Главная Книги список категорий Ссылки Обмен ссылками Новости сайта Поиск || Объединенный список (А-Я) || А || Б || В || Г || Д || Е || Ж || З || И || Й || К || Л || М || Н || О || П || Р || С || Т || У || Ф || Х || Ц || Ч || Ш || Щ || Ы || Э || Ю || Я ||

Климович Л. И.

Книга о коране

его происхождении и мифологии

Москва

Издательство политической литературы

1986

======================================================================

     Книга рассказывает  о  том,  что  представляет  собой  "священное

писание"  ислама,  которое,  по  мусульманским  представлениям,   было

продиктовано  самим  Аллахом.  Автор  с  марксистско-ленинских позиций

анализирует происхождение,  содержание,  а также  историю  изучения  и

переводов  на другие языки этого религиозного памятника древнеарабской

литературы.  Выявляя  исторические  корни  догм  и  законоустановлений

Корана,  он  уделяет  особое внимание социальной роли предписаний этой

священной для мусульман книги в прошлом и новейшим их истолкованиям.

     Рассчитана на пропагандистов, преподавателей и студентов высших и

средних специальных учебных заведений и всех интересующихся проблемами

атеизма.

======================================================================

     СОДЕРЖАНИЕ

     Глава I

     КОРАН И РАННИЙ ИСЛАМ

        "Книга книг" ислама

        Истоки ислама и пророки в Аравии

        Медина. Гонимые и гонители

        Халифат и завоевания арабов

     Глава II

     СОСТАВЛЕНИЕ, ИЗУЧЕНИЕ И ПЕРЕВОДЫ КОРАНА

        Собирание и составление Корана

        О догмате несотворенности Корана

        Изучение, издания и переводы Корана

     Глава III

     МИРОВОЗЗРЕНИЕ КОРАНА

        Аллах - бог Корана

        Коран о Вселенной, Земле, флоре и фауне

        История человечества по Корану. Фантастика и действительность

        Коран и социальные проблемы

======================================================================

     Глава I. КОРАН И РАННИЙ ИСЛАМ

     "Книга книг" ислама

     Во многих   религиях   мира  имеются  книги,  которые  почитаются

верующими  как  священные.   Таковы   Веды   у   индусов,   Авеста   у

зороастрийцев,  Библия  (Ветхий  завет) у иудеев,  Библия,  включающая

помимо Ветхого завета Новый завет, у христиан. Обычно в них содержатся

сказания  о  боге  и  о богах,  их вестниках,  посланниках и пророках,

рассказы о загробном царстве,  ангелах и чертях, рае и аде, о том, как

и кем сотворены мир,  земля, человек, животные и растения, установлены

обряды  и   обычаи,   определены   поступки   верующих,   порой   даже

перечисляется,  какие из них похвальные,  достойные награды - земной и

загробной и какие -  осуждаемые,  преследуемые  людскими  и  небесными

законами...

     Проповедники всех религий утверждают,  что только книги  их  веры

правильные,  божественные, боговдохновенные. Наука же подходит ко всем

этим  книгам  одинаково,  объективно,  без   предвзятости.   Так   она

рассматривает и  Коран  -  главную  священную  книгу одной из наиболее

распространенных и относительно молодых религий - ислама.

     Коран (по-арабски   "аль-Куръан")  -  это  обычно  солидный  том,

включающий более 500 страниц текста на арабском языке.  Почти таков же

объем  его  перевода  на  восточные  и  на  западные языки.  В нем 114

разделов,  или глав,  разной длины, каждая из которых называется сура,

что по-арабски означает шеренга или ряд, например, ряд камней в кладке

здания.  В Коране сура также  обозначает  часть  книги  или  отдельное

поучение (9: 65, 128; 24: 1)[Здесь и далее первая цифра указывает суру

(главу),  а вторая - аят (то есть  "знамение",  "чудо",  в  переносном

смысле  -  стих)  Корана.].  С  этими  значениями слово "сура" вошло в

некоторые восточные языки и сохраняется в переводах на них Корана[См.,

например, перевод на язык урду, сделанный явно для мусульман шиитского

направления,  так как включает 115-ю суру "Два  светила",  которую  не

признают  мусульмане  наиболее  распространенного направления ислама -

суннизма: Quran: Maulavi Abdul Qadir ka tarjuma, zuban i urdu men, aur

hashiye nasara musannif ke.  llahabad,  1844.]. В других книгах, в том

числе на арабском языке,  для обозначения главы или части книги  слово

"сура",  как правило,  не используется.  Этим,  как и многим другим, в

течение столетий подчеркивается уникальность Корана и его  построения,

его неподражаемость - иджаз аль-Куръан.

     Суры Корана разного размера:  во 2-й,  наибольшей из  них  -  286

аятов,  а в наименьших - 103,  108 и 110-й - всего по три аята.  Длина

сур уменьшается,  если не считать небольших отклонений, к концу книги.

Первая  сура  -  "аль-Фатиха"  - "Открывающая [книгу] " содержит всего

семь аятов; употребляется как молитва, своего рода мусульманский "Отче

наш".

     По вероучению ислама,  Коран - книга несотворенная,  существующая

предвечно,  как сам бог, Аллах; она его "слово" (2: 70; 9: 6; 48: 15).

Название "Коран" происходит от арабского глагола "кара'а", означающего

читать  вслух речитативом,  декламировать.  Оригинал Корана,  согласно

исламу,  начертан на арабском языке на листах - сухуф и свитки  с  ним

хранятся  на  седьмом  небе,  отсюда  и одно из его названий - Свитки,

Книга (74:  52;  80: 13; 98: 2). Коран - "Мать книги" - Умм аль-китаб,

находится  под  престолом Аллаха;  и только один Аллах в этой небесной

книге "стирает,  что желает,  и утверждает" (К.,  13:  39)[Буква "К" в

скобках перед цифрами,  указывающими суру и аят,  означает,  что текст

Корана  в  данном  случае  приведен   по   переводу   академика   И.Ю.

Крачковского  (1883-1951).  См.:  Коран.  Перевод  и  комментарии И.Ю.

Крачковского.  М.,  1963.  В остальных случаях, как правило, использую

перевод востоковеда профессора Г.С.  Саблукова (1804-1880), до сих пор

единственный полный русский перевод, сделанный с арабского оригинала и

изданный  при  жизни переводчика (Казань,  1877;  посмертные издания -

Казань,  1894  и  1907  гг.,  последнее  с  постраничным  параллельным

арабским текстом).  В отдельных случаях вношу в этот перевод поправки,

продиктованные  сравнением  с   арабским   оригиналом,   а   также   с

соображениями,  высказанными  в  хранящихся  у  меня  неопубликованных

рукописях Г.С. Саблукова.

     Н.Г. Чернышевский,  бывший  в  Саратове учеником Г.С.  Саблукова,

писал о нем как об одном  из  "добросовестнейших  тружеников  науки  и

чистейших   людей..."   (Чернышевский  Н.Г.  Автобиография.  -  Полное

собрание сочинений. М., 1939, т. 1, с.702). Из новых публикаций о Г.С.

Саблукове  см.:  Крачковский  И.Ю.  Чернышевский  и  ориенталист  Г.С.

Саблуков.  - Избранные сочинения.  М.  - Л.,  1955,  т. 1, с. 213-224;

Валеев P.М.  Г.С. Саблуков - тюрколог (К 180-летию со дня рождения). -

Советская тюркология. Баку, 1984, э 5, с. 35-41.] что считает нужным.

     Естественно, что создание столь крупного произведения, как Коран,

хотя и производящего при ближайшем ознакомлении  впечатление  сборника

высказываний,  проповедей,  сказаний  и  правовых  норм,  как правило,

тематически  и  хронологически  не  систематизированных,  было   делом

непростым,  да  еще  у  народа,  не  имевшего  до этого столь обширных

письменно  зафиксированных  религиозных  или  светских  сочинений.  Не

случайно  в  самом  же  Коране  появление  этого  большого письменного

памятника не раз истолковывается как  небывалое,  чудесное.  От  имени

Аллаха в нем написано: "Скажи: "Если бы собрались люди и джинны, чтобы

сделать подобное этому Корану,  они бы не создали подобного,  хотя  бы

одни из них были другим помощниками" (К.,  17: 90). Отсюда же следует,

что для сочинивших эту фразу сказочные демонические силы  -  джинны  -

были  столь  же реальными,  как и люди,  им казалось даже,  что люди и

джинны могли совместно выполнять одну и ту же  работу,  помогать  друг

другу.

     Эта мысль,  отражающая  характерное  для  Корана   мифологическое

мышление,   в  котором  преобладает  эмоционально-интуитивное  начало,

содержится и в рассказах о его ниспослании людям.  По ним  Коран  стал

известен  людям  как "откровения" (21:  46;  53:  4),  ниспосылавшиеся

Аллахом своему последнему посланнику  и  пророку  Мухаммеду  (иначе  -

Мухаммаду, Мохаммеду, Магомеду, Магомету) при посредстве потусторонней

силы - ангела, названного "духом святым", "духом верным" (16: 104; 26:

193,  194),  по имени Джибриль (Джабраиль,  Джебраиль;  2:  91)[В этой

книге нет необходимости  во  всем  следовать  принципам  академической

транскрипции    собственных   имен   и   терминов   арабского   языка,

предполагающим у читателей знание его фонетических  особенностей.  Но,

как  правило,  в  цитатах  и  примечаниях библиографического характера

транскрипция  собственных  имен  и  специальных  терминов   дается   в

соответствии  с  принятой  в  указываемых изданиях.  В тех же случаях,

когда употребляемое в Коране слово или имя собственное известно у ряда

народов, исповедующих ислам, и в другой транскрипции, оно приводится в

скобках  вслед  за  арабским  термином.].  Многочисленные  рассказы  и

истолкования  их чудесного ниспослания пророку содержатся в позднейших

мусульманских преданиях (хадис, Сунна, хабар, ахбар) и в комментариях,

толкованиях Корана - тафсире.

     Судя по  этим  более  поздним  данным   мусульманской   традиции,

"откровения"  Аллаха  передавались пророку примерно в 610-632 годах н.

э.,  а их запись,  собирание зафиксированного и  особенно  составление

книги растянулись на долгие годы. Трудности, которые при этом пришлось

преодолевать,  как увидим,  не сводились лишь к отсутствию у арабов  в

прошлом подобной практики.

     Представления о божественном происхождении языка, текстов и книг,

почитаемых  верующими  других  религий как священные,  были известны в

Аравии еще до возникновения ислама.  Подобных взглядов  придерживались

жившие  там  христиане,  иудаисты  и  зороастрийцы.  A в Древней Индии

приверженцы Вед, возникших в конце II - начале I тысячелетия до н. э.,

верили,  что  их  передававшиеся  изустно  тексты  существуют извечно,

подобно  богу,  дыхание  которого   якобы   определило   присущую   им

литературную форму.  Веды также сразу не записывались,  недаром для их

обозначения в Индии употреблялось  слово  "шрути"  -  "услышанное".  В

культовой  практике  они  и  до настоящего времени передаются в устной

форме.

     Однако сходство таких представлений ни в коей  мере  не  является

свидетельством того, что одни из них возникли под влиянием других. И в

данном случае они возникли, развивались и сосуществуют независимо друг

от друга.

     История, как известно, преподносит людям порой немало неожиданных

уроков.  В их числе и тот, что книга, с начала сложения которой прошло

почти 14 веков, и в наши дни в ряде стран сохраняет значение не только

как  исторический  и  религиозный  памятник,  но  и  как  произведение

широкого  социального смысла.  В странах,  где ислам - государственная

религия,  из  положений  Корана   исходят   многие   правовые   нормы,

законодательство   -  шариат,  на  Коране  присягают  и  дают  клятвы,

нарушение которых признается тягчайшим грехом, преступлением. Изучение

Корана  и  его  толкований  (тафсир)  является  одним из профилирующих

предметов многих учебных заведений  в  таких  странах,  как  Пакистан,

Иран,  Саудовская  Аравия.  Объясним  интерес  к  этой  книге  и в тех

современных зарубежных государствах,  где трудности  поиска  "третьего

пути" способствуют обращению к прошлому,  питают надежду обрести в нем

желанный выход...

     Естествен интерес  к  "книге  книг",  ее   истории,   содержанию,

изучению и со стороны многонационального читателя в нашей стране,  где

до Великой Октябрьской  социалистической  революции  в  ряде  обширных

районов  ислам  в  течение  столетий являлся наиболее распространенным

вероисповеданием.

     Коран изучается давно:  не будет преувеличением сказать - веками.

Но в странах распространения ислама, за редкими исключениями, изучение

его было подчинено задачам конфессионального и  правового  порядка.  В

регионах,   где  господствующими  являются  другие  религии,  особенно

католицизм и иудаизм,  эта задача не только в средние века и  в  Новое

время, но часто еще и теперь определяется целями миссионерства и тесно

связанного с ним колониализма и неоколониализма.

     Крах колониальной системы империализма внес немало позитивного  в

жизнь  народов  Ближнего  и  Среднего  Востока,  разбудил  и поднял на

принципиально новую высоту историческое  самосознание  и  национальные

интересы освободившихся народов, побудил их объективно оценить прошлое

и настоящее своих стран,  чтобы наметить возможные пути  в  завтрашний

день, в будущее.

     То, что достигнуто,  еще только  начало.  Но  оно  вдохновляет  и

диктует  необходимость  найти справедливый,  взвешенный подход к теме,

освещаемой и в данной работе.

     Немалое значение  для  правильного  понимания этого вопроса может

представить   изучение   социальной   роли    догматов,    учений    и

законоустановлений Корана, как и вообще ислама, в период становления и

истории социалистического общества.

     Истоки ислама и пророки в Аравии

     Возник ислам в Азии на Аравийском  полуострове,  в  его  западной

части - области Хиджаз,  в начале VII века. Здесь в то время в древних

городах Мекка и Йасриб (с эпохи ислама - Медина, что значит по-арабски

"город",  мадина)  жили  арабы  и сравнительно небольшие группы других

народов,  исповедовавших древнеаравийские  политеистические  культы  и

частично христианство, иудаизм и зороастризм.

     В Хиджазе   и   в  смежных  с  ним  областях  Аравии  происходило

разложение  патриархально-родового  строя  и  формирование  классового

общества.   В   отдельных  местах  полуострова  уже  длительное  время

существовали рабовладельчество и работорговля, а в некоторых областях,

особенно на юге,  появились зачатки раннефеодальных форм эксплуатации.

Уже более века в жизни арабов  чувствовалось  назревание  значительных

идейных и социальных сдвигов, перемен, получивших отражение едва ли не

во всех сферах их бытия. Обострение этих процессов в немалой мере было

связано с событиями,  происходившими не только в самой Аравии,  но и в

смежных с нею странах.  Дело в том,  что народы обширного  Аравийского

полуострова, расположенного на стыке Азии, Африки и Средиземноморского

бассейна, издавна были вовлечены в торговые, политические и культурные

связи с близкими и далекими странами Востока и Запада. Особое значение

для них в  столетия,  непосредственно  предшествовавшие  возникновению

ислама,  имели  отношения  с двумя крупнейшими государствами региона -

Ираном и Византией.  В свою очередь каждая из этих монархий,  учитывая

экономическое и стратегическое значение Аравии,  стремилась установить

над нею свое господство - прямое или  косвенное,  используя  для  этой

цели своих сателлитов как на севере,  так и на юге полуострова. Задача

противодействия агрессивным намерениям соседних  Ирана  и  Византии  в

немалой  мере  способствовала возникновению нескольких союзов арабских

племен,  действия которых порой становились весьма  эффективными,  но,

как правило,  сами эти союзы были недолговечными, эфемерными. Вместе с

тем образование почти каждого из  союзов  племен,  отражаясь  в  сфере

идеологии,  по  условиям  времени  сказывалось  и  на  их  религиозных

воззрениях,  культе.   Возникновению   племенных   объединений   порой

предшествовала деятельность проповедников, выступавших в роли пророков

и прорицателей и широко использовавших религиозные мотивы.

     Процесс разрушения обычаев и культов патриархально-родового строя

был  весьма длительным и протекавшим не одновременно в разных областях

Аравии.  Их преодоление продолжалось века и до сих пор не всюду  может

считаться полностью завершенным.

     Общественные перемены,     находившие     выражение    в    росте

объединительных стремлений арабских родов и племен,  в области религии

проявились  в  усилении  тенденции  централизации  их древних культов.

Храмы и боги наиболее сильных родов и племен стали  занимать  главное,

господствующее  положение в обществе.  Храмы и боги слабых,  зависимых

родов и племен оказались в положении второстепенных святилищ и  богов.

Со временем они уничтожались или сохраняли лишь ограниченное,  местное

значение. Незавидная участь многих из этих святилищ и их богов позднее

была описана арабскими авторами.  Немалый интерес представляет одно из

первых сочинений на эту тему - "Книга об идолах"  ("Китаб  аль-аснам")

Хишама ибн Мухаммеда аль-Кальби, историка конца VIII - начала IX века,

к материалам которого мы еще обратимся.

     Находившийся в Мекке - крупнейшем торговом  и  культурном  центре

Хиджаза -   древний  храм  Кааба,  названный  так  по  внешнему  виду,

напоминающему  сооружение  кубической  формы  (по-арабски  "каъба"   -

игральная  кость,  куб),  стал  одним из важнейших религиозных центров

Западной Аравии.  Еще задолго до возникновения ислама  к  этому  храму

совершалось религиозное паломничество арабов. Господствовавшее в Мекке

племя курейшитов (курейш,  корейш),  среди знати которого были крупные

торговцы,    ростовщики    и    рабовладельцы,    образовало    особое

"товарищество",  или  союз,  занимавшееся  караванной  торговлей.  Как

отмечено в Коране, они отправляли караваны "зимой и летом" (106: 2). В

окрестностях  Мекки  курейшитами  устраивались  ярмарки,  на   которые

съезжались  представители  многих родов и племен.  Время этих ярмарок,

длившихся четыре месяца в году,  объявлялось священным.  Любые военные

столкновения,  нападения друг на друга ради мести или грабежа торговых

караванов были под строгим запретом.  Нарушения этого запрета  (харам)

осуждены от имени бога в Коране (29: 67).

     Сосредоточив в Мекке и ее  окрестностях  ряд  заповедных  мест  -

масджидов,   считавшихся   священными,  племенная  и  жреческая  знать

курейшитов добилась ежегодного участия обитавших  поблизости  арабских

родов и племен в ярмарках и паломничествах, проводившихся в Мекке и ее

окрестностях,  и тем самым усилила свое экономическое,  политическое и

идейное  влияние  на  других арабов.  Последнее нашло отражение в ряде

преданий, в частности в том, где рассказывается о находившихся в Каабе

ко времени возникновения ислама  360  изображениях  божеств  различных

арабских родов и племен,  количество которых позднее стало связываться

с числом дней в году.  Ключи от Каабы и руководство  совершавшимися  в

ней богослужениями удерживались в руках рода хашим племени курейшитов;

потомки его сохраняют эти ключи и в настоящее время.

     Меры, которые курейшиты принимали для распространения "духовного"

воздействия своего храма,  по-видимому, способствовали также появлению

легенды,  усматривающей  в  культе  Каабы  источник почитания камней и

истуканов  по  всей  Аравии.  Так,  в  упомянутой  "Книге  об  идолах"

аль-Кальби  эта  легенда  подкреплена  рассказом о доисламском пророке

Аллаха  Исмаиле,  сыне  Ибрахима,  образ  которого  в   Коране   и   в

общесемитических истоках близок библейскому патриарху Аврааму.

     Согласно Корану, Исмаил вместе с отцом "положил основание" Каабы,

воздвиг  ее  (2:  121).  А затем у поселившегося в Мекке Исмаила,  как

пишет аль-Кальби,  появилось "многочисленное  потомство",  которое  со

временем  изгнало из Мекки жившее там племя амаликитов (амалик);  но и

после этого город оказался для  потомков  Исмаила  тесен  "и  начались

между ними столкновения и вражда,  и одни из них изгнали других.  И те

разошлись по стране в поисках пропитания".  И вот-де от  них  и  пошло

поклонение "истуканам и камням",  ибо "никто не покидал Мекки, не взяв

с собой камня из Святилища (из почитаемой округи мекканской  Каабы.  -

Л.К.).  И  где бы они ни селились,  они ставили этот камень и обходили

вокруг него,  как  обходили  вокруг  Каабы,  желая  снискать  этим  ее

милость.  А  еще  они  почитали  Каабу  и  Мекку  и  совершали хаджж и

умру"[Хишам ибн Мухаммад ал-Калби.  Книга об идолах (Китаб  ал-аснам).

М.,  1984.  с.  14.],  то  есть поддерживали древние,  сохраненные и в

исламе общее и малое паломничества.

     Эти доводы аль-Кальби повторены и в старейшей из дошедших до  нас

биографий  пророка Мухаммеда - "Книге жития посланника Аллаха" ("Китаб

сират  расуль  Аллах")  басрийца  Ибн   Хишама   (ум.   в   834   г.),

переработавшего  более  старую,  не  дошедшую  до  нас  "Книгу военных

действий и жития (пророка)" Ибн Исхака из Медины (704-767 или 768).

     Культ камней и идолов существовал  не  только  в  Аравии,  и  его

распространенность   объясняется   не   столь   просто,   как  полагал

аль-Кальби.  Но примечательно,  что арабский историк и  в  то  далекое

время    искал   естественную   причину   распространения   фетишизма,

приписывания  сверхъестественной  силы  камням  и  вытесанным  из  них

идолам. Отраженное в Коране, это заблуждение, порожденное отсталостью,

беспомощностью древнего человека в борьбе с природой,  в  пережиточных

формах  дожило до последних десятилетий XX века.  Достаточно вспомнить

почитаемые и в наши дни в исламе черный камень - аль-хаджар  аль-асвад

-   куски   лавы   или  базальта  метеоритного  происхождения,  теперь

вмурованные в восточную стену Каабы и скрепленные каменным барьером  и

серебряным   обручем   на  высоте  полутора  метров;  камень  "стояние

Ибрахима" - макам  Ибрахим  -  во  внутреннем  дворе  той  же  Большой

мекканской  мечети,  а  также находящийся там же "счастливый камень" -

аль-хаджар аль-асъад,  и т.  д.  Вера в магическую силу этих камней  и

совершаемых  к  ним  хаджжа  и  умры  и  других  обрядов  до  сих  пор

подогревается исламскими богословами,  прибегающими  в  этих  целях  к

подновленным  истолкованиям  древних сказаний о пророке Ибрахиме и его

сыне Исмаиле,  который почитается и  в  качестве  родоначальника  всех

северных  арабов.  А о черном камне и ныне сообщают как об окаменевшем

ангеле,  спущенном из рая.  Он-де  в  день  страшного  суда  оживет  и

предстанет в роли заступника за целовавших его верующих.  Кстати,  вся

видимая поверхность этого камня отполирована и почернела, по-видимому,

от бесчисленных прикосновений и поцелуев паломников.

     Впрочем, очень  рано  среди  мусульман  возникло  и  скептическое

отношение к культу камней, проявилась его трезвая оценка. Даже то, что

черный камень ныне не целый,  а состоит из трех сравнительно больших и

нескольких мелких искусственно скрепленных кусков,  - следствие далеко

не одинакового отношения к этому фетишу со стороны верующих. Во всяком

случае,  недоверие к чудесным возможностям  черного  камня,  очевидно,

весьма  рано  приобрело  влиятельных сторонников.  Об этом говорит,  в

частности,  очень  мягкое,  своего  рода  "компромиссное"   возражение

противникам его культа, с которым якобы обратился к черному камню Омар

ибн  аль-Хаттаб,  второй  из  четырех  первых   "праведных"   халифов,

правивший в Медине в 634-644 годах.  Он будто бы сказал:  "Конечно,  я

знаю,  что ты только камень,  который не может принести ни пользы,  ни

вреда ("так обычно характеризуются в Коране идолы",  - добавил от себя

опубликовавший    это    изречение    венгерский    академик     Игнац

Гольдциер, 1850-1921. - Л.К.), - и если бы я не видел, что пророк тебя

целовал,  то я бы тебя больше никогда  не  целовал"[Goldziher  I.  Die

Heiligenverehrung in Islam.  - Goidziher I.  Muhaminedanische Studien.

Halle a. S., 1889, S. 369.].

     Выдающийся арабский  поэт  и  мыслитель   Абу-ль-Аля   аль-Маарри

(973-1057  или  1058) из Сирии в своем сборнике стихов "Обязательность

необязательного" ("Лузум ма  ля  йалзам",  или,  короче,  "Лузумийят")

связал  культ  камней  в  Мекке  с  представлениями  и обычаями разных

народов и с их религиями.  Относясь к исламу как к одной  из  религий,

сменяющих  в  обществе с течением времени одна другую,  Абу-ль-Аля был

чужд нетерпимости к другим вероисповеданиям. С завидной объективностью

он  относился к заблуждениям последователей любой веры - христианства,

иудаизма, зороастризма и ислама. Он писал:

     Твердят христиане: "Всесилен Христос".

     Ну, как не дивиться той силе!

     Какой бы всесильный безропотно снес,

     Когда его смертные били!

     Нам хвалят евреи свое божество,

     О добром твердят Иегове.

     Он добрый? Как странно! Тогда отчего

     Он требует жертвенной крови?!

     Обряды персидские дико смешны.

     Царю удивляюсь    Хосрову[Поэт    имел    в    виду,    очевидно,

древнеиранского шаха Хосрова II Парвиза, правившего в 591-628 гг.]:

     Ведь, чтобы "очиститься", персы должны

     Умыться... мочою коровы.

     Разумностью, логикой веры своей

     И ты не хвались, мусульманин!

     В дороге пройдя мимо сотен камней,

     Лишь в Мекке целуешь ты камень.

     Религия хитрым сплетением слов

     Силки для людей расставляет.

     Различны силки - неизменен улов:

     Глупец в них всегда попадает.

     (Перевод В. Демидчика)

     В культе мекканской Каабы  (как,  впрочем,  и  в  культах  других

религиозных  центров Аравии конца VI и первых десятилетий VII века) на

первое  место  выдвинулся  бог  Аллах,  имя  которого  образовано   от

арабского   слова  "илах"  -  божество  и  определенного  члена  "аль"

(альилах) или от арамейского "алаха".  Это  был  древний  бог  племени

курейшитов,  занявший  господствующее положение среди богов зависевших

от них арабских родов и племен.  По мнению  академика  В.В.  Бартольда

(1869-1930), возможно, что находившийся в доисламской мекканской Каабе

самый  большой  идол  "Хубал  и  мусульманский  Аллах  -  одно  и   то

же"[Бартольд В.В. Сочинения. М., 1966, т. 6, с. 87.].

     Отождествление не  случайно.  Скорее  всего  оно отражает обычай,

подобный древнему восточносемитскому:  "Первоначально восточные семиты

называли, по-видимому,  главного  родового  или  племенного  бога   не

собственным  именем,  а  словом  "хозяин",  "господин" ("ба'ал",  акк.

"бел")..."[Дьяконов   И.М.   Народы   древней   Передней    Азии.    -

Переднеазнатский   этнографический   сборник,   I   (Труды   института

этнографии им.  Н.Н. Миклухо-Маклая. Новая серия, т. XXXIX). М., 1958,

с. 47, 55. Культ Хубала был известен еще в Набатейском царстве - одном

"из самых древних и (до возникновения Арабского халифата) значительных

арабских   государств   на   территории  Передней  Азии"  (в  пределах

современной  Иордании).  Бог  Хубалу  назван  здесь  "в   погребальной

надписи...  из  Хегры  (1  г.  до  н.  э.)".  Сохранилось  "также  имя

собственное  Бен-Хубалу  -  "сын  Хубалу"  (Шифман  И.Ш.   Набатейское

государство  и  его культура.  Из истории культуры доисламской Аравии.

М.,  1976,  с.  5,  99).]  Обращение  к  богу,  занимавшему  в   Каабе

"центральное  положение"  со словом "Хубал" - "Ху (в) бал" могло иметь

сходное  значение.  Кстати,  местоимение  "хуа"  -  он  со   значением

"истина",  "бог", "Аллах" и теперь можно видеть начертанным по-арабски

на стенах многих больших и малых старых мусульманских  храмов.  Отсюда

понятно,  почему Коран,  даже перечислив трех древнеарабских богинь, о

Хубале промолчал.  Вместе с тем академик Бартольд имел  все  основания

отметить,  что древние арабы к помощи Аллаха прибегали преимущественно

во время поездок по морю. "В Коране несколько раз говорится, что люди,

когда их настигает буря на море, призывают Аллаха и дают обет искренно

служить  ему,  но,  когда  они  благополучно  высаживаются  на  берег,

забывают  о своем обете и снова начинают служить идолам"[Бартольд В.В.

Сочинения, т. 6, с. 638.].

     О значении, придававшемся культу Аллаха, говорит и тот факт, что,

согласно мусульманскому преданию и наиболее ранним  биографам  пророка

Мухаммеда  (Ибн Исхак,  Ибн Хишам),  его отец носил имя Абдаллах,  что

буквально значит  "раб  Аллаха".  А  божества  племен,  зависевших  от

курейшитов,   выдавались   за   "детей   Аллаха".  Так,  его  дочерьми

назывались,  например,  богиня племен хавазин и сакиф аль-Лат (иначе -

Илат)  и  аль-Узза,  о  которой,  как  и  еще об одной богине арабских

племен,  сказано  в  53-й  суре  Корана.  Так,  Аллах  занимает  место

всевышнего бога - Аллах таъала.

     Но Коран - произведение, в котором отражены патриархальные устои.

Ко времени возникновения ислама в хозяйстве  древнего  араба-кочевника

женщина играла все более подчиненную роль. За счет принижения женщины,

занятой в основном домашним трудом, возвысилось общественное положение

мужчины.  Счет  родства  стал вестись по мужской линии,  и религиозные

сказания  говорили  о  мужских  божествах  и  духах  как  об   имеющих

наибольшее влияние и силу.

     Коран отвергает  мысль  о  возможности  существования  у   Аллаха

дочерей,   в   том   числе   богинь   аль-Лат   и  аль-Уззы  и  богини

Манаты - йасрибских племен аус и хазрадж,  прежде  всего  потому,  что

допущение  этого  предположения  было  бы несправедливо по отношению к

Аллаху.  Ведь  люди,  гордясь  своим  потомством,  о   дочерях   стали

умалчивать.

     "Видели ли  вы,  -  замечает  в связи с этим Коран,  - ал-Лат,  и

ал-'Уззу,  и Манат  -  третью,  иную?[Комментируя  это  место  Корана,

академик  И.Ю.  Крачковский  (со  ссылкой на:  Jeffery A.  The Foreign

Vocabulary of the Qur'an.  Baroda,  1938,  p. 27) отметил, что "Аллат,

Мануту,  Хубалу - набатейские божества" (Коран. Перевод и примечаниям.

Ю.  Крачковского,  с.  602).  Однако  на  Арабском   Востоке   получил

распространение другой взгляд на названные доисламские божества,  - по

которому "Хубал,  Узза и аль-Лат по своему происхождению из Вавилонии"

(Fund Safar.  Mosul Museum and its Antiquities.  Baghdad, 1958, p. 9)]

Неужели у вас (дети.  - Л.К.) - мужчины,  а у него (Аллаха.  - Л.К.) -

женщины?  Это тогда - разделение обидное! Они - только имена, которыми

вы сами назвали (их, этих богинь. - Л.К.), - вы и родители ваши. Аллах

не   посылал   с   ними  никакого  знамения.  Они  (арабы,  почитающие

вышеперечисленных богинь.  - Л.К.)  следуют  только  предположениям  и

тому,  к  чему  склонны  души,  а  к  ним  уже  пришло  от  господа их

руководство" (К.,  53:  19-23).  Последним Коран намекал на изрекаемые

пророками откровения.

     В образах бога,  созданных воображением  верующих  разных  стран,

всегда отражаются особенности их жизни. Человек наделял своими чертами

и свойствами бога.  Из таких антропоморфных  представлений  об  Аллахе

исходит довод, приведенный в 101-м аяте 6-й суры Корана, гласящий, что

бог не мог иметь детей потому,  что "не было у  него  подруги",  жены.

Впрочем,   возможно,   это   аргумент   не   только  против  почитания

древнеарабских богинь,  но и против догматов христиан, живших в Мекке,

Насрибе  и  других  местах  Аравии,  против  их  культа Марии (Марьям,

Марйам) как богородицы.

     Вообще в     Мекке,    едва    ли    не    важнейшем    торговом,

социально-экономическом  и  религиозном  центре  Аравии,  в  то  время

появились  люди,  в той или иной мере отражавшие взгляды и устремления

жителей всего  аравийского  региона,  а  частично  и  соседних  стран.

Одновременно  здесь создались весьма благоприятные условия для раннего

пробуждения вольномыслия,  появления людей,  скептически относящихся к

старым   политеистическим   верованиям   с  их  громоздким  культом  и

обращавшихся к монотеизму.  Вместе с тем они  не  принимали  взглядов,

которые  распространяли  среди  арабов полуострова христиане,  иудеи и

зороастрийцы,  не исключая и тех,  кто бежал в Аравию от преследования

иноверцев и "еретиков" в странах,  где господствовали Византия и Иран.

Эти арабы,  отказавшиеся от местного политеизма и  религий  иноземцев,

являлись   сторонниками   движения   ханифов   -   искателей   истины,

выразителями идей раннего арабского монотеизма - ат-таухида.

     Среди искателей   и   проповедников   истины,   выражавших   идеи

политического объединения арабских племен, были лица, которые выдавали

себя за пророков - наби.  По их словам, истина, которую они возвещали,

внушалась им верховным божеством.  В Мекке таким пророком был курейшит

Мухаммед,  выходец  из  древнего,  но обедневшего рода хашим,  в руках

которого находились ключи  храма  Каабы.  Рано  осиротев,  он  нанялся

пастухов,  затем  стал приказчиком,  сопровождавшим торговые караваны;

позднее,  женившись на богатой вдове Хадидже, Мухаммед вел ее торговое

дело.  Он, по-видимому, с детства был воспитан в традициях мекканского

культа Каабы,  а затем в той или иной степени стал  разделять  взгляды

ханифов. Начало его проповеднической деятельности, как уже отмечалось,

обычно относят,  в соответствии с мусульманской традицией, к 610 году:

Мухаммеду  к  этому  времени  было  уже  около сорока лет.  В эти годы

движение ханифов стало известно в ряде мест Аравии.

     Одним из   наиболее  ранних  представителей  этого  движения  вне

Хиджаза    являлся    пророк    Маслама,    известный    затем     под

насмешливо-уменьшительным   прозвищем   Мусейлима.  Он  происходил  из

арабского племени ханифа в богатой восточноаравийской  земледельческой

области  Йемама.  Согласно преданию,  Мусейлима прожил свыше ста лет и

был убит в 633 году во время карательной экспедиции,  посланной первым

"праведным"   мусульманским  халифом  Абу  Бекром.  По  эпитету  бога,

которого  проповедовал  Мусейлима,  его  самого  называли  Рахманом  -

"милостивым".  Вероятно,  в  связи с этим в Коране о проповеди пророка

среди курейшитов говорится:  "Когда бывает  сказано  им:  поклоняйтесь

Рахману, они тогда говорят: "А что такое Рахман? Станем ли поклоняться

тому, кому ты повелеваешь нам?" и еще дальше убегают" (25:61). А более

поздний  мусульманский  автор  Ибн  Хишам  в упоминавшейся нами "Книге

жития  посланника  Аллаха"  приводит  предание,  в  котором  проповедь

Мухаммеда  уже ставится в прямую связь с пророком из Йемамы;  лишь его

имя подменено именем проповедуемого им бога.  "Нам известно, - говорят

курейшиты  Мухаммеду  в  названной "Книге жития",  - что этому обучает

тебя некий человек из Йемамы,  по имени Рахман"[Полностью предание см.

в  хрестоматии  "Происхождение  ислама" (М.-Л.,  1931,  с.  99-100).].

Эпитет "Рахман" позднее стал одним из девяносто  девяти  имен  Аллаха;

слово "рахман" употребляется и в одной из повседневных основных формул

ислама, с которой начинаются все главы Корана, за исключением девятой:

"Бисми-ллахи-р-рахмани-р-рахим",  то  есть "Во имя бога,  милостивого,

милосердного".

     Этому не  помешал и тот факт,  что проповедником бога Рахмана был

не  только  Маслама  (Мусейлима)  в   Йемаме,   но   и   действовавший

одновременно  с  ним пророк Асвад в Йемене,  на юго-западе Аравии.  Он

также  именовался  "посланником  Аллаха"  и  приобрел  там,   хотя   и

ненадолго,  немалую политическую и военную власть.  Высоким положением

пользовалась и пророчица Саджах из  племени  темимитов  на  севере,  в

Месопотамии  (в  Джезире),  с которой Мусейлима вынужден был заключить

договор.  По нему "Саджах получила половину урожая Йемамы; кроме того,

Мусейлима  обязался  выдать ей вперед часть урожая будущего года;  для

сбора  этого  хлеба  она  оставила  отряд,  а  с   остальными   своими

приверженцами вернулась в Месопотамию"[Бартольд В.В.  Сочинения, т. 6,

с. 568.].

     Как полагал академик Бартольд,  пророчица Саджах явилась в Йемаму

"исключительно для  опустошения богатой области"[Там же.],  и явно эта

ее цель не была секретом для  Мусейлимы,  постаравшегося  поскорее  от

Саджах избавиться.

     Мусейлима, как  и Асвад,  Тулейха (еще один пророк из Центральной

Аравии),  Саджах  и  другие  пророки  и  пророчицы  появлялись   перед

верующими  с  закрытыми  лицами,  а во время молитвы,  впадая в транс,

закутывались в плащ или в более плотную одежду.  Все это  были  хорошо

усвоенные  ими  ритуальные приемы,  которые они,  по-видимому,  не раз

совмещали с трезвым расчетом...  Не случайно и в Коране, в целом очень

высоко  оценивающем  роль  пророков,  упоминаются и такие из них,  что

измышляли ложь,  обманывали верующих,  заявляя,  будто им  "ниспослано

откровение".  Коран  клеймит  таких  пророков  как гнусных обманщиков:

"Есть ли кто нечестивее того, кто выдумывает ложь, ссылаясь на Аллаха,

или  говорят:  "Мне  было откровение",  тогда как ему никакого не было

откровения?" (6:93).

     Впрочем, это  категоричное заключение не касалось старого приема,

восходящего,  вероятно, к шаманским культам и не раз использовавшегося

и теми, кто выступал как пророк. Речь идет о закутывании, завертывании

в  одежду,  что   вызывалось,   по-видимому,   кризисным   психическим

состоянием,  назреванием  проповеднического  экстаза,  понятными людям

того времени.  Коран о подобном состоянии говорит  в  сурах  73  и  74

приподнято,  но рассудительно,  как о чем-то само собою разумеющемся в

пророческой практике.  В начале суры  74  -  "Завернувшийся",  которая

мусульманскими   традиционалистами   и   европейскими  исследователями

считается одной из  старейших,  читаем:  "О  завернувшийся!  Встань  и

увещевай!  и  господа  твоего  возвеличивай!  и одежды твои очисть!  И

скверны беги!" (К., 74:1-5).

     Как не вспомнить здесь слова Ф.  Энгельса о том,  "раз возникнув,

религия всегда сохраняет известный запас представлений, унаследованный

от прежних времен,  так как во всех вообще областях идеологии традиция

является великой  консервативной  силой"[Маркс  К.,  Энгельс Ф.  Соч.,

т. 21, с. 315-316.].

     Период пророческих выступлений в Аравии,  как следует из Корана и

позднейших  арабских  преданий  -  Сунны,  являлся   временем   острой

социальной борьбы.  Ее осложняли углубившиеся социальные противоречия,

когда  наряду  с  родо-племенной  знатью,   ростовщиками   и   богатым

жречеством  появились  саълуки - люди,  лишенные средств производства,

бедняки,  обремененные долгами.  А в домашнем хозяйстве, скотоводстве,

на  оросительных  работах  и как воины,  охранявшие торговые караваны,

использовались рабы,  ввозившиеся  из  Африки.  He  утихали  и  стычки

кочевников  и  оседлых,  раздоры  между  ремесленниками  и торговцами,

земледельцами и скотоводами,  да и неоднократные вторжения  чужеземцев

со стороны Ирана, Византии и их сателлитов.

     Зревший среди   арабов   протест   против    господства    старых

общественных устоев,  которые сковывали развитие производительных сил,

а также  против  угрозы  нашествия  чужеземцев  (она  с  новой   силой

ощутилась  в  начале  VII  века,  когда  полчища  Ирана  обрушились на

прилегающие к Аравии  области  Византии)  был  побудительной  причиной

новых идейных течений у арабов. В соответствии с условиями времени они

приняли характер религиозных монотеистических  учений,  то  есть  были

связаны с уже известной нам проповедью ханифов.

     Насколько удается  установить  на  основе Корана,  древнеарабской

поэзии и других источников,  в  проповедях  пророков  и  прорицателей,

выражавших  думы  и  чаяния  широких  слоев,  едва  ли не главным было

осуждение  раздоров  и  военных  нападений,  стычек,  обещание   людям

спокойной  и  обеспеченной  жизни.  У  древнеарабского  поэта  Зухайра

(предположительно  530-628)  в   знаменитой   касыде[Касыда   (касида;

по-арабски    "целеустремленная")    -   своеобразная   ода,   имеющая

обязательную  вступительную  часть  (насиб),  сюжет   которой   обычно

непосредственно не связан с ее основным содержанием. Касыда, в отличие

от оды,  может быть направлена  не  только  к  возвеличению,  но  и  к

уничижению рода,  племени или отдельного лица,  которому посвящена, то

есть может выполнять роль сатиры - хаджвия. О популярности этого жанра

среди  арабов  говорит  легенда,  по  которой десять лучших касыд были

отобраны  и,  красиво  написанные,  подвешены  в  Каабе.  Жанр  касыды

известен  также  в тюрко- и ираноязычной поэзии.],  которая,  согласно

легенде,  была начертана золотом  на  дорогой  материи  и  вывешена  в

мекканской Каабе, о войнах говорилось:

     Война, словно лютый зверь, выходит на промысел,

     Добычу почуявши, ее сторожит в кустах.

     Как жернов, тела людей в муку истолчет она

     И злобную ненависть посеет у них в сердцах.

     (Перевод А. Долининой)

     Вместе с тем поэт предостерегал как  от  беспечности,  так  и  от

крайней, необоснованной подозрительности:

     Удара не жди, а сам скорей наноси удар,

     Свои защищай колодцы смело с мечом в руках.

     Не чтишь ты себя - не станут люди другие чтить,

     А если к чужим идешь - врагов видишь ты в друзьях.

     Эти мотивы не были случайны,  они волновали многих. И лишь приняв

их  во  внимание,  можно  понять сообщавшиеся пророками "откровения" с

обещанием  близких  перемен  в  жизни  арабов.  Пророки   говорили   о

приближении "вести",  когда грядет "час",  после которого все невзгоды

арабов прекратятся.  Успокаивая,  Коран не раз сообщает,  что этот час

непременно  наступит  (15:85;  20:15).  Из Корана же видно,  как такие

проповеди вызывали вопросы:  "Когда он наступит?" (79:42),  "К  какому

времени он приурочен?" (7:186). Спорили о том, когда придет этот "час"

или "день" и "весть" о нем:  "О чем расспрашивают они  друг  друга?  О

великой вести,  о которой они между собой разногласят?  Действительно,

скоро они узнают ее; да, действительно, скоро узнают" (78:1-5). Но так

как,  несмотря на такие заверения, "час" не наступал, а жизнь была все

так же тяжела,  беспокоившихся стали  успокаивать:  "Поведенное  богом

наступит:  не  просите,  чтобы  оно  ускорилось"  (16:1).  "Всему есть

определенная пора" (20:129).  "Следуй же за тем, что внушается тебе, и

терпи,  пока  Аллах  не  рассудит:  ведь он - лучший из судящих!" (К.,

10:109) и т. п.

     Такие проповеди пророков, полные призывов к терпению, конечно, не

звали людей бороться за лучшую долю, а, напротив, могли лишь отвлекать

их от  борьбы,  обезоруживать.  Но в обещаниях пророков были и доводы,

отражавшие   настроения   масс   и    поэтому    получавшие    широкое

распространение,  особенно  в  Мекке,  Йасрибе и таких земледельческих

областях,  как Йемама,  где  было  много  иноверцев  и  где  население

страдало от междоусобиц разных родов и племен.  В Йемаме глава племени

бану-ханифа находился в вассальной зависимости от сасанидского  Ирана,

хотя  и  принял  христианство.  Жившие  в йасрибе и часто враждовавшие

между собой племена аус и хазрадж одно  время  платили  дань  тому  же

Ирану  и  испытывали  гнет  со  стороны  племен  иудеев бану-курейза и

бану-надир,  с помощью которых правившая иранская  династия  Сасанидов

пыталась осуществлять свое господство.  Среди иудеев Аравии в то время

получили  широкую  известность  мессианские  идеи,  ожидание   прихода

мессии.

     Весьма характерно также,  что даже,  рисуя фантастические картины

наступления "последнего часа" (вроде:  "Когда солнце обовьется мраком,

когда звезды померкнут,  когда горы с мест  своих  сдвинутся...  когда

звери  столпятся,  когда  моря  закипят...  когда  небо,  как  покров,

снимется,  когда ад разгорится и когда рай приблизится",  81:1-3, 5-6,

11-13),  Коран находил слова для осуждения обычаев первобытнообщинного

строя,  пришедших в противоречие с развитием общества.  В  приведенной

тираде  критике  подвергнут жестокий обычай закапывания новорожденных,

если  первый  ребенок  в  семье  -  девочка.  Там  сказано:  "...когда

похороненная живою будет спрошена: за какой грех она убита?" (81:8-9).

     Безусловно, такие  проповеди  не  могли   иметь   одинакового   и

одновременного  успеха  среди  всех  слоев  населения.  Правящие круги

курейшитов и жречество не скрывали своего отрицательного  отношения  к

подобным  проповедям.  И  неудивительно,  что,  как  следует  даже  из

сравнительно скупых преданий и  легенд  о  жизни  Мухаммеда  в  Мекке,

пророк  должен был проявлять там немало осмотрительности и постоянного

такта.  Своих потенциальных противников или соперников ему приходилось

усматривать  здесь  не  только  среди курейшитской знати и жречества -

кахинов,  поддерживавших культ доисламской многобожной Каабы, но также

в  лице популярных проповедников,  близких к ханифам.  Беспокоил его и

возросший авторитет среди курейшитов  и  близких  им  родов  и  племен

поэтов и  чтецов-декламаторов  - ша'иров и рави,  которые выступали на

устраивавшихся  близ  Мекки  ярмарках.  Не  случайно  поэты  оказались

заклейменными в Коране.

     "Не сообщить ли мне вам,  на кого  нисходят  сатаны  (шайтаны.  -

Л.К.)?  -  читаем  в  26-й  суре Корана,  носящей название "Поэты".  -

Нисходят они на всякого лжеца,  грешника.  Они извергают подслушанное,

но большинство их лжецы. И поэты - за ними следуют заблудшие. Разве ты

не видишь,  что они по всем долинам бродят и что они говорят то,  чего

не делают..." (К.,  26:221-226). Исключение допущено лишь для тех, кто

уже успел принять  сторону  проповедников  ислама:  "...кроме  тех,  -

добавлено, - которые уверовали и творили добрые дела и поминали Аллаха

много" (К., 26:227).

     Это же  показывает,  что в Коране имеются тексты,  продиктованные

сравнительно  быстро  менявшейся   обстановкой   периода   пророческих

движений, который в Хиджазе являлся и временем раннего ислама. В сурах

Корана,  которые можно рассматривать как отражение  этого  отдаленного

времени,   встречаются   не  только  сухие  и  монотонные  религиозные

предписания и проповеди,  но и  яркая,  пылкая  образная  речь,  емкие

словосочетания  и  красочные  сравнения,  напоминающие  художественные

богатства крупнейшего литературного памятника древних арабских племен,

знаменитые  "Дни  арабов"  ("Айям аль-араб").  В этих образцах древней

арабской поэзии и прозы,  записанной в VIII-Х столетиях,  немало того,

что  так  или  иначе перекликается с сурами Корана.  И это несмотря на

настойчивое требование Корана не путать проповедника ислама с  поэтом,

или,  иначе,  с  "ведуном",  излагающим  свои пустые мечтания - "пучки

снов" (К.,  21: 5), видения "поэта одержимого" - меджнуна (К., 37:35).

Коран подчеркивает:  проповедь посланника бога - "не слова поэта" (К.,

69:41),  Аллах "не учил его стихам,  и не годится это для  него"  (К.,

36:69).

     В этих  аятах,  впрочем,  немало   и   непоследовательного,   что

становится  особенно ясным при их сравнении с другими стихами и сурами

и с установленным наукой фактом,  что именно ко времени  возникновения

ислама  у арабов сложилось межплеменное наддиалектное наречие,  своего

рода арабское койне,  которое легло в основу языка как  древнеарабской

поэзии и прозы,  так и Корана. Между тем, лишь приняв во внимание этот

факт,  можно понять,  почему в Коране и тафсире столь большое внимание

уделено языку, на котором он написан.

     В добавление к утверждениям Корана,  что он начертан  на  небе  и

ниспослан  пророку "на языке арабском,  ясном" (К.,  26:195 и др.),  в

толкованиях прибавлено,  будто и сам арабский язык своим появлением  и

богатством   обязан   Аллаху.  До  Мухаммеда,  согласно  средневековым

мусульманским  богословам,   вторгавшимся   в   область   лингвистики,

арабскому  языку  Аллах  научил  первого  человека и пророка - Адама и

вслед за ним других посланников (расуль) и пророков - наби.  Но  язык,

который  им  преподан Аллахом,  тогда еще-де не был столь совершенным,

как сообщенный при передаче Корана Мухаммеду.

     Конечно, язык   -  важнейшее  средство  человеческого  общения  -

изменяется во времени.  Как правило, он шлифуется, совершенствуется, и

в  этом  смысле чем в более позднее время высказан или записан тот или

иной текст,  тем он должен  быть  более  богатым.  Но  в  легенде  все

перевернуто  с  ног  на  голову  и  средство  общения  между людьми на

Аравийском полуострове перенесено  в  небесные  просторы,  к  престолу

Аллаха...  Разница  же  между наби и расулем,  согласно мусульманскому

учению,  в том,  что наби (от арабского "наба"  -  весть,  набувват  -

пророчество) - пророчащие вестники Аллаха,  а расуль - посланники,  то

есть те же пророки,  но получившие еще и особые "откровения" бога. Эти

"откровения"  были-де  записаны  и  составили  священные  книги.  Так,

согласно Корану,  пророкам и  посланникам  Мусе  (Моисею  Библии)  дан

"Закон" (Таурат,  то есть Пятикнижие,  Ветхий завет), Дауду (Давиду) -

Забур, (Псалтирь), Исе ибн Марйам (Иисусу, сыну Марйам, или, по Новому

завету,  -  Иисусу Христу,  сыну Марии) - Инджиль (Евангелие).  Однако

люди,  которым эти пророки Аллаха посылались,  со  временем  исказили,

извратили  переданные  им  истины,  изложенные  в  названных священных

книгах. И поэтому ради восстановления истины Аллах, без воли и желания

которого,  по Корану, ничего в мире не происходит, должен был посылать

все новые и новые "откровения" с новыми наби и расулями, объявившимися

у разных народов в различных странах. Согласно мусульманской традиции,

ссылающейся на слова пророка Мухаммеда, всего было послано Аллахом 124

тысячи  наби  и  из них всего 300 расулей.  В числе последних главными

принято называть шесть:  Адама, Ибрахима (по Ветхому завету - Авраам),

Нуха  (по  Ветхому  завету  - Ной) и уже названных нами Мусу,  Ису ибн

Марйам и Мухаммеда.  Пророк и расуль Мухаммед назван в Коране "печатью

пророков"   -   хатяма   набийина,  то  есть  последним,  завершающим,

заключающим всю их цепь.

     Такая традиционная  цепь  пророков  и  посланников  вполне в духе

Корана и мусульманской догматики,  но в истории религии вообще она  не

оригинальна.  Даже  и  "печатью пророков" еще до ислама назывался Мани

(216-277),  проповедник из Вавилонии,  заложивший основы  манихейства,

религии,  имевшей широкое распространение в Иране, Индии и ряде других

стран от Китая до Италии. А имена Адама, Ибрахима, Нуха, Мусы, Дауда и

Исы,  как  мы уже упомянули,  известны и из Библии,  где они,  однако,

начертаны в другой форме,  в  транскрипции,  принятой  их  авторами  в

соответствии  с  особенностями  речи  и  письменности  их  читателей -

еврейской,  греческой,  латинской...  Однако было  бы  грубой  ошибкой

полагать, что вся разница в различной транскрипции.

     Вопрос, к  которому  мы  подошли,  требует  большого  внимания  и

предварительного изложения некоторых дополнительных сведений.  О языке

же Корана  следует  добавить  лишь,  что  известный  теолог  XII  века

аш-Шахрастани   в  "Книге  о  религиях  и  сектах"  ("Китаб  альмилаль

ва-н-нихаль"),  излагая  мнение  мусульман-мушаббихитов  (дословно   -

"уподобляющих",  "сравнивающих"), писал: "...Буквы, звуки и написанные

знаки (Корана.  - Л.К.)  -  изначальны,  предвечны"[Мухаммад  ибн  Абд

ал-Карим  аш-Шахрастани.  Книга  о  религиях  и сектах (Китаб ал-милал

ва-н-нихал).  Ч. 1. Ислам. М., 1984, с. 101 (далее - Аш-Шахрастани).].

Впрочем,  "уподобления"  этих  богословов  порой  трудно  совместить с

Кораном.  Так,   если   в   Коране   не   раз   сказано   о   ясности,

членораздельности  речи  Аллаха (и говорится об этом,  как правило,  в

первом лице - как об  утверждениях  самого  Аллаха!),  то  мушаббихиты

рассказывают,  будто  разговаривавший  с  Аллахом пророк Муса (4:162),

соответствующий библейскому Моисею,  "слышал речь Аллаха как волочение

цепи"[Там же.].

     Однако, как доведется убедиться и дальше,  непоследовательность -

не редкость в богословских сочинениях.

     Медина. Гонимые и гонители

     Проповедь Мухаммеда,   как   и   движение  ханифов,  не  получила

поддержки в Мекке, пока там властвовали родо-племенная знать и тесно с

нею   связанное   жречество   доисламской  Каабы.  Сторонники  пророка

подвергались травле и  унижениям,  из-за  которых  некоторые  из  них,

согласно  мусульманской  традиции,  были  вынуждены  искать убежища за

пределами Хиджаза,  даже в Аксумском государстве,  в Северной Эфиопии.

Впрочем,  связи  с  Восточной Африкой были давние,  эфиопская община в

Мекке известна еще в VI веке.  Эфиопы оказывались в Хиджазе как мирным

путем, с торговыми караванами, так и в числе воинов других государств.

Например,  их было немало в походе,  предпринятом в середине  VI  века

правителем    Химьяритского   государства,   расположенного   на   юге

Аравийского полуострова; история этого похода, в котором, по преданию,

вели  слона  или  13  слонов,  отражена  в  105-й суре Корана "Слон" -

"аль-Филь".

     После кончины  жены  пророка  Хадиджи  и смерти вскоре главы рода

хашимитов Абу Талиба,  дружественно относившегося к своему  племяннику

Мухаммеду, во главе их рода по праву старшинства оказался Абд аль-Узза

ибн Абд аль-Мутталиб.  По преданию, являясь родным дядей Мухаммеда, он

был  непримиримым  недругом его "пророческой миссии",  ярым защитником

традиционного культа Каабы.

     Мухаммед пытался нейтрализовать фанатичные  наскоки  дяди  и  его

близких, но удача в то время была явно не на его стороне.

     Оказавшись в положении,  когда ни  сам  он,  ни  разделявшие  его

взгляды  курейшиты  не  могли  рассчитывать  на  помощь  своего рода и

племени,  Мухаммед,  судя по преданию и упоминавшемуся выше старейшему

жизнеописанию  пророка  -  сире  Ибн Исхака - Ибн Хишама,  стал искать

выход на стороне, вне Мекки. Первая попытка найти поддержку в соседнем

небольшом  городе  Таифе  у  арабского  племени  сакифитов  окончилась

безуспешно:  пророку с трудом удалось спастись от их гнева. Дальнейшие

поиски  свели Мухаммеда с мединцами,  которым он был близок по матери,

происходившей из Медины.  Обстановка в этом городе  была  неспокойной.

Населявшие  Медину  арабские  племена аус,  хазрадж и другие,  а также

издавна жившие в нем значительные группы исповедовавших иудаизм племен

кайнука,   надир   и   курайза   страдали  от  все  чаще  вспыхивавших

междоусобиц, в основе которых лежала борьба за плодородные земли.

     Согласившись на роль своеобразного "третейского судьи",  а отнюдь

не вероучителя,  Мухаммед стал переселять своих сторонников из Мекки в

Медину.  Вслед за ними он и сам совершил хиджру - переселение  в  этот

город.  С  момента  этого  переселения  ведется  мусульманский  лунный

календарь хиджры. Летосчисление по нему начинается с 16 (точнее, вечер

15)  июля  622  года  н.  э.  Это был первый день нового года - месяца

мухаррема - по лунному календарю древних  арабов.  Надо  сказать,  что

днем,  когда  произошло  переселение  сторонников Мухаммеда из Мекки в

Медину,  в разных преданиях называются  разные  дни:  14,  20  или  21

сентября  622  года.  На  это  обстоятельство  еще  в  XI веке обратил

внимание знаменитый хорезмский ученый Абу Рейхан Бируни - (973  -  ок.

1050),  писавший,  что  "существует  разногласие относительно того,  в

какой из  понедельников  была  хиджра"[Бируни  Абу  Рейхан.  Избранные

произведения. Ташкент, 1957, 1, с. 374.].

     Далеко не просто,  не сразу и не только мирным путем Мухаммеду  и

его  соратникам,  переселившимся  в  Медину и называвшимся мухаджирами

("переселенцами" - по-арабски мухаджирун)  удалось  примирить  племена

аус  и  хазрадж  и  вместе  с примкнувшими к ним мединцами (ансарами -

помощниками) встать в середине  двадцатых  годов  VII  века  во  главе

нового большого объединения родов и племен Хиджаза с центром в Медине.

Это объединение было создано не по родовому или племенному признаку, а

по  взаимному  признанию  равных  прав  мухаджиров,  ансаров,  местных

иудейских племен,  а также других иноверцев.  При соблюдении взаимного

мира  и  поддержки,  в  том  числе в случае военных действий,  которые

предпримут мухаджиры,  ансары и  племена,  исповедующие  иудаизм,  они

обязывались  самостоятельно  улаживать  дело  освобождения  или выкупа

попавших в плен единомышленников.  Убийца не мог  найти  оправдания  и

защиты  ни  у кого из договаривающихся сторон;  вражда и кровная месть

между ними исключались.  Мухаджир Мухаммед признавался судьею и своего

рода  политическим  главой  этого нового объединения.  В подтверждение

этой договоренности было обнародовано вошедшее в Коран "откровение"  о

равенстве  исповеданий:  "В  религии  нет  принуждения"  -  "Ля икраха

фи-д-дини" (2:257).

     У этого нового объединения, по-видимому, было немало энтузиастов,

давно   искавших   выхода   из  нелегкого  материального  и  правового

положения.  Но перед ними вскоре  возникли  новые  трудности,  решение

которых нельзя было откладывать.

     Вопреки модернизированным        истолкованиям,        какой-либо

демократической социальной программы новое объединение  не  содержало,

так же как не содержали ее и более ранние и поздние "откровения".  Вот

пример. Как в Мекке, так и в Медине было немало ростовщиков, к которым

порой  приходилось  обращаться  не  только  купцам,  но  и малоимущим,

беднякам.  И в Коране  находим  аяты,  осуждающие  ростовщиков,  лихву

(риба).  Но  в целом позиция Корана в этом вопросе половинчата.  Коран

выступает против чрезмерно высоких процентов,  когда  за  одалживаемую

монету  брали  две,  а  то  и  четыре.  С  этим  он обращается и к тем

ростовщикам, которые приняли ислам: "О вы, которые уверовали! - читаем

в  3-й  суре.  -  Не  пожирайте роста,  удвоенного вдвойне,  и бойтесь

Аллаха,  - может быть, вы окажетесь счастливыми!" (К., 3: 125). И еще:

"...бог  позволил  прибыль в торговле,  а лихву запретил...  Верующие,

бойтесь бога  и  оставьте  то,  что  достается  вам  лихвой,  если  вы

верующие.  Если не сделаете того,  то знайте,  что у бога и посланника

его война с вами.  Но если вы покаетесь,  то в ваших  руках  останется

капитал" (2:276,  278-279).  Итак,  эта "война",  по существу,  не шла

дальше некоторого ограничения  ростовщичества.  И  неудивительно,  что

ростовщичество  в  Аравии  и других мусульманских странах при арабских

халифах и позднее продолжало существовать,  хотя  порой  и  в  скрытых

формах.  А  в  XX  веке  в  Саудовской  Аравии,  на территории которой

находятся Мекка и Медина,  получило развитие и  банковское  дело.  Как

отмечается  в справочнике "Саудовская Аравия",  "под влиянием запрета,

наложенного  Кораном  на   ростовщичество...   саудовские   банки   не

выплачивают и не взимают процентов. Однако они получают "комиссионные"

за обслуживание,  которые составляют от 7 до 8,5 %  в  зависимости  от

типа   займа   и   его   целевого  назначения.  На  срочные  вклады  и

сберегательные счета  начисляются  "комиссионные"  в  пределах  3,5  -

5%"[Саудовская Аравия (справочник).  М.,  1980,  с. 188.]. Есть в этом

государстве "Исламский банк развития".  А  правящий  клан  Саудовского

королевства   является   вкладчиком  многомиллиардных  сумм  в  банках

Соединенных Штатов Америки и  других  капиталистических  стран.  Банки

существуют теперь и в таких мусульманских государствах, как Пакистан и

Иран.

     Имущественное и  социальное  неравенство  сохранялось  как  среди

мухаджиров,  так  и  среди  ансаров   и   других   членов   мединского

объединения.  И трудности, которые они испытывали, оказывались разными

для  семей  с   неодинаковым   достатком,   различными   материальными

возможностями   и   положением  в  новом  объединении.  Конечно,  всех

мухаджиров в той или иной мере связывал факт их переселения,  а  также

то,  что  все  они  признавали  Мухаммеда не только юридическим главой

своего объединения,  но и выразителем близких им духовных интересов. В

известной  мере  последнее  относилось  и  к ансарам.  Однако много ли

общего,  помимо отмеченного,  было у малоимущих мухаджиров и  ансаров,

например,  с  богатым  купцом  Абу  Бекром  (Абу Бакр),  выдавшим свою

десятилетнюю дочь Аишу за пятидесятилетнего Мухаммеда и  занимавшим  в

новом объединении видное положение?

     Все это осложняло жизнь мединского  объединения,  так  или  иначе

отражаясь и на его культе. Примером может служить построенная в Медине

бедной,  неимущей частью верующих покрытая крышей мечеть (масджид),  в

которой они укрывались от дождя и зимней стужи.  Мечети в Аравии тогда

строились без крыш:  они представляли собой место,  с  четырех  сторон

обнесенное   стеной.  Не  было  в  то  время  и  определенной  стороны

поклонения  молящегося  -  кыблы  (киблы).  В  Коране  говорится,  что

молящийся  пророк  обращал  свое  лицо  в разные стороны неба (2:139).

Храм,  построенный, согласно преданию, "для больных и нуждающихся, для

дождливой  ночи  и зимней ночи"[По арабскому историку и богослову IX-Х

вв.  ат-Табари (Annales,  ed.  М.  J.  De Goeje, I. Lugduni Batavorum,

1879, p. 1704); Бартольд В.В. Сочинения, т. 6, с. 542.], Коран объявил

мечетью  "вреда"  и  назвал  его  строителей  соперниками  и  лжецами,

стремящимися  вносить  "разрыв  между  верующими".  "В  ней никогда не

становись на молитву...  Бог - не вождь людям нечестивым.  Здание  их,

которое  построили  они,  до  тех пор не перестанет быть недоумением в

сердцах их,  пока сердца их  не  будут  истерзаны"  (9:108-111).  Лишь

позднее,  когда  ислам  распространился  и на севере,  стали строиться

мечети, как правило, крытые и даже отапливаемые.

     Этот пример  может  служить  наглядной  иллюстрацией того,  что в

раннем исламе многое было иным,  чем  сейчас.  Вообще,  как  известно,

религиозные   верования,  хотя  и  в  фантастической  форме,  отражают

действительность  и  подвержены  изменениям  в  соответствии  с  новой

исторической обстановкой.

     Однако было бы неправильно упускать из вида и то,  что объединяло

мухаджиров,  да  и  в той или иной мере разделявших их участь ансаров.

Ведь тот же названный выше Абу Бекр,  как и его зять, да и большинство

мухаджиров   не   могли   не  понимать,  что,  израсходовав  средства,

привезенные из Мекки,  они попадут в весьма незавидное положение, если

не  сумеют найти себе другого занятия,  иного выхода.  В числе ансаров

были люди, помогавшие мухаджирам, безвозмездно предоставлявшие им свои

дома,   подсобные  помещения,  продукты.  Но  сколько  же  можно  было

рассчитывать на подобную благотворительность?  Да  и  разве  борьба  с

Меккой  окончилась  -  не  она  ли  стала  одной  из  главнейших задач

мухаджиров?  Не их ли цель - ослабление жречества Каабы,  опирающегося

на  курейшитскую  знать?  Не  это ли вынудило их уйти из родного дома,

совершить хиджру?  Все это  не  могло  не  побудить  Мухаммеда  и  его

соратников, стоявших во главе мединской общины, при помощи примкнувших

к ним ансаров встать на путь активных действий против мекканцев.

     По преданиям  и  согласно  "Книге  жития  посланника  Аллаха" Ибн

Исхака - Ибн Хишама,  мухаджиры начали нападать на  торговые  караваны

мекканцев,  в  том числе на отправлявшиеся в запретные (харам) месяцы,

считавшиеся у арабов наиболее безопасными.  Это вызывало среди  арабов

нарекания,  сомнения и ропот.  Но мухаджирам надо было во что бы то ни

стало добиться успеха,  и поэтому они шли  на  риск.  Расчет  оказался

верным:  их  действия  принесли  мединской  общине  немалую  добычу  и

окрылили ее.

     Так, в  начале  623  года  мухаджирам  удалось  ограбить  караван

курейшитов,  вышедший в запретном месяце раджабе  из  Мекки  в  Сирию.

Особенно удачным для мухаджиров во главе с Мухаммедом стало нападение,

совершенное в марте 624 года,  приходившемся также на запретный месяц,

на  этот раз - рамадан (рамазан).  Абу Суфйан,  возглавлявший караван,

шедший из Сирии  в  Мекку,  узнав  о  приготовлениях  мединцев,  сумел

провести его в Мекку через Тихаму,  область у побережья Красного моря.

Затребованные  им  из  Мекки  наскоро  собранные   отряды   курейшитов

встретились  с  воинами мухаджиров при Бедре (Бадре),  где у источника

пресной воды дорога из Медины соединялась с главным караванным путем.

     Мединцам снова  повезло.  У  них  было  воинов  едва  ли не вдвое

меньше, чем прибывших из Мекки, но, заняв выгодную позицию, они сумели

одержать  решительную  победу  и  захватить  ценную  добычу и пленных,

которых отпускали в случае,  если те принимали Мухаммеда  за  пророка,

изрекавшего истину; в противном случае с них требовали выкуп.

     В "Книге  жития  посланника  Аллаха"  Ибн  Исхака  -  Ибн  Хишама

сказано,  что,  когда  между мединцами,  участвовавшими в сражении при

Бедре,  начались споры из-за дележа  захваченного,  Мухаммеда  осенило

"откровение",  по  которому  раздел  добычи  был предоставлен пророку.

Этому посвящена 8-я сура Корана - "Добыча":  "Они  спрашивают  тебя  о

добыче; скажи: "Добыча в распоряжении Аллаха и его посланника. Бойтесь

Аллаха; будьте мирны между собою: повинуйтесь Аллаху и его посланнику,

если  вы стали верующими",  А 42-й аят этой же суры уточняет,  что "из

всего что ни берете вы  в  добычу,  пятая  часть  богу,  посланнику  и

родственникам его, и сиротам, и бедным, и путнику...".

     Как можно судить по Корану,  земледельческое население Медины  не

было  склонно  к  участию  в  такого  рода набегах и военных операциях

мухаджиров.  Очевидным откликом на  их  сопротивление  этому  являются

некоторые аяты 2-й суры Корана - "Корова" ("аль-Бакара"), в которых на

них произведен определенный нажим:  "Предписано вам  сражение,  а  оно

ненавистно для вас.  И может быть, вы ненавидите что-нибудь, а оно для

вас благо,  и может быть,  вы любите что-нибудь,  а оно для вас зло, -

поистине, Аллах знает, а вы не знаете!" (К., 2:212-213).

     Смущало многих и  то,  что  военные  акции,  как  мы  уже  знаем,

проводились в запретные месяцы,  то есть в месяцы,  которые почитались

арабами-многобожниками,  а затем и в  исламе  как  священные.  Из  них

рамадан  считается  месяцем  поста,  в который Аллах впервые ниспослал

"откровение",  то есть часть Корана Мухаммеду,  а раджаб - месяцем,  в

27-ю  ночь  которого пророк совершил мгновенное путешествие из Мекки в

Иерусалим (аль-Кудс) и оттуда на седьмое небо,  к престолу Аллаха:  по

этому  поводу  в  исламе  позднее  был  установлен  ежегодный праздник

"вознесения" или "восхождения" (мирадж, раджаб-байрам).

     Нарушение почти любого возникшего в древности обычая,  к которому

привыкли,  естественно,  вызывало  замешательство,  смущало,   что   и

отражено  в 214-м аяте той же 2-й суры Корана:  "Спрашивают они тебя о

запретном месяце - сражении в нем.  Скажи:  "Сражение в нем велико,  а

отвращение  от  пути  Аллаха,  неверие в него и в запретную мечеть (то

есть Каабу Мекки.  - Л.К.) и изгнание оттуда ее обитателей (посещавших

этот храм.  - Л.К.) - еще больше (греховно. - Л.К.) пред Аллахом: ведь

соблазн -  больше,  чем  убиение!.."  Словом,  "искушение  губительнее

войны", как перевел последнюю фразу Г.С. Саблуков.

     Объективную картину этих  стычек,  сражений  получить  на  основе

Корана и  исходящих  из него позднейших источников весьма трудно из-за

почти  постоянного  смешения  в  них  реального   и   фантастического.

Например,  в 8-й суре Корана читаем:  "И вот,  взывали вы за помощью к

вашему господу,  и он ответил вам:  "Я поддержу вас  тысячью  ангелов,

следующих  друг  за  другом!"...  Вот  он  покрыл  вас дремотой в знак

безопасности от него и низвел вам с неба воду (дождь.  - Л.К.),  чтобы

очистить вас ею и удалить от вас мерзость сатаны и чтобы укрепить ваши

сердца и утвердить этим ваши стопы.  Вот внушил господь твой  ангелам:

"Я - с вами,  укрепите тех,  которые уверовали!  Я брошу в сердца тех,

которые не веровали,  страх;  бейте же их по шеям,  бейте их  по  всем

пальцам!".. А кто обратит к ним в тот день тыл, если не для поворота к

битве или для присоединения  к  отряду,  тот  навлечет  на  себя  гнев

Аллаха. Убежище для него - геенна, и скверно это возвращение! Не вы их

убивали,  но Аллах убивал их,  и не ты бросил,  когда бросил (в  врага

копье,  стрелу, спекшийся кусок песка. - Л.К.), но Аллах бросил, чтобы

испытать верующих хорошим испытанием от него" (К., 8:9, 11-12, 16-17).

     Здесь не только смешение реальных событий  и  фантазии.  Описание

средневековой  стычки  в  аравийской полупустыне переплетено,  с одной

стороны,  со своего рода тактическими наставлениями,  а с другой  -  с

нагнетанием    чувства   предопределенности,   фатализма,   причудливо

соединенного  с  эгоизмом.  Убивая,  воин-де  выполняет  волю  высшего

существа, Аллаха,  заранее все предусмотревшего  и  предопределившего,

позаботившегося  о  нем и на тот случай,  если он падет на поле брани.

Тогда,  по Корану, убитому не придется ожидать ни воскресения мертвых,

ни  страшного суда:  он сразу окажется в раю.  Это представление,  как

вскоре узнаем,  использовалось  очень  часто,  во  всяком  случае  оно

высказано не только в Коране,  но и развито,  расцвечено в последующей

мусульманской литературе.

     В Коране  читаем:  "И никак не считай тех,  которые убиты на пути

Аллаха,  мертвыми.  Нет,  живые!  Они у своего господа получают  удел,

радуясь  тому,  что даровал им Аллах из своей милости,  и ликуют они о

тех (продолжающих сражаться на их стороне.  - Л.К.),  которые  еще  не

присоединились  к  ним,  следуя за ними,  что над ними нет страха и не

будут они опечалены!  Они ликуют о милости от Аллаха,  и щедрости, и о

том,  что Аллах не губит (что он не прибирает к рукам. - Л.К.) награды

верующих" (К., 3: 163-165).

     А вот  и  своего  рода  зарисовка  того,  как  подобное  поучение

использовалось  теми,  кто  стоял во главе мухаджиров.  В "Книге жития

посланника Аллаха" Ибн Исхака - Ибн Хишама из описания битвы при Бедре

узнаем,  как после воодушевляющих слов пророка:  "Клянусь тем,  в чьей

руке  душа Мухаммеда,  сегодня каждый,  кто выступит против врага и из

любви к Аллаху будет убит в сражении, войдет в рай", - один из воинов,

Омейр ибн Алхумам,  который в это время ел финики,  воскликнул:  "Так,

так!  значит,  между мною и раем находится только смерть от руки  этих

людей?" Он бросил прочь финики,  схватил свой меч и сражался,  пока не

был  убит"[Происхождение  ислама,  с.  107.].  Не  раз  встречается  в

средневековой  исламской  литературе и образ курейшита Джафара ибн Абу

Талиба, наделенного прозвищем ат-Тайяра, то есть "летающего": он, мол,

взамен  отрубленных  рук  в  сражении  в  629 году при Муте получил от

Аллаха крылья, с помощью которых вместе с ангелами летает по раю...

     Подобные легенды  и в наши дни используются,  например,  шиитским

духовенством   в   Иране   для   "подбадривания"   мобилизованных   на

истребительную  ирако-иранскую  войну,  подрывающую  и истощающую силы

обоих государств.  Однако было бы наивно полагать,  что  не  только  в

предпоследнем десятилетии XX века, но и в третьем десятилетии VII века

все  были  готовы  к  ревностному  восприятию   веры   о   немедленном

потустороннем  воздаянии,  согласны  с  прославлением  войны как дела,

которому Аллах помогает своими  ангелами,  даже  сам  направляет  руку

воина,  бросающего во врага калечащее или несущее смерть оружие. Такое

отношение к войне никогда не выражало и не выражает подлинно  народных

убеждений.  Не случайно в приведенных выше отрывках из касыды Зухайра,

поэта,  современника сражений между мухаджирами Медины  и  курейшитами

Мекки,  война сравнивалась с лютым зверем и с жерновом, перемалывающим

людей.  Отсюда становятся понятными нападки на поэтов,  содержащиеся в

Коране.

     Нет ничего общего,  например, между доводами Корана, воспевающего

войну  как  выполнение  божественной  воли,  желания  Аллаха   и   его

посланника, и словами арабской поэтессы аль-Хансы (Тумадир бинт Амр из

племени сулайм;  конец  VI  века  -  664 г.),  еще в доисламское время

оплакавшей гибель своих братьев в глубоко гуманных элегиях,  стяжавших

бессмертие. В одной из ее элегий читаем:

     Вы не скупитесь, глаза, пролейте слезы о нем,

     Пусть белые жемчуга текут на платье дождем...

     Как щедро ты угощал голодных лютой зимой,

     Как часто с бездомным ты своим делился жильем,

     Как часто пленных врагов на волю ты отпускал,

     Болели раны у них и кровь лилася ручьем.

     А сколько мудрых речей народу ты говорил -

     Тебя и недруг за них не обвинил бы ни в чем.

     (Перевод А. Долининой)

     Эти лиричные  строки,  приоткрывающие  горе  сестры,   лишившейся

брата,   принадлежат   к   числу  тех  произведений  древней  арабской

литературы,  которые реалистично передают отношение к войне  народа  -

людей стойких и мужественных, не раз проявлявших подлинный героизм, не

останавливавшихся перед необходимостью преодоления любой трудности.

     Знакомясь с  народным  творчеством,  понимаешь,  почему  в Коране

постоянно встречаются жалобы на то,  что его "духовные" наставления не

доходят  до  людей.  А  в  силу  этого,  не ограничиваясь религиозными

поучениями,  Коран приводит доводы о необходимости соблюдения  военной

дисциплины,  сплоченности,  недопущения расхлябанности, обязательности

четких совместных действий вступивших в битву отрядов. Только при этом

условии   исход  дела  будет  решать  не  численность,  а  дисциплина,

сноровка,  быстрота и воодушевление, стойкость и ярость воинов. Слова,

точно  обозначающие  эту  задачу,  вложены в Коране в уста Аллаха:  "О

пророк!  Побуждай верующих к сражению.  Если будет среди вас  двадцать

терпеливых (стойких.  - Л.К.),  то они победят две сотни; а если будет

среди вас сотня,  то они победят тысячу тех, которые не веруют, за то,

что  они народ не понимающий...  Ведь Аллах - с терпеливыми!" (К.,  8:

66-67).

     Не следует забывать,  что мухаджиры во главе с Мухаммедом,  как и

вся мединская община,  познали в стычках,  сражениях с  мекканцами  не

только победы,  но и поражения, в том числе тяжелые. Так было, судя по

преданию и старейшей "Книге жития посланника Аллаха" Ибн Исхака -  Ибн

Хишама,  когда  Абу  Суфйан (ок.  625 г.) возглавил выступивший против

Медины большой отряд курейшитов.  Тогда из  войска  мединской  общины,

имевшей  едва  ли  не  в  три  раза  меньше воинов,  чем у нападавших,

дезертировало около одной трети.  Ушедшие состояли из  так  называемых

мунафикун - "лицемеров", колеблющихся, сомневающихся, которым в Коране

в особой суре "Лицемеры" ("аль-Мунафикун")  обещаны  лютые  наказания.

Они, сказано в этой суре, "лжецы", "уверовали, потом стали неверными",

"все равно им, будешь ты просить им прощения или не будешь; никогда не

простит им Аллах: ведь Аллах не руководит народом распутным!" (К., 63:

1, 3, 6).

     Естественно, что  мухаджиры  и   ансары,   оставшиеся   в   явном

меньшинстве   и,   по-видимому,   не   сумевшие  проявить  достаточной

сплоченности,  стойкости,  оказались разбитыми  у  горы  Оход  (Ухуд).

Мухаммед в  перестрелке  был  ранен  камнем в голову.  А через год Абу

Суфйан  привел  втрое  больший  отряд,   в   котором,   по   преданию,

насчитывалось до 10 тысяч ополченцев,  и в их числе обученные наемники

из Эфиопии,  так называемые ахабиш.  Мединцы,  очевидно, трезво оценив

соотношение  сил,  не  вышли  из  пределов города,  применив новый для

арабов тактический прием:  вырыли вокруг города ров,  в котором засели

лучники.  Предание  сообщает,  что  этот  прием предложил перс Сальман

аль-Фариси, захваченный в плен раб,  принявший  ислам;  он  почитается

мусульманами[Позднее он отличился и как военачальник, действовавший на

стороне арабских войск  Халифата.  Поэтому  его  называют  "чистым"  -

Сальман-пак;    его    гробница    и   мечеть   в   Ираке   посещаются

мусульманами-суннитами.  Храм   находится   близ   Мадаина   (древнего

Ктезифона), невдалеке от развалин дворца шахов древнеиранской династии

Сасанидов (III-VII вв. н. э.), павшей под ударами Халифата.].

     Войско Абу  Суфйана   оказалось   бессильным   перед   лучниками,

стрелявшими  из  рва,  и  вынуждено было перейти к многодневной осаде.

Осаждавшие,  не подготовленные к  подобной  войне,  недели  через  три

оказались без продовольствия;  в их стане начались раздоры, не помогло

им,  по-видимому,  и весьма зажиточное иудейское племя  бану  курейза.

Вскоре это племя,  обвиненное в измене, было мухаджирами разгромлено -

мужчины обезглавлены, женщины и дети проданы бедуинам области Неджд за

верблюдов  и  оружие.  Хладнокровная  расправа  описана в "Книге жития

посланника  Аллаха"  Ибн  Исхака  -  Ибн  Хишама  и  у  более  поздних

мусульманских  историков.  Земли  и  имущество  племени  курейза  были

распределены между мухаджирами,  принявшими ислам.  Это  последнее  из

племен, исповедовавших иудаизм, разгромленных мухаджирами и выселенных

из мединского оазиса.

     Не наша задача описывать все действия мединской общины мухаджиров

и  ансаров.  Отметим  лишь,  что  они  включали не только нападения на

караваны  мекканцев,  но  и  хлебную   блокаду   Мекки.   Из   Иемамы,

земледельческой  области,  где  пророком  был Мусейлима,  в Мекку,  по

просьбе Мухаммеда,  перестали доставлять  хлеб,  в  котором  нуждались

курейшиты.

     Кроме того,  уступчивость  курейшитов  мединцам,  проявившаяся  в

конце  20-х годов VII в,  могла быть побуждена и известием об убийстве

иранского шаха Хосрова II Парвиза (628 г.), в котором они видели оплот

"язычества"  на Востоке.  С его падением правящие круги Мекки уже едва

ли могли рассчитывать  на  сколько-нибудь  скорую  и  активную  помощь

извне.

     Курейшиты Мекки,  очевидно, учитывали также, что мединская община

добивалась  политического  подчинения себе все большего числа арабских

родов и племен.  Это также отражено в Коране,  где  и  название  новой

религии - ислам  (что  значит  по-арабски  покорность,  предание  себя

единому богу) истолковывалось в ряде аятов как политическое требование

общины мухаджиров и ансаров, установивших свою власть в Медине. Отсюда

в Коране  о "посланнике Аллаха" говорится:  "Покорно чтимый" (81:21) -

то есть так,  как обращались к вождю арабского племени  в  доисламский

период.  Поэтому же в Коране слово "ислам" не всегда отождествляется с

верой. Например, читаем: "Пустынные арабы говорят: "Мы веруем!" Скажи:

вы не уверовали;  а говорите:  "Мы приняли ислам"; вера еще не вошла в

сердца ваши" (49:14).  Отсюда  понятно  и  то,  почему  до  настоящего

времени  в  ряде  восточных  языков  понятие  "ислам" передается через

"ислам дини" или "дин аль-ислам",  то есть "вероустав  покорности".  В

Коране  не  раз  подчеркивается,  что  "благочестие  пред  богом  есть

покорность"  (ислам)   (3:17),   что   бог   "благоизволил   поставить

вероуставом для вас покорность" (ислам) (5:5) и т.  д. И принявшие эту

покорность, или преданность, стали именоваться покорными, преданными -

"муслимами",   мусульманами.   Вплоть   до  первой  половины  XI  века

сохранялось и первоначальное название мусульман - ханифы[С IX в. арабы

также  употребляли  слово "ханиф" в смысле сирийского "ханфа" ("эллин,

язычник").  Бартольд В.В.  Сочинения,  т.  6,  с.  543. Однако ближе к

нашему  времени комментаторами Корана вновь "ханиф" отождествляется со

словом "мусульманин". Например, в Коране, изданном в Казани в середине

прошлого  столетия,  на  с.  47,  в  примечании к 89-му аяту 3-й суры,

написано: "Ханиф теперь то же, что муслим", то есть мусульманин.].

     В Медине,  где среди арабов-ансаров было немало христиан, а также

до их выселения или истребления - много иудеев, в том числе, очевидно,

и книжников,  вступавших с мухаджирами в беседы  и  споры  о  вере,  в

первые  годы  после хиджры создалась обстановка,  благоприятствовавшая

разработке вероучения и культа.  К вопросам вероисповедания и  ритуала

Мухаммеду  и  его  соратникам  приходилось обращаться также,  разбирая

взаимоотношения родов и племен Медины,  решая вопросы судопроизводства

и права, торговли и финансов, семьи и брака.

     В Медине,   как   можно  судить  даже  по  сравнительно  немногим

источникам,  стали принимать более или менее  четкую  форму  отдельные

стороны  вероучения,  а также обряды и обычаи позднейшего ислама.  Это

прежде всего вера в рок,  судьбу,  учение о  предопределенности  всего

сущего,  роль  которого в исламе столь велика,  что,  К.  Маркс писал:

"...стержень мусульманства составляет фатализм"[Маркс К.,  Энгельс  Ф.

Соч.,  т.  9, с. 427.]. Разработка культа в Медине в большой мере была

подчинена задаче обоснования того,  сколь важны Кааба и другие святыни

Мекки  для  нового  вероисповедания.  Именно в Медине определяется,  в

какую сторону должно быть направлено лицо молящегося,  то есть  кыблой

мусульман   становится   Мекка,  Кааба.  Подчеркивается  необходимость

ежегодно соблюдать пост (саум, ураза, орудж) в месяц рамадан, отмечать

праздник жертвоприношения (ид аль-адха,  курбан-байрам, курбан-хаит) и

совершать паломничество - хаджж в месяц зу-ль-хиджжа.

     Тех, кто сомневался,  обязательно  ли  для  мухаджиров  посещение

Мекки,  совершение  в  ней  обрядов  хаджжа,  соблюдение поста в месяц

рамадан и признание наряду с ними всех четырех запретных месяцев,  эти

культовые  установления  успокаивали,  примиряя старые привязанности и

традиции с новыми поучениями.  Это благоприятно  воздействовало  и  на

настроение оставшихся в Мекке. Едва ли они сочувствовали нападениям на

караваны курейшитов, помехам, вносимым в отношения с другими племенами

и  государствами,  но  им  не могло не импонировать,  что мухаджиры не

рвали полностью с Меккой и ее древними святынями.

     Словом, все  это  подготавливало  капитуляцию  Мекки,  которая  и

произошла в 630 году или около этого времени. Через два года мухаджиры

и    ансары    Медины    вместе    с   Мухаммедом   смогли   совершить

паломничество - хаджж - в Мекку.

     Халифат и завоевания арабов

     После капитуляции  Мекки и смерти Мухаммеда (632) возглавлявшаяся

им община мухаджиров и ансаров в Медине и связанное с нею  объединение

арабских  племен,  действовавшие в контакте с влиятельными мекканскими

кругами, стали центром нового, еще более крупного объединения арабских

родов  и  племен.  Это  объединение  с  центром  в Медине приступило к

укреплению своего внутреннего и внешнего положения и вскоре оформилось

как   арабское  теократическое  государство  раннефеодального  типа  -

Халифат (Калифат).  Во главе его  встали  былые  соратники  посланника

Аллаха,  его преемники,  или,  иначе,  заместители,  халифы.  Из них у

мусульман наиболее распространенного  суннитского  направления  ислама

особо  почитаются  первые  четыре  халифа  - Абу Бекр (632-634),  Омар

(Умар,  634-644),  Осман  (Усман,  644-656)   и   Али   (656-661).   А

мусульмане-шииты  признают  из  них правомочным лишь последнего - Али;

первых  трех  они  отвергают,  считая   их   узурпаторами,   незаконно

захватившими верховную власть.

     Идеологией Халифата  стал  ислам,  вероучение  и культ которого с

каждым годом разрабатывались все более детально.  Халифы  представляли

как  высшую  духовную  власть  - имамат,  так и светскую,  в том числе

политическую и военную -  эмират.  При  их  правлении  в  Медине  стал

собираться и составляться Коран.

     Закрепляя и   узаконивая   свое   положение,   верхушка    нового

объединения  племен  использовала  общеарабское  движение,  породившее

пророков и ислам,  и приняла суровые меры для устранения препятствий к

своему  безраздельному  господству  в  Аравии.  В  частности,  ею было

потоплено в крови пророческое движение в  Йемаме,  во  главе  которого

стоял  Мусейлима;  до  капитуляции  Мекки представители этого движения

поддерживали  мединских  ханифов-мусульман.  Традиционное   оправдание

расправы   с  йемамцами  как  меры,  направленной  против  возрождения

"язычества", исторически несостоятельно.

     На это,  в частности,  обратил внимание академик  В.  Бартольд  в

исследовании  "Мусейлима"[См.:  Бартольд  В.В.  Сочинения,  т.  6,  с.

549-574.] и в неопубликованном письме к  востоковеду  Н.П.  Остроумову

(1846-1930) от 21 мая 1924 года.  "Уже давно было отмечено, - писал он

в письме, - что восстание арабов после смерти Мухаммеда нигде не имело

целью  возвращение к языческому культу;  руководители восстания хотели

быть такими же пророками, каким называл себя Мухаммед. Для меня, кроме

того,  ясно, что по крайней мере один из них, Мусейлима, стоял ближе к

христианству и к первоначальному исламу,  чем  сам  Мухаммед  в  конце

своей    жизни,    после    примирения    с   курейшитами"[Центральный

государственный архив УзССР.  Ташкент,  ф.  1009, оп. 1, д. 27, л. 409

об.; Климович Л.И. Ислам, 2-е изд. М., 1965, с. 38.].

     Мединская власть   одновременно   с   расправой   с  племенами  и

пророками,  не желавшими ей подчиняться, принимала решительные меры по

привлечению  на  свою  сторону кочевых арабских племен.  Само принятие

ислама,  как мы уже отметили, в этих целях истолковывалось ранее всего

как признание своего политического подчинения. Правда, это подчинение,

как правило,  на первых порах не задевало старых родо-племенных устоев

подчинившихся  племен.  Другое  дело,  что  вхождение  в   государство

раннефеодального   типа   в   перспективе,   очевидно,   должно   было

способствовать подрыву и разрушению древних традиций и  норм.  На  наш

взгляд,  правилен вывод о том,  что,  как бы ни складывались отношения

мединского Халифата  с  арабскими  "племенами,  осуществлялось  ли  их

присоединение  на  добровольных  началах  или  силой,  в одном и самом

важном положении государство отступало от своих принципов, а именно от

непринятия родо-племенной организации.  Социальная структура племен не

нарушалась государством при условии принятия их  членами  ислама,  что

означало,  по  сути  дела,  признание государственного суверенитета...

Союз  с  Мединой  не  грозил   племенной   аристократии   утратой   ее

главенствующего положения в племенах.  Не могла она также не сознавать

экономической выгоды  слияния  с  мусульманскими  отрядами  в  военных

предприятиях,  особенно после успешно начатого осенью 633 г. вторжения

через Сирийскую пустыню в Палестину и Сирию"[Негря  Л.В.  Общественный

строй  Северной и Центральной Аравии в V-VII вв.  М.,  1981,  с.  116,

117.].

     И действительно,   в   предпринятых  почти  одновременно  военных

действиях за пределами Аравийского  полуострова  Халифат  вскоре  стал

широко использовать арабские кочевые и полукочевые племена, их военную

силу.  При этом сохранялись давние  родо-племенные  обычаи,  когда,  к

примеру, вместе с воинами двигались их жены и дети. Так, в Месопотамии

это имело место и в период весьма крупных операций Халифата,  например

при   Кадисии,   после  выигрыша  которых  "жены  и  дети  воинов,  не

принимавшие  участия  в  сражении,  оказывали   помощь   тяжелораненым

бедуинам  и  добивали  оставшихся  в  живых  иранцев"[Колесников  А.И.

Завоевание Ирана арабами (Иран при "праведных" халифах),  М., 1982, с.

95.].  Лишь  иногда  верховное  арабское  командование  вмешивалось  в

родо-племенные устои,  исходя из стратегических соображений. Это имело

место,  в  частности,  после  сражений  при Кадисии,  когда халиф Омар

потребовал,  чтобы войско Халифата продолжало наступление  на  столицу

Ирана  Ктезифон  (Мадаин),  оставив  женщин  и  детей  в районе Атика.

Сообщение  об  этом  сохранилось  у  арабского  историка  и  богослова

ат-Табари (838 или 839-923).  Комментируя это событие, А.И. Колесников

связывает его с тем,  что "перспектива  ведения  военных  действий  на

Востоке  ставила  арабов  перед  необходимостью  преодолевать  могучие

водные преграды - реки Евфрат и Тигр, - пересекать множество каналов и

вести  боевые  действия  на  незнакомой местности и в условиях,  когда

отступление было равносильно смерти,  так как отступать было некуда. В

такой  ситуации  присутствие  в  войске  жен  и детей ограничивало его

мобильность и увеличивало риск гибели семей арабских  воинов"[Там  же,

с. 96.].

     Как бы то ни было, но Халифат в Медине, начав военные действия за

пределами Аравии в 30-х годах VII века,  в том  же  столетии  завладел

Сирией,   Палестиной,   Египтом   и   другими  восточными  провинциями

Византийской империи,  подчинил себе Иран,  вторгся в Северную Африку,

Закавказье и Среднюю Азию.  В течение одного века он завоевал огромную

территорию, номинально  простиравшуюся  от  Атлантического  океана   и

границ  Южной  Франции  на  западе  до  Индии  и  Западного Китая - на

востоке.

     Побудительной причиной  этих  войн,  по-видимому,  сначала   было

стремление  объединить и подчинить Медине и Мекке все арабские племена

полуострова,  а также обеспечить себе свободное пользование  торговыми

путями  в  соседние  государства.  Исходя  из  этого,  арабы  Хиджаза,

устремившись на север, прежде всего обратились к местам, где в течение

длительного  времени  обитали два значительных объединения родственных

им  арабских  племен,  имевшие  характер  полувоенных  раннефеодальных

государств.    Одно,    возглавляемое    Гассанидами,   находилось   у

северо-западных границ  Аравии,  и,  как  правило,  служило  Византии,

другое,  во  главе  с  Лахмидами,  занимало  северо-восточные области,

граничившие с Ираном,  и являлось его вассалом.  И те и другие племена

угнетались   иноземцами,   и  между  ними,  так  же  как  и  между  их

"сюзеренами", шла непрерывная борьба. Вместе с тем Гассаниды и Лахмиды

не порывали связей с племенами Центральной Аравии. Названия главнейших

родов и племен Месопотамии,  Северной и Центральной Аравии встречаются

и  на  юге  полуострова,  что  при  наличии  и других данных позволяет

предполагать их общее происхождение.  Центром племен,  возглавлявшихся

Лахмидами,  был  город  Хира  (или Хирта),  расположенный невдалеке от

развалин древнего Вавилона.  Их религия была политеистична,  и  еще  в

40-х  годах VI века они совершали человеческие жертвоприношения богине

аль-Уззе (культ ее существовал и в Мекке).  Однако в том  же  VI  веке

среди  Лахмидов начало распространяться христианство,  и их царь Нуман

III,  несмотря на вассальную зависимость от Ирана,  официально  принял

несторианство[Несторианство - течение в христианстве, возникшее в V в.

в Византии в противовес официальной вере в Христа как  "богочеловека",

учившее  о  его "самостоятельно существующей" человеческой природе.  В

несторианстве нашли выражение настроения,  оппозиционные правительству

Византии.  Несториан  было  много  и  в  Иране,  где  идеология старой

государственной религии, зороастризма, уже изживала себя.].

     Власть Лахмидов  продержалась до начала VII века.  За этот период

их отношения с Сасанидским Ираном не раз обострялись.  Еще в сирийской

хронике Иешу Стилита,  написанной не позднее 518 года, отмечается, что

во времена иранского шаха Кавада (правил с перерывом  в  488-531  гг.)

"арабы, которые находились под его властью, когда увидали беспорядок в

его государстве,  стали разбойничать,  насколько хватало сил,  по всей

персидской земле"[Пигулевская Н.  Месопотамия на рубеже V-VI вв. н. э.

Сирийская хроника Иешу Стилита как исторический  источник.  М.  -  Л.,

1940,  с.  136.].  В  начале  VII  века  царь из династии Лахмидов был

низложен  и  заменен  иранским  ставленником.  Однако  Лахмиды  вскоре

отомстили  Сасанидам,  выступив  против  них  в  битве при Зу-Каре,  и

одержали победу.  А взгляды арабов-несториан,  в частности их учение о

деве Марии (Марйам) как "человекородице",  а не "богородице", получили

отражение в Коране (5:76-79; 19:16-36; 43:57-59 и др.).

     Среди Гассанидов  было распространено христианство монофизитского

толка[Монофизитство - течение в христианстве, возникшее в Византийской

империи   почти   одновременно   с   несторианством.   По  утверждению

монофизитов,  Христос  обладал  одной  божественной  природой,  а   не

человеческой и божественной, как гласит официальная церковная догма. В

монофизитстве  отразились  взгляды,   направленные   против   травящих

духовных и светских кругов Византии. Монофизиты были и среди Лахмидов;

последователи  этого  течения  есть  и  сейчас  в   Египте   и   Сирии

(яковиты).].  Их  отношения  с Византией к VII веку также начинают все

более  обостряться.  Историки  Византии  сообщают  о  росте  неприязни

Гассанидов  к  своему  некогда  богатому  покровителю - Византии.  Это

происходило в немалой мере из-за того, что истощенная войнами с Ираном

Византия  перестала  выплачивать  арабам  деньги,  причитавшиеся им за

охрану ее границ.

     Вообще успех военных действий Арабского халифата  был  обусловлен

не   "религиозным  рвением",  как  это  часто  внушалось  и  внушается

исламской пропагандой,  а более всего внутренним истощением Византии и

Ирана,  хозяйство и военные силы которых находились в упадке.  Обе эти

империи только что закончили войну,  тянувшуюся между ними долгие годы

(602-628).  В результате,  по словам современника, армянского историка

Себеоса, "царство  персидское  находилось  в  то  время  в упадке",  в

Византии  же  "царь  греческий  не  был  уже   в   состоянии   собрать

войска"[Себеос. История императора Ираклия. Спб., 1862, с. 118, 119.].

     Население Византии   и   Ирана,  особенно  в  смежных  с  Аравией

областях, почти не оказывало сопротивления арабам, так как, страдая от

возросших  податей  и  произвола  правителей,  не  хотело их защищать.

Армия, состоявшая из наемников, тоже была ненадежна, хотя и составляла

десятки тысяч воинов. Во время боевых операций многих из них сковывали

цепью, "чтобы  пресечь  всякую  возможность  к отступлению"[Колесников

А.И.  Завоевание Ирана арабами,  с.  90.]. В этих же целях сковывались

цепями по пять-шесть воинов и в иранской пехоте.

     Византийские императоры восстанавливали против  себя  подвластное

население и своим нетерпимым отношением к иноверцам. Император Ираклий

усугубил   это   положение,  издав  в  30-х  годах  VII  века  указ  о

насильственном крещении живших на территории империи  иудеев,  который

проводился  в  жизнь  с крайней жестокостью.  В результате,  как писал

сирийский историограф Михаил  Сириец  (1126-1199),  часть  иудеев,  не

соглашавшаяся  принять  христианство,  "бежала  из земель римлян;  они

пришли сначала  в  Эдессу,  но,  испытав новые насилия и в этом месте,

бежали в Персию"[Цит. по: Кулаковский Ю. История Византии. Киев, 1915,

т.  3,  с.  349.]. Эти гонимые люди, как отметил в VIII веке армянский

писатель  Гевонд,  могли  и  сами  подстрекать  арабов  к   дальнейшим

действиям  против  Византии.  "Восстаньте  с  нами,  -  говорили  они,

явившись в  лагерь  арабов,  -  и  избавьте  нас  от  подданства  царю

греческому, и будем царствовать вместе"[Гевонд. История халифов. Спб.,

1862,  с.  1-2.].  И так же  как  арабы  из  бывших  племенных  союзов

Гассанидов   и  Лахмидов,  терпевших  немало  унижений  от  правителей

Византии и Ирана,  преследуемые иудеи стали служить Халифату. Арабский

историк  аль-Балазури  (820-892)  в  "Книге  завоевания стран" ("Китаб

футух аль-бульдан") сообщает,  что полководец Халифата "Абу Убейда ибн

аль-Джаррах  заключил  с  самаритянами[Самаритяне (самаряне) - древняя

народность,  жившая в центральной  части  Палестины  и  на  территории

современной  Иордании,  в  Наблусе  (Набулусе).  Их потомки составляют

особую  религиозную  общину,  признающую  Пятикнижие  и  книгу  Иисуса

Навина,  но отвергающие другие части Библии и Талмуда;  сохраняют свою

обрядность.] урдуннскими и палестинскими,  которые служили мусульманам

шпионами и проводниками,  мир..."[Цит.  по: Медников Н.А. Палестина от

завоевания ее арабами до крестовых походов по арабским  источникам.  -

Православный Палестинский сборник. Вып. 50. Спб., 1897, т. XVII, 2(2),

с.  88.].  Себеос  же,  описывая  битву  при  Джабия,  указывает,  что

"собрались  и  присоединились  к ним (к арабам.  - Л.К.) все остальные

сыны Израиля;  вместе с ними они  составили  огромное  войско"[Себеос.

История императора Ираклия, с. 117.].

     Такая же  примерно  картина   наблюдалась   и   в   Египте,   где

господствовала  Византия.  Когда  войска  Халифата  вторглись  сюда  в

639-641  годах,  копты-христиане  монофизитского  толка  -  "встретили

арабов как избавителей от религиозного, экономического и политического

ига Византии"[Бойко К.А.  Арабская историческая  литература  в  Египте

(VII-IX вв.). М., 1983 с. 22.].

     Утверждаясь в    новых   областях,   арабы   облагали   население

поземельной (харадж) и подушной (джизья,  джизйа)  податями,  а  также

другими поборами и натуральными повинностями.

     Войска Халифата  весьма  скоро  осознали  свои  преимущества   по

сравнению с противниками в условиях пустыни или полупустыни,  например

в Месопотамии и в южном Иране.  Переняв опыт иранцев  в  использовании

осадных орудий,  в том числе катапульт, арабы сумели добиться победы и

в ходе крупных операций.  У их войск была налажена мобильная  связь  с

центром Халифата в Медине и с его военными отрядами,  действовавшими в

то же время в Сирии и других  странах,  что  обеспечивало  возможность

широкого маневрирования.

     В действиях  против  сасанидского   Ирана   для   арабов   весьма

выигрышным  оказалось  овладение уже в первые годы завоеваний столицей

шахиншахов - Ктезифоном,  где незадолго до  этого,  в  конце  632  или

начале 633 года, трон занял шестнадцатилетний Йездигерд III.

     Через несколько  лет  арабы проникли в глубь Ирана,  выиграли ряд

сражений,  в том числе битву  при  Нехавенде  в  642  году.  Серьезные

последствия  этой  победы  заключались  не  только  в  захвате арабами

значительных  материальных  ценностей,  но  и  в  нанесении   немалого

морального  ущерба  противнику.  "Разгромленные арабами и разрозненные

части  иранского  ополчения  и  местные  правители  не   могли   более

договориться между собой об организации совместного сопротивления,  и,

по меткому замечанию Табари,  "с того дня у них,  то есть у персов, не

было  больше  объединения,  и  население  каждой  провинции воевало со

своими врагами у себя в провинции"[Колесников  А.И.  Завоевание  Ирана

арабами, с. 112.].

     Стремясь укрепиться  в завоеванных областях,  из которых многие в

хозяйственном и культурном отношении были более развиты,  чем  Аравия,

халифы  на  первых  порах принимали меры,  чтобы не озлоблять местного

населения.  В относительном покое они оставляли, в частности, крестьян

и   ремесленников,  рассчитывая,  что  их  хозяйства  станут  главными

источниками доходов.  Не было  тогда  у  Халифата  и  государственного

аппарата, способного систематически выколачивать из населения подати и

натуральные повинности. Администрация Халифата создавалась постепенно,

при   широком   использовании   перешедшего  на  его  сторону  старого

византийского и иранского чиновничества.

     В области религиозной политики у  правителей  Халифата  в  первый

период   завоеваний,   видимо,   в  наибольшем  ходу  были  положения,

совпадающие с теми,  что провозглашались  как  "откровения"  Аллаха  в

Медине:  "В религии нет принуждения",  и т.  п.  Они нашли отражение в

некоторых аятах Корана,  которые  отдельные  исследователи  относят  к

мекканским,  получившим  затем  новое осмысление.  Вот два таких аята:

"Призывай на путь господа твоего  мудрыми,  добрыми  наставлениями,  и

веди с ними споры о том, что добро... Если наказываете, то наказывайте

соразмерно тому,  что считается у вас заслуживающим наказания; но если

вы  будете  снисходительны,  то  это  будет лучше для снисходительных"

(16:126-127).  Допускалось  даже  расходование   части   установленной

Кораном  подати,  получаемой в качестве милостыни - садака (9:  60) на

нужды тех,  кто склонил свои сердца на сторону мусульман  и  Халифата.

Придерживаясь  такой умеренной политики,  "снисходительные" правители,

не успев еще создать свой  административный  аппарат  для  регулярного

взимания податей,  натуральных повинностей и иных обложений,  получали

возможность оставлять у себя в  тылу  сравнительно  небольшие  отряды,

бросая  основные  силы  на  завоевание  земель.  Огромные же средства,

которые требовались для новых и новых походов,  они  получали  главным

образом как военную добычу.

     Последнее, очевидно,  определило и то,  что одна  из  сур  Корана

(8-я)  была названа "Добыча".  Рвение,  усердие в битве с иноверцами -

по-арабски "джихад" - понимались как "война за веру".  В  этом  смысле

наряду  со  словом  "джихад" война называлась и "путем божиим" (сабиль

Аллах:  2:149,  186,  215), а о захватах писалось как о добре (33:19).

Освящены Кораном и те обременительные подати (в частности,  подушная -

джизья:  9:29),  которыми  облагалось  население  в   новых   областях

Халифата.  Джизья обоснована в Коране следующим образом:  "Воюйте... с

теми из получивших писание, которые не принимают истинного вероустава,

до   тех  пор,  пока  они  не  будут  давать  выкупа  за  свою  жизнь,

обессиленные,  уничиженные" (9:29). "Людьми писания" (ахль аль-китаб),

или зиммиями,  считались иудеи и христиане, почитавшие Библию. К людям

остальных  вер  применялись  другие  положения,  требовавшие  принятия

ислама под угрозой смерти.

     Впрочем, с зороастрийцев - "огнепоклонников" в Иране обычно также

брали подати (харадж,  джизью, которые в первый век Халифата не всегда

различались), а позднее их же взимали и с самаритян, сабейцев - членов

религиозной общины поклонников Луны,  звезд, небесных светил в Харране

и с "идолопоклонников" в Африке.  Известны,  однако,  и другие  факты.

Так,  в 712 году в Дебале, в Синде арабы, захватив огромные богатства,

умертвили всех мужчин старше 17 лет,  отказавшихся принять ислам. Но и

требуя,  принятия  ислама,  завоеватели более всего заботились о своем

обогащении.  Индийские историки пишут,  что  "в  Индии  арабов  скорее

привлекали    сказочные    богатства,   чем   желание   распространять

ислам"[Синха Н.К., Банерджи А.Ч. История Индии. М., 1954, с. 115.]. Об

этом  же  свидетельствуют  наиболее объективные средневековые арабские

историки,  например Ибн Хальдун (1332-1406),  который сравнивал вторую

волну  арабов,  хлынувшую  в  Северную  Африку  в  XI  веке,  с "тучей

саранчи".

     Суждения, расходящиеся   с   официальными   взглядами   исламских

богословов  по  этому  вопросу,  высказывали и некоторые мусульманские

авторы в нашей стране.  Так, Исмаил Гаспринский (1851-1914), публицист

и педагог,  издатель и редактор первой тюркоязычной газеты "Терджиман"

("Переводчик"),  писал:  "Все говорят и пишут,  что арабы двинулись на

завоевания ради распространения ислама и Корана. Я не могу так думать,

ибо хорошо вижу,  что арабы...  бросились завоевывать богатые доходные

земли Сирии,   Ирака   и  Египта..."[Гаспринский  И.  Русско-восточное

соглашение. Мысли, заметки и пожелания. Бахчисарай, 1896, с. 9-10.]

     Надежды населения   окраинных   областей   Византии    и    Ирана

освободиться с помощью арабов от преследований и разорения очень скоро

рухнули. Крестьян и ремесленников арабские правители задавили тяжелыми

податями,   закрепостили,   принижали   духовно,  вербовали  в  войска

завоевателей, иногда заставляли воевать против их же братьев.

     Возникавшие на  этой почве у евреев Сирии и Палестины настроения,

связанные,  в частности,  с крушением их мессианистских чаяний,  нашли

отражение   в   ряде  источников.  Например,  "Doctrina  Jacobi  nuper

baptizati"[Учение новокрещеного  Иакова.  Греческий текст издан в 1910

г.  (Abh. der Gesellschaft der Wiss. Gottingen, N.F., Bd. 12, N 3). До

этого публиковались эфиопский и славянский переводы. Сохранились также

сирийская и арабская версии.] сообщает  о  том,  как  некоторые  евреи

старались  побольше  разузнать  "о  пророке,  который  появился  среди

сарацин",  то есть  арабов,  и  о  том,  как  их  разочаровали  ответы

спрошенных:  "это - обманщик, потому что пророки не приходят с мечом и

в колеснице";  или говорили:  "ничего правдивого не найти в  этом  так

называемом пророке,  а есть только пролитие крови человеческой. Ибо он

говорит,  что  у  него ключи рая,  чему невозможно верить..." Из этого

сообщения  видно,  сколь  случайны  или,   напротив,   нарочиты   были

информаторы евреев,  слова которых приведены в цитируемом документе, а

также какую странную доверчивость проявляли те,  кто их слушал.  Более

оправдан вывод,  сделанный исследователем этого документа, написавшим,

что если "зарождающаяся звезда ислама дала надежду евреям", то им же в

ней сравнительно скоро "пришлось горько разочароваться"[Блэйк Р.П.  Об

отношениях евреев к правительству Восточной Римской империи в  602-634

гг.  по р.  х. - Христианский Восток. Вып. 2. Пг., 1914, т. 3, с. 193,

194.].

     Девизом завоевателей  стало  следующее  положение,  приписываемое

"праведному" халифу Омару I:  "Подлинно,  мусульмане будут питаться за

счет этих (зиммиев,  платящих подать. - Л.К.),  пока будут в живых;  а

когда мы умрем, и они умрут, то сыновья наши будут питаться за счет их

сыновей  вечно,  пока  будут  существовать,  так  что они будут рабами

последователей  мусульманской  веры,  пока  мусульманская  вера  будет

оставаться  преобладающей".  Этот текст содержится в докладной записке

"Китаб аль-харадж"  ("Книга  хараджа")  верховного  судьи  Абу  Йусуфа

(731-798)-произведении,   составленном   по   поручению  халифа  Харун

ар-Рашйда и   получившем  значение  юридического  руководства[Об  этом

мусульманском руководстве см.:  Керимов Г.  М. Шариат и его социальная

сущность. М" 1978, с. 188-189, и др.].

     Приведенный девиз не был случаен, и он многое объясняет в истории

Халифата.

     Из завоеванного арабами Ирана бежало немалое число зороастрийцев.

Так,  Балазури, сообщая в "Книге завоевания стран" о захвате Халифатом

Кермана  в первой половине VII века,  пишет:  "Бежало много обитателей

Кермана; одни отплыли на кораблях в море, другие направились в Мекран,

третьи  -  в  Седжестан".  По  словам  исследователя  этого  процесса,

"отплывшие на кораблях могли  отправиться  только  в  Индию,  так  как

Аравия,  несомненно,  не  представляла  в это время надежного убежища.

Мекран  был  уже  полуиндийской  областью...  Наконец,  Седжестан  был

пограничной областью на Востоке; с ним в ближайшем соседстве находился

Хорасанский Кухистан"[Иностранцев К.  Переселение  парсов  в  Индию  и

мусульманский мир в половине VIII века. - Записки Восточного отделения

имп.  русского археологического общества.  Вып. 1-2. Пг., 1915, т. 23,

с.  138-139.].  Как  следует  из работы современного японского автора,

волна этой эмиграции  была  столь  обильной,  что  дошла  до  японских

островов[lto  Gikyo.  Zoroastrians Arrival in Japan (Pahlavica I.).  -

Orient  Tokyo,  1979,  vol.  15,  p.   55-63.].   Прав   и   советский

исследователь,   связывающий   направление   этой   волны  с  наличием

зороастрийских общин не  только  в  Индии,  но  и  в  Средней  Азии  и

Китае[Cм.:  Колесников  А.И.  Завоевание  Ирана арабами,  с.  127-147,

245-247.].

     Следует, однако,   сказать   и   о   переходах  в  ислам,  о  его

распространении.  Условия его принятия в  то  время  были  несложными:

требовалось  признание  и  произнесение при свидетелях главной формулы

исповедания веры - шахада  -  "свидетельства":  "Нет  божества,  кроме

Аллаха (бога),  и Мухаммед - посланник божий".  Этот акт воспринимался

как заключение договора с  Аллахом,  в  силу  чего  вероотступничество

исключалось.  Если оно все же имело место, то едва ли не в большинстве

случаев наказывалось смертью.

     Часто, особенно  в  первые   десятилетия   арабских   завоеваний,

принятие  ислама выдвигалось как условие перехода на сторону Халифата.

В силу этого принявшие ислам занимали привилегированное  положение,  с

них,  прежде  всего,  не бралась подушная подать,  джизья.  А в случае

зачисления  новообращенного  в  состав   войска   или   чиновником   в

административный аппарат Халифата ему полагалось, как правило, немалое

жалованье и   хороший   земельный   надел.  Даже  если  принадлежавшая

новообращенному  земля   была   завоевана,   она   возвращалась   ему.

Новообращенным  разрешалось  также  выбрать себе место для поселения и

подыскать  арабское  племя,  клиентами  -  мавали   -   которого   они

становились.   Обычно   они   и   селились  вместе  с  этим  племенем,

сопровождали его в походах; это племя становилось их покровителем.

     Переход в ислам знати обычно означал для них сохранение имущества

и привилегий.  Характеризуя политику халифа Омара I в отношении дехкан

-  феодалов Вавилонии,  принявших ислам,  историк Балазури писал,  что

халиф "не вмешивался в их дела,  не забирал у них землю, снял джизью с

их шеи".  Были,  естественно, и непредвиденные случаи. Так, при том же

халифе Омаре I "вместе с членами своего дома  и  свитой  принял  ислам

правитель  Хузистана  Хормуздан (Хормузан).  Он стал советником халифа

Омара по иранским уделам,  жил в Медине  и  получал  из  казны  халифа

жалованье  -  2  тысячи драхм;  после покушения на Омара был казнен по

обвинению в организации  заговора"[Колесников  А.И.  Завоевание  Ирана

арабами, с. 172.].

     Случалось, впрочем, и так, что джизью, дававшую казне, например в

Сирии,  до двух третей сбора со всех  податей  и  налогов,  продолжали

брать  и  с новообращенных.  Это имело место в период раннего Халифата

даже в Медине при первых четырех "праведных" халифах,  время правления

которых  идеологи  современного суннитского направления ислама вот уже

несколько   десятилетий   усиленно   "подкрашивают",    модернизируют,

изображают  своего  рода  "золотым  веком".  Между  тем  не  только на

захваченной  периферии  Халифата,  но  и  здесь,  в  столице  халифов,

несмотря  на  немалые  поступления  от военной добычи (официально - ее

пятой  части),  многие  люди   влачили   полуголодное   или   голодное

существование.  Весьма интересны в этом смысле данные, сохранившиеся в

старых  египетских,  в  том  числе   коптских,   источниках.   В   них

приоткрывается  также  то,  как на несчастьях и бедах одних наживались

другие,  вставшие на путь спекуляции, и в их числе те, кто имел прямое

отношение к семье пророка и близким ему правителям,  стоявшим во главе

Халифата.

     Так, оказывается,  в неурожайные годы "спекуляции происходили и с

зерном,  поступавшим из  Египта  в  Медину,  жители  которой  получали

специальные талоны (сукук) на паек.  Предприимчивые люди стали скупать

их и  перепродавать  по  повышенной  цене;  Хаким б.  Хизам (племянник

Хадиджи,  первой жены Мухаммеда),  получил  на  этом  100  %  прибыли.

Попытка Омара скупить чеки и раздать зерно по справедливости оказалась

бесплодной.  (Другому халифу.  - Л.К.) Марвану  I  (683-685)  пришлось

применить    вооруженную    силу,   чтобы   изъять   эти   талоны   из

обращения"[Большаков О.Г.  Средневековый город Ближнего Востока. VII -

середина XIII в. Социально-экономические отношения. М., 1984, с. 40.].

     Из тех же источников видно,  что в Халифате "в голодный и  чумной

год,   когда  смерть  избавляла  многих  от  бремени  налогов,  власти

запретили хоронить умерших,  пока за них не уплатят  джизью"[Большаков

О.Г.  Средневековый  город  Ближнего  Востока.  VII - середина XIII в.

Социально-экономические отношения. М., 1984, с. 41.].

     Словом, в  век,  который проповедники ислама выдавали,  а порой и

поныне выдают  за  "аср  са'адат"  -  счастливую  эпоху,  существовали

порядки, характерные для тех, которые завоеватели обычно устанавливают

в отношении завоеванных народов. Нельзя вместе с тем не учитывать, что

едва   ли   не   любое  возвеличение  Халифата  и  арабов,  искажавшее

действительность,  в  период  завоеваний   служило   его   агрессивной

политике.  Судя даже по сравнительно немногим дошедшим до нас арабским

источникам,   таких   гиперболизаций,    преувеличений    изобреталось

множество,  начиная  с изображения завоевателей как неких "неуязвимых"

воинов и т. п.

     Вот пример из сравнительно раннего,  но лишь недавно введенного в

научный оборот источника.  Речь идет о трехтомной  "Книге  завоеваний"

("Китаб альфутух") арабского историка Ахмада ибн А'сама аль-Куфи (умер

в 926 г.).  В ней рассказывается о походе в 645-646 годах, в правление

халифа  Османа,  войск  Халифата под командованием Сальмана ибн Раби'а

аль-Бахили в Закавказье.  Здесь Сальман прошел в Азербайджан, Грузию и

после этого "двинулся по направлению к городу ал-Бабу (Дербент)".  Там

находился хакан, владыка хазар, во главе якобы более чем 300-тысячного

войска.  "Когда  хакан  услышал о приходе арабов к городу,  он ушел из

него.  Однако ему тогда сказали:  "О владыка!  У тебя под началом  300

тысяч [воинов], а у тех [всего] 10 тысяч, и ты отступаешь перед ними?"

Хакан ответил:  "Я  кое-что  слышал  об  этом  племени,  которое,  как

говорят,  спустилось  с  небес  и  что  [никакое]  оружие  им вреда не

наносит. Так кто же сможет противостоять таким?"

     И хакан  "продолжал  отходить"  от  Дербента.  Помощь  суеверному

хакану пришла от простого воина.

     Арабский историк  повествует,  что  через  три  дня,  отдохнув  в

Дербенте, арабский   военачальник   повел   свои   войска   "с   целью

преследования хакана и его войск".  Спустя некоторое время Сальман ибн

Раби'а приблизился со своим войском "к густому лесу на берегу  быстрой

реки,  в котором находилась группа хазар из числа воинов хакана.  Один

из них подошел поближе и стал разглядывать воинов-муслимов (мусульман,

арабов.  - Л.К.). И когда он стал смотреть на воина из числа муслимов,

который спустился к реке для того,  чтобы совершить омовение, то решил

испытать  на  нем свое оружие,  дабы удостовериться - повредит оно ему

или нет.  Он извлек [из колчана] стрелу,  выпустил ее в воина  и  убил

его.  Затем  он приблизился к нему и забрал его одежду...  отрезал его

голову,  принес и положил ее перед хаканом и сказал:  "О владыка! Этот

из  тех,  о  которых ты говорил,  что оружие им не наносит вреда и что

смерть на их челе не написана!"

     Результат "прозрения"  не  замедлил  сказаться.  Хакан  "во главе

300-тысячного войска... повернул назад, на муслимой, и сражался с ними

до  тех  пор,  пока  они  не  были  все  перебиты...".  В числе убитых

находился Сальман ибн Раби'а[Абу Мухаммад Ахмад  ибн.  А'сам  Ал-Куфи.

Книга  завоеваний  (Извлечения  по  истории  Азербайджана VII-IX вв.).

Баку, 1981, с. 10 (далее - Ибн. А'сам аль-Куфи).].

     Рассказ Ибн  А'сама  аль-Куфи  в  известной  мере наивен.  Но его

непосредственность помогает понять  такие  стороны  особенности  эпохи

Халифата (в годы,  когда в Медине приступили к собиранию и составлению

Корана),  которые, как правило, опускаются в произведениях официальных

историографов.  Из  этого  же  источника  видно,  как  действовавшие в

Закавказье арабские военачальники  для  поднятия  боевого  духа  своих

воинов  прибегали  к  возглашению  такбира  -  "Аллаху акбар!" ("Аллах

велик!") - или иных славословий, вроде: "Победа, о господь Каабы!", "О

люди!  Поднимайтесь  на  священную войну и на добычу,  да помилует вас

Аллах! И не ждите, что я придам вам кого-либо в помощь, кроме крепкого

шлема, целой кольчуги и разящего меча!"; "Вперед, к вечной жизни!"[Там

же,  с.  15,  31,  45.].  Последний  мотив  близок  тем,  что   широко

использовались мухаджирами Медины в борьбе с курейшитами Мекки.  Вот и

перед очередной битвой с хазарами  арабский  военачальник  аль-Джаррах

ибн  Абдаллах,  сидя  на  "черном  муле...  воскликнул:  "О люди!  Нет

прибежища,  где вы смогли бы укрыться,  кроме как у Аллаха!  Я  должен

оповестить вас о том,  что тот,  кто из вас будет убит,  тот попадет в

рай,  а кто победит,  тому достанутся трофеи и прекрасная  слава!"[Ибн

А'сам аль-Куфи. Книга завоеваний, с. 18.]

     Читая "Книгу   завоеваний"   Ибн   А'сама   аль-Куфи,    невольно

вспоминаешь    старую    азербайджанскую    поговорку   "Биз   гылындж

мусульманларыйык", означающую "Мы мусульмане от меча".

     Картина, подобная    описанной,    характерна   и   для   времени

завоевательных войн Халифата в Армении.  Здесь также и речи не было  о

какой-либо   веротерпимости,  о  которой  так  любят  распространяться

современные   идеологи   ислама.   Напротив,   верования   тех,   кого

завоевывали,  если и использовались,  то на погибель порабощаемых. Вот

факт,  относящийся  к  действиям  арабского  военачальника   Мухаммеда

ибн-Марвана, назначенного его братом халифом Абд аль-Маликом (685-705)

"правителем аль-Джазиры, Азербайджана и Арминийи...".

     Когда этот военачальник и правитель "дошел с войсками до середины

страны  Арминийи,  то  против   него   выступило   великое   множество

византийцев  и  армян (аррум вал-арман)...  Но Аллах всевышний обратил

язычников  (ал-мушрикин)  в   бегство   и   укрепил   муслимов   своим

попечительством. Муслимы перебили из них огромное число, взяли пленных

и захватили их страну и имущество.

     ...После этого  Мухаммад  ибн  Марван  послал  за  их  знатными и

благородными,   обещая   со    своей    стороны    благожелательность,

предоставление им того,  что они пожелают,  и назначение им правителем

того,  кого они захотят.  Он долго увещевал их таким образом, пока они

не  почувствовали  к  нему  доверие  и не положились на его заверения.

Затем они собрались к нему и он заключил с ними перемирие на условиях,

с которыми они согласились.

     После этого Мухаммад ибн Марван сказал:  "Я не уверен  в  вас,  и

поэтому войдите в эти ваши церкви и дайте мне клятву в том,  что вы не

нарушите свои обязательства.  Затем  вы  передайте  мне  заложников  и

отправляйтесь по своим домам!"

     ...Они согласились на это.  Затем  они  вошли  в  церковь,  чтобы

поклясться.  И когда он (Мухаммед ибн Марван.  - Л.К.) узнал,  что все

они скопились в церквах,  рн приказал закрыть их двери.  Двери церквей

заем были заколочены, облиты нефтью и подожжены.

     Эти церкви до сих пор называются "сожженными" (ал-мухтарика)".

     Факт этого  клятвопреступления  и  сожжения  подгверждается  и  в

произведениях   других   историков,   как   арабских    (аль-Балазури,

аль-Иакуби),  так и армянских (Гевонда, Мовсеса Каганкатваци, Киракоса

Гандзакеци,  Вардана).  Этот факт относится  к  тем  темным,  страшным

событиям  в истории взаимоотношений между чужеземным войском и народом

завоеванных ими стран,  которые трудно,  а  то  и  невозможно  забыть.

Столетиями  они  вносят  рознь  между  людьми разных вер,  ослабляя их

совместную борьбу за лучшую жизнь,  за мир. В то же время для фанатика

действия,  подобные  описанным,  оправдываются  "священной книгой".  В

Коране содержится такой призыв к уверовавшим:  "А когда  вы  встретите

тех, которые не уверовали, то - удар мечом по шее; а когда произведете

великое избиение их,  то укрепляйте узы".  И здесь же, несколько выше,

дано  обещание уверовавшим некоего всепрощения от их господа,  Аллаха:

"Он загладит дурные деяния и упорядочит их состояние" (К., 47:4,2).

     Можно, конечно,   понять   причины  таких  "дурных  деяний",  как

описанные Ибн А'самом аль-Куфи, но оправдать их нельзя. Иначе нетрудно

встать   на   весьма  скользкий  путь  обеления  и  других  злодеяний,

творившихся в прошлом и в наши дни,  и зверств гитлеровцев  во  второй

мировой  войне,  и  кровавых  или  "бескровных"  бесчинств бандитского

отребья,  засылаемого империалистами и их пособниками в  революционный

Афганистан...

     Завоевания Халифата наталкивались  на  героическое  сопротивление

многих народов,  выдвигавших выдающихся борцов против захватчиков,  за

независимость  родной  земли.  Одним  из  них  был   отважный   Бабек,

возглавивший крупное народное антихалифатское восстание в Азербайджане

и Западном  Иране.  Кстати,  Ибн  А'сам  аль-Куфи,  оставивший  немало

сведений  о  Бабеке,  нарисовал  и  оригинальный,  впечатляющий  образ

простой  женщины,  взятой  в  наложницы  одним  из  завоевателей,   но

предпочтившей  смерть  бесчестию.  Это  случилось после взятия арабами

крепости  Хамзин,  по-видимому,  находившейся  на  северном  побережье

Каспийского моря.

     Военачальник Халифата Марван (затем  последний  омейядский  халиф

Марван II аль-Химар,  744-750) сказал,  обращаясь к своему войску:  "О

воины!  Тому,  кто проникнет в эту крепость и захватит ее силой, будет

выдана награда  в  1000  динаров[Динар  -  золотая монета.  Должен был

содержать 4,25 г чистого золота.],  тому наградой будет  самая  лучшая

наложница  этой  крепости!"  Одному  из  арабов,  по  прозвищу Танухи,

удалось  выполнить  это  поручение:  "Муслимы  захватили  в   крепости

имущество, женщин и детей... Марван вызвал к себе Танухи... сказал: "Я

обещал тебе 1000 динаров и я выдам их тебе.  Но нужную тебе  наложницу

ты ищи сам!"

     ...Ат-Танухи подбежал  к прекрасной наложнице,  взял ее и сказал:

"Вот она,  да ублаготворит Аллах эмира!" Марван сказал:  "Бери ее, она

твоя!"  Ат-Танухи взял наложницу и направился к воинам,  и в это время

наложница ударила ат-Танухи ножом и отрубила ему голову,  а затем сама

бросилась в пропасть. Она расшиблась о камни и погибла.

     ...Марван от этого рассвирепел и приказал  перебить  всех  воинов

крепости.  Им отрубили головы, и ни один из них не уцелел. После этого

Марван разослал свою кавалерию по земле Хамзина  и  конники  разрушили

более 300 их селений".

     Так было, к сожалению, не только в Хамзине...

     Упорное героическое  сопротивление гнет арабских халифов встречал

повсеместно в Грузии,  Армении,  Азербайджане  и  в  Средней  Азии.  В

Фергане,   Семиречье  и  на  средней  Сырдарье  против  халифов  и  их

наместников  поднимались   восстания,   перед   которыми   оказывались

бессильными карательные экспедиции завоевателей. Горные области Грузии

халифам вообще не удалось покорить.

     Несмотря на  угрозу  суровой  расправы,  население,  обращенное в

ислам во время набега войск,  возвращалось  к  старому  культу,  когда

чужеземцы уходили.  Об этом свидетельствует,  например, история Бухары

Абу Бекра  Мухаммеда  ибн  Джафара  ан-Наршахи  (ум.  в  959  г.)[Труд

Наршахи,  написанный  по-арабски,  сохранился  в  дважды   сокращенном

переводе (на  фарси),  сделанном в XII в.],рассказывающего о действиях

военачальника Халифата Кутайбы ибн Муслима, начавшего военные действия

в   Мавераннахре[Мавераннахр   ("Заречье")   -   название  области  на

северо-востоке от Иранского плоскогорья,  между Амударьей и Сырдарьей;

один из важнейших городов Мавераннахра - Бухара.] около 705 года.

     Наршахи писал, что, когда войска Кутайбы занимали Бухару, "каждый

раз жители Бухары принимали ислам и снова,  по уходе арабов, отступали

от принятого вероучения. Кутайба трижды обращал их в мусульманство, но

они  снова отступали и становились неверными.  Наконец в четвертый раз

Кутайба после борьбы взял город; с большим трудом ввел он там открытое

исповедание ислама и водворил мусульманство в сердцах жителей. Кутайба

всячески принуждал их,  и все открыто,  по  наружности  придерживались

ислама,  а в душе оставались идолопоклонниками. Наконец Кутайба принял

решение и приказал жителям Бухары отдать половину своих жилищ  арабам,

чтобы арабы  смешались  с ними и могли знать о их жизни и чтобы жители

Бухары по необходимости сделались мусульманами.  Таким образом Кутайба

водворил  ислам  и подчинил жителей Бухары постановлениям шариата.  Он

построил  мечети,  уничтожил   признаки   идолопоклонства   и   обычаи

гебров[Иначе   -   огнепоклонников,   последователей  среднеазиатского

"зороастризма".  От  слова  "гебр"   происходит   получивший   широкое

распространение   термин   "гяур"   (по-турецки  "gavur"  -  неверный,

немусульманин.  -  Л.К.).].  Он   наказывал   каждого,   кто   нарушал

постановления шариата"[Наршахи М.  История Бухары.  Ташкент,  1897, с.

62-63.].

     Но хотя  Кутайба  и  приказал  жителям  Бухары   каждую   пятницу

собираться на молитву в соборной мечети, построенной в крепости Бухары

на том месте,  где раньше было капище идолов,  эта мера также не  дала

большого  эффекта.  Чем  иным  можно  объяснить,  что  в  дополнение к

административному нажиму был пущен в ход подкуп. Призывая население на

молитву,  объявляли, что "каждому, кто придет, он (Кутайба ибн Муслим)

заплатит два  дирхема"[Дирхем  -  серебряная  монета,  одна  двадцатая

динара.]. Но  положение  завоевателей  и  от  этой   меры   не   стало

безопасным. Арабам пришлось ходить в эту мечеть вооруженными.

     Однако с помощью  подкупа,  по-видимому,  удалось  внести  разлад

среди населения,  воздействовать на владельцев "замков",  которые были

связаны со старым  жречеством  и  искали  путей  к  сохранению  своего

привилегированного положения. "Однажды, в пятницу, - сообщает Наршахи,

- мусульмане пришли к воротам замков и стали звать обитателей на намаз

джума  (пятничный);  мусульмане  настойчиво  требовали,  чтобы те шли.

Тогда обитатели замков стали  бросать  с  крыш  камнями  в  мусульман.

Завязался бой..."[Наршахи М. История Бухары, с. 64.]

     x x x

     Экономические и    политические   причины,   наряду   с   угрозой

физического    истребления,     являлись     важнейшими     факторами,

способствовавшими  вытеснению  исламом  старых религиозных культов и в

такой стране, как Индия. Была здесь и специфическая причина. Поскольку

завоеватели-мусульмане,  устанавливая свое господство,  не считались с

кастовой системой,  то многие,  особенно  представители  низших  каст,

усматривали  в  принятии  ислама  средство  к  освобождению  от  этого

тяжелого для них древнего  установления.  Впрочем,  даже  многие  века

правления  в  Индии  монархов,  государственной  религией  которых был

ислам,  не привели к уничтожению этой консервативной системы. Только в

1950 году,  когда Индия была объявлена республикой, неравноправие каст

и все виды  кастовой  дискриминации  были  официально  отменены,  хотя

пережитки их чувствуются и поныне.

     Ислам распространялся и  мирным  путем,  но  этот  процесс  почти

повсеместно шел сравнительно медленно;  есть страны, где он незавершен

и в наши дни.

     Успеху ислама  в  Средней  Азии и на Кавказе способствовало и то,

что  местной   религии,   которая   соответствовала   бы   требованиям

феодального   общества,   здесь   в   то  время  не  существовало.  Ни

распространенная в Средней Азии и Азербайджане форма зороастризма,  ни

другие религии,  например манихейство,  буддизм,  этому не отвечали. К

тому  же  ислам,  формировавшийся  в  период  установления  классового

общества,  сравнительно  легко  приспосабливался  к особенностям новых

мест его распространения.  Способствовало этому  и  сохранение  в  нем

специфической   обрядности   религий  Древнего  Востока,  в  частности

характерного для зороастризма требования ритуальной чистоты верующего.

     На формирование   и   развитие  ислама  определенное  воздействие

оказали культы и религиозно-философские системы,  издавна известные  в

Иране,  Средней Азии, на Кавказе, в Египте, Северной Африке и в других

областях.

     Однако распространение   ислама  как  новой  религии  в  Халифате

сопровождалось усилением гнета завоевателей.  Это  ощущение  было  тем

сильнее,  чем  выше по своему развитию были народы,  вошедшие в состав

Халифата.  Не   случайно   жесткость   установленного   режима   остро

воспринималась в Закавказье,  Средней Азии,  Иране,  в областях, ранее

подвластных  Византийской  империи,   в   Испании.   Чтобы   не   быть

поглощенными  завоеванными народами,  имевшими более высокую культуру,

не раствориться среди них,  арабы в этих странах даже  обособлялись  в

быту,  носили  особую  одежду  и  т.  п.  А  борцы  против захватчиков

воспевались здесь в сказаниях и песнях  как  герои,  защитники  родной

земли.  В  Армении,  например,  постепенно сложился большой цикл таких

сказаний,  известный  по  имени  его  главного  героя  -  легендарного

богатыря  Давида Сасунского.  В Испании,  где борьба против господства

арабских феодалов приняла характер длительной  народно-освободительной

войны   -   реконкисты,  она  тоже  отразилась  в  устном  поэтическом

творчестве,  в том числе в героическом  эпосе  "Песнь  о  моем  Сиде".

Схожие мотивы содержатся во французском эпосе "Песнь о Роланде".

     История Халифата богата  событиями  в  любой  сфере  человеческой

деятельности,  в том числе в культуре, науке, технике. Что же касается

колыбели ислама - Хиджаза, Аравии, то здесь больших позитивных перемен

не  произошло.  Даже  центр  Халифата  не  пробыл и трех десятилетий в

Медине.  С 661 года столицей стал Дамаск, а с 750 года - Багдад; затем

появились  столицы  параллельных халифатов:  с 756 года - Испанского в

Кордове,  с  909  года  -  Фатимидского  в  Каире,  а  позднее,  после

уничтожения монголами Багдадского халифата в 1258 году,  с 1261 года -

новый Аббасидский халифат с центром в Каире и с 1517 года -  Османский

с   центром   в  Стамбуле...  "С  началом  внешних  завоеваний  тысячи

кочевников,  в   основном   кочевой   бедноты,   утратившей   средства

производства, переселились в соседние страны. Отток значительной массы

кочевого населения с территории Аравийского полуострова в еще  большей

степени  замедлил  процесс разложения общинно-родового строя в кочевом

обществе Аравии. Его дальнейшее развитие в рамках государства зависело

главным  образом  от  контактов  кочевников-скотоводов  с  развитым  в

классовом отношении  оседлым  земледельческим  и  торговым  населением

страны.   В  результате  кочевое  общество  Аравии  было  обречено  на

воспроизводство  традиционных  форм   производственных   отношений   и

родо-племенной  структуры"[Негря  Л.В.  Общественный  строй Северной и

Центральной Аравии в V-VII вв., с. 117-118.].

     Все это  не  могло  не  оказать  влияния  на то,  как происходило

собирание и составление Корана.

     Глава II. СОСТАВЛЕНИЕ, ИЗУЧЕНИЕ И ПЕРЕВОДЫ КОРАНА

     Собирание и составление Корана

     Из учений и взглядов,  возникших в период  пророческих  движений,

имевших место в Аравии в первой половине VII века, до нас в наибольшей

мере дошли лишь те,  что проповедовались ханифами-мусульманами в Мекке

и Медине.  Они получили отражение в Коране, книге, составление которой

стало   возможным   и   даже,   не   будет   преувеличением   сказать,

государственно   и  общественно  важным  после  образования  в  Медине

Арабского халифата (632) и начатых им широких завоевательных войн.

     Уже при  первых  халифах арабы во время завоеваний столкнулись не

только  с  военными  силами  своих  противников,  но  и  с   развитыми

культурами Ирана,  Византии и других стран,  которые имели сложившиеся

феодальные  формы  государственного  управления  и   правовые   нормы,

регулировавшие   их   общественную  жизнь.  Когда  эти  области  стали

подвластны Халифату,  возникла необходимость создать в них подчиненный

арабам   административный   аппарат   и   выработать   соответствующие

юридические нормы.  Нужно было подчинить  определенному  распорядку  и

жизнь  самих арабов во всех областях Аравии,  в том числе в тех,  где,

как показал учиненный в первые годы  Халифата  разгром  последователей

пророков    Мусейлимы,    Асвада,    Тулейхи,   существовали   сильные

сепаратистские   тенденции.   Беспокоила   халифов,   по-видимому,   и

необходимость не допустить растворения арабов среди завоевываемого ими

населения за пределами Аравии,  где они стали подвергаться  все  более

сильному  влиянию местного населения;  не только перенимать их военные

достижения (что, как правило, было выгодно завоевателям), но и знать и

тем   более   учитывать   их   языки,   обычаи,   верования,  правовые

установления, культурные навыки, взгляды.

     Поскольку официальной  идеологией  Халифата  стал  ислам,  с  ним

должны   были   быть   согласованы   как   новые,   так    и    старые

правоустановления,   вернее,   те   из   них,  которые  сохранялись  и

приспосабливались  к  нуждам  арабского  государства.  В  силу   таких

практических  требований  стали  разрабатываться  нормы мусульманского

права, создаваться  богослужебные  руководства,  закладываться  основы

будущей  литературы  ислама,  его священных книг.  Самой ранней из них

явился Коран,  в  своем  содержании  еще  почти  целиком  связанный  с

Аравией.    Корану-книге   предшествовали   и   сопутствовали   записи

законодательного и богослужебного значения, существовавшие частью, как

можно  судить  по преданию,  уже при первых халифах.  Некоторые из них

восходили к  аналогичным  записям  проповедников  раннего  ислама  или

ханифизма  в Мекке и Медине.  Таким записям - "чтениями" - придавалось

значение руководства,  хотя тексты разных записей не были  согласованы

и,  как  отмечают  предания,  по одним и тем же вопросам в них имелись

противоречия.  С распространением ислама и власти халифов  на  большой

территории   наличие   противоречивых   записей  могло  дать  повод  к

отклонениям в богослужебной и  законодательной  практике,  привести  к

нежелательным  для  центральной  власти осложнениям.  Поэтому возникла

необходимость устранить разноречивые списки и  составить  единый  свод

записей,  придав  ему  характер  восходящего  к  Аллаху  канонического

писания - Корана.

     О большом значении, которое придавалось составлению такого свода,

можно судить по тому, что этим делом руководили представители правящих

кругов  во  главе  с  халифом.  Согласно преданиям мусульман-суннитов,

первым  инициатором  составления  откровений  Аллаха,   передававшихся

покойным  пророком Мухаммедом,  был купец,  а затем один из энергичных

руководителей мединского объединения мусульман - халиф (с 634 г.) Омар

ибн аль-Хаттаб, посоветовавший своему предшественнику халифу Абу Бекру

дать по этому поводу соответствующее распоряжение. Абу Бекр согласился

и  поручил  это дело 22-летнему мединцу Зейду ибн Сабиту,  в последние

годы жизни пророка Мухаммеда состоявшему при нем в качестве писца.

     Выполняя поручение  халифа,  Зейд,  судя  по  преданию,  собрал и

сличил разрозненные записи,  делавшиеся им и другими лицами на плоских

костях,  камнях,  коже, пальмовых листьях, на всем, что использовалось

тогда  для  письма.  Кроме   того,   он   стал   записывать   рассказы

современников  Мухаммеда,  тех,  кто  помнил,  сохранил в своей памяти

"откровения  Аллаха".  Все  это,   заново   просмотренное   Зейдом   и

переписанное на отдельных листах - ас-сухуф, составило первую редакцию

Корана,  которая поступила в  распоряжение  руководства  Халифата  при

халифах Абу Бекре и Омаре, но не переписывалась, не размножалась.

     В условиях происходившей в Халифате политической  борьбы  слух  о

составлении  Зейдом  по  поручению  халифа Абу Бекра некоего "чтения",

Корана, в основу которого кладутся записи "откровений Аллаха", вызвал,

очевидно, появление и других подобных записей и списков. Однако тексты

этих записей,  как оказалось,  не всегда  совпадали.  Они  расходились

между   собой   и   с  собранными  Зейдом  как  по  составу,  числу  и

последовательности глав,  так и  по  существу,  по  смыслу  и  полноте

входящих  в них сообщений.  Поскольку распространение среди мусульман,

живших  на  обширной  территории,  разноречивых  списков  -  "чтений",

которым придавалось религиозное и законодательное значение, могло быть

чревато немалыми неприятностями,  в  политических  интересах  Халифата

решено  было  заменить  их одним списком,  устраивавшим господствующие

круги.

     Подготовка такого списка оказалась  непростым  делом,  вызывавшим

осложнения   и   в   без   того  напряженной  общественно-политической

обстановке раннего Халифата. Тогда, через несколько лет после убийства

иранским  рабом  халифа  Омара (644),  новый халиф Осман ибн аль-Аффан

решил  заглушить  разгоревшиеся  споры  вокруг  разноречивых   текстов

"откровений  Аллаха",  приняв  вместо  них  единый  официальный  текст

"священной книги".   С   этим  предложением  Осман,  происходивший  из

богатого и влиятельного курейшитского рода омейя,  обратился к тому же

Зеиду ибн Сабиту. Ему и работавшим под его началом помощникам из числа

бывших  сахабов  -  соратников  пророка  Мухаммеда  -  было   поручено

подготовить  требовавшийся  единый текст.  Для этого прежде всего были

отобраны все записи "откровений Аллаха",  имевшиеся у  отдельных  лиц.

Сличив конфискованные тексты с первой редакцией Корана, подготовленной

Зейдом,  и приняв или отвергнув ту или другую вновь полученную запись,

составители Корана по приказу халифа уничтожили все оригиналы насильно

или добровольно собранных текстов.

зейдовско-османского   текста   Корана,   переписанная    в    четырех

экземплярах,  была  разослана  в  важнейшие  центры  Халифата - Мекку,

Дамаск,  Куфу  и  Басру.  Этот  текст  стал  считаться   каноническим.

По-видимому,  разосланная  редакция  вполне устраивала халифа Османа и

поддерживавшие его круги высокопоставленных омейядов,  к этому времени

занимавших  едва  ли  не  большинство командных должностей в Халифате.

Зейд ибн Сабит был отмечен ими  весьма  щедрым  подарком:  получил  из

казны Халифата 100 тысяч дирхемов.

     Вскоре, однако,  обнаружилось, что и утвержденный халифом Османом

текст Корана принимался верующими за подлинный  далеко  не  везде,  не

сразу и отнюдь не всеми. Сожжение отобранных по приказу халифа записей

также не нашло общей поддержки.  Напротив,  немалую  огласку  получили

тексты,  которые,  как оказалось,  удалось сохранить нескольким бывшим

соратникам пророка.  Теперь,  после сожжения отобранных,  многие стали

проявлять повышенный интерес к этим текстам.  Характерно при этом, что

критика разосланной зейдовско-османской версии шла,  если прибегнуть к

современной терминологии, снизу, из демократических слоев.

     Заметной фигурой   среди   подготовивших   свой  текст  Корана  и

критиковавших зейдовско-османский список был Абдаллах ибн Мас'уд  (ум.

ок.  653),  человек незаурядной судьбы и несгибаемой воли. В юные годы

он был рабом,  пасшим стадо у курейшитов,  затем стал мухаджиром  и  в

битве  при  Бедре  снес  саблей  голову одному из наиболее ярых врагов

пророка Мухаммеда - курейшиту Абу Джахлю.  Он же  ценился  как  тонкий

знаток  "откровений  Аллаха" и умелый передатчик хадисов,  от которого

пошло 848 преданий. И не случайно, что этот человек оказался неугодным

в  Медине,  впрочем  так  же  как  и его современник,  тоже сподвижник

пророка,  Абу Зарр аль-Гифари, высланный из Сирии, а затем и из Медины

за  открытое  возмущение  произволом  халифа  Османа и его наместника,

присвоением  ими  податей  и  военной  добычи,   обиранием   бедняков,

ростовщичеством,  приобретением богатых домов и доходных садов и стад,

раздариванием  казны  Халифата  своим  родственникам  и  прислужникам.

Обвиняя   приспешников  халифа,  Абу  Зарр,  ссылаясь  на  "откровения

Аллаха",  обещал им,  как и их господам,  вечное пребывание  в  адском

пламени.

     Характерно, что не только  тексты,  расходившиеся  с  официальной

зейдовско-османской редакцией Корана,  сохранялись века,  но и потомки

тех,  кто  сделал  эти  записи,  даже  спустя  столетия   приоткрывали

социальные   язвы,   разъедавшие  Халифат  в  первые  десятилетия  его

существования. Так, потомок Ибн Мас'уда, арабский историк Абу-ль-Хасан

Али  аль-Мас'уди  (конец  IX  в.  -  956  или 957),  которого называют

"Геродотом арабов",  писал,  что в день убийства халифа  Османа  (656)

только  в  его  личной  казне  насчитали  150  тысяч динаров и миллион

дирхемов. И это, как мы уже отмечали, при нищете большинства населения

столицы, города пророка!

     Да, трудно  поверить,  чтобы  в  версии  Корана,   принадлежавшей

бывшему  рабу  Ибн  Мас'уду,  были  аяты,  оправдывающие  неравенство,

невольничество,  рабство,  вроде того,  что читаем в  суре  "Пчелы"  -

"ан-Нахль"   (16:73):   "Аллах   одних   из  вас  наделяет  жизненными

потребностями в большем избытке, чем других; но те, которые избыточнее

наделены, не передают избытков своим невольникам, так чтобы они с ними

равнялись в этом.  Так ужели они станут  отрицать  благотворительность

бога?"   Этот  текст  отражал,  конечно,  беспокойство  тех,  кто  был

"избыточно наделен".  Волнение было понятно:  во время одной из  ярких

вспышек социальной борьбы тех лет в Медине был убит халиф Осман, якобы

в это мгновение склонившийся над утвержденным им списком Корана.

     Его преемник  халиф  Али  ибн  Абу Талиб - двоюродный брат и зять

пророка Мухаммеда - принял власть из рук убийц своего предшественника.

Жизнь Али расцвечена позднее многими легендами,  но пробыл он на посту

халифа сравнительно недолго.  В 661 году в Куфе при выходе  из  мечети

халиф  Али  был смертельно ранен и через два дня умер.  С ним покончил

мусульманин-хариджит[Хариджиты   (по-арабски    хаваридж,    буквально

"вышедшие,  возмутившиеся, восставшие") - сторонники одной из наиболее

ранних сект ислама,  считавшие  себя  истинными  мусульманами;  они  -

участники  ряда крупных мятежей и восстаний,  потрясавших Халифат.  Их

современные потомки, именующиеся ибадитами, живут в основном в Алжире,

Тунисе,  Ливии,  Обмане.]  Ибн  Мульджам  во  время широкого народного

восстания,   участники   которого   требовали   равенства   мусульман,

независимо от их происхождения и цвета кожи.

     У хариджитов,  отряды  которых  при Нахраване,  в Западном Иране,

безжалостно громил халиф Али,  был свой  взгляд  на  Коран.  Отстаивая

равенство  мусульман,  хариджиты считали,  что и верховный пост халифа

вправе занять  каждый  мусульманин,  хотя бы он был не курейшитом и не

арабом, а негром или рабом-эфиопом. Естественно, что и в их среде едва

ли  мог  найтись  правоверный,  который поддержал бы такой аят из суры

"Румы":  "Есть ли у вас из тех,  кем овладели ваши десницы (то есть из

принадлежащих вам рабов,  невольников.  - Л.К.), сотоварищи в том, чем

мы вас наделили,  и вы в этом равны? Боитесь ли вы их так, как боитесь

самих себя?" (К., 30: 27).

     Этот аят - одно из сравнительно немногих мест Корана,  где весьма

прозрачно отражено классовое расслоение в арабском обществе, наличие в

нем антагонистических противоречий,  возникновение среди имущих боязни

перед неимущими, перед теми, за счет которых они жили. Тут и осознание

разницы   между   конкурентной   борьбой   внутри  своего  сословия  и

взаимоотношением с людьми другой социальной  группы,  другого  класса.

Это помогает понять сложность социальных отношений эпохи возникновения

Корана,  а одновременно и выявить полную несостоятельность современной

пропагандистской   литературы,   издающейся   в  некоторых  зарубежных

исламских странах,  в  которой  мусульманская  община  времен  пророка

Мухаммеда  и  первых  халифов  изображается  как  некое  "бесклассовое

общество".

     Хариджиты, как  и  последователи  шиизма,  ставшего   вторым   по

численности  направлением  ислама,  считают,  что  зейдовско-османский

список Корана имеет ряд нарочитых искажений.  Из  четырех  "праведных"

халифов  хариджиты признают только первых двух - Абу Бекра и Омара,  а

шииты считают узурпаторами всех,  кроме Али,  которого  возвеличивают.

Согласно  богословам шиизма,  халиф Осман по политическим соображениям

не дал включить в Коран суру "Два светила"  ("ан-Нурайн"),  в  которой

наряду  с  пророком  Мухаммедом  прославляется  Али,  бывший халифом в

656-661 годах.  Предание об  этом  -  отголосок  политической  борьбы,

имевшей место в раннем Халифате.  Впрочем, это не обеляет составителей

"Двух светил":  анализ этой суры,  неоднократно издававшейся  шиитами,

показывает,  что  она  представляет собой составленную в более позднее

время стилизацию под Коран,  включающую ряд выражений, встречающихся в

разных местах Корана.

     Текст зейдовско-османского  списка Корана,  ставшего в суннитском

направлении ислама каноническим,  подвергался изменениям и при делении

входящих в него материалов на главы (суры) и стихи (аяты),  а особенно

тогда,   когда   в   нем   были  проставлены  диактрические,  то  есть

различительные,  значки,  необходимые для того,  чтобы  отличать  одну

арабскую  букву  от  других,  графически изображаемых одинаково с ней.

Последнее имело место не ранее  702  года,  когда  был  основан  город

Васит,   где,  согласно  преданию,  по  предложению  известного  своей

жестокостью наместника Ирака Ибн Йусуфа аль-Хаджжаджа  (660-714)  была

проделана эта работа[Об аль-Хаджжадже мусульманские авторы и в близкое

нам время писали как  о  "Нероне  магометанской  истории"  (Husain  R.

Sayani.  Saints of Islam.  L.,  1908, p. 9), Впрочем, как отмечалось в

печати, следует учитывать возможность искажения образа аль-Хаджжаджа в

произведениях   периода   правления   халифов   Аббасидов,   когда  по

политическим причинам были очернены многие из тех, кто служил династии

Омейядов.  При  выяснении степени участия аль-Хаджжаджа в установлении

текста Корана важно учесть и то,  что  он  происходил  из  хиджазского

племени сакиф,  известного своими педагогами и грамотеями-писарями еще

в период возникновения ислама.  "На заре VIII  века  н.  э.  появилась

идея,   утверждающая,   что   только  писари-сакифиты  способны  точно

записывать тексты Корана" (Blachere  R.  Introduction  au  Coran.  P.,

1947,  p.  75-76).].  До  этого времени существенные разночтения могли

возникать  также  из-за  того,  что  в  древнем  арабском  письме   не

указывались  удвоения  букв  и,  как  правило,  не ставились краткие и

долгие гласные,  отчего не было ясно,  в  прошедшем  или  в  настоящем

времени  употреблен  тот  или  иной  глагол,  и т.  п.  Более поздними

являются и заголовки глав Корана.

     Составлен Коран  на  том  арабском  языке,  который,  как отметил

академик Крачковский,  "мы называем "песенным",  но  (он)  значительно

затемнен  при  письменной фиксации"[Коран.  Перевод и комментарии И.Ю.

Крачковского,  с.  663.].  Язык Корана во  многом  определил  затем  и

особенности  арабского  литературного  языка,  на  котором  в  странах

Ближнего и Среднего  Востока  в  течение  веков  были  созданы  многие

выдающиеся  произведения науки и литературы.  Впрочем,  внедрение этой

"латыни"  Востока  порой  сопровождалось  принижением  и   подавлением

местных литературных языков и даже физическим истреблением их знатоков

и носителей. Это оставило тяжелый след в истории ряда народов[Примером

может  служить  судьба письменности,  литературы и науки,  созданных в

древнем Хорезме. Гениальный ученый и литератор Абу Рейхан Бируни писал

о  действиях  халифского  военачальника Кутейбы ибн Муслима аль-Бахили

после захвата им Хорезма в 712 г.: "И уничтожил Кутейба людей, которые

хорошо  знали хорезмийскую письменность,  ведали их предания и обучали

[наукам], существовавшим у хорезмийцев, и подверг их всяким терзаниям,

и  стали  [эти  предания]  столь  сокрытыми,  что  нельзя уже узнать в

точности,  что [было с хорезмийцами даже] после возникновения ислама".

И  еще  отметил:  "...после  того,  как  Кутейба ибн Муслим аль-Бахили

погубил хорезмийских писцов, убил священнослужителей и сжег их книги и

свитки,  хорезмийцы  остались неграмотными и полагались в том,  что им

было нужно,  на память" (Бируни Абу Рейхан. Избранные произведения, т.

1, с. 48, 63).].

     Для выяснения того,  как вырабатывались канонический текст Корана

и его толкование,  немалый интерес представляет также история практики

чтецов Корана.  При малом  развитии  грамотности  эта  практика  имела

огромное  значение.  Из-за  несовершенства  раннего  хиджазского,  или

куфического, письма чтец мог придавать различный оттенок и даже разный

смысл   не  только  передаваемому  на  слух,  но  и  прочитанному  или

усвоенному на слух и передаваемому затем наизусть. К этому чтеца могли

побуждать  личный  вкус,  пристрастие  и  антипатия,  политическая или

религиозная ориентация близких ему людей.  Принятое  же  чтение  затем

оказывало влияние на последующее закрепление текста при проставлении в

нем диактрических значков и  т.  п.  Безусловно  заслуживает  внимания

указание французского переводчика и интерпретатора Корана Режи Блашэра

(1900-1973) на  то,  что  наука  чтения  "влияла  на  фиксацию  текста

Корана"[Blachere R.  Introduction au Coran, p. 102-103.]. Не случайно,

что и после установления канонического  текста  Корана  разные  чтения

этой книги продолжали существовать,  хотя,  правда, в основном уже как

формы декламации.  К Х-XI векам установилось несколько  "школ"  такого

чтения; некоторые из них существуют и в наше время.

     Самые древние  из  сохранившихся  рукописей  с  текстами   Корана

датируются  концом  VII  или  началом VIII века,  то есть относятся ко

времени редакции,  произведенной по  поручению  аль-Хаджжаджа.  К  ним

примыкает  и так называемый османовский (точнее,  зейдовско-османский)

список  Корана,  в  течение  столетий  выдававшийся   богословами   за

первоначальный, с которого якобы списывались копии. Согласно преданию,

во время чтения именно этого списка халиф Осман был убит  сторонниками

его  преемника,  халифа Али.  Османский список уже имеет диактрические

значки (черточки,  заменяющие, как обычно, в куфическом письме точки),

но  в  нем  еще  нет  других  над-  и  подстрочных знаков,  принятых в

позднейшем арабском  письме  (хемза,  медда,  тешдид,  сукун,  краткие

гласные).  Беспристрастное исследование списка показало, что он не мог

быть написан ранее конца первой четверти VIII века,  или иначе, начала

II века хиджры, то есть спустя полстолетия после смерти халифа Османа.

Относительно же "священной крови халифа Османа",  будто бы  обагрившей

этот список, исследовавший его арабист А.Ф. Шебунин (1867-1937) писал:

"Может быть,  давно прежде было меньше крови,  чем теперь; может быть,

кровяные пятна подвергались такой же реставрации, какой... подвергался

и текст, - теперь про это мы утвердительно ничего не можем сказать, но

одно несомненно,  что давно или недавно, но те пятна, которые мы видим

теперь, намазаны не случайно, а нарочно, и обман произведен так грубо,

что  сам  себя выдает.  Кровь находится почти на всех корешках и с них

расплывается  уже  более  или  менее  далеко  на  середину  листа.  Но

расплывается  она  совершенно симметрично на каждом из смежных листов:

очевидно, что они складывались, когда кровь еще была свежа. И при этом

еще та странность,  что такие пятна идут не сплошь на соседних листах,

а через лист...  Очевидно,  что  такое  распределение  крови  случайно

произойти  не  могло,  а  находим  мы  его таким постоянно"[Шебунин А.

Куфический Коран  Спб.  Публичной  библиотеки.  -  Записки  Восточного

отделения имп.  Русского археолог,  общества. Вып. 1-4. Спб., 1892, т,

VI, с. 76-77.].

     Таким образом,  беспристрастное   палеографическое   исследование

показало,  что этот список, в течение длительного времени находившийся

в распоряжении  мусульманского  духовенства  мечети  Ходжа   Ахрар   в

Самарканде, не идентичен тому, за который он выдавался.

     Вместе с тем нельзя не отдать должное тем,  кто трудился над этим

огромным древним манускриптом,  переписывал и украшал его. Он исполнен

на 353 листах толстого крепкого пергамента, с одной стороны гладкого и

глянцевитого, желтого цвета,  с другой - белого, в мелких морщинах. На

каждом листе 12 строк, причем текст занимает значительное пространство

- 50х44 см, а общий размер листов - 68х53 см. На месте 69 недостающих,

вырванных или растерянных, листов - бумажные, имитирующие пергамент.

     Каждый аят  Корана  отделен  от  другого   четырьмя   или   семью

небольшими  черточками,  при  этом аяты разбиты на группы,  отмеченные

цветным квадратиком со звездочкой,  в центре которой кружок с  красной

куфической буквой, цифровое значение которой обозначает число аятов от

начала суры.  Каждая сура отделена  от  соседней  цветной  полосой  из

узорчатых  квадратиков или раскрашенных продолговатых прямоугольников.

Названий суры не имеют,  но все,  за исключением девятой, начинаются с

традиционного  "бисмиллаха"  -  со  слов "Во имя Аллаха,  милостивого,

милосердного".

     Прлмечательно письмо   В.И.   Ленина   народному   комиссару   по

просвещению  А.В.  Луначарскому  от  9  декабря  1917  года  об   этом

редкостном манускрипте, известном под названием "Коран Османа".

     "В Совет Народных Комиссаров,  - говорится в  этом  документе,  -

поступило  отношение  от Краевого Мусульманского съезда Петроградского

Национального округа,  в котором, во исполнение чаяния всех Российских

мусульман,  вышеназванный  съезд  просит  выдать во владение мусульман

"Священный  Коран   Османа",   находящийся   в   настоящее   время   в

Государственной Публичной Библиотеке".

     "Совет Народных  Комиссаров,-  заключает  письмо,  -   постановил

немедленно  выдать  Краевому  Мусульманскому  съезду  "Священный Коран

Османа",  находящийся в Государственной  Публичной  Библиотеке,  ввиду

чего  просит  Вас  сделать надлежащее распоряжение"[Цит.  по:  Ленин и

дружба советских народов.  Документы Института марксизма-ленинизма при

ЦК КПСС. - Дружба народов, 1057, э 11, с. 16.].

     На основании этого письма "Коран Османа"  тогда  же  был  передан

представителям    Краевого    мусульманского   съезда   Петроградского

национального округа,  затем доставлен в Уфу и позднее в Узбекистан, в

Ташкент, где он хранится и в настоящее время.

     А.Ф. Шебунин   опубликовал   также   обстоятельное   исследование

аналогичного  списка  Корана,  выполненного  тоже куфическим письмом и

хранившегося в Хедивской библиотеке в  Каире  (1902).  Примененный  им

метод   палеографического   анализа   обоих  древних  манускриптов  до

настоящего   времени   признается   образцовым.   Интерес,   вызванный

исследованием    древних    манускриптов,    обусловил   и   появление

фототипического  воспроизведения  "Османского"  Корана,  изданного  С.

Писаревым в 1905 году,

     Естественно, что немалого можно ожидать  и  от  палеографического

изучения  древних  списков  Корана,  хранящихся в книгохранилищах ряда

стран.  Порой обнаруживаются и новые находки,  сулящие  пополнить  уже

накопленные  данные  об  истории  "священной книги" ислама,  к тому же

являющейся первым крупным произведением арабской  прозы.  Например,  в

Сане  - столице Йеменской Арабской Республики во время земляных работ,

производившихся в 1971 году у минарета западной стены Большой  мечети,

найдено  около 40 тысяч листов пергамента с текстами различных списков

Корана.  Оказалось,  как  сообщала  печать  многих  стран,  эти  листы

пролежали  долгие  века,  будучи  кем-то  спрятаны  между внутренней и

внешней кладкой минарета.  Среди них  найден  палимпсест,  на  котором

текст,  написанный  куфическим  письмом,  нанесен  на  стертый  более,

ранний,  исполненный  древней  хиджазской  письменностью.  А  на  двух

листах,  размером  60х50  см,  оказались  рисунки  мечетей,  сделанные

цветными чернилами.  Манера их  исполнения,  по  мнению  специалистов,

напоминает  декоративное  искусство  мастеров  Дамаска  эпохи  халифов

Омейядов, что позволяет датировать рисунки началом VIII века.

     Уничтожение разноречивых  списков  Корана,  а  также записей,  на

основании которых они составлены, произведенное по указанию халифов, -

наиболее  серьезное  препятствие  при  выяснении истории возникновения

текста и редакций  этой  книги.  В  сохранившихся  и  распространяемых

сейчас  списках  Корана  есть  лишь  некоторые  отличия,  сводящиеся в

основном к разному делению на стихи и другие разделы (например,  джузы

или  сипары,  всего  30),  введенные для удобства чтецов.  Общее число

аятов в старейших списках Корана колеблется  в  пределах  от  6204  (в

басрийском списке) до 6236 (в куфийском,  индийском и некоторых других

списках);  в общепринятых списках,  размножаемых  теперь  типографски,

обычно 6226 или 6238 аятов.

     Каждого, кто впервые приступает к чтению Корана,  поражают прежде

всего  постоянные нарушения в нем хронологической и особенно смысловой

последовательности.  Необычным кажется и то, что его суры расположены,

как  правило,  не  по их хронологии или содержанию,  а по размеру.  За

немногими исключениями суры,  как мы уже отмечали,  начиная со второй,

названной  "Корова"  ("аль-Бакара"),  расположены  так,  что по своему

размеру к концу книги они все более уменьшаются.  Если во второй главе

286 аятов,  то в третьей - 200,  в четвертой - 175, в пятой - 120 и т.

д.  В сурах 103,  108 и 110 всего лишь по три аята (в последней, 114-й

главе  шесть  аятов).  Но  эта "последовательность" только внешняя.  В

большой мере условными оказываются также названия сур и обозначения  в

подзаголовке: "мекканская" или "мединская". На это обстоятельство было

обращено внимание еще в средние века.  Однако произведенные с тех  пор

попытки хронологического расположения сур и аятов Корана, предпринятые

толкователем  Корана  Джалальаддином  Суйути  (1445-1505),   а   затем

европейскими исследователями XIX и XX веков Г.  Вейлем, А. Шпренгером,

В.  Мьюром,  И.  Родвелем,  Г.  Гримме,  Т.  Нельдеке и Ф.  Швалли, Р.

Блашэром   и  др.,  не  дали  до  сих  пор  больших  результатов.  Это

объясняется прежде всего тем,  что все названные исследователи были  в

той  или  иной  мере связаны с клерикальной традицией,  находились под

влиянием авторов "неисчерпаемых морей" предания, хотя у последних едва

ли имелись заслуживающие доверия источники, кроме того же Корана.

     Вопросы хронологии и контекстовой терминологии Корана в советской

арабистике   освещались  прежде  всего  К.С.  Кашталевой  (1897-1939).

"Интересуясь  Кораном  как  историческим  источником,  она   применила

оригинальный  терминологический  метод к его изучению и на ряде этюдов

показала значение нового подхода для внутренней  истории  памятника  и

фиксации   хронологического   порядка   его  частей"[Крачковский  И.Ю.

Избранные  сочинения.  М.-Л.,  1958,  т.  5,   с.   168.].   Сохраняет

определенный интерес,  например,  ее этюд "К вопросу о хронологии 8-й,

24-й и 47-й сур Корана",  опубликованный  в  "Докладах  Академии  наук

СССР" за 1927 год.  Речь идет,  собственно,  о терминологии нескольких

аятов названных сур, обычно относимых комментаторами-традиционалистами

к "военным речам Мухаммеда" мединского периода, точнее, ко 2-му и 3-му

подразделам этого периода. Как правильно подчеркнула Кашталева, имея в

виду  хронологические  рамки  сур  Корана,  "следует скорее говорить о

времени создания тех или  иных  отдельных  стихов...  так  как  состав

каждой  суры  (независимо  от того,  была она названа "мекканской" или

"мединской".  -  Л.К.)  большею  частью  является   разновременным   и

пестрым"[Кашталева  К.С.  К вопросу о хронологии 8-й,  24-й и 47-й сур

Корана. - Доклады Академии наук СССР. Серия В. Л., 1928, с. 102.].

     Обратившись к  47-й  суре  Корана - "Мухаммед",  Кашталева прежде

всего  познакомила  читателя  с  тем,  как  ее  истолковывают  крупные

европейские   исламоведы   -   Г.   Гримме  (1864-1942),  Т.  Нельдеке

(1836-1930) и Ф.  Швалли (1863-1919). Оказалось, что Гримме относит ее

к  первому  подразделу  мединского  периода,  а Нельдеке и Швалли - ко

второму.

     Доводы у каждого исследователя свои.  Так, исходя из содержащейся

в 47-й суре "военной речи пророка",  в которой сказано, как сражаться,

поступать с пленными,  относиться к уклоняющимся от  сражения,  Гримме

считает ее относящейся ко времени незадолго до битвы при  Бедре[Grimme

Н. Mohammed., Th. 11. Einleitung in den Koran. Munster, 1895, S. 27.].

А Нельдеке,  обратив внимание на места этой же "речи", где упор сделан

на посрамление уклонившихся от битвы, полагает, что она произнесена не

до, а после битвы при Бедре[Noldeke Th. Geschichte des Qorans. 2 Aufl.

bearb.  von Fr.  Schwally.  T. I. Leipzig, 1909. S. 189.]. Отметив это

противоречие,  Кашталева резонно заключила,  что "если трудно  решить,

сказана  ли  данная  речь  до сражения или после него,  то еще труднее

решить,  было ли  это  сражение  битвой  при  Бедре  или  какой-нибудь

другой". В итоге Кашталева, сославшись на аяты 22, 24, 27, 28, 30-34 и

36 суры 47, пришла к новому заключению: "По контексту эти слова скорее

могут относиться к внутренним врагам Мухаммеда, уклоняющимся от битвы,

таящим недоверие к пророку в его же лагере, чем к его внешним врагам -

мекканцам"[Кашталева К.С.  К вопросу о хронологии 8-й, 24-й и 47-й сур

Корана,  с. 105.]. Полагая так, Кашталева указывает еще одну возможную

дату  47-й  суры,  4-й  аят  которой  заключает уже приводившийся нами

текст,  позднее получивший известность как фанатический  "стих  меча",

начинающийся словами: "А когда вы встретите тех..." (см. выше, с. 55).

Однако  следующий,  5-й  аят,  как  и  аят  33,  той  же   47-й   суры

истолковывает  войну  уже  не как исполнение предписанного мусульманам

Аллахом истребления и  покорения  неверных  (о  чем  читаем  в  "стихе

меча"),  а как испытание верующих - "усердствующих и терпеливых".  Это

же находим в тафсирах,  комментариях Корана мусульманских  богословов,

где  содержится  истолкование также уже упомянутой нами битвы при горе

Оход, относимой к более позднему времени, чем битва при Бедре.

     Права Кашталева  и  в  том,  что  в названных аятах Корана,  как,

кстати, и некоторых других, можно найти "намеки на исторические факты,

относящиеся  к  III (мединскому. - Л.К.) периоду,  в частности к эпохе

битвы при Оходе".  Основательно и  ее  заключение,  согласно  которому

рассмотренные  ею в Коране указания,  относимые к тому же периоду,  по

существу, "так же туманны, как и предыдущие". Установив это, Кашталева

вполне логично пришла к выводу, что "новый способ исследования требует

и новой хронологической классификации,  основанной на материале  этого

исследования"[Там же, с. 106, 108.].

     Заключения Кашталевой не  были  случайны  и  в  других  вопросах.

Вместе  с  тем  они  отражали состояние исламоведения,  и прежде всего

изучения раннего ислама и его главнейшего источника  -  Корана,  в  те

годы и не только в нашей стране.

     В связи  с  этим небезынтересно вспомнить,  что датский исламовед

Франте Буль (1850-1932) в заключительной главе своей  монографии  "Das

Leben  Muhammeds" ("Жизнь Мухаммеда") писал о Коране как о "несомненно

подлинном  и  верном  источнике,  единственно   абсолютно   правильном

контроле над другими сведениями".

     "К сожалению,  -  добавил  он  тут  же,  - ценность этого пособия

сильно ограничена рядом присущих ему своеобразий".  В числе их, прежде

всего,   редкость   "ясных  и  недвусмысленных"  исторических  ссылок,

"собственные  имена  встречаются   как   исключение";   если   они   и

подразумеваются,  то "в анонимной неопределенности". "Важные события и

обстоятельства" упоминаются бегло,  а не  представляющим  исторической

ценности  "пророческим  легендам" отведено несоразмерно большое место.

"Откровения разбросаны в беспорядке,  так что не только  трудно  точно

датировать отдельные разделы,  но иногда трудно отличить мекканские от

мединских"[Buhl F. Das Leben Muhammeds. Leipzig, 1930, S. 366-367].

     Таким образом, если Кашталева пришла к выводу, что, следуя методу

контекстового изучения терминологии и хронологии Корана, "опереться на

способы  доказательства  классической  критики  текста  представляется

затруднительным"[Кашталева К.С.  К вопросу о хронологии  8-й,  24-й  и

47-й  сур Корана,  с.  106.],  то и выводы представителя "классической

критики" невольно приблизились к  подобному  заключению.  Характеризуя

состояние исследования раннего ислама,  Ф. Буль считает его таким, что

при  анализе  Корана  оно  заставляет  исламоведа  "весьма  беспомощно

стоять"  перед  главным  источником,  если  не  пополнять  его данными

преданий.  Жалоб на недостаток или неполноту преданий быть не может  -

их число "огромно; но трудность заключена в том, как отделить истинные

от фальшивых,  так как здесь вмещается столько  лжи,  сколько  нет  во

многих  других  областях  литературы  человечества"[Buhl F.  Das Leben

Muhammeds, S. 367.].

     Подобное положение  в  большой  мере  сложилось из-за формального

подхода к собиранию сборников преданий (сунна),  в каждый  из  которых

входили порой многие сотни и даже тысячи сообщений - хадисов (у шиитов

- хабаров).  Первая часть любого сообщения содержала иснад - цепь имен

передатчиков,  причем следили прежде всего за тем,  кто и кому передал

сообщение,  оставляя в тени главное - суть сообщения,  его  содержание

(матн).  Швейцарский  арабист  Адам  Мец  (1869-1917),  обратившись  к

первоисточникам,  выписал  оттуда  немало  курьезов,  допущенных   при

составлении   таких   сборников.  "До  каких  тонкостей  дошла  в  них

критическая техника,  - писал он,  - показывают  сочинения  аль-Хатиба

(аль-Багдади,  Х в.  - Л.К.):  "Об отцах, которые передавали хадисы по

словам их сыновей" и "Книга сподвижников пророка,  которые  передавали

хадисы   по   словам   последующего  поколения"[Мец  А.  Мусульманский

Ренессанс, 2-е изд. М., 1973, с. 165.].

     Еще исследования   венгерского   востоковеда   И.   Гольдциера  и

голландца X.  Снук-Хюргронье (1857-1936)  выявили,  сколь  неправильно

игнорировать такие факты.  Опыт исследования источников раннего ислама

должен быть учтен и при анализе главного из них - Корана. Без этого не

может   быть   и   правильного   подхода  к  задаче  его  полноценного

комментирования и адекватного перевода.

     Слабости в  изучении раннего ислама,  естественно,  отразились на

состоянии исследования Корана и уровне переводов "слова  Аллаха".  Все

чаще  стали  появляться  переводы,  особенно  на европейские языки,  с

оригинальной последовательностью  его  сур,  отражающие  эстетические,

"вкусовые"  и  т.  п.  пристрастия  их  истолкователей.  Из английских

переводов к ним можно отнести перевод-интерпретацию  Корана  в  стихах

востоковеда  А.  Арберри[Arberry А.  J.  The Koran Interpreted.  I-II.

L-N.Y.,  1955.], в котором традиционные обозначения глав, "мекканская"

или  "мединская",  вообще  отсутствуют.  Однако в данном случае трудно

расценить это как шаг вперед,  так как автор  интерпретации,  выдвигая

правильную задачу понимать Коран не только в деталях,  но прежде всего

в целом,  решает ее,  исходя из религиозной традиции,  идет не столько

путем науки,  сколько путем "мистического приближения"[Ibid.,  II,  p.

16.]. Более строг и за сравнительно небольшими исключениями следует за

схемой  хронологического порядка сур уже упоминавшегося нами немецкого

семитолога  Т.  Нельдеке  перевод  на  английский  язык   Н.   Давуда,

выдержавший  несколько  изданий  в популярной серии классики "Пингвин"

(1956,  1959,  1961)[The  Koran.  Translated  by  N.J.  Dawood.  L.  -

Tonbridge, 1961.]. Перевод предваряет "Хронологическая таблица главных

событий в жизни Мохаммеда"[Ibid.,  p.  13.],  по-видимому,  призванная

подчеркнуть независимость Н. Давуда от мусульманской догмы. Нет в этом

переводе и деления сур на аяты.

     О том,  сколь  осложнена  была к этому времени проблема выяснения

хронологической последовательности сур и  аятов,  можно  судить  и  по

последнему  русскому  переводу  Корана  академика  И.Ю.  Крачковского,

изданному посмертно в 1963 году. В заголовках сур и здесь нет указания

"мекканская"    или   "мединская",   но   вслед   за   переводом   дан

"Хронологический порядок сур",  воспроизводящий схему Нельдеке-Швалли.

Однако  лишь  внимательный  читатель,  проштудировав следующие за этим

"Комментарии",  занимающие  145  страниц  петитом,   сможет   получить

представление,   с  какой  долей  оговорок  и  скептицизма  приходится

относиться к приведенной хронологической таблице.

     Вот несколько примеров.  Из 218 примечаний к суре 2 - "Корова" 19

относятся к хронологии.  В примечании 1 эта  сура,  в  соответствии  с

мусульманской  традицией  и  схемой  Нельдеке-Швалли,  определена  как

"старейшая мединская",  а из примечания 6 к ней узнаем,  что  ее  аяты

19-37, "может быть, мекканского происхождения". Дальше в примечании 55

сказано,  что часть аята 79 один  из  исследователей  (Барт)  "считает

вставкой". Подобные замечания сделаны и в примечаниях 66, 94, 133, 146

к другим аятам.  Примечание  101  гласит,  что  аяты  "148-152  моложе

[других  частей  суры]...",  а  103  примечание,  что  аят  "153 не на

месте...".  В примечании 106 указано,  что "аяты 158-162 - мекканские;

может быть, [они -] начало суры...". В примечании 147 сказано, что аят

"199  не  определяется  хронологически",  а  аят  206  "может  быть...

мекканский"  (примечание  151),  то  же  и  об аяте "211,  может быть,

другого времени..." (примечание 157),  а в аяте 262 слово "великий"  -

арабским шрифтом - "кабир, судя по смыслу, [это -] поздняя вставка..."

(примечание  162),  аяты  "285  и  286  могут  быть  и  мекканскими  и

мединскими..." (примечание 215).

     Примечания к  суре  3  -  "Семейство  Имрана",  также считающейся

мединской, начинаются  с  фразы:  "Когда [прочтена] первая часть,  ст.

1-86,  неизвестно;  после  сражения  при  Бадре".  Есть  тут  и  такие

комментарии, как к 66-му аяту: "вставка, нарушающая связь" (примечание

45); к 100-му аяту: "добавление Усмана" (примечание 63; имеется в виду

третий  халиф Осман);  к 125-130-му аятам:  "ст.  125-130 неизвестного

происхождения..." (примечание 73);  к аяту 132:  "...цитата Абу  Бакра

(первого  халифа.  -  Л.К.)  после смерти Мухаммада" (примечание 78) и

т.д.

     Та же примерно картина и в примечаниях к "мекканским сурам".  Вот

сура 96 -  "Сгусток":  "По  мусульманской  традиции...  первая  [сура]

(переданная  в  ночь  предопределения  -  лайлат аль-кадр.  - Л.К.)...

Большинство ученых [полагают так же], некоторые колеблются между нею и

С.  74...  Andrae (шведский востоковед. - Л.К.) ... считает, что [эта]

сура более поздняя и представляет единое произведение..."  (примечания

1-2).  И  дальше  в  примечании 12:  "Ст.  15-18 [добавлены] несколько

позже..." и т. д. и т.п.

     Конечно, при  оценке  перевода  дело  не сводится к примечаниям о

хронологии тех или других частей переводимого произведения.  И  нельзя

не отметить,  что в переводе академика Крачковского немало нового, что

приближает  читателя  к  правильному  пониманию  этого  памятника  как

наиболее  раннего свидетельства эпохи возникновения и развития ислама.

Уже основная  формула  ислама,  начинающая  суры  Корана,  передана  в

переводе  Крачковского  словами  "Во  имя  Аллаха...",  а  не  "Во имя

бога...",  как ее теперь обычно воспринимают.  Принципиальность такого

перевода   особо   оговорена   переводчиком[См.:   Коран.   Перевод  и

комментарии И.Ю.  Крачковского,  c. 503.]. И это понятно. Культ Аллаха

как  бога  ислама  в период составления Корана еще только выделился из

числа богов древних арабов.  Поэтому и проповедники раннего ислама,  в

том  числе  те из них,  кто работал над составлением и редактированием

Корана,  были прежде всего заинтересованы не в проповеди  абстрактного

бога,  а  в утверждении уже известного арабам Аллаха как единого бога,

новое представление о котором должно было устранить культы всех старых

богов и богинь.

     Безусловным, достоинством  перевода  И.Ю.  Крачковского  является

сохранение  в нем той формы произношений собственных имен,  какие были

приняты у арабов,  а не их  иудейских  или  христианских  соответствий

(Джибриль вместо Гавриил,  Нух вместо Ной, Йусуф вместо Иосиф, Ибрахим

вместо Авраам,  Марйам вместо Мария и т.д.).  В  этом  отношении  И.Ю.

Крачковский,  продолжая лучшие русские академические традиции, намного

поднялся над большинством  более  ранних  переводчиков,  включая  Г.С.

Саблукова.   Но,   к  сожалению,  перевод  И.Ю.  Крачковского  остался

неоконченным.  "Окончательная редакция перевода не была  завершена,  а

обширный  подготовительный  материал не был целиком реализован.  Самый

текст перевода остался литературно  необработанным,  местами  сохраняя

форму  подстрочника.  В  окончательной  редакции  перевод ряда стихов,

может быть,  получил бы иную формулировку, как об этом можно думать на

основании  переводов  коранических  цитат  в  позднейших  работах И.Ю.

Крачковского"[Коран. Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского, с. 10.].

     В рукописи,  над которой И.Ю.  Крачковский работал с 1921 по 1930

год, неоднократно возвращаясь к ней и позднее, сохранялся и разнобой в

форме собственных имен,  что также оговорено в предисловии к переводу.

"Решение вопроса о фиксации арабской формы для библейских  имен  (Муса

вместо Моисей, Харун вместо Аарон и т. п.) взяли на себя подготовители

и редактор (как указано в книге - В.А.  Крачковская,  П.А. Грязневич и

В.И.  Беляев.  -  Л.К.),  так  как у автора на протяжении всего текста

встречается непоследовательная передача - то  в  одной,  то  в  другой

форме"[Там же с. 11].

     В комментариях    академика    Крачковского,    имеющих     форму

предварительного  "краткого  конспекта  примечаний",  ощущается  порой

сильное  влияние  мусульманской  традиции   и   ее   модернизированных

истолкований.  Впрочем, иногда это воспринимается как досадная описка,

своего рода  lapsus kalami.  Так,  в примечании 62 к словам 91-го аята

второй суры  Корана  "Кто  был врагом Джибрилу..." сказано:  "У евреев

Гавриил - злой ангел"[Коран.  Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского,

с. 508.].  На поверку Гавриил в иудаизме, как и в христианстве, - один

из главных ангелов - "сила господня",  он характеризуется не злыми,  а

добрыми  качествами.  Мнение  же  о  том,  что он считается в иудаизме

грозным,  злым,  как оказывается, идет от мусульман, авторов известных

тафсиров - аль-Бухари (810-870), аз-3амахшари (1074-1143), аль-Байдави

(ум.  ок. 1286 г.), которые, добросовестно пересказывая Коран, создали

впечатление,  что раз враги Джибриля - "враги божьи",  иудеи,  то и их

ангел Гавриил - злой.  Таким образом,  в  комментарии  в  этом  случае

оказалась   описка   или,   вернее,  некритически  воспринятый  взгляд

мусульманских истолкователей Корана.  То,  что такое мнение было среди

мусульман распространено,  определило, очевидно, и детальный рассказ о

причине его возникновения еще в старых энциклопедических  изданиях,  в

том числе выходивших в царской России[См.  ст.  "Гавриил". - Еврейская

энциклопедия. Спб., б. г., т. 5, с. 931-932.].

     И.Ю. Крачковский,  в  целом  высоко  оценивая  значение  перевода

Корана Г.С.  Саблукова,  вместе с тем справедливо  отметил,  что  "его

основная  установка на понимание текста согласно поздней мусульманской

традиции едва ли правильна..."[Крачковский И.Ю.  Избранные  сочинения,

т.  5,  с. 128.]. Однако нельзя не отметить, что влияние этой традиции

порой сказывается и в переводе Крачковского,  в том виде, как он издан

в 1963 году. И лишь детальные комментарии в известной мере это влияние

ослабляют.

     Вот пример.   Коран,   как   мы   уже  отметили,  первое  крупное

произведение письменно  зафиксированной  арабской  прозы.  К  тому  же

прозы,  хотя  и записанной,  но чаще всего с устной передачи,  а порой

воспроизведенной по памяти через годы после ее произнесения.  Было  бы

странно,   если  бы  в  таком  тексте  не  встречалось  тех  или  иных

непоследовательностей,  описок, недосмотров и т. п. Те, кто считал его

сочинением, не сотворенным людьми, "священным", "божественным", и даже

создал  мусульманское  учение  о   его   "неподражаемости"   -   иджаз

аль-Куръан, не хотели замечать этих недостатков, а если и замечали их,

то пытались всячески затушевать, шли на их искусственные истолкования.

Так случилось с чтением начала 121-го аята 16-й суры Корана - "Пчелы":

"инна Ибрахйма кяна-уммятан",  то есть:  "подлинно,  Ибрахим был народ

(народом)".   Вопреки  элементарной  логике,  вместо  арабского  слова

"уммятан" предлагали читать другие  слова,  особенно  часто  "имам"  -

стоящий впереди, предстоятель, ибо в 118-м аяте 2-й суры Корана Аллах,

обращаясь к Ибрахиму,  говорит,  что он поставит (или -  сделает)  его

"для людей имамом".

     Однако и среди мусульманских богословов появились  истолкователи,

не удовлетворявшиеся такой подменой.  Из них шейх-уль-ислам аль-Хамиди

подыскал "обоснование" 121-му аяту 16-й суры в том,  что якобы лишь об

Ибрахиме,  соединявшем  в себе превосходные добродетели многих,  можно

сказать,  что он один будто был "некоторого  рода  обществом"  -  "бер

джемагат булды"[Аль-Хамиди. Куръан тафсири. Казань, 1907, т. 1, с. 499

(на татарском яз.).].

     Переводчики Корана  на  русский,  немецкий  и  другие европейские

языки,  как правило,  продолжали следовать за  основной  мусульманской

традицией.  И  у  Саблукова  и у Крачковского написано:  "был имамом".

Саблуков, правда, готовил особое пояснение слова "уммят (уммятан)" для

второго    выпуска   Приложений   к   переводу   Корана,   оставшегося

неопубликованным,  а Крачковский указал в примечании другие переводы и

исследования,  и  в  их  числе  критическую работу проф.  Е.А.  Малова

(1835-1918), о котором в "Очерках по истории русской арабистики" писал

как    об    "основательном    знатоке    татарского    и    арабского

языков"[Крачковский И.Ю.  Избранные сочинения,  т.  5, с. 129.]. Более

определенно  примечание  к  новому  изданию  немецкого  перевода Макса

Геннинга,  где сказано:  "Другое  чтение:  eine  Gemeinde  (umma)"[Der

Koran.  Aus  dem  arabischen  Ubersetzung  von  Max Henning.  (Reclams

Universal Bibliothek,  Bd.  351),  1968,  S.  259.],  то есть  община,

общество,  приход;  по-арабски умма - народ.  Так, истина, преодолевая

клерикальную традицию,  медленно,  но настоятельно  пробивает  путь  к

широкому читателю.

     О догмате несотворенности Корана

     Философия, история,   филология,   медицина   и   точные   науки,

развивавшиеся в средние века в Халифате,  получили  широкое  признание

далеко за его пределами.  Теперь,  после крушения колониальной системы

империализме и образования  на  ее  развалинах  ряда  самостоятельных,

суверенных  государств  Азии  и  Африки,  играющих  все более заметную

политическую и экономическую роль в современном мире,  об  этом  факте

заговорило и исламоведение Запада.

     Называя по признаку литературного языка и письменности  культуру,

науку  и  технику  всех  народов Халифата арабской и произвольно сужая

понятием  "ислам"  весь  их  многогранный  образ   жизни,   английский

исламовед Уильям Монтгомери Уотт пишет:  "Когда арабские исследования,

арабская  мысль,  арабские  сочинения  предстают  в   полном   объеме,

становится  ясно,  что  без  арабов  европейская  наука и философия не

смогли  бы  развиваться  такими  темпами.   Арабы   были   не   просто

передатчиками, но подлинными носителями греческой мысли. Они не только

сохранили живыми науки,  которые постигли, но и расширили их диапазон.

Когда  около 1100 г.  европейцы стали серьезно интересоваться наукой и

философией своих врагов сарацинов (от арабского "шаркин" -  восточных;

имеются в виду арабы,  турки, иранцы, народы Северной Африки. - Л.К.),

эти науки были в расцвете. Европейцам пришлось учиться у арабов всему,

что было возможно, прежде чем они смогли двинуться вперед"[Монтгомери.

Уотт У. Влияние ислама на средневековую Европу. М., 1976, с. 65.].

     Еще на  грани  VIII-IX веков,  отмеченных значительным оживлением

экономической и культурной жизни Халифата,  в нем возникают и получают

распространение   передовые   для   своего  времени  идейные  течения,

сторонники которых разрабатывают учения, приходившие в противоречие со

взглядами   суннитских   ортодоксов   схоластов.   Они   знакомятся  с

выдающимися творениями древней науки  и  литературы,  в  том  числе  с

сочинениями  Аристотеля  и  других  мыслителей древних Греции,  Ирана,

Индии,  переводят  их,  в  меру  сил  и  возможностей  развивают  свою

философскую,  научную  мысль.  В  числе  сторонников  таких позитивных

течений находились люди, получившие название мутазилитов (от арабского

"му'тазила" - удаляющиеся, отделяющиеся, обособившиеся), которые очень

рано были втянуты в догматические споры,  в том числе о  сотворенности

или  несотворенности  Корана.  В  Халифате о них говорили как о "людях

справедливости и единства" (бога) - "ахль альадль ва-т-таухид".

     Согласно мутазилитам,   Коран   сотворен   Аллахом,  а  допущение

извечности и  несотворенности  этой  книги  равносильно  наделению  ее

свойствами бога или,  иначе,  признанию наряду с Аллахом второго бога.

Мутазилиты  толковали  Коран  во  многом   аллегорически,   своих   же

противников    -    суннитских   богословов-ортодоксов   -   именовали

двоебожниками,  сопоставляли их взгляды с учением христиан  об  Иисусе

Христе     и    его    "единосущности"    богу.    Согласно    доводам

теологов-мутазилитов,  этим самым ортодоксы-сунниты  нарушают  принцип

ислама - "асль ат-таухид" - "корень признания единства" Аллаха.

     Как сторонники  умеренно-рационалистического  течения  в  исламе,

мутазилиты  вскоре  нашли  поддержку  со  стороны  аббасидского халифа

Мамуна (813-833), сурового феодального правителя, проявлявшего интерес

к   науке  и  литературе.  Учение  мутазилитов,  признававшее  свободу

человеческой воли,  как и воли ангелов и Иблиса - дьявола,  считавшее,

что  Коран  не извечен и является всего лишь одним из творений Аллаха,

отрицавшее  антропоморфизм  Аллаха,  стало  при  Мамуне   официальным,

обязательным,  государственной  доктриной.  Инакомыслящих преследовала

своего рода мусульманская инквизиция - михна,  для многих  оказавшаяся

тяжелейшим  испытанием  (таково  и  буквальное  значение этого слова).

Михна свирепствовала,  лишь изредка несколько ослабляя свою изощренную

суровость.  Это  относится,  в  частности,  ко  времени правления двух

преемников Мамуна - халифов Мутасима и Васика,  и была уничтожена лишь

в  правление  халифа  Мутаваккиля (847-861),  когда учение мутазилитов

было отвергнуто,  объявлено еретическим.  Тем не  менее  мутазилитами,

пытавшимися   примирить   ислам   с  некоторыми  положениями  античной

философии,  были высказаны смелые для того  времени  мысли  о  Коране,

оставившие положительный след в истории общественной мысли Востока.

     Однако было бы несправедливо умолчать о том, что критика взглядов

мусульманской  суннитской  ортодоксии  велась  видными представителями

общественной мысли Халифата  задолго  до  возникновения  мутазилитской

"ереси".  Так,  известный  поэт  Башшар  ибн  Бурд  (убит в 783 г.) на

многолюдном собрании в Басре,  выслушав стихотворения современных  ему

поэтов,  сказал  о  некоторых  из  них:  "Эти  стихи  лучше любой суры

Корана".  А  младший  современник  Башшара  ибн  Бурда  арабский  поэт

Абу-ль-Атахия  (ок.  750-825)  не  только не признавал несотворенности

Корана,  но считал,  что некоторые из его собственных стихотворений по

своим качествам намного выше коранических сур.

     В IX веке с резкой критикой Корана  как  литературного  памятника

выступил арабский  мыслитель  и литератор Ибн ар-Равенди,  примыкавший

раньше к мутазилитам,  а затем разошедшийся с ними и написавший против

них несколько сочинений.  "...Он порвал не с одним му'тазилизмом, но и

с исламом в целом,  подвергнув резкой критике достоинства  Корана  как

литературного   памятника.   Его  анализ  направлялся  и  на  сущность

догматики вообще всех откровенных религий: в явлениях видимого мира он

не мог усмотреть подтверждения мудрости или справедливости его творца.

При  таком  необычном   для   мусульманской   среды   содержании   его

произведений  вполне  понятна  их  литературная  судьба.  Они  до  нас

непосредственно  не  дошли  и   только   по   отрывочным   упоминаниям

опровергавших  его  врагов  можно  составить  некоторое представление,

конечно,  принимая во внимание искажающую призму полемики"[Крачковский

И.Ю.  Забытый источник для характеристики сочинений Ибн ар-Равенди.  -

Доклады  АН  СССР.  Серия  В,  1926,  с.71.].  Так,  сохранилось   его

утверждение,  что "у проповедника Актама ибн ас-Сайфи можно найти куда

более изящную прозу,  чем в Коране"[Мец А. Мусульманский Ренессанс, с.

280.].

     Вопреки стараниям ретроградов,  вольнодумные мысли Ибн ар-Равенди

не  угасли.  Существует  мнение[Massignon L.  La passion d'al-Halladj,

martyr mystique de l'Islarn.  I.  P.,  1922,  p. 148; Крачковский И.Ю.

Забытый источник для характеристики сочинений Ибн ар-Равенди, с. 74.],

что именно его  творчество  вдохновило  арабского  поэта  и  мыслителя

Абу-ль-Аля  аль-Маарри на создание в 1033 году вольнодумного "Послания

о  прощении"  ("Рисалат  аль-гуфран")  -  "остроумнейшей  пародии   на

традиционные  мусульманские описания загробной жизни"[Крачковский И.Ю.

Избранные  сочинения.  М.-Л.,  1956,  т.  2,  с.  300.].  А  в   числе

пародируемых  в  ней  представлений  первое  место  занимают  те,  что

опираются  на  Коран.  Уже  отмечалось,  что  Абу-ль-Аля  не   отдавал

предпочтения  ни  одной религии.  Так же он относился и к их священным

писаниям.  Еще в своем  обширном  стихотворном  цикле  "Обязательность

необязательного"   ("Аль-Лузумийят")   Абу-ль-Аля   писал:   "Вера   и

неверие... предания, которые преемственно повествуются... Коран, текст

которого  тщательно  изучается...  Библия[Допустимо  и  другое чтение:

"...Книга откровения (Коран),  которая выставляется как  авторитет,  и

Пятикнижие..."  и т.  д.]...  евангелия...  У каждого народа есть своя

ложь,  в которую,  однако,  люди свято веруют.  Может ли  после  этого

какой-либо народ хвалиться, что он идет путем праведным?"

     "Обязательность необязательного",    как    и    другие    лучшие

произведения  Абу-ль-Аля,  направлено  к  прославлению   разума,   без

которого невозможен осмысленный труд, свершение человеком возвышающего

его дела,  подлинной славы и смысла его существования. Люди, по словам

поэта,  равны безотносительно к тому, какому роду, племени, народу они

принадлежат.

     Пусть знатный хашимит[Хашимит, то есть араб из рода хашим племени

курейшитов, к которому принадлежал пророк Мухаммед.] не  похваляется

     Перед человеком из племени берберов[Берберы -  группа  народов  в

Северной Африке, Центральном и Западном Судане.].

     Истиной клянусь, что халиф Али

     Равен в глазах жизни его рабу Кандару.

     (Перевод Б.Я. Шидфар)

     И еще:

     Добро - это не пост, из-за которого истаяло тело

     того, что его соблюдает.

     Это не молитва и не власяница, надетая на тело,

     Добро - это когда ты отбросишь в сторону зло,

     Когда ты, отряхнувшись, выбросишь из сердца злобу и

     зависть.

     Верблюды и овцы не перестают дрожать от страха,

     Боясь, что их растерзают, - ведь неверно, что лев

     стал отшельником.

     Абу-ль-Аля обеспокоен жестокостью,  суровыми нравами  феодального

общества,  в  котором  прошла его жизнь.  Он был противником тех,  кто

мирился  с  невежеством  и  насилием,   оправдывая   их   отсталостью,

предрассудками,  мистикой,  взглядами разных течений и толков ислама и

других религий. Мрачность окружающего, однако, тяжело ранила его:

     Я вижу, как нескончаем бред, которым всякая община

     Наполняет свои извлечения и комментарии.

     И все  же,  ослепнув в детстве после изнурительной болезни,  живя

скромно,  травимый ретроградами (из них богослов Ибн  аль-Джаузи  даже

спустя  более  столетия  после  кончины  Абу-ль-Аля в сочинении "Козни

дьявола" пропел хвалу высшей силе,  лишившей будущего поэта  зрения!),

он  сохранил  жизнелюбие,  гуманность,  оптимизм.  В продиктованных им

стихах читаем:

     Из грязи создал господь человека,

     Не говорите же, что он погряз в грязи...

     А то, что в условиях отсутствия книгопечатания эта живая, мудрая,

свободолюбивая,  вольнодумная поэзия сохранилась, - хотя, к сожалению,

не полностью,  - свидетельство того, что и в темную ночь средневековья

у нее было больше друзей,  чем недругов.  Они ценили откровенное яркое

слово Абу-ль-Аля и тогда,  когда он писал прозой, ценили его не всегда

легкие для чтения "Послания" - "о прощении" и "об ангелах",  где, дабы

усыпить бдительность духовных цензоров - мухтасибов, сбить их с толку,

он  вынужден  был  прибегнуть  к  приему  самоуничижения.  Современный

биограф сообщает,  что о смерти Абу-ль-Аля сразу же узнали его ученики

и почитатели в разных  странах.  Арабский  писатель  и  ученый,  автор

биографического "Словаря литераторов" Якут (Йакут, 1178 или 1180-1229)

рассказывает,  что риса[Риса (марсийя) - траурная элегия,  род поэмы в

память  усопшего,  поэтический  реквием.]  на  его  смерть написали 84

поэта,  а его могилу (в небольшом сирийском городе  Мааррат-ан-Нумане,

где  родился  и  умер  Абу-ль-Аля.  -  Л.К.)  посетило несколько тысяч

человек.  "Только за одну неделю на  могильной  плите  поставили  свою

печать  более  двухсот  его  учеников  из  Маарры,  Кафр Таб,  Халеба,

Тебриза,  Исфахана, Саруджа, Рамлы, Багдада, Массисы, Нишапура, Анбара

и  разных  городов Андалусии"[Шидфар Б.Я.  Абу-ль-Аля аль-Маарри.  М.,

1985, с. 79-80.].

     Значение творчества  Абу-ль-Аля  не только для Востока,  но и для

Запада отмечалось не раз. Так, исходя из его вольнодумных высказываний

в "Аль-Лузумийят" и в некоторых других произведениях, немецкий арабист

Аугуст Фишер (1865-1949) в посмертно опубликованной работе  говорил  о

том,  что  средневековое движение европейского свободомыслия,  позднее

нашедшее  выражение,  в  частности,  в  известном  трактате  "О   трех

обманщиках"  ("De  tribus  impostoribus"),  идейно  связано с влиянием

Абу-ль-Аля.  Указывая на живое общение и энергичную переписку, которые

имел  Абу-ль-Аля "с выдающимися умами" разных стран,  А.  Фишер пишет:

"Его мысли должны были достигнуть в Сирии ушей и глаз многих и  оттуда

найти  дорогу  в  Южную  Италию  и  Андалусию,  потому что связи между

Востоком и Западом были оживленными". Если "по предложению и обвинению

папы  Григория  IX  острое  слово  о  трех  обманщиках  было высказано

Фридрихом  II"  (1194-1250),  то  в  этом  нет  ничего  удивительного:

император Фридрих II,  как пишет А.  Фишер,  с детства владел арабским

языком,  "при его дворе в Палермо играли  большую  роль  сарацины"  и,

"питая большой интерес к мавританскому мусульманскому просвещению", он

мог знать и смелые мысли, высказанные Абу-ль-Аля. К тому же, по мнению

А.  Фишера,  Фридрих  II  "был  свободомыслящим  и  страстным борцом с

религиозными предрассудками"[Таким образом, хотя прежний исследователь

Шерер "ищет начало этого движения (свободомыслящих в Европе. - Л.К.) в

средневековой  Испании,  а  я,  пишет  А.  Фишер,  осмеливаюсь   через

Андалусию  проникнуть на Ближний Восток,  в Сирию,  и найти по меньшей

мере сильные побуждения к названному  движению,  в  диване  Абу-ль-Аля

"Аль-Лузумийят"  (Fischer  A.  Abu  l-Ala  al-Ma'arri und das Buch "De

tribus impostoribus".  -  Die  Welt  des  Orients,  Bd.  I.  Heft.  5.

Stuttgart, 1950, S. 416-420).

     О влиянии на Фридриха II идейных течений Арабского  Востока  было

известно давно.  К. Маркс в "Хронологических выписках" охарактеризовал

его  как  "подобие,  магометанского  вольнодумца"  (Архив   Маркса   и

Энгельса, т. V, с. 250).].

     С критикой догмата о несотворенности Корана  Абуль-Аля  выступил,

по-видимому,  еще  в  молодые  годы[См.:  Крачковский  И.Ю.  Избранные

сочинения,  т.  2,  с.  113.] в комментарии на  сборник  стихотворений

видного  арабского  поэта  аль-Мутанабби  (915-965),  которого  высоко

ценил.  В  сборнике  аль-Мутанабби  содержалось  немало   вольнодумных

мотивов.  Явно  поддерживая  предшественника,  Абу-ль-Аля  назвал свой

отклик  на  его  стихи  "Му'джиз  Ахмед"  -  "Чудо  Ахмеда".  Рукописи

комментария  сохранились,  одна  из них находится в собрании Института

востоковедения Академии наук СССР в Ленинграде.  Описавший ее арабист,

отметив необычность ("кощунственность") его названия для мусульманина,

пояснил,  что оно "заключается в двусмысленной  игре  именем  Ахмед  и

возникающем из этой игры намеке:  это,  с одной стороны,  имя поэта, с

другой  же  -  частая  замена  имени  пророка  Мухаммеда  (так  он  по

мусульманской традиции один раз назван в Коране:  61:6.  - Л.К.),  как

Коран  является  чудом,  открытым   Аллахом   Мухаммеду,   так   стихи

ал-Мутанабби являются чудом,  созданным им самим"[Беляев В.И. Арабские

рукописи в собрании Института востоковедения  Академии  Наук  СССР.  -

Ученые записки Института востоковедения,  1953,  т.  6, с. 87.]. Так в

замаскированной форме,  воздав должное аль-Мутанабби, Абу-ль-Аля сумел

сказать  о  несостоятельности учения о превосходстве и неподражаемости

Корана.

     Проницательность и смелость молодого Абу-ль-Аля в той среде,  для

которой он создавал свой  комментарий,  должна  была  усиливаться  еще

оттого,  что  по  исламской  догме  ничто  созданное  людьми  не может

сравниться с ниспосланным Аллахом своему пророку - наби  -  предвечным

Кораном,  а  в  "Чуде  Ахмеда"  восхвалялись  стихи  поэта по прозвищу

аль-Мутанабби или,  иначе,  Лжепророка! Таковы были острота и тонкость

таланта Абу-ль-Аля уже в начале его творческого пути.

     Несостоятельность догмата о несотворенности Корана  мутазилиты  и

их  предшественники доказывали и не лишенными интереса сопоставлениями

с отвергаемым исламом христианским учением о Иисусе Христе.  Если  эта

книга,  говорили  они,  -  слово  божье,  вечное,  как бог,  тогда нет

различия  между  мусульманской  верой   и   христианским   учением   о

единосущности  Христа  богу:  на  место  сына божьего у мусульман лишь

ставится Коран.

     Как мы уже отмечали,  проповедь ислама с  самого  начала,  еще  в

Мекке,  встречала  противников  среди  носителей  устного поэтического

творчества арабов,  поэтов.  Сломить настроения,  связанные  с  трудно

изживавшимся    духовным   наследием   первобытнообщинного   строя   и

культурными влияниями рушившихся под ударами войск Халифата государств

древнего рабовладельческого мира,  было непросто.  Свидетельства этому

сохранились в старейших памятниках арабского и арабоязычного песенного

творчества,  в  том  числе  в знаменитой многотомной "Китаб аль-агани"

("Книге песен") Абу-ль-Фараджа аль-Исфахани (897-967).

     Нельзя сказать,  что в то время  в  Халифате  Омейядов  (661-750)

царила  веротерпимость.  Дошедшие до нас данные свидетельствуют о том,

что отгородившиеся от народа халифы и близкая им феодальная знать,  не

считаясь  с  устанавливавшимися  на  основе  Корана  (2:216;  5:92-93)

запретами,  предавались азартным развлечениям и вину, устраивали пиры,

приглашая  на  них  певцов  и  актеров,  "жеманников".  Именно  к этой

феодализирующейся знати и служившим ей кругам  можно  отнести  выводы,

сделанные  уроженцем Ливана,  известным историком арабов Филиппом Хури

Хитти (род.  в 1886 г.) о том,  что "Мекка,  а в еще  большей  степени

Медина  стали  за  время  Омейядов  колыбелью  песни  и консерваторией

музыки.  Они доставляли двору (халифов.  - Л.К.) в Дамаске все  больше

талантов.  Напрасно  консерваторы  и  улемы  (богословы  и  законоведы

ислама.  - Л.К.) выдвигали  обвинения,  объединяя  музыку  и  пение  с

пьянством  и  азартными  играми;  подчеркивали,  что  это  запрещенные

удовольствия (malahi),  и приводили хадисы пророка,  относящие  такого

рода  развлечения  к  наиболее  сильным  дьявольским  соблазнам"[Hitti

Philip К. Dzieje arabow. Warszawa, 1969, s. 229.].

     Халифат Омейядов   являлся  классовым  государством,  и  то,  что

позволяла себе господствующая в нем знать,  было запретным для народа,

в том числе и для тех певцов и музыкантов, которые развлекали халифа и

его приближенных. Они были вынуждены постоянно опасаться гнева властей

и духовенства, а также тех, кто был фанатично настроен.

     Вот иллюстрация - конец карьеры известного певца  Са'иба  Хасира,

попавшего  в  Халифат  в  качестве подати,  выплачивавшейся правителем

Ирана.  Племянник халифа  Али  купил  право  покровительствовать  ему.

Однажды Са'иб Хасир оказался у воинов халифа.  Чтобы обезопасить себя,

он сказал им:  "Я певец... служил эмиру верующих Йазиду, а еще до него

- его отцу".  Они сказали: "Так спой и нам!" Он начал петь. Затем один

из них подошел к нему и сказал: "Ты хорошо спел, клянусь Аллахом!" - и

отрубил  ему  мечом  голову.  Халиф  же,  когда  ему  доложили об этом

убийстве,  промолвил:  "Поистине,  мы принадлежим Аллаху"[См.: Фотиева

В.С.  Певцы  омейядского  периода.  -  Письменные  памятники  Востока.

Историко-филологичсские исследования.  Ежегодник. 1976-1977, М., 1984,

с. 187, 188.].

     Жизнь человеческая в  те  годы  ценилась  невысоко.  И  произвол,

подобный    описанному,    чинился    далеко    не   одними   рядовыми

фанатиками-воинами.  Вот еще пример из той же "Китаб аль-агани".  Речь

идет о знатном Йахйа ибн аль-Хакаме,  эмире Медины.  Однажды, выйдя из

дому,  он заметил "какого-то человека у  солончака,  что  примыкает  к

мечети  ал-Ахзаб.  Увидев Йахйу,  незнакомец сел.  Это вызвало в Йахйе

сомнения,  и он направил своих помощников,  чтобы те  привели  к  нему

незнакомца.  Они его привели,  и оказалось,  что он одет по-женски,  в

цветное блестящее платье, по-женски причесан и его руки окрашены хной.

Помощники Йахйи сказали ему,  что это Ибн Нугаш, жеманник... Обращаясь

к Ибн  Нугашу,  Йахйа  сказал:  "Я  не  думаю,  чтобы  ты  читал  хоть

что-нибудь  из  Книги Аллаха (из Корана.  - Л.К.) - велик он и славен!

Прочти-ка Мать стихов Корана ("Фатиху" - первую суру Корана.  - Л.К.).

Ибн Нугаш ответил:  "О отец наш,  если бы я знал их мать,  я бы знал и

дочерей".  Иахйа воскликнул в гневе:  "Так ты издеваешься над Кораном,

нет  матери  у тебя!" - и велел отрубить ему голову.  Затем он кликнул

клич:  "Кто  приведет  жеманника,  тому  триста  дирхемов!"[Письменные

памятники  Востока.  Историко-филологические исследования.  Ежегодник.

1976-1977, с. 193.].

     Это злобное,  фанатичное поведение облеченного  властью  высокого

халифского начальника,  как видно из "Китаб аль-агани", после убийства

Ибн Нугаша для многих талантливых людей сыграло зловещую роль.

     Преследуемые стали прибегать к маскировке,  но людям, привыкшим к

актерской позе,  рассчитывавшим,  что их остроумие и необычное одеяние

оценят,  это далеко не всегда удавалось.  Так случилось  с  популярным

певцом  Исой ибн Абдаллахом,  которого чаще звали Тувайсом - Маленьким

павлином.  Назначенный эмиром Хиджаза некий Абан, услышав пение и игру

на бубне Тувайса,  пришел в восторг,  даже ласково назвал его "Тавис".

Выслушал Абан и его  вынужденное  "свидетельство"  о  том,  что  он-де

мусульманин,  исполняющий  все  требования  и  обряды ислама.  А затем

сказал Тувайсу:  "Говорят,  что ты злосчастен". Тувайс ответил: "И еще

как!"  -  "А  в  чем проявилось твое злосчастье?" - "Я родился в ночь,

когда был взят (умер.  - Л.К.) пророк - да благословит его Аллах и  да

приветствует!  Я  был отнят от груди в ночь,  когда умер Абу Бакр - да

будет Аллах доволен им!  Я достиг зрелости (иначе  -  был  обрезан.  -

Л.К.) в ту ночь,  когда был убит Умар - да будет благоволение над ним!

Моя невеста была приведена ко мне в ночь,  когда был убит Усман  -  да

будет Аллах доволен им!" Тогда Абан сказал: "Уходи, чтоб ты пропал!"

     Рассказ этот  в  "Китаб  аль-агани" есть и в других вариантах.  В

одном из них Абан начинает расспрашивать  Тувайса:  "Люди  утверждают,

что ты неверный", - после чего Тувайс произносит свое "свидетельство" -

шахада.  Во  всяком  случае,  современная  исследовательница,  на  наш

взгляд,  имела  немалые основания охарактеризовать эти рассказы "Китаб

аль-агани" как не оставляющие "сомнения в том, что Тувайс был одним из

тех  вольнодумцев,  которым  и  Коран  и  вообще  ислам  со  всеми его

установлениями был глубоко чужд.  Внешне...  Тувайс выполнял  все  или

почти все предписания, выполнение которых требовалось от мусульманина,

внутренне же он,  по-видимому,  не считал  их  правомерными...  Трудно

сказать,  имело  ли  все  это уже тогда политическую подкладку,  но мы

видим,  с  каким  презрением  и  чувством  собственного  превосходства

относится певец    ко   всем   этим   правителям   -   и   большим   и

малым"[Письменные    памятники    Востока.     Историко-филологические

исследования. Ежегодник.  1976-1977,  с. 194-195.]. Весьма интересны в

связи с этим и рассказы "Китаб аль-агани"  о  певицах,  пользовавшихся

большой  признательностью слушателей,  даже если они были невольницами

или вольноотпущенницами и на них возводилась клевета  и  преследование

именитых ретроградов.

     Вот небольшой рассказ о певице Аззе аль-Майла, вольноотпущеннице.

Однажды ее решили навестить Абдаллах ибн Джафар, племянник халифа Али,

и Ибн Абу Атик,  знатный курейшит,  любитель пения.  Придя к Аззе, они

увидели,   что   перед   ее   дверью   стоял  посланец  эмира,  грозно

предупреждавший певицу:  "Брось пение,  так как  жители  Медины  шумят

из-за тебя. Они сказали, что ты околдовала мужчин и женщин". Тогда Ибн

Джафар сказал ему: "Вернись к своему господину и передай ему следующие

мои слова:  "Заклинаю тебя,  чтобы ты прокричал в  Медине,  спрашивая,

какой  мужчина  стал  порочным или какая женщина была соблазнена из-за

Аззы,  и требуя,  чтобы он открылся в этом,  чтобы мы знали и чтобы он

показал нам и тебе свои обстоятельства". И посланец прокричал об этом,

но никто не обнаружился.  А Ибн Джафар вошел к Аззе вместе с  Ибн  Абу

Атиком и сказал ей:  "Да не устрашит тебя то,  что ты слышала, и давай

спой нам!"[Там же, с. 198.]

     Так непросто   прокладывало  себе  дорогу  песенное  искусство  в

Халифате,  в котором,  как  показывает  современный  анализ,  "слились

четыре традиции...  древнее (арабское.  - Л.К.) пение, характерное для

кочевого  народа...  культурная  песня   древних   народов   Йемена...

персидская  и  греческая песенные традиции..."[Там же,  с.  201-202.].

Этот сложный процесс  приоткрывает  немаловажные  стороны  рождения  и

развития свободолюбивой мысли в арабском Халифате в то столетие, когда

шла  работа  по   собиранию   и   редактированию   Корана.   Процессы,

происходившие  в общественной мысли стран Ближнего и Среднего Востока,

получили отражение и в позднейшем  устном  народном  творчестве,  и  в

произведениях  выдающихся  вольнодумцев  Востока,  а также в названном

выше западноевропейском трактате "О трех обманщиках".

     Изображение "основателей"  иудаизма,  христианства  и  ислама как

обманщиков,  а  их  "священных  книг"  -   Библии   (Пятикнижия-Торы),

евангелий  и  Корана  - как лжи,  по-видимому,  к концу Х и особенно в

XI-XII веках становится широко известным на Ближнем и Среднем Востоке.

В  Иране  в  это  время защитники мусульманской ортодоксии приписывают

такие представления сектантам-карматам Бахрейна с  целью  обличения  и

преследования    сторонников    этого   широкого,   в   основе   своей

антифеодального движения.

     В "Сиасет-намэ"  - книге о правлении,  приписываемой везиру Низам

аль-мульку,  рассказывается,  что предводители карматов,  оказавшись в

Ираке,  в  Лахсе,  "бросили  в  поле и осквернили все имевшиеся списки

Торы,  Евангелия и Корана.  Бу-Тахир (предводитель карматов Абу  Тахир

Сулейман.  -  Л.К.) говорил:  "Три лица принесли порчу людям:  пастух,

лекарь и погонщик верблюдов"[Сиасет-намэ.  Книга о правлении вазира XI

столетия  Низам  аль-мулька.  М.-Л.,  1949,  с.  222.  Ср.:  Sadek  V.

Ateisticky proud "De tribus impostoribus" a arabska filosofie.  - Novy

Orient  (Praha),  1962,  э  9,  с.  198-199;  Сагадеев  А.В.  Ибн-Рушд

(Аверроэс).  М.,  1973,  с.  154-167.].  Здесь,  как  и  в  позднейшем

западноевропейском  трактате  "О  трех  обманщиках",  под  обманщиками

подразумевались  Моисей  ("пастух"),  Иисус  ("лекарь")   и   Мухаммед

("погонщик верблюдов").  Естественно,  что в произведении, созданном в

средневековом Иране, особое значение было придано посланнику Аллаха.

     Развившееся в   борьбе   против  свободомыслия,  а  также  против

мутазилитов и иных "ересей" схоластическое мусульманское богословие  -

калам (приверженцы его ставили целью словесное обсуждение и логическое

подкрепление положений ислама) жестоко расправлялось с каждым, кто был

не согласен с официальной догматикой, в частности, высказывался против

догмата о несотворенности Корана.  По толкованию Абу Ханифы (ум. в 767

г.)  -  главы наиболее распространенного религиозно-юридического толка

(мазхаб)   суннитского   ислама,   Коран   "пред   творцом   не   есть

сотворенное"[Так  якобы  ответил  Абу Ханифа на вопросы,  заданные ему

христианином в присутствии халифа  Харун  ар-Рашида.  Эти  "ответы"  в

целях прославления Абу Ханифы и халифа до Октябрьской революции не раз

издавались ив нашей стране. См.: Фауз ан-наджат ("Спасительный путь").

Казань,  1840,  с. 47; есть также казанское издание 1888 г.]. Согласно

учению ханифитов,  "тот, кто говорит, что Коран сотворен, - кафир", то

есть  неверный.  А  получить  название  кафира там,  где ислам являлся

государственной религией, было равносильно объявлению вне закона.

     В Коране говорится, будто "нет зерна во мраке земли, нет былинки,

ни свежей, ни сухой, которые не были бы означены" в нем (6:59). На его

же страницах читаем,  что Коран ниспослан в "объяснение всех вещей,  в

руководство,  милость,  благовестие покорным",  мусульманам (16:91); в

нем  "не  выдуманный  рассказ,  а  подтверждение  открытого  до  него,

истолкование всем вещам..." (12: 111). На этом основании в исламе было

развито положение,  что вообще вся мудрость и совершенство - в Коране,

а поэтому якобы  никакие  произведения,  кроме  него,  не  могут  быть

ценимы.  Эта  мысль,  с помощью которой богословие пыталось обесценить

мысли и дела человеческие,  одержать верх  над  наукой  и  прогрессом,

обобщена,  например, Бади аз-Заманом аль-Хамадани (ум. в 1007/1008 г.)

в следующем поучении:

     "Начни изучение  Корана;  затем перейди к тафсиру:  бог будет при

этом тебе помогать.  Не позволяй себя отвлекать от того,  что  я  тебе

здесь  предписываю,  этими  книгами-мучениями,  потому что это было бы

пустым расточительством времени,  так как  не  страшна  никакая  мука,

которая не указана в Коране".

     Это положение отстаивается и в работах  мусульманских  богословов

реформистского направления. "Коран, если бы он был даже и сомнительным

свидетелем,  - писал один из них,  - ни один мусульманин...  не  имеет

права  обвинять  в  ошибках"[Abdelkader  Hadj  Hamou.  L'lslam  est-il

immuable?  - Mercure de Fiance,  1930.  t.  CCXIX,  N 765, p. 606.]. В

связи  с  этим нельзя не признать справедливым возражение австрийского

исследователя  X.  Готшалка,  сделанное  им   по   поводу   работы   о

средневековом  исламе,  изданной  в  Чикаго  в  1946 и 1947 годах.  X.

Готшалк пишет,  что в "рамках ислама критика Корана невозможна"[Wiener

Zeitschrift fur die Kunde des Morgenlandes.  Bd. 51 Heft 4. Wien, 1952

S.  324.].  Когда в 1926 году видный египетский ученый и писатель Таха

Хусейн   (1889-1973)   выступил   с  книгой  о  древнеарабской  поэзии

("Фи-ш-шир аль-джахили"),  из которой следовало,  что  он  смотрит  на

Коран  не как на "ниспосланное с неба откровение",  а как на сочинение

араба Мухаммеда и,  считаясь с данными науки,  высказывает сомнение  в

историческом  существовании  Ибрахима (Авраама) и Исмаила,  то на него

тотчас ополчились защитники мусульманской  традиции,  всячески  понося

его  труды  в печати[Нападки на Таха Хусейна рассмотрены в работе И.Ю.

Крачковского "Таха Хусейн о доисламской поэзии арабов и его  критики".

- См.:  Избранные сочинения.  М.-Л.,  1956,  т. 3, с. 189-222.]. Книга

Таха   Хусейна,   написанная    с    позиции    сравнительно    робкой

рационалистической  критики,  изображалась как одна из "опор неверия",

предназначенная "для сокрушения религии".

     Прошло немало  лет,  прежде  чем  лучшее,  что  содержит обширное

научное  и  литературное  наследство  Таха  Хусейна,  стало   получать

заслуженное широкое признание.  Еще в 1914 году он защитил диссертацию

о любимом поэте - Абу-ль-Аля аль-Маарри, и "это была первая докторская

диссертация  во всем арабском мире"[Лука А.  Таха Хусейн и европейская

культура.  - Культуры - диалог народов мира. Культура народов Востока.

-  Unesco,  1985,  э 3,  с.  27.].  Незадолго до кончины Таха Хусейн в

октябре 1973 года был удостоен премии Организации  Объединенных  Наций

"За  защиту  прав  человека".  Как  пишет  его  современный египетский

биограф,  "наблюдая в течение всей жизни  великий  спор  XX  в.  между

современностью и традицией, Т. Хусейн способствовал развенчанию мифа о

извечном конфликте культур Востока и Запада, убедившись на собственном

опыте  в  том,  что  они  являются составными элементами всей культуры

человечества"[Там же, с. 37.].

     Конечно, под влиянием изменений в общественной жизни в наше время

выдвигаются  новые  истолкования  религиозных догматов и обрядов.  При

этом  обнаруживается  как  сила  секуляризационных  процессов,  так  и

противостоящих   им  стремлений  дальнейшего  использования  ислама  в

политической жизни.  Естественно,  что эта картина приобретает  немало

оттенков, каждый раз завися от конкретных исторических условий страны,

государства, для которого она стала характерной.

     Изучение, издания и переводы Корана

     Итак, Коран   по  представлению  мусульман  -  книга  предвечная,

боговдохновенная, "слово Аллаха". Об этом можно прочитать на страницах

самого  Корана,  в  котором данная особенность связывает его с древней

традицией "безавторской" литературы, восходящей к таким произведениям,

как Библия и Авеста.

     При составлении и редактировании Корана сохранение этой традиции,

очевидно,  произошло  под  влиянием  необходимости  поддержания высшей

категории авторитета Аллаха,  культ которого вышел за пределы древнего

пантеона  арабов  и  занял  место  первого  и единственного бога,  как

провозглашено в шахада - "символе веры" ислама:  "Нет божества,  кроме

Аллаха" - "Ля илях илла ллах".

     Эта особенность неоднократно разъяснялась в работах  исламоведов,

писавших о Коране,  а также в комментариях и статьях его переводчиков,

особенно тех,  кто подолгу жил в странах распространения ислама.  Так,

арабист  и  иранист,  автор  арабско-французского  словаря,  издатель,

исследователь и переводчик персидских  классиков  Манучихри  и  Саади,

драгоман[Драгоман (франц.,   от  арабск,  тарджуман  -  переводчик)  -

переводчик при  дипломатических  представительствах  и   консульствах,

главным образом в странах Востока.] при французском посольстве в Иране

Альбин де Биберштейн-Казимирский (1808-1887) во вступительной статье к

переводу  Корана,  сделанному  им  с  арабского  языка на французский,

писал: "...Коран не представляет нам почти никаких указаний на жизнь и

особу арабского пророка.  Это отстранение вообще видно во всем Коране;

это слово божие,  сказанное Магомету и переданное  его  устами  народу

арабскому.  Приводя  текст  Корана,  магометанин  никогда  не  скажет:

"Магомет говорит",  но "бог,  всевышний  говорит";  поэтому  нельзя  и

ждать, чтоб бог изъяснял согражданам Магомета подробности о его семье,

происхождении и приключениях в его жизни"[Коран Магомета. Переведенный

с арабского на франц. Казимирским с примеч. и жизнеописанием Магомета.

М., 1864, с. III.].

     Однако признание   этого  факта  не  помешало  Казимирскому  свой

перевод назвать в нарушение догмата несотворенности Корана так,  будто

это произведение авторское,  принадлежащее одному лицу:  "Mahomet.  Le

Koran..."  Соответственно  озаглавлены  и  его  русские  переводы   К.

Николаева, которые выдержали в России пять изданий - 1864, 1865, 1876,

1880 и 1901  годов:  "Коран  Магомета.  Переведенный  с  арабского  на

французский переводчиком французского посольства в Персии Казимирским,

с примечаниями и жизнеописанием Магомета.  С французского  перевел  К.

Николаев"[Дополнен и несколько изменен титул лишь в издании 1901 г., в

котором читаем:  "Новый  перевод,  сделанный  с  арабского  текста  М.

Казимирским,  переводчиком при французском посольстве в Персии.  Новое

издание,   пересмотренное,   исправленное   и    дополненное    новыми

примечаниями.  Перевод  с французского А.  Николаева".  На поверку это

издание в основном лишь слегка отредактировано,  но  часто  далеко  не

лучшим  образом.  Это  видно  уже  из  титульного  листа,  где  Альбин

Казимирский написан с инициалом "М.",  а К.  Николаев превратился в А.

Николаева.  Впрочем,  путаница с инициалом "М." произошла и в новейшем

французском переиздании перевода А.  Казимирского, озаглавленном более

строго:  "Le Coran. Traduction et notes par М. (!) Kazimirski..." (P.,

1980).  В рецензии на это издание, в котором принял участие востоковед

М.  Родинсон, немецкий арабист К. Рудольф привел биографические данные

А.  Биберштейна-Казимирского,  родившегося близ Люблина и,  еще будучи

школьником,  эмигрировавшего из Польши. Выясняется также, что путаница

с его инициалом имела место и в  других  зарубежных  изданиях,  в  том

числе  вышедших  до  русского  1901  г.:  по-видимому,  не зная имени,

издатели ставили нейтральное "М.", которое на титуле французской книги

можно прочитать и как "Monsieur" - сударь,  господин. (OLZ, Berlin, 80

(1985), 1, S. 48-49).].

     Перевод Казимирского в этом смысле  не  уникален.  Вот  заголовки

книг  трех  его  предшественников  на  том  же поприще.  Прежде всего,

перевод на английский язык арабиста Джорджа  Сэйла  (1680-1736):  "The

Koran commonly called the Alcoran of Mohammed: translated into English

immediately from  the original Arabic...  by G.  Sale,  London,  1734"

("Коран, обычно называемый Алкоран Мохаммедов: переведен на английский

непосредственно с арабского оригинала... Дж. Сэйлом. Лондон, 1734"). В

русском переводе,  однако,  оговорка "обычно называемый" снята и книга

названа утвердительно:  "Ал Коран Магомедов,  переведенный с арабского

языка на английский...  Георгием Сейлем.  С английского на  российский

перевел Алексей Колмаков, ч. I-II. Спб., 1792".

     А вот заглавие немецкого перевода Фр.  Бойзена:  "Der Koran  oder

das  Gesetz  fur die Muselmanner durch Muhammed,  den Sohn Abdallah...

unmittelbar aus dem Arabischen ubersetzt...  v. Fr. Eb. Boysen. Halle,

1773"   ("Коран   или  Закон,  данный  мусульманам  Мухаммедом,  сыном

Абдаллаха...  непосредственно  переведенный  с  арабского...  Фр.   Е.

Бойзеном. Галле, 1775").

     А.С. Пушкин,  создавая  свои  незабываемые  "Подражания  Корану",

пользовался  переводом,  называвшимся  "Книга   Аль-Коран   аравлянина

Магомета,  который  в шестом (!) столетии выдал оную за ниспосланную к

нему с небес,  себя же последним и величайшим из пророков  божьих".  В

книге  две  части,  в  каждой  из которых сказано,  что она "перевод с

аравского на французский  язык  Андрея  дю-Рюэра-де-ла-Гард-Малезера".

Сообщено также, что она "печатана в Амстердаме и Лейпциге в 1770 году,

по  российски  же  переложена,  Московского  наместничества,  Клинской

округи,  в  сельце  Михалеве  1790.  В  Санктпетербурге,  в типографии

Горного Училища 1790 года".  Перевел ее с французского видный  русский

драматург и   переводчик,   член  Российской  академии  М.И.  Веревкин

(1732-1796).

     Следует отметить,  что Пушкин не поддался  влиянию  ни  заголовка

перевода  А.  Дю  Рие  (Andre  Du Ryer),  ни приложенной к нему статьи

"Житие лжепророка Магомета вкратце", написанной библиотекарем Сорбонны

аббатом Ладвокатом,  и заметил важнейшую особенность Корана как книги,

где "в подлиннике Алла везде говорит от своего  имени,  а  о  Магомете

упоминается  только  во втором или третьем лице"[Пушкин А.С.  Собрание

сочинений. М., 1974, т. 1, с. 252.].

     Анализ источников подтверждает,  что традиция истолкования Корана

как   авторского   произведения   последнего   мусульманского  пророка

утверждалась прежде всего не на Востоке,  а в Западной Европе, едва ли

не  ранее  всего  в католической среде,  в миссионерских обличительных

целях. Так  повелось  с периода распада Кордовского халифата и успехов

реконкисты -  отвоевания  народами  Пиренейского  полуострова  земель,

захваченных  арабами  и  берберами,  позднее  ставшими  известными под

именем  мавров,  а  также  после  образования,  в  результате  первого

Крестового похода,  Иерусалимского королевства (1099-1291). Позднее, с

развитием в Европе книгопечатания,  в XV и особенно в XVI и XVII веках

эта традиция утвердилась.

     Конечно, и  в  мусульманской  среде,  как  мы  могли  заметить  в

приведенном  выше  отрывке из "Сиасет-намэ" Низам аль-мулька,  близкие

этому мысли уже в XI  веке  смущали  не  одного  мусульманина.  Немало

вольнодумных  замечаний  в  отношении  тех или иных сур и аятов Корана

содержится и у его мусульманских истолкователей.  Именно эти исламские

авторитеты   во   многом   влияли   на   переводчиков   и  европейских

комментаторов Корана в решении вопроса о происхождении  тех  или  иных

его  аятов  и  сур.  Некоторые из таких мест нами были перечислены при

ознакомлении с примечаниями академика Крачковского  (см.  выше),  где,

например,  в  отношении  одного  аята  замечено,  что он - "добавление

Усмана",  а  другого,  что  это  -  "цитата  Абу  Бакра  после  смерти

Мухаммеда". В последнем случае речь идет о 138-м аяте 3-й суры Корана,

где  в  третьем  лице  сказано  о  возможной  смерти  Мухаммеда.   Еще

знаменитый историк и комментатор Корана ат-Табари (838-923) написал об

этом аяте  как  неизвестном  при  жизни  "посланника  Аллаха";  его-де

сообщил  мусульманам  ставший  первым  халифом Абу Бекр.  Это место из

ат-Табари переводилось и на  русский  язык[См.:  Крымский  А.  История

мусульманства.   Самостоятельные   очерки,   обработки  и  дополненные

переводы  из  Дози  и  Гольдциэра.  2-е  изд.  Ч.  2.   -   Труды   по

востоковедению,  издаваемые  Лазаревским  институтом восточных языков.

Вып. XVIII. М., 1904, с. XI.].

     У комментаторов Корана встречаются и другие любопытные замечания.

Так,  в известном,  неоднократно издававшемся тафсире кади[Кади (кази,

казый)  -  шариатский  судья.]  XIII  века  Абдаллаха  Байдави  "Анвар

ат-танзиль"  ("Светочи  наития")[Beidawii  commentarius  in   Coranum.

Lipsiae, 1846-1848, vol. 1-2.] в толковании 93-го аята 6-й суры Корана

есть такая запись:  "Абдулла, сын Сагада, сына Абу Сархова, был писцом

у посланника Аллаха.  Когда были открыты (Мухаммеду.  - Л.К.) аяты: мы

сотворили человека из самого чистого  вещества,  из  глины  (23:12  [В

изданном переводе Корана Саблукова уточнено: "Мы сотворили человека из

сущности глины".  То же,  по сути,  в переводе Крачковского:  "Мы  уже

создали  человека  из эссенции глины".].  - Л.К.) и далее сказаны были

слова:  и потом произвели его  на  свет  другим  творением  (23:14  [В

изданном   переводе  Саблукова:  "Потом  из  этого  производим  другое

творение".  У  Крачковского:  "Потом  мы  вырастили   его   в   другом

творении".].  -  Л.К.),  Абдулла,  удивляясь  этим  словам  о создании

человека,  сказал:  благословен бог наилучший  из  творцов  (23:14  [В

изданном   переводе   Саблукова:   "Благословен  бог,  искуснейший  из

творцов!"  У  Крачковского:  "...благословен  же  Аллах,   лучший   из

творцов".]. - Л.К.), тогда Мухаммед сказал: напиши и эти слова (твои),

потому что они слова откровения.  Тогда Абдулла пришел в недоумение  и

говорил: если Мухаммед истинный пророк, то и мне дается откровение так

же,  как дается откровение ему;  а если он ложный пророк,  то и я могу

говорить  так  же,  как  говорит  он"[Цитирую  по  арабскому  тексту и

русскому переводу тафсира Байдави,  написанному на  отдельном  листке,

вложенном  в  рукопись  неопубликованного  2-го  Приложения к переводу

Корана Г.С.  Саблукова.  Цитаты из  Корана  даны  без  кавычек,  но  в

рукописи  подчеркнуты.  Мои  исправления  минимальны:  вместо "пророка

божия" в соответствии с арабским текстом  пишу:  "посланника  Аллаха".

Байдави у Саблукова транскрибируется в соответствии с принятым у татар

и других тюркоязычных народов произношением - Бейзавий.].

     Нетрудно понять,  что  за  этой   живой   зарисовкой   -   слегка

завуалированный   суровый   повседневный   труд   писцов,  требовавший

усидчивости и постоянного внимания,  напряжения внутренних сил,  но не

убивавший в лучших из них вольномыслия,  желания вникнуть в то, что им

диктовали,  стремления  приподнять  завесу  над  тем,  как   рождается

"несотворенное",  "боговдохновенное".  Факт этот,  как видим,  не стал

скрывать от своих читателей и столь авторитетный  комментатор  Корана,

как Абдаллах Байдави.

     Нелишне также  напомнить  данные современной науки - психологии и

экспериментальной  фольклористики,  установивших,   что   человеческая

память    не   гарантирует   сколько-нибудь   длительного   сохранения

незафиксированных  текстов.  Даже  у  профессиональных  сказителей,  в

течение   долгих   лет   исполняющих  эпические  произведения,  обычно

сохраняются лишь фабульная основа воспринятого и передаваемого ими,  а

также  связанный с этой основой эмоциональный фон.  Отсюда смутность и

ограниченность  представлений  о  времени   и   месте   происходящего,

композиционные,  хронологические и т.  п. смещения в текстах, дошедших

через устные  пересказы,  или  представляющие  их  позднейшую  запись,

доработку.  Само  собой  разумеется,  что  возведение  таких текстов к

определенному реальному лицу часто носит весьма условный  характер,  а

тем более,  если это лицо, этот источник иллюзорный - "высшая неземная

сила".

     Однако когда  такая  запись,  даже  прошедшая несколько редакций,

канонизирована и более тысячелетия как принята миллионами верующих  за

произведение "безавторское",  боговдохновенное, несотворенный оригинал

которого находится на седьмом небе,  у вседержителя,  то  странно,  не

назвав определенной причины и не приведя соответствующей аргументации,

выдавать ее за сочинение определенного лица,  хотя бы оно одновременно

считалось  посланником  (ар-расуль)  этой высшей инстанции.  Между тем

именно так поступили с Кораном при его переводе на  западноевропейские

языки.

     Вспомним также,   как   трудно   давалось   составление   Корана,

подготовка  первого,  а затем и второго его списка,  как теперь пишут,

"редакций",  рассчитанных  на  то,  чтобы   удовлетворить   ими   всех

мусульман,  приверженцев разных течений,  имевшихся в раннем Халифате.

Несмотря на многие усилия, это достигнуто не было.

     В чем же заключалась сложность?

     По-видимому, прежде  всего  в  необычности  задачи,  поставленной

халифом:   создать  книгу,  которая  бы  имитировала  "слово  Аллаха",

хранимое  на  седьмом  небе,  а  отнюдь  не  жизнеописание   реального

человека, проповедника, пророка, занятого вместе со своими соратниками

и единомышленниками разработкой и распространением нового вероучения и

даже войной с инакомыслящими.  То,  что материал, над которым работали

люди,  трудившиеся над составлением этого  сочинения,  как  мы  знаем,

вскоре был уничтожен,  сожжен, мешает восстановить картину этой работы

с достаточной ясностью,  и все же можно предположить,  что  получаемые

ими  записи  во  многом  не  подходили составителям "боговдохновенной"

книги из-за своей заземленности.

     Жители Мекки,  Медины и других мест Аравии первых десятилетий VII

века были людьми, в большинстве своем отдававшими большую часть своего

времени  тяжкому труду кочевника,  земледельца,  садовода,  скотовода,

пастуха,  каравановожатого,  ремесленника,  торговца,  а   отнюдь   не

отвлеченному созерцанию, отшельничеству или мистицизму. Еще К. Маркс и

Ф. Энгельс предостерегали от увлечения экзотикой, от изображения людей

Востока  как неких безудержных фанатиков.  Критикуя немецкого идеолога

буржуазного индивидуализма и  анархизма  Макса  Штирнера  (1806-1856),

основоположники  марксизма  писали  в  "Немецкой идеологии":  "Упорной

борьбой  монгольской  расы  люди  построили  небо"  -   так   полагает

"Штирнер"...  позабыв,  что  действительные монголы нанимаются гораздо

больше баранами,  чем небесами..."[Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с.

155. В оригинале игра слов: "Hammel" - "баран", "Himmel" - "небо".]

     Естественно предположить,   что   большинство  арабов,  слушавших

"посланника Аллаха" или его соратников и даже что-либо записывавших из

их речей,  проповедей,  поучений,  наставлений,  приговоров,  обращали

внимание,  как правило,  не на изрекавшиеся ими отвлеченные постулаты,

не на теологию и космогонию, а на беспокоившую их конкретность, сердца

их откликались прежде  всего  на  злободневность,  на  то,  о  чем  их

спрашивали  дома  и  в  общине,  знание  чего могло помочь им в жизни.

Именно это запоминалось лучше  всего.  Но  как  раз  эта  историческая

конкретность, заземленность, казавшаяся наиболее убедительной тем, кто

слушал пророка,  не  помогала,  а  мешала  составителям  и  редакторам

"божественного откровения".

     И очевидно,  что  едва  ли  не  главным  при  выполнении  задачи,

стоявшей  перед  составителями  Корана,  было  нарушить  заземленность

поступавших  к  ним и ими делавшихся записей,  искусственно разорвав и

перетасовав их по разным сурам.  Не  случайно  то  и  дело  нарушается

повествовательность содержащихся в Коране сказаний,  хронологическая и

смысловая последовательность не только сур,  но и  аятов.  По  той  же

причине   в   этой  книге  много  имен  разного  рода  мифологических,

легендарных персонажей, а иногда конкретных деятелей древнего мира, но

нет  или  почти  нет  имен тех,  кто возглавлял пророческое движение в

Аравии,  в частности в Хиджазе,  в Мекке и  Медине  (Йасрибе)  периода

возникновения  ислама.  Имя  Мухаммеда  упомянуто  всего четыре раза и

пятый раз в форме "Ахмед",  и все эти упоминания содержатся  в  разных

сурах,  в контексте,  который,  как правило,  создает впечатление, что

речь идет не  о  современнике  записи,  а  персонаже  уже  сложившейся

легенды.  Неудивительно, что в Коране не оказалось имен первых четырех

халифов,  хотя это вскоре вызвало недовольство,  например, сторонников

Али ибн Абу Талиба, затем ставшего четвертым халифом. Естественно, что

составлявшие Коран вскоре  нажили  немало  противников.  В  числе  их,

вероятно,  были и те,  кто давал им записи с именами своих соратников,

быть может,  и со своим именем,  а  затем  в  тексте  Корана,  ставшем

каноническим, этих имен, в том числе своего, не обнаружили.

     Все это происходило в  условиях  классового  общества,  в  первые

десятилетия  Халифата  в  Медине,  при весьма напряженной внутренней и

внешней обстановке.  Именно в  этой  обстановке  Халифат  нуждался  не

только в книге, которая бы освящала и утверждала его идеологию - ислам

как  высшую  истину  -  аль-хакк  (2:85;  11:20;  22:53  и  др.),   но

одновременно  служила  бы основой правовых установлений,  провозгласив

себя верным ориентиром,  по которому следует "судить среди людей" (К.,

4:106),  быть  "арабским  судебником"  (13:37).  И Халифат такую книгу

получил при непосредственном участии и под наблюдением первых халифов.

     В материалах,   аккумулированных   в   аятах   и   сурах  Корана,

воспроизведен большой и весьма  неоднородный  материал  за  длительное

время. Здесь имеются как свидетельства первого пробуждения сторонников

монотеизма в условиях еще не сломленного политеизма,  так и  отражение

торжества над ним, даже начала открытой войны со всеми иными культами,

в том числе монотеистическими.

     Нельзя не  признать,  что  сам факт составления в возникшем в VII

веке в Халифате этой большой и сложной по  содержанию  книги,  да  еще

частью  ритмизованной  и  даже  рифмованной,  был  в целом позитивным,

свидетельствовал  о  происходивших   в   жизни   арабов   значительных

переменах.  К  тому  же  это  было  первое обширное по объему и охвату

освещаемого в нем разнообразного материала произведение, написанное на

арабском языке и всячески этот язык прославляющее, пропагандирующее. И

даже в  этом  проявился  новый  пропагандистский  характер  ислама  по

сравнению со старыми политеистическими культами арабов.  Он сохранился

и углублялся позднее и  в  преданиях  ислама,  опиравшихся  на  Коран.

Например, согласно хадису, возводимому к Ибн Аббасу (ум. в 687 или 689

г.), пророк однажды сказал: "Любите арабов по трем [причинам]: Я араб,

и  Коран  арабский,  и язык живущих в раю тоже арабский"[Kahle P.  The

Qur'an and the Arabiy.  - Ignace Goidziher Memorial  Volume.  Part  1.

Budapest, 1948, p. 174.].

     В этом старом хадисе,  как и  в  самом  Коране,  действительность

уравнивалась с фантастикой, происходящее на земле - с представлением о

кораническом рае,  но при этом  не  забывалось  о  пропаганде  ислама.

Конечно,  первоначально  Коран  был  обращен  к  арабам,  по-видимому,

Медины,  отношения между родами и племенами которой  часто  нарушались

кровавыми  усобицами.  Коран  звал  этих  арабов  к  примирению,  видя

средством этого новое вероучение: "Держитесь за вервь Аллаха все, и не

разделяйтесь,  и помните милость Аллаха вам,  когда вы были врагами, а

он сблизил ваши сердца,  и вы стали по  его  милости  братьями!"  (К.,

3:98).

     Конечно, в  период   установления   классового   общества   такая

проповедь    затушевывала    сословные   и   классовые   противоречия,

способствовала их  приглушению.  Но  она  призывала  к  межродовому  и

межплеменному  объединению  арабов  и  в  этом смысле была позитивной.

Однако с распространением ислама и власти Халифата  в  завоеванных  им

странах,  народы которых не только говорили на различных языках,  но и

создали на них в течение веков немало выдающихся произведений науки  и

культуры,  такое  возвеличение  одного  народа,  языка,  веры  да  еще

завоевателей, как мы уже отмечали, являлось односторонним и не служило

прогрессу.  К  тому же,  как мы убедимся позже,  это не ограничивалось

сферой языка, идеологии, этноса, вероучения.

     В силу этого,  несмотря на значительное распространение арабского

языка,  разговорного и особенно литературного,  противопоставление его

всем  другим  языкам  долго  не  удержалось.  Происходили существенные

изменения  в  политическом  значении  арабских  халифов.  Например,  в

Багдаде  халифы-аббасиды  с  945 года,  когда власть оказалась в руках

иранцев-бундов,  и в 1055 году, когда их сменили тюрки-сельджукиды (до

распада  государства  Сельджукидов  в  1118 г.),  были лишены светской

власти.  Поэтому  и  в  таких   произведениях,   как   известное   нам

"Сиасет-намэ",   написанное   в   XI   веке   на  персидском  языке  и

приписываемое везиру двух сельджукских султанов  Низам  аль-мульку,  о

языках стали писать более осторожно.  Вот, например, изречение видного

мусульманского традиционалиста Хасана Басри (ум.  в 728 г.):  "Не  тот

мудрый,  кто  больше знает по-арабски и владеет большим числом изящных

выражений и слов арабского языка;  мудрец тот,  кто  сведущ  в  каждом

знании".  Автор  "Сиасет-намэ"  счел  уместным  и сам добавить к этому

изречению:  "Для  сего  годится  всякий  язык,  который  знаком.  Если

кто-либо  будет знать все предписания шариата и толкование к Корану на

языке тюркском,  персидском или румийском (греческом или сирийском.  -

Л.К.),   а  арабского  не  знает,  все  равно  он  является  человеком

возвышенного знания. Конечно, лучше, если он знает арабский. Всевышний

ниспослал  Коран  на  арабском,  и  Мухаммед  Мустафа (то есть пророк,

избранник Аллаха. - Л.К.)... был арабоязычен"[Сиасет-намэ, с. 62.].

     Так жизнь   брала   свое,   воздействуя   на   сферу   идеологии,

литературного   языка,   права,   культа,   вероучения.   Даже   такое

предписание,  как  пятикратность  исполнения  мусульманами  ежедневной

молитвы (салат,  намаз),  которого нет в Коране,  введено в ислам  под

воздействием культов,  распространенных в Иране.  Далее мы увидим, что

влияние существовавших в древнем Иране представлений  сказалось  и  на

картинах загробной жизни в Коране.

     И все же наибольшее воздействие на ислам  оказали  древнеарабские

культы.  Влияли  на  ислам  и  распространенные  в  Аравии  чужеземные

религии,  в том числе и зороастризм. Однако ни один из этих источников

не определил того нового,  что проявилось в исламе, и прежде всего его

пропагандистского характера.  В этом смысле исламу  ближе  всего  было

христианство,  последователи некоторых направлений и сект которого еще

задолго до возникновения ислама, как мы уже знаем, жили в Аравии.

     Эту новую существеннейшую сторону ислама очень точно определил Ф.

Энгельс,  подчеркнув непосредственную зависимость происхождения ислама

(как и  других мировых религий) от изменений,  совершавшихся в истории

народов,  среди  которых  они   возникли   и   развивались.   "Великие

исторические повороты, - писал Ф. Энгельс, - сопровождались переменами

в религии лишь  поскольку  речь  идет  о  трех  доныне  существовавших

мировых  религиях:  буддизме,  христианстве,  исламе.  Старые стихийно

возникшие племенные и национальные религии не имели  пропагандистского

характера  и  лишались  всякой  силы сопротивления,  как только бывала

сломлена независимость данных племен или народов...  Только по  поводу

этих, более или менее искусственно возникших мировых религий, особенно

по  поводу  христианства  и  ислама,   можно,   сказать,   что   общие

исторические движения принимают религиозную окраску"[Маркс К., Энгельс

Ф. Соч., т. 21, с. 294.].

     Изменения в  общественных  отношениях в Аравии,  связанное с ними

образование нового политического объединения арабских племен,  а затем

обширного  раннефеодального государства - Халифата,  начавшего широкие

завоевательные войны в странах Азии и  Африки  и  спустя  уже  30  лет

переместившего  свой политический и частью религиозный центр в Дамаск,

а  позднее  в  Багдад  и  другие  важные  средоточия  экономической  и

культурной  жизни,  -  все  это  являлось  теми  "общими историческими

движениями",  которые  "приняли  религиозную  окраску"  и  привели   к

развитию  и  оформлению  идеологии  ислама,  начальные  зерна  которой

заложены в Коране.

     Представлением, в   значительной   мере   связывающим   Коран   с

христианством и частично,  через влияние Ветхого завета,  с иудаизмом,

является  упоминавшееся  нами  учение о посланниках и пророках Аллаха.

Сказания о них занимают около четверти  Корана,  обычно  сопровождаясь

обещаниями жестокой расправы с теми, кто не будет слушаться "вестников

Аллаха".  Исходя из имен пророков и посланников и  отдельных  черт  их

"жизнеописаний",  обычно полагают, что едва ли не большинство сказаний

Корана - всего лишь слегка измененные "биографии",  заимствованные  из

более  древних,  чем ислам,  чужеземных религий и их "священных книг".

Действительно, в Коране содержатся рассказы о посланниках или пророках

Аллаха,  имена которых в большей или меньшей мере соответствуют именам

библейских пророков,  патриархов и иных персонажей.  В их  числе:  Нух

(Ной),  Ибрахим (Авраам),  Лут (Лот),  Исхак (Исаак), Исмаил (Измаил),

Иакуб (Иаков),  Йусуф,  Юсуф (Иосиф Прекрасный),  Муса (Моисей), Харун

(Аарон),  Айюб (Иов),  Дауд (Давид), Сулейман (Соломон), Илйас (Илия),

Иса ибн Марйам (Иисус Христос,  Иисус,  сын Марии),  и без имени:  Ибн

Марйам - Сын Марии. К ним в значительной мере искусственно притягивают

и таких пророков,  как Идрис,  Зу-ль-Кифль,  Худ (Гуд),  Салих, Шухайб

(Шохайб).

     На самом деле едва  ли  не  большинство  пророков  и  посланников

Аллаха   имеют   в   Коране   и   у  его  мусульманских  комментаторов

"жизнеописания",   во   многом   отличающиеся    от    соответствующих

"жизнеописаний"  в  Ветхом или Новом заветах.  К тому же разница между

этими персонажами заключается  далеко  не  в  одних  "жизнеописаниях".

Примером может служить Иса,  Иса ибн Марйам Корана,  в котором нередко

видят Иисуса Христа.

     Мы еще  остановимся  на  этом.  Здесь же в отношении Исы - Иисуса

достаточно напомнить,  что Коран отрицает христианское учение  об  его

"единосущности"  с  богом,  как  и  вообще  представление  о  "троице"

(4:169).  По Корану,  "богу  несвойственно  иметь  детей"  (19:36).  И

"откуда  у  него  будут  дети",  раз  у  него  "нет  подруги"  (6:101;

72:3)[Впрочем,  в шиитском направлении ислама,  также  опирающемся  на

Коран, получило развитие сказание о непорочности, девственности Марии,

Марйам.  "Равной Марии" и  девственной  (аль-батуль)  шиитские  авторы

называют  Фатиму,  дочь  пророка  Мухаммеда,  жену  халифа  Али,  мать

шиитских имамов Хасана и  Хусейна.].  Утверждая,  что  "мессия  -  сын

божий",  христиане,  по  Корану,  "уподобляют  себя  неверным,  бывшим

прежде".  Ибн Марйам,  как говорит Аллах в Коране,  "он - только  раб,

которому мы даровали милость и сделали его примером для сынов Исраила"

(К.,  43:57, 59). Этот же Иса ибн Марйам - пророк и посланник (расуль)

Аллаха,  предсказавший  пришествие  вслед за ним последнего посланника

Ахмеда,  под именем которого,  согласно,  мусульманским комментаторам,

следует понимать Мухаммеда.  "И вот сказал Иса, сын Марйам, - читаем в

Коране:  - "О сыны Исраила! Я - посланник Аллаха к вам, подтверждающий

истинность того, что ниспослано до меня в Торе (в Пятикнижии, в Ветхом

завете. - Л. К.), и благовествующий о посланнике, который придет после

меня, имя которому Ахмад" (Ax-мед; К., 61:6).

     Выступая против  почитания  Иисуса  Христа  как   "сына   божия",

дословно  "сына  Аллаха",  Коран  неосновательно  приписывает подобное

почитание   также   иудаизму.   Читаем:    "Иудеи    говорят:    Узайр

(предположительно   Ездра,   автор   ветхозаветной   "Книги  Ездры"  и

кодификатор Пятикнижия.  - Л.К.) - сын божий",  сын Аллаха (9:30).  Но

Коран  все  же  выделяет  христиан  (как  и  иудеев),  из  общей среды

многобожников.  Желая оправдать положение,  согласно которому Иса  ибн

Марйам  учит  "правильно"  -  он  даже  якобы  был  послан  богом  для

"благовестия" о том,  что после него придет пророк Мухаммед (Ахмед)  и

лишь его последователи извратили истинный смысл этой проповеди,  Коран

приписывает  ему,  мессии,   следующие   слова:   "О   сыны   Исраила!

Поклоняйтесь Аллаху, господу моему и господу вашему!" Ведь кто придает

Аллаху сотоварищей,  тому Аллах запретил  рай.  Убежищем  для  него  -

огонь,  и нет для неправедных помощников (заступников.  - Л.К.)!" (К.,

5:76).  Считая  христиан,  как  и  иудеев,  "людьми  писания"   ("ахль

аль-китаб"), надлежащим образом изложенного пророками и только позднее

искаженного  их  последователями,  Коран  принимает  на  себя   миссию

исправления и этих извращений.

     Наличие в Коране многих в той или иной мере  подновленных  старых

легенд  и  сказаний,  как  мы  уже знаем,  подчас вызывало нарекания и

возражения уже при его составлении.  Это отражено в Коране,  хотя  его

авторы  и расценивают такие возражения,  как слова "неверных":  "Когда

читаются им наши знамения (аяты,  стихи Корана.  - Л.К.), они говорят:

"Мы уже слышали их!  Если бы мы захотели,  сказали бы такие же,  как и

сии;  это только истории о старине" (8:31).  Хариджиты - последователи

одного из старейших направлений ислама - отбрасывают 12-ю главу Корана

(суру "Йусуф"),  как имеющую характер любовного сказания.  Между тем в

Коране  этот  сюжет  назван  "лучшим  из рассказов",  открытым в книге

Аллаха (12:3), и одновременно некой тайной или рассказом "про скрытое"

(К., 12:103).

     Нет спору,  что основной сюжет этой  главы  изложен  на  редкость

цельно.  Но  и  в  этой  суре есть нарушения,  следы "перетасовывания"

аятов,  о котором мы уже  упоминали.  Так,  довольно  сторонним  здесь

оказался 103-й аят со словами "про скрытое",  по которому выходит, что

история о Йусуфе - Иосифе Прекрасном - была  для  тех,  кто  составлял

Коран,  "одной  из неизвестных повестей".  В этой же суре есть аят 49,

судя по которому писавший его не знал и о зависимости урожая в  Египте

от  разливов  Нила:  он  сводил  все  к  отсутствию дождя.  В переводе

Крачковского здесь лишь некая калька: "Потом наступит после этого год,

когда  людям  будет  послан  дождь  и  когда они будут выжимать".  А у

Саблукова,  которого  порой  обвиняют  в  буквализме,  -  более  живая

картина:  "После того наступит год, в продолжение которого жители этой

страны будут иметь много дождей и соберут виноград".

     Наличие в  Коране  тех  или  иных  старых  сказаний  не  вызывает

сомнения, и у нас еще будет возможность на этом остановиться. Здесь же

коснемся вопроса,  почему многие из этих сказаний находятся в тех  или

иных  версиях  или  вариантах  в  Библии  и  как это истолковывалось и

толкуется,  как связано с искусственно выпячиваемым вопросом об авторе

(или авторах) Корана?

     Прежде всего, немного истории.

     Арабы и евреи - семиты.  В племенах тех и других  еще  в  далекой

древности возникло немало близких сказаний,  мифов,  легенд,  имевших,

однако,  у каждого из них свои неповторимые черты.  С этими общими и в

не  меньшей  мере  специфическими  чертами  двух  самобытных  народов,

отраженными во всех сферах жизни,  в том  числе  в  их  литературах  и

вероучениях,  нельзя  не  считаться,  обращаясь как к Библии,  так и к

Корану.  Очень важны  в  этом  отношении  соображения,  высказанные  в

переписке основоположников марксизма, относящейся к 1853 году. "Теперь

мне совершенно ясно,  - писал Ф.  Энгельс К.  Марксу около 26 мая 1853

года,  -  что  еврейское  так называемое священное писание есть не что

иное,  как запись древнеарабских  религиозных  и  племенных  традиций,

видоизмененных  благодаря  раннему отделению евреев от своих соседей -

родственных им,  но оставшихся кочевыми племен. То обстоятельство, что

Палестина  с  арабской  стороны  окружена пустыней,  страной бедуинов,

объясняет  самостоятельность  изложения.  Но  древнеарабские  надписи,

традиции и коран,  а также и та легкость,  с которой распутываются все

родословные и т.  д.,  - все это доказывает,  что основное  содержание

было  арабским  или,  вернее,  общесемитическим,  так же,  как у нас с

"Эддой"["Эдда" - собрание  мифологических  и  героических  сказаний  и

песен скандинавских народов; сохранилась в двух вариантах, относящихся

к XIII веку. Песни "Эдды" отразили состояние скандинавского общества в

период   разложения  родового  строя  и  переселения  народов.  В  них

встречаются образы и сюжеты из народного творчества древних  германцев

(Маркс К.,  Энгельс Ф. Соч., т. 28. Примечания, с. 607).] и германским

героическим эпосом"[Там же, с. 210.].

     Естественно, что  сказания об одних и тех же или близких по имени

и  "жизнеописанию"  персонажах,  безотносительно  к  тому,  имеют  они

исторических прототипов или нет, сложившиеся у народов, родственных по

происхождению,   но   затем   разошедшихся   и   проложивших    каждый

самостоятельный путь развития,  могут быть во многом несхожими. И если

у одного из них то или другое сказание записано раньше,  а у другого -

позднее,  то несправедливо,  сравнивая их, отдавать первенство тому, у

которого оно зафиксировано в более раннее время. Объективное изучение,

казалось  бы,  должно исходить из равноценности любой версии,  каждого

варианта и выявлять,  какой из них и чем обогащает это  сказание  или,

напротив,  обедняет  его,  что за национальный или племенной колорит в

нем отразился,  а не из  того,  какой  из  вариантов  раньше  записан.

Последнее  вместе  с  тем  не  означает,  что время,  обстоятельства и

характер любой записи,  как и родственной ей версии или  варианта,  не

имеют  значения.  Однако,  как  это ни странно,  при сравнении сходных

эпизодов из книг,  признанных в различных  религиях  священными,  эти,

казалось   бы,   логичные  и  гуманные  требования,  как  правило,  не

принимались и не принимаются во внимание.  При сравнении  коранических

сюжетов с библейскими за редкими исключениями эти элементарные условия

игнорируются.  Между тем они принимаются во внимание,  когда речь идет

об  устном или письменном наследии других племен и народов,  каждый из

которых также имеет свой самостоятельный путь развития и язык которого

принадлежит к одной из языковых семей (например,  тюркской), к той или

другой ее ветви.

     Скажем, у  узбеков,  казахов,  каракалпаков  есть эпос о народном

герое,   богатыре,   великане,   "алпе"   -   "Алпамыш",    "Алпамыс",

"Алпамыс-батыр",   каждая   национальная   версия   которого   глубоко

самобытна,  своеобразна,  хотя имеет и некоторые общие  черты.  Однако

никто  не  противопоставляет  эти  версии,  не  возвышает  одну  и  не

принижает другие,  не судит о них,  исходя  из  того,  которая  раньше

записана. Серьезные исследователи не поступают так и в отношении эпоса

ираноязычных народов - персов, таджиков, курдов, пушту и др.

     Мотивы отношения,   проявляемого   к   интересующим   нас   здесь

произведениям племен  и  народов  семитской  ветви  афразийской  семьи

языков (иначе называемой семито-хамитской), таким образом, находятся в

значительной мере вне пределов  науки.  Они  неидентичны  и  в  оценке

Корана в православии,  католицизме и других направлениях христианства,

а также в  зороастризме  и  других  культах.  Правда,  в  христианских

направлениях,  как  и  у представителей иудаизма,  сравнительно долгое

время не было достаточной ясности,  что за религия ислам и  чему  учит

Коран. Весьма  распространенным было представление о том,  будто новая

религия - еще  одна  христианская  секта  или  ересь.  Порой,  правда,

подобное  заблуждение поддерживалось и в XX веке,  например в изданиях

Ватикана,  исходивших из текущих политических соображений[Так,  в 1932

г.  теоретический  журнал  Ватикана "Civilta Cattolica" в пяти номерах

напечатал четыре анонимные статьи,  сравнивающие христианство и ислам.

Во  второй из них - "Ислам и христианство с точки зрения божественного

откровения" - Коран выдан за ухудшенную  версию  Евангелия,  а  пророк

охарактеризован "не как создатель новой религии,  а как восстановитель

древней веры патриархов и Евангелия Иисуса Христа" (Civilta Cattolica,

1932,  6.  VIII, p. 242-244). Подробнее см.: Беляев Е. Ватикан и ислам

(Приемы  и  цели  современного   католического   "исламоведения").   -

Антирелигиозник, 1932, э 23-24, с. 6-9.].

     Слухи же  о  небывалой  пышности,  которой обставляли свои приемы

некоторые из  халифов,  позднее  породили представление,  что у арабов

возник  культ  бога  Махомы[На  основе  уменьшительной   формы   имени

Мухаммеда (Casanova P.  Mahom,  Jupin,  Apolion,  Tervagant, dieux des

Arabes.  - Melanges Hartwing  Derenbourg.  P.,  1909,  p.  391-395).],

заместителями или наместниками которого считались халифы[Впрочем,  как

подтверждает,  например,  багдадская надпись  1221-1222  гг.  (618  г.

хиджры),  халиф  Насир  называл  себя  "имамом,  повиноваться которому

предписано всем людям", "халифом господа миров". Даже халифы, лишенные

в Багдаде светской власти,  обставляли свои дворцовые приемы с большой

пышностью.  Академик Бартольд привел данные историка Кутб ад-дина, как

один из таких багдадских халифов в конце 979 - начале 980 г. "принимал

египетского посла; халиф сидел на престоле с плащом (бурда) пророка на

плечах, с мечом пророка на поясе и с посохом пророка в руке; на вопрос

пораженного таким  великолепием  посла:  "Не  сам  ли  это  Аллах?"  -

буидский государь будто бы ответил: "Это - заместитель Аллаха на земле

его" (Бартольд В.В. Сочинения, т. 6, с. 42).

     Подобное высокомерие,  чванливость  и  показная роскошь халифов в

средние века были  высмеяны  видным  иранским  писателем  Низамаддином

Убейдом  Закани  (ум.  в  1370  или  1371  г.).  В  сборнике  "Латаиф"

("Анекдоты")  сатирик  противопоставил  феодальной  пышности  простоту

народных нравов: "Бедуина привезли к халифу. Увидя, что халиф сидит на

возвышении,  а остальные стоят внизу,  бедуин  сказал:  "Мир  тебе,  о

боже!" Халиф ответил:  "Я не бог". Бедуин сказал: "О Джебраиль!" Халиф

ответил:  "Я не Джебраиль".  Бедуин сказал: "Ты не бог и не Джебраиль.

Так  зачем же ты поднялся наверх и сидишь один?  Сойди вниз и садись с

людьми" (Климович Л.И. Литература народов СССР. Хрестоматия для вузов,

3-е изд.  М.,  1971,  ч. 1, с. 296).]. В основном негативное отношение

католицизма и других направлений христианства  к  исламу  определялось

наличием в его учении и "священной книге" - Коране - уже известных нам

резко отрицательных оценок догматов о троице,  об  Иисусе  Христе  как

богочеловеке, сыне божьем, Марии как богородице и т. п.

     Однако тому же папе римскому и главам других христианских церквей

пришлось  считаться  с  тем,  что  ислам стал государственной религией

крупных феодальных держав.  Ведь ислам был официальной идеологией ряда

халифатов,  в  их  числе  суннитских  Омейядского  с центром в Дамаске

(661-750),  Аббасидского с центром в Багдаде (750-1258), Омейядского с

центром в Кордове (912- 1031),  исмаилитского Фатимидского с центром в

Каире (909-1171), суннитского, второго Аббасидского, с центром в Каире

(1261-1517),  суннитского Османского с центром в Стамбуле,  во главе с

султаном-халифом (1517-1923 и,  после свержения султаната,  до 3 марта

1924)  и др.  Из названных халифатов многие распространяли свою власть

на  огромные  территории,  не  раз  обостряли  отношения  с  соседними

государствами,  прибегали к угрозам или вели войны,  стремясь склонить

их на свою сторону.  Не случайно еще в раннем средневековье появляются

рассказы    о   посольствах,   отправлявшихся   в   государства,   где

господствовали мировые религии, в том числе христианство и ислам, "для

испытания вер",  в частности, чтобы проведать, какая из них сподручнее

для развязывания агрессивных столкновений,  войн.  Известны, например,

сообщения  и  даже  довольно детальные рассказы о таких посольствах из

Киевской  Руси.   Они   содержатся   в   сочинениях   среднеазиатского

врача-естествоиспытателя  Шарафа аз-Замана Тахира Мервези XI-XII веков

и известного персоязычного литератора Мухаммеда Ауфи,  служившего  при

дворе  самаркандских Илекханов в первой половине XIII века,  а также в

русской Лаврентьевской летописи начала XIV века под годами 6494 и 6495

(986-987)[Sharaf al-Zaman Tahir Marvazi on China, the Turks and India.

L.,  1942;  Ауфи M.  Джавами аль-хикаят ва лавами ар-риваят.  Тегеран,

1335 г.  х. (1956); Летопись по Лаврентьевскому списку, 3-е изд. Спб.,

1897;  Бартольд В.В.  Сочинения.  М" 1963,  т.  2,  ч.  1, с. 805-858;

Толстов С.П.  По следам древнехорезмийской цивилизации.  M.- Л., 1948,

с. 256-262.].

     В повествованиях   подобного   характера,   даже   сочиненных   в

сравнительно недавнее время в  мусульманской  среде,  особое  значение

придавалось  наличию  в  числе  почитаемых  в исламе лиц,  удостоенных

прозвания аль-фатих,  то есть "завоеватель",  а также гази - борец  за

веру  и  т.  п.  Ссылались  при  этом  на  Коран,  где  под  прозвищем

"Зу-ль-Карнайн",  то есть "владелец двух рогов",  "двурогий" (в смысле

"обладатель символа божественного могущества"),  почитается в качестве

пророка  знаменитый  полководец   и   государь   древности   Александр

Македонский (Искандер). Легенда о нем, изложенная в Коране (18:82-97),

во  многом  перекликается  с   сирийским   сказанием   об   Александре

Македонском,  относимым к VI-VII векам, то есть ко времени, близкому к

годам  составления  Корана[Horovitz  J.   Koranische   Untersuchungen.

Berlin-Leipzig,  1926, S. 111-113; Пигулевская H. Сирийская легенда об

Александре Македонском.  - Палестинский сборник.  Вып.  3 (66). M.-Л.,

1958,  с. 75-97; Климович. Л. Из истории литератур Советского Востока.

M.,  1959,  с. 54-77; его же. Наследство и современность, 2-е изд. M.,

1975, с. 276-295.].

     В отношении деятелей римско-католической церкви к Корану и исламу

не раз проявлялись немалые колебания.  Политические соображения  порой

заслоняли теологические  постулаты,  оттесняли  на  задний  план  даже

обличительно-миссионерские задачи. Беспокоила, естественно, угрожающая

близость держав,  где ислам стал государственным вероучением. Вспомним

обстановку:  на  юго-западе  - Испания,  Кордовский халифат,  удельные

правители (мулюк ат-тава'иф) XI-XII веков,  в  Средиземноморье  -  все

государства  Магриба,  Северной Африки,  многочисленные пиратские базы

(впрочем,  не только мусульман,  но  и  христиан),  а  с  образованием

Османской   империи   да  еще  с  падением  не  только  Иерусалимского

королевства,  но позднее  и  Константинополя,  продвижением  турок  на

Балканы  и  в  Центральную  Европу,  взятием  ими Боснии и Герцеговины

создалась прямая угроза не только Греции,  но  и  Италии,  территориям

папы римского. И действительно, войска османского султана Мехмеда II в

1480 году предприняли завоевание Южной Италии.  Турецкий флот  пересек

пролив Отранто и взял одноименный город, где вырезал почти все мужское

население:  "12 тыс.  из 22 тыс.  жителей... 800 человек, отказавшихся

принять  ислам,  были  казнены,  около 8 тыс.  жителей из оставшихся в

живых было  угнано  в  рабство"[Новичев  А.Д.  История  Турции.  Эпоха

феодализма (XIXVIII века).  Л.,  1963, т. 1, с. 50.]. Наступил момент,

когда вступления турок ожидали не только в Риме, но и в Париже...

     За пять   лет   до   захвата   турками  Отранто  в  Тревизо  было

опубликовано обширное письмо-эпистола папы римского Пия II (1458-1464,

в миру Энеа Сильвио Пикколомини), сочиненное им на латинском языке еще

в начале 60-х годов XV века,  менее чем через десять лет после падения

Константинополя.

     Известно, что Пий II был в числе тех,  кто мечтал об  организации

шестого крестового  похода.  Он  и  "умер в 1464 г.  на пути в Анкону,

куда... направлялся, чтобы благословить крестовый поход, который так и

не был  собран"[Рансимен С.  Падение Константинополя в 1453 году.  M.,

1983, с. 149.].

     Эпистола Пия  II  показывает,  как  политические  интересы  главы

католической церкви заслоняли и  оттесняли  на  задний  план  "великие

таинства"  церкви,  которую  он  незадолго  до  этого  возглавил.  Эта

эпистола трудно согласуется с  утверждением  современного  английского

византиниста о том, что Пий II, "наверное, вполне искренно сокрушался"

по поводу того,  что "всякий раз,  когда дело доходило  до  конкретных

действий,    Запад    оставался    пассивным"[Рансимен    С.   Падение

Константинополя в 1453 году,  с.  149.].  Документ  свидетельствует  о

лицемерии и язвительности папы.  "Достаточно одной малой вещи, - писал

наместник апостола Петра султану Мехмеду II  аль-Фатиху,  -  чтобы  ты

сделался  могущественнейшим  из  всех  живущих.  Что  за  малая  вещь?

спросишь ты.  Ах,  она у тебя под рукою, и найти ее нетрудно, и искать

далеко  не надо,  и во всякой местности она имеется:  это - немножечко

воды для крещения, aquae раuxillum, quo baptizeris! Согласись на нее -

и  мы  тебя  именуем  императором греческим и всего Востока"[Цит.  по:

Крымский А. История Турции и ее литературы. - Труды по востоковедению,

издаваемые Лазаревским институтом восточных языков.  Вып.  28,  А. М.,

1916, т. 1, с. 216.].

     Трудно сказать,  дошла  ли эта эпистола Пия II до Мехмеда II,  но

издавалась она не раз,  в том числе в третьем приложении к  латинскому

переводу  Корана,  вышедшему  в Базеле в 1543 году в книге "Machumetis

Saracenorum  principis  uita  ас  doctrina   omnis...   et   Alcoranum

dicitur...".

     Сколь далеки  были  слова  главы   церкви   от   дум   и   чаяний

мирян-католиков,  можно  судить  по  тому,  что когда Мехмед II вскоре

(1481) умер, "отравленный лечащим его врачом по поручению собственного

сына Баязида (Баязида II)"[Новичев А.Д.  История Турции,  т. 1, с. 51.

Последнее, впрочем, было в духе закона, изданного самим же Мехмедом II

в канун-намэ (кодексе законов) 1478 г.:  "Тот из моих сыновей, который

вступит на престол,  вправе убить своих братьев,  чтобы был порядок на

земле".  Естественно,  однако,  что  столь  чудовищный  закон привел в

султанской среде лишь к еще большей сваре и коварству. Подсчитано, что

после Мехмеда II не менее 60 принцев Османского султаната в XVI и XVII

вв.  окончили жизнь по воле их властвовавших братьев. Не избежал этого

и брат Баязида II - Джем,  которого прочили в преемники Мехмеда II.  В

возникшей между ними борьбе Джем вынужден был бежать раньше в  Египет,

затем на остров Родос, после во Францию и Италию, где оказался в руках

папы римского Александра  VI  (Борджа),  решившего  извлечь  из  этого

выгоду. Он направил Баязиду послов с предложением либо содержать Джема

за 40 тысяч дукатов (венецианская золотая монета),  ежегодно  вносимых

султаном,  либо умертвить за 300 тысяч дукатов.  "Султан принял второе

предложение,  и в 1494 г. по приказу папы Джем был отравлен в Неаполе.

Труп  его был отослан в Бурсу,  где похоронен со всеми подобающими как

сыну султана почестями" (там же,  с. 70). Таков был нравственный облик

османского  султана и папы римского - лиц,  которые должны были являть

собой высший духовный образец и в то же время творивших суд и расправу

над  миллионами  мусульман  и  христиан  и  готовых  на  самые гнусные

преступления ради своих личных выгод.],  то весть о его смерти вызвала

в  католических  кругах ликование.  Те,  кто ожидал близкого нашествия

Мехмеда II не только на Рим, но и на Париж, приветствовали его кончину

"благодарственными  обеднями,  молитвами,  торжественными  речами.  На

острове Родосе,  где  недавнее  нашествие  султанского  флота  слишком

помнилось...  вице-канцлер  рыцарей-иоаннитов на общем собрании ордена

высказал сомнение,  чтобы "такой преступный,  такой  зловонный,  такой

свирепый труп",  как Мехмеда II,  мог быть принят землею;  недавно все

слышали землетрясение,  - ну,  это и значит,  что земля разверзлась  и

труп  султана  провалился  прямо  в  глубину преисподней,  к чертям на

вечную муку"[Крымский А.  История Турции и ее  литературы,  т.  1,  с.

209.].  Другой  могла  быть реакция на эту смерть в среде православных

греков,  которые имели  возможность  сравнить  "иго  латинское  и  иго

турецкое". Ибо не прошло и трех десятилетий, как эти люди, "...народ в

своем отвращении  к  насильно  навязываемому  папизму  кричал:  "Лучше

туркам  достаться,  чем  франкам!"  Причины  этого были существенными:

"поборы,  налоги и подати, требуемые с греков в турецкой державе, были

меньше,     чем     у     греков,    живших    рядом    под    властью

эксплуататоров-венецианцев или иных франков"[Там же, с. 66, 85-86.].

     Издание названного выше латинского перевода Корана, напечатанного

Т.  Библиандром в 1543 году в Швейцарии,  в  Базеле,  положило  начало

переводам  "слова Аллаха" в Европе.  Однако история этого издания была

весьма длительной.  Она началась в XII веке,  когда  аббат  известного

своими  реформами  Клюнийского  монастыря  в  Бургундии (Франция) Петр

Достопочтенный, приятель  проповедника   второго   крестового   похода

Бернара Клервоского,  побывав в 1141-1143 годах в Испании,  нашел трех

изучивших арабский язык астрологов,  которые по его заказу перевели  с

арабского  на  латинский  язык  Коран  и  еще  две  рукописи о пророке

Мухаммеде  и  споре  мусульманина  с   христианином.   Главным   среди

переводчиков   был  обыспанившийся  англичанин  Роберт  Ретинский  (R.

Retenensis), вскоре ставший архидиаконом одной из церквей.

     Однако в  описанных  выше  условиях,  и  учитывая  весьма большие

вольности,  допущенные в этом переводе Корана,  он был предан  папской

проскрипции  -  публичному  осуждению.  Вместе  с  тем необходимость в

изучении Корана оставалась большой,  и поэтому в 1560 году последовало

новое издание этой книги,  напечатанной снова в Швейцарии,  но на этот

раз в  Цюрихе  (Tiguri).  Не  изменили  отношения  к  этой  книге,  а,

возможно,   наоборот,   даже   осложнили   его   со   стороны  папства

предпосланные  изданию  предисловия  идеологов  Реформации  в   Европе

Мартина  Лютера  (1483-1546)  и  его  сподвижника  Филиппа  Меланхтона

(1497-1560), а также приписка, сделанная в конце перевода[Перевод этой

приписки  вместе  с  латинским  текстом  в миссионерских целях позднее

печатался  и  в  царской  России.  Начало  ее  гласило:  "Конец  книги

диавольского    закона    Сарацин,   которая   по-арабски   называется

Алькоран..." Впрочем,  справедливости ради,  следует отметить,  что  в

русской  книге  был  помещен  также  отзыв  на перевод Р.  Ретинского,

содержащийся в предисловии английского переводчика Корана 1734 г.  Дж.

Сэйла,  где об издании 1543 г.  сказано: "Перевод не заслуживает имени

перевода:  непонятная вольность,  какую он брал,  бесчисленные ошибки,

пропуски   и   прибавки   не   оставляют  почти  никакого  сходства  с

подлинником" (Саблуков Г. Сведения о Коране, законоположительной книге

мохаммеданского вероучения.  Казань,  1884, с. 54, 55. Саблуков указал

при этом,  что отзыв Сэйла он привел "из предисловия перевода  его  на

русский яз.").].

     Однако, сколь бы  сильными  ни  оставались  пережитки  феодальной

эпохи,   в  странах  Запада  и  Востока  к  этому  времени  все  более

укреплялись ростки  нового.  "С  падением  Константинополя  неразрывно

связан  конец средневековья"[Маркс К.,  Энгельс Ф.  Соч.,  т.  20,  с.

507.],  - писал Ф.  Энгельс.  На Руси примерно в это же время,  в 1480

году,  было окончательно покончено с монголо-татарским игом. Наперекор

феодальным усобицам,  фанатизму,  розни и нетерпимости  к  людям  иной

веры, разжигавшейся ретроградами, ширились торговые и культурные связи

между народами.  Написанное в одной стране все чаще получало отклик  в

других   странах,   более   стойкими   становились  культурные  связи,

проявлявшиеся в схожих стилистических чертах искусства, архитектуры. В

ряде  стран  Западной  и  Центральной  Европы XV-XVI веков - это эпоха

Возрождения (в Италии начавшаяся еще раньше, в XIV веке); одновременно

это   и   эпоха   великих  географических  открытий,  способствовавших

утверждению идеи шарообразности Земли.  В это же время и на Востоке, и

на   Западе   рушатся   многие   задерживавшие  развитие  человечества

ретроградные представления.

     Прокладывавшие себе  путь  требования  Нового  времени  то и дело

сталкивались со  стремлением  духовной  и  светской  реакции  удержать

человечество во власти глухой ночи средневековья.

     Истина, однако,  всегда  конкретна.  О  том,   сколь   расширился

кругозор людей,  свидетельствуют труды того времени,  даже созданные в

весьма сложных  условиях.  Примером  может  служить  творчество  мавра

аль-Хасана ибн Мухаммеда аль-Ваззана аз-Заййати аль-Фаси,  получившего

в Европе широкую известность  под  именем  Льва  Африканского,  автора

обширного  "Описания  Африки  и достопримечательностей,  которые в ней

есть".  Этот труд, впервые изданный в Венеции в 1550 году, и в наш век

публикуется  на разных языках немалыми тиражами.  Сравнительно недавно

вышел его первый русский перевод[См.: Лев Африканский. Африка - третья

часть света.  Описание Африки и достопримечательностей,  которые в ней

есть. Л. 1983.].

     Лев Африканский,   полагают,   родился  в  1489  году  в  Гранаде

(Испания).  В раннем детстве,  когда  объединенные  силы  католических

Кастилии  и  Арагона  в ходе реконкисты разгромили Гранадский эмират и

изгнали его мусульманское население, он вместе с родителями оказался в

Марокко.  Здесь,  окончив  медресе  в Маракеше,  он начал многотрудную

жизнь,  связанную с дальними, полными опасностей путешествиями, в ходе

одного  из  которых  попал  в  плен  к  корсарам из христиан и был ими

подарен римскому папе Льву Х Медичи.  Тот,  оценив познания  пленника,

ведшего в своих поездках обширный дневник на арабском языке,  окрестил

его в Риме в 1520 году. При этом папа дал ему свое имя - Лев Джованни.

Вскоре  Лев  Африканский  стал  преподавать в Болонье арабский язык и,

изучив итальянский,  написал на нем  несколько  трудов,  в  том  числе

названное "Описание Африки".  Завершив задуманное,  он около 1528 года

вернулся  в  Тунис,  в  Африку,  где  его  след  теряется.  По  мнению

переводчика и исследователя "Описания Африки" В.В.  Матвеева, "следует

полагать, что, возвратившись в Африку, он вновь вернулся к исламу, так

как  ислам  позволяет  в  исключительных условиях (выполняя требование

"осторожности",  "спасения" - такыйя.  - Л.К.) отказываться  от  своей

веры   и   возвращаться   к   ней   при  наступлении  возможности"[Лев

Африканский. Африка - третья часть света, с. 407.].

     "Описание Африки"  Льва Африканского показывает,  как высоко этот

талантливый человек поднялся над  конфессиональной  ограниченностью  в

понимании  захватнических  войн  средневековья,  сколь  чуждо ему было

духовное и физическое рабство,  насилие,  деление людей на "верных"  и

"неверных",  "чистых"  и  "нечистых",  опирающаяся  на Коран концепция

исторического процесса. Между тем взгляды, отброшенные им как отсталые

еще  в XVI веке,  подчас и до наших дней пытаются культивировать люди,

действующие под маской служения высшей "истине".

     "Арабские историки  придерживаются  твердого мнения,  - писал Лев

Африканский,  - что африканцы не обладали  иной  письменностью,  кроме

латинской...  Некоторые  другие  наши историки говорят,  что африканцы

имели собственную письменность,  но  потом,  когда  Берберией  правили

римляне,  а затем в течение долгого времени ее синьорами были бежавшие

из Италии христиане и затем готы (имеются  в  виду  вандалы,  религией

которых  было  арианство.  -  Л.К.),  они  потеряли ее,  ибо подданным

полагается следовать обычаям господ, если они желают быть им угодными.

То же самое произошло с персами,  которые были под властью арабов. Они

также потеряли свою письменность,  и все  их  книги  были  сожжены  по

приказанию магометанских первосвященников.  Они считали,  что персы не

могут быть добрыми  и  правоверными  магометанами,  пока  они  владеют

книгами,  посвященными  естественным наукам,  законам и вере в идолов.

Сжегши книги,  они,  таким образом,  наложили запрет на их  науки"[Лев

Африканский. Африка - третья часть света, с. 40.].

     Трудно сказать,  знал ли и видел Лев Африканский образцы  древней

"берберской письменности тифинаг, которая старше латинской и считается

коренной  берберской  по  происхождению   и   которая   развилась   из

письменности ливо-финикийской"[Там же, с. 448.]. Но явно, что суждения

его были определены чувством обиды за полюбившийся ему народ, болью за

свою вторую родину.  Не случайно он тут же писал:  "Мне ясно,  что для

меня  самого  постыдно  признавать  и  раскрывать  порочные   качества

африканцев,  так как Африка была моей землей-кормилицей, где я вырос и

провел большую и лучшую часть моих  лет.  Но  меня  оправдывает  перед

всеми  долг  историка,  который обязан говорить без стеснения истину о

вещах,  а не угождать ничьим желаниям"[Там же,  с.  53.].  То,  что он

писал  о  "персах"  и  их  книгах,  посвященных "естественным наукам",

также,  быть может, не всегда точно, но, очевидно, вызвано знакомством

с тем,  что происходило не только на Востоке, но и на Западе, в родной

ему по происхождению арабской Испании.  Если в 1160 году в Багдаде  по

приказу   аббасидского   халифа   была   публично  сожжена  знаменитая

семнадцатитомная энциклопедия Абу Али ибн Сины (980-1037),  ставшего в

Европе  известным  под именем Авиценны,  его "Книга исцеления" ("Китаб

аш-шифа"),  то 35 лет спустя уже кордовский халиф повелел по настоянию

духовенства  выслать из Кордовы другого великого мыслителя - Ибн Рушда

(Аверроэса, 1126-1198), а его бесценные труды предать сожжению.

     В 1483  году  в  Венеции на латинском языке в числе первопечатных

книг был издан в переводе с арабского капитальный труд Ибн Сины "Канон

врачебной   науки"   ("Аль-Канун  фи-т-тибб"),  вплоть  до  XVII  века

остававшийся основным медицинским руководством как в странах  Востока,

так и Запада и, очевидно, знакомый Льву Африканскому. Мог он знать и о

том,  что в Венеции был  издан  в  1484  году  комментарий  к  другому

медицинскому  сочинению  Ибн Сины - "Урджуза фи-т-тибб",  составленный

Ибн Рушдом.

     Особенно ценно,  что  в  своих выводах Лев Африканский исходит из

собственных наблюдений,  с которыми соотносит те  или  иные  сообщения