразное действие Бога, проявляющееся в необычной для человеческого опыта форме причинной связи.

Этому определению не противоречат те названия чудес, которые встречаются в Писании. Чудеса называются силами, так как они – проявления божественной Силы. Чудеса называются делами, так как для Бога они естественны, как для солнца лучеиспускание. Чудеса называются свидетельствами, потому что они свидетельствуют, что Владыка природы есть Владыка совести, исправляющий состояние разумных существ. Чудеса суть знамения, то есть залог чего‑то превосходнейшего ^[4].

Теперь нам надлежит рассмотреть самое распространенное возражение против действительности чудес, будто чудеса нарушили бы законы природы.

 

3. Природа и чудеса

 

Философ Юм определяет чудеса как нарушающие законы природы события. «Если, – пишет он, – сверхъестественное совершается не по законам природы, значит, вопреки этим законам; а если так, то значит, чудом уничтожаются законы природы». Цитующий эти слова противник Евангелия Штраус вполне соглашается с Юмом ^[5]. На той же позиции стояли английские деисты Толанд, Вульфстон и Локк. Вольтер определял чудо как противоречащее разуму и природе невозможное событие. Более близкие нам по времени философы Дюбон, Тиндаль и Спенсер считают чудо понятием, несогласным с закономерностью во вселенной, а потому подрывающим принципы знания. По их мнению, кто допускает чудо, тот оставил научную почву, имеет мифическое представление о природе, в которой для него возможно все, что ни вздумается. Упомянутые философы упускают из виду, что они борются только против незначительной части чудес, а не против понятия о чуде во всем его объеме. Какие законы природы нарушает пророческое предвидение, служение ангелов, власть над злыми духами, исполнение молитв? Чудесный переход евреев через Чермное море сопровождался сильным ветром, который гнал из пролива волны морские. Что после смерти Спасителя произошло землетрясение, что по слову Спасителя утихало море и рыба в обилии попадала в сети, в этом нельзя видеть нарушения законов природы. Египетские казни, извлечение воды из скалы ударом в нее посоха, появление перепелов для странствующего народа еврейского, нападение на него змей, вынутые ап. Петром монеты из пасти рыбы, иссушение смоковницы по слову Господа – все это события физического, природного характера, не противоречащие обычному порядку вещей. Большинство чудесных исцелений не предполагает никакой пертурбации в законах природы. Во‑первых, Христос пользовался иногда физическими посредствами (вкладывал пальцы в уши, тер глаза брением, посылал омыть очи в источнике); во‑вторых, медицина ныне знает значение духовных влияний на состояние тела и пользуется этими влияниями. Иногда Спаситель исцелял заочно: слугу капернаумского офицера, сына вельможи и дочь хананеянки; в этих случаях нет даже и одного из признаков чуда – поразительности; какое же тут нарушение законов природы? С внешней стороны в этих исцелениях видится только благоприятный кризис болезни ^[6].

Аналогичное чуду явление происходит, когда человек вторгается в течение природной жизни силой своей воли, ума и знания. Например, искусство врача изменяет процесс болезни, громоотвод изменяет направление молнии и парализует ее разрушительную силу, авиатор летает по воздуху на снаряде, который тяжелее воздуха; химик образует новые, до него неизвестные соединения; художник одушевляет при помощи красок полотно или дерево, музыкант воплощает в звуки чувства человеческой души, – все эти действия вносят в жизнь вселенной нечто новое, изменяют и преобразуют сущности. Если бы мы не видели самих деятелей, то назвали бы эти действия чудесами, как дикарь считает чудом граммофон или телефон. Но нарушаются ли этими действиями законы природы? Ни в каком смысле. Человек, наоборот, пользуется законами природы в этих действиях, комбинирует известные ему свойства вещей, преодолевает низшее высшим. Законы низшей стадии природы составляют основу, на которой действуют законы высшей стадии, не разрушая этой основы и не прекращая ее силы. Магнит поднимает железо, но закон тяготения не приостанавливается и действует непрерывно. Человек при всей своей свободе и знании не мог бы срубить дерева без пособия низших основных законов. Человек только напечатлевает цель на мертвой природе, пользуется ее законами, применяется к ним, но не нарушает их. Все произведения человеческой культуры (гвоздь, ковш, дом и т. п.) выработаны для преодоления природы, но нарушить ее законы человек не может, хотя бы и хотел. Даже во время чуда хождения по воде чудотворец преодолевает силу тяготения, но и пользуется ею, так как без тяготения немыслимо и хождение.

Можно говорить не о нарушении законов природы через чудеса, но о физических последствиях чудес. Но, исключая всемирное чудо воскресения Христова, физические последствия чудес невелики в сравнении с последствиями культурных предприятий человека. Прорытие Суэцкого канала сопровождается гораздо большими природными последствиями (распределение влаги, ветров), чем переход через Чермное море. Чудо – событие сравнительно редкое, местное и временное, а культурная деятельность человека продолжается семь тысячелетий. И за все эти годы своей деятельности человек не уничтожил ни одного малейшего закона природы, а только пользовался ими, чтобы создать новое на основе старого. То же достигается и чудесами.

Чудо есть «обнаружение высшего начала, превозмогающего действие низшего. Так, нервная сила в мускулах удерживает и превозмогает обычную силу тяготения» ^[7].

Библия полна чудес, но и в ней утверждается мысль о закономерности вселенной. В книге Премудрости (11:21) читаем: Бог устроил все «мерою, числом и весом». Валаам говорил Валаку: «Бог – не человек, чтобы Ему лгать, и не сын человеческий, чтобы Ему изменяться. Он ли скажет и не сделает? будет говорить и не исполнит?» (Чис. 23:19). «Я – Господь, Я не изменюсь», – говорит Бог устами прор. Малахии (3:6).

Мы видели и еще увидим, что натуральное – чудесно; с не меньшим правом следует сказать, что и чудо – не противоестественно, оно входит в жизнь вселенной совершенно так же, как и действия разумных существ: человеков, ангелов и демонов.

 

4. Что такое законы природы?

 

В предыдущей главе мы держались общепринятого взгляда на законы природы как на выведенные из опыта правила, которыми определяется жизнь природы.

Теперь должны мы разъяснить, что такой взгляд на законы природы не может быть признан правильным и научным.

Еще Гете сказал: «Где недостает в понятии, там на выручку идет слово».

Слово «закон» взято для явлений природы и сферы человеческих отношений из области политики, где оно означает обнародованную волю законодателя. Но поскольку слово «закон» применяется к области природы людьми, не признающими разумной Первопричины и Промыслителя мира, оно, это слово «закон», обличает людей науки в грубом антропоморфизме, т.е. перенесении человеческих отношений в область физических явлений. Это признает один из вождей позитивизма Льюис и рекомендует выбросить из науки слово «закон», которое есть «только более утонченная форма сверхъестественной силы». Когда дикарь говорит, что бурей управляет демон, а ученый приписывает, бурю закону, – эти объяснения тождественны.

Закон природы ничего не объясняет, ничего не говорит ему, кроме того, что «так обыкновенно бывает». Например, яблоко падает с дерева. Это явление не останавливает нашего внимания потому, что обычно. Но если вы начинаете допытываться, что заставляет яблоко упасть, наука отвечает; «тяжесть, или закон тяготения», то есть она только повторит и расширит то утверждение, которое было в вопросе. Вы спрашивали объяснения единичного явления, а наука вам ответила, что это явление не единичное, а общее. От объяснения она так‑таки уклонилась. Закон оказывается вовсе не законом. Ответ под ярлыком закона даже и не определил явления, не составил предположения в объяснение его, а только указал на его повторяемость, сказал: так всегда бывает ^[8]. Непроницаемая тайна прикрывает от нас причину тех явлений, к которым мы привыкли. Тяготение, то есть влечение друг ко другу бездушных материальных частиц, разделенных огромными пространствами, ничем не связанных, не сделается понятнее, если ученый с непререкаемой уверенностью школьного учителя скажет нам: «Это закон». То же нужно сказать и о других явлениях, например, о химическом сродстве. Почему кислород и водород – газы – при соединении в известных дозах образуют новое тело, на них непохожее, – воду? Почему кислород обладает какой‑то преобразующей и уничтожающей многие соединения силою? Мы видим, как разбухают почки деревьев, появляются листья, растут плоды, но сила, производящая это, остается тайной не только для простеца, но и для ученейшего ботаника. Еще более таинственна жизнь животного и человека. Как они чувствуют внешний для них мир, как отражают в себе световые и звуковые явления, как движутся, думают, научаются передавать однородным себе существам свои чувства и переживания? Наука со своими мнимыми законами не открывает и краешка этих тайн.

Самая всеобщность так называемых законов природы стоит под вопросом. Например, закон сохранения энергии доказуем только в явлениях неорганического мира; распространение его на органическую жизнь еще далеко не обосновано. «Никто не установил механического эквивалента жизненных функций, как установлен механический эквивалент тепла. Никто не вправе утверждать, что человеческий организм отдает во внешнюю среду ровно столько физической и химической энергии, сколько он получает извне» ^[9]

Законы природы – только графы или рубрики, по которым распределяются явления природы. Но много в природе явлений единичных, не укладывающихся в заготовленные для них рубрики. Если эти скромные рубрики означить гордым словом господства над природой, то подчинение явлений им ослабевает по мере подвижения от мертвой природы к разумным существам. Стокс, президент общества британских естествоиспытателей, пишет: «Допуская, насколько возможно, даже без достаточной доказанности, приложимость к живым существам законов, которые, как признано, управляют (?) мертвой материей, мы чувствуем себя в то же время вынужденными допустить существование таинственного нечто, превосходящего эти законы, чего‑то sui generis, что мы считаем не уравновешивающим или нарушающим обыкновенные физические законы, а действующим с ними и чрез них к достижению предназначенной цели. Что такое это нечто, которое мы называем жизнью, есть глубокая тайна. Когда от явлений жизни мы переходим к явлениям души, то вступаем в еще более таинственную область» ^[10].

Это «нечто» живо чувствовали поэты. Тютчев уверяет: «Не то, что мните вы, природа – не слепок, не бездушный лик; в ней есть душа, в ней есть свобода…» Гете говорил: «Мы бредем в тайнах и чудесах». Но еще лучше изобразил эту таинственность природы наш родной поэт‑философ В. С. Соловьев:

 

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами –

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,

Что житейский шум трескучий

Только отклик искаженный

Торжествующих созвучий?

Милый друг, иль ты не чуешь,

Что одно на целом свете –

Только то, что сердце сердцу

Говорит в немом привете?

 

Каждое возникновение, каждая перемена, каждое рождение есть чудо, на что указывал еще бл. Августин.

Где граница между закономерным и сверхъестественным? Если бы мир представлял однообразие, то ответ был бы прост: что выходит из пределов этого однообразия, то сверхъестественно. Но и юные школьники знают, что в мире – четыре царства, и каждое царство имеет свой плюс. В сравнении с мертвой природой явления органического мира чудесны; в сравнении с царством растительным явления животного царства чудесны, а явления мира человеческого, явления свободы сугубо чудесны.

Во Второзаконии (29:29) читаем: «Сокрытое принадлежит Господу, Богу нашему, а открытое нам и сынам нашим до века, чтобы мы исполняли все слова закона сего». «Из этого сокрытого наше многохвалимое знание не успело вырвать ни одной тайны из рук Всемогущего Бога, несмотря на все настойчивые старания. Как началась эволюция, как органическое возникло из неорганического, как явилось живое из мертвого, как организованное вышло из неорганизованного, как интеллектуальное возникло из физического – на все эти вопросы наше самое передовое знание дает нам сведений не больше, чем мы почерпаем из первой Книги Бытия» ^[11].

«Карпентер заявил с авторитетом, которым он заслуженно пользовался, что мы не только не знаем, но вряд ли когда будем знать, как каждая отдельная клеточка в нашем теле выполняет предназначенную ей функцию. Каким образом совершенно материальные вибрации составляющих мозг молекул могут производить совершенно нематериальные мысли и чувствования, совокупность которых мы называем сознанием, – это стоит так же выше нашего современного анализа, как дифференциальное исчисление стоит выше понимания дикаря. Никто из живущих не в состояния объяснить нам, каким образом черные значки, напечатанные на листе белой бумаги, внезапно становятся идеями в уме читающего» ^[12].

Но и в области материальной природы красота ее вызывает на размышление. Эту красоту чувствуют люди различных стран и времен. Красивое создание человеческого гения в частях своих не прекрасно. Но творение природы: кристалл, цветок, стебель травы и в частях, и под микроскопом представляют дивное изящество ^[13].

Ежедневное рождение, по мнению бл. Августина, не менее чудесно, чем воскрешение немногих. Умножение семян не менее чудесно, чем умножение хлебов. Ужели все богатство и красоту природы, ум, поэзию, философию, религию, Пушкина, Филарета, Сократа, Канта мы припишем слепому и случайному сцеплению атомов? Если нам скажут, что здесь не случай, а необходимость, то разница будет только в словах. Еще Ньютон заметил, что из необходимости не произойдет разнообразия, необходимость прямолинейна, тождественна себе. Разнообразие – результат ума и воли. Необходимость обусловливает застой, а не развитие (эволюцию).

Но и самая эта необходимость не доказана. Физик может утверждать только, что существующий порядок действителен, а не то, что он необходим. Если бы мы нашли, что законы природы всеобщи, то и тогда мы не имели бы оснований признать их необходимыми. Между всеобщим и необходимым великое различие.

Самая идея закона предполагает, что есть нечто внезаконное, приводимое в движение законом, ему противящееся, от него отклоняющееся. Опыт это подтверждает. В жизни природы наблюдаются отклонения от рубрик законов. Мы не говорим уже о воздействии на природу человеческой воли. Наиболее обоснован закон всемирного тяготения. Но даже в нашей планетной системе примечаются уклонения от этого закона. Например, движения некоторых звезд (61‑й звезды в созвездии Лебедя) обладают такими скоростями, что для объяснения этих скоростей недостаточно тяготения всех известных небесных тел. Вода замерзает при ‑1° R, но в закупоренной трубочке может не замерзнуть и при ‑10° R; кипит она при +80° R, но в разреженном воздухе кипит и при +15° R От холода она не сжимается, как другие тела, но расширяется.

Законы мышления и аксиомы чистой математики более непреложны, чем так называемые законы природы. Поэтому выражение, что закон царствует в природе, – недопустимо. Например, «материальные частицы тяготеют прямо пропорционально их массам и обратно пропорционально квадратам расстояний». Это один из точных законов, обобщение большого ряда наблюдений, но что царственного в этом законе?

Ученый помещает свой ум вне факта и наблюдает факт. Но природа и ум – вещи разного порядка. Поэтому, переводя природу на законы, ею будто управляющие, ученый, по выражению Бутру «упраздняет природу при помощи символов».

Закон только распределяет явления природы, а не изъясняет их; поэтому совершенно бесполезно требовать от законов природы ответа на вопрос о происхождении мира. Не богословы только, а люди опытной науки и философы‑позитивисты склоняются к признанию сверхъестественного происхождения мира. Глава позитивистов Огюст Конт признает, что «закон природы не может дать ответа касательно собственного происхождения; условия случая бессильны что‑либо сделать; следовательно, вселенная получила начало путем сверхъестественным» ^[14].

Английский философ Д. С. Милль пишет: «Если вселенная имела начало, то это начало, даже под условием случая, было сверхъестественное; законы природы не могут объяснить нам его происхождение» ^[15]. Проф. Хайль заявляет, что «невозможно никакою рациональною гипотезой объяснить происхождение жизни на земном шаре, не обращаясь к помощи и вмешательству некоей всемогущей Силы» ^[16].

Поэтому мы не имеем сколько‑нибудь удовлетворительной и свободной от произвольных гипотез теории земли ^[17]. Но это, конечно, не мешает хвалителям безверия говорить о победе над верой. Гюйо в книге «Безверие будущего» пишет: «Геология одним ударом опрокинула традиции большинства религий. Физика убила чудеса. И то же сделала метеорология, столь юная и столь многообещающая».

Бывают же такие ученые, которые заняты больше опрокидыванием и убиванием, чем беспристрастным исследованием. Из‑за них не будем бранить науку и отворачиваться от нее.

 

5. Границы естествознания

 

Когда говорят, что чудеса не закономерны, т.е. не вмещаются в рубрики законов природы, мы с этим можем согласиться. Но когда из этого делают вывод, что чудо невозможно, как явление беспричинное, то этот вывод совершенно неоснователен. «Причинность и закономерность представляют два понятия, друг другу совершенно чуждые и сопутствующие друг другу лишь на низших ступенях действительности. Поэтому представляя чудо как событие совершенно иррегулярное, мы можем и должны его мыслить как событие, подчиненное закону причинности, как действие, имеющее своего творца или виновника. В чуде не только не следует видеть нарушение закона причинности, но даже и нарушение законов природы. Предположим, я обладаю чудотворною способностью одним своим желанием, без помощи мускулов заставлять предметы подниматься на воздух. Значит ли это, что я нарушаю закон тяготения? Нисколько. Закон был бы нарушен, если бы предметы перестали тяготеть к земле. Но те предметы, которые поднимаются, повинуясь моей воле, продолжают по‑прежнему тяготеть к земле пропорционально их массам. Мое действие будет состоять не в том, что я уничтожаю это тяготение, но лишь в создании новой силы, противоположной силе тяготения и ее преодолевающей» ^[18].

Причинность – вне области естественных наук. Наблюдать ее невозможно. Понять еще более невозможно. Причинность – это область логики и философии. Мы наблюдаем только последовательность или сосуществование явлений и делаем поспешное заключение (обобщение), что из двух явлений одно есть причина другого. Например, чрез некоторое время после молнии мы слышим гром и заключаем, что молния причина грома. Не высока и логическая ценность такого заключения: и молния, и гром могут быть вызваны третьей причиной, нами не наблюдаемой. Такая последовательность явлений, в которой мы усматриваем зависимость одного явления от другого и непостижимую для ума связь их, наблюдается только между явлениями мертвой природы. Но в мире органическом, животном и человеческом, особенно в области сознания, причинность ускользает от наблюдения. Не только в душевной жизни человека, но даже в его физическом состоянии (в здоровье) наблюдается многое, заставляющее предполагать для жизни человека какую‑то особую причинность. Так и чудеса не должны мы считать явлениями беспричинными, но явлениями особой причинности, недоступной человеческому наблюдению. Самая поразительность чудес объясняется тем, что мертвая природа осуществляет какие‑то высшие цели и предназначения, что неразумное становится служебным орудием духа и разума.

Но не сходятся ли в этом отношении явления чудесные с явлениями естественными и признаваемыми закономерными? Господствующее ныне учение о развитии (эволюции) побуждает нас ответить на этот вопрос утвердительно. Учение об эволюции показывает следы разума и целей в проявлениях слепых сил природы. Правоверное богословие всегда учило, что мир осуществляет божественные волю и цели. Это учение называется учением о целях, телеологией. И вот наука в учении об эволюции возвратилась к телеологии. Это признает Гексли и даже Дарвин – видный представитель эволюционного учения. Когда Грей написал, что Дарвин «возвратил естественным наукам телеологию», Дарвин отозвался на это, что ему «особенно приятно то, что вы говорите о телеологии» ^[19].

Учение об эволюции всего менее согласуется с представлением механического строя вселенной. Развитие предполагает поступательное движение по данному плану. От кого же зависит этот план? И в частностях, и в целом природа являет такие следы мудрости, пред которыми в тупик становится наблюдатель. Возьмем, например, глаз рыбы, муравья или человека. Он удивительно приспособлен для своей цели. Оптик может указать в устройстве глаза некоторые недостатки, но при всем том согласится, что глаз всякого живого существа удовлетворяет своему назначению. Как он образовался? Естествовед не скажет, что глаз создан в теперешнем окончательном виде. Но он скажет, что глаз прошел длинный‑длинный путь осложнения и усовершенствования. Он назначит для этого процесса развития десятки, сотни тысячелетий. Но время ничего не упростит, ничего не сделает понятнее. Наоборот, развитие, растянутое на многие тысячелетия, становится более поразительным, чем моментальное образование. Ведь в природе действует, встречается, перекрещивается множество сил, или так называемых законов. В природе примечается не одно созидание, но и разрушение, борьба. Каждая сила действует, так сказать, в своем интересе, не заботясь о других, а в результате получается не беспорядок, но удивительная гармония, и частная, и общая. Ограничимся землей. Иное распределение воды и суши на ней было бы гибелью для большинства растений и животных. Изменение составных частей воздуха сделало бы невозможным дыхание. Фарадей говорит: если бы земля имела плотность Юпитера или Сатурна, то, вследствие силы притяжения, движение живущих было бы затруднено: заяц ползал бы, как черепаха, орел летал бы не лучше курицы, плоды падали бы, не поспевая. Да была ли бы еще возможна физиологически органическая жизнь на земле ^[20]?

Как и чем достигается это благоприятное сочетание многих условий? Случаем? Но брызните красками на полотно, картина не получится. Тысяча неспевшихся музыкантов не образуют стройного хора.

Здесь граница для естествознания, та граница, за которой естествознание переходит в область богословия или катихизиса. И эту границу весьма часто переступают естествоведы и философы, поставившие своей задачей борьбу против веры. Таков, например, Спенсер. Он пишет: «Закон не творец, а только выражение способа действия Силы. Вселенная – проявление Силы». Сила, конечно, больше своих проявлений. Значит, над природой и в ней самой есть Сила. Это совершенно согласно и с 1‑й главой Бытия, и с катихизисом ^[21].

Вот почему в ряду величайших естествоведов всегда будут находиться люди глубокой веры. Они сознательно переходят от естествознания к богознанию. Один из таких, Пастер, пишет: «Мы окружены тайной, и мы должны преклониться пред таинственной властью невидимой для нас стороны вещей. Позитивизм не считается с одним из самых положительных понятий о бесконечности. Тот, кто признает существование бесконечности (а никто не может избежать, чтобы не признать этого), сосредоточивает в этом утверждении более сверхъестественного, чем во всех чудесах всех религий. Когда это понятие овладевает нашим разумом, нам остается только преклониться».

 

6. Наука и вера

 

Обычно думают, что наука сильна опытом, а вера чуждается опыта. Это положение ошибочно: наука богатеет не только от опыта, но и от чисто рассудочной деятельности; при этом в науке очень сильно и необходимо для нее участие веры, – не в религиозном, а в психологическом значении этого слова.

Еще Гегель сказал: «Чистыми эмпириками могут быть только животные». Ограниченное значение придавал опыту и позитивист Литтре. «Опыт, – писал он, – не имеет никакого значения в вопросах сущности и начала. За пределами опыта положительная философия ничего не отрицает и ничего не утверждает; она не знает непознаваемого, но констатирует существование его. Человеческий разум, в продолжении своего развития, не раз принимал вещи, которые прежде казались ему немыслимыми, и отказывался от других, которые считал единственно логичными».

Тиндаль заявляет, что «круг познаний человека нельзя ограничить тем, что дают ему пять чувств».

Ограниченное значение имеет опыт и в области естественных наук. Возьмем, например, астрономию. Разум здесь контролирует видимость и наперекор ей утверждает положения, не основанные на видимости. Уже изобретение и применение зрительных инструментов обличает слабую сторону видимости. Но и эти орудия, восполняющие недостатки нашего зрения, не делают нашего ведения полным. Астроном путем математических выкладок докажет, что за пределами отдаленнейших видимых систем существуют солнца и миры невидимые, необъятно великие. То же значение разума в области невидимого укажут палеонтология, физика и химия. Если бы ограничить науку видимостью, то эта наука была бы жалкая и слепая.

В. С. Соловьев утверждает, что очевидным бывает только маловажное. Два раза пять равно десяти всегда и везде, но это знание только формальное, призрачное. Наблюдаемые факты – мимолетны, лишены общего значения, например, состояние погоды в данном месте. Это знание и не всеобще, и не устойчиво. Факт действителен только здесь и сейчас. И барометр, и термометр постоянно колеблются. Очевидность или формальна, как в математике, или случайна, как относительно погоды. А все то, что всеобще, необходимо и внутренне важно, лишено очевидности для ума и осязательности для чувств. Отвергать это неочевидное не умно, и в отвержении меньше виноват ум, чем лукавая воля. Нет сердечного влечения к высшим истинам, нет желания, чтобы они существовали, так как они мешают жить без думы о смысле жизни, вот ум и приходит на помощь лукавой воле, требует доказательств. Это неверие, неуверенное в себе, озлобленное против отвергаемого. Этим озлоблением оно выдает себя, потому что нельзя сердиться на то, чего нет ^[22].

Во времена господства материализма еще можно было противопоставлять науку вере и отвергать все то, чего нельзя взвесить, осмотреть и ощупать. Но ныне духовное не считается уже вымыслом, возникшим из противоположения материальному. Оно дано нам в наших чувствах, желаниях и мыслях. Усомниться в существовании духовного труднее, чем в существовании материального, потому что самое сомнение есть состояние духовное. Кроме того, качества и свойства вещей воспринимаются нами как состояние нашего духа и явления сознания. «Дух,– говорит Д. С. Милль, – есть единственная действительность, на которую мы имеем доказательства». Итак, мир состоит из духа и материи. Но если эта двойственность когда‑нибудь будет объединена, то это единое будет иметь духовный характер ^[23]. Даже такие сторонники опытного знания, как Лотце и Вундт, считают допустимым существование чисто духовных личностей, т.е. ангелов.

Человек религиозной веры терпимо должен относиться к научным теориям и гипотезам и не спешить приспособлением к ним или опровержением их: что есть истинного в этих научных построениях, то не может быть противно христианству – религии истины, что же в них ложно, то не долговечно. Хороший совет дает нам здравомыслящий самородок М. В. Ломоносов. «Нездраво, – пишет он, – рассуждает математик, ежели хочет он Божескую веру вымерять циркулем. Таков же и богословия учитель, ежели он думает, что по псалтири можно научиться химии. Наука и вера – две сестры родные, грех всевать между ними плевелы и раздоры».

Именно – сестры, а не враги. Проф. С. С. Глаголев выяснил, что приписанное Тертуллиану выражение: «верю, потому что нелепо» представляет собою искажение его мысли; в контексте это выражение имеет другой смысл. Вера и наука дополняют одна другую. Во всякой вере есть элемент знания, во всяком знании есть многое от веры. От веры – начала, истоки знания. Мы не знаем, но только верим, что наши ощущения от внешней природы, наши представления и понятия о вещах соответствуют действительности. В законы и силы природы мы также верим, не понимая, что такое сила природы.

Не нужно смущаться тем обстоятельством, что в числе естествоведов много людей неверующих. Что таковые есть, – это, к сожалению, правда. Но они встречаются и в рядах богословов, и среди людей, не знакомых ни с какой наукой. Здесь нужно помнить пословицу: дурная слава бежит, а хорошая на месте лежит. Один невер нашумит более дюжины людей с честными убеждениями. Ныне время опросов, анкет. Деккерт произвел такую анкету и среди естествоиспытателей. Он проверил воззрения 423 ученых. Каков же результат? У 56 лиц точка зрения на религию не определилась. 349 ученых оказались теистами, 9 – равнодушными к вере и 9 – враждебно относящимися к христианству. Это значит, что из 100 ученых более 95 % верующих и менее 2 % неверов.

Известный естествовед Дюбуа Реймон в одной из своих речей заявил, что новейшее естествознание, каким бы парадоксом это ни звучало, обязано своим происхождением христианству.

 

7. Перед тайной

 

Истинная наука смиренна, а невежество гордо

Спенсер

 

 

Не одни чудеса, не одно сверхъестественное не разгадано наукой, но ею не выяснены еще даже и основы знания. Наука имеет дело с такими понятиями, как пространство, время, материя, движение, сила, и без этих понятий она не может обойтись. Но углубитесь в любое из этих понятий, и вы найдете, что оно непостижимо и даже заключает в себе внутреннее противоречие. Например, пространство и время зависят от вещей или не зависят? Ограничены они или бесконечны? Действительно они существуют вне нас или только в нашем умствовании? Ни на каком ответе на эти вопросы человек не успокоится. Наука опирается на тайны.

«Что такое знание, как не сомнение?» – спрашивает русский современный публицист. «Сомнение до конца, ибо пока мы не знаем таинственной сущности бытия, все наши знания лишь относительны».

Еще ветхозаветный мудрец сказал: «Человек не может постигнуть дела, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все‑таки не постигнет этого; а если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть этого» (Еккл. 8:17).

«Все кажется простым только потому, что просто привыкли смотреть на все. Мы видим, что лист растет, наблюдаем, как он растет, знаем устройство и состав клеток, следим шаг за шагом за разделением и разложением клетки, весь механизм растительного процесса открывается нам как на ладони. Но что заставляет расти именно так, а не иначе? Что заставляет растение или животное принимать тот или другой вид? Все эти и тысячи вопросов, неразрешимых по нашему незнанию сущности вещей, показывают, что мы окружены тайнами, и если все эти тайны не считаются нами за чудеса, то потому только, что мы с ними встречаемся на каждом шагу. Мы называем их не чудесами, а влияниями, основанными на естественных законах» ^[24].

Но не столько наука, сколько привычка делает нас нечувствительными к тайнам природы. Тысячи людей видят ежедневно, как восходит и заходит солнце, и никогда не спросят себя, что же такое солнце. Даже среди ученейших людей есть такие, которые десятилетия посвящают изучению римской cloacae maximae времен империи и никогда не спросят себя, что такое человек и какой смысл его существования.

Отрицание чудес со стороны таких прямолинейных людей таит в себе предположение, что природа разгадана. Совершенно напротив: и философия, и наука свидетельствуют о малозначительности и малом соответствии действительности наших познаний. У нас пять чувств, пять зеркал, которыми мы уловляем природу. Но вмещается ли она в эти зеркала? И сущность вещей, и связь явлений сокрыты от нас, а наблюдается нами только последовательность их. Много ли сил во вселенной или одна, разнообразно проявляющаяся? Открытие радия и его свойств произвело переворот в понятиях физиков и химиков. Мы пользуемся электричеством, беспроволочным телеграфом, а что такое электричество, – не понимаем. Наши чувства несовершенны, зрение воспринимает не все цвета, считаемые нами непроницаемыми предметы проницаемы для света, но не для глаза! Слабые звуки, слабые электрические токи и слабые запахи недоступны для нас.

В области естественных наук происходит какая‑то революция, о которой неизвестно, когда и чем она закончится. В конце прошлого века думали, что всякая вещь (например, уголь, камень, дерево) состоит из молекул и атомов. Но ныне утверждают, что атомы не наименьшая величина, но что каждый атом состоит из миллионов электронов. Электроном назвали единицу отрицательного электричества в соединении с эфиром. Таким образом, материя разрешается в энергию. Падает учение о сохранении материи (закон Лавуазье). Но и основное положение физики о сохранении энергии (закон Майера) возбуждает сомнение. С уничтожением материи, с переходом ее в электроны уничтожается и тяготение, спуталось учение о телах простых и сложных: из радия получается простое тело гелий. Даже математические истины утрачивают характер непререкаемости ^[25]. Наряду с геометрией Евклида, по которой пространство имеет три измерения, прямая линия считается кратчайшею между двумя точками и сумма углов в треугольнике равна двум прямым, существует геометрия Лобачевского с четырехмерным пространством, отвергающая учение о прямой линии и сумме углов треугольника.

Естествовед Тиндаль пишет: «Я всегда качал головой с сомнением, когда меня спрашивают, разгадала ли наука загадку вселенной или разгадает ли ее когда‑нибудь. Человеческий ум не может дать решения этой задачи, она превышает наши силы. Ум наш можно сравнить с музыкальным инструментом, которому свойственно лишь ограниченное число тонов, выше и ниже которых лежит бесконечная область безмолвия» ^[26]. Во всяком случае, нет сомнения в том, что действительный мир иначе устроен, чем это предполагает наука, что он гораздо более сложен ^[27].

В 1880 г. на заседании Берлинской Академии наук в память Лейбница профессор Э. Дюбуа Реймон заявил, что в мире есть семь загадок, из которых четыре совершенно не разрешимы (ignorabimus – не дознаем). Эти четыре загадки: сущность материи и силы, происхождение движения, происхождение ощущения и свобода воли. Три остальные загадки: происхождение жизни, целесообразность природы и происхождение мысли и языка могут, по предположению Дюбуа Реймона, хотя с величайшими трудностями, быть когда‑либо изъяснены. Тридцать пять лет прошло со времени этого заявления, много было сделано в этот период научных приобретений, но наука не приблизилась к разумению даже тех трех загадок, которые Дюбуа Реймон считал разрешимыми.

Г. Спенсер путем чисто научных изысканий пришел к признанию, что «область души, занятой религиозными верованиями, никогда не может опустеть, что всегда будут там возникать великие вопросы, касающиеся нас самих и вселенной, и что в действительной жизни везде и всегда было необходимо то влияние, которое оказывали на поведение людей теологические символы и действия священника. Необходимое подчинение индивидуумов обществу поддерживалось лишь благодаря церковным учреждениям» ^[28].

Те, которые думают, что агностицизм (учение Спенсера о Непознаваемом) однозначащ с безрелигиозностью, тогда как в действительности он есть как раз приличествующая человеческому духу религиозная позиция, впадают в ошибку потому, что они полагают, будто вопрос идет об отношении личности к некоторой низшей, чем она, форме бытия. Но в действительности личность противополагается здесь началу более высокому, чем она. Разве невозможно допустить, что существует форма бытия, в такой же степени превосходящая разум и волю, в какой эти последние превосходят механическое движение ^[29]?

Наш современник Эрнст Геккель сделал попытку представить упрощенное мировоззрение, объединив материальное и духовное, религию, философию и науку. Философия Геккеля пришлась по вкусу его современникам и получила широкое распространение. Но Геккель не разрешил и не устранил самой великой загадки: что такое природа или вселенная, что такое сущность вещей? А в этой загадке гнездятся и все другие тайны вселенной. По мере роста науки и философии эта загадка не только не уясняется, но становится более таинственной.

 

8. Исследование чудес

 

Суетна надежда все понять – в природе ли или в религии. Все понять значит понять Бога, а понять Бога значило бы самому быть Богом ^[30].

Однако не все таинственное нужно считать чудесным. С другой стороны, чудо может и не иметь поразительного характера, например, дарование дождя по молитве.

Будет ли чудо иметь характер поразительного события или характер естественного явления – вера или неверие в чудо зависит от расположения или нерасположения поверить в чудо. Паскаль говорил: «Если желаете быть неверующими, то для этого достаточно только вашего желания» ^[31]. Вольтеру приписывают слова: «Если бы чудо воскрешения совершилось на моих глазах и при тысячной толпе, я не поверил бы своим глазам и глазам тех, кто признали чудо».

Этот отрицающий чудесное и идеальное Вольтер живет в каждом человеке; над каждым человеком властна привычка, делающая ум косным, малоподвижным. Но в то же время в каждом человеке, не исключая и Вольтеров, есть какое‑то тяготение к чудесному, какое‑то смутное чаяние, что возможны события, несоизмеримые с обыденным порядком вещей. «Чему бы жизнь нас ни учила, но сердце верит в чудеса: есть нескудеющая сила, есть и нетленная краса». Одни борются с этой жаждой чудесного, другие дают ей простор.

В виду этих противоположных расположений человека весьма желательна беспристрастная, спокойная, основанная на логике и точном знании критика чудес и событий, выдаваемых за чудесные. На помощь естественным наукам здесь должна придти история, языковедение, психология и медицина.

В настоящее же время и в прошлом веке сторонники опытных знаний в критике чудес пользовались не методом наук опытных (наведением, индукцией); но методом наук философских – выводом, дедукцией. В начале своей критики они полагали за неопровержимое положение (аксиому), что чудеса невозможны, а затем, исходя из этого положения, они разбирали отдельные чудеса и не находили в них несомненных признаков чудесности.

При этом нередко они ссылались на неизвестные еще законы природы, которыми устраняется сверхъестественный характер данных чудес. По определению Канта, подобная критика основана на «принципе ленивого разума».

Ясно, что к исследованию рода фактов нельзя приступать с предвзятым решением об их недействительности. Указание на то, что чудеса бывают заведомо ложные, не оправдывает предвзятости критики. Существование явно ложных чудес призывает критика к особой тщательности исследования чудес. Бывает лгущая статистика, но это не дает ученому права с предубеждением относиться ко всякой статистике. Фальшивая монета предполагает существование подлинной. Видения и чудеса ложные – неудачные подражания подлинным. Если из облака свидетелей пять или десять не заслуживают доверия, то тут нечему дивиться: среди людей всегда много темноты умственной и черноты нравственной.

Говорят: вера в чудо наблюдается у народов младенчествующих и неразвитых. Что из того? Разве кто указал границу между душою дикаря и европейца? Разве кто дознал, когда народ снимает нагрудник и надевает плащ? Так назовите же народ развитой, совершенно чуждый вере в чудесное! Такого народа нет во всем мире.

Еще говорят: вера в чудо стесняет и отрицает разум. Но вас приглашают еще не к вере в чудо, а к беспристрастному исследованию чудес. Вера не может стеснять разум, потому что вера есть общечеловеческое настроение души, одно из проявлений ее свободы. Вера неизбежно примешивается к каждому акту познавательной деятельности, начиная с ощущений и темных чувствований. Вера помогает разуму в познании истины, так что выражение апостольское «верою разумеваем» (т.е. уверовав, начинаем понимать) относится не к одному религиозному познаванию, но и к научному.

Дидон справедливо пишет во введении к своей истории жизни Иисуса Христа: критиковать события и документы с точки зрения настроения века или господствующего мнения значит подвергаться риску ошибки, потому что настроения и мнения меняются. В основу критики должны быть положены всеобщие, постоянные, безусловные требования разума. Эта критика будет выше своего века и выше всякой школы. Такая критика страшна для религии Будды, Зороастра, Магомета, для пантеизма, но для христианства не страшна и желательна. Искажать истину в угоду господствующим капризам, отвергать факты, нежелательные и неприятные нашим предвзятым убеждениям, это – не критика, а обструкция, восстание против истины; нечестно искать на документах своего клейма. Критика – не служанка рационализма, она – свободное дитя разума и слушается только своего отца. Найденное в документах она не искажает, не ослабляет, не приспособляет. Она только объясняет факт в связи с обстановкой его.

Чудеса Христа и первохристианства засвидетельствованы так, как ни одно из событий классической древности, которые в науке не возбуждают сомнений. До нас дошло свыше 1700 рукописей Нового Завета; между ними 160 унциалов от IV века и несколько позднее. Рукописи же греческих и римских классиков не старше V‑X веков. Но не говоря уже о древних классиках, более основательными могут быть сомнения в недавних событиях, например, в подвигах Наполеона, чем в чудесах Христа, как это доказывал один из англиканских архиепископов ^[32].

Отрицательная критика предлагает невозможные условия для проверки истинности чудес. Например, Ренан говорит: «Еще ни одно чудо не произошло пред собранием людей, способных подтвердить чудесный характер факта». Ренан предполагает возможность веры в чудо при таких условиях: чудотворец заявляет, что воскресит умершего. Созывается комиссия из ученых, избирает труп, удостоверяется в смерти и указывает зал для совершения чуда. Затем чудотворцу по совершении чуда приказывается повторить чудо при другой обстановке ^[33]. Здесь чудо рассматривается как самоцель, тогда как оно только средство в руках Божиих; чудо рассматривается как деяние человеческое, а оно всецело деяние Божие, не по заказу и приказу человеческому совершаемое. При чудесах Христовых хотя не составлялось комиссии из физиков и химиков, но многие чудеса Христа совершены при свидетелях здравомыслящих. Показные чудеса Ренан может видеть только в апокрифических евангелиях и в легендах о Симоне Волхве.

Творец замечательнейшей «Логики» Д С. Милль судит иначе, чем Ренан, и признает возможность чуда с чисто логической точки зрения. «Мы не можем, – говорит он, – сделать того абсолютного заключения, что теория чудесного должна быть отвергнута сразу. Раз мы допустили существование Божества, мы должны будем считаться как с серьезною возможностью с непосредственным проявлением Его воли в действии».

 

9. Времена чудес

 

Даже простецы обращают внимание на то, что чудеса неравномерно распределены в истории человечества: в одни времена их много и они поразительны, в другие их немного и они столь неубедительны, что самая наличность их многими ставится под вопрос.

В самом деле, как много чудес описано в Евангелии! Как эти чудеса разнообразны и поразительны! Но евангелисты нас уверяют, что ими описана только незначительная часть чудес Иисусовых. Если бы повествовать обо всем совершенном и сказанном Иисусом, то, по образному выражению евангелиста Иоанна, сам мир не вместил бы написанных книг.

И в Деяниях св. апостолов свидетельствуется о множестве чудес (2:43; 4:30; 5:12; 6:3, 8:6‑8; 14:3). Но из множества чудес описаны лишь некоторые.

Это обилие чудес первохристианского времени при сопоставлении с малочисленностью их ныне до некоторой степени оправдывает часто произносимую фразу: «ныне не бывает чудес». Но когда этой фразой думают подорвать достоверность новозаветных чудес, то этот вывод является поспешным и поверхностным.

Разница в количестве и, так сказать, в качестве чудес времен первохристианских и последующего времени объясняется целью чудес.

По учению ап. Павла, чудеса – знамения для неверующих (1 Кор. 14:22), но неверующих не по упорству, не по отчуждению от Бога умом и сердцем, а по неведению. Для таких людей чудеса – доказательства божественного происхождения христианства. Они зовут их в Церковь Христову, как колокол зовет богомольцев в храм и смолкает, когда храм наполнится.

Таков воспитательный метод: сначала наглядное, а потом изустное, внутреннее. Сначала действие на очи, а потом на ум и сердце. Если бы Церковь всегда нуждалась в обилии поразительных чудес, это свидетельствовало бы об отсутствии в ее членах внутренней крепости и преданности Богу. Кто‑то выразился: «Чудеса – пелены младенчествующей Церкви, а не одежда зрелого ее возраста» ^[34].

Чудо есть откровение Бога человеку. Но коль скоро откровение совершилось, человек нуждается только в перерождении. Это – действие добровольное. Внешняя помощь здесь противоречит самой задаче. Если при перерождении бывает помощь Божия, то она незримая, внутренняя и неразделимая от нравственных усилий самого перерождающегося.

«Господь имеет полное уважение к созданной Им природе и ее законам как к произведениям Своей бесконечной, совершеннейшей премудрости; посему и волю Свою совершает обыкновенно чрез посредство природы и ее законов, например, когда наказывает людей или благословляет их. Чудес, поэтому, не требуй от Него без крайней нужды» ^[35].

При рассмотрении отношения чуда к законам природы мы видели, что и природные явления в периоде новообразования имеют неопровержимо чудесный характер. Первое появление органической материи и растительного царства нельзя не признать чудесным, так как теперь не наблюдается перехода неорганической материи в органическую. Первое появление организмов животного царства не менее чудесно, так как теперь мы наблюдаем, что все живое родится из яйца. Но первое яйцо откуда? Если оно занесено с другой планеты, то и вообще во вселенной должно же быть объяснено первое появление организмов растительных и животных, не говоря уже о человеке, в котором есть нечто новое в сравнении даже с высшими животными. Для объяснения подобных новообразований сторонники механического строя вселенной прибегают к предположению, будто когда‑то действовали иные законы, иные силы. Но не значит ли это впустить чудо в другие двери? Ведь и чудом считается не беспричинное явление, но явление, происходящее от иной законности, иной Силы и Причины, чем какие действуют в обычном порядке вещей.

Как в природе чудесное наиболее проявляется во время новообразования, так точно и в мире человеческом тогда чудес больше и тогда они поразительнее, когда начинается новый период человеческой истории. Так учит о чуде сама Церковь.

Блаженный Ириней, ученик ученика апостольского (III век), признавал различие между естественным ходом вещей в его время и чудесами времени апостольского. Бл. Августин говорил, что чудеса со времени распространения христианства прекратились за ненадобностью, а если бы продолжались, то сделались бы обыденным явлением. Однако в противоречие себе бл. Августин в одном из своих сочинений приводит много современных ему чудес ^[36].

Златоуст в 32‑й беседе на Матфея говорил: «Не требуете ли и от нас чудес, какие творили апостолы, приходя проповедовать, чтобы и мы очищали прокаженных, изгоняли бесов, воскрешали мертвых? Но то и будет самым сильным доказательством вашего благородства и любви, если будете веровать в Бога, не требуя залогов. Бог как по этой причине, так и по другим прекратил чудеса. Если без чудес обладающие тем или другим совершенством, как то даром слова или благочестием, тщеславятся, превозносятся, друг от друга отделяются, то где не было бы разделений, если бы были еще и чудеса? А что это говорю не по догадке, представлю в доказательство Коринфян, которые от этого самого разделились на многие толки. Ищи не чудес, но спасения души. Не ищи того, чтобы видеть одного мертвеца воскресшим, когда знаешь, что все мертвые воскреснут, не ищи, чтобы видеть слепца прозревшим, но смотри, как ныне все начинают получать лучшее и полезнейшее зрение. Научись и сам смотреть целомудренно и исправь свое око. Подлинно, если бы мы жили все, как должно, то язычники дивились бы нам больше, нежели чудотворцам. Чудеса часто считают обманом и находят в них много подозрительного, хотя чудеса христианские совсем не таковы. Но жизнь непорочная не может подвергнуться никакому подобному подозрению – напротив, добродетель заграждает уста всем» ^[37].

Отблеск тех чудес, которые совершились при пришествии Главы Церкви и при зарождении самой Церкви будет чувствоваться во все времена. Эти чудеса и для нас живы и действенны. Они камни в фундаменте церковном, и без них Церковь не была бы тем, что она есть. Поэтому прав Лессинг, сказавший: «Существование Церкви заменяет нам все другие чудеса».

 

10. Чудеса ветхозаветные

 

Самым убедительным доказательством невымышленности чудес ветхозаветных было бы исследование подлинности и неповрежденности ветхозаветных писаний. Но такое исследование при множестве возражений против подлинности книг, входящих в состав Библии при множестве предположений о времени и месте составления этих книг не может быть предметом журнальной статьи.

Поэтому мы в силу необходимости ограничимся дробными замечаниями относительно ветхозаветных чудес вообще и о некоторых из них в частности.

Ветхий Завет представляет собою как бы введение к Новому, приготовление к принятию Христа. Эта связь заветов наиболее явственно выразилась в ветхозаветных пророчествах. С библейской точки зрения пророчества нельзя понимать как ведение чисто человеческое: человек в пророчествах является органом Святого Духа, не утрачивая своей сознательности и духовных свойств своей личности. Для естественных наук такая точка зрения трудно приемлема. Но и со своей точки зрения они не могут отвергать пророчества прежде всего потому, что пророчества о Христе есть факт, ряд фактов, доступных исследованию. В книгах, написанных за сотни лет до Рождества Христа, Его жизнь, Его личность и Его дело изображены в таких живых и конкретных чертах, что пред этим не может не остановиться самое упрямое неверие.

С другой стороны, наука, провозглашая постоянство действия законов во вселенной и в истории, не вправе отрицать возможность хотя бы естественного предведения будущих событий.

Не только пророчества, но и другие чудеса Ветхого Завета группируются около личности Христа, частнее, около чуда Боговоплощения для спасения людей. Поэтому они и сосредоточивались среди народа, избранного хранителем и провозвестником веры во спасение и Спасителя. Эта связь чудес с чудом явления миру Христа указана в ответе Его Иоанну Предтече. Томившийся невольным бездействием в темнице, Иоанн послал учеников спросить Иисуса: «Ты ли тот, который должен придти, или ожидать нам другого?» Иисус отвечал: «Пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищим возвещается радость» (Мф. 11:2‑5). Чудеса предшествуют, сопутствуют и последствуют Тому, Кто пришел спасти людей.

Отдельные чудесные события Ветхого Завета, как, например, грехопадение первых людей, имеют характер не местный и временный, но всемирный и общечеловеческий. Оно говорит не о том только, что было, но о том, что всегда бывает. Это типическое искушение – желание быть, как боги, искание внешней автономии, совершенства, достигаемого без труда и длительных усилий. К богоподобию призывал и Христос, только не путем гордости и самоутверждения, но путем смирения, самоотвержения и страданий.

При размышлении о чудесах Ветхого Завета поражает чрезвычайность некоторых из этих чудес, например, солнцестояния при Иисусе Навине, способность к речи Валаамовой ослицы, кит, поглотивший и сохранивший Иону. Но изумительное в чудесном событии – не его внешние размеры, а недоступный проверке и наблюдению способ его совершения. Чудо есть дело Божие и, как таковое, недоступно ни человеческому чувству, ни человеческому рассудку. Если бы чудо происходило на наших глазах, например, превращение воды в вино в хрустальном сосуде, то и тогда это наблюдаемое чудо не сделалось бы для нас более понятным, потому что мы не видели бы руки и силы Божией. Относительно чудес давнего прошлого наше положение затрудняется еще тем, что мы прилагаем свою современную точку зрения к форме и сущности описываемых чудес, стараемся понять и объяснить чудо при свете наших жалких, школьных познаний. Для произведения одного и того же естественного эффекта может быть несколько способов. Часть этих способов нам известна, а часть остается для нас иксом. Под этим иксом и кроется чрезвычайно простое объяснение эффекта. То же должно сказать и о чуде. При совершении его Бог употребил простейший способ, легкий, как Колумбово яйцо, но этот способ – вне нашего кругозора и, быть может, всегда останется нам недоступным. А мы мудрим, ломаем головы, делаем предположения об электрических солнцах при Иисусе Навине ^[38], об исчезнувшей породе морских чудовищ, одним из которых будто бы был поглощен Иона. Большая надменность – считать одно из возможных объяснений способа совершения чуда объяснением единственным. Верующий в Бога чудес не должен спрашивать, как совершено то или другое поразительное чудо. Для нас все чудеса невозможны, но не для Бога. Потому Он и Бог: силе и разуму Его нет предела.

При суждениях о ветхозаветных чудесах мы забываем великое различие между нашим временем и временем судей и царей древнееврейских, различие в понятиях и языке. На это различие мы найдем указание в речах Господа, многократно осуждавшего страсть евреев к чудесному. Евреи, например, приписывали магическую силу Моисею и даже его жезлу. Но Господь внушал им: «Не Моисей дал вам хлеб с неба, но Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес» (Ин. 6:32). Евреи преставление Еноха и Илии понимали как восхождение на небо, но Господь устраняет это чувственное понимание, говоря: «Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах» (Ин. 3.13). В этих словах содержится указание на различие неба физического и неба духовного, различие, ведомое богопросвещенным мужам Ветхого Завета, но не усвоенное народной массой. Евреи имели плотское понимание относительно богоявлений первым людям, патриархам. Но любимый ученик Христа утверждает: «Бога не видел никто никогда; единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1:18) ^[39]. Евреи приписывали силе пророка Илии трехлетнюю засуху в израильской земле, но Христос говорит: «Много вдов было в Израиле во дни Илии, когда заключено было небо три года и шесть месяцев» (Лк. 4:25).

Мы живем в периоде рассудочном, а ветхозаветные евреи жили чувством. Наш язык точный, хотя и несовершенный, а язык евреев – образный. Св. Иоанн Златоуст в беседах на Книгу Бытия утверждает, что Моисей приноравливается к пониманию своих соотечественников. Вот пример: «И сказал Господь Моисею и Аарону (…) скажи им: (…) не войдете в землю, на которой Я, подымая руку, клялся поселить вас» (Чис. 14:26, 28, 30). О поднятии руки здесь сказано только для более живого представления о клятве. В 31‑й главе Исхода читаем, что Бог дал Моисею «две скрижали откровения, скрижали каменные, на которых написано было перстом Божиим» (ст. 18). По известном разбитии этих скрижалей, Господь повелел Моисею: «Вытеши себе две скрижали каменные, подобные прежним, и взойди ко Мне на гору, и Я напишу на сих скрижалях слова, какие были на прежних, которые ты разбил. (…) И вытесал Моисей две скрижали каменные (…) взошел на гору Синай (…) И пробыл там Моисей у Господа сорок дней и сорок ночей; и написал Моисей на скрижалях слова завета десятословия» (Исх. 34:1,4 и 28). При свете второго известия видно, как нужно понимать писание «перстом Божиим» и слова «Я напишу». Подобные образные выражения возможны и теперь. Б. И. Гладков, у которого мы заимствовали замечание против буквального понимания речений Библии, ссылается на речь преосв. Антонина, сказанную 26 декабря 1904 г. в Петроградском Казанском соборе по случаю сдачи Порт‑Артура. В речи сказано, что «на крепостной скале перстом Божиим написаны прегрешения одних и мученичество других». Думаю, однако, что, несмотря на эти слова Преосвященного, никто не станет искать на горах Порт‑Артура такой надписи ^[40].

Златоуст библейский рассказ о сотворении человека, насаждении Богом рая, о сотворении Евы из ребра и о хождении Бога в раю освобождает от антропоморфической оболочки и истолковывает в смысле духовном (см. его беседы на Книгу Бытия 8,13,15 и 17). Большинством ветхозаветных чудес опровергается понятие о чуде как о событии, нарушающем законы природы. Так, девять первых казней египетских представляют собою явления природные и очень свойственные стране, в которой они совершены. Какие законы природы нарушались, когда ворон приносил хлеб пророку Илие, когда львы не тронули прор. Даниила, когда коровы, запряженные филистимлянами в телегу с ковчегом, привезли ковчег в землю Израильскую, когда жребий указал семью, виновную в утаении неприятельской добычи при взятии Иерихона, когда мятежный Корей с товарищами при землетрясении провалились в образовавшуюся трещину, когда Гедеона ободрил подслушанный в лагере неприятелей рассказ о сновидении?

В Книге Есфирь нет ничего поразительного и таинственного, но она полна чудес в смысле Божиего промышления о спасении народа еврейского, над которым поднят был меч. Для отвращения, по‑видимому, неминуемой гибели произошел ряд совпадений в роковое для евреев время. Нужно было, чтобы пред чтением летописи для рассеяния бессонницы летопись раскрылась на странице, повествующей о раскрытии евреем Мардохеем опасного заговора против царя; нужно было, чтобы Мардохей в свое время не был награжден за эту государственную заслугу; нужно было, чтобы фаворит царя Аман сам назначил награду Мардохею, предположив, что царь собирается наградить самого его – Амана; нужно было, чтобы рискованное нарушение этикета юною Есфирью не навлекло на нее царского гнева и т. д. Все эти совпадения никаких законов не нарушают, но они – чудо, вызванное народною молитвою об избавлении от близкой беды.

Если внимательно прочесть хотя бы историю наполеоновских войн, то и в ней не будет недостатка в таких крупных последствиях, которые произошли от малых причин. Небольшая болезненность Наполеона при Бородинской битве, его болезненный припадок 28 августа 1813 г., после победы при Дрездене, имели решающее значение для исхода кампании. Для скептического историка судьба Наполеона чрез 300 лет будет представляться вариантом мифа о Прометее. Как тот, так и другой за свои широкие замыслы был прикован (хотя Наполеон и не буквально) к скале, страдали в вынужденном бездействии.

Спасение Франции героизмом Жанны д'Арк не менее чудесно, чем спасение израильтян пророчицею Деворою.

Внимательный глаз верующего исследователя нынешней мировой войны и в ней откроет следы Промысла Божия.

Видящие в чуде нарушение законов природы ссылаются на чудо всплытия утонувшего топора, произведенное прор. Елисеем и на чудо укорочения тени для царя Езекии.

Первое из этих чудес будто противоречит закону тяготения: железо в 9 раз тяжелее воды и должно тонуть. Но разве не плавают стальные корабли, нагруженные к тому же тысячами пудов товара? Разве не плавает стальная игла, получившая от пальцев легкий слой жира и осторожно положенная на воду? Разве магнит не заставляет прыгать вверх опилки железа? Во всех этих случаях закон тяготения не уничтожается. Это все достигается при ограниченных знаниях и силе человека. Но мудрость и могущество Бога таковы, что у Него «все возможно» без нарушения Им же установленного порядка вселенной. Способы Его, быть может, просты, как Колумбово яйцо. Комбинация сил и законов, нам известных и еще неизвестных, может произвести обманчивое впечатление противоречия естественному порядку вещей. Библия, повествуя о чудесах, довольствуется указанием цели их и не задается научным объяснением способа их совершения. Кто совершил величайшее чудо миротворения, для Того все удивительнейшие чудеса просты и естественны. От первого чуда, как от корня, произрастают все последующие. Есть одно только мыслимое, но невероятное чудо – допускать, что созданный Творцом мир может хотя мгновение существовать без творческого участия в его продолжении.

Относительно передвижения тени (4 Цар. 20:9‑11) профессор С. С. Глаголев где‑то высказался, что это явление можно наблюдать во время кольцеобразного солнечного затмения. Не ручаемся, что это так точно и было во время болезни царя Езекии. Область возможностей не ограничена, и Бог – самодержавный Хозяин этих возможностей.

 

11. Евангелие и чудеса

 

Нельзя не признать, что чудеса новозаветные не представляют для защитника истины таких и стольких трудностей, как чудеса ветхозаветные. Документы, описывающие чудеса Иисуса или апостолов, написаны или самими очевидцами чудес, или людьми, слышавшими рассказ о чудесах от очевидцев, Эти документы дошли до нас во множестве рукописей древних и позднейших, весьма мало разнящихся между собою. Факты, в них сообщаемые, не противоречат целому и согласны между собою. В этих фактах нет ничего искусственного и фантастического, они сообщены не с целью удивить, но обнаружить милосердие Божие; записаны они не людьми исступленными, но людьми спокойно уверенными в истине своего исповедания, засвидетельствовавшими эту истину и своей жизнию, и готовностью к страданиям и смерти. Некоторые сообщения апостолов находят свое подтверждение даже в книгах враждебных христианству. Например, апостолы говорили Иисусу, что не ходящий с Ним Его именем изгоняет бесов (Мк 9:38). Такой факт подтверждается Талмудом (Aboda zara 40,4). «Племяннику равви Иисуса бен Лева приключилась горловая болезнь. Тогда пришел к нему человек и шепнул: “Во.имя Иисуса, сына Пандира” – и тотчас больной выздоровел». В Мидраше Филлиме читаем (25,4): «Равви Элиезер бен‑Дама укушен был змеей; тогда пришел к нему Иаков из Кирера Сами (т.е. Иаков апостол) исцелить его во имя Иисуса. Равви Измаил не дозволил этого, и больной скончался».

Объяснения рационалистов иногда бывают очень тонки, умны, естественны, но они объясняют не те факты, которые в Евангелиях и Деяниях, а другие, добытые путем искажения текста. Их критика объясняет не то, что нуждается в объяснении, не чудеса, записанные очевидцами, но предположения, сложившиеся в мозгу критика. Между этими предположениями и текстом документа отсутствует связующее звено. Например, в объяснение насыщения 5 тысяч критик предположил, что Христос внушил всем делиться своими запасами. Но если бы это было так, то как мог сложиться иной склад события, почему событие изложено не в предполагаемой обстановке, а в обстановке совершенно непохожей? Вместо объяснения текста предлагается совершенно ненаучное пустословие. Это даже и не рационально, и не критично, а просто наивно.

Наивность здесь не в одном насилии над текстом, но еще в ложном представлении, «что в евангельском чуде самое важное есть его чудесность. Между тем Евангелия представляют чудеса Христа в таком освещении, что их чудесность отступает на второй план и они органически входят в течение жизни Христа, с завершившею ее смертью. Евангелия не останавливаются на чудесности деяний Христа, но главное внимание обращают на связь чудес с Его призванием и Его исходом» ^[41].

Правда, что некоторые очевидцы чудес увлекались ими более должного и веровали во Христа только за чудеса. Но Спаситель не благоволил к таким верующим и «не вверял Себя им, потому что знал всех и не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке, ибо Сам знал, что в человеке» (Ин. 2:23‑25). Ведь и враги Иисуса, видя Его чудеса, не сомневались в них, а только укреплялись в своей ненависти к Богу и Отцу (Ин. 15:24). Не таково было отношение евангелистов к чудесам: не сами по себе чудеса влекли их внимание, но по связи с учением Иисуса, с Его призванием и кончиной. Чудеса в Евангелии– не самоцель, как в других религиях, а только знаки высшего и лучшего.

Чудеса Христовы являлись символом наступившего Царства Божия (Ис. 35:5 и след.). Все, что говорил и делал Иисус в первую половину Своего служения, было подтверждением первых слов Его проповеди: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» ^[42].

Чудеса также подтверждали учение Христа о Своем лице, о Своем посланничестве и отношении к Отцу. Нет никакой возможности изъять чудеса из Евангелия, не расстраивая учительной части Евангелия. Во все годы Своего учительства Христос чувствовал сильнейшее нерасположение чудотворить для молвы, для удивления толпы. Как же мало поняли Иисуса некоторые рационалисты, утверждающие, будто Иисус, чудотворя, мирволил предрассудкам своего времени! Мыслимо ли такое предположение о том, Кто был учителем чистейшей нравственности, о Котором сами враги отзывались как о человеке, чуждом обмана и лжи! Чудеса неразрывно сплелись не только с учением Иисуса, но и с Его жизнью. Его зачатие и рождение – чудо, Его хождение по стране сопровождается множеством чудес, Его смерть связана с воскресением. Нас трогает любовь Христа, но эта любовь проявляется в чудесах: превращает воду в вино, умножает хлебы, воскрешает умерших. Если бы не было этих и других чудес Христа, то было бы напрасно и то внимание, которое обращено на Христа человечеством в течение 19 веков. Напрасно и внимание к Его лицу самих рационалистов. Если Христос не воскрес, но истлел в земле, то напрасно, бесплодно религиозное отношение к Нему миллионов живших и живущих людей. С отрицанием Христа евангельского, Христа догмы и Церкви исчез бы и Христос истории. Но отрицать Христа истории – чистейшее безумие; следовательно, и Христос Церкви, наш Христос, сын Бога живого, – вечно истинен.

Несостоятельна и ненаучна попытка свести Христа и Евангелие к одному нравоучению. «Содержание Евангелия далеко не исчерпывается моральными заповедями. Оно излагает события, стоящие в глубокой связи не только с моральным учением, но и с общефилософскими идеями христианского миросозерцания. Думать, что сущность Евангелия состоит только из одной морали, значит суживать его действительное значение. Евангелие есть целое мировоззрение. И в нем, как во всяком мировоззрении, кроме учения о должном, т.е. морали, есть учение о сущем и будущем, т.е. религиозная метафизика и онтология» ^[43].

Такая многогранность Евангелия при его внутреннем единстве служит лучшим доказательством ценности и истинности Евангелия в целом и в частях. Если чудеса подтверждают учение Евангелия, то и, наоборот, высота учения Христа должна поддерживать веру в чудеса. На это обратил внимание еще Златоуст. «Истинность сказанного Христом, – пишет св. отец, – служит доказательством истинности чудес Его. Чтоб это было яснее, представлю пример: Христос воскресил Лазаря, одним словом возвратил ему жизнь. Он же сказал, что врата адовы не одолеют Церкви (Мф. 16:18). Кто не стал бы верить, что Лазарь воскрес, тот должен поверить этому чуду по предсказанию касательно Церкви; ведь сказанное о ней за столько времени сбылось и исполнилось впоследствии: врата адовы действительно не одолели Церкви. Потому ясно, что изрекший истину в предсказании совершил и чудо».

 

12. Воскресение Христово

 

Ранее мы видели, как трудно вождям рационализма подорвать доверие к чуду воскресения. Сам Христос во время хождения своего по Галилее и Иудее придавал воскресению особенное значение, но говорил о нем прикровенно: требующим от Него знамения иудеям Он указывал на прообразовательное значение воскресения Ионы из чрева китова; вопрошающим Его о праве распоряжаться в храме Он указывал, что Он силен в три дня восстановить разрушенный храм, т.е. Свое тело. Ученикам же Он говорил неоднократно прямо, но весьма кратко о Своей мученической смерти и воскресении на третий день.

Самое событие воскресения – одно из наилучшим образом засвидетельствованных чудес: о нем говорят все евангелисты, Деяния и ап. Павел. Различия известий в числе, месте, времени и порядке явлений не имеют характера противоречий: все эти известия можно совокупить в один цельный рассказ.

Действительность воскресения подтверждается разнообразием обстоятельств, при которых происходили явления Воскресаемого. Он являлся в различные дни, в различных местах, то многим, то немногим, являлся не на мгновения, беседовал, принимал пищу, дозволял увериться в Своей телесности.

Последующие события в общине христианской необъяснимы без воскресения. Побежденный врагами и смертью Христос не мог бы сделаться средоточием истории, собрать под Свое знамя треть человечества, сделаться предметом беспредельного благоговения для миллионов людей различного склада ума, различных условий жизни, различных времен и народностей, стать для них руководителем, надеждой, Богом.

«Только чудо воскресения могло рассеять сомнения, которые, по‑видимому, должны были повергнуть самую веру (апостолов) в вечный мрак смерти», – признается один из противников христианства Хр. Баур ^[44].

Рационалист де‑Ветте на смертном одре признался, что «событие воскресения Христова, хотя способ его совершения покрыт непроницаемым мраком, представляется, однако, столь же несомненным, как и смерть Цезаря». Когда историк Неандер прочел это признание главы немецких рационалистов, слезы хлынули из глаз Неандера, и он, пересмотрев исторические доказательства воскресения, безусловно признал его действительность.

Предположение, что Иисус не умер на кресте, а впал только в обморок, считает нелепым даже и Штраус. «Вышедший из могилы полумертвым, – пишет этот рационалист, – еле влачившийся и настолько слабый, что для него необходимы были медицинская помощь, перевязки ран, лечение и постоянный уход, и при всем том остававшийся больным страдальцем, Иисус никак не мог производить на учеников впечатление победителя смерти и ада, начальника жизни».

«Иисус воскрес» – эти слова изменили всю историю. Ни одно событие не оставило столь глубоких следов в истории, как это. Без него мы не имели бы христианской культуры.

Воскресение, пишет В. С. Соловьев, – торжество разума. Оно – чудо лишь только в смысле нового явления, заставляющего чудиться. Каждая стадия мирового процесса в этом смысле – чудо. Как появление первого организма – чудо, первого разумного существа – опять чудо, так и появление первого одухотворенного, нераздвоенного, не подлежащего смерти Существа есть чудо. Первые два чуда – предварительные победы над смертью, а это ‑окончательная, завершение процесса, торжество разума. «Если бы Христос не воскрес, то Каиафа был бы прав, Ирод и Пилат – мудрецы, а мир – бессмыслица, царство зла, лжи и смерти. Дело шло не о прекращении жизни, а о прекращении истинной жизни».

 

13. Соотношение чудес и вероучения

 

В Евангелии Иоанна весьма часто указывается, что чудеса являются подтверждением истины учения. Пришедший к Иисусу ночью Никодим говорит ему: «Мы знаем, что Ты – учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог». (Ин. 3:2) Сам Христос и апостолы многократно ссылались на чудеса как доказательства истины ^[45].

Прежде всего чудеса новозаветные представляют убедительнейшее подтверждение той истины, что Господь царствует и в природе, и в истории человечества, в духовной жизни народов и отдельных людей. Он – хлеб жизни, так как удовлетворяет потребности в правде. Он – свет мира, так как удовлетворяет потребности ума в истине, в Нем разрешение всех вопросов и загадок. Чудеса – явления славы Христовой (Ин. 2:11; 9:3), показание того, что Ему «дана всякая власть на небе и на земле».

В чудесах Христовых ясно видится Его богочеловеческое достоинство: Христос творит их спокойно и уверенно, Своею силою. Ап. Петр становится на колени пред воскрешением Тавифы, ап. Павел обнимает труп упавшего из окна юноши, чтобы оживить его, а Христос повелевает восстать девице и юноше и выйти из гробницы Лазарю. Прикосновение, повеление – вот способы Его чудотворений, напоминающие первые дни творения мира.

При этом Христос совершенно чужд горделивости, желания прославить Себя Он сдержанно пользуется Своею силою, не желает возбуждать удивления. Обращение Его с людьми простое и естественное, в оценке людей Он снисходителен, иногда выражает похвалу и удивление их добрым качествам Он не желает пользоваться Своею силою для самозащиты.

Чудеса представляют собою часть искупительного подвига Христа. Первое чудо в Кане Он творит после упрека Матери («что Мне и Тебе, Жено»), и мысль об ожидаемом от Него чуде сопровождается у Него представлением о Его смертном часе («не убо прииде час Мой»). Привязанность народной толпы к чудесам возбуждает в Нем скорбное чувство. Он знает, что чудеса не возводят дух свидетелей к высшему и небесному. «Вы ищете Меня, – упрекает Он иудеев, – не потому, что видели чудеса, а потому, что ели хлеб и насытились» (Ин. 6:26). Он возмущается духом и плачет пред воскрешением Лазаря. Пригласившему Его для исцеления сына царедворцу Иисус говорит: «вы не уверуете, если не увидите знамений и чудес». (Ин. 4:48). «Соединение чудес, которые творил Христос, с требованием от иудеев духовного возрождения – вот что привело Его на крест» ^[46]. Вера в чудеса была в народе, но так как Христос отрицательно относился к политическим стремлениям народа, то эта вера в значительной части народа переродилась в ненависть. Христос выражал скорбь, что вера в чудеса не привела к покаянию и галилеян (Мф. 11:20; Лк 10:13).

Этой связью с целью Своего пришествия чудеса Христовы отличаются от чудес религии Индии, Китая, Аравии, от чудес апокрифических писаний. Эти – фантастичны, самопротиворечивы, иногда бесцельны, иногда имеют цель невысокую и грубую. Эти чудеса бесполезны для миссии тех, кому они приписываются, например, для миссии Магомета или Будды. Но чудеса Христа неразрывны с Его учением: ими Он укрепляет веру учеников в Себя и для народа подтверждает истину Своего учения и Своего посланничества. Его чудеса суть знамения и по внутренней связи с учением и личностью чудотворца, и по своему пророчественному значению для будущего.

Чудесно и самое учение, самые слова Его. Например, Он обещает блаженство за такие проявления душевного величия, которые до Него не признавались за добро и достоинство. Не чудесно ли Его обещание торжества Своих учеников после гонений? «В мире скорбны будете, – говорил Он, – но дерзайте, ибо Я победил мир». И другие мудрецы говорили умные слова, но эти слова оказались угасшими искорками, а слова Христовы имеют силу неотразимую и вечную, светят и греют векам и народам. Какой, например, свет разума заключен в слова: «кесарево кесареви, а Божие Богови». Эти слова легли в основу многих законодательств, на них строят свои положения народные представители различных палат. И никто не может сказать, что глубина этого изречения исчерпана. В изречении «могий вместити да вместит» дивно согласованы идеал и действительность, божественное и человеческое.

Сила слов Иисусовых была такова, что народ дивился и ужасался Его учению. Не только чудеса подтверждали Его учение, но и наоборот: слова Христа являли в Нем истинного чудотворца. Когда синедрион отправил слуг взять и привести Иисуса, эти вернулись, не исполнив поручения, с заявлением: «Никогда человек не говорил так, как этот человек». Прошли века, изменилась культура и духовный склад человечества, но это заявление сохраняет полную свою силу. Живое слово Христа, заключенное в мертвое письмо, двукратно переиначенное при переводе, через 19 веков сохраняет свою власть над душами людей.

Софокл в Антигоне говорит: «Много есть чудес, однако самое большое чудо – сам человек». Слова эти справедливы: человек сам для себя загадка и никогда не перестанет верить в чудеса. Все люди – чудесны, но Христос – величайшее чудо в каждый момент Своего существования, в делах, в словах, в терпении, в разуме, в любви. Хотя и сказано, что душа человека по природе христианка, но несомненно, что в природе и человечестве есть не одно влечение, но и сильное противление христианству. Поэтому корень христианства – в Боге.

Всякий человек – чудо, потому что он более, чем произведение естественных условий жизни. «Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы» (Пс. 81:6). Истину этих слов подтвердил Сам Христос (Ин. 10:34‑35). Но в Самом Иисусе богочеловеческое сознание проявилось в высочайшей степени, так как Его «Отец освятил и послал в мир» (10:36). Христос – явление неповторяемое и единственное, Он – «единородный от Отца». Требующим от Него знамений Он указывал на Себя как величайшее знамение (Лк. 11:29‑36). Знамением был Иона, не потому, что пробыл дни и ночи во чреве китовом, но потому, что возбудил покаянный дух в грешном населении Ниневии, но Христос в этом отношении чудеснее Ионы. Соломон был чудесный мудрец, но как бледна и ничтожна его мудрость в сравнении с мудростью Христа. Кто познал Христа, тот перестает чудиться всем остальным чудесам.

 

14. Нравственный характер чудес христианских

 

Уже из предыдущей главы видно, что чудеса Христовы – не цель, а средство для народного блага. Так Спаситель приучал и учеников Своих смотреть на чудеса. «Не радуйтесь, – говорил Он, – что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах» (Лк 10:20). Дар чудотворений не обеспечивает чудотворца от вечного осуждения в день Суда. «Многие, – говорил Спаситель, – скажут мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня делающие беззакония» (Мф. 7:22‑23). Предохраняя учеников от кичливости чудесами и от переоценки чудес, Христос показывал им, что чудеса – не средство для проявления власти и самозащиты, но средство для блага народного. Когда негодующие ученики Его, «сыновья Громовы», желали низвести огонь на неприявших Учителя жителей самарийского селения, Иисус объяснил им, что Он пришел не губить, а спасать души человеческие. Когда иудеи взялись за камни, чтобы убить Иисуса, Он не прибег к чудесному устрашению, но прекратил беседу и ушел (Ин. 8:59). Сами враги Иисуса чувствовали, что Он неспособен употребить чудо для самозащиты. Поэтому они смело нападали на Него и всячески хулили и поносили Его.

Чудо в христианстве не средство наказания, но средство благотворения. Оно вестник любви. «Милосердую о народе сем», ‑эти слова можно подписать почти под каждым из чудес Христовых.

В более широком смысле чудо воплощения Сына Божия и все с этим чудом связанные чудеса имеют целью исправление нарушенного свободной волей человека богоустановленного порядка. Бог извлек человека из небытия: и не мудро, и немилосердно было бы оставить это жалкое существо в бедственном состоянии. В этом вмешательстве божественной любви в дела человеческие для спасения гибнущих людей суть христианства и оправдание всех новозаветных, а частью и ветхозаветных чудес.

Добрые последствия божественных чудес неоспоримы. Чудеса, совершенные чрез Моисея, имели последствием гражданское устройство иудеев. Чудеса Христа содействовали основанию Церкви, объединившей дотоле чуждые народы. Чудеса апостолов и лика святых оживляли пламень веры, колеблемый и задуваемый ветрами лжи и злобы. Папа Григорий Великий обращает внимание на то, что ап. Павел на острове Мальте, полном неверующих, чудесно исцеляет молитвой Публия, а соработнику своему Тимофею советует лечиться, не пить воды, а пить понемногу виноградного вина по болезни желудка и общего недомогания. Апостол считал потребным чудом пробуждать духовную жизнь жителей Мальты, а для Тимофея, жившего уже духовно, не было нужды в таком чуде.

В чуде пребывания Иисуса «со зверями» (Мк. 1:13), в чудесах хождения по водам, укрощения бури, насыщения тысяч народа небольшим запасом пищи – нельзя не видеть восстановления прав нового Адама над стихиями, поработившими падшего человека.

 

15. Чудо и молитва

 

Молитва есть неистребимая потребность в человеческом роде. Это признает даже Гюйо в «Безверии будущего». Он пишет: «Тяжело примириться с мыслию, что нас никто не слышит, что даже издали никто нам не сочувствует, что вселенная окружена безграничным пустым пространством. Бог – это вечно присущий друг как первого, так и последнего часа. Когда нас лишают Бога, когда нас хотят освободить от небесной опеки, мы сразу начинаем чувствовать себя сиротами. Женщина в особенности нуждается в Отце небесном». Французский ученый, однако, надеется, что Бог будет заменен всеобщим… страхованием!

Но пока еще эта мечта неверия вызывает только улыбку. Теперь и неверующие, в которых не иссякли порывы к добру, по своему молятся, желают и надеются, хотя упорно отвергают Того, Кто один силен осуществить наши мечты. Для остальной, наибольшей части населения земного шара молитва – выражение надежды на чудо. При виде зла молящийся призывает для подавления его небесную силу. При наблюдении зла в себе самом он зовет благодать. Каждый день, каждый час миллионы малых и великих чают чуда. Мы молимся об отвращении беды, когда она уже неотвратима человеческими усилиями. Молимся, когда врач сказал, что положение больного безнадежно. Мать молится у постели холодеющего ребенка. На ваш вопрос она скажет: «у Бога все возможно». Школьник, не знающий урока, молится, чтобы не спросили и чтобы спрошенный мог сносно ответить невыученный урок Здесь опять скрыта мысль: у Бога все возможно. С этой мыслью он перед экзаменом заходит в часовню и ставит свечу перед иконой доброй заступницы слабых Матери Христа. Он хорошо знает, что учителя неумолимы, черствы, самодовольны, но Христос великодушен и силен. Души, утратившие веру, часто просят других молиться о себе. Поэт Д. Минаев, тяготясь неправдами своей жизни, обращается к душе своей умершей подруги с просьбою: «Помолись обо мне небесам! для меня ясный свет их померк без возврата… Помолись, чтоб опять в них те звезды зажглись, что светили с тобой нам когда‑то».

И в случае неисполнения Богом этой молитвы проситель, даже маловерный, смиряется и не ставит в вину Богу отвержение просьбы. Он чувствует, что «всякое исполнение молитвы есть чудо, и, по тому самому, ее исполнение обусловливается, как и всякое чудо, совпадением характера просьбы с характером воли Божией в любви и святости» ^[47].

Однако иные и ропщут, не получивши немедленного и в предположенной ими форме ответа. Какова нетерпеливость человека! Он ждет не только немедленного исполнения мольбы, но и предуказывает самый способ этого исполнения: так, а не иначе! Глуп был бы пахарь, если бы он тотчас после сева пошел искать плодов. Но в духовном сеянии некоторые ропщут: «я долго и усердно молился, но не вижу последствий». Человек! подожди времени жатвы! Христос и апостолы уверенно внушают, что Господь слышит молитвы и исполняет их. Сомнение в этом не разумно. Ведь Господь Сам дал человеку потребность в молитве и веру в Себя, веру всеобщую и всегдашнюю. Не исполняя молитв, Бог перестал бы быть благим.

Кто‑то справедливо сказал о значении молитв для вселенной: «Если бы в какой час и день не донеслось молитвы к Творцу вселенной, то этот час и день были бы последними для мира».

Скажут: «молитва есть попытка вторгнуться в цепь законов и разорвать ее». Нет, молитва – не разрыв законов, а пользование ими. А такое пользование – явление обычное. Воля наша не разрывает цепи законов. Всякий раз, как мы открываем уста, встаем и садимся, приступаем к работе и отдыху, мы пользуемся законами природы, не нарушая их.

И исполнение молитвы – дело закономерное, но только мы мало знаем эти законы молитвы: они нами не изучены, наука обходит их молчанием. Законы природы и законы молитвы могут приходить в соприкосновение, но нарушать друг друга они не могут. Христианство, учащее молитве, великая духовная сила и не менее действительная, чем сцепление, тяготение, электричество. Не во Творце ли источник тех и других сил, духовных и материальных? Молитва – излияние божественной силы в наши жизни, – как тяготение и другие силы имеют источник в Боге. Повинуйся мало ведомым законам молитвы, отдайся ей, – и сила твоя возрастет. Правда, мы не знаем, что нам полезно и что нам не полезно, можем просить не на добро. Но Бог спрашивает от нас не знания, а чувства: «Сыне! дай Мне сердце твое», – говорит Он. Так дети просят родителей о неполезном. Но и эти просьбы истинны, потому что признают в родителях источник своего благополучия. Родители дают полезное в ответ на детскую просьбу о вредном. Так и несовершенной молитвой утверждаются наши детские отношения к Отцу Небесному. Конечно, если бы мы изучили законы молитвы и наша воля совпала бы с волей Бога, то услышание было бы более обеспечено, даже совершенно обеспечено. Но и теперь, при нашем немощном неведении, Дух Божий, по слову Писания, ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными. Вполне неспособными к пользованию законами молитвы делает людей не недостаток знания воли Божией, но дурная жизнь. Так точно пьянство препятствует человеку пользоваться законами здоровья.

Познание законов молитвы лучше всего приобретать путем опыта. Один студент признался профессору, что не может примирить христианское учение о молитве с законами природы. Профессор сказал: «В естественных науках твердым считается то, что подтверждено опытом, хотя бы и оставалось непонятным. Сделайте и вы опыт с молитвой. Молитесь для опыта и дожидайтесь, что выйдет. Только будьте при этом честным, а не предвзятым искателем». Через шесть месяцев студент сообщил профессору: «Теперь я убежден, что есть область, возвышенная над всем, постижимым умственно; в этой области – свои законы и иное познание, разнящееся от приобретаемого внешними чувствами. Я теперь уже не оставлю молитвы. Она – моя отрада и приобретение».

Вполне допустима в некоторых случаях молитва с сомнением, что Бог исполнит просимое. Необходима уверенность не в исполнимости просьбы, но в отеческой любви к нам Бога; будет ли просьба исполнена или нет, а все же Бог – Отец, и поведать Ему мои печали и желания необходимо. Молитва моя слаба не от одного незнания законов молитвы, но от моей нравственной немощи, от несообразования моей жизни с волей Божией. Например, я молюсь о благополучии детей, но не по должному отношусь к ним, не учу их примером своей жизни и не в том полагаю их благополучие, в чем оно действительно состоит.

С молитвой тесными крепами связано чудо, хотя в большинстве это – чудо не по форме, а по существу; то есть, оно не представляет чего либо поразительного, но не выходит из житейских рамок Таково сознание и тех, кому от Бога дана благодать посредничества при совершении чудес.

Как ни властно было чудосовершение Христа, но и оно было не чуждо молитвы, так как Христос состоял в постоянном общении с Отцом ^[48].

О теперешнем значении богообщения и молитвы для человеческого здоровья врач С. Апраксин пишет: «В тихом пристанище Христовом можно с пороком сердца, со всякой другой болезнью и лучше себя чувствовать, и дольше прожить, чем со здоровым сердцем и легкими, вечно носясь по волнующемуся страстями человеческому морю житейскому. Замечательно, что силу веры и молитвы при исцелении болезней начинают ценить в специальных медицинских кружках за границей. Существуют уже такие больницы, называемые "христианские санатории", в которых излечение болезней ведется не только просто медицинским путем, но и поддерживанием здорового молитвенного настроения в болящих со стороны пасторов, и этим путем достигаются результаты, которых не в состоянии была бы достигнуть одна медицинская наука. Доктор Э. Лоран недавно издал книгу под заглавием "Медицина души", в которой доказывает, что молитва есть великое целебное средство при всех болезнях тела и души» ^[49].

Нередкие ныне чудеса исцеления при мощах и от икон получаются через веру и молитву. Действительность этих чудес подтверждается людьми, нерасположенными к христианству. Стоит прочесть у М. Горького в «Исповеди» описание исцеления девицы, совершенно не владевшей членами, во время крестного хода за иконой Богоматери в Седмиозерской пустыни. Молитвенное напряжение тысячной толпы было сосредоточено на исцелении этой больной. И на глазах этой толпы больная встала и пошла, сначала неуверенно, а потом окрепла. Один из толпы спросил М. Горького с улыбкой: «Видел?» Горький вместо ответа обнял и поцеловал спросившего, как брата после разлуки.

Если бы молитва оказывала действие только при болезнях, то имели бы некоторую силу объяснения этого действия внушением, гипнозом и т. п. предположениями. Но в том‑то и дело, что молитва воздействует на все сферы человеческой жизни, и вечно истинным остается утверждение ап. Иакова: «Много может усиленная молитва праведного». Очень много. Чем сильны были Тихон Задонский, «убогий» Серафим, Амвросий Оптинский, Варнава из Гефсиманского скита, Феофан Затворник, Иоанн Кронштадтский и многие из подобных им? Их жизнь чудотворна была молитвой. Ограничимся примером не нашего, не православного благотворителя Георга Мюллера. Он содержал множество сирот молитвою. Он не имел капиталов и не искал благотворителей, а только, по завещанию Иисусову, во имя Его молился о хлебе для его сирот. «Я нуждаюсь, – признавался он, – каждый год более чем в миллионе и получаю всегда по моей молитве и по моей вере все, в чем я нуждаюсь для своего дела, никогда не прося о деньгах какого‑либо человека. Часто со мною случалось, что, раздав своим детям завтрак, я не имел более денег, чтобы купить и обед. Тогда я собирал своих сирот на молитву. Мы рассказывали Господу о нашей нужде, и Он слышал наше моление. Иногда не хватало нам денег на ужин. Снова собирались мы на молитву, и Бог давал нам всегда, давал даже с избытком, и помощь Его никогда не запаздывала. Так получали мы от Господа ответ на нашу молитву не раз и не сто раз, а тысячи раз. В продолжении двенадцати лет мы редко имели достаточно денег на три дня; а временами мы должны были просить Бога о каждом обеде».

Особенно надежда на действие молитвы пробуждается в дни народной скорби. Обезверившаяся уже давно Франция с началом общеевропейской войны 1914 г. вспомнила дорогу в церковь, вспомнила, что там могучая сила, милосердие и надежда. Ослабел страх пред тем, что скажут хулители Бога. Люди пред походом тысячами исповедовались, при народе просили благословения у священников. Храмы пополнились множеством и причастников. Во многих семьях установился обычай общей молитвы. На эту молитву собираются служащие и жильцы дома. Из писем солдатских видно, что пала завеса между ними и Богом. Забытое крестное знамение вошло в обычай снова.

Не только во времена общих бедствий – во всякое время обычное явление, что утратившие способность к молитве завидуют верующим и просят их молитв за себя. В январской книге «Вестника Европы» за 1915 г. опубликовано письмо Л. Н. Толстого к князю Урусову, где читаем: «Вы – счастливые люди, верующие: обладаете душевной высотой, спокойствием… Я не верю в молитву и не могу молиться, но если правда то, чему вы верите, то вы можете молиться, и ваша молитва может быть услышана, и потому помолитесь о том, чтобы Бог дал мне опору веры».

Итак, потребность молитвы заступления примечается даже у маловерных. Религиозный опыт подтверждает, что такая молитва – явление нередкое и сопровождается очевидными плодами. Молитва заступления является потребностью не только людей духовно слабых, ищущих заступничества для себя, но и людей духовно сильных, чувствующих неодолимое стремление заступаться за других. Но как мирится такая молитва с тем, что «знает Отец ваш, в чем имеете нужду, прежде прошения вашего у Него» (Мф. 6:8)? Знает Отец наши нужды и, любя нас, желает нам блага. Но наше благо не в одном удовлетворении временных нужд наших. «Воля Божия есть освящение ваше», – говорит ап. Павел. Ради этого освящения Бог призывает людей к сотрудничеству Себе, спасает нас при нашем содействии, но не без нас. В основе молитвы заступления лежит та великая истина, что человечество – и в особенности христианство – не сумма особей, чуждых друг другу, но организм, живое тело, возглавляемое Богом. Телесные нужды суть то, что рознит людей, удаляет их друг от друга, но душами они соприкасаются друг другу и в мире сем, и по отшествии из мира. Молясь за благо других человеков, христианин усиливает эту связь душ, это касание, это единение, эту основу любви. Прося благ другому, он умножает и свое благо. Несовершенства и страдания немногих ослабляют общую связь всех, являются общим злом, чувствуемым и на небе, и на земле. Это зло устранимо при посредстве молитвы и чуда, потому что между миром нравственным и физическим есть какой‑то таинственный мост. Бог природы – в то же время Бог нравственного миропорядка. В этом оправдание чуда.