Соколов Г.

Философия любви

 

                                        Безвременно ушедшему  из  жизни 

                                        любимому брату Александру 

                                        посвящается. 

 

 

                                               От автора 

 

   Предлагаемая повесть  писалась  в  начале  восьмидесятых  годов  в  эпоху

жесточайшей художественной и научной цензуры. Поэтому она была задумана  как

способ завуалированного,  художественного  выражения  философской  концепции

автора, главная идея которой состоит в  том,  что  в  основании  мира  лежит

единственный и единый, а точнее двуединый Закон, подчиняющий себе все связи,

как в природных явлениях, так и в  жизни  людей.  Отношения  между  главными

персонажами повести , хотя и имели место  в  реальной  жизни,  служили  лишь

материалом  для  обоснования  научной  концепции  автора,  ввиду  того,  что

отношения любви представляют собой хотя и частные, но наиболее  существенные

отношения между людьми. Они близки и понятны каждому, и в тоже время на  них

можно посмотреть с позиции науки.

   Теперь  же,  когда  любой  человек  может  изобретать  свою   собственную

философию, отличную от марксистской, на  первый  план  повести  выступила  и

другая ее проблема, которую можно  свести  к  вопросу  о  том,  как  вернуть

любимого человека, если вы его потеряли.

   Люди, потерявшие любимого человека, ведут себя по разному,  но  некоторые

интуитивно строят свое отношение к этому человеку, свое поведение на глубоко

научной основе. Однако та наука, которая существует сегодня, и философия  не

могут послужить этой основой ввиду большого количества своих аксиом. Поэтому

мы предлагаем философию, где всего одна двуединая аксиома,  и  с  ней  можно

непосредственно сверять каждый поведенческий шаг.  Эта  философия  объясняет

ложь человека тем, что он  совершил  какой-либо  неблаговидный  поступок.  И

наоборот, она требует от вас лжи и игры в случае, если вас оставил  любимый.

Она призывает вас посеять в душе этого человека ваше  глубокое  безразличие,

или даже неприязнь к нему, несмотря на то, что  вы  любите  его  еще  более,

несмотря на то, что вы поступаете так вопреки своей воле, своему воспитанию,

или даже своей природе.

   Научному обоснованию этих выводов посвящена седьмая  глава,  которую  при

желании можно пропустить.

 

 

 

 

 

           

 

                                                    

 

                                                    Глава 1 

 

   Город,  куда  переехала  семья  Ковалевых,  был  небольшим,   но   вполне

современным. Его центр застраивался в конце  сороковых,  начале  пятидесятых

годов,  и  здесь   преобладали   двух   -   трехэтажные   дома,   окрашенные

преимущественно в желтый цвет. Дальше шли пятиэтажные здания, в начале  тоже

кирпичные, переходящие затем в строения из бетонных панелей, совсем  недавно

пришедших  в  строительную  индустрию.  Окраины,  как  у   всякого   города,

возникшего не на пустом месте, были заселены деревянными домами, окруженными

небольшими приусадебными участками. Улицы были аккуратно заасфальтированы  и

засажены тополями. Проблемы охраны  природы  тогда,  в  начале  шестидесятых

годов, волновали лишь немногих специалистов, но озеленение городов считалось

важным  делом;  и  здесь,  как  видно,  этому  уделялось  должное  внимание.

Начиналась осень, но дождей почти небыло, и погода для условий Сибири стояла

необычайно солнечная и теплая.

   Саше Ковалеву шел двадцатый год.  С  переездом  он  потерял  друзей  и  в

свободное время вынужден был  одиноко  бродить  по  улицам,  рассматривая  и

наблюдая все, что попадало ему на глаза. Вечерами центральная  улица  города

становилась многолюдной. Люди парами, а то и компанией неспеша шли из  конца

улицы  к  Дому  культуры,  что  находился  на  центральной  площади,   затем

поворачивали обратно, и повторяли этот путь снова и снова. В городском  саду

три раза в неделю проходили танцы. Саша был  большим  любителем  танцев,  но

излишняя застенчивость не позволяла ему так сразу, и притом одному  войти  в

круг совсем незнакомых людей.  Он  обычно  подходил  к  площадке  снаружи  и

наблюдал танцующих со стороны, завидовал их раскованности,  их  нарядам,  их

танцам. Со временем он  все  чаще  стал  примечать  одну  симпатичную  пару.

Высокий белокурый  юноша  в  сером  строгом  костюме  неизменно  танцевал  с

девушкой, внешность и манеры которой привлекали каким-то особым изяществом и

красотой. Они приходили на площадку  вдвоем  и  словно  не  замечали  никого

вокруг. Только мелодию и  друг  друга  слышали,  видели  и  переживали  они.

Казалось, что они не могли налюбоваться  друг  другом.  Их  глаза  светились

любовью. Все их поведение настраивало на  мысль,  что  эти  люди  созданы  и

существуют друг для друга. Все было так, как будто и  нет  обратной  стороны

любви: ее игры, ее страданий, ее ненависти и ревности.  Однажды,  дождавшись

окончания танцев, Саша несколько кварталов проследовал за  ними.  Юноша  шел

бережно придерживая подругу за  плечо,  а  она  обхватила  его  за  талию  и

негромко рассказывала какую-то историю  из  своего  детства.  Когда  людской

поток, выплеснувшийся из городского  сада,  поредел  и  преследование  могло

стать заметным, Саша свернул в переулок и направился к дому, унося  с  собой

прочное убеждение в том, что любовь в  самом  положительном  значении  этого

слова все-таки существует и что у него все еще впереди.

   Домой Саша пришел погруженный  в  размышления  на  темы  любви  и  жизни.

Родители и семилетняя сестренка уже спали. Он взял учебник  физики  и  решил

почитать  на  кухне.  Однако  физика  не  читалась.  Сознание   по   инерции

переключалось на лирику. Отложив книгу, он вышел в  коридорчик,  разделявший

кухню и зал, и приблизился к окну. В соседнем доме напротив  светилось  одно

единственное окно. У него стояла  какая-то  девушка.  Но  затем  она  быстро

исчезла, и Саше показалось это странным. Через некоторое время она появилась

вновь и, по-видимому, заметила его. Он приложил ладонь к  щеке,  давая  этим

понять, что пора спать. В ответ она отрицательно покачала головой. Надо было

задать вопрос: "Почему?", но не сообразив, как  это  сделать  жестами,  Саша

взял  лежавшую  под  рукой  газету,  разорвал  ее   так,   чтобы   получился

вопросительный знак, и приложил его к стеклу.  Девушка  в  ответ  с  улыбкой

кокетливо наклонила голову и развела руками. Затем она показала, чтобы  Саша

подождал, и скрылась. Через несколько минут она появилась вновь, показала на

висок и приложила поочередно к  стеклу  буквы,  вырезанные  из  ватмана:  "о

любви". "Размышляю о  любви",  -  рассудил  Саша  и  подумал:  "нет  ли  тут

какой-нибудь телепатии?!"  Показав  ей,  что  сейчас  вернется,  он  отыскал

бумагу, ножницы, вырезал несколько букв и поочередно приложил "не рано  ли?"

Она показала на пальцах, что ей  почти  восемнадцать,  улыбнулась,  показала

язык и скрылась.

   Через некоторое время она появилась и немой разговор  был  продолжен.  До

глубокой ночи они простояли у окон, задавая друг другу вопросы и отвечая  на

них.  Сначала  они  прикладывали  к   стеклу   бумажные   буквы,   а   затем

приспособились пальцем выводить их на стекле и считывать по  движению  руки.

После такого необычайного знакомства Саша знал о ней уже  немало.  Звали  ее

Таней Бесединой. Оказалось, что они  с  подружкой  встречали  его  во  время

прогулок. Завтра они тоже будут гулять,  и  если  Саша  свободен,  он  может

присоединится к ним  и  составить  компанию.  Встретиться  решили  у  Дворца

культуры. К этому времени Саша устроился на завод учеником фрезеровщика и на

следующее утро, растворившись в людском потоке,  он  направился  на  работу.

Наблюдая за работой своего наставника, он засыпал "на ходу".  Никакой  былой

радости от того, что он работает на огромном заводе,  выпускающем  точнейшую

аппаратуру, он сегодня  не  испытывал.  Былое  восхищение  тонкой  и  точной

работой Василия Петровича сменилось безразличием. Ему просто ужасно хотелось

спать. Кое-как простояв у станка до обеденного перерыва, он ушел в  бытовку,

прилег за шкафами и до конца  смены  проспал.  В  пятом  часу  с  заспанными

глазами, отвернувшись от табельщицы, он взял свой пропуск и закоулками вышел

из цеха. Было ровно семь часов, когда Саша  подошел  к  назначенному  месту,

Таня  пришла  с  подружкой,  смугловатой,  круглолицей  девушкой  с  коротко

остриженными темными волосами. Таня  была  в  красном  демисезонном  пальто.

Голова ее была покрыта ярким цветастым платком.  Она  представила  подружку,

которую звали Валей. Саша сам назвал свое имя и присел на скамейку.

   - А я действительно встречал вас вечерами на улице.  Я  приметил  вас  по

пальто, - сказал Саша.

   - Любопытная привычка примечать людей  по  одежде.  Я  считала,  что  это

свойственно только девчонкам... - ответила Таня.

   - Вы уже закончили школу? - спросила Валя.

   - Нет, я закончил девять классов, а нынче пойду в десятый, в вечернюю.

   - Совмещать учебу с работой, наверное, будет трудно.

   - В общем, не очень. Я девятый класс тоже в вечерней заканчивал.  Не  так

строго спрашивают, и на работе свободный день каждую неделю дают.

   - Может погуляем по улице, -  предложила  Таня.  Молодые  люди  вышли  из

сквера на улицу и направились в сторону стадиона.

   - Вы случайно не занимаетесь спортом? - спросила Таня.

   - Я раньше играл в футбол, но в последнее время что-то забросил это дело.

   - Очень даже зря. В нашем городе спорт очень популярен. Даже мы  с  Валей

прошлой зимой на коньках научились кататься.

   - Ну, тогда вы и меня научите, - выразил надежду Саша.

   - Конечно научим, если вы и правда не умеете, - согласилась Валя. Миновав

большие металлические ворота, они прошли на стадион.  Футбольное  поле  было

неважным. Травы на нем почти не было, и можно было понять, что пустовало оно

редко. Трибуны были невысокими, но внутри них находились какие-то помещения.

Когда стемнело и на небе появились звезды, Саша  завел  разговор  о  далеких

мирах, где возможно живут разумные существа. Он рассказывал об этом с  таким

увлечением и убеждением, со знанием,  в  общем-то,  туманной  проблемы,  что

Таня, почувствовав  его  интерес  к  науке,  посоветовала  ему  после  школы

продолжить учебу. Такой вывод подсказал Саше,  что  он  далековато  зашел  в

своих рассуждениях о внеземных мирах, и он стал больше слушать и спрашивать.

В стороне виднелись душевая и тир. На баскетбольной площадке  играла  группа

ребят. Прогулявшись вокруг футбольного поля, девушки предложили  направиться

к "Броду"(так здесь называли центральную улицу) Говорили о спорте, о кино  и

театре.

   "Брод" уже  опустел,  когда  молодые  люди  повернули  домой.  Валя  жила

поближе, и к подъезду Тани они подошли вдвоем. - Таня, а у вас есть друг?  -

спросил Саша. - В общем да,  но  мы  с  ним  сейчас  не  встречаемся.  -  Вы

поссорились? - Да. Но вы не спрашивайте меня об этом. Скажите, есть ли у вас

немецко-русский словарь? - Есть. - Не могли бы вы принести мне его завтра, а

то мой куда-то пропал? Саша утвердительно  кивнул  головой  и  попрощавшись,

направился к дому. Уже лежа в постели , Саша перебирал в памяти девчонок,  с

которыми ему доводилось встречаться, и решил , что Таня несомненно лучшая из

всех. Она очень красива. Он даже внешне ей не подходит. Если же  говорить  о

характере, то здесь Саша боялся и перечислять все свой недостатки. Учеба ему

давалась легко, но памятью он не блистал, особого успеха у девчонок не имел,

хотя две или три были в него влюблены. "Нет, - подумал он, - завтра  мне  не

следует идти к ней. К тому же у нее есть товарищ, и он, наверняка, любит ее.

Да, такую девчонку не полюбить просто нельзя". Заснул Саша с мыслью  о  том,

что завтра пойдет в школу, а сестренку  попросит,  чтобы  она  занесла  Тане

словарь. В школе Ковалев нашел классного руководителя, и она проводила его в

класс, представила ученикам и  пригласила  занять  свободное  место.  Первым

уроком была история. Ее вел  директор  школы  -  человек  лет  сорока  пяти,

среднего роста, в черном костюме. Его лицо  с  несколько  выдвинутой  вперед

нижней челюстью либо  улыбалось,  либо  было  готово  к  улыбке.  Он  чем-то

располагал к себе, и ученики вели себя на уроке довольно  свободно.  Нередко

переговаривались между собой, бурно реагировали на  его  шутки,  совсем  как

"дневники", жаловались на большой объем параграфа и фактического  материала.

Он успокаивал их, говоря, что кое-какой материал не столь  уж  необходим.  -

Главное в революции, - говорил он , - не точные цифры  забастовщиков,  а  ее

мотивы, задачи и ее содержание. Если вы будете поступать  в  вуз  и  сдавать

историю, то цифры вы можете даже немножко приврать. Экзаменаторы не  все  их

помнят, а если и заметят ошибку то  наверняка  простят.  Факты  же,  которые

сыграли в истории  наиболее  существенную  роль,  проще  запоминать  не  как

таковые, а в связи с причинами, их породившими, и  результатами,  к  которым

они привели. В школьную методику в то время только  что  входил  фронтальный

опрос, и Алексей Иванович его широко использовал. Руки поднимались на каждый

вопрос, и ему оставалось только выбирать ученика для  ответа.  По  окончании

урока человек восемь из пятнадцати получили оценки.  Общее  представление  о

занятиях у Саши осталось хорошее. Фронтальная форма  опроса  его  устраивала

больше, так как без записей, на которые дома обычно не хватает  времени,  он

затруднялся раскрыть достаточно сложный вопрос. Двоек учителя ставили  мало,

чаще обещали спросить на следующем уроке, и это служило сигналом к серьезной

подготовке по теме. Желающие отвечать были всегда,  и  учителя  поощряли  их

инициативу, нередко завышая им оценки. С последнего урока  биологии  соседка

Саши по парте ушла, и он решил воспользоваться относительным одиночеством  и

написал Тане письмо: "Таня, Вы очень хорошая девушка, и мне Вы  понравились.

Но все-таки нам не следует больше встречаться. Я не знаю  вашего  друга,  но

уверен, что он должен быть неплохим человеком, и Вы, наверняка,  еще  с  ним

помиритесь. А я ..., лучше я буду жить так, как я жил  до  встречи  с  Вами.

Поверьте, что я с грустью пишу это письмо и мне трудно объяснить вам, почему

я так поступаю, почему я пишу. Мы с Вами так мало знакомы, что я, пожалуй  и

не имею права и причин писать Вам, но если рассудить иначе, если учесть, что

мы соседи, то такое письмо не написать я не мог.  Я  простой  парень,  самый

обыкновенный, таких вокруг Вас десятки. Вы же - необыкновенная девушка и Вам

будет со мной скучно. Вам уже было скучно, и я это заметил, но Вы не  подали

вида и даже наоборот пытались развлекать меня самого. Прощайте и  не  судите

меня за откровенность... (Саша)." Когда Саша  пришел  домой,  окно  напротив

было темным, задернуто белой занавеской. Однако  в  одной  из  комнат  горел

свет, и Таня, по-видимому, еще не спала. Он включил свет в прихожей,  а  сам

прошел на кухню, разогрел чай и сел  ужинать.  Окно  на  кухне  выходило  на

другую сторону, и из него не было видно соседнего дома, поэтому  Саша  время

от времени поднимался из-за стола, выходил в прихожую и наблюдал  за  окнами

Тани. Вдруг он  заметил,  что  шторка  напротив  отодвинута  наполовину.  Он

отодвинул свою шторку и стал ждать. Через некоторое  время  появилась  Таня.

Она увидела его и приветствовала рукой. Саша ответил. С минуту она стояла  в

раздумье, затем вдруг решительно вывела на стекле большой знак вопроса. Саша

растерялся и не знал, что  ответить,  но,  овладев  собой,  медленно  выводя

каждую букву, написал: "Я был в школе". "Вы могли бы  предупредить".  "Я  не

мог иначе", - написал Саша, а про себя подумал: "Я не мог  отказаться  и  не

мог прийти". "Почему?". "Не мог, но я думал о  вас  на  каждом  уроке".  "Вы

должны были думать, потому что поступили  нечестно".  "А  вы  обо  мне  хоть

подумали?". "Я занималась по вашему словарю, и  он  напоминал  мне  о  вашем

существовании". "Извините меня, если можно, и выйдите на минутку  на  улицу.

Мне надо вам кое-что передать", - написал  Саша.  Таня  кивнула.  Подойдя  к

подъезду, где она его уже ожидала, он молча достал  из  внутреннего  кармана

пиджака конверт и протянул его ей. - Что это, письмо? - удивилась она. - Да,

что-то в этом роде... И еще я хотел..., - он приблизился к  ней  и,  подавая

конверт, неожиданно поцеловал ее в щеку. Таня хотела что-то сказать,  но  он

опередил ее словами прощания и быстро зашагал домой. Она окликнула  его,  но

он не обернулся, вошел в прихожую и выключил свет. Таня  тоже  зашла  домой,

достала из конверта письмо и стала  читать.  Оно  удивило  ее  и  показалось

излишне откровенным. "А может это тактический ход? - подумала она,  -  и  за

внешним благоразумием и  благородством  здесь  скрывается  волокита?  И  его

поцелуй... Что он хотел этим сказать? Выразить искренность своего  сожаления

или высокомерное право поступать так, как вздумается?! Впрочем, утро  вечера

мудренее..." Она положила письмо в конверт  и  подойдя  к  окну,  вывела  на

стекле вопросительный  и  восклицательный  знаки,  попрощалась  и  задернула

шторку. Саша еще долго стоял враздумье, перебирая в памяти последние вечера.

Ему стало вдруг неловко за  свое  письмо.  Она  наверняка  и  не  собиралась

заводить с ним близкие отношения, а он взял и написал ей такую глупость.  "А

какая у нее необыкновенная прическа. Совсем как у светской дамы. И вообще  у

нее благородное, интеллигентное лицо". Прошла неделя с тех пор, как  Ковалев

отдал записку Тане. Ответа не последовало. У окна она больше не  появлялась.

Не было видно ее на улице. Может быть, она гуляла в дни, когда  Саша  был  в

школе, но он об этом не знал, а проверить  свои  предположения  не  решался,

хотя мысль такая его занимала.  В  пятницу  он  уже  было  собрался  уйти  с

занятий, но поразмыслив о том, что не знает, как надо будет себя вести, если

вдруг ее встретит, он отказался от своего намерения.  Сентябрь  был  уже  на

исходе, и вечерами становилось прохладно. Танцевальные  вечера  на  площадке

городского сада прекратились и в нынешнею субботу  открывались  в  помещении

Дворца культуры. Саша уже по-своему приобщился к таким  вечерам,  но  втайне

хранил надежду на то, что он  сможет  обойтись  и  без  танцев.  Однако  все

надежды вдруг разом рухнули, когда он, прогуливаясь вечером, зашел на  звуки

музыки в фойе Дворца культуры и увидел в ярко освещенном зале столь знакомую

и близкую его сердцу картину. Безвестная, но непреодолимая  внутренняя  сила

потянула его в круг танцующих. Музыка и яркие краски  одежды  соединились  в

неумолимом призыве, призыве к  ритму,  грации  и  красоте.  На  лбу  у  него

выступила испарина, голова  закружилась,  и  он  с  недоумением  и  испугом,

взволнованный зрелищем танцев и своим состоянием, вышел на воздух. Перед ним

промелькнули какие-то знакомые лица и, когда его память повторила ему  слова

их приветствия, он понял, что это были  Валя  и  Таня.  Все  его  дальнейшее

поведение  проходило  в  полусознательном,  полуавтоматическом   режиме.   В

гардеробной, как в цирковом аттракционе, в один момент он поймал слетевшие с

него шляпу и плащ и небрежно перебросил их через барьер  гардероба.  Пожилая

женщина в синем халате поверх очков внимательно посмотрела на него: "не пьян

ли?" и подала номерок. Звуки вальса заполняли зал. Увидев свободный стул, он

прошел и сел. Танец закончился, все разошлись по сторонам, и  в  зале  стало

как будто свободнее. Неподалеку, справа у квадратной колонны Ковалев  увидел

Таню и Валю. Таня была в оранжевом платье. На груди блестели янтарные  бусы.

Прическа со спадающей прядью волос украшала ее лицо. Белые туфли на  высоком

каблуке подчеркивали стройность  ее  фигуры.  В  этом  вечернем  наряде  она

показалась Саше недоступной и далекой, как яркая, но не  досягаемая  звезда.

Он мысленно поблагодарил случай, что написал ей об этом, и попытался принять

позу торжественного одиночества, которая  в  сложившейся  ситуации,  как  он

полагал, к нему явно шла. Он решил не танцевать сегодня, а просто  послушать

музыку и понаблюдать за атмосферой и духом этого нового общества.  Он  обвел

взглядом желтоватые стены зала. Квадратные  колонны  в  верхней  части  были

покрыты  узорами,  имитирующими  капитель.  На  стенах  под  потолком   были

изображения  поющих  лиц  и  театральных  масок.  Ниже  виднелись   портреты

передовиков производства, обязательства и экономические  показатели  завода,

которому  принадлежал  Дворец.  На   стене   справа   перечислялись   кружки

самодеятельности, и отдельный стенд был  посвящен  народному  драматическому

театру  с  фотографиями  сцен  из  различных  спектаклей.  Пол  был  выстлан

керамической  плиткой.  Участники   ансамбля   разместились   на   невысоком

деревянном помосте темно-коричневого цвета. Он  был  для  них  тесноват,  но

соответствовал  своими   размерами   сравнительно   небольшому   фойе,   ибо

специального зала для танцев, здесь не было. Рядом с Сашей сидела  узколицая

девушка с острым носиком и пугливыми бегающими глазками. В  перерывах  между

танцами к ней подходила черноглазая пухленькая подружка  и,  постояв  с  ней

несколько минут, покидала, чтобы станцевать с очередным  кавалером.  К  этой

девушке юноши не подходили, и Саша  подумал:  "не  пригласить  ли  ее?".  Но

оценив ее достоинства и сопоставив с Таней,  он  пришел  к  заключению,  что

лучше посидеть просто так. Таню же приглашали поочередно два юноши,  и  Саша

предположил вначале, что один из них ее друг. Но  вероятности  в  этом  было

мало, ибо он представлял его постарше и  посимпатичнее  этих  юнцов.  Мысли,

впечатления и танцы сменяли друг друга, но время шло,  и  торчать  на  одном

месте, разглядывая  окружающих,  становилось  утомительно  и  неприлично,  и

Ковалев стал подумывать об уходе.  Но  в  это  время  руководитель  ансамбля

объявил дамский вальс, и он решил его переждать. Вдруг из толпы,  окружающей

танцевальный  зал,  появилась  Таня  и  пригласила  его  на  танец.  Ковалев

растерялся, но спохватившись, встал, и они вошли в круг танцующих. - Давайте

покружимся, - предложила Таня, положив свою руку ему на плечо. - Давайте,  -

поддержал Саша, и они закружились, искусно лавируя между парами. - Почему вы

не пригласили меня ни разу? - спросила она. - Кавалеров у  вас  очень  много

было. - Вы явно завышаете мои возможности. Я такая же  обыкновенная,  как  и

вы. А вообще я хотела спросить, как у вас идут дела в школе? - Пока неплохо,

учителя еще жалеют меня и совсем мало спрашивают.  -  В  таком  случае  надо

самому поднимать руку и выступать. Преподаватели это любят, и вы с первых же

дней  составите  о  себе  положительное  мнение,  которое  им  будет  трудно

переменить, если на вас вдруг нападет лень или, чего  доброго,  влюбитесь  в

какую-нибудь  нашу  девчонку  и  вообще  охладеете  к  наукам.  -   Положим,

влюбляться я пока не собираюсь, но ваша идея мне нравится  и,  я  постараюсь

проявить себя в ближайшее время. - Как сказать... Говорят, что от любви, как

от тюрьмы, зарекаться нельзя. - Ну, а где же вы скрывались всю эту неделю? -

спросил Саша, не найдя подходящего ответа  на  ее  замечание.  -  Я  зубрила

немецкий. Кстати мне надо вернуть вам словарь, ведь вам тоже надо  учить.  А

вообще я подумала: почему бы нам вместе не заниматься немецким?  Ведь  мы  с

вами изучаем один и тот же материал, как вы на это смотрите? - Положительно,

- не задумываясь выпалил Саша. - Вот и прекрасно. Приходите к нам завтра  же

часов в двенадцать. Наши уедут в гости к моей старшей сестре, и нам никто не

будет мешать. - Хорошо, я обязательно приду. Они снова закружились в вальсе,

но столкнувшись с какой-то парой, перешли на шаг. Танец закончился,  и  Саша

проводил Таню к колонне, где они с Валей обычно стояли. - Побудьте с нами, -

сказала она, - а то мои юноши в школе  мне  надоели,  да  и  здесь  вздумали

приглашать  попеременке;  строго  через  танец,  -  договорились,  наверное.

Подошла Валя и предложила:  -  Ребята,  пойдемте-ка  домой.  Я  так  сегодня

устала.  -  В  гардеробной  старушка,  подавая  пальто,  вновь   внимательно

посмотрела  поверх  очков  сначала  на  Сашу,  затем  на  девушек,   чему-то

усмехнулась и продолжила читать какой-то  журнал.  -  Странная  бабулька,  -

заметил Саша, - когда раздевался,  она  разглядывала  меня  поверх  очков  и

сейчас тоже. - Она видит, что вы здесь впервые, вот и  присматривается.  Эта

бабуля, кстати, работает здесь со дня открытия  дворца.  Была  когда-то  его

директором, а сейчас вот на  пенсии,  но  уходить  не  хочет,  "приросла"  к

молодежи. - Так что ж это директора в раздевалку затолкали? Хотя бы в  кассу

посадили  билеты  продавать.  -  В  кассе  и  молодым  можно   работать,   а

гардеробщицу сыскать труднее. Она нас вот таких знала,  -  и  Валя  показала

рукой возраст ребенка, который, как говорят, под стол пешком ходит. -  Мы  в

детский хор сюда с Таней ходили. А если б вы знали, какой у нас танцевальный

ансамбль замечательный... За границу уже два раза ездили. - Надо же!  У  вас

большие таланты есть, - удивился Саша. - Да,  не  смотрите,  что  наш  город

небольшой. У нас три кинотеатра, стадион, большой спортивный зал  есть,  два

ресторана, кафе, много магазинов, колхозный рынок. Ну, в общем все есть, что

нужно современному человеку. Правда, театра и цирка нет, но со  временем,  я

думаю, будут и они. Рядом река, лес; летом здесь просто прелесть.  Таня  шла

молча и думала о том, что больше  ее  привлекает  все-таки  Саша.  Вадим,  с

которым она  встречалась  около  года,  приходил  к  ней  накануне.  Он  был

раздражительным, потребовал порвать все свои фотографии, нес какую-то чепуху

о том, что она еще пожалеет о своем поведении, о том, что увлеклась соседом,

совершенно не зная его. А ему, соседу, пообещал

   оторвать голову, если увидит с ней. Вспомнив об  этом,  Таня  оглянулась:

как бы он не встретился им сейчас. У него хватит ума и  драку  затеять.  Она

прибавила шагу и увлекла за собой подругу и Сашу. - Пойдемте быстрее, что-то

я совсем замерзла, - поторопила она. Проводив Валю, Саша с  Таней  прошли  в

свой квартал и остановились между окнами, через которые они вели  диалог.  -

Вы правда замерзли? - спросил Саша, приложив к своей щеке ее руку. - Нет,  я

просто чего-то боялась. - Чего же? - Сама не знаю. Саша приблизил ее к себе,

внимательно посмотрел в глаза и произнес: - Вы такая хорошая. - Вы  тоже,  -

ответила она улыбнувшись. - Ну я пойду, до свидания... до завтра, - уточнила

она и скрылась в подъезде.

 

                                                 Глава 2 

 

   Утро выдалось дождливым и мрачным,  однако  настроение  у  Ковалева  было

приподнятым.  Он  то  и  дело  мысленно  возвращался  к  вчерашнему  вечеру,

припоминал детали и смысл разговора, состоявшегося с Таней на танцах.  Когда

он стал готовить уроки, к  нему  за  стол  подсела  сестренка  -  сероглазая

девочка с темными вьющимися волосами и красным  бантом  на  голове,  который

мать ей вплетала по воскресеньям. Она прищурила глаза и вдруг сказала:

   - Я вчера видела Таню. Она шла с портфелем из школы, и я поздоровалась  с

ней. Она тоже сказала: "Здравствуй,  Наташа".  Она  очень  красивая  была  и

пальто у нее красивое, как вот этот бант, - она  показала  пальцем  на  свою

голову и продолжала. - А когда я приносила ей словарь, то она меня конфетами

угощала "Мишка на севере" и спрашивала, как меня зовут, сколько  мне  лет  и

скоро ли я пойду в школу. И еще спросила, ссоримся мы с тобой или нет,  и  я

сказала, что ссоримся, но только быстро опять миримся.

   - А про твои куклы она тебя не спрашивала?

   - Про Катю я ей сама рассказала, а про Соню - засоню, нет.

   - Ну про Соню ты как-нибудь в другой раз ей расскажешь.

   - А что? Ты опять за словарем меня хочешь послать?

   - Нет, словарь я возьму сам. Может что-нибудь другое понадобится, ведь мы

с ней хоть и в разных школах, но оба в десятом классе.

   - Ну ладно так и быть схожу, только ты мне тоже конфет купи.

   - Обязательно куплю и вдобавок еще расскажу про космонавтов, а сейчас иди

с куклами поиграй, а  то  мы  проболтаем  с  тобой  сегодня,  а  завтра  мне

учительница двойку поставит за то, что я урок не выучил.

   Выполняя письменные задания, Саша часто прерывался, задумчиво подходил  к

окну и, всматриваясь в струи дождя, пытался проникнуть в тайны погоды.

   Он выполнил уроки лишь наполовину. Сложив учебники и тетрадки в папку, он

пролистал астрономический календарь, который приобрел накануне и  отправился

к Тане. Звонка не было видно и Саша постучал. Щелкнул замок и  Таня  открыла

перед ним дверь. Ответив на его приветствие, она с  улыбкой  пригласила  его

пройти. Он оставил туфли у порога и,  надев  тапочки,  на  которые  она  ему

указала, прошел в гостиную. Посреди зала чуть ближе к окну он увидел круглый

стол, покрытый голубой бархатной скатертью. Вокруг него  строго  по  четырем

сторонам стояли стулья, закрытые чехлами из белой сатиновой ткани.  В  левом

углу был расположен шифоньер темно - вишневого цвета; в  противоположном,  у

окна - комод, покрытый такой же, как скатерть бархатной  тканью;  на  нем  -

трельяж. Справа у стены раскинулся большой плюшевый диван, а дальше  к  окну

сервант.

   Мебель явно не соответствовала последней моде, но  была  добротной  и  со

вкусом  подобранной.  Гостиная  блестела  чистотой.  Таня  была  в  домашнем

ситцевом, слегка поблекшем голубом платье в белый горошек, на  ногах  у  нее

были красные тапочки. Ее  волосы  сзади  были  схвачены  синей  ленточкой  и

спадали на плечи пышной волнистой прядью. Она пригласила гостя к  дивану,  и

Саша прошел и сел.

   - Как, Саша, чувствуешь себя? Не утомил тебя вчерашний вечер? -  спросила

Таня, явно намекая на то, что он все танцы просидел и едва ли  поднялся  бы,

не пригласи она его.

   - В общем ничего, только коленки отчего-то трясутся.

   - Наверно, танцевать просятся..., - пошутила Таня.

   - Ну, что ж, обсудим план занятий, - предложил Ковалев.

   - План я предлагаю такой, - она взяла со стола учебник немецкого языка  и

села рядом. - Сначала повторим слова, а потом переведем  тексты  и  выполним

упражнения. Какой вы параграф сейчас проходите?

   - Третий.

   - О! Мы его уже прошли, так что я дам вам... тебе перевод и все  будет  в

порядке. - Она посмотрела Саше в глаза, пытаясь уловить его реакцию на новую

форму обращения и продолжала.

   - А мы четвертый начали, поэтому все  усилия  придется  сосредоточить  на

нем. Согласен?

   - Вполне.

   - Тогда отвечай первым. Она отыскала рубрику слов для запоминания в самом

начале учебника и стала спрашивать перевод новых слов. Саша хотя и  запоздал

с занятиями, эти слова заучивал, но некоторые  уже  забылись  и  их  перевод

воспроизводила Таня. Затем  они  поменялись  ролями,  и  Таня  переводила  с

русского на немецкий. Она отвечала без запинки. Тогда Саша отыскал словарь в

конце учебника и стал спрашивать оттуда. Но и здесь он не мог  найти  слова,

которое бы она не перевела, хотя сам он многие  либо  забыл,  либо  не  знал

совсем. Произношение у нее тоже было прекрасное, и он подумал, что  на  этих

занятиях он покажет себя не с лучшей стороны.  Ему  стало  неловко  за  свои

скромные познания языка и, когда он понял, что она знает все слова, данные в

учебнике, предложил отдохнуть. Таня согласилась. Она глубоко вздохнула,  как

после тяжелой физической работы и сказала:

   - Слов я знаю порядочно, но, так как они многозначны, затрудняюсь  иногда

с переводом текста.

   - Ты, наверное, Таня, и разговариваешь свободно?

   - С разговорной речью у меня, в общем, неплохо. Наша немка раньше хвалила

меня больше всех, даже  говорила,  что  после  школы  мне  обязательно  надо

поступать на "иняз". Но нынче она что-то ко мне  охладела,  а  недавно  даже

сказала, что я совсем забыла язык. За лето, разумеется,  многое  забывается,

но меня это задело, и я хочу доказать ей, что она не права.

   Саша слушал ее, и в голову ему пришла  мысль,  что  симпатичные  девчонки

обычно учатся хорошо. В классе, где он проучился восемь лет, исключением  из

этого  правила  была   лишь   Поляева   Света,   черноглазая   смуглянка   с

обворожительным и застенчивым взглядом, которой учеба давалась с трудом.  Но

и некоторые невзрачные внешне девчонки учились прекрасно  и  порой  поражали

его сообразительностью и остроумием.

   Воодушевленный своим открытием и тем, что в лице Тани оно нашло еще  одно

новое подтверждение, он взял ее руку в свою. Но осознав, что внешнего повода

для этого не было, и, что его действие не соответствует атмосфере занятий он

отпустил  ее.  Однако,  выдав  таким  образом  свое  расположение  к  ней  и

огорчившись своей нерешительности, он вопросительно посмотрел Тане  в  глаза

и, не найдя в них упрека, вновь  взял  ее  руку,  поднес  к  своим  губам  и

поцеловал. Она откинулась на спинку  дивана.  Саша  переменил  положение,  с

закрытыми от стыда глазами отыскал ее губы и они замерли.  Учебник  выпал  у

нее из рук и соскользнул на пол. Неожиданно отпрянув  от  нее,  он  вонзился

взглядом в ее лицо и, как будто, прочел на  нем  усмешку.  Это  вернуло  ему

рассудок, но через минуту его разум снова был ослеплен  ее  красотой,  и  он

стал осыпать ее поцелуями. Она улыбалась, поворачивая голову  то  влево,  то

вправо и тихо шептала:

   - Саша, не надо, не надо, не надо. - Она была счастлива.  Юноша,  который

ей нравился, сейчас был  рядом  с  ней.  Она  видела,  чувствовала,  как  он

взволнован и возбужден. Сейчас он принадлежал ей и только  ей,  а  она  была

властительницей его воли и его чувств. Ей было приятно осознавать эту власть

над симпатичным и, как ей показалось, умным юношей. Тайны его души,  скрытые

за темным занавесом столь короткого знакомства, как бы приоткрывались ей. Он

сейчас казался ей совсем близким и каким-то простым и  ясным,  лишенным  той

загадочности, которую прежде она читала в его облике, в  походке  и  даже  в

одежде.  Ей  тоже  захотелось  выразить  свое  расположение  к  нему,   свое

состояние, но она не могла подобрать слова, которые могли  бы  выполнить  ее

волю, и в то же время не могла преступить  девичье  достоинство,  преступить

порог нравственной нормы, возникшей бог знает откуда и бог  весть  когда,  и

самой  поцеловать  его.  Она  опустила  отяжелевшую  голову  на  его  плечо,

разрываемая своим бессильем и счастьем.

   - Не надо так больше, Саша, - сказала она, когда они сели за стол,  чтобы

продолжить занятия.

   - Извини меня, Таня, этого больше никогда не повторится. Он сказал это  с

такой искренностью и убеждением, что Таня отчасти  пожалела,  что  дала  ему

повод для такого категоричного высказывания. Однако ее  девичье  достоинство

требовало от нее этого, и умом она понимала, что должна была сказать ему то,

что сказала. Занятия на ум не шли, и они  долго  сидели  молча  друг  против

друга. Саша пытался завести какой-нибудь разговор, чтобы  прервать  неловкое

молчание, но ничего путного не  приходило  ему  в  голову.  Он  бессмысленно

перелистывал словарь, а Таня рисовала в тетрадке причудливые деревья,  ветви

которых заканчивались ромашками. Она выводила  лепестки  бездумно,  а  потом

начинала перечеркивать их.

   - Скажи, Саша, тебе хочется заниматься немецким?

   Он отрицательно покачал головой.

   - Тогда давай попьем чаю. Саша кивнул, и она выбежала на кухню. Ей сейчас

очень хотелось хоть на несколько минут остаться наедине с  собой,  осмыслить

происшедшее и подумать над тем, как  быть  дальше.  Перед  ней  вдруг  встал

вопрос о том, как следовало вести себя:  быть  грустной  или  же  надо  было

больше улыбаться?! А может следовало быть естественней? Но что  значит  быть

естественной? Поступать так, как повелевает тебе твое желание?! Но если  это

желание  не  соответствует  или  даже  противоречит  желанию  близкого  тебе

человека?! Эти и подобные им мысли не покидали  ее,  пока  она  хлопотала  у

плиты, и, когда закипел чайник, она решила, что пусть  все  будет  так,  как

будет. Тем временем она разогрела котлеты, приготовила глазунью и  окликнула

Сашу. За столом разговор зашел о  погоде.  Она  и  впрямь  не  радовала,  но

молодые люди сейчас этого не ощущали.  Сидя  в  теплой  квартире  за  чашкой

горячего чая, они лишь изредка поглядывали в окна, за которыми  покачивались

от сильного и холодного ветра деревья и моросил нескончаемый осенний  дождь.

Потом они затеяли спор о своеобразии кухни различных народов, хотя  знали  о

ней лишь из разговоров  и  книжек.  Чаепитие  разрушило  молчаливый  барьер,

который образовался между ними, и во время работы с текстом Саша  наловчился

так комбинировать предложения, что над их  переводом  они  оба  помирали  со

смеху. Затем он перелагал перевод на стихи, и все это у него получалось  так

складно, что Таня была удивлена не на шутку. На упражнения сил не хватило, и

они сговорились сходить в кино. Фильмом остались оба очень довольны,  но  по

поводу развязки у них сложились различные мнения.

   - В жизни такого не могло случится. Это чистый вымысел  автора.  Любимого

человека невозможно убить, - восклицала Таня. - А Отелло!  Я  думаю,  что  в

жизни как раз и должно было произойти именно  так,  -  возразил  Ковалев.  -

Только произошло это не потому, что несовместимы мировоззрения героев, в чем

пытается убедить нас автор, а потому,  что  здесь  женщина  теряла  любимого

человека.  Офицера  убила  женщина,  которая  теряла  свое  счастье,  а   не

революционер, которому дороги его идеалы и ненавистны враги. Женщина,  какой

бы умной она ни была, это прежде всего мать и любящая женщина, и,  если  она

теряет что-то заветное, то она мстит непременно как женщина. Классовый  долг

здесь является лишь  предлогом  и  оправданием.  Действительным  же  мотивом

является личная месть. Ей некогда было размышлять о политике, в ней сработал

инстинкт.

   И вывод, пожалуй, напрашивается такой,  что  если  подобный  случай  имел

место в действительности, то белый офицер пал жертвой личной мести; если  же

это только искусство, то он убит для впечатления. Я думаю, что это  наиболее

приемлемая альтернатива для нас обоих.

   - Но я все-таки думаю, что автор в целом  правильно  разрешает  проблему,

так как классовый интерес  через  положение  в  обществе  часто  приобретает

характер глубоко личного интереса.

   - Пожалуй ты права, Таня. С этой точки зрения  и  родственные  узы  могут

оказаться слабыми  по  сравнению  с  классовыми  интересами  и  идеалами,  -

заключил Саша.

   - Ну вот мы и дома, - сказала Таня,  останавливаясь  у  своего  подъезда.

Наши приехали, - добавила она, кивая на окна, где горел свет.

   - По рукам, - предложил он и пожал на прощанье  ее  руку.  Проводив  Таню

взглядом, Саша пошел к своему подъезду. Но домой ему идти  не  хотелось,  и,

пройдя мимо, он окружным путем через плотину  направился  к  "Броду".  Улица

была пустынна. Дождь прекратился, но было сыро,  и  дул  холодный  восточный

ветер. Листья на тополях, шелестели и  поблескивали,  отражая  электрический

свет. В голове роились самые разнообразные мысли о фильме, о науке, о  Тане.

С легким сожалением и усмешкой он вспомнил о своем письме. Сейчас бы он  его

не написал. Но, может быть, и оно  сыграло  в  их  отношениях  не  последнюю

роль?! Письмо в этом смысле имеет ряд преимуществ перед простым  разговором.

В нем проще быть искренним и проще выразить чувства, ибо тебя не  захлестнет

краска стыда. Но в нем и трудно их выразить, так  как  устная  речь  и  лицо

приспособлены для их выражения лучше. "Впрочем, должна же существовать наука

о человеческом общении и поведении, - подумал Саша. - Ведь можно  же  научно

объяснить, почему человек поступил так, а не иначе, почему его заинтересовал

тот, а не другой человек. Этика в основном рекомендует, как надо поступать и

как не надо. Но она не  объясняет  мотивы  поступка.  Психология  тоже,  как

будто, не ставит перед собой такой задачи. Художественная литература в  свою

очередь, не является наукой, поэтому искать ответы на подобные  вопросы  там

также бесполезно. Где же тогда их можно найти? И можно ли  ответить  на  них

вообще? Странно однако получается:  классовую  позицию,  а  следовательно  и

действия, вытекающие из  нее,  мы  можем  определить  вполне  достоверно,  а

прогнозировать поступки отдельного человека, его интересы не можем. В  этом,

кажется, есть парадокс". На ум ему пришли слова Пушкина: "Чем меньше женщину

мы любим, тем больше нравимся мы ей". И он отчетливо усмотрел в них какой-то

определенный  закон.  Значит  в  личных  взаимоотношениях  тоже   существует

какой-то порядок, какая-то логика, и задача сводится к  тому,  чтобы  понять

эту логику. Но как  это  сделать?  С  чего  начать?  Может  быть  с  простых

наблюдений?! Хотя впрочем, сейчас не до этого. Сейчас важно то, что он любит

Таню и, кажется, она тоже увлечена им.

 

 

 

 

                                                 Глава 3 

 

   Время бежало быстро. Работа, занятия в школе, встречи с  Таней,  все  шло

своим чередом, и перемены ожидались только летом в связи с окончанием школы.

Но лето казалось слишком далеким, чтобы думать о нем. Между тем зима сковала

речку и на стадионе открылся каток. С этим событием у  Саши  возникли  самые

радужные воспоминания о своем детстве, и когда Валя пришла к Тане с  новыми,

только что купленными коньками, и объявила, что приглашает  их  с  Сашей  на

лед, сердце его дрогнуло.

   Погода стояла сравнительно теплая, и Саша полагал, что сегодня  на  катке

будет много народу. Но к своему изумлению он увидел там  полутемное  ледовое

поле да десятка два ребятишек, гоняющих кто шайбу, кто мяч. Музыки  не  было

слышно, и непривычная тишина  еще  более  омрачала  и  без  того  невзрачную

пасмурную картину катка. Однако теплушка оказалась  многолюдной,  веселой  и

яркой, и Саша мало-помалу успокоился в надежде, что  народ  еще  подойдет  и

украсит собой это пустынное серое поле.

   Коньков у него не было, их пришлось взять на  прокат.  Ботинки  оказались

старыми и изрядно потрепанными. Когда он их стал затягивать  потуже,  шнурок

лопнул, и Саша,  связав  его,  кое-как  прикрепил  ботинки  к  ногам.  Валя,

прихватившая с собой два конца бельевой веревки, пожертвовала их ему. На лед

выходили держась за руки, но еще  не  успев  сойти  на  него  с  деревянного

настила трибуны, Таня поскользнулась и упала, повалив на себя и Валю и Сашу,

пытавшихся ее поддержать. Так неудачно произошло их ледовое крещение.  Решив

разыграть новичка, Саша,  прокатившись  несколько  метров  на  "непослушных"

коньках, снова  упал,  успев  при  этом  высвободить  свою  руку,  чтобы  не

повторить только что состоявшуюся кучу - малу. Таня держалась на льду крайне

неуверенно, движения ее были неловкими и  осторожными.  Саша,  подражая  ей,

неуклюже ковылял ногами, едва сдерживаясь от смеха.

   Девушки, встревоженные его явной неустойчивостью на льду, покрепче  взяли

его за руки, и Валя, почувствовав, что  она  наиболее  опытна  в  этом  виде

спорта, стала показывать, как надо двигаться, чтобы не падать.

   - Ты, Саша, становись на внутреннее ребро конька, тогда ноги  у  тебя  не

будут болтаться из стороны в сторону, вот так, - и она  показала  как  нужно

делать, Таня тоже  прислушивалась  к  советам,  но  ее  ноги,  вероятно,  не

"прислушивались" к ней самой и  время  от  времени  "пытались"  выскользнуть

из-под нее.

   Саша увлекся подражанием, а когда притворству можно было положить конец и

начать кататься  нормально,  он  понял,  что  Валя  обучает  их  на  "полном

серьезе". Обратить свое неуклюжее катание в шутку он теперь не мог ,так  как

это оскорбило бы ее, поэтому он немного схитрил, войдя в  роль  талантливого

ученика, у которого все получается сходу, и через несколько кругов стал явно

лучше скользить и держаться на льду.

   От души намаявшись с такими партнершами , Саша уже подумывал о  теплушке,

где можно было бы отдохнуть, но Валя, войдя в роль педагога, подстегивала их

то подбадривающим, то назидательным тоном и упорно таскала по кругу.  -  Вы,

Саша, делаете успехи, - заметила она. - Да он  же  играет  в  хоккей  и  уже

записался в нашу сборную, - шутя вставила Таня.  -  Не  болтай  что  попало,

голубушка?! - прервала ее Валя, но сама подозрительно  посмотрела  на  Сашу.

Тот сделал вид, что смотрит куда-то в сторону и не обращает внимания  на  их

диалог. В этот момент он увидел девочку,  которая  в  сторонке  вращалась  в

волчке. Ему вдруг тоже захотелось  рвануться  и  заскользить  в  упоительном

вираже, закружиться, забыв обо всем, уйти в детство, туда, где он в таком же

возрасте, как эта девочка, уже блистал на льду.

   Таня предложила пойти отдохнуть. В теплушке было полно народу, и они едва

нашли свободное место, чтобы присесть на  скамейке.  Саша  стал  подтягивать

ботинки, и в этот момент к нему подошел незнакомый парень. Он  был  среднего

роста; скуластое с усиками лицо его выражало независимость и самодовольство.

   - Мне надо поговорить с тобой, "парнишка", - обратился он к Саше. - Может

выйдем?

   - Никуда, Саша не ходи, -  вмешалась  Таня.  -  Ему  не  о  чем  с  тобой

говорить, - добавила она, обращаясь к юноше.

   - Надо выслушать человека, если ему есть что  сказать,  -  поднимаясь  со

скамейки, проговорил Саша. Ребята вышли на улицу, и Таня с  Валей  поспешили

за ними. Зайдя за трибуну и навалившись на нее плечом, юноша сказал:

   - Меня зовут Вадимом, и я встречался до тебя с Танькой, -  он  достал  из

кармана складной нож, подбросил его в воздух  и,  поймав,  снова  спрятал  в

боковой карман полупальто. - Тебе известно об этом?

   - Да, известно, - ответил Саша, бросив взгляд  на  свои  коньки,  которые

могли послужить ему и оружием.

   - Так вот я предлагаю оставить ее в покое. Наступила пауза.

   - Я думаю, что ты обратился не по адресу. Этот вопрос тебе надо решать  с

ней самой. Ведь я не обращался к тебе с подобной просьбой.

   Вадим снова достал  складник.  Таня,  наблюдавшая  за  ними  со  стороны,

подбежала к ребятам.

   - Ты что здесь выступаешь? - набросилась она на Вадима. - Смотрите-ка  на

него, ножом вздумал пугать. Спрячь его и беги отсюда, пока трамваи ходят.  -

она ловко выхватила у него нож, который он подбрасывал в воздух, и  швырнула

его через забор. - Позорник, таскается по пятам хуже бабы, и хочет, чтобы  с

ним девчонки ходили. Да кому ты  нужен  такой  дурак.  Пойдем,  Саша,  и  не

обращай на него внимания. Это же трус.

   Вадим стоял как оплеванный, глаза его выражали  растерянность,  и  он  не

находил слов для ответа.

   - Ну, бывай, парень, - сказал Саша и, повинуясь Тане, которая  взяла  его

под руку, вышел на лед. В глазах у него застыли слезы.  Он  высвободил  свою

руку и вихрем помчался по кругу.  "Сказал  бы  ты  мне  это  в  моем  родном

городе", - твердил он себе, - "Тебя бы там шапками закидали. Нес

   частный". Он носился по стадиону, как сорвавшийся с цепи дьявол, и Валя с

Таней с раскрытыми от удивления ртами следили за ним. Это был танец,  полный

негодования  и  протеста.  Порывистые  резкие  движения  постепенно  в  такт

внутреннему состоянию и усталости сменились плавным скольжением и  переходом

от одной фигуры к другой, и, когда он сделал попытку закружиться  в  волчке,

его конек попал в трещину, и он рухнул на лед.  Таня  с  Валей  бросились  к

нему. Саша лежал без движения. Мальчишки и  девчонки,  что  катались  рядом,

тоже стали стекаться сюда же, чтобы посмотреть, что случилось,  не  разбился

ли парень. - Что с тобой, Саша? - спросила Таня, наклонившись к нему.  Саша,

увидев, что вокруг собираются любопытные ребятишки, быстро встал и,  держась

за локоть левой руки, сказал скорее собравшимся, чем ей:  -  Немного  локоть

ушиб. - Ох, и перепугал же ты нас. Упал и лежишь. Я уж подумала, жив ли  ты.

Ну-ка покажи руку, может что-нибудь серьезное, - сказала Таня. Саша  засучил

рукав куртки. Локоть немного припух. - Тебе сейчас же надо идти в  больницу,

- воскликнула Валя, - может это скрытый  перелом.  И  почему  на  катке  нет

медпункта? Попробуй-ка согнуть руку. Саша согнул и разогнул  руку.  Боль  не

усиливалась,  и  он  заключил:  -  Ничего  особенного,  простой   ушиб.   Вы

покатайтесь еще, а я пойду домой. - Какое тут катание! Мы все сейчас пойдем,

- сказала Таня. - Я пойду один, - отрезал Саша. Он быстро  переобулся,  сдал

коньки, взял пальто в раздевалке и ушел. Когда он захлопнул за собой  дверь,

девушки переглянулись. - Ну и подлец, - протянула Таня. -  С  ножом  пришел.

Кто бы мог подумать? - Любит  наверное,  -  осторожно  вставила  Валя.  -  А

вообще-то, жестко ты с ним обошлась. Мне его жаль даже стало. У него бедного

дар речи пропал. Он, наверное, не ожидал от тебя  такой  резвости.  -  Пусть

знает наших, - засмеялась Таня, довольная своей решительностью, ловкостью  и

уничтожившей его наглый вид речью. - Собирайся быстрей, а то он еще встретит

Сашку со своими дружками. Родители  Саши  находились  у  соседей,  куда  они

иногда ходили по вечерам поиграть в карты. И он,  придя  домой,  разделся  и

упал на диван, расстроенный происшедшим событием. В голове был хаос мыслей и

чувств, ныла рука, и было желание уйти куда-нибудь хоть на  время  из  этого

мира, полного самых нелепых случайностей. Он не  осуждал  сейчас  Вадима  за

нож, тот доставал его лишь для того, чтобы  произвести  впечатление.  Однако

сознание того, что этот вызов остался по существу без ответа, угнетало  его.

Таня поступила решительнее, но это сделала она, а не он. Раздался звонок, но

дверь не была заперта, и Саша не поднялся. В прихожую осторожно вошла  Таня.

Она сняла валенки, на цыпочках прошла к дивану и села.  -  Саша,  ты  прости

меня, пожалуйста. Это я виновата во всем.  Она  наклонилась  к  его  лицу  и

прижалась щекой. Он осторожно снял нывшей от боли рукой шапочку с ее  головы

и погладил ее пышные волосы. Ее слеза скатилась ему на  лицо,  и  он  руками

попытался приподнять ее голову, но она еще сильнее прижалась к его  щеке.  -

Не расстраивайся, Таня. Он еще пожалеет об этом. - Он же трус! - воскликнула

она, - только трусы могут ходить с ножами. Да он бы никогда не ударил.  -  А

ты смелая, - улыбнулся Саша, - ловко ты у него нож выхватила.  -  Надо  было

еще и пощечину врезать, - добавила она и рассмеялась, - я только  по  дороге

об этом подумала. Это было бы чудесно. Он бы, наверно, заикаться стал  после

этого. Она смеялась и плакала. Подкрашенные ресницы растаяли, и  она  руками

размазывала тушь по лицу.  Разгоряченная  происшедшим  и  объятая  темнотой,

придававшей ей смелость, она принялась целовать его и  успокаивать,  хотя  в

этом, пожалуй, больше нуждалась сама. - Я  очень  виновата  перед  тобой,  -

продолжала она, - но ты увидишь, что  я  искуплю  эту  вину.  Ведь  я  люблю

тебя..., - она с минуту помолчала, потом продолжала, - я почувствовала это в

тот день, когда мы занимались немецким. Ты показался мне таким добрым...  Да

ты и на самом деле такой. С Вадькой нас девчонки свели, и мне было интересно

в начале, а потом не хотелось обижать его, и я встречалась с ним просто так,

чтобы провести время. Но когда появился ты, я  как  будто  преобразилась.  Я

стала совсем другой. Честное слово! Раньше я была  невыдержанной,  а  вот  с

тобой мы еще не ссорились. Хотя и говорят, что это недобрая примета, но  нам

и так хорошо. Правда? Ну почему ты молчишь? - Я не молчу,  я  слушаю.  А  ты

знаешь, что у тебя прекрасный голос? - Не шути пожалуйста. Плакать  надо  от

того, что в жизни еще есть дураки. - Нет, я говорю серьезно. И глаза у  тебя

очень, очень красивые. - Знаешь, Саша,  я  сейчас  удивляюсь,  как  я  могла

раньше жить без близкого человека, без  тебя?  Как  вообще  люди  живут  без

любви, ведь это так скучно, даже ужасно. Жить и осознавать, что о тебе никто

не думает, никто не любит, что ты никому не нужна. Это непостижимо. И мне не

о ком было думать, некому было признаться в том, что я  хотела  любить,  что

мне было плохо от того, что я никого не любила. Сейчас я могу говорить  тебе

о себе все, и я знаю, что не осудишь меня за это. После этих слов  ей  стало

жаль себя, жаль какой она была прежде, одинокой и несчастной, и слезы  вновь

залили ее лицо. - Я так счастлива сейчас. Я плачу от радости, честное слово.

В коридоре послышались голоса. Щелкнул замок, и в прихожую  вошли  родители.

Мать включила свет и, увидев растерянных и чумазых молодых людей, всплеснула

руками: - Что тут у вас происходит такое? Таня выхватила из кармана платочек

и стала вытирать им испачканное тушью лицо Саши. -  Обидел  он  тебя,  Таня,

наверно? - Ой нет, что вы, Тетя Маша, это я его  сегодня  обидела.  -  Ну  с

ним-то ни черта не случится. Вы идите лучше в ванную и умойтесь  хорошенько,

а то чумазые оба как трубочисты.

 

                                                 Глава 4 

 

   Наступила весна. Воспетая поэтами в самых  различных  своих  проявлениях,

она  утаила  от  них  свою  нравственную   сущность.   Со   сменой   сезонов

преображается не только природа, преображаются и люди - ее далекие  потомки.

Они меняют  места  своего  пребывания  и  времяпрепровождения,  меняют  свой

внешний вид, свое самосознание. Они меняют свои взаимоотношения  и  интересы

и, что очень грустно, в эти периоды они чаще меняют друзей...

   Однажды в субботу Ковалев работал во вторую смену. Но работы было мало и,

сделав все очень скоро, он отпросился у мастера пораньше.  Редчайший  случай

уйти с работы раньше обычного обрадовал  его,  и  по  дороге  домой  он  уже

представил  себе,  как  удивится,  как  обрадуется  этому  Таня  и   пытался

придумать: как бы появиться перед  ней  совсем  неожиданно.  Однако  он  был

разочарован, когда не нашел  ее  дома.  Он  направился  к  "Броду",  надеясь

встретить ее где-нибудь там. Чтобы было лучше видно обе  стороны  улицы,  он

пошел по проезжей части дороги и вскоре действительно увидел ее  в  обществе

малознакомых ему  девчонок.  Поворачивать  на  тротуар  и  устраивать  сцену

встречи было неуместно, и он лишь замедлил шаг, надеясь, что она увидит  его

сама. Таня взглянула в его сторону, но не остановилась,  а  как  будто  даже

прибавила шаг и прошла мимо  по  тротуару,  сопровождаемая  развеселившимися

подружками. Ковалев тоже прошел дальше по улице.

   "Может быть, она не заметила меня? На улице уже темнеет", -  подумал  он.

Поразмыслив несколько минут, он вернулся и прошел в сторону  дома.  Окна  ее

квартиры были темными, и он решил  подождать.  Может  быть,  Таня  провожала

подруг и задержалась... Но прошло более получаса, а она  не  появлялась.  Он

поднялся к себе и разделся. Родители смотрели какой-то фильм по  телевизору.

Он поел и стал ждать у  окна  не  появится  ли  Таня.  Может  быть,  он  сам

обознался, и это была вовсе не Таня?! Но так или иначе настроение  его  было

испорчено. Он посидел на кухне за книжкой и, окончательно расстроенный,  лег

спать.

   В воскресение они собирались идти на реку  посмотреть  ледоход,  но  Саше

вдруг захотелось сорвать это мероприятие, дав ей понять  тем  самым,  что  в

субботу он ее видел, и если она имела  в  тот  вечер  какие-то  неведомые  и

непонятные ему планы, то и он в праве изменить свои намерения. Этим он хотел

сказать ей, что у него тоже есть дела поважнее свиданий. Однако причину надо

было придумать такую, чтобы  она  была  правдоподобной.  Он  хотел  дать  ей

возможность подумать о его действительной привязанности  и  его  чувствах  к

ней. Но чем ближе подходил час встречи, тем меньше ему  хотелось  выдумывать

такую причину. Он уже настолько привык к Тане, что потеря даже одной встречи

представлялась ему чем-то невероятным. Наконец, расценив свои темные замыслы

чуть ли не жестокими по отношению к девушке,  он  решил  все-таки  пойти  на

реку. К тому же вчера он мог обознаться, а если и не обознался,  то  почему,

собственно, у нее не должно быть каких-нибудь  своих  дел?!  Она,  наверное,

объяснит ему все сегодня. Но что если она вчера искала Вадима?.. Это в корне

меняет положение, и тогда ему вообще надо прекращать всякие  встречи.  Может

ли он  это  сделать?  Сможет  ли  он  порвать  все  так  сразу?  Ковалев  не

представлял себя вне общества  Тани.  Если  у  нее  действительно  вернулись

чувства к Вадиму, то ему придется уйти с дороги, иначе она оставит его сама,

и положение, в котором он окажется, будет чрезвычайно сложным. Он  вспомнил,

как однажды они шли с Таней и она держала его под  руку.  Навстречу  попался

Вадим, и Таня, увидев его, хотела высвободить свою руку, но Саша  прижал  ее

своим локтем. Она сделала это движение как  будто  повинуясь  инстинкту,  но

только сейчас он подумал, что  на  самом  деле  оно  могло  означать.  "Она,

вероятно, почувствовала в нем какую-то силу и власть и стала беспокоится  за

чрезмерную близость ко мне". Да, это движение ее руки было  бессознательным,

но тем хуже это было для Саши. Сознательные  поступки  и  действия  в  таких

случаях могли бы  навести  на  мысль  о  том,  что  это  обыкновенные  сети,

расставленные с заданной целью. Здесь же речь  могла  идти  о  действительно

глубоких, связанных с чувственной сферой и потому плохо  скрытых  мотивах  и

действиях, которые вытекали из них. Он также вспомнил, что в последнее время

Таня часто заговаривала о Вадиме по самому различному поводу. И хотя  больше

о нем она говорила неодобрительно, сам факт этих  разговоров  мог  означать,

что в их отношениях появилось что-то  новое.  Отношения  эти  ограничивались

вопросами и замечаниями, что  Тане  передавали  подруги,  с  которыми  Вадим

поддерживал связь. Однако и этого могло быть достаточно для того, чтобы  так

или иначе оказывать влияние на человека, который был некогда близок.

   Время подходило к двенадцати. Это было обычное время их встреч в выходные

дни, и надо было что-то решать. Саша уже не думал о том, что он не явится на

свидание, но захватившие его подозрения вынуждали его как-то  изменить  свое

поведение. Открытый разговор на эту тему был невозможен, потому  что  он  не

был вполне уверен в своих подозрениях, да  и  это  был  бы  разговор  о  его

поражении,  поэтому  он  стал  обдумывать,  как  дать  ей  понять,  что  его

беспокоит.

   В двенадцать Ковалев подошел к  назначенному  месту,  и  через  несколько

минут  появилась  Таня.  Она  улыбнулась  и,  взяв  его  под  руку,   слегка

подтолкнула плечом.

   - Ты сегодня какой-то пасмурный, не по погоде, - пошутила она.

   - Да так, поскандалил сегодня с папашей  из-за  одной  мелочи,  -  солгал

Саша.

   - По мелочам скандалить нельзя.

   - А по крупным вопросам? - имея виду вчерашний вечер, спросил Саша.

   - По крупным, пожалуй, можно, но и то осторожно, - ответила  Таня,  поняв

двусмысленный характер вопроса, и, отвечая на него так, как она ответила  бы

ему, если бы разговор шел прямой.  Саша  уловил  интонацию,  с  которой  она

сделала упор на слово "осторожно",  и  эта  скрытая  угроза  вызвала  в  нем

раздражение. Припомнив недавний случай, который действительно имел место, он

рассказал о ссоре с отцом. Таня отметила про себя, что он не хочет вдаваться

в обсуждение вчерашнего вечера и вообще пытается скрыть, что видел ее вчера.

Это придавало ей смелости, и она  постаралась  тут  же  забыть  о  том,  как

унизила его вчера перед подружками, "не заметив" его на улице.

   Вчера она явно не была расположена к встрече с ним. Накануне ей  передали

оскорбительный отзыв Вадима о случае, в  котором  она  была  замешана.  Этот

случай не был предназначен для огласки, и то, что  о  нем  узнали  девчонки,

убеждало ее в том, что он совсем обнаглел. Она хотела  непременно  вчера  же

встретить его и при тех же девчонках  высказать  ему  все,  что  она  о  нем

думает; открыть им, что он таскается за ней по пятам  и  строит  вокруг  нее

козни, как Яго; что он тряпка и подлец, о знакомстве с  которым  она  весьма

сожалеет. Она несколько раз прошла мимо общежития, где он жил, искала его на

"Бродвее", но он, как нарочно,  исчез  куда-то.  Ей  было  и  впрямь  не  до

Ковалева; она как будто совсем забыла о его существовании, и в это время  он

вдруг появился у нее на пути.

   До реки было около двух километров. Сначала они шли  по  асфальтированным

улицам, а затем круто повернули и оказались среди стареньких частных  домов,

между которыми извивалась избитая  автомобилями  грязная  грунтовая  дорога.

Таня была в голубых резиновых сапожках и смело шла впереди, а Ковалев  то  и

дело останавливался, выбирая место, где  можно  было  пройти,  не  зачерпнув

воды,  или  прыгнуть  через  лужу,  не  оставив  при  этом  туфли  в  грязи.

Проходившая мимо автомашина окатила их грязью.  Сначала  это  привело  их  в

негодование, но потом стало причиной безудержного  откровенного  смеха,  как

только один из них осмеливался взглянуть на другого. Однако через  некоторое

время смех иссяк и зрелище ледохода захватило их своею  медлительной  мощью.

Летом река в этих местах была не особенно  широкой,  но  весной  разливалась

почти на полкилометра и производила впечатление  могучего  и  непреодолимого

потока, неумолимого, как сам закон природы, управляющий этой своенравной, но

покорной ледовой стихией.

   - Я уже несколько лет не пропускаю ни одного ледохода, - задумчиво  глядя

вдаль, произнесла Таня.

   - Мальчишками мы тоже не пропускали этих дней и даже пытались поймать  то

мгновение, когда трогается лед, но я так и не захватил его.

   Сказав это, Саша вспомнил фотографию, что видел у Тани. Там она стояла  с

Вадимом на фоне вскрывшейся реки, и его мысли вновь вернулись к нему.

   Однако сейчас, когда Таня была рядом с ним, мысль  о  последней  встрече,

тревожившая его всего час назад, не казалась ему такой невозможной.

   Осмотрев ее изучающим взглядом, он подумал, что в случае, если  потребуют

обстоятельства, он расстанется с ней и едва ли будет сожалеть  об  этом.  За

прошедшие полгода он хорошо изучил ее достоинства и недостатки. Хотя  она  и

была красива, но когда улыбалась, то всегда либо  губой  либо  даже  пальцем

пыталась прикрыть передний зуб, который у нее вырос немного вкось и, выпирая

поверх другого, придавал ее улыбке и смеху детскую простоту и наивность. Она

была чуть полновата, и с годами эта склонность могла привести к  безобразию.

Сейчас ее пальто, забрызганное грязью, производило неприятное впечатление, и

несмотря на то, что сам

   Ковалев выглядел не  лучшим  образом,  он  подумал,  что  легкомыслие,  с

которым они относились сейчас к своему внешнему виду больше  подходило  ему,

но не ей. Он не мог сейчас взглянуть  на  себя  ее  глазами  и  считал  себя

правым. Его мозг подыскивал и действительно находил в их встречах все  новые

и новые подтверждения внезапно возникшему  предположению  о  том,  что  она,

возможно, не заслуживает того внимания, с которым  он  к  ней  относился,  а

может быть не стоит и его любви.  Он  думал,  а  она  молчала.  Эта  игра  в

молчанки тоже  представилась  ему  соперничеством  и  вызывала  негодование.

Почему должен он заговорить первым, а не она? Она была вчера не права, и она

должна искать пути к примирению. Девчонки, с которыми она  шла,  тоже  знали

его, и, наверняка, если не она, то кто-нибудь из них заметил его,  а  значит

непременно ей об этом сказал. Почему  эта  мысль  не  пришла  ему  в  голову

раньше? Он бы, конечно, сегодня не пошел сюда лишь для того, чтобы  вот  так

стоять здесь на холодном ветру и  молчать,  вместо  того,  чтобы  беззаботно

смеяться. Ему захотелось уйти отсюда как можно скорее, и он, заложив руки за

спину, направился вдоль берега всем своим видом выражая свое несогласие с ее

поведением. Почувствовав  его  состояние,  его  протест  и  решимость,  Таня

нагнала его, взяла под руку и сказала: - Саня, ты прости меня за  вчерашнее:

я была виновата, но я очень тебя прошу: давай не будем сейчас вспоминать  об

этом. Когда-нибудь я тебе все объясню, но сейчас я этого  сделать  не  могу.

Она крепко стиснула его руку, повернула лицом к себе и умоляюще посмотрела в

глаза. Она бы рассказала ему обо всем сейчас же,  но  она  боялась,  что  он

обидится, потому что причиной всему был Вадим. Хотя она  искала  его,  чтобы

отомстить за обиду, ей было приятно осознавать, что тот, пусть через зло, но

не может простить ей размолвки, не может забыть ее. Он был хотя и не с  ней,

но постоянно напоминал о себе и тем успокаивал ее, вселяя уверенность в том,

что, если бы вдруг она захотела, она всегда могла заставить его вернуться  к

себе.  Но  его  последняя   сплетня   поколебала   эту   уверенность.   Таня

почувствовала его независимость и пришла в негодование. Вадим не преследовал

ее, и то, что она хотела  сказать  ему  при  девчонках,  было  правдой  лишь

отчасти. До  нее  донеслись  слухи  о  том,  что  он  пытается  восстановить

отношения со своей прежней подругой. Эта встреча с ним  была  нужна  ей,  но

действительные силы, которые овладели ею, ей были  неведомы,  поэтому  перед

Сашей она была сейчас искренна. Вчера она думала иначе. Все  ее  воображение

было захвачено другим человеком, и поверни Саша на тротуар в тот злосчастный

момент, зло могло  бы  излиться  и  на  него.  Сейчас  же,  когда  вчерашнее

раздражение угасало, она сожалела о случившемся. Она ругала себя за то,  что

так дерзко обошлась с близким человеком, который стоял сейчас  перед  нею  и

был в то же время так далек от нее. У нее  возникло  желание  взять  его  за

воротник, а еще лучше за уши и растрясти его; показать  ему,  доказать,  что

она любит только его, что она никогда больше не причинит ему  зла,  что  она

может быть и непременно будет доброй и верной ему. В своем желании  выразить

ему свой душевный порыв, она взялась за лацканы его плаща, но  почувствовав,

что у нее  не  хватает  смелости  для  задуманного,  поправила  ему  шарф  и

поцеловала его. - Скажи, Саша, почему ты не понимаешь меня?  -  начала  она,

справившись со своим волнением. - Ты совсем не  видишь,  что  я  так  дорожу

тобой, что я люблю тебя. Почувствовав в ее  голосе  обиду,  Саша  как  будто

очнулся из полузабытья. - Ну что ты говоришь, Таня. Ты совсем  неверно  меня

поняла. Я все вижу и верю тебе. Я тоже очень люблю, и  поэтому  не  могу  не

понимать тебя и не верить. Между прочим, ты совсем замерзла. Догони-ка лучше

меня. -  Ну  что  мы  маленькие  дети,  будем  бегать  друг  за  дружкой,  -

оживившись, улыбнулась она. - А  ты  не  замечала  в  фильмах,  когда  хотят

показать счастье влюбленных, то заставляют  их  бегать  друг  за  дружкой  и

смеяться. Вот так же и мы. Он со смехом рванулся с  места  и  побежал  вдоль

берега. - Упадешь! - крикнула Таня и  сама  побежала  за  ним.  Саша  увидел

большую льдину, которая подошла к самому берегу, повернул туда  и  запрыгнул

на нее. Таня остановилась, не решаясь  последовать  за  ним.  -  Ну,  давай,

давай! - смеялся он. А она кричала ему: - Ну и дурачок же ты. Вот шлепнешься

в воду, тогда допрыгаешься. Льдина и впрямь стала отходить, прыгать  обратно

на берег было далековато. Таня всплеснула руками: -  Прыгай  быстрее,  а  то

тебя унесет. - но Саше сейчас было все равно.

   Сзади неподалеку еще  плыла  льдина,  через  которую  вполне  можно  было

выбраться на берег, и он снял шляпу и помахал ей. - Что медлишь!  -  кричала

она встревоженная. - Прыгай пока здесь еще не глубоко!  Льдина,  на  которой

находился Саша, начала  убыстрять  ход,  и  разрыв  между  ней  и  той,  что

двигалась следом, начал увеличиваться, берег стал удаляться. Саша разбежался

и прыгнул, но, поскользнувшись, плюхнулся в воду, едва зацепившись руками за

край льдины. С трудом вскарабкавшись на нее, он  тут  же  махнул  в  сторону

берега и оказался по пояс в воде. Выйдя на берег, он  смеялся  и  ежился  от

нестерпимого холода. Таня сорвала с него  плащ,  заставила  снять  пиджак  и

рубашку и набросила ему на плечи свое пальто. - Ну дурачок! В  каком  только

кино ты видел женихов, которые бы прыгали от своих невест в ледяную воду?

 

 

 

 

 

 

 

                                                 Глава 5 

 

   После случая на реке, Саша заболел, две недели не работал и  не  ходил  в

школу. С Таней они каждый вечер встречались  у  свих  окон  и  подолгу  вели

разговор на языке  буквенных  знаков,  который  они  уже  так  освоили,  что

понимали друг друга с полуслова. Чтобы внести какое-то  разнообразие  в  это

переговоры, Таня предложила изъясняться по-немецки и от  души  смеялась  над

его  корявыми  предложениями,  которые  он  строил  по   русскому   образцу,

совершенно пренебрегая  порядком  слов,  путая  времена  глаголов  и  падежи

существительных. Она рассказывала ему обо всех новостях,  которые  приносила

из школы, и подбадривала, угадывая по образцу мыслей его слабость  и  скуку.

Она очень стеснялась отца Саши и поэтому не приходила к нему домой.

   Между тем Ковалев Петр Андреевич был добродушным человеком,  флегматичным

по темпераменту, и неутомимым шутником.  Действительным  главой  семьи  была

мать Мария Сергеевна, и он подчинялся ей во всех житейских вопросах. И  лишь

когда дело  касалось  крупных  семейных  проблем,  мать  не  позволяла  себе

миновать его волю. Пил он редко и, пожалуй, только будучи пьяным  чувствовал

себя хозяином в полном смысле этого слова.  Мать  тогда  только  поддакивала

ему, исполняя все распоряжения и осторожно старалась склонить  его  ко  сну.

Зато на следующий день она с лихвой восполняла  чувство  утраченных  прав  и

ругала его на чем стоит свет. Трезвого вывести из равновесия его было  также

трудно, как пьяного убедить в неправоте и заставить повиноваться. Его худоба

в сравнении с располневшей женой была также  разительна,  как  и  разница  в

характерах этих людей. Но, видимо, именно эта разница  сближала  их,  и  они

мало нуждались в друзьях и знакомых, находя понимание, если не в делах, то в

разговорах, которые они очень часто вели меж собой. У  них  были  одинаковые

взгляды и на политику, и на начальство, которое они друг у друга не знали, и

на людей со двора. Отец работал столяром и  был,  что  называется,  мастером

своего дела. Вся мебель, что имелась в квартире, была изготовлена им самим и

самым тщательным образом. Делал он все неспеша, но на совесть. С сыном у них

сложились прохладные отношения, но дочь он любил. В пять лет  он  выучил  ее

читать  и  считать,  часто  сам  мастерил  ей  игрушки  и  играл  с  нею   с

удовольствием и азартом ребенка. Новым важным занятием для него стал огород.

Он начал строить там небольшой домик, вырыл колодец,  поставил  забор  и  по

пути с работы непременно заходил на участок и что-нибудь поправлял или делал

заново. Деньги он видел лишь в аванс и получку, когда отдавал жене,  но  был

скуповат и ревностно относился к каждой покупке. Порой трудно  было  понять,

что он испытывал  в  большей  мере:  удовлетворение  от  новой  рубашки  или

беспокойство по поводу истраченных денег.

   Домостроительный комбинат, где он работал, находился далековато от  дома,

но из-за того, что автобусы ходили  окружным  путем,  он  обыкновенно  ходил

пешком, и мать однажды предложила поменять квартиру. Сначала  он  отнесся  к

этому с недоверием, но со временем стал поговаривать о разумности этой идеи.

Как-то раз он пришел с работы навеселе  и  объявил,  что  нашел  клиента,  с

которым можно сделать обмен...

   Известие это застало Сашу врасплох. Он знал о консерватизме  отца  и  был

убежден, что разговор об обмене давно им забыт. Такой  поворот  событий  был

связан с серьезными переменами в отношениях с Таней, и Саша  призадумался  и

приуныл. Он припомнил случай, когда его товарищ,  переехав  в  другой  район

города, вскоре бросил встречаться с девчонкой, которая, по  его  же  словам,

прежде ему была дорога. Познакомился там с другой. Ковалев сейчас не думал о

себе. Он, конечно же, ни с кем не познакомится. Он думал о Тане.  Они  будут

жить далеко друг от друга, реже встречаться,  и  она  отвыкнет,  разлюбит  и

забудет его. Да еще этот Вадим... Он тут ближе и, конечно, использует  новые

обстоятельства в своих целях. То ему приходили примеры из книг,  когда  люди

годами бывали в разлуке и сохраняли свои чувства и даже больше переживали  и

любили друг друга.

   Он долго не мог сказать об этом Тане,  но  однажды,  когда  здоровье  его

поправилось и они сидели у нее дома и строили планы на лето, Саша  рассказал

о решении родителей. Таня встревожилась. Она не нашла слов,  чтобы  выразить

свое отношение к тому, что услышала, и долго  молчала,  вопросительно  глядя

ему в глаза.  Потом,  как  будто  удостоверившись  в  том,  что  он  говорит

серьезно, справившись с недоумением, она склонила свою голову к его груди  и

шепотом переспросила:

   - Это правда?

   - Да, и на днях мы уже переедем.

   - Мы не забудем друг друга. Правда?! - после долгой паузы и  утверждая  и

спрашивая проговорила она.

   Саша вместо ответа обхватил ее голову руками и прижал к  себе.  Он  хотел

сказать: "Я никогда тебя не забуду и буду любить  всю  жизнь".  Но  какой-то

внутренний  голос  остановил  его.  Он  остро  почувствовал,  что  не  может

высказать ей сейчас то, что думает. Он не мог поделиться теми  сомнениями  и

опасениями, которые занимали его  воображение  и  беспокоили.  Он  переживал

случай на улице, переживал предстоящий переезд, но он не мог признаться ей в

этом. Напротив, что-то побуждало его скрыть то, что было у него на душе.  Он

не мог обнаружить себя такого, каков он был на  самом  деле.  Он  интуитивно

чувствовал, что должен быть сейчас перед нею каким-то другим. Каким  именно,

он еще не знал, но знал определенно,  что  должен  быть  непременно  другим.

Какое-то  внутреннее  чутье  подсказывало  ему  где  он  должен  был  искать

подходящие слова и поступки, но эти слова и все  его  поведение  ни  в  коем

случае не должны были выражать его внутреннее  состояние.  Они  должны  были

выражать нечто противоположное тому, что он переживал, обратное тому, о  чем

думал. Он должен был лгать ей и своим поведением и своими словами. Она  лишь

недавно на реке сказала ему, что любит его и в шутку назвалась невестой,  но

он не мог ей сказать то же самое, не мог повторить ее же слова.

   - Я буду встречать тебя из школы. Хорошо?! - тихо прошептала она.

   - А я стану провожать тебя домой, - добавил он.

   - Да здесь не так и далеко, - подняв голову и оживившись сказала Таня.

   - Ведь твой отец всегда ходит пешком.

   Она видела, что ему грустно, и хотела как-то утешить его. Ей и самой было

грустно, но она впервые почувствовала его беспомощность,  и  ей  стало  жаль

его.  Он  попытался  улыбнуться,  но  улыбка  у  него  получилась  вялой   и

неестественной. "Неужели он  и  впрямь  так  сильно  переживает  предстоящий

переезд. Или он ревнует меня к Вадиму? Но это так глупо. Я,  пожалуй,  скоро

забуду, как и звать-то его", - рассуждала она.

   Вечером они собирались сходить на танцы,  где  не  появлялись  уже  около

месяца, но никакого настроения у обоих не было, и Таня спросила:

   - Может не пойдем сегодня в ДК?

   - Как хочешь, - отозвался Саша, - но ведь Валя должна зайти за нами. Одна

она не пойдет пожалуй.

   - Это  верно,  надо  идти.  Ты  хоть  на  заводе  что  ли  присмотрел  бы

какого-нибудь парнишку да познакомил бы  ее  с  ним,  а  то  как-то  неловко

получается: нас двое, а она одна.

   - Нет у меня таких знакомых парней.  Один  есть,  так  он  встречается  с

девчонкой. Что у вас в школе ребята перевелись?

   - Школярами она пренебрегает. Нет самостоятельности у них, солидности.  А

те, что закончили школу, в Армии служат. Был у нее друг, да перехватили  его

(девчонки есть ловкие - палец в рот не клади) сейчас тоже служит. Прислал ей

письмо, извинялся, что так поступил, но ничего  с  собой  поделать  не  мог.

"Занесло", - говорит. А девчонка  она  хорошая,  намного  лучше  меня,  и  я

замечаю, между прочим, что к тебе  она  не  равнодушна.  Но  я  ей  тебя  не

уступлю, так и знай.

   - Какую чепуху ты говоришь, Таня.

   - Да, да, да, да! Ты вот понаблюдай за ней и скажешь, что я права.

   Раздался звонок, и  Таня  выбежала  в  прихожую.  Вошла  Валя  веселая  и

возбужденная.

   - Вы еще не собрались? - удивилась она. - Времени-то уже скоро семь.

   - Легка на помине, - перебила ее Таня. - Мы только что о тебе говорили.

   - Интересно, что же вы могли обо мне говорить такое...

   -Сашка спрашивает меня: "Что это ее нет так долго?" А я ему: "Она может и

не прийти сегодня". Не может быть, говорит, такого. Пообещать и не выполнить

- это не в ее стиле". А я говорю ему: "А вот сегодня она может так и сделать

или заявится с  симпатичным  юношей".  А  он  мне  в  ответ:  "Ты,  говорит,

соображаешь, Татьяна, какую глупость ты несешь?". Прямо так и сказал. И  тут

ты звонишь. Здрасьте! Саша с улыбкой наблюдал эту сцену.

   - Не верь, Валя, ни одному ее слову. Мы и  впрямь  говорили  о  тебе,  но

совсем не в этом духе...

   - А в каком же? - уже без улыбки,  серьезно  спросила  она,  обращаясь  к

нему. Ковалев машинально почесал затылок.

   - Мы говорили, что нет смысла тащить тебя сегодня на танцы. Завтра вам  в

школу да и мне на работу.

   - Это еще что за новость? Сейчас же быстренько собирайтесь и чтобы  через

пять минут были в форме.

   - Через десять, - буркнула Таня.

   - Давайте, давайте, да побыстрее! Подумать только,  "смысла  нет",  может

еще в карты станем резаться вместо того, чтобы культурно  провести  время  в

порядочном обществе?!

   Саша тем  временем  под  шумок  выскользнул  за  дверь  и  побежал  домой

собираться. Девушки остались одни.

   - Таня, скажи мне правду. Что вы тут  обо  мне  болтали?  -  допытывалась

Валя.

   - Да так, по пустякам. Он предлагал не ходить на вечер, а я говорю: "Ведь

мы собирались". Да и с тобой договорились уже. Ты знаешь, между прочим,  они

переезжать  думают  к  домостроительному,  в  новый  микрорайон,  обменивают

квартиру.

   -  Так  Сашке  ведь  в  школу  далеко  будет  ходить.  Впрочем,  ведь  он

заканчивает скоро. Он думает поступать куда-нибудь?

   - Говорит, на исторический попытается, директор школы его настраивает.

   - В Армию не собирается?

   - Так его же забраковали. Какое-то расширение вен обнаружили.

   - Ну-у, тогда и свадьба уже не за горами.

   - Ты что, смеешься? Какая из меня жена.  Самой  нянька  нужна.  Потанцуем

еще, какие наши годы? Я, может,  в  медицинский  поступать  буду.  Папа  так

хочет! Покоя мне от него  нет.  Хочу,  говорит,  чтобы  ты  в  белом  халате

работала. Я говорю, что сейчас и на заводах в белых халатах работают, а он -

свое. Медицина, говорит, это благородно, остальное все - суета, а не работа.

На заводе ему планом все мозги пропилили. Да и я ему не завидую. Раньше семи

он с работы редко приходит, а как конец месяца, так он и ночевать там готов.

И по воскресениям часто работает. Я ему говорю: "Какой от тебя  там  толк  в

выходной день? Ведь ты у станка не стоишь, детали не точишь; ходишь  там  по

цеху, штанами трясешь, а мать дома одна из угла в угол тычется, ни отдохнуть

как положено не может, ни сходить никуда нельзя. Да я, говорит,  дочка,  сам

толком не понимаю, что я там делаю. Положено, вот и иду чтобы быть  в  курсе

дела: погладят или нашлепают, как первоклассника".

   Наконец сборы были закончены. Таня выглянула в окошко и, увидев Ковалева,

махнула ему рукой.

   - Хорошо все-таки вы  живете:  подала  знак  в  окно  -  и  вместе.  Если

поссорились, то окна вас и помирят. Прямо как в песне...

   - Да удобно, ничего не скажешь, но закончится скоро эта малина... Зал был

полупустынным, когда молодые люди вошли в  него,  но  через  полчаса  народу

прибавилось. Большая группа юношей и девушек, по всей вероятности из  одного

класса,  привнесла  в  него   заметное   оживление   и   смех,   заполнившие

первоначальную тишину музыкальных пауз. В перерывах между танцами люди  были

предоставлены самим себе. Музыкальное образование было пущено на самотек, и,

хотя  все  любили  Эдиту  Пьеху  и  Трошина,  многие  имели  весьма  смутное

представление о том, какие танцы они танцевали.  Пропаганда  бальных  танцев

началась много позже, и из старых танцевали только "Польку" и "Краковяк", да

и то очень редко. В моду входил "Чарльстон". В танцах,  как  и  жизни,  люди

очень своеобразны, и думается, что есть тесная связь между манерой танцевать

и манерами мышления и поведения. Во всяком случае интуитивно люди  чувствуют

это и, как правило, тянутся к тем, кто красиво танцует. Ковалев  в  обществе

двух девушек чувствовал себя не вполне свободно. Постоянного партнера у Вали

не было, и время от времени она танцевала с Таней, а он вынужден был идти  в

курилку, либо подыскивать себе пару, что в малоизвестном обществе  было  для

его  психологии  весьма  затруднительным  делом.  Когда  же  Таня  долго  не

проявляла инициативы, он сам приглашал Валю на  танец.  Чаще  всего  он  это

делал, когда звучал вальс, потому что его она  танцевала  особенно  легко  и

задорно. Но  сейчас  она  пригласила  его  на  танго  сама.  Глаза  ее  были

задумчивы, и Саша заметил:

   - Ты, Валя, сегодня какая-то особенная. У  Тани  была  очень  веселой,  а

сейчас что-то больше молчишь. У тебя ничего не случилось?

   - Скажи, Саша, ты любишь Таню? - спросила она,  не  ответив.  Ковалев  от

неожиданности поднял брови, но через минуту собрался с мыслями и ответил:

   - Право, даже не знаю, как и сказать тебе. Честное слово, не знаю...

   Он вспомнил, что не мог сказать этого самой Тане. Валин же вопрос  вообще

поставил его в тупик. Лгать  он  не  хотел,  а  сказать  правду  не  мог.  В

продолжении всего танца они молчали. Между тем Ковалев спрашивал  себя:  "Ей

самой интересно знать  это  или  же  Тане?".  Таню  тем  временем  пригласил

одноклассник, и, когда закончилась музыка, он проводил ее до их  места  и  с

улыбкой проговорил,  глядя  на  Сашу:  "В  полной  сохранности".  Между  тем

оркестранты пришли с перерыва и в зале зазвучал "Венок Дуная". В это время у

входа появился Вадим с незнакомой Саше девушкой. Они вышли  с  ней  в  самый

центр еще пустого танцевального круга и перед взорами многочисленной публики

элегантно и широко закружились под звуки очаровательной музыки.  В  этом  их

выходе и танце Саша уловил  что-то  парадное  и  символическое.  Он  перевел

взгляд на Таню, которая тоже наблюдала эту  неожиданную  и  столь  эффектную

сцену, и та опустила глаза. Лицо ее покрылось румянцем, глаза  блуждали,  не

находя предмета внимания. Было похоже, что  она  готова  провалиться  сейчас

сквозь землю. "Это конечно же был вызов, - подумал Саша, - и он возымел свое

действие".

   - Я сейчас приду, - бросила Таня и, обогнув зал, скрылась в толпе.  Валя,

заметив неладное,  поспешила  за  ней.  Саша  остался  один.  Вадим  заметил

смятение, которое произошло в одну  минуту,  усмехнулся  сквозь  усы  в  его

сторону и что-то сказал партнерше на ухо. Та утвердительно кивнула головой и

тоже обернулась к Ковалеву.

   Саше стало не по себе, он хотел отойти куда-нибудь в сторону,  но  в  это

время к нему подошел товарищ по школе и стал спрашивать, скоро ли он  придет

на  занятия.  Ковалев  буркнул  ему  что-то  невразумительное,   но   потом,

спохватившись  (ведь  тот,  по  сути,  выручал  его  своим  обществом)  стал

расспрашивать, что они сейчас проходят по тому  или  иному  предмету.  Через

несколько минут  вернулась  Валя  и  сказала,  что  Таня  ушла  домой.  Саша

извинился перед товарищем и предложил ей:

   - Пойдем потанцуем.

   - Что ж, потанцуем, - усмехнувшись, согласилась она.

 

                                                 Глава 6 

 

   Мать Саши с присущей ей энергичностью довольно быстро оформила документы,

необходимые для обмена, и через две недели  уже  наводила  порядок  в  новой

квартире. Она ругала прежних хозяев за то, что пол был выкрашен  небрежно  и

"отвратительной" краской. В ванной комнате штукатурка на потолке облупилась,

и это обстоятельство выводило  ее  из  себя,  каждый  раз,  как  только  она

заходила  туда.  Отец  тоже  поддакивал  ей,  но  при  этом   больше   винил

проектировщиков и строителей.

   Саша молча созерцал всю эту суету и думал,  что  едва  ли  вот  с  такими

людьми можно сделать что-либо существенное в  науке  и  производстве.  Образ

великого ученного,  сложившийся  у  него  в  голове  из  книг  серии  "Жизнь

замечательных людей", не вязался с подобным отношением к быту. Наука и быт в

его представлении были небом и землей, и пропасть между ними была такой  же,

какой были разделены самопожертвование и  мещанство.  Однако  обстановка,  в

которой он жил и которую он воспринимал как нечто само  собой  разумеющееся,

была создана именно этими людьми, трудолюбивыми  и  беспокойными,  и,  может

быть, в их деятельности, подумал он, тоже есть какой-то, хотя и скромный, но

тем не менее необходимый смысл. Вместе с отцом он начал  передвигать  мебель

из одного угла в другой,  пока,  наконец,  мать  не  была  удовлетворена  ее

расстановкой. Глубоко и облегченно вздохнув, она  вдруг  объявила,  что  всю

мебель следует заменить новой.  Отец  стал  убеждать  ее,  что  фанерованная

мебель, хотя и лучше смотрится, сделана не так добротно и потребует  немалых

расходов. Но его возражения вызвали бурю негодования, и он  в  конце  концов

согласился, полагая, что это дело достаточно отдаленного будущего.

   Саше надо было идти на занятия, и он, наскоро перекусив, собрал  портфель

и вышел из дома. На дворе  стояла  пасмурная,  но  сухая  погода.  В  городе

ощущалось приближение  майских  праздников.  После  субботника  газоны  были

очищены от листвы, деревья подрезаны, и улицы одевались в алый наряд. Однако

свежий весенний воздух и предстоящий праздник мало  радовали  Ковалева.  Как

только он оставался наедине с собой, мысли его обращались к одному и тому же

предмету, были мрачными, и никакие внешние события не могли оторвать его  от

них. Саша уже начинал предпринимать волевые усилия для того,  чтобы  вывести

свое  сознание  из  состояния  депрессии   и   угнетения,   но   его   мысли

непроизвольно,  повинуясь  какому-то  неумолимому  закону,  вновь  и   вновь

стремились окунуться а атмосферу удручающих переживаний.

   Он осознавал свое дурацкое положение, в котором он оказался на танцах, но

в тоже время он не видел в этом своей вины. Он полагал, что виной всему было

стечение обстоятельств. Таня пожалуй, тоже жалеет о  своем  поступке,  думал

он, но ему от этого не становилось легче.  У  него  больше  нет  повода  для

встречи с ней. Наоборот, он должен избегать ее. Между тем именно  сейчас  он

ощущал острую потребность увидеть ее. Если бы Вадим не появился  на  танцах,

рассуждал он, то сейчас не было бы проблемы для встречи с Таней, не было  бы

и жгучего желания увидеть ее. Но может это от того, что он переехал и  живет

сейчас далеко от нее? Скорее всего, решил он, что причина здесь и в том и  в

другом. "Но она тоже, наверное, хочет увидеть меня, - думал Саша. - Не может

такого быть, чтобы она не хотела объяснить мне свое поведение. А может быть,

он неверно понимает ее. Может быть, она ушла по какой-нибудь другой  причине

и сейчас ищет случай объяснить ему все. Но если она ушла из-за Вадима, то  и

в этом случае надо, видимо, спросить ее, узнать точно, что это действительно

так, и только после этого делать какие-то окончательные выводы".

   Однако, когда в своей памяти он воспроизводил обстановку  вечера  в  Доме

культуры, его сомнения  рассеивались,  и  он  убеждался,  что  выяснять  тут

нечего, наоборот, ему следовало бы  не  рассуждать,  а  возмущаться.  Однако

возмущение выражать было некому, и он начинал все продумывать снова и снова.

   В школу можно было  идти  двумя  путями,  и  в  раздумье  он  прошел  тот

перекресток, где можно было свернуть и обойти стороной дом, в  котором  жила

Таня.  Вспомнив  об  этом,  он  обернулся,  и  убедившись,  что  прошел   от

перекрестка приличное расстояние, продолжил путь.  Однако,  когда  показался

дом, где жила Таня, и ее окно, и он, представив себе, что  она  увидит  его,

сбавил шаг и подумал, что еще не поздно свернуть и пройти  по  дворам  между

домов и обойти этот заколдованный дом, вокруг  которого  были  сосредоточены

все его мысли. Но как раз в этот момент ее окно блеснуло в  глазах  Ковалева

лучами заходящего солнца. "Как может луч солнца, отраженный от ее  окон,  на

таком расстоянии найти меня", - подумал он.  В  этом  он  усмотрел  какое-то

сверхъестественное, но доброе предзнаменование.  Он  непроизвольно  прибавил

шаг и, когда оказался совсем близко от дома,  увидел  в  окне  силуэт  Тани.

Решительно свернув в переулок, он вошел в ее  подъезд  и  позвонил.  Покинув

танцевальный зал, Таня прошла в гардеробную. Лицо  ее  было  залито  краской

стыда, и искаженное неестественной улыбкой, оно вызвало удивление  девчонок,

знавших ее по школе,  которые  столпились  внизу  у  зеркала.  Схватив  свое

пальто, она, не помня себя, вышла на улицу  и  бросилась  бежать  в  сторону

дома.

   "Негодяй! Как он мог! Как он посмел притащить ее на танцы?! Ей  казалось,

что все знакомые в зале сейчас только и говорят о  ней  "Он  пришел  с  ней,

чтобы опозорить меня. Он  заметил,  что  я  недовольна,  но  не  пошел  меня

успокаивать, хотя раньше, он всякий раз делал это. Он решил поиграть у  меня

на нервах, на ревности, но это не ревность, это обыкновенное зло, которое  в

дальнейшем обойдется  ему  очень  дорого"  она  перешла  на  шаг  и  немного

отдышалась от быстрого бега. На улице было  темно  и  тихо.  Ей  встретилась

сослуживица матери, которая, увидев взволнованную, с растрепанными  волосами

Таню, не решилась остановиться и пройдя мимо девушки не  обратившей  на  нее

никакого  внимания,  обернулась  и  сокрушенно  покачала  головой,   не   то

сочувствуя не то удивляясь. Дома своим видом и состоянием Таня  переполошила

мать. Объяснив, что больна, она прошла в свою  комнату  и  упала  ничком  на

кровать. "Нет, твердила она, этого прощать нельзя. Надо  во  что  бы  то  ни

стало заставить его вернуться, а затем посмеяться над ним. И эта еще  корчит

из себя невесту... Он бросил ее ради меня когда-то и он сделает это  еще.  Я

докажу это ей, чего бы мне это не стоило. Я никогда не позволю унижать  себя

людям, недостойным меня".

   На следующий день она не пошла  в  школу,  представила  себе,  как  будут

посмеиваться и ехидничать некоторые девчонки, те,  что  втайне  завидуют  ее

успехам  у  юношей.  Они  будут  шептаться,  разбирая  ее  по  косточкам,  и

распускать небылицы по всей школе. "Боже мой!  -  воскликнула  она.  -  Хоть

бросай школу из-за этих идиотских сплетен".

   Вечером она видела в окно, как к подъезду Ковалева подъехала  автомашина,

как Саша с отцом погрузили в нее мебель и вещи и уехали. На  какое-то  время

она забыла вчерашний случай и настраивалась на то, что Ковалев к ней  зайдет

попрощаться. Но тот уехал, не взглянув даже в сторону ее окон. Это  взбесило

ее окончательно,  она  не  могла  найти  себе  места.  Когда  стемнело,  она

прильнула к окну в надежде, что  к  ней  все-таки  кто-то  придет.  Ей  было

безразлично сейчас, кто бы это был: Вадим, Александр или Валя, но  никто  не

появлялся, и она металась по квартире как птица в клетке.

   Утром, освобожденная сном от недавних забот, она собралась и  отправилась

в школу. Безразличие и пустота заполнили ее душу, но проходя мимо дома Вали,

она подумала, что в школьный омут лучше было бы войти с кем-нибудь вдвоем, и

зашла к ней. По дороге в школу к Вале она заходила редко, и  та,  открыв  ей

дверь, поначалу немного смутилась. Но по пути они развеселились и уже  смело

вошли в школу и в класс.

   Вопреки предположениям Тани,  никто,  кроме  классного  руководителя,  не

поинтересовался причиной ее отсутствия в школе.  Не  было  ни  насмешек,  ни

многозначительных взглядов. Все было  как  прежде,  и  лишь  какие-то,  едва

заметные со стороны,  но  вполне  осознаваемые  самими  подружками  перемены

произошли в их отношениях с Валей.

   После школы Таня основательно засела за  уроки.  Она  решила  забыть  обо

всем, что происходило вокруг.  Уроки  были  наиболее  подходящим  для  этого

средством. Она так увлеклась ими, что не заметила, как пролетело время. Часы

пробили шесть вечера. Она вспомнила, что Ковалев в это время должен  идти  в

школу. Она знала также, что он может обойти ее дом, но была убеждена, что он

пойдет здесь и, возможно, даже зайдет к ней. Ей сейчас захотелось поговорить

с  ним  на  какую-нибудь  отвлеченную  тему  и  заодно   посмотреть,   какое

впечатление она оставила у него после вечера. Однако она  подумала,  что  он

может пройти мимо, и, чтобы как-то спровоцировать встречу, она взяла большое

настольное зеркало и стала испытывать отраженный от него  солнечный  луч  на

случайных прохожих. После долгого ожидания, когда, судя по времени, она  уже

решила, что Ковалев обошел ее дом стороной или вообще не пошел в  школу,  он

вдруг показался на противоположной стороне улицы, и она навела "зайчик"  ему

на лицо.

   - Здрасьте, сказала она Ковалеву, когда тот вошел в прихожую. - Проходите

пожалуйста, присаживайтесь и рассказывайте о своем новом житье-бытье.

   - Признаться, я пришел послушать тебя...

   - Да, мне, действительно, есть что  сказать  тебе,  -  начала  она  после

некоторого раздумья, -  но,  я  думаю,  это  только  расстроит  тебя,  хотя,

впрочем, может я ошибаюсь... Дело в том, Саша, что  нам  следует  прекратить

наши встречи. Я не буду говорить о причинах, так как ты многое  видишь  сам.

Скажу только, что я порой не понимаю сама себя, но считаю, что  меня  должны

понимать другие... Очень может быть, что я пожалею о том, что я говорю  тебе

это, но я откровенна и говорю, что думаю.

   Саша перевел взгляд с ее глаз  на  слегка  подкрашенные  губы,  на  новое

домашнее платье в мелкую клетку. Ему стало стыдно за себя. Он слышал это  от

человека, которого он любил, без которого  не  мыслил  себя  вот  уже  более

полугода. Почувствовав его состояние, Таня придвинулась  к  нему  поближе  и

тихо сказала:

   - Ты прости меня, Саша.  -  Ковалев  поднял  на  нее  тяжелый,  невидящий

взгляд, встряхнул головой, словно отгоняя от себя ее слова, и проговорил:

   - Не надо об этом. Прости меня лучше ты...

 

                                                 Глава 7 

 

   В школе у Ковалева дела шли хорошо. С первых дней занятий  он  последовал

совету Тани и, когда чувствовал, что знает материал  хорошо  поднимал  руку.

Учителя оценили его инициативу и заговорили о том, что с новеньким  учеником

им повезло, посещал  бы  только  занятия.  И  Саша  старался  оправдать  эти

надежды, хотя и не ведал о них. Пропускал занятия он очень редко, и  в  этом

его поддерживала Таня, с  которой  они  уговорились  не  встречаться  в  дни

занятий  ни  при  каких  обстоятельствах.  Теперь  же   когда   их   встречи

прекратились, Саша решил все усилия сосредоточить на  учебе  и  основательно

подготовиться к сдаче экзаменов.

   Особенно он заинтересовался уроками обществоведения. Их тоже вел  Алексей

Иванович, который, как выяснилось, закончил философский факультет.  Закончив

курс обществоведения чуть раньше положенного,  он  сдвоенный  урок  посвятил

беседе по проблеме классификации наук.

   - Философию, - начал он, - следовало бы  изучать  прежде  чем  какие-либо

другие науки, потому что исторически она предшествует науке и даже  включает

ее в себя наряду с  другими  формами  знаний.  Но  в  связи  с  тем,  что  в

первоначальных классах научных знаний у вас было ничтожно мало, то  разговор

на эту тему был бы беспредметным. Сейчас  же  вы  находитесь  на  достаточно

зрелой ступени познания и уже сможете понять и  по  достоинству  оценить  те

вопросы, которыми занимается философия.

   Одной из актуальных проблем  философии  является  проблема  классификации

научного  знания.  Она  интересует  ученых  потому,  что   структура   науки

отображает структуру объективного мира и каков этот мир,  такова  и  система

наук. (Правда, надо еще учесть, что мир отображается не  только  наукой,  но

также искусством и различными формами идеологии).  Как  ни  странно  решение

этого вопроса затянулось до настоящего времени хотя каждая конкретная  наука

достигла огромных успехов и высокой степени совершенства.

   Вы изучили достаточно много законов в самых  различных  областях  знаний.

Однако  сделаем  предположение  что  все  они:  будь  то   законы   Ньютона,

периодический  закон  Менделеева,  закономерности,  открытые  Дарвином,  или

правила математики  и  языка  -  все  они  являются  частными  модификациями

наиболее общего и единого, точнее двуединого принципа, суть которого состоит

в  том,  что  все  предметы  и  явления  действительности  с  одной  стороны

становятся во времени (становление) и  с  другой  -  соотносятся  с  другими

предметами и явлениями в пространстве (отношение). Многие законы  выражаются

количественными соотношениями и  по  форме  иногда  удивительно  схожи,  как

например, закон всемирного тяготения и закон Кулона. Арифметика,  к  которой

можно свести значительную часть математики, по сути базируется  на  понятиях

операции  и  числа.  Метр  и  секунда  являются   исходными   единицами,   а

пространство и время - исходными понятиями физической  науки.  Металлоиды  и

металлы, основания и кислоты - это  наиболее  глобальные  понятия  в  химии,

наследственность и изменчивость  -  краеугольные  категории  в  биологии.  В

политической экономии элементарными кирпичиками являются товар и деньги.

   Однако самое  интересное  состоит  в  том,  что  фундаментальные  понятия

различных наук мы можем соотнести между  собой,  и  тогда  целостное  здание

науки приобретет вполне определенный  конкретный  вид,  где  каждое  понятие

должно будет занять свое строго определенное место.

   Давайте выявим в некоторых науках такие  понятия  и  соотнесем  их  между

собой:

 

                    Становление  -  отношение         /философия/ 

                    вещество        -  поле                     /физика/ 

                    время              -  пространство 

    простые вещества        -  соединения          /химия/ 

                    основания      -  кислоты 

                    растения         -  животные            /биология/ 

                    товары            -  деньги                  /политическая

экономия/ 

             существительное -  глагол                   /лингвистика/ 

                    число              -  операция              /математика/ 

                    субъект          -  предикат               /логика/ 

 

   В данной схеме в основе левого ряда понятий лежит категория  становления,

а в основе правого - отношение.

   Если мы поменяем местами хоть одну пару понятий, то  нарушим  всю  логику

научного знания. Далее Алексей  Иванович  указал  на  то,  что  между  двумя

полярными  понятиями  в  каждой  строчке  можно   вставить   третье.   Между

становлением и отношением это будет движение, в биологии это микроорганизмы,

в политической экономии - рабочая  сила  и  т.д.  Между  различными  науками

существует глубокая взаимосвязь и структуру этой связи следует  выводить  из

единого принципа.

   Надо заметить также,  что  искусство  тоже  подчинено  этому  принципу  и

Лессинг, в частности,  подразделял  живопись  и  поэзию  на  основе  понятий

сосуществования и следования.

   Каждая отдельная наука, базируясь на двух основных понятиях, должна иметь

в своем основании также и одну аксиому и одно правило вывода. Тот факт,  что

в арифметике, например, или в геометрии мы имеем несколько аксиом и  законов

говорит о том, что мы еще не до конца осознали аксиоматику этих наук, и  что

там еще есть поле для творчества.

   Структура    научного    знания    должна    соответствовать    структуре

действительного мира и мы ее выразим в следующей схеме:

 

   Становление движение отношение /исходные категории/

   природа деятельность общество /действительный мир/

   онтология гносеология социология /философия/

   естественные технические общественные /науки/

   алгебра, геометрия теория вероятно- /математика/

   анализ стей, статистика

   анатомия физиология психология /антропология/

   хирургия терапия психиатрия /медицина/

 

   Здесь надо особо отметить расположение и роль математики. В  естественных

науках, в  анатомии  и  хирургии  преобладают  точные  методы  и  теории,  в

общественных  науках,  в  психологии  и   психиатрии   -   вероятностные   и

статистические. Технические науки базируется на чертежах и схемах.

   У нас ограничено время уроков - продолжал Алексей Иванович  -,  и  мы  не

можем остановиться на множестве других выводов, но кто  заинтересуется  этой

проблемой, может подумать над нею сам и обратиться ко мне в частном порядке.

Сейчас же мне важно было показать вам глубокую взаимосвязь наук, и то что их

структуру следует выводить из единого принципа.

   Прозвенел звонок. Глубоко взволнованный уроком Саша вышел из школы.

   "Если принцип универсален, - подумал Саша, - то он должен быть применимым

и  к  человеческим  отношениям.  Но  как  понятия  времени  и  пространства,

становления и отношения можно соотнести и связать с взаимоотношениями  между

людьми? Допустим, что происходит  простой  диалог  между  людьми.  Его  надо

сравнить  с  процессом  купли-продажи.  Собеседники  попеременно   выступают

владельцами то относительной,  то  эквивалентной  форм  стоимости.  Занятно!

Стоимостью же здесь являются слова или, точнее, мысли,  "произведенные"  для

обмена информацией. Совсем как товары!  Если  же  мысль  "производится"  для

самого себя, то она  не  является  "товаром",  она  простой  продукт.  Тогда

монолог и диалог -  это  две  крайности,  первая  из  которых  характеризует

"натуральное хозяйство", а вторая - "товарное  производство".  Поразительный

вывод! Однако, как привязать монолог и диалог (совсем почти театр) к  истине

и заблуждению, к правде и лжи? Сам себя человек  обмануть  не  может.  Тогда

монолог соответствует истине или в худшем случае  заблуждению,  но  не  лжи.

Верно! Обмануть можно  только  другого  человека,  и  поэтому  ложь  следует

привязать к диалогу, к отношению, к "товарному производству". Действительно,

обмануть можно лишь продавая что-то другому человеку, но не  самого  себя  в

условиях натурального хозяйства.  Хорошо!  -  рассуждал  Ковалев.  -  Значит

диалог  это  сделка,  которая   допускает   обман,   или   так   называемый,

неэквивалентный обмен.

   Ложная информация - это, по видимому, цена не соответствующая  стоимости.

Ложная информация скрывает правдивую, но иногда это бывает  оправдано.  Ведь

существуют же тайны:  государственная,  военная,  личная;  все  существующее

должно  быть  подчинено  какому-то  закону,  на   основании   которого   оно

существует. Однако закон существования тайны как будто  противоречит  закону

правды. Но почему существует личная тайна? Почему существуют такие  мысли  и

чувства, такое отношение к событиям  и  людям,  которые  нельзя  разглашать?

Получается так, что в глубоко  личных  переживаниях  и  отношениях  критерии

хорошего и плохого, доброго и злого иные, чем в  группе  людей;  что  закон,

формирующий  мнение  группы,  отличен  от  того,  который  формирует  мнение

человека самого по себе. Но человек сам по себе отличается от  группы  людей

тем, что в одиночестве у него нет  никого  рядом  с  ним  и  ему  не  с  кем

поговорить, обменятся информацией, не к кому прибавить себя, он есть единица

1 или в лучшем случае. 1+ для того же, чтобы вступила в  действие  групповая

мораль, нужны по  меньшей  мере  два  слагаемых:  1+1.  1+  -  это  человек,

разговаривающий сам с собой; это как смех без внешней причины;  а  глупец  с

этой точки зрения - человек, который не чувствует  меры  в  том,  что  можно

сказать другим, а чего нельзя. С этой точки зрения  близкий  человек  -  это

такой, которому можно довериться, который никому не расскажет о твоей тайне.

Таким  образом,  групповой  морали  можно  противопоставить  такую,  которой

следует человек в своих размышлениях и  побуждениях.  Но  мораль  регулирует

взаимоотношения между людьми и, по-видимому,  нельзя  подводить  под  мораль

мысль, побуждение или действие, если знание о них, а следовательно, и всякое

отношение  к  другим  людям  отсутствует.   Если   спроецировать   этику   в

политэкономию, то категорический императив  Канта  приобретет  форму  закона

стоимости, регулирующего взаимоотношения  товаровладельцев;  побуждение  или

потребность в каком-либо действии приобретут вид  продукта,  сформированного

по законам производства. Производство - это не обращение, и,  следовательно,

логика побуждения и рассуждения не  моральны  по  своей  природе.  Однако  у

каждого человека существуют определенные представления о  групповой  морали,

(цене) и прежде, чем поступить так или иначе (открыть производство или нет),

он сопоставляет свое желание, возникшее помимо цены с ней  самой.  Если  это

желание противоречит общепринятым или  даже  групповым  нормам  (предложение

спросу), то оно должно подавляться до своего внешнего  проявления.  Если  же

оно проявилось, то должны предприниматься попытки для того, чтобы об этом не

узнали другие (как это сходно с уничтожением продуктов во время кризисов). И

если уж, эти другие, узнали, то, чтобы не осудили (то есть, чтобы не  купили

продукт за бесценок). Отсюда преступление, где преступник не установлен  это

преступление особого рода. Оно таково уже потому, что не подлежит суду  хотя

и является юридическим фактом.  Нераскрытое  преступление,  неопубликованное

произведение, непоставленная пьеса - все эти понятия являются  необычными  в

силу того, что событие, не вошедшее в сферу познания, существенно отличается

от события или предмета, который существует,  оповестив  нас  об  этом.  Как

предмет  природы  отличается  от  предмета  труда,   втянутого   в   процесс

производства, точно также думающий человек отличается от говорящего.  "Мысль

изреченная есть ложь"...

   Небольшой  жизненный  опыт  вынуждал  Сашу  обращаться   к   литературным

произведениям, и он  находил  там  все  новые  и  новые  примеры  того,  как

информация о тех или иных событиях в корне меняла судьбу героя,  а  зачастую

несла  и   основную   сюжетную   нагрузку,   составляла   главный   конфликт

произведения. Факты подслушивания, подсматривания,  случайного  узнавания  о

каком-либо  существенном  событии  играли  часто   такую   важную   роль   в

произведениях искусства, что некоторые авторы вводили  не  случай,  а  лицо,

типа Яго, воплощающие в себе все, так  сказать,  информационные  пороки.  Не

сознавая того,  писатели  и  драматурги  строили  и  сюжет  и  композицию  в

соответствии с принципом, который соединяет в себе событие и  познавательное

отношение к нему.

   "Так это  же  гносеологический  аспект  основного  вопроса  философии,  -

подумал Саша, - Хотя нет. Под таким углом зрения можно рассматривать  знание

о природе или о своем поступке. Здесь же суть заключается  в  том,  чтобы  о

тебе  знали  другие.  Так  если  бы  Дарвин  совершил  путешествие,  но   не

опубликовал свою книгу "Происхождение видов...", то теории эволюции по  сути

не существовало бы. Это, пожалуй, социологический аспект  основного  вопроса

философии, а не гносеологический...".

   Ковалев вспомнил  книгу  Джека  Лондона  "Мартин  Иден",  где  осмысление

проблемы публикации своих произведений в итоге вылилось  в  личную  трагедию

главного героя. До того, как рассказы Мартина Идена были  опубликованы,  они

по сути представляли собой монологи, ибо  их  никто,  кроме  Руфи  Морз,  не

читал.  Когда  же  он  приобрел  массового  читателя,  а  вместе  с  ним   и

известность, то его "разговор" с самим собой стал известен другим. То  есть,

прежде он был человеком в себе и для  себя,  потом  же  стал  человеком  для

других. До и после публикации  своих  рассказов  Мартин  Иден,  был  глубоко

различен. Джек Лондон напротив, вкладывает в его голову мысль о том, что  он

был одним и тем же и тогда, когда он не  был  и  когда  он  стал  писателем.

Публикация рассказов Мартина Идена - это рубеж, который  разграничивает  его

биографию и его самого на глубоко различные периоды и лица. Руфь  Морз  была

хотя и образованной, но могла не понимать действительного таланта Мартина. В

этом ее беда, но не вина, и ее непоследовательность по отношению  к  Мартину

была вызвана его же изменчивостью и притом в очень существенном плане. Таким

образом, логика рассуждений Мартина Идена неверно отображала диалектику  его

жизненного пути, поэтому он и стал жертвой противоречий не внешней жизни, не

любви  Руфи,  а  противоречий  между  своей  жизнью  и  ее  пониманием,   ее

самооценкой.

   "Однако, если бы Лондон рассуждал подобным образом,  -  подумал  Саша,  -

если бы он воспринимал перемены в отношении к нему Руфи  как  диалектик,  то

произведение не имело бы такой силы воздействия на  ум  и  сердце  читателя,

какую оно имеет в том виде, как оно есть. Да и Джек Лондон, возможно, был бы

в наших глазах не тем, кто он есть".

   В глубоком раздумье Ковалев не заметил как пришел домой, как  поужинал  и

как оказался в постели. Заложив руки за голову, он лежал и напряженно  думал

о том,  какой  бы  найти  способ,  который  более  зримо  убедил  бы  его  в

правильности этих суждений. Вдруг его осенило. В комнате было темно,  и  он,

встав с постели, подошел к книжному шкафу и наугад, на ощупь  взял  с  полки

книгу. Пройдя на кухню, он включил свет и обнаружил, что ему попала  в  руки

книжка Лермонтова "Герой нашего времени". Также наудачу он открыл ее на  сто

сорок девятой странице и стал читать запись Печорина от 12 июня.

   "И губы мои коснулись ее нежной щечки, - прочел Саша, -  она  вздрогнула,

но ничего не сказала; мы ехали сзади: никто не видал".

   Саша подчеркнул слова  "никто  не  видал",  отметив  про  себя,  что  эта

ситуация скроена по той же самой схеме "событие-знание" и продолжил чтение:

   "Ее беспокоило мое молчание, но я поклялся не  говорить  ни  слова  -  из

любопытства". Саша подчеркнул и это предложение.

   "Вы молчите? - продолжала она, - вы, может быть, хотите,  чтоб  я  первая

вам сказала, что я вас люблю?..".

   Дойдя до  места,  где  Печорин  обнаружил  военную  пирушку  и  подслушал

разговор о том, что его - Печорина - надо проучить, Ковалев обвел карандашом

весь этот разговор, умещавшийся целиком в его  схему,  и  особо  отметил  то

место,  где  речь  шла  о  пистолетах,  которые  заговорщики  не  собирались

заряжать, чтобы тем самым лишь  разыграть  сцену  дуэли  и  посмотреть,  как

станет вести себя Печорин.

   Затем Ковалев взял чистую тетрадь и выписал в нее еще несколько  десятков

цитат.

   Подсчитав выписки и количество страниц, Саша нашел, что на одну  страницу

приходится в среднем более одного  события,  которое  от  кого-то  следовало

скрывать или которое было раскрыто. Тайной были окутаны отношения Печорина с

княжной Мэри, Верой и Грушницким. Скрытный характер имела и дуэль.  По  сути

здесь не  было  какого-либо  события,  не  освященного  тайной.  Детективная

литература  вообще  построена  на  тайне.  Но  тайна  представляет  собой  и

центральную проблему философии и науки. Постижение истины - это и постижение

тайны. И разница здесь состоит  лишь  в  том,  что  философия  рассматривает

возможности, пути и  способы  постижения  истины  абстрактным  человеком.  В

литературе этот человек обретает конкретный социологический облик,  и  центр

тяжести  здесь  смещается  с  познавательного  отношения   к   предмету   на

познавательные  отношения  героев.  Но  это  уже  область  этики.  Этика  же

рассматривает лишь поступки, ставшие известными другим. Она анализирует лишь

"реализованный товар". Однако существует масса товара, не дошедшая до рынка.

Этим "товаром" по большой части и являются интимные отношения людей. До  них

наука не доходит, и они полностью отданы на произвол индивидуального опыта и

искусства.

   Саша перелистал несколько страниц книжки вперед и прочел:  "А  ведь  есть

необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся  душой!  Она

как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца;

его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось

кто-нибудь поднимет! Я чувствую в себе эту ненасытную жадность,  поглощающую

все, что встречается на пути..."

   "Примерно так же поступают и дети, подумал Саша, -  когда  они  плачут  и

требуют понравившуюся им куклу, но  наигравшись  с  ней,  забрасывают  ее  в

дальний угол и готовы плакать по новой... Но поскольку  и  взрослые  и  дети

подвержены  подобного  рода  соблазнам,   значит   существует   определенная

закономерность,  руководящая  их  поведением.  Игрушки  и  вещи   становятся

ненужными лишь тогда, когда процесс купли-продажи уже совершен,  когда  люди

ими уже обладают, когда люди их знают...

   Саше  пришла  в  голову  мысль,  что  проблемы  тайны  не  являются  лишь

привилегией искусства и интимных взаимоотношений людей. В реальной жизни они

преследуют человека повседневно. В семье всегда  есть  тайны  от  детей,  от

соседей,  знакомых;  на  производстве  тайны  руководителей  и  подчиненных.

Профессиональная, в частности, медицинская тайна возродила и взяла  себе  на

вооружение даже умерший язык; французский язык в России в свое время скрывал

тайны господ от слуг. По существу, вся  человеческая  деятельность,  включая

трудовую, связана с ограничением, либо с расширением круга людей, на которых

должна распространятся та или иная информация. Пожалуй, и язык сформирован в

соответствии  с   этой   закономерностью,   ибо   в   различных   аудиториях

функционируют разные стилистические и профессиональные структуры языка.

   Таким образом, фундаментальный водораздел мира проходит не только в сфере

отношения субъекта и объекта, но и в сфере  информационного  взаимоотношения

субъектов.  Специфика  информации  о  предмете,  событии,  поступке   должна

определять и круг людей, способных оценить ее. Распространяясь на чуждую  ей

почву она порождает  предательство,  некомпетентность  и  обретает  признаки

"сора", который кто-то вынес из избы.

   В области физики этот водораздел находится между частицей в виртуальном и

реальном состоянии,  между  различными  энергетическими  состояниями  атома,

который излучением либо поглощением извещает нас об изменениях такого  рода.

Принципы неопределенности и дополнительности в этом  случае  выступают  лишь

как различные формы  проявления  более  общего  принципа:  частицы  включают

информацию  о  себе  в  различные  разделы  физической  науки,  хотя  и  "не

догадываются" о том, что их различные состояния исследуют одни и те же люди.

Они предстают перед людьми "продуктом" ("вещью в себе") в смысле импульса  и

товаром ("вещью для нас") в смысле своих координат, либо наоборот.  В  одном

эксперименте свет - это частица, а в другом - волна.

   Ударившись в сопоставления, Саша дошел до биологии. Если  товар  это  то,

что производится и потребляется, то деньги лишь  обращаются.  В  деньгах  по

существу, нет собственной стоимости, их стихия - движение, их, как  и  волка

"ноги кормят". Но волк  -  животное,  а  животным  в  биологии  противостоят

растения. Стихия движения присуща животным и деньгам, а товарам и  растениям

свойствен по преимуществу покой.  Движение  товаров  и  растений  -  это  не

правило, а исключение, и если правило, то совершенно  особого  рода.  Гегель

сравнивает женщину с растением, а мужчину с животным. Пожалуй, он прав, если

рассматривать женщину как  хранительницу  семейного  очага,  а  мужчину  как

добытчика средств существования и процветания.  Тогда  производство  и  быт,

сфера  производства  и  сфера  обслуживания,  а  вместе  с  ней  и   системы

просвещения и здравоохранения скроены с соответствии со структурой,  которая

имеет свои корни уже в биологии. Цветы и насекомые,  водоросли  и  бактерии,

прокариоты и  эукариоты,  все  систематические  группы,  по-видимому,  можно

рассматривать с точки зрения "покоя-движения"  ,  становления  и  отношения.

Перенос информации имеет место не только в познавательном отношении человека

к предмету, но и в самих предметах. Именно эти отношения  и  есть  аналог  и

прообраз  отношений  героев.  В  живой  клетке  это  отношение  осуществляет

информационная  РНК,  на  уровне  организмов  и   видов   эту   деятельность

продолжают, например, насекомые, перенося пыльцу с одного цветка на другой и

т.д.  Коммуникация  в  животном  мире  уже  вполне  определенно  может  быть

сопоставлена с товарообменом.

   Следовательно, редукция высших  форм  движения  материи  к  низшим  имеет

реальные основания, и задача состоит в том, чтобы  верно  выбрать  отправной

принцип и правило вывода.

   Таким образом, все многообразие действительного  мира  можно  выразить  в

простом представлении обыкновенного дерева. Ствол этого дерева становится во

времени /становление/, а ветви его относятся к внешнему миру в  пространстве

/отношение/.  От  крупных  ветвей  отрастают  более  мелкие  и,   совершенно

очевидно, что здесь крупные ветви уже выполняют  функцию  ствола  для  более

мелких. Лист не только завершает морфологию, но и отображает своими  жилками

структурную организацию этого дерева.

   В царстве животных роль ветвей играют конечности. Но вместо  того,  чтобы

пользоваться  ветром,  движением  воды   и   солнечными   лучами,   животные

посредством мышц и конечностей сами  организуют  свое  перемещение  в  среде

обитания, в пространстве. Поэтому можно сказать, что обыкновенный  лист  или

даже рука человека  представляют  собой  наглядную  иллюстрацию  структурной

организации окружающего мира.

   Глубоко закономерным является и тот факт, что современная  система  живых

организмов  представлена  именно  в  виде  дерева.   Периодическая   система

элементов Д.И.Менделеева тоже может быть представлена  в  аналогичном  виде.

"Ствол" здесь  образуют  металлоиды,  а  в  "ветвях"  расположатся  металлы.

Металлы  осуществляют  функцию  связи  и  отношения  и  своими   физическими

свойствами,   благодаря    наличию    свободных    электронов    /тепло    -

электропроводность/, и химическими: они отдают свои электроны. Металлоиды же

их присоединяют и являются изоляторами.

   Все  химические  соединения  образуют  два  главных   класса:   основания

/"ствол"/  и  кислоты  /"ветви"/.  Оксиды  и  соли  являются  промежуточными

образованиями, как микроорганизмы между царствами растений и животных.

   Одной стороне противоположностей,  или  симметрии,  принадлежит  активная

роль, и она связана с  категорией  отношения.  Другая  сторона  сравнительно

пассивна - это становление.

   Так общечеловеческая  мораль  поощряет  мужчину  проявлять  инициативу  в

поиске партнера. Он, как правило, приглашает женщину на танец, он предлагает

и назначает свидание, он чаще первый целует и делает женщине  предложение  о

браке, он активе, наконец, в постели и эту активность продолжают его половые

клетки.

   В  семье  мужчина  изначально  был  охотником,  скотоводом  и   рыболовом

/животные,  пространство,   отношение/,   тогда   как   женщина   занималась

земледелием и воспитанием детей /растения, продолжение рода, становление/.

   В мире атомов ядро - это консервативная сторона системы,  а  электроны  -

активная. Внутри ядра связь между нуклонами осуществляют  пи  -  мезоны.  И,

вообще, адроны - это "ствол", а лептоны - "ветви". У фотона  нет  покоя,  но

можно сказать и так, что покоя не знают ни мужчины, ни животные, ни деньги.

   В фонетике роль фотона выполняет гласный звук,  который  связывает  между

собой согласные звуки. В  речи  мы  имеем  глаголы,  которые  связывают  или

оживляют существительные. В предложении эти функции  выполняют  сказуемое  и

подлежащее, в тексте идея /отношение идеологий/  и  тема  /предмет,  пейзаж,

образ, время/.

   В математике слагаемые и сомножители, делимое и делитель  также  являются

неравноправными членами. Первое слагаемое отображает покоящиеся, а второе  -

перемещающиеся в пространстве предметы. Именно  поэтому  при  геометрической

интерпретации выражения 2+3 мы устанавливаем карандаш на числовой  прямой  в

точке 2 и перемещаем  его  на  три  деления  вправо.  Если  имеем:  2-3,  то

перемещение производится влево.

   Знак операции принадлежит определенному числу,  как  перемещение  присуще

предмету, поэтому современная символика в математике, строго говоря,  далеко

не соответствует содержательным процедурам.

   Нулю  мы  не  можем  приписать  знак  потому,  что  объект,  который   он

отображает, нельзя переместить в пространстве. Но отсюда же следует, что  на

ноль нельзя не только делить,  но  и  умножать.  На  ноль  нельзя  также  ни

увеличить, ни уменьшить какое-либо число. Эти операции  мы  производим  лишь

потому, что неявно, то есть не сознавая того, мы применяем  переместительные

законы сложения, умножения и даже вычитания, который выглядит так: а - 0 = 0

+ а = а, и а - в = - в + а.

   В геометрии числу соответствует точка, а операции - прямая.

   На рынке  первому  слагаемому  соответствует  относительная  стоимость  и

товар,  второму  -  эквивалентная  стоимость   и   деньги.   Покупатели   /а

следовательно и деньги/ на рынке перемещаются, а продавцы и товары покоятся.

/К.Маркс, кстати, когда бывал на рынках, не обратил  на  это  обстоятельство

должного  внимания.  Поэтому  он  приписал  движение   относительной   форме

стоимости, а покой эквивалентной. Но это не должно удивлять нас, потому, что

в роли покупателя  сам  он  выступал,  по-видимому,  довольно  редко,  ввиду

систематического отсутствия денег/.

   В соответствии с такой логикой, если мы сопоставим чувство -  рассудок  и

женщину  -  мужчину,  то   должны   сделать   вывод,   что   женщина   живет

предпочтительно эмоциями а мужчина - рассудком. Женщина должна потреблять, а

мужчина  отдавать.  В   отношении   к   ребенку   женщина   занимает   прямо

противоположную позицию.

   Анимальная  нервная  система  человека  указывает  на  его  животное,   а

вегетативная - на растительное  происхождение.  Силой  и  мерой  подвижности

процессов возбуждения и торможение в коре головного мозга  определяется  тип

нервной системы человека. Интравертность и экстравертность  -  это  наиболее

существенные черты характера. Эгоизм и готовность к самопожертвованию -  это

полярные черты, определяющие личность.

   Спокойствие и созерцание у человека связаны с положительными  зарядами  и

энергией, а возбуждение и агрессия - с отрицательными.

   Неблаговидный, противоправный поступок и ложь - понятия одного и того  же

порядка. Как слова вытекают из действий, так ложь вытекает из  неблаговидных

поступков.

   Но с другой стороны честным и открытым можно быть только в  отношениях  с

порядочными и честными людьми. Они не откроют ваши тайны  третьим  лицам,  и

они открыты перед вами. С людьми  же,  которые  могут  предать,  вас  нельзя

исходить из столь высоких принципов и побуждений. Наоборот, в таких  случаях

надо скрывать свои мысли и чувства, а следовательно надо и лгать, и играть.

   Мне конечно же хочется видеть Татьяну - размышлял Ковалев , - но, вопреки

этому, надо создать впечатление, что  я  не  желаю  ее  видеть.  А  как  это

сделать?! Не появляться на танцах? Не  слишком  ли  это?!  Может  просто  не

замечать ее, и задружить с какой-нибудь другой  девчонкой.  Мне  конечно  же

хочется и танцевать с ней, но, чтобы она не догадалась об  этом,  просто  не

надо приглашать ее на танец. А вдруг она когда-нибудь пригласит меня?  Тогда

мне надо будет ответить ей отказом. Да-а, это была бы впечатляющая сцена...

   Но как можно отказать, если ее образ преследует меня и днем и ночью?!  Да

к тому же надо еще и разыграть безразличие  к  ней.  А  если  можно,  то  на

сколько меня может хватить? Сколько надо будет играть эту роль,  месяц,  два

или год?

   Размышляя на темы науки и своей ситуации,  Саша  понял,  что  его  задача

сейчас состояла в том, чтобы  в  соответствии  со  своим  новым  осмыслением

закономерностей и вещей перестроить все свое поведение. Мозг  его  устал  от

напряженного размышления, и на рассвете он заснул.

                               

                                            Глава 8 

 

   К празднику Таня сшила новое платье с большим  отложным  воротником  и  с

утра долго не отходила от зеркала, примеривая его и сомневаясь:  не  слишком

ли велик воротник? В конце концов она успокоила себя тем, что специалисты из

ателье, где она шила это платье, должны разбираться в моде получше  ее.  Она

понимала, что по-настоящему оценят ее платье, конечно, девчонки, с  которыми

она общалась, но в глубине души надеялась, что некоторая необычность  покроя

и, может быть, чуть излишняя вычурность могут внести элемент  замешательства

в устоявшиеся взгляды людей  на  понятия  и  направления  моды,  а  возможно

послужат примером для подражания, в  общем-то  малосведущим  в  этих  тонких

вопросах подругам. Всякий раз, когда Таня покупала или шила  что-либо  новое

из  одежды,  прежде,  чем  появится  на  "большой  публике",  она  старалась

"обкатать" обновку либо просто на улице, либо в местах, где ее мало знают  и

где публика была не столь притязательна. Для этих целей  она  чаще  выбирала

либо стадион, либо спортивный зал в дни каких-нибудь  соревнований,  которые

проводились здесь довольно  часто.  Она  ловила  на  себе  взгляды  людей  и

тщательно анализировала их отношение к  обновке.  И  если  результаты  этого

анализа психологически устраивали ее, то вещь получала путевку  в  жизнь,  и

она смело шла в ней на танцы, на день рождения или в кино. Сейчас же  платье

ей отдали из ателье лишь накануне самого праздника и, не успев пройти в  нем

даже по улице, ей нужно  было  идти  на  демонстрацию.  Задача  такого  рода

казалась Тане чрезвычайно сложной, и она долго  раздумывала  и  вертелась  у

зеркала прежде, чем прийти к какому-либо определенному выводу.  Окончательно

ее сомнения развеяла Валя. -Ой, Танька, какая ты сегодня  красивая!  Честное

слово, я  не  верю  в  парня,  который  бы  мог  перед  тобой  устоять..,  -

воскликнула она, войдя в комнату.

   - Ну ты это уже слишком, Валя, однако кое-кому мы должны  будем  вправить

мозги.

   - Кого ты имеешь виду?

   - Не Сашку конечно.

   - Ты о Вадьке говоришь?

   - Может быть...

   - Да брось  ты,  Таня,  думать  о  нем.  Мне  кажется,  что  Сашка  более

порядочный парень.

   - Сашку мы поручим сегодня тебе. Он будет наверняка где-нибудь неподалеку

от нашей колонны. Нравится он тебе, вот тебе и карты в  руки.  А  я  займусь

более сложным материалом...

   - Что ты, интересно, хочешь предпринять?

   - В общем ничего... Сначала надо  подарить  Надежде  Васильевне  вот  эти

цветы, - она жестом указала на букет тюльпанов, стоявший в хрустальной  вазе

на комоде. - А потом я разыграю роль одинокой богини. Я убеждена, что Вадька

непременно встретится сегодня на нашем пути. Валя, ты понимаешь, мне  просто

необходимо вернуть его, вернуть для того, чтобы потом уже спокойно оставить.

Я должна его оставить, а пока на деле получается так, что оставил меня он.

   - Но ведь ты, Таня, сама начала  встречаться  с  Сашкой.  Вадька  столько

ходил за тобой, и я думаю, что он сильно переживал этот разрыв.

   - Да, ты права, так было, но сейчас стало иначе. Я сама себя не  понимаю,

но на деле не я, а он меня бросил. А этого не должно быть, понимаешь?

   - Не совсем, Таня, но, может быть, оно так и есть, как ты говоришь,  тебе

виднее.

   Наконец сборы были закончены, и девушки вышли на улицу  и  направились  к

школе. Погода на Первое мая выдалась солнечная и теплая. Улицы  города  были

прибраны, повсюду были видны плакаты и развивались алые флаги. Школьный двор

уже был полон народу. Подружки отыскали своих одноклассников и,  обменявшись

приветствиями с группой девушек, расположившейся чуть в стороне на скамейке,

завели разговор на тему, кому что нести.

   Таня  не  хотела  стеснять  своей  свободы  и  поэтому  отшучивалась   от

предложений нести транспаранты. Однако Сережка Мельников, самый нахальный  в

классе мальчишка, заметив это, подкрался сзади, приставил к спине Тани флаг,

тут же скрылся в  толпе  и  высунул  довольную  улыбающуюся  мордашку  из-за

ребячьих плеч.

   Таня придержала  флаг  рукой,  повернулась  и,  глядя  на  него  в  упор,

проговорила:

   - Прими к сведению, что разговор на эту тему мы с тобой  будем  вести  на

бюро...

   Улыбка исчезла с лица парня,  но,  ухмыльнувшись,  он  прищурил  глаза  и

сказал:

   - А я знаю, чем ответить тебе на этом же самом бюро.  Так  что  имей  это

ввиду.

   Таню задел и обеспокоил этот намек, но она внешне спокойно подошла к Вале

и попросила:

   - Подержи, пожалуйста, флаг, я подойду к Надежде Васильевне. Она отыскала

учительницу немецкого языка в кругу семиклассников, где  она  была  классным

руководителем.

   - Надежда Васильевна, - обратилась она к ней. - Можно вас  на  минуточку.

Учительница выбралась из окружения ребят и подошла к ней.

   - Надежда Васильевна,  разрешите  мне  от  всей  души  поздравить  вас  с

праздником и вручить вам вот эти цветы, - и Таня преподнесла ей букет.

   - Спасибо тебе большое, Танечка, - поблагодарила ее  пожилая  седоволосая

женщина. Глаза ее заблестели, она обняла и по-матерински поцеловала девушку.

- Желаю тебе, моя девочка, больших успехов в дальнейшей учебе. Будь такой же

красивой, умной и доброй и у тебя все-все получится.  Будь  счастлива.  Если

уедешь в большой город, не забывай нас.

   - Ну что вы, Надежда Васильевна. Вас я буду помнить всю жизнь.  Что  есть

хорошего у меня, это ваше...

   Учительница приложила платок к глазам и вернулась к своим  ребятам.  Таня

тоже едва не заплакала. Ей вдруг припомнился первый урок немецкого  языка  в

пятом классе, когда необычный мир нового для нее языка раскрылся перед ней и

увлек ее. Обычно требовательная и строгая Надежда  Васильевна  к  Тане  была

снисходительна. В ее практике еще не встречались такие талантливые  ученики.

Однако впоследствии выяснилось, что несмотря на прекрасные знания  немецкого

языка, несмотря на любовь к нему, у Тани не появилось желания продолжать его

изучение в вузе. Этот парадокс и возмущал и  удивлял  учительницу.  Но  Таня

все-таки была и осталась ее любимой ученицей.

   Физрук Василий Кириллович дал  команду  построится  в  колонну,  и  Таня,

очнувшись от нахлынувших на нее чувств и воспоминаний, направилась  к  своим

одноклассникам. Школьный оркестр заиграл марш, и колонна двинулась по  улице

в направлении к центру. У перекрестка  она  остановилась,  чтобы  пропустить

вперед колонну какого-то предприятия, и тут Таня увидела на тротуаре Вадима.

Он стоял со своей подругой и смотрел в ее сторону. Валя,  стоявшая  рядом  с

Таней, заметила, и поприветствовала  его.  Вадим  тоже  поднял  руку,  затем

подхватил Надю под руку и подошел с ней к Вале.

   - Здравствуй, Валюша, произнес он, пожимая ей руку. - Как поживаешь?

   - Да все  по-прежнему.  Вот  видишь,  вышли  на  людей  посмотреть,  себя

показать.

   - А ты похорошела, я вижу...

   - Спасибо, но на празднике все хорошеют. Вот и Таня, как видишь,  сегодня

особенно симпатичная.

   Вадим перевел взгляд на Таню, которую до этого, как будто, не замечал.

   - Ну это тот самый случай, когда красота бывает обманчивой или,  попросту

сказать, липовой,  -  заметил  он  и,  довольный  собой,  отвернулся,  чтобы

продолжить прерванный разговор.

   - Я не согласна с  тобой,  Вадим,  но,  впрочем,  как  ты  поживаешь?  Не

собираешься ли жениться? - она перевела взгляд на Надю,  которая  была  явно

растерянна, но старалась скрыть это.

   - Да вот уговариваю  свою  невесту,  но  пока  не  соглашается,  говорит,

сначала надо отслужить в Армии, - он ласково посмотрел Наде в глаза и  обнял

ее.

   Таня, наблюдавшая эту сцену, не знала, что ей  предпринять.  В  разговоре

она не принимала участия и прервать его она была не  в  силах.  Отойти  было

некуда. Девчонки да и парни из  класса  знали  о  том,  что  они  с  Вадимом

встречались, и сейчас тоже с любопытством прислушивались к каждому  слову  и

наблюдали за поведением Вадима и Тани. Это был для них  настоящий  театр,  и

Таня понимала  это.  Она  изо  всех  сил  старалась  сохранить  спокойное  и

безразличное выражение лица, но чувствовала, что у нее это не получается.

   Когда же Вадим оскорбил ее, она едва сдержалась, чтобы не ударить его  по

физиономии. Наконец колонна двинулась, и  она  облегченно  вздохнула.  Вадим

прошел с Валей несколько метров и свернул с Надей на тротуар.

   Подобных испытаний Таня не  припоминала  за  всю  свою  жизнь.  Смешанное

чувство зла и отчаяния, стыда, ненависти и ревности угнетало  ее;  на  глаза

наворачивались слезы, и она изо всех сил старалась подавить  в  себе  горечь

отчаяния и скрыть внешнее проявление чувств. Она твердила себе: "Нет,  я  не

люблю его и никогда не  любила.  Нет,  нет,  это  какое-то  наваждение,  это

роковое стечение обстоятельств, это его идиотизм... Какой дьявол свел меня с

ним? Как все было хорошо и спокойно прежде. И что творится со мной сейчас?!"

   Колонна уже проходила по центральной площади мимо  трибуны,  все  кричали

"Ура" и смеялись, всем было весело и никто, кажется, не думал о своих бедах.

"Неужели среди такой массы людей, - думала Таня, - несчастна лишь я одна? Не

может этого быть. Должны же быть люди, у которых  не  сложилась  судьба  или

вообще есть какое-нибудь горе. Неужели они  все  забыли  о  нем?  Как  можно

веселиться, когда сердце разрывается от нестерпимой боли, когда  слезы  сами

собой  льются  из  глаз  и  само  существование  представляется  невыносимой

обузой".

   Она мысленно благодарила Валю за то, что та понимала ее состояние  и  шла

молча. Но в то же время она была на  нее  чрезвычайно  обижена,  потому  что

именно она  своим  жестом  дала  повод  Вадиму  разыграть  этот  позорный  и

печальный спектакль.

   После демонстрации Таня попросила ее отнести флаг обратно в школу, а сама

поспешила домой. Она заперлась  в  спальной  комнате,  упала  на  постель  и

разрыдалась так громко, что ее могли услышать соседи. Тогда она собрала  все

подушки и зарылась в них. Когда она промочила слезами две или три подушки  и

ей стало немного легче, она поднялась с кровати и подошла к зеркалу.  Увидев

свое отражение, она едва узнала себя. Распухшие покрасневшие веки, мешки под

глазами так обезобразили ее лицо, что ей стало жаль себя. Сердце ее защемила

печаль, отражение растворилось в  тумане,  и  слезы  снова  полились  у  нее

ручьем. Она с силой зажмурила глаза, затем открыла веки и,  присмотрелась  к

искаженному отображению своего лица в  зеркале.  Размазанная  по  лицу  тушь

напомнила ей, что она уже видела себя где-то  такой  же.  Ее  сознание  тоже

блуждало в тумане как и ее взор, и она не могла толком припомнить,  где  она

видела на своем лице эту тушь. Наконец мысль ее наткнулась  на  Ковалева,  и

она в ужасе отпрянула от зеркала. Да, она видела на своем лице  эту  тушь  в

один из зимних вечеров у Ковалева. Это был один из самых счастливых  вечеров

в ее жизни, и плакала она тогда от избытка  счастья.  Сейчас  же  она  убита

горем. Но Ковалев стал для нее сейчас почему-то другим, совсем не  тем,  кем

он был полгода назад. "А может быть на самом деле он все-таки тот же?  Может

быть он переменился лишь в моем воображении? Где он,  кстати,  был  сегодня?

Должен же был он хотя бы посмотреть на меня"...

 

                                                 Глава 9  

 

   Ковалев, между тем, устроил себе первое испытание. Он решил весь праздник

не выходить из дома. И на демонстрации, и на улице он мог увидеть  Таню,  но

ему казалось, что даже  их  случайную  встречу  она  может  истолковать  как

преднамеренную попытку увидеть ее и попасть ей на  глаза.  Такое  желание  у

него  действительно  было,  но  он  решил  воспитывать  в  себе  волю  и  не

поддаваться соблазнам. Кроме того, он не представлял себе,  как  он  пройдет

мимо нее, если ее где-нибудь встретит. Следовало ли  ему  приветствовать  ее

или не замечать, он тоже не знал.  Поэтому,  избрав  участь  затворника,  он

сразу убивал несколько зайцев.

   Однако два  праздничных  дня,  проведенных  дома,  ему  показались  двумя

неделями. У него не раз возникала мысль оставить свои эксперименты на  более

поздние времена и хотя бы просто так пройтись по улице.  Но  как  только  он

подходил к шифоньеру, чтобы взять пиджак, образ Тани всплывал  перед  ним  в

своем самом неприветливом виде, и он отходил от  него  прочь.  Второго  мая,

когда на дворе стемнело, его осенила мысль, что если он сейчас пройдется  по

другой стороне "Брода", то его никто  не  заметит  и  не  узнает.  Он  же  в

буквальном смысле просто пройдется, чтобы подышать свежим воздухом и утолить

жажду, которую испытывает каждый городской  житель,  когда  долго  не  видит

столь привычного для его взора обыкновенного людского потока.

   Через несколько минут Саша, не помня себя, уже мчался  по  направлению  к

заветной улице. В майские праздники здесь обычно проходило массовое  гуляние

и народу, несмотря на поздний час, было много. Ковалев  вышел  на  безлюдную

сторону  улицы  и  сбавил  шаг.  Радостное  возбуждение  охватило  его.   Он

почувствовал себя сопричастном к какой-то таинственной стороне жизни  людей.

Он брел по одной с ними улице, дышал тем же воздухом  и  размышлял  пусть  о

тайных, но каждому из них понятных вещах. На душе у него  стало  спокойно  и

радостно. Ощущение тихого, одинокого счастья коснулось и  умиротворило  его.

Он не выдержал своего первого испытания, но он и не жалел об этом.

   На противоположной стороне улицы  он  вдруг  заметил  знакомую  маленькую

девичью  фигурку,  и  проводил  ее  внимательным  взглядом.  Да,  это   была

контролерша ОТК из его  цеха.  Она  была  неравнодушна  к  нему,  но  он  не

испытывал к ней никаких чувств. Однажды в обеденный перерыв ночной смены  он

прилег в гардеробной и уснул так крепко, что она долго  не  могла  разбудить

его.  В  полутьме  ей  понравилось  его  полусонное  выражение   лица,   его

безнадежная  усталость,  а  может  быть  и  откровенная,   но   в   общем-то

простительная в ее понимании юная  лень,  которую  он  спросонья  едва  смог

осилить, подняться и пойти снова к станку. С тех пор она часто  подходила  к

нему поболтать и однажды даже пригласила его в кино. Но, встречаясь с Таней,

он счел подобный культпоход за беспечность и отказался, сославшись то ли  на

предстоящую контрольную работу, то ли на сочинение.  Сейчас  ему  захотелось

догнать ее и, может быть дать ей понять, что он  сожалеет  о  несостоявшейся

встрече, однако  какой-то  подсознательный,  но  несравненно  более  сильный

аргумент заставил его продолжить свой путь.

   Ковалев уже подходил к концу улицы, где она вливалась в другую,  и  хотел

повернуть обратно, как вдруг увидел, что из-за угла дома вышла и направилась

ему навстречу Валя. От неожиданности Саша замедлил шаг.  Валя,  увидев  его,

тоже приостановилась, но затем решительно подошла и подала ему свою руку.

   - Здравствуй, Саша, - тихо,  почти  шепотом  произнесла  она.  Ковалев  в

театральном поклоне поцеловал ее руку.

   - Здравствуйте, госпожа! Вы без сопровождения в такой поздний час...

   - Не придуривайся, пожалуйста, Ковалев. Знаем  мы  эти  ваши  ужимки.  Ты

лучше доложи, где ты пропадал все эти дни.  Как  переехал,  так  о  тебе  ни

слуху, ни духу. Наверно, по соседству какую-нибудь девчонку подыскал.  Между

прочим, знаю я там одну  красотку  из  вашего  дома,  кудрявенькая  брюнетка

такая, стрижка под мальчика.  Она  в  прошлом  году  нашу  школу  закончила,

Светланой зовут, поступала на филфак, но не прошла  по  конкурсу.  Сейчас...

Впрочем, что сейчас делает - не важно. Чем занимаешься ты, я тебя спрашиваю?

- она взяла Сашу под руку и развернула его. - Тебе, кажется,  в  ту  сторону

надо идти. Давай-ка я тебя провожу.

   - Только, чур, до самого дома.

   - Могу и дальше...

   - Ну, а сама как обратно пойдешь? Темно ведь, хулиганы разные ходят...

   - Меня какой-нибудь прохожий проводит. Их тут вон сколько ходит, - и  она

рукой показала на противоположную сторону улицы, где  и  впрямь  женщин  уже

почти не было и прохаживались в основном молодые парни.

   - Ты, я вижу, знаешь, когда какая пора наступает для прогулок...

   - Да брось ты, Сашка ерунду городить. Просто  я  знала,  что  ты  к  ночи

появишься и непременно на этой стороне улицы, вот и  решила  проверить  свое

предположение. Уловил?

   - Уловил. Только вот непонятно: зачем я тебе вдруг понадобился?

   - А как подопытный кролик, понимаешь?

   - Не совсем.

   - Представь себе, что я построила мысленную модель, сложившейся  ситуации

и, исходя из этой модели, сделала прогнозы в отношении  поведения  некоторых

субъектов.

   - То бишь кроликов?! Валя рассмеялась.

   - Ну пусть будет так. И, понимаешь,  хочешь  верь,  хочешь  не  верь,  но

прогноз этот подтвердил ты сам, собственной персоной,  появившись  на  улице

именно в позднее время и именно на этой безлюдной стороне.

   - Но знаешь,  Валя,  я  совершенно  случайно  попал  сюда,  я  совсем  не

собирался...

   - Это тебе только так кажется. Ты  не  учитываешь  подводные  течения,  а

именно они-то и занесли тебя вот сюда, - она пальцем указала на  тротуар,  а

затем многозначительно подняла руку вверх.

   Вот что, Валя,  я  думаю  по  этому  поводу.  Конечно  хорошо,  что  твое

предположение оправдалось, но мне кажется, тебе не  следует  продолжать  эти

опыты. Дело в том, что твои модели могут повлиять на мое настроение...

   Валя вдруг сделала большой шаг  вперед,  развернулась  и  преградила  ему

дорогу.

   - В этом ты, пожалуй, прав. Я и сама догадывалась об этой  стороне  своих

опытов, но не придала ей должного значения. Извини меня, Саша, она  виновато

посмотрела ему в лицо и опустила глаза. - Впрочем, если бы я тебе не сказала

об этом, то все было бы нормально. Я хочу сказать,

   что это моя болтовня, а не опыты сами по себе могут испортить,  если  еще

не испортили,  тебе  настроение.  Саша  осторожно  дотронулся  рукой  до  ее

подбородка, приподнял ее голову и внимательно посмотрел в глаза. В ее словах

он снова уловил мысль о том, что порой не само действие, а лишь знание о нем

может привести к каким-то результатам. Он был удивлен и тем, что  эту  мысль

Валя просто обронила как нечто само собой разумеющееся и вполне очевидное, в

то время как ему самому пришлось провести не одну  бессонную  ночь,  прежде,

чем он сделал те же самые  выводы.  Может  быть,  и  у  нее  были  такие  же

бессонные ночи, - подумал он и уже вслух спросил: - Значит ты полагаешь, что

если человек не знает, что окружающим известно о каком-либо его поступке, то

это для него хорошо. - Конечно. Поведение человека зависит от  того,  что  о

нем думают и как относятся к нему окружающие. И если эти люди так деликатны,

что в своих отношениях с этим человеком способны скрывать то, что они думают

о нем что-то плохое, то это хорошо, потому что, человек в  такой  обстановке

чувствует себя свободно, его не угнетает сознание вины перед  этими  людьми.

Часто человека волнует не сам поступок, а вопрос о  том,  по  каким  каналам

будет распространятся информация о нем. Если же  учесть  то  обстоятельство,

что человек порою не сознает, а часто и не  в  состоянии  предусмотреть  все

последствия  своего  поступка  или  даже  слова,  то  вполне  очевидно,  что

окружающие его люди должны быть достаточно рассудительными и  благосклонными

к нему. Они  также  должны  учитывать  и  тот  факт,  что  некоторые  детали

обстоятельств им могут быть неизвестны. - Я вижу, Валя, у тебя на этот  счет

существует целая теория, но мне хочется задать тебе еще вот какой вопрос. Ты

опираешься в своих  рассуждениях  на  следствия.  Если  здесь  обратиться  к

аналогии, то ты утверждаешь, что Татьяне Лариной было бы стыдно, если  бы  о

ее письме к Онегину стало известно в свете.  А  есть  ли  чисто  логическое,

дедуктивное обоснование того, что чужих писем читать нельзя? То  есть,  если

бы никто и никогда не читал чужих писем, то можно ли в этих условиях сделать

вывод о том, что их читать нельзя? Или еще одна аналогия:  для  того,  чтобы

доказать, что два плюс два - четыре, ты берешь два предмета,  прибавляешь  к

ним еще два и пересчитываешь. Тем самым ты на практике  показываешь,  что  в

результате  получается  четыре.  До  тех  пор,  пока   Пеано   не   построил

аксиоматическую арифметику, мы действительно, только таким способом и  могли

доказать это. Однако сейчас, когда аксиоматическая арифметика существует, мы

можем, не  обращаясь  к  опыту,  доказать  то  же  самое  чисто  логическим,

формальным путем. Так вот, можно ли исходя из каких-то постулатов или аксиом

и правил вывода, не обращаясь к опыту, сделать заключение о том,  что  чужие

письма читать нельзя? - Но такой аксиомой может служить моральная норма. - Я

думаю, что эта норма сама есть следствие практического  опыта  людей.  -  Ну

тогда я не знаю, Саша. А есть ли смысл задумываться  над  такими  вопросами.

Ведь мы знаем, что можно, а что нельзя, и я  думаю,  не  так  важно,  откуда

появилось у нас это знание: из практики или из аксиом. - Это, конечно, имеет

смысл, только вряд ли я сейчас смогу объяснить тебе толком.  Хотя,  впрочем,

есть одно  соображение...  Ведь  если  мы  одну  моральную  заповедь  сможем

обосновать  дедуктивно,  то,  по-видимому,  мы  сумеем  таким  же   способом

обосновать и все другие нравственные нормы, а может быть даже и нормы права.

Да и это, пожалуй, не все... - Уж не думаешь ли ты  стать  законодателем?  -

Нет, что ты, я просто думаю над  логическим  обоснованием  твоей  модели.  -

Знаешь, Саша, никакой модели у меня нет. Я сердцем  чувствовала,  что  увижу

тебя здесь. И, кажется, я тоже тут совершенно  случайно,  так  как  тоже  не

хотела сюда выходить. - Почему же? - Пожалуй, по той же причине, что и ты...

Ковалев понимал ее, но ему было неловко от того, что  и  она  тоже  понимала

его. Разубеждать  ее  было  бесполезно,  искать  какое-то  оправдание  тоже,

поэтому он сделал попытку перевести разговор на другую тему. - Ты не знаешь,

Валя, когда в горсаду открываются танцы? - Это зависит от погоды. Если будет

также тепло, как сейчас, то могут даже на  Девятое  мая  открыть.  А  вообще

открывают обычно во второй половине мая, - она  сделала  паузу  и  спросила:

Скучаешь по танцам? - Не очень, но, я вижу, весной  здесь  устраивают  нечто

вроде каникул. В ДК вечера прекращаются,  а  в  горсаду  не  открываются.  -

Каникулы должны быть во всяком занятии. И перерыв в танцах,  я  думаю,  идет

людям на пользу. Они ищут другие занятия, осмысливают очередной танцевальный

сезон и очередное  знакомство,  а  затем  с  новой  энергией  и  энтузиазмом

пускаются в неведомое и небезопасное плавание... Разговор снова  клонился  к

той же самой теме, и Саша решил сменить предмет. -  Извини,  Валя,  меня  за

нескромный вопрос, но почему ты не встречаешься ни с кем из ребят? - Как это

не встречаюсь? С тобой вот встретились сегодня. -  Со  мной  ты  встретилась

случайно, а вот по договоренности, по соглашению, по интересу  или,  скажем,

по любви. - Насчет любви мы говорить не  будем.  В  моем  представлении  это

нечто сверхъестественное, а вот по интересу я встречаюсь. - Странно,  что  я

об этом не знаю. - А об этом нельзя знать достоверно. Об этом  можно  только

догадываться. - Ты говоришь такими  загадками,  что  я  не  в  состоянии  их

разгадать. - Их между прочим, уже поздно разгадывать. - Почему же? -  Потому

что после экзаменов я уезжаю. - И далеко? - Поеду в большой город,  устроюсь

на  большой  завод  и  поступлю  на  вечернее  отделение  в  институт.  -  В

педагогический? - Да, буду учить детей русскому языку и литературе. А  может

когда-нибудь напишу роман,  нарисую  твой  образ  и  останется  он  во  веки

веков... - В таком случае с  тобой  надо  быть  осторожнее,  а  то  выведешь

какого-нибудь черта с рогами или вообще дурачка. - Нет, он должен получиться

положительным, но недогадливым. Саша  смутился,  но  через  минуту,  овладев

собой, остановился. - Слушай, Валя, можно я поцелую  тебя?  -  Тебе  конечно

можно, - чуть усмехнувшись прошептала она. Он нежно поцеловал ее и,  потупив

взор в землю, задумался. Очнувшись, он увидел в ее глазах  слезы.  -  Что  с

тобой, Валя? Почему ты плачешь? - Извини меня, Саша, но я не могу  проводить

тебя дальше. - Ну что ты,  Валя,  пойдем,  лучше  я  тебя  провожу.  -  Нет,

спасибо, не надо меня провожать. До свидания. А  может  и  прощай...  -  она

развернулась и быстрым шагом направилась к дому. Саша стоял и смотрел  ей  в

след. Наконец она  скрылась  за  углом  здания,  из-за  которого  час  назад

появилась. Улица уже опустела, и он медленно побрел домой.

 

                                                Глава 10 

 

   После встречи с Валей настроение Ковалева,  его  образ  мыслей  несколько

переменились.  Чувство  одиночества  и  никчемности  своего  бытия,  чувство

протеста и бессилия, охватившее его в первые дни после  размолвки  с  Таней,

сейчас  стало  менее   острым,   а   продолжительность   депрессий   заметно

уменьшилось.

   Он чаще стал пребывать в веселом, оптимистическом  расположении  духа,  а

порой вообще забывал о своей беде. Сближение с Валей,  оказало  благотворное

воздействие на его психику, но в то же время беспокоило его по той  причине,

что он не представлял себе продолжения этого романа. Сопоставляя  подруг  он

отдавал предпочтение Тане. Но если  простодушие  Вали,  ее  раскованность  и

раскрытость прежде он осуждал, то теперь, обнаружив  те  же  самые  черты  в

новом свете, он оценил их положительно и  они  привлекли  его.  Однако,  его

воображение,  деформированное  столь  трагичной   для   его   мнительной   и

самолюбивой натуры  развязкой  с  Таней,  было  не  в  состоянии  объективно

оценивать ни ситуацию, ни людей, и поэтому многие достоинства Вали были  ему

видны, но неведомы.

   По прошествии праздника Саша всецело погрузился  в  занятия  и  к  началу

экзаменов в основном повторил билеты  по  всем  предметам,  кроме  немецкого

языка. За месяц иностранный язык не освоить, рассудил он, поэтому  решил  на

экзамен идти с тем, что имел, и тратить время напрасно не стал. Этот  расчет

оправдался. Математику, на которую была потрачена большая часть времени,  он

сдал лучше, чем ожидал, но немецкий вытянул только на "тройку".

   Выпускной вечер не вызвал у него каких-либо ярких  эмоций.  Напротив,  он

провел его в особенно мрачном настроении и, почувствовав,  что  своим  видом

наводит на людей скуку, незаметно ушел с него пораньше. Был субботний  вечер

и, проходя мимо горсада, где в самом разгаре были танцы,  он  зашел  на  зов

музыки.

   Несмотря на то, что зимой он довольно часто  бывал  на  танцах  и  многие

завсегдатаи были ему внешне знакомы, пригласить девушку на танец стоило  ему

немалых усилий. Поборов в себе робость, он подошел,  наконец,  к  миловидной

брюнетке, одиноко сидевшей на скамеечке, встроенной между  двумя  столбиками

деревянной оградки.

   - Извините, пожалуйста, но танец сейчас закончится, - ответила она на его

приглашение, - вы лучше присядьте и мы подождем следующего.

   -  Что  ж,  давайте  подождем,  -  согласился  Ковалев,   оживленный   ее

предложением, - а о чем мы с вами будем беседовать, пока нет музыки?

   - Можно и о музыке, если вы не возражаете.

   - Признаться, я не слыву в ней большим знатоком.

   - А зачем обязательно о чем то  говорить,  можно  культурно  помолчать  и

подумать. Вы  поразмыслите:  стоит  ли  танцевать  со  мной,  а  я  подумаю:

позволить ли вам проводить меня домой...

   - Я вижу, вы не из робкого десятка.

   - Вы не слушайте  меня.  Это  я  в  шутку.  Между  тем,  обводя  взглядом

площадку, Саша увидел Таню и Валю. Сердце его застучало,  и  фраза,  начатая

чужим охрипшим голосом, оборвалась и застыла у него на устах.

   - Вы  что-то  хотели  сказать?  -  обратилась  к  нему  девушка,  заметив

неожиданную перемену, происшедшую в нем.

   - Нет, - справившись с замешательством, начал Саша, - я просто размышляю:

позволите ли вы проводить вас или нет. А, впрочем,  я  вас  видел  в  ДК  на

танцах.

   - Я вас тоже, - быстро  ответила  она,  -  и  между  прочим,  вон  с  той

девушкой, что стоит в голубом платье у оградки, - и она указала взглядом  на

Таню. Ковалев посмотрел в сторону Беседеной и предложил:

   - Пойдемте танцевать, пока не закончилась музыка.

   - Пойдемте, - улыбнулась она, вставая.

   - Вы давно здесь живете? Спросил Саша.

   - Почти с рождения. Я родилась в деревне. Правда,  прожить  там  пришлось

только два года, но, знаете, мне кажется, что я все помню: помню наш  дом  и

огород, помню черемуху под окном. И вот поверите: я приехала туда, когда мне

было уже семь лет, и все окружающее я воспринимала не как  что-то  новое,  а

как будто бы вспомнила то, что я чуточку забыла. Странно,  правда  ведь?!  С

вами никогда не было такого?

   - Нет, право, не было. Я помню себя лишь лет с  пяти.  Он  хотел  сказать

что-то еще, но в тот  момент  прямо  перед  собой  снова  увидел  Таню.  Она

танцевала с Валей и внимательно посмотрела на него. Саша перевел взгляд с ее

глаз на ее волосы и ему вспомнился первый танцевальный вечер,  где  она  ему

представилась прекрасной и недосягаемой. Такое же  чувство  охватило  его  и

сейчас.  Он  опустил  глаза,  щека  его  чуть  дрогнула  от  досады.   Танец

закончился, и он проводил девушку до скамейки.

   - Мне очень было приятно познакомится с вами, но я должен уйти, -  сказал

Ковалев. - Меня зовут Александром, - и он подал ей руку.

   - Люда, - ответила девушка. До свидания. У ворот парка его догнала Валя.

   - Ты уже уходишь?

   - Да, я сегодня очень устал.

   - Так устал, что даже поздороваться не в состоянии.

   - Извини, Валя, здравствуй!

   - В понедельник я уезжаю, Саша, не мог бы ты проводить меня на вокзал?

   - С большим удовольствием, Валя, только надо сделать так, чтобы  мы  были

вдвоем.

   - Таня завтра уедет в деревню...

   - Ну тогда все нормально. Мне, кстати, тоже надо тебе кое-что сказать  на

прощание.

   - Ну вот и прекрасно: я скажу тебе что-то, а ты -  мне.  Поезд  в  девять

тридцать вечера, так что в восемь я тебя буду ждать у себя.

   - Хорошо.

   - Кстати, что это за девица, с которой ты танцевал? Уж не соседка ли?

   - Нет, что ты! Я совсем не знаю ее. Просто пригласил на танец...

   - Симпатичная девочка. Зря ты ее оставил одну.

   - Ничего, ребята заметят ее. Я в этом уверен.

   - Вот и я об этом говорю.

   - Ах вон ты о чем. Но если бы я остался с ней, я б не увидел тебя.

   - Можно подумать, что ты с площадки ушел, чтобы повидаться со мной.

   - Весьма вероятно... Я построил модель, и ты подтвердила ее.

   - Ну, знаешь, Саша, нельзя мстить так жестоко,  -  смущенно  улыбнувшись,

заметила Валя.

   - Это я в шутку, - повторил он и, взяв ее за талию, приблизил к себе.

   - Знаешь, Саша, пожалуй, я вернусь на площадку, а то Таня обидится.

   - Ничего с ней не случится, а ты проводишь меня домой. Ведь должна же  ты

выполнить обещание, которое дала мне в прошлый раз.

   Сказав это, Саша почувствовал, что его слова, самым естественным  образом

вытекающие из ситуации, противоречат его намерениям. Он понимал, что  плывет

сейчас по течению, и что оно несет его "не в ту степь", он искал  оправдание

своему поведению и, наконец, нашел его: он нравился Вале, она хочет побыть с

ним, и, может быть, ей это даже необходимо.

   С другой стороны Таня должна была понять, что девушка ушла с ним,  и  это

должно было задеть ее самолюбие. Вадима призвали  в  Армию,  и  теперь  свое

внимание Таня вынуждена была сосредоточить либо на личности  Ковалева,  либо

на ком-то другом. Однако такого человека Саша не замечал и потому решительно

взял Валю под руку, когда та приостановилась, не зная как ей поступить.

   - Как ты сдал экзамены, Саша?

   - Нормально. Только немецкий на тройку... Пятерок в  аттестате  маловато,

но большего я и не заслужил. А как ты?

   - Можно было лучше, но, признаться,  готовиться  к  экзаменам  совсем  не

хотелось. Математики побаивалась, но сдала на четверку. Между прочим, у Тани

только три четверки вышло. Ей можно было бы побороться и за медаль,  но  она

сама не захотела.

   Они долго шли молча. Музыка то  едва  доносилась,  то  исчезала,  теряясь

где-то в кварталах. На горизонте  взошла  луна,  и  сквозь  облачный  бархат

кое-где просачивались наиболее яркие звезды.  упоминание  о  Тане  почему-то

рассердило его. Он взглянул на Венеру, с которой  ее  некогда  сравнивал  и,

перекрестив планету про себя не весьма лестным словом, отвернулся,  чувствуя

как негодование вдруг охватывает его. Ему захотелось развернуться  и  сейчас

же уйти куда-нибудь в темноту, в лес, упасть на траву  и  пролежать  там  до

утра, пока не  погаснут  холодные  звезды,  пока  не  взойдет  солнце  и  не

возвестит о начале нового дня. Очнувшись от тягостных размышлений, он  вдруг

резко остановил Валю за руку и почти закричал:

   - Ты что меня тащишь домой?! Разве ты не видишь, что я не хочу еще спать.

Разве ты не чувствуешь, что я сам хочу провожать тебя, провожать бесконечно.

Ты можешь это понять или нет? Я тебя спрашиваю.

   Валя стояла растерянная и пыталась принять это за розыгрыш. Но глаза  его

были серьезны, они блестели каким-то незнакомым ей блеском.

   - Что с тобой, Ковалев? - нарочито шепотом и по фамилии обратилась она  к

нему.

   - Я не Ковалев... Я Ковалев для других, а для тебя  я  Саша,  а  может  и

Сашенька. И теперь я буду провожать тебя, а не ты. И провожать я  тебя  буду

не на вокзал, а домой. Никуда ты теперь не поедешь, а твой билет я завтра же

сдам, если вообще не порву, - сказав это,  он  чуть  улыбнулся.  Недоверчиво

глядя на него, улыбнулась и Валя.

   - Ты брось эти шуточки, Сашенька. Билет мой ты  не  увидишь,  ну  а  коль

назвался груздем - полезай в кузов, - она взяла его под руку и развернула  в

направлении своего переулка.

   - Если ты не хочешь спать, пойдем посидим у нас. Мои родители в  отъезде,

я угощу тебя чем-нибудь вкусным.

   - Сегодня можно и горьким, - заметил он.

   - Только тихо, - прошептала она, пригрозив пальцем,  когда  они  вошли  в

подъезд. - Братик, наверняка, уже спит. Дверь  тихонько  скрипнула,  и  они,

оставив обувь в прихожей, на  цыпочках  прошли  на  кухню.  Валя  сходила  в

спальню, переоделась и включила на кухне свет.

   - Провожать я тебя уже не пойду, - махнула она рукой.

   - До дивана я и один доберусь, - пошутил Саша.

   - Ох у тебя и  шуточки,  -  отозвалась  она.  -  Ты  посмотри  лучше  мои

фотографии, а я пока что-нибудь приготовлю.

   Ковалев взялся просматривать фотографии, а Валя стала хлопотать у плиты.

   - Ты, Валя, учти, что на вечере нас в школе кормили.

   - Что, у вас выпускной был сегодня?

   - А что, незаметно?

   - Да вроде бы нет, - ответила она, внимательно посмотрев на него. -  А  у

нас вчера был;  так  ты  знаешь,  мальчишки  "Варны"  притащили  и  девчонок

потихоньку подпаивали. Мне тоже перепало немножко. Но одна девчонка,  да  ты

ее знаешь, Белозерова Светка, поднаклюкалась, прижала своего Чижика в темном

углу и давай целовать его да плакать, а тут Лариса Степановна, как на  грех,

увидела, давай их растаскивать да успокаивать. Мы чуть не померли со  смеху.

Сегодня на танцах подмигнула ей, показываю  на  Чижика,  как  мол,  он  себя

чувствует. А она показывает большой палец: все, мол, нормально.

   Ковалев оторвался на минутку от альбома и внимательно посмотрел на  Валю.

Она была в домашнем ситцевом халате, голубой фон которого был усыпан  белыми

лилиями. Серые большие глаза  ее  были  задумчивы,  а  чуть  вздернутый  нос

выдавал ее бойкий характер.  В  профиль  она  была  даже  красива,  но  чуть

широковатые скулы, как  только  она  поворачивалась,  немедленно  рассеивали

впечатление тайны, которое обыкновенно создает истинная красота.

   Поймав на себе его пристальный взгляд, Валя смутилась.

   - О чем ты задумался, Саша; не нравятся фотографии?

   - Да вот сравниваю тебя  на  фотографиях  и  в  жизни.  Там  ты  какая-то

серьезная очень. Здесь ты проще. Он встал со стула, подошел к ней и обнял за

талию.

   - Между прочим, Саша, если насчет горького ты заикнулся не в шутку, то  у

нас кое-что есть...  Родители  праздновали  по  поводу  моего  аттестата,  и

осталось вино. Хочешь?

   - А что, давай выпьем. Я лично не возражаю. Валя достала из  холодильника

бутылку крепленого вина. Саша распечатал ее и разлил в рюмки, которые  нашел

в шкафу.

   - Ты мне не наливай, Саша. Я не буду пить.

   - Ты хочешь, чтобы я пил один? Так дело не пойдет. В одиночку пьют только

алкоголики. Я до этой стадии еще не дошел, так что давай, ведь у  нас  общий

праздник.

   - А ты знаешь, что есть статья за спаивание несовершеннолетних?

   -  Слышал,  но  у  нас  особый  случай,  так  сказать,  смягчающие   вину

обстоятельства, поэтому если меня и лишат свободы, то только условно!

   - Ты, как мужчина, Саша, открой вот эту  баночку  слив,  -  она  порезала

соленный огурец,  наложила  в  салатницу  горячих  пельменей  и  достала  из

холодильника торт.

   Стол она всегда накрывала с  особым  энтузиазмом  и  немалым  искусством.

Тонкие ломтики хлеба она разложила на тарелочке  веером,  соленные  помидоры

украсила кольцами лука. Всю закуску она расположила  по  кругу,  а  в  центр

поставила торт. Наконец стол был накрыт.

   - Без тоста тоже пьют только пьяницы, - сказала она, и  Саша  на  минутку

задумался. - Говорят, что тост - это своеобразный тест на  сообразительность

и ум, мудрые люди обдумывают такие вещи заранее. Но наше застолье  для  меня

неожиданность, поэтому я скажу коротко: давай выпьем за  наш  будущий  общий

успех независимо от его существа. Главное, чтобы он касался и тебя и меня.

   - Ты выражаешься слишком туманно, но я согласна. Выпив  по  две  или  три

рюмки,  молодые  люди  повеселели  и  разговорились.  Саша  с  интересом   и

нескрываемым любопытством слушал рассказы Вали о том, как они прошлым  летом

отдыхали с мамой на юге,  о  походах,  в  которых  она,  оказывается,  часто

бывала, об одноклассниках и учителях. Он наблюдал  за  выражением  ее  лица,

ловил каждый ее взгляд и  старался  понять,  любит  она  или  он  ей  просто

нравится. Его взгляд потяжелел и то и дело непроизвольно падал с ее глаз  на

ее губы и следил за их движениями,  пока  рассудок  не  спохватывался  и  не

отводил его прочь но через некоторое время все повторялось снова и, когда  в

бутылке оставалось совсем  немного  вина,  у  него  появилось  непреодолимое

желание поцеловать эти губы. Он закрыл лицо рукой, стыдясь своей  прихоти  и

одновременно соображая, как приблизиться к ней. "А вдруг она не позволит мне

сделать это, - подумал он, - по ней сейчас совсем  нельзя  понять,  как  она

отнесется к такому поступку. Она пригласила меня в то время, когда родителей

нет дома, и это серьезный аргумент в мою пользу. Но она хотела вернуться  на

площадку, а значит и не думала об этом совсем. Может ей  нужно  лишь  просто

побыть со мной и у нее вовсе не  возникает  других  желаний,  подобных  тем,

которые захватили меня".

   - Давай, Валя, выпьем еще, прервал он ее и взялся за бутылку.

   - Подожди, Саша, я тебя угощу коньяком, - остановила  она  его  и  достав

распечатанную бутылку, наполнила его рюмку. Он выпил ее, налил другую.

   - Я хочу, чтобы ты тоже выпила коньяку  и  непременно  из  моих  рук.  Он

поднес рюмку к ее губам, и она,  отпив  глоточек,  отстранила  ее.  Поставив

рюмку на стол, он обнял Валю и уронил свою голову на ее плечо.

 

                                        Глава 11 

 

   Проснулся Ковалев среди ночи. На дворе начинало  светать,  но  небо  было

затянуто тучами, и в комнате стоял полумрак. Он внимательно оглядел  комнату

и  в  первую  минуту  ее   обстановка   показалась   ему   незнакомой,   но,

присмотревшись к портрету, висевшему над диваном, где он лежал, и  узнав  на

нем родителей Вали, он сообразил, где находится. Его память медленно, шаг за

шагом, восстанавливала события вчерашнего вечера. Он вспомнил, что вчера был

на выпускном вечере,  затем  зашел  на  танцы,  где  познакомился  с  Людой,

встретил Валю, и они пришли к ней  домой.  Они  выпили  вина,  а  потом  был

коньяк, и они целовались... На  память  ему  пришел  танцевальный  вечер,  с

которого ушла Беседина, и он волею обстоятельств был  принужден  остаться  и

танцевать с Валей; вспомнил, каких душевных усилий ему стоило удержаться  на

этом вечере и какую неприязнь, неожиданно нахлынувшую на него, он испытал  к

Вале. Как мог он целовать девчонку, к которой по существу у него нет никаких

чувств, которая была когда-то даже неприятна ему?! Как мог он наговорить  ей

такой чепухи про билет? Он не в состоянии даже встречаться с ней, не  говоря

уже о том, чтобы любить. Он любит Таню и никто другой ему совсем не нужен.

   Его тошнило, в затылке ощущалась сильная боль, и раскаяние о  случившемся

усугубляло его  состояние,  делало  его  невыносимым.  Из  спальной  комнаты

донеслось чуть слышное  посапывание,  и  сильный  позыв  рвоты  вынудил  его

соскочить с дивана. Он присел на корточки  подле  него  и  взялся  рукой  за

горло, пытаясь избавиться от крайне неприятного ощущения. На

   шее  он  нащупал  шероховатость  и  почувствовал  слабую  саднящую  боль.

Оглядевшись и увидев трюмо, он на цыпочках подошел к  нему.  Шею  пересекала

полоса запекшейся крови. Ужасная догадка  исказила  его  лицо.  Он,  как  по

тревоге, оделся, захлопнул за собой дверь и бегом помчался домой.  Чтобы  не

разбудить родителей, он осторожно открыл дверь, крадущейся походкой прошел в

комнату, разделся и лег в приготовленную для него на диван-кровати  постель.

Спать не хотелось. Чувство небывалой вины перед Таней защемило  его  сердце.

Мысль лихорадочно искала возможности и пути избавления от угрызений совести,

внезапно  стиснувших  его  душу.  Ему  пришла  в  голову  идея  написать  ей

оправдательное письмо, где он смог  бы  объяснить,  как  все  и  что  именно

произошло. Он доказал бы ей непременно,  что  его  поступок  нельзя  считать

подлостью или предательством, потому что он не соответствует  его  помыслам,

его устремлениям и, наконец, идеалам; что на самом деле он не  такой,  каким

он может предстать перед ней, если она об узнает; что он  бесконечно  предан

ей и только ей, и он не сможет полюбить никого другого. Но через пять  минут

он уже осознавал всю глупость своей затеи,  его  объяснения  совсем  ненужны

Тани. Она любит другого, она спокойно спит сейчас и, возможно, видит во  сне

Вадима.  Над  письмом  она,  наверняка,  лишь  посмеется  да  прочитает  его

подругам.  В  его  памяти  снова  всплыла  картина  вчерашнего  вечера.   Он

представил себе чуть застенчивую улыбку, пышные  волосы  и  красивый  халат,

попытался припомнить содержание рассказов Вали, из которых память  сохранила

лишь разрозненные фрагменты и, к своему удивлению,  вынужден  был  признать,

что вчера Валя была очень хороша. Он отчетливо  помнил,  как  его  одолевало

желание поцеловать ее. Оно, это желание, не могло свалиться на него с  неба,

оно возникло на земле  и  должно,  по-видимому,  иметь  какие-то  основания,

понятные  рассудку.  Но  рассудок  отказывался  повиноваться   и   наперекор

действительным фактам  не  соглашался  с  возможностью  существования  прямо

противоположных чувств к человеку: на танцах и дома, в обществе Тани  и  без

нее,  не  признавал  правдивыми  картины  вечернего  очарования   и   ночной

неприязни. Разрываемый противоречиями, которые воздвигли перед ним  реальная

жизнь и рассудок, он привстал с постели и с отчаянием хлопнул себя по бедру.

Но тут же вспомнил случай на реке,  где  он  испытал  презрение  к  Татьяне,

сменившееся затем неделю умиления и пылкой любви. Что можно в подобном хаосе

мыслей и чувств ожидать от дня завтрашнего? Куда заведет его  тропа  поисков

через неделю, через месяц и год? Какие звезды и на  каком  небосводе  должны

служить ему ориентиром в этом неведомом мире очарования, ненависти и  суеты.

В чем, наконец, состоит суть и смысл  самих  этих  поисков?  Что  он  должен

искать?! Счастье?! Но в чем состоит  оно  это  счастье?  Терзаемый  этими  и

подобными им вопросами Саша не заметил, как наступило утро. Поднялась мать и

стала готовить на кухне завтрак. Настенные часы пробили  девять.  Надо  было

вставать и чем-то занять себя. Впереди  был  целый  свободный  день.  Но  он

обещал быть безрадостным и бесцельным, и Ковалев пожалел, что до сих пор  не

нашел себе товарища, с которым можно было хотя бы  провести  время.  Его  не

радовало, а, наоборот, огорчало  и  окончание  школы.  Теперь  ему  попросту

некуда будет девать себя после работы. С Валей ему сейчас ни в  коем  случае

нельзя встречаться. Пусть она уедет, не увидев его.  Так  будет  лучше.  Это

избавит его от дополнительных и ненужных  хлопот  по  поводу  выяснения  или

установления каких бы то ни было отношений с ней.  Таня  сегодня  уезжает  в

деревню... Куда бы уехать самому? Уехать так, чтобы забыть разом все, что  с

ним произошло за последние месяцы. Но уехать нельзя. В понедельник он должен

выходить на работу. А какая может быть работа в таком настроении?! И вообще,

почему он должен идти на работу, если ему сейчас  совсем  не  до  нее?..  За

завтраком мать спросила его о царапине и стала укорять за то, что он  поздно

пришел домой. Саша почувствовал какое-то отчуждение и к ней, и к отцу,  и  к

сестренке, без умолку  болтавшей  о  каких-то  бессмысленных  и  бестолковых

вещах, и, несмотря на то, что погода настраивалась пасмурная, он решил пойти

сегодня на пляж. Там можно быть  одновременно  и  в  обществе  и  наедине  с

собой... До пляжа можно было доехать автобусом, но он  прошел  два  или  три

километра пешком, как кинопленку, покрутив несколько раз  в  своем  сознании

трагические  картины  и  печальные  мысли  последних  двух  месяцев.  Первая

половина июня была достаточно теплой, и купальный сезон начался сравнительно

рано. Однако народу на пляже было мало, и Саша без труда нашел  себе  место.

Пляж был почти не благоустроен: две беседки под крышей, да несколько обычных

лавочек были разбросаны тут и там без всякого  порядка  и  плана.  Небольшая

зеленая палатка, построенная некогда с выдумкой и  искусством,  по-видимому,

многие годы не  работала  и  имела  запущенный  вид.  Берег  был  пологий  и

песчаный, а в метрах пятидесяти от воды поднимался крутым  яром,  заселенным

полосой хвойного леса. В воду лезть  не  хотелось  и  Саша  расположился  на

лавочке с усилием сосредоточив свои мысли на  вопросе  о  пользе  купания  и

солнечных ванн. Но этот медицинский экскурс  продолжался  недолго.  Мышление

упорно стремилось к событиям вчерашнего вечера  и  при  малейшей  оплошности

внимания или воли мгновенно реагировало на  самые  отдаленные  ассоциации  и

проваливалось в невидимую ловушку, где его окутывал холодный и мрачный туман

безысходных эмоций. Эта внутренняя борьба уже начинала раздражать, и Саша  в

надежде избавиться от хандры  пошел  искупаться.  Вода  была  прохладной  и,

проплыв метров двадцать, он вышел усталый, но в  то  же  время  взбодренный.

Солнце в этот момент вышло из-за туч, берег оживился людьми, а  лес  заиграл

веселыми красками. Саша  приложил  ладонь  козырьком,  посмотрел  в  сторону

солнца и улыбнулся. К западу тучи разрывались на отдельные облака. Ветер был

юго-западный, значит можно было надеяться на солнечный день. Приблизившись к

берегу, он вдруг заметил девушку с удивительно знакомой прической.  Лица  он

еще не мог разобрать, но интуиция осенила его,  и  он,  обойдя  лежавших  на

песке людей, подошел к ней. - Здравствуйте, Люда, - обратился он к  девушке.

Она неподвижно стояла, подставив спину выглянувшему солнцу и,  очевидно,  не

заметила его. - Добрый день, Саша, - с удивлением и  улыбкой  ответила  она,

узнав своего бесшабашного партнера по танцу. - Вот мы и  встретились  снова,

хотя вы, как мне кажется, собирались сегодня улизнуть от меня.  -  Вы  очень

смышлен и неплохо изучили девичьи повадки. Однако  на  сей  раз  вы  жестоко

ошиблись. Сегодня я как раз собиралась отыскать вас на площадке и пригласить

на дамский вальс. - Я был бы счастлив, право, если бы в вашей шутке была  бы

хоть ничтожная доля правды. - С некоторых пор я шучу очень редко. - Не стану

допытываться, что это была за пора, но мне приятно слышать это из уст  такой

хорошенькой  девушки  и  я,  признаться,  немало  озадачен  своею  вчерашнею

глупостью. - Вы полагаете,  что  поступили  дурно  вчера?  -  Даже  слишком.

Согласно рыцарскому этикету я должен был сопровождать вас домой. Ведь  рядом

с вами не было даже подружки... - Ну что вы, Саша, рыцари нынче  перевелись,

хотя, впрочем, один объявлял мне о подобном намерении. - Я надеюсь,  что  вы

дали понять этому выскочке, что раньше его разговор на ту же самую тему  вел

с вами я. - Вы опираетесь в своих рассуждениях на старомодную логику. Сейчас

двадцатый, а не девятнадцатый век, и понятия раньше или позже в таких тонких

вопросах,, какие возникают на танцах, весьма условны или, как сказал бы  мой

бывший учитель Алексей Иванович, диалектичны. - Как, вас тоже  учил  Алексей

Иванович? - Да, я закончила в прошлом году вечернюю школу, что находится  на

Пушкинской улице. Вы тоже в ней учились? - Я только что закончил ее. Правда,

я  учился  в  ней  всего  один  год.  -  Очень  любопытно...  Молодые   люди

разговорились об  учителях,  что  их  учили.  Они  посмеялись  над  вольными

манерами и незадачливостью Серафимы Степановны - учительницы немецкого языка

- и отметили  строгий  нрав  и  педантизм  математика,  оценили  острословие

преподавателя  химии  и  добродушие  Алексея  Ивановича.  Потом  они  вместе

купались, играли в волейбол с ребятами, по-видимому, отдыхавшими классом,  и

вспоминали свои школьные годы, лежа на песке подле лавочки, на  которой  они

разложили свою одежду. За несколько часов, проведенных  вместе,  они  многое

переболтали и узнали о знакомых друг друга едва ли  не  больше,  чем  прежде

сами знали о них. Однако о себе никто из них не говорил почти  ничего.  Саша

молчал, потому что считал свою судьбу неудавшейся и какая бы мысль  о  самом

себе ни приходила ему на ум, он отгонял ее прочь, потому  что  она  так  или

иначе была связана с Таней и была или заветной, или мало веселой. Он  решил,

что и Люда многое недоговаривает. Но выяснять ему ничего не  хотелось  и  он

был доволен, что девушка так украсила его одиночество. Было видно, что и она

заинтересовалась Ковалевым. Когда солнце  прошло  зенит,  их  плечи  изрядно

порозовели. Саша подумал о танцах. Они  представлялись  вполне  естественным

продолжением дня. Люда, тоже заговорила о танцах,  и  Ковалев,  проводив  ее

домой, предложил встретиться вечером в городском саду.  Вечером  в  половине

девятого они опять были вместе и направлялись к танцевальной площадке.  Саша

задержался у кассы, чтобы купить билеты, и в очереди, образовавшейся  здесь,

он увидел Валю. Когда она, взяв билет, проходила мимо него, он  сделал  вид,

что не заметил ее. На  площадке  во  время  танцев  его  взгляд  то  и  дело

встречался с ее пристальным взглядом. Танцевала  она  редко,  больше  просто

стояла в стороне, и как показалось Саше, внимательно наблюдала за ним. Ее

   лицо приобрело багровый оттенок, а глаза были широко раскрыты и  выражали

напряжение и решимость. Может быть, она ждала случая,  когда  Ковалев  будет

один и хотела что-то сказать ему? Но именно этого он и опасался и потому  ни

на шаг не отпускал от себя Люду и не отходил никуда  сам.  Он  полагал,  что

таким способом ему удастся избежать неприятного разговора  с  ней.  Люда  не

замечала всего этого и беспечно болтала о  самых  различных  вещах.  Наконец

сосредоточенное лицо Вали он увидел совсем близко от себя и невольно потянул

Люду в сторону. Но только он успел отвести ее к скамеечке, как Валя  подошла

к ним и громко спросила: - Саша, это  твоя  новая  подруга?  -  она  указала

глазами на Люду. -  Да!  -  ответил  Ковалев  с  некоторым  вызовом  и  тоже

достаточно громко.  Едва  он  успел  сказать  это,  как  девушка  сильнейшей

пощечиной оглушила его. Он машинально схватился рукой за лицо и,  сгорая  от

стыда, как ошпаренный, выскочил с танцевальной площадки.

 

                                             Глава 12 

 

   Около месяца Ковалев обходил городской сад стороной. Люду  он  больше  не

видел и ему было стыдно попадаться ей на глаза. Таня и  Валя  разъехались  в

разные  стороны.  Однажды  он   встретил   соклассника   Николая   Скрипина,

рыжеволосого курносого парня, простодушного по натуре и  внешнему  виду,  но

стремившегося придать своим манерам и  речи  некоторую  солидность,  иногда,

правда, смешную. Они долго  бродили  по  улицам,  обсуждая  свои  дальнейшие

планы. Тот собирался поступать в мединститут и поделился с  Ковалевым  своим

беспокойствам  по  поводу  большого  конкурса.  Александр  в  свою   очередь

рассказал о намерениях поступить на философский факультет, и это в  какой-то

мере сблизило их. Так они провели три или четыре вечера и сходили  вместе  в

кино. Обнаружив много общего в своих интересах и  взглядах,  они  удивлялись

тому, что в школе были  так  далеки  друг  от  друга.  Николай  занимался  в

самодеятельном драмкружке при Доме культуры и приглашал  туда  Ковалева,  но

Саша, полагая, что сейчас ему следует думать  о  более  серьезных  и  важных

вещах, наотрез отказался от такого соблазна. В  августе  Ковалеву  полагался

двухнедельный отпуск, и он провел его у своего брата Владимира  в  областном

центре, где жил раньше и  сам.  Брат  жил  с  семьей,  и  их  былые  близкие

взаимоотношения теперь переменились, так  что  Саша  большую  часть  времени

проводил вне дома. Друг его детства уехал на комсомольскую стройку,  поэтому

отпуск ему показался прескучным.

   Он съездил в университет, куда еще совсем недавно собирался поступать,  и

понаблюдал за абитуриентами, сдававшими вступительные экзамены.  Конкурс  на

исторический факультет был довольно высок: восемь человек на место, но пятая

или шестая часть поступающих "завалила" сочинение и оставшимся "дышать" было

уже полегче. Саша пожалел, что не стал поступать в этом году. Сейчас  бы  он

тоже был среди этих ребят и попробовал бы свои силы в этом храме науки. Но с

другой стороны, он осознавал даже некоторое внутреннее  превосходство  перед

окружающими, так как полагал,  что  философский  факультет,  куда  он  решил

поступать  на   будущий   год,   несомненно   внушительнее,   солиднее   чем

исторический, и поэтому время, которое он теряет сейчас,  он  наверстает;  к

тому же по окончании он будет распределяться не в школу, а в вуз. На десятый

день своего пребывания в гостях он собрал чемодан и  уехал  домой.  Сентябрь

выдался пасмурным и дождливым, с холодными пронизывающими ветрами, и Ковалев

вечерами сидел дома за книгами и откровенно скучал по школе и танцам.  Летом

он как будто забыл о Тане, но чем ближе  подходил  сезон  танцев  во  Дворце

культуры, он все больше стал думать о ней. По его предположению  она  должна

была поступать в мединститут. Но если она  поступит,  то  у  него  не  будет

возможности видеть ее, а как раз это-то беспокоило его  больше  всего,  хотя

сам себе в этом боялся признаться. При всей своей благожелательности  к  ней

он ловил  себя  на  том,  что  желает,  чтобы  она  провалила  вступительные

экзамены, и когда, наконец, он увидел объявление об открытии  танцев,  то  в

первую очередь подумал, будет ли там Татьяна.  Сам  он  долго  раздумывал  и

колебался (после пощечины ему было стыдно появляться на публике), но желание

оказалось неумолимым, и вечером с Николаем они явились в  ДК.  В  зале  Саша

пережил истинную тревогу, когда почти в течении часа не мог найти  Таню.  Но

увидев ее нарядную, стройную, со столь знакомой и милой  улыбкой,  он  очень

обрадовался и его сердце учащенно забилось - так велико было его напряжение,

так сильны были его чувства к ней. С ее появлением все в зале преобразилось:

окружающие лица засветились улыбками, музыка  приобрела  новую  интонацию  и

обнажила  перед  ним  какой-то  особый,  доселе  неведомый  ему  смысл.  Она

будоражила его воображение, вселяла уверенность и оптимизм. Прежде, опасаясь

отказов, он не приглашал  особо  популярных  девчонок;  теперь  же,  потеряв

чувство меры, он танцевал с истинными  красавицами  и  звездами  зала.  Таня

пришла с малознакомой Саше девушкой и танцевала с  юношами,  которых  трудно

было отнести к тем, что могли серьезно заинтересовать ее.  Лишь  однажды  ее

партнером  оказался  превосходно  сложенный  симпатичный  парень,  при  виде

которого Ковалев несколько сник, сочтя его за весьма опасного соперника.  Но

больше  он  не  приглашал  Таню,  и  Саша  понемногу  успокоился.  Сам   он,

разумеется,  не  собирался  ни  подходить,  ни,  тем  более,  приглашать  ее

танцевать, однако весь вечер зорко  наблюдал  за  ней  со  стороны,  хотя  и

придавал  своему  лицу  безразличное  выражение,  как  только   их   взгляды

сходились. Николай не был любителем танцев  и  пришел  лишь  за  компанию  с

Сашей, потому что тот долго его уговаривал. За весь вечер он не пригласил ни

одной девушки и простоял в углу, ограничиваясь  обществом  Саши,  который  в

перерывах между танцами подходил и болтал с ним о разных  пустяках.  Николай

не подозревал о внутренней борьбе, чувствах и размышлениях Ковалева, так как

не знал о его былом романе  с  Бесединой.  Ковалев,  со  своей  стороны,  не

говорил ему ничего об этом раньше и пытался скрыть  свое  состояние  сейчас,

хотя полагал, что его  отношения  с  Таней  заинтересовали  бы  Николая.  По

сравнению с летней  площадкой  картина  танцев  в  ДК  отличалась  особенной

красочностью и  колоритом.  Пилястры  и  барельефы,  огромная  шарообразная,

люстра украшали зал. Здесь существовала своя система субординации и  отбора.

Эта система определялась  прежде  всего  популярностью  и  успехом,  степень

которого регламентировала каждому свое место.  Свойства  личности  и  прежде

всего внешние данные, такие, как прическа, лицо и фигура, умение смеяться  и

одеваться, вести беседу  и  танцевать,  были  теми  критериями,  по  которым

оценивался здесь человек, которые определяли круг партнеров, с  которыми  он

мог танцевать. Нарушать этот регламент, этот закон, не имел права никто,  и,

если находился человек, осмелившийся преступить этот  закон  он  непременно,

пусть с опозданием, должен был осознать свое ничтожество и свою глупость.  В

роли такого смельчака находился сейчас Ковалев, но его натура сопротивлялась

внешней воле. Он уже был на верхних этажах  этой  иерархической  системы,  а

если это так, то он  имел  право  на  свое  место  там.  Качества  личности,

необходимые для такого продвижения, он себе  представлял  и  раньше,  однако

сегодня он обратил особое внимание на свой внешний вид. Его серый костюм был

прилично поношен, плохо проглажен  и  на  него  самого  производил  грустное

впечатление. Коричневые туфли не соответствовали его цвету, их каблуки  были

заметно сношены. В перерыве между танцами возле зеркала толпились  девчонки,

но, улучив момент, Ковалев подошел к нему и, как будто  поправляя  прическу,

критически осмотрел себя со стороны. Представив себя рядом с Таней,  он  так

огорчился, что тут же отыскал Николая,  и  они  покинули  танцы.  В  течение

нескольких дней Ковалев обдумывал  возможные  варианты  преображения  своего

внешнего вида. Его зарплата была чрезвычайно мала, так как ответственную,  а

следовательно и хорошо оплачиваемую работу  ему  еще  не  доверяли,  поэтому

претворить свою идею в жизнь он мог лишь  спустя  определенное  и,  в  общем

немалое  время.  Однако,  неожиданно  возникшая  неудовлетворенность   своим

единственным костюмом вскоре сменилась откровенной неприязнью к нему,  и  он

после работы подолгу ходил по магазинам,  присматриваясь  и  прицениваясь  к

самым различным вещам. Однажды его внимание привлек  тюк  вельветовой  ткани

ярко-красного цвета. В детстве у него была куртка из коричневого вельвета  с

отложным воротником и карманами с "молниями" на груди.  Ее  пояс  и  манжеты

застегивались на пуговицы (что очень не нравилось Саше) и у него  уже  тогда

возникло недоумение по поводу этих застежек.  Сейчас,  пристально  глядя  на

ткань, очаровываясь ее яркой расцветкой и в то  же  время  смущаясь  и  даже

страшась ее, он мысленно представил себя в куртке без ворота, без  манжет  и

без пояса и его это так увлекло, что он едва не  соблазнился,  чтобы  купить

отрез. Однако, как только он подошел к  кассе,  чрезвычайная  яркость  ткани

вновь ослепила ему глаза, и он, минуту  постояв  возле  нее,  развернулся  и

вышел из магазина. Все может быть этим и кончилось бы, но однажды он  увидел

юношу в вельветовых брюках бордового цвета. И хотя они были потемнее (но  на

то они и брюки), мысль о том, что красный цвет может подойти и парню,  вновь

осенила его. В тот же день он купил полтора метра  привлекшей  его  внимание

ткани и отдал ее в ателье. В другом магазине он подобрал темно-синие  брюки,

на машинке заузил их, а снизу к гачам пришил замки - "молнии" так , что  они

блестели металлическими зубчиками - звеньями. Сам бегунок он  приспособил  в

небольшой наружный  разрез.  Недорогие,  но  остроносые  черные  туфли  тоже

пришлись ему по вкусу, и он купил их, хотя от получки у него уже  ничего  не

оставалось. Для матери эти обновки оказались неожиданными,  и  она  поругала

Ковалева за то, что он не посоветовался с ней и не принес с получки домой ни

копейки денег. Отношения  с  родителями  сейчас  для  Саши  были  не  самыми

главными, и он внутренне оправдал свой поступок. Через неделю  когда  куртка

была готова, и он собираясь на танцы, примерял свои "наряд", он был  поражен

его вызывающей яркостью. Он даже подумал надеть свой серый  пиджак,  но  его

отвращение к нему было настолько сильным, что он едва не разорвал его, чтобы

уже никогда не носить. Швырнув его в шифоньер, он снова и  снова  осматривал

себя в зеркало и его очарование вновь и вновь сменялось  чувством  страха  и

даже стыда: как воспримут наряд окружающие? Наконец  выход  из  создавшегося

положения был найден весьма простой. Снова переодевшись в свой  традиционный

костюм, он сходил в гастроном и  взял  четушку  водки.  Украдкой,  чтобы  не

заметили родители, он выпил полстакана и, опять  переодевшись  (в  какой  уж

раз), отправился к Николаю. Тот оценил его новаторство удовлетворительно  и,

заметив, что Саша навеселе, добавил, щелкнув пальцем но шее:  -  А  это  для

храбрости? Ковалев утвердительно кивнув головой, и они отправились в ДК.

 

                                              Глава 13 

 

   Беспокойство  Ковалева  по  поводу  своего  наряда  оказалось  напрасным.

Напротив, в этот вечер он чаще обычного ловил на  себе  взгляды  тех  девиц,

которые прежде не обращали на него никакого внимания. Эти  взгляды  выражали

то любопытство, то  удивление,  то  скрытую  зависть  за  его  смелость  так

радикально  разделаться  с  устоявшимися  традициями,  диктующими   среднему

человеку меру и моду. Несмотря на различный характер этих взглядов, в  целом

они были доброжелательными, выражали заинтересованность и внимание  довольно

широкого  круга  молодых  людей.  Это  внимание  и  забавляло  и  беспокоило

Ковалева, оно расслабляло его, как баловня судьбы, и в то же время вынуждало

весьма ответственно относиться к каждому своему шагу, ибо он чувствовал себя

не только баловнем, но и "кумиром толпы".

   В этот вечер появилась на танцах Люда, и, пожалуй, ей Ковалев был  обязан

окончательному освоению зала. Сначала он не  решался  подходить  к  ней,  но

заметив, что она буквально не сводит с него глаз, смело подошел и  пригласил

ее на танец. Они от души посмеялись над злополучной  пощечиной,  разлучившей

их, и не расставались уже весь вечер.  Саша  познакомил  ее  с  Николаем,  и

компания, которую они составили, оказалась очень  веселой.  Люда  попыталась

растрясти Николая и вытащить его на несколько танцев, и хотя ее уроки танцев

не  произвели  должного  эффекта,  но  были  очень  забавными,  и  все  трое

посмеялись над ними.

   Таня Беседина, положительно оценив изменения во  внешнем  виде  Ковалева,

заметила то чрезвычайное внимание, которое он уделял незнакомой ей  девушке,

и это ее  озадачило.  Ее  задело  необыкновенное  веселье,  царившее  в  его

компании, и через неделю она решила взять своеобразный реванш.

   Ей представился  случай  познакомиться  с  юношей,  которого  можно  было

отнести к средним ребятам, и она весь вечер протанцевала  с  ним,  отказывая

всем своим бывшим и даже бывалым партнерам.

   Ковалев оценил его внешние данные несколько ниже своих, но чтобы выразить

свой протест против такого ее поведения, не  явился  в  следующий  вечер  на

танцы. Он договорился с Людой этот вечер провести  в  ее  доме  и  послушать

магнитофонные записи, о которых она говорила ему еще летом.

   Поменяв роскошный зал Дома культуры на домашний  уют,  он  вместе  с  тем

поменял и Таню на Люду. Таню он любил, но и Люда была прелестной  девчонкой,

добродушной и остроумной. Саше она нравилась, и он осенью часто вспоминал их

летние встречи. Но до сих пор в его сознании и в его чувствах две девушки не

соединялись.  Как  будто  даже  кто-то  из  них  был  мальчишкой,  а  кто-то

девчонкой. Вспоминал он о них в разное время и по разному поводу.  Никто  из

них не загораживал собой ему путь к другой. Одни его интересы были связаны с

Таней, другие - с Людой; перед ним никогда не возникало проблемы выбора.  Но

сегодня, придя к ней домой и оставаясь наедине с ней в то самое время, когда

в Доме культуры шли танцы, когда там, он знал, была Таня, он особенно  остро

почувствовал, что у этих людей есть нечто общее, нечто такое, на основе чего

их не только можно, но и необходимо сопоставлять и оценивать. Люди  нравятся

друг другу по разным причинам: одни за улыбку, другие за танцы, но  различая

прекрасную душу  и  превосходную  внешность,  они  тем  не  менее  вынуждены

выбирать либо  одно,  либо  другое,  и  часто  этот  выбор  основывается  на

неосознаваемых и непостижимых мотивах.

   Интерьер квартиры, где жила Люда, находился в процессе радикальной  и,  в

общем,  положительной  перестройки.  Имея  весьма  смутные  представления  о

современных направлениях моды,  Саша  в  качестве  эталона  красоты  и  уюта

воспринимал квартиру Бесединой, в которой освоился и  к  которой  привык,  и

сейчас в новой обстановке чувствовал себя крайне неуютно. То тут, то там  он

обнаруживал случайно брошеные вещи, которые вносили черты беспорядка (кстати

характерные для его собственного дома), и он, критическим взором  осматривая

их, переживал чувство особого  неудовольствия,  соединявшегося  с  личностью

самой Люды.

   На хозяйке было вечернее платье, но перед глазами Ковалева стояли легкие,

полувоздушные домашние туалеты Тани. Звучавшая эстрадная музыка до некоторых

пор нейтрализовала впечатление от окружающей его атмосферы, но когда до  его

сознания донеслись песни Высоцкого, он был ошеломлен. Ему доводилось слышать

песни Высоцкого, но он никогда не думал, что  эти  грубоватые  и,  в  общем,

мужские песни могут быть привлекательными и для девчонок.  Едва  оправившись

от  шока,  Ковалев,  словно  отрешился  от  окружающей  его   обстановки   и

обстоятельств, приведших его в  этот  дом,  и  проникся  мелодией  и  ритмом

оглушающих песен.

   В словах, в голосе певца  он  вдруг  уловил  нечто  новое.  Убежденность,

уверенность и несгибаемый оптимизм характеризовали каждую его песню,  и  эта

уверенность, этот оптимизм нашли в душе Ковалева отклик. Он оживился,  глаза

его заблестели, и улыбка, впервые за весь  вечер,  обозначилась  у  него  на

лице. Заметив эту перемену, Люда засуетилась и предложила:

   - Давай попьем чаю, Саша?

   - Нет, спасибо, Люда, я немного чем-то расстроен.

   - Ну что ты, Саша неужели Высоцкий на тебя так подействовал,  -  состроив

удивленную гримасску, спросила Люда, и тронутая переменой его настроения,  а

отчасти, пользуясь и правом хозяйки, она нежно прикоснулась своей ладонью  к

его руке.

   По  его  телу,  как  будто,  пропустили  электрический  ток.   Рука   его

непроизвольно отдернулась, и лишь волевым усилием он оставил ее на месте. Он

почувствовал, что не в состоянии ответить на ее попытку сближения. К  такому

повороту событий он не был готов, но понял это именно  сегодня,  и  пожалуй,

только сейчас. Ее рука  ему  показалась  холодной  и  какой-то  шершавой,  а

улыбка, которой она осенила его, приторно сладкой. "Нет, нет, нет, - подумал

он, - этого мне не выдержать", - а вслух сказал:

   - Знаешь, Люда, ты меня извини, но я, пожалуй, пойду. Улыбка исчезла с ее

лица. Ковалев, не дожидаясь ответа,  осторожным  движением  высвободил  свою

руку и, поднявшись из-за стола, поспешно распрощался и вышел. На  улице  его

встретил холодный и сильный ветер. Он затруднял путь и свистел  в  ушах,  но

сердце переполнялось резкой ритмической мелодией песен Высоцкого,  а  память

твердила слова, возбуждающие веру в борьбе со стихией любви  и  природы.  Он

думал сейчас о Тане, был рад тому, что все-таки не появился на танцах и  тем

самым одержал первую крупную победу над стихией своих желаний и чувств.

 

                                               Глава 14 

 

   Вечер, который Беседина провела  в  обществе  своего  нового  поклонника,

оставил у нее хорошее впечатление. Она  видела,  что  Ковалев  не  на  шутку

расстроен, и в душе ликовала от сознания того, что ей удалось отомстить ему,

пробудить у  него  чувство  ревности.  Однажды,  улучив  момент,  она  самым

искренним образом улыбнулась  ему,  давая  понять,  что  она  тоже  способна

увлечься. На следующий день, в  воскресенье,  она  с  легким  сердцем  также

пришла на танцы и решила продолжить свою игру. Но когда вечер  был  в  самом

разгаре, а Ковалева все не было, она поняла,  что  ее  карта  покрыта  самым

неожиданным и небитым козырем. Продолжать игру было не с кем, и она, охладев

к своему новому кавалеру, собралась и ушла домой. Всю неделю она  размышляла

над тем, как ей поступить, что  предпринять  для  того,  чтобы  он  перестал

танцевать с этой девчонкой, у которой она стала замечать и красоту нарядов и

прелесть улыбки. Ничего не придумав, она  провела  следующие  два  вечера  в

обществе своей подружки и лишь изредка танцевала с парнями.

   Между тем приближался Новый год  и  в  ДК  намечался  большой  бал.  Таня

чувствовала, что ей нужно что-то предпринять. Если  новогодний  бал  пройдет

также бесцветно, как все обычные дни, то и весь год будет таким же серым. За

последние дни она воспроизвела в  своей  памяти  все,  что  было  связано  с

Ковалевым, и в ее воображении возник образ симпатичного, умного,  доброго  и

гордого парня. "Он не подходит ко мне потому, что не может простить меня. Но

это же правильно. Так должен поступать всякий уважающий себя человек. Он  не

должен забыть меня, но где гарантия, что он не может полюбить и другую. Ведь

прошло достаточно много времени с тех пор, как мы не встречались, а время  в

размолвке не лучший союзник любви. Она скрывала от  подружки  свои  чувства,

потому что не хотела, чтобы та осудила ее, но сейчас не выдержала и  все  ей

рассказала. Подружка отнеслась к ней с  сочувствием  и  подала  мысль  самым

простым способом преодолеть пропасть, разделявшую их.

   - Писать ничего не надо, - настаивала она.  -  Это  будет  слишком...  Ты

возьми и пригласи его на белый  танец.  Он  поймет,  что  ты  изменила  свое

отношение к нему, станет приглашать тебя, а потом и проводит.

   - Легко сказать, пригласи. А  как  это  сделать?  Он  должен  был  сильно

переживать наш разрыв. Ведь он любил меня.

   - Если любит, то простит, - не задумываясь, ответила девушка. - Но  очень

странно, что я об этом совсем не догадывалась. Мне казалось, что между  вами

все давно кончено. А между прочим, он симпатичный, и я  бы  сама  с  ним  не

прочь задружить... Это, конечно, я в шутку, но  тебе  советую  поторопиться.

Эта девчонка может опутать его. У него такая яркая куртка, что  он  невольно

привлекает внимание, честное слово.

   - Наверно на этой куртке помешалась и я сама,  но  поверь,  он  настоящий

парень, и жаль, что я поняла это только теперь. Хотя, может быть, прежде  он

был немного другим и потому у нас все так получилось глупо.

   - А мне кажется, что человек  не  может  быть  сегодня  одним,  а  завтра

другим.

   - Может, ты и права, но, поверишь, я не могу сейчас ни  о  чем  нормально

думать. Вот болтаю с тобой о чем попало, а сама соображаю: что бы сказал  по

этому поводу он. Или ты, например, рассказываешь какой-нибудь  случай,  а  я

сопоставляю с чем-нибудь таким, что было между нами.

   - Ну, это уже помешательство, и мой тебе совет, не тяни.

   - Что ж, будь  по  твоему.  На  балу  я  его  приглашаю.  Посмотрим,  как

отреагирует на это его госпожа...

   К такой мысли Таня приходила и сама,  но  две-три  недели  назад  она  ее

отвергала. Теперь же в этом она видела единственный выход и связывала с этой

инициативой большие надежды. Услышав от  подруги  слова,  совпадающие  с  ее

намерениями, она еще больше убедилась в правильности  своих  рассуждений  и,

отправляясь на бал, продумывала все детали этого  шага.  Едва  она  вошла  в

празднично  украшенный  зал  и  увидела  Ковалева,  ей  показалось,  что  он

догадывается о ее намерении. Он, как нарочно, ни на шаг не отходил от  своей

подруги, в обществе которой приглашать его  на  танец  ей  не  хотелось.  Ее

постоянное присутствие начинало  беспокоить  и  раздражать  Таню.  Уже  было

одиннадцать часов вечера и прозвучали  два  дамских  вальса,  а  возможности

подойти к нему не было. Раздражение сменилось безысходными муками и  страхом

перед  недоброй  судьбой,  преодолеть  которую  не  представлялось   никакой

возможности. Она ходила из одного конца зала в другой,  не  спуская  глаз  с

Ковалева, а тот, как будто,  прятался  за  своей  подругой.  Когда  зазвучал

очередной дамский вальс, вконец расстроенная, она вдруг наткнулась на своего

соседа Костю Бессонова и у нее мелькнула оригинальная мысль.

   Подозвав его  пальцем,  чтобы  не  услышала  его  подруга,  она  тихонько

сказала:

   - Сделай-ка для меня доброе дело.

   - Какое изволите?

   - Отзови Сашку в сторону, ну и пошепчи ему что-нибудь там. Понимаешь?

   - Не совсем... Но, впрочем, это я смогу. Наблюдай, я сейчас, мигом...  Он

подошел к Ковалеву и отозвал его в сторону.

   Помедлив минуту, Таня решительным шагом направилась к ним.

   - Разрешите пригласить вас на танец? - услышал Ковалев где-то близко,  но

сзади. Он обернулся, внимательно  посмотрел  на  Таню,  и,  выдержав  паузу,

отрицательно покачал головой. Отвернувшись,  он  продолжал  что-то  говорить

Косте, но тот удивленно уставился на него и не  слушал.  Его  не  понимающий

взгляд  скользил  между  Сашей  и  Таней,  и  Ковалев,  заметив  это,  вновь

обернулся. Таня еще стояла. Она была растерянна, и краска стыла заливала  ее

лицо. Ковалев резко развернулся и решительным шагом вышел из зала. Когда  он

вышел на улицу, все  его  тело  дрожало,  как  в  лихорадке.  Он  прошел  по

морозному воздуху в сквер и стал ходить взад и вперед.

   Мысль отказать Тане на танцах появилась у Ковалева еще в первые  и  самые

ужасные недели после разрыва с нею. По ее отношениям с Вадимом он знал,  что

потерянную любовь можно вернуть. Такое может случаться не часто,  и  тем  не

менее он был убежден, что обязательно наступит  время,  когда  ей  захочется

пригласить его на танец. Не может быть, думал он, что всякие отношения можно

разорвать за один вечер. Если людей не  сводит  судьба,  то  они  все  равно

должны в той или иной форме проявлять снисхождение к своей жертве  и  искать

пути к примирению или прощению. Формы  эти  представлялись  Ковалеву  самыми

разными, но наиболее подходящей в ситуации танцев он предположил именно эту.

Он понимал, что причиною всему был Вадим, но считал себя виновным в том, что

чрезмерно убедил Татьяну в своей верности и любви. Почему  эта  чрезмерность

вредна, он тогда еще не понимал. Он это  понял  позднее,  но  уже  тогда  он

поставил перед собой задачу разубедить ее в этом, и в  качестве  главного  и

наиболее сильного аргумента он выбрал отказ. Теперь он видел, что не ошибся,

что событие, которого он ждал более полугода, состоялось, и он вышел из него

победителем. Нелегко оттолкнуть человека, о котором думаешь каждый  день,  а

то и ночь напролет; но он делал это во имя того, чтобы быть достойным ее,  и

рассудок его одержал здесь над чувствами самую внушительную победу. Его тело

дрожало, а зубы начали выстукивать дробь, но он ощущал огромное  облегчение,

словно большая тяжесть свалилась, наконец, с его плеч. Он ликовал, глаза его

блестели, а  мозг  лихорадочно  перебирал  в  памяти  наиболее  впечатляющие

моменты  прошлого  и  строил  самые  радужные  планы  грядущего.  Когда   он

возвращался в вестибюль, то едва  не  столкнулся  с  Таней,  уже  покидающей

танцевальный зал. Этот зал превратился по стечению обстоятельств в настоящую

арену душевных баталий, и  она  покидала  его,  потерпев  поражение.  Однако

сквозь влажный блеск ее глаз просачивалось негодование.

   Ковалев знал ее особенно чуткое, болезненное отношение к  мнению  публики

(на этом отчасти и был построен его расчет) и был убежден, что его  поступок

окажет на нее большое воздействие. Но  когда  часы  пробили  двенадцать,  он

вдруг  подумал:  не  перегнул  ли  он  палку,  не  переступил  ли   границы,

дозволенные в отношении к девушке, и  не  приведет  ли  это  к  непоправимым

последствиям. Однако изменить было ничего уже нельзя,  и  он  до  часу  ночи

оставался на вечере с Людой. Провожать ее домой никак не хотелось,  но  было

очень поздно, и он повиновался сознанию долга. Как он ни старался уйти с ней

незамеченным, подруга Тани, оставшаяся здесь, видела, что они ушли вместе.

 

                                               Глава 15 

 

   После случая на новогоднем  балу  Ковалев  две  недели  не  появлялся  на

танцах. Несколько вечеров он провел на катке, где  в  дни  школьных  каникул

собиралось довольно  много  народу.  Большое  напряжение  воли,  которое  он

испытывал в последние месяцы, разом вдруг спало, и он почувствовал некоторое

разочарование.

   Продумывая свои поступки до мельчайших  деталей,  делая  только  то,  что

подсказывал рассудок, Саша противоречил не только своей воле,  но  и  своему

пониманию смысла и назначения человеческих отношений. Возможность  открытого

выражения чувств, искренность казались ему непременными спутниками отношений

влюбленных. Честность и доброта, воспитываемые школой, литературой,  театром

и, вообще, всяким искусством, представлялись ему естественными и  в  глубоко

личных взаимоотношениях  между  людьми,  но  реальная  жизнь  вынуждала  его

унижать любимого человека для того, чтобы заслужить его  уважение.  Как  это

странно, однако! Как противоестественно и даже противно!

   С  другой  стороны,  он  радовался  своему  успеху.  Только   сейчас   он

действительно поверил в то, что любовь - это не слепое и  безумное  чувство,

что она подчиняется определенным законам и  ею  вполне  можно  управлять  по

своему усмотрению. Но поскольку она такова, то вполне  очевидно,  что  можно

усилиями воли воздействовать не только на  свое  поведение,  но  и  на  свои

чувства. Однако до сих пор  они  не  повиновались  ему.  Напротив,  поступая

вопреки своему желанию, Саша ощущал еще большее влечение к  Тане.  Порой  он

чувствовал, что  балансирует  на  грани  возможного  и,  что  вот-вот  может

сорваться, унизиться и навсегда потерять ее.

   Теперь же, когда его успех был столь явным, надо было постараться  забыть

ее. Ведь, не все можно прощать. Но как это сделать?

   Однажды на катке он увидел Татьяну со  своей  подружкой.  Прежде  она  не

появлялась на стадионе. И это ее появление здесь несомненно говорило о  том,

что она ищет с ним встречи. Саша прошел мимо, не  обратив  на  нее  никакого

внимания, а через четверть часа  вообще  покинул  каток.  Таня  намеревалась

восстановить свои утраченные позиции  -  особенно  внимательным  и  любезным

отношением к тому юноше, который был увлечен ею. Всю неделю она  продумывала

свое  поведение  и  увлеклась  этим  занятием,  как  истинная  актриса.  Она

рассказала об этом своей подружке, и они вместе перед зеркалом  репетировали

сцены,  которые  предназначались  Ковалеву  (подружка  играла  роль   нового

знакомого)  и  так  веселились  ,  что  едва  не  падали  со  смеху,   когда

какая-нибудь улыбка, влюбленный взгляд или жест  удавались.  Но  ее  замыслы

опять не осуществились, так как  Александр  не  пришел  на  танцы,  и  театр

остался без зрителя. Более того в самом начале вечера, полагая, что  Ковалев

придет позже, Таня в нарушение традиции и своих  принципов  сама  пригласила

этого юношу на танец и стала входить в свою роль. В конце концов, когда  она

поняла, что Ковалева не будет, ей пришлось срочно перестраиваться и бежать с

вечера, так  как  парнишка,  ослепленный  ее  чарами,  непременно  хотел  ее

проводить.

   Тому что Ковалев не пришел на танцы, могло быть много причин, но Беседина

знала, что он любит танцы, поэтому возможны лишь два варианта:  или  увлекся

какой-нибудь девчонкой и проводит время в неведомом  ей  месте  и  обществе,

либо он не пришел специально, чтобы продемонстрировать  свое  безразличие  к

ней. Сначала она склонялась ко второй версии, но когда он не явился на вечер

и в воскресенье, то она стала подумывать и над первой.

   Между тем она чувствовала, что хотя они не разговаривали  и  не  замечали

друг друга на танцах, между ними установился незримый и  негласный  контакт.

Если он не явился на вечер,  то  это  означало,  что  между  ними  произошла

чрезвычайная, хотя и негласная ссора. Она боялась  признаться  себе,  но  ей

тоже стоило необыкновенных усилий пропустить танцевальный вечер, так как она

уже не могла прожить и недели, не увидев его, к тому же при этом она  лишала

себя и всех других атрибутов и прелестей танцев: их  зрелищной  яркости,  их

привычных и милых сердцу мелодий, тех острых ощущений игры и побед,  которые

она часто одерживала благодаря своей привлекательной внешности, превосходным

манерам и танцам.

   Кроме таких крайних мер было бесчисленное множество других менее жестких,

но так же влиятельных. Она всегда знала, в каком конце зала он  находится  в

данный момент, с кем танцует, и весьма тщательно оценивала его девчонок. Она

сравнивала их с собой и переживала, если они чем-то  были  или  казались  ей

лучше  ее.  В  таких  случаях  ее  лицо  выражало  особую  независимость   и

безразличие. Когда в этой незримой, но жесткой борьбе она одерживала победу,

она была весела и беззаботна, она радовалась своему  успеху  и  тем,  по  ее

мнению, огорчала его,  ибо  он  в  эти  дни  обыкновенно  выглядел  мрачным.

Проходили недели, и они как бы обменивались  своим  настроением.  По  крайне

мере ей это так представлялось.

   Таня замечала, что поведение Ковалева со временем становилось  все  более

независимым, а порой и развязным, и когда  он  появился  в  середине  января

после двухнедельного "ледового отпуска", то  вздумал  даже  во  время  танца

курить. Таня в это время танцевала с подружкой неподалеку; она не  выдержала

и, приблизившись, выбила у него сигарету из рук. Этим она  дала  ему  знать,

что  не  очень  сердится  на  него  за  испорченный  бал,  а  он,  никак  не

отреагировав  на  ее  вызов,  как  ей  показалось,  не  возражал,  если  они

когда-нибудь помирятся. В этот вечер они разошлись  в  разные  стороны,  оба

довольные собой и друг другом. Саша почувствовал, что  лед,  сковывавший  их

отношения, начал оттаивать.

 

                                                Глава 16 

 

   Эпизод с сигаретой, который время от времени вспоминал Саша все больше  и

больше начинал его беспокоить. Он видел,  что  в  своем  поступке  она  была

самонадеянна, и сожалел о том, что не смог выразить своего  недовольства  ее

поведением в тот момент. Он пришел  к  мысли,  что  проиграл  состязание,  в

которое он включался по своей воле. И на следующей неделе, придя  на  танцы,

был настроен воинственно и серьезно. Он жаждал реванша и искал повода, чтобы

проявить свою независимость и безразличие к  ней.  Подходящий  повод  в  его

положении было найти не так просто, но фортуна на этот раз  представила  ему

такую возможность.  В  этот  вечер  на  танцах  появился  сосед  Тани  Костя

Бессонов, знавший о былом их романе. Он появился без своей любимой  подруги,

как он сам ее называл, и провел некоторое время с Татьяной. Увидав Ковалева,

он через плечо Тани поприветствовал его  кивком  головы  и  после  окончания

танца подошел к нему. Саша  познакомил  его  с  Людой,  но  тот,  не  придав

значения этому, отозвал Ковалева в сторонку и спросил:

   - Не встречаешься с Танькой?

   - Нет, - ответил Саша.

   - Правильно делаешь, друг. Она как-то  очень  плохо  о  тебе  отзывалась.

Кажется телком называла...

   Саша невольно перевел взгляд в угол зала, где  Костя  оставил  Таню.  Она

смотрела в их сторону. Но вот зал  наполнился  музыкой,  и  какой-то  парень

пригласил ее на танец. Костя говорил что-то еще, но Ковалев  уже  не  слышал

его.  Он  направился  в  круг  танцующих,  взял  Таню  за  руку  и  вывел  в

гардеробную.

   - Комм ду, битте. нах хаус, - повелевающим тоном произнес  он,  глядя  ей

прямо в глаза.

   - Что случилось? - провожая взглядом Таню, уже одетую в пальто,  спросила

у него Люда.

   - Ничего особенного, пойдем танцевать,  -  ответил  он,  довольный  своим

решительным и справедливым поступком.

   Таня почувствовала  что-то  неладное,  когда  Костя  отозвал  Ковалева  и

говорил с ним наедине, но она никак не ожидала такого исхода.  Ей  казалось,

что в  их  отношениях  произошел  положительный  сдвиг,  и  чеканная  фраза,

саркастическая уже по тому, что была произнесена на немецком языке, стояла у

нее в ушах. "Этого я ему никогда не прощу", - думала она  дорогой,  и  когда

пришла домой, то стала отыскивать письмо, которое он  написал  ей  когда-то.

Она нашла его в своих бумагах, перечитала несколько раз, вложила в конверт и

заклеила. Минуту подумав, она взяла лист бумаги и написала:

   "Я не знаю, что тебе наговорил этот сплетник, но твое поведение вышло  за

рамки, ограничивающие действия нормальных людей, и,  чтобы  напомнить  тебе,

каким искренним, вежливым и предупредительным должен быть юноша в  отношении

к девушке, я высылаю тебе письмо одного моего  бывшего  друга,  которого  ты

хорошо знал.

   Она разорвала уже заклеенный конверт, нашла новый и, вложив в него еще  и

свою записку, подписала адрес и поспешила сейчас же бросить в почтовый ящик.

У почты, которая находилась неподалеку, она встретила Костю.

   - Ты что там наболтал Сашке, сосед? -  спросила  она  у  него,  произнося

слово "сосед" так, как будто она заменила им слово "предатель".

   - Да ничего плохого, Таня, так, по-мужски посоветовал кое-что, - виновато

оправдывался тот.

   - Так вот, знай же впредь, что я люблю его, а тебя презираю.

   - Что ж, извини, но не так давно ты рассуждала иначе...

   - Это было давно и неправда! Сказав это она повернулась и зашагала прочь.

Юноша пожал плечами, небрежно сплюнул и проговорил сам себе:

   "Сам черт вас не разберет, что вам надо было вчера, что - сегодня". В эту

ночь Таня не могла долго заснуть. Еще совсем недавно она не думала о  любви.

Она переживала лишь потому, что  ощущала  какую-то  пустоту,  образовавшуюся

после разрыва с Ковалевым и  уходом  в  Армию  Вадима.  Этот  образовавшийся

вакуум помимо ее собственной воли  постепенно  вновь  заполнил  Ковалев.  Ее

задевало то, что человек, объяснявшийся  ей  в  любви,  смеет  веселиться  с

другими девчонками и не замечать ее. У нее не укладывалось в голове, что  он

мог так быстро забыть ее, забыть поцелуи, которыми он  когда-то  осыпал  ее,

забыть ее слова признания и ее слезы. "Он приказал мне покинуть танцы. Какая

наглость!" И вместо того, чтобы прочитать ему мораль, она вдруг  расписалась

и призналась своему соседу, что  любит  Ковалева.  Любит  после  его  наглой

выходки на танцах. Это ли не безумие, это ли не парадокс и  самая  настоящая

глупость. Костя, конечно, же разболтает  об  этом  мальчишкам,  и  те  будут

смеяться над ней. Какой позор?!  "Ну  и  пусть  говорят,  что  хотят,  пусть

смеются, - рассудила она через минуту. - Все равно мы останемся  вместе.  Мы

поженимся и всем утрем нос. Но зачем я написала ему такую записку? Надо было

прямо написать, что я люблю его. Если он еще помнит Вадима, то пусть простит

мне эту мою дурость. Я действительно была дурой. Но ведь между  нами  ничего

не  было.  Не  было  ни  одного  поцелуя.  Да  и  они  уже   расписались   с

Надеждой....."

 

                                             Глава 17 

 

   Получив Танино письмо, Саша долго не решался его распечатать. Он ходил по

комнате  взад  и  вперед,  растерянный  и  возбужденный.  Мать  заметив  его

волнение, оделась и вышла во двор подышать свежим воздухом. Прочитав письмо,

Саша задумался над противоречием, на которое указала ему  Татьяна.  Эти  два

факта и впрямь трудно было связать между собой и это обстоятельство  глубоко

озадачило его. Он с особой отчетливостью категорическим тоном вслух повторил

свои слова, сказанные ей, и очень ясно представил себе  эту  сцену.  Он  был

поражен самим звучанием  фразы,  предназначенной  такому  очаровательному  и

хрупкому созданию, каким ему нарисовало ее его воображение. У него  возникла

болезненная потребность тут же, любым способом искупить  эту  страшную  свою

вину. Ему захотелось сейчас же пойти к ней и просить прощения, но время было

ранее, и Тани, наверняка, не было дома. Тогда он решил написать  ей  большое

письмо и все объяснить по порядку, как и почему так получилось. Но собраться

с мыслями для такого письма он сейчас не мог и отложил это дело до завтра.

   Однако, к вечеру, точнее к ночи, когда усталый он вернулся с работы,  это

желание его переменилось, и он надумал написать  такое  письмо,  которое  бы

подтвердило справедливость его поступка.  К  концу  недели  он  выбросил  из

головы всякую мысль о письме вообще. Если она решилась ему написать, то  это

говорит лишь о ее слабости. Конечно же, она не  могла  расписаться  в  своем

бессилии и сказать, что она не в состоянии спокойно  пережить  их  конфликт.

Она написала нечто противоположное тому, что переживала,  но  этого  от  нее

требовали обстоятельства, которые между ними сложились, этого  требовало  от

нее чувство собственного достоинства, чрезвычайно чуткое к мнению окружающих

ее людей. "Если она могла приходить на свидание, а за глазами смеяться  надо

мной, то почему я не могу высказать ей свое мнение?" -  думал  Саша,  и  его

убеждение в своей правоте крепло день ото дня, час от часа.

   Между тем, он стал все более осознавать, что, как бы он ни думал о  Тане,

хорошо или плохо, он думал только о ней и ни о ком и даже ни о  чем  другом.

Все события, которые он наблюдал на работе, на улице, дома, либо  совсем  не

трогали его, либо служили материалом для  размышлений  о  его  отношениях  с

Таней. Так было и летом, и осенью, и в начале зимы, в период особо  мрачного

состояния, но положение  не  изменилось  и  после  Новогоднего  бала,  когда

Ковалев осознал и почувствовал, что она тоже  не  в  состоянии  забыть  его.

Изменения произошли не в предмете его  рассуждений,  а  в  их  эмоциональной

окраске. Чувство угнетения  и  безнадежности  посещало  теперь  его  реже  и

перемежалось с самыми откровенными всплесками радости и оптимизма в  периоды

особых удач. Он полагал, что и Тане, может быть, нелегко,  но  осознание  ею

своей вины было от него  скрыто,  и  это  обстоятельство  не  облегчало  его

участи, а скорее, напротив, усугубляло ее, порождало не сочувствие, а злобу.

   К субботе тактика его поведения в основном сложилась у него в голове, и в

бодром, самоуверенном настроении он отправился в Дом культуры. В назначенном

месте, у парикмахерской, его уже поджидала  Люда.  В  вестибюле  Дворца  они

купили билеты и прошли в гардеробную. Там в это время  раздевалась  Таня  со

своей подругой, и, оказавшись  вчетвером  в  небольшом  помещении,  все  они

почувствовали какую-то неловкость друг перед другом. Таня поторопилась сдать

свое пальто и забыла  на  трельяже  пуховую  шапочку.  Она  уже  направилась

наверх, когда Саша неожиданно окликнул ее:

   - Девушка, вы оставили свою шапку, - и подал ее ей.

   - Благодарю вас, - ответила она, слегка покраснев, взяла шапку и передала

ее гардеробщице.

   Когда Таня видела Александра с Людой в зале,  она  воспринимала  это  как

нечто  естественное,  хотя  и  не  оставалась  к  этому   равнодушной.   Она

предполагала, что он мог даже провожать ее, но не видела этого и  оставалась

почти спокойной. Сейчас же она воочию убедилась, что он  приходит  на  танцы

вместе  с  ней:  следовательно,  он  провожает  ее  и...  целует.  От  этого

умозаключения ее затошнило, и она, бросив юношу, танцевавшего с ней  в  этот

момент, выбежала из зала и вышла на воздух. "Он назвал  меня  девушкой!  Он,

наверно, забыл мое имя... Но я напомню ему его.  Он  наверняка  получил  мое

письмо, но отреагировать на него смог лишь вот таким идиотским  образом",  -

думала Таня. Чувство гнева, ревности и стыда охватило  ее  и  ей  захотелось

сейчас же покинуть танцы и выразить этим свой протест, но она вспомнила, что

уже поступала подобным образом и решила дождаться окончания вечера, чего  бы

ей это ни стоило.

   Как ни старалась она быть веселой и независимой, лицо ее было пасмурным и

печальным. Сначала она была безразлична к тому, кто ее приглашал на танец, а

через час ей стало противно танцевать с кем бы то ни было. Ее мысли  занимал

сейчас лишь один человек, находящийся в зале.  Ее  сердце,  а  следом  и  ее

взгляд тянулись за парой, которая весело и самозабвенно кружилась  по  залу,

не обращая никакого внимания на ее душевные муки.  Она  завидовала  девушке,

которая танцевала с  Ковалевым,  и  у  нее  возникло  непреодолимое  желание

оказаться на ее месте и прижаться к его груди.  Она  представила  себе,  что

танцует именно с ним, и непроизвольно положила свою голову на  плечо  юноши,

которого накануне оставила среди круга  и  тот,  удивленный  ее  состоянием,

осторожно и нежно прижал ее грудь к своей. Очнувшись, Таня отпрянула от него

и тихо сказала:

   - Мне что-то плохо, пойдемте лучше посидим немного. Юноша  согласился,  и

они прошли и сели на стулья. Саша заметил это, и в его душе  вдруг  возникло

необъяснимое чувство вины перед ней. Все причуды ее поведения  он  отнес  на

свой счет, и, когда начался новый танец, он оставил Люду и  через  весь  зал

прошел к ней. Когда он приближался, Таня с удивленным вниманием наблюдала за

его взглядом, который был устремлен на нее, но  в  самый  последний  момент,

когда он чуть замедлил шаг, ей показалось,  что  сейчас  он  свернет,  и  ее

сердце сжалось от боли. Она опустила глаза, и тут до ее сознания дошли слова

приглашения. Таня, не помня себя, встала и положила на плечи  Ковалева  свои

отяжелевшие руки. Она едва сдержала слезы, навернувшиеся ей на глаза,  когда

они в медленном ритме танго протискивались между танцующими в  центр  круга,

и,  когда  они  смешались  в  толпе,  она  подняла  глаза  на  Александра  и

прошептала:

   - Спасибо тебе, я всегда верила  в  это...  -  По  окончании  танца  Саша

проводил ее на место и кивком головы поблагодарил юношу. Больше он к Тане не

подходил, но все время думал о том, как быть дальше. Поскольку он пришел  на

вечер с Людой, то и должен был уйти вместе с ней. Он должен был уйти с ней и

потому, что она обиделась и приуныла  после  его  такого  поступка.  Но  его

чувства не давали покоя его рассуждениям. Они склоняли его к тому, чтобы  он

забыл свои былые страдания и шел домой с Таней.

   "Она верила в то, что я все равно подойду к ней. Значит,  она  все  время

надеялась и ждала. Значит она любила! Но, кажется, меня любит и Люда?!  Дает

ли любовь основание для прощения? И дает ли моя любовь повод к тому, чтобы я

смог простить. Ведь не зря в песне поется: "Нежно  люби,  но  не  прощай..."

Поэты - народ мудрый, но любить и  не  простить,  это  значит  любить  и  не

встретиться, когда этого хочу не только я, но и она. Может быть,  дождаться,

пока она попросит у меня прощения? Но где  найти  силы,  чтобы  ждать  такой

случай, когда эти силы потрачены на то, чтобы вернуть ее чувства. У меня уже

нет больше никаких сил. Я стал как тряпка, и позови она меня сейчас сама, я,

наверное, пойду за ней на край света. Некоторые люди может  осудят  меня  за

это, но мне сейчас уже все равно. Я не виноват в  том,  что  я  люблю...  Но

голос этих людей раздается откуда-то изнутри меня самого. Они  живут  где-то

во мне, в той же самой душе, которая вместе с тем и  тянет  меня  к  той  же

пропасти. Где же здесь найти  середину?  Как  утолить  жажду,  не  испив  из

источника? Это невозможно, и не прав поэт, сочинивший эту злополучную фразу.

Ближе к истине будут другие слова: "Если любит, прости". Люда  в  это  время

была погружена в свои размышления. Она  почувствовала,  что  может  потерять

Ковалева, и это требовало от нее каких-то решительных  действий.  -  Пойдем,

Саша, домой?! - осторожно предложила она, боясь, что он не согласится. Но он

поддержал ее. - Пойдем, Люда, здесь, по-моему, душно.

 

                                            Глава 18 

 

   Через неделю, когда Ковалев пришел с работы,  сестренка  хитро  улыбаясь,

подала ему открытку.

   - Это тебе, Саша, от Тани. Ты извини, что я ее прочитала. Хорошо?

   - Хорошо, извиняю, - ответил Александр и, охваченный внезапным волнением,

прошел в спальню и стал читать.

   "Я вас люблю, чего же боле, Что я могу еще  сказать?  Теперь  я  знаю,  в

вашей воле Меня презреньем наказать. Сначала  я  молчать  хотела.  Поверьте,

моего стыда Вы б не узнали никогда, Когда б надежду я имела Хоть редко, хоть

в неделю раз В "ДК" на танцах видеть вас...

                         Татьяна" 

   Прочитав стихи, Саша прижал открытку к сердцу, и  глаза  его  наполнились

слезами. Он хотел перечитать их еще раз, но слова, написанные столь знакомой

рукой, расплылись. "Ну и дурень, - подумал он про себя,  -  каким  слабым  я

стал. Он положил открытку в коробку, где хранил письма, быстро переоделся  и

вышел на улицу. Светило яркое солнце, и  снег  слепил  глаза.  Чувствовалось

приближение весны. Но весна теперь ожидалась другой... Голова его  кружилась

от счастья. На ум пришли слова песни: "Лучше гор могут быть только горы"...,

на которых он никогда не бывал. На дворе мальчишки гоняли по снегу футбол, и

мяч случайно подкатился к нему. Он с большой силой ударил его по  воротам  и

попал в портфель, служивший штангой. Портфель отлетел на несколько метров  и

из него высыпались учебники и нехитрые  школьные  принадлежности.  Он  помог

хозяину ранца сложить все на место и  поцеловал  мальчугана.  Он  готов  был

сейчас целовать всех подряд и, вспомнив традицию артистов театра  целоваться

после премьеры, изумился ее большому смыслу. Он вышел  на  улицу  и,  пройдя

несколько десятков метров по тротуару,  обратил  внимание  на  двух  молодых

людей, шедших ему навстречу. Девушка в поблеклом и помятом голубом пальто, в

изрядно поношенных, стоптанных сапогах несла тяжелую хозяйственную  сумку  и

бранила подвыпившего молодого мужчину,  шапка  которого  была  надета  задом

наперед, а шарф  висел  поверх  пальто.  Голос  девушки  показался  Ковалеву

знакомым, и, когда молодые люди  прошли  совсем  близко,  он  к  величайшему

своему удивлению узнал в них ту самую блистательную  пару,  которой  прошлой

осенью любовался на танцах.  Разительная  картина  перемены,  происшедшей  с

людьми за столь небольшой срок, ошеломила Александра, и,  невольно  перенося

ее  на  полотно  своих  отношений  с  Татьяной,  он  почувствовал,  как   яд

разочарования растекается по его телу. "Нет, Таня, я благодарен тебе,  но  я

уже не смогу тебя полюбить", - услышал он голос своей  внутренней  речи.  Он

повторил  эти  слова  вслух.  Они  прозвучали  убедительно  и  сильно.   Это

понравилось ему, и он произнес их еще  и  еще.  Женщина,  проходившая  мимо,

услышала его речь и внимательно присмотрелась к нему. Поймав ее  пристальный

взгляд Ковалев пришел в себя и ускорил шаг.  "Прощения  быть  не  может",  -

твердо решил он, припомнив сцены их ссоры.

   - Если она поступила так однажды, то нет никакой  гарантии,  что  она  не

может повторить все сначала. Хотя, впрочем, раньше такая гарантия, вероятно,

была. Но она не оправдала себя... Да могут ли вообще быть какие-то  гарантии

в таком деле?.. Он хотел прогуляться по свежему воздуху и  не  заметил,  как

очутился на улице, которая вела  к  дому  Тани.  Не  мало  изумившись  этому

обстоятельству, он резко свернул и направился к Дому культуры. Однако  после

того, как он вышел из сквера,  где  они  повстречались  впервые,  ноги  сами

направили его в сторону ее дома. Он прошел  около  полукилометра,  но  когда

заветный дом показался вдалеке, он вдруг очнулся от раздумий, развернулся  и

пошел в обратную сторону. У Дворца культуры силы, гнавшие его прочь, иссякли

и, обойдя его вокруг, он снова направился к ней. Когда он переступил  порог,

Таня бросилась ему  на  шею,  и  они  опустились  на  скамейку,  стоявшую  в

коридорчике. У нее мелькнула мысль, что он мог прийти и с  моралью,  которую

ей надлежало выслушать, и он действительно придумал  ее  и  шел  с  нею.  Но

каждый из них не сумел сыграть свою роль до конца. В  его  ушах  еще  стояли

слова, которые  он  повторял  вслух  по  дороге,  но  его  губы  вопреки  им

прошептали:

   - Таня, я пришел, чтобы сделать тебе предложение.

   - Я согласна, согласна! - почти закричала она,  и  в  безудержном  порыве

стала осыпать его соленными поцелуями.

   20