Главная Книги список категорий Ссылки Обмен ссылками Новости сайта Поиск || Объединенный список (А-Я) || А || Б || В || Г || Д || Е || Ж || З || И || Й || К || Л || М || Н || О || П || Р || С || Т || У || Ф || Х || Ц || Ч || Ш || Щ || Ы || Э || Ю || Я ||

Ямвлих

Жизнь Пифагора

Издание подготовил В. Б. Черниговский

Издание второе, переработанное и дополненное

Москва

АЛЕТЕЙА  НОВЫЙ АКРОПОЛЬ 1998

                                      ПИФАГОР И ПИФАГОРЕЙСКАЯ ШКОЛА В ИЗОБРАЖЕНИИ ЯМВЛИХА

Ямвлих, автор трактата «Жизнь Пифагора» (или «О пифаго­рейской жизни», встречается и тот и другой вариант заглавия), родился ок. 245 г. н.э. в Халкиде Сирийской. Образование он по­лучил в Александрии, затем обосновался в пригороде Антиохии, столице Сирии, и основал там свою философскую школу. Фило­софия Ямвлиха довольно эклектична, но в целом ее можно пред­ставить как смесь элементов неоплатонизма и неопифагореизма с элементами учения Аристотеля. Ямвлих заслужил признание как комментатор сочинений Платона и Аристотеля, а также имел репутацию теоретика магии и колдовства (сочинение «О египет­ских мистериях»). Кроме того, он охотно и много занимался пифагорейской философией числа, о чем свидетельствует со­ставленный им «Свод пифагорейских учений».

Если не включать сюда «Теологумены арифметики», в при­надлежности которых Ямвлиху сомневаются исследователи, то «Свод пифагорейских учений» состоит, вернее состоял (так как не все книги дошли), из девяти трактатов. Из них сохранились «Жизнь Пифагора», «Протрептик, или Увещание к философии»,

«О науке общей математики» и «О Никомаховом „Введении в арифметику"» и не сохранились 5-й по счету трактат о физичес­ких числах, 6-й — этическое учение о числах, 7-й — о музыке, 8-й — о геометрии и 9-й — об астрономии. Почти все эти трак­таты, за исключением «Жизни Пифагора» и «Протрептика», по­священы пифагорейскому учению о числе как об онтологичес­ком корне всего существующего, будь то человеческая душа, которая, по пифагорейским представлениям, имеет музыкаль­но-числовую основу, или космическое тело, или музыка, или даже этические ценности. Все это подчинено числу и имеет оп­ределенные числовые соразмерности.

Трактат «Жизнь Пифагора» на две трети посвящен пробле­мам воспитания и образа жизни вообще и пифагорейского в ча­стности и на одну треть — изложению биографии Пифагора, истории пифагорейского союза и отдельным собственно фи­лософским проблемам, например, учению об истинно сущем (XXIX). Название трактата Peri  tou  puqagoreiou  biou (буквально «О пифагорейской жизни»), исходя из его содержа­ния, можно понимать двояко: и как «Жизнь Пифагора», и как «Образ жизни пифагорейцев», и, может быть, Ямвлих вовсе не случайно избрал такой обтекаемый вариант заглавия, так как в своем трактате он описывает и жизнь Пифагора, и образ жизни его учеников, причем жизнь и деятельность учеников рассмат­ривается как продолжение личности Пифагора, философа и учи­теля жизни, гармонизирующего души учеников, других людей и жизнь греческих полисов в целом и в этом своем качестве ока­зывающегося посланцем Аполлона или даже им самим (XIX). И это не случайно. Пифагореизм является в сущности не столько философией, сколько религией бога света и нравственной чис­тоты Аполлона, который, будучи монадой, преодолевает, пре­образует титаническую множественность и раздробленность, царящую в человеческих душах и умах, привнося в них гармонию и единство и упорядочивая то, что тяготеет к беспорядку и хаосу (тяготеет потому, что люди, по представлениям древних греков, произошли от титанов). Поэтому Пифагор предстает у Ямвлиха в общем-то Аполлоном, отсюда постоянное подчер­кивание способности Пифагора творить чудеса, отсюда час­тое упоминание о наличии у него физического признака, под­тверждающего его божественность (золотое бедро), отсюда частое употребление образов, акусм и символов, связанных с  золотом, так что человеку, не знающему, какую роль играло  золото в культе Аполлона, из-за частых упоминаний золота в  тексте Ямвлиха может даже показаться, что Ямвлих был корыстолюбив и неравнодушен к этому металлу, как все обыч­ные люди.

О том, что пифагореизм был аполлоновской философией, свидетельствует тот факт, что, по представлениям пифагорей­цев, и человеческая душа, и весь мир в целом имеют музыкаль­но-числовую основу, и А.Ф. Лосев не случайно назвал пифаго­рейское учение о гармонии восьми небесных сфер «подлинно аполлоновской философией» («Античная мифология в ее исто­рическом развитии», М., 1957, с. 343). Кроме того, у Аполлона основной функцией была очистительная, и греческие филосо­фы производили поэтому его имя от глагола apolouw («отмы­ваю», «очищаю»). Пифагорейская же практическая философия вся была нацелена на очищение, во-первых, тела, во-вторых, души и, в-третьих, ума. Очищение тела производилось у пифа­горейцев посредством поста и правильной диеты, которой они придавали решающее значение, так как, по сообщению Ямвли­ха, хирургические средства вмешательства в телесные процессы для их регулирования и даже внутренние лекарственные сред­ства пифагорейцы отвергали и из лекарственных препаратов при­меняли лишь мази. Очищение же души производилось у пифаго­рейцев, во-первых, путем выработки определенных нравственных качеств, в первую очередь  мужества - через пятилетнее молча­ние, телесные упражнения , различные виды воздержания для победы над низшей, вожделенной частью души. Ямвлих упо­минает, а Плутарх подробно рассказывает об обычае пифаго­рейцев уставлять пиршественный стол яствами, растравливать в себе вожделение к ним, а затем отдавать все это рабам, одержав таким образом победу над собой, точнее над худшей частью своей души («О демоне Сократа»). Во-вторых, лечение и очищение души осуществлялось посредством правильно подобранных ла­дов и мелодий, иногда сопровождаться приговариванием ма­гических слов, с помощью которых пифагорейцы как бы закли­нали душу и образумливали ее. И самым главным, последним и завершающим видом очищения было очищение ума: созерцая пространственно-геометрические числа и отношения между ними, пифагорейцы отвлекались от телесного мира и восходили к чистому, бестелесному миру. Ямвлих называет эту деятельность пифагорейцев «математическими обрядами». Но для того, чтобы правильно совершать эти обряды, предварительно надо было освободить душу от страстей.У души, согласно пифагорейским представлениям, есть часть монадическая, мужская, разумная и часть диадическая, женская, чувственная. Последняя часть человеческой души страстно придана к материальному миру, и эта страстная привязанность женской части человеческой души яв­ляется источником страдательных состояний, в которые то и дело ввергается человек, если он оказывается неспособным противостоять своим страстям и вожделениям. Врачевателем человеческих душ, как известно, был опять же Аполлон, по­тому что Асклепий лечил тела. Поэтому все приемы очищения души, применяемые пифагорейцами, являются в сущности приемами Аполлона, и потому они не случайно воспринимали Пифагора как самого Аполлона или по крайней мере богочеловека.

Не подлежит сомнению, что Пифагор обладал некоторыми способностями, которые нам, обычным людям, могут показаться чудесными. Так, например, он явно обладал способностью улав­ливать простым ухом музыкальную волну, исходящую от звезд, и слышать их стремительный жужжащий полет, который Ямв­лих называет словом   'roizhmata. И об этой способности Пифаго­ра говорит не один Ямвлих. Скептицизм современных ученых по этому поводу не имеет оснований, потому что Пушкин, на­пример, говоря о новых способностях, открывшихся у проро­ка, в частности, говорит от его лица: «И внял я неба содрога­нье», а Блок в одном из своих стихотворений, в котором он говорит о больших, правда опасных, потенциях человеческой души, пишет:

О тоска! Через тысячи лет Мы не сможем измерить души, Мы услышим полет всех планет, Громовые раскаты в тиши. А пока в неизвестном живем И не ведаем сил мы своих...

Так вот, современные ученые скептики всего лишь, если использовать выражение Блока, «живут в неизвестном», а по поводу того, что неизвестно, критических сентенций лучше бы не изрекать, и ясно, что Пифагор слышал «полет всех планет» и «неба содроганье», чего нам, как замечает Порфирий, упоми­ная об этой способности Пифагора, «не дано слышать по слабо­сти нашей природы», по крайней мере пока не дано или далеко не всем дано. Ученые скептики также замечают, что звучание планет не может дать последовательный звукоряд в октаву, так как движение планетных сфер (если принять пифагорейскую картину мира, в основе которой лежит представление о небесных сферах) совершается синхронно, однако ясно, что Пифа­гор улавливал звуки, исходящие от отдельных светил, а не от всего космоса в целом (ведь не бог же он был, чтобы слышать звучание всего космоса!), а то, что звучание небесных сфер об­разует октаву, он установил уже умозрительным путем. И, нако­нец, ученый скептицизм часто ставит в смешное положение тех, кто его проявляет. Так, например, Л.Я. Жмудь в своей книге «Пифагор и его школа» (Л., 1990, с. 98), следуя И. Райстеду, утверждает, что опыт с молотками, в результате которого Пи­фагор открыл основные музыкальные интервалы (он описан у Ямвлиха в гл. XXVI трактата «Жизнь Пифагора»), невозможен с акустической точки зрения, и предполагает, что переписчик Никомаха (который является источником Ямвлиха, о чем, впро­чем, Жмудь не знает) ошибся и вместо  sjaira («шар», «диск») написал   sjura («молоток»). Нашему исследователю следовало бы проявлять скептицизм и критицизм по отношению не к текстам Никомаха и Ямвлиха, а к тексту И. Райстеда: у Ямвлиха, кото­рый слово в слово повторяет Никомаха, во-первых, формы  sjura нет вообще, а используется, причем лишь однажды, для обо­значения формы пятки молотка, sjurvn, которое переписчик уж никак не мог перепутать со словом sjaira , а во-вторых, «молоток» в текстах Ямвлиха и Никомаха все время обозначает­ся словом 'raisthr, которое по написанию еще больше, чем    sjurvn, не похоже на   sjaira . Создается впечатление, что ни Райстед, ни тем более Жмудь не видели текстов Ямвлиха и Ни­комаха в глаза! К тому же опыты, которые, если верить Ямвлиху, Пифагор проделал в кузнице, были лишь предварительны­ми и установочными, а окончательный опыт, следствием которого было открытие основных музыкальных интервалов, Пи­фагор провел уже на струнах, а потом на музыкальных инстру­ментах. Поэтому у нас нет никаких оснований не доверять Ямвлиху и его красочному и живому описанию обстоятельств,предшествовавших этому открытию и сопровождавших его. В целом эта глава является одной из лучших в книге и хорошо показывает, как древние делали свои открытия, не сидя в лабораториях, а непосредственно участвуя в общем потоке жизни.

Кроме способности улавливать музыкальную волну, исходя­щую от звезд, Пифагор обладал также способностью воздей­ствовать на глубинный, скрытый в душе любого живого суще­ства неизреченный разум, который есть, и, может быть, в большей степени, чем у людей, у бессловесных животных: по представлениям древних, животные вначале обладали, как и люди, способностью говорить, но потом боги в наказание отня­ли у них эту способность. В главе XIII Ямвлих описывает, как Пифагор передавал животным те или иные мысли и представле­ния и менял тем самым их настроение и поведение, делая их кроткими и послушными.

Однако, читая описания отдельных эпизодов из жизни Пи­фагора, предлагаемые Ямвлихом, все же нужно проявлять скеп­тицизм. Так, например, Фаларид, тиранн² Акраганта, оказыва-

' К этому описанию нами приложены две схемы, одна из кото­рых принадлежит нам, а другая в общем-то тоже, потому что схема, найденная нами в издании Дойбнера, с которого выполнялся перевод, показалась нам во многих отношениях неудовлетворительной. Конечно, мы отдаем себе отчет в том, что музыкальный интер­вал лучше бы изображать не овальной линией, а прямой, однако на схеме Дойбнера, изобразившего соотношение интервалов пря­мой линией, нет соединения квинты и кварты на крайних стру­нах, да и других недостатков немало (так, например, промежу­точный тон почему-то изображен овальной, а не прямой линией, как все остальные).

² Слово «тиранн» у греков обозначало единоличного правителя и не имело того одиозного смысла, который приобрело позднее. Чтобы различать тирана в современном смысле слова и античного единоличного правителя, слово, обозначающее последнего, пишут через два «н». — Прим. ред.

ется у Ямвлиха собеседником Пифагора, хотя Фаларид перестал быть тиранном по крайней мере за 25 лет до приезда Пифагора в Италию, а если принять хронологию самого Ямвлиха, то еще позже. Столь же ошибочно и утверждение Ямвлиха, что локрийский законодатель Залевк был учеником Пифагора, так как Залевк жил на столетие раньше Пифагора. Но, может быть, сам Ямвлих испортил собственную хронологическую канву жизни Пифагора, некритически заимствовав из своего источника со­общение о том, что Пифагор прибыл в Италию в год, когда победителем в беге на Олимпийских играх был Эриксий, т. е. в 529 г. до н.э., отчего и в предлагаемой Ямвлихом хронологии началась путаница.

Кстати, об источниках Ямвлиха. По общему признанию, глав­ным источником Ямвлиха является перипатетик Аристоксен, который был учеником пифагорейца Ксенофила из Халкиды и, кроме того, общался с сицилийским тиранном Дионисием Млад­шим, который не только слышал о пифагорейцах, но знал не­которых из них. В древности Аристоксен считался главным авто­ритетом в теории музыки: Аристоксен был сыном музыканта и, кроме того, обучался музыке у того же пифагорейца Ксенофила. Сохранилось немало названий и небольших фрагментов сочине­ний Аристоксена по теории музыки, которые свидетельствуют о том, что Аристоксен знал этот предмет весьма основательно, так как в одном из своих сочинений он даже описывал техноло­гию просверливания дырочек во флейтах. Поэтому Ямвлих, ве­роятно, заимствовал из Аристоксена (через Никомаха) не толь­ко описание заговора против пифагорейцев (глава XXXV) и историю дружбы Финтия и Дамона (глава XXX), где он прямо ссылается на Аристоксена, но и главу XXVI, где описан опыт Пифагора, в результате которого были изобретены основные му­зыкальные интервалы, и поэтому у нас вовсе должны отпасть сомненияв том, что описание Ямвлиха не придуманы им, ввиду того, что авторитет Аристоксена как музыкального теоретика был в древности очень высок. Считается, что из Аристоксена же за­имствовал Ямвлих и свой каталог наиболее известных пифаго­рейцев. Каталог этот производит странное впечатление. Во-пер­вых, в нем имена одних упоминавшихся ранее по ходу изложения пифагорейцев есть, а имен других упоминавшихся ранее пифа­горейцев нет. Во-вторых, в нем нет имен некоторых пифагорей­цев, которые хорошо известны из других источников нам, со­временным людям, и которые тем более были хорошо известны древним, например, имена Тимея Локрийского (Ямвлих не упо­минает о нем ни по ходу изложения, ни в каталоге), Симмия, Кебета (широко известных учеников Филолая), Гикета, Аминия (учителя Парменида), а также Керкопса и Амикла. Другим основным источником Ямвлиха был неопифагореец Никомах из Герасы, «Введение в арифметику» которого комментировал и трактовал Ямвлих. И, наконец, третьим основным источником Ямвлиха был неопифагореец Аполлоний Тианский, всем извес­тный по его жизнеописанию, составленному Флавием Филостратом. Кроме того, Ямвлих упоминает историка философии Гиппобота, часто цитируемого и Диогеном Лаэртским, а также историка Неанфа, который, помимо чисто исторических сочи­нений, писал и о пифагорейцах. Состояние исторической тра­диции о Пифагоре таково, что иногда жалеешь, что сам Пифа­гор ничего не писал: до такой степени был искажен его образ в эллинистическую эпоху, когда имела место так называемая мас­совая культура и появилось огромное количество подложных сочинений и даже под именами женщин-пифагореек, которые писали, разумеется, о соразмерности и пропорциональности форм женского тела (Периктиона), о женском благоразумии (Финтия), вероятно, связанном с умелым и осторожным ис­пользованием преимуществ, заключенных в пропорциональном и соразмерном женском теле, причем дело доходило до смешного. Под именем той же Периктионы появилось два сочинения:

уже упоминавшееся сочинение «О женской соразмерности» и сочинение, которое называлось «О мудрости». Первое из них было написано на ионийском диалекте, а второе — на дорийском (!). Разумеется, реальная Периктиона не могла написать сочинений на двух столько непохожих друг на друга диалектах, на одном из которых говорили в Малой Азии, а на другом — на севере Гре­ции. Должно быть, какие-нибудь две античные ученые дамы, не имея имени и вместе с тем желая, чтобы с их околофилософ­ской продукцией ознакомились другие, выпустили в свет, живя в разных концах Греции, под именем пифагорейки Периктио­ны, которое было у всех на слуху, свои сочинения, написанные на двух совершенно разных диалектах. Вся эта псевдопифагорей­ская литература собрана в издании Тезлеффа (The Pythagorean texts of the Hellenistic period, collected and edited by H. ThesleffAbo, 1965).

Следует вкратце рассказать о том, как выглядела, согласно описанию Ямвлиха, пифагорейская школа, которая произвела такое большое впечатление на потомков. Пифагорейская школа предполагала прежде всего тщательный и, как сказали бы сей­час, дифференцированный отбор, и такой же дифференци­рованный принцип соблюдался и при обучении. Пифагор инте­ресовался прежде всего не умственными способностями, как современные педагоги, занимающиеся тестированием, а нрав­ственными качествами будущих учеников, и долго и вниматель­но изучал характер будущих учеников, а затем предписывал им пятилетнее молчание, так как последнее считалось труднейшим видом воздержания. Ученик, выдержавший это и некоторые дру­гие испытания, принимался в обучение и, отдав свое имуще­ство в общее пользование, становился членом общины. Общим же имуществом распоряжались специально назначенные для этой цели экономы (гл. XVII, гл. XX). Оно становилось общим потому, что у пифагорейцев главным принципом был принцип «у друзей все общее», и Ямвлих в главе XXXIII подчеркивает особую роль дружбы в пифагорейской школе и системе воспитания, причем Пифагор понимал дружбу очень широко — как дружес­кое согласие всех частей мирового целого, начиная от первоэлементов, из которых слагается человеческое тело (и тело космоса тоже), продолжая дружеским согласием членов отдельных се­мей, затем дружеским согласием совокупности семейств и домохозяйств, из которых слагается полис, город-государство, и заканчивая дружеским согласием народов и государств между собою, и все это — в подражание дружескому согласию и хоро­воду небесных светил, который подобен хороводу Муз и которым руководит бог Пифагора Аполлон. Ученики Пифагора не представляли, однако, при всем их стремлении к общности, одну общую массу, так как соблюдалось строгое различение и разгра­ничение: те, кто преуспели в занятиях, назывались «математи­ки» («познаватели»), а те, кто отстали от них, — «акусматики» («слушатели»). Обучение велось с помощью символов и иноска­заний, что делало его содержание недоступным для непосвященных и предохраняло учение от профанации и опошления. На первоначальной стадии обучения главной целью было очище­ние души, освобождение ее от страстей, о чем мы уже упомина­ли выше. Кроме исправления души музыкой и применения раз­личных видов воздержания, сюда входило выполнение чисто этических требований, как то: уважение старших, почитание богов, принцип справедливости по отношению ко всем, включая нера­зумных животных, и в этой связи требование не причинять вре­да ничему живому, а также соблюдение верности договорам. Не­малая роль в пифагорейской школе отводилась тренировке па­мяти. О способах этой тренировки Ямвлих подробно рассказывает в главе XXIX . Особенно придирчивы были пифа­горейцы в отношении пищи, так как, согласно Пифагору, «все, что употребляется в пищу, порождает какое-нибудь особенное состояние души» (XXXI). Они, прежде всего, отказы­вались от употребления в пищу одушевленных существ, так как это употребление, по их мнению, связано с причинением вреда этим живым существам и самим себе, потому что мяс­ная пища, считали пифагорейцы, увеличивает беспорядок в душе (XXXI).

Проводят аналогии между пифагорейской школой и мона­шескими братствами или же масонскими ложами. Однако у пи­фагорейцев, в отличие от членов монашеских братств, слишком большую роль играла культура тела, которое, по пифагорейс­ким представлениям, вовсе не является греховным, а скорее под­лежащим преображению и гармонизации. Кроме того, они ак­тивно участвовали в политической жизни, в судебной и законодательной деятельности, а не уходили от мира в скиты и монастыри. Аналогия же с масонскими ложами несостоятельна потому, что пифагорейский союз был скорее похож на религи­озный орден, так как охватывал почти всю Южную Италию и Сицилию, и к тому же деятельность пифагорейцев была совер­шенно открытой и лишенной ореола таинственности, которая в деятельности масонских лож преобладает над всем остальным, и часто ею все и исчерпывается. Аналогия же с религиозным орденом также нуждается в уточнении, так как пифагорейцы агрессивностью не отличались и принудительным распростра­нением своего вероучения и образа жизни среди других народов не занимались — скорее, наоборот, считали подобную деятель­ность излишней ввиду неподготовленности людей к восприятию их учения. Вообще во всех явлениях античной религии и культу­ры ощущается бездна такта и уважения к чужой вере, которые в позднейшее время сменились христианской истерией индивиду­ального и коллективного душеспасения, сопровождавшейся, как правило, поруганием чужой веры. Это преимущество религии древних хорошо выразил «русский эллин» Тютчев, который однажды воскликнул: «Где вы, о древние народы? / Ваш мир был храмом всех богов», — а в следующих двух строчках обозначил преимущество и античной науки перед современной: «Вы книгу матери-природы / Читали ясно, без очков!»

Книга Ямвлиха будет полезна многим. Педагогам будет небе­зынтересно помимо описания правил, которые были обязатель­ны в пифагорейской школе, узнать взгляды пифагорейцев на воспитание. В главе XXXI излагаются взгляды пифа­горейцев на способы воспитания соответственно возрастным осо­бенностям, где главное внимание отводится не детскому, а юно­шескому возрасту, так как он, по мнению пифагорейцев, играет решающую роль в судьбе человека, и оттого, что человек в этом возрасте более всего подвержен страстям, одни из которых он наследует из детства, а другие уже зарождаются в нем как в бу­дущем зрелом человеке, юношеский возраст является наиболее опасным. В главе XXX  излагается целая теория умест­ного и неуместного обращения с людьми в зависимости от их возраста, достоинства и т. д.

Специалистам высшей школы, в первую очередь историкам, будет полезно ознакомиться с политическими взглядами пифа­горейцев на роль власти и опасность анархии (гл. ХХХ), с описанием их законодательной деятельности (гл. ХХХ, гл. XXVII), их влияния на жизнь полисов в целом, а также с историей возникновения и разгрома пифаго­рейского союза. Для специалистов философии наибольший ин­терес должно представлять пифагорейское определение цели и сущности философии, данное в гл. XII, учение об ис­тинно сущем, изложенное в гл. XXIX, а также этическая часть пифагорейской философии и, в частности, теория справедли­вости (гл. XXX) и уже упоминавшаяся пифагорейская трактовка дружбы, дважды повторяемая Ямвлихом (гл. XVI, гл. XXXIII). Разумеется, эта книга будет полезна и для всех,кто интересуется специально неоплатонизмом и философией Ямвлиха.

Музыковедам будет интересно прочесть о том, как Пифагор открыл теорию музыкальных интервалов и подчинил стихию музыки числовой гармонии и пропорциям (гл. XXVI), а затем усовершенствовал тетрахорд. О музыкальном же воспитании и о том, как оно осуществлялось в пифагорейской школе, специ­ально рассказывается в гл. XV и XXV.

Полностью на русский язык трактат переведен впервые. Не­которые его фрагменты переводились в кн.: А.О. Маковельский. Досократики. Ч. 3. Пифагорейцы. — Казань, 1919 и в кн.: Фраг­менты ранних греческих философов. Ч. 1. Изд. А.В. Лебедев. — М., 1989. Для настоящего издания нами исправлен перевод, в не­сколько раз увеличен комментарий, составлен тематический и именной указатель, в который не включены имена пифагорей­цев, упоминаемые Ямвлихом лишь в каталоге и из других источ­ников не известные. Так как имя Пифагора упоминается почти в каждом параграфе, мы включили в именной указатель против его имени упоминания лишь тех мест, которые относятся к его биографии. Перевод выполнен по изданию: Jamblichus. De vita pythagorica liber. — Edidit Ludovicus Deubner. — Stuttgardiae, 1975.

В издании Дойбнера перед трактатом приводится оглавление на древнегреческом языке, похожее скорее на план, чем на ог­лавление, хотя называется оно  kejalaia. Так как оглавления есть и в двух других трактатах «Пифагорейского свода» Ямвлиха, впол­не возможно, что оно принадлежит самому Ямвлиху, хотя древ­ние философы к своим трактатам планов не писали, и, скорее всего, это оглавление — дело рук позднейших переписчиков. Как бы там ни было, мы на всякий случай даем перевод и этого оглавления, однако не помещаем его в основной текст ввиду спорности вопроса, принадлежит ли это оглавление самому Ямвлиху или же нет.

Глава I. Вступление по поводу изучения философии Пифаго­ра, которое начинается с призывания в помощь бога и в кото­ром подчеркивается полезность и трудность предприятия.

Глава II. О Пифагоре: о его роде, отечестве, воспитании, за­нятиях, путешествиях, возвращении домой, отъезде в Италию и о всей его жизни в целом в это время.

Глава III. О том, каким было его путешествие в Финикию, и .о его пребывании там, о том, как он переправился в Египет и  как происходил этот переезд.

   Глава IV. О его пребывании в Египте, о том, как он попал оттуда в Вавилон и как посещал в Вавилоне магов, и о том, как  вернулся на Самос.

Глава V. О том, что произошло во время его последнего пре­бывания на Самосе, и о том, как он удивительным способом обучил своего соименника, о его поездке в Элладу и о его от­шельнической жизни на Самосе.

Глава VI. О причинах его отъезда в Италию и об этом отъезде;общая характеристика его личности и его преподавания фило­софии.

Глава VII. Общая характеристика его действий в Италии и его речей, которые он произносил перед народом.

Глава VIII. О том, как и когда он прибыл в Кротон, о том, что произошло в самом начале его прибытия в Кротон и какие речи он говорил юношам.

Глава IX. О том, какие речи он говорил в «совете тысячи», стоявшем во главе всего государства, по поводу лучшего рода слов и дел.

Глава X. О том, какие советы давал он детям кротонцев в храме Аполлона в первое время своего приезда.

Глава XI. О том, на какие темы говорил он с женами кротон­цев в храме Геры в первые дни своего приезда.

Глава XII. О том, каким было у него обучение философии, и о том, что он был первым, назвавшим себя философом, и по какой причине он был таковым.

Глава XIII. О способности Пифагора вразумлять словом даже диких животных и существ, лишенных разума.

Глава XIV. О том, как он начинал обучение с припоминания предшествующих жизней, которые прожила душа, прежде чем вошла в данное тело.

Глава XV. О том, в чем заключалось у него первое приготов­ление к обучению, то есть об обучении через ощущения, и о том, как он исправлял души тех, которые приходили к нему в обучение, и как сам он в совершенстве освоил этот способ ис­правления.

Глава XVI. В чем состояло у него очищение души, которое он применял тоже; в чем состояло его более совершенное приме­нение дружбы и как она усиливала расположение к философии.

Глава XVII. О том, как Пифагор подвергал испытанию уче­ников, когда они приходили к нему в первый раз, и каким об­разом он определял их нрав, прежде чем начать обучение фило­софии.

Глава XVIII. На какие группы и по каким различающим при­знакам разделял слушателей Пифагор и по каким причинам он их так различал.

Глава XIX. О том, как открыл Пифагор множество способов успешного обучения людей; о том, при каких обстоятельствах состоялась, говорят, его встреча с Абаридом и как он привел его к высшей мудрости другими, чем обычно, путями обучения.

Глава XX. О том, какие были особые приемы в философии Пифагора и как он их применял на каждом новом поколении тех, кто обучался философии.

Глава XXI. Об образе жизни, который установил Пифагор и который он предписал тщательно соблюдать своим последователям в течение всего дня, и о некоторых предписаниях соответ­ственно установленному распорядку.

Глава XXII. В чем состояло обучение посредством изречений Пифагора, которые касались жизни и человеческих мнений.

Глава XXIII. В чем состояло побуждение к философии по­средством символов и тайных намеков, которые передавались Пифагором по обычаю египтян и более древних эллинских бо­гословов тем, которые воспринимали учение.

Глава XXIV. От каких видов пищи полностью воздерживался Пифагор, от каких советовал своим ученикам воздерживаться и как установил он относительно этого различные предписания соответственно различным типам жизни каждого и по каким причинам.

Глава XXV. О том, как он воспитывал людей, применяя му­зыку и пение в нужное время, особенно когда людей омрачали страсти, и о том, как он очищал душу и тело от болезней с помощью музыки и как он проводил это очищение.

Глава XXVI. Как и с помощью каких опытов открыл Пифа­гор гармонию и гармонические отношения в музыке, и как он передал своим слушателям это знание.

Глава XXVII. Какие блага, полезные для государства и люд­ского сообщества, передал людям Пифагор и его ученики по­средством своих слов и действий, учреждая законодательства, вводя законы и совершая много других прекрасных дел.

Глава XXVIII. О том, сколько божественных и удивитель­ных деяний он совершил, и о делах его благочестия, которы­ми он по милости богов принес великую пользу людям, и об установлениях, введенных в человеческом роде благодаря Пи­фагору.

Глава XXIX. О мудрости Пифагора: в чем она заключалась, и каковы были ее роды и виды, и как он от первых познава­тельных способностей вплоть до самых последних осуществлял правильность и точность  и  как  прививал  эти  качества  людям.

Пи^ ^ххх' ^{0 справедливости: CK0}^ сильно помогал людям Пифагор проводить ее в жизнь и как он, исходя из первоначал

практиковал справедливость от высших ее родов вплоть до самых последних видов и обучал этому других.

Глава XXXI. О благоразумии: как развил его Пифагор и передал людям посредством своих слов, дел и всяческим другим  устроением, сколько  видов  его  и  какие  он  установил  среди  людей.

      Глава  XXXII. О мужестве: сколько  и каких наставлений по его поводу дал он людям, сколь сильно развил его и сколько  благородных дел, связанных с ним, совершил он сам и побудил совершить своих учеников.                       

      Глава XXXIII. О дружеском согласии: каково оно было ,и  сколько  его  было  в  натуре  самого  Пифагора, и как он распрос­транил его на всех и сколько видов его установил, и какие дела  в  согласии  со  своим  образом  жизни  совершили  пифагорейцы.

           Глава XXXIV. Некоторые разрозненные сведения о том что  говорил и делал сам Пифагор или те, кто переняли от него его философию, сообщаемые постольку, поскольку они не умещаются  в  рассказ  о  нем, построенный  соответственно  добродетелям.

      Глава  XXXV. О  том, как  произошло  восстание против пифа­горейцев, и где был в это время сам Пифагор, и по каким причинам  люди  тираннического  и  преступного  склада  напали  на  пифагорейцев.

Глава XXXVI. О преемниках Пифагора и его смерти; имена мужей и женщин, воспринявших от него философию .

                                                                                                                                                     В. Б. Черниговский

                                       Жизнь Пифагора

                                                                                      ГЛАВА I

(1) При возникновении порыва к изучению любой фило­софии все благоразумные люди имеют обыкновение призы­вать в помощники, конечно, бога, при возникновении же порыва к изучению философии божественного Пифагора, справедливо считающегося таким,' это, разумеется, подоба­ет делать тем более.² Ведь если она передана людям прежде всего богами, то ее невозможно воспринять иначе, кроме как с помощью богов. Кроме того, красота ее и величие на­столько превосходят человеческую способность восприятия, что постичь ее сразу невозможно, разве только кто-нибудь при содействии какого-нибудь благожелательно толкующего ее бога оказался бы способен, вникая в нее мало-помалу, отторгнуть от нее в свою пользу хотя бы малую толику. (2) В силу всего этого мы, призвав богов в руководители и предо­ставив им в распоряжение себя самих и свой разум³, после­дуем за ними, куда бы они нас ни повели, нисколько не принимая в расчет, что давно уже находится в небрежении эта философская школа и что сокрыта она чуждыми ей уче­ниями и некими тайными символами, а также затемнена сочинениями под вымышленными именами и мешают ей мно­гие трудности такого же рода.⁴ Ибо нам достаточно благоволе­ния богов, с помощью которого можно одолеть и еще более трудное, чем все это. Вслед за богами сделаем своим руководи­телем главу и родоначальника божественной философии, ска­зав несколько предварительных слов о роде его и отечестве.

                                                                                        ГЛАВА II

(3) Говорят, что Анкей⁵, поселившийся в [городе] Саме на [острове] Кефалении,⁶ был порожден Зевсом, каковая молва распространилась о нем либо из-за его добродетели, либо из-за некоего величия души, рассудительностью же и славой он превосходил прочих кефаленян. Он получил ора­кул от Пифии, повелевающий вывести колонию из Кефале­нии, Аркадии и Фессалии, и, присоединив еще жителей Афин, Эпидавра и Халкиды⁷ и встав во главе их всех, засе­лить остров, называемый Меламфиллом из-за хороших свойств почвы и земли вообще,⁸ и назвать город Самосом подобно Саме на Кефалении. (4) Оракул же был таков: Самос, остров морской, тебя, Анкей, побуждаю Я заселить, он зовется Филлис, «Обильный листвою».

Подтверждением тому, что колония была выведена из вышеназванных мест, служат не только почести богам и по­рядок жертвоприношений (то, что колонисты заимствуют из тех мест, откуда пришло людское множество), но и родствен­ные связи и сближения родов друг с другом, которые проис­ходят при случае у самосцев через браки. Так вот, говорят, что Мнемарх⁹ и Пифаида, родители Пифагора, происходили из семьи и родственного союза, ведущего свое происхожде­ние от Анкея, основателя колонии.¹⁰ (5) Хотя среди граждан Самоса бытует мнение именно об этом происхождении Пи­фагора, некий поэт, уроженец Самоса, утверждая, что Пи­фагор был сыном Аполлона, говорит следующее:

"Фебу, Зевесову сыну, рожден Пифагор Пифаидой, Всех самиянок она превосходила красой."

Откуда возобладало это мнение, следует рассказать под­робнее. Когда Мнемарх-самосец, оказавшись во время своей торговой поездки в Дельфах вместе с женой, у которой при­знаки беременности еще не были явными, вопросил оракул относительно плавания в Сирию, Пифия предсказала, что это плавание будет очень удачным и прибыльным и что жена его уже беременна и родит дитя, которое будет выделяться среди всех когда-либо живших красотой и мудростью и при­несет человеческому роду величайшую пользу на все времена. (6) Мнемарх же, догадавшись, что бог не стал бы ничего пророчить о ребенке, коль скоро он не вопрошал о нем, если бы не собирался наделить его исключительными достоинства­ми и сделать поистине божественно одаренным, тотчас дал тогда своей жене вместо имени «Партенида» имя «Пифаи­да», имея в виду имя сына и пророчицы.¹² (7) Когда же она разрешилась от бремени в Сидоне, в Финикии, он назвал новорожденного Пифагором, потому что Пифия предсказа­ла ему его рождение.'³ Здесь следует отклонить мнение Эпименида, Евдокса и Ксенократа, предполагающих, что Апол­лон вступил в то время в связь с Партенидой, сделал  ее беременной и предсказал через Пифию рождение Пифаго­ра.¹⁴ Это их мнение никоим образом нельзя одобрить. (8) Однако то, что душа Пифагора была ниспослана людям руково­дящей волей Аполлона, то ли будучи его спутницей¹⁵, то ли находясь в еще более близкой родственной связи с этим бо­гом, в этом вряд ли кто-нибудь стал бы сомневаться, узнав как о самом воплощении души, так и о ее совершенной муд­рости. Вот что можно сказать о рождении Пифагора.

(9) Возвратившись из Сирии на Самоc с огромной при­былью и неисчислимым богатством,¹⁶ Мнемарх воздвиг свя­тилище Аполлону, назвав святилище Пифийским, сыну же дал самое разнообразное и достойное воспитание, обучая его в одном случае у Креофила'⁷, в другом — у Ферекида Сиросского¹⁸, в третьем — передавая и препоручая его почти всем выдающимся в богослужении людям, так что и в божествен­ных предметах тот, насколько возможно, был достаточно сведущ. Из людей, о красоте которых когда-либо рассказыва­ли, он имел, когда рос, самый прекрасный облик и был ос­частливлен божественным достоинством, (10) со смертью же отца его стали превозносить как самого величавого и благо­разумного, и, будучи еще совсем юным, он удостаивался вся­ческого почтения и уважения даже со стороны старших, а при встречах и беседах он привлекал к себе внимание всех и, кто бы ни взглянул на него, всем он казался удивительным, так что многие справедливо утвердились во мнении, что он — сын бога. Он же, приобретая силу и от такой репутации, и от воспитания, начатого сызмальства, и от природного богоподобия, еще более стремился быть достойным этих преиму­ществ и еще более упорядочивал себя богопочитанием, уче­ными занятиями, особым образом жизни, спокойствием души и сдержанностью телодвижений, отчего и говорил и делал он все безмятежно и с какой-то неподражаемой кротостью,не поддаваясь ни гневу, ни смеху, ни зависти, ни спору, ни какому-либо волнению или спешке, словно некий добрый демон явился на Самоc.¹⁹ (11) Поэтому, когда он еще был эфебом, великая слава о нем дошла до Милета к Фалесу и до Приены — к Бианту, которые считались мудрецами,²⁰ рас­пространилась по окрестным городам, и множество людей, восхваляя повсюду самосского юношу, прозвище которого «длинноволосый» превратилось уже в поговорку, обожеств­ляли и прославляли его. Как только возникла тиранния По­ликрата²¹, Пифагор в возрасте приблизительно восемнадца­ти лет, предвидя, к чему она приведет и что это будет служить препятствием его цели и любви к знаниям, к которым он стремился более всего, ночью, тайно от всех, с Гермодамантом, прозвище которого было «Креофилей», потому что он, как говорили, был потомком Креофила²², гостеприимна поэта Гомера, сделавшегося, как кажется, любимцем и учителем всех людей, переправился с этим Гермодамантом в Милет к Ферекиду, Анаксимандру-физику²³ и Фалесу (12) и, пробыв у каждого из них некоторое время, пообщался с ними так, что все они его полюбили, дивились его природной одарен­ности и сделали соучастником своих бесед. Фалес принял его ласково и, подивившись его несходству с молодыми людьми, которое было очень велико и превосходило уже ходив­шую о Пифагоре молву, передал ему, сколько мог, знаний и, сетуя на старость и слабость здоровья, побудил его плыть в Египет и общаться в Мемфисе и Диосполе²⁴ более всего со жрецами: у них-де и получит он то, что сделает его мудрым в глазах большинства людей. Он сказал, что сам он не обладает ни от природы, ни в результате выучки столькими достоин­ствами, какие видятся ему в Пифагоре; так что будет лучше  всего, если тот, вступив в общение с прославленными жре­цами, сделается наиболее близким к богу и самым мудрым из людей.

                                                                                  ГЛАВА III

(13) Итак, получив от Фалеса ряд других полезных сове­тов и в том числе совет дорожить временем и ради этого воз­держиваться от питья вина и мясоедения и прежде всего из­бегать переедания, быть умеренным в употреблении слиш­ком приятных на вкус и изысканных блюд, и приобретя от этого короткий сон и бодрость, незамутненность души, бе­зукоризненное здоровье и крепость тела, Пифагор отплыл в Сидон, узнав, что этот город — его отечество по рождению²⁵, и верно полагая, что оттуда ему легче будет перебраться в Египет. (14) Именно в Сидоне сошелся он с потомками фи­зиолога и прорицателя Моха²⁶ и другими финикийскими верховными жрецами и принял посвящение во все мистерии, совершаемые главным образом в Библе и Тире и во многих местах Сирии,²⁷ претерпевая все это не ради суеверия, как может показаться кому-нибудь с первого взгляда, но гораздо более из любви и стремления к созерцанию и из опасения, как бы что-нибудь достойное изучения в божественных таин­ствах или обрядах не укрылось от него. Узнав также, что здесь живут в некотором роде переселенцы и потомки египетских жрецов, и надеясь поэтому участвовать в прекрасных, более близких к богам и не подвергшихся изменениям мистериях в Египте, довольный советом своего учителя Фалеса, Пифагор без промедления переправился туда с помощью каких-то  египетских моряков, причаливших очень кстати к берегу близ финикийской горы Кармел²⁸, где он много раз уединялся в храме. Они приняли его охотно, надеясь воспользоваться его цветущим возрастом и продать в рабство за большую цену, (15) однако впоследствии во время плавания, так как он вел себя сдержанно, с достоинством и последовательно и обра­щался с ними по-дружески, они стали относиться к нему лучше и увидели в совершенном облике юноши нечто боль­шее, чем свойственно человеческой природе, припомнив, что, когда они причалили, он тотчас появился перед ними, сойдя с вершины горы Кармел (а они знали, что среди дру­гих гор эта гора считается наиболее священной и для большинства неприступна), и, шествуя спокойно и беззаботно, не задерживаясь ни на какой-нибудь круто обрывающейся, ни на какой-нибудь стоящей препятствием на пути скале, остановившись возле корабля, спросил только: «Вы плывете в Египет?» Когда они ответили утвердительно, он взошел на корабль и молча сел там, где менее всего мог мешать кора­бельщикам, (16) и в продолжение всего плавания оставался в одном и том же положении две ночи и три дня, не притра­гиваясь к пище и питью и не засыпая, если не считать слу­чая, когда он неприметно для всех, все так же сидя и нахо­дясь в состоянии безмятежного ожидания, на короткое вре­мя заснул, и при этом корабль постоянно двигался, вопреки ожиданию, прямым курсом и удачно для самих корабельщи­ков, словно на нем был некий бог.²⁹ Сопоставив все эти об­стоятельства и убедившись, что с ними из Сирии в Египет действительно плывет божественный демон, они проделали оставшуюся часть пути в величайшем благоговении, выра­жая себя более приличными, чем у них заведено, словами и  поступками в отношении друг к другу и к нему вплоть до счастливейшего для них и в продолжение всего плавания без­бурного прибытия судна на египетский берег. (17) Там, ког­да Пифагор сходил с корабля, все они, с благоговением под­держивая его под руки и передавая друг другу, усадили его на самый чистый песок и без особых приготовлений соору­дили перед ним некое подобие жертвенника, выбрав из гру­за, словно некие первины, лучшие из плодов, и, положив их на жертвенник, направили затем корабль в то самое место, куда и лежал их путь. Он же, ослабев телом от такого дли­тельного воздержания, не противился ни тогда, когда моря­ки сводили его с корабля, ни тогда, когда они, поддержи­вая, вели его под руки, ни тогда, когда они оставили его, и не стал долго отказываться от разложенных перед ним пло­дов, но, отведав их с пользой и подкрепив силы, направился в близлежащие селенья, сохраняя все тот же подобающий и безмятежный вид.

                                                                                       ГЛАВА IV

(18) Вслед за тем он стал обходить все храмы с величай­шим усердием и тщанием, вызывая удивление и симпатию у жрецов и прорицателей, с которыми имел дело, и обстоя­тельно выведывал обо всем, не пропуская ни рассказов, са­мих по себе примечательных, ни людей, известных своим знанием, ни обрядов, где-либо почитаемых; не оставлял без посещения и памятные места, но, приходя, надеялся узнать в них что-нибудь новое. Благодаря этому он посетил всех жре­цов, получая от каждого что-нибудь полезное соответствен­но степени мудрости каждого.³⁰ (19) Двадцать два года провел он в Египте в его святынях, занимаясь наблюдением звезд­ного неба,³¹ геометрией и постигая не урывками и не поверх­ностно все таинства богов, пока, взятый в плен воинами Камбиса³², не был уведен в Вавилон. Там он охотно общался с магами³³, отвечавшими ему вниманием, и, научившись у них самому главному в их учении, и овладев в совершенстве наукой о природе богов, и окончательно освоив, кроме того, науку о числах, музыку и другие предметы, и проведя таким образом еще двенадцать лет, вернулся на Самоc в возрасте приблизительно пятидесяти шести лет.

                                                                                       ГЛАВА V

(20) Узнанный некоторыми из людей старшего поколе­ния и вызвав не меньшее, чем прежде, удивление (ибо он показался им еще более прекрасным, мудрым и еще более достойным называться богом), после того как отечество все­народно призвало его приносить всем [согражданам] пользу и передавать свое умственное достояние, он, не противясь, старался обучать с помощью символов, избрав способ, со­вершенно схожий с тем, по которому обучали в Египте его самого, хотя самосцы с трудом воспринимали такой способ обучения и не усвоили его с пониманием и так, как долж­но.³⁴ (21) Так как никто не посещал его занятия и не стре­мился добросовестно к знаниям, которые он всяческим об­разом пытался привить эллинам, то он, не презирая и не принижая Самоc, потому что это была его родина, и всей душой желая, чтобы соотечественники почувствовали при­влекательность наук если и не по доброй воле, то хотя бы благодаря придуманному им методу, наблюдая, как одинюноша, любящий гимнастику и телесные упражнения, иг­рает в мяч с природным изяществом и грацией, и узнав, что он к тому же из бедной и нуждающейся семьи, решил, что его легко удастся привлечь к знаниям, если предоставить ему в изобилии средства пропитания и избавить от забот о них. После того как юноша совершил омовение, Пифагор, всту­пив с ним в разговор, пообещал ему достаточное количество пропитания для поддержания телесных сил и свою постоян­ную заботу о нем, если тот воспримет от него за короткий срок, без труда и без перерыва в учении, не обременяя себя сразу всем обилием, некоторые знания, приобретенные им у варваров еще во времена его молодости, а теперь утрачивае­мые из-за старости и забывчивости. (22) Когда юноша дал согласие в надежде на помощь необходимыми средствами пропитания, он сделал попытку обучить его числам и гео­метрии³⁵, рисуя на абаке³⁶ изображение каждой отдельной линии и объясняя всю фигуру, образующую чертеж, выпла­чивая юноше в награду за труды каждый раз по три обола. (23) Когда же юноша, ведомый размеренным путем, уже начал ощущать пользу от этих занятий, радость и успех, муд­рец, понимая происходящее и то, что ученик его теперь добровольно не уйдет и не прекратит учение, даже испытав лю­бые невзгоды, стал притворно ссылаться на свою бедность и недостаток денег. (24) Когда же тот сказал: «Но я и без них могу учиться и усваивать уроки», он добавил к своим словам:

«Но я даже для себя самого не имею необходимых средств. Поэтому нужно сделать перерыв, чтобы обеспечить нас ежед­невным пропитанием, да и нехорошо забывать о еде ради счетной доски и другой бесполезной работы». Юноша, кото­рого трудно было оторвать от привычных занятий, сказал: «Я  тебе в будущем все это доставлю и каким-нибудь образом  отплачу заботой».³⁷ (25) И с той поры он так был увлечен  занятиями, что единственный из всех самосцев занимался с  Пифагором, будучи его соименником и сыном Эратокла. От него сохранились письменные рекомендации по умащению³⁸  и предписания атлетам того времени есть мясо вместо суше­нных смокв. Эти предписания неверно относят к Пифагору, сыну  Мнемарха.³⁹

   Говорят, что в это время Пифагор вызвал удивление на  Делосе, побывав у жертвенника Аполлона-Родителя, который называют «Бескровным»⁴⁰, и совершив там богослужение, отчего и получил способность прорицания до конца жизни. Он также побывал на Крите и в Спарте с целью изучения законов.⁴¹ Приобретя сведения обо всех этих законах и  изучив их, он обратился, вернувшись на родину, к отыскиванию забытых [местных]. (26) И сперва обустроил место для  обсуждений, называемое еще и поныне «Пифагоровым полукругом», в котором самосцы обсуждают теперь обществен­ные дела, полагая, что о прекрасном, справедливом и полезном  надлежит совещаться в том месте, которое обустроил  человек, заботившийся обо всех этих вещах. (27) За городом  же Пифагор устроил себе в пещере жилище для философствования, в котором проводил много дней и ночей и исследовал все полезное в науках, придумав все это таким же об­разом, как и Минос, сын Зевса⁴². И впоследствии он настолько превосходил подвизавшихся в его учении, что те, достигнув незначительных успехов в умозрении, мнили о себе очень высоко, Пифагор же в совершенстве овладел наукой о не­бесных явлениях и подкрепил ее всеми необходимыми ариф­метическими и геометрическими расчетами.

                                                                                                     ГЛАВА VI

(28) Однако деяния, совершенные им впоследствии, вы­зывают еще большее удивление. Ибо когда философия уже достигла большого распространения и он стал предметом удивления всей Эллады, а лучшие и наиболее преуспевшие в философии люди приезжали на Самос и желали приобщить­ся к его учению, его же самого сограждане принуждали уча­ствовать во всех посольствах и общественных мероприятиях, он, видя, как тяжело, повинуясь законам отечества, зани­маться одновременно философией и что вследствие этого все прежние философы прожили жизнь на чужбине⁴³, обдумав все это наедине с собой и отойдя от общественных дел, уехал по этой причине, но, как говорят некоторые, из-за отвраще­ния к невежеству тогдашних жителей Самоса, в Италию, счи­тая своим отечеством страну, где есть множество легко под­дающихся обучению людей.⁴⁴ (29) Поначалу он жил в прославленном городе Кротоне, имея много последователей (рассказывают, что при нем было шестьсот человек, побуж­денных им не только к занятиям философией, которой он обучал, но и, как говорят, приобщившихся к образу жизни, который он предписывал вести; (30) эти последние были философами, а многие просто слушателями, и поэтому их называют «акусматики»⁴⁵, так что на одной только самой первой и общедоступной беседе, которую, как говорят, он провел сразу после приезда в Италию, присутствовало более двух тысяч человек, и воздействие Пифагора на них было столь сильным, что они уже не ушли домой, но вместе с женами и детьми построили некий огромный «дом совмест­ного слушания» (оцккоеТоу), и сами организовали общину в той местности, которую все называют Великой Грецией⁴⁶, и, приняв от Пифагора законы и предписания, никогда не пре­ступали их, словно это были божественные установления. Все сообщество пребывало в единодушии, торжественно прослав­ляемое и считающееся в глазах окружающих счастливым. Иму­щество, как было сказано, они сделали общим и вслед за тем причислили Пифагора к богам как некоего благого и человеколюбивейшего демона⁴⁷, одни называя его Пифийцем, дру­гие — Аполлоном из страны гиперборейцев⁴⁸, третьи — Пеа­ном⁴⁹, четвертые — одним из населяющих Луну демонов⁵⁰, пятые — одним из Олимпийских богов, говоря, что он явил­ся в человеческом образе для пользы и исправления жизни смертного рода, чтобы благосклонно одарить смертную при­роду спасительной искрой счастия и любомудрия, и большее благо, чем то, которое было даровано богами через Пифаго­ра, не являлось и не явится когда-либо.⁵¹ Поэтому еще и те­перь широко известна поговорка о длинноволосом самосце. (31) И Аристотель в своем сочинении о пифагорейской философии⁵² рассказывает, что в глубокой тайне у них соблюда­лось такое разделение: есть три вида разумных существ — бог, человек и существо, подобное Пифагору. И они с полным доверием воспринимали то, что он говорил им о богах, де­монах и героях⁵³, о космосе и всевозможных видах движения небесных сфер и светил, о заграждениях одних другими, о затмениях, об отклонениях от правильного движения, об эк­сцентриситетах и эпициклах⁵⁴, обо всем, что входит в миро­порядок, о небе и земле и о творениях, находящихся между ними, видимых и невидимых. И в них возникало некое пра­вильное и соответствующее истинно сущему миру представление, никоим образом не противоречащее ничему тому, что является зрению или постигается мыслью, уроки же и теоре­тические положения и вся наука в целом поистине открыва­ли душе глаза и действовали очищающе на ослепленный дру­гими занятиями ум.⁵⁵ Подобное знание передавалось эллинам Пифагором, чтобы они могли осмыслить истоки и начала подлинно целого⁵⁶. (32) Гражданское устройство общины было наилучшим, соблюдались единодушие и принцип «у друзей все общее», служение богам и почитание умерших, повино­вение законам и воспитание, молчаливость и непричинение вреда другим живым существам, воздержание, благоразумие, проницательность, набожность и другие добродетели, одним словом, все это для тех, кто жаждал учения, Пифагор сделал желанным и достойным стремления. Итак, справедливо они из-за всего того, о чем я сейчас говорил, почитали Пифаго­ра столь высоко.

                                                                                      ГЛАВА VII

(33) После этого нужно рассказать о том, как он прибыл в Италию и какие люди встретились ему первыми, что за речи были им произнесены и на какие темы, и к кому они были обращены. Ведь так нам легче было бы усвоить содер­жание его бесед и то, как он проводил их в эту пору своей жизни. Говорят, что, прибыв в Италию и увидев, что города, одни — в течение многих лет, другие — недавно, находятся в рабстве друг у друга, он приучил их через своих слушателей, уроженцев этих городов, к свободомыслию, вернул им преж­нее устройство и сделал свободными: Кротон, Сибарис, Катану, Регий, Гимеру, Акрагант, Тавромений⁵⁷ и некоторые другие, дав им законы через Харонда из Катаны и Залевка-локрийца⁵⁸, благодаря чему эти города обрели надолго пре­краснейшее законодательство и сделались для соседей пред­метом подражания. Рассказывают, что он совсем устранил смуту, разногласия и даже просто разномыслие не только среди знати и ее потомков на много поколений, но и вообще из всех городов Италии и Сицилии, как внутри них самих, так и в их отношениях между собой.⁵⁹ Ибо постоянно произносил он всюду, обращался ли ко многим или к немногим слушателям, изречение, подобное увещевательному оракулу Аполлона, своего рода экстракт, вобравший самое ценное, что было в его мыслях: «Любым способом следует избегать и , отсекать огнем, железом и всеми другими средствами от тела ¾ болезнь, от души — невежество, от желудка — излишество, от  города — смуту, от дома — разномыслие, от всего в целом —  неумеренность». Этим изречением он заботливо напоминал о самых лучших основоположениях. (35) Таков был в то время общий характер его жизни в словах и в поступках.

                                                                                    ГЛАВА VIII

    Если  же  упоминать  по  порядку, что  делал  и  говорил  Пифагор, то  нужно  сказать, что  прибыл  он  в  Италию  в  шестьдесят  вторую  Олимпиаду, когда  победителем  в  беге  был  Эриксий  из  Халкиды⁶⁰ , и  сразу  стал  известен  и  популярен, как  и  прежде, когда  плавал  на  Делос, ведь  и  там  он, лишь  помолившись  у  алтаря  Аполлона-Родителя, который  (алтарь)  один  был  не  запятнан  кровью, вызвал  удивление  у  жителей  острова.(36) А  в  это  время, направляясь  из  Сибариса  в  Кротон, встретил он на побережье рыбаков и, когда они еще тянули из глубины тяжелую сеть, сказал им, каков будет улов, и точно назвал число рыб. На вопрос рыбаков, что он велит им делать, если так и будет, он приказал отпустить рыб невре­димыми, сперва точно пересчитав их. И еще более удиви­тельное обстоятельство: ни одна из рыб за такое долгое вре­мя, пока велся подсчет, находясь вне воды, не задохнулась, пока он был рядом. Заплатив за рыбу рыбакам, он ушел в Кротон.⁶¹ Те же, рассказав о происшествии и узнав его имя от детей, поведали всем. Услышавшие пожелали видеть гос­тя, который вскоре явился. При взгляде на его внешность все были поражены и убедились, что он действительно таков, каким его описывали.

Через несколько дней он пришел в гимнасий. (37) Когда юноши обступили его, он обратился к ним с речью, в кото­рой призывал их почитать старших, показывая, что в мире и в жизни, в государствах и в природе предпочтительнее то, что предшествует по времени: восход предпочтительнее за­ката, утро — вечера, начало — конца, рождение — смерти, и точно так же исконные жители земли предпочтительнее при­шельцев, с другой стороны, правители и жители метропо­лий — тех, которые живут в колониях, а в целом боги выше демонов, последние — полубогов, герои — людей, а из лю­дей выше те, кто были причиной рождения младших.⁶² (38) Так говорил он ради того, чтобы убедить юношей чтить ро­дителей больше себя, которых, как он сказал, они должны благодарить так же, как благодарил бы умерший того, кто мог бы опять произвести его на свет. Далее, справедливо лю­бить и ничем не огорчать старших и тех, кто сделал нам мно­жество добрых дел. Не может быть сомнения, что родители  выше своего потомства благодаря добрым делам, и потомки всеми своими хорошими делами обязаны предкам, а послед­ние ничуть не меньше обязаны своими хорошими делами богам. И поэтому справедливо, что боги прощают тех, кто ничуть не меньше богов чтит отцов. Ведь и почитанию богов мы научились от отцов. (39) Поэтому и Гомер величает этим именем царя богов, называя его «отцом смертных и бессмерт­ных»⁶³, и множество других мифографов передают, что цар­ствующие над богами, стремясь к тому, чтобы разделившая­ся между двумя родителями любовь детей принадлежала только кому-нибудь одному из них, и признав поэтому отцовскую и материнскую основу рода равноправными, родили вопреки природным законам Зевс — Афину, Гера — Гефеста,⁶⁴ чтобы их детища любили лишь одного из супругов, оставаясь чужды другому. (40) После того как все присутствующие согласи­лись с тем, что мнение бессмертных наиболее правильное, Пифагор рассказал о том, что основатели колонии близко связаны с Гераклом⁶⁵, и поэтому нужно добровольно подчи­няться родительской воле, ибо предание говорит, что сам бог, подчиняясь другому, старшему богу, претерпел труды и учредил в память о своих деяниях игры, назвав их в честь отца Олимпийскими.⁶⁶ Пифагор показал также, что в обще­нии друг с другом нужно быть таким, как будто никогда не собираешься стать друзьям врагом, врагам же как можно ско­рее хочешь стать другом, и при благочинном отношении ко всем старшим любить прежде всего отцов, при человеколюби­вом же отношении ко всем остальным стремиться более все­го к братскому единению с ними.

(41) Затем он говорил о благоразумии, заметив, что юно­шеский возраст как бы подвергается испытанию со стороны  природы, ибо именно в пору юношества высшей степени достигают страсти. Вслед за этим он заставил их убедиться, что лишь к одной этой добродетели подобает стремиться и мальчику, и девушке, и женщине, и всем людям старшего возраста, и особенно младшим. Еще он показал, что лишь благоразумие дает и телесные, и душевные блага, сохраняет здоровье и стремление к наилучшему образу жизни. (42) Он доказал это и через противоположный пример. Ведь как с варварами, так и с эллинами, воевавшими друг с другом под Троей, величайшие несчастья приключились из-за одной толь­ко невоздержанности, с первыми — во время войны, со вторыми — во время возвращения по морю⁶⁷. И лишь за этот порок карал бог десятки и тысячи лет, пророча и взятие Трои, и отправление локрийских девушек в храм Афины Илионской.⁶⁸ Пифагор призвал юношей образовывать себя, сове­туя им твердо помнить, что было бы глупо признавать самым главным разум и отдавать ему предпочтение перед всем ос­тальным, на развитие же его не тратить ни времени, ни уси­лий. И в то время как забота о теле подобна худшему из дру­зей, которые нас скоро оставляют, образование, как добрые и прекрасные люди, остается нам верным до нашей смерти, а некоторых одаривает бессмертной славой еще и после смерти. (43) И прочие свои наставления он подкрепил, одни — рас­сказами историков, другие — мнениями философов, показав, что образование, будучи общим достоянием, есть плод одаренности тех людей, которые первенствовали в каждом отдельном поколении, ибо то, что они открыли, других впос­ледствии образовало. Природа постаралась сделать так, что одни из восхваляемых людьми достоинств, каковы сила, храб­рость, красота, здоровье, оказалось невозможно перенять от  другого человека, другие же, как, например, богатство, власть многое другое из утрачиваемого, оказалось невозможно, Потеряв, вновь получить в обладание, образование же можно  перенять от другого человека, и, дав его другому, самому тем не менее продолжать его иметь. Точно так же, приобрести вышеупомянутое — не во власти человека, образование же он получает по собственной воле, дабы затем, приступая  к государственным делам, проявлять себя не нагло, но соот­ветственно образованию. Ибо лишь одним образованием от­личаются люди от животных, эллины — от варваров, свободнорожденные — от рабов, философы — от профанов. В целом  же имеющих такое превосходство в образовании столько, что бегающих быстрее других на Олимпийских играх оказалось семь из одного только города⁶⁹, а людей, выдающихся мудростью, насчитывается на всей населенной части земли тоже только семь⁷⁰. В последующее же время, когда жил он сам, один выделяется среди всех любовью к мудрости, и этим именем любомудра вместо имени «мудрец» он имел обыкновение называть себя самого⁷¹. Вот о чем беседовал он в гимнасии с юношами.⁷²

                                                                       ГЛАВА IX

(45) Когда юноши рассказали отцам о том, что он говорил, хилиархи⁷³ пригласили Пифагора к себе в совет и, похвалив вначале то, что он сказал их сыновьям, попросили  его, если он может, сказать что-нибудь полезное для кротонцев, сделав это перед высшими должностными лицами города. Он же перво-наперво посоветовал им воздвигнуть храм  Музам, дабы они охраняли царящее согласие. Ибо богини эти имеют одно общее имя, передают его друг другу и более всего рады общим для всех них почестям,⁷⁴ да и в целом хоро­вод Муз — всегда единый и постоянный. Еще же он охваты­вает собой согласие, гармонию, ритм — то, что порождает единодушие. Он показал, что во власти Муз не только пре­краснейшие зрелища, но согласие и гармония подлинно су­щего. (46) Затем он сказал должностным лицам, что нужно, чтобы их отечество создало из вкладов множества граждан общую казну. С ней надо обращаться так, как будто они соби­раются сделать наследственное ручательство потомкам. Это будет прочное установление, если все граждане будут равны и никому не достанется больше, чем должно по справедли­вости. Ибо люди, понимая, что всякое место в мире нуждает­ся в присутствии справедливости, утверждают через мифы, что одну и ту же силу имеют в царстве Зевса — Фемида, в царстве Плутона — Дике⁷⁵, в полисах — закон, чтобы тот, кто поступает несправедливо по отношению к тому, что установлено ими, оказывался тем самым нарушителем всего миропорядка. (47) Членам совета не подобает произносить имени богов при клятвах, но следует употреблять такие сло­ва, которые и без свидетелей клятвы вызывали бы доверие.⁷⁶ Домашним же хозяйством управлять так, чтобы сообщение о его состоянии было сообщением об образе мыслей управите­ля.⁷⁷ И к детям своим относиться благородно, потому что даже другие живые существа обладают ощущением одного только этого помысла о детях.⁷⁸ И с женой, помощницей в жизни, общаться так же, как общаешься с другими людьми на основании договора, письменного или высеченного на камне, отражение же договоров с женщинами — в детях. И  стараться, чтобы дети любили нас не из-за природного род­ства, причина которого — не они, а по собственному воле­изъявлению, ибо оно выражается в благодеянии, совершае­мом добровольно. (48) Стараться жить лишь с законными же­нами, чтобы женщины, если их живет в доме несколько, не портили рода распущенностью и порочностью. И еще счи­тать, что взявший жену от очага [ее родителей] как бы вво­дит в свой дом с совершением возлияний просительницу перед богами.⁷⁹ Для домочадцев и живущих с тобой в одном городе сделаться образцом порядка и благоразумия и предусмотри­тельно заботиться о том, чтобы никто ни в чем не прегре­шил, а если это случится — чтобы совершившие проступок не прятались, но, стыдясь твоего добронравия, обратились бы к справедливым поступкам.⁸⁰ (49) Он советовал также оставить нерадивость в делах, ибо нет ничего лучше, чем удача в каждом деле. Самой большой несправедливостью он считал разлучать детей и родителей друг с другом. Самым хорошим следует считать того, кто без постороннего совета может пред­видеть, что ему полезно, вторым по достоинству — того, кто на примере случившегося с другим понял, что полезно ему самому, а самым плохим — того, кто, поступая дурно, наде­ется на лучшее.⁸¹ Он сказал, что те, которые хотят снискать почести, добьются цели, если будут подражать победителям в беге, ведь и эти последние не делают зла соперникам, но стремятся добиться победы сами по себе. И должностным лицам следует приноравливаться к перечащим, не досадо­вать на них, а если слушаются — помогать. Он призвал вся­кого, кто стремится к истинной славе, быть таким, каким ему хотелось бы казаться в глазах других⁸², ведь не столь свя­щенен совет с кем-либо, как похвала⁸³, потому что совет  нужен по отношению к одним лишь людям, похвала же го­раздо более нужна по отношению к богам⁸⁴. (50) После этого он рассказал всем, что, по преданию, город их основал Ге­ракл, когда гнал стадо быков через Италию и ему нанес оби­ду Лакиний,⁸⁵ Кротона же, помогавшего Гераклу, Геракл, приняв ночью по ошибке за одного из врагов, убил и после того, как ему сказали об этом, основал город, назвав его в память об убитом тем же самым именем, а так как сам Ге­ракл причастен бессмертию, то они должны, сказал он, ве­сти свои дела справедливо, воздавая Гераклу благодарностью за благодеяние. Они же, выслушав его, основали храм Муз и отпустили наложниц, держать которых было в обычае у мест­ных жителей, а также попросили Пифагора побеседовать на­едине с детьми в храме Аполлона, а с женщинами — в храме Геры.

                                                                                        ГЛАВА Х

(51) Он же, выполнив, как говорят, их просьбу, внушил мальчикам ни ссор не начинать, ни защищаться от тех, кто их бранит, и советовал им заботиться о воспитании, давшем название их возрасту⁸⁶. Еще он прибавил, что мальчику, если он вырос добрым, легко соблюдать добронравие на протяже­нии всей остальной жизни, тому же мальчику, который вы­рос плохим, тяжело стать потом добрым, более того, невоз­можно хорошо прожить жизнь до конца из-за плохого побудительного начала. Кроме того, он объявил их любимца­ми богов и сказал, что поэтому города в засуху посылают просить богов о дожде именно их как наиболее послушных божеству и они одни сохраняют ритуальную чистоту, получив   право проводить время в храмах. (52) По этой же причи­не и наиболее человеколюбивых из богов, Аполлона и Эрота, все художники и скульпторы изображают имеющими об­лик мальчиков. Он прибавил, что и состязания за победные венки установили из-за мальчиков: Пифийские — после того как Пифон был побежден мальчиком⁸⁷, в честь мальчиков же были учреждены и Немейские, и Истмийские игры: после смерти Архемора и Меликерта⁸⁸. Кроме того, во время осно­вания города Кротона было возвещено, что предводителю поселенцев, если он выведет колонию в Италию, даст по­томство Аполлон. (53) Из этого они должны сделать вывод, что своим рождением они в конечном счете обязаны про­мыслу Аполлона, а об их возрасте пекутся все боги, и что они, дети, достойны любви богов и должны иметь привычку слушать, чтобы научиться говорить. Еще же они должны на ту дорогу, по которой они собираются идти до старости, ус­тремиться сразу, сейчас вслед за ушедшими по ней, и со­всем не перечить старшим, ибо тогда они заслуженно и сами не будут встречать впоследствии неповиновение со стороны младших. Благодаря этим увещаниям Пифагора всеми овладело согласное желание не называть его по имени, и все ста­ли звать его «божественный».

                                                                                      ГЛАВА XI

(54) Женщинам же он, как говорят, рассказал вначале о порядке жертвоприношений, сказав, что как в том случае, когда они, намереваясь, чтобы другой принес за них обет, хотят, чтобы это был прекрасный и хороший человек⁸⁹, так как боги обращают внимание именно на таких, как и сами  они, со своей стороны, должны выше всего ставить благо­пристойность, чтобы боги были расположены выслушать их молитвы. Затем, то, что они собираются принести в дар бо­гам, надо делать самим, своими руками, и возлагать на жерт­венник без помощи служанок, как то: пирог, мука, соты, ладан. Смертью и убийством живого богов не чтить и за одно жертвоприношение не тратить много, так, как будто они уже никогда не придут снова. Что касается отношения к мужьям, он советовал им задуматься над тем, что даже их отцы позво­ляют при случае им, учитывая их женскую природу, больше любить мужей, чем своих родителей. Поэтому хорошо либо вовсе не противиться мужьям, либо тогда считать себя побе­дившей, когда уступаешь. (55) Кроме того, широко извест­ным стало то, что он сказал во время беседы с народом: «После законного мужа не будет богопротивным посещение храма в тот же день, а после сожителя этого не следует делать никогда». Пифагор советовал женщинам всю жизнь как са­мим добиваться доброй славы, так и подражать другим жен­щинам в зависимости от того, насколько те выше их доброй славой, и распространившееся мнение о себе не утрачивать. И не опровергать своим поведением сочинителей мифов, которые, видя праведность женщин, когда они без свидете­лей их поступка отдавали наряды и украшения, всякий раз когда это было кому-нибудь нужно, причем их доверчивость исключала тяжбы и возражения, сочинили миф о трех жен­щинах, которые, пользуясь одним общим глазом, с легкос­тью уступали его друг другу⁹⁰. Но если бы такой миф сочини­ли о мужчинах, будто один мужчина, приобретя что-нибудь, с легкостью отдал приобретенное, да еще поделился личным имуществом, никто не поверил бы рассказу, так как он не  соответствует мужской природе. Кроме того, считающийся мудрейшим и упорядочивший речь людей и вообще давший имена вещам, будь то бог, или демон, или какой-нибудь бо­гоподобный человек, понимая, что к благочестию более все­го склонны именно женщины, сделал так, что каждый воз­раст их жизни имеет одинаковое имя с каким-нибудь божеством, и назвал незамужнюю Корой⁹¹, выдаваемую за­муж — нимфой⁹², родившую детей — матерью⁹³, а ту, у детей которой есть свои дети, — «майей»⁹⁴. С этим согласуется и то, что оракулы в Додоне⁹⁵ и в Дельфах провозглашаются через женщину. Передают, что он, перейдя после похвал их благо­честию к разговору о простоте в одежде, произвел в этом отношении такую перемену, что ни одна из них уже не осме­ливалась больше надевать роскошные платья, но все сложи­ли много тысяч плащей в храме Геры. (57) Говорят, что он рассказал им о том, что в соседних с Кротоном землях про­славлена верность мужчины женщине, верность Одиссея, не принявшего бессмертия от Каллипсо на том условии, что он оставит Пенелопу, возможно, побуждая этим намеком жен­щин являть перед мужьями добронравие, чтобы заслужить такую же славу, как и Пенелопа. Вообще упоминают, что благодаря только что пересказанным беседам Пифагор удос­тоился безмерного почитания и внимания людей в Кротоне и в других городах Италии.

                                                                               ГЛАВА XII

(58) Говорят, что Пифагор первый стал называть себя философом, не только придумав новое имя, но и прекрасно обучая делу, которое оно обозначает. Ибо он говорил, что  приход людей в жизнь подобен встречающемуся на праздне­ствах сборищу, потому что как там суетятся разные люди, пришедшие один — с одной целью, другой — с другой (этот — стремясь продать товар подороже, тот — показать телесную силу и добиться славы; есть и третий род людей, причем наи­более свободный, пришедший ради созерцания зрелища и прекрасных предметов, величия слов и деяний, показ кото­рых обычно наблюдают на общенародных праздниках), так и в жизни различные люди собираются в одном и том же мес­те, движимые различными интересами. Одних обуревает жажда роскоши и денег, других привлекает желание власти и борь­ба честолюбий. А самый бескорыстный нрав у того человека, который, занимаясь созерцанием прекрасного, называется философом.⁹⁶ (59) Прекрасно зрелище небосвода и дви­жущихся по нему светил для тех, кто способен усмотреть порядок в этом движении. Ввиду причастности светил к первосущему и умопостигаемому он, несомненно, есть. А первосущей является природа чисел и пропорций, пронизы­вающая все. В соответствии с числами и пропорциями все части космоса слаженно соединяются и подобающим об­разом украшаются. И мудрость в действительности есть не­кое знание прекрасного, первосущего, божественного и не­смешанного, всегда тождественного себе и действующего таким образом, что все, к чему оно ни прикоснется, также становится прекрасным. Философия же есть ревностное стремление к созерцанию всего этого. Итак, прекрасна была эта его забота о воспитании, имеющая целью исправление людей.

                                                                             ГЛАВА XIII

(60) Если верить многочисленным рассказам о нем ста­ринных и вместе с тем достоверных писателей, то даже жи­вотных Пифагор делал с помощью слов рассудительными и разумными, исходя из того, что обучению поддаются все су­щества, имеющие ум, в том числе и те, которые считаются дикими и лишенными дара речи. Ведь говорят, что он, оста­новив давнийскую медведицу⁹⁷, причинявшую огромный вред жителям, долго гладил ее и, покормив хлебом и орехами, отпустил, взяв с нее обещание никогда больше не касаться одушевленных существ. Она же тотчас ушла в горы и леса, и с той поры никогда не видели, чтобы она совершала нападе­ния даже на неразумных животных. (61) Увидев в Таренте на разнотравье быка, жевавшего зеленые бобы, Пифагор, по­дойдя к пастуху, попросил его сказать быку, чтобы он не ел бобов⁹⁸. Когда пастух посмеялся над его словами и сказал, что не умеет говорить по-бычьи, а если умеет он, то пусть лучше сам даст совет быку и убедит его делать то, что нужно, Пи­фагор, подойдя к быку и пошептав ему долгое время на ухо, не только на этот раз тотчас заставил быка не есть бобов, но и потом, говорят, этот бык вообще никогда не ел бобов и еще долго до глубокой старости жил в Таренте возле храма Геры, где все называли его священным быком Пифагора, питался же бык пищей из рук людей, которую те подавали ему при встрече. (62) На Олимпийских играх, когда Пифагор беседовал с учениками о гадании по полету птиц, о симво­лах и знаках, говоря, что некоторые птицы, и в том числе орлы, — вестники богов, посылаемые истинно боголюбивым людям, в небе появился орел, и Пифагор заставил его  спуститься к нему и, погладив, отпустил назад. Этими и тому подобными рассказами подтверждается способность Орфея повелевать животными, укрощая их и удерживая силой исхо­дящего из уст голоса. ⁹⁹

                                                                                 ГЛАВА XIV

(63) Однако попечение о людях он сделал главным нача­лом, каким оно и должно быть у тех, кто намеревается и в отношении остального узнать истину. Ибо он очень живо и ясно припоминал множество случаев из своих прежних жиз­ней, которые прожила когда-то давно его душа перед тем, как была заключена в это тело, и с помощью несомненных доказательств утверждал, что он был Эвфорбом, сыном Панфоя, противником Патрокла, и из стихов Гомера особенно восхвалял следующие. Эти посмертные стихи себе самому пел он под аккомпанемент лиры с особенным вдохновением и отчетливой декламацией:

Кровью власы оросилися, сродные девам Харитам,

Кудри, держимые пышно златой и серебряной связью.

Словно как маслина древо, которое муж возлелеял

В уединении, где искипает ручей многоводный,

Пышно кругом разрастается; зыблют ее, прохлаждая,

Все тиховейные ветры, покрытую цветом сребристым;

Но внезапная буря, нашедшая с вихрем могучим,

С корнем из ямины рвет и по черной земле простирает,

Сына такого Панфоева, гордого сердцем Эвфорба

Царь Менелай низложил и его обнажал от оружий.¹⁰⁰

Рассказ о том, что в Микенах в храме Геры Аргивской вместе с троянской добычей лежал и этот щит фригийца Эвфорба, мы опустим, так как он слишком хорошо извес­тен¹⁰¹. К тому же мы всем этим хотим показать только то, что он помнил свои прежние воплощения и потому стал заботиться о других людях, припоминая, какие прежде они прожили жизни.

                                                                                ГЛАВА XV

(64) Считая, что это попечение о людях проще всего осу­ществлять через органы чувств, с помощью которых можно созерцать прекрасные формы и виды, слушать прекрасные песни и ритмы, он сделал музыкальное воспитание главным, прибегая к некоторым мелодиям и ритмам, посредством ко­торых излечиваются человеческие нравы и страсти и уста­навливается изначальная гармония душевных сил. Он также придумал средства сдерживать и исцелять болезни души и тела¹⁰². И, клянусь Зевсом, более всего этого достойно упоминания то, что он для своих учеников упорядочил и привел в систему так называемые «настраивающие» и «смягчающие» мелодии¹⁰³, с божественным искусством придумав сочетания некоторых диатонических, хроматических и энгармоничес­ких мелодий¹⁰⁴, при помощи которых он легко обращал и приводил страсти души (печаль, гнев, жалость, глупую за­висть, страх, различные влечения, ярость, желания, пустые фантазии, низкие чувства, горячность), если они незадолго до этого беспорядочно возникали и усиливались, в противо­положное состояние, восстанавливая добродетельное свой­ство каждой из них'⁰⁵ с помощью нужных мелодий, словно с помощью правильно смешанных лекарственных средств. (65) Когда его ученики вечером отходили ко сну, он освобождал их таким способом от дневных волнений и шума и прояснял в смятении волновавшийся ум, так что они спокойно и хо­рошо спали. Еще он помогал таким способом видеть вещие сны. Когда они просыпались, он снимал с них сонное оцепе­нение с помощью каких-то особых напевов и мелодий, по­лучаемых простым сочетанием звуков лиры либо сопровож­дая игру на лире пением. Себя же самого сей муж организо­вал и подготовил к восприятию не той музыки, что возникает от игры на струнах или инструментах, но, используя какую-то невыразимую и трудно постижимую божественную спо­собность, он напрягал свой слух и вперял ум в высшие со­звучия миропорядка, вслушиваясь (как оказалось, этой спо­собностью обладал он один)¹⁰⁶ и воспринимая всеобщую гармонию сфер и движущихся по ним светил¹⁰⁷ и их согласное пение (какая-то песня, более полнозвучная и проникно­венная, чем песни смертных!), раздающееся потому, что дви­жение и обращение светил, слагающееся из их шумов, ско­ростей, величин, положений в констелляции, с одной сто­роны, неодинаковых и разнообразно различающихся между собою, с другой — упорядоченных в отношении друг друга некоей музыкальнейшей пропорцией,¹⁰⁸ осуществляется мелодичнейшим образом и вместе с тем с замечательно пре­красным разнообразием. (66) Питая от этого источника свой ум, он упорядочил глагол, присущий уму¹⁰⁹, и, так сказать, ради упражнения стал изобретать для учеников некие как можно более близкие подобия всего этого, подражая небес­ному звучанию с помощью инструментов или же пения без музыкального сопровождения. Ибо он полагал, что ему одно­му из всех живущих на земле понятны и слышны космичес­кие звуки, и он считал себя способным научиться чему-либо от этого природного всеобщего источника и корня и научить  других, создавая при помощи исследования и подражания подобия небесных явлений, поскольку лишь он один был так счастливо создан с растущим в нем божественным нача­лом. Он понял, что другим людям доставляет удовольствие смотреть на него и что создаваемые им привлекательные об­разы и примеры приносят пользу и исправляют людей, хотя они и не способны воспринимать адекватно первичные и чистые первообразы (67), и он придумал все это точно так же, как мы для тех, кто не может прямо смотреть на солнце из-за слишком яркого света его лучей, придумываем пока­зывать затмение солнца через глубокую толщу воды или че­рез кусочек янтаря или какого-нибудь темного стекла, щадя слабость зрения этих людей, и их устраивает такое посильное восприятие, пусть даже оно менее достоверно, чем прямое созерцание.¹¹⁰ Кажется, именно на Пифагора намекает Эмпедокл, на его исключительные, данные от бога и превышаю­щие обычные человеческие, способности, когда говорит:

Жил среди них некий муж, умудренный безмерным познаньем,

Подлинно мыслей высоких владевший сокровищем ценным,

В разных искусствах премудрых свой ум глубоко изощривший,

Ибо как скоро всю силу ума напрягал он к познанью,

То без труда созерцал любое, что есть и что было,

За десять или за двадцать провидя людских поколений. ¹¹¹

«Безмерное познание», «без труда созерцал, что есть и что было», «сокровище мыслей высоких» и тому подобные слова указывают на исключительную и большую, чем у дру­гих людей, остроту зрения, слуха и ума у Пифагора¹¹².

                                                                              ГЛАВА XVI

(68) Таким было у него смягчение душ музыкой.¹¹³ Дру­гие виды очищения разума и всей души в целом при помощи всевозможных средств он применял следующим образом. Он считал, что налицо должно быть благородство усилий, наце­ленных на познание и ученые занятия, а по отношению к свойственной всем от природы невоздержанности и стремле­ния к излишнему должно для тех, кто с ним общается, опре­делить и средства ее распознавания, и самые разнообразные способы сдерживания и подавления, действующие на нее подобно огню и железу, которые (средства) никто, если он дурной человек, ни выдержать, ни стерпеть не в состоянии. Кроме того, он проповедовал среди учеников воздержание от мяса одушевленных существ, а также от некоторых видов пищи, препятствующих уму быть бодрым и чистым, словес­ное воздержание и полное молчание, применяемое в тече­ние многих лет как средство сдерживания языка, и напря­женное и неустанное внимание при изучении и освоении сложнейших основоположений (69) и ради этого отказ от вина, пост и короткий сон, пренебрежение к славе, богат­ству и тому подобному и неприятие этого, нелицемерное уважение старших, а в отношениях с родственниками — ис­креннее чувство равенства и благожелательность, вниматель­ное участие и поддержка младших без чувства зависти [к их молодости], дружеское согласие всех со всеми: богов с людь­ми — через благочестие и умелое служение [людей богам], основоположений — друг с другом, и вообще дружеское согласие души с телом, а разумной ее части с неразумными¹¹⁴ — через философию и осуществляемое в соответствии с ней умозрение, людей ¾  друг с другом, а именно  сограждан — через  твердую законность, граждан  разных народов — через  истинное  знание  природных  свойств [чужого народа] ¹¹⁵, мужа и жены  или  братьев и домочадцев — через  неискаженные взаимоотнрошения, — одним  словом, дружеское  согласие  всех  со  всеми¹¹⁶  и  еще  с  неразумными  животными - через  справедливость, природную  взаимосвязь  и  общность, а в теле, которое как  таковое  смертно¹¹⁷, умиротворение  и  улаживание  разногласий  скрытых в нем  противоборствующих  сил — через  здоровье  и  обеспечивающие здоровье  образ  жизни  и  благоразумие в подражание  благотворному согласию  космических элементов¹¹⁸.(70) Первым, по  общему  признанию, открыл  и  утвердил  как  закон  все  это, называемое  при  сокращении  и  объединении  словом  "дружба", Пифагор¹¹⁹. И  вообще  он  был  для  тех, кто  окружал  его, первопричиной  их  наиболее  благоприятного  общения  с  богами  наяву  и  через  сны, каковая  способность  никогда  не  сохраняется  у  души, если  она  замутнена  гневом  или  искажена  печалью, наслаждением  или  какой-нибудь другой  постыдной  страстью и тем  более  такой  тяжелейшей, клянусь  Зевсом, и  самой  нечестивой  из  всех  этих  страстей — невежеством!От всех  этих  страстей он  с  величайшим  искусством  излечивал и  очищал  душу  и воспламенял  божественное  начало  в  ней, спасал  и  переводил  божественный  взгляд  души  на  умопостигаемые  предметы, ибо, согласно  Платону, это  средство  ее спасения лучше, чем  десятки тысяч  телесных  очей¹²⁰.Ибо  только  этому  взгляду, напряженно  всматривающемуся, усиленному  подобающими  ему  вспомогательными  средствами  и  развитому, открывается  истина  относительно  всего  сущего. Соотнося [свою деятельность] именно  с  этой  целью, производил он очищение мыслительной способности, и именно таков был у него тип воспитания, и направлен он был на это.

                                                                                   ГЛАВА XVII

(71) Так он воспитывал учеников. Когда к нему приходи­ли новички и изъявляли желание учиться у него, он давал согласие не сразу, но лишь после того, как производил про­верку и оценку их характера и способностей, сперва расспра­шивая кого-нибудь о том, как они себя ведут с родителями и остальными домашними, затем сам наблюдая несвоевремен­ный смех или молчание, разговорчивость сверх должной меры их самих, а также другие их порывы, каковы они, знакомых, которые у них были, и их общение с этими знакомыми, с кем они в основном проводят время и кто из встреченных ими людьми вызывает у них радость или огорчение. Кроме того, он наблюдал их внешний вид, и походку, и все телод­вижения в целом и, распознавая их по отличительным признакам, свойственным их природе, обнаруживал по внешним проявлениям скрытый в душе нрав. (72) Того, кто выдержи­вал это испытание, он держал в ожидании еще три года, проверяя, много ли в нем твердости и истинной любви к учению и достаточно ли он укрепился в решении, чтобы пре­зирать почести¹²¹. После этого он предписывал пришедшим пятилетнее молчание, испытывая их способность воздерживаться, так как молчание — наиболее трудный вид воздержа­ния, каковое испытание назначают нам и те, кто учредил мистерии. К этому времени то, что было у каждого (я имею в  виду имущество), переходило в общую собственность и передавалось специально назначенным для этого лицам, которые назывались «политиками»¹²², причем некоторые из них были и  экономами, и законодателями [в общине]¹²³. Те же, которые  после испытания их образа жизни и других нравственных достоинств признавались достойными участвовать в изуче­нии основоположений, теперь, после пятилетнего молчания, , становились эзотериками и, допущенные внутрь, слушали за  завесой Пифагора,¹²⁴ созерцая его непосредственно; до этого  же они, находясь по ту сторону завесы и ни разу не видя  Пифагора воочию, просто слушали его речи все то время, пока их нравы на долгое время становились предметом испытания. (73) Если же они не выдерживали испытания и изгонялись, имущества они получали вдвое больше, чем внесли, а «совместно слушающие» (так называло себя окружение Пифагора)¹²⁵ насыпали им надгробный холм и, встречаясь с  ними впоследствии, вели себя так, как будто перед ними   кто-то другой, и говорили, что умерли те, которых они выдумали сами себе в надежде, что они станут прекрасными и добрыми благодаря учению, так как были убеждены, что тот, кто плохо организован и, так сказать, недокончен и бесплоден¹²⁶, плохо поддается обучению. (74) Если же кто-нибудь  после вынесения ими о нем суждения на основании его внешнего вида, походки, других телодвижений и спокойных состояний и возникновения благих надежд на него, после пятилетнего молчания, после священнодействий и посвящений  в тайны учения, происходивших благодаря столь серьезным занятиям, после стольких и таких сильно действующих способов отмывания от грязи и очищения души и продвижения вперед, возникшего от столь разнообразных видов созерцания, благодаря которым у всех них души становились во всех отношениях чистыми и прозорливыми, продолжал оставать­ся все таким же нечувствительным и не связанным с други­ми, такому ставили некий обелиск, и насыпали там, где он учился, могильный холм (говорят, они сделали такое по от­ношению к Периллу из Фурий и Килону-эксарху из Сибариса¹²⁷, которых признали в конце концов негодными), и, из­гнав его из «дома совместного слушания», давали ему в изобилии золота и серебра (ибо и это было у них общим¹²⁸ и распределялось между всеми членами общины некоторыми назначенными для этой цели людьми, которых они называ­ли по их функции экономами¹²⁹); и если они когда-нибудь встречались потом с этим человеком при других обстоятель­ствах, они считали его всем чем угодно, но только не тем, кем он был для них раньше, так как тот в их глазах умер.¹³⁰

(75) Поэтому и говорит Лисид¹³¹, браня некоего Гиппарха, разгласившего учение Пифагора среди непосвященных и липнущих к нему без изучения наук и без умозрения, следую­щее: «Рассказывают, что ты даже публично философствовал среди первых встречных, делая то, что Пифагор считал ниже своего достоинства и что ты, Гиппарх, вполне уяснил себе, однако не сдержался, благородный, отведав сицилийской роскоши, которой тебе не следовало поддаваться. Если ты переменился, буду рад за тебя, если же нет, ты умер для нас», а затем продолжает: «Ибо благочестивый должен был бы помнить о его наставлениях относительно божественного и человеческого и не делать блага мудрости общими с теми, кто еще не освободил душу от сна. Ведь непозволительно предлагать то, что добыто с трудом после стольких усилий, любому встречному, и не должен ты был разглашать тайны  обеих элевсинских богинь¹³². Кто поступает таким образом, равно враждебен правде и нечестив. (76) Полезно подсчи­тать, сколько времени мы потратили, чтобы очиститься от грязи, запечатлевшейся в наших сердцах, пока однажды по прошествии многих лет не сделались восприимчивы к его учению. Ведь подобно тому, как красильщики, предварительно очищая, протравливают перед крашением ткань плаща, чтобы она впитала краску так, что ее уже невозможно было бы смыть и чтобы она уже никогда не обесцветилась, поступал и сей божественный муж,¹³³ предварительно подготавливая души, возлюбившие философию, дабы не обмануться в ком­-либо из тех, кого он надеялся сделать прекрасным и добрым.  Ибо отыскивал он слова и источники мудрости, которые не  были лживы, как у многих софистов, которые прельщают юношей, не обучая их никогда ничему хорошему, тогда как Пифагор был действительно сведущ в науках о божествен­ном и человеческом. Они же, сделав свое обучение предло­гом, делают много скверного, улавливая непорядочно и как попало молодых людей. (77) И поэтому обучают они слуша­телей плохо и наспех. Ведь они смешивают с неупорядочен­ными и запятнанными нравами теоретические положения и слова о божественном, как если бы кто-нибудь вливал в глу­бокий колодец, полный грязи, чистую и прозрачную воду.  Ведь такой человек и грязь перемешал бы, и вода исчезла бы. Таким же образом поступают и те, кто так учит, и те, кто так учится. Ибо плотные и густые заросли окружают умы и серд­ца тех, кто, не пройдя очищения, посвящает себя занятиям науками. Эти заросли закрывают собой в душах все кроткое, нежное, разумное и мешают умозрительной способности ра­сти открыто и выступать на первый план. Коснувшись этого  вопроса, назову и тех, кто насадил эти заросли: невоздер­жанность и корыстолюбие, они же обе имеют большое по­томство. (78) От невоздержанности рождаются нечестивые браки, мотовство, пьянство, противоестественные удоволь­ствия и некоторые необузданные желания, приводящие к пропастям и обрывам, так как некоторых уже вынудили эти желания вступить в связь с матерями или дочерьми и, зало­мив этим людям руки, как пленникам, силой привели и поставили их на край гибели, поправ, наподобие тираннов, государство и закон. От корыстолюбия же родились грабежи, разбой, отцеубийства, святотатства, отравления и все про­чие сходные с ними преступления. Сначала нужно уничто­жить материал, которым питаются эти страсти, очистить и избавить от стольких зол свободный разум огнем, железом и всеми возможными средствами, которые предоставляют нау­ки, и лишь тогда насаждать в нем и предлагать ему что-ни­будь полезное».¹³⁴

(79) В столь великом и таком необходимейшем предвари­тельном попечении о науках нуждается, как считал Пифа­гор, философия, и потому он придавал исключительное зна­чение методу обучения и передачи своих философских положений и тщательнейшим образом реализовывал его, испытывая и распознавая умонастроение поступающих в уче­ние при помощи разнообразных способов обучения и бес­численных видов научного исследования.

                                                                                        ГЛАВА XVIII

(80) После этого расскажем о том, как он разделил ото­бранных им соответственно достоинству каждого. Ведь он не считал правильным участие всех учеников во всех его беседах  ввиду неодинаковости их природных данных. С другой сторо­ны [считал он], было бы несправедливо, если бы одни присутствовали на всех самых важных занятиях, другие же не были бы ни на одном из них, так как это было бы нарушением принципа равенства и жизни сообща. Однако, передавая каждой отдельной группе ту часть своего учения, которая ей следовала, он уделял приличествующую долю и предоставлял помощь в освоении своего учения по возможности всем, потому что каждой отдельной группе предлагался курс наук, более всего соответствующий ее достоинству. Поэтому, назвав одних пифагорейцами, других — пифагористами¹³⁵, как мы называем одних аттическими авторами, а других — аттикистами¹³⁶, и так разграничив подобающим образом учеников, первых он сделал своими ближайшими учениками, вторым же определил быть ревностными их подражателями.¹³⁷ (81) Поэтому пифагорейцам он предписал иметь общее имущество и проводить все время вместе, живя бок о бок, остальным же — имущество иметь каждому отдельное, заниматься же в одном месте сообща.¹³⁸ Таким образом, эта преемственность двух способов обучения была установлена самим Пифагором.

Согласно другому толкованию, существовало два вида пифагорейской философии, потому что было два вида воспринимающих ее: одни назывались «акусматики», другие — «математики»¹³⁹. Исходя из этого деления, иные признавали математиков пифагорейцами, акусматиков же — нет, и науку их считали наукой не Пифагора, а Гиппаса. О Гиппасе же одни говорят, что он был из Кротона, другие — из Метапонта.¹⁴⁰ (83) Философия акусматиков представляет собой изречения без доказательств и без объяснений, почему именно так нужно делать, и остальное, поскольку оно было изрече­но «Тем»¹⁴¹, они пытаются сохранять как божественные пред­писания и стараются показать, что сами от себя они ничего не говорят и не должны говорить, а самыми мудрыми среди них считаются те, которые знают наизусть больше всего по­добных изречений. Все так называемые акусмы¹⁴² делятся на три вида: одни отвечают на вопрос, что это такое, другие — что есть самое, третьи — что следует делать или не делать. Примеры первого вида: «Что такое острова блаженных?» — «Солнце и луна». «Что такое прорицалище в Дельфах?» — «Тетрактида, то есть гармония, в которой заключены сире­ны».¹⁴³ Примеры того, что есть самое: «Что самое правед­ное?» — «Жертвовать». «Что самое мудрое?» — «Число. Второе по достоинству — давать имена вещам».¹⁴⁴ «Что самое мудрое у наших соотечественников?» — «Искусство врачевания».¹⁴⁵ «Что самое прекрасное?» — «Гармония».'⁴⁶ «Что самое силь­ное?» — «Мысль». «Что самое лучшее?» — «Счастье». «Какое высказывание можно считать самым правдивым?» — «Что люди злы». Поэтому, говорят, Пифагор и хвалил стихи поэта Гипподаманта с острова Саламин:

Боги, откуда такое, скажите, откуда случилось?

 Люди, откуда, скажите, откуда злыми вы стали?

(83) Вот что представляют собой акусмы этого второго рода. Каждая из них решает вопрос, что есть самое. Мудрость этих акусм — та же самая, что и мудрость, приписываемая семи мудрецам'⁴⁷. Ведь и те исследовали не что такое благо [«хорошее»], но что является лучшим, не что трудно, но что самое трудное (а самое трудное — познать себя самого), не что легко, а что самое легкое (самое легкое — жить по при­вычке). Итак, акусмы этого рода, вероятно, подражают муд­рости семи мудрецов, ведь эти последние жили раньше Пи­фагора. А вот примеры акусм, которые решают вопрос, что следует делать или не делать, например: «Следует обзавес­тись потомством (ибо следует оставить после себя тех, кто будет вместо тебя служить богу)». Или: «Первой подвязывать  правую сандалию».¹⁴⁸ Или: «Не следует ходить торными дорогами, не следует окунать руку в сосуд с водой для освящения, не следует мыться в общей бане», (84) так как во всех  этих случаях неизвестно, чисты ли те, вместе с кем ты это  делаешь. А вот другая: «Ни с кого не снимать его ношу (ибо  не нужно становиться причиной чужого безделья), но, напротив, помогать ее взваливать». «С женщиной, имеющей на  себе золото, для детопроизводства не сходиться».¹⁴⁹ «Не говорить без света».¹⁵⁰ «Ради хорошей приметы совершать возлияние богам через ушко сосуда, и чтобы никто не пил с  этой стороны».'⁵¹ «На перстне в качестве печати изображения божества не носить, чтобы не осквернять его, так как это образ, который нужно хранить в жилище».¹⁵² «Свою жену не нужно преследовать, потому что она — просительница,  поэтому и от очага отца уводим ее к своему очагу, и правой рукой берем».¹⁵³ «Не приносить в жертву белого петуха, так как он — проситель и посвящен Месяцу, вследствие чего и указывают время петухи».'⁵⁴ «Спрашивающему совета давать самый лучший, ибо совет священен». «Благом являются труды, наслаждения же во всех отношениях — зло, потому что пришедшие для наказания должны быть наказаны».'⁵⁵ «При­носить жертву и подходить к алтарю нужно необутым». «В храм не следует заходить по пути, ибо не нужно рассматривать службу божеству как нечто второстепенное». «Если стойко сражаешься и получил рану спереди, смерть — благо, если поступаешь наоборот, она позорна». «Только в тех животных, которые предназначены для жертвы, не входит душа челове­ка. Поэтому тем, кому это приличествует, следует есть лишь жертвенных животных, других же животных не трогать».¹⁵⁶/ Таково содержание одних акусм, другие подробно рассказывают о жертвоприношениях — как нужно совершать их в то или иное время, и о других почестях богам, о переселении из земной жизни¹⁵⁷, о погребении, как нужно предавать зем­ле. (86) В некоторых акусмах поясняется, почему нужно так делать, например, нужно производить потомство, чтобы ос­тавить после себя тех, кто будет служить богам вместо тебя, в других же нет никаких дополнительных пояснений. И, по-видимому, некоторые пояснения возникли изначально, дру­гие же прибавлены позже, как, например, пояснение, что не нужно преломлять хлеб потому, что это не приносит пользы человеку на суде в Аиде. Прибавленные же к акусмам предположительные объяснения вещей такого рода принад­лежат не пифагорейцам, а некоторым чуждым их учению людям, которые изощряются в выдумках и приспосабливают к акусмам предположительные объяснения вроде того, о кото­ром только что шла речь: почему не следует преломлять хлеб. Ибо одни говорят, что не следует потому, что не нужно делить то, что объединяет людей (в древности по обычаю варваров все друзья ели от одного хлеба), другие — что не следует потому, что не нужно производить зловещего предзнаменования пре­ломлением и поеданием того, что служит началом единства.¹⁵⁸

Но все, что у них разделяется на то, что нужно делать или не нужно делать, нацелено на божественное, и таков был их  принцип, и вся жизнь у них сводилась к следованию богу, и  таков же был смысл их философии. (87) Ведь смешно посту­пают люди, ищущие источник блага где-то в другом месте, а не у богов, и это похоже на то, как если бы какой-нибудь человек в стране, где правит царь, стал служить какому-ни­будь начальнику из граждан, подчиняющемуся царю, пренебрегая тем, кто начальствует над всеми. Ибо именно так, по мнению пифагорейцев, и поступают люди. Ведь если есть бог и он — господин над всеми, нужно, по их едино­душному мнению, просить добра у господина, потому что Всех тех, кого любят и кому рады, наделяют благами, а с Теми, к кому относятся противоположным образом, по­ступают наоборот.

Такова мудрость акусматиков. Был среди них некто пифа­гореец Гиппомедон из Асины Арголидской, который утверждал, что Пифагор приводил пояснения и доказательства всех их акусм, но так как их передавали друг другу многие и притом все менее и менее, чем их предшественники, понимавшие смысл, то изречения в конце концов лишились его и стались лишь одни трудные для понимания слова. Те же из пифагорейцев, которые относятся к математикам, не только оглашаются, что эти изречения — пифагорейские, но и сами  прибавляют к ним еще больше и то, что добавляют от себя, считают истинным. Причина же расхождений, по их мнению, такова. (88) Пифагор прибыл из Ионии и Самоса в то время, когда тиранном там был Поликрат, во времена расцвета Италии, и сблизился с влиятельными людьми полисов. А так как  люди были преклонного возраста и не могли посещать  школу из-за того, что были заняты общественными делами, то, поскольку ему было затруднительно давать им уроки  и разъяснения, он излагал им свои положения бездоказа­тельно, полагая, что ничуть не менее полезно и без выясне­ния причины знать, что следует делать, подобно тому как, например, больные, хотя им и не объясняют, почему с ними обращаются так или иначе, тем не менее выздоравливают. Когда же Пифагор общался с людьми помоложе и теми, ко­торые были способны к труду и учению, он давал таким уро­ки и разъяснения. Поэтому непонятные изречения исходят от старших, а понятные — от более молодых учеников Пифа­гора. Что касается специально Гиппаса, то он, поскольку был из числа пифагорейцев и поскольку разгласил тайну и пер­вым изобразил шар, состоящий из двенадцати пятиугольни­ков, погиб в море как нечестивец, хотя и приобрел славу первооткрывателя,¹⁵⁹ однако все это изобретено «тем челове­ком» (так пифагорейцы указывают на Пифагора, не называя его по имени). (89) Пифагорейцы рассказывают, что тайна геометрии вышла наружу следующим образом. Один из пи­фагорейцев лишился имущества, и так как для него это было несчастьем, ему позволили заниматься землемерием. Геомет­рия же называлась у них «наукой от Пифагора»¹⁶⁰. Итак, вот что мы выяснили о различии обоих родов занятий и обоего рода слушателей Пифагора. Действительно, тех, которые слу­шали его за завесой, и тех, которые слушали его, отделен­ные ею от него, тех, которые слушали, видя его, или тех, которые слушали его без лицезрения, тех, которые подраз­делялись на «находящихся внутри» и «находящихся вовне», должно воспринимать не иначе, как две описанные нами разновидности'⁶', а политиков, и экономов, и законодателей следует поместить среди них же.'⁶²

                                                                                   ГЛАВА XIX

(90) Вообще же стоит посмотреть, какое множество спо­собов обучения находил Пифагор и в зависимости от приро­ды и способностей каждого человека передавал ему соответ­ствующую долю мудрости. Ярчайший же пример следующий. Когда к нему пришел Абарид, скиф из страны гиперборей­цев'⁶³, незнакомый с эллинским образованием, непосвящен­ный и уже достигший преклонного возраста, Пифагор не стал приобщать его к своему учению с помощью разнообразных видов умозрения, но вместо пятилетнего молчания и стольких же лет слушания лекций и других испытаний сразу подгото­вил его к слушанию основоположений и с помощью одного своего сочинения, «О природе», и другого, «О богах»,'⁶⁴ в  кратчайший срок обучил его. (91) Ведь Абарид прибыл из страны гиперборейцев, где он был старшим и самым опыт­ным в богослужении жрецом Аполлона, направляясь из Эл­лады в свою страну, чтобы положить в гиперборейский храм в дар богу собранное золото.¹⁶⁵ Оказавшись же по пути в Ита­лии и увидев Пифагора, он тщательно сопоставил его вид с обликом бога, которому служил, и, убедившись, что перед   ним не кто иной как Аполлон, и не просто человек, похожий на Аполлона, но воистину он сам'⁶⁶, что жрец определил глазами по его величественному виду и умом — по тем  отличительным признакам, которые познал раньше при служении Аполлону, отдал Пифагору стрелу, с которой отправился в путь из храма, надеясь, что она будет ему полезной при преодолении преград, которые встретятся во время столь  долгого странствования. Ибо он, сев на нее, преодолевал непроходимые места — реки, озера, болота, горы и другое и,как передают, обращаясь к ней со словами, производил очи­щения, изгонял чуму, отводил бури от городов, заслуживаю­щих того, чтобы им была оказана помощь.¹⁶⁷ (92) В самом деле, мы знаем, что Лакедемон после произведенного им в этой земле очищения уже не заражался чумой, тогда как прежде эта болезнь часто поражала его из-за тяжелого воздуха в том месте, где он расположен: над ним возвышаются Тайгетские горы, рождающие сильное давление¹⁶⁸. Абарид также очистил и Кносс на Крите. Приводят и другие примеры Абаридовой способности очищать. Пифагор же, приняв стрелу и не удивясь ей и даже не спросив, почему тот дарит ее, но ведя себя так, как будто он действительно бог, и в свою оче­редь, отведя Абарида в сторону, показал свое бедро из золота, безобманную примету,¹⁶⁹ перечислив ему одно за другим все, что хранится в храме Аполлона у гиперборейцев, и пред­ставив тем самым убедительное подтверждение правильнос­ти уподобления его Аполлону, прибавил, что он пришел для служения и делания добра людям, а образ человека принял для того, чтобы они не смутились и не стали бы избегать обучения у него, почувствовав отчуждение к высшему суще­ству. Затем он велел Абариду остаться и помогать ему исправ­лять души учеников, золото же, которое тот собрал, приоб­щить к имуществу его учеников, которые под влиянием его речей поступали таким же образом, дабы подкрепить основоположение, гласящее «у друзей все общее», делом. (93) Когда он остался вследствие происшествия, которое мы только что описали, Пифагор в сжатом виде изложил ему учение о природе и о богах и вместо искусства наблюдения за внут­ренностями жертвенных животных научил его способности предвидения с помощью науки чисел, полагая, что она — более ясная, более возвышенная и более родственная числам богов¹⁷⁰. Пифагор также дал Абариду и другие соответствую­щие его природе наставления. Но вернемся к тому, о чем шла речь: к тому, как Пифагор стремился исправить нрав каждо­го человека по-разному, в зависимости и от природы, и от возможностей этого человека. Итак, все его подобные прие­мы в памяти людей не сохранились, да и о тех, что сохрани­лись, рассказать нелегко. (94) Мы приведем лишь немногие и самые известные образцы пифагорейского метода обуче­ния и сохранившиеся воспоминания об образе жизни этих Мужей.

                                                                          ГЛАВА XX

   Итак, проводя испытание, первое, на что он обращал внимание, это могут ли поступающие в учение «хранить без­молвие» (ибо именно этим термином он пользовался'⁷¹), и наблюдал, способны ли учащиеся молчать и хранить в тайне  все, что ни услышат, затем, скромны ли они; и он больше  ценил в них стремление молчать, чем говорить. Наблюдал он  и за всем остальным в их поведении: не отдаются ли они  безоглядно страстям и желаниям, и всегда обращал пристальное внимание на подобные вещи, например, как они проявляют себя в гневе или когда вожделеют чего-либо, склонны  ли к ссорам и честолюбивы или нет и как ведут себя при  вражде или дружбе с кем-либо. Когда же, внимательно рассмотрев все это, он приходил к выводу, что они пригодны  благодаря своим хорошим нравам, он проверял после этого  их способности к заучиванию и запоминанию: во-первых,могут ли они быстро и осмысленно схватывать сказанное, во-вторых, сопутствует ли [этому схватыванию] некое любовное и целомудренное отношение к тому, чему их учат (agaphsiz kai swjrosunh proz ta didaskomena). (95) Ибо он исследовал предрасположенность их природы к смягчению, называл же он это [действие смягчения] «укрощением»¹⁷². Дикость же он считал несовместимой с подобным направле­нием, потому что дикость влечет за собой бесстыдство, не­пристойность, распущенность, бестактность, непонятли­вость, неподчинение власти, непочтительность и другие, свя­занные с ней и противоположные мягкости и кротости, пороки. Итак, при испытании он исследовал именно эту предрасположенность к смягчению, развивал ее в учени­ках посредством упражнений, отделял приспособленных к восприятию благ исходящей от него мудрости и таким пу­тем стремился возвести их к достоверному знанию. Если же он видел, что человек неприспособлен к этому [воздей­ствию], он отказывал ему, словно тот был иноплеменник и чужеземец.

                                                                             ГЛАВА XXI

Вслед за этим я расскажу о повседневных занятиях, к ко­торым он приучал своих последователей, ведь они, ведомые им вперед, поступали согласно его указаниям так. (96) Ут­ренние прогулки эти мужи совершали в одиночестве и в та­ких местах, в которых была подобающая тишина и безлюдность, где храмы, и священные рощи, и что-нибудь другое, отрадное для души.¹⁷³ Ибо они считали, что не следует встречаться с кем-либо, прежде чем не приведешь в порядок собственную душу и не настроишь на соразмерный лад разум. Разум же отлаживает именно такая тишина. Они понимали, что он приходит в смятение, если тотчас, встав с постели, будешь толкаться среди шумной толпы. Именно поэтому все пифагорейцы выбирали всегда места, считающиеся наиболее священными. И лишь после утренней прогулки они вступали в общение друг с другом, чаще всего в храмах; если же не там, то в подобных местах. Это время они использовали для обучения, заучивания и исправления своего нрава. (97) После такого времяпрепровождения они начинали заниматься уходом за телом. Большинство натиралось маслом и участвовало в беге, меньшинство же занималось также и борьбой в садах и в рощах, а иные даже делали упражнения с гимнастическими гирями или вели кулачный бой с воображаемым противником, выбирая упражнения, необходимые для увеличения телесной силы.¹⁷⁴ На завтрак они ели хлеб и мед или медовые соты, вина днем не пили. Время после завтрака они посвящали внутренним делам государственного домохозяйства (taz politikaz oikonomiaz ) и внешним, связанным с чужеземцами, — в соответствии с установленными законами, : как со всем этим они хотели управиться после завтрака. В ополуденное время они снова отправлялись на прогулку, но порознь, как утром, а вдвоем или втроем, припоминая уроки и посвящая себя прекрасным занятиям. (98) После же прогулки они совершали омовение и, омывшись, встречались за совместной трапезой, причем за одной возлежали не более десяти человек.¹⁷⁵ Когда все сотрапезники были уже в сборе, совершали возлияния, приносили в жертву начатки подов и кадили ладаном. Затем приступали к обеду, чтобы закончить его до захода солнца. На обед были вино, лепешки и хлеб, закуска, вареные и сырые овощи.¹⁷⁶ Подавалось и мясо, но лишь жертвенных животных¹⁷⁷. Блюда из морских рыб бывали редко, так как некоторые из них по каким-либо причинам считались вредными. (99) После такого обеда со­вершались возлияния¹⁷⁸, затем — чтение вслух. Обычно читал самый младший, а самый старший указывал, что нужно чи­тать и как нужно читать. Когда же собирались уходить, вино­черпий наливал вина для возлияния, а старший из тех, кто их совершал, произносил следующие заповеди: «Нежному и плодоносному растению не вредить и не губить его, равно как и живому существу, если оно не вредит человеку, не причинять вреда и не губить его».¹⁷⁹ (100) Еще кроме этого:

«По отношению к роду божеств, демонов и героев иметь бла­госклонное и благочестивое расположение мыслей,¹⁸⁰ равно как и по отношению к родителям и благодетелям».'⁸' «Закону помогать, с беззаконием воевать».¹⁸² После этих слов все рас­ходились по домам. Одежда у них была белая и чистая, по­стельная ткань — тоже. Простыни были из льна, так как тка­нью из овечьей шерсти они не пользовались.¹⁸³ Охоту они не одобряли и к такому виду упражнений не прибегали.'⁸⁴ Итак, вот каковы были предписания относительно пищи и время­препровождения для большинства пифагорейцев, которые надо было выполнять ежедневно.

                                                                                      ГЛАВА XXII

(101) Известен и другой способ воспитания — посред­ством «пифагорейских изречений», тех, которые касаются образа жизни и человеческих предубеждений, из множества которых приведу лишь немногие. Пифагорейцы призывали изгонять из истинной дружбы дух соперничества и вражды, лучше всего из любого вида дружбы, если это возможно, если же нет — то по крайней мере из дружбы с родителями и вообще со старшими, точно так же и из дружбы с благодете­лями.¹⁸⁵ Ибо спорить и ссориться с родителями и благодете­лями под влиянием нахлынувшего гнева или какой-нибудь другой такой же страсти не приносит пользы существующей дружбе. Они говорили, что душевных царапин и ран при друж­бе надо наносить друг другу как можно меньше. Это происхо­дит, если умеют уступать и смирять свой гнев оба, но более всего, если это делает младший, какое бы из указанных выше положений он ни занимал'⁸⁶. Исправления и вразумления младших старшими, которые они называли «стреноживанием»'⁸⁷, должны делаться, по их мнению, с большой благоже­лательностью и осторожностью, и старшим при вразумлении нужно проявлять много заботливости и родственного чувства. Тогда вразумление будет прекрасным и полезным. (102) Из дружбы никогда не нужно изгонять доверия — ни во время игры, ни во время занятий. Ведь трудно сохранять установив­шуюся дружбу в прежнем виде, если однажды в нравы тех, кто называет себя друзьями, вкрадется ложь. Не нужно отка­зываться от дружбы из-за несчастья или каких-нибудь других помех, если они возникнут в нашей жизни, но лишь по при­чине полного разочарования в друге и в дружбе с ним, про­исшедшего из-за большой испорченности и неисправимости друга. Итак, вот каков был тип исправления, совершавшийся у них посредством изречений [Пифагора] и распространяю­щийся на все добродетели и на жизнь в целом.

                                                                                ГЛАВА XXIII

(103) Важнейшим же способом обучения у него был спо­соб обучения посредством символов. Ведь этот способ, отто­го что он был древнейшим, применялся и почти всеми эллинами, но в исключительно разнообразных формах преобла­дал он у египтян. По той же причине обнаружил бы и у Пифагора великое радение об этом способе тот, кто ясно расчленил бы образы пифагорейских символов и постиг их сокровенный смысл, увидев, сколь много правильного и ис­тинного содержится в них, если обнажить и освободить их от иносказательности и сродниться путем простого и незамыс­ловатого изложения смысла с величием души этих филосо­фов и их превышающей человеческое понимание божествен­ностью. (104) Ведь и те, кто непосредственно принадлежал к школе, особенно самые старшие и жившие в одно время с Пифагором, а также учившаяся у Пифагора-старца молодежь, то есть Филолай и Еврит, Харонд и Залевк, Брисон и Архит-старший, Аристей и Лисид, Эмпедокл и Замолксис, Эпименид и Милон, Левкипп и Алкмеон, Гиппас и Фимарид¹⁸⁸ и все те, которые были их современниками, — множество ра­зумных и выдающихся мужей, свои рассуждения и беседы друг с другом, воспоминания и заметки, сами сочинения и все, что было ими издано, большинство из которого сохра­нилось до наших дней, не стремились посредством обиход­ных, банальных и для всех остальных привычных выражений сделать понятными для предварительно не подготовившихся слушателей, чтобы те могли сказанное ими постичь сразу, но, согласно предписанному им Пифагором умолчанию о божественных таинствах, прибегали к загадочным для непосвященных способам выражения и скрывали с помощью сим­волов истинный смысл своих диалогов и сочинений. (105) И если бы кто-нибудь собрал эти символы сами по себе, не раскрыв их смысла и не снабдив их серьезным толкованием, излагаемое показалось бы читателям смешным и похожим на старушечью болтовню, полным вздора и пустословия. Но если эти символы будут раскрыты сообразно их природе и станут для многих вместо темных ясными и чистыми, они уподо­бятся каким-то велениям и оракулам Аполлона, и обнаружат достойный удивления ум, и вселят в истинных любителей учености божественное вдохновение. Стоит упомянуть немно­гие из них, чтобы дать более ясное понятие о подобном спо­собе обучения: «Мимоходом не следует ни входить в храм, ни вообще поклоняться богам, даже если окажешься возле самых дверей»¹⁸⁹; «Приноси жертвы и молись босым»¹⁹⁰; «Из­бегая торных дорог, ходи тропинками»¹⁹¹; «О пифагорейских вещах без света не говори». Таков, в общих чертах, был спо­соб его обучения посредством символов.

                                                                          ГЛАВА XXIV

(106) Так как и пища, когда ее принимают правильно и разборчиво (kalvz kai tetagmenwz ), весьма содействует тому, чтобы обучение осуществлялось наилучшим образом, рассмот­рим некоторые предписания Пифагора и относительно нее. Из видов пищи он полностью отвергал такие, которые про­изводят ветры и беспорядок в желудке, а противоположные им, которые действуют на тело успокаивающе и смиряют его, напротив, рекомендовал и советовал употреблять. Поэтому он считал годным в пищу даже просо. Совсем он отвергал виды пищи, враждебные божественной природе, поскольку они мешают нам сделаться своими для богов ( apagonta hmaz thz proz touz qeouz oikeiwsewz ). С другой стороны, он призы­вал усиленно воздерживаться от употребления тех ее видов, которые считаются священными, так как они достойны по­читания, а не обыкновенного их поедания людьми. Он также призывал остерегаться той пищи, которая мешает способно­сти предвидеть будущее, или чистоте и непорочности души, или сохранению благоразумия и добродетели. (107) И те виды пищи, которые враждебны непорочному состоянию и замутняют как другие проявления душевной чистоты, так и те, которые имеют место в представлениях, возникающих во время снов'⁹², он отвергал тоже. Эти предписания относи­тельно пищи он установил для всех, отдельным же наиболее преуспевшим в созерцании и потому достигшим высших сту­пеней знания философам он запретил раз и навсегда ненуж­ные им и неправедные виды пищи, предписав им никогда не есть мяса одушевленных существ, совсем не пить вина, не приносить в жертву богам животных и ни в чем не причинять им вреда, но, напротив, заботливейшим образом соблюдать справедливость и по отношению к ним.¹⁹³ (108) И сам он жил таким же образом, воздерживаясь от употребления в пищу животных и принося бескровные жертвы, стараясь и чтобы другие не уничтожали родственных нам живых существ, а также делая диких животных более благоразумными и укро­щая их словом и делом, а не причиняя вреда битьем¹⁹⁴. Даже тем государственным лицам, которые занимались специаль­но законодательством, предписал он воздерживаться от мяса одушевленных существ, ибо те, которые хотят поступать в высшей степени по справедливости, конечно же, не должны причинять вреда родственным нам живым существам, пото­му что как те смогли бы убедить других совершать справедли­вые поступки, сами объятые жаждой излишеств? Родствен­ная же близость к нам животных, которая возникает благодаря единству жизни, самих ее частиц и образованных из этих ча­стиц соединений, связывает нас друг с другом как бы брат­ской связью. (109) Однако другим ученикам, тем, чья жизнь не была совершенно чистой и праведной, полной любви к мудрости, он разрешил питаться мясом некоторых живот­ных.¹⁹⁵ Но и им назначил определенное время для воздержа­ния. Предписал им не есть ни сердца, ни головного мозга и воздерживаться от их поедания всем пифагорейцам, так как сердце и мозг руководят и как бы организовывают доступ к мышлению и жизни и служат неким их основанием.¹⁹⁶ От­вергал же он эти виды пищи из-за природы божественного разума. Так и мальву запретил он есть, потому что она — первый вестник и указатель тяготения небесного к земно­му,'⁹⁷ и рыбы чернохвостки советовал не есть, так как она посвящена подземным богам, и рыбы краснушки тоже не вкушать — по какой-то другой сходной причине.¹⁹⁸ И «не ка­саться бобов» — по многим божественным, природным и имеющим отношение к душе причинам.'⁹⁹ И другое в этом роде, подобное вышеизложенному, предписал он, начиная вести людей к добродетели через правильное питание.

                                                                                ГЛАВА XXV

(110) Он полагал, что и музыка во многом содействует здоровью, если пользоваться ею соответственно подобающим ладам. Ибо он имел обыкновение применять подобный вид очищения не как второстепенный, ведь именно этот вид очи­щения он называл «музыкальным исцелением». В весеннюю пору он практиковал вот какое исполнение песен: усаживал посередине кого-нибудь играющего на лире, а вокруг сади­лись искусные в пении, и так, пока тот играл, они пели ка­кие-нибудь пеаны²⁰⁰, благодаря которым они, по их убежде­нию, проникались радостью, гармонией и ритмом. Сами же ученики использовали музыку как лечебное средство и в дру­гое время, и одни мелодии были против того, что порождает угнетенное состояние души, против уныния и терзаний, придуманные как средство, более всего предохраняющее от них, а другие, наоборот, — против злобных и гневных порывов и против любого изменения подобной [разгневанной] души;был изобретен ими и еще один род музыкальных произведе­ний — против влечений.²⁰¹ Исполнялись под аккомпанемент лиры и пляски, потому что флейты, по мнению Пифагора, имеют звучание резкое, торжественно-манерное ( panhgurikon ) и нисколько не благородное. Для исправления души исполь­зовались также стихи из Гомера и Гесиода. (112) Говорят, что Пифагор и на деле унял однажды, с помощью флейтиста спондеической мелодией²⁰² бешенство пьяного юноши из Тавромения, ночью ломившегося к возлюбленной через ворота соперника [у которого она была] и намеревавшегося их под­жечь, потому что он был распален и взбудоражен фригий­ским напевом флейты. Пифагор очень быстро остановил это. Сам он случайно в поздний час наблюдал за ночным небом и убедил флейтиста [сопровождавшего юношу] перейти на спондеический ритм, благодаря чему юноша, быстро успо­коившись, в пристойном виде отправился домой, тогда как раньше даже не подпускал к себе и просто не хотел слышать обращенных к нему разумных доводов, более того, без­рассудно не замечал оказавшегося рядом Пифагора.²⁰³ (113) Эмпедокл же, когда однажды один юноша уже поднял меч против его гостеприимца Анхита, потому что тот на суде при­говорил к смерти отца юноши, и бросился, будучи вне себя от гнева, чтобы поразить мечом приговорившего его отца к смерти, словно Анхит был убийцей, настроил лиру, которая была у него под рукой, и, исполнив какой-то смягчающий и умиротворяющий напев, тотчас, по слову поэта, влил соку «гореусладного, миротворящего, сердцу забвенье бедствий дающего»²⁰⁴ и спас своего гостеприимца Анхита от смерти, а юношу — от убийства. (114) Рассказывают, что после этого слу­чая юноша стал крупнейшим из приверженцев Эмпедокла. Кроме того, вся пифагорейская школа производила то, что они называли «настраиванием», «слаживанием» ( sunarmogan ) и «смягчением»²⁰⁵. Отходя ко сну, они освобождали разум от смятения и шума, царящего в нем после проведенного дня, некоторыми напевами и специальными мелодиями и таким путем обеспечивали себе спокойный, с немногочисленны­ми, но приятными сновидениями, сон, а встав ото сна, сни­мали сонную вялость и оцепенение с помощью другого рода мелодий. Иногда это были песни без слов. Бывало, что они устраняли некоторые болезни и страдания, как говорят, и в самом деле сопровождая пение магическими словами ( epadon tez ), и, вероятно, отсюда и вошло в употребление это поня­тие — «заклинание» ( epwdh ). Таким образом, Пифагор при­менил весьма полезный способ исправления человеческих нравов и образа жизни людей с помощью музыки. (115) Раз уж мы здесь повествуем о мудрости Пифагора-воспитателя,есть смысл рассказать по порядку и о том, что стоит близко к нашей теме: как открыл он законы гармонии и гармоничес­кие отношения между звуками. Начнем несколько издалека.

                                                                               ГЛАВА XXVI

Пребывая однажды в состоянии озабоченности и напря­женного размышления, не сможет ли он придумать для слуха какое-нибудь подспорье, надежное и не вводящее в заблуж­дение, как, например, придумали для глаза измерение с помощью циркуля или правила и, конечно же, диоптры, для осязания — взвешивание на весах и систему мер, Пифагор, прогуливаясь как-то возле кузницы, по какой-то счастливой случайности прислушался к ударам молотков, кующих желе­зо на наковальне и издающих попеременно друг за другом гармоничнейшие звуки, кроме одного парного сочетания. Он различил в них созвучие, возникающее при всех ударах²⁰⁶, затем при каждом пятом и каждом четвертом²⁰⁷; промежуток же между двумя последними интервалами сам по себе не об­разовывал созвучия, но, вписываясь иначе в их отношение, довершал общее созвучие. (116) Радуясь, словно догадка была внушена ему богом, он вбежал в кузницу и, проделав самые разнообразные опыты, установил, что различие звуков зави­сит от массы молотков, а не от силы удара и формы пятки у молотка и не от изменения положения железа, которое кова­ли. Точно определив вес молотков и то, что наклонение их при ударе происходит совершенно одинаково, он удалился к себе домой и, привязав к одному-единственному гвоздю, вбитому под углом в стену (чтобы и в этом не было никакого различия или чтобы вообще не учитывать различий между несколькими гвоздями), четыре струны из одинакового ма­териала и равного числа элементов, имевшие одинаковую толщину и направленные в одну сторону, расположил эти струны одну вслед за другой, подвесив к ним снизу разный по количеству груз, но сохранив при этом совершенно рав­ную их длину. (117) Затем, ударяя поочередно по паре струн, он нашел созвучия, о которых говорилось выше, — в каждой паре струн они были различными. Он установил, что между струной, к которой прикреплен самый большой вес, и стру­ной, к которой прикреплен наименьший вес, образуется интервал в октаву, так как к первой было подвешено 12 ги­рек, а ко второй — 6. Он открыл, что октаве свойственно отношение 2:1, что подтверждало и весовое соотношение  гирек.²⁰⁸ Между струной с самым большим весом и ближай­шей к той, которая была самой легкой по весу, имевшей 8 гирек, было полуторное отношение и интервал в квинту; в полуторном отношении находились и подвешенные к ним тяжести.²⁰⁹ Между струной с самым большим весом и следую­щей, к которой был прикреплен вес, больший, чем к двум предыдущим, а именно 9 гирек, интервал был в квинту ана­логично тяжестям.²¹⁰ Таким путем он обнаружил отношение 4:3 и одновременно то, что эта струна находится со струной с наименьшим весом в полуторном отношении, (118) так как 9 относится к 6 именно так.²¹¹ Равным образом струна, следующая за струной с наименьшим весом, к которой было прикреплено 8 гирек (= меса), образовывала с ней, имев­шей 6 гирек (= гипата), отношение 4:3, а с той, которая имела их 12, находилась в полуторном отношении²¹². Проме­жуток между квинтой и квартой, на который квинта больше12         98          6 кварты, он обнаружил в отношении 9:8, в котором находилась струна с девя­тью гирьками и струна с восемью²¹³. И с той и с другой стороны, от квин­ты и кварты, открылся звукоряд в октаву: если начинать с квинты, то квинта в соединении с квартой давала октаву — так же, как двойное отно­шение составляется из по­луторного и отношения 4:3, что показывает и со­отношение чисел 12, 8 и 6 между собою,²¹⁴ — или, если начинать  наоборот с кварты, то теперь уже кварта в соединении с квинтой давала октаву — так же, как двойное отношение и на этот раз составляется из отношения 4:3 и полуторного [но поменявшихся местами], что и пока­зывает соотношение чисел 12, 9 и 6 между собою.²¹⁵

Усовершенствовав руку и слух на определении весов и звуков и открыв их соотношения, он искусно перенес общее для всех струн крепление с вбитого под углом гвоздя на ту часть инструмента, которую он назвал хордотоном²¹⁶, а не­обходимое натяжение струн, аналогичное подвешиваемым когда-то тяжестям, производили теперь размеренно повора­чивающиеся в верхней части инструмента колки.

                             12           9     тон           8          6

                                                 сам  по

                                                   себе

                                кварта                        кварта

                  Нэта          парамеса                    меса          гипата  

                                        октава

(119)Пользуясь таким образцом и как бы безошибочным указателем²¹⁷, он распространил впоследствии свой опыт на самые разные инструменты: цимбалы, флейты, свирели, монохорды²¹⁸, тригон²¹⁹ и похожие на них и нашел во всех них отношения гар­монии и неизменные числовые соответствия. Назвав звук, связанный с числом 6, гипатой²²⁰, звук, которому

                                                                квинта                             кварта

                                           нэта   ¾     парамеса     ¾     меса        ¾      гипата

                              12                    9                          8               6

                                                     кварта                          квинта

соотствует число 8 и который находится в отношении 4:3 к гипате, — месой²²¹, следующий за месой, выражающийся числом 9 и звучащий тоном выше, чем меса (таково именно отноше­ние 9:8), — парамесой²²², а тот звук, которому соответство­вало число 12, — нэтой²²³ и заполнив промежутки аналогич­ными звуками согласно диатонической последовательности²²⁴, он подчинил таким образом октахорд²²⁵ числовой гармонии, наблюдающейся при отношениях 2:1, 3:2, 4:3 и отличном от них отношении 9:8. (120) Таким образом обнаружил он в диа­тонической последовательности тонов продвижение с неко­ей естественной необходимостью от самого низкого звука к самому высокому. Отсюда же, из диатонического наклонения, вывел он и хроматическое и энгармоническое наклонение, о чем можно будет рассказать, когда речь пойдет специально о музыке.²²⁶ Диатоническое же наклонение являет следующие сту­пени и такое естественное продвижение: полутон, тон, затем еще тон, и это есть кварта, соединение двух тонов и так назы­ваемого полутона. Затем, с прибавлением другого тона, встав­ленного в середину, образуется квинта, соединение трех тонов и полутона. Затем после этого следуют полутон, тон и еще тон — другая кварта, то есть другое отношение 4:3. Поэтому у более древнего гептахорда²²⁷, начиная с самого низкого звука, все четвертые друг от друга звуки образовывали созвучие через весь звукоряд в кварте, так как полутон при переходе занимал соот­ветственно первое, среднее и третье места тетрахорда, в пифа­горейском же октахорде (121) либо в результате соединения тетрахорда с пентахордом, либо соответственно несовпадению двух тетрахордов, отделенных друг от друга тоном, от самого низкого звука к самому высокому будет наблюдаться продви­жение такого рода, что каждый пятый из звуков образуют друг с другом созвучие и интервал в квинту, так как полутон в ре­зультате последовательного перехода занимает первое, второе, третье и четвертое места. Вот так, рассказывают, открыл он те­орию музыки и, подчинив ее определенным законам, передал ученикам в как нельзя более прекрасном виде.²²⁸

                                                           ГЛАВА XXVII

(122) Восхваляют многое и из того, что сделали в обще­ственной жизни близкие к нему люди. Ибо говорят, что когда у жителей Кротона вошло в обычай совершать пышные выносы и погребения, один из пифагорейцев сказал народу, что он слышал рассуждение Пифагора о богах, говоривше­го, что Олимпийские боги обращают внимание не на боль­шое количество жертв, а на душевное расположение жертвую­щих,²²⁹ подземные же боги, напротив, из-за того, что им досталась по жребию низшая доля, радуются битью в грудь и рыданиям, а также постоянным возлияниям и приношени­ям на могилу и заупокойным жертвам, совершаемым с боль­шой расточительностью. (123) Вот почему Аида из-за его склонности к принятию проявлений такого рода называют Плутоном²³⁰, и тем, которые скромно воздают ему честь, он позволяет оставаться наверху в мире²³¹ долгое время, а кого-нибудь из семьи тех, которые бывают расточительны при проявлениях горя, он всегда сводит под землю, чтобы дос­тичь почестей при поминовении усопшего. После такого на­ставления у слушавших возникло убеждение, что они сохра­нят свою жизнь, если будут умеренными в горе, если же станут проявлять неумеренную расточительность в почитании умер­ших, все погибнут раньше срока, отведенного судьбой. (124) Другой пифагореец, взяв на себя роль третейского судьи в деле, где не было свидетелей, прогуливаясь отдельно то с одним из ведущих тяжбу, то с другим, в обоих случаях оста­новился возле какого-то надгробного памятника и сказал, что лежащий здесь был в высшей степени достойным чело­веком. После того как один из тяжущихся сказал об умершем много добрых слов, а другой лишь спросил: «Ну и как, ему от этого прибыло?», пифагореец подумал и склонился на сто­рону того, который восхвалял добронравие умершего. Другой же пифагореец, взяв на себя роль третейского судьи в большом деле, приговорил одного из тяжущихся уплатить четыре таланта, другого — получить из них два, отсудил у него в пользу первого три, сам же, казалось, дал каждому по та­ланту.²³² Когда два каких-то человека, замыслив обмануть ломбардщицу, оставили у нее плащ, договорившись с ней, что она не отдаст его кому-нибудь одному из них, пока они не явятся за ним оба, но впоследствии просчитались, и взял то, что они оставили вместе, один, сказав, что другой разрешил ему это сделать, второй же, который не пришел, подал на ломбардщицу в суд и рассказал судьям о первоначальном условии [якобы нарушенном ломбардщицей, отдавшей плащ одному, а не обоим], пифагореец, взявшийся быть судьей в этом деле, [разгадав их замысел] постановил, что если они явятся вместе, женщина выполнит договор.²³³ (125) Два дру­гих человека, казалось, были очень дружны между собою, но один стал молча подозревать другого, потому что какой-то из его прихлебателей сказал ему, что тот соблазнил его жену. Один из пифагорейцев случайно зашел в оружейную мастер­скую в тот момент, когда считавший себя обесчещенным показывал нож оружейнику, пеняя ему на то, что нож будто бы недостаточно остр. Поняв, что тот готовится к мести яко­бы обесчестившему его, пифагореец сказал: «Нож у тебя ост­рее всего чего угодно, но только не клеветы». И, сказав это, достиг того, что человек переменил решение и опрометчи­во, по ошибке не совершил преступление против друга, ко­торого уже пригласил к себе домой. (126) Другой пифагоре­ец, когда у одного из приезжих упал в храме Асклепия пояс с золотом²³⁴, а по закону упавшее в храме на землю подни­мать было нельзя, отчего приезжий огорчился, велел вынуть золото, которое земли не касалось, пояс же оставить, так как он касался земли. И вот что произошло, говорят, в Кро­тоне, хотя люди неосведомленные относят это происшествие к другим местам: когда во время представления над театром пролетали журавли, какой-то человек из приплывших в го­род морем, сказал другому, сидящему поблизости: «Видишь свидетелей?» Услышав эти слова, один из пифагорейцев от­вел их в суд к хилиархам, предположив (как оказалось в ре­зультате допроса их рабов, верно), что они утопили в море каких-то людей, призвавших в свидетели злодейства журав­лей, пролетавших в это время над кораблем.²³⁵ И когда двое пифагорейцев, по-видимому, поссорились и уже направля­лись к Пифагору, младший, подойдя к старшему, начал при­мирительный разговор, говоря, что не нужно апеллировать к третьему, а нужно подавить злобу в себе самих, тот, выслу­шав, сказал ему, что лично ему все нравится за исключени­ем того, что он, будучи старшим, не подошел для примире­ния первым...²³⁶ (127) К этому можно добавить и то, что рассказывают о Финтии и Дамоне, о Платоне и Архите, о Клинии и Проре.²³⁷ Кроме этого, рассказывают о Евбуле из Мессины, что, когда он, плывя домой, попал в плен к эт­рускам и был увезен в Этрурию, этруск Навсифой, будучи пифагорейцем, узнав, что Евбул — один из учеников Пифа­гора, отнял его у разбойников и в полной безопасности дос­тавил в Мессину. (128) Когда карфагеняне собирались от­править на пустынный остров больше пяти тысяч своих пленников, карфагенянин Мильтиад, увидев среди них Посида-аргивянина (оба они были пифагорейцами), подошел к нему, и, скрыв от него то, что готовится, убедил его как можно скорее бежать к себе на родину, и, посадив на какой-то подплывший корабль, дал ему припасы на дорогу, и спас таким образом человека от опасности. В общем, если кто-ни­будь стал бы рассказывать обо всех случаях помощи пифаго­рейцев друг другу, этот рассказ превысил бы своей продол­жительностью должный объем сочинения.

(129) Поэтому перейдем лучше к рассказу о том, как неко­торые из пифагорейцев были политическими деятелями и выс­шими должностными лицами. Ибо они и за соблюдением зако­нов следили, и некоторыми городами Италии управляли, с одной стороны, декретируя и советуя все самое, по их мнению, лучшее, с другой — не пользуясь общественными доходами в своих целях. Когда же против них стали выдвигать множество клеветнических обвинений, до некоторых пор все-таки одер­живали верх добронравие пифагорейцев и добрая воля самих граждан, вследствие чего эти последние хотели, чтобы именно пифагорейцы распоряжались общественными делами. Считает­ся, что именно в это время в Италии и в Сицилии были лучшие государственные устройства. (130) Ведь и Харонд из Катаны, считающийся одним из лучших законодателей, был пифагоре­ец, и локрийцы Залевк и Тимар, приобретшие известность за­конодательной деятельностью, тоже были пифагорейцами, и те, которые составили законодательства для жителей Регины, одно — называемое «гимнасиарховым»²³⁸, а другое — «Феокловым», были, говорят, пифагорейцами: Фитий и Феокл, а так­же Геликаон и Аристократ. Выгодно отличались образом жизни и нравами от других и расположенные в тех местностях города, которые пользовались этими законодательствами в то время.

В целом же, как утверждают, Пифагор был изобретателем и всей системы государственного воспитания. Он говорил, что ни одна из существующих вещей не является беспримес­ной, но и земля причастна огню, а огонь — воде, воздух — этим последним, а они в свою очередь — ему, а также что в прекрасном есть частица безобразного, в справедливом — несправедливого, да и все остальное подчиняется тому же закону (по этой причине разум получает толчок как в ту, так и в другую сторону, и есть два вида движения души и тела: один — неразумный, другой — обусловленный разумным выбором), что же касается государственного устройства, то он установил для него некие три линии, соединяющиеся окончаниями и образующие прямой угол, одна из которых имеет природу эпитрита [= 4:3], другая выражается числом 5, усиленным во столько же раз²³⁹, третья же — посередине между ними обеими.²⁴⁰ (131) Если подсчитать числовые со­отношения линий и площади, образованные при них, полу­чится изображение наилучшего государственного устройства. Платон же присвоил себе славу этого изобретения, открыто написав в «Государстве», что этот эпитрит есть база, сопряжен­ная с пятеркой и дающая две гармонии.²⁴¹ Говорят, что Пифа­гор упражнялся и в выработке надлежащей меры в страстях, и в обладании серединой в них,²⁴² и в том, чтобы жизнь каждого ученика, если тот станет обладателем какого-нибудь предпочтительного для него блага, сделалась счастливой, и в целом — как совершать выбор наших благ и подобающих занятий.

(132) Говорят, что кротонцы отказались от наложниц и вообще от внебрачных связей. Существует прекрасное и за­мечательное изречение Дино, жены Бронтина, одного из пифагорейцев, которая была мудра и прекрасна душой: «Жен­щина должна совершать жертвоприношение, встав с мужни­на ложа, в тот же день». Некоторые считают, что это сказала Феано, когда к ней пришли кротонские женщины, прося ее убедить Пифагора поговорить с их мужьями о благоразумном обращении с ними, так как жена передала просьбу и Пифа­гор говорил с кротонцами и убедил их совершенно оставить царящую в то время распущенность. (133) Рассказывают так­же, что Пифагор, когда из Сибариса в Кротон пришли по­слы с требованием о выдаче беглых рабов, взглянув на одно­го из послов, который был убийцей его друзей, ничего не ответил ему. Когда же тот вновь спросил его и захотел вступить с ним в общение, Пифагор сказал, что людям такого сорта прорицания не даются, вследствие чего у некоторых возникло убеждение, что Пифагор — это сам Аполлон. Все это, а также то, о чем было рассказано чуть выше: о низло­жении тираннов и освобождении городов от их власти в Ита­лии и в Сицилии, и другие еще более многочисленные рас­сказы, которые мы приведем, свидетельствуют о его деятель­ности для пользы общества.

                                                                                ГЛАВА XXVIII

(134) Вслед за этим уже не в общих чертах, но взяв от­дельно каждую его добродетель, украсим словом деяния его, вытекающие из этих добродетелей.²⁴³ Начнем же сперва, как водится, с богов, и постараемся показать его благочестие, и явим себе самим удивительные деяния, проистекающие от благочестия, и украсим их словом. Одним из подтверждений этого благочестия пусть будет тот пример, который мы уже и прежде упоминали, а именно тот, который доказывает, что он познал, какова была его душа и откуда она вошла в тело, и представил ясные доказательства своих прежних воплоще­ний²⁴⁴. А вот другой после него: переходя однажды реку Несс вместе со многими своими друзьями, он обратился к ней с приветствием, и река довольно громко и отчетливо ответила: «Здравствуй, Пифагор!» Кроме того, он в один и тот же день был в Метапонте, в Италии, и в Тавромении, в Сицилии, и разговаривал со своими друзьями из того и другого города на глазах толпы, что подтверждают почти все авторы, между тем как города эти находятся друг от друга на расстоянии многих стадий по суше и по морю, непреодолимых даже за очень много дней. (135) То, что он показывал бедро из золота гиперборейцу Абариду, догадавшемуся, что Пифагор — Апол­лон Гиперборейский, чьим жрецом был Абарид, считается несомненной истиной, а не обманом, и всем известно. При­водят постоянно и без расхождений тысячи других примеров деяний этого человека, еще более удивительных и обнаружи­вающих его божественную природу: и сбывшиеся предсказа­ния землетрясений, и быстрые прекращения им чумы, мгно­венные остановки бурь, града и ливней, и умиротворение морских и речных волн, для того чтобы друзья могли легко переправиться.²⁴⁵ Переняв это искусство от Пифагора, нечто подобное и во многих местах делали Эмпедокл из Акраганта, Эпименид Критский и Абарид Гиперборейский. (136) Изве­стны их сочинения²⁴⁶, кроме того, у Эмпедокла было прозви­ще «Защитник от ветра»²⁴⁷, Эпименида прозвали «Очистите­лем»²⁴⁸, а Абарида — «Воздухоходом», так как он, сев на стрелу Аполлона, дарованную ему у гиперборейцев, переправлялся через реки, моря и непроходимые места, каким-то образом летя по воздуху, что сделал, по предположению некоторых, и Пифагор, когда в Метапонте и в Тавромении в один и тот же день беседовал со своими друзьями из того и другого го­рода. Говорят и то, что он предсказал землетрясение, когда пил из родника, и о корабле, плывшем при благоприятном ветре, сказал, что тот утонет. (137) И только что упомянутое пусть тоже будет свидетельством его благочестия. А теперь я хочу показать первоначала почитания богов Пифагором и близкими к нему людьми.

Все, что пифагорейцы предписывают делать или не де­лать, имеет целью согласование действий с волей божества, и первоначалом всех их предписаний является идея следова­ния богу, и есть у этих философов такое изречение, что смеш­но поступают люди, ищущие источник блага где-то в другом месте, а не у богов, и это похоже на то, как если бы какой-нибудь человек в стране, где правит царь, стал прислуживать бы какому-нибудь из подчиняющихся царю граждан, пре­небрегая самим начальствующим и царствующим над всеми. Ибо люди, по их мнению, поступают именно так. Но так как есть бог и он — господин над всеми, нужно, по их едино­душному мнению, просить добра у господина. Ведь всех тех, кого любят и кому рады, одаряют благами, а с теми, к которым относятся противоположным образом, поступают на­оборот.²⁴⁹ Поэтому ясно, что следует делать то, что доставля­ет богу радость. (138) Волю божества нелегко угадать тому, кто не умеет слушать бога, или не слушает слышавшего его, или не подготовлен божественным искусством к этому слу­шанию. Вот почему они так радеют об искусстве угадывания воли божества. Ведь оно — единственный толкователь воли богов. И хотя занятия их кажутся достойными тем, которые считают, что боги есть, другим, однако, и их вера в богов, и эти занятия кажутся наивными. Из их запретов многое при­внесено из мистерий, потому что они знают, что значат эти запреты, и не считают их хвастливой ложью, но считают уч­редителем того или иного установления какого-нибудь бога.

                                                                                          ГЛАВА XXVIII

И все пифагорейцы единодушно верят баснословным рас­сказам об Аристее из Проконнеса²⁵⁰ и Абариде Гиперборейс­ком и всему, что рассказывается в этом роде. Ибо все подоб­ное они воспринимают на веру и сами многое пытаются делать в том же духе, а то, что считается баснословным, упоминают так, как будто из того, что восходит к божеству, ничто не может вызывать недоверия. (139) Кто-то рассказывал, что Еврит говорил, будто пастух, пася неподалеку от могилы Филолая скот, слышал некий голос, поющий из нее, и пи­фагорейцы не только ему поверили, но и спрашивали, какой был лад²⁵¹. И рассказывавший это, и Еврит были пифагорей­цы, а Еврит — ученик Филолая. Говорят, что и Пифагору кто-то рассказал однажды о том, как ему приснилось, что он разговаривает с умершим отцом, и спросил: «Что это пред­вещает?» Пифагор же сказал ему, что ничего не предвещает, но говорил он с отцом не в воображении. «Так же, — доба­вил он, — как ничего не предвещает то, что ты сейчас разго­вариваешь со мной». Так что пифагорейцы считают, что не они суеверны в отношении всего чудесного, а те, кто не ве­рят. Ведь дело обстоит не так, как думают изображающие из себя мудрецов, что для бога одно возможно, а другое — нет, — для бога возможно все. И есть начальные слова стихов, кото­рые, как говорят, принадлежат Лину²⁵², но, возможно, они сочинили их сами:

Нет ничего невозможного — верь всегда и надейся:

Богу легко и возможно сделать все, что захочет.

(140) Подтверждение правильности своих взглядов они находят в том, что первый, кто изрек это, был не простой человек, но бог. И одна из акусм звучит так: «Кто ты, Пифагор?» — «Аполлон Гиперборейский». Доказательством этому служит то, что Пифагор, присутствуя на состязаниях, когда вставал, приоткрыл золотое бедро, и то, что он забрал у Абарида Гиперборейского дары и стрелу, при помощи кото­рой тот передвигался. (141) Об Абариде же говорят, что он пришел из страны гиперборейцев, собирая золото для храма Аполлона и предсказывая мор. Останавливался он в святи­лищах, и никто не видел, чтобы он пил и ел.²⁵³ Говорят, что в Лакедемоне он принес отворотные жертвы и поэтому в Лакедемоне с той поры никогда не было мора. И вот, забрав у этого Абарида стрелу, без которой тот не мог на­ходить дорогу, Пифагор сделал его своим другом. (142) А в Метапонте, когда какие-то люди молились, чтобы им дос­талось то, что находилось на подплывавшем судне, Пифа­гор сказал им: «Достанется вам мертвец». И оказалось, что судно, действительно, везло мертвеца. А в Сибарисе Пи­фагор, взяв в руки толстую ядовитую змею, затем отпус­тил ее, и точно так же в Тиррении он брал в руки малень­кую змею, укус которой был смертелен. В Кротоне же, как говорят, он гладил белого орла, а тот сидел спокойно. Когда кто-то захотел послушать его, он сказал, что не будет го­ворить, пока не появится какое-нибудь знамение, и после этого в Кавлонии появилась белая медведица. А человека, собиравшегося сообщить ему о смерти сына, он опередил, сказав о ней сам. (143) И о Миллии из Кротона²⁵⁴ Пифагор вспомнил, что тот прежде был Мидасом, сыном Гордия, и Миллии отправился на материк, чтобы совершить на мо­гиле обряд согласно указаниям Пифагора. Рассказывают также, что человек, купивший дом Пифагора и все пере­рывший в нем, с одной стороны, никому не осмелился сказать, что он в нем видел, с другой стороны, в наказа­ние за это прегрешение²⁵⁵ он, совершая святотатство в Кро­тоне, был схвачен и казнен, так как увидели, как он взял отвалившуюся от статуи золотую бороду. Эти сведения до­стоверны, достоверны и другие в этом роде. Поскольку от­носительно Пифагора нет разноречий и невозможно, что­бы об одном человеке все говорили одинаково, полагают, что разумно воспринимать сказанное им как слова суще­ства высшей природы, а не просто человека. Да и загадоч­ное изречение указывает на это. (144) Ибо есть у пифаго­рейцев такое изречение:Есть человек двуногий, и птица, и третье, другое.Под третьим подразумевается Пифагор. Таков он был благо­даря своему благочестию, и молва о нем соответствовала ис­тине. К клятвам все пифагорейцы, помня наставление Пи­фагора:

Чтите богов сперва, как положено чтить по закону, Чтите и клятву всегда, а также преславных героев,²⁵⁶

относились так, что один из них, вынужденный под давле­нием закона поклясться, хотя и собирался дать хорошую клят­ву, все же, соблюдая запрет, настоял на том, чтобы ему вме­сто клятвы позволили заплатить три таланта²⁵⁷: на такую сумму он был оштрафован судом за отказ дать клятву²⁵⁸. (145) Их мнение о том, что ничто не происходит самопроизвольно и случайно, но все совершается согласно божественному про­мыслу, особенно с людьми добрыми и благочестивыми, под­тверждает рассказ о Фимариде из Тарента, пифагорейце, который приводит Андрокид в книге «О пифагорейских сим­волах».²⁵⁹ Фимарида, когда он собирался отплыть и уже уходил, окружили друзья, прощаясь с ним и напутствуя его на прощание. И один из них, когда он уже всходил на корабль, сказал: «Пусть сбудется все, что ты хочешь, Фимарид, по воле богов!» А тот ответил: «Пусть будут во благо твои слова, но я хотел бы лучше от богов всего того, что я заслужил». Ибо он считал это более осмысленным и благоразумным: не ис­кушать и не гневить божественный промысел личными же­ланиями. Если кто-нибудь хочет знать, откуда у этих людей такое послушание богам, то нужно сказать, что наглядный образец числового учения о богах Пифагор получил от Ор­фея.²⁶⁰ (146) Не вызывает сомнения, что, заимствовав ис­ходные пункты учения о богах у Орфея, Пифагор написал о них книгу, которую он потому и назвал «Священным сло­вом»²⁶¹, что как бы сорвал цветок в таинственнейшем уголке орфеевых владений, независимо от того, было ли это сочи­нение его собственным, как утверждает большинство, или сочинением Телавга, как говорят некоторые и наиболее заслуживающие доверия пифагорейцы, ссылаясь на записки Дамо, дочери Пифагора, сестры Телавга, оставленные ей самим Пифагором и переданные, как говорят, после ее смерти Битале, дочери Дамо, и вошедшему в зрелый возраст Телавгу, сыну Пифагора, мужу Биталы, так как он, будучи в мо­мент смерти Пифагора юным, жил потом, конечно, при Феано, своей матери. Из этого «Священного слова» (или «Уче­ния о богах», встречаются оба варианта названия) становит­ся ясным, кто передал Пифагору учение о богах. Ведь там сказано: «Это слово о богах принадлежит Пифагору, сыну Мнемарха, которое я постиг, пройдя посвящение в Либетрах Фракийских²⁶² с помощью Аглаофама, посвящающего в тай­ны, который передал мне, что Орфей, сын Каллиопы, обученный матерью на горе Пангей, говорил, что неизменная сущность числа является изначальной силой, пекущейся обо всем, что есть на небе и на земле, и о той природе, что меж­ду ними; она также корень постоянства божественных лю­дей, богов и демонов».²⁶³ (147) Из этих слов ясно, что мысль о том, что существование богов определяется числом, он за­имствовал у орфиков. С помощью же самих чисел он делал удивительные предсказания и служил богам соответственно числам, считая, что подобное служение более всего родствен­но их природе.²⁶⁴ Это можно было бы понять вот откуда (ведь нужно представить и какое-нибудь доказательство для веры в сказанное): когда Абарид совершал обычный для него обряд жертвоприношений и по свойственному всем варварам обык­новению предсказывал будущее по внутренностям жертвы, особенно по птичьим (ибо внутренности птиц считаются наиболее удобными для предсказания), Пифагор, не желая ме­шать его стремлению к истине, дал, однако, более достовер­ное предсказание без крови жертвы и ее умерщвления; кроме того, то, что петух, по его мнению, — священная птица солн­ца, он доказал совершенно точно Абариду с помощью зна­ния природы чисел. (148) От благочестия и была у него вера в богов. Ведь он всегда убеждал людей ничто не считать уди­вительным, и точно так же в учениях о богах, поскольку боги могут все. И [убеждал] собирать основоположения о богах (ко­торым надлежит верить) — те, которые он передал учени­кам. Поэтому его ученики до такой степени верили и принимали близко к сердцу то, чему он их учил, что Еврит из Кротона, слушатель Филолая, когда какой-то пастух расска­зал ему, что в полдень слышал из могилы голос Филолая, умершего много лет назад, и при этом голос как бы пел,спросил пастуха: «Что за лад был, скажи, умоляю?!» Сам же Пифагор на чей-то вопрос, что предвещает видеть во сне давно умершего отца, разговаривающего со спящим, ответил: «Ни­чего, как ничего не предвещает то, что ты разговариваешь сейчас со мной». (149) Одежда была у него белой и чистой, а также белыми и чистыми были простыни. Все это из льна, так как изделиями из шерсти он не пользовался. И учени­кам передал этот обычай. О высших существах он говорил подобающим образом и при всяком удобном случае вспо­минал богов и воздавал им почести, так что за обедом со­вершал возлияния богам и призывал славословить высших существ каждый день. Обращал он внимание и на знаме­ния, и на прорицания, и на вещие голоса, в общем, на все кажущееся случайным. (150) В жертву же богам приносил ладан, просо, печенье, медовые соты, мирру, другие бла­говония; животных сам не приносил в жертву, и никто из философов его школы, достигших высших ступеней посвя­щения, этого не делал, другим же ученикам, акусматикам или политикам, он разрешал приносить в жертву одушев­ленных существ: или петуха, или барана, или кого-нибудь из новорожденных животных, быков же приносить в жер­тву запрещал.²⁶⁵ Подтверждением его почитания богов слу­жит и то, что он призывал не клясться именем богов. Вот почему Силл, один из пифагорейцев, житель Кротона, толь­ко за то, чтобы не приносить клятву, заплатил денежный штраф, хотя и собирался принести хорошую клятву.²⁶⁶ А пифагорейцам приписывают такого рода клятву: стесняясь из благоговения упоминать имя Пифагора (так же, как они стараются не упоминать имен богов), они намекают на него, говоря о муже, изобретателе тетрактиды:Нет, клянусь изобретшим тетрактиду мудрости нашей, Ту, из которой течет источник вечной природы!

(151) В целом же, как говорят, Пифагор в вопросе о богах был приверженцем толкования и образа мыслей Орфея и почитал богов примерно так же, как Орфей, чтя их, запе­чатленных в изваяниях из меди, но связанных не с нашими человеческими формами, а с божественными первообраза­ми, — их, всеобъемлющих, обо всем пекущихся и имеющих природу и образ Вселенной. Возвещают же о них обряды очи­щения и так называемые мистерии, в которых содержится самое точное знание о богах. Еще он, как утверждают, соеди­нил философию о божествах²⁶⁷ с различными культами, од­ному научившись у орфиков, другому — у египетских жре­цов, третьему — у халдеев²⁶⁸ и магов, четвертое заимствовав из мистерий, совершающихся в Элевсине, на Имбросе, Лемносе и в Самофракии, а кое-что — у тех сообществ, которые распространены у кельтов и иберов.²⁶⁹ (152) У латинян же читается «Священное слово» Пифагора, но не для всех и не всеми, но лишь теми, кто готов причаститься к его поучени­ям о добром и не совершает ничего постыдного. Сам же он говорит, что люди трижды совершают возлияние богам и Аполлон прорицает с треножника из-за того, что Троица — первое рожденное число²⁷⁰, Афродите же нужно жертвовать что-нибудь числом шесть, так как это число — первое, кото­рое приобщается ко всей числовой природе,²⁷¹ а будучи поде­ленным любым образом, получает одинаковую потенцию отнятых и остающихся.²⁷² Гераклу нужно приносить жертвы с наступлением восьмого месяца, потому что он рожден семимесячным. (153) Пифагор также говорит, что в храм нуж­но входить в чистой и белой одежде и не спать в ней, так как бездеятельному сну подобает коричнево-красный и черный цвет, чистота же и белизна — свидетельство прямоты и спра­ведливости помыслов. Он учит, что, если в храме прольется нечаянно кровь, нужно очистить от нее храм или золотой тканью, или морской водой²⁷³ ,потому что вода возникла рань­ше всего другого²⁷⁴, а золото — самое лучшее из всего суще­ствующего, ибо по нему устанавливается цена всему осталь­ному. (154) Он запрещает и рожать в храме, так как это неблагочестиво, когда божественное начало, каким является душа, входит в тело в храме.²⁷⁵ Он учит на праздниках не стричь волос и ногтей, считая, что забота о нашем благооб­разии не должна заставлять нас забывать о власти богов. Он запрещает убивать в храме даже вошь, полагая, что ничто мертвое и ненужное не должно задевать божество. Он гово­рит, что богов нужно чтить кедром и лавром, кипарисом и дубом, а также миртом²⁷⁶ и ничего не счищать листвой этих деревьев. Зубы мастикой не чистить, так как ему известно, что она является первым порождением влажной природы и питала первую нерасчлененную материю. Вареную пищу он советует не жарить, говоря, что не следует мягкость соеди­нять с гневом²⁷⁷. Вслед за магами он запрещает сжигать тела умерших, считая, что смертное не должно приобщаться ни­чему божественному.²⁷⁸ (155) Он считал наиболее благочес­тивым хоронить умерших в белых одеждах, намекая этим на простую и первую природу соответственно числу и началу всех вещей.²⁷⁹ Более всего он призывает блюсти хорошие клят­вы, так как для нас будущее далеко, для богов же нет ничего далекого. Он говорит, что гораздо более благочестивым будет претерпеть несправедливость, чем убить человека (ибо право суда принадлежит Аиду),²⁸⁰ учитывая силы, заключенные в душе и ее субстанции, первичной среди сущего. Он запрещал делать гроб из кипариса, так как скипетр Зевса сделан из кипариса или по какой-либо другой тайной причине. Перед обедом он предписывает совершать возлияние Зевсу-Спаси­телю, Гераклу и Диоскурам, воспевая Зевса, породителя и распределителя пищи, Геракла, олицетворение природной силы [которую она дает], и Диоскуров как образец согласия всех вещей.²⁸¹ (156) Он говорил, что возлияние следует со­вершать, не закрывая глаз, так как ничто из того, что пре­красно, не заслуживает стыда и позора. Он советовал, всякий раз когда гремит гром, прикасаться к земле в память о рож­дении всего сущего. Входить в храм он советует справа, а выходить по левую сторону, так как правое — начало числа, называемого лучшим среди чисел и потому божественного²⁸², левое же — начало четного и символ распадающегося²⁸³. Та­ковы, говорят, были проявления его благочестия, да и дру­гие сохранившиеся рассказы о благочестии Пифагора можно оценивать согласно сказанному, так что довольно об этом.

                                                                                    ГЛАВА XXIX

(157) Важнейшим же свидетельством его мудрости, если говорить о ней в целом, пусть будут записки пифагорейцев, во всем правдивые и, кроме всех прочих достоинств, крат­кие, с другой стороны, покрытые налетом старинной и древ­ней манеры речи, словно неким нежным нетронутым пухом, в высшей степени продуманно оформленные при помощи божественного знания, полные и предельно насыщенные мыслями, а кроме того, пестрые и разнообразные по форме и материалу и вместе с тем свободные от излишеств и ис­ключительно скупые на слова, изобилующие наглядными и бесспорными фактами при научном их изложении и полном, что называется, силлогизировании ( meta plhrouz ,to legomenon ,sullogismou), если только человек осваивает их, используя подобающие им методы, очищаясь [через их чтение] не ми­моходом и не поверхностно. Так вот, основа философии Пи­фагора — знание об умопостигаемом мире и богах. (158) За­тем он учит всему, что касается естества, а также этической философии и заканчивает логикой²⁸⁴ и передает самые раз­ные сведения и высшие знания, а в целом из того, что ста­новится объектом познания человека, нет ничего, что не ис­следовалось бы в этих сочинениях. Итак, если все признают, что из ходящих теперь под его именем сочинений одни дей­ствительно его, другие же представляют собой конспект его лекций и поэтому обязаны своей славой опять-таки не их авторам, а Пифагору, как если бы они были его творения­ми, то из всего этого очевидно, что Пифагор был достаточно искушен во всей мудрости в целом. Но говорят, что он более всего отдавал предпочтение геометрии. Ведь у египтян много геометрических решений, так как еще с древних времен, когда правили боги, из-за разливов Нила и убывания воды в нем они были вынуждены все измерять, так что египетские муд­рецы разметили землю, отчего и наука была названа «гео­метрия» [землемерие]. Но и наука о небесных явлениях, в которой также был сведущ Пифагор, не остается у них в пренебрежении. Есть мнение, что все его умозрительные построения о линиях заимствованы у египтян. А что каса­ется расчетов и чисел, это, говорят, изобретение фини­кийцев. Науку же о небесных явлениях некоторые одинаково относят и к египтянам, и к халдеям. (159) Говорят, переняв все это и умножив знания, Пифагор развил эти науки и одновременно мудро и умело преподавал их своим слушателям.

Название «философия» придумал первым он и сказал, что влечение к ней есть как бы любовь к мудрости, мудрость же есть знание истины, коренящейся в истинно сущем. Он же познал это истинно сущее и говорил, что оно нематериаль­но, вечно и одно только действенно, каковым является лишь бестелесное, остальное же, соименное ему, — это матери­альные и телесные виды, называющиеся сущими по причаст­ности к истинно сущим, виды порожденные и разрушимые и никогда в подлинном смысле слова не существующие. Муд­рость же есть знание о реальностях, сущих господствующим образом (kuriwz ), а не о соименных им подобиях, так как телесные вещи и непознаваемы, и препятствуют выработке точного представления о них, будучи и безграничными²⁸⁵, и такими, которые невозможно охватить познанием, и как бы вовсе не существующими из-за их разрозненности в целом и невозможности положить предел, который можно было бы обозначить правильно. (160) Науку же о том, что по своей природе непознаваемо, невозможно даже себе представить. Следовательно, нужно стремиться не к беспредметному зна­нию, но в большей степени к знанию о реальностях, сущих господствующим образом, всегда тождественных себе, пре­бывающих неизменными и соответствующих понятию «су­щее». Постижение же истинно сущего — так уж случилось — связано также и с постижением соименных им подобий, и эта связь, прежде не изучаемая, выражается в том отноше­нии, в котором находится наука о частном к науке об общем.

«Поэтому, — говорит Архит, — те, которые правильно нахо­дят общее, смогут правильно рассмотреть и частные вещи, каковы они». Ведь сущее в своем наличном бытии предстает уже не чем-то одним, однородным и простым, а является взгляду разнообразным и многовидным, и поэтому [в налич­ном бытии] имеется как мыслимое и бестелесное, которое носит имя сущего, так и телесное и подпадающее под ощу­щения, которое по причастности объединяется с подлинно сущим. (161) Обо всем этом он передал точнейшие знания и ничего не оставил неисследованным. Он передал людям и общие всем наукам приемы ( koinaz episthmaz ), как, напри­мер, аподиктическое искусство²⁸⁶, искусство давать опреде­ления и искусство расчленять понятия, как это можно понять из воспоминаний пифагорейцев. Он имел обыкновение в предельно коротких изречениях символическим образом воз­вещать своим ученикам сложные и разветвленные мысли, по­добно тому как Аполлон и сама природа, первый — самыми обыденными словами, вторая — при помощи незначитель­ных по величине семян, являют бесконечное и труднопости­жимое обилие, он — смыслов, она — свершений. (162) Имен­но таково изречение самого Пифагора: «Половина всего — начало»²⁸⁷. Однако не только в этом полустишии, но и в дру­гих, сходных с ним, скрыл божественнейший Пифагор ис­кру истины для способных разжечь ее, утаив за краткостью необозримую и неизмеримую глубину умозрения, как, на­пример, в этом: «Все годится числу»²⁸⁸, — которое он очень часто изрекал перед всеми. Или опять же в выражении «друж­ба — равенство»²⁸⁹, или в понятии «космос»²⁹⁰, или, клянусь Зевсом, в слове «философия», а также в понятии «эсто»²⁹¹ или... [пропуск в тексте] или в слове «тетрактида»²⁹². Все это и множество других выражений и стихов Пифагор придумал для пользы и исправления учеников, и он был так чтим и так вдохновлял тех, кто был способен его понять, что у «совместно слушающих» почитание его приняло форму клятвы:

Нет, клянусь человеком, изобретшим для нас тетрактиду,

Ту, из которой течет источник вечной природы!²⁹³

Вот каким удивительным был образ его мудрости.

(163) Из искусств, как говорят, пифагорейцы более всего почитали мусическое, а также искусство врачевания и ис­кусство угадывания воли богов.²⁹⁴ Они были молчаливы, лю­били слушать и хвалили того, кто умеет это делать. Из вра­чебного искусства они более всего уделяли внимание тому, что касалось образа жизни,²⁹⁵ и были наиболее усердны именно в этом, стараясь прежде всего изучить признаки правильного соотношения питья, еды и отдыха; далее, они едва ли не первыми начали заботиться о порядке самого приготовления пищи и напитков и выбирать то, что для этого нужно. Чаще предшественников применяли пифагорейцы и целебные мази, применение же лекарств они одобряли меньше, а если ис­пользовали их, то главным образом для умащения ран, а что касается надрезов и прижигании, то это они применяли ме­нее всего. (164) При некоторых болезнях они прибегали и к заклинаниям.

Они считали, что и музыка имеет большое отношение к здоровью, если применять ее соответственно подобающим музыкальным ладам. Они использовали для исправления души также и избранные места из Гомера и Гесиода. Они думали, что нужно удерживать и сохранять в памяти все, чему учишься и что говорят, и до тех пор приобретать знания и слушать лекции, пока может их воспринимать запоминающая и зау­чивающая часть души, потому что познаёт именно она и именно в ней хранится то, что познано. Поэтому они очень высоко ценили память, делали много упражнений для ее уси­ления и весьма заботились о ней, а при обучении оставляли заучиваемое не раньше, чем накрепко запоминали содержа­ние предыдущего урока, и каждый день запоминали то, что говорилось на занятиях следующим образом. (165) Пифаго­реец не вставал с постели до тех пор, пока не припоминал все происшедшее вчера. Припоминал же он следующим об­разом. Он пытался восстановить мысленно, что вначале ска­зал он, или услышал, или какое приказание отдал домаш­ним, встав после сна, и что было вслед за этим, а что — еще позже, и о последующих своих поступках он размышлял та­ким же образом. Затем вспоминал, кто был первый, с кем он встретился, выйдя из дома, кто второй и что сказали те, кого он встретил первым, вторым и третьим. И о других событиях вспоминал точно так же. Он пытался восстановить в памяти все случившееся за день, стремясь припоминать в том поряд­ке, в каком некогда случилось каждое из этих событий. Если времени для отдыха после сна у него было больше, чем обычно, он пытался припомнить таким же образом, что произошло позавчера. (166) И более всего они старались развивать память, так как ничто не содействует приобре­тению знаний, опыта и рассудительности в такой степени, как память.

От этих занятий вся Италия наполнилась философами и, прежде безвестная, впоследствии благодаря Пифагору стала называться «Великой Грецией», и в ней появилось множество философов, поэтов и законодателей. Ими были привне­сены в Элладу и ораторское искусство, и эпидиктические речи²⁹⁶, ими были написаны и законы. И те, кто при случае упоминают натурфилософов, вспоминают прежде всего об Эмпедокле и Пармениде из Элеи²⁹⁷, а те, которые хотят упо­требить какие-нибудь сентенции о жизни, приводят мысли Эпихарма²⁹⁸, и почти все философы знают их наизусть. Итак, в этой главе нами было сказано о мудрости Пифагора, о том, как он обычно приводил к ней людей в зависимости от того, насколько каждый был способен приобщиться к этой мудро­сти, и о том, как он умело передавал ее людям.

                                                                                 ГЛАВА XXX

(167) Как Пифагор осуществлял справедливость и учил людей соблюдать ее, мы лучше всего поймем, если помыс­лим, с чего начинается справедливость и от каких первопри­чин рождается, а также поймем причину несправедливости. А вслед за тем мы поняли бы и то, как Пифагор, с одной стороны, остерегался несправедливости, а с другой — делал так, чтобы наилучшим образом осуществлялась справедли­вость. Итак, началом справедливости является общность и единочувствие всех людей, более всего напоминающее еди.ночувствие души и тела, а также такое состояние, когда чу­жое и мое не противоречат друг другу, о чем говорит и Пла­тон, заимствовав эту мысль у пифагорейцев²⁹⁹. (168) Поэтому Пифагор развивал все самое лучшее в людях, изгоняя из их нравов чувство собственности и укрепляя общинное начало вплоть до самых последних мелочей, которые могут быть причинами как спокойного состояния, так и смятения. Ведь у всех них все было общим и постоянно одним и тем же, для себя же никто ничего не приобретал. И если кто нравился общине, он пользовался общим добром самым справедли­вым образом, а если не нравился, то, забрав имущество, свое и даже больше того, что внес когда-то в общее достояние, он уходил. Так, исходя из первоначала, Пифагор наилучшим образом установил справедливость. Далее, к справедливости ведет чувство родства с людьми, отчуждение же и пренебре­жение к общему роду порождает несправедливость. Поэтому он, желая, чтобы люди еще шире распространили родствен­ное чувство, проповедовал связь людей и с однородными им животными, призывая относиться к последним, как к роди­чам и друзьям: ни в чем не чинить им обиду, не убивать и не есть. (169) Итак, он сблизил людей и с животными, оттого что их тела состоят из тех же самых частиц, что и наши, и они участвуют в общем процессе жизни вместе с нами, и, кроме общности, вытекающей из одинаковой с нами одушевленности животных, установил в еще большей степени родство разумной части нашей души с ними. Из этого ясно, что он установил справедливость, выведя ее из самого глав­ного начала.³⁰⁰ Так как многих иногда заставляет совершать несправедливые поступки недостаток средств, Пифагор хо­рошо предусмотрел и это обстоятельство, приучив людей через разумное управление своим домохозяйством сочетать свободную трату средств со справедливым их использовани­ем. И, кроме того, еще: справедливое управление своим домохозяйством — начало порядка в полисах в целом, так как полис — это совокупность домохозяйств. (170) Поэтому го­ворят, что сам Пифагор, получив в наследство имущество Алкея, умершего после посольства в Лакедемон,³⁰¹ не менее, чем любомудрием, удивлял своим умением управлять домо­хозяйством, дочь же его, порожденная им после женитьбы и выданная впоследствии замуж за Мемнона-кротонца, так держала себя, что, будучи незамужней, была первой в хоро­воде девиц, а став женщиной, обладала правом первой [при совершении общественных жертвоприношений] подходить к алтарям. Жители же Метапонта, сохранявшие память о Пи­фагоре и в последующие времена, дом его превратили в свя­тилище Деметры, а переулок, где он стоял, посвятили Музам.³⁰² (171) Так как разнузданность, роскошь и презрение к законам часто приводят к несправедливости, Пифагор при­зывал неустанно помогать закону и воевать с беззаконием. Поэтому он и установил такую последовательность: первым из зол проникает в дома и города роскошь, вторым — раз­нузданность, третьим — гибель. По этой причине он увеще­вал всячески воздерживаться, и отвергать роскошь, и с рож­дения приучать себя к умеренности и мужественному об­разу жизни, и не осквернять себя ничем жалким, дерзким, скандальным, грубым, смешным — всем, что порождает зло. (172) Кроме этого, он открыл другой прекраснейший вид справедливости, а именно законодательный, который пред­писывает, что нужно делать, и запрещает то, что не нужно делать, и лучше судебного вида справедливости, так как по­следний, подобно искусству врачевания, врачует уже забо­левших, а первый с самого начала не дает заболеть и забла­говременно печется о заключенном в душе здоровье. Именно такой постановкой вопроса объясняется тот факт, что самые лучшие законодатели были учениками Пифагора: сначала Харонд из Катаны, затем Залевк и Тимарат³⁰³, написавшие законы локрийцам, кроме них Феэтет и Геликаон, Аристо­крат и Фитий, ставшие законодателями в Регине. И все эти законодатели у сограждан достигли божественных почестей. (173) И не так, как, например, Гераклит сказал эфесцам, чтобы они утвердили закон, согласно которому граждане, достигнув возмужалости, вешались,³⁰⁴ — нет, эти люди стре­мились установить законы с большим пониманием и опыт­ностью в общественных делах. Да и что удивляться на них, причастных благородному образу жизни и воспитанию Пи­фагора . Фракиец Залмоксис, ставший рабом Пифагора и слу­шавший речи близких к Пифагору людей, отпущенный на свободу и приехавший к гетам, и законы для них установил, как мы говорили в начале рассказа³⁰⁵, и мужество вселил в сограждан, убедив их, что душа бессмертна. Еще и поныне все галаты, и траллы, и многие из варваров учат своих сыно­вей, что душа умерших не разрушается, но пребывает вечно и что не нужно поэтому бояться смерти, а смело идти на­встречу опасностям. И оттого, что он воспитал гетов и дал им законы, Залмоксис почитается у них как величайший из богов. (174) Кроме того, более всего полезной для установ­ления справедливости Пифагор считал власть богов и, от­правляясь именно от нее, установил он государственное уст­ройство, законы, справедливость, правосудие. Не лишним будет сказать немного и о том, как он разделил справедли­вость по отдельным предметам ( ta kaq' ekaston diwrise ). От него усвоили пифагорейцы представление о том, сколь по­лезно размышлять о божестве, что оно есть и так относится к человеческому роду, что наблюдает за ним и не презирает его. Ведь мы нуждаемся в таком руководстве, против которо­го [если признаем его] не сочтем себя вправе восставать. Именно таким является руководство божества, коль скоро боже­ство таково, что достойно власти над Вселенной. Ибо пифа­горейцы говорили, правильно говорили, что живое существо по природе дерзко и разнообразно по своим порывам, влече­ниям и остальным видам страстей³⁰⁶. Значит, оно нуждается в такой власти свыше и таком управлении, от которых будут исходить разумность и порядок. (175) Они считали, что нуж­но, чтобы каждый, сознавая пестроту своей природы, не забывал о благочестивом отношении к божеству и о служении ему и всегда имел бы перед умственным взором божество, как бы присматривающее и наблюдающее за человеческим поведением. После богов и демонов более всего следует чтить родителей и закон и готовить себя не к притворному, а к искреннему послушанию им.³⁰⁷ В целом же они считали, что нужно осознать, что нет большего зла, чем анархия. Ведь не дано природой человеку сохранить себя, если нет над ним руководителя. (176) Эти мужи убеждали людей оставаться верными отеческим нравам и обычаям, даже если они на­много хуже других. Никогда не будет ни полезным, ни спаси­тельным отвергнуть с легкостью имеющиеся законы и при­нять нововведения.³⁰⁸ Пифагор совершил и множество дру­гих дел, в основе которых лежит благочестивое отношение к богам, обнаруживая, что жизнь его согласуется с его слова­ми. Стоит упомянуть об одном случае, который может про­лить свет и на все остальные. (177) Расскажу же я о том, что сказал и сделал Пифагор в отношении посольства, послан­ного из Сибариса в Кротон, чтобы вытребовать беглых рабов. Ибо он, когда некоторым из его учеников задавали вопросы послы, один из которых был убийца, а другой — сын одного из участников мятежа, умершего от болезни, а сограждане Пифагора не знали, как себя повести, сказал товарищам, что он лично не хотел бы, чтобы у него с кротонцами воз­никли большие разногласия, так как он считает, что эти люди не имеют права ни возлагать священные дары на алтари, ни отрывать умоляющих о защите от алтарей³⁰⁹. Когда же послы из Сибариса, подойдя к нему, стали бранить его, он сказал убийце, требовавшему от Пифагора объяснений по поводу того, в чем винит их Пифагор, что он ему не даст оракул;³¹⁰ вот почему его стали обвинять в том, что он утверждает, буд­то он — Аполлон, потому что и прежде при каком-то разби­рательстве на вопрос, прочему это произошло, он ответил вопрошавшему вопросом: «Неужели и Аполлон, делая пред­сказание, счел бы достойным себя еще и разъяснять его?» (178) Другому же человеку, высмеивающему, как ему каза­лось, рассуждения, в которых Пифагор утверждал, что души возвращаются на землю, и сказавшему, что он даст письмо отцу, когда Пифагор отправится в подземное царство, и по­просит его взять ответное, когда тот будет возвращаться от отца на землю, он сказал, что не собирается отправляться в места для нечестивых, где явственно ощутит карающие уда­ры. Когда же его бранили послы, а сам он сошел в сопровож­дении многих к морю и очистился, кто-то из членов совета сказал кротонцам, так как те обрушивались на послов с порицаниями [совсем] по другому поводу, что пришедшие в безрассудстве своем осмеливаются бранить даже Пифаго­ра, о котором, если бы все живые существа издавали те же самые звуки, что и люди, как это было, по утверждению составителей мифов, вначале, даже ни одно животное не осмелилось бы сказать ничего худого. (179) И Пифагор на­шел способ отучать людей от совершения несправедливостей напоминанием о посмертном суде над душами, зная, что он в действительности происходит, зная и то, что упоминание о нем полезно для страха перед совершением несправедли­вых поступков. Он убеждал, что гораздо лучше претерпеть не­справедливость самому, чем убить человека (ибо право суда принадлежит не нам, а Аиду), принимая во внимание душу, ее субстанцию и первичность природы сущего³¹¹. (180) Желая показать, как в неравном, несоразмерном и самом по себе лишенном предела можно обнаружить отличающуюся равен­ством, соразмерностью и полагающую предел справедливость, чтобы указать, как должно ее соблюдать, Пифагор сказал, что справедливость подобна той единственной из геометри­ческих фигур, у которой линии, образующие ее форму, бес­предельны, и в то же время, при неодинаковом их располо­жении относительно друг друга, они имеют равные потен­ции³'². Так как и при общении с другим человеком есть некая справедливость, то, говорят, пифагорейцы понимали ее сле­дующим образом. При общении одно — уместно, а другое — нет, и это разделение обусловлено различиями в возрасте, достоинстве, родственных связях, заслугах и всем другим, чем отличаются люди друг от друга³'³. Ибо есть род общения, который кажется уместным в отношениях молодых людей друг к другу, в отношениях же со старшим он неуместен. В отно­шении младшего к старшему неуместен любой вид гнева, дерзости или угрозы, но младшему при общении со старшим нужно всячески остерегаться подобных неуместных проявле­ний. Почти то же самое говорили они и о достоинстве. (181) С человеком, достигшим истинного достоинства, порождаемого добронравием, невозможны ни неуместное, ни непристой­ное обращение, ни развязная речь, ни что-нибудь из того,что только что было упомянуто³¹⁴. Подобное этому они гово­рили и об обращении с родителями и благодетелями. При выборе же срока, в течение которого проявление будет уме­стно, имеет место некое разнообразие и многовидность. Ибо и те, кто гневаются, и те, кто сердятся, делают это одни в надлежащий момент, а другие — нет,³¹⁵ и, опять же, из тех, которые стремятся, влекутся и порываются к чему бы то ни было, одним выпадает удачный момент, а другим — неудача. То же самое можно сказать и о других видах страстей, о по­ступках, настроениях, беседах, встречах. (182) Сама же умест­ность в известной мере поддается изучению, осмыслению и обучению, но в целом в себе она ничего этого не содержит. Сопутствуют и почти совпадают с природой уместного поня­тия срока, подобающего, слаженности и все прочие одно­родные с ними. Самым ценным во всем пифагорейцы счита­ли начало, будь то наука, или практика, или зарождение чего-либо, или, опять же, домашнее хозяйство, государство, военный лагерь, или любое другое подобное им устройство. Природа же начала во всем, что упоминалось, трудноразли­чима и неочевидна. В науках дело не простого ума — постичь и хорошо различить, глядя на части предмета познания, ка­ково их общее начало. (183) Ибо велико их различие в отдельности, да и относительно всего в целом есть опасность неправильно указать начало — ничего, попросту говоря, здо­рового после этого не возникнет, если останется непознан­ным истинное начало. То же самое они говорили и о другом начале³¹⁶. Никогда не будет порядка ни в доме, ни в государ­стве, если не будет истинного начальника, стоящего у влас­ти и властвующего по доброй воле. Чтобы осуществлялась власть, нужно желание обеих сторон, одинаково как начальника, так и подначального, как, например, для того, чтобы правильно проводилось обучение, нужно, говорили они, что­бы оно было добровольным по обоюдному желанию учителя и ученика, так как, если их желания будут каким-то образом расходиться, намеченное дело не будет выполнено надлежа­щим образом. Итак, Пифагор считал прекрасным делом, когда учителя умеют убеждать, а ученики — повиноваться. Убеди­тельное подтверждение этому на деле он дал такое. (184) Он приехал к Ферекиду Сиросскому, который был его учите­лем,³¹⁷ на Делос из Италии, когда тот заболел уже упоминав­шейся вшивой болезнью, и ухаживал за ним. Он оставался при нем вплоть до его кончины и выполнил религиозные обряды в честь покойного наставника: столь ревностно он заботился о своем учителе.

(185) Соблюдению договоров и верности им Пифагор столь хорошо учил своих последователей, что, говорят, когда од­нажды Лисид, помолившись в храме Геры, встретил при выходе из него Еврифама-сиракузянина, одного из своих товарищей, входящего в преддверие храма богини, и тот по­просил подождать его, пока он помолится, сел на какое-то сиденье из камня, которое там было, а когда Еврифам, по­молившись и о чем-то размышляя, глубоко задумался и вы­шел незамеченным через другой вход, Лисид провел спо­койно в том же положении оставшуюся часть дня и насту­пившую ночь и большую часть еще и следующего дня и, может быть, оставался бы и дольше на том же самом месте, если бы Еврифам не оказался на следующий день в «доме совместно­го слушания» и не вспомнил бы о нем, услышав, что кто-то из товарищей ищет Лисида. Придя к храму, он застал Лисида в ожидании, как и было условлено, и увел его с собой, сказав, что виной всему его забывчивость, и прибавив: «Кто-то из богов на меня ее наслал, чтобы проверить твою верность уговорам». (186) Помимо многих других средств для умиро­творения души Пифагор установил и вегетарианство. Ведь пифагорейцы, привыкнув считать убийство животных делом беззаконным и противоестественным, еще более противоре­чащим божественному закону считали убийство человека и уже не участвовали в войне.³¹⁸ Война же — это главный орга­низатор и вдохновитель убийств, так как она набирает силу именно от них. И предписание «Не перешагивай через весы»³¹⁹ заключает в себе требование справедливости. Пифагорейцы призывали упражняться во всем, что имеет отношение к справедливости, как это будет показано в нашем сочинении о символах³²⁰. Во всем этом бросается в глаза великое стремле­ние к умножению справедливости и передаче ее людям, ко­торое обнаруживал Пифагор в словах и на деле.

                                                                                  ГЛАВА XXXI

(187) Вслед за этим последует рассказ о благоразумии Пифагора — как он укрепил его и передал ученикам.³²¹ Итак, уже приводились его общеизвестные высказывания о благо­разумии, среди которых выделяется требование отсекать ог­нем и железом всякую несоразмерность.³²² Того же рода тре­бование воздержания от поедания одушевленных существ и от неумеренного потребления некоторой пищи³²³ и обычай выставлять при трапезах сладкие и изысканные яства, а за­тем отдавать их рабам лишь с той целью, чтобы поупражняться в обуздании возжделения к этим яствам³²⁴. И дозволение носить золотые украшения лишь гетерам, но не свобод­норожденным женщинам. И требование поддерживать бод­рость ума и освобождаться от того, что мешает ему быть та­ким. (188) Кроме того, требование словесного воздержания и полного молчания, чтобы научиться владеть языком; напряженное и неустанное постижение и изучение труднейших основоположений, а ради этого воздержание от вина, корот­кий сон, неподдельное пренебрежение к славе, богатству и тому подобному; нелицемерное уважение старших, к ровес­никам — искреннее чувство равенства и дружелюбие, к млад­шим — доброжелательное участие и поощрение и все про­чее, что имеет отношение к той же самой добродетели³²⁵. (189) Благоразумие этих мужей, доставшееся им от Пифагора, можно понять и на примере того, что рассказывают о пифа­горейцах Миллии и Тимихе Неанф и Гиппобот³²⁶. Они гово­рят, что тиранн Дионисий, после того как, приложив все старания, не добился дружбы ни одного из пифагорейцев, потому что они были осторожны и сторонились его едино­властия и беззакония, послал отряд в тридцать человек под предводительством Евримена-сиракузянина, брата Диона³²⁷, навстречу пифагорейцам, чтобы подкараулить их во время перехода из Тарента в Метапонт, который они обычно со­вершали при благоприятных обстоятельствах, так как они приучали себя к переменам климата и выбирали с этой це­лью удобные места. (190) В Фанах, местечке близ Тарента, в ущелье, через которое им нужно было проходить, Евримен организовал засаду, спрятав воинов. Когда ничего не подо­зревавшие пифагорейцы в полдень достигли этого места, на них, как разбойники, с криком напали воины. Те, испугав­шись и вместе с тем сохраняя осторожность, из-за внезапности нападения и множества воинов (самих их было числом примерно десять), а также из-за того, что они были бы уби­ты, сражаясь, безоружные, с вооруженными до зубов вои­нами, решили спасаться бегством, ничуть не считая это чуж­дым добродетели. Ведь они знали, что мужество — это знание того, чего должно избегать, а что — стойко выдерживать.³²⁸ (191) И они уже были близки к спасению (ведь воины Евримена, отягощенные оружием, отстали, преследуя их), если бы беглецы не очутились на каком-то поле, где были посея­ны бобы, как раз находившиеся в поре цветения. И, не желая нарушить запрет, предписывающий не касаться бобов, они остановились и были вынуждены обороняться от преследо­вателей камнями, палками и кто чем попало, одних из них убив, других ранив, сами же они все были убиты воинами, и никто вообще не остался в живых, но перед этим они радостно встретили смерть соответственно заповедям школы. (192) Евримен и его воины были в большом и вполне понятном смущении, если они не приведут ни одного живого к Диони­сию, который, отправляя их, сказал, что это их единствен­ная цель. Итак, насыпав погибшим земли и сделав курган, как на могилах героев³²⁹, воины ушли из этого места. Затем им встретились Миллий из Кротона и Тимиха-лаконянка, его жена, отставшие от большинства, потому что Тимиха была уже на десятом месяце беременности и шла поэтому с оста­новками. Обрадовавшись, что этих можно взять живыми, во­ины привели их к тиранну, относясь к ним очень бережно и заботливо. (193) Тот, расспросив о случившемся и придя в уныние, сказал Миллию и Тимихе: «Но вы получите от меня больше всех почестей, если захотите быть моими соправите­лями». После того как Миллий и Тимиха отвергли все его предложения, Дионисий сказал: «Вы будете отпущены на свободу в подобающем сопровождении, если объясните мне хотя бы одно обстоятельство». Когда Миллий спросил, что именно хочет знать Дионисий, тот сказал: «То, по какой при­чине твои товарищи предпочли умереть, а не потоптать бобы». На что Миллий тотчас ответил: «Они остановились, чтобы не потоптать бобов, я же предпочту скорее потоптать бобы, чем сказать тебе, почему они это сделали». (194) После того как раздраженный его ответом Дионисий приказал умерт­вить его, а Тимиху пытать (ведь он думал, что она, будучи женщиной, беременной и к тому же лишившейся мужа, лег­ко выболтает тайну из страха перед пытками), благородная женщина, стиснув язык зубами, отгрызла его и выплюнула, показав, что, опасаясь, как бы женский пол ее, побежден­ный пытками, не открыл что-нибудь из того, о чем надле­жит молчать, она отделяет орудие речи от себя. Столь не лю­били пифагорейцы вступать в дружеские отношения с чуждыми им людьми, даже если это были отношения с ца­рями. (195) Подобные этим предписания были у них и отно­сительно молчания, необходимого для упражнения в благо­разумии. Ведь самый трудный вид воздержания — это воздержание от слов. К благоразумию относится и то, что Пифагор убедил кротонцев воздерживаться от неосвященно­го жертвоприношения и внебрачного полового общения с наложницами³³⁰, а также и исправление душ музыкой, с по­мощью которой он образумил буйствующего от любви юно­шу³³¹. И призыв отвращать гордость относится к той же доб­родетели. (196) И вот что еще предписал делать своим ученикам Пифагор и первооткрывателем чего был он сам. Они всегда заботились о том, как выглядит их тело: чтобы оно не худело и не толстело, так как это свидетельствует о неправильном образе жизни. Но точно так же заботились они и о настроении и старались не быть то слишком грустными, то слишком веселыми, но всегда умеренно радостными. Они боролись с гневом, унынием, волнением. Среди них суще­ствовало мнение, что ни одно из несчастий человеческой жизни не должно быть неожиданностью для разумных су­ществ, но следует ожидать всего, над чем сами они не власт­ны. Если же они когда-нибудь гневались или печалились или случалось с ними что-нибудь другое в этом роде, они уходи­ли прочь куда-нибудь, и каждый наедине с собой старался подавить это страдательное состояние души (paqoz ) и выле­чить себя от него. (197) Говорят о пифагорейцах и то, что никто из них, пока был одержим гневом, ни рабов не нака­зывал, ни свободнорожденных не вразумлял (вразумление же они называли «стреноживанием»), но ждал, когда восстановится спокойное состояние души. Пережидали они молча и спокойно. Действительно, Спинфар часто рассказывал об Архите из Тарента, как он однажды, придя в поле сразу пос­ле возвращения из похода, который город предпринял про­тив мессапов, увидел, что управляющий и другие рабы не радеют о земледелии, но совершенно обленились, в гневе и негодовании только, кажется, и сказал, что им повезло, что он на них разгневался: если бы не это, они бы не избежали наказания за такой проступок. (198) Спинфар говорил, что и о Клинии рассказывали нечто подобное, потому что и тот откладывал все увещания и наказания до тех пор, пока вос­становится спокойное состояние души.³³² От жалоб, слез и тому подобного эти мужи воздерживались, и ни корысть, ни сильное желание, ни гнев, ни тщеславие, ни что-нибудь друroe в этом роде не становились причиной раздора, но все они так относились друг к другу, как заботливый отец отно­сится к детям.

Прекрасно и то, что все изобретения они относят и при­писывают Пифагору, нисколько не придавая значения соб­ственной славе первооткрывателей, за редким исключением. Ведь и в самом деле, очень мало было известно пифагорей­цев, которые оставили собственные воспоминания. (199) Удивляет и их педантичная осторожность: за столько лет никто из пифагорейцев не показал никому своих записей, вплоть до поколения Филолая, да и Филолай первый из пифагорей­цев опубликовал три свои нашумевшие книги, которые, го­ворят, Дион из Сиракуз купил за сто мин по просьбе Плато­на,³³³ лишь потому, что впал в крайнюю нужду; сам Филолай принадлежал к пифагорейскому братству и поэтому сочинил эти книги. (200) О славе они, говорят, высказывались так. Неразумно обращать внимание на мнение всякого человека, и особенно если это мнение большинства. Правильно вос­принимать и судить дано немногим. Ведь ясно, что лишь люди знающие могут это делать. А таких немного. Так что ясно, что на многих эта способность не распространяется. С другой сто­роны, неразумно презирать восприятие и мнение всякого человека вообще. Тот, кто настроен таким образом, может оказаться невежественным и неисправимым. Незнающему необходимо учиться тому, что он не знает и не умеет, а тому, кто учится, необходимо обращать внимание на восприятие и мнения знающего и способного научить, (201) говоря вооб­ще, необходимо, чтобы те юноши, которые хотят быть счаст­ливыми, обращали внимание на восприятие и мнения стар­ших и правильно живущих людей. Во всей человеческой жизни в целом есть некое деление на возрасты (так, говорят, утверж­дали они), которые связаны друг с другом не случайной свя­зью. Ибо если никто с рождения не направлял человека по жизни хорошо и правильно, один возраст отрицает другой. Поэтому нужно, чтобы воспитание ребенка, вырабатывая в нем прекрасное, благоразумное и мужественное, передавало большую часть этих свойств юношескому возрасту, в свою очередь воспитание юноши и попечение о нем, развивая в нем это прекрасное, благоразумное и мужественное, переда­вало большую часть этих свойств возрасту мужчины, между тем как многим эта преемственность кажется нелепой и смеш­ной. (202) Ведь люди думают, что детей нужно приучать к соблюдению меры и к благоразумию, а также воздержанию от всего, что считается порочным и безобразным; когда же дети станут юношами, большинство, по крайней мере, по­зволяет им делать все, что они захотят. Ибо избегать любой разновидности порядка и старания, гоняться, попросту го­воря, за забавами и разного рода шалостями и дерзостями в высшей степени свойственно детскому возрасту. Поэтому та­кое настроение из этого возраста переходит в юношеский. А сильные желания, и среди них род честолюбивых желаний, равно как и остальные порывы и настроения, которые быва­ют тяжелыми и беспокойными, переходят в юношеский воз­раст из зрелого. Поэтому из всех возрастов юношеский более всего нуждается в попечении. (203) Вообще говоря, никогда не нужно позволять человеку делать все, что ему захочется, но всегда нужно иметь какое-нибудь руководство и закон­ную, хорошо организованную власть, которой будет послу­шен каждый из граждан. Ведь живое существо, брошенное на произвол и оставленное без попечения, быстро впадает в порочность и зло. Говорят, что они часто спрашивали и обсуж­дали вопрос, ради чего мы приучаем детей принимать пищу своевременно и в умеренном количестве и внушаем им, что своевременность и умеренность прекрасны, а противополож­ные качества, беспорядочность и неумеренность, безобраз­ны, вследствие чего люди более всего бранят пьяниц и об­жор. Ведь если ничто из этого уже не значимо для нас, когда мы достигаем зрелого возраста, нет смысла приучать к тако­му порядку человека в детстве. То же самое говорили они и о других привычках. (204) У остальных живых существ, тех, которые воспитываются людьми, ничего подобного не на­блюдается, но тотчас с самого начала и щенка, и жеребенка заставляют привыкать и учат тому, что им нужно будет де­лать не только в детстве, но и тогда, когда они вырастут. Во­обще говорили, что пифагорейцы призывали знакомых и тех, кто общался с ними регулярно, из того, что заслуживает ос­торожности, более всего остерегаться наслаждения. Ведь ничто не обманывает нас и не ввергает в заблуждение так сильно, как страсть к наслаждениям.³³⁴ Вообще же, как кажется, они старались никогда ничего не делать ради наслаждения (ибо безобразна и вредна во многом эта цель), но поступать, что бы ни приходилось делать, имея в виду главным образом прекрасное и упорядоченное, а затем полезное и необходимое, а эти вещи нуждаются в старательном распознавании. (205) О так называемой телесной страсти, говорят, эти мужи рассуждали так. Самая страсть есть некий порыв, душевное движение, стремление либо к некоему насыщению чем-либо, либо к ощущению присутствия чего-либо, либо к какому-нибудь желанному состоянию чувств. Возникает страстное желание и противоположных вещей, как, например, желание опорожнения, желание отсутствия чего-либо, нежела­ние быть чувствительным в отношении некоторых вещей. Раз­нообразно это страдательное состояние души, и из всего того, что касается человека, имеет оно больше всего разновиднос­тей. Но многие из человеческих страстей — приобретенные и порожденные самими людьми, и поэтому страдательное со­стояние души, связанное с ними, более всего требует заботы и предосторожности и постоянного упражнения в их преодо­лении. Ведь желание пищи после опорожнения тела — есте­ственное желание, как естественно и, наоборот, желать пос­ле наполнения необходимого опорожнения. Желание же искусно приготовленной пищи, или изысканной и роскош­ной одежды и ковра, или требующего затрат, богато и рос­кошно обставленного жилья есть желание приобретенное. То же самое можно отнести и к утвари, чашам, слугам, употребляемым в пищу животным. (206) В целом, что касается человеческих страстей, то они чаще всего таковы, что не знают никаких границ и уводят в бесконечность. Поэтому сразу, сызмальства нужно заботиться о подрастающих людях, что­бы они желали того, что им следует желать, и остерегались пустых и суетных желаний, оставаясь безмятежными, сво­бодными от подобного рода стремлений и презирая тех, кто заслуживает презрения своей привязанностью к страстям. Особенно важно понять, что напрасные, пагубные, суетные и дерзкие желания свойственны прежде всего людям, живу­щим в роскоши. Ибо нет ничего пустого, ненужного, к чему не устремлялась бы душа таких детей, мужчин и женщин. (207) Вообще человеческий род весьма разнообразен с точки зре­ния множества своих желаний. Об этом ясно свидетельствует разнообразие того, что он употребляет в пищу. Какое-то безграничное множество плодов, безграничное множество кор­ней употребляет в пищу человек. Также употребляется в пищу и самое разнообразное мясо, и трудно найти, мясо какого живущего на суше, в воде и в воздухе живого существа не использовал бы в пищу человек. Им придуманы всевозмож­ные способы приготовления пищи и самые разные смеше­ния соков — вот отчего по своим душевным движениям по­истине безумен и многолик человеческий род. (208) Ведь все то, что принимается в пищу, производит свое особенное состояние души. Но люди сразу замечают лишь то, что оказы­вается причиной значительного изменения душевного состо­яния, как, например, вино, которое, выпитое в большом количестве, до известного предела делает их более веселы­ми, а вслед за тем безумными и безобразными. То же, что не обнаруживает такой силы воздействия, как вино, люди не замечают. Между тем, все, что употребляется в пищу, по­рождает какое-нибудь особенное состояние души. Поэтому лишь обладающие большим умом могут понимать и видеть, что и в каком количестве нужно употреблять в пищу. Это зна­ние было вначале у Аполлона и Пеана³³⁵, а впоследствии у учеников Асклепия³³⁶. (209) Что касается деторождения, го­ворят, они утверждали следующее. Вообще они полагали, что нужно остерегаться того, что назвывается преждевременным плодом (ведь ни у растений, ни у животных такие плоды не бывают хорошими), но нужно, чтобы до плодоношения про­шло известное время, чтобы из сильных и достигших зрело­сти тел произошли семена и плоды. Поэтому нужно, чтобы мальчики и девочки воспитывались в трудах и в гимнасиях, достигая подобающей выносливости, употребляя пищу, со­ответствующую их осмысленной, трудовой и выносливой жизни. Многое из того, что касается человеческой жизни, тако­во, что о нем гораздо лучше узнать позже. Сюда относится и потребность в любовных утехах. (210) Поэтому нужно, что­бы подросток воспитывался так, чтобы он не стремился до двадцати лет к близости подобного рода, а достигнув этого возраста, прибегал к ней, но редко. Это возможно, если здо­ровье признается чем-то достойным и прекрасным. Невоз­держанность же и здоровье в одном человеке несовместимы. Говорят, что они хвалили такие из ранее установленных в греческих городах законы, которые запрещают сходиться с матерями, дочерьми и сестрами, а также не позволяют схо­диться в храме и принародно, так как прекрасно и полезно ставить как можно больше препятствий проявлениям имен­но этой страсти.³³⁷ Кажется, эти мужи полагали, что рожден­ных с природным недостатком или в результате насилия ( ubriz ) надо устранять, оставляя лишь тех, кто произведен полноценным и при этом благоразумно, в результате осмыс­ленного и законного деторождения. Они считали, что роди­тели будущих детей должны многое предусмотреть заранее. Во-первых, нужна величайшая предусмотрительность при подготовке себя к детопроизводству. Эта предусмотрительность должна выражаться в разумном и здоровом образе жизни, отказе от несвоевременного и обильного употребления пищи, а также такой пищи, от которой ухудшаются телесные свой­ства; вовсе не пить вина, так как они считали, что от плохо­го, нестройного и беспорядочного смешения возникают по­рочные семена.³³⁸ (212) В общем, они полагали, что совершенно легкомысленно и непредусмотрительно поступает тот, кто собирается породить живое существо и вывести его на свет, к существованию, но не заботится с величайшей тщательностью о том, чтобы этот приход к жизни и бытию был самым радостным из событий, в то время как любители собак со всей тщательностью заботятся о рождении щенков, чтобы они рождались от кого нужно и когда нужно и чтобы исполь­зовались какие нужно средства для рождения и воспитания собачьего потомства. Точно так же поступают и любители птиц. (213) Ясно, что и другие люди, заботящиеся о потомстве от живых существ, прилагают всяческое старание, чтобы деторождение у тех не совершалось неподобающим образом. Люди же о собственных порождениях не имеют никакого разумно­го попечения, но порождают наобум и как попало, избегая всякого разумного метода, да и после этого кормят и воспи­тывают с полным пренебрежением. А ведь это самая главная причина того, что множество людей дурны и порочны. Ибо с каким-то безрассудством и наподобие животных совершает­ся у многих детопроизводство.³³⁹ Таковы были наставления и нравы этих мужей, стремившихся в словах и на деле к благоразумию и воспринявших от самого Пифагора призывы к нему, подобные изречениям Аполлона.

                                                                                     ГЛАВА XXXII

(214) О мужестве Пифагора и его учеников свидетель­ствует уже многое из того, что было сказано, как, например, удивительная история о Тимихе и тех, кто решился умереть, но не нарушить запрет Пифагора, касающийся бобов, и мно­гие другие поступки, подобные этим, которые благородно совершил и сам Пифагор, путешествуя повсюду без сопро­вождения и перенося тяжелые труды и опасности. Приняв решение оставить родину и вести жизнь на чужбине, свергая тираннии и устанавливая порядок в полисах, объятых сму­той, даря им свободу взамен рабства и прекращая произвол, смиряя дерзость и препятствуя людям наглым и тираннам, и, с одной стороны, милостиво помогая своим руководством людям справедливым и кротким, с другой — изгоняя диких и дерзких из людского сообщества, и запрещая им устанав­ливать свои законы, и проявляя к первым благосклонность, вторым же противясь всеми силами.³⁴⁰ (215) Итак, можно было бы привести множество примеров таких поступков, и он часто совершал их, но самым замечательным из всего является то, что сказал и сделал Пифагор с величайшим сво­бодомыслием при встрече с Фаларидом³⁴¹. Ибо, когда он был задержан Фаларидом, жесточайшим из тираннов, а при нем был мудрый муж по имени Абарид, родом из гиперборей­цев, который пришел только ради того, чтобы побеседовать с Пифагором, и задавал ему вопросы и особенно много воп­росов о божественном: об изображениях богов и наиболее благочестивых формах служения им, о способности богов предвидеть, о небесных телах и их вращении вокруг земли, спрашивал и о многом другом, (216) Пифагор же по боже­ственному — такова была его природа — внушению отвечал ему твердо, со всей правдивостью и убедительностью, так что привлек к себе слушателей, Фаларид во время этой их беседы воспылал гневом к Абариду, хвалившему Пифагора, пришел в ярость и по отношению к самому Пифагору и ос­мелился извергать ужасные хулы даже против богов и всего того, о чем говорил Пифагор. Абарид же, одобряя слова Пи­фагора, поблагодарил его, а после этого был научен им, что все на земле зависит от небесных явлений и управляется другими, еще более многочисленными и божественными сила­ми и их энергией. И Абариду Пифагор вовсе не показался обманщиком, и он необычайно дивился на него, как на бога. В ответ на это Фаларид отверг искусство прорицания и те обряды, которые открыто совершаются в храмах. (217) Аба­рид же перевел разговор с этих предметов на явления всем очевидные и, со своей стороны, пытался убедить Фаларида, что есть божественное провидение, превосходящее любые ча­яния и силы человека, ссылаясь на благодеяния богов и по­мощь некоторых демонов людям в трудных обстоятельствах или тяжелых войнах, при неизлечимых болезнях, во время мора или гибели плодов и в других подобных этим тяжелей­ших и безысходных ситуациях. Фаларид и на это отвечал дер­зко и бесстыдно. Затем уже Пифагор, подозревая, что Фала­рид хочет предать его смерти, и вместе с тем зная, что неподвластна его жизнь Фалариду, взял слово. Обращаясь к Абариду, он сказал, что переход душ с неба в воздушные слои и на землю совершается по воле неба, (218) а также очень понятно для всех рассказал о связи всех явлений с не­бом и неопровержимо доказал, что у души есть своя соб­ственная сила, и после этого довольно подробно рассказал о совершенной энергии слова и ума. Затем он так же свободно говорил о тираннии и всех случайных выгодах, о несправед­ливости и человеческом корыстолюбии в целом, убедитель­но показав, что все это ничего не стоит. Вслед за тем он про­изнес боговдохновенное наставление о наилучшем образе жизни и подробно сопоставил его с наихудшим, сообщил самые разумные сведения о душе, ее силах и страстях, как все это действует, и — самое прекрасное из всего сказанно­го — показал, что боги неповинны во зле и что все болезни и телесные страдания — результат человеческой невоздержан­ности. Он также сказал и о том, что говорят плохого в мифах о богах писатели и поэты. И, обличая, одновременно вразум­лял Фаларида, показал на примере его дел, какова сила тиранна и сколько ее, говорил о наказании по закону, что оно совершается заслуженно, представив множество подтверж­дений тому, провел ясное различие между людьми и други­ми живыми существами, со знанием дела рассуждал о внут­реннем слове и его внешнем выражении³⁴², подробно гово­рил об уме и исходящем от него познании, (219) дал полезнейшие наставления по нравственными и многим дру­гим связанным с ними вопросам, касающимся того, что яв­ляется в жизни благом, присоединив к ним достойнейшим образом соответствующие увещевания и отговаривая от того, чего не следует делать. И самое главное: провел различие между тем, что делается по воле судьбы, и тем, что делается соглас­но уму, много и мудро рассуждал о демонах и бессмертии души. Но это была бы уже другая тема. То, что было сказано ранее, вполне подтверждает его мужество. (220) Ведь если он, подвергаясь смертельной опасности, философствовал с непоколебимой твердостью, целенаправленно и стойко за­щищался от грозящего ему несчастья и если с тем, кто под­вергал его опасности, обращался свободно и откровенно, то, значит, он с полным презрением относился к тому, что счи­тается страшным, как к чему-то такому, на что не стоит об­ращать внимания. И если он, как это свойственно человеческой природе, чувствовал угрозу смерти и тем не менее со­вершенно пренебрегал ею и грозящей ему в тот момент опасностью, ясно, я думаю, что он поистине не знал страха смерти. И еще более благородный, чем этот, поступок совершил Пифагор, содействуя низвержению тираннии Фаларида и обузданию тиранна, собиравшегося принести непоправи­мые беды людям, освободив таким образом Сицилию от же­сточайшей тираннии. (221) Тот факт, что он сам был иници­атором этого заговора, подтверждают и оракулы Аполлона, в которых содержатся намеки на то, что Фаларид будет лишен власти тогда, когда его подданные станут совершеннее, об­ретут единодушие и объединятся друг с другом, что и случи­лось в то время при участии Пифагора благодаря его советам и руководству. Но еще большим доказательством служит срок. Ведь именно в тот день, когда Фаларид угрожал Пифагору и Абариду, был убит заговорщиками он сам. (222) И то, что случилось с Эпименидом, пусть также будет подтверждени­ем сказанному. Ибо подобно тому, как Эпименид, ученик Пифагора, когда какие-то люди собирались его убить, при­звав Эриний³⁴³ и богов-мстителей, сделал так, что все заго­ворщики перебили друг друга, точно так же и Пифагор, за­щищая людей с чувством справедливости и мужеством Ге­ракла, наказал бесчинствующего и причиняющего вред людям тиранна для пользы же людей и предал его смерти в согла­сии с предсказаниями Аполлона, с которым был связан еди­ной природой с самого рождения. Вот какое удивительное доброе дело, свидетельствующее о его мужестве, мы только что рассказали. (223) Другим же доказательством мужества Пифагора служит его стремление сохранить законность, бла­годаря которому он делал только то, что было свойственно его природе, и что подсказывал ему правильный разум, и от чего его не могли заставить отступиться ни соблазны, ни труд­ности, ни какое-либо другое испытание (paqoz ) или опас­ность. И друзья его предпочитали умереть, чем преступить хотя бы на йоту то, что было им запрещено, и, пройдя ис­пытания в различных бедах, они сохранили свой нрав неиз­менным и, вовлеченные во множество опасностей, ни разу не изменили учению Пифагора. Постоянно звучал среди них призыв «всегда помогать закону и воевать с беззаконием», сторониться роскоши и отвергать ее, приучать себя с рожде­ния к разумному и мужественному образу жизни. (224) У них применялись некоторые мелодические заклинания против страдательных состояний души, одни — против уныния и подавленности, которые они изобретали с величайшей пользой для себя, другие же, наоборот, — против раздраже­ния и гнева. С помощью этих мелодических заклинаний они, возвышая и понижая чувства до определенной меры, делали их соразмерными мужеству.³⁴⁴ Более всего укрепляло благородство их натуры убеждение, что ни одно из несчастий че­ловеческой жизни не должно быть неожиданностью для ум­ных людей, но из того, что не в нашей власти, следует ожи­дать всего. Что же касается того, что зависит от нас, то они, когда ими овладевали гнев, печаль или какое-нибудь другое подобное чувство, удалялись от окружающих, и каждый на­едине с собой пытался мужественно подавить страдательное состояние души и излечиться от него.³⁴⁵ Отличительной чер­той пифагорейцев было прилежание в учении и занятиях, и борьба со свойственной людям от природы невоздержаннос­тью и корыстолюбием, и самые разные способы сдержива­ния и подавления пороков, которые они применяли с не­умолимостью огня и железа и не щадили для этого ни сил, ни выдержки. Сюда относится благородный отказ от употреб­ления в пищу одушевленных существ, сюда же — поддержи­вание бодрого состояния ума и освобождение от того, что мешает ему быть чистым, а кроме того, их мужество укреп­ляло и словесное воздержание и полное молчание в целях обуздания языка, практиковавшееся ими на протяжении многих лет, а также напряженное и неустанное изучение и усвоение труднейших умозрительных положений (226) и с этой целью — отказ от вина, пост, короткий сон, неподдель­ное презрение к славе, богатству и тому подобному. И все это содействовало укреплению в них мужества. От жалоб, слез и всех других подобных проявлений эти мужи, говорят, себя удерживали. Воздерживались они и от просьб и ходатайств и всего прочего раболепия, считая заискивание делом низким и недостойным мужественного человека. О той же самой от­личительной черте их нравов свидетельствует и то, что все пифагорейцы самые главные и незыблемые свои правила всегда хранили в тайне, держа их в памяти, незаписанными, и не разглашая среди посторонних благодаря строго соблю­даемому словесному воздержанию, преемникам же переда­вали их, словно тайны богов. (227) Поэтому долгое время ничего достойного упоминания не разглашалось за предела­ми школы, изучаемое и познаваемое лишь в ее стенах. Если же пифагорейцам случалось когда-нибудь говорить при посторонних и, так сказать, профанах, они объяснялись друг с другом с помощью иносказаний, следы которых остались еще и поныне в том, что позднее было предано огласке, как, например, «огня ножом не разгребать» и тому подобные ино­сказания, которые в буквальном своем значении похожи на старушечью болтовню, когда же раскрывается их истинный смысл, приносят тому, кто понял их, удивительную и зна­чительную пользу. (228) Но наиболее убедительным доказа­тельством мужества пифагорейцев является их цель — достичь самого главного: спасти и освободить от стольких цепей и оков плененный с рождения ум, без которого никто не может вообще познать ничего здравого, ничего истинного и не может сделать этого с помощью какого бы то ни было чувства. «Ибо ум, по их словам, — все видит и слышит, а остальное глухо и слепо»³⁴⁶. На второй ступени они прилагали величайшие стара­ния, направленные к тому, чтобы в теперь уже пребывающий в чистоте и разнообразно усовершенствованный тайными мате­матическими обрядами ум вложить нечто полезное и относя­щееся к божественному миру, чтобы ум, с одной стороны, не боялся состояния освобожденности от предметов телесных, и в то же время, ведомый к предметам бестелесным, не отводил бы от них взгляда из-за слишком яркого их блеска и не обра­щался бы душой назад, к страстям, пригвоздившим ее к телу и поработившим в нем, и чтобы он вообще был недосягаем для всех действующих в мире становления ( genesiourga ) и низмен­ных страстей.³⁴⁷ Ведь всеми этими способами осуществлялась подготовка и восхождение к совершенной мужественности³⁴⁸. Вот что можем мы сказать в подтверждение того, что Пифагор и пифагорейцы были мужественными людьми.

                                                                          ГЛАВА XXXIII

(229) Пифагор совершенно ясно показал дружеское со­гласие всех со всеми: богов с людьми — через благочестие и умелое служение людей богам, основоположений — друг с другом, и вообще дружеское согласие души с телом, а разум­ной ее части с неразумными — через философию и осуществ­ляемое по ней умозрение, людей — друг с другом, а именно сограждан — через твердую законность, граждан разных на­родов — через истинное знание природных свойств чужого народа, мужа и жены или братьев и домочадцев — через неискаженные взаимоотношения, — одним словом, дружеское согласие всех со всеми и еще с неразумными животными — через справедливость, природную взаимосвязь и общность, а в теле, которое как таковое смертно, умиротворение и ула­живание разногласий скрытых в нем и противоборствующих сил — через здоровье и обеспечивающие здоровье образ жизни и благоразумие в подражание благотворному согласию кос­мических элементов. (230) Первым, по общему признанию, открыл и утвердил как закон все это, называемое при сокращении и объединении в одно целое одним словом «дружба», Пифагор³⁴⁹ и так научил пользоваться этим дружеским со­гласием, что еще и теперь многие говорят о тех, кого объе­диняет крепкая дружба, что они дружат по-пифагорейски. В этой связи нужно рассказать и о методах воспитания и о на­ставлениях Пифагора, с которыми он обращался к своим последователям. Итак, эти мужи призывали изгонять из ис­тинной дружбы дух соперничества и вражды, лучше всего из любого вида дружбы, если это возможно, если же нет — то по крайней мере из дружбы с родителями и вообще со стар­шими, точно так же и из дружбы с благодетелями. Ибо спо­рить и ссориться с родителями и благодетелями под влияни­ем нахлынувшего гнева или какой-нибудь другой такой же страсти не приносит пользы существующей дружбе. (231) Они говорили, что душевных царапин и ран при дружбе надо на­носить друг другу как можно меньше. Это происходит тогда, когда умеют уступать и смирять свой гнев оба, но более все­го, если это делает младший, какое бы из указанных выше положений он ни занимал. Исправления и вразумления млад­ших старшими, которые они называли «стреноживанием», должны делаться, по их мнению, с большой благожелатель­ностью и осторожностью, и старшим при вразумлении нуж­но проявлять много заботливости и родственного чувства. Тогда вразумление будет прекрасным и полезным. (232) Из дружбы никогда не нужно изгонять доверия — ни во время игры, ни во время занятий. Ведь трудно сохранять установившуюся дружбу в прежнем виде, если однажды в нравы тех, которые называют себя друзьями, вкрадется ложь. Не нужно отказы­ваться от дружбы из-за несчастья или каких-нибудь других помех, если они возникнут в нашей жизни, но лишь по при­чине полного разочарования в друге и в дружбе с ним, про­исшедшего из-за большой испорченности и неисправимости друга.³⁵⁰ Не нужно никогда разжигать вражды с людьми не совсем дурными, а если она все-таки возникнет, благородно ожидать при столкновении, не переменится ли нрав враждую­щего и не появится ли у него доброжелательное отношение. Враждовать же против кого-нибудь нужно не на словах, а на деле: враг поступает с врагом законно и не против воли бо­гов, если воюет с ним, как человек с человеком³⁵¹. По воз­можности следует никогда не быть первопричиной раздора и более всего опасаться его возникновения. (233) Если собира­ешься вступить в подлинно дружеские отношения, прежде всего, говорили они, требуется разделить и распределить обя­занности и обозначить их правильно и не как попало, но в соответствии с нравом каждой из сторон, чтобы ни одна встре­ча не была незначительной и случайной, но соблюдались ува­жение друг друга, единомыслие и порядок и чтобы своеволь­но, дурно и ошибочно не вспыхнула бы какая-либо страсть, как, например, гнев или пылкое желание. Но можно приве­сти примеры и того, как они в одно и то же время отклоняли решительно дружбу чуждых им людей и весьма старательно их избегали и остерегались, а дружбу между собою сохраня­ли строго в течение многих поколений. Это очевидно из того, что рассказывает Аристоксен³⁵² в своем сочинении «О пифа­горейской жизни» со слов Дионисия, сицилийского тиранна, с которым он встречался, когда тот, лишенный власти, изучал науки в Коринфе. (234) Аристоксен рассказывает сле­дующее: «От жалоб, слез и тому подобного те мужи воздер­живались, насколько возможно. То же самое можно сказать о лести, просьбах, мольбе и всем прочем в этом роде. Итак, Дионисий, лишившись власти тиранна и прибыв в Коринф, часто рассказывал нам о Финтии и Дамоне. Речь шла о про­исшедшем ручательстве за смерть. Обстоятельства, при которых оно случилось, были следующими. Дионисий говорил, что некоторые из его окружения, часто упоминавшие о пи­фагорейцах, высмеивали их, бранили и называли хвастуна­ми, говоря, что с них слетела бы эта важность, притворная верность принципам, бесстрастие, заставь их кто-нибудь ис­пытать настоящий страх. (235) Так как другие стали им воз­ражать и возник спор, условились разыграть с Финтием та­кой спектакль. Дионисий, призвав Финтия, сказал, что некто обвиняет его в том, что он вместе с другими состоит в заго­воре против него, Дионисия, и присутствующие подтверди­ли это, так что негодование Дионисия выглядело совершен­но правдоподобным. Финтия же эти слова удивили. Но так как сам Дионисий сказал, что это установлено точно и поэтому он должен умереть, Финтии ответил, что если уж Дио­нисию кажется, что это так и есть, то он просит предоставить ему оставшуюся часть дня, чтобы уладить домашние дела, свои и Дамона, так как эти мужи жили вместе и имели об­щее имущество, а Финтий, будучи старшим, большую часть домашних дел взял на себя. Поэтому он просил отпустить его, говоря, что поручителем он оставит Дамона. (236) Дио­нисий, как он сам рассказывает, был удивлен этим и спро­сил, найдется ли такой человек, который останется в каче­стве заложника ждать смерти. После того как Финтий сказал, что найдется, и послали за Дамоном, последний явился и, выслушав о том, что произошло, сказал, что он ручается за Финтия и будет ждать здесь, пока тот возвратится. Сам он, говорит о себе Дионисий, просто был поражен всем этим; те же, которые с самого начала подбивали его на испытание, смеялись над Дамоном как над обреченным на смерть и го­ворили в шутку, что взамен оставлена лань³⁵³. Итак, солнце уже клонилось к закату, когда явился приговоренный к смерти Финтий, чем все были поражены и покорены. Сам же он, говорит Дионисий, обнял и поцеловал этих мужей, просил принять его третьим в их дружеский союз, но они наотрез отказались это сделать, несмотря на его настоятельные просьбы». (237) Это, говорит Аристоксен, узнал он от само­го Дионисия.³⁵⁴ Говорят, что пифагорейцы, даже не зная друг друга, стремились оказать дружескую помощь тем, кого они никогда не видели, если получали какое-нибудь доказательство, что те — приверженцы того же самого учения, что и они, так что, учитывая эту дружескую помощь, не таким уж невероятным покажется утверждение, что благородные люди, даже если живут на разных концах земли, — друзья друг дру­гу прежде, чем познакомятся и разговорятся. Говорят, что один из пифагорейцев, идя долгим и безлюдным путем,остановился на каком-то постоялом дворе. От усталости и по разным другим причинам он тяжело и надолго заболел, так что со временем у него не осталось самого необходимого для жизни. (238) Хозяин двора, то ли из жалости к человеку, то ли из гостеприимства, предоставил к его услугам все необходимое, оказывая всяческую помощь и не жалея средств. Ког­да же болезнь усилилась, умирающий попросил его написать на доске какой-то знак и дал наказ, если с ним что случит­ся, прикрепить эту доску возле дороги и наблюдать, не узна­ет ли кто-нибудь из путников знак. Ибо этот человек, сказал он хозяину двора, возместит расходы, которые тот понес ради него, и отблагодарит за заботу о нем. Хозяин двора после кончины похоронил его по обряду, однако не надеялся ни на возмещение расходов, ни на то, что будет облагодетель­ствован кем-нибудь из узнавших знак, но на всякий случай, хотя и был удивлен поручением, ежедневно выставлял доску на обозрение. Много времени спустя один из пифагорейцев, проходя мимо, остановился и узнал выставленный знак, рас­спросил о случившемся и выплатил хозяину двора денег го­раздо больше, чем тот истратил. (239) Говорят, что Клиний из Тарента, услышав, что Прор из Кирены, ученик Пифаго­ра, рискует потерять имущество, собрал средства, поплыл в Кирену и поправил материальное положение Прора, не толь­ко не обращая внимания на уменьшение своего собственно­го имущества, но и не опасаясь рискованного путешествия. Точно так же Фестор из Посидонии, как только услышал, что Фимариду с Пароса, пифагорейцу, случилось обеднеть после большого достатка, отправился, говорят, на Парос, собрав много серебра, и приумножил имущество Фимарида. (240) Все это — достойные и прекрасные примеры дружбы.

Гораздо более удивителен их взгляд на общность благ, даро­ванных богами, и то, что они утверждали о единстве ума и о божественности души. Ибо они часто призывали не разру­шать в себе бога. Следовательно, все их ревностное отноше­ние к дружбе в словах и на деле имело целью некую связь с божеством и единение с ним, а также общность ума и общ­ность божественной части души у друзей. Вряд ли кто-нибудь нашел бы что-нибудь лучшее в человеческих словах и по­ступках, чем пифагорейская дружба. Думаю, что и все блага дружбы содержатся уже в ней самой. Вот почему, как бы ох­ватив в этой главе все преимущества пифагорейской друж­бы, мы прекращаем о ней разговор.

                                                                                 ГЛАВА XXXIV

(241) После того как мы рассказали о Пифагоре и пифа­горейцах по видам их добродетелей, приведем теперь также и разрозненные свидетельства о том, что они имели обыкно­вение говорить, которые не укладываются в избранную нами схему. Итак, рассказывают, что они призывали всех эллинов, вступавших в их братство, говорить лишь на родном языке, так как говорить на чужом они не считали нужным. Для обу­чения же приходили к пифагорейцам и чужестранцы: мессапы, луканы, певкетии, римляне³⁵⁵. Метродор, брат Фирса, применявший то, чему научился у своего отца Эпихарма³⁵⁶ и через него у Пифагора, большей частью в медицине, объяс­няя брату учение отца, говорит, что Эпихарм, а прежде него Пифагор лучшим из диалектов считали дорийский из-за его музыкальной гармонии. А что касается ионийского и эолийского, то они грешат хроматизмом³⁵⁷, аттический же — сверх меры. Дорийский же диалект гармоничен, слова состоят из полнозвучных букв. В пользу дорийского диалекта говорит его древность и следующий миф. Нерей был женат на Дориде, дочери Океана. От Нерея, согласно мифу, родились пятьде­сят дочерей, и среди них мать Ахиллеса. Как утверждают не­которые, Девкалион, сын Прометея, и Пирра, дочь Эпиметея, родили Дора, последний — Эллина³⁵⁸, Эллин — Эола. В храмах Вавилона можно услышать, что Эллин произошел от Зевса, от Эллина же родились Дор, Ксуф и Эол. С этим рас­сказом соглашается даже сам Гесиод.³⁵⁹ Как бы то ни было, более поздним поколениям нелегко получить точные знания о древности или постичь что-либо. (243) Но и те и другие рассказчики единодушны в том, что старейшим из диалектов является дорийский, позже возник эолийский, названный так по имени Эола, третьим по времени был аттический, получивший имя от Аттиды, дочери Краная³⁶⁰, четвертым — ионийский, названный по имени Иона, сына Ксуфа и Креусы,³⁶¹ дочери Эрехтея, рожденной³⁶² тремя поколениями поз­же появления первых фракийцев и похищения Орифии³⁶³, как свидетельствует большинство историков. На дорийском диалекте говорил и Орфей, старейший из поэтов. (244) Из врачебного же искусства они, говорят, более всего уделяли внимание тому, что касается образа жизни, и были наиболее усердны именно в этом, стараясь прежде всего изучить при­знаки правильного соотношения питья, еды и отдыха; далее, они едва ли не первыми начали заботиться о порядке самого приготовления пищи и напитков и выбирать то, что для это­го нужно. Чаще предшественников применяли пифагорейцы и целебные мази, применение же лекарств они одобряли меньше, а если и использовали их, то главным образом для умащения ран; что касается надрезов и прижигании, то это они применяли менее всего³⁶⁴. При некоторых болезнях при­бегали они и к заклинаниям. (245) Говорят, что они избегали людей, выставляющих напоказ свои знания и открывающих свои души, словно ворота харчевни, всякому встречному; если же не находятся покупатели, эти люди сами рассеиваются по городам и в общем работают ради наживы в гимнасиях и с юношами, беря плату за недостойное дело. Пифагор же о многом говорил иносказательно для того, чтобы те, кто вос­питаны в нравственной чистоте, восприняли его слова с по­ниманием, а остальные, как Тантал у Гомера³⁶⁵, лишь огор­чились бы, присутствуя на его уроках, но так ничего и не вкусив. Я думаю, пифагорейцы говорили и о том, что не сле­дует обучать тех, кто приходит учиться, за плату, ведь те, кто берут плату, оказываются хуже резчиков герм³⁶⁶ и колесничников, так как последние, когда кто-нибудь закажет им за деньги герму, ищут пригодное для создания образа дерево, а взимающие плату за обучение добродетели используют то, что уже приготовлено всей природой³⁶⁷. (246) Пифагорейцы говорят, что более всего следует заботиться о философии, родителях и земледелии, так как родителям и земледельцам мы обязаны тем, что живем, философам же и воспитате­лям — тем, что живем хорошо и разумно, обретя в их лице правильное руководство. Пифагор не считал нужным ни го­ворить, ни писать так, чтобы его мысли были понятны каж­дому случайному человеку, но первое, чему, говорят, учил он своих слушателей, это умению, избавившись от всякого рода невоздержанности, молчать обо всем том, что они от него слышали. Первый, кто разгласил тайну симметрии и асимметрии среди непосвященных, был, говорят, наказан так, что его лишили не только общения и проживания вмес­те со всеми, но и соорудили ему надгробие, как будто ушел из жизни тот, кто некогда был им товарищем. (247) Другие же говорят, что и божество мстило тем, кто разглашал слова Пифагора: так, погиб в море, словно нечестивец, тот, кто разгласил секрет построения двадцатиугольника, то есть две­надцатигранника, одной из пяти объемных фигур, которую можно вписать в форму шара. Некоторые говорили, что раз­гласивший учение об иррациональности и несоразмерности претерпел то же самое. Своеобразным и основанным на ис­пользовании символов было все обучение у Пифагора, из-за подражания манере древних подобное каким-то загадкам и иносказаниям, точно так же, как для тех, кто праздно вопро­шает оракулы, подлинно божественные и пророческие изрече­ния кажутся несколько непонятными и затруднительными для толкования. Вот какие сведения о Пифагоре и пифагорейцах можно было бы извлечь из их разрозненных высказываний.

                                                                                      ГЛАВА XXXV

(248) Но были такие люди, которые враждовали с этими мужами и восставали против них. Итак, с тем, что заговор возник в отсутствие Пифагора, согласны все авторы, разно­гласия же имеются лишь по поводу случившегося в это время отъезда Пифагора: одни говорят, что он уехал к Ферекиду Сиросскому, другие — в Метапонт. Причин же заговора на­зывают много, одна же, возникшая благодаря так называе­мым килоновцам, заключается вот в чем. Кротонец Килон, превосходивший всех граждан родовитостью, славой и богатством, однако по складу характера тяжелый, склонный к насилию, воинственный и тираннический человек, прило­жив все старания, чтобы приобщиться к образу жизни пифа­горейцев, и придя к самому Пифагору, получил от него отказ по указанной нами причине.³⁶⁸ (249) После того как это произошло, и сам он, и его друзья стали стремиться к насто­ящей войне против Пифагора и его товарищей. И самолюбие Килона и его сторонников оказалось таким сильным и не­одолимым, что они готовы были истребить всех пифагорей­цев до единого. Итак, Пифагор с какой-то целью отправился в Метапонт и там, говорят, окончил жизнь. Сторонники же Килона продолжали бунтовать против пифагорейцев и выка­зывать к ним всяческое недоброжелательство. Но все-таки до определенного времени их сдерживало добронравие пифаго­рейцев и благоволение к ним самих полисов, которые хоте­ли, чтобы общественными делами руководили пифагорейцы. Но наконец злой умысел килоновцев против этих мужей достиг такого предела, что они, когда пифагорейцы собрались в доме Милона в Кротоне и обсуждали общественные дела, поджегши дом, сожгли их, кроме двоих — Архиппа и Лисида: эти двое, будучи самыми молодыми и сильными, каким-то образом вырвались наружу.³⁶⁹ (250) После того как это случилось и полисы не приняли никакого решения о при­ключившейся беде, пифагорейцы отошли от дел. Произошло это по двум причинам: во-первых, из-за пренебрежения по­лисов (ведь они не обратили никакого внимания на столь великое бедствие) и, во-вторых, из-за гибели самых автори­тетных пифагорейцев. Из двоих спасшихся (оба были из Тарента) Архипп вернулся в Тарент, Лисид же, возненави­дев свой город за его бездействие, уехал в Элладу и жил в Ахайе Пелопоннеской, а затем при чьей-то поддержке³⁷⁰ переселился в Фивы. Его слушателем стал Эпаминонд³⁷¹, называвший Лисида отцом. Здесь он и умер. Остальные пи­фагорейцы, за исключением Архита из Тарента, оставили Италию. Собравшись в Регии, они проводили там время, общаясь между собою. (251) По прошествии некоторого вре­мени, после ухудшения порядка в полисах... [пропуск в тексте]. Наиболее ревностными среди них были флиунтцы Фантон, Эхекрат, Полимнаст и Диокл³⁷², а также Ксенофил-халкидянин из Халкидики Фракийской³⁷³. Они сохра­няли, хотя школа уже пришла в упадок, первоначальные нравы и учение до тех пор, пока благородно не окончили жизнь.

Вот что рассказывает Аристоксен. Никомах³⁷⁴ же в осталь­ном согласен с этим рассказом, но утверждает, что заговор возник из-за отсутствия Пифагора. Ибо как только он уехал на Делос к Ферекиду Сиросскому,³⁷⁵ своему учителю, а тот неожиданно заболел вышеупомянутой вшивой болезнью, именно тогда те, которых пифагорейцы ранее отвергли и за­клеймили³⁷⁶, напали на них и всех их повсюду сожгли и самих италийцы побили камнями после этого и выбросили без по­гребения.³⁷⁷ Тогда и случилось так, что знание у знающих оскудело, так как сохранялось ими до той поры в сердце не­высказанным, а среди непосвященных ими высказывались лишь трудно понятные и необъяснимые речи. Исключение составляют немногие, которые, оказавшись на чужбине, со­хранили некоторые остатки учения, довольно темные и труд­нопостижимые. (253) Ибо и они, живя в одиночестве и из-за того, что случилось, пав духом сверх меры, разбрелись кто куда и уже не хотели общаться ни с кем из людей. Живя в пустынных местах, куда бы ни забросила их судьба, одино­кие и замкнутые, они большей частью довольствовались каждый общением с собой, которое заменяло им все. Но из опа­сения, как бы совсем не погибла среди людей философия и сами они не стали бы из-за этого ненавистны богам, если полностью утратят столь великий данный им дар, они, на­писав некоторые заметки самого общего и иносказательного характера и собрав записи старших товарищей, а также то, что они помнили сами из этих записей, оставили их, где каждому довелось умереть, дав наказ сыновьям, или доче­рям, или женам никому не давать их читать вне дома. Те же сохраняли их в течение довольно долгого времени, преем­ственно поручая то же самое потомкам.

(254) Так как Аполлоний³⁷⁸ о тех же самых событиях рас­сказывает иначе и прибавляет много такого, о чем не гово­рят Аристоксен и Никомах, приведем и его рассказ о загово­ре против пифагорейцев. Итак, он говорит, что некоторые стали относиться недоброжелательно к Пифагору сразу же. Ибо пока Пифагор беседовал с любым из посетителей, лю­дям это нравилось. Когда же он начал общаться лишь с уче­никами, остальные почувствовали себя униженными. И, с одной стороны, когда он приехал к ним как чужеземец, они позволяли ему быть выше их, но, с другой, были недоволь­ны тем, что им, коренным жителям, приходится терпеть превосходство чужеземца. А затем получилось так, что юно­ши, будучи родом из семей влиятельных и выделяющихся среди других достатком, с возрастом стали первенствовать не только в частной жизни, но и управлять государственными делами и, с одной стороны, объединились в товарищество (а было их свыше трехсот), с другой же, составляли лишь не­большую часть города, управлявшегося согласно другим обы­чаям и нравам, чем у них. (255) Но все-таки кротонцы, пока завоевывали окрестные земли и приехал Пифагор, долгое время после колонизации сохраняли порядок, хотя были не­довольные и ожидающие удобного случая для переворота. Когда же был завоеван Сибарис, а Пифагор уехал и завое­ванные земли распределили по жребию, причем многие не получили тех наделов, которые им хотелось бы получить, за­таенная ненависть вспыхнула, и против пифагорейцев [уп­равлявших полисом] восстало большинство. Зачинщиками же мятежа стали люди, наиболее близкие к пифагорейцам по родству и домашним связям. Причиной же недовольства по­служило то, что многое из того, что сделали пифагорейцы, им, как, впрочем, и обычным людям, чувствовавшим отличаемость пифагорейцев от остальных, было не по душе, а в делах самых значительных они только себя одних считали обойденными. Не нравилось им и то, что никто из пифаго­рейцев не называл Пифагора по имени: пока он был жив, пифагорейцы, если хотели упомянуть о нем, называли его «божественный», когда же он умер, они говорили о нем «тот муж», подобно тому как Евмей у Гомера упоминает об Одиссее:

Гость мой, его и далекого здесь не могу называть я

Просто по имени (так он со мною был милостив).³⁷⁹

(256) Точно так же не нравилось им и то, что те встают с постели не позже восхода солнца и не носят перстня с изоб­ражением какого-нибудь бога, первое делая потому, что хо­тят, застав восход солнца, помолиться ему,³⁸⁰ а второе — по­тому, что боятся приближать перстень с изображением бога к местам погребений или какому-нибудь другому нечистому месту³⁸¹; точно так же не делают они ничего безответственно­го и не обдуманного заранее, но рано утром решают, что будут делать, а ложась спать, перебирают в уме, что сделали, развивая в процессе обдумывания [сделанного] память; сходно с этим и то, что, когда кто-нибудь из участников беседы назначает встречу в каком-нибудь месте, его там дожидаются весь день и всю ночь до тех пор, пока не придет,³⁸² — в этом опять же сказывается привычка пифагорейцев помнить уго­вор и не бросать слов на ветер; (257) в целом же у них все расписано вплоть до смерти, ведь даже в последний час они предписывают не воссылать неразумных молитв, но хранить благоговейное молчание наподобие тех, кто перед выходом в плавание наблюдает за полетом птиц³⁸³, что делали и они, переплывая Адриатическое море. Все подобное, как я уже говорил, огорчало всех без исключения, коль скоро они по­няли, что пифагорейцы живут по-особенному, воспитыва­ясь вместе в пределах замкнутой общины. С еще большим раз­дражением относились родственники пифагорейцев к тому, что те лишь своим подают правую руку, а из близких нико­му, кроме родителей, и то, что у них общее имущество, а от их имущества оно отделено. Когда же этот раздор начали род­ственники, остальные охотно присоединились к враждебной пифагорейцам стороне. И когда из членов совета тысячи с речами выступили Гиппас, Диодор и Феаг, потребовав, что­бы все граждане имели право участвовать в органах власти и в народном собрании, а высшие должностные лица давали бы отчет тем, кто избран по жребию из всего народа, пифа­горейцы же Алкимах, Динарх, Метон и Демокед препятство­вали этому и не позволяли разрушать государственное уст­ройство, установленное отцами, победу одержали те, которые говорили в защиту прав большинства. (258) Когда же вслед за тем собрался народ, из ораторов Килон и Нинон, прервав выступление пифагорейцев перед народом, начали обвинять их самих. Первый был из числа зажиточных, второй — из числа малоимущих. При произнесении этих речей, причем речь Килона была более длинной, второй из выступавших, сделав вид, что он ознакомился с тайным учением пифагорейцев, а в действительности выдумав и написав сочинение, с помо­щью которого более всего надеялся их оклеветать, дал его чтецу и приказал читать вслух. (259) Оно имело заголовок «Священное слово», а общий смысл написанного был сле­дующий: Пифагор призывает друзей чтить, как богов, а ос­тальных смирять, как зверей. (Эту же мысль высказывают в стихах в своих воспоминаниях о Пифагоре его ученики:

Вровень он ставил друзей с богами блаженными неба,

А остальных не считал он даже достойными слова.)

(260) Гомера он особенно хвалит за стихи, в которых сказа­но «пастырь народов»³⁸⁴, ибо это значит, что он, будучи сто­ронником олигархии, считал, что остальные подобны скоту. К бобам относится враждебно, так как они — учредители голосования и вводят в должность избранных по жребию³⁸⁵. Стремится к тираннии, призывая лучше на один день стать быком, чем весь век быть коровой. Восхваляет законы других народов и велит подчиняться их постановлениям. Вообще Нинон представил их философию как заговор против народ­ного большинства и призывал даже не обращать внимания на их советы, а задуматься над тем, отчего люди вообще не пришли бы на собрание, если бы пифагорейцы смогли убе­дить членов совета тысячи принять их совет. Поэтому раз они мешают силой слушать остальных, не нужно и им позволять говорить, но правой рукой, которую они отказываются подавать, всякий раз, когда они поднятием руки или камеш­ком для голосования выражают свое мнение, голосовать про­тив их предложения, считая для себя позором, что те, которые одержали верх над 300 000 у реки Тетраэнта,³⁸⁶ в самом городе стали жертвой заговора тысячной доли граждан от этого количества. (261) В конце концов он так взбунтовал слушате­лей своей клеветой, что те через несколько дней, когда пи­фагорейцы совершали жертвоприношение Музам в доме не­подалеку от храма Аполлона, собравшись толпой, напали на них. Одни из пифагорейцев, предвидя эту опасность, не яви­лись, другие во время нападения бежали в харчевню, Демокед же с эфебами ушел в Платеи³⁸⁷. Мятежники, отменив прежние законы, путем голосования обвинили Демокеда в том, что он собрал молодежь для установления тираннии, и пообещали тому, кто его убьет, выдать в награду три таланта. Когда вслед за тем произошло сражение и Демокеда победил в схватке Феаг, они выплатили последнему три таланта. (262) После того как в городе и его окрестностях совершилось мно­жество злодеяний, беглецы были подвергнуты судебному раз­бирательству и трем городам — Таренту, Метапонту и Кавлонию — было предоставлено право третейского суда, и посланные из этих городов для вынесения приговора, полу­чив плату³⁸⁸, как сказано в памятных записях кротонцев, по­становили изгнать виновных. Кроме того, победившие мя­тежники изгнали по суду всех недовольных установившимися порядками, а вместе с ними и их потомство, говоря, что не нужно совершать бесчестие и отрывать детей от родителей³⁸⁹. При этом они конфисковали их имущество³⁹⁰ и осуществили передел земли. (263) По прошествии же многих лет и после гибели сторонников Динарха в какой-то другой междоусоби­це и смерти Литата, главаря мятежников, горожанами овла­дели сожаление и раскаяние, и они решили вернуть в город оставшихся в живых пифагорейцев. Пригласив послов из Ахайи, они при их посредничестве помирились с изгнанни­ками, поставив в Дельфах обетный столб с клятвами. (264)

Из пифагорейцев же возвратились около шестидесяти чело­век, не считая совсем старых; среди них некоторые, заняв­шись врачеванием и оказывая помощь тем, кто был болен, стали во главе возвращения. Случилось так, что оставшиеся в живых имели теперь в глазах большинства хорошую репута­цию, и как раз к этому времени относится возникновение поговорки о преступивших закон: «Теперь их судят не так, как при Ниноне». Когда в земли кротонцев вторглись жители Фурий³⁹¹, пифагорейцы помогали своему городу и вместе с дру­гими рисковали жизнью. Отношение же горожан к ним так силь­но переменилось в противоположную сторону, что, не ограничившись похвалами этим мужам, они решили, что праздник в честь Муз будет приятнее этим последним, если общественные жертвоприношения будут совершаться в храме Муз, который ранее был построен пифагорейцами и в котором те почитали богинь. Итак, о гонениях на пифагорейцев сказано достаточно.

                                                                              ГЛАВА XXXVI

(265) Все авторы единодушны во мнении, что преемни­ком Пифагора был Аристей, сын Дамофонта, кротонец, свер­стник Пифагора, родившийся почти за семь поколений до Платона³⁹². Аристей удостоился не только руководства шко­лой, но и брака с Феано и воспитания детей благодаря сво­ему исключительному превосходству над другими в понима­нии основоположений. Ведь сам Пифагор стоял, говорят, во главе школы тридцать девять лет, а всего прожил почти сто лет, руководство же школой передал Аристею, который был самым старшим. После Аристея школой руководил Мнемарх, сын Пифагора, Мнемарха сменил Булагор, при котором прои­зошло разграбление Кротона³⁹³. После него школой руководил Гартид из Кротона, возвратившийся из путешествия, в которое отправился перед войной. Однако из-за несчастья, случившегося с отечеством, он ушел из жизни. (266) Гартид был единственным пифагорейцем, который умер от горя, остальные же пифагорейцы, дожив, как правило, до глубо­кой старости, как бы освобождались от оков тела. Впослед­ствии, однако, школой руководил Аресан из Левкании, спа­сенный какими-то чужестранцами³⁹⁴; к нему приехал Диодор Аспендский³⁹⁵, которого приняли из-за малочисленности людей в школе. Диодор же, вернувшись в Элладу, принес туда пифагорейские идеи. Приверженцами же письменного изложения учения стали в Гераклее Клиний и Филолай³⁹⁶, в Метапонте Феорид и Барит³⁹⁷, в Таренте Архит³⁹⁸. Слушате­лем, но не принятым в сообщество пифагорейцев оказался Эпихарм³⁹⁹: приехав в Сиракузы, он, опасаясь тираннической власти Гиерона, воздерживался от открытых занятий философией, однако излагал стихами идеи пифагорейцев и тай­но, ради развлечения, разглашал основоположения Пифагора.

(267) Из общего числа пифагорейцев одни сделались из­вестными, многие другие, разумеется, остались безымянными. Вот имена сделавшихся известными. Из Кротона: Гиппострат, Димант, Эгон, Гемон, Силл⁴⁰⁰, Клеосфен, Агел, Эписил, Фикиад, Экфант⁴⁰¹, Тимей⁴⁰², Буф, Эрат, Итаней, Родипп, Бриант, Энандр, Миллий⁴⁰³, Антимедонт, Агей, Леофрон, Агил, Онат, Гиппосфен, Клеофрон, Алкмеон⁴⁰⁴, Дамокл, Милон⁴⁰⁵, Менон.

Из Метапонта: Бронтин⁴⁰⁶, Пармиск⁴⁰⁷, Орестад, Леонт, Дамармен, Эней, Хилант, Мелесий, Аристей, Лафаон, Евандр, Агесидам, Ксенокад, Еврифем, Аристомен, Агесарх, Алкий, Ксенофант, Фрасей, Еврит⁴⁰⁸, Эпифрон, Ириск, Мегисфий, Леокид, Фрасимед, Евфем, Прокл, Антимен, Лакрит, Дамотаг, Пиррон, Рексибий, Аолпек, Астил, Лакид, Алиох, Лакрат.

Из Акраганта: Эмпедокл.

Из Элеи: Парменид.

Из Тарента: Филолай, Еврит, Архит, Феодор⁴⁰⁹, Аристипп, Ликон⁴¹⁰, (Гестией), Полемарх, Астей, Кении, Клеон, Ев-римедонт, (Аркей), Клинагор, Архипп⁴¹¹, Зопир⁴¹², Евфин, Дикеарх, Филонид, Фронтид, Лисид, Лисибий, Динократ, Эхекрат⁴¹³, Пактион, Акусилад, Иккос⁴¹⁴, Писикрат, Клеарат, Леонтей, Фриних, Смихий, Аристоклид, Клиний, Габротел, Писиррод, Геландр, Архемах, Бриант, Мимномах, Акмонид, Дикант, Карофантид.

Из Сибариса: Метоп, Гиппас⁴¹⁵, Проксен, Еванор, Леанакт, Менестор⁴¹⁶, Деокл, Эмпед, Тимасий, Птолемей, Эндий, Тирсен.

Из Карфагена: Мильтиад⁴¹⁷, Анфен, Годий, Леокрит.

С Пароса: Ээтий, Фенекл, Дексифей, Алкимах, Динарх, Метон, Тимей, Тимесианакт, Евмер, Фимарид⁴¹⁸.

Локрийцы: Гиттий, Ксенон⁴¹⁹, Филодам, Евет, Евдик, Сфенонид, Сосистрат, Евфин, Залевк, Тимар.

Уроженцы Посидонии: Афамант, Сим⁴²⁰, Проксен, Кранай, Миес, Бафилай, Федон.

Луканы: братья Оккел⁴²¹ и Оккил, Оресандр, Керамб.

Уроженец Дардана: Малион.

Из Артоса: Гиппомедонт, Тимосфен, Евелфон, Фрасидам, Критон, Поликтор.

Лаконцы: Автохарид, Клеанор, Еврикрат.

Гипербореец: Абарид.

Из Регия: Аристид, Демосфен, Аристократ, Фитий, Геликаон⁴²², Мнесибул, Гиппархид, Евфосион, Евфикл, Опсим⁴²³, Калаид, Семинунтий.

Из Сиракуз: Лептин, Финтий, Дамон⁴²⁴.

Самосцы: Мелисс⁴²⁵, Лакон, Архипп, Гелорипп, Гелорид, Гиппон⁴²⁶.

Уроженцы Кавлонии: Каллиброт, Дикон, Наст, Дримон, Ксент.

Из Флиунта: Диокл, Эхекрат, Полимнаст, Фантон⁴²⁷.

Из Сикиона: Полиад, Демон, Стратий, Сосфен.

Киренцы: Прор⁴²⁸, Меланипп, Аристангел, Феодор⁴²⁹.

Из Кизика: Пифодор, Гиппосфен, Буфер, Ксенофил⁴³⁰.

Из Катаны: Харонд, Лисиад.

Из Коринфа: Хрисипп.

Этруск: Навсифой⁴³¹.

Из Афин: Неокрит.

Понтиец: Лирамн.

Итого: двести восемнадцать человек.

Из женщин-пифагореек прославились: Тимиха, жена Миллия из Кротона; Филтида, дочь Феофрия из Кротона;

Биндако, сестра луканов Оккела и Оккила; Хилонида, дочь Хилона-лаконца; Кратесиклея-лаконянка, жена Клеонора-лаконца; Феано, жена Бронтина из Метапонта; Мия, жена кротонца Милона; Ласфения из Аркадии; Габротелия, дочь Габротела из Тарента; Эхекратия из Флиунта; Фирсенида из Сибариса; Писиррода из Тарента; Нистеадуса-лаконянка; Бэб из Аргоса; Бабелика из Аргоса; Клеэхема, сестра Автохарида-лаконца. Итого: семнадцать⁴³².

                                                                                КОММЕНТАРИЙ

1. Переводим по конъектуре Наука.

2. Намек на одно из мест платоновского «Тимея», где сказа­но: «Все хоть сколько-нибудь благоразумные люди при устрем­лении как к малому, так и к большому делу всегда призывают в помощь бога» (27 С).

3. Разночтение: «свой рассказ».

4. Ямвлих имеет в виду многочисленные подложные сочине­ния, появившиеся в эллинистическую эпоху под именами Архита, Филолая и других известных пифагорейцев. Характеристи­ку этих сочинений дает Кингслей (см. Р. Kingsley. Ancient Philosophy, Mystery and Magic. Empedocles and Pythagorean Tradition.— Oxford.— 1995. — P. 317-347). Собраны же они в уже упоминав­шемся нами во вводной статье издании Тезлеффа: Н. Thesleff. The Pythagorean Texts of the Hellenistic Period. — Abo, 1965.

5. Анкей — вождь племени лелегов, населявших побережье Эллады до прихода туда греческих племен в историческое время. Согласно Аполлонию Родосскому, один из участников похода аргонавтов («Аргонавтика» 1,188).

6. Одно из возможных толкований  katoikhsanta Samhn thn en th Kejalhnia  «заселивший [остров] Саму, что в Кефалении»,так как Кефалленией греки называли не только остров Кефаллению, но и целую морскую область, куда кроме островов Кефалления, Закинф, Итака и Дулихий входил также и остров Сама. «Кефаления», с одним «л», — так в тексте Ямвлиха.

7. Имеется в виду то ли город Халкида на острове Эвбея, то ли одноименный город в южной Элиде, но во всяком случае не Халкида Сирийская, откуда был родом сам Ямвлих.

8. Меламфилл буквально означает «Темнолиственный».

9. В большинстве источников Мнесарх.

10. Порфирий приводит мнение историка Клеанфа, утверж­давшего, что отец Пифагора был сириец из сирийского Тира, приплывший на Самос по торговым делам и удостоившийся са-мосского гражданства («Жизнь Пифагора» 1).

11. Эти стихи цитирует также Порфирий («Жизнь Пифаго­ра» 2). Имя поэта неизвестно.

12. Имена Пифии, Пифаиды и Пифагора имеют один и тот же корень.

13. Имя Пифагор буквально означает «Тот, о ком объявила Пифия» (nveia + otyopeuto).

14. Эпименид — генеалогический писатель Эпименид, о ко­тором упоминает Диоген Лаэртский (1,115), а не знаменитый критский мудрец и ясновидящий, живший гораздо раньше Пи­фагора. Возможно также, пифагореец Эпименид, которого упо­минает Ямвлих ниже, в XXIII, 104. Евдокс — вероятно, историк Евдокс Родосский, которого упоминает тот же Диоген Лаэрт­ский (VIII,90), хотя может быть и известный астроном, геометр, врач и законодатель Евдокс Книдский (V—IV вв. до н.э.), кото­рый был пифагорейцем, хотя последний по складу своего ума вовсе не был склонен к составлению сомнительных генеалогий. Ксенократ — ученик Платона, написавший помимо других со­чинений также и «Пифагорейские вопросы».

15. Ямвлих, говоря о том, что душа Пифагора была спутни­цей Аполлона, по-видимому, неслучайно употребляет слово  sunopadoz  («сопутствующая»), которое употребляет и Платон в «Федре», когда говорит, что избранные человеческие души со­путствуют Зевсу в воинстве богов и демонов.

16. Из рассказа Ямвлиха явствует, что отец Пифагора был торговец, Порфирий пишет, что он был хлеботорговец (ук. соч., 1), по Диогену же Лаэртскому (VIII,1), он был камнерез.

17. Порфирий утверждает, что Пифагор учился у Гермода-манта, сына Креофила («Жизнь Пифагора» 1), да и сам Ямвлих чуть ниже объявляет Гермодаманта другом Пифагора, называя Гермодаманта даже не сыном, а потомком Креофила.

18. Ферекид Сиросский — один из первых греческих филосо­фов, современник семи мудрецов; по словам Диогена Лаэртского, «первым написал о природе и происхождении богов» (1,116). Об отношениях Пифагора и Ферекида Сиросского см. ниже (11,11;ХХХ,184; XXXV,248).

19. У древних греков слово «демон» не имело значения «злой дух», а обозначало просто божество, которое могло быть и доб­рым, и злотворным. О различиях, существующих между добры­ми и злотворными демонами, подробно говорит Порфирий в трактате «О воздержании от животной пищи» (11,39—42).

20. Фалес и Биант наряду с Солоном, Периандром, Клеобулом, Хилоном и Питтаком входили в состав античного канона мудрецов.

21. В 538 г. до н.э.; Поликрат, правитель Самоса, известен лишь благодаря рассказу Геродота о его дружбе с египетским фараоном Амасисом и драгоценном перстне, который был са­мой любимой вещью Поликрата и который он бросил в море, чтобы боги не испытывали зависти к его чрезмерному счас­тью (111,40-43).

22. Таким образом, в §9 Ямвлих ошибся, назвав Пифагора учеником самого Креофила, что хронологически невозможно.

23. Физиками (от слова jusiz — «природа») в древности на­зывали натурфилософов. Анаксимандр (ок. 610—546 гг. до н.э.) — философ, принадлежащий к милетской школе, но считавший первоначалом не какую-либо стихию, как считали Фалес (вода) или Анаксимен (воздух), а беспредельное ( apeiron ). С точки зре­ния хронологии общение Пифагора с Анаксимандром малове­роятно, хотя точная дата смерти Анаксимандра не установлена (546 г. до н.э. — предположительно).

24. Диосполь («город Зевса»), очевидно, обозначает Фивы еги­петские, где было святилище Зевса Аммона. Почти всем знаме­нитым греческим философам греческая историко-философская традиция приписывала пребывание и обучение в Египте (Фалес, Платон и др.).

25. Выше, в 11,7 говорится, что Пифаида родила Пифагора в Сидоне, поэтому сказано «отечество по рождению», т. е. по ме­сту рождения.

26. Мох — финикийский мудрец, живший в XII в. до н.э. и считавшийся создателем финикийской космогонии. Кроме того, Моха, а не Демокрита древние считали основоположником уче­ния об атоме. Физиолог — то же, что натурфилософ.

27. Евсевий, цитируя Филона из Библа, рассказывает об инициациях в Финикии и утверждает, что греческие произошли от них («Praeparatio evangelica» 1,10,8,38—39).

28. Гора Кармел считалась посвященной Зевсу (там был его храм). Ниже, в §15, Ямвлих говорит, что эта гора считалась не­приступной. Она была неприступной в том смысле, что боль­шинству было запрещено на нее подниматься, а не в том смыс­ле, что на нее физически трудно было взойти.

29. И. Леви («La legende de Pythagore en Palestine», Paris, 1927, passim) считает, что рассказ Ямвлиха о путешествии Пифагора в Египет копирует рассказ из «Гимна Аполлону» (ст. 20—332), где изображается, как Аполлон взошел на критский корабль, чтобы переправиться на Крит. Однако ниже Ямвлих называет Пифагора «божественным демоном», а это название было у нео­платоников специальным термином: «божественными» называ­лись те демоны, которые стоят в иерархии демонов наиболее высоко и имеют свойства богов, о чем довольно подробно пи­шет Прокл в «Комментарии к "Алкивиаду"» (67.19—85.17 и спе­циально о «божественных» демонах 71.5 сл.).

30. Диоген Лаэртский пишет, что Поликрат верительным письмом свел Пифагора с Амасисом, а затем Пифагор выучил египетский язык (VIII,3), Порфирий же сообщает, что благода­ря Амасису Пифагор поступил в обучение к жрецам Гелиополя, затем Мемфиса и наконец Диосполя и поразил своим рвением жрецов Диосполя настолько, что они «в недоумении допустили его и к жертвоприношениям и к богослужениям, куда не допус­кался никто из чужеземцев» («Жизнь Пифагора» 8). Сообщение Диогена Лаэртского, если учесть неприязненное отношение Пифагора к тираннии Поликрата, следует признать недостовер­ным.

31. Порфирий сообщает (со ссылкой на «Историю Египта» стоика Херемона), что египетские жрецы, у которых обучался Пифагор, занимались постоянным наблюдением звездного неба и с этой целью распределяли между собой ночное время, вероят­но, чтобы сохранять напряженное внимание и не пропустить ни одного, даже малозначительного, небесного явления («О воз­держании от животной пищи» IV,8). О постоянных занятиях Пифагора астрологией см. ниже (VI,31; XII,59; ХХ1Х,158).

32. Камбис II, сын Кира II, — персидский царь с 529 по 522 гг. до н.э. Завоевание Египта Камбисом произошло в 525-524 гг. до н.э., следовательно, если принять хронологию самого Ямвлиха, Пифагор, уехавший с Самоса после установления там тираннии Поликрата в 538 г. до н.э., провел в Египте 13 лет, а не 22 года. В «Теологуменах арифметики» (р. 53.1-5) Ямвлих также утвержда­ет, что Пифагор был взят в плен воинами Камбиса и в качестве раба уведен в Вавилон, однако ни один из источников, кроме Ямвлиха и Апулея («Флориды» XXI, 11), о пленении Пифагора воинами Камбиса не сообщает.

33. Маги — в данном случае маги — это потомственные жре­цы Персии. До VII в. до н.э. это название носило восточнолидийское племя, из которого позже выделилось особое сословие про­поведников и жрецов зороастрийской религии. Во времена Ямвлиха магами также называли жрецов всех религий иранско­го происхождения. — Прим. ред.

34. Пифагор, как и египетские жрецы, обучал с помощью сим­волов для того, чтобы, с одной стороны, избежать профанации, с другой — дать наглядное чувственное выражение реальностей ино­го мира, так как sumbolon («символ») буквально означает «со­единение, совпадение», т. е. через символ осуществляется со­единение этого и того мира.

35. Лучше бы сказать «геометрии числа», так как у Пифагора и пифагорейцев числа имели пространственно-геометрическое, а не абстрактное выражение, и Аристотель в «Метафизике» го­ворит, что в отличие от всех остальных пифагорейцы считали, что числа обладают величиной (1080b30).

36. Абака — счетная доска.

37. Ямвлих использует образное выражение. 'Аntipelargein бук­вально означает «отплачивать аистиной заботой», так как аисты — единственные птицы, которые заботятся о своих состарив­шихся родителях и доставляют им пропитание.

38. Древние атлеты перед борьбой умащали свое тело олив­ковым маслом.

39. Например, Фаворин Арелатский, автор «Разнообразных повествований», сообщение которого приводит Диоген Лаэртский (VIII, 12—13) и которому следует Порфирий («Жизнь Пи­фагора» 15), утверждая, что Пифагор посоветовал атлету Евримену есть мясо, чтобы победить. «Некоторые утверждают, — говорит Диоген Лаэртский, приведя рассказ Фаворина, — что такое питание установил не философ Пифагор, а какой-то Пифагор-умаститель, ибо философ запрещал даже убивать живот­ных, а тем более ими кормиться» (там же).

40. На этом жертвеннике Аполлону приносили нехарактер­ные для этого бога, как и для многих других языческих богов, бескровные жертвы — нехарактерные потому, что рядом с этим жертвенником находился на Делосе жертвенник Аполлона, со­ставленный из рогов жертвенных животных, который некогда устроил Тезей после своей победы над Минотавром. Порфирий в своем трактате «О воздержании от животной пищи» называет жертвенник, на котором приносил жертвы Аполлону Пифагор, не «бескровным», а «жертвенником благочестивых» (11,28) и находит в этом факте подтверждение основного положения 2-й книги своего трактата, что первоначально совершали раститель­ные жертвоприношения, а животных стали приносить в жертву гораздо позже. Порфирий утверждает, что пифагорейцы следо­вали именно этому древнему благочестивому обычаю раститель­ных жертвоприношений и, уделяя при жертвоприношении час­ти жертвенного животного богам, сами его не ели.

41. По сообщению Диогена Лаэртского (VIII,3), Пифагор вместе с Эпименидом спускался в пещеру Зевса на горе Иде (Крит). Порфирий же рассказывает об этом событии и о пребы­вании Пифагора на Крите вообще подробнее («Жизнь Пифаго­ра» 17). Законодательство Крита считалось образцовым, и Пла­тон, например, предпочитал его всем другим. Судя по тому, что в Афинах всегда была сильна лаконофильская партия и тради­ция, спартанские законы ценились тоже высоко.

42. По сообщению Платона («Законы» 624 А), Минос раз в девять лет беседовал с Зевсом в пещере на горе Иде (Крит).

43. Имеются в виду мудрецы Анахарсис, Солон и Фалес. Анахарсис, будучи скифом, большую часть жизни провел в Афи­нах, Солон, недовольный порядками, установившимися в ре­зультате захвата власти Писистратом, покинул Афины и много лет провел в странствиях по Малой Азии, Фалес же, по сооб­щению Диогена Лаэртского (1,27), обучался у жрецов в Египте и долгое время не жил в родном Милете.

44. Таким образом, Ямвлих считает, что помимо тираннии Поликрата была и другая, не менее важная, причина отъезда Пифагора в Италию: невежество тогдашних жителей Самоса и желание Пифагора распространить шире свою философию, к восприятию которой сограждане Пифагора были непригодны. Порфирий (9) и Диоген Лаэртский (VIII,3) считают недоволь­ство властью Поликрата единственной причиной, вызвавшей переезд Пифагора в Италию.

45. Акусматик — от глагола «когхо («слушаю»).

46. Так назывались греческие колонии в Сицилии и Южной Италии, особенно вокруг Тарента.

47. По утверждению Гесиода, в человеколюбивых демонов, покровительствующих людям и оберегающих их, превратились души совершенных людей «золотого века», по утверждению же Платона, есть человеколюбивые демоны, которые являются суще­ствами-посредниками между богами и людьми и передают волю богов людям, а молитвы и просьбы людей — богам («Пир» 202 Е). Пифагор мыслится Ямвлихом именно в этом смысле как челове­колюбивый демон-посредник между миром богов и людей, по­сланный богами в помощь людям и возвещающий им волю богов.

48. Страна гиперборейцев, мифического народа, жившего на севере, считалась местом, которое Аполлон периодически посе­щал и в котором он жил с осени до весны, гиперборейцы же считались слугами и жрецами Аполлона. Под Пифийцем также подразумевается Аполлон.

49. Пеан — согласно Гомеру, врачеватель богов («Или­ада» V.401), позднее был отождествлен с богом Асклепием, врачевателем людей. Таким образом, пифагорейцы и сам Ямвлих считали Пифагора как бы врачевателем человеческих душ и по­тому отождествляли его с Пеаном.

50. По словам Евсевия («Praeparatio evangelia» IV,5,2) боги населяют небо и эфир вплоть до Луны, демоны — лунную об­ласть и воздух, души — Землю и подземный мир. Порфирий ут­верждает, что те души, которые отделились от мировой души, населяют обширное пространство под Луной и являются добры­ми демонами («О воздержании от животной пищи» 11,38).

51. В восприятии Ямвлиха душа Пифагора является спутни­цей Аполлона и послана на землю его руководящей волей (§8) с определенной миссией (исправление человеческого рода и улуч­шение его качества). Как уже говорилось выше (комментарий №15), Ямвлих в понимании судьбы и назначения Пифагора сле­дует платоновскому мифу из «Федра» (246 Е—248 С).

52. Имеется в виду сочинение Аристотеля «О пифагорейцах», которое не сохранилось, как и три других сочинения Аристоте­ля, написанных им о философах-пифагорейцах, а именно «О философии Алкмеона», «О философии Архита» из «Из сочине­ний Тимея и Архита».

53. Героями в древности назывались потомки богов и людей, т. е. полубоги. В «Золотых стихах пифагорейцев» говорится о том, что «надо чтить славных героев» (3-й стих). Гиерокл в своем «Ком­ментарии к "Золотым стихам пифагорейцев"  в духе неоплато­низма трактует героев как людей, которые были приняты в сонм богов, так как им при жизни удалось избежать недоброжела­тельства материи и привязанностей к смертному. Он также сбли­жает героев с ангелами, поскольку герои так же, как и ангелы («вестники»), возвещают людям правила счастливой жизни (F. Mullach. Fragmenta Philosophorum graecorum.—Parisiis, 1860.— Vol I: Hieroclis commentarius in aureum carmen. — P. 424-425).

54. Эксцентриситет — элемент, характеризующий форму ор­биты. В зависимости от величины эксцентриситета орбита может иметь форму эллипса, параболы или гиперболы. Эпицикл — вспо­могательная окружность: планета движется равномерно по эпи­циклу, в то время как центр его перемещается по другой окружности с центром в Земле — так называемому деференту.

55. Реминисценция из «Государства» Платона (527 Е 1); ниже, в §70, см. парафраз того же самого высказывания Платона.

56. Taz ontwz tvn olwn arcaz т. е. начала того, что в мире феноменов кажется разрозненным, а в действительности пред­ставляет собой целое.

57. Тавромений был основан не раньше 403 г. до н.э., и по­этому политическая деятельность Пифагора распространиться на него никак не могла.

58. Законодатель Залевк жил и занимался законодательной де­ятельностью почти за сто лет до того, как Пифагор приехал в Ита­лию. Харонд же вполне мог ввести пифагорейские законы в Катане, тем более что он упомянут в списке известных пифагорейцев в §267. (О законодательной деятельности пифагорейцев см. A. Delatte. Essai sur la politique pythagoricienne. — Paris, 1922. — P. 177-202).

59. Более подробно о влиянии Пифагора на политическую жизнь Великой Греции и Италии в целом рассказывает Порфирий («Жизнь Пифагора» 21-22).

60. В 529 г. до н.э. В хронологии Ямвлих, как всегда, небрежен. По Ямвлиху, Пифагор в 18 лет покинул Самоc в 538 г. до н.э. после установления тираннии Поликрата, следовательно, ро­дился в 556 г. до н.э., в возрасте 56 лет вернулся на Самоc после путешествий в 500 г. до н.э., а потом уже уехал в Италию, т. е. позже 500 г. до н.э. Здесь же датой прибытия Пифагора в Италию оказывается 529 г. до н.э. (!), чего никак не может быть, если исходить из предшествующей хронологии жизни Пифагора. Ди­оген Лазртский относит прибытие Пифагора в Италию к 60-й Олимпиаде, т. е. к 540—536 гг. до н.э., судя по тому, что он назы­вает 60-ю Олимпиаду временем расцвета Пифагора (VIII,45).

61. То же самое рассказывает теми же словами Порфирий («Жизнь Пифагора» 25), причем вся 7-я и большая часть 8-й главы у Ямвлиха и Порфирия совпадают иногда буквально. Ве­роятно, Ямвлих взял материал для этих глав именно из Порфи­рия, а может быть, у них был один и тот же источник.

62. Идея, что старшее всегда лучше младшего, является глав­ной идеей, отличающей сознание древнего человека от созна­ния человека современного. Она была выражена уже Гесиодом в мифе о золотом веке и постепенно ухудшающихся поколениях людей. Предельно же лаконично ее выразил Гораций в шестом стихотворении 3-й книги «Од». В подстрочном переводе стихи Горация звучат так: «Что только ни испортило губительное вре­мя! Поколение отцов, худшее, чем поколение дедов, родило нас, более негодных [чем отцы], а от нас родится еще более пороч­ное [по сравнению с нами] потомство».

63. Стих из «Илиады» (IV,68).

64. По Гесиоду («Теогония» 886—900), Афина родилась из головы Зевса, после того как он, опасаясь, что сын его первой жены Метиды («Мудрости»), если он родится, лишит его влас­ти, проглотил ее. Гера же, согласно Гесиоду («Теогония» 927 ел.), мстя Зевсу, родила Гефеста без участия Зевса в зарождении и, поразившись безобразному виду новорожденного, сбросила его с Олимпа.

65. Миф об основании Кротона Гераклом рассказывается ниже в 1Х,50.

66. Хотя Геракл получил приказание служить Еврисфею и совершить свои подвиги через оракул Аполлона, однако под стар­шим богом подразумевается Зевс, а не Аполлон, так как в нача­ле предложения говорится о повиновении родительской воле (а родителем Геракла был Зевс), а в конце — об учреждении игр в честь отца, да и Аполлон через оракул выражал не свою волю, а волю верховного, старшего бога.

67. Первые — это троянцы, потерпевшие поражение в войне из-за вины Париса, который, охваченный любовной страстью, проявил невоздержанность и похитил Елену, вторые — это эллины, многие из которых при возвращении домой погибли во время морской бури, насланной на них богами в наказание за то, что один из их предводителей, Аякс, сын Оилея, совершил в храме Афины насилие над Кассандрой.

68. Гнев богов на то, что Аякс совершил преступление в храме Афины, распространился и на родной город Аякса Локры и Лок-риду: оракул потребовал от локрийцев, чтобы они в течение тыся­чи лет посылали в храм Афины Илионской двух девушек, которые бы, служа в нем, не имели права покинуть его до самой смерти.

69. В те годы, когда Пифагор жил в Кротоне, семеро кротонцев четыре олимпиады подряд одержали победы в беге на олим­пийских играх.

      70. Имеются в виду семь мудрецов античного канона (см. №20)

      71. Согласно Гераклиду Понтийскому, Пифагор называл себя любомудром (философом), а не мудрецом, потому что, по сло­вам Пифагора, никто не мудр, кроме бога. По свидетельству Диодора Сицилийского (Х,10.1), Пифагор и свое учение назы­вал любомудрием, а не мудростью. Упрекая семерых мудрецов, он говорил, что из людей никто не мудр, так как человек по слабости своей природы часто не в силах достичь всего, но тот, кто стремится к нраву и образу жизни мудрого существа, может быть подобающе назван любомудром (философом) — Прим. ред.

72. В этом отрывке (43—44) образование означает не сумму механически и формально получаемых знаний, как в наше вре­мя, а воспитание в себе определенных умственных и нравствен­ных качеств, однако если перевести paideia, как обычно, сло­вом «воспитание», возникает множество трудностей, вызванных контекстом.

73. Совет, состоящий из тысячи человек, высший орган вла­сти в Кротоне.

74. Т. е. при том, что каждая Муза имеет свое особое назначе­ние и выполняет свою особенную функцию, у всех девяти Муз общая цель: содействовать согласию и гармонии в вещах.

75. Дике — богиня Правды и Справедливости (в нравствен­ном ее аспекте), Фемида же — богиня правосудия и правопо­рядка, следящая за выполнением законов верховного бога на земле. Представление о местонахождении Дике в царстве Плуто­на связано с идеей посмертного суда и воздаяния.

76. Под свидетелями клятвы имеются в виду боги. Если перевести cwriz orkwn «без клятв», то тогда непонятно, почему  выше Пифагор не советует произносить имен богов при клятвах, поэтому единственно возможный перевод брко1 — «свиде­тели клятвы», т. е. боги. К тому же в «Золотых стихах» пифагорей­цев выдвигается требование чтить именно клятву и клясться правильно ( euorkein, 2-й стих). По мнению Гиерокла, коммен­татора «Золотых стихов», пифагорейское требование чтить клят­ву означает не только правильность клятвы, но и сдержанность и осторожность в ее употреблении, так как клятвой ввиду ее важности нельзя злоупотреблять, и, вероятно, поэтому Пифа­гор призывает кротонцев не клясться именами богов, а упот­реблять простые, искренние слова, вызывающие доверие. Но может быть, Пифагор не рекомендует употреблять клятвенных слов, связанных с именем того или иного бога, из чувства бла­гоговения перед божественными силами, т. е. почти в смысле христианского требования не произносить имени божьего всуе. Однако если Христос в Евангелии призывает не клясться вовсе, то в жизни древних греков, особенно времен Пифагора, клятва играла огромную роль и была залогом постоянства и прочности в отношениях между людьми; более того, клятва, по их пред­ставлениям, отражала неизменность божественных законов, и тот же Гиерокл называет клятву «стражем вечности» ( aidiothtoz jroura ук. соч., р. 422). Диоген Лаэртский говорит, что Пифагор предписывал «не клясться богами, а стараться, чтоб была вера твоим собственным словам» (VI II, 22).

77. Т. е. по состоянию домашнего хозяйства можно судить о том, каков сам хозяин и каковы принципы его управления.

78. Monhz tauthz thz ennoiaz aisqhsin eilhjotwn, буквально «получили ощущение одного только этого помысла (или пред­ставления)», где «одного только» кажется лишним словом. Пред­лагаемая конъектура к этому трудному месту ( monouz … eilhjotaz ) дает смысл: «одни только люди получили ощущение этого по­мысла», что еще хуже, если учесть, что большинство животных заботятся о своем потомстве много лучше и больше иных людей и никогда не бросают своих детей на произвол судьбы.

79. При совершении свадебного обряда поначалу происходи­ло символическое отлучение невесты от родительского очага, совершаемое ее отцом, и невеста как бы передавалась под опеку новому хозяину. Перед домом нового хозяина разыгрывалось притворное похищение, затем невеста вносилась в дом, подво­дилась к домашним божествам, ее кропили очистительной во­дой и после этого она прикасалась к священному огню, у кото­рого должна была впоследствии совершать жертвоприношения. Затем между женихом и невестой происходило разделение еды перед очагом, которое начиналось молитвой и возлияниями бо­гам и ими же заканчивалось. То, что женщина — просительница перед лицом богов, следует понимать в том смысле, что мужчи­на становился опекуном женщины, отлученной от родительско­го очага и как бы нашедшей пристанище у мужнина очага, слов­но у алтаря божества, так как умоляющие о защите в Греции при­падали к алтарям богов, прося покровительства и защиты.

80. Пифагор призывает быть милостивым к прегрешившим домочадцам и обращать их своим великодушием и прощением к добру и справедливости.

81. Ср. Гесиод, «Труды и дни» 293 ел.

82. Ср. принцип римских стоиков esse, non videri («быть, а не казаться»).

83. Ниже, в XVIII,84, Ямвлих приводит пифагорейскую акусму, которая, напротив, подчеркивает важность совета: «Спра­шивающему совета давать самый лучший, ибо совет священен».

84. Т. е. хвалимый уподобляется богу. Возможно, Ямвлих на­мекает на обожествление императоров в Риме. Совещаться же относительно богов, являющихся высшими существами, если исходить из смысла данной фразы, невозможно.

85. Речь идет о десятом подвиге Геракла, когда он гнал бы­ков трехголового Гериона через Италию.

86. Paideia («воспитание») и paiz («мальчик») — однокорен­ные слова.

87. Пифийские игры были учреждены юным Аполлоном после того, как он убил змея Пифона.

88. Архемор — прозвище Офельта, в честь которого семеро вождей (Адраст, Тидей, Полиник, Капаней, Амфиарай, Гиппомедонт, Этеокл) во время похода против Фив учредили игры в Немее. Офельт был сыном царя Немей Ликурга. Его задушила змея, когда его мать Гипсипилла отлучилась, чтобы показать воинам Адраста родник в лесу. Прорицатель Амфиарай истолко­вал смерть младенца как предвестие гибели войска семерых и их самих в будущей войне и назвал Офельта Архемором («ведущий к гибели», точнее «являющийся началом гибели»). Меликерт — сын Ино и Афаманта, воспитателей Диониса. Гера наслала на Афаманта безумие, Ино, спасаясь от него с сыном Меликертом, бросилась в море, и Меликерт стал морским богом. Истмийские игры, учрежденные Дионисом в честь Меликерта, позд­нее были превращены Тезеем в праздник Посейдона.

89. Женщины в Древней Греции, как правило, давали обет через поручителя и гаранта.

90. Пифагор имеет в виду трех мифических сестер-старух Грай, у которых был один глаз на троих и из которых зрячей была лишь обладательница этого единственного глаза, ведшая осталь­ных за собой. Однажды Персей украл у них этот общий глаз. Учи­тывая, что у Грай был еще и один-единственный зуб на троих, можно сказать, что пример с безобразными старухами как ил­люстрация женской самоотверженности сильно портит компли­мент, будто бы сказанный Пифагором кротонским женщинам. Но Пифагор, будучи мудрым человеком, вряд ли страдал безвкусием, и поэтому все рассуждение и неэстетичный пример выдуманы либо самим Ямвлихом, либо его источниками.

91. Кора — одно из имен богини Персефоны, вместе с тем означает «девушка».

92. Нимфа — любая морская, или речная, или лесная боги­ня; вместе с тем означает «невеста».

93. Слово «мать» в древнегреческом — однокоренное с име­нем богини плодородия Деметры, более того, слово «Деметра» — дорийского происхождения и в дорийском диалекте означает «мать-земля» ( Da + mathr,Da вместо аттического gh — «земля»).

94. «Майя» в дорийском диалекте означает «бабушка», и та­кое же имя было у матери бога Гермеса.

95. Согласно Гомеру («Илиада» XVI,234 ел.), в Додоне жре­цы, селлы, гадали по шелесту листьев на священном дубе Зевса. Они были босы и спали на земле.

96. Согласно Пифагору, высшим видом деятельности явля­ется созерцательная, а не практическая деятельность. Аристо­тель же считал самым совершенным человеком того, кто созер­цает подлинно сущее и делает практически должное.

97. Давния — древнее название Апулии, родины Горация, где первым царем был Давн.

      98. Порфирий приводит следующую мотивацию пифагоровского запрета есть бобы, правда, лишь в отношении людей, а не животных: «Бобов он запрещал касаться, все равно как челове­ческого мяса. Причину этого, говорят, объяснял он так: когда нарушилось всеобщее начало и зарождение, то многое в земле вместе сливалось, сгущалось и перегнивало, а потом из этого Вновь происходило зарождение и разделение — зарождались ; животные, прорастали растения, и тут-то из одного и того же , перегноя возникли люди и проросли бобы» («Жизнь Пифагора» 44).

99. Гл. XIII почти полностью совпадает с тем, что говорит Порфирий в гл. 23-25 «Жизни Пифагора».

100. «Илиада» XVII,51-60 в пер. Н. Гнедича.

101. См. Диоген Лаэртский, VIII,45; Порфирий (ук. соч., 27), Диодор Сицилийский, Х,6,2.

102. Имеются в виду музыкальные средства, т. е. музыкальная терапия.

103. 'Еxartusiz — «настраивание музыкального инструмента». 'еpajh — «прикосновение и укрощение посредством прикоснове­ния», т. е. речь идет о смягчающем воздействии музыки на душу.

104. Диатоника (буквально: «идущая по тонам») — семизву­ковая система, все звуки которой могут быть расположены по квинтам. Такова, например, последовательность интервалов в диатоническом тетрахорде: el-dl-cl-h (два целых тона и полутон), в отличие от последовательности интервалов хроматического тетрахорда el-desl-cl-h (целых тонов нет). Диатоническими явля­ются те интервалы и аккорды, которые могут быть получены в пределах цепи шести квинт. Диатонический лад наряду с хрома­тическим, использовавшим две малые секунды подряд, а также увеличенную секунду, и энгармоническим, специфику которо­го составляли интервалы меньше полутона, были тремя ладовы­ми наклонениями в древнегреческой музыке (Музыкальная Эн­циклопедия. — М., 1974. — С. 233-234, в сокращении). О том, как Пифагор открыл диатоническое наклонение, специально см. XXVI,118-120.

105. Буквально: «исправляя каждую из них до добродетели»

106. То же самое утверждает Порфирий, говоря, что Пифа­гор «умел слышать даже вселенскую гармонию, улавливая со­звучия всех сфер и движущихся по ним светил, чего нам не дано слышать по слабости нашей природы* («Жизнь Пифагора» 30, пер. М. Гаспарова).

107. Александр Афродисийский в комментарии к «Метафи­зике» (А 5.985 b 23) Аристотеля говорит, что, по представлени­ям пифагорейцев, «десять движущихся тел, из которых состоит космос (семь планетных вращающихся сфер, куда входили на­ряду с Меркурием, Венерой, Марсом, Юпитером, Сатурном Луна и Солнце, затем — сфера неподвижных звезд. Земля и Антизем­ля. — В. Ч.), отделены друг от друга гармоническими интервалами, скорость движения которых... пропорциональна расстояниям (между ними и центральным «Очагом». — В. Ч.), причем движущиеся бы­стрей издают более высокие звуки, а движущиеся медленней — более низкие. Будучи подчинены гармоническим пропорциям, эти звуки сливаются в музыкально-гармоническое звучание, но мы не воспринимаем его слухом, так как привыкли к нему с детства» (цитируется по: Фрагменты ранних греческих филосо­фов. — М., 1989. — Ч. 1. — С. 469). Современные ученые указывают на то, что представление пифагорейцев о том, что восемь сфер образуют октаву, неверно, потому что планеты движутся посто­янно, следовательно, тона их должны звучать одновременно и потому последовательный октавный звукоряд никак образовать­ся не может. Но Пифагор, вероятно, слышал музыкальную вол­ну, исходящую от отдельных светил, а не от всего космоса в целом, а интервал в октаву между восемью сферами он устано­вил уже умозрительным путем через сопоставление высоты зву­ков, которые он улавливал слухом. Пифагорейское учение о гар­монии сфер было развито Платоном в «Тимее» (38 В—39 Е) и «Государстве» (616 D—617 D) и видоизменено Кеплером в его «Гармонии мира».

108. В отличие от XII,59, где говорится о том, что части кос­моса слаженно объединяются благодаря пропорциям, logoz в данном контексте означает еще и «слово», так как речь идет о звучании космоса.

109. Ср. Гераклит: «Душе присущ глагол, растящий сам себя» (фрагм. 107).

110. Об этом методе привыкания к созерцанию чистых пер­вообразов говорится у Платона («Государство» 516 В, «Федон» 99 D), однако Платон в отличие от Ямвлиха говорит о зритель­ном, а не слуховом восприятии первообразов. Вместе с тем образ солнца, наблюдение его во время затмения и постепенное при­выкание к необычному его состоянию — те же самые в этом отрывке Ямвлиха и в указанных выше текстах Платона.

111. Перевод М. Гаспарова. Эмпедокл (род. ок. 490 г. до н.э.) — философ из Акраганта, близкий к пифагорейцам и Анаксагору, основное сочинение — «О природе». Более подробно о нем см.: Фрагменты ранних греческих философов. — М., 1989. — 4.1.-С. 330-441.

112. Буквально: «он был снабжен более совершенными, чем у других, органами для видения, слышания, думания».

113. Описание пифагорейской практики лечения душ музы­кой см. в XXV,110 cл.

114. Ямвлих приписывает Пифагору платоновское трехчаст­ное деление души на одну разумную и две неразумных части: пылкую и вожделеющую («Государство» 439 D-E). Если ве­рить Диогену Лаэртскому, Пифагор делил душу на умствен­ную, рассудочную и пылкую части (VIII,30), т. е. у Пифагора, наоборот, человеческая душа имела две разумные части и одну неразумную.

115. У Ямвлиха  orqh jusiologia, но если перевести это тра­диционно как «истинная наука о природе» или «истинное зна­ние природы», то непонятно, как наука о природе сама по себе содействует согласию разных народов, а самое главное — поче­му она более содействует согласию граждан разных народов, чем согласию граждан одного и того же народа.

116. Ср. принципы Нового времени bellum omnium contra omnes («война всех против всех») и «жизнь — борьба» (друг с другом).

117. Т. е. живет лишь благодаря душе, а само по себе оно — мертвая масса.

118. Вероятно, отсылка к тому месту «Тимея» Платона, где говорится о том, как демиург упорядочил и привел к согласию друг с другом посредством геометрических фигур и пропорций четыре враждовавших друг с другом стихии (52 Е-57 В).

119. Впоследствии эту теорию развил Эмпедокл, учивший, что период дружбы и согласия в жизни мира сменяется перио­дом раздора и вражды. Социально-политический аспект дружбы подробно рассмотрел Аристотель в 8—9-й кн. «Этики Никомаха».

120. «Государство» 527 D.

121. Школа Пифагора была, что называется, престижной, и немало людей стремились в нее лишь для того, чтобы попасть в ряды духовной элиты и поставить себя высоко в глазах окру­жающих.

122. Politikoi — «искусные в государственной деятельности», «государственники», так как пифагорейская школа и община была микрогосударством со своими особыми законами и уста­вом. Впрочем, в тех городах, где высшими должностными лица­ми были пифагорейцы, «государственники», они занимались, разумеется, делами всего полиса, города-государства, а не од­ной только общины.

123. Разночтение: «будучи какими-то и экономами и законо­дателями». Oikonomikoi («экономики») — лица, искусные в уп­равлении хозяйством, «хозяйственники», они же были и казна­чеями, распоряжаясь золотым и серебряным запасом общины (см. XVII,74). Nomoqetikoi — «искусные в законодательной дея­тельности», «законоположенники», но не в том смысле, что они устанавливали законы (эти последние были установлены учредителем общины Пифагором), а в том смысле, что они прово­дили в жизнь законы и устав общины («законоположенники»), следя за их исполнением и осуществлением. Из ХХ1,97 ясно, что «политики» (и они же, вероятно, «экономики», «хозяйственни­ки») и «номотетики» («законоположенники») назначались Пи­фагором из числа акусматиков, т. е. тех, которые занимались предварительным очищением души, готовясь принять посвящение, эсотерики же, посвященные в тайны учения, этими воп­росами уже не занимались.

124. О завесе см. XVIII,89 (то же). Эсотерики — собственно «допущенные внутрь».

125. 'Omakooi. Ср. VI, 30, где говорится об учреждении некое­го огромного «Дома совместного слушания» (omakoeion) сами­ми пифагорейцами.

126. 'Аtelhz te kai steirwdhz ; по-русски можно было бы пере­дать одним словом: «пустоцвет».

127. Эксарх — начальник хора. Не путать Килона-эксарха с Килоном из Кротона, которого отверг Пифагор и который, ос­корбленный отказом, стал инициатором заговора против пифа­горейцев (XXXV.248-249).

128. Об общем имуществе у пифагорейцев ср. V.30, где рас­сказывается об учреждении общины.

129. Об экономах ср. XVII,72 и №123.

130. Кроме них, пифагорейцы, согласно Ямвлиху, насыпали надгробный холм и стали считать мертвым того, кто разгласил тайну соизмеримости и несоизмеримости (XXXIV,246). См. так­же XXXV,252, где сообщается, что организаторами заговора про­тив пифагорейцев были именно те, кого они некогда изгнали и кому поставили, словно мертвым, обелиск.

131. Лисид — пифагореец, обучался, будучи совсем молодым, у Пифагора, когда тот был уже стар (XXIII, 104), один из немногих спасшихся после разгрома пифагорейского союза и пе­реехавших в Элладу, где он в самом конце жизни стал учите­лем будущего фиванского полководца и политического деятеля Эпаминонда (XXXV, 250) — факт, почему-то оспариваемый со­временными учеными, но, если принять хронологию Ямвлиха, считающего годом рождения Пифагора 556 г. до н.э., вполне объяснимый: Пифагор, которого слушал юный Лисид, умер, согласно Ямвлиху, после 460 г. до н.э., Эпаминонд же родился в 410 г. до н.э., следовательно, Лисид в старости вполне мог быть учителем Эпаминонда, тем более что об этом есть сообщения и у Непота («Эпаминонд» 2), и у Диодора Сицилийского (Х,11,2). О Лисиде см. также XXX, 185, о таинственных обстоятельствах, имевших место после его кончины, говорится у Плутарха («О демоне Сократа» 13-14 и 16).

132. Речь идет о Деметре и Персефоне и Эле воинских мисте­риях. О пифагорейском запрете разглашать тайны учения см. XXIII,104, об отказе пифагорейца Миллия раскрыть Дионисию причину, почему он не захотел потоптать бобы, казненного из-за этого отказа открыть тайну пифагорейского запрета, — XXXI,193—194, о долгом необнародовании пифагорейских со­чинений, вызванном нежеланием разглашать тайны учения, — XXXI, 199 и сходные сообщения в XXXII,226-227; XXXIV,246;XXXV,253 (из Никомаха). По рассказу Плутарха, второй царь Рима Нума, которого многие древние авторы ошибочно считали пи­фагорейцем, растолковав жрецам перед своей смертью содержа­ние и смысл написанных им книг, приказал похоронить вместе с его трупом эти священные книги, «не желая сохранять в ниче­го не говорящих другим буквах полное глубокого смысла учение. На этом основании, — продолжает Плутарх, — и пифагорейцы не оставили писаных сочинений — они хотели запечатлеть воспитующие слова в памяти достойных, не прибегая к письму. Так поступали они даже тогда, когда шла речь о трудных или, как они выражались, таинственных геометрических доказательствах. Если что-либо подобное сообщалось человеку недостойному, они говорили, что боги, несомненно, накажут каким-либо большим и общим бедствием за этот грех и преступление». («Нума» 22, пер. В. Алексеева).

133. Сходный образ в связи с методом подготовки воинов и их мусическим и гимнастическим воспитанием употребляет и Платон в «Государстве» (429 D—E).

134. Это письмо Лисида подложное, написано на дорийском диалекте, время написания — не ранее I в. н.э. (A. Stadle. Die Briefe des Pythagoras und der Pythagoreen. — Meisenheim am Glan, 1980.—S. 212 ff).

135. Вероятно, так делили учеников Пифагора поначалу, потому что деление на «математиков» и «акусматиков» (соответ­ственно «познавателей» и «слушателей»), которого придержи­вался сам Ямвлих, впервые встречается лишь у Клемента Алек­сандрийского («Stromata» V,59), а затем у Порфирия («Жизнь Пифагора» 37), хотя последний, судя по многочисленным со­впадениям с Ямвлихом, пользовался тем же самым источни­ком, которым был Аристоксен (IV—III вв. до н.э.). Не следует смешивать «пифагористов» Ямвлиха с «пифагористами», кото­рых высмеивают авторы средней комедии.

136. «Аттикистами» называли представителей риторического направления I в. н.э., подражавших языку и стилистической ма­нере знаменитых ораторов и писателей IV в. до н.э., прежде все­го Демосфена, Лисия, Ксенофонта, которые считались истинно аттическими авторами: так, например, Ксенофонта называли за сладость его речи «аттической пчелой».

137. Из «Жизни Пифагора» Ямвлиха видно, что «пифагорей­цы» и «математики», с одной стороны, и «пифагористы» и «акусматики», с другой, — одно и то же. Первые («пифагорейцы» и «математики») — обладатели эзотерического знания, вторые («пифагористы» и «акусматики») — претенденты на него. Одна­ко в трактате Ямвлиха «О науке общей математики» есть место, впрочем, сомнительное, где акусматики названы «пифагорейца­ми», а не «пифагористами» (р. 76.19), но поскольку Ямвлих по­следовательно придерживается в «Жизни Пифагора» указанного выше разделения, то это место в трактате «О науке общей мате­матики» следует считать ошибкой переписчика (или опиской самого Ямвлиха).

138. Сообщение о том, что у пифагористов имущество было у каждого отдельное, противоречит сообщению об общности имущества у всех пифагорейцев в VI,30 и в XVII,72 и 74.

139. О происхождении термина «акусматик» см. V,30 и №45. Термин «математики» происходит от глагола manqanw — «изу­чаю», «понимаю», «познаю».

140. Сам Ямвлих в каталоге пифагорейцев (XXXVI,267) объяв­ляет Гиппаса выходцем из Сибариса. Гиппас, хотя и был пифа­горейцем, началом всех вещей, как и Гераклит, считал огонь. Боэций («Наставления в музыке» 11,19) упоминает о его заня­тиях музыкальной теорией: в частности, Гиппас установил свой порядок консонирующих интервалов, первооткрывателем же интервалов считался Пифагор (XXVI,115—119). Кроме того, Гип­пас был первооткрывателем иррациональности и доказал ирра­циональность Ö2 . В пифагореизме Гиппас был своего рода рас­кольником и соперником Пифагора. По сообщению Ямвлиха, акусматики не признавали математиков, утверждая, что их уче­ние идет не от Пифагора, а от Гиппаса («Об общей математи­ческой науке» 76.19), сам же Гиппас за то, что разгласил и пост­роил впервые теоретически сферу из двенадцати пятиугольников, якобы погиб в море как нечестивец (см. ниже XVIII,88).

141. «Тот, оный» — т. е. Пифагор, которого пифагорейцы из чувства благоговения не называли по имени (ср. Х,53, где гово­рится, что жители Кротона, преклоняясь перед Пифагором, перестали его называть по имени и называли не иначе как «бо­жественный»). Кроме того, пифагорейцы, когда не хотели ут­руждать себя доказательствами, имели обыкновение, прибегая к авторитету Пифагора, говорить: «Аutoz eipa» («Сам сказал»).

142. Все авторы до Ямвлиха называют эти пифагорейские изречения  sumbola («иносказательные изречения»), да и у само­го Ямвлиха была работа, называвшаяся «О символах», в кото­рой он, вероятно, использовал термин предыдущих авторов. Пи­фагорейские акусмы (символы) встречаются и в других трудах Ямвлиха («Протрептик» 21, р. 106.18; «Об общей математичес­кой науке» р. 60.28—61.6)

143. Тетрактида (Четверица) — Священное число, первый квадрат, который был у пифагорейцев геометрическим симво­лом справедливости и божественного равновесия, далее квадривиум или четыре ступени мудрости (арифметика, музыка, гео­метрия, астрономия), четыре стихии, четыре времени года, четыре возраста жизни, четыре страны света и т. д. Кроме того, четверица дает первое тело — пирамиду (четырехгранник). Тетрактидой пифагорейцы называли также соотношение первых четырех чисел (1+2+3+4), дающих в сумме 10 и как бы исчер­пывающих природу числа, так как после 10 числовой ряд не имеет принципиально новых соотношений. Три главных музы­кальных интервала представляют собой отношения первых че­тырех чисел: 2:1 (октава), 3:2 (квинта), 4:3 (кварта), причем ок­тава делится на квинту и кварту: 2:1=3/2:4/3, октаву же пифагорейцы называли «гармонией»: по их представлениям, ин­тервалы между восемью сферами космоса составляют октаву, или гармонию, причем на каждой сфере сидит сирена и поет в определенной тональности (это пифагорейское представление отразилось в «Государстве» Платона, 617 В—С, где описывается веретено Ананки). Богом же небесной гармонии был Аполлон, прорицалище ко­торого находилось в Дельфах, и поэтому эта акусма о Тетрактиде, т. е. гармонии, в которой заключены сирены, имеет очень глубо­кий смысл. Кроме всего прочего, Плутарх в трактате «Об Исиде и Осирисе» указывает на своего рода большую Тетрактиду пифаго­рейцев, которая, согласно Плутарху, состояла из сочетания пер­вых четырех нечетных (1, 3, 5, 7) и первых четырех четных чисел (2, 4, 6, 8), и это было число 36 (1+2+3+4+5+6+7+8), являвшее­ся, по словам Плутарха, величайшей клятвой у пифагорейцев и называвшееся «космосом» (гл. 75).

144. Ср. XI,55, где говорится о том, что самым мудрым был тот, кто дал имена вещам, а также Элиан, «Пестрые рассказы» 4.17, где также цитируется эта акусма.

145. Эта акусма противопоставляется предыдущей: по пред­ставлениям пифагорейцев, самое мудрое — число и слово (имя) и тот, кто правильно их употребляет, по представлениям же людей обыкновенных, которых пифагорейцы называют oi parhmvn («наши соотечественники» или «наши современники»), са­мое мудрое — искусство врачевания и тот, кто им владеет.

146. Под гармонией понимается опять же октава, заключаю­щая в себе гармонические числовые соотношения, свойствен­ные Тетрактиде.

147. Прежде всего Фалесу, высказывания которого о том, что самое лучшее, приводит Диоген Лаэртский (1,36).

148. Правая сторона и знак с правой стороны традиционно считаются благоприятными и добрыми в отличие от левой сто­роны и знака с левой стороны.

149. Золото — самый благородный металл, к тому же связан­ный с культом бога нравственной чистоты Аполлона, бога пифагорейцев, занятие же, предшествующее деторождению, не считалось благородным у пифагорейцев, а если в храме проис­ходили роды, он, по их представлениям, считался осквернен­ным (см. XXVI1I,154).

150. В XXIII,105 эта акусма уточняется: «О пифагорейских ве­щах без света не говори». Таким же образом сформулирована эта акусма и в «Протрептике» Ямвлиха (21, с. 106.18).

151. Порфирий передает эту акусму и комментирует ее сле­дующим образом: "Богам делай возлияние через ушко сосу­дов" — этим он (Пифагор. — В. Ч.) намекает, что богов должно чтить музыкою и песнопениями» (ук. соч., 42), однако слова Ямвлиха «ради хорошей приметы» указывают на то, что эта акус­ма понималась по-разному.

152. Порфирий комментирует эту акусму так: «Не выставляй напоказ перед людьми, как ты судишь и думаешь о богах» (ук. соч., 42).

153. См. IX,48 и №79. «Берем правой рукой» — жест покрови­теля.

154. В XXVIII, 147 сказано, что белый петух посвящен Солн­цу, а в данном месте речь идет о Луне, так как календарь у греков был лунным и продолжительность месяца измерялась по Луне. Впрочем, в «Протрептике» Ямвлих говорит, что петух «по­священ Месяцу и Солнцу» (21, с. 106.18, №17).

155. В этой акусме те, кто стремятся к наслаждениям, упо­добляются тем, кто стремятся к наказанию.

156. Порфирий пишет, что пифагорейцы при жертвоприно­шениях части жертвенных животных уделяли богам, сами же лишь отведывали их чисто символически, а во всех остальных случаях жизни воздерживались от животной пищи («О воздержании от животной пищи» 11,28).

157. Буквально: «о переселении отсюда», реминисценция из Платона («Федон» 117 С).

158. Ср. объяснения, которые приводит Диоген Лаэртский:

«Не преломлять хлеб — потому что в старину друзья ели от од­ного куска, как варвары и посейчас, а того, что сводит людей, делить не нужно (впрочем, иные говорят, что это — к посмерт­ному суду; иные — что от этого робеют на войне; а иные — что от этого начинается целокупность)» (VIII,35, пер. М. Гаспарова).

159. У пифагорейцев и близких к ним людей существовало представление, что разгласившим тайное знание мстит боже­ство (ср. ниже XXXIV.247). О запрете Пифагора разглашать тай­ны учения и о соблюдении этого запрета пифагорейцами см. ХУП,75и№132.

160. А. Лебедев переводит «геометрию Пифагор называл "на­укой"» («Фрагменты ранних греческих философов» с. 149), одна­ко во фразе  ekaleito de h gewmetria proz Puqagorou istoria кон­струкция   proz Puqagorou  указывает не на действующее лицо (последнее при глаголе в страдательном залоге обозначается с помощью предлога  upo), а на то, с чьей стороны, от кого исхо­дит что-либо. К тому же что особенного в том, что Пифагор называл геометрию наукой?

161. Т. е. пифагорейцы и пифагористы или же математики и акусматики, что, по Ямвлиху, опять же одно и то же.

162. Об этих людях и их функциях в общине см. выше XVII,72 и №122.

163. Абарид (часто именуется «Абарис», однако греческое имя передается на русский по родительному падежу, в котором дана основа слова) — легендарная и очень популярная среди гречес­ких мифографов, историков и философов фигура, представи­тель и посланец священного народа гиперборейцев, красочную картину жизни которого рисует Пиндар в 10-й пифийской оде (ст. 29—47). Об Абариде писали Геродот, Гекатей Абдерский, Платон, Диодор Сицилийский, Гераклид Понтийский (диалог «Абарид, или о душе»), Гимерий и даже еще в IV в. н.э. Нонн Панополитанский. Вместе со скифом Залмоксисом, Аристеем из Проконнеса считался учеником Пифагора и чудотворцем.

164. Диоген Лаэртский приводит название трех сочинений, автором которых якобы был Пифагор, и в их числе называет сочинение «О природе» (VIII,6). В действительности же Пифагор, если исходить из смысла и характера его учения, ничего не писал.

165. Диодор Сицилийский изображает Абарида как своего рода эмиссара, прибывшего с острова гиперборейцев на Делос для возобновления старинной дружбы народа Аполлона, к которо­му он принадлежал, с жителями острова Делос, на котором ро­дился Аполлон и где он особенно почитался (11,47). Торжествен­ное же прибытие Абарида в Афины описывает Гимерий в своих «Эклогах» (XXV,5)

166. См. выше VI,30, где жители Кротона отождествляют Пифагора с Аполлоном из страны гиперборейцев. То, что отож­дествление имело место, сообщает и Элиан в «Пестрых расска­зах» (11,26), ссылаясь на Аристотеля. О том, что душа Пифагора была спутницей Аполлона, см. 11,8 и №15. Об особенных душах, являющихся детьми Аполлона и потому искусных в мантике и совершении таинств, рассказывает Прокл в «Комментарии к "Тимею"» (111,159.24-31).

167. Стрела была символом и атрибутом Аполлона, потому что он — бог солнечного света, убивающего своими лучами тем­ные силы земли, воплощением которых был Пифон. Солнечный свет действует на этот мир, словно удар стрелы, и один из осно­воположников стоицизма Клеанф прямо называл солнце уда­ром, так как оно «всякий раз на восходе вонзает свои лучи, как бы ударяя ими мир» («Stoicoram veterum fragmenta» I, fragm. 502).

Солнечные же лучи несутся по воздуху, словно стрелы, и пото­му старший жрец Аполлона Абарид передвигается по воздуху с помощью стрелы, которая одновременно и фетиш, и символ Аполлона. Солнечный свет обладает очищающей и животворя­щей функцией, и потому Абарид с помощью стрелы солнечного бога производит очищения и исцеления (ввиду этой своей функ­ции бог Аполлон часто отождествлялся с богом врачевания Асклепием или Пеаном, на что, между прочим, указывает и сам Ямвлих, говоря в VI,30, что кротонцы называли Пифагора Апол­лоном из страны гиперборейцев и Пеаном). О стреле Аполлона, которую имел при себе Абарид, сообщают и Геродот (IV,36), и Пиндар (фрагм. 271), Платон же в «Хармиде» (158 В) называет Абарида вместе с Залмоксисом «заклинателем от болезней».

168. Ср. ниже XXVIII.135-136.

169. Сцена демонстрации Пифагором золотого бедра в под­тверждение своей божественной природы типична для литера­туры о нем. Ср., например, Диоген Лаэртский, VIII,11 и Порфирий, «Жизнь Пифагора» 28.

170. Имеется в виду не астрология, а так называемая мисти­ческая арифметика, или наука о божественных числах и число­вой природе богов.

171. 'Ecemuqia («сохранение слова») - термин, взятый из языка мистерий.

172. Katartusiz — термин, обозначающий укрощение и дрес­сировку диких лошадей.

173. Примерно то же самое, но о самом Пифагоре говорит Порфирий: «Прогулки он предпочитал не со многими, а вдвоем или втроем, в святилищах или в рощах, замечая при этом, что, где тише всего, там и краше всего» («Жизнь Пифагора» 32, пер. М. Гаспарова).

      174. Ср. Золотые стихи пифагорейцев, 32—

175. Обычай совместных трапез, «сисситий», установил, по сообщению Плутарха, спартанский законодатель Ликург («Ликург» 12, где дается подробное описание этого обычая), однако уже Гомер сообщает об обычае ахейцев пировать, разделившись по 10 человек и избрав виночерпия («Илиада» 11,126).

176. О диете самого Пифагора Диоген Лаэртский пишет сле­дующее: «Сам же он... довольствовался только медом и сотами или хлебом, вина в дневное время не касался, на закуску ел овощи вареные и сырые, а изредка рыбу» (VIII, 19 в пер. М. Гаспарова, ср. сходное сообщение Порфирия, ук. соч., 34).

177. Согласно пифагорейским представлениям, лишь в жерт­венных животных не входит душа человека (см. акусму из XVIII, 85 об этом).

178. Возлияния богам совершались и до обеда, и после его окончания.

179. Ср. Порфирий, ук. соч., 39. По существу это пифагорей­ское требование соответствует буддистской ахинcе, правда, с ограничением: «если живое существо не вредит человеку».

180. Об отношении пифагорейцев к демонам, богам и геро­ям см. XI,31, где упоминаются речи Пифагора о богах, демонах, героях и небесных светилах, обращенные к ученикам.

181. Ср. «Золотые стихи пифагорейцев» 1—4.

182. «Закону помогать, с беззаконием воевать» — часто упо­минающаяся заповедь. См. ниже ХХХ,171 и XXXII,223.

183. Диоген Лаэртский утверждает прямо противоположное, говоря, что одежда Пифагора была из белой шерстяной ткани, «ибо лен в тех местах еще не стал известен» (VIII, 19).

184. Пифагорейцы не одобряли охоту, во-первых, потому, что не хотели причинять вреда всему живому, во-вторых, пото­му, что она разжигает страсти, а пифагорейское воспитание все сводилось, по существу, к борьбе с ними.

185.0 пифагорейской теории филии («дружбы») как дружес­кого согласия всех частей миропорядка, начиная с первочастиц («стихий») в природе и человеческом организме и кончая со­гласным пением светил, см. XVI,69 и ХХХШ,230-232.

186. Внук, сын, младший брат или просто облагодетельство­ванный.

187. Термин pedartasiz образован посредством соединения глаголов pedaw («заковывать в цепи», «спутывать»; один из спо­собов выездки лошадей назывался pedh — «путы») и artaw («при­креплять», «привязывать»).

188. Филолай из Кротона — один из самых знаменитых пи­фагорейцев старшего поколения; главное сочинение — «О при­роде», где он изложил свое учение о космосе, в центре которо­го — мировой огонь («Очаг» Вселенной), вокруг которого вра­щаются по кругу Антиземля, Земля и остальные светила много занимался проблемами музыки и искал в геометрических фигу­рах отображение свойств богов. (Более подробно о нем см. «Фраг­менты ранних греческих философов» I, с. 432—446.) Еврит из Тарента — ученик Филолая, занимался вопросом, какое число свойственно той или иной вещи, тому или иному живому суще­ству (число лошади, человека и т. д.). Харонд из Катаны — с малой долей вероятности старший современник Пифагора, за­конодатель. Залевк из Локр — о нем см. VII,34 и №58. Брисон — ближе неизвестен и не упоминается больше даже самим Ямвлихом в каталоге пифагорейцев в конце книги. Архит-старший — больше никем не упоминающийся современник и ученик Пифагора (не смешивать со знаменитым Архитом, современни­ком и другом Платона). Аристей — второй схоларх, преемник Пифагора (см. XXXVI,265). Лисид — см. XVII.75 и №131. Эмпедокл— см. XV,67 и №111. Залмоксис — скиф, раб Пифагора, а позднее проповедник его учения о бессмертии души среди гетов, причисленный ими к богам после смерти. Эпименид — крит­ский мудрец и ясновидящий, обладавший способностью изле­чивать от любой порчи, как телесной, так и душевной. Под его именем ходило множество сочинений («Теогония», «Оракулы», «Очищения» и др.). Хотя по времени не мог быть учеником Пи­фагора, древние и в том числе Ямвлих считали его таковым (см. ниже XXVIII,135; ХХХП,222). Лимон—известен лишь тем, что в его доме были сожжены пифагорейцы во время мятежа против них (XXXV,249). Левкипп — ближе неизвестен. Гиппас — см. XVIII,81 и №140. Алкмеон — автор сочинения «О природе», был довольно самостоятельным мыслителем и не во всем следо­вал Пифагору, основной предмет интересов — медицина. Под­робнее о нем см. «Фрагменты...» с. 267—273. Фимарид с Пароса— открыл метод эпантемы (нахождение по одному из слагаемых всех остальных), в основном занимался числовыми исследова­ниями. Ямвлих упоминает его ниже в XXVIII, 145 и в XXXIII,239, а также в каталоге.

189. В «Протрептике» Ямвлих толкует этот символ весьма от­влеченно; смысл его толкования сводится к тому, что знание о божественном нельзя строить на основании частичного и слу­чайного.

190. В «Протрептике» Ямвлих толкует этот символ так: зна­ние о богах должно быть не грубым, а тонким и духовным.

191. Т. е. следуй не мнениям толпы, а мнениям немногих по­нимающих (Порфирий, «Жизнь Пифагора» 42).

192. Платон, говоря в «Государстве» о соотношении трех ча­стей души, описывает их состояние во время сна и возникнове­ние правильных представлений о будущем так: «Кто предается сну чистым и умеренным в поведении и еде, у того та часть души, которая связана с разумом и рассудком, как бы насытив­шись добрыми мыслями, приходит в деятельное и возвышенное состояние; вторая же часть, что питается наслаждениями, не истощена ни скудостью, ни излишеством (ведь и то и другое притупляет остроту ума: как отсутствие чего-то нужного для природы человека, так и излишнее изобилие). А третья часть души, вместилище гнева и пылких страстей, умиротворена и спокойна. И вот, когда эти две безрассудные части души укрощены, когда первая часть, вместилище разума, просветляется и становится деятельной и готовой к порождению сновидений, тогда-то сны приходят и спокойные и вещие» (571 Е — 572 В). О том, что Пифагор учил своих учеников общаться с богами через сны, см. XVI,70.

193. Порфирий и Ямвлих критиковали стоиков за то, что те, исключив будто бы неразумных животных из общины логоса, считали необязательным соблюдение принципа справедливости по отношению к животным. Кстати сказать, Шопенгауэр в «Парсргах и паралипоменах» ошибается, объясняя плохое отноше­ние к животным в Европе влиянием Библии и иудаизма, потому что необязательность соблюдения моральных принципов по отношению к животным постулировали еще в античной филосо­фии стоики и эпикурейцы. Пифагор же проповедовал нравствен­ное отношение к животным, потому что в Египте, где он обу­чался, оно было главным жизненным правилом; животные почитались в Египте до такой степени, что в домах некоторых египтян полноправными членами семьи были змеи, а умереть на зубах крокодила считалось у египтян величайшей честью, так как образ божества, по их представлениям, запечатлен прежде всего на животном.

194. Об укрощении и смирении диких животных Пифагором см. выше XIII.

195. Аналогичным образом и Порфирий считает полное воздержание от употребления мяса в пищу обязательным лишь для тех философов, которые «стремятся поставить свое счастье в за­висимость от бога и подражания ему» («О воздержании...» 11,3), т. е. таким философам, которые более остальных преуспели в уподоблении богу, которое, согласно неоплатоникам, является главной целью философии.

196. В «Протрептике» (21, р. 148.16-17) Ямвлих говорит, что пифагорейский запрет есть сердце живых существ в символичес­кой форме означает требование не разрывать единства и согла­сия мирового целого. Перечень животных и растений, которых Пифагор запрещал есть своим ученикам, имеется у Порфирия (ук. соч., 43) и у Плутарха («Застольные вопросы» 111,1.635 Е).

197. То же самое сообщает и Элиан («Пестрые рассказы» IV.17), однако не приводит причины и ничего не говорит о свой­ствах мальвы.

198. Диоген Лаэртский к этому пифагоровскому перечню не подлежащих съедению рыб добавляет еще морскую ласточку (VIII, 19), а Порфирий утверждает, что Пифагор запрещал есть «почти все, что ловится в море» («Жизнь Пифагора» 45).

199. К числу «божественных» причин Диоген Лаэртский со ссылкой на сочинение Аристотеля «О пифагорейцах» относит ту, что боб напоминает ворота Аида, и ту, что бобы «подобны природе целокупности» (VIII,34).

200. В данном случае пеан — торжественная песня в честь Апол­лона.

201. Деление пифагорейских мелодий на те, которые, с од­ной стороны, помогают против уныния и терзаний, или наобо­рот, против гневного возбуждения, а с другой — обуздывают влечения, опять же отсылает нас к платоновскому делению души на высшую, разумную часть и две низших (пылкая и вожделею­щая), которые нуждаются в обуздании, в данном случае — с помощью музыки.

202. Спондеические мелодии отличались торжественностью и исполнялись на празднествах в честь богов.

203. Секст Эмпирик рассказывает ту же историю и относится  к ней, в духе своего учения, скептически («Против ученых» VI,8).  Несколько иначе к ней относится Боэций («Руководство по му­зыке» 1,1).

204. Гомер, Одиссея, 4.221 в пер. В. Жуковского.

205. О «настраивании», «настраивающих» мелодиях и «смяг­чении», «смягчающих» мелодиях см. XV,64. s                             

206. Октава.

207. Соответственно квинта и кварта.

208. Соотношение весов 12:6=2:1, т. е. натяжение первой струны, дающей самый высокий звук, в два раза сильнее натяжения последней, дающей поэтому самый низкий звук.

 209.12:8=3:2 (квинта). Струна с самым большим грузом, как  будет сказано ниже, была названа Пифагором «нэтой», струна с  наименьшим грузом — «гипатой», та же, к которой было прикреплено восемь гирек и которая образовывала с нэтой интервал в квинту, — «месой».

   210. Эта струна называлась «парамесой», отношение же меж­ду нэтой и парамесой было 12:9 = 4:3 (кварта), так называемый   эпитрит (целое с третью).

   211.9:6=3:2 (квинта), т. е. парамеса с нзтой образовывала  интервал в кварту (4:3), а с гипатой — в квинту (3:2).       

   212. С точки зрения веса — в обратном полуторном, так как натяжение месы было в полтора раза слабее, чем натяжение нэты, но с точки зрения звука интервал был опять же в квинту.

213. Т.е. один тон (8:9).

214. 12:6=2:1 — октава (двойное отношение), 12:8=3:2 — квинта (полуторное отношение), 8:6=4:3 — кварта, а 3:2х4:3= 2:1.

215. 12:9=4:3, 9:6=3:2 (полуторное), а 4:3х3:2 дает опять же отношение октавы. Получается так называемая музыкальная про­порция (Л. Жмудь в своей книге о пифагорейцах приводит ее не полностью): 12:8=9:6 (соотношение квинты верхней части схемы и квинты нижней части, алгебраическое выражение  a:  2ab / (a+b) =(a+b)/2:b,где а=12, b=6)  и она же 12:9=8:6 (соотношение кварты нижней части схемы и кварты верхней части, алгеб­раическое выражение а: (a+b) = 2ab/(a+b) : b), где 8 в обоих типах соотношений — среднее   гармоническое  c: 2ab/(a+b),а 9 — среднее ариф­метическое с: (a=b)/2 , и это перекрестное соотношение двух квинт и двух кварт, образующее музыкальную пропорцию, хорошо видно на схеме, смежное же соотношение одной квинты и од­ной кварты, также хорошо видное на схеме, показывает деле­ние октавы на квинту и кварту, а разница квинты и кварты дает целый тон 8:9 или отношение 9:8, особенно хорошо видное на первой схеме (с. 84). Как уже говорилось в №143 к XVIII,82, три основных музыкальных интервала, открытых Пифагором, стро­ились на соотношении первых четырех чисел, образующих Тетрактиду: 2:1 (октава), 3:2 (квинта), 4:3 (кварта). Впоследствии Гиппас, ученик Пифагора, изготовил четыре медных диска та­ким образом, что диаметры их были равны, а толщина первого диска была на одну треть больше второго, в полтора раза больше третьего и в два раза больше четвертого (соотношение весов 12, 9, 8 и 6 в случае эксперимента Пифагора то же самое!), и когда по ним ударяли, получались те же самые типы созвучий, что и при опыте Пифагора. Продолжив опыты Пифагора, Гиппас от­крыл двойную октаву и ундециму, которые выражались теми же числами Тетрактиды.

216. Хордотон — струнодержатель.

217. Gnwmwn — стрелка солнечных часов, указывающая время.

      218. Монохорд — инструмент с одной струной для определе­ния тона.

      219. Тригон — инструмент треугольной формы, несколько похожий на нашу арфу.

      220. Гипата — крайняя струна, дававшая самый низкий тон из-за слабого натяжения.

      221. Меса — «средняя».

      222. Парамеса — «ближайшая к средней».

      223. Нэта — «низшая», последняя (по положению рук музы­канта), а по высоте тона — самая высокая в противоположность гипате, называвшейся соответственно положению рук музыканта «высшей» (upath), а по высоте звучания дававшей низший тон.

224. Диатоническая последовательность — простейшая пос­ледовательность тонов. Ямвлих подробно рассказывает о ней в следующем параграфе.

      225. Октахорд — «восьмиструнник», система, образующаяся  из слияния двух тетрахордов, так что верхний тон нижнего тетрахорда совпадает с нижним тоном верхнего тетрахорда.

      226. Об этих наклонениях см. № 104 (гл. XV).

227. Гептахорд — «семиструнник». Первоначально на кифаре было четыре струны (тетрахорд), затем это число увеличилось до семи (гептахорд), затем до восьми (октахорд) и наконец до девяти.

228. Вся эта глава (115—122) является буквальным повторе­нием 6—7-й глав «Введения в гармонику» Никомаха из Герасы.

229. О том же самом пишет Порфирий: «Богам любезно то, что требует малых затрат, и божество больше обращает внима­ние на нрав жертвующих, а не на большое количество пожерт­вований» («О воздержании...» 11,15).

230. Плутон получил имя от слова «богатый». Ср. в русском языке «богатый» от слова «бог», т. е. «награжденный богом».

231. Буквально: «в верхней части миропорядка» или «в верх­нем мире».

232. Т. е. пифагореец временно удержал при себе два таланта из четырех, уплаченных первым лицом, а после того как второе лицо, получив два, уплатило согласно решению третейского су­дьи три, пифагореец вернул первому лицу три таланта с прило­жением одного, временно находившегося у него, судьи, а вто­рому дал второй талант из двух, временно находившихся у него, судьи, и таким образом вернул этому второму лицу тот один талант, который принадлежал ему из тех трех, которые пифаго­реец, по видимости, отсудил в пользу первого лица. Вероятно, пифагореец создал видимость разрешения тяжбы для того, что­бы удовлетворить обе тяжущиеся стороны, которые никак не хотели мириться без решения судьи.

233. Приступая к рассказу об этом случае, Ямвлих выше ска­зал: « Qemenwn de tinwn epi kakourgia proz gunaion tvn agoraiwn imation », буквально: «Когда какие-то из злого умысла оставили у бабенки из рыночных плащ». Если понимать под этой  gunaion просто рыночную торговку, то непонятно, какой у нее был резон заключать с этими людьми такой странный дого­вор, ведь согласно договору она даже не может продать плащ, который они оставили, видимо, в залог за неимением денег, необходимых, чтобы расплатиться с ней за покупку товара. Если же понимать под этой «бабенкой из рыночных» площадную дев­ку, которую они хотели обмануть, не расплатившись, то непо­нятно, в чем цель этих людей и почему оговаривается именно это условие, что за плащом придут они оба, а не один. Ямвлих, однако, выразился так, что имеет место разночтение и можно перевести его слова и так: «когда какие-то рыночные торговцы оставили у бабенки» и т. д., но в этом случае опять же непонят­ны ни ее действия, ни действия этих двух людей.

234. Пояс у древних часто использовался вместо кошелька для хранения денег.

235. Этот рассказ имеет много общего со знаменитым рас­сказом о журавлях поэта Ивика, современника Пифагора, ро­дившегося в Сицилии и жившего при дворе Поликрата, и, воз­можно, придуман по аналогии.

236. Пропуск в тексте. Дальше речь заходит о пифагорейской дружбе.

237. По сообщению лексикографа Суды, Архит спас Плато­на от казни тиранном Дионисием, а сам Платон в седьмом сво­ем письме говорит, что Архит помог ему отплыть в Грецию, когда его грозились убить, но не Дионисий, а наемники. Расска­зы о дружбе Финтия и Дамона см. ниже ХХХШ,234-237, о дружбе Клиния и Прора там же, 239.

238. Гимнасчарх — наблюдатель за телесными упражнениями в гимнасии.

239. Глагол Suvanai, который употребляет Ямвлих, обозна­чал в древнегреческой математике возведение числа в степень, преимущественно во вторую, реже — в третью.

240. Речь идет о знаменитом египетском треугольнике, или «треугольнике жизни», с основанием 4, катетом 3 и гипотену­зой 5, тем более что Дойбнер, с издания которого выполнен перевод, сообщает, что в одном из кодексов против этого места помещено изображение этого треугольника, однако выражение идеи этого треугольника Ямвлихом нельзя считать удачным, так как отношение эпитрита уже содержит в себе указание на третью линию, о которой Ямвлих говорит, что она — посередине между первой и второй, и о первой линии следовало бы сказать, что она выражается числом 4, если имеется в виду египетский треугольник. В этой связи нам кажется, что уже древние не совсем хорошо по­нимали, что значит это знаменитое место из «Государства» Платона, где говорится о геометрическом числе человеческого потом­ства или «круговорота человеческого» в отличие от круговорота божественного, т. е. космоса, о чем см. след. комментарий.

241. «Ведь есть круговорот божественного сотворенного [=космоса], обнимаемый совершенным числом; и есть круговорот человеческого, число которого есть первое, где увеличение ос­нов корней степеней, охватив три промежутка и четыре предела уподобляющих, расподобляющих, растущих и исчезающих чи­сел, все являет пропорциональным и взаимосоизмеримым. Из них отношение 4:3 в качестве базы, сопряженное с пятеркой, дает две гармонии числовых формул после трех увеличении...» («Государство» 546 В—С в пер. А.Ф. Лосева). Удовлетворительного толкования этого места не существует, толкование же Лосева является, по существу, видоизменением толкования Адамса (см. А.Ф. Лосев. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Пла­тон. — М., 1969. — С. 319—324), однако хорошо тем, что приво­димые Лосевым выкладки Адамса и его собственные заставляют окончательно усомниться в правильности отождествления пла­тоновского эпитрита, взятого в качестве базы и дающего при сопряжении с пятеркой после трех увеличении две гармонии числовых формул, с пресловутым египетским треугольником, так как эти выкладки не совпадают с числовыми и геометричес­кими соотношениями, свойственными египетскому треугольнику. Начало такому неестественному толкованию этого места из «Го­сударства» положил в древности, вероятно, Плутарх, который даже не понял, что у Платона в основании, или базе, лежит не линия, выражаемая числом 4, а отношение 4:3, т. е. уже дано отношение основания к катету (если имеется в виду египетский треугольник), и написал в своем трактате «Об Исиде и Осири­се», что Платон в этом месте «Государства» дал символическое обозначение брака через египетский треугольник, в котором  катет, выражаемый числом 3, можно считать мужским началом, основание, выражаемое числом 4, — женским началом, а гипо­тенузу, выражаемую числом 5, — «отпрыском обоих», как на­пыщенно он выразился (гл. 48). Это толкование Плутарха, кроме всего прочего, неверно еще и потому, что женское начало обо­значалось у пифагорейцев числом 2, а не 4, а мужское — обыч­но 1, а в случае с «брачным числом», действительно, числом 3, но то, что площадь египетского треугольника равна 6, «брачно­му числу», не дает никаких оснований отождествлять отноше­ние 4:3 с числом 3. К тому же толкование Плутарха отвлеченно-мистическое, а построение Платона — конкретно-математическое. Что касается Ямвлиха, он, вероятно, следовал ошибочному тол­кованию Плутарха.

242. Под paqh , которое на русский язык переводят обычно «страсти», греки понимали нечто совсем иное, чем мы, и обо­значали этим словом страдательные состояния души, и даже та­кие положительные проявления страстности, как радость, не должны были, по их представлениям, нарушать меру, середину. Ямвлих использует терминологию Аристотеля, который в «Эти­ке Никомаха» подробно обосновал теорию добродетелей как неких середин (1106 А—1109 А) и где он, в частности, писал: «Избыток и недостаток присущи порочности, а обладание сере­диной — добродетели» (1106 В). Естественно, что в данном слу­чае Ямвлих говорит об обладании серединой в положительных, а не в дурных страстях, которые Пифагору не были свойственны. Об этом соблюдении Пифагором середины в проявлениях эмо­ций пишет и Порфирий: «Лицо его являло всегда одно и то же расположение духа — от наслаждения оно не распускалось, от горя не стягивалось, не выказывало ни радости, ни тоски, и никто не видел его ни смеющимся, ни плачущим» («Жизнь Пифагора» 35).

243. В XXVIII-XXXIII шесть видов добродетелей пифагорей­цев: благочестие ( osiothz ), в основном самого Пифагора (134— 156); мудрость ( sojia, 157-166); справедливость ( dikaiosunh , 167-186); благоразумие ( swjrosunh, 187-213); мужество ( andreia , 229-240); дружба ( jilia, 229-240). Четыре вида добродетелей (мудрость, справедливость, благоразумие, мужество) — тради­ционные.

244. Отсылка к X1V,63.

245. Сходные сообщения и рассказы см. у Порфирия (28 ел.).

246. Критскому чудотворцу Эпимениду, жившему задолго до Пифагора, приписывались такие сочинения, как «Теогония», «Происхождение куретов и корибантов», «О жертвоприношени­ях в критском государственном устройстве», «О Миносе и Радаманфе»; главные же произведения Эмпедокла — «О природе» и «Очищения» (поэмы), ему также приписывалось авторство не­которых трагедий.

247. Диоген Лаэртский рассказывает, что, когда однажды пассатные ветры дули так сильно, что портились плоды, Эмпедокл приказал содрать кожу с ослов и сделать меха, которые он затем расставил вокруг холмов и горных вершин, чтобы уловить ветер, за что и был прозван «Защитником от ветра» (VIII,60).

248. По сообщению Диогена Лаэртского, Эпименид совер­шил очищение Афин и остановил мор, за что, вероятно, и был прозван «Очистителем» (1,110).

249. Здесь Ямвлих дословно повторяет XVIII,87. В дальнейшем повторения следуют очень часто. Это объясняется тем, что начи­ная с главы XXVIII материал рубрицирован по отдельным доб­родетелям пифагорейцев и то, о чем уже говорилось, снова оказывается уместным.

250. Аристей из Проконнеса, род. ок. 550 г. до н.э., путешество­вал по северному Причерноморью, автор поэмы «Об аримаспах», где изображались различные сказочные народы. Об Аристее см. Геродот, IV.13—15.

251. У древних греков было пять основных музыкальных ла­дов: дорийский, лидийский, фригийский, ионийский и миксо-лидийский.

252. Лин — у фиванцев почитался как певец, продолжатель Орфея и Гомера. Из искусного певца превратился в сознании греков в мудреца и учителя. В александрийское время под его именем ходило множество апокрифических сочинений.

253. О том же самом сообщает и Геродот (IV,36).

254. Ниже, в XXXI, рассказывается о том, как Миллий был казнен Дионисием за отказ открыть тайну одного из пифагорей­ских запретов.

255. Т. е. за то, что перевернул все вверх дном в доме Пифа­гора, а не за то, что умолчал о том, что там видел.

256. Золотые стихи пифагорейцев, 1-2.

257. Явное преувеличение. Три таланта равнялись 18 000 драхм, тогда как, например, во времена Платона дневной заработок ремесленника равнялся одной драхме.

258. Об осторожном обращении пифагорейцев с клятвой см. выше 1Х,47 и №79.

259. Андрокид - ближе неизвестен. О Фимариде см. выше 104 и №188, а также ниже, 239 и 267 (где о нем говорится, что он из Тарента).

260. Философия Пифагора имела множество параллелей с уче­нием орфиков («круг необходимости» для души, стремление очис­титься от скверны материальной жизни, запрет употреблять в пищу мясо животных и др.), и поэтому считалось, что Пифагор заим­ствовал из их учения многое, и даже свою философию числа.

261. Так называлась большая поэма Орфея, несколько фраг­ментов из которой сохранились. CM.Orphicorumfragmenta,p.l40—143.

262. Либетра — город в Македонской области Пиэрии у Олим­па, где, по сообщению Павсания, была могила Орфея («Описа­ние Эллады» 9.30).

263. Это вступление в «Священное слово» написано на до­рийском диалекте и, разумеется, подложное, как и само «Свя­щенное слово», так как Пифагор по самому характеру своего учения ничего писать не мог.

264. Некоторые методы гадания, основанные на числах и приписываемые Пифагору, сохранились в передаче эллинисти­ческих авторов. CM.Thesleff, op. cit., p. 243—245.

265. Сообщение о том, что Пифагор разрешал приносить в жертву петуха, противоречит утверждению Пифагора в § 147, что петух — священная птица солнца (значит, его нельзя прино­сить в жертву даже для гадания).

266. Сила — вероятно, тот самый не названный по имени в § 144 пифагореец, который заплатил три таланта судьям, чтобы не клясться всуе.

267. У Ямвлиха  qeia jilosojia — «божественная философия» в значении «философия о божествах», а не в смысле обозначе­ния хорошего качества философии или того, что она исходит от богов, и он почему-то не употребляет естественного в таких слу­чаях  qeologia («богословие»).

268. Халдеи — в данном случае, как и упоминающиеся сле­дом маги, — просто племя. Впрочем, жрецы этого племени счи­тались родоначальниками астрологии, и поэтому во времена рим­ской империи халдеями называли всех астрологов независимо от их национальной принадлежности.

269. Мистерии в Элевсине — мистерии Деметры и Персефоны. Имброс, Лемнос и Самофракия были известны в древности бла­годаря культу кабиров, богов финикийского происхождения, учителей тайного знания и вообще всех искусств. Они почитались и как низшие божества плодородия и покровители моряков.

270. Единица и Двоица (точнее. Двойственность) — по пред­ставлениям пифагорейцев, не столько числа, сколько две миро­вые породительные силы, одна из которых, Единица, — начало тождества вещей самим себе и их постоянства, а другая. Двоица (точнее. Двойственность), — источник и причина дифференци­ации и изменения вещей как в самих себе, так и по отношению друг к другу. Поэтому Троица является первым рожденным ими числом, а уже от Троицы начинается уходящий в бесконечность ряд чисел, символизирующий недостаток и ущерб двух основ­ных породительных сил в этом ряду. Что касается объяснения того факта, что Аполлон прорицает с треножника, то стоик Корнут в своем трактате «О природе богов» пишет по этому по­воду следующее: «Треножник дан ему ввиду совершенства числа три. Может он происходить и от трех кругов, один из которых он пересекает в его годовом движении, а двух других держится солн­це» (гл. 32), а в собрании «Ватиканских мифографов» (11,20) го­ворится, что Аполлон прорицает с треножника потому, что «он знает прошлое, различает настоящее и может видеть буду­щее», т. е. видит начало, середину и конец всего происходящего. Нас не должно смущать, что пифагорейцы и вслед за ними Ямвлих («О "Введении в арифметику Никомаха"» 13.1—14.3) трактовали Аполлона как монаду, а не триаду, потому что, по их представлениям, Аполлон — монада не в смысле первоединого, а в смысле формообразующего принципа ( eidopoioz ), при­дающего вещам цельность посредством соединения начала, се­редины и конца, прошлого, настоящего и будущего, т. е. именно триадически.

271. Шесть является произведением и одновременно суммой числового принципа или первоначала (Единица), первого чет­ного (Двоица, точнее Двойственность) и первого нечетного, «рожденного» числа (Троица): 6=1х2х3 или же 1+2+3. Как уже говорилось выше. Единица и Двоица являются породительными творческими силами, а Троица — первое из рожденных ими чисел, и поэтому Единица, Двоица и Троица исчерпывают всю числовую природу космоса (в пифагорейском смысле этого сло­ва): Единица — начало неделимости и тождества вещей себе и другим. Двоица — начало делимости, изменения и инаковости вещей как в самих себе, так и по отношению к другим. Троица — начало бесконечного ряда рожденных Единицей и Двоицей и по­тому вторичных по отношению к Единице и Двоице чисел.

272. 6:1=2х3, 6:2=1х3, 6:3=1х2, т. е. при делении на любое из трех чисел, дающих в сумме 6, произведение двух оставшихся чисел равняется результату деления. Ср. 8:4  # 1х3, а 4, 1 и 3 дают в сумме 8 или 8:2 # 1х5, а 2, 1 и 5 дают в сумме 8. Плутарх в трактате «О возникновении души в "Тимее"», 1018с говорит, что «число 6 — совершенное, так как оно получается при любых комбинациях». Кроме вышеуказанных комбинаций, следует заметить, что при делении и вычитании у числа 6 получается тождество множителей и слагаемых, например, 6:2=1х3 и 6— 2=1+3 (и то же при делении и вычитании из шести одного и трех, дающих вместе с 2 в сумме 6).

273. У Ямвлиха «окроплять золотом или морем», но, на наш взгляд, вряд ли Пифагор призывал при кровопролитии в храме растапливать золото и кропить им пол хотя бы из соображений экономии.

274. Ср. библейское представление о том, что вначале ничего не было и лишь «божий дух носился над водами» (стало быть, вода уже была?).

275. По пифагорейским представлениям, бессмертное боже­ственное начало, каким является душа, при вхождении в тело в момент рождения человека оскверняется, и поэтому в храме, в месте, где обитает божество, рожать нельзя. Эта мысль свидетельствует и о том, что пифагорейцы считали, что душа входит в человека лишь в момент его рождения, а не в момент зачатия или в период утробного развития. Представление о том, что человеческое тело само по себе — лишь мертвая масса, является общим для многих философских школ древности.

276. Чтить кедром — очевидно, кедровым маслом, которое предохраняло от гниения. Лавр — дерево, посвященное Аполло­ну, кипарис связан с культом умерших, и, кроме того, как ска­зано ниже (155), из него сделан скипетр Зевса. Дуб — священное дерево Зевса, мирт — Афродиты.

277. Т. е.- с огнем.

278. Огонь, наиболее легкий из четырех элементов и всегда стремящийся вверх, к богам, считался главным признаком бо­жественной природы.

279. Белый цвет — символ благой и божественной природы, из чисел ему соответствует Единица, начало всех вещей, кото­рая является первой в ряду чисел, неделимой и простой, и по­тому пространственно положена как точка.

280. Т. е.- посмертный суд должен рассудить, кто прав, а кто виноват, человеку же лучше претерпеть несправедливость, чем нанести ее (то же самое утверждает и Сократ в «Горгии»).

281. Диоскуры — Кастор и Полидевк (на небе — созвездие Близнецов). Полидевк был бессмертным сыном Зевса, а Кас­тор — его братом, рожденным от смертного. После гибели лю­бимого брата Полидевк попросил отца, чтобы он сделал смерт­ным и его. Зевс предложил ему выбор: либо одному быть в числе бессмертных на Олимпе, либо вместе с братом один день прово­дить на Олимпе, а другой — в Аиде, царстве смерти. Полидевк, чтобы не разлучаться с братом, выбрал последнее. Пифагореец Филолай эту идею братской связи, неразрывности и согласия в вещах изображал в виде верхнего (Полидевк, бессмертный) и нижнего полукруга (Кастор, смертный); оба полукруга немыс­лимы друг без друга и образуют самую совершенную из плоских фигур — круг. Может быть, в рекомендации Пифагора воспевать перед принятием пищи Диоскуров содержится намек на круго­ворот вещества, которое после принятия пищи уходит в виде испражнений в землю, а затем после пребывания в земле посту­пает обратно как часть новой пищи, добытой из земли.

282. Perissoz  — «высший, лучший», одновременно «нечетный» и «избыточный» (соответственно основному свойству мужской природы) — так пифагорейцы определяли Единицу, которая возглавляла правую колонку пар противоположностей (предел, нечет, одно, правое, мужское, прямое, свет, добро, квадрат).

283. Начало четного и символ распадающегося — Двоица, точнее Двойственность, неопределенность или условное число­вое выражение материальной природы как таковой. См. левый столбец пифагорейских пар противоположностей, возглавляе­мый Двоицей (беспредельное, чет, многое, левое, женское, кривое, тьма, зло, разносторонний прямоугольник).

284. Т. е. на первом месте в философии Пифагора — теология (знание об умопостигаемом мире и богах), а затем следуют три традиционных раздела античной философии: физика (учение о природе, соединяющее естествознание и натурфилософию), эти­ка и логика.

285. По количеству и с точки зрения их делимости до беско­нечности.

286. Аподиктическое искусство — искусство убеждать посред­ством доказательств.

287. Фраза, ставшая поговоркой. Ее цитируют Платон («За­коны» 573 Е-4А), Аристотель («Топика» 183 В 23). Последний в «Политике» говорит о том, к каким роковым последствиям мо­жет привести первоначальная ошибка в политике (1303 В 30). Правда, в самом начале «Этики Никомаха» Аристотель утверж­дает, что начало даже больше половины всего (1098 В 8): столь важную роль играло понятие начала у древних. Согласно же представлениям древних философов, после допущения первоначаль­ной ошибки в философии невозможно построить никакой сис­темы, кроме системы видимости.

288. Т. е. все служит материалом для числа, все ему соразмер­но и им измеримо.

289. У Диогена Лаэртского это определение Пифагора пода­но так: «Дружба — равенство ладов» (VIII,33), т. е. душа друга как бы звучит в одном ладу с твоим ладом: это более точная цитата, соответствующая пифагорейскому представлению о музыкаль­но-числовой основе человеческой души, усвоенному и Плато­ном. Кроме того, Пифагору же приписывается изречение: «Друг — второе "я"», т. е. «я» друга и твое «я» равны, кроме того, то же самое определение «дружба — равенство» можно толковать и так, что у друзей все поровну (ср. пифагорейское «у друзей все общее»).

290. Как сообщает Псевдо-Плутарх, «Пифагор первым на­звал Вселенную "космосом" по порядку, который ей присущ» («Мнения философов» 11,1,1). О значении и смысле понятия «кос­мос» см. также Платон, «Горгий» 507 Е 6.

291. Эсто— сущность.

292. О тетрактиде см. №143 к XVIII,82.

293. Выше, в XXVIII, 150 Ямвлих привел эти стихи с некото­рым изменением: вместо «изобретшим для нас тетрактиду» было «тетрактиду мудрости нашей».

294. Главным покровителем всех этих искусств был Аполлон, более всего почитаемый пифагорейцами, и нас не должно сму­щать, что покровителем врачебного искусства считался Асклепий, потому что Асклепий врачевал тела, а Аполлон — души (вследствие чего его и называли часто Пеаном, именем Асклепия).

295. Платон различал пять родов врачевания: лекарственное, хирургическое, диагностическое, целебное и диетическое, ка­сающееся образа жизни (Диоген Лаэртский, 111,85). Из дальней­шего ясно, что пифагорейцы одобряли только этот последний и не одобряли лекарственный и особенно хирургический род.

296. Эпидиктические речи — торжественные, картинные.

297. Парменид — самостоятельный философ, однако он был учеником известного пифагорейца Аминия, но Ямвлих не упо­минает Аминия не только при рассказе о пифагорейцах, но даже в каталоге прославившихся пифагорейцев в конце книги.

298. Эпихарм — комедиограф, жил в Сиракузах, время жиз­ни 550—460 гг. до н.э. По сообщению Ямвлиха, разгласил тайны пифагорейского учения, сблизившись после своего приезда в Сиракузы с некоторыми пифагорейцами (XXXVI,266). Из-за оби­лия сентенций в его комедиях ему позднее стали приписывать авторство некоторых философских сочинений.

299. «Государство» 462. Однако более подробно свою теорию справедливости Платон излагает в 443 A—D, где он пишет, что справедливость проявляется в самом человеке тогда, когда каж­дая часть души (разумная, пылкая и вожделеющая) выполняет свою собственную задачу, не мешая другим двум частям выпол­нять свою. В соответствии с пифагорейским представлением о музыкально-числовой основе души он пишет о человеке, устанавливающем созвучие и дружественность частей души, кото­рые являются главными признаками справедливости, следую­щее: «Он прилаживает друг к другу три начала своей души, совсем как три основных тона созвучия — высокий, низкий и средний, да и промежуточные тоны, если они там случатся; все это он связует вместе и так из множественности достигает собственно­го единства, рассудительности и слаженности. Таков он и в сво­их действиях, касаются ли они приобретения имущества, ухода за своим телом, государственных дел или частных соглашений» (пер. А.Н. Егунова).

300. У Ямвлиха в некотором роде каламбур: «ввел ( eishgen ) справедливость, выведя ( paragomenhn ) ее».

301. Сомнительный факт, так как поэт Алкей родился при­мерно в 620 г. до н.э., а Пифагор, по мнению большинства ис­следователей, — между 580 и 568 гг. до н.э., а если следовать хронологии самого Ямвлиха, то еще позже.

302. Может быть, намек на то, что умение Пифагора управ­лять домохозяйством по заветам Деметры связано с его искусст­вом вносить во все гармонию и согласие, полученным им не­посредственно от Аполлона, предводителя Муз.

303. Вероятно, ошибка переписчика, так как выше, в XXVII, 130, этот законодатель назван Тимаром.

304. Гераклит считал, что лучшие люди умирают в бою и молодыми, а те, которые поплоше, живут долго и умирают от старости или болезней. По его представлениям, человек чем доль­ше живет, тем больше портится и поэтому ему лучше заблагов­ременно повеситься, не дожидаясь, пока он испортится окон­чательно. Это представление Гераклита совпадает с утверждением другого пессимиста, поэта Феогнида, о том, что «Вовсе на свет не родиться — для смертного лучшая доля», которое заканчива­ется в общем-то той же самой рекомендацией, что и рекоменда­ция Гераклита своим согражданам: «Если ж родился, спеши к вожделенным воротам Аида: сладко в могиле лежать, черной укрывшись землей». Представление о том, что молодыми умира­ют именно любимцы богов, было общеантичным.

305. Точнее, в XXIII,104, причем в этом месте Залмоксис лишь бегло упоминается Ямвлихом в числе прочих законодате­лей-пифагорейцев. О почитании Залмоксиса фракийцами доволь­но подробно говорит Геродот (IV,94—95).

306. Страсть мыслится опять-таки как страдательное состоя­ние души, когда она порывается, влечется к чему-либо, и по­этому порывы и влечения объявляются видами страстей, т. е. стра­дательных состояний, в которые ввергается душа, когда лишается своего главного свойства — разумности.

307. Ср. «Золотые стихи пифагорейцев» 1—4:

Прежде всего бессмертных богов согласно закону

Чти и клятву блюди. Затем героев преславных

 И преисподних божеств почитай, обряд исполняя.

 Также родителей чти и тех, кто родством тебе близок. (пер. А. В. Лебедева)

308. В республиканском Риме стремление к нововведениям рассматривалось как стремление к государственному перевороту и было уголовно наказуемым. Законодательство греков было в этом отношении более мягким.

309. Они не имеют этого права потому, что убийцы и мятеж­ники, которыми были двое членов посольства, по греческим законам сами могли искать прибежища у алтарей и просить бо­гов о помощи, если бы их привлекли к суду за убийство или за участие в мятеже. С другой стороны, они не имеют права возла­гать дары на алтари, так как они — преступники.

310. Принимаем анонимную конъектуру, так как чтение по основному тексту ( logon apoidonti tvn epitimwmenwn ) дает смысл: «дававшему объяснения по поводу того, в чем их винит Пифа­гор», и становится непонятным, во-первых, почему посол, на­бросившись с бранью на Пифагора, вдруг начал давать ему от­чет о совершенном им убийстве и, во-вторых, почему Пифагор, получив этот отчет от кротонского посла-убийцы, вдруг отказы­вается давать ему оракул: ведь Пифагор и так знал, что перед ним — убийца.

311. В XXVIII,155 субстанция души объявляется первичной среди подлинно сущего, но в данном случае Ямвлих выражается более точно, потому что душа в неоплатонизме мыслилась дале­ко не самым главным среди подлинно сущего, а вот первич­ность природы подлинно сущего по отношению к нашему ил­люзорному и вторичному миру никем из неоплатоников не оспаривалась.

312. Речь идет о шаре с образующими его форму и поверх­ность бесконечными линиями, которые, однако, равно удалены от центра («имеют равные потенции»). Альбрехт усматривает здесь прямоугольный треугольник, а под dunamewz apodeixeiz  видит соотношение квадратов сторон этого треугольника при бесчис­ленных сочетаниях несимметрично расположенных форм, одна­ко несимметрично расположенные формы можно образовать в любой и при любой геометрической фигуре и непонятно, поче­му отдается предпочтение именно прямоугольному треугольни­ку. Только потому, что у него квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов? К тому же dinamiz  в геометрии древних гре­ков было не просто возведением в квадрат, но имело еще и философский смысл, и поэтому  dunamewz apodeixeiz на наш взгляд, следует толковать именно как развертывание потенции линий шара, исходящих из одной точки, которая у пифагорейцев была геометрическим выражением Единицы или монады, остающей­ся тождественной себе во всем неравном, несоразмерном и са­мом по себе беспредельном, выражающемся в бесконечных не­симметричных по отношению друг к другу линиях шара и образуемых этими линиями фигурах, которые могут быть вписа­ны в шар.

313. Аристотель утверждает, что все эти различия лучше всех учитывает обладатель срединного душевного склада, о котором он в частности говорит: «Он будет по-разному общаться с людьми высокопоставленными и обычными, с более и менее знако­мыми, равным образом учитывая и другие различия, воздавая каждому, что подобает» («Никомахова этика» 1126 В 36, пер. Н.В. Брагинской).

314. Т. е. гнев, дерзость, угрозы, о которых говорилось в связи с рекомендацией, как не должен общаться младший со старшим.

315. Более подробно об этом пишет Аристотель: «Не просто определить, как, против кого, по какому поводу и какой срок следует испытывать гнев, а также до какого предела поступают правильно или погрешают... Действительно, иногда мы хвалим и признаем ровными тех, кому недостает гнева, а злобных признаем воистину мужами за способность начальствовать. Не просто поэто­му определить в понятиях, насколько и как переходит грань тот, кто заслуживает осуждения, ибо судят об этом по обстоятель­ствам и руководствуясь чувством. Ясно по крайней мере то, что похвалы заслуживает срединный душевный склад, при котором мы испытываем гнев против того, против кого следует, по долж­ному поводу, должным образом и так далее» (ук. соч., 1126 А 30).

316. Т. е. о власти, как это становится ясным из нижеследую­щего. «Начальство» и другие подобные ему слова в русском язы­ке, как и в греческом, происходят от слова «начало».

317. Об ученичестве Пифагора у Ферекида Сиросского в юно­сти упоминается в II,9 (и в №19 — о Ферекиде Сиросском).

318. Не совсем верно: Архит, один из самых известных пифа­горейцев, был стратегом, т. е. полководцем.

319. Т. е. соблюдай меру.

320. Имеется в виду то ли «Протрептик, или Увещание к фило­софии», где много пифагорейских символов, то ли специальное сочинение «О символах» (не сохранилось).

321. Тема данной главы — swjrosunh , одна из главных эти­ческих ценностей древних греков и римлян, которой в русском  языке приблизительно соответствуют понятия «благоразумие», «самообладание», «умеренность», «осторожность по отношению к наслаждениям», «подавление страстей». Римляне передавали это понятие словом temperantia, буквально: «умение смешивать все в надлежащей пропорции». Это умение предполагает нали­чие спокойного темперамента и душевной чистоты. Некоторые переводчики, например Шейнман-Топштейн в переводе ранних диалогов Платона, передают греческое onxppoowri понятием «рассудительность», что, разумеется, неверно, потому что рассуди­тельность греки называли  jronhsiz , а римляне — prudentia и по­нимали под ней умение все разложить по полочкам и осуществить dispositio rerurn, тогда как swjrosunh — это нечто совсем другое.

322. Отсылка к VII.34.

323. См. XVI.68, а также ниже ХХХII,225.

324. Эпаминонд, воспитанник пифагорейца Лисида, говорит по этому поводу в трактате Плутарха «О демоне Сократа», обра­щаясь с вопросом к гостю, следующее: «А упражнение в воздер­жанности не в том ли состоит, что вы, возбудив в себе волчий голод, долго любуетесь роскошно убранными столами и изыс­канными яствами, а затем предоставляете возможность восполь­зоваться этим пиршеством вашим рабам, а свои уже обузданные желания удовлетворяете обычной незатейливой едой?» (гл. 15, пер. Я. Боровского).

325. Т. е. к благоразумию.

326. Неанф (III в. до н.э.) — ритор и историк из Кизика, автор «Эллинских событий», «Истории Аттала» и других книг. Часто упоминается его сочинение «О знаменитых мужах», в ко­тором, вероятно, был помещен и этот рассказ о Миллии и Ти-михе, однако Диоген Лаэртский сообщает, что он писал и о пифагорейцах (VIII,72), но невозможно понять, было ли это специальное сочинение или оно являлось частью сочинения «О знаменитых мужах», по крайней мере Ф. Лео (Die griechisch-romische Biographic nach ihrer litterarischer Form. — Lp2, 1901. — S. 112—117) ничего не говорит о том, что у Неанфа было сочи­нение, специально посвященное пифагорейцам, а Мюллер, пер­вый издатель фрагментов греческих историков, предполагает, что фрагменты Неанфа о пифагорейцах относятся именно к со­чинению «О знаменитых мужах». Гиппобот (III—II вв. до н.э.) — автор трудов по истории философии («О философских школах», «Перечень философов»), которого часто упоминает Диоген Лаэртский (1,19; 11,88; 1,42 и др.).

327. Дион — друг Платона и правитель Сиракуз, пытавшийся осуществить в Сиракузах платоновскую теорию идеального госу­дарства; убит в 345 г.

328. Отсылка к «Лахету» Платона (194 Е 11 и 196 D 1).

329. Герои — в значении полубоги, высшие существа, а не в нашем смысле, хотя полубоги, разумеется, были не лишены храб­рости. Таким образом, здесь говорится о том, что воины Евримена, пораженные поведением пифагорейцев, воздали им по­чести как высшим существам.

330. Ср. еще более жесткое требование Афинянина в «Зако­нах» Платона: «Пусть гражданин не смеет касаться никого из благородных и свободнорожденных людей, кроме своей закон­ной жены; пусть он не расточает своего семени в незаконных связях с наложницами, не освященных религией, а также в про­тивоестественных и бесплодных связях с мужчинами» (841 D, пер. А.Н. Егунова).

331. Отсылка к XXV,112.

332. О чем-то подобном говорит и Афиней: «Клиний-пифагореец, выделявшийся образом жизни и нравами, всякий раз как случалось ему разгневаться, брал лиру и играл, а на вопрос, что это он, отвечал: "Усмиряюсь"». (XIV,624 А, пер. А. Лебедева). Клиний образумил и Платона, который, «разгневанный тем, что написал в своих книгах Демокрит, собирался все их скупить и сжечь» (Диоген Лаэртский, 1Х,40).

333. Об общении Платона с Тимеем Локрийским и Архитом и о покупке записей Филолая, правда, не упоминая о посред­ничестве Диона, говорит Цицерон («О государстве» 1,16). Дио­ген Лаэртский со ссылкой на александрийского биографа Сати­ра говорит о том, что Платон написал в Сицилию письмо Диону с просьбой купить три книги «Филолая». Впоследствии Тимон, философ-скептик, на досуге пописывавший язвительные стихотворения и упражнявшийся в злословии, прямо обвинял Пла­тона в плагиате.

334. Катон в трактате Цицерона «О старости» приводит слова пифагорейца Архита, сказанные им в беседе с римлянином Гаем Понцием, на которой будто бы присутствовал и Платон, приез­жавший в это время в Тарент: «По словам Архита, самый губи­тельный бич, какой только природа могла дать людям, — плот­ское наслаждение; страсти, жаждущие этого наслаждения, без­рассудно и неудержимо стремятся к удовлетворению — отсюда случаи измены отечеству, отсюда случаи ниспровержения госу­дарственного строя... словом, нет преступления, нет дурного дея­ния, на которые страстное желание плотского наслаждения не толкнуло бы человека» (гл. 33).

335. Пеан в данном случае мыслится отдельно как врачеватель богов и не отождествляется ни с Аполлоном, ни с Асклепием.

336. Под учениками Асклепия подразумеваются врачи.

337.0 ригоризме пифагорейцев свидетельствует изречение уже не раз упоминавшегося Ямвлихом и нами Клиния, которое при­водит Плутарх в «Застольных вопросах». Клиний, если верить Плутарху, на вопрос, какой самый подходящий момент для соития с женщиной, ответил: «Когда тебе особенно охота повре­диться в уме» (111,6,3.654 В).

338. О преимуществе животных перед людьми в этом отно­шении говорит Порфирий: «Строитель, например, не смог бы заложить фундамент дома, если бы был нетрезвым, и корабле­строитель не вывел бы киль корабля без здравого рассуждения, и земледелец не посадил бы виноград, не приложив для этого ума, — зачинают же детей почти все в пьяном виде! Но не тако­вы животные: они зачинают потомство ради потомства...» и т. д. («О воздержании от животной пищи» III, 10). В «Законах» же Пла­тона Афинянин говорит: «Бракосочетание не должно совершать­ся, когда тело отяжелело от вина. Напротив, ребенок должен зародиться, как это и подобает, крепким, спокойным, в ут­робе он не должен блуждать. А пьяный человек и сам мечется во все стороны, и увлекает все за собой; он неистовствует и телом, и душой; стало быть, тот, кто пьян, не владеет собой и не годится для произведения потомства» (775 CD пер. А.Н. Егунова).

339. Этот отрывок об этике брачных отношений (209—213) заимствован Ямвлихом из Аристоксена, так как у Стобея имеет­ся большая цитата аналогичного содержания со ссылкой на Ари­стоксена.

340. По представлению Ямвлиха, душа Пифагора послана на землю волей Аполлона, а сам он является в общем-то Аполло­ном и потому соответственно своей светлой природе вносит гармонию и порядок в общественную жизнь полисов, объя­тых дионисической смутой. О законодательной, гармонизиру­ющей деятельности учеников Пифагора см. выше VI,30.

341. Фаларид — тиранн Акраганта с 570 по 554 г. до н.э. Кроме жестокости прославился энергичной борьбой с финикийцами, к моменту приезда Пифагора в Италию не был тиранном по крайней мере уже 25 лет, следовательно, весь рассказываемый ниже Ямвлихом эпизод — вымышленный.

342. Ямвлих употребляет терминологию стоиков, различав­ших внутреннее слово, или разум (logoz endiaqetoz) , и внешнее слово, или разум, выражаемый речью (logoz projorikoz ). Первое слово (или разум), имманентное и глубинное, является правиль­ным и безошибочным, второе же слово (или разум) может быть ошибочным.

343. Эринии — богини мщения (Аллекто, Мегера и Тисифона).

344. Возвышение чувств пифагорейцы производили тогда, когда душа от уныния и подавленности сжималась и издавала низкие звуки, понижение же — тогда, когда она, наоборот, раз­драженная и разгневанная, звучала слишком высоко. Эту же прак­тику применял и оратор Гай Гракх, который, зная о своем вспыльчивом и гневном характере, во время своих выступлений перед народом ставил позади себя раба, дававшего низкий тон на инструменте, когда Гай слишком распалялся от гнева. Прав­да, пифагорейцы еще и заклинали душу магическими словами, а не только игрой. Возвышение чувств при унынии и подавлен­ности души, производимое пифагорейцами, не следует путать с современными мажорными аккордами и бравурными мелодия­ми, используемыми для поднятия настроения.

345. С одной стороны, пифагорейцы принимали как должное все то, что не зависит от их воли и, таким образом, подчиня­лись року, с другой, они делали все то, что зависит от их воли, борясь со страстями, вызывающими то или иное действие рока, и, таким образом, боролись и с ним, насколько это было в их силах.

346. Афоризм сицилийского поэта Эпихарма, упоминавше­гося в §166.

     347. Здесь Ямвлих воспроизводит традиционную в неоплато­низме иерархию божественного мира ума, души и тела. Ум стре­мится освободить душу, прикованную страстями к телу, и воз­нести ее в божественный мир, но душа из-за своей страстной привязанности к телу пугается этого божественного мира и сму­щает также и сам ум, вынужденный возвращаться назад, в мир становления.

348. Совершенная мужественность мыслится как абсолютная свобода от страстей и вызываемых ими страдательных состоя­ний, которые обусловлены наличием у души не только умной, монадической, мужской, но и диадической, женской части, которая отличается страстностью, чувственностью и рабской при­вязанностью ко всему телесному и материальному.

349. Дословное повторение XVI,69-70.

350. Дословное повторение XXII,101-102.

351. Т. е. открыто, без хитростей и козней, когда слова и дела расходятся.

352. Аристоксен из Тарента (354 - 300 гг. до н.э.) — философ, историк и музыкальный теоретик, ученик Аристотеля и пифаго­рейцев, автор 453 сочинений.

353. Намек на миф о жертвоприношении Ифигении Арте­миде. Согласно одному из вариантов мифа, Артемида в послед­ний момент спасла Ифигению и сделала ее жрицей в своем хра­ме в Тавриде, а взамен ее на жертвеннике оказалась лань, которая и была принесена в жертву.

354. Ту же самую историю рассказывает Цицерон в своем трактате «О высшем благе и крайнем зле» 11,79.

355. Мессапы — коренные жители Калабрии на юге Италии. Луканш — область между Апулией и Кампанией. Певкетии — греческие переселенцы из Эпира. Певкетия — часть Апулии на восточном побережье Италии от Бария до Брундизия.

356. Эпихарм — с Коса — по сообщению Диогена Лаэртского, слушатель Пифагора, автор «Записок», в которых он писал о природе и врачевании (VIII,78). О его сыне Метродоре, упоми­наемом Ямвлихом, ничего не известно.

357. Хроматизм — окраска звука, придающая ему некоторую изнеженность.

358. По наиболее распространенной версии (Павсаний, Евстафий, Аполлодор), Эллин — сын Девкалиона, а не Дора, Дор же, согласно Аполлодору, — сын либо Эллина и Орсеиды, либо Аполлона и Фтии. — Прим. ред.

359. В сохранившихся текстах Гесиода этого утверждения нет.

360. Кранай — царь Афин в те времена, когда произошел потоп, от которого, согласно мифу, спаслись лишь Девкалион и Пирра, давшие начало новому роду людей.

361. Согласно мифу и одноименной трагедии Еврипида, Ион — сын Аполлона и Креусы.

362. Переводим по конъектуре.

363. Орифия — дочь Эрехтея (позднее идентифицирован с Эрихтонием), сына Земли, воспитанного Афиной и бывшего получеловеком-полузмеей. Эрехтей построил храм в честь Афи­ны и был судьей в ее споре с Посейдоном за владычество над Аттикой. Орифия же была похищена северным ветром Бореем.

364. Дословное повторение ХХ1Х,163.

365. Одиссея, 11.582-584.

366. Терма — изображение головы бога Гермеса, выполнен­ное из дерева.

367. Т. е. получают даром то, что колесничникам и резчикам герм приходится искать и предварительно обрабатывать.

368. Порфирий, описывающий эту сцену более живо, пи­шет, что Килон, обладавший тяжелым нравом, а своими связя­ми и богатствами пользовавшийся не для добрых дел, считая себя достойным самого лучшего, явился к Пифагору, чтобы стать его другом. «Но Пифагор сразу прочитал весь нрав этого челове­ка по лицу его и остальным телесным признакам, которые он примечал у каждого встречного, и, поняв, что это за человек, велел ему идти прочь и не в свои дела не мешаться» («Жизнь Пифагора» 54).

369. О сожжении домов, где собирались пифагорейцы, и о возникшей впоследствии смуте и гражданских распрях в Южной Италии сообщает и Полибий («Всеобщая история» 11,39,1).

370. Разночтение: «при некоторой поддержке его», т. е. при возникновении в Фивах расположения к нему, вызвавшего пе­реезд Лисида в этот город.

371. Эпаминонд — уже бегло упоминавшийся нами в №131 к XVII,75 знаменитый фиванский полководец и государственный деятель, основавший вместе с Пелопидом фиванское государ­ство в 379 г. до н.э. и создавший войско по новому образцу. Поло­жил конец гегемонии Спарты в битве при Левктрах (371 г. до н.э.). В 362 г. до н.э. разбил при Мантинее антифиванскую коали­цию и погиб в этом сражении.

372. Фантон, Эхекрат, Полимнаст и Диокл — по сообщению Диогена Лаэрте кого, ученики и слушатели Филолая и Еврита Тарентских (VIII,46). Эхекрат, кроме того, — участник диалога «Федон»; по сообщению Цицерона («О высшем благе и крайнем зле» V,29,87), Платон ездил к нему, как и к Тимею, чтобы по­знакомиться с пифагорейской философией.

373. Ксенофил из Халкиды Фракийской — так же, как и пре­дыдущие, слушатель Филолая и Еврита и, по сообщению Суды, учитель перипатетика Аристоксена в музыке; кроме того, Плиний Старший («Естественная история» VIII, 168) приводит его как пример долгожителя, прожившего 105 лет и ни разу не бо­левшего.

374. Никомах из Герасы — неопифагореец (II в. н.э.), автор трудов по мистической арифметике и музыке. До нас дошли его «Гармоника» и «Введение в арифметику»; последнее сочинение комментировал Ямвлих.

375. Перипатетик Дикеарх, по словам Порфирия (ук. соч., 56), утверждает, что Ферекид Сиросский умер еще до отъезда Пифагора с Самоса, т. е. по хронологии Ямвлиха в 538 г. до н.э.

376. Об обычае пифагорейцев изгонять непригодных к уче­нию см. выше XVII,74.

377. Ямвлих избрал не лучший способ выражения, так как «самих» можно отнести и к пифагорейцам, и к тем, которых пифагорейцы изгнали (италийцы же могли побить камнями и тех и других), потому что «они, их» (=пифагорейцы) и «сами, самих» (пифагорейцы или же отвергнутые ими?) у Ямвлиха обо­значаются одним и тем же словом  autoi.

378. АполлонийТианский, неопифагореец I в. н.э., герой Фла­вия Филострата, считавший себя воплощением души Пифаго­ра, правда, более склонный к чудотворству, чем к философии, в отличие от Пифагора.

379. Одиссея, 14.145-146.

380. В знак благодарности, а также потому, что оно символ наиболее почитаемого пифагорейцами бога — Аполлона.

381. Ср. акусму в XVIII,84: «На перстне в качестве печати изоб­ражения божества не носить, чтобы не осквернять его, так как это образ, который нужно хранить в жилище».

382. Намек на эпизод с Лисидом, рассказанный в ХХХ,185.

383. Для того чтобы узнать, счастливым ли будет плавание или нет.

384. Илиада, 1,263.

385. Бобы использовались для жеребьевки.

386. Имеется в виду разгром кротонцами сибаритов, описан­ный у Диодора Сицилийского (Х,23 и ХII,9.5).

387. Т. е. вернулся из Сицилии в метрополию: Платой нахо­дились в Беотии.

388. 'Argurion  labousi — вероятно, плату за арбитраж, а не взятку, так как в последнем случае вряд ли о ней было бы упо­мянуто в памятных записях кротонцев, особенно если эти па­мятные записи составляли те, кто ее дал.

389. Насмешка над утверждением Пифагора, что самым боль­шим преступлением является отрывать детей от родителей (см. IX.49). Кротонцы, действительно, не отрывают детей от родите­лей, отправляя и тех и других в изгнание.

390. Возможный вариант перевода: «аннулировав [свои] долги».

391. Фурии — город в Лукании, основанный выходцами из Афин.

392. Т. е. ок. 520 г. до н.э. По утверждению Диогена Лаэртского, преемником Пифагора был его сын Телавг (VIII,43).

393.0 каком именно разграблении Кротона идет речь, неяс­но. Разрушив еще при Пифагоре Сибарис, кротонцы впослед­ствии сами были побеждены локрийцами, после чего город по­терял свое былое могущество. Дионисий, луканы, Агафокл — позднейшие противники и победители кротонцев.

394. Во время взятия Кротона неприятельским войском.

395.Диодор Аспендский (конец IV — начало III в. до н.э.) — судя по высказыванию о нем Диогена Лаэртского (VI, 13), по образу жизни был скорее киником, чем пифагорейцем.

396. Упоминавшийся выше Ямвлихом Клиний (XXVII, 127; XXXI, 198; XXXIU,239) — уроженец Тарента, в каталоге же пи­фагорейцев уроженцев Гераклеи нет, следовательно, Клиний, как и Филолай, который тоже был уроженцем Тарента, пересе­лились в Гераклею, может быть, вследствие очередных гонений на пифагорейцев. О сочинениях Клиния ничего не известно, Филолай же, как уже говорилось выше (XXXI, 199), был первым из пифагорейцев, обнародовавшим их идеи.

397. О Феориде ничего не известно, Еврит, упоминавшийся выше (XXIII,104, XXVIII,139), считался в древности автором трактата «О судьбе» (Стобей, «Эклоги» 1, 6, 19).

398.Архит был автором сочинений «О математических на­уках», «О музыке», «О флейтах», «Диатрибы», «Декада», веро­ятно, «О машинах» и «О земледелии».

399. Об Эпихарме см. выше XXIX, 166 и XXXIV,241.

400. Сипл — пифагореец, уплативший три таланта, лишь бы не клясться (XXVIII,150).

401. Экфант (конец V — первая половина IV в. до н.э.) — последователь Филолая, развивший идею о вращении Земли вокруг своей оси.

402. Тимей — не смешивать с Тимеем Локрийским, которо­го, кстати сказать, Ямвлих не упоминает даже в каталоге.

403. О Миллии см. XXVIII,143; XXXI,189 и 192.

404. Алкмеон — один из самых известных пифагорейцев, упо­минавшийся Ямвлихом лишь однажды и бегло: XXIII, 104.

405. Милан — пифагореец, в доме которого были сожжены ученики Пифагора (XXXV.249). Его отождествляют с пифаго­рейцем Милоном, который был победителем на Олимпийских играх в 540 г. до н.э. в беге среди юношей и которому, если сле­довать хронологии Ямвлиха, в момент сожжения было 100 лет, хотя, конечно, дом мог быть построен им, его же самого уже могло не быть в живых.

406. Бронтин — родственник Алкмеона. Бронтину приписы­валось авторство некоторых орфических поэм. По сообщению одних источников, был женат на дочери Пифагора Феано, по сообщению других, Пифагор сам был женат на его дочери Феано.

407. Пармиск — пифагореец, о котором известно лишь то, что он спустился в пещеру Трофония и потерял смех (Афиней, XIV.614 А).

408. Не смешивать с Евритом из Тарента, учеником Филолая. О Еврите же из Метапонта Ямвлих упоминает лишь здесь, в каталоге.

409. Феодор — не смешивать с Феодором из Кирены, учите­лем Теэтета и другом Протагора, упоминаемым в каталоге ниже.

410. Ликон — врач, принадлежавший к кругу Архита и, если верить Диогену Лаэртскому (V,16), писавший против Аристо­теля.

411.Apxunn — пифагореец, спасшийся вместе с Лисидом (XXXV,249-250).

412. Зопир (IV в. до н.э.) — инженер-пифагореец, помогший Дионисию Старшему создать боевые машины для флота и ар­мии, принадлежал к кругу Архита.

413. Эхекрат — ученик Филолая, рассматривал душу как му­зыкально-числовую гармонию.

414. Иккос (V в. до н.э.) — врач, занимался вопросами гим­настики и диэтики, по сообщению Стефана Византийского, в юности был победителем на Олимпийских играх в пятиборье (476 г. до н.э.).

415. Гчппас — в XVIII,81 Ямвлих говорит, что он был уроже­нец или Кротона или, по мнению других, Метапонта.

416. Менестор (V в. до н.э.) — по утверждению Фефраста, последователь Эмпедокла. Много занимался ботаникой, ана­томией и физиологией (в современном смысле слова), считал влагу носителем жизни и тепла в растениях. Анализ его теории см. Л.Я. Жмудь, «Наука, философия, религия в раннем пифагореизме», СПб, 1994, с. 291-295.

417. О его великодушном поступке см. XXVII, 128.

418. О нем см. XXIII,104; XXVIII,145; XXXIII,239.

419. Ксенон — вероятно, известный врач, о котором упоми­нает Диоген Лаэртский (VIII,165).

420. Сим — теоретик гармоники, по утверждению Порфирия, присвоивший сочинения «Канон» и «О гармонии» («Жизнь Пифагора» 3).

421. Оккел — автор трактата «О природе Вселенной», дока­зывавший ее неуничтожимость; как и Аристотель, признавал существование пятого элемента — эфира.

422. Аристократ, Фитий и Геликаон — законодатели, упо­минавшиеся в XXVII,130 и в ХХХ.172.

423. Опсим — упоминается лишь однажды Афинагором, ко­торый приводит его странное определение бога как разности между самым большим числом и ближайшим к нему (см. «Фраг­менты ранних греческих философов» с. 447).

424.Дамон — упоминается Ямвлихом как друг Финтия (ХХХШ,234—236), однако известен и как теоретик музыки, изу­чавший воздействие музыки на родственную ей душу как средство этического воспитания и разработавший учение об этосе музыки.

425. Мелисс — по сообщению Диогена Лаэртского (IX,24), ученик Эмпедокла, главное сочинение «О природе, или О су­щем», более подробно о нем см. «Фрагменты...» ее. 315—330.

426. Гиппон (начало V в. до н.э.) — занимался ботаникой, медициной, исследовал свойства мозга, описывал космого­нию наподобие Гиппаса и Филолая, основой всего сущего считал воду.

427. ОДиокле, Эхекрате, Полимнасте и Фантонесм. XXXV,251 и №37.

428. Прор - см. XXVII, 127 и ХХХШ,239.

429. Феодор (род. ок. 475, ум. ок. 400г. до н.э.) — математик, обучавший математике Платона, по утверждению Диогена Лаэртского (111,6), развил учение Гиппаса, первооткрывателя ир­рациональности, и доказал иррациональность величин между Ö3 и Ö17, преподавал квадривиум (музыку, астрономию, геомет­рию, арифметику).

430. О нем см. XXXV,251 и №373 к нему.

431. О его поступке см. XXVII,127.

432. В действительности шестнадцать.

                                                                         ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

1. Пифагорейцы и связанные с ними лица

Абарид, гиперборейский жрец Аполлона — XIX.90-93; XXVIII,135-136, 140-141; XXXII,215-218, 221; XXXVI (каталог)

Аглаофам, жрец, якобы посвятивший Пифагора в орфические та­инства - XXVIII,146

Алкей, поэт, наследство которого якобы получил Пифагор— ХХХ.170

Алкимах, пифагореец, противившийся упразднению отеческих за­конов — XXXV.257

Алкмеон, пифагореец, принадлежавший к старшему поколению — XXIII, 104; XXXVI (каталог)

Андрокид, автор книги «О пифагорейских символах» — XXVIII, 145

Анкей, прародитель Пифагора — 11,3—4

Аполлоний Тианский, неопифагореец — XXXV,254

Арес из Левкан, схоларх — XXXVI,266

Аристей из Проконнеса, путешественник, чудотворец и ученик Пифагора - ХХШ,104; XXVIII,138; XXXVI,265

     Аристократ, законодатель-пифагореец — XXVII,130; ХХХ,172; XXXVI (каталог)

Аристоксен, перипатетик, автор книги о пифагорейцах и ученик одного из них - ХХХШ,233-234, 237; XXXV,251 Архипп, пифагореец, спасшийся во время сожжения его друзей — XXXV,249-250, XXXVI (каталог)

Архит Старший, слушатель Пифагора — XXIII,104

Архит из Тарента - XXVII, 127; XXIX, 160; XXXI, 197; XXXV,250;XXXVI,266, 267 (каталог)

Брисон, пифагореец старшего поколения — XXIII,104

Бронтин, пифагореец — XXVII, 132; XXXVI (каталог)

Булагор, схоларх — XXXVI,265

Битала, дочь Дамо, внучка Пифагора — XXVIII, 146

Гартид, схоларх — XXXVI,265

Геликаон, законодатель-пифагореец — XXVII,130; ХХХ,172

Гермодамант, друг Пифагора — II,11

Гиппарх, адресат апокрифического письма Лисида — XVII,75

Гиппас, ученик и соперник Пифагора — XVIII,81, 88; XXIII, 104; XXXVI (каталог)

Гиппас, член совета хилиархов и противник пифагорейцев — XXXV,257

Гиппобот, историк, писавший и о пифагорейцах — XXXI, 189

Гиппомедон, акусматик — XVIII,87

Гиппон, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

     Дамо, дочь Пифагора — XXVIII,146

     Дамон, пифагореец - XXVII,127; ХХХШ,234-236; XXXVI (ката­лог)

     Дино, жена пифагорейца Бронтина — XXVII,132

     Демокед, пифагореец — XXXV,257, 261

     Динарх, пифагореец — XXXV,257

     Диодор Аспендский, пифагореец, распространявший пифагорей­ские идеи в Элладе — XXXVI,266

Диодор, член совета хилиархов и противник пифагорейцев — XXXV,257

Диокл, пифагореец — XXXV,251

Дион, друг Архита и Платона, тиранн Сиракуз — XXXI,189,199

Дионисий, тиранн Сиракуз — XXXI, 189; XXXIII,233 - 236

Евбул, пифагореец — XXVII,127

Евримен, военачальник Дионисия, пленивший Миллия и его жену — XXXI,189

Евдокс, предположительно, историк — II,7

Еврифам, товарищ Лисида — XXX,185

Залевк, законодатель из Локр — VII,33;XXIII,104;XXVII,130;XXX,172;XXXVI (каталог)

Замолксис,скиф, раб и ученик Пифагора — XXIII,104;XXX,173

Зопир, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

Килон из Кротона, организатор мятежа против пифагорейцев — XXXV, 248 - 249,258

Килон, эксарх из Сибариса, изгнанный пмфагорейцами из школы — XVII,74

Клиний, пифагореец — XXVII,127;XXXI,198;XXXIII,239;XXXVI,266

Ксенократ,ученик Платона, написавший также и "Пифагорейские вопросы" — II,7

Ксенон, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

Ксенофил, пифагореец — XXXV,251;XXXVI (каталог)

Левкипп, пифагореец старшего поколения — XXIII,104

Ликон, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

Лисид, пифагореец и учитель Эпаминонда — XVII,75-78 (апокрифмческое письмо Лисида);XXII,104; XXX,185;XXXV,249 - 250; XXXVI (каталог)

Литат, противник пифагорейцев — XXXV,263

Мелисс, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

Менестор, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

Менон, зять Пифагора — XXX, 170

Метон, пифагореец — XXXV,257

Метродор, врач-пифагореец — XXXIV, 241

Миллий, пифагореец - XXVIII,143; XXXI,189, 192; XXXVI (каталог)

Милон, пифагореец - XXIII,104; XXXV,249; XXXVI (каталог)

Мильтиад, пифагореец - XXVII, 128; XXXVI (каталог)

Мнемарх, отец Пифагора - 11,4-5, 9; XXVIII, 146

Мнемарх, сын Пифагора — XXXVI,265

Навсифой, этруск - XXVII, 127; XXXVI (каталог)

Неанф, историк, писавший и о пифагорейцах — XXXI, 189

Никомах из Герасы, неопифагореец — XXXV,251

Нинон, противник пифагорейцев — XXXV.258, 264

Оккел, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

Опсим, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

Парменид  — XXIX, 166; XXXVI (каталог)

Пармиск, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

Партенида, мать Пифагора, переименованная мужем в Пифаиду — 11,4, 6, 7

Перилл, пифагореец, изгнанный из школы — XVII,74

Пифагор — II,3-7 (родоначальник, родители, обстоятельства рож­дения); II,9—10 (воспитание в детстве и юность); II,11—12 (об­щение с Ферекидом, Анаксимандром и Фалесом); III,14—17 (пре­бывание в Финикии и путешествие морем в Египет); IV, 18—20 (пребывание в Египте, занятия геометрией, пленение и увоз в Вавилон, общение с магами и завершение образования); V,22— 25 (возвращение на Самос и попытка преподавания, описание одного из методов обучения); V,26-27 (поездка на Делос, озна­комление с различными законодательствами, познающая и созерцательная деятельность в уединении); VI,29—30 (отъезд в Ита­лию и учреждение школы); VII, 34 (восстановление порядка в полисах через своих законодателей); VIII,35-36 (описание при­бытия Пифагора в Кротон и встреча с рыбаками); VIII,37-44 (беседа с юношами в гимнасии); IХ,45-50 (речь в «совете тыся­чи», высшем органе власти в Кротоне); X,51-53 (беседа с деть­ми в храме Аполлона); XI,54-57 (беседа с женщинами в храме Геры); XIII,60-62 (вразумление животных); XV,64-67 (лечение душ учеников музыкой, вслушивание в музыку космоса и упо­рядочивание глагола ума через уподобление музыкальному зву­чанию космоса); XVI,68—70 (описание других способов очище­ния души, применявшихся Пифагором); XIX,90—93 (встреча с гиперборейским жрецом Абаридом и обучение его науке боже­ственных чисел); XXV, 112 (обуздание спондеической мелодией буйствующего от любви юноши); XXVI, 115—119 (открытие му­зыкальных интервалов во время прогулки вблизи кузницы и опытов в ней с молотками); XVII,71 (распознавание людей по лицам и жестам); ХХХ,177—178 (подтверждение этой способно­сти Пифагора в случае с послом-убийцей); XXVIII,134-135, 142 (чудотворчество); ХХIХ,158, XXXI,198 (сочинения Пифагора и их содержание); XXVIII,151 (заимствования из практики мисте­рий); XXVIII,145-147 (заимствования из учения Орфея о число­вой природе богов и посвящение в тайны его учения жрецом Аглаофамом); XXXII,215—221 (встреча с Фаларидом и содействие свержению тиранна); XXXVI, 265 (смерть)

      Платон - XVI,70; XXVII,127, 131; XXXI,199

      Полимнаст, пифагореец — XXXV,251; XXXVI (каталог)

      Посид, пифагореец — XXVII, 128

      Прор, пифагореец - XXVII,127; ХХХШ,239; XXXVI (каталог)

Силл, пифагореец - XXVIII, 150; XXXVI (каталог)

Сим, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

Спинфар, пифагореец — XXXI, 197-198

Телавг, сын Пифагора — XXVIII, 146

     Тимар из Локр, пифагореец-законодатель — XXV,130; XXXVI (ка­талог); он же Тимарат — XXX, 172

     Тимиха, жена Миллия - XXXIJ89, 192-194; XXXII,214; XXXVI (каталог)

Филарид, тиранн Акраганта — ХХХ11,215-218 (речь Пифагора к нему), 221

Фалес, философ, его общение с Пифагором и советы ему — II,11— 14

Фантон, пифагореец из Флиунта — XXXV,251; XXXVI (каталог)

Феаг, член «совета тысячи» и противник пифагорейцев — XXXV,257,261

Феано, жена Пифагора - XXVII132; XXVIII,146; XXXVI,265

Феодор из Кирены, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

Феокл, пифагореец — XXVII, 130

Феорит, пифагореец — XXXVI,266

Ферекид Сиросский, учитель Пифагора — 11,9, 11; XXX, 184;XXXV,248, 252

Фестор из Посидонии, пифагореец — XXXIII,239

Феэтет, пифагореец-законодатель — XXX, 172

Филолай, пифагореец - XXIII, 104; XXVIII, 139, 148; XXXI, 199;XXXVI.266; XXXVI (каталог)

     Финтий, друг Дамона - XXVII, 127; ХХХШ,234-236 (история руча­тельства за смерть); XXXVI (каталог)

     Фитий, пифагореец-законодатель — XXVII,130; ХХХ,172; XXXVI (каталог)

Харонд из Катаны, пифагореец-законодатель — VII,33; XXIII, 104;XXVII, 130; XXX, 172; XXXVI (каталог)

Экфант, известный пифагореец — XXXVI (каталог)

 Эмпедокл, философ, близкий к пифагорейцам — XV,67; XXIII, 104;XXV,113-114; XXVIII,135-136; XXIX,166; XXXVI (каталог)

    Эпаминонд, ученик пифагорейца Лисида и государственный дея­тель - XXXV,250

    Эпименид, критский чудотворец и якобы ученик Пифагора — II,7;XXIII,104; XXVIII,135-136; XXXII,221-222

    Эпихарм, сицилийский поэт, близко общавшийся с пифагорейца­ми - XXIX, 166; XXXIV,241; XXXVI,266

    Эратокл, отец первого ученика Пифагора и его соименника — V,25

    Эхекрат, пифагореец — XXXV,251; XXXVI (каталог)

2. Исторические лица и мифологические персонажи

      Анхит, друг Эмпедокла — XXV, 113

Аполлон, бог света и нравственной чистоты — 11,5, 7-9; V,25; VI,30;VIII,35; IX,50; X,52-53; XIX,91-93; XXVII,133; XXVIII,135-136, 152; XXX,177; XXXI,208; XXXII,221-222; XXXV,261

      Аристотель, основатель перипатетической школы философии — VI,31

      Архемор — младенец, гибель которого послужила предвестием ги­бели семерых вождей — Х,52

      Асклепий, бог врачевания — XXVII,126; ХХХ1,208

      Аттида, дочь Краная, по имени которой назван диалект — XXXIV,243

      Афина, богиня мудрости — VIII,42

      Афродита, богиня любви - XXVIII, 152; ХХХ1,209

      Ахиллес, вождь мирмидонян — XXXIV,242

Гера, супруга Зевса, богиня брака - IX,50; XI,56; XIII,61; XIV,63;ХХХ,185

Геракл, сын Зевса - VIII,40; IX,50; XXVIII, 152, 155; XXXII,222

Гераклит, натурфилософ из Эфеса — XXX, 173

Гесиод, поэт - XXV,111; XXXIV,242

Гиерон, тиранн Сиракуз — XXXVI,266

Гипподамант, поэт — XVIII,82

Нерей, морской бог — XXXIV,242

Одиссей, царь Итаки - XI,57; XXXV,255

Орифия, дочь Эрехтея, похищенная Бореем — XXXIV,243

Орфей, поэт и основатель тайного учения — XIII,62; XXVIII, 145-146, 151; XXXIV,243

Панфой, отец Эвфорба — XIV,63

Патрокл, друг Ахиллеса, убивший Эвфорба — XIV,63

Пенелопа, жена Одиссея — XI,57

Пеан, врач богов — ХХХI,208

Пирра, жена Девкалиона — XXXIV,242

Пифия, жрица Аполлона — 11,5, 7

Пифон, змей, убитый юным Аполлоном — Х,52

Плутон, бог царства смерти — 1Х,46; XXVII,123

Поликрат, тиранн Самоса — 11,11; XVIII,88

Прометей, титан — XXXIV,242

Тантал, царь Лидии — XXXIV,245

Эвфорб, троянец, убитый Патроклом — X1V,63

Эол, прародитель эолийцев — XXXIV,242—243

Эпиметей, брат Прометея — XXXIV,242

Эрехтей, царь Афин — XXXIV,243

Эриксий, победитель на Олимпийских играх — VIII,35

Эрот, бог любви — Х,52

                                                              ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

Акусматики — XVI11,81-82

Бытие, сущее — XXX, 179; XXXII,228; определение: XXIXI,59; познание: XV,67; постижение истинно сущего:XXIX,160

Воздержание — XVI,68-70; XXIV,106-109; XXXI,187-188; XXXII,225-226

 Воспитание, образование — XV,64-67; XX,95

Гнев, раздражение — XVI,70;ХХ,94; XXII,l0l; XXVII,126; XXVIII,154;    ХХХ,180;XXXI,197;   XXXII,216;XXXIII,230, 231

     Добродетель, виды добродете­лей — мудрость: XXIX, 157— 160;    справедливость:XXX,176—186; благоразумие:

XXXI,187-213; мужество:XXXII,214-228; дружба:XXXIII,229-240

 Душа - XVI,70-71; XXXIII,229 (части души); XV,64 (страс­ти); XIV,63 (предсуществование); ХХХII,218 (свойства и способности); XXX,173;XXXII,219 (бессмертие)

Жертва, жертвоприношение — XVIII,82, 84, 85; XXIV, 107; XXVII,122, 132; XXVIII,150; XXXV,261

Животные (отношение к ним) — ХШ,61-62; ХХХ,169

Медицина - XVIII,82; XXIX, 163; XXXIV,244

Мистерии - III,14; IV, 18, 19;XVII,72; XXVIII,146, 151

Молчание - VI,32; XV,68; XVII,72; XIX,90; ХХ,94; XXXI,188

Музыка — музыкальная терапия: XV,64-65; XXV,110-113; XXXI, 195; XXXII.224; откры­тие музыкальных интервалов:XXVI,115-121

      Орфизм - XIII,62; XXVII1.145-147, 151; XXXIV,244

Память - XVI,68; XX,94; XXI,97; упражнения по усилению памяти: ХХ1Х,164-165

      Символы - 1,2; V,20; XVIII,82-86; XXIII,103; XXXIII,238; XXXV,247

      Теология — XIX.93 (числовое учение о богах); XXVIII, 146 (влияние теологии Орфея на философию Пифагора)

Тетрактида   -   XVIII,82; XXVIII,150; XX1X,162

Тиранния — отвращение Пифа­гора к тираннии: II,11; ХХХП,218; ХХХП1,229; низ­вержение     тираннии: XXVII,133; XXXII,214

Число — сущность: XII,59;XVIII,82; XXVIII, 146; осново­полагающий принцип бытия:XXVIII,155; четное и нечетное: XXVIII, 156; числовая природа богов: XXVIII, 147

Внимание! Сайт является помещением библиотеки. Копирование, сохранение (скачать и сохранить) на жестком диске или иной способ сохранения произведений осуществляются пользователями на свой риск. Все книги в электронном варианте, содержащиеся на сайте «Библиотека svitk.ru», принадлежат своим законным владельцам (авторам, переводчикам, издательствам). Все книги и статьи взяты из открытых источников и размещаются здесь только для ознакомительных целей.
Обязательно покупайте бумажные версии книг, этим вы поддерживаете авторов и издательства, тем самым, помогая выходу новых книг.
Публикация данного документа не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Но такие документы способствуют быстрейшему профессиональному и духовному росту читателей и являются рекламой бумажных изданий таких документов.
Все авторские права сохраняются за правообладателем. Если Вы являетесь автором данного документа и хотите дополнить его или изменить, уточнить реквизиты автора, опубликовать другие документы или возможно вы не желаете, чтобы какой-то из ваших материалов находился в библиотеке, пожалуйста, свяжитесь со мной по e-mail: ktivsvitk@yandex.ru