Мештерхази Лайош

Загадка Прометея

 

---------------------------------------------------------------

 Mesterh\'azi Lajos. A PROM\'ETHEUSZ --- REJT\'ELY. Budapest, 1973

 Перевод с венгерского Е.И. Малыхиной

 Изд. Лайош Мештерхази. Избранное. -- М.: Прогресс, 1977

---------------------------------------------------------------

 

        Слово к советским читателям

 

     Для венгерского  писателя быть переведенным на русский язык --- большое

событие.  Вы  это  поймете,  если  вспомните,  что  во  всем  огромном  мире

венгерским  языком владеет лишь около пятнадцати миллионов человек. Наш язык

---  прекрасный, но доступный,  увы, столь немногим ---  крайне ограничивает

радиус действия нашей литературы. Окном в мировую  литературу, с тех пор как

существует венгерская литература,  был  для  нас  перевод:  мы переводили на

родной  язык все самое ценное, от античности до наших  дней. Сами же,  чтобы

выйти к миру, располагали  вместо  двери  разве  что  узенькой щелкой. Дверь

перед венгерской литературой распахнуло социалистическое содружество, точнее

---   русский   язык.   Язык  международный.  Один  из   официальных  языков

межнационального общения и в то же время --- что  в данном случае еще важнее

--- литературный  международный язык, поколениями великих  русских поэтов  и

прозаиков  отшлифованный  до совершенства. Поэтому перевод  на русский  язык

произведения  венгерского  автора  означает  не  только  тираж,  многократно

превышающий  тиражи, возможные у  нас,  ---  благодаря  русскому  языку  это

произведение становится литературным явлением в любом уголке земного шара.

     Нужны  ли слова, чтобы объяснить, с  каким  волнением  выхожу я к  этой

поистине необъятной аудитории?

     Мое  волнение  тем больше,  что из всех моих произведений я  люблю этот

роман особенно.  В каком-то смысле он стал квинтэссенцией всех моих раздумий

и  творческих устремлений.  И,  помимо  прочего, присущая  мне склонность  к

иронии нашла  в нем естественный выход:  "рационалистический" анализ мифов и

легенд  как  реально существовавшей  действительности  предоставлял  к  тому

неограниченные  возможности.  В  стране  Гоголя,  думается  мне, эта  ирония

полюбится читателям. Что же до  меня, то я пользуюсь ею не только ради вящей

"занимательности" (которая, впрочем, тоже  важный фактор) --- я убежден, что

ироническая интонация способна  придать особенную  значимость и  действенную

силу серьезному содержанию произведения. А  в  "Прометее", по замыслу моему,

сказка повествует о вещах весьма серьезных.

     На  моей родине  меня  знают  как  писателя  современной,  злободневной

тематики. Поэтому мое обращение к событиям далекой  древности  поначалу было

встречено с некоторым недоумением. Микены бронзового века  --- да еще  бог в

главной роли! (Или ---  полубог?  Ведь  очень возможно, что на самом-то деле

главный герой  здесь  Геракл, а  не  Прометей...) Но вскоре  критика  ---  к

искренней  моей  радости  ---  единодушно  заговорила   об  актуальности,  о

сегодняшности романа. И, надеюсь, не только из-за  шутливых моих отступлений

и ссылок, но прежде всего  потому, что актуальны и сегодняшни те моральные и

философские проблемы,  которые  я исследую.  Добавлю  только,  что  не  один

злободневный  вопрос  прояснил  для  себя, работая над "Загадкой  Прометея".

(Очевидно, я не рожден "чистым теоретиком": явления, доступные воображению и

чувству,  говорят  мне  больше,  чем  отвлеченные  категории.  Но  ведь  это

свойственно, пожалуй, многим, очень многим.)

     Я писатель и  потому  не стану  отпираться: конечно,  я жажду успеха. И

тоже  хочу,  насколько  возможно,  доступными  мне  средствами  внести  свою

скромную лепту в улучшение, совершенствование жизни на земле.  Достигнуть же

этого  я  смогу  лишь в  том  случае, если  читателю по душе  придется  мною

написанное,  если  он  пойдет  со  мной  "рука  об  руку". Да  послужит  это

оправданием моему тщеславию!

     Итак, мой "Прометей" входит сейчас в  ту дверь, что отворяет перед  ним

русский  язык. Что мне остается? Я  закрываю  глаза и, затаив дыхание,  жду,

как-то он будет принят. Поручаю себя доброжелательности читателя.

     <i>Лайош Мештерхази</i>

 

        Загадка Прометея

 

     Она  занимает  меня  издавна,  можно сказать,  с  самого  детства,  а в

последнее  время  не дает  мне  покоя ни днем, как  говорится,  ни ночью.  Я

начинаю  понимать  изобретателей,  их маниакальную  борьбу  с равнодушием  и

недомыслием, их вопли "эврика!", которыми они, нигде не добившись признания,

оглашают  улицы и перекрестки. И считают  непроходимой  глупостью,  что  мир

продолжает жить по старинке, а людей, как и прежде, волнуют лишь собственные

пустячные делишки, одни лишь смеха достойные мелочи.

     Так  же  и я:  со  всеми друзьями и знакомыми  говорю  теперь  только о

Прометее, да что говорю --- пишу!

     А  между тем, право же, никто не относится с таким почтением,  как я, к

предубежденности,  никто  более меня  не  заботится о  душевном  спокойствии

ближних,  о  том,  например,  чтобы не приходилось  им  соскребать  и наново

переписывать однажды  ловко пришлепнутые  ярлыки. Если  меня, скажем, числят

писателем, "ангажированным на темы дня", значит, мне следует писать только и

исключительно  на темы дня. И поберечь для  снов, одиноких раздумий или,  на

крайний случай, для узкого семейного круга то, что  еще  теплится  во мне от

взращенного некогда юнца филолога. Ибо  негоже быть иным --- не тем, за кого

тебя принимают, даже если  ты в чем-то  иной. Короче говоря, я сопротивлялся

долго, не хотел  писать  того, за что  сейчас принимаюсь, сказать по правде,

вообще ничего  не хотел писать --- в  конце концов,  я же не дилетант, чтобы

находить  радость в  этой работе  без  крайней необходимости. И  вот,  после

стольких обоснований и доводов --- все же пишу.

     Ибо я открыл загадку Прометея.

     Нет, не разгадку ее, об этом пока еще нет речи. Только загадку. И какую

волнующую загадку! Впрочем, вы сами в том убедитесь. Просто непостижимо: как

это никто никогда не замечал ее, а если замечал --- как мог о ней молчать?!

     Кто  такой   Прометей,  знает  каждый  школьник.   Герой  из  греческой

мифологии, укравший  для людей огонь  с неба и  в наказание по велению Зевса

прикованный Гефестом к  скале на  Кавказе, куда ежедневно  прилетал орел (по

некоторым  источникам  --- гриф), дабы вновь и вновь раздирать не успевавшие

затянуться раны  героя и клевать ему печень. Так  продолжалось очень  долго,

пока оказавшийся в тех краях Геракл не сразил орла, разбил оковы и освободил

Прометея.

     До  сих  пор  все  ясно.  А вот  дальше  ---  загадка! Что  произошло с

Прометеем потом? Ведь что-то с ним происходило, это очевидно. Но как, почему

мог потонуть в тумане, исчезнуть из памяти его образ и все, что случилось  с

ним в  дальнейшем?!  Мы  знаем, а если кто и  не  знает, то я еще вернусь  к

этому: Прометей  был величайшим благодетелем  человечества.  Так почему же в

античном  мире не назвали по нему  ни  единой звезды (орел,  что  клевал ему

печень, заслужил эту честь!), почему нет ни  храма, ни  хотя  бы жертвенника

или источника,  рощи, посвященных его памяти? А  между тем огромное звездное

небо  полным-полно  совсем  незначительными  подчас персонажами мифологии  и

легенд,  некоторым  же  звездам  и вовсе  достались  названия тех  или  иных

предметов обихода.

     Возьмем  общеизвестный пример. Он  показывает, сколь скрупулезно точной

могла быть общая память человечества! Венец, полученный Ариадной от Диониса,

и  поныне одно из самых характерных и привлекающих взоры созвездий. А теперь

вспомним --- ну кто такая, собственно  говоря, была Ариадна? Какой совершила

подвиг? Дочь Миноса, подросток, она по-детски влюбилась в Тесея. Да и почему

бы ей не влюбиться? Тесей был пригожий молодой человек, герой, обреченный на

смерть,  к тому  же иностранец. И, по свидетельству  ряда источников, ловкий

сердцеед, умевший объясняться с женщинами. Он немного приударил за Ариадной.

То ли за неимением лучшего, поскольку Федра была в то время  совсем дитя; то

ли --- вполне может статься --- ему и тогда, собственно, нравилась Федра, но

он   воспользовался  известной  и   в  наши  времена  безошибочной  тактикой

"подогревать, оставляя", то есть ухаживал за Ариадной затем, чтобы возбудить

в  Федре ревность, заинтересовать  собой. Возможно, наконец, --- и мы  можем

считать это наиболее вероятным --- он знал, что в его распоряжении времени в

обрез, поэтому умной, гордой, прекрасной  Федре  (да ведь кем и был-то еще в

те  времена  сам   Тесей,   его   даже   в  Афинах  не  называли  иначе  как

"перекати-поле"!)   предпочел  более   податливую  Ариадну,  которая  быстро

воспламенилась (вот  уж,  истинно, вся в  матушку!) и чувства свои  выражала

весьма  откровенно, попросту говоря, навязывалась. Нам следует  знать также,

коль  скоро  уж  мы  решили  присмотреться   к  этой  истории  поближе,  что

пресловутый моток  ниток вовсе  не  изобретение Ариадны. Отнюдь нет! Это был

самый  что  ни  на  есть  привычный  предмет  обихода  в  доме,  простейшая,

банальнейшая уловка, ну, как в наши дни --- ключ, подсунутый под половичок у

двери. Сейчас  поясню  для тех,  кто, может быть, не сразу  уловил мою мысль

(очень уж привычно звучит, не правда ли, --- "нить Ариадны"!). Итак: для нас

и вообще для всех посторонних Минотавр --- чудовище. Но для  семьи,  как  ни

верти, он все-таки член семьи. Коль  скоро Пасифаю не прикончили сразу после

ее  скотства  с быком.  Ибо, с  каким бы пониманием, с каким бы либерализмом

(все же недопустимым!) ни относились мы к сексуальной свободе, к различным в

этой области аберрациям ---  и  особенно,  когда  речь  идет  о женщинах, да

притом о деле столь давнем, --- но то, что  сотворила Пасифая, все-таки есть

скотство. С  любой  точки зрения.  Скотство  по  отношению к Миносу, который

слыл, судя  по самым различным источникам, исключительно порядочным, умным и

справедливым правителем. Скотство по отношению к семье: мать двух прелестных

детей, к тому же девочек! Скотство  даже по  отношению к быку: как мы знаем,

ненасытная тварь (просто не могу охарактеризовать эту даму иначе) спряталась

в выдолбленной из дерева корове, иными словами, надула также  беднягу  быка,

этого, хотя  и дурного нравом, но, по сути дела, чистого помыслами исполина!

Повторяю, если Пасифаю все  же не забили насмерть, если, напротив, позволили

произвести на  свет плод отвратительного  прелюбодеяния ---  получеловека  с

бычьей  головой,  ---  тогда  уж, верно, уразумели  и  то, что  сам-то  этот

несчастный  в деле сем  неповинен и, пусть  укрытый  от злых  людских глаз в

лабиринте, он тем не  менее  --- член семьи,  сводный брат  царских дочерей;

одним словом, за  ним надо присматривать, обихаживать, кормить его, наконец.

Что  же  до  семи  афинских  юношей  и  семи  афинских  девушек,  то  весьма

сомнительно, чтобы это была вся  пища Минотавра за девять лет  --- да  этого

просто быть не  может! (Человек с бычьей головой, как бы он мог бычьим своим

разумением распределить на столько  времени эти  четырнадцать принесенных  в

жертву существ!) Следовательно, в течение  девяти  "пустых"  лет приходилось

регулярно поставлять ему пропитание, а также ---  говорить об этом  неловко,

но, да  простит меня читатель,  дело-то ведь житейское --- время  от времени

менять  ему подстилку. Иными словами, члены семьи и, разумеется,  доверенные

слуги  постоянно  посещали   лабиринт,  а  значит,  постоянно   пользовались

пресловутым клубком ниток. Его прихватывали и  те из  них,  кто очень хорошо

знал дорогу  ---  лабиринт все-таки  лабиринт! Так  в  наши  дни  даже самый

опытный  электромонтер   пристегивает  предохранительный  пояс,  работая  на

высоте.  Иначе  говоря,  моток  ниток не изобретение Ариадны, пользование им

было строжайше  предписано в доме Миноса во  избежание  несчастных  случаев.

Ариадна  всего лишь влюбилась в  Тесея  и посвятила возлюбленного в домашнюю

хитрость. Вот  и в Пеште, даже  в  наши дни,  встречаются иной  раз  девицы,

способные  при первом же удобном случае выдать  кому  попало семейную тайну:

ключ,  мол, у  нас  всегда  под половичком  у двери.  И  мужчина,  даже  наш

современный  мужчина,  далеко  не  всегда  отвечает  на  легкомыслие  девицы

притязанием на  пожизненную  ее  преданность.  Тесей тоже  не  захотел раз и

навсегда связать себя  с  Ариадной. И  молод он был для женитьбы, а  тут еще

квартирный  вопрос  (жил-то он  вместе с мачехой, особой  ядовитой  почти  в

прямом   смысле  слова).  Итак,  герой  поблагодарил   Ариадну  за  приятное

приключение и вернулся на  корабль.  Вернее сказать, даже не поблагодарил, а

просто вернулся на корабль и уплыл восвояси. Что и как там было после того с

Ариадной, бог знает --- нам известно только, что она предалась питию, как то

нередко   случается   с   подобного  рода   женщинами,   ---  иными  словами

(воспользуемся  утонченной   формулировкой   легенды),  "стала  возлюбленной

Диониса".

     Возможно,  я  несколько  заострил всю  историю,  несколько кощунственно

пошутил над  трагедией  несчастной девочки,  но  что же делать,  ведь  такие

трагедии случаются  буквально на  каждом  шагу. Девочку эту я от души жалею,

однако особого  почтения  к ней не испытываю, да  и с чего бы? А рассказал о

ней лишь для примера: вон какое прекрасное созвездие --- Северная Корона ---

досталось в  память  Ариадны!  А  какие празднества устраивали  в  ее  честь

кое-где в Греции и на островах, поклонялись ей, словно богине! (Уж не слился

ли  ее  образ  с богиней плодородия, носившей похожее имя? Что ж,  это  тоже

весьма и весьма характерно!)

     Прометею же не досталось ничего. Ничего!

     Или припомним другое: из  дюжины  главных богов греко-римской мифологии

кое-кто здравствует и поныне, причем  не только на небе, но здесь, на земле,

в нашей повседневной жизни. На  целом ряде языков, которыми пользуются сотни

миллионов людей в Европе и Америке, понедельник --- это день Луны или Дианы,

вторник  ---  Марса, среда --- Меркурия,  четверг ---  Юпитера,  пятница ---

Венеры. До  сих пор!  А сколько  античных  богов живет  в наших  пословицах,

поговорках! ("Что  дозволено Юпитеру...",  "Фигура  Юноны", "Прекрасен,  как

Аполлон" и так далее.)

     Прометей? Прометея нет.

     Наиобразованнейший  классик-филолог  не  в  состоянии  был  бы  с  ходу

перечислить армию  богов  рангом поменьше, полубогов и богов  отчасти, затем

местных божков, обитавших в пещерах, горах, лесах, водах --- словом, повсюду

в известном  тогда  мире; наконец, семейных  богов, богов домашнего очага...

всем  им, всем без  исключения, поклонялись --- временно либо  постоянно ---

большие  или  меньшие   группы  людей,  городов,   стран;   их  воплощали  в

скульптурах,  совершали  в  их  честь культовые  обряды  и жертвоприношения.

Сказать,  что  их  был  миллион,  мало. (В <i>одном  только</i> Риме  <i>одних  только</i>

домашних божков насчитывалось несколько миллионов.)

     Но в честь  Прометея, величайшего благодетеля человечества --- это не я

его  так  называю,   это  признают  решительно  все   на  протяжении  многих

тысячелетий! --- в честь Прометея памятников не сооружали и не совершали ему

жертвоприношений.

     Вернее,  так:  если  его  все-таки  изображали,  то  лишь  затем, чтобы

показать, сколь могущественны боги и  сколь ужасно их мщение. И даже  просто

путали, как  ни чудовищно это звучит, с  записными, отъявленными мерзавцами.

Правда, одно скульптурное изображение --- одно-единственное  ---  мы  все же

могли бы отнести на  его счет, но  тотчас выясняется: нет, оно посвящено  не

ему, а снова все тому же Зевсу: чтобы высечь огонь, он прибегает к молнии!

     Эпоха романтизма словно бы притронулась слегка к этой загадке. Я имею в

виду, например, ГЈте, Байрона, Бетховена, а также и молодого Маркса, который

первую свою  работу  посвятил Прометею.  Преклоняюсь  перед  этими  гениями.

Однако проблему Прометея --- да не прозвучат мои слова непочтительно! ---  и

они  трактовали несколько  своеобразно. Как и все  те, кто письменно,  устно

либо  средствами  искусства  изображает  Прометея  человеком  ---   символом

Человека, восстающего против богов и самой природы. Да, это выглядело бы так

же, как если  бы, скажем, тысячелетия спустя память людская изобразила того,

кто разделил  между  крестьянами  землю Калкаполны *  /* Имеется в виду граф

Михай Каройи (1875--1955),  в октябре 1918  года возглавивший  правительство

буржуазной  республики и  первым осуществивший в своем имении  в  Калкаполне

подготовленную его правительством  земельную  реформу.  ---  Здесь  и  далее

примечания   переводчиков.   */,  босоногим  батраком,   как   изображен  на

ходмозЈвашархейском  памятнике  Янош  Санто  Ковач  * /*  Санто  Ковач  Янош

(1852--1908)  ---   видный  деятель  аграрно-социалистического   движения  в

Венгрии. */. А не тем, кем он был: самым крупным землевладельцем Венгрии.

     Нет, Прометей был не человек, он был бог.

     И среди  богов не последний.  Ибо род свой вел от самой  старшей линии.

Позвольте воспроизвести эту историю для тех,  кто, может быть, подзабыл  ее:

вначале была  Гея, Мать-Земля, и Уран, Свод небесный. От их брака явились  к

жизни сперва различные чудища --- сторукие великаны, одноглазые великаны ---

и,  наконец,  первые человеку подобные  существа --- титаны и титанши. Самый

старший был Япет, самый младший ---  Крон. Гея и Крон, мы  знаем, обошлись с

Ураном  весьма  круто.  Как вскоре и с  самим Кроном ---  его  сын  Зевс.  А

перворожденным сыном первого титана Япета  был Прометей. Конечно, по  логике

матриархата --- и сказки, --- нет ничего особенного в  том,  что наследником

становится самый младший отпрыск. Но при этом, во-первых, наследницей должна

бы   стать  девочка.  Во-вторых,  Зевс  сам  же   боролся   за  установление

патриархата,  сам утвердил  власть  Отца на Олимпе.  Иначе  говоря,  по  его

собственной  логике, богоначальником  должен был стать  двоюродный брат его,

Прометей. (Иное дело, что Прометей --- как мы еще увидим --- вовсе не жаждал

властвовать.)

     Короче говоря, сколь ни прекрасно, сколь ни вдохновительно  изображение

Прометея Человеком,  упорным, стремящимся к небу,  восстающим  против  самой

природы Человеком, --- оно ошибочно в самой своей основе.

     Как ошибочно и отождествление Прометея с Люцифером. Я понимаю, аналогия

напрашивается  сама собой:  этот --- "принесший  огонь", тот ---  "принесший

свет". Однако хочу  сразу оговориться и в ходе дальнейшего исследования буду

напоминать  неоднократно,  что есть  в филологии важное  правило: к  слишком

напрашивающимся параллелям следует относиться особенно  недоверчиво. В самом

деле! Люцифер --- восставший ангел. Прометей --- напротив, совершенно лоялен

и хотя без подобострастия, но самым  действенным образом поддерживает Зевса.

Далее,  Люцифер, принеся свет,  желал  человеку зла: плод Древа познания ---

это пот лица нашего, родовые муки, тысячи болезней, смерть. Прометей спрятал

болезни и беды в крепко запертом ящике, когда же --- не по его вине  --- они

были высвобождены и обрушились на  нас, даровал  нам огонь  и ремесла, чтобы

спасти  наш  беззащитный  род,  затерянный  среди  более  приспособленных  к

самообороне обитателей Земли. Любопытно, однако,  насколько больше повезло с

людской благодарностью  даже  Люциферу, нежели Прометею! Черт-то он черт, но

ведь были даже религии, приверженцы  которых поклонялись Люциферу, одни  ---

как главному божеству, другие ---  как  дурному, но равноместному сотоварищу

всеблагого бога.  Почитал  Люцифера Заратустра, поклонялся  ему  в молодости

святой Августин, поклонялись ему альбигойцы, богумилы --- словом, христиане!

     И еще  одно,  просто мимоходом:  достойные всяческого  уважения попытки

романтиков реабилитировать Прометея все же, как мы видели, не попали в цель:

они лишили Прометея  его божественного сана. Точно так же промахнулся  и тот

ученый,  который  назвал  ---  из  самых   лучших  побуждений!  ---  останки

найденного  в  Африке  первобытного  человека  Australopithecus  Prometheus,

поскольку  он  уже  пользовался  огнем. Вскоре  выяснилось,  что  находка  к

Australopithecus  Prometheus'у,  то есть  Обезьяне  Южной,  вообще  не имеет

никакого  отношения,  так  как  это  был  Homo  Erectus,  то  есть  Человек.

Выяснилось далее, что в то время, к которому относится находка, Homo Erectus

везде в Древнем мире, от Пекина до  ВертешсЈлЈша *  /* Селение на территории

Венгрии.  */,  уже добрых  два тысячелетия пользовался огнем.  Фатально,  не

правда ли?

     Как видно, при таком опоздании выразить благодарность и преклонение уже

невозможно  без  подобных  промашек.  (Спешу  оговориться:  я-то   вовсе  не

реабилитировать  хочу  Прометея!  Я  просто  веду исследование,  объективное

исследование в  связи с некоей загадкой.)  Да,  благодарность и  преклонение

следовало выражать тогда  и там, где и когда происходили  самые события. Так

почему же все-таки нет святилища Прометея, почему не он бог из богов, почему

он  и не был никогда объектом религиозного  поклонения? И еще вопрос, с виду

сюда не  относящийся: что, собственно, случилось с Прометеем после того, как

Геракл освободил  его? На первый взгляд  это вопрос самостоятельный,  однако

можно не сомневаться: он  связан  с  предыдущим  и  даже в  каком-то  смысле

тождествен ему.

     Что-то особенное совершил Прометей в ту пору --- или, напротив, чего-то

не совершил!  Попробуем рассмотреть по  порядку,  как и что было с ним после

его  освобождения,  ---  тогда,  быть может, нам  удастся напасть  на след и

отыскать ответ, то есть разгадать загадку до конца.

 

        Призыв к читателю

 

     После  того как  я рассказал, о  чем, в сущности, пойдет здесь речь и в

какой  путь, полный неизведанного, я пускаюсь, позвольте мне воззвать --- за

неимением  соответствующего  божества  ---  к  Читателю,  к  его,  Читателя,

проницательности. Не к разуму, а именно к проницательности я взываю.

     Видите ли, за последнее время я  много  раздумывал об этих вещах... Как

знать, не состоит ли трагедия Прометея, где-то на самой ее глубине, именно в

том,  что не сумел он  (будучи недостаточно  сведущ  в  делах  человеческих)

должным  образом  разграничить разум  и проницательность.  Нельзя  и  нам  с

помощью  разума --- ratio --- подходить к этому, в относительной целостности

сохранившемуся, волнующему эпизоду нашей древней истории. Ибо, приближаясь к

нему  лишь с помощью  разума,  мы будем от  него  отдаляться! У нас  немного

данных  для  раскрытия  загадки Прометея. Хотя,  как мы увидим, их  все-таки

больше, чем это кажется на  первый взгляд. Изучив предварительно материал, я

нашел достаточно опорных точек для того, чтобы рискнуть взяться за  разгадку

этой таинственной истории строго филологическими методами. Более того, и я и

Читатель,  пожелавший  вместе со  мною  отправиться  в  путь,  должны  будем

придерживаться этих методов исследования неукоснительно.

     Традиция,  именуемая  "мифологией",  неоднородна.  Одна  ее  часть  ---

сказка.  Не  только   самые  первые  сказители,  но  и  те,  что  продолжали

складывать, формировать ее, передавая  из уст в уста, знали, что это сказка,

так и  рассказывали. Даже если в  сказке появлялись боги и  вся  она в целом

учила  богопочитанию и богобоязненности.  Возьмем  хотя  бы историю  Арахны!

Человек, разумеется, издревле  знал пауков,  их  образ жизни,  знал, как они

ткут свою  паутину  и  для  чего  паутина им  служит,  --- все  это он  знал

бесконечно  раньше,  чем  присочинил историю  Арахны.  О том, что  жила-была

однажды некая дева, и умела она ткать столь искусно, что не было ей соперниц

среди  смертных;  тогда  она  вызвала  на  состязание  самое  Афину.  Богиня

выиграла, надо полагать,  со значительным опережением, Арахну же в наказание

за  самонадеянность превратила  в  паука.  Сказка  превосходная,  но  только

сказка, и тот, кто выдумал ее, знал это. Одним  словом, к уздечке  --- коня:

что-то  разбудило  фантазию человека,  и  родилась сказка.  Некоторая ---  и

немалая  ---  часть  мифологии  именно  такова:   явления  природы,  обычаи,

происхождение  которых  терялось в  тумане  времен,  тревожили  воображение,

рождали выдумки. (Как если бы о масках,  которыми сербы  под Мохачем испокон

веков провожают зиму на масленицу,  кто-то сказал, будто их придумали, чтобы

пугать турок. Между тем турок и  в помине не было в  тех  краях, когда маски

уже существовали.)

     Другая  часть мифологических сказаний  --- аллегория. Здесь,  но только

здесь,  уместен рационалистический  подход: в конце  концов,  аллегория есть

творение  разума. Для  объяснения  того  или иного явления,  для иллюстрации

нравственной истины изобреталась определенная система символов. Это нетрудно

проследить  и по  некоторым  напластованиям  мифа  о  Прометее. (А  также по

историям о Прометее, созданным уже в новое время.)

     Ну,  например: существует версия, утверждающая,  что  человека сотворил

Прометей; тело будто  бы слепил  из  земли, потом украл с неба огонь, и стал

огонь душой  человека.  Здесь перемешано многое: шумеро-аккадская легенда  о

сотворении человека,  огонь как символ души, наконец, раннее осознание того,

что Энгельс сформулировал в  словах: "Человека  создал труд".  Более поздним

напластованием надо  признать  и сказание о том,  что  Прометей  якобы украл

огонь у Аполлона,  вернее,  у Гелиоса,  да  еще с помощью  Афины.  Аллегория

очевидна: богиня Разума поддерживает предприятие, в результате коего Человек

становится обладателем частицы Солнечной стихии --- огня.

     Да   и   самое   слово   "украл"   уже    элемент   чужеродный,   чисто

рационалистический --- попытка найти причину к имеющемуся "следствию".

     Прометей был бог,  он  имел  столь  же  свободный  доступ  к  огню  ---

"небесному огню",  если угодно, ---  как  и любой  другой  небожитель, уж во

всяком случае не менее свободный,  чем  божество младше его  по  возрасту  и

рангу  --- Афина, коей он же и помог в свое время появиться на свет. Если бы

его  "преступлением"  была  именно  кража,  наказание не оказалось  бы столь

жестоким.  Мы ведь знаем,  что  кое-кто  ---  а  именно Гермес  ---  однажды

действительно  обокрал  Аполлона. И  что же? Аполлон,  "самый человечный  из

богов", лишь посмеялся. Если бы соучастницей "преступления" была Афина, гнев

Зевса, очевидно, обрушился  бы  и на нее.  Или  Афина  смягчила бы наказание

Прометею. (Таким правом обладал каждый из богов!) Однако  ни о чем  подобном

мы не знаем.

     История Прометея --- традиция очень-очень  древняя. И,  если мы хотим в

ней  разобраться,  надо  отбросить  все  более  поздние,  рационалистические

привески, принять ее такой, какой рассказывалась  она  нашими предками. Теми

предками,  для  которых огонь  действительно  означал огонь  и  ремесло было

ремеслом в самом прямом смысле слова; предками, которые с помощью одних лишь

органов   чувств,    без   какого-либо   процеживания   сквозь   разум,   не

угадывали-подразумевали,  но  <i>видели</i>  в  яростно  клубящейся  грозовой  туче

взлохмаченного гневного Зевса; не верили, что видят,  а действительно <i>видели</i>

в  блистающей молнии  выкованный Гефестом перун Зевесов и  не искали никаких

человечьим  умом  постижимых причинно-следственных  связей  между  поступком

Прометея и обрушенным на  него наказанием. И однако же в примитивности своей

они видели гораздо глубже!

     Нет, они не испытывали нужды в легенде о сотворении человека Прометеем,

да и не стали бы отделять таким способом человека от животных, в которых еще

почитали своих  непосредственных предков.  (Следовательно, видели в животном

мире  нечто,  много-много  тысячелетий  спустя  с   превеликими  трудностями

подтвержденное наукой. Как и в богах своих видели что-то такое, к чему наука

начинает  подступаться только сейчас.) Относительно  же  сотворения мира они

без  всяких  ухищрений  угадали то, что  выразила  некогда,  у начал  нашего

летосчисления, философия: боги, олицетворяющие явления  природы,  сами  суть

эти  явления,   "причина"   же  их  ---  либо  некий  человеческими  мерками

неизмеримый  Мировой Дух, Mens  Mundi,  --- сказать  о котором  нечего,  ибо

невыразимо  сие   человечьим  словом,  человечьей   мыслью,  ---  либо,  что

практически то же  самое,  Закон Материи,  Natura Naturans. Поэтому примем к

сведению: по сравнению с интуицией давних-давних наших предков  и  наш разум

еще не приблизился существенно  к  некоторым особо отдаленным истинам. (Так,

каковы новейшие наши  познания относительно  сотворения  мира? Что-то где-то

взорвалось однажды, не в первый и не в последний  раз,  разлетелось брызгами

во все  стороны,  мы  же в одной  из  капель этой  Разбрызганности, в капле,

именуемой нами  Млечным Путем  и  состоящей из двухсот  примерно  миллиардов

звезд  и  еще  во  много  крат  большего  числа планет,  на  одной  планете,

вращающейся вокруг одной из звезд,  посреди  всевозможных  перипетий,  какие

случались  за минувшие сотни и сотни  миллионов лет, стали тем, чем являемся

ныне. Но что оно было --- то, что взорвалось однажды, и почему  взорвалось и

во что в конце концов превратится?)

     Итак,  повторю  еще раз: если мы  хотим отыскать путь к разгадке тайны,

окружающей Прометея, необходимо разобрать этот миф буквально, притом в самом

древнем его варианте.

     Был среди  богов некий  бог, который увидел,  что  один род  населивших

Землю живых существ не имеет --- то ли  по изначальному недосмотру Эпиметея,

то ли  по  иной причине ---  ни  когтей,  хоть  чего-то стоивших в борьбе за

существование, ни  клыков, ни силы особенной, ни достаточно быстрых  ног, ни

защитного  панциря,  ни  способности  к   мимикрии,  так  что  существо  это

беспомощно и  совершенно  беззащитно; у него  остается  единственный  способ

выжить ---  овладеть  огнем.  (То  есть  он  должен  научиться  пользоваться

инородным  и  могучим  орудием,  а  для этого  его  необходимо одарить еще и

сноровкой,  способностями к различным ремеслам.) И бог сотворил это диво, ни

раньше,  ни позже ни одному другому  животному недоступное: нашелся человек,

самый первый, кто не побежал с паническим воплем прочь от зажженного молнией

леса,  а сумел  взять огонь  в руки, собрать, раздуть,  сумел приспособить к

своим нуждам эту ужасную стихию опустошения.

     Давайте  же  попробуем  именно  так  рассмотреть,  исследовать  историю

Прометея! Буквально, слово за слово, без каких-либо аллегорий и сомнительных

параллелей.  Ведь  аллегории  дали  бы  нам  лишь  весьма  доступные,  но  в

действительности касающиеся самой поверхности вещей общие

     места.  А  ложные  параллели  повели  бы ложным путем, и  не  только  в

осмыслении загадки Прометея, но в понимании сущности человека и мира вообще.

Даже  если с помощью какой-то параллели мы по  видимости  перевели бы миф на

"язык  разума".  Ибо  на  сей раз  в мифе больше  подлинности, чем  в  любых

выкладках разума.

     Вот  почему  я обращаюсь к <i>проницательности</i> Читателя и покорнейше прошу

забыть  о  том,  что  он  обладает еще  и  разумом.  Уверяю,  что  благодаря

проницательности   ---  Читатель  убедится  в  том  сам  ---  ему  откроется

гораздо-гораздо больше.

 

        Когда?

 

     Время освобождения  Прометея мы можем установить с  точностью буквально

до одного года. В самом деле, ведь фигура Геракла возникла  не из  тонущих в

тумане предвечных времен, он жил в четко определяемый исторический период  и

принадлежал к поколению, предшествовавшему Троянской войне.

     По  свидетельству  "Илиады"  ---  которая,  если  сбросить   со  счетов

естественные  для ее  иронической  манеры  гиперболы, содержит поразительной

точности  исторические  сведения,  --- в  войске ахейцев  сражался один  сын

Геракла Тлеполем и два  его  внука  ---  Антиф  и  Фидипп. Внуки  прибыли из

Эврипилоса  во  главе  войска, приплывшего  на  тридцати  кораблях. Тлеполем

явился  под Трою  с  родосцами.  Убив родича,  он  бежал  на Родос от  мести

остальных сыновей Геракла. (Важный для дальнейшего изложения факт: остальные

Гераклиды,  а  было  их  великое  множество,  в Троянской  войне участия  не

принимали!)

     Геракл  на  костре  сделал  завещание   в  пользу  Филоктета.  Согласно

некоторым   летописцам  более   позднего   времени,   Филоктет  был   просто

"мальчик-пастух",  который  "случайно  проходил мимо и внял просьбам  зажечь

костер  под   живым  еще  Гераклом,   поскольку  друзья   героя  на  это  не

соглашались". Другая традиция называет Филоктета боевым товарищем Геракла...

Эта  версия убедительна. Во-первых, право  поджечь костер  --- особая честь,

принадлежащая  самому  любимому и  близкому человеку. Во-вторых, Геракл, сын

бога-отца,  должен  был  собственными  ногами  взойти   на  костер  ---  эта

мучительная смерть  была непременным  условием  причисления  к сонму  богов.

Отравленный кровью Несса  умирающий герой исполнил древний священный обряд и

воспользовался   при  этом  помощью,  конечно   же,  не  первого  случайного

прохожего.  Среди прочего  добра Геракл  завещал  Филоктету  знаменитые свои

стрелы,  смоченные в крови Лернейской  гидры. Далее:  Филоктету  принадлежит

ключевая  роль  в  цикле  легенд, связанных с Троей.  Согласно  предсказанию

богов,  без  стрел  Геракла Троя  не могла  быть  взята.  Ахейцы сделали все

возможное, чтобы втянуть Филоктета  в свой  поход, а потом, когда он заболел

на Лемносе, доставить его  к стенам  осажденной крепости. Болезнь,  по одной

версии, приключилась от укуса змеи, по другой --- от стрелы Геракла, коей он

ненароком  поцарапал  себе ногу; впрочем, обе версии сходятся  в  одном  ---

Филоктет был наказан за то, что предал Геракла, (Тоже  важный мотив; позднее

мы  выясним,  в  чем именно  состояло это предательство!) Во  всяком случае,

Гомер с  помощью  целого ряда фактов доказывает, что  Филоктет был  если  не

богатый царь, то уж, конечно, и не случайный, "мимо проходивший" пастушонок.

Он явился под Трою на семи кораблях; его помощником был брат Аякса-младшего;

наконец,  Парис  гибнет от его  руки. Да и  отец Филоктета не кто  иной, как

Пэант,  убивший  критского медного  человека,  аргонавт, участник нескольких

походов Геракла.

     Образ Геракла  связан с троянским  циклом  и  непосредственно. Крепость

была  разрушена   землетрясением.  Для  восстановления  ее  царь   Лаомедонт

заключает  соглашение  с  впавшими  в  это  время  в  немилость Аполлоном  и

Посейдоном. Оба бога  добросовестно выполняют  договор: они  возводят пышный

город, окружают его  неодолимыми стенами. (Точнее: чтобы город не был совсем

уж неодолимым, то есть не  мог бы противиться богам,  они привлекли к работе

святого  царя  мирмидонцев,  Эака эгинского ---  он-то и  возводит  западный

участок  стены, слабое место Трои.) Однако  Лаомедонт отказывается выплатить

богам то, что причиталось с него по соглашению. Он запирается в неприступной

своей  крепости, богам  же велит передать: в конечном  счете они  обязаны по

приказу Зевса служить  ему бесплатно,  поэтому не получат с него ни ломаного

гроша,  а если уж будут докучать,  так  он велит отрезать им уши и продаст в

рабство --- вон в порту стоит  несколько финикийских  судов! Тут разъяренный

Аполлон выпустил  стрелу, и  город  охватила  тяжкая  повальная  болезнь,  а

Посейдон послал на берег  морское чудище, которое  потребовало в виде выкупа

дочь (или внучку) Лаомедонта, малолетнюю  еще Гесиону. (Последнее, возможно,

чужеродный  мотив; он  встречается  на  восемь  столетий ранее  в  легенде о

Персее,  а также  позднее, в целом ряде  других сказаний.) Во всяком случае,

освободил город ---  от  чудища  ли, от  иной ли какой  напасти  ---  именно

Геракл, причем  опять  за  оговоренную  заранее плату.  Геракл отправился  с

аргонавтами в  Колхиду. Путешествие  это ---  после  распада  международного

мореходного союза, в период  разгула пиратства, --- было предприятием весьма

серьезным, активно послужившим политике мира. Однако  молодые мореходы очень

уж  безобразничали,  хулиганили, огорчая  тем  почти  сорокалетнего Геракла,

который  и  вообще был  поборником  строгих  нравов. У  Босфора  он  с  ними

расстался. По правде  сказать, только до сих  пор и  был ему интересен  этот

путь: удастся ли мирно миновать тесный пролив? Возвращаясь домой, он как раз

вовремя подоспел к Трое, чтобы помочь городу. Но Лаомедонт обманул и его. Не

заплатил  за  подмогу. Тогда Геракл атаковал город, Лаомедонта прикончил,  а

престолонаследника,  юного Приама,  захватил и увел в  свой шатер; вернул он

его троянцам на этот раз лишь за особенно большой выкуп. Тогда-то и началось

царствование Приама, окончившееся, как мы знаем, падением Трои, когда был он

уже глубоким старцем.

     Я мог бы и продолжать, ведь мы располагаем  множеством сведений об этой

не  столь уж  отдаленной  от нас эпохе.  (По  сути  дела, все мифологические

сюжеты  разыгрываются  в  XIII  веке  до  нашей  эры.)  Но,  полагаю,  всего

вышесказанного довольно, чтобы убедиться:  Геракл  принадлежал  к поколению,

предшествовавшему Троянской войне.

     В таком  случае  посмотрим, когда же, собственно,  случилась  Троянская

война?

     С  тех  пор  как  Шлиман  успешно  раскопал  у  Дарданелл  скрытые  под

Гиссарлыкским холмом руины и целая армия ученых исследовала его раскопки, мы

знаем,  что Троя --- это древний город, девять раз отстраивавшийся заново на

собственных развалинах.  В  течение  третьего тысячелетия  он  был  разрушен

четырежды;  в четвертый  раз его,  надо полагать, подожгли  и  покорили  уже

хетты. Одна из  более поздних  его  формаций, так  называемая  "Троя-VI" ---

самый богатый и  неприступный по тем временам  город в  Малой Азии,  как это

можно   установить   по   развалинам,   ---   была   разрушена,  несомненно,

землетрясением. Это и  могла быть Троя  Лаомедонта.  Вновь  выстроенная, так

называемая "Троя-VII/A" стала жертвой осады и пожара, по Шлиману, около 1200

года до нашей эры. Эта дата совпадает со временем  гибели Хеттского царства,

а  также с данными,  которые  сохранили для нас архивные  материалы Египта о

вторжении в Азию Ахейского союза --- о "походе народов моря". Таким образом,

"Троя-VII/A", без сомнения, тождественна Приамовой Трое, Трое Гомера.

     А вот  еще одна  веха ---  греческая традиция, так называемое  "локрово

проклятье".  Когда  греки  овладели Троей,  Аяке,  сын Оилея,  Аякс-младший,

обесчестил Кассандру в храме, перед статуей богини. Дабы  умилостивить богов

за поругание святыни,  локры  дали обет  ежегодно  на протяжении тысячи  лет

совершать жертвоприношения  в Трое.  (Поначалу то были кровавые человеческие

жертвы, позднее все  свелось к веселому обряду,  вроде храмового праздника.)

По их расчетам, срок должен  был  истечь в  264  году  до  нашей эры. Но уже

Эратосфен  вычислил,  что локры сплутовали,  "замотали" целую  сотню  лет. И

значит,  Троя  пала  в  1164  году  до  нашей эры.  Самые  последние научные

изыскания  почти  в   точности   подтверждают  данные  Эратосфена.  Методом,

основанным на анализе  распада  радиоактивного  углерода,  установлено,  что

осада Трои имела место между 1195 и 1185 годами до нашей эры. Примем это  за

основу.  Тем  более  что  такая  датировка  ближе  всего  соотносится   и  с

египетскими данными.

     Еще одно уточнение. Геракл  играет  важную  роль также  и  в дорическом

цикле легенд.  Дорийцы доказывают свое древнее право на Пелопоннес, ссылаясь

на него. Геракл во главе набранного в  Аркадии войска помог их царю Эгимию в

войне  против  лапифов.  В  благодарность  Эгимий,  как  мы  знаем,  пожелал

наградить героя,  отдал ему треть  своих владений.  Геракл  передал этот дар

одному из  сыновей, Гиллу,  рожденному дорийской  женщиной.  Позднее  Эгимий

усыновил Гилла и назначил своим наследником.  Именно Гилл возглавлял  первые

выступления  дорийцев  против  пелопоннесских  ахейцев.  Дельфийский  оракул

предсказал,  что, дождавшись "третьего плода", Гераклиды победоносно вступят

во  владение  отцовым   наследством.  Сперва   они  истолковали  пророчество

неправильно и  по прошествии  трех  лет попытались перейти  через  Истм,  но

потерпели поражение. Более того,  пал  в единоборстве и Гилл. "Третий  плод"

означал в  предсказании  третье  поколение. То  есть  овладеть  Пелопоннесом

удалось лишь правнукам  Геракла. И здесь даты совпадают.  Греческая традиция

относит  "завоевание родины"  дорийцами к восьмидесятому году после  падения

Трои.  (Дата  подозрительно круглая,  но приблизительно подтверждается также

археологическими  данными.)  Таким  образом,  первые  попытки  Гилла   могут

относиться  к  годам, непосредственно  предшествовавшим Троянской  войне, то

есть  к  самому  концу  XIII   века   до  нашей  эры.  Что  одновременно   с

достоверностью указывает и на дату смерти Геракла. Гилл и  его дорийцы, надо

думать,  не  медлили,  во  всяком   случае,  тотчас  явились   к  пифии   за

предсказанием, чтобы утвердить свои права.

     После всего  вышеизложенного мы  должны ответить  лишь  на два вопроса,

чтобы точно установить время освобождения Прометея, а именно:

     С каким подвигом Геракла может быть соотнесено это событие?

     И в каком порядке подвиги эти совершались?

     На первый вопрос  мифологи не дают  ответа, а если и дают, то ответы их

весьма разноречивы. Некоторые вообще обращаются с интересующим нас событием,

как,  впрочем,  и  со  многими другими  событиями в жизни  героя, словно это

мозаичный камешек: куда захотят,  туда  и  ставят.  Другие  относят  его ---

совершенно  произвольно и ошибочно ---  к наиболее насыщенному приключениями

подвигу  Геракла ---  возвращению с Герионовым стадом. (А между  тем сами же

утверждают,  что Геракл воспользовался помощью Прометея гораздо  раньше  ---

когда  добывал  яблоки  Гесперид!)  Достаточно  взглянуть  на  карту,  чтобы

убедиться: правы те, кто считает, что  Геракл обнаружил прикованного к скале

Прометея, возвращаясь  домой после войны с амазонками.  Я полагаю излишним в

данном случае ссылаться на Плутарха и его источники. Достаточно сказать: это

было единственное путешествие Геракла в район Кавказа. В каких только  краях

он не побывал, сколько земель не исходил от  Северной Европы до Египта, но в

эти места ни раньше, ни позже не забредал ни разу.

     Что же касается порядка совершения подвигов, то  тут я старался черпать

из самых  древних и самых солидных источников.  Поэтому оставил заведомо без

внимания те из  них,  например, которые устанавливают связь между  подвигами

Геракла и знаками Зодиака: не спорю, весьма привлекательная "игра ума",  но,

право  же, глупость.  Точно так же пришлось  мне  освободить сюжет  от  явно

вторичных элементов "хождения в Аид". "...И сошел он в ад, на третий же день

восстал  из мертвых..." --- это ведь  очень древний мотив в Средиземноморье,

который непременно  включали  в легенду о любом герое, от  Адониса, каким бы

именем  он ни назывался, до  Иисуса. (Этот мотив жил,  вероятно,  еще прежде

обожествленного  Зерна, в Землю  опускаемого и  в  ней возрождающегося,  жил

вместе  с  обновляющимся каждую весну  богом-Солнцем.)  А сколько  видим  мы

повсюду  таинственных  болот и  "заколдованных" пещер, и  все они,  все  ---

"врата Ада", и невозможно перечислить сонмы тех --- вплоть до венгра ЛЈринца

Тара  *   /*   Тар,  ЛЈринц  ---  придворный  венгерского  короля  Жигмонда,

прославившийся  многочисленными  путешествиями,  в  том  числе  и в Ирландию

(1411), где, как гласит легенда, спустись в пещеру святого Патрика,  побывал

и в аду.  */, ---  перед  кем отверзались  они  на  протяжении  неисчислимых

времен.   Итак,   я   полагаю,   вдохновляемый   также   суждениями   весьма

респектабельных античных авторов, что при описании  этого подвига речь  идет

не о Кербере, страже Преисподней (что с любой точки зрения  абсурдно, не так

ли?),  но  об  ужасных кровожадных  тварях мира  эллинского --- о знаменитых

молосских собаках. Свору этих-то собак и должен был привести Геракл в Микены

из  города Кикира,  принадлежавшего  известному  своей псарней  царю Эдонею.

Заодно герой освободил незадачливого  Тесея. (Собаки, действительно, выдрали

у  него кус  из заднего места, но я  не  потому называю его  незадачливым, а

потому, что  это было последнее приключение,  в которое его втравил друг ---

отчаянный  забияка,   бешеный   Пиритой.  Тесей  без  всякой  охоты,  просто

по-приятельски решил  помочь  ему украсть  жену Эдонея: зачем,  мол, старому

хрычу  такая красотка? Что ж, он  крепко за это поплатился. А Пиритой и того

пуще:  в  клочья  растерзали его кровожадные  царские  псы.)  В Кербере  нет

никакой необходимости: Эврисфею много ли было нужно? Конечно же, он насмерть

перепугался, когда Геракл явился с молосскими чудищами в Микены.

     Теперь  нам,  кстати, открывается возможность  отнести  этот  подвиг на

соответствующее  место. Вполне очевидно, что не он  был последним по  счету.

Это подтверждается и историей с Тесеем: ведь Пиритой был другом его  юности,

став  же  почтенным мужем  и  правителем,  Тесей  не мог более участвовать в

подобных бесчинствах.

     Сказку о схождении в Аид,  к слову сказать, упорно поддерживали афиняне

из самолюбия: целое тысячелетие мучил их стыд за предательство,  совершенное

предками. В том, что "Тесей уже  много лет был пленником  Аида", они  видели

как бы оправдание: только потому, мол, и могли Диоскуры поднять их на мятеж,

только  потому  и избрали  они жалкого демагога Менестея на  место  великого

героя, основателя их государства. Но всякий,  кому  известны участники этого

дела,  ясно видит:  при жизни Геракла никто не мог и  не посмел бы провалить

Тесея!

     Выяснив   все   это,   мы   должны   ради    установления   правильного

хронологического порядка событий принять во внимание --- помимо свидетельств

представляющихся достоверными источников --- еще две вещи.

     Во-первых, технические условия --- то есть какая требовалась подготовка

и  какое  войско  для  осуществления  каждой  отдельной  задачи.  (Очевидно,

например, что  герой, уже  пользовавшийся  широкой популярностью, мог  легче

набрать себе сподвижников, чем мало кому известный новичок.)

     Во-вторых,  существовавшие  тогда  общественные  отношения ---  то есть

истинные причины, исходя  из  которых Эврисфей  назначал Гераклу задания. Не

наобум же  посылал он  героя то сюда,  то  туда,  не затем же, чтобы  просто

свершилась воля богов и чтоб в легенде концы сошлись с концами.

     Итак, среди подвигов мы  видим  прежде всего несколько  таких,  которые

послужили  укреплению  Микен,  утверждению  их  ведущей  роли  среди  других

городов. Вот они:

     освобождение немейских медных копей и дороги, ведущей оттуда в  Микены,

от  уничтожавшего  всЈ  и  вся  льва  (по  иным  толкованиям  ---  от  банды

грабителей);

     уничтожение Лернейской гидры и  Стимфалийских птиц. (Согласно  надежным

античным комментаторам, и гидра, "голова коей всякий раз вырастает  наново",

и  птицы   ---  это  скрывавшиеся   в  болотах  и  беспокоившие  окрестности

"староверы", а также их ведьмы --- жрицы, принимавшие человеческие жертвы);

     расчистка Авгиевых конюшен и заодно усмирение царя пилосского,  который

нападал на Эгея. Для этой акции потребовались уже более значительные военные

силы.  Геракл  одним ударом убил двух зайцев:  укрепил  внутреннюю и внешнюю

безопасность  союзной Элиды, а также сломил сопротивление Пилоса, убил в бою

враждебно настроенного  Нелея и одиннадцать его сыновей; пощадив же младшего

Нелеева  сына,  Нестора, и  посадив  его на  трон, он  тем  самым  заручился

верностью города Пилоса, что было для Микен весьма важно как ввиду богатства

его, так и ввиду исключительно сильного флота.

     Однако   после   этого    что-то    случилось.    Эврисфей    объявляет

недействительными  сразу  два  подвига  Геракла,  Авгий  не выплачивает  его

наемникам заранее  оговоренной платы  --- Геракла провоцируют  сразу  с двух

сторон. Быть может, в нем  уже нет нужды? Оскорбленный Геракл отправляется в

Оден  и вскоре присоединяется к  аргонавтам.  В  Малой Азии он их  покидает,

освобождает  Трою и  царевну  Гесиону, побеждает Лаомедонта, сажает на  трон

Приама.  На  обратном пути  терпит  кораблекрушение ("Сон  на  Зевса наслала

коварная  Гера, От любезного сына  взор отцов отвела..."),  высаживается  на

острове Кос, после горестных  злоключений добирается  наконец домой, в Фивы.

Между тем аргонавты уже вернулись из похода, а Медея успела даже  порвать  с

Ясоном,  Страстная  и,  судя  по  всему,  обворожительная ведьма  обхаживает

Геракла, и, кажется,  небезуспешно,  однако наш герой не  теряет головы:  не

требует  для Медеи разрешения поселиться в  Фивах. (Такое случается и в наши

дни: "Ночевать --- пожалуйста, но только без прописки".) Медея едет в Афины,

опутывает Эгея (она давно уже имеет на него виды, но сперва делает попытку с

Гераклом). А наш герой  возвращается  в Микены, чтобы  продолжить исполнение

своего обета.

     Тем  временем Эврисфею  не  до  Геракла, он  занят совсем  другим.  Чем

именно? Ответ на это нам опять дают египетские папирусы.

     Ливийцы  с  суши,  пиратские   "народы   моря"   (ахейцы   и  несколько

малоазийских племен)  со своих кораблей обрушились  на Египет.  (Это  первое

нападение "народов моря", 1229 год  до нашей эры.)  В  кровавой битве фараон

Меренптах разбил  их, греческий  лагерь и  вся флотилия в  дельте  Нила были

уничтожены.  Любопытно,  что  мировая  история  почти  не   занималась  этим

эпизодом. Что касается греков, оно и понятно: им хотелось забыть свой позор.

Однако факты  есть факты.  (Если  же кто-то сочтет,  что слова  "акайвата" и

"дануна" недостаточно убедительно говорят о том, кто были эти "народы моря",

пусть осмотрит рельефы  храма Мединет  Абу: он увидит там ни на какие другие

не похожие <i>греческие</i> шлемы с гребешками, круглые щиты, короткие обоюдоострые

<i>греческие</i> бронзовые мечи против египетских стрел.)

     Итак,  вот  ради  чего  важно  было  создать  Ахейский  союз,  усмирить

непокорный Пилос...

     А  Геракл прибыл  в Микены  в самое неудачное время,  чуть ли  не в тот

момент, когда пришло известие о  поражении. И  к тому же, надо полагать, был

восторженно встречен простым микенским людом.

     Теперь  он был уже не слуга, но  опасный  противник:  возможный  ---  и

законный! ---  претендент на престол основательно замаравшего свой авторитет

Эврисфея, вообще --- Пелопидов.

     Нужно было как-то отделаться от него!

     Вот  тут-то и последовали бессмысленные, но опасные для жизни  задания.

Критский бык. Кобылицы Диомеда. И именно здесь --- молосские  собаки. Трудно

установить  время свершения  лишь  двух подвигов: сюда  ли относятся  поимка

Керинейской лани и  охота на Эриманфского вепря, или  же  их место в  первой

группе. Однако для нашего исследования это не столь уж существенно.

     Геракл  остался  в живых. Но  между тем минуло около десяти  лет, время

достаточное,  чтобы авторитет Пелопидов  был  восстановлен  и  Ахейский союз

кое-как возобновлен. А поскольку Геракл не погиб,  напротив, его слава после

каждого успешного деяния лишь возрастала, Эврисфею ничего не оставалось, как

--- под  предлогом  новых заданий  ---  удалить  героя из Микен  на возможно

больший срок.

     Иными словами: война с амазонками, Коровы Гериона, Яблоки Гесперид.

     К  концу   столетия  события  очень  сгущаются.  Когда  я  составил  их

хронологию, показалось, будто до отказа набил книгами длинную-длинную полку.

Война с амазонками пришлась на 1219 --- 1218 годы до нашей эры.

     Гераклу было  тогда, по моим расчетам, пятьдесят один --- пятьдесят два

года.

     Переход  --- с  войском  --- в  Скифию, землю  амазонок, через  Царство

хеттское,  пребывавшее тогда  в крайне  анархическом состоянии,  был  весьма

сложным предприятием, требующим большого организаторского таланта, зрелости,

житейского   опыта.  Оно  требовало  также,  как  мы   увидим,   незаурядных

дипломатических способностей.

     Мы можем,  повторю здесь еще  раз,  принять за верное, что освобождение

Прометея случилось не по дороге в Скифию, а уже после победоносной войны, на

обратном  пути  к дому.  Ведь  освободить кого-то  от цепей  после  стольких

мучений  ---  это  еще  не  все.  Нужно и как-то наладить  дальнейшую  жизнь

освобожденного. Если  бы  Прометей был освобожден  по  дороге  в Скифию, он,

очевидно,  двинулся бы  вместе  с воинами  и так или  иначе принял участие в

войне с  амазонками. Чему, несомненно, остался бы  какой-то след. (Помнят же

люди,  как  он помог Гераклу перехитрить  Гесперид!)  А кроме  того, Геракл,

спеша  на  войну, выбрал, надо  полагать, путь  более привычный --- то  есть

подошел к степной равнине на  юге нынешнего Советского Союза, которая и была

страной амазонок,  по берегу Черного моря, либо приплыл на кораблях. Зато на

обратном пути, после победы, они скорей могли позволить себе некоторый крюк,

предприняв переход через Кавказский хребет.

     На основании этих данных мы  можем с  наибольшей  степенью  вероятности

отнести освобождение  Прометея к 1218 году до нашей эры. И вряд  ли ошибемся

на год-другой в ту или иную сторону!

 

        С каких пор?

 

     Итак,  одну дату  мы знаем, можно сказать, точно --- тем более что речь

идет о событиях столь  далеких. Теперь встает другой вопрос: когда  началась

Прометеева пытка?

     Однако  попутно  нам  следует   прежде  всего   установить:   до  коих,

собственно,  пор  живут  бессмертные  боги?  Очевидно  же,  что  определение

"бессмертный"  не точно.  Нам известны  отец и мать каждого  бога,  известны

обстоятельства  их  рождения,  --- но  может  ли  быть  бессмертным  однажды

рожденный?! Где есть  начало, там самой сущностью является изменение; то же,

что обязано своим существованием изменению,  должно  закономерно  достичь  и

конечного  изменения, которое  затрагивает  уже самое существование.  Только

неизменная,  то  есть  при  всех  изменениях  неизменно   сохраняющая   свое

существование-сущность субстанция --- называем  ли мы  ее материей или духом

---  может оставаться  тем,  что суще всегда, и вечно пребывать в настоящем,

никогда  не начинаясь и, следовательно, никогда  не кончаясь. Значит, если в

античном  мире говорили  о  бессмертии богов, то этим хотели  сказать  всего

лишь, что боги живут чрезвычайно долго.

     О смерти одного из греческих богов Плутарх, как он полагал, имел точные

сведения. По его словам, некий мореплаватель по  имени Фамус, проплывая мимо

Пакса, слышал горькие стенания и крик: "Фамус!  Великий Пан умер!" Филология

давно уже установила, что это одно из самых одиозных заблуждений античности:

на   острове    просто-напросто    совершался   посвященный    многоименному

Фамусу-Таммузу-Адонаю  обряд  вроде   нашей  "страстной   пятницы"  ("Thamos

panmegas  tethneke!"   ---   "Могущественный  Таммуз   умер!")  Так   шофер,

повстречавшись в пути с крестным ходом, мог бы явиться в Пешт с "сенсацией":

"В  Мартонвашаре  воскрес  Христос,  люди  все вышли  на  улицу,  волнуются,

кричат!"  Кстати  сказать,  Пан,  божество   сельских  мест,  был  одним  из

долгожителей  среди богов  (чистый воздух, отсутствие стрессовых воздействий

большого города). Что же, "кого хоронят до времени, тот живет долго"...

     Век  у  олимпийцев  был  весьма  различен.  Нельзя  даже  утверждать  с

точностью, будто жили  они  до  тех  пор,  пока  получали  жертвоприношения.

Похоже,  например,   что  Зевс  умер  за  несколько  десятилетий  до  начала

христианства. Его уже не  принимали  всерьез, не  считали главным божеством;

Исида и  другие  пользовались  куда  большим почетом; одним  словом, он либо

умер,  либо,  глубоко одряхлев, был  при  смерти. Что же до  Аполлона, то мы

знаем  из  письменных источников, что его  видели даже  в VII веке, то  есть

много спустя после победы христианства, видели  и  встречались с ним: он пас

скот в  Австрии.  (Это звучит достоверно, пастушествовать  он  любил, еще во

времена Трои тем  увлекался.) Правда, христиане уже  считали  его  дьяволом,

злым искусителем, хотя и не сохранилось никаких  упоминаний о том,  чтобы он

кого-либо  обидел. Однако начиная с VIII столетия  мы  более ничего о нем не

знаем, так что, по всей вероятности, умер и он. Мои изыскания убеждают меня,

что из  олимпийцев он жил дольше всех, однако это вовсе не значит, будто его

жизнь  была самой долгой.  Напротив! Ведь он был  сыном Латоны, а Латона ---

жрица  Геры.  Зевс не стал  превращаться ни в быка, ни в  лебедя, ни  во что

иное, и  к помощи  денег  прибегать ему  не  понадобилось, как в  истории  с

Данаей,  он решил  пленить Латону в своем собственном мужском обличье, и это

ему  удалось.  А  поскольку  речь идет о  жрице --- да еще  о жрице  грозной

Зевсовой супруги! ---  победа может  означать только одно: Зевс уже составил

себе имя, уже слыл  человеком будущего (прошу прощения --- богом  будущего).

Таким  образом,  мы  можем  отнести  это  событие к  началу так  называемого

среднеэлладского периода, из чего следует, что Аполлон жил около трех  тысяч

лет.  (Относительно  самых  младших  богов   ---  Гермеса,  Диониса  ---  от

высказываний воздержусь: в их смерти я не уверен.)

     Итак, вкратце: продолжительность  жизни богов была весьма различна, но,

по человеческим меркам, даже самые  недолговечные из  них жили  очень долго.

Однако,  в  конце концов, и они умирали. Вспомним хотя  бы  самых  древних и

самых  великих:  Уран был послан  в  Тартар  Кроном, Крон ---  Зевсом; иначе

говоря,  их возможно  было убить, они  были  смертны.  Следовательно,  слова

"бессмертные  боги" в античных текстах ---  просто своего  рода обязательная

формула  вежливости.  Равно  как: "мудрый  отец  народа",  "любимый  вождь",

"дражайшие друзья мои", "единственная моя любовь".

     Иной вопрос, насколько  можем мы доверять  генеалогии и счету времени в

те эпохи, когда человечество еще не обладало чувством истории. Когда прошлое

представлялось  неким монолитным  единством. В этом, и только в этом, нельзя

приравнивать образ мышления человека древности к  образу  мышления нынешнего

человека. Современный человек жаждет постоянно ощущать историю. Он буквально

не  в  состоянии вынести,  чтобы  на  протяжении десятилетия  в его жизни не

произошло никаких  изменений,  на протяжении двух лег не изменилась мода или

характер  и  форма   предметов  обихода.  Нынешний  человек  живет  в  эпоху

сверхисторизма; так и кажется: он столь сильно жаждет видеть себя в истории,

что  сама история за ним не поспевает. Предки же наши жили иначе, их  моды и

утварь  почти  не  претерпевали изменений  не  только за  годы,  но  даже за

тысячелетия. Естественно,  что при  таких обстоятельствах в  их памяти отец,

дед, прадед, прапрадед не  существовали отдельно, были только  отец и предок

или оба они  в одном  лице.  И, желая сказать  о событии, случившемся  очень

давно, они говорили: тому тысяча лет. Или --- со священной цифрою "три": три

тысячи лет. Если же речь  заходила о  совсем уж давних ---  давних-предавних

делах, то говорилось: это было тридцать тысяч лет тому назад. Вот и все!

     Не  следует забывать:  историзм,  ощущение  истории  --- весьма  новая,

совсем недавно зародившаяся  у нас способность, ей  всего-то, можно сказать,

сотня-другая  лет. Далее:  психологи с  помощью  экспериментов доказали, что

конкретное ощущение  числа  у среднего человека, по  существу,  не превышает

сотни.  Уже "тысяча" воспринимается либо как целое,  либо как десять раз  по

сто. Тот, кто "тысячу"  представляет  себе, скажем, кубометром воды (то есть

тысячей   литров),  уже   человек  с   "математическим  мышлением".  Возраст

человечества ---  это  такое  число,  которое  оставляет  далеко позади  все

границы числовой фантазии. Религиозный еврей даже  в наше время свято верит,

что  те  пять тысяч  сколько-то лет, которыми  он  обозначает нынешнюю дату,

исчисляются  от сотворения мира. (Впрочем, есть у человека и некоторое право

на  такое  сгущение событий:  ведь за девять месяцев в материнском чреве  он

проходит те полтора миллиарда  лет, что минули  от первичной клетки до наших

дней!)

     Куда я клоню, вдаваясь в эти рассуждения?

     По  моему  мнению,  Прометей  дал  человеку   огонь   семьсот-восемьсот

тысячелетий, или, округляя, миллион лет тому назад. Именно столько --- минус

три  тысячи сто девяносто лет  (1218  лет до нашей эры  плюс 1972 года нашей

эры)  ---  и  провел  он,  прикованный к  скале. Следовательно,  без  малого

семьсот-восемьсот  тысячелетий,  то есть  около миллиона лет.  Греческие  же

письменные источники,  которыми  я  пользуюсь, говорят  всего-навсего о трех

тысячелетиях или, самое большее, о тридцати тысячах лет.

     Далее:  согласно  одному  из вариантов  предания, единственными людьми,

пережившими великий потоп, были Девкалион,  сын Прометея,  и  Пирра ---  его

дочь (по  другой  версии,  дочь  Эпиметея,  брата  Прометея). Таким образом,

выходит,  будто  Прометей  жил  в  эпоху,  непосредственно  предшествовавшую

потопу.  Эта несообразность возмутительна,  ибо  может ввести  в заблуждение

даже ученых. То есть подвести к ложному выводу,  будто бы Прометей дал огонь

ближайшему  нашему  предку  ---  Homo   sapiens  diluvialis  ("Кроманьонцу",

"Ориньяку").  И  по  случайности  это  произошло  ---   если  произошло  ---

действительно  тридцать  тысяч лет  назад. В  середине последней,  Вюрмской,

эпохи  оледенения,  когда  неандерталец уже  смешался, растворился или погиб

(причем, вполне  вероятно, во множестве  и главным образом во время потопа),

наш вид оказался единовластным.

     Я желал бы опровергнуть эту версию самым решительным образом.

     Во-первых,  Homo sapiens diluvialis также  не с неба свалился,  у  него

были предки.

     Во-вторых,  его  предки к тому  времени сотни тысячелетий  пользовались

огнем, более того, уже добрых сто тысяч лет они умели разводить его. Богу не

было никакой надобности красть для них огонь с неба.

     И наконец, главное: Девкалион и Пирра не могли быть детьми  Прометея. В

самом  деле:  мыслимо  ли,  чтобы  ближайшие  отпрыски  объявленного  тяжким

преступником  и жестоко наказанного бога так полюбились Зевсу? Чтобы он спас

от потопа  единственно и  только их?!  Таких чудес не бывает! Мы отлично это

знаем; в самых разных уголовных делах, известных нам из истории, особенно же

в политических  делах подобного  рода ---  тому примеров  множество  и  даже

свежайших! ---  дети, если только не они явились доносителями, ни  при каких

обстоятельствах   не  могут  стать  столь   исключительно   любезны   сердцу

властителя. Но если бы  Девкалион донес на Прометея за кражу огня, отголосок

этого непременно остался бы в мифологии. Однако его нет. Следовательно,  это

"указание" относительно примерной даты преступления  Прометея и его возраста

ложное ---  мы не  должны  принимать  его  в  расчет. Перед нами такая  игра

логики, такие параллели, при которых за ошибочной посылкой следует ошибочный

вывод; если "Прометей сотворил человека" (что  неверно), тогда "после Потопа

его дети сотворили человека заново".

     (Nota bene, прежде чем раздастся  протест ученых: я  знаю, что  человек

хранит память  о целой серии потопов, ведь период  истории  Земли, именуемый

нами дилювиальным,  продолжался  миллион лет. В него  входили четыре больших

периода оледенения и соответственно четыре великих  периода таяния льдов ---

с  определенными  колебаниями,  разумеется:  с  более   теплыми  годами  или

столетиями  в  период  оледенения  благодаря  высвобожденному  в  результате

замерзания  воды количеству  тепла и  более  холодными  годами-столетиями  в

периоды  таяния как  результат поглощения  тепла в процессе таяния. В данном

случае   под   Потопом   с  большой  буквы  подразумевается   предпоследний,

следовавший за  оледенением Рисса,  и, вероятно, самый ужасный  потоп. Перед

тем  большую часть  Европы накрыло чуть ли не двухкилометровым слоем ледяное

покрывало, чем одновременно объясняется и  страшное понижение  уровня воды в

морях. Толстое ледяное покрывало вобрало в себя столько воды, что Каспийское

море исчезло. Черное и  даже Средиземное моря стали мелководными внутренними

водоемами,  из  Азии  в  Америку  можно было  пройти  посуху. После этого  и

случился великий Потоп, когда  уровень  моря  так  повысился, что  Норвегия,

например, отделилась от материка!)

     Существует мнение, будто Прометей дал человечеству не  огонь,  а умение

разводить его. Впервые научился высекать огонь неандерталец, и произошло это

примерно  сто тысяч  лет назад.  Таким  образом выходит,  что  Прометей  был

прикован  к скале приблизительно девяносто шесть тысяч восемьсот десять лет.

Очень было бы соблазнительно связать эту параболу  с великолепной сентенцией

Энгельса о том, что  человек, претворивший в огонь  энергию движения, сумел,

создав паровую машину,  претворить тепловую энергию в двигательную. Но какой

ошибкой было бы  полагать,  что  в  этой  сентенции  Энгельс  определяет две

крайние точки развития  человека!  Прометей  был много раньше, Прометей  дал

человеку  огонь  и вместе  с ним ремесла; высекать  огонь  ---  владея таким

подарком --- человек научился уже сам!

     Поговаривают иной раз, будто Прометей научил  человека плавить  металл.

Металлами, в  том виде, в каком  они  встречаются  в природе, мы  пользуемся

восемь --- десять тысячелетий; плавить и отливать их умеем пять-шесть  тысяч

лет.  Вот и выходит, что Прометей  протомился в плену три тысячи  лет. Если,

конечно,  кому-то  от  этого спокойнее!  А то  ведь  можно пойти  и  дальше:

предположим, что "Принесший огонь" действительно,  научил человека обработке

железа, иными словами,  доменному делу --- то есть специфическому применению

огня. Поскольку первые железные отливки относятся  как раз к тем критическим

десятилетиям,   на  которые  падает  приблизительно   и  время  освобождения

Прометея, то  в этом  случае  можно  было бы  допустить, что его приковали к

кавказской скале всего лишь на несколько лет  или  десятков лет. Так-то  оно

так, да не совсем!

     Ну, допустим:  Прометей  был попросту  изобретателем  железоплавильного

дела  и таким  образом одарил  человечество лишь термохимическим применением

огня, за что  боги или иные власти  предержащие назначили ему наказание.  Но

коль скоро мы  рассматриваем эту  проблему столь рационалистически, тогда уж

будем  последовательно  рационалистичны! Почему  нужно  было наказать  столь

жестоко  того,  кто  изобрел  выплавку  железа?  Или  тогда уже  существовал

какой-нибудь  стальной,  медный или  оловянный  трест?  (Известно ведь,  как

расправляются  иной раз с  нынешними  изобретателями, если  они представляют

угрозу для монополии.) Но ничего подобного  тогда не существовало. Да если б

и существовало!  Были же еще и дорийцы, они  превосходно умели  использовать

железо и сталь  в  историческом,  можно сказать, масштабе. "Ага,  ---  сразу

отвечает ratio,  ---  а ведь  Геракл-то  был  ставленником  дорийцев!"  "Наш

человек  в  Микенах", как  говорится. Но  если так,  то произошло  вот  что:

микенские  бронзовые  магнаты  бросили   Прометея   в  тюрьму,   а   Геракл,

представлявший интересы  дорийцев,  освободил его. Можно пойти и  дальше (уж

если  гусь,  так  пусть  будет  жирный!):  Геракл,  сторонник  революционных

преобразований,  встал  на  сторону   Прометея  против   всего,  что  мешало

прогрессу. Нет, все  это очень  уж хромает!  И по-прежнему остается открытым

вопрос:  что все-таки сталось  с освобожденным Прометеем? Почему не было ---

именно  после  этого,  именно  среди  дорийцев,  а  поскольку  дорийцы  были

гегемонами, то  вообще  среди  греков --- хотя  бы  самого скромного, самого

крошечного  культа  Прометея?  Не  говорите  мне, что  такое  столько раз уж

случалось:  революция  побеждала,  новый  революционный  порядок  становился

государственным строем, и  наследники  преспокойно  отрекались  от  наследия

революционеров. Да,  да, да, это верно! Однако тогда-то и сооружались целыми

сериями  храмы, конвейерным способом воздвигались  памятники. А вот Прометею

вовсе ничего  не досталось от подобных  щедрот, исследованиями не обнаружено

ни единого сооружения в этом роде.

     Надо сказать,  что  все эти  "толкования"  рождались  для  того,  чтобы

сделать доступной для  "трезвого  разума" меру  страданий Прометея.  Ибо, не

правда ли, "семьсот ---  восемьсот тысячелетий,  а  тем более миллион лет...

это все-таки  слишком, это попросту невозможно". "Но почему? --- спрашиваю я

с  полным правом. --- А  сто  тысяч,  тридцать  тысяч,  три тысячи лет, даже

всего-навсего три года --- это "возможно"? Да если б меня вот так  приковали

и орел клевал  мою печень, я и трех дней не выдержал бы! И любезный Читатель

--- тоже. Как и те, кто придумывает рациональные "толкования"".

     К  счастью,  есть  на свете  еще и  наука;  помимо "рацио"  и "здравого

смысла",  есть  еще  и интеллект, одаряющий  той проницательностью,  которая

способна  привести   нас  к   полному  пониманию  вещей.   Достаточно  бегло

просмотреть предание о Прометее, чтобы убедиться: это очень древняя история,

гораздо более  древняя, чем девяносто  девять  процентов всей мифологии, чем

использование  человеком  железа,  да не  только железа,  а  любого  металла

вообще. Она относится к  тем временам, когда человек еще  не видел,  да и не

слишком доискивался отдаленных  причинных  связей.  (Полагая,  например, что

тарелку-землю держит на себе слон, а слон стоит на спине еще  более сильного

животного, гигантской  черепахи, он не допытывался, на чем  же,  собственно,

стоит черепаха.  Зная,  что  отцом Зевса был Крон, а отцом  Крона  --- Уран,

матерью же --- Гея,  не  спрашивал, кто были отцы-матери Геи и  Урана.)  Это

были  времена,  когда  отношения  человека  с природой  определялись  еще  в

значительной мере роком.

     Так примем же всерьез эту историю! Прометей принес Человеку (не украл!)

огонь с неба, а с ним даровал  и ремесла,  чтобы Человек мог выжить. Зевс за

это  рассердился на него и покарал  невиданно жестоко. Почему? Он не  хотел,

чтобы Человек  выжил. Почему? Просто так.  Потому что он был Зевс. Здесь нет

олицетворения и нет  символа.  Мы должны принять это в  самом  прямом смысле

слова.

     А вот после этого нам следует задать науке вопрос:

     Было ли в  древней  истории  Человека  такое мгновение, "когда  Зевс не

хотел,  чтоб  Человек   ---  был",  когда  всей   цепи   развития   угрожало

окончательное истребление? Была ли какая-то  связь между огнем и тем фактом,

что человечество выжило?

     Ответ на оба эти вопроса --- безусловное "да".

     В самом деле, посмотрим!

     Древнейший  известный  нам предок  наш  ---  дриопитек;  это  общий наш

прародитель   с  гориллой,  шимпанзе,  орангутаном.  В  середине  третичного

периода,   двадцать-тридцать  миллионов  лет  назад,   он  уже   пользовался

некоторыми орудиями --- камнями, палицами. Как и многие  породы обезьян. Это

не привилегия Человека! Он как будто даже хранил свои орудия.

     Пять-шесть  миллионов лет  назад мы  встречаемся  с  уже  упоминавшимся

австралопитеком. Одна из  ветвей  его на заре четвертичного периода, то есть

между двумя с половиной миллионами и одним миллионом семьюстами тысячами лет

--- "Homo habilis". Я беру научное  наименование в кавычки: в сущности,  это

еще не  человек, а обезьяна.  Правда, он  уже приспосабливает орудия к своим

нуждам, иначе  говоря,  хотя и на  очень примитивной ступени, но  пользуется

инструментом.

     Все эти наши предки обитали в Юго-Западной Африке, И нигде больше.

     И  вдруг  они  исчезают из  наших  глаз на целый  миллион лет. Мы ищем,

исследуем каждый  возможный след. Их нет. Ни в прежнем районе обитания, ни в

другом месте.

     Но вот семьсот тысяч  лет тому назад они  неожиданно,  словно карстовый

ручей, возникают вновь.  Причем в  самых разных местах,  от Чжоукоудянь, что

недалеко от  Пекина, до  ВертешсЈллЈша  ---  в Азии, Африке, Европе, по всей

территории  древнего  мира.  И, несмотря  на  принятое ранее  (неправильное)

наименование  --- питекантроп, --- это уже не  "обезьяночеловек", а человек.

Правильное научное его наименование: Homo erectus.

     Загадочная история. Однако таинственный миллион  лет весьма убедительно

раскрывается  следующей научной  гипотезой:  Homo habilis  с его  черепом  в

семьсот кубических сантиметров еще и сегодня занял бы  весьма почетное место

в животном мире; несомненно,  что в  духовном  смысле  он был самым развитым

существом  своей эпохи. И в то  же  время  самым несовершенным. Цикл полного

развития  в  соотношении со  средней  продолжительностью  жизни  был слишком

затяжной,  ритм  размножения  --- замедленный.  В  наиболее  удачные периоды

численность  его  могла  достигнуть  сотни  тысяч,  но в  периоды  стихийных

бедствий, эпидемий,  голода она снижалась до двух-трех тысяч. Иными словами,

этот род жил  под постоянной угрозой полного  вымирания; точно так же, как в

наше время --- человекообразные обезьяны.

     Вот так и шел наш предок навстречу бесчисленным  невзгодам, в том числе

четырем мучительно  долгим периодам оледенения! Да еще по каким-то  причинам

--- хищники, болезни, стихийные бедствия --- ему  пришлось покинуть исконные

места расселения со сравнительно приемлемым климатом!

     Совершенно ясно: этот род был обречен на вымирание.

     И  все-таки не вымер! Напротив!  Миллион дет спустя  он возникает перед

нами  опять.  Несколько измененным. Он  потерял зубы и когти хищника, размер

его  черепа уже литровый и даже,  как у Шамуэля  ВертешсЈллЈшского  * /* Так

шутливо именуют  обнаруженный под  ВертешсЈллЈшем  скелет древнего человека.

*/,  почти  нынешний:  тысяча  четыреста   кубических  сантиметров.  Что  же

произошло  за  этот миллион  лет, какое  фатальное, можно сказать,  "высшего

порядка" вмешательство, какое чудо?

     Ответ может быть только один: Homo erectus уже пользовался огнем! Речь,

таким образом, не о том,  что  Прометей  научил Человека плавить металл  или

добывать  огонь. Нет,  мы должны осознать --- на этот раз  уже и  при  свете

науки, --- что Прометей в самом прямом смысле слова дал  Человеку огонь, ибо

пожалел это  несчастное,  обреченное на  погибель  существо, оказавшееся без

малого бионегативной мутацией. И с помощью огня спас ему жизнь.

     За это  и  покарал  его  Зевс столь ужасно. Повелел  приковать к скале,

повелел, чтоб орел день за днем терзал ему печень. На протяжении семисот ---

восьмисот  тысячелетий  по  меньшей мере.  А  еще  вернее будет  сказать: на

протяжении миллиона лет.

     Ибо Зевс хотел погубить Человека. Он хотел предоставить его собственной

судьбе, а это и значит: хотел погубить.

     Почему?  Может быть,  Человек  тотчас  стал  устраивать лесные  пожары,

бездушно расхищать  живую природу  Зевсову?  Возможно. Может  быть, Зевс был

особенно  дальновиден (более дальновиден, чем сам Прометей, промыслитель)  и

боялся, что в конечном итоге Человек погубит весь мир, если мир когда-нибудь

(пусть  много  позже  Зев-совой смерти) попадет ему в  руки?  Возможно. Быть

может, и вовсе нет никакой  другой причины,  кроме той, что  делает Человека

отвратительным  для всех  прочих живых существ:  невыносимая  вонь  от него?

Возможно.

     Лучше уж нам  удовлетвориться объяснением самого мифа: просто так! Зевс

--- это Зевс. И причинной связи нет.

     Но  Прометей  спас Человека,  подарив  ему  огонь.  Почему? Потому  что

пожалел его. И только.

     Прометей  спас  Человека, дав ему огонь, и заплатил за  это чудовищными

страданиями, растянувшимися на семьсот --- восемьсот тысячелетий, вернее ---

на миллион лет (а что еще выпало на его долю после освобождения!).

     Спас  не наукой металлургии,  не наукой добывать огонь, а просто  самим

огнем, одно лишь пользование которым означает уже и овладение ремеслами.

     Человек --- и антропология  подтверждает это,  не  оставляя ни малейших

сомнений, --- стал Человеком не тогда, когда овладел умением плавить металлы

или хотя бы разводить огонь. Человек стал Человеком, когда попросту научился

использовать  для чего бы то ни  было  огонь, встречавшийся  в природе.  Для

защиты от холода, для  защиты от  нападения хищников. Он оказался  на  Земле

единственным живым существом,  которое  не боится огня, не бежит  от  огня с

паническими  воплями. Напротив,  идет к нему!  И, как ни  ужасен  чудовищный

саблезубый тигр, как  ни кровожаден и  силен пещерный медведь --- пятилетний

человеческий  детеныш берет в ручонки дымящуюся, рассыпающую искры головешку

и тем обороняет себя от врагов. Гонит прочь и саблезубого тигра, и пещерного

медведя.  Не случайно  самый  древний, самый первый  наш  предок,  в  ученом

наименовании которого уже нет и намека на обезьяну, тот предок, который, вне

всяких сомнений, Homo, что подтверждает каждая деталь  его скелета, --- этот

предок во всех раскопках неизменно обнаруживается вместе со следами огня. Со

следами огня и орудиями, изготовленными сознательно. К слову сказать, только

с каменными  орудиями.  Его деревянные  инструменты истлели:  ведь  рукоятки

орудий  труда,  палицы, рычаги, копья  изготовлялись  из дерева,  и закалял,

заострял их наш предок также с помощью огня; истлели и кожи, звериные шкуры,

для упрочения,  дубления которых  нашему  предку также служил огонь, вернее,

продукт огня --- дым.  Все это исчезло, но оно было  там, где остались следы

огня: это с уверенностью можно сказать по другим находкам.

     Итак, Прометей был прикован  к скале, где провел круглым счетом миллион

лет ради нас, просто  ради того, чтобы мы существовали, выжили, превратились

в Человека. Это звучит абсурдно, и все-таки более разумного  толкования нет.

Он провел, прикованный к скале, круглым счетом миллион лет, когда Геракл ---

это случилось  примерно  три тысячи  сто  девяносто  лет  назад ---  наконец

освободил его.

     Слишком много? Много.

     Тридцать тысяч лет или три тысячи вероятнее?

     Повторяю, лично я --- с орлом, рвущим  мне печень, --- вряд ли выдержал

бы и три дня.

     Так какой же смысл проводить различие между невероятным и невозможным?

     Кстати сказать, даже просто ratio заставляет нас верить только и именно

этому!

     В самом деле, вряд ли можно себе представить более рациональную систему

воззрений, чем теология святого Фомы. Так вот, это и есть тот самый  случай,

когда  святой  Фома  заявляет:  "Credo  quia  absurdum"  *  /*  "Верую,  ибо

объяснения  не инеет" (лат.). */. Не  нужно забывать: Прометей --- бог, и не

какой-нибудь второразрядный бог. Он  принадлежит, причем по старшей линии, к

тому же поколению, что  и Зевс.  Быть прикованным к  скале,  выносить это  в

течение миллиона лет  (а тут еще  орел!) --- нет, на это не было бы способно

ни  одно  человечьими  мерками  измеримое  существо!  Следовательно,   факты

блистательно  подтверждают божественность  Прометея, причем  весьма  высокой

пробы.

     Теперь  любезный Читатель, разумеется, понимает, сколь умопомрачительна

глубина этой загадки, понимает, почему она не дает мне покоя уже много  лет,

тревожит даже по ночам.

     Отчего люди никогда, никак, нисколько не поклонялись Прометею?

     Оттого, что это просто миф, сказка?

     Но  я  говорю здесь  о греках, точнее  --- о микенских ахейцах, о людях

позднеэлладского периода. О тех, для кого эта сказка была действительностью,

ибо они верили в нее!

     Верили в Прометея точно так же, как в Зевса!

     Почему же они не поклонялись Прометею? А Зевсу --- поклонялись?!

     В самом начале  я  уже  выражал недоумение свое и удивление: ведь какое

репрезентативное ---  иного  слова не подберешь ---  созвездие  досталось на

небе  Ариадне! Да  и орлу, что  клевал печень Прометея, тоже. Могу добавить:

нашлось созвездие, и опять не какое-нибудь захудалое, даже для стрелы, что в

конце концов погубила этого орла!  Прометею  же не посвятили ничего. Хотя бы

самой пустяковой планетишки. Сейчас, представив вновь, что  сделал ради  нас

Прометей, я потрясен еще больше.

     А ведь при этом ---

     было   святилище,   посвященное   Атланту,   восставшему   титану,    а

величественная горная цепь и поныне носит его имя;

     было святилище --- пойдем еще дальше --- и у  Пандоры,  этого прообраза

глупых   и   зловредных   красоток,  у  Пандоры,   напустившей  на  Человека

всевозможные  несчастья  (те, что именно Прометей  запрятал в ящик, накрепко

заперев его); да, святилища Пандоры были, и не в одном месте, во многих!

     А святилища Прометея не было.

     Мы обязаны в этом разобраться. Уйти от этого мы не можем!

     Неужели  Человек   столь  забывчив?  Тот  Человек,  который  (благодаря

Прометею!)  вступил в  Нынешнюю эпоху,  оставив далеко  позади  всевозможные

прокреативные опасности, и ко времени нашей истории, к XII веку до нашей эры

--- блистательному великому  Веку Мифологии,  --- размножился на Земле почти

до двадцати миллионов. Иначе говоря, уже полностью был  подготовлен к  тому,

чтобы впредь на протяжении долгих миллионов лет ему оставалось бояться разве

что себя самого.

     Неужели Человек столь забывчив? Но почему?!

 

        Война с амазонками

 

     После путешествия на "Арго", то есть  впервые за минувшие двадцать лет,

война с амазонками была для Геракла заданием действительно по душе.

     Не только потому, что наконец-то опять настоящая заграничная, к тому же

длительная, командировка.  Мы  еще увидим, насколько он был бескорыстен, как

не умел  и не  хотел  пользоваться самыми благоприятными возможностями. Ведь

ему,  можно  сказать,  достаточно было  шевельнуть пальцем,  чтобы  получить

микенский  трон,  завладеть, причем  по праву,  и  дворцом с  его бесценными

сокровищами  и  вообще всей  Арголидой. Ему могла  бы  принадлежать солидная

часть  Северной и Средней Греции, если бы он  принял подношение дорийцев. Но

нет, даже из военной  добычи его интересовало только оружие.  Да еще лошади.

Словом,  военная экипировка. Геракл был воин. Можем  не сомневаться: он лишь

затем избрал  по окончании  войны трудный путь через  Кавказ, чтобы обменять

часть трофеев  на лошадей. К югу  и  юго-востоку  от Кавказа жили народы ---

остатки могущественного некогда  Митанни, --- занимавшиеся  коневодством. Их

великолепные  лошади (предки  нынешних арабских)  были  крупнее,  породистее

обычных на Балканах славных, но мелких лошадок.

     Геракл был воин и  к тому  же воин Зевса.  В те  времена, особенно  для

него,  это означало  высокое  и  беззаветное служение  вере. (В том столетии

подобным ему  истинным  приверженцем  дела Зевса был,  пожалуй, один  только

Аполлон.  Даже  Дионис,  увы,  поступался  иной  раз   принципами,   в   его

установлениях    явственно     проявляется     некоторая     ревизионистская

расхлябанность: так, он разрешает женщинам --- правда, с оговорками и только

в специально назначенное для того время --- раздирать мужчин  в клочья. Зато

сколь непоколебимо принципиален Геракл, с тех пор как  искупает единственное

в жизни прегрешение  ---  уже в Немее! Приютивший его  пастух  Молорх  готов

заколоть жертвенного барана, чтобы умилостивить Геру. И ведь у нашего  героя

были все основания опасаться этой богини даже больше, чем льва.  Но --- нет!

"Принеси барана в жертву Зевсу! А если не вернусь, принеси его в жертву мне,

сыну Зевсову!") Короче говоря,  новое задание Эврисфея было для него  прежде

всего  подлинным и  исключительным  служением собственным идеям: он  получил

возможность  воевать  против   "свежевательниц  мужчин",   против   женского

варварства,  и  на этот  раз  речь  шла  не  о жалких  отребьях --- ведьмах,

скрывающихся в болотах, --- а о могущественных, наводящих ужас амазонках.

     Наконец --- Геракл радовался этому, вероятно, более  всего,  ---  поход

против амазонок был в то же время  и дипломатической миссией, служением делу

мира (во  всяком  случае, того хотел и  так мыслил  наш герой), обеспечением

мира  на берегах  Эгейского моря. Нам известно,  что он  разрешил  целый ряд

династических и пограничных споров в Малой Азии. Главное же состояло  в том,

что  эта  война под водительством эллинов и  при  участии всех  ---  или  по

крайней  мере большинства --- народов Малой Азии была  великой международной

акцией. Причем  --- и это всего важнее --- акцией, предпринятой совместно  с

Троей.

     Ибо  Геракл, который,  можно сказать, всю  свою жизнь провел в  суровых

схватках, не выпуская из .рук оружия, --- Геракл был воином мира. Вообще как

ложно  мы  представляем себе его подвиги!  По-моему, виновато  в этом прежде

всего изобразительное искусство нового  времени. Возьмем хотя  бы Немейского

льва.  Пейзаж:  скалы,  кусты,  деревья,  на земле  ---  чудовищная  палица,

оказавшаяся  бесполезной, вокруг  разбросаны  стрелы,  отскочившие от  шкуры

льва, и два тела, переплетенные  в мертвой хватке: лев вонзает страшные свои

когти в спину герою...  Все это  видит зритель, рассматривающий картину,  на

самой же  картине больше никого  нет, то  есть  нет свидетелей. Или вспомним

поединок  Геракла  с  Антеем,  известный,   кажется,  всем...  Да  стоит  ли

продолжать?

     Нечто,  имеющее, вероятно,  композиционное оправдание для  живописи или

скульптуры,   но   не  имеющее  ни   малейшей  исторической   достоверности,

достоверности  вообще, так  глубоко укоренилось  уже в наших представлениях,

что весьма затрудняет трезвый ход мысли.

     А между тем хотя бы  такая простая вещь: если бы наш богоподобный герой

совершил  все эти  подвиги без свидетелей, а потом просто рассказал о них  в

Микенах, кто, в самом деле, ему  поверил бы? Я бы, например, не поверил! Что

ж из того, что он принес шкуру льва?  Небось, купил или отнял у  финикийских

торговцев!  О  подвиге  рассказано в  оригинальных  достоверных  писаниях? О

господи! А сколько было изготовлено образов бедняжки святой Терезы Лизийской

с надписью на обороте, что кусочек сукна, пришитый в уголке святой картинки,

отрезан  от  ее одежды; картинок  же этих было такое множество, что  столько

сукна не поспела бы выработать и солидная манчестерская фабрика за несколько

лет.  (У меня  самого,  например, было  их две, одну  я обменял  на  святого

Доминика.)  Конечно  же,  все  подвиги  имели  свидетелей!  На это указывает

элементарная логика. У меня по всей стране имеются добрые друзья, есть такие

и в  Геменцевом заповеднике.  Если я  попрошу  их хорошенько,  на  следующей

неделе в Пешт будет доставлена клетка с таким вепрем, с таким чудищем, какое

страшно  и  представить.  А  я стану  рассказывать,  как  самолично,  голыми

руками... ну, и так далее. В "Вечернем вестнике" я еще, может быть, сойду за

Геракла, но уже утренние газеты спросят: а кто видел?

     Итак,  подвиги Геракла имели свидетелей,  и немало. В  Микенах и других

городах Пелопоннеса  было в те времена множество  юношей,  которые  выбирали

себе  героев-кумиров и сами  рвались  на подвиги, чтобы измерить силу свою и

доблесть. Не на спортивных площадках. Всерьез.

     Таким  образом,  трудность была не в том,  чтобы  найти  спутников,  а,

напротив, в том, чтобы  удержать их в  отдалении,  ---  что  и  было заботой

Эврисфея, особенно после провала в Египте. Он сам определял в соответствии с

природой каждого задания, кто и в каком числе может  сопутствовать  Гераклу.

Уже  в истории с кобылицами Диомеда есть упоминание о том, что рядом с нашим

героем сражался  целый отряд  храбрых юношей; иначе и быть не  могло. Однако

теперь  ---  для войны  с амазонками --- требовалось уже,  как  и  положено,

настоящее войско.

     В  те времена не  существовало быстрых средств сообщения, не было  бюро

путешествий, не было гостиниц, не было "travelling cheque" * /* "Аккредитив"

(англ.).  */, потому  к  дальней поездке  ---  даже  если  речь шла просто о

поездке  ---  приходилось основательно  готовиться.  Для путешествия  посуху

требовались  вьючные животные, соответственно  провиант и фураж, нужны  были

также шатры, орудия и  инструменты,  употребляемые  в повседневной жизни, и,

следовательно,  слуги  в  необходимом  количестве.  Даже   простые  торговцы

нанимали  вооруженную   охрану.   Грабителей   вдоль  дорог  было  несметное

множество, от обыкновенных разбойников до убийц-садистов вроде Прокруста. Да

и дикого  зверья попадалось немало. В одиночестве можно  было отправиться на

прогулку самое большее за несколько километров от города. Земледелец хаживал

один разве что из усадьбы своей в село, из села в  город, но уже на ярмарку,

с товаром, и земледельцы пускались  только  караваном. Да и какие  основания

думать, будто организация общественной безопасности три-две тысячи лет назад

была лучше, чем ныне?! Никуда не годилась тогда общественная безопасность. В

разных  странах  существовали притом различные обычаи. Были, правда, города,

главным  образом в цивилизованном Средиземноморье, где путник  находился под

особым покровительством высшего местного божества; были и такие  народы (те,

что  оставались в стороне от международного общения или лишь недавно  в него

включились), которые впадали  даже  в  крайности:  у них  полагалось принять

путника в первом же доме,  куда он постучится, искупать его, накормить, а на

ночь положить с  ним  саму хозяйку, или дочь, .или какую-нибудь другую особу

из женского населения дома, которая еще могла бы сойти за подарок --- причем

иноземцу!  Но  были и другие города,  были фанатически  религиозные отсталые

народы, у которых иноземного путника по велению их бога полагалось приносить

в жертву, как, например, в Таврии.

     Ну, и помимо  всего, не надо забывать, что Геракл был  не кто-нибудь, а

сын Зевса, то есть  и по земной табели о рангах --- герцог.  Особы его ранга

даже на одинокую прогулку не выходили без соответствующего сопровождения.

     Вот  теперь  и представим себе более  или менее многолюдные, более  или

менее  дальние  походы Геракла. И  помножим на то,  что называется "войско".

Итак --- пешие воины,  воины на  боевых колесницах, телеги, обслуга (конюхи,

колесных дел мастера, оружейники, повара, медперсонал и так далее, вплоть до

маркитанток или чего-то в этом роде).

     Боевых  колесниц брали немного, только  для вождей. Амазонки  сражались

верхом на лошадях --- как утверждают, они были первым  "конным" народом, ---

эллины же употребляли лошадей только как тягловую силу, против пешего войска

боевая колесница --- преимущество, но против  конницы ---  весьма невыгодна.

Главным  оружием амазонок  были  стрелы.  Они первыми  научились  натягивать

тетиву, заводя  руку за  плечо --- по-парфянски; даже  римляне натягивали ее

только до груди, да  и вообще не часто пользовались луком. (Эллины же своими

дротиками "стреляли" дальше, чем стрелами; на пятьдесят пять --- шестьдесять

пять  метров.)  Возница  и  воин,  обслуживавшие   боевую  колесницу,  а  на

колесницах большего размера еще и третий,  оруженосец, были попросту мишенью

для стрел конников.

     Не  могло у них  быть много колесниц еще  из-за  необходимости  морской

переправы.  Существует версия,  будто они весь  путь прошли  на кораблях. Мы

вправе отбросить эту версию: каких-нибудь десять лет спустя после катастрофы

в дельте  Нила  Микены еще не могли  иметь достаточно большой  флот.  А  тех

кораблей, что имелись, Эврисфей не дал. По всей вероятности, они шли пешком,

через Дарданеллы же переправлялись на судах троянцев или иных  пропонтидских

владык. Пеший поход важен  был  и потому,  что но пути  к ним присоединялись

окрестные жители и армия все росла.

     По  тем временам для войны  против амазонок требовалось по крайней мере

десяти-пятнадцатитысячное войско.  Однако Геракл мог вывести  с  Пелопоннеса

лишь малую часть его. С одной  стороны, Эврисфей ни  за  что  не позволил бы

такому  множеству воинов собраться  иод знамена  Геракла  в самой  Греции. С

другой стороны, и Геракл не желал  этого:  пусть поход станет делом в первую

очередь  тех, кто  заинтересован в нем непосредственно, --- Приама и народов

Малой Азии. Да и неблагоразумно  было переправляться через Геллеспонт, самую

чувствительную  тогда точку мира, со столь грозными полчищами. Пребывавшие в

крайнем упадке  и именно поэтому чрезвычайно ранимые в самолюбии своем хетты

могли, чего доброго,  выступить  против них. (А ведь кто тогда  думал, что и

Микены переживают период окончательного упадка?!)

     Все  сопоставив, я полагаю, что Геракл выступил  из  Микен с двумястами

---  двумястами пятьюдесятью спутниками: скорее  посланцы "доброй воли", чем

войско. В Аттике к нему примкнули  Тесей и Теламон, затем, севернее, Пелей с

мирмидонцами. Очевидно, массами  присоединялись  фригийцы и фракийцы:  у них

были свои,  и  крупные,  счеты с  амазонками.  (Возможно, впрочем, они шли в

Малую  Азию, чтобы немного  "осмотреться". Припомним:  после падения Трои  и

распада войска ахейцев --- то  есть всего одним поколением позже  --- именно

они  окажутся  наследниками  огромного  Хеттского  царства.)  Итак,   Геракл

переправился через  Геллеспонт во главе  тысячи двухсот ---  тысячи  пятисот

воинов:  армия не слишком устрашающая для местных  жителей, но "для  почина"

вполне приличная.

     Из тысячи  двухсот  --- тысячи пятисот воинов  семь-восемь  сотен были,

вероятно, греки.  Я  выделяю их потому, что это и  будет  тот отряд, с каким

Геракл переваливал через  Кавказ, когда  повстречался с Прометеем; остальные

после победоносной  войны  ---  каждый отряд  со  своим вождем во главе  ---

кратчайшими путями устремились по домам. Не считаю я и людей Теламона. Их не

могло набраться  много:  авторитета  у  этого  авантюриста еще не  было, его

репутация да и положение оставались сомнительны. Люди его скорее походили на

дебоширов,  чем  на  закаленных  битвами  воинов.  Они   либо   отстали  под

каким-нибудь предлогом еще  в  Трое, либо  ---  что вероятнее --- Геракл сам

отправил их  назад  во время  перехода за  недисциплинированность,  грабежи,

насилия  и,  не  в последнюю  очередь, из-за  политической  ненадежности  их

предводителя.  Ему  хватало забот и с  такими  необузданными  племенами, как

сарды, филистимляне, этруски, которые пылали жаждой мести и добычи и которых

к тому же сопровождала на войну многочисленная, как  саранча, армия женщин и

детей; их-то  он  не мог отправить домой,  поскольку Малая  Азия  и была  их

домом.

     Непосредственных данных об  участии  в походе  Приама  у  нас  нет,  но

косвенным  путем мы  все же  знаем,  что  Приам  в  походе  против  амазонок

участвовал  и  что он был  в хороших  отношениях  с  Гераклом. Он  не мог не

воспользоваться  подобным  случаем  для  окончательного  сведения  счетов  с

постоянно беспокоившими его владения женщинами-воительницами.

     Участие Приама было важно для успеха этого похода с двух точек  зрения.

С одной стороны, его авторитет привел в лагерь Геракла --- причем быстро и в

большом количестве --- вождей малоазийских племен и владык других городов. С

другой стороны, у  Приама  были  деньги.  А  на  земле  хеттов  деньги  были

совершенно необходимы.

     Да, именно деньги! Ведь в Микенах, по сути дела, преобладал натуральный

обмен,  здешняя  мера  ценностей  ---  талант  (лист  меди  двадцати  девяти

килограммов весом, по форме напоминающий бычью шкуру) --- это еще не деньги,

а требующий обработки полуфабрикат. Тогда как у хеттов мина (приблизительно,

полкилограмма  серебра) и  ее  шестидесятая  доля ---  шекель  (сикль)  были

действительно деньги, с помощью которых можно было получить все, что угодно,

и все на свете уладить.

     Хетты  были воинами,  они властвовали над несколькими  дюжинами  разных

племен и городов, как в свое время римляне. Они были воины, да эпоха-то была

не  для воинов ---  эпоха Великого  перемирия,  о  котором мы  еще поговорим

подробнее. Итак, войны  больше нет, но с солдатами  --- "солью государства и

его опорой" --- нужно же было что-то  делать!  И сделали их государственными

служащими. На все административные посты --- начиная с деревенского старосты

---  поставили исключительно ветеранов.  А ветераны эти,  к  слову  сказать,

имели  все,  что угодно:  шрамы  (правда,  далеко  не  все),  многочисленные

воинские  награды, в последнее время,  впрочем, сомнительные (Рамсеса-то  II

они упустили буквально  из рук!),  кое-какие трофеи (с некоторых  пор совсем

незавидные, да и те растранжирили-растеряли), --- но чтоб у них были деньги,

состояние?..  Не  было их уже  и у самого царя в  Хаттусе. Деньги, состояния

имелись  у   нескольких   крупных   землевладельцев,  занимавшихся  военными

поставками, да еще у царьков, правителей городов.  Что  там говорить, даже у

свободных  землеробов, исхитрявшихся  по-всякому,  добра  было больше, чем у

прежде столь блистательного, а  теперь лишь  "морально  окруженного почетом"

воина.

     По случайности мы хорошо знаем хеттские  законы. И, сравнивая со стелой

Хаммурапи, должны признать: они гуманны. Здесь  нет ничего похожего, скажем,

на такое: "...если  же дом развалится и убьет сына хозяйского, схватите сына

того, кто строил дом, и  убейте!"  Никаких  таких ужасов! Собственно говоря,

хетты  знают лишь  штрафы.  Иными словами,  любое  наказание  можно заменить

деньгами. По определенной  таксе. Только  возмущение  против государственной

власти  неукоснительно  карается  смертью.  Вот  он,  девиз:  "Если  же  кто

усомнится в  судие своем..." Словом, законы, пожалуй, и  гуманные, да только

очень уж запутанные, с бесчисленными разъяснениями и дополнениями по каждому

поводу, сам-черт-ногу-сломит --- вот какие законы.

     В довершение  всего ветераны путались в своих административных функциях

и  законов  не  помнили. Хотя  что-то постепенно  зазубривали,  до  какой-то

степени  усваивали. Не знаю, существовали  ли  когда-либо в действительности

глупые полицейские, но если да, то имелись в виду, наверное, "слуги порядка"

у хеттов: кичливые, заносчивые... А уж если кто-нибудь попробует "усомниться

в судие своем"!..

     На эту тему распространяться более не стоит, не правда ли?

     Иноземец, разумеется, и вовсе не может знать бесчисленных установлений.

Не на месте паркуется со своей боевой колесницей --- плати! В городе собачий

карантин,  а  он желает  проследовать через  город  --- плати, даже если нет

собак. "По  этой дороге передвижение  с оружием запрещено" --- плати. Где бы

ни столкнулся со "слугами порядка" и пока чуют  они, что путник при деньгах,

--- плати, плати, плати. Зато деньгами все тут же и улаживается: паркуйся на

самом выезде  из  царского дворца, прогони  через  весь город  стаю  бешеных

собак,  продефилируй  по упомянутой дороге хоть  с  пушкой  ---  деньги  все

уладят. Не знаю, право, было  ли  когда-либо, есть  ли  где  на свете  такое

престранное государство, как хеттское в минус тысяча двухсотых годах.

     Итак, Гераклу  во всяком случае,  необходимы были деньги (а  значит ---

Приам,  а значит --- участие троянцев), чтобы победить амазонок и  раздобыть

пояс царицы их Ипполиты для Адметы, дочери Эврисфея. Ибо  Адмете понадобился

именно этот пояс --- вынь да положь!..

     Об  амазонках мы знаем мало. Точнее, даже  слишком много.  Знаем  такие

сказки, от которых на сто метров разит глупой суеверной сплетней.  Попробуем

же реконструировать истину, иными словами, то немногое, что возможно.

     "Амазонки"   в   греческом   употреблении   этого  слова   ---   термин

собирательный.  Так называли  в  элладскую  эпоху  племена  и союзы  племен,

которые  все  еще  жили в матриархате. Говорили,  например, и об африканских

амазонках. Наши амазонки, как я  уже упоминал, жили в степях Южной Украины и

России, в ЭтелькЈзе * /* Популярное в Венгрии наименование междуречья Днепра

и  нижнего  Дуная.  */  (где позднее  обосновались наши венгерские  предки),

только  на гораздо большей территории. Раньше им принадлежала чуть ли не вся

Азия,   потом  хетты  оттеснили   их   за  Кавказ.  Они  занимались  кочевым

скотоводством, а в  интересующие  нас времена начали  понемногу обрабатывать

землю, используя  для этой цели собственных мужчин и даже, возможно, рабынь,

поскольку было  замечено:  захватив город или селение,  они  убивали  теперь

только мужчин, а  женщин и детей угоняли  с собой. Утверждают,  что они даже

строили города; речь  здесь идет, вероятно, о зимних их квартирах,  то  есть

поселениях, обнесенных оградой.  (Россказни вроде того, что --- среди прочих

малоазийских городов --- они основали  Эфес,  мы не  можем принять всерьез.)

Однако  главным  источником  их  национального  дохода  еще  и  в  это время

оставались  набеги.  Женщины-воительницы   нападали,  например,  на  большую

портовую  ярмарку  на  берегу  Скамандра,  где  регулярно  и  в  невероятном

многообразии встречались товары трех миров. Амазонки налетали словно ураган,

градом стрел разгоняли толпу, хватали, что могли, грузили добычу на запасных

лошадей  и к тому  времени, как  из Трои  выкатывались  по тревоге колесницы

блюстителей  порядка,  исчезали в  облаке пыли.  Догнать  же их  на тяжелых,

окованных бронзой колесницах было немыслимо! И блюстители порядка делали то,

что всегда делается в подобных случаях: посылали донесение об "имевшем место

происшествии". Если  же  отступление замедлялось из-за того, что приходилось

гнать  скот  и  пленников, и  преследователи  их  настигали,  тогда амазонки

стрелами убивали и людей и животных и  в мгновение ока исчезали. (Уже предки

наши  знали:  без риска, без потерь и на  даровщину не проживешь.)  Поистине

поразительно,  какие колоссальные территории они держали в страхе: совершали

набеги  на  коневодческие  народы Кавказа, врывались в  города на  побережье

Мраморного  моря,  переправлялись  через  заболоченные  леса в дельте Дуная,

грабили  фракийские  поселения.  Против   них  снаряжали  одну   за   другой

карательные  экспедиции, особенно  усердствовали хетты, впрочем, без видимых

успехов.  В  большинстве  случаев  каратели  обнаруживали  перед собой  лишь

бескрайнюю пустынную степь.

     Амазонки  жили в  матриархате,  иначе говоря, женщины там  были всЈ ---

жрецы, судьи, главы племен и прочие чиновные лица. А также и воины.

     Тех, в ком живы еще детские иллюзии относительно Золотого века, периода

матриархата,  я  спрашиваю  обычно:  приходилось  ли  вам работать  в  таком

учреждении, организации  или  на предприятии, где личным составом заведовала

бы женщина? Знаю: обобщение возмутительно,  несправедливо, ложно. И все-таки

отмечу с нелицеприятной точностью, что восемьдесят три с  половиной процента

ответов   звучали   так:   "О-хо-хо!"   Доступные   мне  античные  источники

свидетельствуют, что амазонки  отрубали младенцам мальчикам руки и ноги.  Не

верю. Мужчины  все-таки как-то работали,  хотя и  не  приносили существенных

доходов. Вероятно, мальчикам отрезали лишь несколько пальцев на правой руке,

чтобы  они  не  могли  пользоваться луком.  Разумеется, излишки  мужчин  они

оскопляли,  а также щедро приносили мужчин в жертву своим  богам, но  тут уж

ничего не скажешь: исполнять веления веры --- похвальное и богоугодное дело.

Даже мужчины признавали это!

     Человечество  поразительно  долго,  миллионы  лет, полагало,  что  дитя

происходит исключительно  от женщины,  мужчина же не имеет к этому никакого,

ни малейшего отношения. Научные гипотезы относительно причин беременности то

и дело сменяли друг друга. Объясняли беременность купанием в открытых водах,

в  реке, в море. (Что же, бывает.) Тем, что надуло ветром. (По-моему,  чушь.

Но как же долго в нее  верили!) Тем, что женщина проглотила  целиком бобовое

зернышко. (Теперь-то мы уже знаем,  от  этого бывают  колики.)  А  если так,

зачем тогда нужен мужчина?

     Зачем? Ну, во-первых, иногда,  в определенный период  жизни амазонке  и

дочери  амазонки  весьма  приятно  с  ним  поразвлечься  --- приятно  и даже

необходимо. Мужчина,  особенно  же  красивый  и сильный мужчина,  покоритель

диких зверей, победитель  в спортивных соревнованиях, временный  муж женщины

из  хорошего круга --- это как бы символическая штатная единица! Кроме того,

коль  скоро  мужчина существует, да еще имеется в избытке, этого,  наверное,

желают боги,  а  значит,  он  своего  рода  культовый  предмет.  И  наконец,

рассуждая  здраво, хотя мужчина по большей части лишь  пожиратель пищи, но в

то  же  время  он  и сам вполне приличная пища. А коли  так, принесем его  в

жертву  и съедим за милую душу. Богу богово,  кесарю  кесарево!  Кухня,  как

видно, изначально женская территория. Ибо --- в  те-то  примитивные времена!

--- какое великое множество разнообразнейших рецептов:

     Мужчину следует  торжественно --- в  сопровождении  обрядовых церемоний

--- разорвать заживо на части и съесть по кусочкам.

     Разодрать, привязав к лошадям, --- так вкуснее.

     Сбросить со скалы --- так он мягче.

     Растоптать лошадьми и повозкой --- так еще мягче...

     Оторвать ему только голову, кровью же окропить землю, чтобы  на будущий

год получить  хороший  урожай (зачатки поливного земледелия),  потом целиком

зажарить и есть, сдабривая чесноком.

     Я никогда  не  кончил  бы,  такое  множество  было  еще  здесь  местных

рецептов, предназначавшихся  для  праздничных  пиршеств и иных  чрезвычайных

случаев.

     Я не садист, иначе перечень этот продолжил  бы; рассказал бы, например,

целый ряд  случаев,  когда  члены  той или  иной женской общины  заманивали,

сговорись,  в   свои  постели  всех  мужчин  и  убивали   их.  (Женщина  же,

отказавшаяся  выполнить   этот   приказ,  становилась   предметом  всеобщего

презрения, а то и платилась жизнью.) Нет, не я садист,  все эти, в том числе

и другие, даже не  названные, уже почти неописуемые для нас ужасы, придумали

наши  дражайшие  праматери, выносили в любящей своей  праматеринской  груди.

(Впрочем, будем справедливы: быть может, даже не всегда с удовольствием.)

     И  ведь  что  поразительно: уже в начале  мезолита, добрых четырнадцать

тысячелетий тому назад, человечество знало --- это  можно доказать, ---  что

дитя зарождается от мужчины, и все-таки продолжало верить, что причиной тому

---  ветер, вода, бобовое зернышко. Жрицы  --- уже вполне научно проводившие

случку  своего скота  ради улучшения  породы  ---  по-прежнему  приносили  и

заставляли других  приносить в жертву  мужчин, орошали землю реками  мужской

крови и  чем  верней  знали правду, тем  более  сурово отпугивали  женщин от

моногамии:  требовали,   чтобы  женщина   постоянно  меняла  своих  любовных

партнеров,  выдавая  это  за  волю  богов,  ---  лишь  бы  она  не  полюбила

кого-нибудь! Любовь может стать препятствием для приношения мужчин в жертву,

любовь  способна  толкнуть  женщину   на  чудовищное  прегрешение:  спрятать

предназначенного в жертву мужчину, помочь ему бежать.

     (Я сказал: "Поразительно". О небо! Как легко меня поразить! Да вот вам,

наугад, несколько примеров из наших дней.

     Уже десять лет вся страна знает --- благодаря одному кинофильму и  трем

сотням газетных статей, --- что  роликовый плуг пашет лучше, пашет  быстрее,

пашет вдвое  дешевле. Тем не  менее  в стране повсеместно используются плуги

старого образца. Далее. Весь мир знает, что сверхзвуковые самолеты отравляют

воздух,  представляют  серьезную  угрозу  здоровью   именно  звуковым  своим

эффектом,  но мы все-таки  верим  в  будущее  сверхзвуковой авиации.  Однако

оставим  прочие  проблемы   экологии,  приведем  пример  из  непосредственно

затронутой области. Я собственными ушами  слышал, как десятилетняя  девочка,

только    что   просвещенная   своим   сверстником-мальчиком,    с   дерзкой

самоуверенностью  ответила: "Ты, может, и правда так  родился, но  только не

я!"  Да, наконец, куда  дальше: в  последнее  время  мне  попалось на  глаза

несколько  книг,  трактующих о  будущем капитализма!  Словом,  пора бы уж  и

перестать поражаться!)

     Четырнадцать  тысячелетий человечество знает,  что  мужчина,  нужен  не

только  как игрушка  или  пища, что он исполняет  почти незаменимую  роль  в

поддержании человеческого рода. И все-таки лишь работа, специфически мужская

работа ---  пахота, выплавка  металла,  --- и утверждение рабовладельческого

строя изменили  его положение. (Рабов  добывают на войне; значит, война есть

источник богатства; женщины же, развлечения ради, так давно уже и так удачно

приспособили мужчину ---  упоминавшуюся выше штатную единицу --- к оружию, к

бою,  что теперь война,  важнейшая  отрасль хозяйства,  также  стала мужской

работой.)

     Конечно,  не  сразу.  Главное  же  --- не  сразу  изменились  обычаи  и

верования!

     В Элладе образование  патриархата связывают с Пер-сеем, то есть относят

примерно  к двухтысячному  году до нашей  эры.  В  сущности,  это  похоже на

истину.  И  все-таки --- что же мы видим, причем восемь столетий  спустя?! В

Фивах  кастрируют  и прогоняют на все  четыре стороны Эдипа, супруга  царицы

фиванской (она же --- главная жрица),  ибо по истечении  года --- или года в

собирательном  смысле --- он не  принес  себя в жертву, а  пожелал сохранить

свое положение навсегда и по-прежнему  спал с Иокастой. Которая между тем по

истечении года в полном согласии с верованиями стала матерью! (Благодаря тем

же  верованиям бывший  царь вскоре станет кровным родичем  избранного вместо

него нового мужа-наследника.) Достаточно эпидемий, которые были  так часты в

те времена, достаточно, чтобы  Тиресий,  оскопленный прорицатель,  женщина и

мужчина в одном лице (во  время  определенных празднеств он нацеплял на себя

искусственные груди  и имел право совершать  женские обряды),  провозгласил:

"Зараза  губит  город из-за пролитой крови". И суеверный люд восстает против

своего царя --- столь желанного и любимого царя!

     Всю  свою жизнь Геракл, куда  бы ни  забросила  его  судьба, борется  с

отвратительным обычаем  принесения в жертву мужчин,  особенно же  мальчиков.

Даже на Востоке, где,  между прочим,  матриархат исчез раньше на  две тысячи

лет! Он является Аврааму --- по греческой мифологии Атаму  --- в виде ангела

господня.  (Что,  кстати,  очень понятно.  Ведь Геракл везде,  и  по  праву,

выступал  как  сын  бога-отца. "Моему небесному  отцу  неугодны человеческие

жертвы.  Сердцу  его  всего  милее  жертвоприношения в  виде хлеба  и  вина.

Впрочем, можете  приносить  в жертву животных!" И в большинстве  случаев сам

успевал позаботиться о жертвенном овне.)

     Верования --- великая сила. И Гераклу пришлось бы  совсем туго, если бы

не одно  обстоятельство: в результате Великого перемирия  во второй половине

XIII  века  до  нашей  эры  цены  на  рабов  на  международном рынке  высоко

подскочили. Центнер свинца, шесть гектаров земли, килограммовые золотые либо

серебряные слитки --- вот известная  нам стоимость рабов в  то время! А ведь

жрицы  любили  приносить в  жертву мальчиков не  только потому, что их  мясо

нежнее,  но и потому, что  мальчиков нужно было  так долго кормить, пока они

станут полноценным товаром!  (Вот  и  во владениях прижимистого Нестора, как

свидетельствуют  пилосские записи  об  имущественном положения,  рабов  было

множество,  но они  совершенно не размножались. Вероятно, младенцев  убивали

сразу  же,  даже не  вносили в реестр.) Хотя вполне возможно, что в то время

цена десяти-двенадцатилетнего  мальчика уже равнялась стоимости безупречного

жертвенного овна. (Особенно если его приносил в жертву сам Геракл.)

     И все это во второй половине просвещенного XIII века до нашей эры!

     Я  долго  изучал  этот вопрос, знаю, что представители  нового мира ---

зевсисты --- и сами совершили много ошибок.  Они провозглашали новые идеи  с

сектантской  нетерпимостью.  Приведу  только  один  пример.  Мне  вспомнился

Аполлон, один из самых одержимых сторонников партии Зевса:  как страстно ---

и как наивно --- будет он защищать в свое время Ореста перед афинским судом:

"Предок  ---  только  отец!  Мать всего-навсего борозда, в  которую высевают

зерно!"  Иными  словами, убийство матери  не преступление.  Вот до  чего  он

доходил в беспощадной  войне с матриархатом. (Вспоминается в  связи с этим и

один   мой   покойный   знакомец,   его,  мягко   выражаясь,   романтический

антикапитализм. В сорок пятом он подал заявление в партию и в  автобиографии

писал  так: "...во времена Хорти я сидел в тюрьме,  правда,  по обвинению  в

хищениях, но ведь расхищал-то я имущество  крупного  капиталиста, известного

эксплуататора, выжимавшего из рабочих соки".)

     Однако Геракл --- это  важно отметить  с самого начала --- сектантом не

был. Он был безмерно предан  идее, но не сектант.  Зато и твердым  бывал как

скала.  Как-то убил одного кулака  --- точнее слова не подберешь ---  за то,

что  тот не  желал заменить  человеческую  жертву  волом. Жертву  надо  было

принести  незамедлительно,  а  под  рукой  ничего,  кроме  этого   вола,  не

оказалось.  (В оправдание  кулака, который  и сам трудился на своей земле от

зари до  зари,  скажу, что Геракл, вероятно, требовал вола в  кредит, у него

вечно не хватало денег. Хотя долги он выплачивал неукоснительно и честно.)

     Впрочем,  подобные  вещи  случались  весьма  редко.  Обычно  же  Геракл

действовал  убеждением --- приводил  в  пример  Ликаона  или  рассказывал  о

потопе, который был  обрушен на людей Зевсом в наказание за принесение детей

в  жертву.  (Этот  потоп не  Великий потоп.  Извержение вулкана  Санторин на

острове Фера  около  1500  года  до нашей эры было  величайшей известной нам

геологической  катастрофой  Нового   времени.  .Пепел  от  этого  извержения

находили  в  районе Средиземного моря повсюду, вплоть до Северной  Африки. А

шестидесяти-семидесятиметровый сизигийный прилив пронесся по Средиземноморью

со скоростью  трехсот  пятидесяти  километров  в  час  и  начисто  смыл  все

побережье. Тогда-то и  был разрушен  Крит Миноса, вскоре  затем с  легкостью

завоеванный ахейцами.)

     Итак, Геракл повсюду проповедовал  и разъяснял учение Зевса. Куда бы он

ни  забредал,  везде  оставлял свои  столбцы  со знаками повой письменности.

Конечное поражение  варварства  и  победа новых  идей  ---  вопрос культуры,

рассуждал он. Значит, необходима <i>единая</i> культура, <i>единая</i> письменность, чтобы

народы сошлись  воедино, чтобы установилось всенародное братство,  чтобы ---

мир,  мир,  мир  под  эгидой  объединяющих Зевсовых идей.  Таков был Геракл,

таковы  его  принципы.  Случайно  ли повсюду  в тогдашнем мире, от Египта  и

Испании  до  Малой Азии,  мы видим  жертвенники  и  святилища в  его  честь?

Случайно  ли, что  всюду,  где он бывал, даже  неверные  язычники с  любовью

приносят  в его память жертвы на протяжении чуть  ли не полутора тысяч лет?!

Геракл не был нетерпимым сектантом,  он представлял гуманный зевсизм. (А как

характерно  и  красноречиво  самое  имя, которое он принял в Дельфах  или  в

Додоне!  Ведь  "Геракл"  означает  "Слава  Геры".  То есть: "Я  сражаюсь  за

равенство мужчин, а не против женщин и не желаю ни малейшего ущерба никакому

божеству,  хотя бы  и женского  рода;  я веду бой против  варварства, против

кровавой  тирании, против несправедливости, как повелел мой небесный отец".)

Люди представляют Геракла этаким забиякой-воякой. Какое заблуждение!  Геракл

---  крупнейший   представитель   педагогического  оптимизма  в  европейской

истории: обучение,  воспитание было  главным оружием,  с помощью которого он

хотел добиться победы своих идей.

     Этим оружием победил он и теперь --- в войне с амазонками.

     Ход  этой войны мы можем воспроизвести достаточно  точно.  Геракл начал

--- без войска, во  главе небольшой делегации ---  с переговоров. Постарался

распропагандировать Ипполиту. И делал это с такой горячей убежденностью, так

умно, что Ипполита заколебалась.  Она уже почти готова была склониться перед

Зевсом  и отдать в ознаменование  этого свой  золотой  пояс, символ царского

достоинства.  То  есть готова  была сменить  веру, перейти  на оседлый образ

жизни,  мирно  заниматься хозяйством  и  торговлей.  (А  если когда-нибудь в

дальнейшем доведется и воевать --- от чего, конечно, храни, Зевес, --- то уж

воевать  <i>по правилам</i>.)  Несущественно,  готова  она  была  так  поступить по

убеждению или из соображений политических, как король Геза  * /* Речь идет о

Гезе  II,   короле   династии  Арпадов   (1129--1162),  искавшем  защиты  от

посягательств императоров австрийского и  византийского в  сближении с папой

римским.  */.  Но  тут  вмешалась  Гера  и, как гласит  миф,  "приняв  облик

амазонки,  подняла среди женщин бунт".  Иначе говоря, некая  одержимая Герой

амазонка  стала подстрекать  своих  товарок:  "Горе,  горе!  Этот  чужеземец

околдовал  царицу. Стыд и позор нам, амазонкам, стыд и позор нашему знамени,

украшенному священным  муравьем и  священной  пчелой!"  Неправда,  будто  бы

царица  Ипполита влюбилась в Геракла, это  выдумка "Геры-амазонки". Ипполита

почитала и  уважала Геракла, но, в конце концов, разборчивая, хотя и на свой

лад,  амазонка  должна  была  влюбиться  все-таки не в пятидесятидвухлетнего

вождя; конечно же, ей сразу  приглянулся молодой  и  статный Тесей.  Губа не

дура!

     Итак,  впервые  карательная  экспедиция  против  амазонок обнаружила не

пустынную  бескрайнюю  степь. Гераклу  не пришлось  до  полного  изнеможения

гоняться за ускользающим  противником. Противник явился сам.  Явился,  пылая

яростью, сомкнутыми рядами, и первым бросился в атаку.

     Войско Геракла расположилось  так:  в  первых рядах --- копьеносцы,  за

ними --- воины, вооруженные палицами, позади  малоазийских отрядов пращников

---  воины  с  дубинками.  Приказ  гласил:  сразу  устремиться к  всадницам,

вмешаться  в  их ряды и  продолжать пробиваться  вперед; метательное  оружие

употреблять только  против лошадей,  --- упавших с раненых лошадей  амазонок

добьют на земле те, кто вооружен палицами и дубинками.

     Вот то, что мы знаем. Остальное пусть домысливают военные историки!

     С таким методом ведения войны амазонки до сих пор не встречались. Можно

догадаться, что битва --- или  несколько сражений подряд  --- была кровавой.

Стрелы  амазонок  тоже  не  знали  отдыха.  Впрочем, не  так-то  легко  было

пользоваться стрелами  против  затесавшихся в  их ряды, подсекающих  лошадей

греков.  В  конце концов одна часть женского войска осталась лежать на поле,

другая, и с нею Ипполита, сдалась в плен, третья спаслась бегством.

     В виде трофея Ипполита отдала Гераклу свой золотой пояс. Себя же отдала

Тесею. (Те, кому  хочется верить в идиллию  Геракла --- Ипполиты,  полагают,

что Тесей  получил  в  наложницы  Антиопею.  Не думаю.  Уведенные  в  Грецию

амазонки стремились, хотя бы  в некоторых частностях, придерживаться прежней

своей  веры. Имеются тому и письменные свидетельства! Например, Ипполита ---

хотя никогда не жила с другим мужчиной --- так и не  пожелала стать законной

женой Тесея. И сына своего, в согласии  с верой, что род  ведется по женской

линии, нарекла Ипполитом. То есть так,  как именуется во всех источниках сын

Тесея!)

     После этих  событий  мы еще  кое-что  слышим  об амазонках,  но  совсем

немного. Однажды они переправились через Дунай, пересекли  земли фракийцев и

напали на Афины, Месть  за царицу Ипполиту? Экспедиция терпит  неудачу, да и

вообще напоминает скорей попытку "поддержать  престиж",  и только. А престиж

между  тем  потерян  окончательно.  Классическая  эллинская эпоха  уже  лишь

понаслышке   знает  народ,  где  оружием  владели  женщины;  таким  образом,

матриархат  как  "государственное устройство" просуществовал до XIII века до

нашей эры. Поражение  и исчезновение амазонок  красноречиво и поучительно: с

помощью террористических методов на какое-то время, до какого-то  часа можно

и  продержаться)  создать впечатление  --- ложное впечатление!  --- силы, но

остановить историю невозможно.

     О языке  их, об  их роде-племени  нам известно немного.  Судя по методу

ведения войны они, скорее всего, предки скифов или парфян. Мы можем говорить

это смело, ибо опровержений нет. Особенно красивыми они,  вероятно, не были,

вообще, насколько могу  судить по своему опыту, женщина в мундире, с оружием

в руках --- бог ее знает, право...

     Но и безобразными их, пожалуй,  не назовешь, во всяком случае, обобщать

не  стоит.  Тесей  был  разборчивый молодой  человек. Однако Ипполиту  любил

довольно долго. Если, конечно, мерить его, Тесеевой, меркой.

 

        День освобождения

 

     Геракл, верный своему обычаю, разрешил пленным  воительницам похоронить

подобающим  образом  своих мертвецов.  (Без  человеческих  жертвоприношений,

разумеется.)  Покончили  с похоронами и греки, принесли  жертвы душам  своих

героев.  Потом  разделили   добычу   ---  лошадей,  оружие,  женщин,  ---  и

примкнувшие к войску иноплеменные воины во  главе с царями разбрелись  вдоль

берега моря по домам. Кое с кем --- например,  с ликийским царем  Гипполохом

или с Приамом --- Геракл прощался лишь  временно, собираясь на обратном пути

посетить их города.  А греки, еще  раз принеся  жертвы Зевсу  Победоносному,

двинулись через труднопроходимый, дикий Кавказ.

     В  то  летнее утро, когда был освобожден  Прометей, авангард  Гераклова

войска и основные  его силы, вероятно, давно уже  шли и  шли через седловину

Арарата, когда на место действия прибыл  наконец сам Геракл. Было утро, ведь

мы  знаем:  Геракл подстрелил орла в  воздухе еще до того, как хищная  птица

совершила свою ежедневную трапезу.

     Прометей, вероятно,  видел  греков из  своей высокогорной тюрьмы. Воины

двигались неторопким шагом, как ходят обычно по горным тропам, шагали совсем

не по-военному:  дело ведь  было после победы и  дорога все-таки вела домой.

Растянувшись  длинной вереницей,  шли вьючные  лошади, ведомые под уздцы, за

ними --- пешие воины, далее ---  телеги, колесницы и опять  пешие. Прометей,

разумеется, видел  их, да и не впервые открывалась ему  внизу, на  перевале,

подобная картина; за миллион лет его глаза уже так привыкли к этому зрелищу,

что он не обратил на него особенного внимания.

     Прометей следил за орлом. С такой примерно  мыслью: "Ну, а  сегодня что

он придумает?" Мы можем сказать это наверное, если вспомним, что орел клевал

печень не пропитания ради, а  затем, чтобы длилось наказание Прометея.  Если

на протяжении  миллиона  лет  --- ну  пусть даже меньше, пусть только тысячи

лет, --- орел  каждый день  выклевывает кому-то  печень, а  она  каждый день

отрастает снова, то, как бы ни было больно, это в конце  концов обращается в

рутину, привычку, становится буднями. Чтобы наказание оставалось наказанием,

орлу  приходилось  его как-то варьировать.  Не из  садизма, просто по  долгу

службы. Я тоже не  хочу прослыть садистом  (и на  этот  раз опять совершенно

безвинно), к  тому же  моя фантазия истощилась бы уже на  сотый день, а ведь

этих дней минуло --- только  представим себе! --- около  трехсот шестидесяти

миллионов.  Так что  оставим  это  занятие  орлу!  Уж что-нибудь он,  верно,

придумывал. И  тем  вносил, вероятно, хоть  какое-то  разнообразие  в  жизнь

Прометея  на протяжении  долгого  миллиона лет.  А  поскольку  "разнообразие

услаждает",  орлу приходилось иногда терзать  Прометея как раз однообразием.

Одним словом, можно было  предположить различные  комбинации,  и об  этом-то

раздумывал   Прометей,  без  особого  любопытства   приняв  к  сведению  шум

проходившего внизу войска, злые и веселые человеческие голоса. Он лишь тогда

присмотрелся  внимательнее,  когда  там,  внизу,  одна  разукрашенная боевая

колесница вдруг остановилась  и на ней приподнялся довольно  седой уже,  но,

впрочем,  весьма крепко скроенный мужчина.  Этот мужчина  --- то  ли заметив

сам, то ли  по  чьей-то подсказке ---  следил  глазами  за  парящим в вышине

орлом.  Орел, как известно, был не простой,  а Зевсов,  предназначенный  для

особых поручений, и это,  конечно, можно было заметить по его внешнему виду,

размерам, особой мощи полета. Однако,  хотя и Зевсов,  он был все-таки  орел

--- неразумная тварь, существо с ограниченными умственными способностями. Он

заметил,  что  за  ним  наблюдают,  но не  придал  этому  никакого значения;

случалось  такое и прежде, кто знает, может, он даже радовался, что вызывает

к   себе   интерес.  По-моему,  радовался.   Посыльные,  секретарши,  конюхи

исключительных людей, равно как жены  их  и все прочие, обычно гордятся этой

исключительностью  больше,  чем  сами исключительные  люди. Отчего же именно

орлам  исключительных людей  не подходить  под общее  правило?  Бывают  ведь

случаи, когда они могут выступать от лица своих хозяев --- вот тут-то, в  их

отраженном свете,  они  и сияют  куда больше,  чем сами хозяева. Итак,  орел

видел, что простые смертные смотрят на него с земли, и думал  о них, а может

быть,  и  делал то, что  зачастую думают  о  простых  смертных и делают  над

простыми  смертными  такого рода важничающие и купающиеся в отраженном свете

персоны. Геракл,  однако  же,  и  внимания не обратил, посылает ли птица ему

свою  визитную  карточку  и  в   каком  именно   виде;  его  гораздо  больше

интересовало,  что за добычу наметил себе орел, в  честь чего  кружится там,

готовясь ринуться вниз, такая на редкость большая птица? Могло, конечно, ему

прийти в голову попросту сбить орла. Но это была разве что мимолетная мысль.

Человек,  который  после стольких  трудов спокойно передает царицу  амазонок

мальчишке Тесею,  у которого за спиной каких  только подвигов нет, --- такой

человек уже перевалил  через тот возраст и преодолел  то душевное состояние,

когда на каждом шагу и по любому поводу демонстрируют  свою ловкость, верный

глаз и твердую руку. Зато добыча орла его весьма интересовала, что верно, то

верно.

     Не нужно забывать: какие бы запасы  ни везли с  собой воины, они всюду,

где только могли, должны были освежать и пополнять их. Хотя бы из санитарных

соображений;  не пробавляться же  им  все время одним  только вяленым мясом,

сухим молоком да твердыми, как камень, хлебными  лепешками!  Такова была  по

тем  временам консервная продукция. А  так  как дичь обходила  сторонкой  их

шумное шествие, то орел, указывающий, где можно было бы поживиться, пришелся

очень кстати. Большая птица --- крупная дичь!

     Так-то  и  обнаружил  Геракл  высоко  в  горах   прикованную  к   скале

человеческую фигуру.

     Разумеется, он знал, кого видит. Да и кто тут ошибся  бы? И вот Геракл,

словно  уже   заранее   готовился   к  этой  задаче,  лишь  на  краткий  миг

призадумался, а потом  сделал знак, и Иолай ---  а может быть, Филоктет  ---

тотчас  протянул  ему  лук и  стрелу.  Но  Геракл покачал  кудрявой седеющей

головой. "Не эту... из тех, что от Гидры!" --- выговорил он сквозь зубы. Ибо

смоченные  в  опасном  яде и, конечно, имевшиеся  в ограниченном  количестве

стрелы держали, само собой  разумеется, в особом колчане и пользовались  ими

лишь  в  самых  исключительных  случаях.   Но   для  Зевсова  орла   Геракл,

естественно, не  пожалел драгоценной стрелы.  Мне хотелось  бы здесь еще раз

подчеркнуть: то был  орел,  а не гриф!  И  не только  потому,  что парящий в

вышине гриф  не заинтересовал  бы мечтавшее о свежей дичи  войско. То есть и

потому --- но не только. Дело в том, что в грифа Геракл не стал бы стрелять!

Известно же, что он  избрал  грифа своей священной птицей. Почему именно это

отвратительное голошеее существо? "Потому,  ---  отвечал он обычно, ---  что

гриф не убивает даже мыши!"

     Между тем орел уже сложил крылья, чтобы камнем ринуться вниз. Прометей,

как изо дня в день,  и на  этот раз решил, что выдержит муку без стона, но и

на этот раз, как изо дня в день,  должен был закрыть  глаза и стиснуть зубы:

ничего не поделаешь, первый миг мучительнее всего!

     Однако  этот  миг  все  не  наступал.  "Что он  медлит, подлая тварь?!"

Прометей  открыл  глаза. И  в  самое  время  --- он  увидел,  как  проклятый

мучитель, болтаясь, словно тряпка, падает с вышины вниз. Пронзенный насквозь

стрелой.

     А к началу колонны уже спешил скороход с командою "стой!". И Геракл уже

соскочил с колесницы. И не нужно было ни слов, ни долгих  объяснений, боевые

товарищи  стягивались  и  вскоре  окружили  своего   вождя,  а  многоопытные

приближенные  слуги героя, прихватив  секиры,  начали прорубать дорогу через

кустарник, карабкаясь по девственным кручам.

     Немало времени прошло, пока они взобрались на скалу; будем считать, что

на  освобождение Прометея этот  день  ушел  полностью.  А  уж там,  наверху,

Геракла ждал в полном смысле слова  геркулесов труд: вырвать цепь  из скалы,

сбить с рук и с ног Прометея толстые стальные оковы.

     Приостановимся на  мгновение! Такой  массы железа наши герои не  только

никогда  не видели, но даже не  могли себе представить, не говоря  уж о том,

что они  сразу заметили,  какая  невероятная  разница  между  известными  им

железными  отливками  и нержавеющей сталью Гефеста! Вероятно, они испытывали

примерно   то  же,  что  и  Али-Баба,  когда  увидел  в  пещере  разбойников

переливающиеся всеми цветами радуги,  сверкающие тысячью  оттенков несметные

сокровища.  Это высокое потрясение вполне сочеталось с другим,  еще столь же

свежим: только что они освободили от ужасных мучений всесветно славного бога

и тем дали новый поворот известной всему миру драме. (Они должны были думать

именно так, ведь кому бы тогда пришло в голову, что последнее действие <i>такой</i>

драмы  будет  попросту  <i>утеряно</i>?!)  Четверо-шестеро слуг  тут же  подхватили

драгоценную цепь, чтобы  отнести ее  к телеге  с поклажей Геракла: очевидно,

что  подобный  трофей  по  праву  принадлежит  вождю. Впрочем, все нимало не

сомневались,  что  Геракл  широким  жестом  вернет свой  трофей  Прометею. А

принимая во внимание цены на железо в те времена, такая цепь могла считаться

для начала недурным капитальцем, с которым богу нетрудно будет устроить свою

дальнейшую жизнь. (Правда,  это уже самый конец бронзового века,  но, как ни

странно,  именно  в  просвещенном  мире железо знали  тогда  все еще главным

образом  в  виде  метеоритного   железа  и  ценили  превыше  всего.  Золотые

драгоценности  вставляли   в  железную  оправу!  То  есть,  если  можно  так

выразиться, "наносили позолоту" железом!)

     Как принял Прометей освобождение? Надо  полагать,  без  видимых эмоций.

Это  понятно  ---  даже  с  формальной,  так  сказать,  стороны: кто  провел

прикованным к скале миллион лет --- не будем на этот раз вспоминать об орле,

терзающем  печень,  ---  тот  речей  произносить не  станет,  да,  может,  и

чего-нибудь вроде  "спасибо"  не  выговорит.  Самое  большее  ---  несколько

междометий  или  стон сорвется с  его губ. Он учится дышать, учится свободно

двигаться, разминает  запястья и  лодыжки,  и ---  бог-то  он  бог,  но ведь

миллион лет! --- первые  неуверенные  шаги  почти наверное  не  слишком  ему

удаются (особенно  по  неровной горной местности!); он падает, а то и теряет

сознание,  потом в каком-то подобии  забытья обнаруживает, что  его  с  двух

сторон поддерживают под руки, помогают  встать  или  же --- мне это  кажется

всего вероятнее --- несут  его на  переплетенных руках вниз,  сквозь заросли

кустарников,  миллион раз  увядавших и  миллион  раз  распускавшихся на  его

глазах, таких знакомых и таких недоступных, далеких...

     Что  же касается вопроса  по существу, то освобождение не могло застать

Прометея врасплох.  Он знал, что так будет, знал: так должно быть. Но уповал

не  на помощь богов, их он  давно уже не  принимал в  расчет.  Надеюсь,  мой

любезный Читатель позволит мне время от времени ссылаться и на общеизвестные

вещи.  (Тот,  кто  хоть  сколько-нибудь интересовался  моей  особой,  знает,

наверное:   с   присущим   мне   болезненным,    можно   сказать,   чувством

неполноценности,  страстной  жаждой  учиться, искренним  уважением к ближним

моим,  со всем  моим обликом, мягко выражаясь,  вечного  студента совершенно

несовместимо  предположение,  будто  я  делаю это,  красуясь, как говорится,

перед  "теми,  кто послабее"!  Нет, я лишь вспоминаю таким образом  когда-то

изучавшиеся или  откуда-то вычитанные  сведения  --- ради того, чтобы самому

достойно  выдержать  экзамен  перед Читателем, и  ни в коем случае не затем,

чтобы  экзаменовать  его!)  Итак,   мне  хотелось  бы  упомянуть  здесь  тот

широкоизвестный факт,  что и всемогущество богов  --- понятие относительное.

Даже когда мы  имеем в  виду абсолютного, единого бога.  Обычный  пример:  и

абсолютный единый бог, коль скоро уж он есть,  не властен сделать так, чтобы

его не было.  (А во многих случаях всемогущество бога еще более ограниченно,

чем людское.  Например, бог никоим образом  не может устроить  так, чтобы не

было того, что было. Мы же, не  правда  ли, в одном только нынешнем столетии

проделывали это  неоднократно.)  Всемогущество античных  богов ограничивала,

во-первых,  Ананка, Фатум, во-вторых --- вето  любого  из двенадцати главных

богов.  Действительно, в  совете безопасности главных богов не четыре, а все

двенадцать членов располагали в пределах относительного всемогущества правом

абсолютного вето. Если Зевс, например, однажды повелел --- и подчеркнул свое

повеление кивком головы, это важно! --- чтобы  Прометея приковали к  скале и

орел  клевал ему печень, ни один бог, в том числе и сам Зевс, уже не мог  бы

это отменить. Но вот тут-то и  начинается самое интересное: каждый  бог имел

возможность  с помощью какого-нибудь дополнительного  решения изменить --- и

даже самым  коренным образом  --- исполнение первого  приказания.  Олимп и в

этом отношении был живым прообразом  Лейк-Саксесс * /* Пригород Нью-Йорка, в

котором  одно  время размещались различные учреждения ООН.  */: ведь и здесь

исполнение зависит от  стран-членов, и мы уже не раз были свидетелями весьма

своеобразных модификаций. Таким образом,  каждый бог имел право, хотя бы тут

же, не сходя с места, прибавить к повелению Зевса что угодно: чтобы Прометея

устроили на  приятной  мягкой  скале,  приковав  легкой,  как  пух, цепью  в

несколько километров длиной; чтобы рядом с ним приковали Афродиту; чтобы ему

было не  больно, а, наоборот, приятно, когда орел станет клевать его печень.

Право, лишь  богам хватило  бы фантазии на  все те смягчения и  послабления,

которые можно было бы внести с помощью дополнений  и  которых они не внесли.

Почему? Это уж  их секрет,  божественная тайна, и  нам  не пристало  слишком

допытываться.  Ясно одно: Прометею не приходилось  особенно рассчитывать  на

заступников среди олимпийцев, тем более ---  даже неловко повторять! --- тем

более миллион  лет  спустя. Если  б  хотели, помогли бы  давным-давно. Пусть

никто другой, пусть  хотя бы божественная чета владык Подземного царства. Но

до сих пор  Прометею  не помогла даже  смерть.  По воле Зевса  он должен был

жить, жить, чтобы страдать.

     Но уж если он жил, значит --- надеялся. И, поскольку на богов надеяться

не  мог,   надеялся   на  Человека;  не  надеясь   быть  прощенным  за  свое

преступление,  надеялся на  самое преступление.  Понимаю,  звучит  несколько

абстрактно. А  между тем  это общеизвестная истина: для  того,  кто  восстал

против  определенного  строя  и  потерпел  неудачу,  существует  лишь  такая

альтернатива:  либо строй этот  простит его, либо сам  рано или поздно будет

взорван,  то  есть сам  станет преступным.  За  миллион-то  лет, полагаю,  у

Прометея  нашлось время  поразмыслить об этом,  продумать все до конца, и не

раз.  Это ведь  только поначалу мысль  никак не может вырваться из  одного и

того же круга, и даже на какое-то время возникает психопатическое состояние,

сходное  с персеверацией, но  за столько-то времени даже  у весьма  среднего

человека  после  некоторого  периода   брожения   образуется   великолепный,

выдержанный,  хорошо   отстоявшийся  конденсат.   Полностью   перебродившая,

совершенно зрелая квинтэссенция мысли.

     А что же тогда говорить о боге!

     Прометей  знал,  что он  дает  человеку,  вручая ему огонь,  а с ним  и

ремесла.  И, не будем наивны, Зевс тоже так или иначе знал, за что он карает

Прометея  столь жестоко. Теперь, прикованный к скале, Прометей, конечно  же,

думал --- должен был думать, не мог не думать --- о том, о  чем, вероятно, и

не помышлял, совершая  свой акт: владея  огнем и  ремеслами, человек  станет

подобен богам. Прошу прощения за избитую формулировку! Я  трактую се так: не

уподобится  им качественно, но станет таким  же могущественным. "А если так,

пусть прилетает орел, пусть клюет мою печень, --- думал Прометей,  --- долго

это не продлится. Огонь уже в  руках у людей, и боги не властны тут что-либо

изменить. Близится время, когда человек станет могущественным с помощью огня

и ремесел, которыми одарил его я, станет могущественным,  как боги. И  тогда

он придет и освободит меня".

     Даже  мало-мальски  логически  мыслящий человек  в  силах проследить до

этого момента рассуждения Прометея,  а также  понять, что за ними не таилось

никакой задней мысли, вроде такой, например: "А когда придет время и человек

освободит  меня,  тогда  уж  я  стану  его,  человека,  богом".  Будь  такое

честолюбие свойственно  Прометею, он  сумел бы  настоять хотя бы  просто  на

своем праве первородства, кстати,  провозглашаемом и защищаемом Зевсом. Будь

такое  честолюбие свойственно  Прометею,  он принял бы  участие  в восстании

против Олимпа. И, между прочим, восстание в этом  случае могло бы окончиться

совершенно  иначе! (Зевс тоже  знал это!) Но он не  принял  в  нем  участия,

напротив,  сражался на  стороне  Зевса,  сражался  изо всех  сил,  с  полной

самоотдачей.  И всегда  помогал Зевсу  добрым  советом, какого никто иной не

осмелился бы подать Громовержцу, ибо  были  ему эти советы ---  например,  в

некоторых его делишках с женщинами --- совсем не по  вкусу. Хотя на  поверку

всякий  раз  оказывались  истинно добрыми советами. (Зевс,  разумеется,  это

ценит, высоко ценит,  в  принципе  даже  просит советовать  ему, но  ---  не

любит.)

     Странное  это  явление. В  ком  затаенно,  по необходимости  подспудно,

дремлет жажда власти (а таких --- подавляющее большинство), тот вообще этому

не поверит. А между тем можно привести немало  примеров подобного равнодушия

к власти, причем со стороны  людей, которым  достаточно было протянуть руку,

чтобы  ее получить. Взять хотя бы Исава: продал свое  первородство  за миску

чечевичной похлебки --- и даже ухом не повел! (Разве что не понравилась  ему

при  этом --- стильно выражаясь --- "настырность".)  А тот же Геракл!.. Нет,

стремление   властвовать  над  людьми  не  есть  отличительная  особенность,

природное  свойство человека. Да и бога, кажется, тоже.  Так  что  стоит над

этим поразмыслить.

     Итак,  Прометей не сомневался,  что  однажды  явится  человек,  который

освободит его. Но не  затем, чтобы тут же  возвести на вершину власти. Более

того,  зная Прометеев независимый  нрав,  мы  можем быть  уверены, что он не

лелеял в груди  и жажды мести. Он не собирался мстить Зевсу. Такое намерение

в  корне противоречило  бы внутренней  логике  этого  психологического типа.

Иначе он оказался  бы ничем не лучше тех буржуа, которые помогали освободить

крестьян  только для того, чтобы сразу же превратить их в пролетариев.  Нет.

Прометей  был такой освободитель, который  и богов не собирался ввергнуть  в

неволю, и Человека хотел освободить ради самой свободы. Бывают такие.

     Впрочем,  это  может  быть  доказано также  и с  помощью филологических

методов. Если  бы  Прометей сделал  <i>малейший</i> шаг  ради  обретения  верховной

власти  и мести Зевсу,  тому остался бы  след в  анналах.  Во всяком случае,

<i>остался бы след в  анналах</i> неграмотных  сказителей  ---  в памяти людской, в

мифологии.  Но такого следа  нет, нет  даже  намека на него.  Значит, ничего

подобного не было.

     Собственно говоря, в  дальнейших  наших  исследованиях мы  должны будем

держаться  именно логической нити, она поможет нам сориентироваться в темном

лабиринте незнаемого: что же все-таки могло  произойти, чтобы не осталось  и

следа  того,  что  произошло? Ибо  известно:  все, что  человеческая  память

сохранила,  --- это, несомненно,  происходившие,  безусловно  имевшие  место

события; но, право же, не менее  безусловно  и несомненно то, чего память не

сохранила.  Если  мы приметили где-то могилу, а над  нею  совсем неизвестное

имя, нам  достаточно самого места  захоронения и  дат, достаточно  того, что

никто,  решительно  никто  не  знает  о  покоящемся  в  этой могиле  ничего,

достойного  упоминания, --- чтобы мы  поняли: вот  прах человека, который от

рождения до смерти жил, соблюдая законы  и обычаи того места, где он жил,  и

того  времени, о  котором  сообщают  даты  на могильной  плите. Если же  вам

доводилось когда-либо  читать своды законов,  затем  ---  приложенные к  ним

инструкции,  далее  --- горы относящихся  к  ним  указаний,  своды всяческих

нарушений,  обращения  властей,  правила распорядка в  домах и  распоряжения

управляющих  домами, то  вы знаете: покойный незнакомец шел путями  не более

широкими, чем сосед его  по кладбищу, о котором вы только что прочитали хоть

какие-то слова хулы или похвалы.

     Итак, Прометей без  особого потрясения принял к сведению:  исполнилось.

Ощущение,  очень  для  человека  естественное  и  общедоступное,   настолько

естественное, что и у  богов  это вряд ли иначе.  И  общедоступное ---  хотя

правда и то,  что  большинство из нас испытывает его лишь в минуту смерти, в

свой  последний сознательный миг. Именно так: не  "Хорошо!", не "Плохо!", не

"Потрясающе!"  либо "Неслыханно!",  а просто: "Исполнилось!"  Или еще проще:

"Ну, вот..."

     Теперь,  миллион лет спустя, Прометею  нужно  было  привыкать  к  новым

картинам; вернее, что еще труднее, к  новому углу зрения  на прежде виденные

картины,  к близко звучащим человеческим голосам и движениям людей вблизи, в

новых  соотношениях. И не  в  последнюю очередь --- к собственным движениям.

Сейчас это целиком поглощало его  внимание, к чему все окружающие, и суровые

простые  воины и рабы,  отнеслись с  редким  тактом  и  пониманием.  Мы ведь

прекрасно  знаем,  если даже не из жизни, то по крайней мере из бесчисленных

романов  о войне, как трогательно гуманным  может быть такое воинство, каким

ласковым и миролюбивым, если представляется подходящий случай: и хлеба дадут

ребенку, и "Stille Nacht" * /* "Тихая ночь" (нем.) --- рождественская песня.

*/ споют со слезами на глазах и так далее.

     Прометея  бережно несли на руках, когда же почувствовали  по  какому-то

движению ---  уже внизу,  в  долине,  ---  что  он пытается встать  на ноги,

предупредительно поддержали  его.  Не  дожидаясь приказа  и не сговариваясь,

люди  поняли, что  надо сделать привал; они окружили многострадального бога,

но  не  тесным кольцом,  а  на  почтительном расстоянии,  чтобы ему  хватало

воздуха, и каждый в любой миг готов был вскочить, помочь, поддержать. Кто-то

уже прорубал в кустарнике  путь к горной речке.  Известно же, что  по горным

долинам непременно протекают речушки,  ну хотя бы  ручейки.  Известно также,

что дороги по этим долинам как ни вьются, но, в общем, следуют за речкой, то

и  дело ее пересекая. А освобожденному от оков пленнику, естественно,  очень

нужно было освежиться, попить, совершить омовение и затем отдохнуть.

     К этому времени караван прошел уже без малого четыре тысячи километров.

То есть провел только на марше  около ста дней. Прибавим сюда также привалы,

прибавим  и  дни сражений, и особенно трудные  участки пути,  и  томительные

ожидания  еще в начале похода, когда идти  приходилось по владениям  хеттов:

бесконечные  таможенные  досмотры,   хлопоты   о  всякого  рода  разрешениях

(например, заключение ветеринара, что лошади не чесоточные), наконец, просто

упрямство  какого-нибудь   дурака   солдафона.  Прибавим  сюда  обязательные

дружеские визиты, уже упоминавшиеся дипломатические  переговоры, доброхотную

помощь  Геракла  в разрешении разнообразных династических споров на  местах,

что иногда не обходилось без более или менее серьезных вооруженных стычек  и

уж  вовсе никогда --- без богоугодных возлияний и спортивных игрищ. (Однажды

и Геракл принял участие в товарищеской встрече по  боксу; потом, конечно, он

щедро заплатил  противнику за выбитые зубы.)  Если сложить  все, то  в одном

только этом походе они провели вместе больше года, а ведь для многих воинов,

несомненно, это  был не первый поход с Гераклом. Так что все необходимое они

делали, как говорится,  почти  машинально, без  раздумий и понуканий,  тоже,

кому не нашлось работы, опускались наземь и терпеливо ждали, коротая время в

тихой  беседе.  Когда  же   они  увидели,  что  Прометей  приходит  в  себя,

собственными силами  встает  на ноги  и,  хотя  от  пищи  еще  отказывается,

все-таки выпил  уже родниковой  водицы и омылся немного, ---  тогда устроили

его на обозной телеге,  на мягком ложе из листьев и кое-какой одежды. Геракл

сделал  знак,  передовые  отряды тронулись в  путь, он  тоже  взошел на свою

боевую колесницу, а кто-то  присел на передок  телеги,  что  везла Прометея.

Кто-то,  разумеется,  из самых  уважаемых и  почтенных ---  по  чьему  слову

караван сразу же остановился бы в случае беды.

     До  сих  пор  воины,  можно  сказать,  и  словечком  не   обменялись  с

вызволенным ими божеством, во всяком случае никакого настоящего разговора не

было. ("Вот та-ак!" "Да  вы  покрепче  опирайтесь-то!"  "Ну, конечно,  вот у

этого  дерева".  "Осторожно, тут корень!" "Теперь-то хорошо,  мягко?" Все  в

таком  духе.) Люди  знали, нынче большого  перехода не  будет, нужно  только

найти удобное  место для  ночного привала,  разбить лагерь,  поужинать.  Вот

тут-то и придет черед для хорошей беседы.

     Так кто же  сопровождал  Прометея, сидя на передке его телеги? С полной

определенностью   мы  знаем   только,  что  это  был   не  Геракл;  у  него,

предводителя,  хватало  тревог  в этом  походе по  диким краям,  по  опасным

дорогам --- а какая дорога была не опасна? Он должен был позаботиться о том,

чтобы грандиозное событие не подействовало слишком возбуждающе на воинов, не

ослабило их внимание, чтобы все они были настороже,  а если что и не так, то

чтобы сам-то он, во всяком случае, был на своем месте.

     Попробуем  же  поточнее установить,  кто  был спутником  Прометея.  Это

нетрудно.

     Несомненно, при таком войске имелся врач, может быть даже несколько.  И

среди них, конечно, был самый главный, выделяющийся своими познаниями или по

крайней мере рангом. (Поскольку речь идет не о кадровой армии, и то и другое

могло  даже совмещаться в  одном  лице.) Мы знаем четырех знаменитых  врачей

того времени.  Это прежде всего Аполлон, однако в описываемый  период он уже

не  практиковал  на Земле. Затем  Хирон;  он,  надо  думать, одобрял войну с

амазонками,  но   из-за  возраста,  а   также  из-за  постоянных  осложнений

внутриполитического  порядка  не  мог  оставить на такой долгий  срок  своих

кентавров.  Немногие это знают, но известным врачевателем  был и сам Геракл.

Он первым стал применять  дюжины  полторы целебных трав, кое-какие из них  и

ныне являются важным элементом в фармацевтике. Свои медицинские познания ---

как  утверждают  некоторые  источники  ---  он  получил  непосредственно  от

Аполлона, однако  практиковал  лишь от случая к случаю; конечно же не он был

войсковым  врачом. (Скорее  всего,  диплома  у него  все-таки  не  было:  не

случайно его никогда не упоминают  в числе врачей. И еще одно в этой  связи.

Из восьмидесяти почти  сыновей Геракла ни один --- насколько мы знаем --- не

стал врачом.  Тогда как оба сына Асклепия --- медики;  мы встречаем их среди

атакующих Трою: один из них терапевт, а другой даже  хирург. Как видно, сыну

врача и тогда было легче  пробиться в медицину. Это также подтверждает,  что

Геракл занимался врачеванием не постоянно, а чисто любительски.)

     Четвертым остается самый знаменитый  из всех, тот, для кого  врачевание

было главным занятием: Асклепий, сын Аполлона.

     Кто  только  не  занимался в те времена, причем регулярно, врачеванием!

Можно сказать, все цари, все жрецы, все прорицатели, не говоря уж о ведьмах,

ворожеях,  ядосмесительницах вроде Медеи и о сельских  знахарях. Но  четверо

вышеупомянутых были, во всяком  случае, самые известные и  самые признанные.

Нередко эта четверка --- в том числе и Аполлон --- проводила консилиум.

     Мы  знаем, Асклепий был в дружбе  с Тесеем. И  в  очень тесной  дружбе.

Взять  хотя  бы  то,  что  лет  через семнадцать  после  войны с  амазонками

Асклепий, как  известно, взялся  ради Тесея  за весьма и  весьма  тяжелую  и

ответственную  операцию  ---  воскресил Ипполита.  Поплатившись  собственной

жизнью! Кто, кроме давнишнего и близкого друга семьи, способен оказать такую

услугу? Ведь любой другой  врач попросту отправил бы Ипполита  в Центральную

больницу  Верховных  афинских  учреждений.  Где в  это время находились  при

последнем издыхании  многочисленные представители афинской аристократии.  (Я

говорю  это не  ради  красного словца! В самом  деле,  припомним:  усиленная

подрывная  работа  Диоскуров,  безумие, а  потом  и  самоубийство  царицы...

Кризисные  времена.) Нет, никто  не взялся бы воскресить  Ипполита.  Правда,

зато и в беду никто не попал бы!

     Итак, нет никаких сомнений в том, что Тесея и Асклепия  соединяла самая

прочная  дружба. Подобные дружбы завязываются в молодые годы. В период войны

с амазонками им обоим было лет по тридцать.

     Тесей не мог не принять участия в войне с амазонками, это очевидно.

     А если так, то участвовал в ней и Асклепий.

     Если же участвовал,  то, конечно, он, а не кто другой, сидел на передке

телеги, на которой везли Прометея.

     Итак,  будем строго придерживаться научной истины  и воспроизведем  еще

раз все то, что сумели до сих пор с очевидностью установить.

     Ясно,  что после  освобождения  Прометей не  сказал  своим  спасителям:

"Благодарю  вас, господа, а теперь  я  удаляюсь на  Олимп";  если  бы он так

сказал или сделал, в мифе <i>остался бы какой-то след</i>. Ясно, что Прометей после

освобождения не умер, не исчез из жизни  (как из людской памяти), ибо в мифе

<i>и  этому остался  бы след</i>.  Ясно, что, разбив  цепи, Геракл  не  сказал ему:

"Ну-с, милостивый государь, вы свободны, скатертью вам дорожка, делайте, что

хотите!" --- то есть не покинул его на Кавказе, ибо <i>и этому остался бы след</i>.

Единственное, что не могло  оставить следа,  --- это  наиболее  естественный

поступок.  А именно:  освободив Прометея, Геракл предложил ему сопутствовать

каравану. Не пешком, конечно --- легко ли шагать по горам, провисев на скале

миллион  лет!  ---  и  не  на  тряской  боевой  колеснице, а  на  специально

приспособленной для такого случая  спокойной обозной телеге. Да еще с врачом

под боком. Скорее всего, Асклепием --- не наверняка, но скорее всего.

     Конечно же, Прометею было пока не до разговоров. Все  окружающее  очень

его  занимало. И в  первую очередь Человек. Наконец-то он видит вблизи того,

кого помнил совершенно беспомощным и нагим, у кого только  и было, что голые

руки   да  небольшой,   как  мотор  у   "Заставы"  *  /*  Югославская  марка

малолитражного  автомобиля. */, череп; и вот он видит этого Человека во всей

его  торжествующей  красоте  и  множестве,   веселого,  энергичного.  А  как

разнообразна его  одежда!  На  некоторых,  из-за  жары,  только  набедренная

повязка;  но  и она  ---  это видно при  первом  же взгляде --- сотворена не

богом,  а выделана самим  человеком, из шкуры  животных или из растительного

волокна, во всяком  случае каким-то  сложным  и целесообразным  способом ---

вымачиванием, валяньем,  пряденьем,  тканьем,  окраской. На одних надет лишь

простой хитон  с круглым  вырезом, у  других  он красиво  подрублен, украшен

нарядным поясом. Видел Прометей --- в такой колонне их не могло не быть  ---

и  телохранителей  в  полном  боевом  снаряжении.  На  головах  ---  шлем  с

гребешком; на ногах, на руках  ---  защитные пластины; на каждом --- толстый

кожаный панцирь с  металлическими  бляшками.  Покроем  эта  кожаная амуниция

напоминала  католическое  облачение  для  богослужения,  но,  конечно,  была

гораздо тяжелее. (Зато  и несколько просторнее: эллинский воин мог двигаться

даже  внутри своего  панциря-плаща, уклоняясь  от  вражеского  копья.)  И  у

каждого в руках, на боку, за плечом ---  самое разнообразное оружие, ловко и

разумно выточенное,  обструганное,  выкованное, все это  искусно  задумано и

искусно   выполнено  в  помощь   столь   ненадежной   мускулатуре  человека,

рукам-ногам его,  вообще физическим его способностям. И еще  --- лошади. Они

были  тогда гораздо  меньше  наших,  но  все-таки много  быстрее,  сильнее и

выносливее, чем сам человек. Однако же служили ему! А телеги, повозки --- да

какие разные, как различно украшены!.. Словом, у Прометея разбегались глаза:

подумать  только,  чего достиг человек,  его Человек... Много всякой всячины

видел бог оттуда, с высоты,  но теперь, вблизи, все это выглядело совершенно

иначе. Не буду, впрочем,  пытаться воссоздать все детали, в конце концов, мы

ищем научное решение  нашей проблемы  и отнюдь не собираемся придумывать еще

одну сказку!

     Мы  должны помнить о том,  что существует, так сказать, и  субъективное

время. Если кого-то  подвесили, скажем, на  два  часа  * /*  Подвешивание на

руках  было  узаконенным в старой  венгерской армии наказанием.  */,  то для

подвешенного эти два  часа  субъективно длиннее  обычных  двух  часов.  Если

кого-то подвесили на миллион  лет, этот миллион лет --- во всяком случае, по

нашему  разумению  ---  субъективно  короче.  Коль  скоро  продолжительность

наказания не привела  к смерти, значит, и в том и в  другом случае оно могло

длиться,  на  худой  конец,  до  полного истощения.  Верно?  Пойдем  дальше:

подвешенный на  два часа  солдат --- доведенный до полного истощения --- при

хорошем уходе придет в себя сравнительно быстро, через полчаса-час. Прометею

же, проведшему  на скале  миллион лет,  в процентном отношении  времени  для

восстановления сил  потребовалось,  очевидно,  гораздо меньше. Если  бы  его

бессознательное состояние длилось  долго --- и даже, в процентном отношении,

не так уж долго, скажем, несколько лет,  ну, десять лет, --- об этом из ряда

вон  выходящем  случае  мифология так или  иначе  упомянула бы.  А поскольку

такого упоминания нет, мы можем не сомневаться,  что  возвращение Прометея к

жизни произошло обычно,  без каких-либо осложнений,  --- совершенно так, как

приходит в себя солдат после одно-двухчасового "подвешивания".  Более  того,

поскольку речь идет  о боге, мы  вправе предположить, что  он пришел  в себя

быстрее, чем подвешенный на один-два часа солдат, простой смертный. И в этом

опять-таки нет ничего необыкновенного.

     Конечно же, Прометей недолго оставался лежать на движущемся своем ложе.

Он  приподнялся  на локте,  огляделся,  потом  сел, и,  кто  бы ни  был  его

сопровождающий,  теперь   они   понемногу  начали  обмениваться   кое-какими

репликами. Предположительно сопровождающим был Асклепий,  и разговор начался

с  типично докторских вопросов, касавшихся анамнеза  и общего  самочувствия.

Впрочем, кто  бы ни сидел на передке телеги, рано или поздно ему пришлось бы

ответить на вопрос  Прометея, кто  же, собственно, был  его освободителем, и

рассказать, как того  требовал  обычай, впрочем  и поныне оставшийся в силе,

какого он роду-племени, кто его  отец и мать, что  за семья, чем известна. В

зависимости  от того, насколько интенсивно велась беседа, поведал он, больше

или меньше  входя в  детали,  о  прежних  подвигах  Геракла, особое внимание

уделив  победоносному  походу  на амазонок,  чтобы  объяснить, какими такими

судьбами занесло их в эти края.

     Даже в лесах нынешней Венгрии не так-то легко найти  место для привала,

а каково же было на Кавказе три тысячи сто девяносто лет  назад! Правда, там

--- не из-за неприветливости  лесников  и не  из-за оберегаемой  для высоких

гостей дичи, а просто из-за неприветливости и дикости самой природы. Поэтому

кое в  чем тогда все-таки было легче. Итак, не стоит  уточнять, когда именно

был разбит лагерь, --- это вопрос частный. Во всяком случае, очевидно: когда

наконец  все  расположились, принесли жертвы  богам  (то есть  поужинали)  и

Прометей, уже  полный сил и готовый к разговору, встретился с Гераклом, то к

этому времени  не только Геракл знал, кого он  освободил  --- он знал  это с

первой минуты, --- но знал  и Прометей, кто его освободитель. Теперь, хорошо

представляя действующих лиц, мы можем реконструировать этот разговор с более

или    менее    научной    достоверностью.    Не    язык,    конечно,    тот

древне-древнегреческий язык, бывший в употреблении  пятью столетиями  раньше

Гомера, --- за это мы не  беремся,  да и  другой кто-либо вряд ли возьмется.

Дело даже ле в формулах, не  в языковых оборотах  того времени --- это можно

было бы попытаться воспроизвести,  да только ничего, кроме фальши, все равно

бы не получилось.  Они ведь  говорили не на  каком-нибудь архаическом языке,

для них  это был язык современный. Следовательно,  если я хочу быть точным и

достоверным,  то  должен  воспроизвести  их беседу на нынешнем  нашем языке,

который три  тысячи сто  девяносто лет  спустя, очевидно, прозвучит столь же

архаично.  Судя по сохранившимся документам, стиль в  XIII столетии до нашей

эры  был весьма витиеватый,  --- по крайней  мере стиль,  каким  изъяснялись

верхние десять тысяч. "Семь и семь раз  припадаю перед тобою на землю --- на

живот  и  на спину..."  Не пугайтесь,  любезный Читатель,  это всего-навсего

зачин  официального письма. Но, впрочем,  и  потешаться не следует! В  самом

деле, вспомним:  ведь  наше  "сервус" означает,  собственно говоря,  "я  раб

твой", то же  значение имеет  и "чао". Наше еще столь  привычное "милостивая

государыня", а  тем  самым  и  фамильярный  вариант  ---  "милс'дарыня"  ---

означает  "королева",  "царица". "Нижайшее почтение" и просто "мое почтение"

означает  именно  "нижайшее почтение" и "мое почтение"... Я уж не  говорю об

океане других  наших словечек  и выражений,  которыми  мы, при  определенной

степени  их  износа,  пользуемся  и как-то понимаем,  о  метафорах  и других

образных  выражениях, которые  для  нас давным-давно  не  означают того, что

будут  означать  для  какого-нибудь  дотошного ученого мужа  три  тысячи сто

девяносто лет спустя. Так что не будем слишком уж высмеивать  обороты устной

и письменной речи, бытовавшей в XIII столетии до нашей эры, хотя бы и  среди

верхних десяти тысяч. Лишь постольку поскольку ...

     Впрочем,  Геракл, Тесей и их сотоварищи не  принадлежали, в сущности, к

этой  верхушке.  Они были для своей  эпохи демократами, весьма образованными

людьми, притом  воинами.  Прометей  же  был бог,  хотя  и  опальный, хотя  и

всячески им  обязанный. Уже  по  неопытности своей в мирских делах он должен

был  перенять  тон  и стиль, которым изъяснялись  его спасители.  И который,

разумеется,  никак  не мог  быть  изысканно  вычурным. Потому я, желая  быть

действительно,  а не формально  верным описываемой эпохе, должен представить

себе современного демократичного и высокообразованного  офицера, беседующего

с богом, пусть опальным и многим ему, офицеру, обязанным, но все-таки богом.

Обоим им есть что сказать друг другу. Памятуя обо всем этом, я и воспроизвел

нижеизложенную беседу с максимальным приближением к оригиналу;  полагаю, что

моя реконструкция способна устоять и под огнем научной критики.

     Итак:

     --- Позвольте мне, сударь, поблагодарить вас, я никогда не забуду того,

что вы для меня сделали.

     --- Ну  что  вы,  право,  да тут  и  говорить не  о  чем! Как  вы  себя

чувствуете?

     ---  Спасибо,  превосходно. Благодаря вам.  Вот  уже  миллион лет я  не

чувствовал себя так хорошо.

     --- Миллион лет? Все же это невероятно!

     --- Прошу прощения, но невероятным я нахожу другое. То, что именно меня

--- именно  вы,  сын  Зевса...  Не сердитесь,  но я все же спрошу вас...  вы

знали,  кто  я?  Понимали,  что  делаете?   А  если  так,  то  превыше  моей

благодарности может быть лишь изумление.

     На это Геракл сказал ему то, что не раз говорил своим друзьям:

     --- Всеми  силами своими и способностями я  служу  Зевсу.  Это  значит:

служу   Идее.  Наказание,  постигшее  вас,  было   несправедливо.  Исправить

несправедливость  независимо  от  личности того, кто  ее  совершил, --- долг

каждого сторонника  Зевса.  Только  это  и пойдет  Зевсу на пользу. Ведь что

такое идея зевсизма, как не сама истина и справедливость!

     На  эти  слова  любой ответил бы не  задумываясь, но  как раз  Прометею

сделать это вот так, с ходу, было, как мы понимаем, нелегко.

     Наступила   долгая  пауза.  Геракл   предложил  гостю   опуститься   на

разостланную  перед  его  шатром  шкуру.  Лагерь  расположился   на  большой

высокогорной  поляне.  Отсюда  было   далеко  видно,  и,  в  случае  ночного

нападения,  вполне  хватало  места,   чтобы  развернуться.  Это  требовалось

необходимостью,  и  так  они  поступали   всегда.  Посередине  стоял   шатер

предводителя, окруженный шатрами  знати;  далее  шли палатки воинов попроще;

вокруг лагеря, словно крепостная стена,  выстраивались  колесницы и  обозные

телеги. Рабы  размещались большей  частью на  земле, под  телегами,  или  на

телегах, поверх клади. Там, где  между  телегами оставался проход, рабы  уже

складывали  костры  для ночной стражи.  Между тем  Геракл заметил, что пауза

неловко затянулась, и понял причину этого. Он обежал взглядом подходивших со

всех сторон друзей, подумал: "В конце концов, мы все здесь свои" --- и решил

исправить невольную оплошность, а потому шутливым тоном продолжал:

     --- Вообще-то, чтобы совсем уж быть точным, я не только сын Зевса,  но,

по материнской  линии, через  Персея, еще  и праправнук его. Притом  дважды!

Ведь  Зевс  соблазнил мою прапрабабушку  Данаю, явившись ей  в виде золотого

дождя.  У них родился  сын  Персей.  У  Персея  был  сын  Электрион,  а дочь

Электриона  Алкмена,  моя  матушка,  вышла замуж  за  внука  Персея  же  ---

Амфитриона.  В  образе  Амфитриона  Зевс  и  соблазнил  ее (кстати  сказать,

собственную правнучку). Словом, сударь  мой, скажу  откровенно --- мы же тут

все мужчины, --- я и сам не монах, но то, что творит иной раз Зевс...

     --- Уж мне, сударь, можно про это не рассказывать.

     --- Выходит, что по отцовской линии я  сын Зевса, по материнской же ---

его праправнук, так что иногда сам не знаю, кто я таков. В самом деле: ежели

я  сын  Зевсу и ему  же праправнук, значит,  я  --- это я, а  притом  еще  и

собственный прадед. А если с другой стороны посмотреть, так я --- это я, и я

--- собственный правнук.

     Тут  друзья Геракла стали подталкивать друг  друга локтями: "Ну, теперь

старик не слезет со своего конька, пока не выговорится!"

     --- Я уж не говорю про то, --- продолжал Геракл,  --- что еще усложняет

все дело:  ведь и сама Даная происходит от Зевса. По материнской линии она в

пятом поколении восходит к бедняжке Ио, одной  из первых возлюбленных Зевса.

Той самой,  кого  Гера превратила в корову и преследовала  повсюду. К  слову

сказать, Ио, одна из правнучек вашей почтенной бабушки Геи, сейчас пребывает

на небе. Так что мы с вами, через пень-колоду, а все же родственники. Да еще

и так и эдак. Так что считайте нынешнюю историю просто родственной услугой.

     Стоявшие вокруг смеялись. Однако Прометей оставался серьезен.

     ---  Прошу  вас,  --- продолжал  Геракл,  ---  ничего мне  не говорите,

божественный гость мой,  я  же знаю,  что  вы хотите  сказать! Да,  я,  сын,

освободил того, кого осудил мой отец,  ну и что же! Ведь будучи сыном Зевса,

я через Данаю --- оставим уж в стороне Ио! --- являюсь самому себе прадедом,

ipso facto * /* Тем самым (лат.). */ дедом отца моего Зевса.

     Но  Прометей  никак не  желал  перевести  разговор  на  шутку;  глубоко

встревоженный --- не за себя, за Геракла, --- он возразил:

     --- Но все  же подумайте: освободив меня, вы тем самым выступили против

Зевса.  Против верховного  божества,  высшей  власти,  отца  богов. И вы  не

боитесь, что...

     --- Еще  раз скажу вам, сударь: коль скоро я сам  себе прадед, то  отец

мой, выходит, мне внук, так что, если уж слишком расшумится, я отшлепаю его,

постреленка, да и дело с концом!

     И  он громко расхохотался; однако  товарищи  его  хотя  и улыбались  из

приличия, но  уже  поглядывали  на  небо с  опаской.  Это не  ускользнуло от

внимания Геракла.

     Прометей ничего  не сказал,  лишь принял к сведению его  рассуждения, и

они пришлись ему по душе.

     ---  А  вы  чего  так  перепугались?  ---  повернулся  Геракл  к  своим

соратникам.  --- Неужто  представляете себе Зевса  таким мелочным, способным

из-за подобных пустяков запустить в нас молнией? А по-моему, лучшие анекдоты

про Зевса выдумывает он сам. --- Герой  опять  повернулся к  Прометею. --- Я

его  знаю,  не со  вчерашнего дня служу  ему. И, освобождая вас, в  его духе

действовал, хотя и не по приказу. Посудите сами,  приказа  отдать он не мог,

ведь когда-то ---  как  вы сказали? миллион лет  назад? всеблагое небо!  ---

когда-то  он  кивнул,  утверждая ваше  наказание. Так  что  это  ---  вопрос

престижа. А для него вопрос престижа есть вопрос власти.  И тут уж играть он

не может. Не может  --- ради нас, ради мира, ради  самой жизни! Власть Зевса

--- это  мир и справедливое устройство жизни. Вы не знаете людей, не знаете,

что здесь было раньше, да и сейчас,  вообще, что было бы, если бы не Зевс. И

не только на Земле, на Олимпе тоже.

     --- Знаю. Иначе почему --- как вы думаете --- встал  я  на его сторону,

против Крона, моего отца, против Атланта, моего брата?

     --- У него есть концепция и есть сила, чтобы править.

     --- Есть желание взять на себя бремя правления.

     --- Он  и стратег и тактик  хороший.  Взять хотя бы  эти  его  любовные

истории: ведь каждая только упрочивает его позиции среди  людей. И чего Гера

на него злится? Ревнует, что ли? Так они давно уж друг к дружке охладели.

     --- Да и не был никогда их брак браком по любви...

     --- Ясное дело! Только трюками Афродиты иной раз еще и заманит отца.

     --- Именно так.

     ---  Я  служу Зевсу не потому, что он  мой отец. И,  уж конечно,  не из

страха! Я служу ему по убеждению. Я люблю Зевса.

     --- Я тоже. И он отлично знал это. Потому, мучась родовыми схватками, в

самый тяжкий час  своей  жизни, он позвал меня, и  никого  другого.  Я помог

появиться на свет Афине.

     --- Да, странно все это...

     --- И тем не менее так было.

     --- Но  ведь тогда... Не сердитесь, что я спрашиваю... Но  все-таки ---

миллион лет!..

     --- У нас были разногласия относительно Человека.

     --- Но в чем?

     --- Он не любил, по крайней мере тогда... то есть не желал Человека.

     --- Любопытно... И,  видите,  все же  сумел завоевать Человека, сделать

своей опорой!

     --- На то он Зевс!

     --- Что верно, то верно. На то он Зевс!.. Одним словом, сударь, вы тоже

--- да еще как! --- на себе испытали: служение ему не праздник на лужайке!

     --- Это даже мягко сказано.

     ---  Обо мне многие рассуждают так: сын  Зевса,  ого-го!.. Сын Зевса! А

скажите, сударь, мне-то чем слаще от этого? И прежде, да и теперь?  Не знаю,

насколько  вам  известна  моя жизнь.  Что  получил  я от Зевса?  Я  же  не о

привилегиях каких-то мечтаю, --- и на своих ногах  крепко  держусь, подпорки

мне не нужны. Только бы во  зло не оборачивалось отцовство его! А  ведь  так

оно получилось из-за Геры.  Еще в колыбели  наслала на меня  двух змей. Как,

мол, это так: она, сестра и супруга Зевса, и вдруг --- какая-то смертная, до

нее  или после  нее...  Словом, дело  известное!  И  с  тех пор все не может

успокоиться! Она же навела меня и на прегрешение, которое всю жизнь искупаю.

И ведь чем бьет! Тем, что хуже всего. Кто ж не знает, что люди вроде меня по

натуре миролюбивы, уравновешенны.  Оно  и  правильно:  сколько бед,  сколько

ужасов способен  натворить такой  вот бегемот,  как  я,  если он к  тому  же

вспыльчив. А меня, увы --- как ни оберегает меня  Афина Паллада, которой  вы

помогли явиться на свет, --- Гера покарала приступами ярости, бешенства. Тем

и  до греха довела, еще в молодые годы  дело было, в Фивах. Это единственное

мое прегрешение против Зевса.  До сих пор искупаю его, потому и в этих краях

оказался, --- десятое задание выполнял. Осталось еще два. Легким не было  ни

одно, а уж напоследок Эврисфей наверняка приберег самое  трудное. Ведь какой

расчет в его игре?  Чтобы меня  извести...  В приступе ярости я убил  Ифита.

Хотя он  один  был  на моей  стороне, когда я соревновался с другими за руку

сестры  его. Ох, и  вредная была семейка...  Не  хотел  я убить  его, только

стукнул. И --- убил. А  ведь знал, всегда  помнил, что мне стукнуть  "просто

так"  .нельзя. Приступ ярости...  Поверил он, несчастный,  сплетням, в краже

меня  заподозрил...  Хорошо  еще,  приняли  во внимание, что в  гневе  я был

великом,  поэтому  не  за  преднамеренное убийство  судили,  а за  нанесение

сильных телесных повреждений, которые  повлекли  за собою смерть. Штраф  ---

одна мина.  Заплатить я не мог.  Тогда  засудили на  три года  к Омфале.  Не

знаете ее? Ваше счастье. У нее ткацкие мастерские в Лидии. Я и слугой ее был

и наложником. Три года продержала меня в женском платье. Я должен был сидеть

у  ткацкого станка  и распевать  вместе с ее  рабынями. Взгляните  на  меня,

сударь, взгляните на  мои руки и представьте, как это я сижу там, тку и пою!

А  вы еще  про браки мои  не знаете...  Как-нибудь расскажу.  Гера! Вот  что

получил я  от отца своего! Вот  мое божественное приданое. Оттого-то теперь,

на  пороге старости, и злюсь  иногда  --- устал все-таки, да и горя  хлебнул

немало.

     ---  Это  верно, не спорю, --- заговорил  Тесей.  --- Знакомо и мне это

чувство. Но будь все-таки  справедлив  к Зевсу!  Он хотел не  этого, не  так

задумал все. Он поклялся, что первый, кто родится в  тот день от него, будет

величайшим царем Эллады. Тебя он имел в виду.

     ---  Имел  в виду  меня, да  позабыл  о Данае.  То  есть о том, что все

отпрыски  Персея  тоже  его  кровь.  Неважно,  в  каком  поколении.  А  Гера

ведьминскими своими  ухищрениями задержала роды у моей матери. Зато  помогла

произвести  на  свет  до времени,  семимесячным,  Эврисфея.  Могущественного

теперь,  несметно богатого и трусливого  царя  Эврисфея. Который прячется от

меня  всякий  раз  в подвалах  своего  дворца,  со  мною же сообщается через

подлого прихлебателя своего, отродье Пелопиды...

     Прометей усмехнулся:

     --- Да, старик немного забывчив.

     Но тут Иолай встал на защиту Зевса:

     --- Зевс все же любит тебя,  Геракл. Уже одно то, в какую семью он тебя

поместил...

     С этим и Гераклу пришлось согласиться.  Его мать Алкмену Зевс соблазнил

в образе ее супруга --- иначе это не удалось бы  даже ему; проведя же с  ней

ночь, поклялся  никогда больше не  иметь дела с земными  женщинами,  так как

лучшей ему  все равно не найти. Амфитрион знал, что  Геракл не его сын, но и

собственного сына  не мог бы любить больше, по крайней мере воспитать лучше,

чем его. Чуть  ли не  во младенчестве научил управлять колесницей, бросать в

цель  копье;  нанял ему лучших учителей по  астрономии,  математике,  праву,

науке прорицания; Аполлон учил юношу фехтованию,  кулачному бою, стрельбе из

лука,  врачеванию,  пению  и  игре  на  лютне; Геракл  изучал  также  языки,

всемирную литературу и историю, до восемнадцати лет посещал  политехнический

практикум  в образцовом учебном хозяйстве,  где познакомился  с зоологией  и

ботаникой.  Все это  сопровождалось  занятиями  по  философии,  освоением  и

применением  Зевсовой  идеологии,  в коей  наставлял Геракла сам  Амфитрион,

безмерно  преданный  Зевсу.  Лучшего воспитания  царственный  юноша  не  мог

получить  не  только в  суеверных  Фивах, но  и  в городах Арголиды.  Геракл

остался  в  памяти  людей  как   сильнейший  человек  в  мире;  те  же,  кто

интересовался им пристальнее, считают  его к тому же деятельным,  храбрым  и

добрым  человеком.  Однако  более  основательное  знакомство  с  его  жизнью

показывает: возможно, он и  не  был так уж невероятно силен, скорее,  хорошо

натренирован,  умен   и  выдержан;  но  одно  очевидно  ---  это  был  самый

образованный  человек  своего  времени.  Обладавший  к  тому  же  совершенно

исключительным обаянием.

     Боже мой,  как  вспомню только --- ведь ему не было еще и двадцати лет,

когда   одной   лишь   повадкой   своей,   лучезарной  чистотой   и   редкой

интеллигентностью он так пленил царя Теспий, что  последний буквально умолял

юношу  дать  наследников пятидесяти  его  дочерям.  Геракл  с  присущей  ему

любезностью согласился провести в Теспиях пятьдесят суток (правда, некоторые

источники  утверждают, будто все  произошло в одну ночь, но это уж, я думаю,

глупости --- излишества культа  Геракла!), и девять месяцев спустя пятьдесят

царевен произвели на свет пятьдесят одного младенца: у одной из них родилась

двойня.

     ---  Против семьи моей и данного мне  воспитания я  в самом деле ничего

сказать не могу. А все же иной раз, знаете, приходит  в  голову:  не будь  я

сторонником Зевса,  ну, хоть не таким истинным его сторонником, --- кем бы я

мог стать со своими знаниями и  подготовкой! Уж во всяком  случае, не слугой

Эврисфея! Разве я не прав?

     --- Конечно, прав, --- отозвался Асклепий, --- но что же тогда говорить

моему отцу?

     Да, все они знали: никому из богов не  доставалось от Зевса так часто и

так несправедливо, как его самому беззаветно преданному сыну..

     --- Разве он решился бы так поступать с кем-либо другим?

     (А  ведь  самое  злое дело бога-отца по отношению  к Аполлону было  еще

впереди ---  убиение его любимейшего сына Асклепия. И за что? "Еще чего! Они

уже и мертвых воскрешают?!" Одним  словом --- "просто  так!" Правда, на этот

раз даже слепо повиновавшийся ему Аполлон вышел из себя!)

     --- Итак,  видите сами, господин мой! --- повернулся Геракл к Прометею.

---  Вам  незачем  за меня  бояться,  ---  мол,  что  еще  будет  мне за мой

проступок? Я и  прежде не ходил у небожителей  в любимчиках.  Ни  я,  ни мои

сотоварищи.  Вот вся эта  ватага, что вы  видите  перед собой.  Мы  могли бы

порассказать  вам  немало  всякого...  Так что  и  не о  чем тут  толковать:

освободил я вас --- ну, значит, освободил. Да я в глаза бы себе плюнул, если

бы не сделал этого. А уж там, понравится это Зевсу, нет ли...  Что ж, гневом

своим он навредит мне не больше, чем отеческой любовью.

     Тут он опять оборотился к тем, кто только что, слыша  богохульные слова

его, так испуганно поглядывали на небо.

     --- А  вы вот что послушайте! Если  бы Зевс пожелал, он  сразил бы меня

огненной стрелой своей  сразу  же, как только я выстрелил в его возлюбленную

птицу и личного посланца ---  орла.  А вообще-то я рассуждаю так: если Зевсу

не нравится то,  что  я сделал,  значит, мы принципиально  не  понимаем друг

друга. А если так --- что ж, пусть хоть и убивает. Зачем я и живу, коли так?

     --- Знаете, господин мой, --- опять обратился он к  Прометею, ---  иной

раз ведь и не выдержишь, сорвешься, как вот я сейчас. В самом деле! Тот, кто

служит Зевсу с оглядкой и деньги ждет за это и все прочее --- как, например,

Нестор,  ---  тот  все  получает.   Кто  одним  глазом   и  врагам  Зевсовым

подмигивает,  как Пелопиды, кто за любую малость большой власти себе  просит

--- тот ее получает. А для самых верных --- только работа да терпение. Вот и

бывает, взбунтуешься иной раз, хотя в глубине души я все понимаю! Так тому и

должно быть.

     --- Я служу Зевсу, --- продолжал он, ---  умом и сердцем, пока жив, и в

этом служении --- моя гордость. Я за большее благодарен Зевсу, нежели просто

за деньги или власть: я благодарен  ему за то, что я  таков,  каков есть. За

спокойную свою совесть. И за то, --- с лаской огляделся он вокруг, --- что у

меня такие друзья.

     Это  было  сказано  с  такой   детской   чистотой  и  истинно   мужским

достоинством, что Прометей не нашелся, как ответить.

     Он-то не верил, что "так и должно быть". И своей спокойной совестью был

обязан тому, что спас Человека.

     Между тем Геракл достал  лютню и настроил ее. Пели все хором, некоторые

танцевали.  В свете  сторожевых  огней танец  "лабиринт"  отбрасывал  в ночь

фантастические тени.

     Время шло, и вскоре Геракл заметил, что воины постарше  уже дремлют. Да

и  бог,  должно  быть,  притомился,  даже  если не  показывал  виду.  Завтра

предстоял трудный день, и хотя двигаться им теперь вниз, но не так-то  легко

вести  телеги  и  колесницы  по  горному склону.  Геракл  скомандовал лагерю

"отбой".  Прометею предложил  разделить  шатер  с  Асклепием. Сам же еще раз

проверил дозоры и удалился с Филоктетом на покой.

     Так закончился первый день --- первый день освобожденного Прометея.

     Если же  меня спросят,  уверен  ли  я, что именно  так  протекал первый

разговор Прометея и Геракла, отвечу:  уверен, что изложил его не "дословно";

возможно,   порядок   вопросов  был  другим  и  были  еще   вопросы,   менее

существенные; разговор мог быть длиннее, но мог быть и короче. Однако в том,

что он был именно таким по сути, что это альфа и омега его, я уверен. Они <i>не

могли не говорить</i> об этом, это были самые главные для обоих вопросы.

     И в  конце концов, нам достоверно  известны ответы, которые они дали на

эти главные вопросы собственными жизнями.

 

        Ватага

 

     Прометей, по всей  вероятности, крепко  спал в  ту ночь, в  моменты  же

"парадоксального  сна",  как выражаются  психологи,  его  посещали волнующие

сновидения.  И  вот опять перед  ним, кувыркаясь, падает с  высоты  в бездну

орел: одно крыло неловко прижато к боку, второе, полураскрытое, беспомощное,

тряпкой болтается на ветру; когти судорожно сведены, как у всех хищных птиц.

Одна за  другой  пронеслись  картины этого  необыкновенного дня,  в  течение

которого с ним произошло больше событий, чем за весь предыдущий миллион лет.

Наконец он проснулся,  и  веселый утренний шум лагеря ударил в  уши.  Кто-то

успел уже поохотиться на рассвете: здесь насаживали на  вертел  "жертвенную"

горную козу, там ощипывали подстреленную птицу. Поодаль раб доил ослицу,  но

особого интереса  это не вызывало, тем более  что кто-то уже  тащил с телеги

непочатый бурдюк с вином.

     Дорога  вела  теперь  большей  частью  под  уклон.   Часто  приходилось

подвязывать  колеса,  некоторые   телеги  ставили  на  полозья.  Ведь  место

пребывания Прометея, без сомнения,  должно  было находиться  где-то в районе

самого  высокого  кавказского  перевала. Восточные  сказания  в  один  голос

утверждают,  что  во  время  Потопа над водою  подымалась лишь  одна вершина

Арарата. Следовательно, прикованный к скале Прометей не пережил бы Потопа  и

орел не мог бы день за днем исполнять волю Зевса, если бы место, назначенное

для казни, надолго скрылось под водой.

     Они держали путь к югу, верней, к юго-востоку, потом повернули на запад

и двигались дальше по караванной дороге ассирийских торговцев. Путь этот шел

вдоль черноморского побережья нынешней Турции. Теперь Геракл и его соратники

предпочитали  обходить стороной  хеттские города, зато охотно сворачивали  к

любому  ахейскому или вообще греческому  поселению,  где их всегда принимали

гостеприимно и дружелюбно.

     Итак,   после  двухдневного  перехода   они   повстречали  у   подножия

Кавказского хребта  упоминавшиеся уже коневодческие племена и здесь  надолго

остановились лагерем. Лошадиный торг не терпит спешки. Геракл затем и избрал

неторопливый  обходный  путь,  чтобы собственные их тягловые лошадки немного

отдохнули и освежились, то есть стали пригодны для мены. А дальше дело могло

сложиться по-разному. Можно было, чин по чину, выменять у местного населения

знаменитых их  лошадей на своих заезженных, загнанных, дав  к  ним в придачу

бронзовую посуду,  полотняные  и шерстяные ткани из военных трофеев. И самое

для кочевников главное --- оружие. А еще  можно было просто напасть на них и

отобрать  лошадей. Мы  должны понять  дух  времени:  это отнюдь не считалось

действием предосудительным, напротив! И если Гераклово  войско не нападало и

не грабило,  а покупало лошадей, это объяснялось  лишь тем, что и кочевникам

известен был дух эпохи, а потому табуны свои они держали в хорошо защищенных

укрытиях  и заключали сделки под бдительной охраной, в подходящих  для того,

оберегаемых оружием и богами местах.

     Едва  ли   можно   было  достойнее   и   удачнее   реализовать  трофеи,

приобретенные в войне с амазонками, чем сделали это  воины Геракла. Конечно,

лошадей  приобрели больше,  чем  было  действительно  нужно:  дома их  можно

продать  в пятьдесят, в  сто раз  дороже! Правда, до  тех  пор  реальная  их

стоимость возрастет  намного --- тут и падеж, и  пошлина, и  переправа через

Геллеспонт,  --- но все равно овчинка стоила  выделки. Поэтому нет сомнения,

что приобрел здесь лошадей даже Пелей, хотя уж кто-кто, а  он-то запрягал  в

свою колесницу двух лучших --- "бессмертных"! --- коней Эллады.

     Не стану расписывать во всех деталях дальнейшие их  остановки, приятные

или вынужденные привалы.  Я только  хотел пояснить, что путь наших героев до

Трои занял по крайней мере несколько недель, а точнее --- добрых два месяца.

Таким  образом, у  Прометея было вдоволь  времени,  чтобы  познакомиться  со

своими спутниками и разобраться в делах мира.

     Воспользуемся случаем и мы.

     Моим   читателям,   наверное,   бросилось   в   глаза,   что   в   ходе

реконструированной беседы у костра Геракл,  Асклепий и  другие высказывались

иной раз о небожителях без особенной  почтительности.  Возможно, кое-кто уже

склонен считать эту реконструкцию "атеистической отсебятиной". Другие, может

быть, рассуждают так: что же, ведь Прометей --- бог, хотя и опальный; Геракл

--- сын, да к тому  же и правнук самого Зевса; Тесей --- сын бога Посейдона;

Асклепий ---  Аполлона; хотя о  других присутствовавших сведений нет, вполне

вероятно, что и они из той же среды. А ведь всем известно, что в кругу семьи

даже  королям не  говорят  "ваше  величество"; вообще,  те, кто приближен  к

сильным мира сего, частенько тешатся наглой фамильярностью, полагая, что это

свидетельствует об  их собственной  избранности; то же и с небожителями  ---

достаточно вспомнить  нынешних  наших  ризничих  и звонарей, которые,  прошу

прощения, зевают или  почесывают зад. а то и плюнуть не  постыдятся там, где

простой  смертный преклоняет колена.  Должно быть,  и это приходит в  голову

некоторым моим читателям, но они ошибаются.

     Чтобы понять всю ситуацию и убедиться в максимальной достоверности моей

реконструкции, стоит поразмыслить о том, что за <i>ватага</i>, пользуясь выражением

самого Геракла, сошлась под его началом. Как жили эти  люди, и  в каком  они

жили мире?

     Пожалуй, можно начать с конца: в каком мире они жили? (Еще раз повторю:

мне  не хотелось бы --- будучи всего  лишь  прилежным студентом --- являться

здесь в профессорской мантии. Я только размышляю, делаю выводы и  полученные

результаты  отдаю на суд  публики. Иными словами,  я не только не поучаю, но

сам держу экзамен.)

     Удивительный был этот век ---  тринадцатый век до нашей эры.  Ценнейшим

ядром известного тогда  мира (от Босфора примерно до нынешней Ливии) владели

три великие  военные державы. Вот уже восемьдесят лет --- в почти неизменных

границах.

     Самая значительная и самая богатая из них --- Египет. С трудом верится,

сколько  всего знал  и  понимал, сколькими науками и ремеслами владел  народ

Египта к  концу XIX --- началу  XX династий,  иными словами,  к концу  эпохи

Нового  Царства.  Не  только  архитектура, скульптура, живопись  заслуживают

восхищения нынешнего  человека, но и  --- о  чем говорят  реже  --- их наука

врачевания.  Египтяне   знали  систему  кровообращения,  проводили   сложные

операции,  в  том  числе и черепные.  Поразительны  их  успехи в астрономии,

геометрии, математике. Они достигли высокого уровня в технике, имели большие

достижения как в тяжелой промышленности ---  доменное, оружейное дело, так и

в  легкой ---  горизонтальные ткацкие  станки, гончарные  изделия со сложным

рисунком,  предметы  из  стекла  небывалой  расцветки. Да вспомним  хотя  бы

созданный  ими   судоходный  канал  между  Нилом   и  Красным   морем,  этот

искусственный   водный   путь,   копию  которого   Лессепс  осмелился  вновь

осуществить лишь три тысячелетия  спустя! По  уровню производства, техники и

производительности труда Египет башней высился над  всем тогдашним миром; по

пальцам можно  было перечесть те продукты и изделия, которые где-то, кому-то

удавались лучше, чем  в Египте, на  его землях и  в его мастерских.  Так,  в

описываемое время, но  и  раньше, в  течение многих  столетий, по-настоящему

добротные корабли строились в финикийских  доках; из Финикии же  попадали на

мировой рынок пурпурные краски самых различных оттенков  и тончайшее стекло;

поставляли  финикийцы  также  ливанский  кедр,  драгоценнейший  строительный

материал, и  ливанскую  кожу, почитавшуюся в те времена  царицей  среди кож.

Однако не  надо  забывать,  что и Финикия  --- которая  тогда находилась под

властью города Сидона --- принадлежала к сфере влияния Египта. И платила ему

двойную дань. А еще точнее --- тройную. Ибо выплачивала ежегодную вассальную

дань продуктами сельского хозяйства,  металлами, готовой продукцией, платила

таможенную  пошлину  за  корабли  свои,  платила  портовые  налоги.  За  это

египетская армия и морская полиция брали ее под защиту. Но если какой-нибудь

окраинный финикийский,  город забывал вдруг  послать драгоценный дар фараону

--- хотя и не было  на этот счет никаких письменных  указаний, --- то  столь

оскорбительное   нарушение   этикета,   даже   при   отсутствии   отягчающих

обстоятельств, квалифицировалось как бунт и каралось беспощадно.

     Платила дань Египту и  сказочно  богатая Эфиопия. Данниками Египта были

народы     Палестины,     большая     часть     сирийцев.     Расплачивались

сельскохозяйственными  продуктами, металлами, драгоценными  камнями  и, не в

последнюю очередь, рабами.

     Благодаря  этим  сверхдоходам  средний уровень  жизни  в Египте был  по

сравнению  с  другими  странами  очень высок. На  этот  счет мы  располагаем

обширнейшими источниками --- от школьных сочинений,  самой  скромной, зато и

самой  рельефной опоры  историка,  до  государственного  архива.  Рабов  мог

держать горожанин  среднего  сословия,  мелкий торговец, мелкий ремесленник,

государственный  и культовый  служащий весьма невысоких  рангов, то  есть те

слои населения, которые в любом другом государстве, несомненно, трудились от

зари  до зари  только  ради пропитания.  Между тем  с установлением Великого

перемирия цены  на  рабов  и  в Египте поднялись  крайне высоко.  Обогащение

средних  слоев   привело   к  формированию  своего  рода   "потребительского

общества";  потребности,  несколько  поколений  назад характерные только для

богатых из богатых, стали  теперь  массовыми. Обеспечить  рабочую  силу  для

удовлетворения этих  потребностей ---  вспомним  хотя  бы дошедшие до нас  в

руинах  грандиозные  строительные сооружения  египтян!  ---  было трудно. Не

говоря  уж о  том, что  требовалась не просто  рабочая сила,  а  обученная и

квалифицированная!

     То ли  было еще сотню лет назад, когда после очередного военного похода

или  набега  рабов  гнали  десятками  тысяч,  поставляли  их  в  храмовые  и

государственные  имения,  в  бесчисленные  мастерские.  А ведь  еще чуть  не

столько получали  воины, даже  рядовые воины, --- это была их доля из добычи

за  храбрость. Но  старому миру пришел  конец. Затевать  грабительские войны

против богатых и  цивилизованных государств --- иначе  зачем и нападать! ---

уже невозможно. При последней попытке Египет и сам едва устоял. В 1312  году

до нашей  эры под Кадешом  из-за серьезного организационного просчета просто

случайность  избавила самого  фараона от хеттского  плена.  Пожалуй,  спасла

Египет от поражения только его репутация, только то, что сами  победители не

верили очевидному --- своей победе.

     В  1296  году  до  нашей  эры  две главные  военные супердержавы  эпохи

заключили  первый, насколько  нам  известно,  в  мировой истории  длительный

договор о ненападении, к тому же в общих чертах ---  на основе действующих и

ныне   "пяти   принципов"   мирного   сосуществования.  "Treuga   Dei"   ---

"Божественное перемирие" --- было закреплено и браком: Хаттусили III отдал в

жены Рамсесу  II  свою дочь.  К  слову сказать,  договор,  главное  же,  его

длительность подкреплялись тем, что хетты и египтяне в равной мере опасались

грозного усиления Ассирии.

     Не мог Египет вести успешные войны, имеющие целью приобретение рабов, и

в Африке:  мешали этому, с  одной стороны, трудности преодоления  пустыни, с

другой ---  партизанская тактика местных народов. Еще недавно мирные племена

вдруг вооружились и время от времени находили таких вождей, что отваживались

даже  совершать   набеги  против  империи.   Да,  иной  раз  они  "оказывали

любезность"  Египту  --- попадали в  плен и становились рабами. Так,  в  уже

упоминавшейся битве 1229 года до нашей эры, где участвовал и микенский флот,

захвачено было около десяти тысяч рабов. Не  богато,  что правда, то правда.

Да и какие это были  рабы! Сопровождавшие войско женщины, дети, ни  в чем не

знающие толка варвары. В такой войне Египет терял больше, чем приобретал.

     И  в  довершение  всего  минули  те  времена,  когда  рабов  поставляли

моряки-пунийцы.  Повышенный спрос  быстро привел  к  истощению все окрестные

медные   и   оловянные  рудники.   Теперь  сидонцам,   предпринимая  дальние

экспедиции,  приходилось выбирать: либо они снабжают  рынок  металлами --- и

тогда  им следует жить  в дружбе с прибрежными народами, а значит, принимать

на свои корабли лишь столько рабов, сколько продадут им по сходной цене сами

аборигены; либо  отправляются  на  охоту  за  рабами, но тогда уж  нечего  и

рассчитывать в  этих краях  еще на какие-нибудь товары,  всего  же  разумнее

вообще подольше  не  показываться там, где  однажды удалась  такая  охота. А

поскольку   колонии   пунийцев   раскинулись,  можно   сказать,   по   всему

Средиземноморью   и  сохранение  их  за   собой  было  для  Сидона  вопросом

существования, у пунийцев имелось достаточно  причин поддерживать с народами

побережья мирные  отношения. Итак, финикийцы уже не привозили, или  почти не

привозили,  рабов;  зато  поставляли  иной  человеческий  материал.  Другими

словами, в Египте  воцарился  период  "brain  drain"* /*  "Перекачка мозгов"

(англ.). */. Мне и самому странно употреблять это бытующее сейчас выражение,

но древнеегипетского  языка  я, увы, не знаю, а сущность явления этот термин

выражает вполне. Создавая  лучшие условия  жизни, обеспечивая  более высокую

оплату, Египет старался  переманить к  себе каменщиков, плотников, дерево- и

металлообработчиков, судостроителей, стеклодувов и  солдат, солдат,  солдат.

Справиться с убийственной нехваткой рабочей силы иным путем они не умели.

     Ведь как было до сих пор? Обычно сельские общины, поселки  арендаторов,

крупные поместья,  храмы попросту  уведомлялись, когда и  сколько воинов они

должны  выставить. Однако  теперь вдруг  повсюду  выяснилось,  что  те,  кто

предназначен  к  воинской  службе,  способны принести гораздо  больше пользы

государству,  если оставить  их мирно  делать  свое дело. Даже фараон, желая

завоевать на свою сторону какого-нибудь сановника или верховного жреца --- а

надобность  в  этом  все возрастала,  ---  не мог одарить  его  больше,  чем

освободив от  повинности выставить  столько-то  воинов. Все просили об  этой

милости, решительно все ссылались на "незаменимость"  своих людей. В прежние

времена  фараон мог рассчитывать,  во  всяком  случае, на  отряды  элиты ---

боевые колесницы. Это был аристократический  род войска,  куда знатные юноши

являлись  с собственными  колесницами,  лошадьми, слугами; теперь же,  когда

видов  на богатую  добычу  почти не  имелось, и  этот род  войска  претерпел

изменения,  весьма напоминающие те, что  произошли с венгерскими гусарами от

начала нашего  столетия до второй мировой войны. Поэтому фараон,  где только

мог, от Испании до Черного моря, набирал чужеземцев: "Одет-обут будешь и сыт

всегда  будешь, плата хорошая --- так что поступай, браток, в  солдаты, наша

армия --- самая  могучая,  лучше всех  вооруженная армия!"  Для  поддержания

внутреннего  порядка и теперь уже только оборонительных в основном сражений,

рассуждали в Египте, сойдет и армия наемников.  У них  хоть  не будет особых

претензий на почести и славу. (А между тем именно  в  то время фараон и  его

приближенные  раздавали награды направо и налево --- даже  после проигранной

битвы. Да так оно обычно и бывает.) Однако расчеты эти не оправдались. Нищие

и совсем  необразованные  варвары,  набранные из  дальних  захолустий, плохо

вживались в цивилизованный мир.  Да и нам еще памятно по старым, разумеется,

временам, как самодурствовали над городскими штафирками  наши смертельно  им

завидовавшие "фараоны" --- выходцы из крестьян!  Еще бы. У  наемника  ничего

нет.  Только оружие. Зато у этакого прыща есть все. Что же, отнимем! И пусть

себе  бежит  жаловаться.  Ведь кого пошлют  для разбирательства?  Такого  же

наемника,  да еще, может,  земляка-соотечественника ---  во  всяком  случае,

того,  кто "дорожит  честью оружия",  а  проще  сказать: ненавидит весь этот

"цивильный сброд". И понятно, что ненавидит: ему-то никогда не стать богатым

и полноправным египтянином!

     Итак,  между   воинами   и  гражданским  населением  Египта   создалась

напряженность. При этом среди пришельцев --- и чем дальше,  тем  больше  ---

попадались  люди  незаурядные,  выделявшиеся  своими   познаниями,  военными

заслугами;   некоторые   из   них,  обладавшие   особой  приспособляемостью,

становились более египтянами,  чем  сами  египтяне,  за что  и  получали  от

фараона  высокие  воинские  или административные  назначения. Следовательно,

назревали  противоречия  между исконными  высшими  сословиями  ---  крупными

землевладельцами, верховной кастой жрецов,  то  есть  теми,  кто использовал

государство в своих интересах, --- и новой аристократией, которая постепенно

становилась действительно реальной силой в руководстве государством. Все это

накладывалось к  тому  же на  многовековые противоречия между Севером и Югом

из-за  религиозных  конфликтов,  иначе говоря --- из-за  привилегий. Нелегко

было править Египтом!

     Кроме того,  в  обществе  исключительно высокого  жизненного уровня ---

тому  и   ныне  нетрудно  найти   примеры  ---  нередко  существует  крайняя

поляризация.  Возьмем прежде всего  массы совершенно нищих рабов. Как раз по

документам описываемого  времени мы впервые узнаем о смутах среди  рабов ---

забастовках,  групповых  отказах   от  работы.  Затем  следуют  земледельцы.

Расслоение этой группы весьма и весьма сложно, и, если бы не близкие для нас

аналогии,  я   бы   сказал:   необозримо.  В   тени  колоссальных  владений,

принадлежавших  жрецам, государству и крупным землевладельцам, в Египте жили

миллионы арендаторов и владельцев крошечных парцелл;  кое-где  одна парцелла

обрабатывалась  даже  сообща. Жили  эти  люди как придется. Если  урожай был

хорош, выплачивали  положенное --- пять шестых, а на оставшуюся одну  шестую

часть кое-как перебивались с семьей до нового  урожая; отдавали богу богово,

а фараону фараоново да еще умудрялись придержать зерно  для будущего посева.

Если же,  например,  стихийное  бедствие  разрушало  плотины и  оросительные

каналы  и  власти  на   несколько  педель  кряду  отрывали  земледельцев  от

собственных участков, так что  они не поспевали  их обработать; если --- как

не раз  бывало в Египте --- капризная  погода год  за  годом губила  урожай,

губила надежды, что могли они поделать тогда?  Вероятно, очень часто и очень

многие не  платили налогов, не выполняли  поставок, иначе вряд ли так суровы

были   бы  назначавшиеся  за   это  наказания.   Мы   знаем   случай,  когда

исполнительные  власти подвесили  не  уплатившего  налоги  земледельца  вниз

головой в собственном  его  колодце и так  утопили. После чего все окрестные

земледельцы побросали  дома свои и  земли и в панике  бежали.  Куда? В самом

деле, куда? В города,  конечно. Туда, где под сенью пышных дворцов сбивалась

всегда  самая беспросветная нищета. Нам немногое известно  о восстании Ирсу,

знаем только, что было оно жарким и кровопролитным, а также что организовали

его, по мнению египтян, буяны и забияки чужеземного происхождения. (Впрочем,

чему же тут  удивляться: ведь и  парижский май 1968 года, по мнению властей,

был делом не французских студентов, а "забияк-иностранцев".)

     Иначе говоря, огромен  был авторитет Египта  и огромны его богатства во

времена Геракла, однако это был уже больной организм.

     Общество  потеряло  самую  элементарную динамику. Тот,  кто был  беден,

оставался бедным. Он мог  стать  еще беднее, мог даже ---  в неурожайный год

--- стать бездомным нищим. И, напротив, в удачный год мог немного подняться,

насытиться, приодеться в какое-нибудь тряпье, Но он оставался бедняком.  Тот

же,  кто был богат, мог, неумело хозяйничая, стать чуть-чуть беднее, чем его

отец,  или, при  сноровке и удаче, наживал  еще больше добра  --- но в любом

случае он оставался богатым. Средние слои --- хотя жили лучше, чем где бы то

ни  было,  ---  могли иметь двумя рабами  больше  или меньше, но перескочить

через самих себя не могли, ни вверх, ни вниз. Египет был больным организмом.

Это было застывшее, утратившее динамику развития и в то же время исполненное

внутренних  противоречий общество. Так застывает иногда стекло: один щелчок,

и оно разлетается в пыль.

     Еще  тяжелее  была  больна  другая  супердержава:  военное  государство

хеттов. В былые  времена их цари  жестокой  рукой  сплавили,  спаяли и умело

организовали  свое обширное  многоязыкое и разноверное государство. Однако в

описываемое нами время,  повторяю, от всего этого мощного организма осталась

лишь его поистине гротесковая бюрократия. Что же касается авторитета, то вот

характерная деталь: дипломатическую переписку с Египтом и иными закордонными

странами царь хеттский вел на международном языке того времени --- аккадской

клинописью;  но  уже  своим  малоазийским  вассалам,  в  том  числе тамошним

ахейским  городам и даже Трое, писал на принятом  при дворе несийском языке:

вассалам  положено  обучиться  языку  суверена!  Все  это так,  да  только в

клинописных  посланиях  Египту от хеттских царей все  чаще фигурирует  слово

"дай!". "Любезный  брат  мой и  родич, дай благородного металла, дай воинов,

дай оружие, дай зерна!"

     Да,  даже зерна. Хотя  у хеттов  имелось, по всем  признакам,  развитое

животноводство и поливное  земледелие. По какой же  причине цари оказались в

столь стесненных обстоятельствах?

     Земля и стада принадлежали воинам. У каждого воина, в том  числе самого

рядового, была земля.  На это он жил, на это содержал  себя и семью во время

мира и  во  время  войны.  Однако обрабатывали  землю рабы, и  за  животными

ухаживали  тоже  рабы.  Хетты презирали труд, даже  торговец был в их глазах

почти что нечеловек. Слово "мужчина" для них было равнозначно слову "воин".

     Все и шло своим чередом, пока велись одна за другой войны,  приносившие

большие трофеи, а главное --- рабов. Но  теперь был мир. Великое перемирие с

Египтом и его  вассалами.  Военный  "пат" между великими  державами. Войнам,

конечно, как не быть, --- они были, но какие?! Жалкие карательные экспедиции

против  беспокоящих  границы  нищих  кочевников,  против   бунтующих  бедных

вассалов.

     Рабов выматывали  до  последней крайности.  Как  содержать скот,  хетты

знали, а вот как "содержать" рабов --- нет. Они издавна привыкли: "раздобыть

раба  ---  дело  нехитрое".  На  войне  ---  конечно, но теперь?!  А тут еще

пресловутые  "мягкие"  законы  хеттов. Хаммурапи карал  смертью за похищение

раба. Хетты --- всего лишь штрафом. Но штраф-то мало-помалу оказался чуть ли

не ниже рыночной цены раба. Разбогатевшие  во время военных походов  "вожди"

--- князьки и царьки --- попросту крали  рабов у бедноты, выплачивали штраф,

если же законный  владелец  не успокаивался, убивали его и --- опять платили

штраф.  Так  началась  сильная  поляризация  и  в  хеттском  обществе. Земли

приходили в запустение, бедняки все глубже погружались в бедность --- хорошо

еще, если  не  попадали  сами  в  долговое  рабство.  Богатые  же  богатели.

Становились все богаче. По крайней мере относительно. И все могущественнее.

     Только царь был среди  них исключением: его достояние таяло, пожираемое

административным  аппаратом,  войском,   неизбежными,   но   бесполезными  и

ничтожными военными экспедициями.

     Если он нуждался в воинах, приходилось наделять их землей, давать рабов

--- меньше становилось земли  и рабов у него самого.  Если  хотел заполучить

воинов  по  дешевке и  освобождал,  по древнему хеттскому  обычаю, годных  и

соглашавшихся  стать воинами  рабов  ---  меньше  становилось  рабочих  рук,

невспаханной  оставалась  земля.  (А воин,  однажды  освобожденный,  уже  не

возвращался из  похода  к земле. Более того,  ему  самому причиталась теперь

земля  и, конечно, рабы --- из военной  добычи. Только откуда  в  те времена

было взяться добыче?!) Главным  источником царского дохода  становилась дань

от вассалов, от расселившихся по побережью --- главным образом греческих ---

городов,  да  еще  налоги,  взимаемые  с  торговцев.   Если   удавалось   их

вытребовать.  Вассалы же  за  это  выговаривали  себе все больше прав  и все

меньше ценили ту защиту, которую сулили им львы Хаттусили.

     Между  тем торговые  города  предпочитали уже  опираться на собственные

войска и на  соглашения с соседями о взаимной выручке. Обзавелись наемниками

и царьки разных городов и племен, они вели друг против друга войны, вступали

друг  с другом в военные союзы. Очень  подозреваю, что бесчисленные налоги и

штрафы, которые  взимали хеттские местные власти  с Гераклова войска,  пошли

отнюдь не в центральную государственную казну.

     Так обстояли  дела.  Пока  хеттское государство, объединяя  разнородные

силы, могло пускаться в такие войны, которые  приносили  ему несметное число

рабов, царь Хаттусили  еще  пользовался авторитетом.  Но  нынче ---  в  пору

мирного сосуществования, тянущегося с 1296 года?!

     Гераклу все это было хорошо известно, ведь, как мы знаем, он провел три

года рабом в Ливии, у владетельной дамы Омфалы.

     Убийство  Ифита было уголовным преступлением.  И хотя  несчастный юноша

прибыл  только  затем, чтобы  выследить  Геракла,  подозреваемого  в  краже,

формально  он  был  гостем  Геракла.  Эклектические  крито-микенские  законы

требуют от  преступника весьма скромной очистительной жертвы: одну --- самое

большее  две  мины серебра. И вот  странный,  но проливающий яркий  свет  на

характер  нашего  героя факт:  после  стольких  подвигов,  стольких  славных

походов  у  него не было  одной-двух мин  серебра! Судьям-жрецам  ничего  не

оставалось,  как  взять его  под стражу  и  продать на три  года в  рабство.

Омфала, судя по всему,  была  весьма деловая дама:  она прикатила на  поиски

рабыни  в Элладу, где этот товар  как ни вздорожал, но все  еще был дешевле,

чем  в  Малой  Азии.  (К  тому  же,  сама  из  греческих  переселенцев,  она

предпочитала держать прислугу, говорящую по-гречески, и вообще была искренне

убеждена, что "греки, даже рабы, намного превосходят сообразительностью всех

прочих".) Хочу подчеркнуть  еще раз: ей нужна была  рабыня! В самом деле, не

шутки же ради  Омфала одела Геракла как женщину! Можно,  конечно, и пошутить

---  обрядить  могучего,   обросшего  щетиной  богатыря  в  женское  платье,

заставить его неуклюже в нем  путаться,  --- но такая шутка  хороша однажды,

если же проделывать это три года подряд, то тут уж никакого остроумия нет. А

дело в том, что жрецы спешили, хотели поскорее всучить кому-то Геракла. (Наш

герой  обладал,  наверное,  отменным  аппетитом,  и  они  боялись,  что  ему

перепадет  слишком много жертвенных  животных. Кормить, однако, приходилось:

нельзя ведь было  допустить порчи  товара!) Итак, Геракла  отвели к  Омфале.

Омфала  же была не слепая, она видела, что перед ней  не ткачиха, но решила:

на  вид раб смышленый, как-нибудь выучится, ну,  в крайнем  случае  и другое

дело для него найдется. А чтобы не пошла про дом ее дурная слава, велела она

переодеть новое свое приобретение  в  женское  платье и предупредила,  чтобы

среди ткачих в мастерской раб вел себя пристойно.

     (Из чего  можно  сделать вывод, что Омфала, дама весьма  состоятельная,

давно  перешагнула границу первой молодости, да и прежде вряд ли  была очень

уж соблазнительна. Так что созданные позднее произведения искусства трактуют

этот сюжет неправильно в самой основе.)

     Во  время  Великого  перемирия,  длившегося  круглым  счетом  сто  лет,

наиболее  динамическую  картину  после  упадка Митанни  являла  собою  вновь

становившаяся  мощной  державой  Ассирия.  Великий  ее  властитель  с  почти

непроизносимым  именем  ---  Тукултининурта --- несколько раз успешно  водил

свои  войска  на  покорный Египту Вавилон, захватил сокровища, рабов  и даже

одну из главных святынь. Однако в описываемое нами время ассирийские князьки

--- при поддержке вавилонян, больших мастеров интриги, ---  устроили заговор

и прикончили  Тукултининурту, а вместе  с  ним и централизованную диктатуру.

Теперь  страну  выматывали  экономические неурядицы. Былое богатство  давала

Ассирии  торговля  с внешним миром;  однако в это время  ассирийцам нигде не

удавалось основывать колонии.  Что это было со  стороны великих  соседей ---

"запрет  иммиграции",  "бойкот"?  Во  всяком  случае, ассирийцев  боялись. И

ассирийцы, за неимением лучшего, занялись  земледелием. Вот только  очень уж

мало  было у  них  рабов! Но  для того, чтобы затевать грабительские войны с

могущественными   сопредельниками   ---  особенно  теперь,  после   убийства

Тукултининурты, --- сил не было. Тогда, не имея возможности раздобыть  рабов

извне, они  создали сословие рабов  у  себя.  Строго говоря,  по самому духу

патриархального  ассирийского  правопорядка  все  члены  семьи являются,  по

существу, рабами главы семьи --- даже если речь идет о незаконной жене или о

приемных,  неродных детях. Поэтому в Ассирии усыновляли всех подряд: человек

впал в нищету --- его усыновляли; запутался в долгах  --- усыновляли; пахарь

в  неурожайный год  взял  ссуду  под  невероятные, ростовщические  проценты,

которых,   разумеется,   выплатить   не   мог,   ---   усыновляли.   Словом,

гипертрофированное  семейственное   чувство  привело  к   такому   массовому

усыновлению, что, если бы социальная  политика Ассирии  знала  хоть мизерную

надбавку на семью,  государство осталось бы голым. А перешло бы все в карман

только  самых  богатых.  Иными  словами,  и  здесь  чрезвычайно  быстро  шла

социальная  поляризация: с одной  стороны, беднота  превращалась в  рабов, с

другой  --- наиболее  могущественные  стремительно  обогащались. А  тут  еще

недостаток рабочей силы, пополнить которую  из  внешних источников ассирийцы

не  могли:  сравнительно  бедной  стране  рассчитывать  на  brain  drain  не

приходилось.  Что  же  до  недавно  созданной  и  похваляющейся  несколькими

победами   армии,   то   в   конечном   счете   она   сильна   была   только

разглагольствованиями да  угрозами: кичилась и точила  зубы  на всех  и вся,

твердила, что хетты вконец разложились, изнежились, что Египет всего-навсего

папирусный лев, однако выступить активно не могла и  она.  Так что  --- хотя

ассирийцев побаивались  ---  подлинного  международного авторитета у  них не

было. (Настолько, что побитый ими же правитель Вавилона,  вассал египетский,

выражал  Египту дипломатическим  путем протест за  то,  что фараон  в некоем

послании  приветствовал ассирийского царя  обычным среди  равных  обращением

"брат".  А  между  тем  "владыки  ассирийские  были  с  незапамятных  времен

данниками вавилонских царей". Так пенял фараону один из последних касситских

царей  Вавилона, в то  время как  себя самого  именовал вовсе не "братом", а

всего  лишь  "рабом  великого фараона" и  сообщал  в  том же  послании,  что

четырнадцатикратно  припадает к стопам фараоновым, причем семь раз падает на

живот  и  еще семь ---  на спину.  Вот  он, язык дипломатии!..  Ибо Вавилон,

переживая период упадка, особенно гордится своим прошлым, традиционным своим

культурным  превосходством  и  всем  тем,  что  сделали  вавилоняне  во  имя

прогресса. Какой уж тут "брат" --- царь ассирийский!)

     Так выглядел век Treuga Dei на доминирующем континенте.

     А как обстояли  дела  в темной Европе? Вернее, в  единственной ее, чуть

брезжившей светом  точке  ---  Микенах?  Иными  словами,  в городах, главным

образом  пелопоннесских  и ахейских, позднеэлладского периода, среди которых

Микены были primus inter pares * /* Первыми среди равных (лат.). */.

     Города эти с  большим опозданием по сравнению с Азией, но с тем большей

страстью  включались  в кровообращение мира. Около  1500 года  до  нашей эры

извержением   Санторина  было   уничтожено  Критское   государство.   Города

обратились  в развалины,  остатки  населения, весь богатейший некогда остров

стали легкой добычей ахейцев. Восприимчивые эллины  быстро усвоили  критскую

культуру  и  цивилизацию, которая  отличалась  не  столько  оригинальностью,

исключительностью своей, сколько универсальностью. Эта универсальность потом

до  конца оставалась  характерной чертой греческого  миропонимания  и образа

мысли. Оказавшись на  Крите, ахейцы сразу же были включены в Средиземноморье

--- в самом широком  значении этого  понятия.  Помимо всего  прочего, быстро

выстроенный флот ахейцев,  и это особенно  важно,  стал благодаря  обладанию

Критом участником великого союза того времени по торговле и судоходству. Уже

в XIV  веке  до нашей эры  существовали  греческие колонии в дельте Нила,  в

Малой Азии и даже на побережье Палестины, причем в самом мирном сожительстве

и ближайшем соседстве  с  пуническими  городами. (Обосновывавшиеся на  новой

своей  родине  израилиты  также  встречались с  "киввеусами"  ---  ахеянами,

ахейцами,  ---  в Библии  имеется  упоминание о  заключенном  с  ними мирном

соглашении.)

     Это был период расцвета Микен.

     Тринадцатый  же век  рассматривается  историками  как  век  их  упадка.

Греческие  корабли  исчезают  из  мирового  мореходства, колонии,  во всяком

случае  наиболее  отдаленные,  существуют в отрыве  от  материнской державы,

ассимилируются.  В  городах  Пелопоннеса  не  возводят  более  блистательных

сооружений. Становятся проще, беднее и предметы обихода. Дух  ахейский живет

прошлым, не создает нового.

     И причина  всему этому,  по мнению некоторых  ученых,  --- появление на

Севере дорийцев.

     Однако другие признаки, и главным образом устная и письменная традиции,

указывают на то, что век этот еще вовсе не был веком упадка. Упадок наступил

лишь после Трои, и,  как  вообще  любой период  упадка, наступил неожиданно,

внезапно, катастрофически. Тринадцатый век был, напротив, вершиной расцвета.

Дух ахейский, и правда, создавал не города --- они уже были созданы --- и не

предметы  обихода,  еще  более,  чем  прежде, изысканные;  но  именно  тогда

создавалась,  например, мифология. И  вынашивались --- как мы увидим, следуя

за Прометеем, --- грандиозные политические проекты мирового значения.

     Несомненный факт, что Микены в этот период обосабливаются. Но вряд ли в

оборонительной позиции! Правильнее будет сказать: Микены замыкаются в себе.

     И  не из-за дорийцев. (Право,  кого  тревожили  дорийцы  за  неодолимой

истмийской "линией Мажино"!)

     Микены  замыкаются  в себе из-за пунийцев, или финикиян. А за Финикией,

как  мы знаем, следует искать  Египет. Ведь пунийцы политикой не занимаются,

не так ли, --- во всяком случае, политикой с позиций военной силы.

     Пунийцы  ---  странный  народ.  Да  и  народ  ли  это?  Он  не  создает

государства, не делает  даже таких попыток, не захватывает территорий, нет у

него  и  военачальников ---  да, до самого Ганнибала, то  есть еще в течение

тысячелетия:  ни  военачальников  нет,  ни  диктаторов,  ни войска.  Правда,

имеются  города-крепости,  выстроенные на  приморских скалах; когда приходит

беда, все укрываются в этих  городах,  и  тогда каждый берет в  руки оружие.

Есть у них города  и  на родной земле и повсюду;  но единения,  большие, чем

город, им  не  известны.  Их торговый  флот  --- самый значительный: по  тем

временам  он,  можно сказать,  на  морских  просторах  единственный.  Но это

торговый  флот.  Правда,  в случае  необходимости каждый  матрос берется  за

оружие. Впрочем, в те времена "торговец" непременно "человек с оружием", ему

всегда  приходится  быть готовым отразить нападение и  часто  даже место  на

рынке не удается захватить без "поножовщины". (Где торг --- там и сила.)

     С  чем  сравнить мне  древнюю  Финикию,  с  кем  сравнить  пунийцев? Со

швейцарцами, которые столько всего освоили на малых и скупых своих --- как и

у  пунийцев  ---  землях  и  так  ловко  разбогатели,  сторонясь  завихрений

европейской политики? С немцами  Ганзейского союза, с венецианскими купцами,

одна только  подпись которых  открывала доступ  к деньгам и товарам по всему

свету? С  безумно  храбрыми  мореплавателями ---  португальцами,  испанцами,

голландцами?  С  болгарами,  что  повсюду  в  Европе на  ничтожных земельных

наделах создают истинные богатства?

     Только со  всеми вместе.  Ибо пунийцы чем-то похожи на  каждый  из этих

народов,  но на пунийцев в целом  ни прежде, ни с тех пор не  походил никто.

(Однажды  они  отступились от собственной неповторимости ---  и исчезли. Как

исчезли  бы  швейцарцы,  отказавшись  от  своего островка: стали бы немцами,

французами, итальянцами.)

     Пунийцы были умным и храбрым  народом. На своих тощих землях они умерли

бы голодной смертью, если бы не разумно поставленное  интенсивное хозяйство,

которое позволяло  даже экспортировать продукты  питания!  Не относись они к

природным богатствам с умом, их сырьевые ресурсы быстро иссякли бы. Но они в

состоянии были поставлять всему миру самые совершенные промысловые товары  и

самые  красивые  образцы  прикладного искусства.  Множество разнообразнейших

познаний  требуется  и  для  судостроения;  не  случайно  и поныне  на  всех

европейских языках существует пуническое слово "галера" --- ведь они строили

самые лучшие корабли.  Военные корабли тоже --- на экспорт. А сколько ума  и

сметки требуется для мореходства, для торгового дела --- и какое бесстрашие!

     Для  торговли со всем  миром  нужны  деньги  --- они их придумали.  Для

торговли  со всем миром  нужна широко распространенная письменность ---  они

отняли   у  храмов   тайну  письма,  изобрели  простой,  легко  усваиваемый,

применимый  с небольшими модификациями для  всех языков  буквенный  алфавит.

(Геракл тоже распространял эту  письменность, и не только потому, что первая

ее буква --- "алеф" --- означает священного быка Зевса.)

     У  пунийцев  было много рабов --- на продажу. (Собственных бедняков они

продавали   неохотно  ---  только  при  крайней  необходимости  или  крайней

опасности, в  случае разорительной войны или стихийного бедствия.) Из полчищ

рабов они оставляли себе немногих  ---  только тех, кто был  умен, как  они.

Тех,  кто  быстро обучался  интенсивному  ведению хозяйства  ---  поливного,

удобряемого  возделывания овощей, плодов, изготовлению оливкового  масла.  И

работал  на  поле вместе  с  хозяином.  Или  в  мастерской.  Ибо пунийцы  не

стыдились труда. Еще пунийцы оставляли  рабов для своих  галер --- гребцами.

Однако раб-гребец ---  это уже не просто раб: он товарищ в беде и соратник в

бою.  И сидит  на скамье для гребцов рядом со свободными людьми!  Да, у него

одинаковая с ними судьба и питание тоже одно. (Только что волосы ему стригут

коротко, в то  время как  свободные пунийцы носят прическу битлов.  Впрочем,

тут могли играть роль просто религиозные различия.)

     Не  стоит, однако,  преувеличивать:  пунийцы  вовсе  не были  кротки  и

добронравны. Умели они  быть и  злобно-жестокими.  Ни  к  чему не способный,

темный варвар и для них был лишь вещью, товаром или жертвой, предназначенной

на заклание. Зато раб умелый и ловкий был уже не раб, а великая ценность, он

обладал в их глазах "человеческим достоинством".

     Кораблевождение  и  торговля  со  всем  миром ---  это всегда авантюра,

ставящая на карту все:  и бесценные сокровища,  и самое  жизнь. Были и среди

пунийцев богатые  и  бедные; случались даже кровавые сословные  битвы. Но не

было  в  обществе  разделения  окончательного  и  бесповоротного,   не  было

окостенения,   устойчивой  поляризации.   Пуническое   общество   оставалось

динамичным.

     Вот с этими-то пунийцами  --- как равные  с равными  --- вплоть до XIII

века до нашей эры плавали по морям и торговали бок о бок в  мирном священном

содружестве  ахейцы. Но с XIII века все прекратилось. Как ни странно, именно

тогда, когда вековое  равновесие сил уже укрепило мир на суше между великими

державами, морской союз распался.

     Как? Почему? Кто разрушил его?

     Быть  может,  пунийцы ---  чтобы  исключить  конкуренцию  и  монопольно

завладеть всеми водными путями Средиземноморья?

     Кто первым пустился  в самоубийственное пиратство?  Мы  знаем,  то были

греки. Но сами ли по себе, или кто-то их принудил?

     Нам  известен  один  только  факт:  в  начале  века в войско  Хаттусили

поставляли  воинов  и  троянцы,  и  другие  греческие  города-колонии;  зная

политику  Микен, можно  допустить, что  эллины метрополии тоже содействовали

хеттам, прежде всего военным своим флотом; Сидон же, как мы знаем, напротив,

и на суше и на воде сражался на стороне фараона.

     Итак,  вполне  возможно, что  морскому союзу  --- к превеликой  радости

финикиян --- положил конец  Египет: осердясь на  греков вообще, он  лишил их

права  швартоваться  в  его  портах.  Чем  крайне  отягчил  и  сделал  почти

невозможным для них участие в  мировой торговле. (Не  надо  забывать: Египет

был самый крупный и притом самый платежеспособный потребитель!)

     Возможно. Но возможно  также и  другое объяснение. Судостроительство на

Пелопоннесе  было недостаточно  развито,  чтобы эллины могли строить крупные

торговые суда, притом в нужном количестве и с  приемлемыми  для их экономики

затратами;  не было, пожалуй,  у Микен  и  Пилоса необходимого  числа хорошо

обученных мореходов, чтобы стать серьезными соперниками пунийцев в перевозке

товаров по  морю.  Вместе с тем  эллины  были  достаточно  ловки  достаточно

отчаянны  и неосмотрительны,  чтобы  с  небольшим,  но  быстроходным  флотом

превратить пиратство в своего рода национальную статью дохода.

     Факт тот, что в XIII веке до нашей эры --- именно тогда когда они вдруг

выпали  из мировой  торговли, ---  эллины совершали  в своих  водах  опасные

пиратские налеты. И по необходимости, и по доброй воле.

     Да только ведь и пунийцы были не малые дети. Храбрые мореплаватели, они

постоянно  ставили свою жизнь на  карту --- если, конечно, игра стоила свеч.

Чем  могли прельстить  их  греки?  Медью  Немейских рудников? Но  и  в самих

Микенах  потребности знати быстро росли. Главное же ---  росла потребность в

вооружении. Так что немейская медь нужна была самим  эллинам. Что еще  могли

они  предложить?  Продукты сельского хозяйства? Их можно сыскать  и поближе.

Превосходное  вино, например? Только этого пунийцам и не хватало --- создать

конкуренцию собственным винам. Да еще ценою такого риска!

     Во  времена Геракла  сидонские  галеры  уже добрых  полстолетия  далеко

обходили  опасные  берега  Пелопоннеса.  Внешняя  торговля  Микен  предельно

сузилась,  свелась  к  доставке лишь  самого необходимого ---  прежде  всего

олова.

     Таким  образом,  и Пелопоннес  как  бы  замкнулся в своем относительном

богатстве, величии и мощи.

     Относительном. Ведь по сравнению с азиатскими великими державами Греция

все-таки  была  маленькой страной. Правда, ее границ эти  великие державы не

трогали;  на континенте  же  большей  силы еще  не было. Ее  богатство  было

богатством  лишь в сравнении с государствами Средней и  Северной Греции. Это

стало  очевидным  именно теперь --- когда понадобилось произвести не слишком

эффектные, но тем более  дорогие капиталовложения. Эллины не видели смысла в

том, чтобы пробиваться на малонаселенный и бедный Север,  да еще поссориться

из-за этого  с варварами-дорийцами.  Однако дорийцы вызывали  у них тревогу.

Поэтому следовало прежде всего обезопасить себя с севера. Была построена уже

упоминавшаяся линия  укреплений на  Истме;  весь  полуостров покрылся  сетью

военных  дорог,  чтобы  союзные ахейские города  могли быстро поспешать друг

другу на  помощь; повсюду были подновлены городские стены.  (Микенские башни

достигали  двадцати  метров  в высоту, а толщина  стен  ---  восьми метров!)

Отвели  воды источников прямо в крепости, выкопали резервуары  для  дождевой

воды,  чтобы города способны были выдержать длительную  осаду.  А ведь после

поражения  в  Египте  им  пришлось  еще  ---  следов  этого  нельзя найти  в

раскопках, но мы знаем  по Гомеру --- заново  выстроить и оснастить огромный

военный  флот.  Наконец,  и  во времена Великого  перемирия повсюду  упорно,

неустанно создавались запасы оружия.

     Словом,  нетрудно понять,  какой груз отягощал национальный доход Микен

--- отягощал, попросту говоря,  народ. Нетрудно понять, что  в этом обществе

также  должна  была  пройти  страшная  поляризация,  скорее  всего, за  счет

древнейшего населения ---  пеласгов. И нетрудно понять, как много --- причем

все  больше,  все больше! ---  требовалось  рабов,  которых уже нельзя  было

раздобыть  извне  в  разбойном  набеге  и  потому  приходилось  использовать

внутренние ресурсы.

     Понятно,  что  находки,  относящиеся  к  той   эпохе,  в,  сравнении  с

великолепной  выделки  обиходными  вещицами  и  предметами  роскоши  прошлых

столетий  свидетельствуют  об упрощении  и обеднении  жизни. Самые знатные и

богатые и так уже имели все, чего могли пожелать, даже больше того. Среднему

же слою и беднякам  из-за усиленных поборов и бесконечных общественных работ

едва хватало  на  самое  необходимое  и  непритязательное.  Да  и  микенские

ремесленники,   заваленные  многочисленными  и  всегда   срочными   военными

заказами, отвлекались на изготовление предметов обихода неохотно,  выполняли

их между делом, наспех.

     Что  же  касается  микенской  культуры,  то, нимало  ее не принижая, мы

должны все же  признать  ее вторичность. В истории греков она сыграла важную

роль,  ибо  сосредоточила  в  малом  своем  мирке  все  наследие Востока.  И

оказалась тем самым  посредницей, сохранив немалые  ценности  для позднейших

завоевателей  и  сложившейся четыре-пять-семь  столетий спустя блистательной

греческой  культуры. Но микенская культура  еще не была греческой культурой.

Ее своеобразие --- разве что в том  провинциализме,  с каким она  копировала

великие   образцы.   Да,   богатые   микенцы   тоже,  скажем,  мечтали  быть

захороненными, как фараоны и их сановники. Однако искусства  бальзамирования

они не знали, а пирамиды были им  не по карману. Золотые посмертные маски да

кое-где могильный купол --- вот микенские пирамиды.

     Поэтому я  и  говорю: то,  что  обнаруживаем  мы в  Микенах,  было лишь

обедненным, провинциально-снобистским ОТражением Азии и Африки той  поры. Но

окостенение,  внешнеторговый  и  военно-политический "пат"  (особенно  после

египетской   авантюры),  потеря   социальной   динамики   и  всевозрастающие

внутренние противоречия были в точности такими же.

     В таком  обществе  (мы можем  наблюдать  это и  в  наши  дни)  молодежь

неспокойна. В  том возрасте, когда смерть представляется человеку еще чем-то

далеким и нереальным, почти невероятным, он  особенно хочет от жизни чего-то

--- прежде  всего  не  хочет оставаться  там, куда  роковым  образом  угодил

согласно  общественно-координационной  системе:  в  этом  возрасте   человек

нелегко   мирится   с   застывшими   ограничительными   рамками.  Он  жаждет

приключений,  риска. И готов даже на жертвы, лишь  бы показать: он не такой,

как  все,  пусть  какой  ни есть,  а  иной.  Не  часто  встретишь способного

семнадцати-двадцатипятилетнего  студента, который согласен тихо приладиться,

мирно влиться в затхлую из-за своей неподвижности общественную структуру.

     По  счастливому  стечению  обстоятельств  мы  можем  изучать  некоторые

явления этого порядка на наших же современниках. Так, нетрудно заметить, что

разнообразные  анархические  движения молодежи  возникают  не в  бедных, а в

богатых,  но  увязших в  потребительстве  странах: в Бельгии, Голландии  ---

provo  *  /* Provo  --- от  provokers (англ.)  --- ультралевые  политические

группы  на  Западе.  */,  в  Америке,  Швеции  ---  всевозможные  хиппи,  от

уголовников  и  наркоманов  до   проповедников-мистиков.   И   только  самая

мужественная молодежь приходит к  конструктивным революционным  идеям. Таким

образом,   в   потерявших   динамику   развития,   разъедаемых   внутренними

противоречиями обществах большие или  меньшие группы молодежи так  или иначе

закономерно превращаются в out-laws * /* Отверженных (англ.). */.

     С такими отверженными  людьми и группами мы встречаемся  на Пелопоннесе

XIII века до нашей эры весьма часто.

     Мифология  свидетельствует  о бесчисленных царях-разбойниках,  главарях

разбойничьих банд.  Не стану пускаться  в детали, да и стоит  ли вступать  в

спор  с теми,  кто находит  объяснение  этому явлению  в  "морали  эпохи", в

"примитивном состоянии общества" и, по  моему мнению, ошибается. Остаюсь при

своей "сердитой молодежи". Мы знаем два --- по меньшей мере два --- ее типа.

Один  ---  это герои жеста,  чье недовольство,  так  сказать, бессмысленно и

бесцельно. Таковы,  например,  молодые  Диоскуры  --- Кастор и Полидевк. Или

друг  юности Тесея необузданный  Пиритой, да и сам Тесей, пока находился под

его влиянием. Другой тип --- Геракл и его  соратники.  Все свои  деяния, всю

свою жизнь Геракл строил  под знаком конструктивной и  прогрессивной для его

времени  идеи, он был подлинным героем. И к тому же на практике  осуществлял

политическую  программу.  То  есть был великим  историческим деятелем.  Что,

однако ---  и мы  в этом еще  убедимся, ---  нисколько не мешало ему быть  в

Микенах out-law.

     Граница между героизмом этих двух видов проступает не всегда отчетливо.

Вспомним   путешествие   аргонавтов:  это  и  подвиг,   имеющий   выдающееся

идейно-политическое значение, и в то  же время истинно хулиганская авантюра,

поскольку в ней принимали участие не только Геракл, но и Диоскуры.

     Любопытно, сказал бы я, если бы не видел тому и ныне великое  множество

примеров,  --- любопытно, как  легко и  быстро  недовольные  псевдогерои  из

отверженных превращаются в самых  шаблонных  обывателей, ---  взять  хотя бы

того же Нестора.  Зато Геракл, с его конструктивными идеями, даже в старости

остается "сердитым юношей" в глазах "мудрецов" --- Эврисфея и иже с ним.

     Итак, возвратимся к отправному пункту: тот не слишком почтительный тон,

каким говорили в  кругу Геракла о богах,  отчасти объяснялся, несомненно ---

как  бы тут выразиться, --- "хипповостью" этой компании. Бунтари, "не такие,

как все", они не знали и не желали знать изысканных манер верхушки. Конечно,

у иных такое --- всего  лишь проформа, у них же  это  было, как мне кажется,

проявлением чистосердечия и искренности.

     С определенной точки зрения мы можем сравнить  Геракла и его "ватагу" с

моряками  эпохи  Великих  открытий на заре Нового времени  или  с  бродячими

подмастерьями, странствующими ремесленниками. Воины Геракла исходили вдоль и

поперек  все  доступные в  те  времена  земли,  набрались  огромного  опыта.

Сравнение,  правда,  хромает: они-то не  могли  применить  у себя  на родине

накопленный опыт, в такого  рода опыте там никто не нуждался. Напротив. Он и

сделал их у себя же дома людьми подозрительными.

     Однако  тот, кто в  стольких  краях побывал, узнал  столько  обычаев  и

богов, невольно  --- без  малейшего  желания  богохульствовать  --- по-иному

смотрит уже и на своих собственных небожителей.

     Они  для  него уже  не  единственны  и абсолютны, они --- лишь  один из

неисчислимых возможных  вариантов. По существу,  конечно, заслуга  Геракла и

его соратников лишь  возрастает  от  того,  что после  всего  виденного  они

сознательно избрали своими богами именно олимпийцев. Правда, и не испытывали

уже потребности говорить о своих избранниках с тем священным, из глуби веков

идущим трепетом, какого требовали от своих подданных, например, коронованные

и некоронованные земные владыки.

     "Избрали своими богами", ---  сказал я. Нет, не просто  избрали: они за

этих богов сражались. А речь воинов вообще не слишком почтительна: их ставка

--- не благоговейное слово, но жизнь и смерть. Парадные историки утверждают,

будто Камброн под Ватерлоо крикнул англичанам: "Французская гвардия умирает,

но не сдается!" Однако мы-то знаем, что он сказал им.

     И  наконец,  я вновь  и  вновь  хочу  подчеркнуть:  для  Геракла  и его

сотоварищей зевсизм  не был религией. Да, уже появились в то время люди, для

которых зевсизм  действительно  был религией,  ---  мы  еще  познакомимся  с

Калхантом.  Но Геракл  и его друзья не бальзамировали  Идею, превращая  ее в

религию!

     Словом, и молодежь эта, и старики, молодые душой, иной раз выговаривали

о  богах  такое, что в Микенах особо ретивые  богомольцы  уже  подзывали  бы

блюстителей  порядка. Но при всей этой непочтительности  воины Геракла  и он

сам, несомненно, гораздо больше  почитали олимпийцев. отличенных ими от всех

прочих богов, чем те их соплеменники, которые страшились только олимпийского

гнева.  Больше  почитали  и, главное, больше любили.  Ибо не  дано  человеку

любить Совершенство: он способен любить лишь того,  кто подобен  ему самому,

то есть кому хоть сколько-то  присущи его же слабости. Даже величие он видит

достойным любви лишь в спектре слабостей его.

     Обо  всем,  что  напомнил  я  самому  себе  в  этой   главе  касательно

политических  отношений того  времени и моих героев, Геракл  и  его спутники

постепенно, в течение долгого пути информировали  Прометея во  всех деталях.

Прометей же дивился: значит, вот каковы Человек и человеческое общество?

     Но  тут,  вероятно, недоверчиво  удивится  кое-кто из  моих  Читателей:

Прометей --- дивился?! Возможно ли это! Он знал богов, знал и Человека, а уж

за миллион лет нетрудно и догадаться, да еще при  божественном-то разумении,

чем мог стать Человек, все возможные варианты перебрать. Нет, Прометея ничто

не могло застать врасплох, а если так --- с чего бы ему дивиться?

     Миллион лет --- это и в самом деле выглядит  внушительно.  И Прометей в

самом деле был очень умен.

     Но да  позволено  мне будет  обратиться к излюбленному моему примеру! В

"улти"  *  /*  Распространенная в Венгрии карточная  игра.  */ играют  всего

тридцатью двумя картами, и по  сравнению с  жизнью правила этой игры  весьма

несложны. Тем не менее три самых быстрых "ултиста", сражаясь по восемь часов

в день,  играли  бы примерно двадцать пять  миллиардов лет,  прежде чем одна

какая-то партия могла с  неотвратимостью точно во всем повториться. Подумать

только:  двадцать пять миллиардов лет! Звездное  небо --- Вселенная,  как мы

его именуем, --- существует  всего десять-двенадцать миллиардов лет. Возраст

Земли --- всего-навсего семь миллиардов лет.

     Тот,  кто  знает, что  такое дерево, и умеет рисовать, может по памяти,

без какой-либо модели  нарисовать дерево вообще. Но никогда  он  не нарисует

таким способом определенное, реально существующее дерево.

     Итак, отнюдь не абсолютизируя опыт, я решаюсь без колебаний утверждать:

в течение  двухмесячного  пути  от Арарата до Трои Прометей  узнал о  мире и

людях больше, чем за весь миллион лет отвлеченных о том размышлений. Миллион

лет он раздумывал и спрашивал себя; что  <i>может</i> быть? Сейчас он узнал --- что

<i>есть</i>. Значит, узнал нечто новое. И поэтому, конечно же, он дивился.

     А ведь это было еще только начало.

 

        Троя

 

     Чем  ближе  подходили  они к Трое, тем оживленнее  становилась  дорога.

Удивительно,  как  умеют явить  себя путнику  большие  города! Словно из-под

земли вырастают,  право. Десятью верстами  раньше все пусто, и  через десять

верст пусто  опять:  откуда же берется это людское  скопище, куда  исчезает?

Только-только  блеснули  вдали  сквозь  дымку  и  пыль  башни  Трои,  а  уже

приходится колонне  наших героев  сбавить шаг --- даром  что воины,  которых

спокойнее пропустить  без  помех! Тесно  становится на  дороге  --- точно  к

Кечкемету нашему подъезжаешь по пятому шоссе.

     Сравнив  с Кечкеметом, я, мне кажется, достаточно точно обрисовал Трою,

нисколько  ее не  преуменьшив. В самом деле: на всем земном шаре проживало в

те  времена двадцать миллионов  человек. В  том  числе  --- густо населенные

долины  рек  в Индии и Китае; в том  числе  --- малообжитые, но колоссальные

территории Европы, Америки, Центральной Азии,  Австралии,  Океании.  Вряд ли

останется на  все Средиземноморье  --- Египет  с  его  поливным  интенсивным

земледелием, Месопотамию, Малую  Азию, Элладу с ее многочисленными городами,

---  вряд ли  придется  на все это,  даже  теперь, когда давно  уже не  было

больших  кровопролитий,  половина  человечества.  Десять миллионов  человек,

население Венгрии, разбросанное по двум третям полукружия Средиземного моря,

от Северной Африки до Греции; все равно как если бы в Венгрии жило сто тысяч

человек, даже меньше. В этих условиях город Кечкемет --- огромный город!

     Сравнение удачно еще и потому, что вокруг Трои, как и вокруг всех почти

городов той поры, мы увидим  далеко разбегающиеся  во  все стороны поселения

---  хутора.  Да  и самое  оживление  на дороге --- хотя попадались на ней и

караваны  верблюдов  из  Сирии,  и телеги,  доставляющие  металлы  с  горных

выработок, --- было в основном за счет местного люда: гуськом шли по обочине

землеробы  с поклажей, либо катили  ручную тележку, либо восседали на тяжело

груженном возу;  бежали  рабы  с хозяйским товаром на продажу; рабыни  несли

вытканные на станках шерстяные ткани, льняное и пеньковое полотно. На берегу

Скамандра привольно раскинулась ярмарка.

     На берегу Скамандра всегда была ярмарка,  если в гавани стояли на якоре

суда. А в гавани  Трои  всегда стояла дюжина-другая  судов. Оборот товаров в

этом  порту,  прежде  всего  сырья, был чуть  ли  не самым значительным в ту

эпоху. Не только собственные владения Трои были богаты  и густо заселены, за

нею стоял еще огромнейший тыл --- половина Хеттского царства. Оттуда все еще

шло потоком  золото,  серебро,  медь,  поступала древесина  ---  хоть  и  не

ливанский  кедр,  но  добротная  и дешевая  древесина для  постройки домов и

судов;  привозились  ткани,  полотна,  кожа  и  самые  необходимые  массовые

продукты питания: зерно,  сыр, вяленая  рыба. Таковы  были основные  товары,

всегда имевшиеся на складах, которые  Троя  могла предложить в любой момент.

Перечислить  же  все,  что  продавалось  на  этой  ярмарке,  куда  привозили

продукцию с  четырех сторон света, поистине  немыслимо. Ведь  там были целые

ряды  горшечников,  скорняков,  кузнецов-оружейников,  шорников,  были  ряды

дервишей-прорицателей,  торговцев амулетами  и даже ряды дурных женщин,  как

это обычно водится в крупных  портовых городах.На  скамандрской ярмарке было

все.

     Если же вы представите себе соответствующий этому оглушительный шум, то

не  забудьте и о таком  статистическом указании: больше  половины тогдашнего

двадцатимиллионного  человечества  составляли дети  до десяти лет!  В  самом

деле, детишки рождались и умирали, рождались и умирали. Так что, вглядываясь

в эту ярмарочную  толпу и еще  прежде  --- в  суетливое  движение на большой

дороге,  мы непременно должны увидеть целые гроздья детей;  один восседает у

матери на закорках, другой справляет  свои делишки у обочины дороги,  третий

ни за что не хочет вылезать  из-под телеги... И даже не разберешь, чьи вопли

пронзительнее --- детей или призывающих их к порядку матерей.

     У Геракла  было под Троей свое  место  для лагеря --- на  берегу  моря.

Между морем  и  длинным  рвом.  Его  используют  позднее  и  осадившие  Трою

греческие отряды.  Что это было? Пепелище древней Трои, быть может той Трои,

которую  погубило  ферское  бедствие,  или  той, что  разрушили  хетты двумя

столетиями ранее? Действительно ли троянцы соорудили  его для Геракла, чтобы

защитить от морского  чудища, которое явилось за Гесионой? Или, может  быть,

его  построил  сам  Геракл  со  своими людьми,  когда  готовился напасть  на

вероломного Лаомедонта? Неважно. Факт тот, что Геракл именно там разбил свой

лагерь и тотчас  отправил в город гонца сообщить Приаму о своем прибытии и о

том,  что  не замедлит  посетить его.  Военачальники  назначили стражу, дали

увольнительные, воины и  рабы  принялись  за обычные  в такое время дела.  А

вожди и предводители привели себя в порядок и облачились в  парадное платье.

Жертвоприношений  совершать  не  стали --- Приам,  естественно, сам пожелает

вознести обильные жертвы в честь их прибытия.

     Тем больше были они потрясены,  когда гонец вернулся от Приама с  такою

вестью: Приам не советует входить в город и не примет их там как гостей, ибо

не отвечает за  их жизнь. Если они  хотят поговорить с ним, пусть прибудут в

летнюю его резиденцию, где он будет ждать их. Впрочем,  лишь богам известно,

стоит ли им еще друг с другом беседовать.

     Весть, в самом деле, ошеломляющая, не так ли? Да еще от Приама, доброго

друга и недавнего соратника, обязанного Гераклу столь многим! Однако вестник

не затем же вестник, чтобы лишь приносить и уносить сообщения, да еще только

те,  что  ему вкладывают прямо  в рот. У нашего  --- то  есть  Гераклова ---

вестника  тоже имелись приятели в Трое, а руки были  развязаны; он, конечно,

господии, но ведь и  слуга! Поэтому заглянул он мимоходом  к знакомым парням

на  конюшни (там  всегда что-нибудь да услышишь), не оставил  без внимания и

парочку питейных заведений. И мог теперь рассказать,  что барышня Кассандра,

говорят, тронулась умом, а господин Приам запер ее в башне за то, что громко

пророчествовала  о крови и  об огне, сея  тем  уныние и тревогу.  Слышал  он

также,  будто  с великой  княжной Гесионой опять что-то  было неладно. То ли

сбежала она, то ли еще что.

     Вообще-то с  Гесионой всегда  что-нибудь  было  неладно, а главное,  не

ладилось  с  нею  у  мифографов:  ее  история  --- сплошные  противоречия  и

фальшивые  аналогии. Договаривались уже до того, будто бы у нее была связь с

Гераклом в благодарность за спасение.  Неправда. Гесиона  была еще ребенком,

когда Лаомедонт пожелал принести ее в жертву морскому чудищу. (Какое там ---

пожелал! Троянский верховный совет потребовал!) Далее: с кем бы ни вступал в

связь Геракл, от него всякий  раз --- примеров  тому нет числа --- рождалось

дитя,  притом  мальчик.  (Единственное  исключение ---  Медея,  но  мало  ли

запретных уловок знала эта ведьма!)  У Гесионы же  от Геракла детей не было.

Не имеем мы положительных сведений  и о том, чтобы  она  была  красива, умна

либо  выделялась  чем-то  еще.  Вот разве  что  приходилась  младшей сестрою

Приаму.  К  описываемому  периоду  ей было  около тридцати лет. Старая дева?

Невеста?  Жена  какого-нибудь  мало известного  троянского  сановника? Может

быть, Антенора?  (Я имею  в виду, первая  его жена?)  Нам про  это ничего не

известно. Не известно, а впрочем, и неважно. Как неважно это и Гераклу с его

соратниками. Сбежала так сбежала.

     Безумие  Кассандры  ---  тоже  не  новость.  Несчастная   получила  дар

прорицания,  как  говорят,  от  самого  Аполлона.  Но  не  проявила  должной

благодарности,  за что бог плюнул ей в рот; это означало: пророчествовать ты

сможешь, да только  никто не станет верить твоим  предсказаниям.  По другой,

более распространенной тогда версии (отсюда и недоверие к ее речам), Аполлон

попросту отобрал свой дар. Кстати, Кассандра всегда  предрекала невероятное,

и притом  невероятно  плохое.  Вот  ее  и заперли.  Ну  что же, заперли  так

заперли.  Что тут  особенного? Ежели б я сегодня, в поистине просвещенную  и

свободную  эпоху,  пустился   с   пророческими  воплями  по  улицам  или   в

произведениях своих  вздумал  бы предрекать невероятные вещи,  меня  бы тоже

заперли. (Увы, с тех пор как я занимаюсь предсказаниями, мне еще не довелось

предсказать что-либо столь плохое, что не подтвердилось бы.)

     Геракл, Пелей,  Тесей и  другие из самых знатных велели запрягать и без

проволочки отправились к Приаму, в летнее его жилище. Оно находилось часах в

полутора езды от Трои, в ласковой речной долине, посреди большого фруктового

сада.

     Мы  можем  смело утверждать, что  Геракл  планировал  поначалу  "ввести

Прометея в общество" именно в Трое. Божественный  их спутник  был теперь уже

совершенно здоров, прояснились для него, в общих чертах, и дела мира; а Троя

была первым большим  городом, милым Гераклу городом,  эллинским, родственным

--- зевсистским  городом: Троя вполне подходила для приема многострадального

бога,  она,  так  сказать,   освятила   бы  его   реабилитацию.  Но   теперь

обстоятельства  изменились,   и  Геракл  отказался,   очевидно,   от  своего

намерения.

     Если судить по рассказу гонца, разговор  предстоит крупный, может дойти

и до  ссоры. Зачем же Прометею быть свидетелем такой сцены, да еще на первых

порах?  Речь зайдет,  вероятно,  о  вопросах  политического,  династического

характера, Прометею это не интересно, да  он, пожалуй, и не  поймет  ничего.

Тем  более  что  ---  по  моему мнению и,  думаю,  по  мнению любого  трезво

мыслящего человека --- ничто не интересовало в тот  момент Прометея  больше,

чем  шумевшая вдоль Скамандра  ярмарка.  Итак, Прометей провел остаток этого

дня,  а  также  следующий день, пока  Геракл вел  переговоры с  Приамом,  на

ярмарке.   В   обществе   Асклепия  и,   может   быть,   одного-двух  воинов

порасторопнее.  Нашлось  у  них,  разумеется,  и  несколько  шекелей,  чтобы

перекусить и  купить гостинцы. Но  все --- при абсолютном инкогнито. Так что

никаких следов этой прогулки по ярмарке не осталось.

     Я не упомянул (да оно, вероятно, и лишнее) про обычай, сохранившийся до

самого  появления железных дорог:  путнику  полагалось прибывать  в  большой

город  на рассвете. Под  вечер  остановиться на расстоянии одного-двух часов

пути, там переночевать на каком-нибудь  постоялом дворе --- для наших героев

это означало  раскинуть  лагерь  --- и  уже  на  следующий  день  спозаранку

проделать оставшийся путь. Зная это да прибавив еще поездку гонца туда-сюда,

некоторое время на раздумья, на ожидание, пока впрягут коней в колесницы, и,

наконец,  полтора  часа езды, нетрудно  рассчитать, что  Геракл с товарищами

прибыл  в  летнюю резиденцию  Приама вскоре после полудня. Приам  холодно их

приветствовал,  после  краткой  молитвы  принес в  жертву  барана, пшеничные

лепешки, вино; все сели  за стол. Во время  трапезы почти  не разговаривали,

разве что: "Как удался переход?", "Скот и рабы здоровы?", "Нет  ли  чесотки,

запала, колик?", "Благодарение Зевсу!", "Хвала Аполлону!" Вот в таком роде.

     После обеда Приам протянул мальчику-виночерпию золотую  чашу, несколько

капель выплеснул  наземь,  потом выпил чашу до дна,  оглядел гостей своих и,

когда все чаши поставлены были на стол, заговорил:

     --- Теламон, сын Эака, силою увлек за собой меньшую мою сестру Гесиону.

Родичи мои, Антенор и  Анхис, бросились за ним  вдогонку.  Но саламинцы  уже

подняли якорь и только хохотали  нагло... "Если вам нужна Гесиона, приходите

за  нею с  войском!  Но только с  большим войском, ибо за нас  подымется вся

Эллада!"

     Геракл и его соратники сидели бледные, потрясенные. Приам продолжал:

     ---  Тут-то  как раз вернулся  и я с амазонской  земли. Троянский совет

старейшин  желает кровью  смыть  постигший город  позор...  Война!  Вот  что

принесли вы мне и моему народу, ахейские братья!

     В глазах его стояли  слезы. Скорей  слезы гнева,  чем боли.  Приам  был

сейчас в расцвете мужской поры. Приам, вольноотпущенный раб  Геракла... (Как

давно это  было!  С тех  пор --- пятьдесят сыновей,  двенадцать  дочерей  от

возлюбленных жен его. Уже есть и  внуки. Но ни в волосах, ни в бороде --- ни

единого седого волоса.)

     Геракл выговорил хрипло, с трудом:

     --- Пусть Зевс будет мне свидетелем, будь свидетелем и ты сам, царь: не

затем пришли мы в Азию. Мы хотели, чтоб воцарился мир.

     --- Вы-то не  затем,  вы нет...  --- И вдруг вскрикнул: --- Но  Теламон

явился в Трою вместе с вами!

     Теламон!  Красивый, обходительный, гостеприимный, могучий  --- истинный

герой.  И  ---  иониец.  А это значит,  что  даже  столетия  спустя  афиняне

старались, как могли, ради чести своей, отмыть его имя от любой грязи. Между

тем свою жизнь он начал с братоубийства,  потом взвалил ужасное преступление

на Пелея. Афинские мифографы, хотя и не верят ему, делают  все-таки вид, что

тут не все  ясно. Но они  и  похищение Гесионы  стараются  объяснить.  По их

мнению, после путешествия на "Арго" Теламон вместе с Гераклом принял участие

в вызволении  Гесионы и даже  превзошел  в мужестве Геракла;  Гесиону  тогда

пообещали  ему, поэтому  он  выкрал теперь лишь  то,  что было его "законной

собственностью", --- и вообще Гесиона ушла за ним своею волей!

     Этому,  пожалуй, можно и поверить. Пожалуй. Гесиона --- образ  довольно

смутный,  она долго  жила на  Саламине  наложницей,  родила  Теламону  сына.

(Небезызвестного Тевкра, что сражался под Троей в колеснице Аякса-старшего.)

Правда,  в  конце концов  она оттуда  сбежала,  но ведь когда?! Теламон,  по

утверждению всех  очевидцев, был очень хорош собой, но Гесиона красавицей не

была.

     Между прочим, Теламон  не мог участвовать в освобождении Гесионы вместе

с Гераклом, его даже не было среди аргонавтов. Сама идея похода аргонавтов в

корне  противоречила  его  политике.  Следовательно,  Гесиона  не  была  его

"законной собственностью". Возможно,  Теламон и  не похитил  Гесиону, но, во

всяком  случае, соблазнил ее.  От отца своего  (Эак, как мы  знаем, принимал

участие  в  возведении крепостных  стен  Трои)  он прознал,  где был  тайный

подземный ход, и выкрал Гесиону. Нет, не из любви. Он хотел развязать войну!

     Совершенно очевидно, что Теламон был ставленником Пелопидов.

     Это  видно  уже  из  того, что слово за  слово  рассказал  Приам  своим

сотрапезникам. Начал он с самого начала.

     Микены  и в 1229 году хотели втянуть Трою в египетскую авантюру. Теперь

же, потерпев там поражение,  объявили виновницей  Трою. Если бы Троя приняла

участие,  если  бы прихватила  и  своих союзников...  Хетты  ---  колосс  на

глиняных ногах, их царство развалилось бы от первого же натиска, а тогда и с

суши  путь на Египет  свободен... С запада --- Ливия, с Востока --- ахейцы и

союзные войска... Победа и так-то была у них почти в руках.

     --- Почти  в  руках!  --- Приам не знал, плакать ему или  смеяться. ---

Фараон разбил их наголову за шесть часов --- за шесть часов, господа! В щепы

разнес  объединенный  ахейский  флот!  Еще  и  нас  хотели впутать  в  такую

авантюру! Как же --- "если бы и вы были с нами!..". Теламон начал с того же,

как только застал меня одного. Если бы там были и мы! А ради чего это нам?..

Что мы там  забыли?..  Ах,  так! В  моей груди бьется не  эллинское  сердце!

Болван!  Мое сердце  --- это мой народ. А  мой народ богат и счастлив, и  не

нужно  ему  мирового господства. Наш  город --- сильная крепость, с отличной

гаванью, нам  принадлежит Геллеспонт. Разве  этого не достаточно?  Зачем нам

связываться  с хеттами? Мы  выплачиваем ежегодную  дань Хаттусили и  живем с

ними  в  мире. Когда их  посланцы начинают зарываться  --- прогоняем:  пусть

жалуются царю своему, если недовольны, их же суд на нашу сторону станет, нас

там  уважают и  ценят, ведь  это  мы  их кормим,  а не те,  кого  они  к нам

присылают. Мелкие царьки да князьки тоже не докучают, знают --- войско у нас

храброе, если понадобится, сумеет проучить их. Да они  и не пытаются, уже  и

деды наши позабыли  про их  набеги.  Так что  хеттов  мы  видим разве что  с

товаром на  ярмарке.  В  конечном счете  они нам  же па пользу: авторитет их

царства --- наш щит.

     Для  Геракла все это было не ново. Он знал позицию Трои. И сам разделял

ее.

     ---  И  разве  не  так следовало  бы  рассуждать  тем  же Микенам?  ---

продолжал Приам. --- Смотрели бы на Сидон,  брали бы пример с пунийцев, если

Троя им не по нраву. Тысячи островов в ахейских  морях, тысячи дружественных

гаваней, пресная  вода, пищевые припасы. Не  пиратские бы суда там  прятать!

Лучше строили бы галеры, торговали  бы! Вот  тогда и я стал бы за них горой.

Еще и отец  мой тянулся к ахейцам, не  так  ли, а  уж он-то и вправду не был

"добрым  эллином",  с бессмертными богами обошелся будто с рабами. Однако же

аргонавтам помог. Ведь и Трое на пользу, если не одни  лишь пунийцы бороздят

ее воды,  если разные  народы, как  можно  больше народов,  посещают  берега

Скамандра,  привозят-увозят товары. Это я и сказал Теламону. Он мне ответил:

вонючие  пунийцы  обогнали  нас на  сотню  лет; бороды внуков  наших  успеют

побелеть, покуда мы, ахейцы, их догоним.  Ну  и что  же! А разве лучше, если

уже  сыновья наши сгинут  на поле  брани?  Или, коротко  остриженные, станут

служить  тем же финикиянам? Оставьте  политику великим державам! Работайте и

плавайте с миром! У меня  пятьдесят сыновей, но даже одного-единственного  я

пожалел бы обречь на смерть от оружия. А Теламон мне: вот как! А Зевс, а его

слава? Но, по-моему, Зевсу тоже кровь и  война ни  к  чему. Да и  пунических

богов,  видно  же, почитают во всем мире.  Тут  он опять закатился: "Вонючие

сидонцы!" А потом заорал, чтоб  я  по крайней мере не  становился им поперек

дороги. Да я и не становлюсь, говорю, но ведь что понимать под этим! Храбрые

мои   сторожевые  суда  и  впредь,  мол,  будут  топить  в   море   пиратов,

осмеливающихся  заходить в мои  воды;  вместе с союзными царями мы обеспечим

--- во  славу  Зевса --- свободное  плавание  вдоль  наших  берегов. Теламон

ногами топал от ярости, грозил: "Микены  прежде всего должны смести с дороги

Трою". Я только  смеялся над ним: "Неизвестно еще, кто кого!" Не ведал я, по

дурацкой  своей  доверчивости, какую  подлость он задумал. Теламон растоптал

честь моей родины, унизил  город мой, дочь моя Кассандра  мечется по улицам,

кровь и огонь пророчит, мужчины Трои  --- мужья, отцы, братья  --- кипят  от

гнева; что станется с нашими женщинами, если мы это  стерпим,  твердят они в

один голос. Совет весь в сборе и  призывает к войне: "У нас отличное оружие,

вдоволь  денег  для  наемного войска, у  нас  верные союзники,  мы растопчем

грязное гнездовье Теламоново!"

     Никому  из  сидевших  за  столом  не  было  так  неловко  и  худо,  как

несчастному  Пелею.  В  конце  концов, Теламон  ---  его  старший  брат. Как

объяснить,  как  доказать,  что  он  и  на  этот  раз  не  причастен  ---  с

давних-давних пор,  еще  с отрочества,  не причастен к позорным делам своего

брата?  Что старший брат  для  него истинное проклятье, чудовищный  и  самый

заядлый враг? Как,  не произнеся ни слова, доказать это, если уж самая жизнь

его, Пелея,  не служит достаточным доказательством? Но  только  без  единого

слова: не  подобает  человеку  позорить  свою семью,  свою кровь,  даже если

требует того нравственное его чувство.

     Я  сказал  --- "несчастный" Пелей. В самом деле: за исключительное свое

благочестие  он  был  удостоен  совершенно невероятной  милости ---  на  его

бракосочетание явились все олимпийские боги. (Это  примерно то же, как  если

бы  сегодня  к кому-то, за его нравственные и политические  заслуги, явилось

Политбюро в полном составе!) И что же?  Именно там, на свадебном пире, Эрида

подбросила трем богиням пресловутое  яблоко. То есть ---  как разумели певцы

---  там  положено было начало  Троянской  войне.  (И  ---  можем мы  теперь

добавить --- окончательное уничтожение  ахейской, микенской культуры.) Пелей

сегодня этого еще не  знает. Не знает и Приам; его сын Парис, отвергнутый им

из-за зловещего предсказания,  жив; он мирно пасет стадо на Иде, там же, где

некогда  пастушествовал  Аполлон; быть  может, как  раз сегодня  глупый юнец

присудил  яблоко  Афродите и  скоро  объявится  при  дворе отца  (который  в

довершение всего  еще  и обрадуется ему!). Одним словом, Пелей пока знать не

знает,  ведать не  ведает  о деле с яблоком и его последствиях. Но о  подлом

деянии старшего своего брата Теламона он уже знает. Это  тоже может положить

начало Троянской войне, как  оно  и было, по мнению некоторых  более поздних

мифографов. Именно в эту минуту троянский совет проголосовал за войну!

     Но приглядимся и к дальнейшим несчастьям Пелея. Его жена Фетида изводит

ворожбой одного за другим шестерых Пелеевых сыновей, последнего  ему удается

спасти, ценою малого увечья, в самую последнюю  минуту. Этот седьмой сын ---

Ахилл. Фетида покидает за  это  мужа,  семья рушится. (Она не  пожелала даже

выкормить  грудью сына Пелея: отсюда и имя его  --- "Ахилл"  * /* Ахилл  ---

по-гречески:  не  вскормленный грудью.  */.) Пелей  воспитывает  мальчика  у

Хирона,  царя  бедных  и  простодушных  кентавров  ---  у  Великого  Старца,

поборника  древних добродетелей и  мира. Позднее,  когда  начало  собираться

панэллинское ополчение,  он переодевает сына в девичье платье  и  прячет  на

женской  половине,  не желая,  чтобы сын отправился  в  Трою. Да и  Ахилл не

слишком  туда рвется. Правда, хитрец Одиссей все-таки заманил его в ловушку,

но Ахилл упорно ищет предлога, чтобы выйти вместе со  своими мирмидонцами из

войны.  У него нет ни малейшего желания  отойти  в царство мертвых ради двух

заносчивых хлыщей --- сынов Атреевых. И все-таки он погибает. Пелею  же  ---

который  знает, предсказывает заранее,  что взявший меч от  меча и погибнет,

--- приходится дожить до исполнения ужасного предсказания. (Вспомним: он так

любил сына, что ради него отказался даже от бессмертия!)

     Пелей сейчас в расцвете лет, почти  сверстник  Приама,  на два-три года

старше.  По возрасту  он как раз посередине между Тесеем и Гераклом. Гераклу

пятьдесят  два --- ошибка на год-другой не в счет. Тесею тридцать --- может,

тоже годом-двумя  больше  или меньше;  значит,  Пелею  сорок --- сорок один.

Любопытно  исследовать,  в  чем,  собственно,  состояло  необыкновенное  его

благочестие  --- те  исключительные нравственные и политические  заслуги,  о

которых поминают все  мифографы,  но  ни  один  не  излагает  их  суть.  Ибо

очевидное понятно само собой. Им, но не нам.

     Обратись  к юности  его, мы увидим, скорее,  этакого лохматого  "хиппи"

самого дурного толка. Даже обвинение  в убийстве младшего  брата с  него  не

смыто.  (Мне-то  кажется  более  вероятным,  что  он лишь  принял  участие в

похоронах убитого  мальчика,  но  свидетельствовать против  старшего  своего

брата все-таки не стал.) Отец, во всяком случае, от него отказался и прогнал

с Эгины. К счастью, он попал во Фтию, и славные тамошние мужи позаботились о

его воспитании. Однако на калидонской охоте он опять совершает  убийство ---

теперь  уже несомненное.  Убивает,  правда случайно,  благодетеля  своего  и

господина.

     Да и сама эта калидонская охота, между прочим,  типичная затея "хиппи",

которым тесно  в собственной шкуре.  Особенный, необыкновенный вепрь! Травля

затевается   по  всем   правилам,  охотников   расставляют  полукружием,  на

расстоянии  ста  шагов,  чтобы  не  попасть  друг  в друга  копьями.  Однако

участники, горячие головы, плюют  на правила  безопасности: они толкутся все

скопом, ревниво следя, чтобы удача не выпала другому.

     (За  исключением   легендарно   трусливого   Нестора.   Уклониться   от

приглашения он  --- он, слава Пилоса, не так ли! ---  не мог: слишком  силен

был нравственный нажим. Но при первом же шорохе  поспешил залезть на дерево.

Лазать, ползать  он  умел. Нестор был  легендарно труслив. Превыше  трусости

была в нем только скупость. Лучшие образцы прелестной иронии Гомера --- там,

где  он  рассказывает о  "геройстве"  Нестора,  особенно же,  когда  Нестор,

бегущий,  кстати, и с  поля боя, начинает  у него хвастаться  былыми  своими

подвигами. Древние греки за животы держались от смеха.)

     Итак, охотники, как я  сказал, буквально наступали друг другу на пятки.

Поэтому и вепря-то в этой суматохе едва поспели уложить. ("Трансляция" --- с

помощью  легенды   ---  калидонской   охоты  очень   напоминает   трансляцию

футбольного матча венгерской сборной.) И вот тут  Пелей попал случайно не  в

вепря, а  в  Эвритиона --- того, кто очистил его от скверны убийства, принял

как брата и ввел в круг калидонских храбрецов, "цвет и славу Эллады"!

     Затем, когда он служил уже новому  господину, жена благодетеля пожелала

соблазнить  его.  Словом,  произошло то, что  случалось иной раз  в жизни со

мною, с вами,  любезный  мой Читатель, с любым зрелым мужчиной: история жены

Потифара и Иосифа. Пелей проявил себя  нравственно стойким. Впрочем,  особой

заслуги в  том еще  нет.  Ведь  и я, и  вы, мой Читатель, и  любой  взрослый

мужчина также  не раз  оказывались высоконравственными  в подобной ситуации.

Если жена Потифара была не слишком хороша собой. (Но жена Потифара всегда не

слишком хороша собой, иначе зачем бы ей так заигрывать со мною, с вами и так

далее, любезный Читатель!)

     Короче говоря, Пелей повел себя, конечно, весьма и весьма  нравственно,

но это еще не причина, чтобы Политбюро в полном  составе почтило его свадьбу

своим  присутствием.  (У меня,  например,  было  три свадьбы ---  и все  три

праздновались в самом тесном семейном кругу.)

     Но в чем же состояли в  таком случае особые нравственные и политические

заслуги Пелея?

     Посмотрим, что нам известно о нем еще?

     Его брак.

     Фетида была жрица, притом весьма высокопоставленная и фанатичная жрица.

Очень  высокопоставленная ---  "богиня"!  И  фанатичная ---  шестерых  своих

сыновей   (число   не  имеет  значения,  пусть  это  был   один-единственный

новорожденный  сын  ее!) она  принесла в  жертву, покорная  велению веры.  И

все-таки боги ---  олимпийцы! --- решили покровительствовать этому браку, не

только Гера,  но, в конце концов,  и Зевс. Почему? Очевидно,  они, и  прежде

всего Зевс, верили  в непоколебимый  зевсизм Пелея.  (Это  примерно так, как

если  бы  очередная  голландская  королева  вышла  замуж  за  непоколебимого

республиканца. Если этот республиканец, в самом деле, абсолютно непоколебим,

на его свадьбу может пойти и вождь республиканской партии. Ибо такая свадьба

означала бы, не правда  ли,  что либо  Голландия в скором времени перестанет

быть  королевством,  либо   брак  окажется  недолговечным.  Не   может  ведь

непоколебимый  человек  стать  ренегатом!)  Одним  словом, участие  на  пиру

олимпийцев  во главе с Зевсом было своего рода  мудрой акцией мира. И Фетида

осталась, правда,  богиней,  но брак  распался.  В  конце  концов,  Пелей не

позволил  колдовать над своими сыновьями.  Таким образом, Пелей доказал, что

остался истинным зевсистом.

     Вот  одно,  что  мы  знаем о  нем.  Но  пойдем  дальше!  И  на этот раз

попытаемся глубже проникнуть в смысл "истинного зевсизма".

     Пелей  принял участие  в экспедиции "Арго". Затем,  пройдя через Босфор

---  вероятно,  где-нибудь  неподалеку  от  дельты Дуная,  ---  он  вместе с

Гераклом покинул Ясона, вместе с Гераклом  освобождал Гесиону, потом осаждал

Лаомедонта.

     Однако,  поскольку я уже неоднократно, попутно и к слову, отзывался  об

аргонавтах  несколько  двусмысленно, настала пора  высказаться  на этот счет

подробнее и отдать взгляды мои на суд Читателя.

     Прежде  всего  я   хотел  бы  внести  ясность  по  поводу  двух  весьма

распространенных заблуждений.

     Одно, так сказать, элементарное:  история "Арго" не  связана с  началом

греческого  кораблевождения, или "изобретением  корабля". Путешествие "Арго"

падает приблизительно на 1240 год до нашей эры. (Один только факт: Тесей еще

не принимал в нем участия, будучи ребенком; Авгий же участвовал в нем --- он

был  еще  жив  и  не  слишком  стар. Целый  ряд других  фактов  подтверждает

названную дату, но  я не хочу сейчас углубляться в это.) Греки уже в течение

многих столетий  знали судоходство и плавали  по  морям. Около 1500 года  до

нашей эры они  захватили Крит. Входили  в международный союз мореплавателей.

Еще  в XV веке греческие колонии, города имелись повсюду --- от дельты Нила,

вдоль  палестинских берегов и до Малой Азии. Следовательно,  "Арго"  не  был

"первым  греческим   кораблем",   а   путь  его   ---  "началом   греческого

судоходства". Другое дело, что экспедиция "Арго" была опасным и очень важным

экспериментом, удивительным и  единственным в своем роде для  XIII века  ---

века микенского пиратства и изоляции.

     "Арго"  ---  это не один корабль. Помимо  всего прочего, можно ли  себе

представить,  чтобы  пятьдесят   героев,  пятьдесят   молодых   царевичей  и

владетельных  особ  Эллады без  всякого сопровождения, на одном-единственном

корабле проделали путь через  все Черное море до берегов Кавказа, до Колхиды

и  обратно?!   С  любой  точки  зрения  ---  общественной,  организационной,

технической  --- это  нонсенс. А  ведь  до нас  дошел  рассказ о  состязании

гребцов,  когда  аргонавты шли по  Мраморному  морю.  Да  если бы  пятьдесят

гребцов состязались,  находясь  на  одном  корабле,  корабль  шел бы  самыми

невероятными  зигзагами. И хорошо еще, если  не поломались  бы весла, а  сам

корабль не  перевернулся бы. По  всей  вероятности, пятьдесят участников ---

это  пятьдесят капитанов  флотилии,  флагманский корабль которой  именовался

"Арго".  Иначе  говоря,  в экспедиции приняло  участие  пятьдесят  кораблей,

вернее, около пятидесяти:  можно допустить, например, что  Геракл,  Иолай  и

Гилас  находились на  одном  судне, Мелеагр и Аталанта также плыли  на одном

корабле (любовь,  вспыхнувшая недавно,  на  калидонской охоте,  побудила  их

отправиться   в   путешествие  вместе).  Во   всяком  случае,   под   "Арго"

подразумевалась целая флотилия.

     И конечно же, торговая флотилия!

     Да.  С определенной  --- фиктивной  или  истинной ---  торговой  целью.

Причем  шли  они  тем  же  курсом,  какой издавна  освоили  грузовые  галеры

пунийцев, перевозившие главным образом руду.

     "Торговая" цель аргонавтов  --- колхидское  золотое руно (символ веры и

власти,  некогда  принадлежавший  Элладе)  ---   могла  быть  фиктивной  или

символической.  В   действительности  экспедиция  должна  была   установить:

существовала ли  для  Эллады  возможность  ---  после распада международного

союза и полувековой пиратской войны, при бойкоте со стороны Египта и морской

монополии пунийцев --- вернуться в мировую торговлю?

     Это  была  очень важная  попытка.  Попытка, предпринятая партией  мира,

партией "пунического пути". (Этих попыток было даже несколько: ведь "Арго" и

в  западном направлении совершил  по  крайней мере одно, а скорее всего, два

путешествия.)

     Но  как  же  тогда  допустили  к  этому  целую  ораву  безответственных

хулиганов, например Диоскуров?  А главное, почему доверили  руководство юнцу

Ясону? Почему не Гераклу, многократно испытанному, популярному  герою партии

мира? Которого к тому же аргонавты поначалу избрали было своим вождем?

     Формально Геракл сам  отказался  стать во  главе экспедиции  и  передал

руководство Ясону.  Почему именно  Ясону? Действительно ли потому, что  Ясон

будто бы и затеял поход? Но  тогда почему аргонавты выбрали  сперва все-таки

Геракла?

     Рассмотрим все по порядку.

     Ясона,  отверженного  престолонаследника Иолкского, с  младенческих лет

воспитывал Хирон, Великий Старец партии мира.  Таким образом, у Геракла были

все  основания  доверять  ему.  Конечно, непререкаемым авторитетом  Ясон  не

пользовался, поэтому особенно властным быть не  мог, да и сам  по незрелости

своей наделал немало глупостей, однако сомневаться  в искренности его добрых

намерений у нас оснований нет. По существу, он совершил  лишь одну серьезную

ошибку: поддался интригам и на полпути покинул Геракла. Если это верно. Если

не  сам  Геракл их  покинул.  Истина, скорее  всего,  находится  посередине:

Геракл, вероятно, чувствовал себя чужим среди этих зеленых юнцов, нередко по

разным причинам корил их но и Ясон не слишком старался всех примирить; очень

уж хотелось ему доказать, что справятся они и без великого Геракла. (Геракл,

между прочим, даже эту историю обернул  на пользу  делу мира: освободив Трою

от  "морского чудовища", победив Лаомедонта  и посадив на трон Приама, он, в

сущности, обеспечил грекам свободный путь через Геллеспонт!)

     Геракл  <i>вынужден</i>  был   отказаться  от  предводительства.  Эврисфей  не

разрешил  ему согласиться.  Потому  ли, что экспедиция "Арго"  была иолкской

затеей  и,  следовательно, делом  эолийцев? Навряд  ли.  Даже наверное  нет!

Микены в те времена, наоборот, старались возглавить все начинания эллинов, и

никто  не оспаривал их права на это.  (Разве только  независимые дорийцы, но

они и  не  считались  эллинами.)  Эврисфей  не  хотел --- да и  не  мог, под

давлением партии  мира, ---  остаться в  стороне  от попытки  аргонавтов, но

руководить походом, взять на себя ответственность за него желал еще менее. В

душе  Эврисфей (вернее, его  советники)  уже тогда  был  сторонником  партии

войны. Итак, хотите попытать счастья, пожалуйста, но Гераклу во главе похода

не быть. Правда, в это  время Геракл рассорился с Эврисфеем,  возможно,  как

раз из-за "Арго",  но нарушить прямой приказ того, кого сам же  избрал своим

повелителем, герой не мог. Эврисфей разрешил  ему только --- как, впрочем, и

другим пелопоннесским юношам --- принять в экспедиции  участие на равных  со

всеми началах. Если бы он не позволил и этого, ему не удалось бы "подсунуть"

аргонавтам  нескольких  сторонников  партии войны. Ибо  Диоскуры  --- все их

поведение это  доказывает --- были именно сторонниками партии  войны, людьми

Эврисфея. Нестор? Думаю, Нестор --- нет. Еще нет. Он пока  не успел  забыть,

что  Геракл совсем  недавно возвел его на пилосский  трон, и был  благодарен

герою. Нестор все еще был сторонником партии мира.  Он ничем не  отличился в

ходе  экспедиции  --- да  и когда же  он  отличался?  --- но  как будто и не

карабкался на деревья со страху.

     Эврисфей захотел участвовать в предприятии  Иолка еще и потому, что ---

ведь кто  знает, а вдруг?.. Он  государь --- ему приходится быть  готовым ко

всему. А что, если партия мира окажется права, что, если ей удастся...

     И удалось?

     И да и нет.

     Удалось,  так  как  "Арго"  в  ходе  двух  (или  трех)  своих  плаваний

благополучно   миновал   морские   проливы   (Геллеспонт,  Босфор,  Отранто,

Мессинский  пролив)  и везде, от Кавказа  до  Сицилии, от Истрии  до  Ливии,

возобновил связи с основанными в прошлом веке греческими колониями.

     Но ведь  сколько глупостей натворила молодежь! Уже в  самом начале пути

--- лемносские женщины! Ну-ка вспомню просто для себя этот столь характерный

эпизод!

     Однажды ночью женщины  Лемноса перебили все мужское население  острова.

(За  исключением  старого  царя,  которого  спасла  дочь его  Гипсипила  ---

посадила  в  лодку  и  столкнула  ее  в море. За это прочие женщины  продали

Гипсипилу, царицу, в рабство. Святотатство!) Целый год прожили они одни, без

мужчин,  и пришли к выводу, что это нехорошо. Не говоря уж о прочем, за этот

год  на Лемносе ни  разу --- а ведь и ветры дули, и бобовых зернышек хватало

--- не случилось родов.  Ну,  и  вообще  нехорошо,  просто  нехорошо! Короче

говоря, когда в  один прекрасный день к  берегу  Лемноса пристали аргонавты,

женщины  буквально  озверели. Столько мужчин, и  все сплошь  --- молодые! Не

стану  входить в  детали. Тем более что  это  и  неправда.  Не  все  женщины

накинулись  на героев  откровенно и нетерпеливо.  Не все.  Иные подступались

исподволь,  со вкусом. Были  и такие,  особенно из молодых, которые  даже не

обратили на мужчин внимания; эти --- так, словно были на морском берегу одни

и  просто-напросто  собирались  купаться,  ---  неторопливо, одну за  одной,

сбрасывали с  себя одежды,  так  же неторопливо  их  складывали  аккуратными

горками, а потом, когда стояли уже по колено в воде, вдруг обнаруживали, что

на них  смотрят, что чужеземный герой уже совсем  рядом, и в ужасе  пытались

как-то  прикрыться, затем с визгом пускались наутек, то и дело озираясь, ---

бежали,  испуганно-призывными  криками  маня в прибрежные  заросли.  Ведь  и

женщины  не все  на  один лад. Нет, конечно. И  мужчины бывают разные,  но и

женщины --- тоже.

     Факт тот,  что на  кораблях  остался только Геракл.  (Впрочем, остались

еще, хотя мифографы странным образом  забывают об этом,  Мелеагр с охотницей

Аталантой: ведь это было их свадебное  путешествие.) Что же до Геракла, то я

очень хотел бы, чтобы это взяли на заметку те, кто,  памятуя  о бесчисленных

женщинах и сыновьях героя, полагают, будто его облик не отвечает требованиям

социалистической  морали:  да-да, он остался  на  берегу,  охранял  корабли!

Натура у него была, разумеется, горячая, но все же он сказал: нет! Называйте

это,  как  хотите  ---  религиозной  непримиримостью  или,  наконец,  просто

жертвой, --- но с этими убийцами, с этими ведьмами он  спать не будет, ни за

что  на  свете.  Мелеагр  и  Аталанта, надо думать,  не скучали. Другое дело

Геракл --- время-то шло! А тут еще стали долетать до него слухи, что женщины

вознамерились навсегда оставить аргонавтов на Лемносе и даже Ясон не ответил

на это решительным "нет". Геракл ждал несколько дней, ждал несколько недель,

но  потом  решил,  что  хорошенького  понемножку, и  даже  подумал: "Это  уж

слишком!" --- причем, вполне вероятно, так думал уже не один он; тогда-то он

подхватил  свою  палицу  и  ночью обошел  все улицы, постучал во  все  окна:

тревога!

     И  поспешили герои  к  кораблям  ---  кто в  окно, кто  в дверь --- под

отчаянные   вопли   женщин  и  сыпавшиеся  вдогонку  проклятия:  "мерзавец",

"подлец",  "обманщик" (мы-то знаем,  сколь чувствительна женская гордость!).

Но в героях вдруг, и притом с сокрушительной силой, воскресло сознание долга

своего  и ответственности  --- и  они без проволочек  подняли якоря и дружно

взмахнули веслами.

     Но, бог ты мой, что это была за гребля! Поначалу-то еще куда ни шло ---

пока слышались с берега женские голоса, --- а уж потом!..

     Зато население Лемноса  резко  возросло. И с тех пор лемносские женщины

стараются уже не доходить до абсурда в своем благочестии.

     Лемносская  история  --- хотя в конечном счете вполне  понятная, скажем

так: по-человечески понятная, ---  показывает, какой незрелой  еще  была вся

эта  компания. Любопытно, что  уже в те времена половое созревание наступало

раньше,   чем    соответствующее   ему   нравственно-духовное    созревание.

(Соответствующее?  Как часто одно, можно  сказать, исключает другое!) А если

бы мы еще вздумали перечислять их драки! Иной раз, правда, из самозащиты. Но

сколько  раз --- просто  так,  из  чистого молодечества!  А не  то  начнется

паника, и  наши юнцы бросаются вдруг с дубинками на ничего  не подозревающую

толпу, высыпавшую на берег, чтобы их приветствовать. (Возглавляли провокации

всякий раз, разумеется, Диоскуры.)

     Таким образом, если экспедиция аргонавтов не  удалась  ---  удалась  не

полностью, ---  если не доказала с достаточным блеском  правоту партии мира,

правильность "пунического пути", то это прежде всего следует отнести за счет

необузданной горячности молодежи, недостатка дипломатического чутья.

     Но  и это бы еще не беда.  Ведь даже кровавую колхидскую авантюру можно

было как-то замять. В самом деле, каких-нибудь несколько лет спустя царь Ээт

уже готов был простить побег Медеи и совершенное ею чудовищное убийство  его

сына; теперь он требовал назад не золотое руно и даже не преступную дочь,  а

лишь  чисто символическую, ничтожную мзду, миролюбивый жест --- словом, хоть

что-нибудь.  В  конечном счете  Колхиде тоже пошла бы  на пользу  регулярная

торговля с Микенами. Но --- нет! Микены ссылаются на  эпизод легенды об Ио и

грубо выпроваживают посланцев Колхиды.

     А в легенде об Ио, как мы увидим, нашла  свое выражение великоэллинская

мечта --- притязания  Микен на  мировое  господство; она была идеологическим

фундаментом партии войны, можно сказать, ее "Майн кампф".

     Итак, у Геракла (хотя относительно аргонавтов  он тоже не имел иллюзий)

сомнений  быть  не  могло: не  принцип зевсизма  и мира  потерпел  фиаско  в

предприятии  Ясона,  но партия войны  силою свела на нет то,  что экспедиция

"Арго" в конечном счете все-таки доказала.

     И  вот теперь, под  Троей, опять точно  та же картина! Геракл совершает

подвиг ---  в конечном счете по приказу Эврисфея! ---  и,  уже  успокоенный,

полагает,  что  тем самым восстановил добрые отношения  между Малой Азией  и

Элладой, а прежде всего между Троей и Микенами, --- но тут Теламон обманом и

насилием все разрушает, все успехи оборачивает изнанкой. Если бы Геракл умел

плакать, он плакал бы от ярости и отчаяния.

     Что же до Пелея, то  вполне вероятно, что он-то плакал.  Ибо к ярости и

отчаянию у  него прибавлялся стыд: ведь Теламон  --- какие бы  ни были между

ними отношения --- приходился ему братом.

     --- Я не желаю войны, --- сказал Приам. --- Но если того желают боги, я

против  них  лишь простой смертный.  Пока  мне  удалось  добиться  у  совета

отсрочки. Есть тут у меня главный жрец и прорицатель, человек незаурядный, а

уж сын его и отца превзошел. Его имя Калхант. Теологию знает в совершенстве,

пылкий  зевсист,  благословенный  сын  Аполлона  ---  еще  борода  толком не

выросла, а уже в дальних краях известен как прорицатель.

     (Что, как мы знаем, означает не только "предсказатель  будущего". Это и

проповедник, оратор, политик, дипломат,  агитатор  --- как когда и как  кому

нравится.)

     --- Этого  юношу я послал на Саламин по следам  Теламона,  снарядил для

него самый быстрый корабль. Верю, что миссию свою он исполнит с успехом. Его

слову  непременно  внемлют  старейшины  Эллады,  они  поймут:  Троя  сильна,

справедливость  на нашей стороне, за нас стоят боги.  Поймут: война принесет

лишь  смерть, рабство, разорение.  Вот почему он призовет  эллинов ---  ради

священного  мира, во имя общих богов наших и древнего  родства, --- наказать

нечестивца и  возместить позор,  обрушенный им  на  нашу родину.  Я  жду его

возвращения.  Если он вернется с успехом, и город мой, и  сердце  останутся,

как  и прежде, открыты для эллинов Греции,  общей  матери  нашей. Если же не

прислушаются они к речам,  подсказанным Аполлоном, нет у меня  такой власти,

чтобы предотвратить войну.

     Геракл разгадал ход Приама. Зная же Теламона и, главное, тех, кто стоял

за его спиной,  осознал и реальность угрозы. Он был человек мирный, но не из

пугливых. Дело мира, которому посвятил свою жизнь, всего себя, он толковал в

том  смысле,  что это равное благо для всех. Не то  чтобы одному это хорошо,

другому же безразлично. Мир --- сам  по  себе  благо. Благо  для людей,  для

людей вообще. Ибо мир для человека --- это жизнь. Война --- смерть. Поэтому,

взяв себя в руки, он подавил накапливающееся раздражение и заговорил:

     ---  Ты  мудро распорядился, царь Приам, и богам  угоден твой поступок.

Душа моя кипит от постигшей тебя обиды. И  не только потому, что ты друг мне

и я тебя люблю. А потому, что всякое оскорбление, нанесенное одним человеком

другому,  задевает  каждого.  И  среди   всех  оскорблений   самое  для  нас

нестерпимое  --- несправедливость. Ты принял Теламона в своем доме, ты делал

ему  добро,  он  же  заплатил черной  неблагодарностью.  Когда  нас,  людей,

постигает такое, мы вправе взывать к небесам о мести. Но ты-то, Приам, ты не

только человек, ты еще и царь. О, дай-то нам всем Аполлон,  чтобы муж, коего

ты назвал Калхантом, добился успеха и за руку привел Гесиону к трону твоему!

Но  если того не  случится,  если  преступники  заупрямятся и к  оскорблению

добавят новое оскорбление, вправе ли ты, царь, даже  в этом случае слушаться

лишь своего сердца? Не должен ли, как  подобает царю, обдумать стократно то,

что собираешься сделать?

     ---  Ведь чего  хотел  Теламон, подлый авантюрист,  позор  Греции?  ---

продолжал Геракл. ---  Чего он хотел? Гесиона  была  ему нужна?  Всего  лишь

женщина?! Ты сам тому не веришь.  Нашу  обстановку  ты знаешь. Теламон хотел

войны. То есть именно  того, чего готов пожелать и ты, если миссия  Калханта

окончится неудачей. Да, ты  как человек... Но  как царь  можешь ли ты желать

этого?!  Теламон  хочет выманить  тебя из  твоей крепости, Приам.  Заставить

сесть на корабли, отправиться в рискованный дальний  военный поход по чужой,

враждебной  земле. И ты прекрасно знаешь, Теламон --- это не только Теламон.

Теламон --- это также Микены. И еще --- союзные города  Пелопоннеса, Беотии,

Истма, Аттики. Теламон --- это партия войны. Явиться сюда, напасть на тебя в

твоем городе, среди твоих союзников  они не смеют. Поэтому хотят заманить  к

себе,  чтобы тебе, а не им  негде  было взять  пополнения, чтобы  твой  флот

оказался  в  смертельной опасности, когда Эол обрушит зимние ураганы и  море

сделается  несудоходным.  Но   и  это  еще  не  все.  Да,  Теламон  совершил

святотатство --- но если ты пойдешь на него  с войском, за Теламона выступят

даже  те,  кто сейчас  осуждает  его.  Многие сторонники  партии  мира  тоже

схватятся  за оружие, чтобы  защитить  Теламона. Верно говорю  я тебе, царь,

возрадуются враги  твои, друзья  же  окажутся  в безвыходном положении, если

Троя --- как ни справедлив ее гнев --- с оружием вступит на землю Эллады.

     Затем Геракл --- один из крупнейших, а может,  и самый крупный  стратег

своего времени ---  объяснил с четкостью  профессионала: если  Приам решится

напасть на эллинов,  шансов на победу у него  очень  мало, даже если  бы  он

выступил совместно с дорийцами, однако Троя не имеет с ними никаких  связей;

оказавшись  на  эллинской территории, Приам  рискует не  только не  получить

Гесиону,  но  и  сам  оказаться в  плену;  но  если  бы  он  и победил,  что

маловероятно, ему, во всяком случае, пришлось бы оставить на произвол судьбы

Трою и растратить немалую толику ее сокровищ; а много ли стоит Троя без этих

сокровищ? Однако,  допустим,  он  все-таки  одержит  победу ценою  множества

жизней и  материальных  затрат, --- на  какую добычу, в самом деле, может он

рассчитывать на острове Саламине, да и в Средней  Греции (ведь не мечтает же

он преодолеть линию укреплений на Истме!)?  Чем вообще можно там поживиться?

Козьими орешками? Этого добра, действительно, хватает.  Еще и бараньи  есть,

они покрупнее.

     Приводя  довод  за  доводом,  Геракл  не  забывал настойчиво  и  упорно

подчеркивать  --- вполне  искренне!  ---  что  поступок  Теламона  вопиющий,

позорный. К небесам вопиющий! Величайший позор партии войны!

     (Но ведь что еще натворит этот дурень Приам, если развяжет войну!..)

     И  Приам  --- который до  сих пор, собственно говоря, хитрил,  так  как

желал  войны в  великом гневе своем именно он,  а не совет старейшин, совет,

напротив, его отговаривал, --- Приам понял Геракла.

     Ведь какие доводы  приводил скудоумный совет? "Война из-за Гесионы?  Но

ведь  Гесиона  в  конечном-то  счете... правда,  женщина  она  домовитая.  И

благочестивая, вот-вот, благочестивая. А с другой стороны, Теламон... ну, не

дитя  же она, в самом деле! Да, может,  Гесиона обо всей  этой истории... не

так  уж  и сожалеет..."  От подобных  рассуждений  совета  кровь только пуще

бросалась Приаму в голову. Никогда не следует убеждать царей, что обида,  им

нанесенная, не столь уж и велика. От таких доводов  избави боже! Нет,  нужно

всячески  подчеркивать  обиду,  доказывать,  что  она  огромна,  неслыханна,

вопиюща. И  только после этого воззвать  к  мудрости царя, его  великодушию,

подлинному величию и так далее и тому подобное. Такая метода применима также

по  отношению к начальникам,  учителям,  милиционерам, к  любому  чиновнику,

восседающему за официальным столом, к работникам сферы обслуживания, словом,

даже  в  самом  развитом обществе, --- по отношению ко всем,  кого  всеобщее

демократическое равенство ставит над другими.

     Итак, совет  старейшин  только  распалял  Приама.  Геракл  же с успехом

охладил его. Однако они еще долго беседовали, пока  Приам не выразил наконец

своего согласия с ним и вслух.

     --- Вспомним о скипетре, священном знаке, который я вручил тебе по воле

Зевса. Будь тем, кем ты был всегда,  --- мудрым отцом своего народа. И  если

вдруг не получишь  удовлетворения через Калханта,  доверь  отмщение  друзьям

своим. Смотри, Тесей  возвращается сейчас к  себе в Афины, будет царствовать

сам... Теламону уже недолго куражиться!

     --- Ты прав, сын Зевса. Я не окажу Теламону  любезности, какую он  ждет

от меня.  Человек  плачет, но  глаза царя  остаются сухими.  Греко-троянской

войны не будет!

     Геракл же, одолеваемый тяжкой заботой, выдохнул в ответ "аминь".

     Приам был искренен, он сказал то, что чувствовал. Но при этом знал: это

еще не встреча на высшем  уровне. Позиции  Геракла в Микенах... Н-да...  да,

да... "Моральная сила"...  Позиция Тесея в Афинах и Афин в Элладе  ---  дело

будущего.

     Приам это знал, Геракл знал тоже.

     А еще Геракл знал: назавтра у Приама может быть другое настроение. Да и

военная партия не замедлит сделать следующий ход.

     Кому-то может  показаться, будто  война  активна,  мир пассивен;  чтобы

развязать  войну,  нужно  действовать,  а чтобы царил мир,  можно  не делать

ничего, решительно ничего. Оно бы и неплохо!

     В   конце    концов   ---   после   взаимных   посещений,   празднеств,

жертвоприношений (в последний день Приам  даже  роздал  награды  за  услуги,

оказанные Трое в войне с амазонками) ---  троянцы и  эллины,  находившиеся в

свите Геракла, с прохладной любезностью распрощались.

     Замечу  еще, что, прощаясь, Приам  сказал нечто весьма умное. (Кажется,

похоже на то, что в моих глазах Приам немного  придурковат. Отнюдь! Гением я

его не считаю --- да и когда ему при полусотне сыновей и двенадцати дочерях!

--- но и глупцом не  считаю тоже. К тому же он,  малоазийский грек, знал то,

чего дети Эллады не знали.) Итак --- имея в виду  на этот раз лишь Теламона,

который  был,  как  известно,  иониец  и   не  получил   истинно  микенского

воспитания, --- Приам бросил такую фразу:

     --- Бойтесь неофитов, что ратуют за Великую Элладу!

     Геракл же подумал о Пелопидах. Этот род разбогател в Малой Азии, однако

не поладил с хеттами и спешно перебрался назад, в родные места. А теперь он,

Геракл, в сравнении с ними --- ахеец второго сорта!

     Естественно, войско  переправилось через Геллеспонт на кораблях Приама.

Даром. Что и в те  времена  обходилось  дороже  всего. От смотрителя  порта,

поставленного городским советом, до последнего матроса --- все ожидали мзды.

Трофеи-то на что! (Четыре лучшие кавказские лошади  были отведены  в конюшни

Приама.)

     Обо  всем этом наши  герои  Прометею не рассказывали.  Запутанные  ведь

дела, с  непривычки,  пожалуй, и  не поймет. (Да и стыдно  как-то. Вообще за

Человека --- стыдно.) Прометей бродил по  ярмарке. Тут  он  все  понимал.  И

восхищался. Не хотели спутники портить ему настроение всей этой политической

грязцой.  Однако  за время  пути из  отдельных  слов, фраз,  обрывков беседы

Прометей в общих чертах понял все-таки ситуацию в микенской  Греции.  А  вот

какое сложилось у Прометея мнение, мы знаем точно.

     Чтобы Человек выжил, Прометей  дал ему огонь и  ремесла. Направил, если

угодно, по "пуническому пути".

     Так-то оно  так, но в  рабовладельческом обществе  грабительские  войны

ради приобретения рабов --- "отрасль народного хозяйства". То есть ремесло!

     Мне  кажется, Прометей мог думать только так: война в рабовладельческом

обществе не умножает, а пожирает рабочую силу.

 

        Тесей

 

     Точно  восстановить весь  ход  знакомства Прометея с  миром  людей,  их

беседы, взаимные расспросы я бы не мог; думаю, оно и несущественно. В  конце

концов, в этом маленьком опусе интерес представляет не фантазия моя, а самая

действительность: Читателю важны лишь непреложные факты, проливающие свет на

загадку Прометея.

     Итак, непреложный факт: рано или поздно, в той  или иной форме Прометей

спросил:  а  как,  собственно, люди извлекают из  огня пользу?  И не  только

спросил, но спрашивал постоянно,  всех  и каждого, так что со  временем этот

вопрос  стал для  него  как  бы  стереотипом. Скорее  всего, задавал он этот

вопрос  не прямо --- дарителю неловко расспросами  выуживать  похвалы своему

дару.  Существуют  для этого общепринятые  обходные пути, существовали  они,

надо  думать, и в XIII веке до нашего летосчисления. Выведывают же  каким-то

образом у домашнего врача, получил ли он посланную ему к рождеству корзину с

дорогими  заграничными  винами   ---  и  не  затем  даже,   чтобы  выслушать

благодарность, а просто  чтобы  знать, действительно ли  корзина передана по

назначению вечно пьяным посыльным и вообще ---  пришелся ли  подарок кстати,

можно ли  на следующее рождество  послать такой  же. Вот и Прометей не искал

благодарности, ему просто было интересно. И не без причины. То, что нынешний

человек оставил далеко-далеко позади некогда разбередившее  Прометееву  душу

голое  и  беспомощное  существо, бог видел и  сам, хотя бы по шумной богатой

ярмарке, раскинувшейся на берегу Скамандра. Он видел и понимал: начало всему

этому  --- в  огне и ремеслах.  Но знает ли об  этом  сам Человек?  Он хотел

услышать это своими ушами, четко и ясно сформулированное. Случаев подходящих

было  предостаточно,  еще в  горах.  Холодными  ночами  то  один, то  другой

дозорный   подходил  к   костру,  греясь,  потирал  руки,  топал  ногами   и

приговаривал: "Ох, и хорошо же погреться у огонька!" Так что Прометею весьма

скоро предоставился  случай  тонко,  ненавязчиво  задать  свой  вопрос.  Ему

отвечали  охотно: огонь наша  защита, а  как же!  И  от холода,  и от  диких

зверей. Да и  ужин на огне готовят.  Вот  хоть сейчас; насобирали по  дороге

маку, а разве ж его станешь есть, не прогрев, не поджарив? То же  и с другой

пищей. Потом стали перебирать занятия  разные,  с огнем связанные: кто  свое

ремесло назовет,  кто про  других расскажет: в  огне  наконечник деревянного

копья закаляют, глину обжигают, в дыму коптят мясо, чтоб дольше сохранялось,

выделывают  звериные  шкуры,  в огне  же плавят и  отливают  металлы.  Много

всякого  приходило на  ум  собеседникам Прометея. Но  каждый,  о  чем  бы ни

говорил, непременно  упоминал и  о  том, что без  огня  никак  не  обойтись,

совершая жертвоприношения богам.

     Прометея это поразило до глубины  души. Видеть он, конечно, видел, и не

раз, в  самых  разных местах  видел ритуальные костры,  но  не  в  силах был

поверить собственным глазам.  Бывает так. (Ему, вероятно,  даже приходило  в

голову, что люди ради него, специально для него устраивают эти фокусы-покусы

с  огнем!)   Совсем   как   ребенок,  он   спрашивал  снова  и  снова:  "Для

жертвоприношений?  Богам? Зевсу?!"  И,  окаменев от  изумления,  всякий  раз

слышал   в   ответ:   да,   боги  не   только   принимают  жертвоприношения,

приготовленные на огне, но  даже требуют их и, можно  сказать, уже ничего не

вкушают в сыром  виде. Да, мясо, предназначенное в  жертву, бросают теперь в

костер, зерно --- тоже, выплескивают в огонь масло, вино; даже Посейдону ---

вот  уж кто  не имеет с  огнем ничего общего! ---  приносят  в жертву  быка,

зажаренного на вертеле.

     Так, шаг за шагом, открывалась Прометею --- я не люблю громких слов, но

здесь, думаю, проще не  скажешь --- величайшая подлость,  какую только знала

мировая история.

     Значит, вот что! Миллион лет продержали его на скале, миллион лет, день

за днем, насылали орла, чтоб терзал ему печень, и никто из  богов ни разу не

вспомнил  о  нем,  ни  в  чем  не  пожелал  хотя  бы   смягчить   его  кару,

воспользовавшись  законным  своим  правом;   он  был   забыт,   покинут   на

безвременные времена  со смертною своей мукой.  За то, что  наделил человека

огнем. Сами же --- сами у этого огня грелись!

     Чудовищная история! И ведь любопытно, что никто никогда об этом даже не

думал.  Но сейчас,  сидя  лицом к  лицу  с Прометеем, слыша недоверчивые его

расспросы, видя  вдруг окаменевшее лицо, Геракл и его товарищи тоже внезапно

замерли, потрясенные: они поняли всю отвратительность того, что произошло.

     Отвратительность парадокса.

     Парадокса, с которым каждый человек в отдельности --- и Человек вообще,

--- собственно говоря, встречался на своем пути много раз.

     Взять  хотя  бы  Вторую венгерскую армию на Дону: десятки тысяч  людей,

многим  из которых не хватило даже винтовок,  гнали прикладами на передовую;

несколько дней спустя в тылу их же ставили к стенке ("Куда дели оружие?!") и

расстреливали. А  вот  другой пример:  миллионы людей посылали, посылают  и,

похоже, еще  будут посылать на смерть за  "преступление",  в котором  они не

повинны, раскаяться в котором  не могут и в котором виновны в конечном счете

именно их палачи, только  за  то, что они  негры, евреи, цыгане и,  почем  я

знаю, какие еще национальные меньшинства, их обосабливали, делали изгоями.

     Да и вся-то история.

     Славные  революции.  Которые  начинались  под  знаком  полной  свободы,

равенства, братства. А потом на шею  крепостного садился феодал с его правом

палаша,  правом первой ночи;  на шею свободного  крестьянина  ---  помещик и

банкир,  на  шею рабочего --- капиталист. И хорошо еще, если  от перемены не

становилось хуже. Ведь  за столько тысячелетий, горьких  тысячелетий, мы ---

первые, кому удалось наконец осуществить  такую революцию, которая больше не

влечет  за собой появления нового слоя избранных, когда не существует больше

протекции,  человек  не  измывается над человеком, пользуясь властью,  когда

только труд и способности дают право на выдвижение и нет больше разного вида

и ранга воровства и проституции, никто не может, не трудясь, за счет  других

приобрести имущество и власть...  И так  далее, см.  наших  классиков  --- и

самые искренние  наши намерения, на пути осуществления которых, однако, иной

раз возводят препоны отдельные периферийного характера явления.

     Похоже на то, что судьба Прометея --- это древний как мир, человеческий

и  божественный,  ---  исторический  парадокс.  По  размерам   своим   самый

потрясающий, самый ужасный.

     Но  вот  у тех, кто  окружал в тот  миг  Прометея, открылись глаза: они

поняли  весь  ужас  этого  парадокса;  однако  же многие хоть и  поняли,  но

отнеслись с недоверием. Среди них, вне всякого сомнения, был --- насколько я

его знаю --- и молодой Тесей.

     --- А все ж,  наверное,  не только  из-за огня наказан ты, великий бог,

--- как-то вступил  он в беседу. --- Я вот думаю про восстание титанов... Ты

тоже титан.

     Прометей поначалу только рукой махнул. Но потом все же стал объяснять:

     ---  Так  ведь,  если  разобраться,  и  Зевс  титан. А вообще-то я  уже

говорил, что в восстании не участвовал. Из принципиальных соображений. Я был

против  таких  выходок: забросать Олимп камнями ---  смешно  же,  право! Так

сразу и сказал: безумная ваша затея, на меня не рассчитывайте. Я на  стороне

Зевса сражался... Может, тем и повредил себе.

     ---  Но  ведь  тогда... Неужели  только из-за огня?!  Нет, это все-таки

невероятно.

     --- Это было единственное против меня обвинение.

     --- Но все же, --- Тесей почти молил его, --- какая была мотивировка?

     --- Мотивировка?! --- Прометей опять махнул рукой.

     Геракл же укоризненно покачал головой:

     --- Ты еще многого не знаешь, братец. Боги велики.

     Но  Прометей, видя по  лицу юноши,  как  мучительно жаждет он  отыскать

причинно-следственную связь, сказал то, о чем никогда еще никому не говорил.

Правда, и возможности такой у него не было.

     --- Говорят... Сам я  при этом не был, но от верного  свидетеля слышал,

будто  Зевс сказал  примерно такие слова: "Куда же мы  придем,  если  станем

одарять людей просто так!" Дословно не знаю, но что-то в этом роде.

     --- Нет, это неправда, не может быть! Это ошибка, сплетня. Ни за что не

поверю!

     Осмелюсь утверждать,  что этот спор о Прометеем затеял не кто иной, как

Тесей. И не только его характер говорит за  это, но также логика его судьбы.

Ведь именно он окажется тем, кто,  неполных двадцать лет спустя,  получит на

эти свои  сомнения  беспощадно-жестокий  ответ. Получит  ответ  и он,  и еще

некто, присутствующий при этих: спорах, --- а именно  Асклепий;  правда, сам

он,  как  представитель  естественнонаучной  области   знаний,  по  вопросам

политики  не   высказывается,  однако  же  причинно-следственная  связь  его

интересует всегда, и он сомневается вместе с Тесеем.

     Мы  ведь знаем, что  произошло  со злосчастным Тесеем. Его вторая  жена

Федра   ---  очевидно,  по  материнской  линии  сексуальная  психопатка  ---

влюбилась в подростка  Ипполита, сына  Тесея от первого брака,  и попыталась

соблазнить его. Однако  Ипполит, во-первых, обожал отца  и вообще был  юноша

весьма  чистый  помыслами,  во-вторых  же,  он  готовился  к  состязаниям на

колесницах и жил в строгом самовоздержании. Он отверг искусительницу.  Тогда

Федра, опасаясь,  как бы ее не опередили,  воспользовалась  извечным женским

способом и оклеветала Ипполита перед  вернувшимся домой  Тесеем,  обвинив  в

собственном  своем грехе. Тесей  тут же  (а это был самый критический момент

состязаний на  колесницах!)  громко  проклял  своего сына. В результате кони

взвились --- перед ними будто бы вдруг возникло чудище морское  или что-то в

этом роде, --- понесли, перевернули колесницу, и Ипполит  нашел  свою смерть

под  ее  колесами.   Поздно  пришло  к  Федре  раскаяние  ---  в   ужасе  от

свершившегося  она  с  истерическими  воплями призналась  в  преступлении  и

покончила с собой. Тогда-то прославленный домашний  врач Тесея  и добрый его

друг Асклепий пожалел несчастного отца и  воскресил невинно убиенного юношу.

(Обладая истинным врачебным тактом, Федру  он воскрешать не стал.) Зевс же в

наказание  поразил  Асклепия  перуном  и  убил его. Но за  что? ---  мог  бы

спросить Тесей. Впрочем, он теперь уже знал ответ. Ипполит был невинен?  Да.

Справедливо, что он избегнул  смерти?!  Да. Так разве не сделал  доброе дело

Асклепий, разве  не восстановил нарушенное равновесие весов  справедливости?

Конечно, сделал, конечно, восстановил! Тогда за что  же убил его Зевс? А вот

за что: "Куда же мы придем, если станем воскрешать людей <i>просто так</i>?"

     Однако к  тому  времени Тесей,  как и предсказывал Геракл,  уже кое-что

уразумел из области причинно-следственных связей.

     ---  Видите  ли,  друзья  мои, ---  после  долгого  молчания  заговорил

Прометей. --- Обо всем этом я,  как вы догадываетесь, размышлял долго. Время

у меня было. Прежде всего я хотел понять Зевса:  ведь  таков у нас закон ---

искать объяснения своей судьбы.  Из четырех  элементов  мироздания  три  ---

землю, воду  и воздух --- получило все живое. Только  огонь  боги придержали

для себя. Ясного и  определенного  указания на это не было. Так сложилось. Я

же  отдал  огонь Человеку, ибо чем еще мог помочь ему? Тому, кто не обладает

ни толстой шкурой, ни клыками. И даже спрятаться толком не может, как крошки

насекомые, --- велик уж больно. И плодовитостью не одарен, как  мыши-полевки

или  зайцы, которых,  сколько ни уничтожай, останется  предостаточно. Что же

мог я дать ему из того. чем владел  сам, и чем мог бы помочь ему? Конечно, я

знал, что огонь  --- элемент очень мощный. Знал: благодаря ему человек может

стать таким же всевластным, как боги.  Однако  что это такое ---  власть? Вы

видите, я, хотя и происхожу от  первородной ветви, похож, скорее, на меньшее

дитя самого  младшего  брата:  чего-то я, как видно, по  понимаю. Ну, станет

человек сильным и всемогущим, как боги, --- разве же  это плохо?! Отберет ли

он тем хоть малую долю власти у бессмертных? Не весь же огонь отдал я людям,

не  обездолил богов!  Вон  сколько  огня осталось  на небе:  солнце, звезды,

молния! Человеку-то я дал от него самую малость. Боги и не заметили бы, если

б не увидели, как пылает  огонь в ночи перед пещерами --- тогдашней обителью

человека. Нет,  я  не  нанес  ущерба  могуществу  богов, лишь  дал  Человеку

возможность  также  стать  могучим.  Разве  могущество  меньше  оттого,  что

принадлежит многим?  Если больше тех, у  кого  его  больше?  Если даже все и

каждый  станут  всемогущи?  Разве  при этом  не будет  выделяться  тот,  кто

действительно чем-то выделяется, разве не станет он  еще более приметен?.. Я

размышлял об  этом миллион  лет и все-таки не  понял ---  этого понять  я не

мог... Теперь же, когда я слышу: боги требуют,  чтобы  жертвы им приносились

на огне, все  боги этого требуют, даже Зевс, --- теперь я еще меньше понимаю

то,  чего не  понимал  и  до  сих пор... А  ведь  нам,  титанам, которым  не

досталось  наследства,  то  есть власти,  родители, как  это  принято,  дали

хорошее образование. Я не профан, даже если в чем-то и  отстал от века. Да и

потом, чем же  вообще мне  было  заниматься на  протяжении миллиона  лет,  в

моей-то  ситуации,  --- чем  вообще  занимаются,  когда  ничего  не  делают?

Конечно,  философией.  Я  знаю,  что   такое  судьба,   и  знаю,  что  такое

справедливость.  Зачем   же  им  противостоять  друг  другу?  Разве  чувство

справедливости не естественный,  внутри  каждого из нас живущий  закон, хотя

никто  нас тому не учил?  И разве не сама судьба --- тот мир,  в который  мы

рождаемся независимо от  нашей воли и  сознания и который при этом на каждом

шагу все же учит нас причинно-следственной связи? Есть добро и зло, как есть

свет  и  тьма,  жизнь  и  смерть;  и разве  опознание  добра-зла  не  закон,

заложенный в сердцах и умах наших --- системе справедливости?!

     Все помолчали, задумавшись о том же, по крайней мере делая вид, что это

так. Ибо на самом деле каждый думал хотя и о том же, но по-своему.

     Геракл думал: это не совсем верно, нет просто добра и просто  зла; есть

только  больше  добра  и меньше,  больше  зла  и меньше.  Таков  и  он  сам:

несколько-больше-чем   полубог   и   несколько-меньше-чем   получеловек.   В

существующем мире Зевс  --- лучшее, ибо плохого  в нем меньше. Значит, нужно

веровать в Зевса и  подтверждать  это делом. И тогда уже в этом смысле  Зевс

--- абсолютное  добро. А верить нужно и нужно действовать. Так думал Геракл,

но   вслух   ничего   не  сказал.  Не   счел   пристойным,   чтобы  он   ---

несколько-больше-чем полубог  ---  поучал настоящего  бога,  бога  до  мозга

костей.

     Пелей думал:  добро  ---  это  намерение;  зло  ---  то,  что  из  него

получается. Почему это так? Он понял Прометея до конца.  Ибо не понимал того

же, чего не понимал Прометей.

     Асклепий  думал: не  произошли ли за минувший миллион лет  определенные

изменения в мыслительных способностях Прометея и насколько они патологичны?

     Тесей же  думал так: и к  чему ломать из-за этого голову? Даже Прометею

---  ведь теперь-то он свободен! Судьба  титана ужасна и,  действительно, не

совсем понятна.  Что  ж, видно, бывает и  так. Вообще же  все в мире просто,

ясно и чисто. Ну, а  дурное --- так ведь его скоро не будет,  и жизнь пойдет

совсем иначе!

     Можно,  однако, не  сомневаться  в том, что  Тесей почитал, а  главное,

любил Прометея, который, как известно, был не только кладезь премудрости, но

и мастер на все руки (потому и мог подарить Человеку ремесла). Что же до  их

разногласий  ---  такое  случается: кто-то не  приемлет, например, философию

Эйнштейна или социологию Фрейда,  но при  этом учится многому и у  того  и у

другого. Так и  Тесей.  Два месяца, как мы видели, добирались они вместе  до

Трои, да еще около  месяца  занял путь в  Афины и остановка там. Конечно же,

любознательный Тесей  все время, какое оставалось у него от встреч с суженой

его,  Ипполитой   (согласимся  здесь   с   Клидемом,  его  мнение   наиболее

достоверно),  проводил  с Прометеем  в  умной беседе. Несомненно, и Прометей

полюбил молодого героя.

     В одном  отношении Тесей  резко выделялся  из  всей компании.  Он  тоже

принадлежал к  партии мира, по  иначе, чем остальные.  Когда  заговаривали о

"пуническом  пути",  на  его  слух это  звучало  музыкой  весьма отдаленного

будущего. И даже не музыкой,  а чем-то вроде галлюцинации. Для Тесея  Микены

все еще означали прогресс.  В Микенах,  объятых,  как мы  знаем, смертельным

окаменением,  застывших настолько,  что  их  сокровища  оказались на  многие

столетия замурованы в глубине истории, словно подземный ручей, --- в этих-то

Микенах Тесей еще видел цель.

     Это вполне  объясняется положением в Аттике. Афины  XIII  века до нашей

эры еще не были городом.  В  сущности,  они  не могли именоваться тогда даже

селением. Это был всего-навсего древний жертвенник на вершине высокой скалы,

посвященный  Афине  Палладе,  нечто   вроде  общего  места  жертвоприношений

нескольких  союзных  племен. Как тот уголок в наших  баконьских  лесах, куда

ежегодно съезжаются  в  назначенный  день все кочующие по  Венгрии цыганские

племена. Афины многие еще называли крепостью Кекропа, происхождение  которой

теряется в тумане  легенд;  на  пороге второго тысячелетия ионийцы,  по всей

вероятности, уже застали ее,  она была воздвигнута, должны быть, аборигенами

этих мест  ---  пеласгами --- в так называемый период  энеолита. Мы  ведь, в

сущности, ничего не знаем о пеласгах. Их поселения были до основания сожжены

ворвавшимися на полуостров греками.  Во  всяком  случае, раскопки,  достигая

этого  слоя,  всякий  раз обнаруживают обгоревшие  головешки и  золу. Однако

"крепость"  Кекропа  на  вершине скалы  каким-то  образом  избежала  пожара.

Возможно,  еще во  времена пеласгов там было  святилище,  в котором  ионийцы

обнаружили особенно страшного  идола и  не посмели его  коснуться. Факт тот,

что  святилище  это  сохранилось,  существовало  еще  и  во  времена  Тесея,

символизируя единство союзных ионийских племен.

     Расцвет  Микен,  разумеется,  уже  оказывал  некоторое  воздействие  на

Аттику. В конце концов, ионийцы тоже были греки, как и ахейцы, и говорили на

одном  языке,  лишь с некоторыми несущественными диалектными различиями,  за

что их, правда, нередко  высмеивали  и позднее;  но  все-таки они  прекрасно

понимали друг друга, если того желали.

     Они не  были  в  союзе  с  Микенами.  Когда критский  царь выступает  в

карательный поход против Аттики,  будто бы мстя за убийство сына  (вероятнее

же, чтобы  наказать  за пиратство,  ---  Крит  преследовал пиратов  нещадно,

собственные интересы  заставляли  его быть сторонником пунийцев), ---  когда

критяне  взимают с ионийцев дань людьми, Микены даже не ведут ухом. Однако и

в плохие  отношениях они  не  были. Это вполне понятно. Земли  Аттики  столь

скудны,  что было бы бессмысленно  захватывать  их и  население  обращать  в

рабство... Даже  рабы,  сколько их  ни погоняй, не работали  бы  больше, чем

нищие ионийские землеробы на  своих личных или общинных наделах, подгоняемые

одним лишь страхом  голодной смерти. И земельные  угодья  ионийских  храмов,

даже  возделываемые рабами, не могли бы поставлять на микенский рынок больше

шерсти, баранины, зерна,  зелени, фруктов,  оливкового масла,  чем привозили

жители Аттики по доброй воле, в обмен на микенские бронзовые изделия, посуду

и другие товары.

     Тем   не  менее   Аттика   уже  знакома   была  с  институтом  рабства.

Разбогатевшие  потомки  вождей,  патриархи  племен,  именующие  себя царями,

использовали  в  доме  и  в  поле  иноземную рабочую  силу.  Положение  этих

работников,  в сущности, то  же, что  и рабов,  однако  называть  их  рабами

все-таки неверно. Это  ---  обедневший родич, найденыш-ребенок, усыновленный

отпрыск  многодетной семьи и  вообще любой, кто, словно бездомный  пес, ищет

хозяина  и готов  служить  в зажиточном доме за  тепло очага, за кусок хлеба

насущного. Кто кому делает добро в этой ситуации? Во всяком случае, тот, кто

получил  кров, чувствует облагодетельствованным себя. Таким образом,  это не

было рабством в прямом смысле слова, то есть когда образуется многочисленный

угнетаемый класс  и, чтобы держать его в узде, необходимо государство. Здесь

властвовали  древние законы  --- обычаи. А если  и существовали обособленные

поселения  --- общим числом двенадцать, как утверждает традиция, --- было бы

ошибкой называть их городами и даже селами, ибо складывались они по признаку

племенному, по кровному родству, а не на географической основе.

     Не  удивительно,  что  Тесей, выросший  на Пелопоннесе,  в  Трезене,  и

знакомый с цивилизованным миром, еще видел в Микенах по сравнению с  Аттикой

идеал. Ведь и теперь, например, такие явственно загнивающие государства, как

шведское, швейцарское  или канадское, еще являют собой перспективу --- пусть

не социальным своим устройством, но уровнем материальной и духовной культуры

---   для  народов,  составляющих  две  трети  человечества;  как  и  вообще

загнивающее "потребительское общество" в некоторых  отношениях --- скажем, в

вопросе  производительности  ---  может   чему-то  научить  социалистические

страны,  всколыхнувшие  самые  глубинные пласты. Хочу подчеркнуть --- и  это

относится также к Тесею: речь идет о некоторых достигнутых результатах, а не

о положении общества в целом!

     Тесей  лелеял  большие  планы  и много  беседовал  о  них с  Прометеем.

Известно, что одержимые люди только и говорят о своем "коньке", особенно же,

когда  встретят  внимательного  слушателя.  А Прометей,  без  сомнения,  был

внимательный слушатель: планы Тесея, хотя и опосредствованно, объясняли  ему

очень многое.

     Позвольте мне сделать здесь небольшое отступление.

     С  Тесеем  филологу труднее, чем  с  Гераклом. Образ Геракла  сразу  же

запечатлен был в памяти потомков и никогда с тех пор не  забывался.  Правда,

говоря о потомках, мы имеем в виду  не ахейцев, не микенцев,  продержавшихся

после  того  совсем  недолго. Их-то  любое  напоминание  о Геракле,  скорей,

раздражало. С чем  бы мне сравнить это?  На одной из  площадей Будапешта ---

какое-то  время  по крайней мере --- стоял памятник ЕнЈ  Ракоши * /* Ракоши,

ЕнЈ  (1842--1929)  --- венгерский  писатель, журналист  крайне  реакционного

направления.  */, памятника же  Михаю Каройи * /* Каройи, Михай (1875--1955)

---  венгерский буржуазный политический деятель,  в  1918  году возглавивший

республиканское правительство  Венгрии.  */ нет  и поныне. Сравнение удачное

--- во  всяком  случае,  с  одной  точки  зрения:  куда больше  нравилось им

вспоминать  своих  героев  великоэллинского  толка,  мечтавших   о   мировом

господстве,   чем   Геракла,  без  громких  фраз  спасавшего  свою   родину,

непоколебимого  сторонника  мира,  являвшегося  для  них  вечным  укором как

чистосердечностью  своей,  так  и  мудростью  --- ибо  все  его  пророчества

сбылись!  Увы, нескольким  поколениям надлежит  сойти в  могилу, прежде  чем

нация проникнется к такому герою симпатией! Однако память о Геракле сберегли

дорийцы: сберегли  по  дружбе, в  благодарность  за  то, что он  любил  их и

оказывал  помощь, за  то,  что среди  них растил своего сына (или нескольких

сыновей),  --- и сберегли  также из  государственных  интересов: Геракл  был

обоснованием  их законного  права  на  Микены,  на  Пелопоннес (который  они

захватили бы, разумеется, в любом случае).

     Афины  же  долго  ---  в  течение  нескольких столетий  ---  не  хотели

вспоминать  о Тесее. (Если и вспоминали,  то  только как о  юном  герое,  но

никогда --- о Тесее, государственном муже.) Это было тягостное воспоминание:

ведь они  сами изгнали и, строго говоря, убили основателя  своего  города! И

правда, решительно все свидетельствует  о  том,  что  Ликомед убил  Тесея на

Скиросе не только из  материального интереса, но и  по наущению любимца Афин

демагога Менестея --- во всяком случае "во славу его".

     Таким образом, цикл легенд о Тесее очень позднего происхождения.

     Осложняется их разбор еще и целым рядом аналогий.

     Культ   Тесея   ---   возникший   уже  под   знаком  афино-спартанского

соперничества --- должен был стать противовесом культу Геракла. (Одно  время

афиняне  чуть было не  сделали  своими  национальными  героями Диоскуров ---

весьма характерно! --- но Диоскуры-то, на их беду, были хотя и не дорийцами,

но зато именно спартанцами!) Тогда они приспособили к своим нуждам несколько

эпизодов из легенды о Геракле.

     Самая главная путаница  здесь в том,  что Тесей  действительно подражал

Гераклу. Особенно поначалу. Ведь он с детства избрал Геракла своим идеалом.

     Вот какие трудности  осложняют мою  попытку  воссоздать истинный  образ

Тесея, что я и прошу Читателя любезно  принять во внимание. (Даже  бесценный

Плутарх  по крайней  мере столько  же  затрудняет, сколько и  облегчает  мне

дело!)

     Честолюбие и угрызения совести  афинян, сконцентрированно запечатленные

в легенде, рассказывают: победив  Минотавра на Крите, Тесей вернулся в Афины

как  раз в то время,  когда его отец Эгей умер, и  тотчас взял в руки бразды

правления. С  отцом  у него  был уговор:  если  он  погибнет,  как  все  его

предшественники в  прежние годы, то корабль, под черными парусами вышедший в

свой  скорбный  путь, под  черными же парусами  и вернется.  Если  же  Тесей

победит и останется в живых, он подымет на мачтах своих белые паруса. Однако

опьяненные победой афинские юноши --- так  гласит легенда  ---  позабыли про

уговор.  Что им  за  дело до  цвета парусов --- черные  так  черные, лишь бы

скорее домой. А  царь Эгей, между тем, уже много дней  все  стоял и стоял на

берегу, вглядываясь в горизонт. Завидев черные паруса, он уверился,  что сын

погиб, и  без промедления  бросился в море. Которое  с  той поры  называется

Эгейским.  Да  простят  мне  творцы  легенды,  но  это  совершенная  чепуха.

Во-первых:  подъем и спуск  парусов, как известно, дело достаточно  сложное.

Так  что, если  подобный уговор был, немыслимо, чтобы  о  нем не  вспомнили,

пускаясь в обратный путь. Во-вторых: и в наши дни не так-то просто покинуть,

скажем,  крестьянский праздничный стол,  не  поминая уж  о пирах  дворянства

минувшего века.  Как же могу я поверить, будто Тесей,  прикончив  Минотавра,

тотчас щелкнул каблуками: "Благодарю за внимание, дело сделано, ваш покорный

слуга". Могло ли  тут обойтись  без  соответствующих  жертвоприношений,  без

торжественного  "Te  Deum"  *   /*  Начало  католической  молитвы.  */,  без

многодневного, если не многонедельного пиршества, а также, между прочим, без

формального примирения между Кноссом и Афинами и отмены статута "данники ---

мздоимцы", просуществовавшего то ли восемнадцать, то ли двадцать семь лет! А

история  с  Ариадной? На  нее ведь  тоже понадобилось какое-то время!  Иными

словами, не так уж они суетились с отъездом, чтобы позабыть заменить паруса.

В-третьих: совершенно явно, что эпизод с  парусами  --- бродячий  сюжет.  Он

вызывающе чужероден. Его связь со смертью  Эгея  --- попытка дать объяснение

постфактум --- чистая выдумка. В-четвертых: общеизвестно, что Эгей не любил,

не мог  любить сына так страстно, чтобы при вести о  его смерти броситься  в

морскую пучину. Если бы царь так любил его, то не спускал бы глаз с Медеи, а

уж после попытки отравления и  вовсе вышвырнул бы  из. дому сию многоопытную

даму, а не сына отправил куда глаза глядят.

     Да и  мог ли он  --- пусть это послужит царю  в оправдание! ---  так уж

безумно любить  совершенно  чужого  ему  юношу?  Припомним,  в  самом  деле,

обстоятельства рождения Тесея. Дед Тесея Питтей был царем Трезены. Трезена в

те  времена --- небольшой  и даже небогатый город, но  зато один из  центров

гуманистического  образования. Питтей же ---  образованнейший человек своего

времени  и  пылкий сторонник  Зевса. Он основывает  первый в Элладе --- или,

скорее,  на  Пелопоннесе --- оракул,  посвященный  Аполлону.  Вводит в своем

городе демократическое судопроизводство --- суд  ведется  при  двух народных

заседателях, --- дабы освободить этот социальный, чисто человеческий  акт от

пелены  религиозного  мистицизма.  А  чтобы  подданные его  научились  вести

общественные дела, сам читает им  курс политики и даже пишет  учебник. (Либо

заставляет писать учеников по конспектам лекций.)

     Дочь Питтея, Этра,  и  есть  мать  Тесея.  Этра  --- печальная  невеста

вынужденного спасаться бегством  Беллерофонта. Сперва она  хочет верно ждать

Беллерофонта, уповая на  амнистию.  К тому  же она очень разборчива --- всех

сравнивает с Беллерофонтом, ---  да еще на редкость остроумна и образованна:

таких женщин мужчины побаиваются. Словом, осталась она ни с чем. А между тем

очень  хочет  иметь  ребенка. Как и Питтей --- внука.  (Вообще-то Этра была,

вероятно,  весьма и весьма  привлекательна. Елена,  например,  красавица  из

красавиц, была привязана к ней до самой смерти.)

     Ничто не ново под луной --- свадьба  Этры тоже была "странным браком" *

/*  Намек  на  роман  венгерского  писателя  Кальмана  Миксата  (1847--1910)

"Странный  брак". */. Питтей напоил оказавшегося  в Трезене проездом  Эгея и

уложил к своей дочери в постель. Правда, от Эгея не требовали бракосочетания

или  чего-то в этом роде ---  только  наследника.  Да  и тут не обошлось без

Посейдона!  Этра же, пробыв  положенное  время  с Эгеем, восстала с ложа  и,

следуя сну  своему,  спустилась к морю, где досыпала уже с Посейдоном. По ее

мнению  --- а  матери обычно это  знают, --- отцом ребенка был Посейдон. Это

подтверждается  еще и тем,  что у  Эгея детей не  было ни от первых двух жен

его, ни затем от Медеи; он оказался бесплоден. Посейдон разрешил ему считать

Тесея своим сыном, что позднее Эгею очень пригодилось: ведь он так не хотел,

чтобы его трон достался подлым его племянникам!

     Однако  даже при  этом  нельзя  поверить,  чтобы он полюбил  Тесея  ---

воспитывавшегося постоянно в Трезене (и получившего блестящее  воспитание!),

увиденного им впервые,  когда мальчику исполнилось уже шестнадцать лет,  ---

такой самозабвенной отцовской любовью!

     Наконец,  допустим,  что Эгей  любил  Тесея  именно так,  допустим, что

сожаления,  угрызения  совести  на  старости  лет  заставили его  беззаветно

полюбить сына, --- разве не захотелось бы ему  узнать  обстоятельства гибели

юного героя? Нет, он  непременно  дождался  бы корабля под черными парусами,

непременно  выслушал  бы ---  правда,  стоная  и  раздирая на  себе  одежды,

обливаясь  слезами  ---  скорбную  весть,  распорядился бы по  крайней  мере

относительно обряда,  заменявшего государственные  похороны  в  те  времена,

когда не было еще государства.

     И  на  самый конец: уж если кто-то  столь горячо любит своего сына, он,

пожалуй, и не отпустит его к Минотавру. Если же мальчик решился ехать  любой

ценой, едет  с  ним  вместе. В  крайнем случае,  очень  уж  опутанный делами

государственной  важности, раскошеливается  на  курьерский корабль,  который

моментально оповестил бы его о случившемся.

     Но вот  что важнее  всего:  неправда, будто Тесей принял отцовский трон

сразу же после победы на Крите. (Слово "трон" здесь  означает не больше, чем

слово "царь"  по отношению к царям Аттики в те времена: скорее --- приличное

кресло.) Жив ли  был  Эгей,  умер  ли, Тесей  не тотчас взошел на  его трон:

прежде ему нужно было раздобыть себе жену  --- иначе говоря, принять участие

в войне Геракла с амазонками.

     А еще потому не принял Тесей отцовского трона, что не этот трон был ему

нужен. Он стремился к большему.

     Сперва он хотел быть  вторым Гераклом.  Ему стукнуло семь лет, когда он

познакомился с этим своим  ---  седьмая вода на киселе --- дядюшкой. Придя к

Питтею в  гости, Геракл сбросил с плеч  знаменитую львиную шкуру. Обычно при

виде  этой  шкуры  дети пугались и  разбегались кто куда.  Один лишь  Тесей,

выбежав во двор, тут же вернулся с топором: сейчас он убьет  страшного льва!

Геракл,  естественно, сказал  тут что-то вроде: "Ну,  братец, быть тебе моим

преемником".

     И поначалу дело словно бы к тому и шло. Прощаясь с Этрой,  Эгей спрятал

под громадною каменной глыбой пару сандалий и меч: "Дитя же пусть  явится ко

мне  в Афины не прежде, чем сумеет сдвинуть этот камень. Я узнаю его по мечу

и  сандалиям!"  Можем  себе представить,  каков был  этот  камешек, если  за

столько  лет не  нашлось никого, кто сумел бы  сдвинуть его с  места. А ведь

хороший меч и добротные сандалии в  те времена  --- ценность  немалая!  Пара

сандалий служила человеку всю жизнь. Тем более  меч: мы ведь знаем, что даже

на богатом Востоке воины отправлялись в поход, вооружившись по большей части

пращой,  деревянным дротиком,  каменным  топором  или каменною  же  булавой.

"Бронзовый век" не означает, что оружие или инструмент из бронзы доставались

каждому! С этой точки зрения  подавляющее большинство  людей еще  продолжало

жить в каменном веке.

     Тесей  сдвинул неподъемный  камень  шестнадцати лет  от  роду! Затем по

дороге в Аттику  покончил с  четырьмя знаменитыми бандитами,  в том числе  с

поминаемым и поныне Прокрустом. Прибыв в Афины, он узнал, что в сорока  двух

километрах от  города,  на Марафоне, буйствует,  уничтожая  посевы  и людей,

знаменитый критский бык,  оплодотворивший Пасифаю, которого Геракл связанным

доставил  в  Микены, а Эврисфей,  испугавшись, выпустил на свободу.  Недолго

думая, Тесей  отправляется в путь, оглушает быка  мощным  ударом  и, спутав,

приводит в Афины,  чтобы  показать --- и, вероятно, тут же принести в жертву

--- восторженно  встречавшему  его народу. До сих пор  --- типично Гераклова

серия подвигов.  Независимо  от  того,  совершил  ли  их  Тесей --- хотя  бы

частично  --- в  действительности,  или  их приписало  ему  позднее афинское

тщеславие. Ионийцы ведь, как известно, обладали незаурядной фантазией.

     Затем  следует  полоса,  нимало не  напоминающая  житие  Геракла. Тесей

впутался  в банду Пиритоя. Какая могла быть тому причина? Судя  по всему, та

же самая, которая и в наше время заводит  жизнь не одного подростка в  точно

такой же  тупик.  Недостаток любви, ласки. Тесея едва не отравили, жизнь его

висела  на  волоске,  злодеяние  не  удалось благодаря  одному-единственному

непроизвольному  жесту  отца --- не  удалось сегодня, но завтра ведь может и

удаться?! Было  очевидно,  что  Медея  решилась извести  его. Но это бы  еще

ничего:  случались  такие  мачехи  и  до  нее  и  после.  Самым  же  большим

разочарованием  для Тесея,  самым отвратительным, отвратительным до тошноты,

было  трусливое поведение его отца, Эгея. Тесей не  мог  больше оставаться в

родительском  доме, то  есть  в  Афинах,  он  пошел  скитаться  по свету.  И

повстречался однажды с вождем лапифов Пиритоем. Пиритой был веселый, смелый,

умный молодой человек, он и пригож был, и предприимчив и верен в дружбе, ---

словом, мы можем говорить о нем  все  самое прекрасное, но  в конечном счете

ничего хорошего.

     Что бы  ни совершал Геракл ---  даже вынуждаемый  иной раз Эврисфеем на

подвиги  ради самих подвигов, подвиги-аттракционы,  --- его  деяния  все  же

имели и смысл и цель, ибо служили Зевсу, его  именем освященному обету.  Для

банды  же  во  все  времена  характерно  лишь формальное  почитание  дружбы,

солидарности,  мужества и целого ряда других достоинств, ибо все  это лишено

цели и  идеи, бессодержательно. Переливающаяся всеми цветами радуги пустышка

завораживала сверкающим своим многоцветьем  даже потомков: с парой Тесей ---

Пиритой  связаны бесчисленные  анекдоты.  (Даже  Елена, даже сама  Персефона

стали будто бы жертвами их  необузданности!)  Тем не менее из каждого такого

анекдота  в конечном счете  становится ясно, как  формальная добродетель  за

отсутствием содержания оборачивается своей изнаночной стороной.

     Однако  же  сколько правды  в мудрой фразе  ГЈте: "Ein  guter Mensch in

seinem dunklen Drange ist sich des rechten Weges stets bewusst!" * /* "Знай:

чистая душа в  своем исканье смутном сознаньем истины полна". ГЈте, "Фауст".

Перевод  Н.  Холодковского.  */  В  конечном  итоге даже  самые темные  годы

беспутства и бесцельных  скитаний пошли затем Тесею на пользу. Из  множества

дурного  его натура  сумела  отцедить и  вобрать  нечто доброе.  Вот  почему

хочется посоветовать нашей милиции и органам правосудия с величайшим тактом,

с педагогической осмотрительностью наказывать несовершеннолетних нарушителей

порядка. Если среди десятка  тысяч лишь один оказался  бы Тесеем, это стоило

бы любых хлопот.

     На  судьбу  Тесея  оказало  огромное  влияние  то,  что  в  цепи  своих

беспорядочных  выходок  и авантюр  он дважды повстречался с Гераклом. Первый

раз это  случилось  во  время  войны кентавров  и лапифов.  (Можно  сказать,

братоубийственной  войны,  поскольку речь шла о двух  родственных племенах.)

Славные, простоватые кентавры привычны были к кислому молоку, от вина же они

всякий раз приходили  в  неистовство.  Так случилось  и  на  свадебном  пиру

Пиритоя:  кентавры  набросились вдруг  на  женщин. Превосходившие  кентавров

числом  и  к  тому  же  лучше  переносившие  вино  лапифы  основательно   их

поколотили, а потом, что было уже несправедливо, прогнали с исконных земель.

В  последовавшей затем войне  принял участие и Геракл  на стороне кентавров.

Тесей сражался  во главе  лапифов. Вот  тут-то  идеал  его детских лет вновь

дважды  поверг юного героя  в восхищение  и изумление:  Геракл не  только не

предавал  позору  тела  павших  на   поле   боя  лапифов,  но  возвращал  их

родственникам, дабы те  могли оказать положенные  храбрым воинам почести; по

окончании  же  победоносной   битвы  он  позаботился  о   том,  чтобы  враги

примирились  искренне,  мир  заключили на почетных условиях,  не  сеяли семя

будущей войны.

     И то и другое было ново и введено в обиход Гераклом впервые.

     Второй их встречей было  уже упоминавшееся милосское приключение, когда

Пиритоя постиг  бесславный  конец, Тесея же освободил Геракл, причем в столь

плачевном состоянии, что сказать --- он оставил там даже штаны --- мало. Ибо

мы знаем совершенно точно: вместе со штанами остался и кусок его зада.

     Обе встречи оказали  решающее воздействие  на  судьбу  Тесея. Самое  же

главное (хотя тоже, вероятно, не без влияния Геракла), Тесей осознал наконец

в эти смутные годы свое призвание и научился  многому, без чего  оказался бы

неспособным это призвание выполнить.

     Он научился  приобретать товарищей,  привлекать к себе людей.  Научился

создавать войско и командовать им. Из героя-одиночки он стал вождем.

     Однако призвание у него было иное, чем у Геракла. И меньше, конечно, но

в чем-то и больше. То есть оно было другим: принять на свои плечи не Элладу,

но Афины!

     Афины! Создать в Аттике настоящее войско!

     Самое  зерно  этого  войска  сформировалось,  очевидно,  уже  во  время

экспедиций  на Крит. Те шестеро юношей, что  отправились тогда с Тесеем  ---

неважно,  по  приказу  или  добровольно,  --- были  готовые на любые  жертвы

молодые  люди в расцвете  лет  и физических сил. А Тесей, победив Минотавра,

спас их от смерти. Были с ними еще моряки слуги, провожатые --- все смелые и

верные, крепко спаянные пережитыми невзгодами  люди. Конечно,  многие из них

должны были последовать за Тесеем и в его добровольное изгнание. Приключения

же и скитания лихого братства, вероятно, привлекали новые силы:  все смелые,

жаждавшие авантюр и простора желаниям  молодые люди, сколько  ни  было  их в

Афинах  и  окрестностях,  тянулись  к ним. Присоединилось, наверное,  немало

оставшихся без вожака молодых  лапифов. Да Тесей и сам, где бы  ни оказался,

вербовал людей. Мы это знаем,  ведь  он никогда  не  допытывался, какого кто

роду-племени,  лишь  бы подходил ему по  стати. В  поход против  амазонок он

двинулся, вне всякого сомнения, во главе собственного отряда, и это была уже

не шайка,  а именно воинский  отряд, прилично  экипированный  ---  во всяком

случае, после  победы  ---  и к концу победоносного  похода,  после долгого,

протяженностью  в  четыре  тысячи  километров,  пути, сплотившийся  в  такое

закаленное боями,  испытанное и  повидавшее  мир воинство (их могло быть при

этом каких-нибудь сто пятьдесят человек, не в том дело!), подобного которому

ионийцы прежде не  видывали. Возможно, ионийцы  могли  бы  собрать  --- да и

собирали когда-то, во времена скитаний, --- войско числом не меньше, а много

больше,  этакую первобытнообщинную  рать,  шумную орду всех  мужчин племени,

нещадно оравших на совете каждый свое, в битве же ошалело пырявших дубинками

куда придется.  Но людям  Тесея достаточно было  короткого  приказа ---  они

понимали своего военачальника с полуслова, владели всеми видами оружия как в

пешем бою, так  и на колесницах, знали, что такое дисциплина и  организация,

что такое  авангард, основной  корпус,  арьергард,  умели  быстро  раскинуть

лагерь и так же быстро его собрать. Воины Тесея  умели и знали очень многое,

но самое главное --- знали,  что их вождь намерен осуществить в Афинах нечто

замечательное.  И  хотя  не  все  они,  вероятно,  до  конца  понимали,  чем

замечательно  это  замечательное, одно  было для них  несомненно:  предстоит

славное развлечение --- и они заранее его принимали всей душой.

     С этой-то  вооруженной силой, с этим  передовым  политическим отрядом и

совершил Тесей революцию в Афинах.

     Не   царем-пастухом,   не   царем-поселянином,   получившим   отцовское

наследство,  вступил  он   на   афинский  престол,  но  основал  полис   ---

город-государство. Мелких  царьков, родовую знать  убедил  или победил.  Так

было: везде и всюду, со  всеми и каждым говорил он о своем плане,  привлекал

даже  слуг, даже рабов!  И  царек или князек обнаруживал  себя в одиночестве

между собственными своими подданными, с одной стороны, и войском Тесея --- с

другой.  Таким образом,  в  большинстве  случаев Тесею  даже  не приходилось

вынимать меч из ножен. Иными словами, Тесей был хорошим политиком.

     Не  будем, однако, строить иллюзий, в его победах играли роль не только

убеждение и демонстрация силы, но и кое-что другое.

     Кровь тоже лилась за Афины, за утверждение Афин. И немало крови.

     Новое государство беспокоили  также извне,  в только-только строившийся

город  засылали шпионов, диверсантов. И  ставка была велика:  быть  ионийцам

прислужниками Микен, их вспомогательным военно-политическим отрядом, или ---

народом. (Да,  Гомер называет  афинян ---  одних лишь  афинян  ---  народом.

Правда, и здесь иронизирует: "Конечно, народом бы стали афинские люди, когда

бы хватило ума, когда б подчинились Тесею".)

     Словом, Тесей  был  вынужден ---  и  нередко  ---  попросту  истреблять

сопротивленцев, своих политических противников,  подчистую. История горькая,

но  не он один  в ней виноват: он-то,  во  всяком случае, винил самый статут

города,  который включал в  себя  немало  положений,  восходивших  к древней

религиозной  традиции:  "Убийца   должен   быть  изгнан  навечно,  дабы  его

прегрешенье не пало на город".  Правда, убийцей мог быть объявлен  лишь тот,

кого обвинит перед судом либо жертва его, либо кровный родич убитого. Вот  и

приходилось  Тесею,  заодно  со своим  недругом,  истреблять и всех  кровных

родственников  его, поголовно.  Зато  при  этом  он  мог уже  сам  выступить

собственным   обвинителем,   мотивируя   убийство   "интересами   общества",

очиститься  от коего  возможно  было  всего лишь годичным изгнанием.  (Когда

такого рода преступления  накапливались,  Тесей удалялся в Трезену, наследие

матери, и управлял афинскими делами оттуда.)

     Не думаю, будто Тесей убивал из одержимости властью,  так что проводить

ошибочные параллели бессмысленно. Просто --- ставка была велика.

     И дело затевалось великое.

     В Афинах, пропыленном  хуторке паломников, он строил  город.  Для этого

было  необходимо, чтобы каждый имущий житель  Аттики  выстроил себе в Афинах

дом.  Для  сооружения  зданий   общественного  характера  ---   коммунальных

учреждений, укреплений, храмов --- требовались уже соединенные усилия  всего

народа Аттики.  Да, Тесей  и  добрым  словом,  и силой  принудил благородных

господ  перебраться  из отдаленных  усадеб  в  Афины. И  заставил  ионийцев,

разрушив  деление на племена  и  роды,  образовать новые  --- городские  ---

сословия граждан.

     Чтобы старинная знать не оказалась в чистом проигрыше, он создал из нее

сословие  эвпатридов,  которое делило  бы  с  ним власть  --- участвовало  в

политической жизни, контролировало правосудие, охрану общественного порядка,

богослужения. Земледельцам --- сословию геоморов --- он  оставил во владение

их  землю;  однако  для   этого   ему  пришлось  осуществить   действительно

колоссальную земельную реформу: родовые,  в принципе общие  земли он  должен

был объявить частной или общественно-сельской собственностью, которая входит

в  территорию  полиса и за которую  владельцы  платят  городу подать.  Таким

образом, земля, прежде фактически принадлежавшая царькам и князькам, теперь,

под эгидой города, стала собственностью второго сословия. Коему вменялось за

это в  обязанность обеспечивать  население  полиса  продовольствием, а также

производить  продукты на  вывоз. К третьему сословию --- сословию  демиургов

--- относились ремесленники, художники,  артисты, ученые,  вообще все,  чьим

делом и заботой станет культура и цивилизация Афин.

     Как  всякий  основатель  города в древнем  мире, Тесей, едва  определив

границы,  тотчас объявил  свой ---  пока  еще лишь  воображаемый  ---  город

убежищем; пусть бегут сюда все, кого преследуют: все бедняки, должники, даже

варвары, все беглые рабы и преступники, лишь бы они умели что-нибудь  делать

и готовы  были  работать. В  Новое  время,  мы знаем, так заселялись  уже не

города, а целые материки.

     Разумеется, в то время, о котором  мы ведем рассказ, все это  было  еще

только в  проекте. Для его  осуществления понадобилась целая жизнь.  Звучит,

пожалуй,  двусмысленно, но  именно  благодаря этой  двойственности  наиболее

точно: для осуществления его потребовалась жизнь Тесея.

     Итак,  мы можем убедиться, что в нашей  истории  Тесей стоит совершенно

особняком. Он искал приключений не  затем, чтобы бежать от действительности.

И не  считал  это единственным путем, коим следуя, он  за неимением  лучшего

все-таки может что-то сделать. Даже с головой  отдаваясь приключениям, Тесей

готовился к  призванию, выполнить  которое  должен был именно в  той,  <i>тогда

существовавшей</i> действительности. Великое различие:  "У меня  нет возможности

отдаться  своему призванию, поэтому  я совершаю подвиги".  Или: "Я  совершаю

подвиги, чтобы суметь выполнить свое призвание".

     К  слову  сказать,  участвуя   в  закавказской  экспедиции,  Тесей  уже

обнаружил  себя  весьма  зрелым  государственным  мужем.  За  это  время  он

установил  жизненно  важные для будущего  Афин дипломатические связи. Прежде

всего  с Микенами  ---  точнее, с  микенской  партией  мира, --- под  эгидой

которых,  в сущности,  и создана была коалиция, чем, по-видимому, обезопасил

Афины  с юга (а также  Трезену,  свое  пелопоннесское  наследство). Затем  с

мирмидонцами и кентаврами, тем самым обезопасив свой город с севера.  (Фивы,

как мы еще увидим, особого значения не имели; однако, приняв Эдипа, Антигону

и фиванцев, бежавших от Эпигонов, он и с  этой стороны подготовил на будущее

добрососедские   отношения.)  Но  самое  главное,  что  имело  в  дальнейшем

первостепенное  значение,  ---  здесь углубилась  и  превратилась  в  тесный

политический союз  его  дружба  с Гераклом.  Это же,  ни  больше ни  меньше,

защитило Афины  и всю  Аттику  от  вторжения  дорийцев.  Достойный  внимания

исторический  факт:  дорийцы, которые,  именуя  себя  наследниками  Геракла,

утверждали  свое  право  на   Пелопоннес  и  затем  на   месте  окончательно

деградировавших  после  Трои  и похода  в  Азию  Микен  создали  собственное

государство; дорийцы, которые прошли  покорителями через всю Грецию, попутно

закабаляя  или вообще сравнивая с землей греческие города,  --- эти  дорийцы

попросту обходили Аттику! Между тем после  изгнания Тесея и падения Менестея

(а также, очевидно, гибели отправившегося с ним воинства) в Афинах воцарился

разлад,   мрачная  анархия,   так  что  опасаться  сопротивления   даже   не

приходилось.  С другой  стороны,  не столь уж  бедна  была Аттика, чтобы  не

рассчитывать  там на добычу, хотя бы такую, какую могли захватить дорийцы на

Севере  и  Среднем  Западе  Греции.  Следовательно, должен был  существовать

какой-то договор, освященное  клятвами соглашение между дорийцами и Аттикой.

И такая договоренность --- это более, нежели гипотеза,  --- была делом лично

Геракла и Тесея.

     Вот   и   другая   деталь,  свидетельствующая  о   зрелости  Тесея  как

государственного мужа: он привез себе жену издалека,  с амазонской  земли. В

самом деле,  оставим  в стороне  романтику, рассудим  практически: разве  не

нашлось бы в Элладе невест для Тесея? Да сколько угодно. Даже без всяких его

подвигов. А тем более когда он победителем вернулся с Крита. Сколько девушек

в Аттике с  радостью пали бы  в объятия Тесея,  не будь которого, их ожидала

бы, возможно, ужасная пасть Минотавра! Однако  Тесей  не  хотел  искать себе

жену  в  Элладе, а  еще  менее --- в Аттике.  Мог  ли он  жениться на девице

среднего  сословия?   Нет,   конечно,  если   мало-мальски   дорожил   своим

авторитетом. Знатные же семейства были и так уже вдоль и поперек переплетены

родственными  отношениями.  Сам  Тесей  приходился   родней  Атрею,  Фиесту,

Эврисфею. Счастье  еще,  что  родичи не  очень  это  подчеркивали из-за  его

бедности и не слишком знатного  (земного) отца. Да и вообще "просто" родство

они  не принимали всерьез и с превеликой радостью убивали друг дружку. Между

тем женитьба --- важный союз, а в те времена ---  и союз политический. Тесей

же задумал создать независимые от пелопоннесской политики Афины.

     Да, только  и не хватало ему жениться в  Аттике! Навязать  себе на  шею

истинное  проклятие --- нескладную дочку какого-нибудь князька,  чтобы она с

утра  до вечера ныла из-за отца своего  и всех домочадцев! Папеньке,  видите

ли, нежелательно перебираться в Афины. Если  же, в конце концов, он решится,

то   уж  требует  себе,  разумеется,   лучшее  место  для   дома.   Впрочем,

удовлетворись он самым скромным участком, остальная знать тотчас сочтет этот

участок  наилучшим. Словом, такая  женитьба заведомо ставит популярность под

удар.  Взять  хотя бы  одно:  почему из множества заневестившихся  девиц  он

выбрал именно ту, которую выбрал?! И вот уже все  многочисленные кандидаты в

тести (минус один) --- враги. А потом, жениться за  границей --- в этом есть

что-то вызывающее почтение: короли, как правило, если хватало  ума, брали за

себя иноземных принцесс.  Да и у нас тоже, даже сейчас, для многих сохранили

привлекательность и  очарование  браки с иностранками. Куда уж лучше, право,

если  муж приводит в дом жену, про которую ни одна живая душа не скажет, что

знает  ее с пеленок, ---  и никто  не учился с нею  в одном классе, никто не

приударял  за ней на  катке целый сезон, никто  не  играл с нею  в  фанты! А

главное:  она не приводит в дом  полчища родственников,  прямых, двоюродных,

троюродных. Появляется, входит,  располагается --- единственная:  жена. И ни

одна высокопоставленная аттическая  семья из-за нее  не в обиде,  вернее ---

обижены все одинаково. А это уже несущественно.

     Был  особый романтический  привкус в  том, что Тесей  женился на царице

амазонок  --- правительнице легендарного, совершенно необычайного народа;  о

ее сказочных богатствах и элегантности слава шла по всей Греции. Не случайно

ведь дочь Эврисфея  потребовала  от Геракла именно пояс Ипполиты! К  тому же

Ипполита была, несомненно, красивая  женщина. Тесей придавал этому значение.

И не  ради себя,  он-то не  раз  уже  успел убедиться:  "красивая  женщина",

"хорошая женщина", "именно-мне-больше-всех-необходимая женщина" --- понятия,

не  всегда  тождественные.  Но, решившись  привезти  жену  из-за границы, он

должен  был выбрать  женщину  красивую, красивую изумительно с точки  зрения

господствовавшего  тогда   вкуса.  Иначе  его  триумфальный  въезд  в  Афины

сопровождался бы не ликующими кликами, а недоуменным ворчанием всех афинских

отцов и матерей. "Ну и ну!" --- слышалось бы повсюду.  --- "Уж моя-то  дочка

получше  выглядела бы с ним рядом!" --- "Слепец этот Тесей или недоумок?" Но

и  обида  уже  пол-обиды,  если  красота  иностранки  жены  вызывает   шепот

признания.  Между  благороднейшими  семействами  Аттики  идет  совсем   иной

разговор: "Н-да, тут я его понимаю: долго ли из-за такой потерять голову!" А

рядом --- шепот: "Не скажу, чтоб моя дочь  уступала  ей  по  красоте, но эта

Ипполита, наверное,  тонкая штучка, изощренная  во всем...  тут  моей ее  не

догнать,  не так  я свою дочь воспитала!"  И наконец, после некоторой паузы,

примирительно: "Но хороша, очень  хороша. Фигура  отличная.  Дивные, волосы,

чудесные глаза, да  и вообще... Словом, что там говорить: красивая женщина".

Не правда ли, совершенно другой тон?!

     Как  утверждает легенда, амазонки правую грудь выжигали  или  отрезали,

чтобы не мешала при стрельбе из  лука. Это, однако, типично мужская выдумка.

Ну какая женщина, даже многие столетия спустя, не желала  стать амазонкой? И

что же мог сказать ей на это муж? "Ну  ради бога, деточка, сделай одолжение.

Да  только  ведь  правую  грудь  тогда  придется  выжечь  напрочь,  а?"  И у

взбунтовавшейся супруги тотчас пропадает интерес ко всему амазонскому.

     Когда-то, будучи еще вульгарным  филологом,  я тоже  верил этой сказке.

Но, к счастью,  в наши времена существует весьма распространенный  спорт ---

стрельба из лука, ---  популярный также и  среди женщин. Однажды, еще в пору

активной моей  общественной деятельности, явилась ко мне по каким-то сложным

делам некая спортсменка,  как раз в этом жанре. Она была даже чемпионка, вот

только запамятовал я, чемпионка Европы или Венгрии, но что чемпионка --- это

точно. Боюсь, бедняжка была очень смущена: ей показалось, должно быть, что я

разглядывал  ее  с  вовсе  не  подобающей  работнику официального учреждения

"фривольностью".  Между тем  из чистейшего научного интереса я  рассматривал

только и исключительно ее  грудь.  Насколько позволяло видеть  платье, а так

как дело было летом, то оно позволяло видеть  достаточно много, я должен был

прийти к единственно возможному заключению: ни о выжигании,  ни об ампутации

не  могло быть  и речи ---  то была  прекрасно  оформившаяся грудь (на любой

вкус), причем и  левая  и правая  в равной мере. У  чемпионки! Правда, я  не

осмелился спросить, не  является ли помехой во время чемпионатов эта со всех

прочих  точек  зрения  скорее  украшению  служащая,   но  в  данном   случае

рассматриваемая  мною чисто  практически  деталь, --- не  осмелился,  боясь,

несмотря на всю научную обоснованность моего вопроса, показаться ей идиотом.

Да и  как мог  бы стать  популярным среди  женщин этот  вид  спорта, будь он

связан с подобного рода операцией!

     Итак, решаюсь  положительно  утверждать, что у  Ипполиты наличествовали

обе груди.  Она  была  царица, иностранка, она  была богата и  хороша собой:

мамашам афинских невест сказать было нечего. Как ни интриговали против Тесея

со всех сторон, женитьба не принесла  ему дополнительных  внутриполитических

затруднений!

     А  теперь, все  сопоставив, --- какой же  человек был Тесей?  Вспомним:

неупорядоченные  семейные отношения,  отец, недостойный носить  это  имя  (к

слову сказать, и не отец), мачеха --- известная преступница и даже,  по всем

признакам,  психопатка.  Затем  бродяжнический  образ  жизни и  сорви-голова

приятель.  Мы знаем,  куда  ведет  обычно подобное  стечение  обстоятельств.

Статистика   преступлений   красноречиво  о   том  рассказывает.   Какой  же

кристальной души должен быть человек, сумевший  над всем этим подняться! Как

чтим мы, не правда ли, Генриха V, во всяком случае шекспировского Генриха V,

который растранжирил всю свою молодость в обществе Фальстафа, по пивнушкам и

борделям, а потом вдруг оказался сильной  личностью,  храбрым и справедливым

государем, блюстителем веры и нравов. А ведь за спиной Генриха V  стоял хотя

бы заботливый,  беспокойный  отец,  который  так  хотел  дать  сыну  хорошее

воспитание! Рядом с  Генрихом всегда были примерные  братья  --- умница Джон

Ланкастер  и  душа  человек Том  Кларенс. (И  все-таки  остались  в  Генрихе

хулиганские замашки!  Вспомним,  как оскорбительно, на людях ---  да  еще  в

церкви! ---  начал он  лапать  свою невесту, французскую принцессу; бедняжка

убежала, вся  в слезах...  Как же возвеличил бы Шекспир Тесея, окажись Тесей

английским королем!)

     Вышецитированная  фраза  ГЈте  прекрасна  ---  прекрасна, слов  нет, но

признаемся: она  ничего не объясняет. Это лишь видимость  объяснения. Что же

было для Тесея той "нитью Ариадны", которая  помогла ему ориентироваться  не

только в лабиринте Минотавра, но и  в гораздо более запутанном лабиринте его

жизни?  Иначе  говоря, мы  могли  бы  спросить (о чем мудрый  ГЈте,  как  ни

странно, не спрашивает): отчего хорош хороший человек?  Жизнь Тесея дает  на

это ответ. Ответ вряд ли единственный, но удовлетворительный.  Человек, судя

по  всему, оттого хорош,  что  у  него  есть призвание. Тесей знал,  что ему

делать в  горько-реальном, окружавшем  его  мире, он хотел  что-то  делать и

знал:  именно ему надлежит сделать это  как  можно лучше.  Именно  осознание

своей  призванности  подняло его  из омута  головокружительных  искушений  в

сияющее огромное небо.

     Конечно,   для  самого  призвания  требовалось   что-то  еще,  какие-то

"данные", определить которые  точнее я не  могу.  Некий  изначально чистый и

прочный  материал  в  характере,   освещающий  все  вокруг.  Что  это?  Гены

Посейдона? Детство?  Воспитание,  данное  необыкновенной  матерью  и  мудрым

ученым  дедом?  Воскрешение   в  зрелые  годы   всего,   что  было   попрано

подростком?.. Факт  остается фактом.  Тесей  обладал характером,  твердым  и

чистым, как  алмаз. Причем внешние обстоятельства в ту пору еще не требовали

проявлений  алмазной  ---  беспощадной!  --- твердости  этого  характера.  В

довершение всего он много и с воодушевлением говорил о своих планах, как это

вообще  свойственно  людям,  одержимым мыслью о собственном призвании,  и  в

такие минуты лицо его, даже  будь оно некрасиво --- а это было вовсе не так!

---  становилось прекрасным. (Вот когда  Ипполита чувствовала,  должно быть,

что имело смысл покинуть амазонское царство, что хорошо родить этому мужчине

ребенка.)

     Да, Тесея, как я вижу, любили. Несомненно, полюбил его и Прометей.

     И все-таки не пошел с ним в Афины.

     Тесею по возвращении предстояло сыграть свадьбу с Ипполитой  --- ну, не

свадьбу, так, что-то  вроде (ведь Ипполита,  как амазонка,  не  могла  выйти

замуж). Тесея ждали радости медового месяца. Одновременно это будет для него

и  медовый месяц  начала  царствования.  Что  делать  в  его  доме Прометею?

Пристало  ли  вообще  быть  гостем  в  такое  время?  Но  главное,  Прометей

предвидел, что в Афинах окажется перед дилеммой: либо не принимать участия в

великих  планах  Тесея, наблюдать  со  стороны (а тогда  что ему там делать?

Путаться под ногами, мешать, отнимать у правителя время?), либо включиться в

их осуществление хотя бы просто  как друг, как  советчик, ---  а уж это хуже

всего. Сейчас в  Аттике все смешается, и то, что из этого выкристаллизуется,

многим придется не по нраву. Не только тем, у кого отобрали землю и мизерные

их  царства, не только тем, кто --- на какое-то время  --- пострадает в этой

революции.  (Ибо в  конечном счете, мы  это знаем, выиграют  все! И  немало:

жизнь, историю.) Подымутся против  Тесея и те,  кого  ничто  не связывает со

старым миром, ничто, кроме страшно липучей  смолы ---  привычки. Как человек

---  правильнее  сказать,   бог,  у  которого  за  миллион  лет  было  время

поразмыслить, ---  Прометей  отчетливо видел:  если  Тесей  бросится  в  эту

революцию, ему придется нелегко и не  раз  потребуется,  конечно, поддержка,

совет  друга  ---  однако  если  этот добрый  друг не  афинянин, даже  самый

распрекрасный его совет больше повредит Тесею, чем поможет!

     Несомненно,  именно так все и было.  Несомненно,  Прометей  не  пошел с

Тесеем в Афины. Побывай он там, в памяти афинской тому непременно остался бы

след.  Ибо  в  этом   случае  бунт,  вызванный   несколькими   непопулярными

распоряжениями  Тесея  и науськиваниями Диоскуров" когда  основатель  города

вдруг обнаружил, что  на всенародном голосовании он получил меньше  голосов,

чем демагог Менестей, и теперь  самое  лучшее удалиться, хотя бы  на  время,

переждать в семейном имении,  покуда  улягутся  страсти и солидная депутация

вновь призовет  его править  в  Афинах,  --- так  вот,  этот  потрясающий  и

трагический поворот в жизни героя, во-первых,  случился бы гораздо раньше, а

во-вторых,  объектом  контрреволюции  был бы  прежде  всего  не Тесей, а его

иноземный  советчик!  Ибо  противником  Тесея  был  бы не  только  суеверный

консерватизм, но и оскорбленное самолюбие афинян. И какой-то след остался бы

непременно. Ведь  память греков, я не устану повторять  это,  приметила все,

достойное  внимания,  все  необычное.  Поскольку  же ничего  похожего  мы не

встречаем  ни  в  легендах  о  Прометее,  ни  в легендах  о Тесее,  остается

признать: Прометей в Афинах не задерживался.

     Наши  герои все-таки на  некоторое время остановились в Афинах, вернее,

на том месте для постоя, которое позднее стало Афинами. У нас есть сведения,

что именно тогда Тесей посвятил Геракла в Элевсинские мистерии.

     (Что это  были  за мистерии и что,  по  существу,  означало пресловутое

посвящение в  XIII  веке до нашей эры? Заключался ли в таинственном обряде и

политико-идейный  смысл:  утверждение культа доброй, относящейся  к "ордену"

Зевса матери-Земли  в противовес матриархальному культу Верховного  женского

божества,  восходящего  к  Луне?  Или  то  был союз, сходный  со  Свободными

Каменщиками нашего  времени? Или  это рассматривалось в  Аттике  просто  как

награда, присвоение почетного  гражданства?  По  крайней  мере Диоскуры явно

имели в виду это  последнее, добиваясь для  себя посвящения. Оно,  во всяком

случае, было  очень  и очень почетно. Впрочем,  возможно, что этот  эпизод в

цикл легенд о Геракле был привнесен позднее все пышней расцветавшим афинским

тщеславием.)

     Словом,  очевидно:  наши  герои  оставались в  Афинах столько,  сколько

требует обычай,  участвовали в некоторых  обрядах,  пировали  на  прощальных

трапезах-жертвоприношениях. Они пробыли там по меньшей мере до тех пор, пока

не вернулись  посланные на Саламин гонцы. Гонцы сообщили,  что  Теламона  на

Саламине нет.  Как нет и молодого  троянского жреца, некоего Калханта. Тот и

другой отправились в Дельфы просить у Аполлона пророчества.

     Вероятно,  в Афинах получил Геракл и  первые вести  из Микен.  Недобрые

вести.

     Геракл --- а с  ним Прометей --- снова вышли в путь  на Микены. Дорога,

извивавшаяся по горам и долам Аттики, была  здесь еще просто широкой тропой,

вытоптанной гуртами скота.

 

        Фивы

 

     Направляясь в Афины, наши  герои ---  как  я подозреваю --- обошли Фивы

стороной.  Тесей  был с Креонтом  в  прохладных отношениях. Воспользовавшись

правом убежища,  предоставленным Афинами, вернее,  древним храмом  пеласгов,

здесь укрывался искалеченный изгнанник Эдип,  жила ---  вот уже почти десять

лет --- осужденная на смерть Антигона, а  также взбунтовавшийся  сын Креонта

---  Гемон.  Фивы, хотя  бы только престижа  ради, потребовали,  конечно, их

выдачи, однако Тесей, который  не собирался ограничивать  право  убежища  и,

напротив,  задумал  распространить  его вскоре  на  весь пока  лишь в мечтах

существующий  город,  не  мог их  выдать. Одним словом,  в  Фивы они,  всего

вероятнее, не зашли.

     Теперь же Геракл, услышав недоброе про Микены, не двинулся прямым ходом

на  Коринф, а,  сделав небольшой  крюк, расположился  на несколько  дней под

Фивами. Он вообще любил этот город --- город его детства и юности. К тому же

ни  от кого не мог бы он узнать о событиях в Микенах вернее, чем от Креонта.

Ибо никто не  следил бдительнее Креонта за малейшими изменениями в микенской

политике.

     Кто же был Креонт,  тот, под чью  защиту  бежал когда-то отец Геракла и

кого  мифология даже  после смерти Геракла все  еще называет царем?  Да,  он

выступает как царь и во времена царя Эдипа и тогда, когда царем стал Этеокл.

Одни  полагают, что здесь  просто  невольная  ошибка  изустных,  многократно

пересказываемых преданий, другие относят это за счет произвольной путаницы в

изложении  вековой  череды  событий  --- и  не  без причины:  лишь  двадцать

поколений   спустя  мы  встречаемся  впервые   с  художественно-достоверными

описаниями!  Однако разобраться  в  противоречиях  все-таки можно  --- стоит

только приглядеться внимательно к Фивам той эпохи.

     Фивы были консервативным, суеверно-религиозным, провинциальным городом.

Город  стоял на  перекрестке важных  для  внутренней торговли дорог,  но для

мореплавания, а следовательно, для "большой политики", для мировой политики,

особого  значения  не имел.  Иначе  говоря,  Фивы  не  осознали  собственной

заинтересованности в  большой  политике,  не осознали  главным образом из-за

внутренних противоречий, из-за  лихорадки  непрерывных социальных  встрясок.

Здесь  все  еще  сохранялись   в  неприкосновенности  религиозные  институты

матриархата, но  уже неуклонно  одерживало победы новое,  современное учение

--- зевсизм. В результате сложились два  сильных центра: прорицатель Тиресий

--- верховный жрец,  и Креонт --- "дядюшка"-наставник, политический советник

двора. А  между ними ---  царица  и  ее  временный муж, предназначенный  для

жертвоприношения ("обожествления"),  "официальный" царь.  Не  так  уж  это и

сложно!  Если кто-то  три тысячелетия спустя попытается  обрисовать  главные

внутриполитические  силы сегодняшней Англии,  ему будет значительно труднее:

королева,  правительство,  парламент,  банки,  тайная  служба,  американский

посол, профсоюзы и так далее...

     В связи с образованием института  рабовладения и с  ним  государства, а

также  просто  из самозащиты  Фивам пришлось  прояснить  вопрос о средоточии

власти. Когда  родители Геракла,  Амфитрион  и Алкмена,  нашли  пристанище в

Фивах, здесь  еще  царила  гармония, основанная на  древних  законах: Креонт

(первый  Креонт,  очевидно, дед  нынешнего), Тиресий  и  царица осуществляли

власть, каждый в своей сфере. Но Фивы между тем все слабели, становились все

более отсталыми  и  беззащитными  среди  греческих городов. Когда  приходила

беда,  фиванцы молились и приносили  в  жертву  мужчин. Многого же они  этим

достигли!

     Дошло, наконец, до  того,  что  Орхомен --- воспользовавшись несчастным

случаем во время спортивных игр  --- обезоружил Фивы и заставил  выплачивать

ежегодную дань: сто голов убойного скота. Фивы освободил молодой Геракл: под

отчаянные вопли святош ---  и с  новыми человеческими жертвами --- он сорвал

со стен храмов "священное"  оружие и вооружил им молодежь, которая,  отрезав

явившимся  за данью минийцам носы и уши,  прогнала  их  прочь; затем  Геракл

повел  фиванцев на Орхомен войной ---  отвел воды Кефиса на окружавшую город

низину и залил  ее, чтобы  орхоменцы  не могли ввести в  дело  свое  тяжелое

вооружение  и  боевые колесницы, а  их пешее войско, выбрав  заранее удобное

поле боя, разбил наголову. (Характерная для Геракла деталь: победив,  он сам

позаботился  о  возвращении  реки  в  естественное  русло  и  остановил  тем

наводнение.) В  память этих событий  и основал Геракл  первый  в Фивах  храм

Зевса.  Однако  фиванцы,  ошеломленные  каскадом  богохульств  ---  еще  бы,

глумление над сборщиками дани,  поругание священного оружия, храм Зевса! ---

с ужасом  ожидали новых напастей и лишь годы спустя (убедившись, что Тиресий

ошибся   в  своих   предсказаниях)  осмелились  поставить   благодарственный

жертвенник  Гераклу.  (А впрочем,  не стоит слишком уж насмехаться над этими

суеверами.  Ведь  и   мы  не  раздаем  музейные  экспонаты  в   каждодневное

пользование!  И  как  ни  велика наша  потребность в  строительстве, даже не

пытаемся  оттягивать  силы  от реставрации  старых храмов. Кстати,  заметим:

фиванцы на  этот раз ---  с оглядкой на Зевса  --- принесли в жертву  уже не

мужчин, а женщин.)

     Геракл же, веря в молодежь, вообще  в тех, кто мыслит более современно,

попытался  создать патриархальную  автократию. Однако  Тиресий  вынудил  его

пойти на такой  компромисс (вместо него одного за  другим посылали на смерть

случайных царей-марионеток, переспавших  ночь с царицей, ---  ее "сыновей"),

который в конце концов привел к междоусобице.

     После Геракла  Эдип  также попытался, став мужем  царицы, продлить свое

правление насколько возможно; в угоду святошам заявил, что "спит с матерью";

на некоторое время это помогло,  ибо Эдип тоже был популярен. Затем началась

эпидемия, и победил Тиресий.

     Тиресий достиг  фантастического  возраста.  И  был  таким,  каким  был,

неизменно.  С  годами  ---  из  упрямства  ---  лишь  еще "неизменнее".  Для

Австро-Венгерской монархии также обернулось катастрофой то, что Франц-Иосиф,

такой, каким он был, правил шестьдесят семь лет.

     Теперь Креонт  --- Креонт-младший,  внук  первого Креонта, ---  в  роли

"дядюшки",   то   есть   "главного   советника   но   вопросам  общественной

безопасности",  пытался  создать  центральную  власть.  С  врагами   своими,

например с Тиресием, он был гибкий дипломат, со сторонниками, в том числе  и

с  семьей,  --- беспощадно  жестокий  деспот; по  довольно распространенному

мнению, это  и  есть хороший  политик. в том  положении Креонт  был  для Фив

меньшее зло, то есть был предпочтительнее; кроме того, при всех компромиссах

он  был (по наитию!) сторонником  Зевса; поэтому Геракл,  хотя вряд ли любил

его, все же поддерживал. Положение Креонта, и правда, было не из легких.

     Уже в  самом  начале  его  правления  вспыхнул бунт. Один из  "сыновей"

Эдипа, Полиник, восстал против него в защиту "легитимного" царства и древней

веры. Креонт  легко  расправился бы с этим  паршивцем, не окажись на стороне

Полиника и международные силы. Прежде всего к нему присоединился калидонский

принц Тидей, изгнанный за братоубийство, --- авантюрист и головорез, из тех,

что  не  умещаются в  собственной шкуре. В  довершение всего  оба, Полиник и

Тидей, женились на принцессах из Аргоса, то есть ловко втерлись в  микенский

союз. Против Креонта начали собирать военный кулак.

     В десятилетия, предшествовавшие Троянской  войне, только  два города не

признали   главенства   Микен  и  держались  в   стороне   от   честолюбивых

великодержавных планов: Фивы  и Афины. Правда, Афины еще  даже  не город, им

только предстоит  стать  городом  --- и  каким!  И  как  скоро!  Для  Микен,

зевсистского государства нового  толка,  Креонт  был естественным союзником,

соратником: он  тоже хотел  устроить  у  себя все  на современный лад,  тоже

веровал в Зевса. Однако Микенам, как гегемону, не по нраву были бы сильные и

самостоятельные Фивы.  Микены предпочитали послушных приверженцев убежденным

союзникам. Пусть Фивы будут какими угодно, по пусть будут слабыми!

     Частично из принципиальных соображений, частично же потому, что все его

силы были брошены в это время на египетскую экспедицию,  Эврисфей не захотел

поддержать  затеянный  против  Креонта поход.  А  вербовавшего  солдат Тидея

преспокойно выпроводил из города.

     Выпроводить  выпроводил,  но куда? В Аргос и  прочие союзные города.  В

конце концов, семеро известных аргосских и аркадских головорезов сладились и

выступили против  Фив. Микенам это, во всяком случае,  пошло  на пользу  ---

хотя бы  в том, что освободило город от нескольких  печальной славы "трудных

молодых  людей".  Креонт  разбил  их наголову, бунтовщик  Полиник и  шестеро

главарей из  семи остались  на поле боя.  Креонт  запретил даже хоронить их.

(Из-за  чего  начались у него  раздоры с невесткой  и  сыном;  да  и  другие

благомыслящие  люди  сочли   этот  запрет   варварской  местью,  недостойной

сторонника Зевса.)

     После поражения  в  Египте при  микенском  дворе  победила  воля  более

миролюбивого  Фиеста: Микены не послали против  Фив войска, чтобы отыграться

за поражение,  отговорившись тем, что  семерка главарей  действовала на свой

страх и риск и  поражение  потерпели добровольческие отряды, а не регулярное

ахейское войско; да и вообще дело это чисто внутреннее, фиванское.

     Однако с тех пор минуло добрых десять лет, и положение изменилось.

     Об этом-то  изменившемся положении и информировал сейчас Креонт Геракла

в кабинете фиванского дворца.

     Прежде  всего  сенсация  (это ведь  всегда  сенсация, если  дезертирует

полномочный  посол): Калхант,  доверенный  посланец  Приама,  не  только  не

потребовал возвращения Гесионы, но, едва причалив  к  берегу  Саламина,  сам

попросил  убежища!  Вместе с  Теламоном отправился в  Дельфы,  оттуда  --- в

Микены.  И  теперь ученый молодой  жрец во всеуслышание заявляет: он получил

предсказание от самого Аполлона,  бессмертный  предрекает  победу ахейцев  и

окончательную гибель Трои.

     Но ведь это же давняя  мечта  "стервятников": заносчивая  богатая Троя,

богами выстроенная, могущественная Троя будет стерта с лица земли!

     Разумеется, в  Микены  ринулись  все  "родичи".  Теламон  стал  большой

персоной, Тиндарей, мужлан спартанский, ходит козырем. (И уже всем и каждому

нашептывает, будто его дочь, только-только из пеленок,  --- дочь Зевса! Хотя

кто  же  не  знает,  что  в  последний раз Зевс спал с прекрасной  и  чистой

Алкменой, потом же дал обет больше не иметь дела с земной женщиной. А уж тем

паче  с этой  провонявшей  навозом гусыней,  да еще являясь к  ней  в образе

лебедя! Правда, лебедь вообще-то очень подходил бы для Леды.  Ведь что такое

лебедь? Красивый  гусь.)  А  теперь вот  и Нестор маневрирует изо всех  сил.

Хочет,  чтоб  позабыли, как  он умудрился  послать  в  Египет лишь  половину

обещанных  кораблей. Да и те  с  опозданием. Зато сейчас он  главный оратор:

"Если  Троя наша --- наша Азия;  если наша Азия  --- наш  и Египет!  Вонючие

сидонцы во всех морях станут служить нам!"

     К  этому  времени  Атрей вдруг  "сообразил", что Аэропа  уже много  лет

обманывает  его с Фиестом, именно она передала ему тайно золотого  ягненка и

скипетр  Пелопа, символы  власти, а между тем  это он,  Атрей,  получил их в

наследство от отца! Жену  он изгнал,  да еще, как говорят, подослал к ней  в

дороге убийц, Фиест бежал  в одно из своих  владений, другие утверждают, что

его вообще нет на континенте.

     Но особенно много говорил Креонт о том (хотя Геракла подробности эти не

слишком  интересовали), что  последний  из семи бандитов  --- Адраст,  долго

никем не признаваемый, а также шесть вдов и их дети --- все теперь живут при

микенском дворе.  Сопливых щенков  растят  для того, чтоб отомстили за отцов

своих Фивам. Называют их эпигонами и уже заставили принести присягу.

     Геракла  интересовал прежде  всего  приход  Атрея к власти и  оживление

военной партии.

     Почему? Кто, собственно, был Атрей?  И Фиест? Те,  кого называли обычно

Пелопидами или Танталидами? Любезный Читатель мог видеть  воочию, что всюду,

где  только можно,  я стараюсь  в этой  работе  держаться как можно ближе  к

самому, в конце концов, достоверному моему источнику ---  мифологии, которая

являет собою  поразительно  точную (что  многократно  подтверждено  новейшей

исторической  наукой)  хронику  XIII  века  до  нашей  эры.  Однако  в  этом

единственном   случае  мне  придется   отбросить  большую   часть  античного

литературного и мифологического материала, бережно вылущив лишь  те крупицы,

которыми все же  можно воспользоваться. Ибо миф о  Пелопидах в  значительной

части своей --- фальсификация и домысел.

     Фальсифицировали  они  сами  ---  Фиест  и,   главное,  Атрей.   Силой,

интригами, угрозами, лестью  навязали они Элладе  всеохватный политический и

военный  союз  и  ради  этого, помимо  прочего,  ложно  приписали  к  своему

семейству бесчисленных родственников,  "разыскав"  множество  общих дедов  и

прадедов. На Пелопоннесе они  были пришельцами, им было важно найти  --- или

придумать ---  родственные  связи  со всеми знатными  семьями. Если бы можно

было доверять их  буйно разросшемуся генеалогическому древу,  то  получилось

бы,  что  у одного  лишь  последнего  Пелопа ---  от  единственной жены! ---

родилось  двадцать два наследника, сыновья и дочери,  к тому же все личности

незаурядные.  (Таким  способом они  сделали  Пелопидами  деда  Тесея и  мать

Геракла.   Но   хотя  отдаленное  родство  через  браки   их   действительно

существовало,   ни   тот,  ни  другая  не  были   Пелопидами!  В  этом  духе

высказывались, кстати, и многие весьма почтенные мифографы.)

     Бесчисленным искажениям истины дал основание тот факт, что в роду часто

повторялись имена  Тантала и Пелопа; оставалось только свести  их  воедино и

дела одного "подшить" другому.

     Это семейство причинило грекам  больше бед, чем  до тех пор и еще долго

после того  все вражеские силы, вместе взятые. Да, эта семья, именующая себя

великогреческой, истинно греческой, самой греческой во всей Греции, принесла

своей родине,  землям  ее и  народу больше опустошений, чем персы  и римляне

(разве что  турок прибавить к вышеназванным остерегусь). Не все мифографы  и

даже писатели  знали об этом;  были среди них и  такие, которым импонировали

Пелопиды именно  своей бешеной подлостью и сумасбродством.  "Вот это да, ---

восклицали они, ---  вот это тема!" (Что ж, писатель есть писатель. Примерно

то  же  доводилось  мне слышать  и от  хирурга: "Такой великолепный  гнойный

аппендицит  редко увидишь!")  Но  народ знал все!  Поэтому приписывал  этому

тысяче- и  тысячекратно проклятому  семейству,  особенно же Атрею и  Фиесту,

все, что только есть чудовищного и отвратительного: убийства, кровосмешение,

пожирание собственных детей за пиршественным столом --- причем без конца и в

таких количествах, сколько не уместилось бы по времени в человеческую жизнь,

даже если  человек этот всю жизнь,  с  рассвета  до заката,  только  и занят

злодеяниями.

     Поэтому  остановимся  лишь  на том,  что  из  всего  этого  чудовищного

нагромождения истинно или, во всяком случае, вероятно.

     Ахейский  род  Тантала  ---  Пелопа  перебрался  в  Малую  Азию  спустя

десятилетия после захвата Крита. Недолго  пожили они  в Трое, затем купили у

хеттов  право на  добычу  руды  вдоль  северного  морского  побережья. В  то

неспокойное время частых войн и набегов они сказочно разбогатели на рудном и

доменном деле; в XIV  веке до нашей эры это были уже "рурские бароны"  Малой

Азии со всей сопутствующей такому семейству славой и грязью. Утверждают, что

им  подвластно  было  все  побережье  от  Кавказа  до  Босфора.  У  них  был

колоссальный двор и сильное войско против амазонок и прочих варваров. Однако

в период Великого перемирия  цены на металл  начали катастрофически  падать,

варварские   же   набеги   участились;   теперь   прибыль   едва   покрывала

производственные расходы --- или  не  покрывала их вовсе. Тогда они оставили

свои  совершенно,  впрочем,  истощенные  рудники  и  попытались  осесть  "по

древнему  праву"  на троянской  земле, чтобы ринуться  в новые  предприятия.

Троянцы, однако,  оспаривали  это  "древнее право",  и Хаттусили  ---  сверх

ожидания  --- стал на  сторону  Трои. Троянцы с их торговлей были для хеттов

важнее, чем  пока  еще сомнительные  и неопределенные  замыслы "промышленных

баронов".  После  некоторого  сопротивления  Пелоп ---  не знаю  который ---

сдался и отплыл на свою древнюю родину. Возможно, эта история сопровождалась

коррупцией,  подкупом,   шумными  скандалами;  во  всяком  случае,  "бароны"

рассорились  с властями вконец, так что оставаться уже не было  возможности.

Однако нельзя сказать,  чтобы Пелопу пришлось бежать,  поскольку он погрузил

на  корабли все  свое имущество, всех  чад  и  домочадцев,  включая  слуг, и

настоящей небольшой флотилией пришвартовался в Арголидском заливе. Мифология

прекрасно донесла до нас  изумление отечественных ахейцев при виде всей этой

помпы, несметных сокровищ и бесчисленных слуг. Пелопа встречали чуть ли не с

таким же  воодушевлением,  с каким  встречают у  нас оторвавшегося от родины

соотечественника,  когда  он  навещает ее  на  "опеле", нанятом  в  Мюнхене.

(Конечно, до конца их воодушевлению с нашим не сравниться: все-таки они были

греки,  трезвый и,  даже в те времена, уважающий свое достоинство культурный

народ.)  Нет  сомнения,  что,  глядя  на  огромные  кованые  ---  восточного

производства ---  колесницы, особенно  же на колесницу Пелопа  с раскинутыми

золотыми крыльями,  аргивяне восклицали: божественная работа! О красавцах же

конях говорили: божественные кони! Такими эти кони, эта работа и сохранились

в памяти людей.

     Пелоп (куда  какое хорошее  имя! Ну  как если бы кто-то прибыл вдруг из

Америки мультимиллионером и прозывался в довершение всего Арпадом Мадьяром *

/*  Арпад ---  исконно венгерское (мадьярское) имя. */)  начал  с  того, что

удачно женился, затем не менее удачно женил сыновей и выдал замуж дочерей от

первого,  еще  азиатского, брака, породнился  с  самыми знатными семействами

Пелопоннеса, а вскоре  и с домом Персея. А так как был он несметно богат, то

нетрудно представить, что  хватало и тех, кто  сам набивался к  нему в родню

без  всяких  на то оснований либо ссылаясь на весьма далекие и  сомнительные

связи.

     Примерно  в середине века старый Сфенел готовился  оставить на Эврисфея

объединенный после изгнания  Амфитриона аргосо-микенский трон. Эврисфей  был

слабый духом и телом, беспомощный и трусливый молодой  человек, не умный, не

сообразительный, пожалуй, даже немного с придурью.  Сфенел придумал, как ему

помочь: он возродил  институт "дядюшек"  --- призвал ко двору  двух  братьев

жены своей (или невестки?), Атрея и Фиеста, сыновей Пелопа. Пелоп принял это

с радостью:  то ли  потому,  что сыновья --- как судит  народная  память ---

отличались на редкость дурным нравом и  Пелоп, рано или поздно, все равно их

выгнал бы за  бесчинства,  то  ли просто потому,  что  Пелопидам это  сулило

окончательный захват господства над всею Элладой.

     Согласно некоторым мифографам, владычество  Атрея и Фиеста,  а с ними и

преступные их  распри начались после смерти Эврисфея --- поскольку они могли

воцариться якобы лишь после смерти Эврисфея. Ничего подобного! Память народа

называет их царями  и  в то время,  когда они  были еще только  "дядюшками";

народ  всегда  безошибочно  чует,  кто  заправляет всем  на  самом  деле. Их

перемежающееся  официальное  царствование  могло продолжаться  самое большее

три-четыре  года: в 1208 году Эврисфей был еще жив,  в  1204  году в Микенах

правил  уже  сын Атрея  ---  Агамемнон. В действительности  же их  подлинное

господство --- их попеременное главенство  в микенской политике ---  длилось

начиная  от  середины  века  чуть  ли  не  полстолетия. Народная  память  не

сохранила бы, вероятно, даже имени Эврисфея, официального царя, если бы  его

мать ---  Пелопида --- с помощью  азиатского, вызывающего спазмы снадобья не

родила его  семимесячным,  на  несколько  часов опередив  рождение  Геракла.

Только благодаря этому  бесцветная  и незначительная фигура  микенского царя

вообще <i>существует</i>. Правили же вместо него всегда, до самого конца, то Атрей,

то Фиест.

     Фиест был из них  двоих старше, миролюбивее, мудрее, да и внешне  более

привлекателен. И  все-таки на первый план выступило, скорей,  имя  Атрея: он

был предметом самых гневных проклятий, он был отцом  Агамемнона и Менелая. У

Фиеста  остался  лишь  единственный,  неизвестно-еще-чей-сын  Эгист,  убийца

Атрея, а затем Агамемнона. То ли  Агамемнон действительно убил  или приказал

убить остальных сыновей Фиеста --- что вполне вероятно, --- то ли у Фиеста и

в самом деле Эгист был единственным.

     В то время, когда разыгрывается наша история --- в 1218  году до  нашей

эры, ---  Атрей  и  Фиест  уже  пожилые  люди,  ближе  к  шестидесяти, чем к

пятидесяти.  Агамемнону  четырнадцать,  Менелаю двенадцать лет.  Эгист, отца

которого  не знает в точности и сама мать ---  ведь  связь Фиеста  с Аэропой

длится уже  много лет, --- живет пока что  в доме Атрея  и воспитывается как

его сын: ему два-три года. Столько же, сколько спартанской Елене.

     Все  это, разумеется, приблизительно. Однако, поскольку время Троянской

войны  мы  определяем  уже  достаточно точно  и  вполне  можем  восстановить

предшествовавшие  ей  события,  не  думаю,  чтобы  я ошибся  больше, чем  на

год-другой.

     Итак,  что могло скрываться за  раздорами Атрея  и Фиеста? Просто жажда

власти,  как  утверждает мифология?  И на этот раз я  считаю вероятным,  что

народная  память сохранила истинную  суть. Итак:  жажда  власти. Но ведь для

того, чтобы  достичь власти, нужен  лагерь --- союзники,  сторонники.  А для

этого  ---  какая-то программа. Иная, чем  у соперника. Обратимся хотя бы  к

выборам  в  Америке!  Обе  партии  ничем   друг  от  друга   не  отличаются.

Действительно  ничем,  даже  хотя  бы  настолько,  насколько   разнятся  две

крупнейшие  партии  Англии.  Следовательно,   они   в   самом  деле  борются

исключительно за власть, доходы, официальные посты, за вполне переводимое на

деньги  "влияние".  Однако  же  в  честь  выборов  они  непременно  стряпают

какую-нибудь  отличающую  их  от  соперников  программу. Полагая, что  с  ее

помощью   сумеют   победить.  Определенные  силы,  интересы  ---  классовые,

сословные, групповые --- стояли и  за борьбой Атрея и Фиеста. И эти интересы

следовало сформулировать в программе, обрисовать цель.

     Почему бы  нам не предположить, что различие  их  программ тождественно

политическим  воззрениям, которые  разделили  тогда  Элладу на  два  лагеря?

Обратимся к фактам.

     Экспедиция "Арго" около  1240--1235 годов до  нашей эры.  Акция  партии

мира.

     Египетская авантюра  около 1230 года. Акция партии мирового господства.

Оканчивается позорным провалом.

     Война с амазонками в 1219--1218 годах. Акция партии мира.

     И вот теперь, после предательства  Калханта и  предсказания, верх берет

партия войны, чья программа-минимум --- незамедлительная Троянская война.

     Однако война временно отодвигается: троянцы не  оказывают Микенам такой

любезности ---  не  нападают  первыми. Межпартийные  раздоры,  надо  думать,

временно отступают за кулисы.

     1208--1207 годы: первое нападение дорийцев.  Здесь обе  партии,  скорее

всего, выступают  вместе. После  победы же напротив, верх берет, ссылаясь на

континентальную опасность, партия мира. Атрея убивают.

     1204 год:  с помощью военного  путча Тиндарея микенский  трон достается

Агамемнону. Фиеста изгоняют, возможно и убивают.

     Вероятно,  таких поворотов и зигзагов было больше, даже намного больше.

Это  лишь то,  что  мы знаем.  Но  и из этого ясно, что  Атрей спал  и видел

мировое господство, следовательно, был на стороне партии войны. Фиест же ---

я не  стал  бы  называть его вождем миролюбивых сил, он явно им не  был, ---

Фиест опирался на партию мира.

     Из  кого  состояли  та и  другая  партии?  Я  имею  в  виду не  главных

действующих лиц --- те в большинстве своем часто меняли окраску.

     Разобраться тут довольно  трудно.  Развивающиеся сельские города  были,

как правило, на стороне  партии мира. Не все --- в Спарте, например, из дома

честолюбца  Тиндарея  вышли  главные  выборщики   военной  партии.   Города,

достигшие  вершины  богатства,   раздираемые  социальными  противоречиями  и

надеявшиеся заглушить недовольство,  снизив цены  на  рабочую силу благодаря

массовому притоку новых рабов,  были, конечно, за войну.  Опять-таки не все,

Пилос, например, колебался.  Нестор все еще высчитывал: что даст ему  больше

--- война или свободное мореплавание?

     Большая часть  аристократии была на стороне партии  войны. Средние слои

--- земледельцы, торговцы,  ремесленники  --- под  угрозой военного  призыва

стояли за партию мира (разорение  дома --- наверняка, военная добыча ---  то

ли  будет,  то  ли нет). Но  и они не  все. Например, кузнецы, изготовлявшие

оружие, нимало  не  возражали  против  войны.  И тем не  менее,  как  во все

времена, партия мира была более народна, демократична.

     Из всего  этого  мы должны  были  бы сделать  вывод, что  Геракл принял

сторону Фиеста. Ничуть не бывало.

     Атрей  был не  только ортодоксальный ахеец, но и правоверный зевсист. В

то  время  как  Фиест ---  чтобы  привлечь  на  свою сторону  более отсталые

племена, например аркадцев  а также  суеверно фанатичных  бедняков  и  людей

среднего  достатка --- даже среди олимпийцев выделял наиболее матриархальных

богинь ---  Геру, Артемиду, им и приносил  жертвы. (Остальные богини  ему не

подходили:  Афина  была  воинствующей  сторонницей  Зевса,  Деметра,  Гестия

слишком равнодушны, покорны --- последняя вскоре вообще  уступила свое место

Дионису; Афродита же представляла идею мирного слияния двух полов, ей, как и

теперь, было безразлично, какой из них оказывается наверху, какой внизу, ---

ее-то боготворят и  те и  другие.) Похоже на то.  что Фиест  шел  и на более

тяжкие  компромиссы  с  религией.  В ужасном том  пире, устроенном  для него

Атреем из  мяса убитых его  сыновей  --- если это правда, ---  заключалась и

сатанински жестокая ирония!  Судя по всему, воинствующе зевсистские  задания

(Лернейская  гидра,  Стимфалийские птицы) Геракл получал по подсказке Атрея;

задания отвлеченно-молодеческие, ему безразличные --- по подсказке Фиеста.

     Словом, все сопоставив, можно сказать: для Геракла они были одним миром

мазаны.

     Он  ---  и,  быть  может,  он  единственный  ---  служил  Эврисфею.  По

приказанию Зевса,  в согласии  с  дельфийским оракулом. Дабы  очиститься  от

греха и, по воле отца, обратиться в бога...

     (Пелоп, мне думается, еще  не мог  подкупить Дельфы.  Атрей же мог. Все

пророчества  той  поры настойчиво  ратовали  за войну,  "Аполлон" без  конца

предсказывал гибель Трои. Не удивительно ли, что  он ни разу не обмолвился о

гибели Эллады?!)

     Итак, Геракл видел в борьбе  Атрея и Фиеста  то же, что и народ: считал

ее просто борьбой за власть. А власть вызывала у него отвращение. Та власть,

что принадлежала ему  самому --- в Фивах ---  и вовлекла однажды  в безумные

преступления.  И та власть, пример которой в Микенах демонстрировали Атрей и

Фиест.

     Так  ли это  было  на  самом деле?  Или  просто-напросто  так  хотелось

народному  поверью?  Тому  поверью,  которое позднее наградило,  быть может,

образ  Геракла  ---  как  знать? ---  таким же букетом небесных совершенств,

какой  составило из адских  подлостей для  Пелопидов? (Впрочем и это говорит

уже о многом, не правда ли?) Если мы станем разбирать  традицию дословно, то

есть  поверхностно,  окажется, что  Геракл  всю свою жизнь,  можно  сказать,

только  и  делал,  что  бежал  дающейся  ему  прямо  в  руки  власти. Словно

какой-нибудь Христос, которого Сатана  возвел на некую гору и указал  вокруг

со словами: "Все, что видят глаза твои, весь мир отдам я тебе, если падешь к

ногам моим и  поклонишься мне". На что Христос, как  известно, ответствовал:

"Удались от меня в геенну огненную!"

     Из-за семейных неурядиц  и убийства тестя  Амфитриону пришлось покинуть

Микены;  он отказался  от  своего сана  и, будучи выдающимся военачальником,

добровольно отошел в Фивах  на второй  план.  Это самоотречение,  однако, не

распространялось на сына, Геракл в Микенах --- законный наследник! И вот, мы

видим:  тот, кто мог быть самым богатым человеком не только в Греции, но  во

всей --- без преувеличения --- тогдашней Европе, живет  так, словно знать об

этом не знает!

     Так  ли это?  И  если он действительно не помышлял  об  этом, неужто не

нашлось никого, кто бы его  надоумил? Просто  к слову помянул  или объяснил,

что призвание его связано с властью?!

     Конечно, находились. И даже там, где оказались мы  сейчас, --- в Фивах.

Его отец, воспитатели, друзья. Наконец, та, с кем он вновь здесь встретился,

уже  только как  друг (добродушно  наблюдая расцветающую  новую любовь  ее к

Иолаю), --- его прежняя жена Мегара.

     Достаточно самых  ничтожных  познаний  в  психологии, самого  скромного

житейского  опыта,  чтобы  не  сомневаться:  Мегара  его  подстегивала.  Нет

женщины,  которая  молча примирилась бы с  такой  степенью бескорыстия, даже

если бы сама признавала, что нет у ее мужа ни физических, ни духовных данных

для того, чтобы выдвинуться на общественном поприще. Что же тогда  говорить,

если этот муж, напротив, --- человек неслыханной силы, храбрости, ума! Можно

ли  быть  этаким  тюфяком?  Эврисфей  царствует  сразу  в  двух  городах,  и

совершенно  ясно,  куда  целят приставленные  к  нему  "дядюшки": они  хотят

окончательно  узаконить  власть  Пелопидов! Будь Мегара родом  из  микенской

знати, она, возможно --- как ни сомнительно, но все же возможно! --- не  так

уж страстно возмущалась  бы поразительным равнодушием Геракла. Однако же они

тогда  проживали  в  Фивах,  провинциальнейшем  из  провинциальных  городов,

прихваченных,  правда,  ореолом  микенской  культуры и цивилизации, но  лишь

издали,  совсем издали.  (Заметим себе:  никто не способен быть столь  жадно

"столичным", как тот, кто живет от столицы "рукой подать". То  же и у нас, в

Венгрии: чувства местного патриотизма буйно цветут  во всех краях, областях,

городах  страны, и только  в  Пештской  области местного патриотизма нет и в

помине: возле полной  луны  звезды меркнут.)  Представим же,  какое  счастье

обрушивается  на  эту фиванскую девочку: на ней женится наследник микенского

престола!  --- и  одновременно  какое  несчастье:  наследник и не собирается

взойти на законный свой трон!

     (К  слову, может возникнуть  вопрос: в самом деле, имел ли Геракл право

на микенский трон? Ведь общеизвестно, что он --- сын Зевса, а не Амфитриона.

Но, с одной стороны, Зевс зачал его в образе Амфитриона, и Амфитрион, далее,

признал  и воспитал  его  как  сына; с другой  стороны, в греческой практике

кровным правам никогда не вредило, если где-то  как-то замешался в роду бог,

--- напротив! Окончательно же рассеивает все сомнения тот  факт, что дорийцы

требовали, а позднее и захватили Пелопоннес, опираясь на <i>право Геракла</i>!)

     Если  бы все это  было так, первый  брак  Геракла превратился бы в ад и

герой счел  бы,  что  Гера, богиня  семейного очага, преследует его; в  этом

случае вся их история выглядела бы банальной, примитивной, недостойной того,

чтобы память людская хранила  ее --- и ведь как хранила! ---  на  протяжении

тысячелетий.

     Вопрос этот сложный, но вот тут-то истина и кричит сама за  себя, прямо

в физиономию исследователя:  "Да  пойми же, Геракл --- незаурядная личность,

измеряемая лишь его собственной  меркой!  И тогда,  может быть,  ты  поймешь

заодно, каков был тот  мир, в котором  довелось  ему жить". Представим себе,

как  человек,  знать  не  знающий  о  социализме и  однажды,  будто  сказку,

слышавший кое-что  про Энгельса, воскликнет;  "Да почему же  он не принял от

отца его  фабрику?  Стал бы  фабрикантом  и  помогал бы  своим  рабочим! Или

фабрика была ему отвратительна?"

     Отвратительна Энгельсу была <i>не фабрика</i>.

     И Гераклу <i>не власть</i> была отвратительна.

     Он  не  желал микенского трона. Не любил  даже приближаться  к  дворцу.

Никто  не чувствовал  так,  как он, всю безнадежность микенского мира, никто

так не  презирал суету сует.  Эврисфей,  несчастный,  смертельно боялся,  он

полагал,  что терпение героя на  исходе; буквально наобум назначал  он через

посланцев последние задания, желая уже  лишь одного --- с их помощью держать

Геракла как можно дольше вдали от Микен и как можно дальше. Если бы он знал,

что Гераклу это  лишь в радость! Чем сложнее каждая новая  его работа,  чем.

больше времени нужно на нее затратить, тем больше продлится его жизнь.

     Он может что-то делать, что-то полезное, доброе.  В том мире, где самая

возможность  делать  нечто полезное  и  доброе  ---  исключительный  подарок

судьбы.

     Впрочем, Эврисфей сообразил быстро (вернее, его, и даже не его, а Атрея

надоумил  Копрей) и,  чтобы испортить Гераклу удовольствие, стал  давать ему

задания глупые  и бессмысленно опасные. Геракл выдержал испытание. И даже  с

юмором. Как, например, когда послан был за молосскими собаками: "Ну, погоди,

куманек, принесу я тебе  такой  подарочек, что  ты обделаешься  на глазах  у

всего своего двора!" Эврисфей не был для Геракла противником. Да и "дядюшки"

--- тоже.

     У каждого  непременно возникает вопрос: почему же Геракл не  ударил  по

ним,  почему  не разогнал  родовитую микенскую  банду? Сил-то  у  него  было

предостаточно! Эврисфей  и  так  уж  дрожмя дрожал  перед ним, даже перестал

пускать  к   себе   на  глаза.   (Народная   фантазия  приплетает   сюда   и

древний-древний  обряд:  Эврисфей,  прячась  от  возвратившегося  из  похода

Геракла,  залезает в  специально  для  этого случая приготовленную бронзовую

урну.   Совсем   как  "умирающий"  и  затем   "воскресающий"  царь  в   день

жертвоприношения от воображаемого  преемника. Все  это,  разумеется, сказки.

Микены --- сильная крепость, в ней --- дворец-цитадель, повсюду крепостная и

дворцовая стража.  Не  было нужды  Эврисфею прятаться от Геракла в бронзовую

урну! Скорей всего, сами "дядюшки",  царского престижа ради,  препятствовали

их личным  встречам:  неловко  было  видеть  лицом  к  лицу  хилого недотепу

господина  и   его  "слугу"  ---  превосходного  и   всех  превосходящего  в

популярности героя.)

     Креонт  был  мудрый и сильный  царь.  У себя,  в  Фивах, он  говорил  с

Гераклом  откровенно.  Здесь  Геракл  был  не  великий  Геракл,   а  Палемон

Амфитриад, которого знали  в этих  краях с  младенческих лет,  с  кем вместе

ходили в  школу,  на  спортплощадку,  на  производственную практику,  вместе

спасали город от минийцев и установили за это ему памятник. (Я упоминал уже,

что "Геракл" --- псевдоним, имя, данное ему ради его программы и для защиты.

Не  он один им  пользовался ---  по  крайней мере двое;  по мнению некоторых

более поздних мифографов, пытавшихся дать разумное истолкование тьме-тьмущей

легенд-наслоений,  Гераклов  было несколько дюжин. Что  вовсе  не  означает,

будто  мы  не можем  с  достаточной достоверностью  отличить от  всех нашего

Геракла, лицо  историческое! И давайте согласимся  --- тем более что  вопрос

этот поистине несуществен: прежде чем  получить  в Дельфах  (или Додоне) имя

Геракла, он назывался Палемоном.)

     Итак, мы можем  считать за верное: Креонт развивал перед Гераклом мысль

о  насилии. И говорил не отвлеченно.  Он  точно  знал, какие силы  имеются в

распоряжении Микен, сколько у  них воинов в  городах Арголиды, сколько --- в

Элиде  (там находились главные владения Пелопидов), в  Спарте, может быть, в

Пилосе. Подчеркивал,  что, как ни популярен Геракл, надо прибавить к счету и

нищую, невежественную толпу --- хотя бы тех же несчастных аркадцев. Если они

получат  хоть какую-то  одежду, оружие, один раз в день еды до отвала,  если

посулят им, как всем воинам, женщин и захваченные города на разграбление ---

они  пойдут  и  против родной матери. Да, Креонт понимал, что  Микены  очень

сильны. Однако знал, что и Гераклу силы не занимать. Жители Фив, народ Тесея

и  Пелея,  полчища добровольцев  из  Беотии, Фессалии  нахлынут  сюда,  едва

услышат имя Геракла, --- да  еще против  Микен! Это  будет отборное  войско:

пусть даже меньше числом, зато лучше!.. Геракл слушал Креонта и улыбался.

     --- Почему ты не отвечаешь?

     Словно опомнившись, Геракл отозвался:

     --- Я все думаю, какое  же новое задание даст мне теперь Эврисфей. Ведь

по его счету мне осталось выполнить еще два.

     Нам же ---  вместе с Креонтом --- остается только  вскричать: да кто же

он, наконец, этот Геракл?! Кто он и что, этот пятидесятилетний муж, чьи тело

и  душа  сплошь покрыты шрамами, как нам понять его,  неизменно спокойного и

при этом полного неиссякаемого внутреннего огня,  постоянно готового к новым

свершениям? Все еще жаждущего  их! По-прежнему выбирающего нехоженые пути, а

не  торную  дорогу,  которую  --- не в первый  раз!  --- открывает перед ним

судьба!  Что  символизирует  для нас этот  поистине  удивительный  механизм,

движущийся, так сказать, уже с помощью собственной  автоматики? Что означает

его сила, терпение, бессребреничество,  бесстрастная ирония, которую Креонту

хочется сейчас назвать цинизмом?

     Осторожнее, престранный  химикат  этот "цинизм"! Он ---  словно крепкая

кислота  в металлическом сосуде.  Если  металл  неблагородный,  кислота  его

разъедает. Если  же эта золото --- лишь смывает с него грязь, и золото сияет

ярче прежнего.

     Геракл был --- золото.

     И его сияние чувствовал всякий. Кое-кто не в состоянии был сносить его,

например Эврисфей. Но в  ком находилось хоть сколько-то того же золота,  тот

непременно светился в ответ.

     Креонт был  зол,  он  был в отчаянии,  потому что  очень боялся за свой

город. И все-таки не мог, даже сейчас не мог не любить Геракла.

     Что  же  до Прометея... Геракл  рассказал  сейчас богу  о сложных своих

заботах,  пожалуй, больше,  чем за весь их долгий совместный путь, ---  ведь

путник  всегда  испытывает волнение,  оказавшись под родным  кровом,  и  это

волнение  выражается сперва в молчаливости, но потом особенно  развязывается

язык.  Прометей многого не понял (не беда, Геракл не затем и говорил сейчас,

просто  ему  нужно  было  выговориться)   ---  многого  не  понял,  но  одно

почувствовал: этого человека следует любить. И он любил его.

     При прощании Креонт, надо думать, еще раз вернулся к тому же вопросу. И

выбросил свой последний козырь: дорийцев.

     * * *

     Дорийцы!

     Представляется так, будто бы Геракл  в каком-то смысле видел в дорийцах

залог  будущего. Или я ошибаюсь? Но  тогда почему он охотно проводил время в

их кругу, почему им доверил сыновей своих? Просто ради удобства?

     Нам следует знать, что в Микенах дорийцев не жаловали. И  это еще мягко

сказано. Нет, их  глубоко презирали,  считали коварным,  варварским  и очень

глупым народом. с другой же стороны,  дорийцев  боялись.  Ну,  вообще-то  не

слишком: при такой линии  укреплений на Истме дорийцу семи пядей во лбу надо

быть, чтобы изловчиться хотя бы только подойти к ней! Так что дорийцев не то

чтобы  боялись, но  в  салонах, в  образованных кругах стало модным  бросить

несколько  слов  о  "дорийской  опасности".  Не  было  еще  телевизора,   не

существовало  романов о  Дракуле  * /*  Герой "романов  ужасов"  английского

писателя  Брама  Стокера  (1847--1912). */ и  фильмов Хичкока *  /*  Хичкок,

Альфред  (род.  в 1899  г.)  ---  американский кинорежиссер, автор  "фильмов

ужасов".  */, мифы всем уже приелись, набили  оскомину, а между тем человек,

особенно в подобных салонах, испытывает потребность в некоторой дозе ужасов.

Бот они и беседовали о "дорийской опасности", но беседовали о ней так, чтобы

затем с облегчением  оглядеться вокруг, в прочном и надежном своем микенском

мире,  уверенно и  гордо  окинуть  взором  высокие,  восьмиметровой  толщины

крепостные  стены. Разумеется, о дорийской опасности  вспоминали всякий раз,

едва заходила речь о  поборах на дорогостоящие коммунальные сооружения или о

выполнении   обязательных   поставок;   "дорийской   опасностью"   объясняли

предоставление   корабельным   плотникам,  оружейникам   и  прочим   военным

поставщикам дополнительных вознаграждений и привилегий,  поминали "дорийскую

опасность", конечно, и в  храмах, дабы призвать верующих к смирению, а также

в школах, чтобы пышным цветом расцветал в юных душах патриотизм. На самом же

деле в ходе  подготовки к войне  --- не считая строительства укреплений  ---

никто, решительно  никто  и  не  думал о "дорийской  опасности".  "Дорийская

опасность" была хорошим предлогом  для вооружения и для  укрепления  чувства

"собственного ахейского  достоинства",  но и оружие, и "собственное ахейское

достоинство", как мы знаем, нацеливались совсем  на другое. В  конце концов,

если великоахейский союз  не  сколачивается  добрым словом  ---  кивками  на

"дорийскую опасность", --- если  кое-кто еще не понял, что  пора, отставив в

сторону  эгоизм,   что-то  делать,  даже  ценою  жертв,  во  имя  свободного

великоахейского сообщества, что ж, тогда "мы сумеем заговорить и по-иному".

     Итак,  дорийцам  причиталась  в Микенах некая толика  страха,  холодком

пробегающего  по   спине,  однако  куда  больше  выпадало  на  их  долю  ---

непроизвольного даже --- презрения. И презирали их, как ни странно (впрочем,

не  стоит   удивляться,  ведь  это  так  по-человечески!),  более  всего  их

презирали, пожалуй, как раз за то, в  чем история подтвердила их правоту: за

то,  что  железо,  дорогое,  дивно  красивое   железо  они  употребляют  для

изготовления оружия. (Даже в окружении Геракла  находились люди,  которые не

могли это уразуметь. Так, когда Геракл сказал однажды: "Придет пора, истинно

счастливая  пора,  когда  из железа люди станут  делать ночные  горшки", ---

многие его соратники  посмеялись над этим, и  даже те, кто  всегда и во всем

стоял   за  него   горой,   вынуждены  были  заявить:   "Да,  старик  иногда

перехватывает  через  край".  Однако  самая  фраза   весьма  характерна  для

Геракла.)  Правда, говорить о "железном  веке" не приходится даже в связи  с

дорийцами, но у них уже было немного выплавленного  из руды железа, и его-то

--- все,  что было, --- они использовали на  изготовление  оружия.  В глазах

Микен это  было несусветное варварство: точно  так же --- приведем  обратный

пример --- несколько столетий спустя будут читать и о нас, о том, что уголь,

самое невосполнимое,  многообразно  применимое  химическое сырье,  мы извели

чуть ли не весь на... топливо!

     Что  касается  образа  жизни,   общественного  устройства  и  поведения

дорийцев, то микенцы не удостаивали их за это даже презрения.

     Странная  вещь!  Как   точно   знаем  мы  законы  Ликурга  и  насколько

противоречиво свидетельствует традиция о нем лично! Плутарх просто теряется,

пытаясь  свести воедино  разнородные  о  нем  сведения.  Согласно  некоторым

легендам, он был современником Гераклидов. Допустим. В то  же время традиция

помещает  его в  Спарту.  Однако при  Гераклидах  Спарта была еще  ахейским,

притом третьестепенным,  довольно  бедным сельским  городком.  Самым крупным

городом в южной части Пелопоннеса были Амиклы.  Именно сейчас подвергают его

разграблению Диоскуры;  именно  сейчас  пытается Тиндарей с помощью подобных

грабительских войн и особым  усердием  в подготовке Троянской войны заложить

фундамент  будущего  величия своей родины и ее  полиса ---  ахейской Спарты.

(Как видно, Амиклы не пошли в русле  политики Микен, вот никто  и  не  чинил

здесь преграды разбою.)

     В конце  XIII века  до нашей эры  дорийцы захватили Пелопоннес,  однако

часть их при этом  обосновалась на  останках микенской  культуры  ---  и  не

только географически: они переняли, впитали то,  что  еще от  этой  культуры

осталось и что они  сумели воспринять. Лишь  племя, поселившееся  в бедной и

неприветливой Спарте, долее всех  сохраняло старинный  уклад.  Действующие в

Спарте Ликурговы  законы  не только  спартанцы называли  самыми  древними  и

исконными: научный  разбор  их  подтверждает, что этот свод законов, хотя  и

обогатился некоторыми  дополнительными чертами в  процессе оседания на новых

землях, существовал,  должен  был  существовать  гораздо ранее, ибо в основе

своей содержит законоустановления военно-племенного  строя,  давая чистейшую

формулу  военной  демократии,  позднее лишь  приспособленную  к потребностям

государственного  устройства. (Причем с развитием государственных  отношений

приспосабливать этот свод становилось все труднее. Характерно, например, что

Ликурговы законы ни словом не поминают о рабах, вообще не знают о них. Между

тем  дорийская  Спарта была уже определенно рабовладельческим государством.)

Во всяком  случае, с  помощью Ликурга  мы можем довольно точно воспроизвести

картину, какую являли собою дорийцы, когда Геракл узнал их --- и...

     Полюбил?

     Тогда почему он среди них не остался?

     Выразимся, пожалуй,  так:  он  учился  уважать  их. Дорийцы  ---  народ

воинов, мужчины этого союза племен в дни мира и сражений, ночью и днем жили,

по существу, не  расставаясь с  оружием, в перманентном  состоянии войны.  В

семилетнем  возрасте мальчика отбирали  у  матери,  и до  тринадцати лет  он

проходил  суровую, чтобы не сказать жестокую,  военную подготовку в школе. С

тринадцати до  тридцати лет он находился на военной службе. Подросток  жил в

палатке свободно им выбранного старшего друга, спал на циновке, ел вместе со

всеми, когда положено, сражался в отрядах по пятьсот человек --- батальонах.

Женившись, мог лишь изредка и тайком навещать супругу,  оставаться  с нею на

четверть часа, не более: чтобы получить потомство, достаточно, а проводить с

женщиной  больше   времени   ---   дело  недостойное,  заслуживающее  только

презрения. Если детей не было, любой из супругов мог обратиться за помощью к

какому-либо  другу  семьи и  просто  знакомому  мужчине: когда  и после того

ребенок не появлялся, женщина признавалась  бесплодной  и брак  расторгался.

Вообще же спартанский брак был весьма честной, прямой и искренней связью, он

обеспечивал женщине равные права во всем...

     Мужчина-спартанец за всю свою  жизнь ни разу вволю не  наедался.  Обоим

царям  и  верховному  судье  полагался  удвоенный  рацион.  Остальные  могли

получить  двойной  обед только  в виде поощрения. Иными  словами,  спартанцу

постоянно доставалась лишь половина того, что любой здоровый человек съел бы

в охотку когда угодно. Да, спартанец  мог воровать. Вечно голодный подросток

иначе  и не  выдержал бы бесконечных, с утра  до  вечера, тренировок в беге,

плавании,  владении оружием и так далее  и  тому подобное. (Не говоря  уж  о

таких упражнениях, как, например, наказание розгами,  которому молодые воины

подвергались по крайней мере один  раз в год; при этом  старшие  внимательно

следили, не охнет ли испытуемый, а тех, кто --- под  розгами! --- умирал без

стона, хоронили с почетом.) Итак, воровать  разрешалось, однако  попавшегося

чрезвычайно  жестоко  карали вместе с  его другом.  Зачастую смертью.  Не за

воровство --- за неловкость!

     Захватывая земли, дорийцы побежденных не уничтожали, оставляли  им дома

их, орудия производства, все имущество, не обращали в рабов в "классическом"

смысле  этого слова. Только самую землю делили на совершенно равные парцеллы

и  распределяли  между  воинами.  Отношение  <i>илота</i>  к господину более  всего

напоминает крепостную зависимость. Если илот выполняет повинность свою перед

господином  и хозяйствует  умело, торгует  с  прибылью  ---  он  может  даже

разбогатеть. Ему дозволялось жить гораздо лучше, чем жили свободные дорийцы.

Ибо дориец не мог быть богат. Юноша, пока был воином, девушка, пока не вышла

замуж, ходили босые, чтобы научиться переносить и холод и жару. Но и позже в

одежде  не полагалось никакой роскоши  --- драгоценностей, украшений; только

идя  на битву, надевал дориец-боевой пурпурный плащ и украшал  голову венком

из  цветов.   При  строительстве   дома,  изготовлении  мебели   он  не  мог

использовать,  кроме  пилы и топора,  никаких  иных  инструментов. Тогда как

илотам  или  не  имевшим гражданских  прав  периекам  --- проживавшим  среди

дорийцев  иноплеменным  торговцам  и  ремесленникам ---  разрешалось  жить в

роскошно   изукрашенных  домах  пользоваться   коврами  и  золотою  посудой,

одеваться в  самые дорогие  одежды, какие  только  они  хотели и  могли себе

позволить. Ремесленники и  торговцы все были чужеземцы --- мужчина-дориец не

мог  заниматься  каким-либо трудом прибыли  ради.  Он был  только  воином  и

принимал участие в государственных делах. Государственные  дела решались  на

собраниях воинов, которые устраивались  не реже одного  раза  в месяц. Здесь

верховный судья либо  царь доводил до  сведения собравшихся законопроект или

приговор суда, сформулированные предварительно на совете старейшин, воину же

следовало  голосовать  "за" или  "против"; изменений  предлагать он не  мог,

обсуждать ничего не мог --- дискуссий не существовало.

     (Голосование устроено было остроумно. Например, решается  вопрос,  кого

назначить на  такую-то  должность.  Всенародное собрание  ---  под  открытым

небом, "комиссия по сбору голосов" ---  в  закрытом помещении; на  подмостки

один  за другим поднимаются  кандидаты на  должность,  и по  шуму одобрения,

каким  воины  встречают  их,  "комиссия" устанавливает,  который  по порядку

кандидат оказался победителем.)

     Было  в образе жизни дорийцев немало таких  черт, которые в сравнении с

затхлым микенским миром и поныне представляются привлекательными. Их краткая

--- только по существу! --- и всегда откровенная речь. Естественность манер,

всей повадки. Служение обществу, родине до конца дней.

     А  самое главное: дорийцы не могли ни вообразить, ни попять именно  то,

что в XIII веке до нашей эры более всего характеризовало Микены (и не только

Микены),  --- они  даже не подозревали,  что  существует  на свете "сословие

праздных". (Так я и перевел бы объективно научный термин работы Веблена * /*

Веблен, Торстейн (1857--1929) --- американский экономист  и  социолог, автор

труда  "Теория  класса  праздных". */,  ибо  варианты слова  "праздные"  ---

"бесполезные",  "скучающие", "бездельники"  --- уже несут  в  себе  оценку и

осуждение.) Правда, термин "класс праздных" изначально употреблялся Вебленом

для характеристики верхних десяти тысяч Америки его времени, но мы можем без

опаски отнести этот  термин к касте  избранных любой перезрелой эпохи. Право

же, воспользовавшись самой смелой аналогией, мы ошибемся меньше, чем пытаясь

приблизиться   к  Микенам   XIII  века   до  нашей   эры   как   к  "темной"

"предысторической" эпохе, исходя  из  того, что ежели  Микены хронологически

опередили  классическую историю Греции на пять-шесть столетий, то как раз на

столько и были они  "позади". Ничего  подобного! Наивно  же  мерить  историю

человечества всего-навсего историей Европы, да еще и внутри ее --- более или

менее связной  историей  последних  двух  с половиной  тысячелетий!  История

человечества  таит в своей глубине множество затонувших Атлантид.  И одна из

них, здесь, в  нашей  части света, самая последняя и  реально  (вещественно)

достижимая  Атлантида  ---  именно  Микены.  Да,  было  еще   в  те  времена

варварство,   сохранились   остатки   палеолита,   существовали  племена   с

первобытнообщинным строем, жили в глубине неразведанных материков эндогамные

народы; одним словом, вещественные  следы, обнаруживаемые  при раскопках  на

огромных пространствах нашей Земли,  свидетельствуют  о варварском состоянии

той  эпохи. Так-то  оно так,  но  не  обнаружит  ли  лопата  еще  три-четыре

тысячелетия спустя следы  первобытного  варварства, относящиеся и к  нашему,

двадцатому веку? Конечно, их будет меньше,  но намного ли меньше? И, увы, не

только  в  нескольких ---  наперечет  --- этнографических  резервациях!  Три

тысячи лет --- не так  уж долго, просто жизнь человеческая ужасающе коротка.

И  удаленность  той  или  иной  культуры, цивилизации,  духа  измеряется  не

временем. Во всяком случае, не календарем.

     Однако я почти слышу здесь возражение.  Ссылку на бесконечное множество

примитивных  и, как ни ряди,  смехотворных верований: тут и разгуливающие по

Земле  боги,  необыкновенные  чудища  и разные  прочие  вещи,  над  которыми

нынешний просвещенный человек  способен лишь  улыбнуться,  --- и уже хотя бы

поэтому,  из-за  этой его  улыбки мы вправе, казалось бы, существовавшую три

тысячелетия назад микенскую эпоху снисходительно-ласково именовать  детством

человечества.

     С фактами спорить трудно. И если уж мы вспомнили разгуливавших но Земле

богов,  то ведь  и это ---  факт:  множество  раз на протяжении человеческой

истории, причем  гораздо,  гораздо позднее микенской  поры,  люди,  вслух ли

мысленно ли, желали душой и телом предаться  богу своему --- правда, никогда

это пожелание не исполнялось так часто, как именно в XIII веке до нашей эры.

Это  факт.  А  вот, например,  и другой факт: в апреле  1957  года я посетил

Краков.  Иными словами, дело было  во второй  половине  двадцатого  века,  в

крупном городе строящей социализм страны. А приехал я туда в тот самый день,

когда  являлась там собственной  персоной Пресвятая  богородица. Она прибыла

несколько раньше меня, часов в  пять утра, мой же  самолет приземлился около

десяти.  Она  к  этому  времени  уже  укатила,  так  что личная  встреча  не

состоялась. Однако  я встретился с  пятнадцатью тысячами  человек, или около

того  --- мужчинами,  женщинами,  молодыми,  пожилыми и старыми  людьми, ---

которые в  тот самый вечер  стояли на одной из  площадей Кракова,  каждый со

свечою  в  руке,  и  до  полуночи  распевали  священные  псалмы.   Я  многих

расспрашивал, довелось ли им увидеть Пресвятую деву и как она выглядела. Мне

говорили, что видеть не  видели, но одна старушка видела ---  святая  гостья

была в  голубом  плаще.  На площади  стояло пятнадцать тысяч человек, из них

четырнадцать тысяч девятьсот девяносто девять чуда не видели. Но  все знали:

одна  старушка видела, и была Пречистая  в голубом плаще.  Не  знали только,

какая именно старушка, так что и с очевидцем поговорить мне не удалось.

     Почему же в таком  случае нам не верить, что примерно то же происходило

у  эллинов:  с  Зевсом,  Аполлоном  и  другими   богами  лично   встречались

сравнительно  немногие.  Но  буквально каждый  слышал,  что  кто-то  с  ними

встречался лично. Да что уж далеко ходить:  ведь  не прошло и двух лет с тех

пор, как здесь, у нас,  в Венгрии, некая  ведьма <i>взглядом</i> избивала  ребенка,

привораживала  парней   и  девушек,  снижала  удойность  коров,  колдовством

навлекала  смертельные  болезни  и  прочее  и  прочее.  В  Англии  последние

пятьдесят лет неоднократно появлялось лохнесское чудовище. И научные журналы

исправно  знакомили читателей с различными на этот  счет  гипотезами. В XIII

веке  до   нашей  эры  цивилизация  существовала  на  крошечной  территории,

значительно меньшей, чем географические пределы цивилизованных стран, прочие

же территории были очень и очень  велики. Однажды углубившись в  них, с  чем

только  не встречался, о чем только не рассказывал потом пришелец из дальних

краев! И какими различными способами  объяснял увиденное! В довершение всего

до  нас  эти объяснения дошли по  большей  части в пересказах  поэтов!  Что,

поверьте,  весьма  и  весьма  существенно.  Вообразим  на  минуту,  любезный

Читатель, что  однажды, тысячелетия  спустя, кто-то  попытается  представить

себе наш, венгерский двадцатый век по поэмам, скажем,  Ференца Юхаса, самого

значительного из ныне  живущих  наших поэтов: какие  же  множества, сонмища,

толпища извивающихся чешуйчатых  рептилий он увидит, и не покажутся ли после

этого лернейские и стимфалийские болота мраморными водоемами с резвящимися в

них  золотыми рыбками?! Мы, конечно, знаем, что слово поэта  надо  принимать

серьезно, хотя  и  в переносном  смысле. Но  отчего мы  полагаем, будто  три

тысячи  лет назад  не было  среди живших тогда  людей ---  да  еще  в таком,

казалось,  прочно  сложившемся и  незыблемом  обществе, как  микенское,  ---

строгой  и  точной  конвенции,  согласно  которой  они  могли  просматривать

реальную действительность сквозь  любую сказку.  И отчего мы полагаем, будто

наши  представления  о  действительности,  выраженные  строгим языком  самых

модных, развитых и точных наук  --- химии  и  физики, --- есть не поэзия,  а

самая   действительность?!  (Что  двойная  спираль,  например,   есть   сама

дезоксирибонуклеиновая кислота, а не просто ее графическое изображение?)

     В позднюю бронзовую эпоху юго-восточное  полукружие  Средиземного  моря

было  заселено  особенно  густо:  рабовладельческие государства, страны  ---

поставщики  товаров  поддерживали  друг  с  другом  международные  контакты,

соседствуя в своего рода  положении "пата". В  этих странах уже существовало

упомянутое  выше  "сословие праздных" ---  супербогатый социальный  слой, не

знавший уже,  как  распорядиться своими  делами  и  самим собой,  тот  слой,

который мы даже  с дистанции в  три тысячи двести лет не могли бы определить

точнее, чем определяет Веблен "праздных" своей Америки: это  группа людей, у

которых   в    противовес    инстинкту   созидания   развивается    инстинкт

расточительства. Созидать эта группа уже не может, но что-то делать все-таки

надо. Прежде всего она  возводит в добродетель собственную беспомощность, то

есть глубоко презирает труд. И болезнь свою тоже  обращает в добродетель, то

есть  прославляет   расточительство.  Окружает  себя   максимальным   числом

максимально дорогих, но  бесполезных предметов, испытывает вдруг потребность

в таких вещах, которые не служат действительным потребностям и являются лишь

символами, фетишами, социальными  аксессуарами ---  демонстрацией  власти  и

ранга. Например, придумывает колесницы с  огромными  распростертыми золотыми

крыльями.   Передвигаться  на  таких  колесницах  весьма  неудобно  ---  они

громоздкие,  тяжелые,  ---  да и  не  в  этом  их  назначение.  Именно своей

практической  нецелесообразностью они должны свидетельствовать, что владелец

их --- фигура.  Или припомним хотя бы щит Ахилла! Правда, Гомер считает этот

доспех делом рук Гефеста, однако все указывает, в сущности, на то, что вышел

он  из  микенских  мастерских.  Откроем   "Илиаду",  попробуем,  как  можем,

срисовать  знаменитый  щит, а  потом  представим его  отлитым  в бронзе!  Мы

убедимся: этот щит можно повесить на стену, можно считать его художественным

рельефом, но никак не доспехом воина: он тяжел как смертный грех и так изрыт

углублениями и  выпуклостями, что стрела и  копье  не только не  отскочат от

него, но непременно в нем застрянут. Этот щит напоминает машину  частника  с

улицы Ваци * /* Улица в  центре Будапешта, полная модных магазинов и ателье,

в том числе и частных.  */ или шубку жены этого частника. Или самую жену. То

есть не служит предназначению своему,  а лишь кричит  о себе,  о  том,  кому

принадлежит, и  о том, что приобретен  не трудом,  поскольку трудом такое не

приобретешь, и что, следовательно,  владелец его  не  относится к числу тех,

кто  трудится,  у него  есть  излишки,  и  он может позволить  себе  роскошь

расточительства. А  так  как труд есть  самая естественная  и  самая древняя

функция человека, та функция, которая сделала и делает его <i>человеком</i>, то для

"сословия праздных" характерно глубокое  презрение к  естественному  вообще.

Микенская мода сделала  все, чтобы лишить женское тело его  природных  форм.

Теперь  и  женщина  не  должна  быть  женщиной  ---  безжалостно  затянутое,

деформированное  женское  тело  также служит  свидетельством высокого ранга.

"Праздные" во все времена, в том числе и в микенские, расточали  то, что для

нас,  простых, смертных,  самое дефицитное и самое  дорогое: время. Их  речи

были   пространны  и   витиеваты.   Они  заполняли   дни   утомительными   и

бессмысленными, пожирающими время обрядами. При этом даже  сами не  очень-то

знали смысл и происхождение этих обрядов, но следовали им неукоснительно под

страхом отлучения от "общества"  ---  словом,  то  были аксиомы, равно как и

самое расточительство. Вроде нынешних: "Джентльмен так не поступит!" Почему?

"Потому что  тот,  кто так  поступает, не джентльмен". Характерные изменения

произошли  в искусстве той эпохи.  При острой нехватке сырья и рабочей  силы

удовлетворить стремление к  роскоши, охватывавшее поветрием  моды  все более

широкие,  даже средние круги  --- удовлетворить максимально, но по  дешевке,

--- можно  было лишь с  помощью  "художественного" ширпотреба.  В результате

качество  и обработка массовой  продукции  прикладного  искусства разительно

снизились по сравнению  с  предыдущими столетиями. "Естественное" становится

объектом презрения  и в  искусстве, объявляется  вульгарным,  критский стиль

заменяется абстрактным.

     Общий  тонус  микенского  общества   был,   очевидно,   очень   низким:

отсутствовало  то, в  чем человек нуждается более  всего,  ---  перспектива;

государство  было  заинтересовано,  чтобы  этого  не  замечали,  чтобы  жили

бездумно  и  расточительно, следовали моде  неуемно, видели  смысл и цель  в

обладании всяческой рухлядью, полагая, будто обрели то, чего нет: гармонию.

     Как  ни  досадно,  подозреваю, что  Микены для  меня  оказались  только

предлогом,  и  я здесь настроился,  собственно говоря, критиковать  общество

потребления. Однако, хотя  я отдаю себе отчет в скромных своих возможностях,

позвольте  мне  все же надеяться, что вы увидите за  этим  и нечто  большее.

Микенское общество было именно таким, или  почти таким, каким я  его описал,

--- это  научно  установленный  факт;  по крайней мере такова была  правящая

прослойка  и примыкающие к ней, ей подражающие  средние  слои, особенно же в

сравнении  с дорийцами. А  поскольку в нашем  словаре  уже  имеются  понятия

"общество потребления" и "сословие праздных",  мы вправе описывать Микены  с

помощью этих современных  терминов. Точно  так же как, зная симптомы, вправе

назвать нынешним словом, например, болезнь  Александра Великого, хотя  в его

время  этого термина  еще  не  знали. Из-за  этого  ни  наше утверждение  не

обернется анахронизмом, ни смерть Александра Великого не превратится  лишь в

символ нынешней смертности от рака. Она  останется просто его смертью, очень

реальной смертью.

     Говорю же я это лишь затем, чтобы пояснить: Геракл был в Микенах своего

рода  камнем  преткновения,  но таким  же  камнем преткновения был он и  для

дорийцев ---  словом, постоянно  мог  ожидать, что  об него,  того  и гляди,

споткнутся. Дорийцы почитали  Геракла, но  почитали  за  то,  что сам  он не

особенно  чтил в себе: за его силу.  Характерно, что именно это его свойство

всячески  возвеличивалось  и  расцвечивалось  в  легендах.  Нет,  Геракл  не

чувствовал  себя польщенным  тем уважением, какое питали дорийцы  к мощи его

тела.  Вообще  этот  человек,  уже   в  летах,  вынужденный  вновь  и  вновь

отправляться в  трудные  военные  походы,  не мог особенно любить  дорийцев,

которые превыше всего ставили единственную добродетель --- воинскую доблесть

---  и знали единственную  форму  жизни ---  казарму. Геракл  вовсе  не  был

солдатом по призванию; он был героем, но не мечтал о казарме ни для себя, ни

для  других. Я уж  не говорю  сейчас о некоторых  странно жестоких традициях

дорийцев.   Скажем,  об  обязательных  убийствах   илотов  ---  обязательных

практически ежегодно,  однако осуществлявшихся  в разные промежутки времени,

чтобы  всякий раз  нападение было  неожиданностью. Молодежь училась при этом

подстерегать жертву из засады, незаметно окружать вражеский объект, налетать

и  тут же  бесследно  исчезать, бесшумно и быстро убивать. Такова  была одна

сторона дела. Вторая же состояла  в том, чтобы держать  в  постоянном страхе

илотов.  Ведь,   как   я   уже   упоминал,   у   дорийцев   тогда   не  было

рабовладельческого строя, они не учредили еще государственную власть, службу

общественного порядка, тюрьмы  и  тому подобные  органы, чтобы  с их помощью

держать  в повиновении  угнетенных,  а также  их  хозяев. Обуздывали  илотов

террором. Дорийцы  предупреждали  бунты  отчасти запретами и  ограничениями:

землеробам надлежало жить безотлучно в  кругу своей  семьи, на хуторках,  не

полагалось собираться группами, устраивать  сходки; отчасти же ---  дабы все

приказания   неукоснительно  исполнялись  и  без  вмешательства  блюстителей

порядка и правосудия --- старались постоянно держать их в смертельном страхе

и  полной  неопределенности.  Они  защищали  жизнь  и  имущество  илотов  от

посягательств  чужаков и  даже  "неорганизованных"  дорийцев ---  защищали и

сурово  карали  виновных.  Но  традиционные  периодические убийства  илотов,

уничтожение их  целыми  семьями преступлением не  считались  --- это  было в

порядке  вещей.  (Мы  ежегодно  вешаем  десять  ---  пятнадцать  человек  за

убийство, сажаем в  тюрьму  три тысячи  человек  за  различные преступления.

Дорийцы ежегодно приканчивали  пятнадцать человек да три  тысячи  подвергали

пыткам --- чтобы не было убийств и других преступлений. По мнению некоторых,

получается так на так.)

     Геракл, надо полагать, все понимал, да и объясняли  ему, верно, не раз,

что  это  "в  порядке  вещей",  однако  мы  уже знаем  его  настолько, чтобы

догадаться:  такой "порядок" не мог быть ему по вкусу. Вся его жизнь  прошла

можно сказать,  в  покаянии за убийство.  За убийство, которое  было,  между

прочим, тоже "в порядке  вещей". Тогда  как в Микенах среди владык  города и

его  повелителей едва  ли  сыскался  бы  хоть  один,  кто  не  был  запачкан

родственной кровью, пролитой по злому и подлому умыслу!

     Он  видел, что дорийцы в чем-то живут более чистой жизнью, чем микенцы,

но стоило ему подумать о том, чтобы принять ее,  как сомнения разрушали все.

Ведь  любишь тех, кого  любишь,  и ненавидишь  тех, кого  ненавидишь. Геракл

любил родину,  семью свою,  товарищей,  говорящих на  одном  с  ним языке  и

думающих так же, как он, --- тех, без кого человеку невозможно существовать.

Но  он  не  мог  с одинаковым жаром и  страстью постоянно ненавидеть  другие

народы --- не мог и потому не очень верил, будто кто-то другой это может. Он

видел:  дорийцы  держатся  так, словно они-то могут. Видел: стоит произнести

перед  ними  имя  врага,  на  которого  как  раз  готовится нападение, и они

внезапно начинают потрясать копьями от ярости, топать  ногами и вопить  так,

что на шее выступают  жилы.  Он видел это  сам,  своими глазами! Видел такой

поразительно   действенный  способ   саморазъярения,  как  традиционные   на

микенских единоборствах речи обоих противников,  в которых  буквально каждое

слово  ---  вступление,  основная  часть,  заключение --- определено заранее

строжайшим этикетом. Сам он  не раз  испытал --- например, в  единоборстве с

Антеем, --- что, не разозлившись по-настоящему, драться толком не может. Но,

чтобы прийти в ярость,  он должен  драться чуть ли  не день напролет:  одним

лишь  повторением имени  Антея  гнева  его  не разбудить.  И любить  он умел

сильно. Когда Гилас исчез, он искал его долгие годы, исходил невесть сколько

земель, все дороги прошел и, быть может, сейчас еще ждет, верит, что однажды

разыщет юного своего друга. Он  любил родину. Трогательно любил Фивы, любил,

доказав это  всею  своей  жизнью,  Элладу.  Но  ему  непонятно было то,  что

вытворяли  "во  имя  родины"  эти  спартанцы:  во  имя   родины  без  всякой

необходимости  спали  на  голой жесткой  земле;  во  имя родины  добровольно

ложились под розги;  во имя родины одалживали друг другу жен;  женщины несли

каждого  новорожденного на  совет  старейшин  и,  если  совет  полагал,  что

демонстрируемый   младенец   не  вырастет   в  достаточно   бравого   воина,

беспрекословно  принимали  к  сведению,  что крошка  будет  уничтожен,  а им

надлежит  родить, во  имя родины же, следующего  ребенка; голодные как волки

молодые  воины непременно оставляли на тарелке частицу  и  без того мизерной

порции со словами: "Как ни сладок был бы этот последний кусочек, отказываюсь

от  него во имя родины", --- и командир не корит  их: "Вот дуралеи!", --- а,

напротив, публично их восхваляет...

     В  конце  концов, Геракл решил так: кто воспитан в этом духе с детства,

тот, верно, счастлив. Счастлив иначе --- лучше! --- чем микенский аристократ

со своими скульптурами из золота или обыватель  с гномиками, украшающими его

сад. С раннего возраста человек привыкает  к этому  образу жизни, все вокруг

него живут точно так же, все единодушно признают, что это, именно это и есть

счастье. С легким сердцем отдал Геракл своих детей дорийцам. Сам же вернулся

домой в Микены. Ненадолго, ведь его и не терпели там особенно долго. Да и он

недолго  выдерживал   при   дворе.  Всякий   раз,   возвратившись,  не   мог

приноровиться  к  постоянно меняющемуся  придворному  этикету,  впрочем,  не

особенно  и приноравливался, за что --- он не  мог не замечать этого --- его

презирали там, шепотом называли мужланом. Он не любил уставленный всяческими

безделушками дворец Эврисфея; правда, дальше передней его не  пускали, но он

умудрялся  и  тут,  как  ни остерегался,  всякий  раз  свалить  какую-нибудь

паршивую  вазу  (причем  сразу  же  выяснялось,  что  именно  эта  ваза была

драгоценнейшим произведением искусства и  новейшим  приобретением микенского

дворца). Не любил он также микенских женщин, даже смотреть-то на них боялся:

того и гляди,  переломятся! Да и не доберешься  до них,  увешанных колючими,

острыми  драгоценными  побрякушками, покрытых  слоем  краски, наложенной  на

веки,  губы,  ногти, буквально  на каждый  открытый  участок тела,  также  в

строгом  соответствии с то и дело меняющейся модой. Не любил аффектированную

микенскую манеру речи,  вообще  не  любил долгих разговоров  и не  хотел  ни

понимать, ни изъясняться по-микенски, то есть говорить не так, как оно  есть

на самом деле, не называть  стул стулом, боль болью, ибо это  "вульгарно", в

элегантной же  беседе  обо  всем на свете  следует  выражаться  описательно.

Геракл понимал шутки, но никак не мог себе уяснить, что остроумного в шутке,

повторенной сто  раз на дню. И наконец,  ну ладно  уж взрослые,  какие есть,

такие  есть, но оказалось,  что он  совершенно не переносит при  дворе  даже

детей --- и это особенно его озадачивало.

     Ох,  как он не любил отпрысков  Атрея! Когда,  глядя  на стены Трои, он

вспомнил  былое  --- гусарский налет свой после  вероломства Лаомедонта, ---

ему   вдруг  подумалось:  если  когда-нибудь  этому  прощелыге   Агамемнону,

завзятому лошаднику, и плаксе Менелаю доведется явиться сюда с войной,  они,

уж  верно,  проторчат  под  этими  стенами  по меньшей мере лет десять  с их

франтовством, визитами вежливости, грандиозными гекатомбами,  сварами  из-за

трофеев,  перебранками  из-за  какой-нибудь  сопливой  дочки   пастуха-царя,

дипломатическими  церемониями  по  всякому поводу, парадным  конвоированием,

приемами --- да-да, на все  это ушло бы никак  не  меньше десяти  лет!  (Вот

только  не  подумал он, что  и эта  война ---  случись  ей все-таки быть ---

породит  своих  инвалидов-ветеранов.  Которые  станут  бродить  по  свету  с

геройскими  песнями и нищенскою сумой. И кто  же из них, надеясь хоть что-то

получить  на  пропитание,  запоет  так:  "К  вам   я  пришел,  о  друзья,  с

достославной войны,  что затеял дурак-рогоносец  да его свихнувшийся братец,

хлыщ,  для которого конь самых славных героев важнее; с дюжину было  еще там

таких, как они, горлопанов, грабили мы каждый день  беззащитные  Азии  села;

вдоволь там было  жратвы, для разгула всего нам хватало, лучшие Лемноса вина

и женщин, прекрасных, как Эос,  нам  корабли доставляли; вот только иной раз

стычки случались ---  тут нам не везло: так попался и я  с  перепою --- враг

меня  глаза  лишил..."  Нет,   нищий  ветеран  ничего  подобного  никому  не

расскажет. Уж если самый заурядный отставник врет напропалую, что спрашивать

с инвалида, который и живет-то своими россказнями! Нет, нет, его героическая

песнь  поведает  о  том, что  Троя  была неприступной  крепостью,  ее  стены

возведены Аполлоном и Посейдоном, а сражались против нее не только  люди, но

даже боги, и все  воины, все до единого, были герои, которым незнаком страх.

А  в  последующие  столетия  правнуки нищего  ветерана  уже  не  ограничатся

рассказами  о собственном  предке  ---  надо же  помнить  и  о субординации:

вставить стих-другой, например,  о предке нынешнего толстосума, чтобы верней

подобраться к его  мошне, --- велика ли важность, если предка того и  близко

не было около Трои, если он в то время пас свиней где-то в Фессалии  или бог

его ведает кем и чем был. Но потомка его  нужно распотрошить во что бы то ни

стало  --- а чем?  Да  вот этими самыми несколькими  строчками о его предке,

которые он  потом оплатит, как миленький, --- знает ведь, болван, что предок

пас свиней, но с охотой поверит, будто и он был царь, воевал под Троей... До

чего же нам повезло, что Гомер под конец так расписал их всех, так посмеялся

--- вот уж поистине гомерическим хохотом!)

     Нам знаком этот тип добродушных  великанов. Если двор вызывал у Геракла

отвращение, то  не  в  последнюю очередь потому, что он  никого  не  мог там

любить,  даже  детей.  Этих  избалованных  и  наглых  барчуков,  никогда  не

испытавших  ни  усталости, ни страдания. Щенков,  которым  "все  дозволено",

потому что  "отец  всех главнее", потому что "мы не такие, как все"; которые

за  коротенькую  свою  жизнь  видели  вокруг  себя  только лесть  и  рабскую

приниженность, пропитанную  страхом. Агамемнон! В двенадцать лет  у него уже

собственные  конюшни.  Скольких  домашних учителей  задергал  он до  смерти!

"Коняшка", видите  ли, для  него  --- все. "Ох, и состязание нынче  устроим!

Бегут лошади Диоскуров!"  И  тут уж астрономия, математика --- все побоку, в

голове одни лошади. Да  если  бы еще  он знал  в них толк!  Так  нет, только

словечек нахватался: "холка", "бабки", а главное --- "О, восточная лошадка!"

Менелай?  Этот только и умеет  вопить ---  то из  зала визг раздастся, то со

двора. И  тотчас опрометью  мчится целая  орава  слуг: "О,  всемилостивейший

Зевс,  что  случилось с  нашим золотцем!" (А золотце садануло оправленной  в

бронзу  сандалией  Геракла  по щиколотке  и  тут  же  завизжало,  точно  его

режут...)

     Но  из-за  этого,  из-за  всего  этого  обрушить  на  Микены  дорийцев?

Послушаться  Креонта,  сколотить  союз, призвать только что  распущенных  по

домам  воинов, вербовать  еще и  еще, атаковать истмийскую линию укреплений,

вступить с  войском на Пелопоннес, ввязаться в многолетнюю братоубийственную

войну --- кто остановит ее, коль  скоро она  начнется?! --- с огнем  и мечом

пройти по земле  Персея,  обратить ахейцев в плотов ради того,  чтобы спасти

их? Хорошенькое спасение.

     И все потому,  что  Микены погрязли в разврате и  при дворе опять взяла

верх партия войны?

     Безумен план Креонта. Война против войны?!

     Да  ведь Геракл  как раз везет  из  Малой  Азии  мир!  И еще  ничего не

потеряно. Приам нападать не  станет, он ярится, клянет всех и вся, но  видно

же было  ---  трезвые доводы Геракла  приемлет. Пусть теперь  военная партия

хоть лопнет:  Приам первым  не выступит.  Гесиону  нужно  вернуть, заставить

негодяя  Теламона выплатить Приаму  отступные. И троянский  порт открыт  для

греческих судов! Остатки старинных поселений сохранились повсюду, от Крыма и

Кавказа  до  Италии,   аргонавты  подтвердили  это.   Подтвердили,  все-таки

подтвердили,  хотя  миссию свою выполнили самым плачевным образом, оказались

незрелыми юнцами.  Что  же теперь нужно?  Запретить пиратство,  организовать

сторожевую  службу  вдоль побережья ---  тот, кто  продолжает пиратствовать,

пусть поплатится головой, неважно, кто он и что он, неважно, что от Элиды  и

Пилоса до  Арголиды,  тайком или  в  открытую, пиратствуют все  города,  вся

знать.  Да,   пусть  поплатятся   головой  ---   нескольких  примеров  будет

достаточно. Уймутся,  отвыкнут,  вновь чистым станет морской флаг эллинов, и

тогда возобновится старинный морской союз! Умом и сноровкой греки не уступят

никому, в том числе и сидонцам.

     Да, безумен план Креонта. Ведь он сулит гибель Микенам, но одновременно

гибель всему, ради чего до сих  пор жил и  страдал Геракл. Поэтому, какие бы

ни   кипели   сейчас  в  душе   его   страсти,  каким  ни  казалось  простым

подсказываемое  решение, он не мог ответить  искусителю ничего иного, кроме:

"Отыди, Сатана!" Разумеется, он выразился вежливее. Сказал, что верит в силу

и справедливость Зевса; что, рано  или поздно, здравый смысл восторжествует,

<i>должен</i> восторжествовать и в Микенах. Примерно так.

     Геракл  находился   во   власти   совершенно   особого   обета.   Обета

двойственного  и  противоречивого  --- связанного  с  предсказанием-приказом

дельфийского  (или додонского?) оракула. Когда  в безумии своем  он совершил

нечестивый поступок, а затем, готовый на все, молил о прощении, божественный

отец поставил ему следующие условия:

     Геракл  (злоупотребивший,   как  известно,  властью)  должен  теперь  в

качестве  слуги,  слуги  самозваного  соперника  своего,  совершить   десять

подвигов. (Два подвига  Эврисфей  --- или,  скорее,  плут Копрей --- объявил

недействительными. Так герой  вместо десяти совершил двенадцать подвигов.) И

должен  он совершить  их  так  и так жить, чтобы в смерти своей  удостоиться

обожествления!

     Итак: действовать и удостоиться обожествления.

     По  отдельности  то  и  другое, я  сказал бы, даже нетрудно. Во  всяком

случае,  не  невероятно  трудно.  Ведь большинство людей на протяжении  всей

жизни, худо-бедно, что-нибудь да делает. Другие же и вовсе ничего не делают,

удаляются  от мира,  становятся отшельниками,  только  и знают  что  взирать

неотрывно на  господа  своего,  только  молятся  и  размышляют,  пребывая  в

глубочайшем презрении к преходящему здешнему  миру --- и  в конце концов,  в

согласии с природой вещей, обожествляются.

     "Будьте добрыми и живите счастливо!" Совершенное, абсолютное пожелание,

не правда ли?  Но стоит  кому-то начать  что-то делать во имя этого,  как он

становится уже  не  для всех и не  абсолютно добрым,  да и  не  приносит тем

поголовного и абсолютного счастия.

     "Свобода, равенство, братство!" Покуда мы рассуждаем об этом, беседуем,

пишем  эти слова, они совершенны, абсолютны. Но то, что мы делаем во имя их,

уже далеко от абсолюта.

     Действовать  можно   лишь  в  данном  месте  и  времени,  среди  данных

обстоятельств. Обожествление --- абсолют. Действие  всегда в какой-то мере и

компромисс. В обожествлении компромисса нет, не может быть.

     Известно ли нам было это о Геракле? Он, во всяком случае, это знал.

     (Как знал, конечно, и то, что Зевс тоже несовершенен. Он слишком хорошо

знал Зевсовы  слабости.  Однако Зевс  богом  родился. Гераклу  же предстояло

стать им!)

     Но совместимо ли вообще то, что есть, с тем, чему надлежит быть?!

     Геракл  попытался это совместить --- в том  и состоял  подлинный подвиг

Геракла.

     Вот почему я сказал несколько раньше: Геракл творил не просто добро,  а

то, что в  каждой  данной ситуации было менее дурно, то  есть старался найти

что-то лучшее.

     Прометей  не понимал  этого. Прометей был бог, притом добрый, абсолютно

добрый  бог. То,  что он сделал,  было  добро. Абсолютное добро, выдержавшее

испытание  временем  на протяжении  миллиона  лет.  (За  что  и  претерпевал

страдания  в течение всего миллиона лет.)  Однако повторяю: на то он и  бог.

Добрый бог.

     Но Геракла --- такого, каков он есть, --- Прометей полюбил. И любил все

больше.

     Затеять войну, чтобы прогнать Пелопидов,  обеспечить победу  Гераклу  и

его  политическому  курсу в Микенах --- собственно говоря,  это тоже не было

дурно, собственно говоря, Креонт  не такой уж безумец. Но жить в мире лучше.

И, пока можно, нужно стараться мир сохранить. Геракл выбрал этот путь.

     Они распрощались с Креонтом и двинулись дальше по коринфской дороге. На

Истме, перед линией укреплений,  Гераклу  пришлось распустить остатки своего

войска.  Ему  разрешалось  оставить  при себе лишь самое ядро, тех, кого  он

повел за  собой из  Тиринфа, Аргоса,  Микен, а также  рабов своих и конюших.

Одним словом, около сотни людей.

 

        Вступление в город

 

     Геракл полагал, что  прибывает в Микены в самый подходящий момент, дабы

информировать  царей о готовности Приама прийти к соглашению и тем свести на

нет происки военной партии.

     Но  оставим сейчас эту тему; в конце концов, предположения Геракла  ---

его личное дело. Нам же, пожалуй, именно здесь удастся сорвать первую печать

с загадочной истории Прометея.

     Прометей явился в Микены в самый что ни на есть неподходящий момент.

     Рассмотрим все по порядку.

     Атрей свергнул  Фиеста: дворцовый переворот, внутриполитический кризис,

при   дворе  и   вообще  в  политическом   мире  Пелопоннеса  все   поспешно

перестраиваются, приспосабливаются.

     Теламон похитил Гесиону, Троя угрожает войной. Троя ---  богатый город,

если она выступит, то  выступит с огромным войском.  Берега  Греции изрезаны

кружевом, высадиться можно где угодно,  с  любой крепостной башни сторожевые

посты уже завтра могут увидеть паруса,  несущие смертельную  опасность.  Ибо

вот какая  странная,  на  первый  взгляд  даже противоречивая,  а между  тем

совершенно  простая  вещь:  провоцировали   военную  угрозу  ахейцы.  Причем

сознательно.  Ведь  больше  всего  шансов  унизить  Трою  именно  здесь,  на

греческой территории. Тем  не менее война есть война,  иными  словами, шансы

могут  быть  у обеих  сторон. Поэтому все, кто может, бегут  в  Микены.  Ну,

конечно, и  для того, чтобы  осмотреться при дворе, подластиться. Но главное

---  ввиду  общей опасности. Собирается военный совет. Всеобщая мобилизация!

Однако же еще ничего не ясно: кто, когда, куда и сколько?

     Из  Дельф приезжает  Калхант  с  ободряющим пророчеством.  Увы,  эллины

относились к  пророчествам  примерно так  же, как мы, скажем,  к астрологии,

гороскопам. И верим и не верим, словом, играем.

     Да, играли этим и они, что отчетливо  видно  по всей  мифологии. Приаму

было предсказано, что Парис станет причиной гибели города, тем  не менее  он

вернул сына во дворец. И семерке головорезов-вождей были знамения о том  что

поход грозит им смертью, но они все-таки выступили против Фив, там и сложили

головы шестеро из семи. И так далее, примеров тысячи, они всем  известны, не

буду перечислять.  Эллины играли  в пророчества,  как  и мы.  Разве что  они

играли в государственном  масштабе  (это  и  у нас осталось в виде лотереи).

Итак,  повторяю,  они тоже играли, но в государственном масштабе,  а значит,

относились  к этой игре  все же  несколько серьезнее... Впрочем, пророчество

---  дело  хорошее,  слушать  приятно, как  же,  как же! Однако  мобилизацию

все-таки откладывать  не  стоит,  При-ам может  объявиться  в  любой момент.

Необходимы  деньги,  воины,  оружие.  Много.  И   ведь  ни   о  чем  еще  не

договорились.

     В такое-то время в Микены прибывает бог.

     Давнишний --- возможно, отставной уже --- бог, бог-ветеран.

     Бог, просидевший миллион лет!

     По воле Зевса!

     Но все-таки, все-таки... это он дал огонь и ремесла, важная штука, черт

побери... да и вообще, как ни верти, но он --- бог.

     Скоро прибудет. Именно сейчас, когда в город набилась вся Эллада.

     Прибудет гостем.

     К сожалению ---  вернее, слава богу, --- я  не нахожу для  этого случая

никакой аналогии из современной жизни, но и без аналогии понятно, что именно

в  такую  минуту  --- независимо  от  места  действия и  эпохи  ---  человек

непременно воскликнет: "Только этого нам и не хватало!"

     Когда наши герои прибыли  на Истм, в Микенах давно уже готовились  к их

встрече:  лихорадочно писали транспаранты и возводили  триумфальные арки. (Я

мог бы употребить  и  более  современные  наши  термины,  для этого, как  мы

увидим, даже  не требуется особенной смелости.) Все знали, сколько лошадей и

каких  именно ведет с  собою  Геракл, знали наперечет  драгоценности  царицы

амазонок.  И конечно же,  знали,  что рядом с  героем  вождем на  его боевой

колеснице находится бог --- великий титан Прометей.

     Да,  техника  службы  связи, информации тогда еще  очень  отставала ---

впрочем, отнюдь не на два-три тысячелетия: она была приблизительно  столь же

отсталой, как  и  сотню лет  назад. Ведь  беспроволочный телеграф,  телефон,

радио,  телевизор,  искусственные спутники,  все  то,  что  чуть  ли  не  со

скоростью мысли пересылает  информацию вокруг нашей Земли,  ---  изобретения

последнего столетия,  а в значительной части лишь нескольких самых последних

десятилетий.  Зато  дымовой  и  огневой телеграф  использовался  уже  и в те

времена; Клитемнестра, например, узнала, что Агамемнон покинул Трою и держит

путь к  дому, каких-нибудь несколько  часов спустя. Однако  на  сей  раз  не

требовалось  даже таких средств  телекоммуникации. По дорогам страны  всегда

бредут путешественники --- любители дальних дистанций, поспешают быстроногие

спринтеры. Отряд Геракла двигался  своим темпом,  извечным темпом солдатских

переходов, не  медленным и не  быстрым, неизменным во все времена. Часто ---

особенно же  теперь, возвращаясь  домой, --- они устраивали долгие  привалы.

Последний такой привал был перед линией укреплений на Истме:  нужно  же было

по-хорошему проститься с разбредавшимися на все четыре стороны товарищами по

походу! В подобных случаях даже  эти небрежные к этикету пуритане, даже  эти

видавшие  виды  воины  строго соблюдали  ритуал. Прежде всего они  приносили

соответствующие событию жертвы. Что, как я  уже упоминал, лишь отчасти может

рассматриваться как  религиозный  акт  в нынешнем смысле слова.  Да и нынче,

услышав про храмовой  праздник  где-нибудь  в Абоне,  мы  представляем  себе

прежде всего не  церковный обряд,  а дешевое столованье под открытым  небом,

"турецкие тянучки", "китайский сахар", медовые пряники, еду до отвала, питье

до упаду и прочие молодечества, пожалуй, и поножовщину. Между  тем  храмовой

праздник, если  справиться по соответствующим источникам, означает, что тот,

кто в этот день исповедуется и причастится в католической  церкви Абоньского

прихода, а также помолится за промысел святейшего папы (то есть за мир между

христианнейшими  владыками земными  и за торжество церкви), тому  отпустится

--- в зависимости от  могущества и милосердия  патрона храма --- триста дней

или  семь лет из будущего  потустороннего  очистительного  наказания.  Иными

словами, храмовой праздник --- это загробная амнистия, когда --- между делом

--- можно на радостях  поесть всласть,  повеселиться, хорошенько  набраться,

вообще можно делать все то, что мы  видим  на картинах Брейгеля. Да и святая

месса лишь  позднее,  лишь  в наших  ---  европейских по  большей  части ---

религиях превратилась  в  некий  абстрактный символ;  сам  же  Иисус, как  и

следовало, наказал  в  память свою  всем вместе  садиться  за  стол,  вместе

вкушать   вечернюю   трапезу,   что   и   почиталось   жертвоприношением   в

первоначальном смысле этого слова.

     Так  что  воины Геракла несколько раз по пути в  Микены  и  "отпущение"

давали  своим  соратникам,  и  совершали "жертвоприношения". А  тем временем

какой-нибудь  торговец,   государственный  курьер   или   просто  обыватель,

спешивший  навестить своих родственников,  легко  обгонял  неторопкий отряд;

он-то и уносил с собою --- даже из-под  самой Трои, а тем более из Афин, Фив

--- весть о том, что  победители амазонок  не  за горами. Так что  эта весть

значительно  их  опережала.   К  слову,  о  службе  информации  и  вообще  о

распространении новостей: да  разве мы ---  мы, современные люди! --- узнаем

новости  по  радио, телевидению,  из  газет?  Разве  и  сегодня ---  что  уж

скрывать!  --- самые пикантные,  а иногда и  самые важные сведения достигают

наших  ушей  не  наидревнейшим  путем,  из уст в  уста? Так, словно Маркони,

Эдисона  и  всех  прочих  не  было никогда  и  в помине?!  Кстати,  обратите

внимание, как  оперативна  эта  древнейшая  служба  информации!  За  сколько

времени, например, облетает из конца в конец Будапешт, один из самых больших

по территории  городов континента, новый анекдот либо  панический  слух?  За

какой-нибудь час, и  того меньше. Так что, если давние наши предки говорили,

пользуясь словами поэтов, о быстрокрылой Ириде, ---  намного ли  они отстали

от нас, именующих эту вестницу богов "телекоммуникацией"?!

     Короче   говоря,   было   бы    чистой   наивностью   ---   не   только

неосведомленностью  в  делах  древних,  но  и просто  недостаточным  знанием

человека  и общества  --- представить  себе прибытие  наших героев  в Микены

как-нибудь так:  в башенке  над  Львиными воротами сидит стражник; он  видит

вдали  облако  пыли,  прикладывает  козырьком  ладонь к  глазам  и  говорит:

"Глянь-ка, а!  Чего  это там?";  но  вот из облака пыли медленно  проступают

очертания отряда...  опять ---  ладонь козырьком,  опять: "Глянь-ка,  глянь!

Чего это там?  Всадники, пешие, колесницы... ну и ну!"; проходит еще немного

времени, и вот сторожевой, словно сойдя со  страниц какого-то отечественного

нашего исторического  романа, восклицает: "Будь я проклят, если это не отряд

Геракла! Покарай меня бог, коли это не так!"

     Вот уж придумают, право!

     К тому времени, как на  коринфской дороге показалось пресловутое облако

пыли, воинов  уже поджидала в  полном составе депутация  от города,  за  ней

волновалась шумная толпа детишек и  ротозеев, все население Микен нарядилось

по-праздничному  (по  крайней  мере  та  часть  населения, у которой имелись

праздничные наряды);  город оделся  флагами --- то есть  применительно к тем

временам  все ворота, общественные здания  и даже дома  наиболее  тщеславных

горожан  украсились  цветами  и  зелеными ветками; на  дворцовом  дворе, где

обычно  совершались жертвоприношения, уже сгрудились  специально отобранные,

безупречные во всех отношениях жертвенные коровы, козы,  бараны, выстроились

в  ряд масла  и  вина;  государственный совет  в двадцать пятый раз  обсудил

порядок празднеств,  места  за пиршественными столами, заготовленные заранее

речи,  предписанные  на все  случаи  одеяния, вообще  ---  каждую мельчайшую

деталь  каждого акта и события, как тому  и быть  надлежит. Над Львиными  же

воротами  два  коротких  приветствия-транспаранта  в  сжатой  форме выражали

значение  дня: "Слава героическому сыну  нашего  города, одержавшему  победу

мирового значения!", "Микены приветствуют  принесшего  огонь Прометея!" И  я

рискнул бы даже уточнить: транспаранты располагались не один  <i>над</i> другим (то

есть  соответственно один <i>под</i>  другим), а в виде полукружия,  по правую и по

левую сторону арки, иначе говоря, одно приветствие кончалось возле зада того

льва, что слева, другое же начиналось у  зада  того льва, что справа. И было

это непривычно микенцам, ибо транспаранты такого  рода помещали  обыкновенно

посередине, прямо над входом.

     Боюсь,  что  любезный  Читатель упрекает меня сейчас не столько за игру

фантазии, сколько за игру его, Читателя, долготерпением. И  что анахронизмы,

мною допускаемые, нисколько не остроумны, ибо оскорбляют  самый элементарный

литературный вкус.

     Сперва  позвольте  именно о вкусе.  В эпоху,  когда  еще  не  было, так

сказать,   промышленности   развлечений,   поставляемых   улице  конвейерным

способом, любое событие превращалось в грандиозное  действо. Казнь  ли через

повешение, приезд  ли знатного  гостя --- все было для людей той поры  равно

театром, цирком, общественной жизнью. Когда нас навещает глава какого-нибудь

иностранного государства, школьников приходится собирать, чтобы организовать

встречу. А попробовали бы в  Микенах --- да  хотя бы и в Лондоне XVIII  века

---  удержать  их  в стороне!  Все равно  что  не подпускать  наших детей  к

телевизору.  Ну а "транспаранты" --- были  они или не были? Транспаранты ---

не новое изобретение! Все празднества во все времена имели  свое содержание,

программу, сформулированную  также  и в  лозунгах.  Эти лозунги и писались и

выкрикивались.  На  случай, если  кто-то  не  сумеет их прочитать. Да и  как

суметь  тем, кто несет плакат либо идет позади него.  И были, как и  теперь,

глашатаи,  герольды,  выкликатели  новостей.  В  соответствии   со  степенью

распространенности грамоты и  с отсутствием мегафонов только того и разницы,

что в те времена плакатов было меньше,  а крикунов-глашатаев  больше. Но они

были: и плакаты и глашатаи.

     Такие празднества  --- как  бы  ни были они спонтанны  --- всегда имеют

свой порядок, свой ритуал. В старину же ---  когда для большинства людей это

было главным развлечением --- тем более. И куда более --- в Микенах.

     Ибо в застывших, неразвивающихся обществах вообще  очень много обрядов.

Их особенно много, когда вера, идея и практическое действие отдаляются  друг

от  друга  так,  как  это было в  Элладе  XIII века до нашей  эры.  Да и вся

мифология подтверждает существование великого множества обрядов, хотя и мало

освещает их характер.

     Я не присутствовал  при въезде в Микены Геракла и  Прометея, поэтому не

могу  утверждать,  что  все  происходило  в точности так, как я рассказываю.

Однако, надеюсь, мне удалось объяснить, почему я считаю --- не слишком давая

волю фантазии, --- что по существу все было именно так.

     Геракл  был  популярен  в Микенах. Не нужно забывать,  что  первые  его

подвиги  служили  самому  городу  непосредственно.  Но  даже  когда  они  не

оказывали прямой  услуги жителям Микен, рука Геракла, смело  протянувшаяся в

дальние пределы, была для каждого микенца словно бы его собственная рука ---

как будто это он, он сам, совершает те героические деяния, которые покрывают

славой Микены и каждого микенца. Более того, Геракл освободил из кавказского

плена одного  из богов ---  не только освободил, но  даже  привез с  собою в

Микены.  Человек  улицы видит  это иначе,  чем господа наверху,  во  дворце!

Геракл давно отправился в свой поход --- может быть, в какой-то момент  даже

распространилась  вдруг весть о его смерти; боги вообще не часто разгуливали

по  Микенам, вернее, не часто об их  приходе  становилось известно загодя; и

вот теперь десять тысяч микенцев не  просто услышат  от свидетелей, что в их

краях  побывал  бог, но  сами  могут стать свидетелями этого события, притом

заранее уведомленные. Кто  такой Прометей, они в общих чертах  знали,  а вот

каков  он ---  о том  ходили  всяческие слухи, и каждому  донельзя  хотелось

увидеть, каков же он на  самом деле. Почти  каждый, правда, так  или  иначе,

описывал  другим, как бог выглядит, но в  то же время сам  умирал от желания

убедиться воочию,  так  ли  это. Короче говоря: популярный  герой плюс особо

редкий гость. Припомним, что  вытворяли мы  в Шиофоке  в честь  текстильного

коммерсанта из Западной Германии. А  теперь представим себе то же  самое, но

по отношению к богу! Даже сделав  скидку на то, что микенцы  самолюбивы, что

они ---  предки великого и  культурного  в  будущем народа,  было совершенно

очевидно (и это понимали все главы  города): событие предстоит  незаурядное,

население будет отмечать его торжественно, необходимо усилить органы порядка

--- будет много пьяных,  съедутся  все окрестные  проститутки. Одним словом,

супер-Шиофок перед лицом суперкоммерсанта из Западной Германии.

     Как поступает в таких случаях власть? Независимо от отношения к  самому

событию!   Естественно,   отдает   <i>распоряжение:</i>   праздновать!   Во-первых,

празднество все  равно  состоялось бы  и  без распоряжения. Во-вторых, людям

полезно  знать, что  они празднуют не стихийно, а по указанию властей. Таким

образом, прибытие Геракла стало делом государственным. Должно было им стать.

     Однако нетрудно  догадаться,  что  во  дворце  --- независимо от  того,

выражалось это вслух или нет, --- у каждого нашлись  свои  оговорки. Хотя бы

то  уже, что  Геракл опять тут как  тут.  И опять --- победителем.  (Притом,

разумеется, как  всегда  --- в такую-то  критическую  минуту! ---  со своими

бредовыми мирными прожектами. Которые вполне могут прийтись по душе кое-кому

из напуганных прибрежных царьков!) Правда, на сей раз приветствия и восторги

толпы  разделятся  между  героем  и  знатным  гостем --- Прометеем. Впрочем,

утешение слабое.

     Но кто-кто, а Калхант,  во всяком случае,  свои оговорки не прятал,  не

таил  про  себя. Что мы  о нем  знаем? Он троянский  ренегат, следовательно,

фанатичный  ахеец. Молодой  и  доктринерствующий идеолог. Обуреваемый жаждою

власти  (которой  и  добьется  однажды в Микенах). Ради этого  всячески ищет

популярности.  (Под  давлением  общественного  мнения  именно он ---  будучи

сторонником  Зевса ---  потребует впоследствии  принести в жертву  человека.

Правда, всего лишь женщину: Ифигению.) Наконец, он безмерно завистлив (что и

станет причиной его смерти: вскоре после Трои он встретится с провидцем, его

превзошедшим, и --- в буквальном  смысле --- задохнется от ярости). "А  что,

если этот бог-провидец почище меня?!" Калханту достаточно этой мысли. Он тут

же, волнуясь, подымает важный <i>принципиальный</i> вопрос:  а хорошо ли  для Микен

принимать  у себя  бога,  который,  мягко выражаясь,  несколько запятнан? Не

следует  ли  провентилировать   у  соответствующих  властей,  каким  образом

свершилось  пресловутое  освобождение, правомочно ли оно  и  что говорят  по

этому поводу на  Олимпе? Ему,  вероятно, пришла в голову  даже  мысль  взять

Прометея  под  арест,  по крайней  мере  домашний. Но  главное  ---  никаких

торжеств,  никаких  празднеств,  покуда  не  выяснятся  все  обстоятельства.

Решительным  своим   поведением  ---  ренегатством   ---   и   благоприятным

пророчеством Калхант уже приобрел во Дворце  определенный авторитет. Позднее

этот авторитет окажется иной раз очень неприятным для семейства. (В жестокий

переплет  попал  Агамемнон  и  с  ним  вся  ахейская  знать,  когда  Калхант

потребовал принести в жертву Ифигению. Уж очень  долго радовались они  тому,

как ловко оседлали кровавый шовинизм --- пользуясь нынешним выражением --- и

ханжество  провидца-жреца!  Позднее  Агамемнон  поплатился  за  это  жизнью:

Клитемнестра именно  тогда  окончательно его возненавидела ---  если  вообще

любила когда-либо своего похитителя и убийцу первого супруга --- и не только

приняла с готовностью ухаживания Эгиста,  но даже  убила,  в сговоре  с ним,

царя.)  Однако  сегодня  авторитет Калханта еще  на  пользу  Атрею,  то есть

интересам государства,  значит, ему обеспечена государственная поддержка.  С

другой  стороны, представляющее  государственные  интересы сословие (точнее:

сословие, чьи интересы представляет государство) не может все же  допустить,

чтобы этот сопливый щенок попросту помыкал государственным  советом эллинов.

Поэтому  слушать  его  слушали,  даже  кивали  согласно на  его речи, но дух

противоречия уже зудил, искал выхода. Рассуждали они так:

     Если бы  Зевс не пожелал, чтобы Геракл освободил Прометея, он сумел  бы

ему помешать.

     Если по какой-либо причине Зевс чем-то отвлекся и опоздал,  то за время

долгого пути Геракла  все же  можно  было выбрать  момент  и  опять  пленить

Прометея,  снова заковать его в цепи и  даже ---  такие прецеденты  были ---

поразить перуном и отослать в Тартар.

     Далее:  Геракл  и  сам  ---   сын  Зевса.  Тут  можно  усмотреть  явное

вмешательство  Судьбы:  сын Зевса исправляет то, о чем, возможно, Зевс давно

уже сожалеет.

     Ну, и вообще  нельзя не оказать почета Прометею --- все-таки он  бог, к

тому же гость.

     Нельзя  не принять его  с почетом,  потому что, сказать по правде, мы и

сами, члены совета, буквально помираем от  любопытства,  так не терпится нам

увидеть его. А что уж говорить о наших женах!

     И наконец, еще и еще  раз: нельзя  не принять его с почетом, потому что

народ все равно это сделает.

     Так лучше уж примем его с почетом мы  и,  разумеется, тотчас вовлечем в

свой круг...

     Правда, здесь тоже возникают некоторые трудности. Взять хотя бы царский

дворец: святилище Зевса; фрески, изображающие могущество Зевса --- усмирение

гигантов, Иксион, Сизиф и прочие самые ужасные кары, среди них и прикованный

Прометей с орлом, терзающим его  печень. (Прометея, как я уже упоминал --- и

мы можем в этом  убедиться в самых различных музеях мира, --- многие путают,

и нередко, с Титием. Титий действительно провинился, безобразно повел себя с

Лето,  матерью Аполлона,  и действительно угодил за это в  Тартар,  где орел

терзает  его нутро.)  Но эти трудности  в конечном  счете  можно преодолеть:

фрески  с подобного  рода сюжетами  переписать, временно  же, для  скорости,

чем-нибудь завесить, декорировать  --- как изображения на  секешфехерварской

фреске  *  /*  В  здании  городского совета  Секешфехервара  имеется  фреска

художника-монументалиста  Вилмоша  Аба  Новака  (1894--1941), написанная  на

исторический  сюжет;  одно  время  она  была  задрапирована  ---  кто-то  от

излишнего усердия счел, что на ней  изображено слишком много  особ духовного

звания.  --- Прим.  автора.  */. В  связи  с  этим  было  дано  распоряжение

управлению  делами  двора,  а  также,  пожалуй,  и всему  населению: каждому

вменялось  в  обязанность  осмотреть  все  собственные  или  доверенные  под

присмотр вазы, панно, домашние алтари и убрать с глаз долой все изображения,

которые могут оскорбить чувства гостя.

     А  теперь  по   поводу  плакатов.  Плакаты  были,  не  могли  не  быть,

существовали же какие-нибудь официальные, заранее подготовленные  текстовки.

Ибо  это в государственных интересах. Ведь народ, уж если кого-то  чествует,

сгоряча способен ляпнуть  и что-то такое, что задевает интересы государства.

Это тем  более недопустимо, когда празднование санкционировано государством,

---  тут  Калхант  совершенно  прав. Зевс  явно примирился  с  освобождением

Прометея,  в душе он, верно,  даже рад.  Но если  народ в увлечении позволит

себе  всякого  рода  анархистские, необдуманные выкрики,  если кто-то начнет

поминать обстоятельства наказания Прометея, а не то, в пылу воодушевления да

еще под влиянием алкогольных возлияний, нередких в таких ситуациях, вздумает

выкрикивать что-нибудь  непочтительное в адрес Зевса и прочих небожителей!..

Тут уж недалеко и до беды, этого микенский двор допустить не может ни в коем

случае.  Особенно  же  при  таком   сложном   внутри-  и  внешнеполитическом

положении!

     Зевс  же, между  прочим, бог гостеприимства, защитник прав  гостя.  (Он

запретил приносить гостя в жертву,  он оберегает путника от всякой обиды ---

вот  существенные проявления духа  Зевса!) Следовательно, как ни суди о деле

Прометея, по до сих пор государственному  совету нетрудно оправдаться в том,

что Прометея приняли. А вот если Зевс скажет, мол, так и так, мне донесли (и

донесут, ясное дело, донесут!), что народ микенский кричал при этом по моему

адресу то-то и то-то,  --- нет, такое брать на себя перед Олимпом немыслимо.

А  значит, необходим  протокольный  текст,  необходимы  лозунги.  Но  какие?

Приветствие  Гераклу ничего сложного  не представляет, оно  вывешивалось уже

восемь  раз с  большими  или  меньшими изменениями в  тексте.  На  сей  раз,

поскольку   совершение  подвига   потребовало  особенно   дальнего   похода,

проголосовали за  формулировку "мирового  значения".  Мне представляется это

естественным ---  ведь  тем самым не  только Гераклу  приписывается "мировое

значение",  но  одновременно  как  бы  утверждается право  Микен  определять

"мировое  значение".  А  вот   каким   должно  быть   приветствие  Прометею?

"Приветствуем Прометея"? Невозможно.  Слишком  голо.  Таким приветствием  не

встречают  даже  сельского судью  в его  деревеньке.  Добавить  определение?

"Приветствуем   великого   Прометея"?   М-да,  определение,  кажется,  самое

банальное,  а  на  Олимпе  уже  вполне  могут  скривить  губы:  "Что  значит

"великий"? Почему?!" Можно упомянуть ранг его: "Приветствуем бога Прометея!"

Он был богом, это общеизвестно,  а вот действителен ли этот ранг  сейчас?  И

если  даже действителен, разумно ли  обращать  на  то  внимание олимпийцев?!

Опять-таки ---  именно сейчас, при таком  исключительно сложном,  щекотливом

внутри- и внешнеполитическом положении!  (Как завидовали они удачливой  Трое

за то, что Прометей там  проследовал лишь транзитом, причем инкогнито,  быть

может,  даже  в  стенах-то ее  не  побывал!) А ведь нужно как-то упомянуть в

приветствии и о делах его... Так они судили-рядили --- предлагали, обсуждали

и отбрасывали поочередно  множество вариантов, пока  наконец не остановились

на  простой, неброской,  но выражающей  самую  суть короткой  фразе: "Микены

приветствуют  принесшего огонь Прометея!"  Только факты,  никакой оценки, за

такой текст государственный  совет может смело постоять и перед олимпийцами.

Специальные  "крикуны"  разгласят   текст  повсюду,  а  блюстители   порядка

позаботятся, чтобы то же кричал и народ --- ни больше, ни меньше. Но главное

--- чтоб не кричал ничего иного!

     Откуда  я  взял,  что  транспаранты укреплены  были  рядышком,  да  еще

полукружием?  А оттуда, что к микенским Львиным воротам ведет довольно узкий

въезд,  стесненный  по  сторонам  башнями.  (Это  замечательной  конструкции

крепостные  ворота,  где  сама  стена  образует  защитный  барбакан.)  Таким

образом,  оба  приветствия  можно было разместить  рядом,  лишь  укрепив  их

полукругом по обе стороны ворот, ниже львов. Но ведь  их можно было повесить

на обычном  месте, посередине --- одно  над другим,  подумает кто-то (весьма

необдуманно!).  Ого!  А  какое  же  прикажете  сверху?!  То,  что  посвящено

Прометею, богу --- в соответствии с рангом? Богу? Если  он еще бог. А потом,

что  ж, оно правда,  что  Геракл  только  полубог,  но,  во-первых,  это  он

освободил Прометея, а во-вторых, он как-никак и сын  Зевса, и  даже  правнук

его! Нет, нет, ни выше, ни ниже --- только рядом!

     Перечитал сейчас эту главку и сам не знаю, смеяться  мне или злиться на

собственное  "ясновидение".  Но  ведь  должен  я каким-то  образом перевести

символику знаков значение символов. А они <i>существуют</i>, эти знаки!

     Еще двадцать два года отдаляет нас от Трои. Приам угрожает войной из-за

похищения Гесионы. Атрей и Фиест ведут кровавую  борьбу за царство  --- пока

все  еще в  роли  "дядюшек".  И  в  это  время  Геракл ---  мало  того,  что

возвращается с победой,  с золотым поясом Ипполиты, ---  приводит с собой  в

Микены бога сомнительной репутации.

     Свою способность фантазировать я отнюдь не ценю выше той же способности

любезного  моего Читателя.  И  готов, не глядя, принять  любые  варианты  по

каждой детали.  Но что  касается  действительной  сути  дела,  то  здесь  я,

безусловно, прав. <i>По сути</i> микенский двор занимали именно такие заботы  и ---

<i>по сути</i> --- именно такое нашли они решение!

     И  они  были  всего  лишь простыми  смертными.  И  они ужасно  серьезно

принимали ту коротышку жизнь, которая была им отпущена, стонали  под  гнетом

властей предержащих и собственных страхов. И они жили еще не при коммунизме.

     Не  будем  же презирать  их, не будем  высмеивать.  Они не меньшие наши

братья,  они  --- наши  предки! И ---  внимание:  они жили уже  в  настоящем

времени  ---  <i>настоящем</i> времени не только в  истории Земли,  но  и в истории

Человека.  Постараемся   же  понять  их,  и  понять  без   "снисходительного

всепрощения",  не  "сочувствуя",  но  попытавшись  чему-то  научиться  на их

истории.

     А теперь  я и в самом деле дам немного воли фантазии и попробую назвать

по имени того человека в микенском дворце, который в ходе дискуссий наиболее

резко  формулировал  возникающие  дилеммы  и,  в  конце концов,  подсказывал

успокоительные решения.

     Его имя --- Терсит.

     Образ  Терсита, донесенный до нас "Илиадой", поразительно  сходен с тем

образом,  в котором предстает перед нами, по  следам хроник  XV века, Ричард

III.  Это был  горбатый, хромой гном,  к  тому же косоглазый и лысый злючка,

постоянно  чинивший всем  неприятности. Разумеется,  мы  должны подходить  к

Гомеру критически. (Например,  косоглазие  ---  явно поэтическая  гипербола;

если бы это слово не уложилось в  гекзаметр, думаю, "Илиада" назвала  бы его

рябым.) Двенадцать следующих друг за другом  поколений  поэтов на протяжении

четырех веков  с радостью  дополняли безобразие Терсита новыми атрибутами. А

он, может, и  не  был  безобразен, просто  был горбат. Как не был криворук и

кривоног  Ричард III,  хотя Шекспир представлял его таким; мы же  знаем: это

был  храбрый вояка, ежеминутно готовый вступить в единоборство с кем угодно.

Он был горбат, вот и все.

     Что  же  до  того,  был ли  Терсит лысым,  то я  скажу так: под  Троей,

возможно,  и  был, что не  мешает ему,  однако, сейчас, заседая в  микенском

совете,  иметь  еще  весьма   густую  шевелюру,  украшающую  его   несколько

склоненную вперед,  как обычно у горбатых  людей, крупную  в  соотнесении  с

корпусом голову. Которая, кстати, мне кажется, вовсе не была  безобразна. Мы

знаем, горбатые  люди,  как правило,  умны. (Ломброзо  * /* Ломброзо, Чезаре

(1839--1909)    ---    итальянский   психиатр-криминалист    и   антрополог,

родоначальник  антропологического  па-правления в  буржуазной криминологии и

уголовном праве. */ в свое время объяснил это, предвосхитив всю  современную

характерологию:  у  горбатого  положение  тела  таково, что  главная  шейная

артерия ничем не сдавлена и потому лучше снабжает кровью  мозг.  Поэтому  же

лицо горбатого, я сам замечал это неоднократно, даже если оно, волею случая,

некрасиво, светится  особенной интеллигентностью. А его взгляд, направленный

снизу, странно беспокоит, но не неприятен, ибо разумен.) Сходство с Ричардом

III, возможно, увлечет наше воображение далеко --- представит Терсита этаким

не знающим  удержу, способным на  массовые убийства  преступником, маньяком,

властолюбцем, каким был  Ричард  III. Возможно,  таким  и  пришлось  бы  нам

изображать его,  окажись Терсит столь  же близко к  власти, как  Ричард III.

Если  вообще мысль о верховной власти приходила  ему в голову. Горбатые люди

часто  озлоблены. Как слепцы  ---  ласковы, хромые ---  чаще  веселы,  любят

подурачиться.  (Этому  тоже есть причины. Я  лично  подозреваю, что  слепому

легче относиться доброжелательно к миру и людям, чем тому, кто их видит. Ну,

а  серьезно  говоря,  слепота   ---  это  такой  крест,  который  пробуждает

сочувствие  и жалость в самых грубых душах и  в  каждом, кто еще способен на

это, воскрешает  инстинктивное  желание  помочь.  Хромой  же чувствует,  что

заносчивость,  величественная поза ему не к лицу: его  увечью, превращающему

походку  в некий  гротескный  танец, больше  приличествует веселый склад.) И

слепой и  хромой обыкновенно винят в своем несчастье лишь судьбу,  или самих

себя, или бога --- словом, то, во что верят. Горбатый почти всегда знает или

полагает, что знает: кто-то повинен в его беде --- отец ли, мать или нянька.

Кто-то, кому доверили его, беспомощного младенца,  и  кто не уследил за ним,

то есть кому он не был по-настоящему дорог. Кроме того, горбатый почти ничем

не отличается от  здорового человека, все органы чувств его служат исправно,

а мозг зачастую работает еще лучше, чем у других. Жалости он не вызывает, да

оно и понятно:  помочь ему  невозможно, самый  же вид здорового человека ему

обида  ---  если согнуться  ради  него,  он  увидит  в  этом насмешку;  если

держаться обычно,  во  весь  рост,  ему почудится  упрек в  том,  в  чем  он

неповинен --- в чем повинен кто-то другой,  у которого, как  у всех,  прямая

спина. И вот, его же еще попрекают, вместо того чтобы просить прощения!

     Это длинное отступление  небеспричинно. Ибо, опираясь на вышесказанное,

мы  можем  определить место Терсита в микенском обществе. Несомненно, Терсит

принадлежал к знати,  но не  к  той  ее части, у  которой могли быть надежды

приблизиться к верховной власти. Происхождение его --- быть может, старинная

родовая знать? "Сын Агрия" --- Агрий в мифологии столь же частое имя,  как у

нас  Ковач. Правда,  здоровые его  родичи  достигают кое-какого  положения в

Троянской войне. Но "ва-банк" Троянской войны даже таким, как Одиссей с его,

мягко  выражаясь, сомнительной родословной (незаконный  сын распутной дочери

вора!),  давал возможность выдвинуться. Тогда почему мы  вообще поминаем имя

Терсита,  почему  он столь неоспоримо  принадлежит  все-таки  к числу знати?

Очевидно,  потому, что  он состоятельный человек. Но  откуда  его состояние?

Владей он  каким-либо  мастерством  либо искусством, мы  об  этом  знали бы.

Однако никаких упоминаний о происхождении  его богатства нет. Таким образом,

возможны  лишь  два  варианта:   оно  составлено   благодаря  торговле  либо

пиратству.  В первом случае ему бы никак не попасть в число знати. Фигура же

его  и поведение не  позволяют  допустить, чтобы  он  занимался  пиратством.

Следовательно, Терсит принадлежал, скорее всего, к тем --- весьма почитаемым

в  обществе ---  богачам, чье состояние добыли  морским разбоем  еще  отцы и

деды.

     Итак, вот он сидит среди знати, деньги у него есть, положения нет, и он

---  калека. Чем обратить на себя внимание? Внимание политических заправил и

---  что  в этом возрасте ему,  быть  может, еще важнее --- внимание женщин?

Причем  в  том  кругу золотой  микенской  молодежи,  в  котором и  женщины и

.мужчины могут  выделиться  только  красотой ---  мужчины еще и  спортивными

успехами. Или властью. Или умом. Что  до власти, то ему до нее, мы знаем, не

дотянуться. Следовательно --- умом.

     Умом-то   умом,  но  как   именно?  А  вот  так  ---  иронией:  поводов

предостаточно --- сильные мира сего подбрасывают тему за темой, подают прямо

на  блюдечке. Ох,  уж это церемонное, немыслимо  серьезно относящееся к себе

микенское общество! Иронии оно не понимает, если же кое-что и улавливает, то

объясняет  лишь  тем,  что  Терсит наглый,  злой  и  пренеприятный  субъект.

Впрочем,  мы  ведь  можем увидеть их  всех через двадцать с  чем-то  лет под

Троей; можем убедиться сами, с какой убийственной серьезностью относятся эти

захлебывающиеся   от   восторга    вояки,    эти   сказочно   расфуфыренные,

расфранченные,  убранные  в   серебро  и  золото  очаровательные  гусаки   к

собственному умопомрачительному  героизму. Можно ли  это вынести  без легкой

святотатственной  насмешки? Да  еще  тому,  кто  и себя-то  не  выносит  без

некоторой  толики  иронии?! (Да, он дошутился: такую  зуботычину  получил от

Ахилла,  что тут же  и  отдал душу богам. Только верно ли,  будто от Ахилла?

Просто не верится.  Чтобы  Ахилл поднял  руку на калеку? Хотя...  Уж очень в

дурную минуту  подвернулся  Терсит,  наговорил пошлостей, когда герой совсем

потерял голову от горя, оплакивая смерть страстно любимого человека.)

     Однако сейчас  нам  до Трои еще далеко.  Мы  сидим  на  государственном

совете,  который  на  наших  глазах  превращается   в  собрание  беспомощных

тупоголовых болтунов. Все наиважнейшие вопросы забыты, отставлены в сторону;

два дня напролет все  заняты дурацкими  проблемами  этикета.  Ибо  в  Микены

прибывает божество! Что  ж,  в  самое  время! По крайней мере увидит во всей

красе  эту  компанию,  где  каждый  боится  каждого,  каждый  почитает  себя

наимогущественным вельможей, а между тем дрожит то перед Олимпом,  то  перед

фанатиками   варварами  и   готов  подобострастно  "считаться  с  чувствами"

аркадских царей-свинопасов; где все друг другу что-то нашептывают, никто  не

смеет  громко отстаивать свое мнение,  а среди жалких идеек, перепархивающих

шепотком от одного к другому,  редко-редко мелькнет хоть одна здравая мысль,

да и та  принадлежит либо  Нестору, который рад-радехонек,  что хоть на этот

раз отделается дешево, а не кораблями, оружием или  лошадьми, либо Калханту,

человеку, правда, чудовищно  ограниченному,  но  по крайней  мере  не совсем

идиоту. (Впрочем, идиот-то он идиот, по весьма последовательный, что, право,

даже похвально.) А  как  явно тщится  Атрей использовать молодого честолюбца

жреца в своих  интересах,  не замечая при этом,  что  сложившиеся между ними

отношения уже оборачиваются ему во вред! И тут же --- дамы. Они-то, пожалуй,

без труда заткнули бы  за пояс своих повелителей-мужчин, да только нет у них

возможности  по-настоящему  проявить  себя.  Вот  и  получается, что  вся их

мудрость --- лишь хитрость прислуги, все честолюбие --- в том, чтобы затмить

соперниц самым  нарядным платьем, самыми  необычными  заграничными вещицами,

самыми  оригинальными и изысканными украшениями. А  ведь завтра Адмета будет

красоваться в золотом поясе амазонской царицы!.. Итак, Терсит по обыкновению

наблюдал.  Молча слушал  затянувшийся  спор,  когда  же  приличия  позволяли

заговорить и ему,  младшему по иерархии и  возрасту, вносил свое предложение

или,  что  давало  лучшие  результаты,  вполголоса излагал его  какой-нибудь

высокопоставленной  даме. Дамы  за такие  вещи  благодарны,  да,  собственно

говоря,  благодарны  все за то, что не каждый раз выход из положения находит

Терсит.  И  хотя я не  могу  не  признать мудрость  и  политическую зрелость

решений,  относящихся к  порядку  проведения  празднества,  у  меня  все  же

возникает  подозрение,  что  рекомендации Терсита  даже по таким убийственно

серьезным  и необычайно значительным вопросам не могли не заключать  в  себе

хоть самой малой доли иронии.

     А  в самом деле, поскольку речь зашла  о дамах --- как обстояли  дела у

Терсита  с  женщинами? Что  же, коль скоро сам  по себе он был им  не нужен,

Терсит  старался  хотя  бы  завести  с  ними дружбу,  тем  ограждая  себя от

пренебрежения с их стороны. Хочу, чтобы меня поняли правильно: я имею в виду

не  сексуальную обездоленность Терсита;  вообще  говоря, такое  в те времена

бывало, и бывало, как можно  установить по многочисленным  данным,  нередко.

Бывало среди рабов, среди простых  воинов  --- и, ох, как же  мало могла тут

помочь ритуальная проституция! (Когда-то, в доисторические времена, может, и

помогала.  Но   в  описываемое  время  уже  нет.   Самый  институт,  правда,

сохранялся, существовал  даже позднее,  на протяжении многих  столетий, но в

обществе точно знали, когда на какую даму падает  жребий служить во храме. И

дама соответственно приводила с собой поклонников своих, причем каждому было

известно,  кто  именно  может  принять  участие и  обряде  и  даже  в  какой

очередности.  Были  и  точно  разработанные  способы держать непосвященных в

отдалении.) Человеку богатому, вообще каждому, кто  мог позволить себе иметь

рабыню, сексуальные заботы были неведомы. Широко пользовались таким способом

смирения  страстей  своих и  подростки, и взрослые мужи в ту  пору. (Что  уж

скрывать  --- женщины  тоже. Разве что проформу блюли,  да и то не слишком.)

Однако  же ни  тогда,  ни  во  времена  более поздние  не  считалось  особой

доблестью пользоваться лишь проституированной  любовью.  Тем менее было  это

почитаемо в Микенах,  где женщина, как предмет роскоши, являлась своего рода

знаком  отличия;  где  мужчина  соблазнял и отбирал  принадлежавшую  другому

женщину с единственной целью  ---  похвастать  победой,  появившись с  нею в

храме, на состязаниях, в обществе. Не знаю, имел ли Терсит успех --- и какой

именно ---  среди микенских  аристократок благодаря  уму своему и  маленьким

услугам чисто духовного свойства. Знаю только, какова была общая позиция его

в этом вопросе. Очевидно, он постановил про себя, что микенские женщины, все

до  одной --- глупые гусыни и ему не нужны. Куда больше радости принесет ему

какая-нибудь  ладная  девчонка-рабыня,  с   которой  хоть  разговаривать  не

обязательно и можно сразу  же прогнать на место, к  лохмотьям, что служат ей

ложем. Если же,  паче  чаяния,  находилась вдруг дама,  умевшая оценить  его

достоинства, решал: вот это --- другое дело, эта  и умом не обижена, с такой

даже  ославить себя не грех. А уж  если упомянутая дама была к тому же собой

хороша,  бормотал  самодовольно: "Ну,  ну,  бабенки-то ко мне так и  липнут.

Впрочем, мне они все равно ни к чему!"

     Как  же  попала  эта декадентская  фигура в героический  (да  еще,  как

уверяют  некоторые,  "наивный")  эпос?!  Нет,  она  не  придумана  бродячими

певцами.  Она существовала. И тревожила Гомера; он  не мог  отвести  Терситу

никакой серьезной роли, и все-таки Терсит был ему нужен. Как нужен --- и еще

будет нужен --- мне, пока я отыскиваю решение загадки Прометея.

     Они вошли в  город еще до полудня. Вернее, по нашим понятиям --- утром.

Часов  в девять-десять.  Мы знаем,  таков был  обычай:  после дальнего пути,

приблизясь к  цели  путешествия  на  расстояние  двух-трехчасового перехода,

путники  с  вечера разбивают лагерь, приводят  себя  в  порядок,  хорошенько

отдыхают,  иной  раз  даже несколько  дней.  Этот обычай,  как  я  упоминал,

сохранялся очень долго; еще и сегодня мы  находим  в  двух-трех  часах  езды

(телегою!)   от  больших  поселений   следы  древних  постоялых  дворов  или

придорожные корчмы, выстроенные позднее на старом  пепелище. (В наши  дни не

полагается сразу же устраивать прием в честь прибывшего  издалека  гостя ---

мы сперва отправляем  его  в гостиницу, даем время привести себя в  порядок,

перевести дух.  Когда-то, однако, и у нас такое  отношение к гостю  сочли бы

чрезвычайно оскорбительным.) Итак, наши  герои рано поутру снялись с бивуака

и часов  в девять утра подошли к Микенам. Конечно, до Львиных ворот было еще

далеко. Пока  что  они шли через утопавшие в садах  пригороды; затем ---  по

густо  застроенным домишками  земледельцев,  торгового  и ремесленного  люда

предместьям,  где находилось  первое святилище какого-нибудь божества, возле

которого  путнику  полагалось остановиться  и  после омовения  рук  принести

жертву   ---  немного  оливкового   масла,  муки,   ---  воздать   хвалу  за

благополучное  возвращение. Совершал жертвоприношение Геракл,  это была  его

привилегия, однако он  и здесь,  как не один раз  прежде, выразил готовность

уступить эту честь своему божественному  спутнику. Но Прометей, как и всякий

раз прежде,  отклонил ее. К этому времени  наших  друзей  сопровождала  уже,

разумеется,  огромная  толпа,  типичная  для  нижнего  города.  И  множество

детишек, не сводящих с героев  глаз.  Не  сразу  удалось унять их, водворить

тишину, приличествующую жертвоприношению.  А что  началось, когда победители

амазонок  стали бросать в толпу лакомые  жертвенные кусочки!  Мы  не  знаем,

сколько  было таких остановок,  пока  оказались  они наконец перед  Львиными

воротами. Вступление в крепость также сопровождалось особым ритуалом. Сперва

полагалось выразить восхищение приветственными транспарантами и благоговейно

запечатлеть  их в  памяти: ведь требовалось время, чтобы  блюстители порядка

могли  оттеснить  назад  всякую  мелкую сошку --- обывателей, затесавшихся в

колонну; требовалось  время,  чтобы из самой  колонны  вывести и оставить  в

назначенном  месте рабов и  прислужников,  подводы с  хозяйственным скарбом,

исключая личных  слуг  героев и тех, кто нес дары. Далее надлежало выстроить

колонну в должном порядке.  Затем ворота отворялись и в них показывались  не

слишком сановитые представители городской власти, --- краткие приветственные

речи,  объятия, обмен  подарками.  Не  знаю, было  ли  правило, что войти  в

крепость мог только безоружный, да это и несущественно. Если было, то Иолай,

Филоктет  и  другие штабные  военачальники  оставили  свое личное  оружие  в

специально  охраняемом  месте у  ворот --- вот и все. Возможно,  однако, что

этот запрет распространялся лишь на дворец.

     Микенская крепость  напоминает треугольник. Самая длинная, северная, ее

стена --- четыреста метров. Юго-западная стена по прямой  --- триста метров,

здесь  находятся и Львиные  ворота.  Юго-восточная  стена  ---  также триста

метров.  От стены до  стены в самом широком месте --- немногим более двухсот

метров.  Иными словами, она больше,  чем Крепостной дворец в нашей  Буде, но

меньше всего  района  будайской крепости. Однако застроена гораздо гуще.  Вы

вступали в крепость через Львиные ворота и, пройдя коротким подземным ходом,

справа  видели   продовольственные  склады,  затем  ---   обнесенное  стеной

необычное строение  круглой формы ---  место  захоронения  знати,  далее шли

частные  дома.  Приблизительно  в полутораста  метрах от  ворот  открывалась

небольшая, хотя здесь, в тесноте  крепости,  казавшаяся просторной, площадь;

на  северной  ее стороне высился дворец.  Он  представлял собою  грандиозный

комплекс  сооружений, расположенный  на  самой  вершине холма. Примыкавшие к

нему дворы,  внутренние сады, храмы занимали приблизительно гектар, то  есть

едва  уступали кносскому дворцу.  Это было  трехэтажное  здание  с обширными

подвальными    помещениями,    с   центральным   отоплением,   водопроводом,

ватерклозетами;  в  центре его  располагался парадный мегарон  с  колоннами,

огромный тронный  зал,  в подвалах  же  находились  самые  различные службы:

устройство,  приводившее в действие отопительную  систему, продовольственный

склад,  сокровищница,  арсенал,  ---  словом,  все  необходимое,  вплоть  до

казематов.  В   общем,   дворец   был   вполне   пригоден   для   размещения

многочисленного  царского семейства,  придворных служб, высших  сановников и

соответственно несметного числа слуг. В подвале находилась также усыпальница

царствующего семейства. Сооружение  дворца началось в предыдущем столетии; в

старой  его  части сохранилось довольно  много  мраморных, сужавшихся  книзу

колонн в критском стиле, стены  же были украшены вышедшими с тех пор из моды

изображениями  растений   и  животных,   причем  преобладали  фантастические

змеевидные  полипы. Но центральная часть дворца  и более новые  храмы, среди

них  и главное святилище  крепости,  были выстроены уже в современном стиле:

цилиндрические колонны,  геометрические  орнаменты  на  стенах,  в  основном

извивающиеся  во всех направлениях  ленты  и спирали,  создающие впечатление

глубины.

     Не стану ни Читателя, ни себя утомлять детальными описаниями, да каждый

и сам может  представить себе  разделяющие апартаменты  пурпурные  занавеси,

яркие  ковры на  полу,  бесчисленные  нарядные колодцы,  изображения  богов,

изделия  из керамики, бронзы, серебра, золота и даже  (открою уж эту тайну!)

--- здесь, в царском дворце, даже из железа.

     Позади  дворца,  вдоль  северной  стены,  располагались  помещения  для

гарнизона, оружейные  палаты,  конюшни;  именно  здесь находились  еще  одни

крепостные ворота,  для  гужевого, так  сказать, транспорта,  а на восток от

них,  в  северо-восточном углу  крепости,  --- огромные водохранилища. (Сюда

провели  по  подземным  каналам воды Персейских источников.)  Так называемые

"обывательские" дома  внутри крепости тоже  выглядели весьма прилично  --- в

конце  концов, поселиться вблизи дворца удавалось не  каждому. Почти все они

были двухэтажные,  стены  красиво  отшлифованы  и  даже  украшены  росписью,

парадные двери --- бронзового литья.

     В общем, Микены внутри крепостных стен  были благоустроенным,  чистым и

современным городом, в котором удобно размещались,  особенно в мирное время,

три-четыре  тысячи жителей.  Микены не знали пышности азиатских столиц, но в

Европе того времени не было городов, им равных. По величине и красоте Микены

превосходили Фивы, Тиринф,  Пилос, Аргос --- все они, не говоря уж о Спарте,

выглядели  деревеньками,  в  лучшем  случае  городишками  сельского  типа  в

сравнении с Микенами.

     Около  полудня наши герои вступили на главную площадь; в воротах дворца

уже появилась вся городская знать с Эврисфеем во главе. На этот раз не могло

быть и  речи о том, чтобы не  допустить к царю Геракла:  ведь герой явился в

сопровождении не  диких зверей, а бога! Отгремела музыка,  побрызгали святой

водой,  может,  сделали  что-то  еще в том  же роде,  затем  с обеих  сторон

прозвучали  приветствия, и Геракл,  доложив, что задание выполнено,  передал

Эврисфею  пояс  и  лучшие  драгоценности  амазонской  царицы. После этого он

представил   знатным   микенцам   Прометея.   И  тут-то  все  заволновались,

зашептались:  Прометей,  впервые  наблюдавший  сейчас  правила  поведения  в

обществе, формы приветствий, предписанные для  различных сословий ---  кивок

головой,  глубокий поклон,  коленопреклонение, поклон в пояс, земной поклон,

припадание  к  стопам, --- в ответ каждый раз  повторял все это  с точностью

зеркала. А ведь кто  не  знает, даже в наше время, что взаимным приветствиям

полагается быть  асимметричными!  Глубокий поклон  мы  встречаем наклонением

головы, и чем глубже поклон, тем наклон головы меньше, только на приветствие

средней степени можно отвечать  тоже приветствием средней степени ---  между

равными! К счастью,  досадный  инцидент  вскоре  был забыт,  так  как Геракл

сделал  знак  слугам  и  началось  вручение даров.  Проходило оно в  строгом

соответствии с  предписанным ритуалом и табелью о рангах. Одаренные Гераклом

придворные и гости выражали приличную случаю благодарность, на подарки же не

таращились,  хотя тут же расхваливали до небес;  между тем  слуги, повинуясь

хозяйскому знаку, проворно уносили богатые дары.

     На  установленном  посреди площади  жертвеннике было совершено  краткое

жертвоприношение,  и   продолжение  праздника  препоручили  присмотру  чинов

районного масштаба  ---  жертвенное  пиршество  на площади  устраивалось для

жителей крепости.  Тем временем узкий круг  приглашенных  вступил в  тронный

зал,   опять   последовало  оказание  взаимных  почестей,   опять  зазвучали

приветственные  речи.  Затем перешли в главный  храм, где  Эврисфей и Геракл

пожертвовали большое  число самых отборных  бычков и баранов, а также других

животных, разнообразие которых давало возможность ублажить, с одной  стороны

самых разных богов, охраняющих сухопутные и  морские  пути, а также  военные

предприятия,  чтобы  каждому  божеству  достался  лакомый   кусочек  от  ему

посвященных  птиц  или  четвероногих,  с  другой  же  стороны,  обеспечивало

жертвенное  застолье знати,  растягивавшееся обыкновенно до позднего вечера,

разнообразными изысканными яствами.

     В  тот  день,  помимо  обильной  трапезы  и  возлияний,  сопровождаемых

здравицами, ничего особо  примечательного не произошло. Никто  не хотел пока

затрагивать щекотливые вопросы.  Те господа, которые на подобных.  застольях

регулярно  портили себе  желудок, естественно, рыгали  тут же.  Геракл,  как

родич  царского  дома, получил гостевую  комнату прямо  во  дворце; временно

предоставили запертые  обычно  апартаменты и Прометею.  Во  время  пиршества

Прометей  сидел на месте,  предназначенном  для  самых почетных  гостей,  по

правую руку Эврисфея, и дворцовые дамы весь день и весь вечер откровенно его

разглядывали.   Почему?   Быть  может,  просто   надеялись  разглядеть  хоть

что-нибудь, что действительно стоило разглядывать. Но безуспешно.

     И тут мы, кажется, начинаем ломать вторую печать, за которой скрывается

наша загадка. В  Прометее не  было решительно  ничего, обращающего  на  себя

внимание. Эти совершенно очевидно, в противном случае <i>мы о том знали бы</i>, это

было  бы  <i>замечено  и отмечено!</i> Следовательно  ---  ничего. Микенцы  увидели

высокого,  сухощаво-мускулистого стареющего мужчину.  (Миллион с  чем-то лет

даже для бога ---  возраст солидный. Аполлон, например, прожил всего-навсего

две тысячи лет. Правда, когда его последний раз видели в Альпах, это был все

еще юный пастушок лет восемнадцати, не больше.) Иными словами, Прометей имел

внешность  самого  обыкновенного  смертного.  Крепкий,  с  приятным  лицом и

хорошей   осанкой   пожилой  человек,  каких  на  десяток   дюжина.   Ничего

сенсационного.  По-настоящему вызывала сенсацию его  цепь, которую везли  за

ним следом на телеге. Уже и по дороге народ дивился ей  больше  всего. Это ж

надо,  какая  махина, и вся из  железа! Во дворце тоже  все заворожены  были

железным чудом --- да только разве  пристало  им, аристократам и сановникам,

выражать свои чувства открыто!

     Что же до почетного  места,  предоставленного  Прометею  за  столом, то

вышло  маленькое  неудобство: для Про-метея  несколько часов, проведенных за

трапезой,  оказались  не слишком интересны, Эврисфей же то  и дело попадал в

неловкое  положение.  Мы  уже  отмечали,  не  правда  ли,  что Эврисфей  был

порядочно простоват. Всякий раз, как он взглядывал на Прометея, ему хотелось

начать разговор  с  вопроса: "Как же  оно  там  было?" ---  то  есть  каково

приходилось Прометею в течение миллиона лет, прикованному, терзаемому орлом.

Разумеется, Эврисфей тут же соображал (вероятно, кто-нибудь успевал толкнуть

его  под  столом ногой), что  не  пристало все-таки ему,  человеку, задавать

подобные вопросы богу. О таком вообще спрашивать не принято.  Словом, он уже

сорок раз открывал рот, уже в тридцатый раз выдавил, томясь; "Так как же оно

было...  это... как дорога?" И от смущения начинал торопливо есть  и пить, а

потом громко рыгать (в специальную золотую чашу с железным ободком). Наконец

Прометей  любезно  его выручил. Он стал расспрашивать царя  про  сидевших за

длинным столом,  интересуясь,  кто  они, ближние и дальние их  сотрапезники,

дамы  и  господа. Тут уж и Эврисфей разговорился.  Когда с жертвоприношением

было покончено, знатные микенцы, переговариваясь: "А нынче было интересно!",

"Весьма,  весьма  любопытно!" --- отправились  на покой. Слова их  были  как

будто искренни,  однако в  голосах сквозило некоторое  разочарование. Одному

небу известно, чего они ждали. Впрочем, понять их можно: ведь человек вправе

ждать  от  бога чего угодно.  Ну  что  стоит богу  глотать  огонь, плыть  по

воздуху,  вообще делать такое, что человеку и придумать не под силу! Словом,

никому из них  не пришла в голову простая мысль: а ведь, собственно  говоря,

чрезвычайно любопытно уже и то, что бог ничего особенного не делает. Я же, с

вашего дозволения, решусь утверждать, что это-то и есть самое любопытное.

 

        Игра Атрея

 

     Я  чувствую, что наступила минута, когда мне следует навести  порядок в

системе  моих  доказательств.  Считаю  также  необходимым  еще раз попросить

любезных  Читателей не забывать, что  я отнюдь  не предлагаю им наслаждаться

игрою  моей фантазии  --- нет,  я призываю  разделить со мной радость строго

научного разыскания строго научной истины.

     До  сих  пор  я  лишь  строил  гипотезу  ---  и,   надеюсь,  достаточно

убедительно,  --- что  Геракл  привез Прометея  с собою в  Микены. Теперь же

позвольте мне это доказать. Итак:

     Первое доказательство --- тот факт, что освобожденного Прометея обязали

носить как символ обрушенной на него кары и одновременно подвластности Зевсу

кольцо  о камнем.  Кольцо  следовало  выковать  из звена его железной  цепи,

вставив камень --- осколок той  скалы, к которой он  был  прикован и который

отскочил  от нее вместе  с вырванной  цепью. Это  и стало будто бы  первым в

истории  человечества  перстнем. Причем все  это  случилось будто бы  еще на

Кавказе.

     Освободим миф от наносных элементов! Совершенно очевидно,  что  это был

не первый перстень в истории человечества, --- обнаружены перстни куда более

раннего происхождения, изготовленные на многие тысячелетия раньше! Очевидно,

что и Эсхил --- на  которого ссылаются  также другие мифографы ---  поместил

этот эпизод  на Кавказ  исключительно  ради  драматического единства.  Такое

формальное,  казуистическое  решение  проблемы  Зевса  в  корне противоречит

характеру Геракла. Да и невозможно представить, чтобы  там, в лесной чащобе,

нашлось все необходимое  для ювелирной  работы. Вся эта  история  с  кольцом

характерна именно для микенского образа мыслей так  что кольцо изготовлено в

Микенах.

     Второе, более  существенное наше доказательство  состоит  в  том,  что,

согласно единодушному свидетельству многих источников, Геракл, посланный  за

яблоками Гесперид,  просил  совета  у  Прометея  и  получил  его. А  именно:

поскольку  добыть яблоки  может один лишь  Атлант, Геракл должен вместо него

подержать  на  своих  плечах  небо  (ради  самого  короткого  отдыха  Атлант

возьмется  за  все),  но  при этом смотреть в оба  ---  не то старый  хитрец

способен  навсегда  оставить ему  свою ношу.  Ну, а  как же  мог  бы  Геракл

обратиться с этим вопросом  к Прометею,  если  бы оставил его-на Кавказе или

отправил на все четыре стороны,  не  позаботился о  нем? То  есть если бы не

привез его с собой --- если бы Прометея не было сейчас в Микенах!

     Этот эпизод подтверждает также и  то, что мы правильно --- в отличие от

многих  разработок  ---  определили  порядок  совершения  подвигов  и  время

освобождения  Прометея.  Ведь  большинство  мифографов  совершенно нелогично

относят  освобождение  Прометея  ---  как  и  много  других  самостоятельных

рассказов  Гераклова цикла --- на  период  скитаний героя <i>после</i> того, как он

добыл коров  Гериона и  яблоки  Гесперид. Но, будь это  так,  как  бы он мог

испросить  совета  у  Прометея?  Пошел  бы  на  Кавказ,  разыскал  Прометея,

побеседовал с ним и --- опять оставил  там же,  в  цепях? Чтобы потом,  годы

спустя,  вернуться и  освободить  его?  Смехотворно!  Нет,  к  тому  времени

Прометей  был уже с  ним,  в Микенах  --- или  в Тиринфе, или  еще где-то  в

Арголиде, важно не это, важно, что он там  был, что его связывала с Гераклом

добрая  дружба  и они,  разумеется,  советовались, обсуждали  новые  задания

вместе.

     И, наконец,  косвенное, правда,  но зато  вещественное  доказательство:

микенская культура  почти  не оставила нам предметов,  сделанных из  железа,

железо, как мы знаем, еще чрезвычайно дорогой, редкий  в Элладе металл --- и

вот  в  Тиринфе,  городе Геракла,  находят  при раскопках  железную  арфу!..

Единственная в своем роде таинственная  находка из той эпохи. Позднее мы еще

к ней вернемся. Вновь  хочу оговорить свое право на  ошибки при  воссоздании

отдельных  деталей.  Знаю:  опровергнуть  мои  описания  частностей  так  же

невозможно, как и подтвердить их документально,  --- и все-таки настаиваю на

этом праве, объявляю о нем во всеуслышание, чтобы от того ярче  воссиял свет

правоты моей по существу.

     Хотя уточнение  места действия  не связано непосредственно с  существом

моего  изыскания,  попробую  все-таки  тщательнее  рассмотреть  этот вопрос,

успокоив тем свою совесть филолога.

     Действительно ли в Микенах состоялся прием, а затеи временное поселение

Прометея?  В  крепости?  Во  дворце?  Или  микенцы  опасались  таинственного

могущества  непонятного этого бога, а заодно боялись и  недовольства Олимпа,

так что  приняли  его  где-то  за  городом ---  в  одном  из  многочисленных

майоратов царской семьи, в какой-нибудь ее летней резиденции? Может, выбрали

для  проведения  всех  церемоний, а затем  и  поселения  Прометея  маленький

городок, состоящий в братском союзе с Микенами?

     Последнее предположение мы тотчас же и снимаем. Если бы Прометей жил  в

каком-либо провинциальном  городке  Эллады, мы о  том  непременно знали  бы.

Провинциальные  городки верно  хранят  память  о  такого рода  событиях. Это

естественно, ведь  в  подобных городах событий происходит не столь уж много,

да  и  в  собственных глазах эти городки выглядят  значительнее  --- однажды

предоставив  приют, например,  богу.  О  пребывании  Рабиндраната  Тагора  в

Балатонфюреде свидетельствует аллея, табличка и посаженное им дерево. Но кто

знает  о  том, что Рабиндранат Тагор побывал и в Будапеште?  Между тем он не

мог сюда не заехать,  да и не было в те  времена более  или  менее приличной

дороги --- железной  дороги на Балатонфюред,  --- кроме как через  Будапешт!

Ведь  так? Следовательно, негативный факт --- то, что ни один городок Эллады

не  сохранил памяти  о  пребывании  в  нем  Прометея, ---  свидетельствует с

очевидностью: да, Прометея принимали именно в Микенах, там он и жил. Кстати,

среди других городов речь могла идти разве что о Тиринфе, городе Геракла. Но

чего  ради  поселился бы  там  Прометей ---  ведь Геракл  вечно  пропадал  в

походах!

     Ну, а теперь: крепость, дворец или ни то,  ни другое? Прометея микенцы,

очевидно, боялись --- не слишком, конечно, но  все-таки побаивались.  Однако

Зевсом утвержденное  право гостя на гостеприимство  --- закон посильнее. Они

знали  уже,   что   прямой  опасности  таинственная   сущность  Прометея  не

представляет,  так  что  его  прикосновение, рукопожатие, дыхание, близость,

взгляд  но  влекут  за  собою  ни смерти,  ни иных каких-то несчастий.  Зато

нарушение закона гостеприимства грозит  городу карой более жестокой, чем та,

что может воспоследовать из-за приема Прометея. Все это так. Но при этом для

меня совершенно  очевидно и другое: длительное пребывание Прометея во дворце

--- насколько мы этого  бога знаем  ---  рано  или поздно должно  было стать

неудобным.

     Поэтому, кажется  мне,  я  иду верным  путем,  избрав  местом  действия

предыдущей главы и глав, за нею следующих, именно Микены и микенский дворец;

позднее  ("об  этом  в своем месте) Прометею назначена была  для  проживания

некая,  к  городу относящаяся, но расположенная вне его  границ, а  впрочем,

вполне приличная по размерам своим и убранству усадьба.

     Однако повторяю: все это важно лишь для успокоения совести филолога, но

к сути дела отношения не имеет.

     Суть же дела --- возникшая сейчас драматическая ситуация.

     Первый акт этой драмы мы знаем:  Теламон оскорбил Трою, Приам  угрожает

войной;  внешняя  опасность льет  воду на  мельницу микенской  партии войны,

Атрей устраивает  путч, захватывает  в свои руки власть  при дворе, изгоняет

старшего брата; однако внутриполитическое положение еще неустойчиво, те, кто

сегодня  аплодирует ему, в том  числе  и номинальный царь  Эврисфей, завтра,

быть может, опять переметнутся к Фиесту.

     Знаем мы и второй акт: цари собираются на совет  --- возвращать Гесиону

или готовиться к  обороне?  Теламон  заявляет,  что  любит Гесиону  и скорее

умрет, чем с нею  расстанется. Появляется Калхант с  пророчеством: пусть  не

страшатся греки,  они победят Трою  (поверить-то приятно,  да ведь кто знает

--- дело это темное!). Тем  не  менее все прекрасно, великолепно, словом ---

готовимся к войне! Но как? Кто, сколько, когда, где? И финал акта: с победой

возвращается Геракл, он и как воин  сослужил важную  службу для  Трои и всей

Малой Азии, да еще выполнил ответственную дипломатическую миссию в интересах

мира. Вот принесенная им весть от Приама: дружба и свободное мореплавание по

Геллеспонту на вполне выполнимых и достойных условиях. И, наконец, он привел

с собою бога. Правда, немного запятнанного бога. Но бога.

     А дальше --- вот что.

     Геракл не хочет даже передохнуть как следует  после утомительного пути,

он готов к нападению. Прежде всего --- поговорить с Атреем, если же Атрей не

согласится на его доводы, открыто высказаться перед собранием царей. Никогда

не были  так  велики шансы  партии мира, как сейчас.  В войне же цари Эллады

могут  только проиграть!  Он  готов  даже в случае  необходимости припугнуть

почтенное  собрание:  если они  желают войны  во что бы  то ни стало, что ж,

пусть будет по-ихнему, но тогда он сам перейдет на сторону Приама, станет во

главе дорийцев, за ним пойдут Фивы, мирмидонцы, кентавры, лапифы, Афины. Вот

и  поглядим, кто  кого! Во всяком  случае, Атрею не усидеть. И, как ни хитер

старый  лис,  на  этот  раз  Геракл  не позволят удалить себя под  предлогом

какого-нибудь бестолкового задания. На худой конец ---  однажды так уже было

--- откажется служить Эврисфею.

     Да только и Атрей подготовился к встрече.

     Задача у него не из легких.

     Нужно срочно удалить Геракла.

     Нужно добиться соглашения с царями.

     Необходимо  основательно  разобраться  в  Прометее,  уяснить  себе  его

намерения. На что употребит  он свою божественную силу? Не причинит ли вреда

городу, какие желает жертвы, чем можно его умилостивить?

     Молнией  проносится:  нельзя  ли использовать в  интересах  собственной

политики  древний  титул,  авторитет,  пророческую силу  божества? (Впрочем,

лучше подождать, не предаваться преждевременным надеждам.)

     И нет ли способа  дотянуться до  бесценного сокровища ---  его железной

цепи?

     Однако --- тс-с! Все это потом. Прометей ---  бог,  с ним нужно держать

ухо  востро!  Обеспечить  бы  только его  доброжелательный нейтралитет!  Для

начала довольно и этого.

     Такова была, следовательно,  драматическая  ситуация в начале "третьего

акта". Так складывалась игра.

     И Атрей ее выиграл.

     Выиграл прежде всего у Геракла. Разбил героя, как говорится, наголову.

     Едва Геракл появился, Атрей принял его вне очереди.  Обнял, расцеловал,

назвал "милым родичем", поздравил  с  грандиозной победой,  поблагодарил  со

слезами на  глазах за верную службу отечеству, заверил, что теперь в Микенах

все  пойдет  по-другому  и  героев почитать будут не в  пример  прежнему ---

"мы-то  с тобой знаем,  как  Фиест прижимал  сторонников  Зевса".  Тут Атрей

сделал знак слугам --- несите, мол, лучшие яства и вина дорогому гостю!  ---

потом выслал всех из приемной и у дверей поставил стражу: "Меня ни  для кого

нет  --- важное совещание!" Геракла посадил  на почетное место,  и  ласковая

улыбка не сходила с его губ.

     А Геракл,  видя  это подлое двуличие, только  пыхтел да хмурился и лишь

укреплялся в своем решении быть твердым.

     Их  диалог  я  и  на сей  раз  воспроизвожу  по форме  свободно, что же

касается содержания, то его подтверждают общеизвестные факты.

     --- Дорогой  мой родич,  --- заговорил Атрей, --- я  знаю, ты  считаешь

меня  старым двуличным лисом. И ты прав.  Вообще я именно таков.  Мне нельзя

быть иным. Хотя жить прямо  и правдиво куда проще. И к власти  я рвусь, тоже

правда.  Хотя вести  безмятежную жизнь при  дворе, посещать,  когда хочется,

конные состязания, тратить несметные  мои богатства на красавиц,  устраивать

увеселительные  прогулки на парадных колесницах  или кораблях под  багряными

парусами, уж  конечно,  было бы намного приятнее.  И жесток я, правда. Хотя,

видишь сам,  ничего не  люблю  больше,  чем  тихую  музыку и  танец  гибких,

умащенных благовониями мальчиков. И у меня при виде их  слезы наворачиваются

на глаза, как у прочих смертных. Да только я тут же украдкой смахиваю слезу.

Люди злы  и  глупы. Сурова наша судьба.  Я  ведь тоже  родился затем,  чтобы

сделать что-то. Как и ты, милый мой родич. Воспрепятствовать глупости и злу.

Даже самой судьбе.  Не себя ради --- ради  людей. Да, ради людей,  во  славу

Зевса.

     Тут Геракл перебил его:

     --- Теламон украл  Гесиону. Был гостем ---  и  украл родственницу того,

кто принял его под свой кров! На позор Зевсу!

     Но Атрей лишь  глубоко вздохнул: --- Скажу и об этом,  милый мой родич.

Терпение, я скажу обо всем.  Ибо желаю рассказать тебе все  без утайки, хочу

разделить с тобой все  мои  заботы. Да и с кем еще мне разделить их? С этими

болванами?! Итак, прежде всего --- наши  внутренние проблемы. Покуда тебя не

было  тут,  как  ты  знаешь,  кое-что  произошло.  При  Фиесте  дела  страны

основательно пошатнулись. Двор --- сплошное распутство, обезьянья  погоня за

модой, транжирство. На общественных работах --- панама, деньги текли  рекой,

работа стояла. А  нищета  народная уже вопияла к  олимпийцам. Я не мог далее

оставаться  безучастным. Не  говоря  уж  о том, что Фиест,  распутный  Фиест

осквернил мой дом, собственное мое ложе!... Случай распорядился так, чтобы я

пришел  к власти при поддержке  военной  партии. Забудь  предубеждение! Я не

военная партия, я --- Атрей, Атреем и останусь.

     ---  Нигде  нет такой панамы, ---  опять вставил  Геракл,  ---  как  на

военных поставках. И  нет нищеты народной страшнее, чем та, в какую ввергнет

народ война.  Я привез  из Трои мир.  Приам ничего и не просит,  только чтоб

вернули  ему Гесиону да выплатили символический, можно сказать,  штраф. Зато

Геллеспонт будет наш!

     --- Знаю, ---  сказал  Атрей. ---  И уже  решил:  строжайше потребую от

Теламона удовлетворить требования Приама. Иначе пусть не рассчитывает на мое

содействие, а тогда уж пеняет на себя. Поверь же мне,  дорогой  мой родич: я

не принадлежу к военной партии!.. Ведь знаешь ты  по  крайней мере, что я не

дурак?!

     --- Знаю, что ты умен, как лиса и змея, вместе взятые.

     --- Вот видишь! А если я умен,  то могу ли не знать, что мы выиграли бы

на мире с Троей и что проиграли бы, ввязавшись в войну?

     --- Зачем же тогда вертится здесь Теламон?

     --- А вот, видишь  ли, какая  беда. Гесиона в  положении. И Теламон дал

торжественный  обет,  заверил  клятвенно,  что  признает   будущего  ребенка

законным наследником и воспитает в собственном доме подобающим образом. Жена

Теламона и ее малолетний сын Аякс дали на то письменное согласие. Гесиона же

объявила,  что  дитя свое желает родить  Теламону и в  доме Теламоновом. Что

прикажешь  делать при  таких  обстоятельствах?  Возлюбленная по доброй  воле

покинула родину вместе с возлюбленным. Ни Зевс, ни законы  гостеприимства не

посрамлены. Личное дело  двоих. В этом  духе я  и  хочу говорить  с Приамом,

вернее,  быть  посредником.  Во  всяком  случае,  сделаю все,  чтобы  помочь

достигнуть  соглашения,  избежать  войны,  бессмысленной,  братоубийственной

войны.

     --- Приам не хочет войны. Я  сумел  разъяснить ему, что  означал бы для

него военный поход на Элладу.

     --- Знаю, он войны не начнет.

     --- А тогда, --- вскричал,  уже теряя терпение, Геракл, --- к  чему вся

эта великая спевка --- съезд царей, военный совет?

     Атрей рассмеялся.

     ---  Только смотри,  никому ни  слова! Если  проговоришься, отопрусь...

Половина  этих  царей  ---  о  всемилостивый  Зевс, какие  ж  это цари!  ---

невежественные, тщеславные  забияки, другая  половина ---  жадные  свиньи. Я

хочу  того же, что  и ты. Мира  хочу,  свободного  мореплавания, возрождения

колоний и  расширения их сети.  Однако  разве не нужны  для  этого  корабли,

оружие, продовольствие, тысячи решительных юношей? Не нужны?.. Так откуда же

все это  возьмется?  Одной  сокровищницы  Микен --- особенно  после  фокусов

Фиеста --- для этого  мало. Ну, а братия вроде Нестора... Скорее дохлый осел

залп выдаст (не дай бог такой  чести!), чем они --- хоть один шекель. А ведь

тут на тысячи талантов счет идет. Но  сейчас они напуганы. И я еще больше их

пугаю, сам распуская страшные  слухи. Я буду  не я, если не выколочу из  них

--- когда же еще, как не теперь? --- финансирование великого замысла. Нашего

замысла!  Моего  и твоего,  если поможешь! Да,  твоего. Ибо на кого  же  мне

рассчитывать, как не на тебя, дорогой родич мой!.. Ну, что скажешь на это?

     --- Я тебя слушаю.

     Геракл оставался настороже.  Однако Атрей  умно, шаг за шагом продолжал

развивать перед ним свой план, и Геракл словно бы слышал собственные речи:

     Экспедиция  на "Арго" сделала только полдела; но и та проблема, которую

разрешил  сейчас  Геракл войной  с  амазонками, тоже,  по  сути, всего  лишь

полдела; самое  серьезное и самое трудное еще  впереди  --- западный бассейн

Средиземного  моря.  А  может, если  удастся,  и  того  дальше:  на юге  ---

Мавритания,  за ней --- прибрежные океанские острова; на севере --- нынешняя

Англия, берега северной Германии --- родины  янтаря и сильных рослых  рабов,

куда сидонцы едва осмеливаются  забираться, греческие же мореплаватели,  как

говорят, прежде бывали там не раз.

     --- Вижу,  ты  все  еще  не хочешь  мне поверить.  Но вот что! Ступай в

гавань,  отбери самые лучшие  суда!  Столько  сколько считаешь  необходимым.

Дело-то ведь нелегкое. Сам выбери себе спутников, можешь взять с собой моего

сына или самого приближенного раба моего, если захочешь. Важней этого сейчас

ничего   нет.  На   твое  усмотрение  все  ---  вооружение,  продовольствие,

оснащение. Двери  сокровищницы перед тобою открыты. Даже не спрошу,  сколько

хочешь взять и на что именно. Доверяю тебе, как себе. Мне кажется, ты мог бы

наметить себе  два  пути.  Один  на  север, вдоль  берегов Италии,  Испании,

островов. Если  возможно, миновать  пролив, выйти в  океан и  идти  столько,

сколько  сочтешь  необходимым.  Второй  путь  ---   на  юг:  Ливия,  Египет,

Палестина, Финикия. Если сможешь,  и  к ним подступишься  издали,  начнешь с

океанских берегов Африки. Два великих  предприятия! --- кстати, выполнив их,

ты покончил бы и со службою Эврисфею, обещанной Зевсу...

     Атрей  объяснял  все  горячее.  Вытащил  карты  ---  свято  оберегаемые

сокровища  дворца,  ---  дал их  Гераклу.  Считал,  записывал  на  табличках

указания.  Лицо его  раскраснелось, глаза сверкали, он почти помолодел.  Вот

когда открывается настоящий простор, вот наконец достойное героя задание ---

не олень  какой-нибудь  и  не вепрь! Это  будет посерьезнее  путешествия  на

"Арго", посерьезнее войны с амазонками. Это --- настоящее дело!

     --- Ну, берешься? Все зависит только от тебя. Берешься?!

     И   Геракл  согласился   привести  "коров  Гериона",   достать  "яблоки

Гесперид".  Таковы были кодовые названия обеих акций, так они  были поданы и

Эврисфею.

     Дольше,  но не труднее оказалось  убедить царей.  Не  будь у Атрея иных

забот, он почти наслаждался бы этой историей. На сей раз он хотел  проделать

все  основательно, так как знал:  более подходящего момента уже не выдастся.

Сплотить эллинских,  да хотя бы только ахейских царей воедино  --- все равно

что собрать блох в горсти. Сколько городов, столько .различий во всем ---  в

культуре, обычаях, традициях. Те, что поименитей, снедаемы честолюбием, свои

интересы  блюдут. Привыкли выезжать за  счет друг  друга:  клевета, сплетни,

интриги,  обманы, убийства,  прелюбодеяния, грабительские войны  всех против

всех,  чтобы  захватить  владения  соседа, стада  его,  города,  ---  таковы

главнейшие источники их преуспеяния. Но и менее именитые, хоть поскромней, а

все того же  поля ягода --- до одурения торгуются за  приданое над колыбелью

грудного еще младенца, дочери или сына.

     Издавна  лелеемый  Атреем  план --- со  всей  этой  компанией пуститься

однажды в  поход  на  завоевание  мира  ---  выглядит  в  свете фактов  лишь

тщеславной мечтой. Да, тот, кто разбирается в эллинской  ситуации, сказал бы

в то время только одно: "Троянская война? Вот уж нонсенс, право!" Трою цари,

конечно, поносят и всяко клянут "вонючих сидонцев", они согласны хоть сейчас

пожертвовать кровью и самой жизнью, но чтобы  еще  и зерно!.. * /* Перифраза

иронической  латинской поговорки: "Жизнь  и кровь отдам за отечество,  но не

зерно!" */ Пиратские набеги --- вот это да, тут они готовы,  у каждого  ведь

найдется три-четыре  быстроходных  суденышка, почему бы и  не  подловить при

случае  отбившуюся  от  каравана,  потрепанную  бурей  галеру  пунийцев?  Но

объединиться, выступить вместе? Каждый сразу начинает поглядывать на других:

они-то как? Много ли  дают? И, если дают,  опять подозрительно: ведь что еще

захотят получить за это?!

     Все так, но теперь-то  опасность общая. И Атрей  лично заботится о том,

чтобы слухи росли  как на  дрожжах. Ежедневно  прибывают донесения  шпионов,

поступают сведения из "верных источников". У Микен  в самом деле  прекрасная

осведомительная сеть,  Малая Азия и теперь еще  кишит родственниками Пелопа,

кто посмеет усомниться? И  как  проверить,  как знать наверное, что  тревога

ложная,  высосанная  из  пальца?  А если, если  все-таки  правда  ---  тогда

промедление смерти подобно!

     Вот она, минута,  когда  можно свести  воедино все  крайности. Тиндарей

давно уже  точит меч --- вернее, язык:  ему что,  он может только  выиграть,

терять  ему нечего, разве  что  блох. Вот  и  пусть  проявит себя  в деле! И

Диоскуры пусть покажут свое молодечество!  Нестор  трус и  скаред.  Войны он

боится  (можно  ведь и  в  накладе  остаться!),  а  всего страшнее для  него

выложить из казны своей хоть один шекель. Однако Пилос --- приморский город,

удобный  порт,  к  тому  же  почти  беззащитный:  поскупился Нестор  вовремя

укрепить  его!  А  вдруг  Атрей  не  соврал,   будто  Приам  собирается  там

высадиться! Что  ж из того,  что крюк, Приам вполне  может предпочесть Пилос

защищенному со всех сторон грозному Арголидскому заливу...

     А тут вдруг и Геракл, в чьи добрые вести Нестор вчера так было поверил,

сам  присматривает себе  галеры, набирает команду,  воинов, вооружается! Да,

да, сам Геракл!

     И  наконец, запугав  царей до последней крайности,  Атрей выбросил свой

главный козырь: Микены пойдут впереди, возьмут на себя защиту Истма и вместе

с Арго-сом охрану портов восточного побережья; Микены готовы --- и это самая

большая  жертва  ---  обмундировать, вооружить  и  обучить нынешние запасные

отряды нищих и тупоголовых аркадцев, сделать их квалифицированными воинами и

моряками.

     А теперь --- извольте! Кто  достоин  именоваться царем,  пусть выступит

вперед и сам  предложит вклад,  который ему по силам, и по вкладу его отныне

будет ему в  Элладе почет --- слава  и почет ему самому и всем его потомкам.

Пусть  каждый предложит то,  что ему по силам, но помнит при этом о щедрости

микенской. И пусть поклянется, как поклялся Атрей, что слова своего назад не

возьмет!

     К страху прибавляется ревность, и вот --- лавина тронулась.

     Атрей же знает: как только пожертвования стекутся в общий фонд обороны,

остальное  будет  уже  просто  ---  цари  сами поспешат  вдогонку  за своими

денежками.

     Подготовка  потребовала, вероятно, времени, но  в  конце  концов  Атрей

выиграл и эту игру. Вышло, как он хотел.

     Нам неизвестно,  таким образом, как  долго --- две-три  недели,  а то и

месяц  ---  свободные  от  дел члены  правящего дома  поочередно  развлекали

Прометея    различными   семейными,   протокольными    или    туристическими

мероприятиями: осмотр  города,  памятников  архитектуры, спортивных и прочих

сооружений, посещение мастерских и  тому подобное. Во всяком  случае, Атрею,

как  только   он   освободился  от  самых  неотложных  своих  дел,  пришлось

безотлагательно  позаботиться  о  том,  чтобы  ввести  Прометея  в микенское

общество, представить его на форуме. Бог от волеизъявления воздерживался ---

это следовало понимать так, что он намерен  остаться в городе надолго. Но  в

таком случае  нельзя же и сановникам вечно при нем дежурить, рано или поздно

это станет неудобно всем.  С другой стороны, что же, просто так,  без всякой

подготовки,  взять да  и  выпустить бога  бродить по улицам, среди  простого

микенского  люда,  словно так и положено?!  В такого  рода затхлом  обществе

любое событие, даже самое ничтожное, дает повод для разнообразных пророчеств

и комментариев, которые могут легко оказаться неприятными для власть имущих.

А  бог  в Микенах ---  событие не "ничтожное". И так уже поговаривают всякие

глупости --- да еще хорошо, что только глупости.

     Что же следует делать в подобных случаях?

     Нужно,   как   говорится,  сразу   вырвать   жало.   Как   предупредить

распространение  кошмарных  слухов,  болтовню,  сплетни? Проще  всего,  если

Прометей сам перед возможно широким кругом слушателей расскажет микенцам обо

всем, что они желают узнать. Чем косвенно опровергнет всю ту чепуху, которую

шепотом пересказывают друг другу в городе.

     Этот  акт  я  охотнее всего назвал бы "пресс-конференцией", если бы  не

чурался анахронизмов, если бы не был в этом вопросе столь  щепетилен. Однако

и  то правда: прессы в Микенах еще  не было, но служба информации, как я уже

рассказывал, была; и, коль  скоро в наши дни  мы  именуем пресс-конференцией

акт, с помощью которого власти осуществляют исконную задачу народной поэзии:

создание  и  распространение информации,  ---  это слово  было  бы  наиболее

удачным  для  определения  акта,  свидетелями  которого  мы будем  сейчас  в

Микенах. Тем более что, без сомнения, увидим здесь,  и по существу и даже по

форме, все элементы, характеризующие подобные пресс-конференции вообще.

     А теперь далее: если бы на пресс-конференции --- воспользуемся уж, черт

возьми, этим  словечком! ---  разразился  какой-либо скандал, если  бы  хоть

что-то  потревожило  безмятежную  гладь  общего  настроения, это  непременно

оставило бы  в памяти <i>какой-нибудь  след</i>.  Поскольку  же  такого  следа нет,

совершенно ясно, что пресс-конференция протекала максимально спокойно.

     Атрей и иже с ним прекрасно знали,  о чем говорят между  собой микенцы,

что  их интересует и  что еще может по-настоящему заинтересовать.  С  учетом

этого они отсеяли то,  о чем можно будет говорить, от  того, о чем  говорить

нельзя,  а также подготовили  вопросы для отвлечения внимания в  иное русло,

если беседа  примет вдруг нежелательный,  опасный поворот. Такую возможность

следует иметь  в виду,  поскольку в принципе  на подобных пресс-конференциях

всегда  может  прозвучать  и  какой-нибудь  неожиданный  вопрос.  А так  как

Прометей о себе не  очень распространялся, да и рассказы Геракла не помогали

Атрею  достаточно четко  представить себе образ  божественного гостя  (мы-то

понимаем, как малосведущ был Геракл в диалектике  микенского  мышления),  то

при дворе было проведено, надо полагать, нечто вроде генеральной репетиции.

     В мегароне собрались  все, кто имел вес при  дворе,  самый тесный круг.

Никаких  формальностей,  никакой  скованности  ---  по  крайней  мере по  их

понятиям; сам Эврисфей и Атрей сидели на таких же  треногих табуретах, что и

все  остальные.  Слуги  разносили на золотых  подносах  рассеченное на куски

жареное  мясо и  фрукты, подливали в  кубки  подслащенное  медом  и  приятно

разбавленное водой вино. Вся церемония выглядела просто дружеской беседой.

     Некая  любопытная дама,  быть может дочь  Эврисфея, спросила  Прометея,

верно ли, будто он сотворил человека. Бог, улыбаясь, покачал головой.

     --- Это легенда.

     Молодой человек из окружения царевны:

     ---  Верно  ли, что  вы  --- великий скульптор  и  бог-хранитель  этого

искусства?

     Та же улыбка, то же покачивание головой.

     --- И это идет от  легенды...  будто бы  я слепил  первого человека  из

глины и с помощью огня дал ему душу.

     --- Но что же в таком случае правда?

     --- Я дал человеку огонь  и  тем самым  способность  к ремеслам. Такова

была моя роль, не больше и не меньше.

     Кто-то из жрецов:

     --- За то и понесли наказание?

     --- Да.

     ---  Не связана ли была кара  --- хотя  бы  косвенно  ---  с восстанием

титанов и с нападением гигантов, сыновей Земли, на Олимп?

     --- Нет. Мои  братья титаны действительно в большей или меньшей степени

были замешаны в этой истории. Я же не принимал в ней  участия принципиально.

Вообще считал это глупой затеей, заранее обреченной на провал. Швырять скалы

на  Олимп!  Атаковать  высоту  снизу  ---   при  такой  технике...  да  ведь

собственное  оружие обернется против тех, кто его поднял!  Но  они  закусили

удила,  никаких доводов и слышать  не хотели.  Ну,  и получили  по заслугам.

Главное же ---  разум и правда были  на стороне Зевса. Поэтому я сражался на

его стороне. И, по-моему, не так уж плохо.

     ---  Сколько же времени были вы там в  цепях и как могли вынести этакую

муку? --- Это опять женский вопрос.

     --- Сколько времени? Трудно сказать точно.  Около  миллиона лет. Ну,  а

как  и что пришлось мне вынести, тут  уж дайте волю собственной фантазии. За

одно проклинал я судьбу: за  мое  бессмертие. Я завидовал людям,  которые от

таких мук умерли  бы  через несколько минут, ну, часов,  на худой конец. Да,

для меня  было проклятьем именно то, за что люди завидуют богам. Ведь я бог,

поэтому умереть не мог и должен был терпеть, раз уж такова была воля  Зевса.

Ну да оставим это!

     (Уже  здесь   замечу:  лучше  бы  Прометей  признался   в  каком-нибудь

преступлении или  хотя бы  соучастии  в  нем. Тогда естественна и  кара и, в

конце  концов,  помилование.  Вот  ведь  и  Атлант был  замешан в восстании,

считался  даже одним из его вожаков. И все-таки --- как ни  невероятно --- у

Атланта  было  святилище в  античную  пору!  Преступление --- наказание  ---

прощение: в этом есть логика. Но страдания Прометея не могли рассматриваться

как наказание, коль скоро не было преступления. А как же тогда с  прощением?

Тягостно, не правда ли?

     Далее: лучше  бы он сказал --- "десять  лет", "сто  лет" --- или просто

ответил бы:  "Очень  долго". Такое можно себе представить, а значит, можно и

сочувствовать. Но миллион лет? Мыслимо ли здесь сочувствие? Тоже тягостно.

     Вместо возвышающих  душу  добрых чувств --- прощения  и сочувствия  ---

Прометей   вселил   в  микенцев  лишь  недоумение.  Он  был   всегда   таким

прямодушным!)

     Опять жрец:

     --- И Зевс, прокляв вас, кивнул?

     --- Да, к сожалению.

     --- "К сожалению"? Значит, вы допускаете,  что позднее он и сам пожалел

об этом, да только не мог ничего изменить?

     ---  Вот  уже несколько месяцев  я хожу  на  свободе,  мой друг  Геракл

застрелил даже священную птицу отравленной своей стрелой. И никакого мщения,

как  видите,  не  последовало.  Даже угрозы  ---  грома  обычного --- мы  не

услышали. Значит, и  освобождение мое, и все связанные с  ним обстоятельства

тоже угодны Ананке.

     Дщерь отчизны:

     --- Почему вы посетили именно Микены и каковы ваши дальнейшие планы?

     --- Я  приехал сюда  с другом моим и освободителем,  не хотелось с  ним

расставаться.

     (Опять  неверный  ход.  Представим себе  пресс-конференцию  у  нас,  на

которой знатный иностранный гость забывает сказать, что Будапешт принадлежит

к числу --- хотя бы <i>к числу!</i> --- прекраснейших городов мира, что "венгерская

столица  ---  королева  Дуная"  и  "эта  чудесная  венгерская кухня" и  "эти

красавицы  толстушки  ---  пештские  женщины!")  Впрочем,  Прометей  тут  же

несколько исправил свой промах:

     --- Я глубоко благодарен за  радушный  прием и оказанный мне почет. Как

только  осмотрюсь  немного, постараюсь в меру своих  сил найти  способ  быть

городу полезным, отблагодарить за гостеприимство.

     Приблизительно  таковы были, вкратце, вопросы и ответы. Те, кто задавал

тон в этом узком  кругу (мозговой трест, я бы сказал), пришли к  заключению,

что  Прометей  держать  себя  умеет  и,  хотя и  стряслась с ним <i>та история</i>,

все-таки кровь --- не вода, сразу видно, что он из хорошей семьи.

     А Прометей  и  на этот раз задал собравшимся только один вопрос.  Не  о

ремеслах --- ведь он и сам видит, сколь многому научились люди: великолепные

дворцы, одежда, инструменты свидетельствуют о том, что тысячелетия прошли не

напрасно. Но  вот огонь  --- не  скажут ли  ему, для  чего  служит  огонь? И

микенские господа  показали  ему  казан центрального  отопления,  объяснили:

человек греется у  огня. Показали остатки  жаркого  на золотых  подносах: на

огне  жарят мясо.  Напомнили о празднестве в честь  его  прибытия: с помощью

огня приносят жертвы богам.

     Тут кто-то из  гостей  попросил Геракла  рассказать, как он  освобождал

божественного гостя от его цепей. И хотя Геракл оратором не был, безыскусный

рассказ его захватил всех одними лишь фактами --- героя засыпали вопросами о

Трое, о Малой Азии, амазонках, на что ушла основная часть пресс-конференции.

Оно и понятно: история и  политика интереснее,  чем  теология, битвы волнуют

больше,  чем рассуждения  на философские и  моральные темы. Да и, по  правде

сказать, Прометей не сообщил ничего такого, чего бы они не знали раньше.

     Наконец все поднялись  и вышли на дворцовую площадь, где уже собрались,

расположились по племенам и родам свободные граждане Микен.  По крайней мере

званые  их  представители.  Те, кто  с  завтрашнего  дня  станут  в  Микенах

информаторами  по   всем  вопросам,  касающимся  Прометея.  Топотом   ног  и

аплодисментами   встретили  они  появившуюся  из  дворца   знать,  вслед  за

"крикунами" скандировали уже известные нам тексты.

     Эврисфей  приветствовал  собравшихся,  в теплых выражениях поблагодарил

великого сына города, вернувшегося на родину после очередного подвига, особо

приподнятым   тоном  воздал  честь  находящемуся   среди  них  достославному

божеству. На это  его все-таки хватило. Затем  он попросил  микенцев смело и

свободно   задавать   вопросы  и,  пользуясь  случаем,   удовлетворить  свое

любопытство.  Он  сел,  и,  разумеется,   воцарилась  тишина,  благоговейная

тишина...  секунды  пробегали  за секундами, все хранили молчание.  Атрей не

выдержал, нетерпеливо спросил:

     --- Любезные друзья мои,  разве нет вопросов? Спрашивайте теперь, чтобы

потом, после собрания, не строить догадки о том о сем, не дивиться  на улице

немыслимым сказкам, --- сейчас спрашивайте, здесь, перед всеми! Прошу!

     Тут опомнился один из тех, кому назначено было задать  вопрос, --- нет,

опомнился  не  один, а  сразу несколько: они ведь  сомневались  только, кому

начать. И чинно, благородно прозвучали те же самые вопросы, какие задавались

только что во дворце. Правда ли, будто Прометей сотворил человека? Верно ли,

что  он  скульптор  и  покровитель скульптуры?  И какова  была  его  роль  в

восстании титанов; почему после освобождения он прибыл именно в Микены?  Под

конец же --- просьба рассказать, как случилось  его освобождение, после чего

бог, само  собой,  передал слово Гераклу. Прометей, наивец, и здесь хотел бы

поспрошать людей, зачем и  для чего им  огонь. Он предпочел бы еще остаться,

поговорить, но царь уже поднялся с трона, толпа восторженно затопала ногами,

зааплодировала, подымая несусветный шум, вопила вслед за "крикунами" то, что

следовало кричать. Прометей чувствовал, что  вопросы теснятся в воздухе, над

головами толпы,  почти осязаемые, что у  всех,  собственно, один  и  тот  же

вопрос  ---  столь  же неотступный, как  и  его  вечный вопрос об огне,  ---

чувствовал, что никто здесь  не говорит о том, о чем  действительно хотел бы

поговорить.  Да, люди слушали  его  внимательно,  а меж  тем их куда  больше

волновало  другое:  не  грозит  ли  его  появление  бедою  для  города,   не

удовлетворится ли он службой какой-нибудь, податью, например, --- и  вообще,

как оно будет все впредь? Ведь есть в городе царь,  есть, хоть и не пристало

говорить об этом, власть посильнее царской, --- а теперь, сверх всего, еще и

бог?! Так как же дальше-то жизнь пойдет? Вот о чем спрашивали бы люди, ежели

смели  бы, если бы не боялись оскорбить, помимо обычных правил приличия, еще

и давно  канувшие в забвение, ни с чем  прочим не схожие установления некоей

древней  и таинственной  власти.  Прометей же  не ведал, что это за вопросы,

ведь на них он  ответил бы без труда,  --- он только чувствовал, что вопросы

есть и что люди говорят не о том, о чем хотят,

     Помимо  этого,  в  атмосфере  на  площади  царила  какая-то  отрешенная

рассеянность. Не  знал  Прометей,  как  знаем  уже мы, что  это неотъемлемая

сторона такого рода церемоний с тех пор, как они существуют. Возьмем хотя бы

храмы,    церкви!   Все   они   наполнены   разнообразнейшими   украшениями,

скульптурами, изукрашены фресками, картинами; или же  ---  там, где  религия

запрещает изображать человека и существа потустороннего мира, --- различными

арабесками, прихотливыми рисунками  и игрою  цвета. Или возьмем политические

митинги  или  празднование  исторических  событий:  повсюду  мы обнаруживаем

эффектные декорации. И очень мудро, очень хорошо, что это так! Если таращить

глаза не на что, человек и не будет их таращить. А тогда его  одолеют мысли.

И где гарантия, что мысли эти --- не зловредные мысли? Ведь искусителя можно

обнаружить  и  в храме  божьем,  точно  так  же,  как призрак  коммунизма на

каком-нибудь американском  предвыборном собрании...  Вот и  микенцы исправно

таращили  глаза на Прометея  --- бога.  Таращили,  хотя  уже в день прибытия

увидели: ничего особенно любопытного  в Прометее  нет,  обыкновенный с  виду

пожилой человек, еще очень крепкий, в отличной форме. И одежда  его ничем не

выделялась: из гардероба Эврисфея  он  получил короткую, до  середины бедер,

тунику  тонкого полотна,  золотой пояс.  Все, находившиеся  рядом с  ним  на

подиуме, были одеты так же. (Прометею, я думаю, неловко было в этом костюме,

он с  большим  удовольствием  ---  если уж надо!  ---  ограничился бы  самой

простой туникой и поясом, все равно из чего,  лишь бы  полегче. Но он  надел

то, что было ему предложено Эврисфеем, из  естественной вежливости. Отметим:

на сей раз он поступил превосходно.) Зато  вывешенная на  всеобщее обозрение

огромнейшая  его цепь  действительно  привлекала  все  взоры. Вот  это  было

зрелище! Глаз не  отвести! О чем  уж тут  думать,  знай глазей на цепь --- и

сразу становится ясно: Микенам  выпала  высокая честь,  а  Эврисфей  великий

царь. И, видимо, хорошо все-таки, что Атрей изгнал Фиеста.

     Клянусь, я  далек от  какого-либо сарказма, а уж фантазии здесь и вовсе

нет  места!  Пресловутая  "пресс-конференция",  по   существу,  должна  была

протекать именно так. Не  только, не просто потому, что дело  было в Микенах

периода  замкнутого и  окостеневшего  "истэблишмента".  Я составил для  себя

довольно  точную  картину также  и  знаменитой военной  демократии дорийцев.

Признаюсь: картина эта вовсе не походит на прекраснодушные  грезы мечтателей

XIX века. Ну, мог ли кто-либо с трибуны "Б-середина" стадиона "Фради" громко

"болеть", скажем, за команду МТК * /* "Фради" и МТК --- известные венгерские

спортивные  клубы. */? Я  не спрашиваю: посмел бы? --- спрашиваю только: мог

бы? Этикет имеет весьма строгие и древние, еще дочеловеческой поры, правила.

Конрад Лоренц * /* Лоренц, Конрад (род.  в 1903  г.) --- австрийский зоолог,

эколог и зоопсихолог. */  и другие  уже описали нам,  как проходят  собрания

среди животных, какие при этом существуют ритуалы!

     Однако из всего  этого  Прометей уловил  сравнительно немного. Он видел

только,  и видел  не в  первый раз со  времени своего освобождения, что люди

делают  много  странного, понятного только им одним --- такого, в чем и богу

не разобраться, что невозможно ни предугадать, ни обосновать разумом.

     Когда  общество  вернулось  наконец  во дворец,  всякая  церемониальная

скованность вновь исчезла,  уступив место обычному домашнему  этикету. Тоже,

впрочем,  достаточно сложному!  Не решусь утверждать, что уже в тот же день,

но,  думаю,  очень  скоро  в  узком  кругу  высших  сановников  с  Прометеем

заговорили о самом главном.

     В какой  форме желает он принимать  положенные его божественной природе

почести?  Намеревается  ли  занять  какой-либо  из существующих  храмов  или

терпеливо будет ждать, пока отстроят для него новый? Не имеет ли претензий к

обрядам, которые довелось ему наблюдать в Микенах, не желает ли каких-нибудь

изменений? Как прикажет означить свое место в сонме  олимпийцев? Какой нужен

ему контингент жрецов --- мужчины,  женщины, кастраты  или все вперемежку, и

какие церемонии  он  хотел бы ввести в учреждаемый  культ Прометея? Наконец:

какое животное он предпочитает другим, какое мясо охотнее всего  употребляет

при жертвенной трапезе?

     Как мы видим, все это были вопросы кардинальной важности и при всей  их

щекотливости неотложные.

     Вполне возможно, что Прометей ответил не сразу. Божество столь древнее,

существо, так много страдавшее, навряд ли обладало особым чутьем к протоколу

и дипломатии. Пожалуй,  он поначалу даже пришел в замешательство, вообще  не

уловил  истинного  смысла вопросов,  поэтому  промолчал, и тут,  для первого

раза,  кто-нибудь  выручил  его,  то  есть,  видя  смущение  бога,  оказался

достаточно дипломатом  ---  поспешно  подбросил  другую тему,  дабы  отвлечь

внимание от неприятных,  как  видно,  вопросов. Однако прямодушный Прометей,

конечно, и не хотел и не мог уйти от ответа.

     Что же он ответил?

     Судя по всему, он сказал нечто такое, что совершенно ошарашило двор.

     Конечно, он весьма признателен,  но храм ему ни к чему. И чужого  храма

не займет  и не желает ввергать Микены в  расходы по  строительству  нового,

специально в его честь сооружаемого храма.

     Прежде всего, по его разумению, богам  нет  в этом надобности. Как и  в

жертвоприношениях. Общеизвестно  ведь,  что  питаются боги амброзией, а пьют

нектар. Он сам на протяжении миллиона лет не ел и не пил ровно ничего, и вот

---  жив-здоров. С  тех  же пор как освободился, принимает иногда  участие в

трапезе ради компании только, ест мясо, хлеб, иногда выпьет  глоток вина, но

ему  самому  это  не нужно.  И  вообще,  что  же  они  думают:  если бы боги

действительно  жили  жертвоприношениями,  разве  потерпели  бы  они,  что их

угощают  лишь  костями,  нутряным  салом  да потрохами,  которые так  и  так

выбрасывают, --- самые лакомые же кусочки распределяют между жрецами, знатью

и вообще участниками жертвоприношения .

     Тут некий знаток религии непременно  вставил: боги  ублажают себя дымом

от жертвоприношения.

     --- Какое! --- махнул  рукой Прометей. --- Он ведь вонючий, этот дым...

(Неужто у людей нет обоняния?) И продолжал:

     Жертвоприношение само  по себе ему  понятно. Бросая в огонь хоть что-то

от заколотого животного со словами:  "Богу богово!" --- люди как бы говорят:

"Ты дал нам  пропитание, и частицу его мы возвращаем тебе, чтобы ты и впредь

был добр к нам".

     --- Поймите же, друзья мои, от меня вы не получали ни животных, ни иных

съедобных  вещей. Я  дал огонь  и ремесла. И дал не затем, чтобы потребовать

обратно.

     Тут заговорил Атрей:

     ---  Мы,  ахейцы,  люди  богобоязненные.   И,  как  подобает  смиренным

смертным, боимся силы богов. И твоей божественной силы, государь мой.

     --- Моя сила --- затем, --- ответил ему Прометей, --- чтобы  дать людям

огонь. Как я и сделал. Да еще --- чтобы принять назначенную мне за то муку.

     ---  И  за  это вечная тебе благодарность и  слава! ---  тотчас вставил

Атрей, и все хором повторили его слова. --- Но мы-то знаем, что такое  сила.

И сами, простые смертные, в ничтожестве нашем  также  применяем силу  против

тех, кто слабей  нас.  (Прости великодушно, что я осмелился собственную нашу

малость  сравнить с  неизмеримым какою-либо  меркою  твоим величием!) Да, мы

освобождаем  и подчиняем, даем и отнимаем. Ибо сила, которая дает, и  отнять

способна. Отнять даже легче,  куда  меньше  силы  требуется!  В самом  деле,

скольких  людей  лишаем  мы  света  очей  в  судные  дни,  наказывая  за  их

преступления, ---  а ведь сами и одного-единственного глаза, глаза видящего,

дать не можем! Мы ответственны за этот город, господин мой. Нам  не хотелось

бы из-за невольной ошибки навлечь на себя гнев твой и кару принять от тебя.

     Правильные слова говорил Атрей, каждого  взял за  душу.  Даже Терсит не

мог не признать: Атрей --- это голова!

     ---  Я не  караю,  ---  просто  ответил  ему  Прометей, --- такова  моя

природа, --- И он пустился в длинные, скучноватые, пожалуй,  объяснения: ---

Это, видите ли, принципиальный вопрос. Я дал человеку огонь и вместе с огнем

ремесла затем, чтобы он не  только  выжил среди зверей, которые были сильнее

его, но чтобы над ними возвысился. Счастлив увидеть, что так и произошло. Но

теперь следующий вопрос:  до какой степени ему возвышаться? Я  полагал  так:

хотя бы и до богов. Ибо для человека, владеющего огнем и ремеслами, думал я,

остановки  нет.  Обладая  этим  даром,   человек  будет  рваться  все  выше,

становиться все  могущественнее --- он станет, должен стать  таким  же,  как

боги. Но ведь человек и сам это чувствует, знает, --- не может быть, чтоб не

знал!  Тогда  почему  раболепствует?  Если  он  чувствует  и  знает  в  себе

божественное  призвание,   а  он,  очевидно,  это  чувствует,  тогда  в  его

раболепстве притаилась и ложь: ложь из страха. Нет, нет, друзья мои!  Мне не

нужно  ни храма,  ни жрецов, ни жертвоприношений. И нет  у меня излюбленного

животного --- когда надо, я ем  то же, что вы.  Но если вам все-таки хочется

как-то отблагодарить меня за  мой дар и за принятые ради вас страдания, если

вы  хотите смягчить мне память о пережитом, тогда  поразмыслите о том,  ради

чего я сделал то, что сделал. И  служите мне тем, что мне не служите.  Лучше

изо  дня  в  день  трудитесь над  собою.  Становитесь  умнее,  справедливее,

храбрее, добрее. И тем --- счастливее.

     Ответом на его слова была глубокая тишина.

     Любезный Читатель мой понимает,  конечно, что мы уже подступаем к самым

потаенным печатям, кои  скрывают от нас загадку Прометея. То, что сказал он,

совершенно  логично.  Логично,  поскольку соответствует  характеру Прометея,

логично  и  само по себе.  Однако  слушатели  ждали  от  него  божественного

глагола,  и оттого  речь Прометея  показалась  им нелогичной. Я  бы  сказал,

непонятной. Типичным пустословием.

     Однако пока еще никакой беды не случилось. Напротив!

     Терсит посмеивался про себя, думая: "Ну, этих хорошо накормили небесной

благодатью!" И --- про себя же --- добавил: "А бог-то умней, чем я полагал".

     Атрей  изводился  страхом  и злобой:  "Черт  бы  побрал  этого  болвана

Геракла! Его бог  обойдется нам дороже, чем я рассчитывал!" Ему  ведь не раз

доводилось уже  иметь дело  с каким-нибудь частником  умельцем  или  врачом,

которые отвечают  только  так: "О  сударь,  право  же, ничего  не  нужно. Уж

сколько сами пожелаете!"

     Однако Калханту  ---  настолько-то мы его уже  знаем ---  не  терпелось

задать свой вопрос, и  он нарушил  воцарившуюся после  возвышенных слов бога

тишину, повернул разговор на чисто практические рельсы:

     --- Если ты не желаешь храма, господин мой, где же тогда будешь  являть

божественное искусство провидца, о коем свидетельствует и самое твое имя?

     ---  Я не обладаю искусством провидения, ---  отвечал ему Прометей. ---

Боги  и сами  не ведают, чего  пожелают завтра, пути же Ананки неисповедимы.

Мое имя "Провидец"  не означает,  будто  я предсказатель. Оно говорит лишь о

том, что я способен рассчитать последствия моих поступков. Я умею взвешивать

шансы, а не прорицать.

     "Dein Mund und  Gotes  Ohren" *  /* Немецкая поговорка; здесь: "Говори,

говори, а мы послушаем!" */, --- подумал Калхант, разумеется, по-гречески.

     А престарелый,  умудренный годами  жрец дворцового  храма  Зевса  давно

между   тем  понимал,  что  должен   оспорить  некоторые,  мягко  выражаясь,

сомнительные утверждения Прометея. Однако он понимал  также, что, прежде чем

начать  дискуссию,  должен основательно  взвесить все  доводы и контрдоводы:

хотя он --- главный идеолог  царствующего дома и города, его партнер, как ни

крути, все-таки бог. Но  старый жрец --- как  и вообще все старые жрецы  ---

был в то же время человеком практическим. Итак,  он  спросил  --- отчасти по

существу, отчасти же, чтобы выиграть время перед началом дискуссии:

     ---  Если  тебе  не нужен храм, господин мой,  где  же мы повесим  твою

цепь?!

     Прометей не понял, какая  необходимость вывешивать в храме предмет, уже

отслуживший свою службу. Он собрался  было ответить, что, по совету Геракла,

оставит цепь себе на память, как вдруг жрец несколько уточнил свой вопрос:

     ---  А может, было  бы  правильно со многих точек  зрения повесить цепь

твою в храме Зевса?

     Прометей оторопел, потом решительно потряс головой:

     --- Ну, нет, только не это!

     Опять-таки, выражаясь по-нашему, узловой вопрос, не правда ли, ---  как

поступить  с  цепью.  Разгорелся спор,  наконец пришли к компромиссу:  чтобы

городу  не  впасть  у Зевса в немилость, надо из звена  цепи изготовить  для

Прометея  перстень,  который   бы   он  носил  постоянно.   (Геракл,  рванув

закрепленный в  скале  конец  цепи,  вырвал  вместе  с ним полукилограммовый

осколок: этот символический "Кавказ" и порешили вставить в железную оправу.)

     Прометей  взялся  сделать  кольцо  своими  руками.  Все  с  облегчением

согласились. (Не уверен, что Прометей поступил правильно.)

     Так познакомился  он  с кузнецом.  Разумеется,  с  самым  знаменитым  в

Микенах кузнечных дел мастером, старостой поставщиков двора. Это был мужчина

лет  сорока,  руки сплошь  в шрамах.  И,  как большинство  кузнецов, был  он

кривой: еще в ученичестве лишился левого глаза, выжженного случайной искрой,

--- левый глаз обычно  ближе к раскаленному  металлу. В знак уважения к богу

кузнец повязал отсутствующий  глаз белым платком,  хотя  обычно не прикрывал

его ничем, словно то была эмблема его ремесла.

     Это еще не  было  настоящее знакомство. Прометея  пожелали сопровождать

знатные господа  и жрецы, в  свою очередь  сопровождаемые рабами, а  рядом с

кузнецом и позади него теснились  все, кто был  в  кузне, не зная, как  уж и

держаться, куда стать. (Явилась, конечно, и супруга кузнеца --- располневшая

особа с обесцвеченными волосами, почти не сохранившая следов былой красоты.)

     Прометей, даритель всех ремесел, работал, само  собой, красиво и ловко.

Он  наслаждался сам,  наслаждался и  кузнец,  на него глядя.  Впрочем,  даже

непосвященным зрителям было ясно, что такую работу нормой нt измерить.

     Нарядное  придворное  платье  Прометей,  разумеется, снял,  попросил  у

кузнеца фартук из  воловьей  кожи. Теперь он  выглядел совсем  неимпозантно,

однако и тут еще все обошлось благополучно. Один из придворных даже заметил:

     --- Так, верно, Гефест работает в своей мастерской.

     И прочие все с ним согласились.

 

        Конъюнктура

 

     Два последних предприятия,  по моим расчетам, задали Гераклу  работы на

шесть лет. Оба путешествия --- на север  и  на юг --- заняли примерно равное

время. Конечно, с точки зрения дипломатической, а  может быть, и  с военной,

северный  путь  был  легче  (во  всяком  случае,  здесь  меньше  встречалось

пиратов), но, во-первых, из-за обычных океанских бурь им  дважды приходилось

становиться на долгую зимовку,  а,  во-вторых, поскольку речь шла о пути еще

не  изведанном,  много  времени  уходило на  составление  карт  и  установку

береговых опознавательных  столбов.  Древние  карты хранили столь  устарелые

сведения, рассказы некогда добиравшихся сюда  моряков так давно превратились

в туманные легенды, что экспедиции Геракла нужно  было заново,  буквально на

пустом  месте изыскивать возможности пополнения своих  запасов вдоль берегов

Италии  и Испании, не  говоря  уже о Ла-Манше  и Северном море, одновременно

определяя возможности торговых связей на будущее.

     Южный  путь  представлял  иные  трудности,  в чем-то, может  быть,  еще

большие.  И  вовсе  не  в  первую  очередь  из-за  пиратов  ---  к  подобным

нападениям, надо полагать, Геракл и его спутники основательно подготовились.

Их  путь  пролегал  вдоль оживленных берегов  тех цивилизованных  стран, где

слово "грек" ---  за исключением,  пожалуй,  одной только Ливии  --- звучало

весьма  скверно.   А   это   значило:   прежде   чем   получить   разрешение

пришвартоваться, нужно было вести длительные  переговоры, затем подтверждать

добрые  намерения  клятвенным словом. А также  и делом  --- щедрыми  дарами.

Немало времени уходило  и на заключение соглашений, детальную их разработку.

Очевидно, например, что в Египте --- это подтверждается и существовавшим там

культом  Геракла --- наш герой  задержался на много дней, а может быть, даже

недель. (И прибыл туда  не  с пустыми руками.  Помимо  прочих подношений, он

выстроил в Египте храм.)

     Зиму 1218/17 года  Геракл провел еще в Аргосе, оснащая корабли, выбирая

наиболее подходящих кормчих,  муштруя  команду. За  это время  он,  конечно,

виделся с Прометеем, хотя --- занятый спешными приготовлениями --- и не  так

уж  часто. Затем они увиделись только зимой 1215/14 года. На этот раз Геракл

мог успокоиться относительно судьбы как Эллады,  так и  божественного своего

друга.  Прометей  жил  во  дворце,  принимал участие в  занятиях  микенского

общества и  стал завсегдатаем кузни, где с  истинным удовольствием брался за

инструменты.   Вокруг  Арголидского  залива  работа   кипела:   на  стапелях

одновременно  находилось  несколько дюжин галер; в раскинувшихся вдоль всего

берега,  по  населенности  не  уступавших  городу рабочих  поселках  сновали

десятки  и  десятки тысяч  рабов, подгоняемых окриками  мастеров; на учебных

галерах  проходили  выучку   будущие  матросы.  Сложилась   благоприятнейшая

конъюнктура,   уже  столетие   не  виданная  на   Пелопоннесе,   ее  влияние

чувствовалось во  всей Элладе. Ведь нужно было кормить всю эту рать,  да еще

тех, кто валил лес по взгорьям, сплавлял его, распиливал бревна, обрабатывал

в самых различных мастерских.  Конечно,  взвились при этом  и цены; те, кому

нужно  было  платить,  вздыхали  и   жаловались,  но,  выставив  на  продажу

собственный  товар,  они же  и радовались. Креонт, с  его  продовольственным

рынком в Фивах, сумел осуществить одну за другой все  зевсистские реформы не

в последнюю очередь  благодаря этой  конъюнктуре. И напрасно твердил Тесей о

независимости  своей  от  Микен:  благоприятная  конъюнктура помогла  и  ему

быстро, буквально за шесть лет, сделать Афины городом.

     Но больше всего в этом кипении жизни Геракл радовался тому, что повсюду

---  на галерах, в рабочих  лагерях,  на учебных плацах --- видел  множество

рабов и матросов из аркадцев и иных коренных жителей Пелопоннеса.

     Итак, свершилось: свободный охотник прекрасной  Аркадии  стал  рабом! И

Геракл радуется. Как странно это звучит! Уже самое слово "раб" --- ведь наше

ухо  воспринимает   его  лишь  однозначно.  Мы  упускаем  из  виду,  что   в

освобождении  человека рабство  было  очередной  ступенькой.  Не только  для

свободных. Для человечества.

     Попавший  в плен воин  умолял,  просил, как о милости, --- хотел  стать

рабом. Лишь бы не убили. Ни в виде жертвоприношения, ни так просто. Бродяга,

что приплелся, умирая  от холода  и голода, к чьему-то очагу, умолял принять

его в дом рабом, из последних сил доказывал свою ловкость и силу.

     Но речь идет о гораздо большем,  всеобщем. Человек, самый беспомощный и

беззащитный среди  всех населявших  Землю  существ,  с его  особенно длинным

периодом  развития, специфически  высокой потребностью  в калориях, вымер бы