Мартин Бут

Жизнь мага

ВВЕДЕНИЕ

Решившийся написать биографию Алистера Кроули под­вергает себя серьёзному испытанию. С самого начала та­кой человек сталкивается со множеством препятствий.

Кроули был сложной личностью, всесторонне осве­домлённым человеком, который вёл бурную жизнь, харак­теризующуюся калейдоскопической смесью из позиций и установок, постоянно претерпевавших изменения. И всё же его жизнь была подчинена одной главной цели — быть магом, проповедовать то, что он называл Законом Теле­мы. Кроули был эгоцентриком и честолюбцем, обладая при этом блестящими способностями. Высокообразован­ный человек с сильным интеллектом, он в то же время был тщеславным, эгоистичным и во многих отношениях от­кровенно наивным. В возрасте пятидесяти лет он при­знавался в своём дневнике, что так и не чувствует себя взрослым. Итак, следует признать, что выделить самое существенное в личности Кроули — нелёгкая задача.

Смирившись с тем, что эта личность необъятна, био­граф сталкивается с трудностью получения правдивой ин­формации о Кроули, отделения фактов от вымысла. Кроули

сам приукрасил историю собственной жизни, хотя — надо быть справедливым—даты и места событий он указал точ­но. Те, кто сопровождал его по жизни, слились с ней или приспособили её к своим собственным представлениям, в зависимости от того, кто это был: его ученики или про­тивники, верующие в магию — или, как сказал бы Кроули, магику — или отрицающие её, те, кто почитал его как лич­ность, или те, у кого он вызывал отторжение. Некоторые сознательно искажали правду, чтобы выставить Кроули в невыгодном свете, в то время как другие развивали уче­ние Кроули, не ставя под сомнение даже самые вопиющие детали, в результате чего неверная информация воспро­изводилась и начинала восприниматься как бесспорная. Настоящая биография не примыкает ник одной из этих позиций. Её нельзя отнести к магическим биографиям, поскольку она не сосредоточивается на ритуалах или ма­гических достижениях Кроули. Она не стремится также принизить его значимость и подорвать его репутацию. Она просто повествует о фактах его замечательной жиз­ни, снимая с неё покров мифа и предоставляя читателю самому решать, был ли Кроули мудрецом и пророком или шарлатаном и очень умным мошенником, человеком с настоящими оккультными способностями — насколько это может быть установлено — или просто оппортуни­стом и обманщиком, таким же фальшивым, как медиум, за деньги демонстрирующий своё искусство на ярмар­ках. В любом случае, к какому бы мнению вы ни пришли, невозможно отрицать тот факт, что Кроули, в противопо­ложность предсказаниям многих и, возможно, собствен­ным предчувствиям, не канул в Лету. Сейчас количество его последователей на много десятков тысяч превышает то, которое у него когда-либо было при жизни, а благода­ря современным средствам коммуникации Кроули полу­чил более широкую известность, чем та, о которой он ко­гда-либо мог мечтать, но на которую очень надеялся.

Со времени смерти Кроули в 1947 году основы суще­ствующих религий, особенно христианства, были подверг­нуты большому сомнению, а вследствие этого, главным образом в западном мире, расцвёл интерес к оккультиз­му. В 1950-е годы это был медленно текущий процесс, но он резко ускорился в 1960-х, когда личная независимость, индивидуальность, либерализм стали высшими ценнос­тями, особенно среди образованных молодых людей. Философия Кроули, демонстрирующая презрение к ве­рованиям традиционных религий и внушающая, что ин­дивидуальная этика более важна, чем общепринятая мораль, явно претендовала на то, чтобы приобрести боль­шое значение для этого нового поколения, и вносила свой вклад в формирование общественного сознания. Вследствие этого возродился интерес к личности Кроули, отча­сти подкреплённый, пусть нелицеприятной и предвзятой, биографией под названием «Великий Зверь», написан­ной Джоном Симондсом.

Вместе со «свингующими шестидесятыми» подверг­лись изменениям сексуальные нормы, а употребление нар­котиков, до того ограниченное узким кругом богемы, пре­имущественно художников и музыкантов, более широко распространилось в западном обществе. Установивший­ся новый общественный порядок нуждался в духовных ли­дерах и нашёл их в лице Олдоса Хаксли (который экспе­риментировал с разнообразными наркотиками в 1930-х и 1940-х годах), Тимоти Лири (который экспериментиро­вал с LSD) и Алистера Кроули с его широкими взглядами на секс и наркотики, особенно те, которые содержат пси­хотропные составляющие, потому что такие наркотики являются источником не столько наркотического опьяне­ния, сколько мистического опыта.

За короткое время Кроули стал значительной фигу­рой сначала для поколения битников, а затем и для хип­пи. Его непокорность, бунтарство, его девиз: «Делай что желаешь — таков весь закон», который, надо признать, был неверно истолкован массами как разрешение — в поис­ках гармонии с самим собой — предаваться свободной любви и употреблению наркотиков, предлагали, казалось, новую философию свободы и надежды. Истэблишмент по-прежнему обвинял Кроули в том, что он «самый безнрав­ственный человек в мире», но пресса андеграунда превоз­носила его как «невоспетого героя всех хиппи».

Дух противоречия, о котором говорилось выше, кон­центрировался внутри альтернативной культуры рок-му­зыкантов. Эти молодые люди, зачастую выпускники уни­верситетов, обладающие пытливым умом, начинали ин­тересоваться оккультизмом и неизбежно сталкивались с личностью Кроули: что ни говори, а он был, вероятно, самым выдающимся оккультистом XX столетия. Но за ним стояло нечто большее, чем альтернативные образ жизни и религия. Он олицетворял собой бунт, который многие молодые люди ощущали внутри себя.

В 1967 году, в разгар «лета любви» Beatles выпусти­ли самый известный рок-альбом десятилетия — «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера». Конверт пластин­ки, разработанный художником Питером Блейком, пред­ставлял собой фотомонтаж из лиц, выбранных Beatles и принадлежавших людям, которые экспериментировали с LSD в поисках духовного просветления. Наряду с Бобом Диланом, Оскаром Уайльдом, Ленни Брюсом, Г.-Дж. Уэлл­сом, маркизом де Садом, Тони Кертисом, Мерилин Мон­ро в этом фотомонтаже присутствовал и Ал истер Кроули. Этот факт, как ничто другое, сделал его популярным. По­сле такой поддержки со стороны Beatles интерес к лич­ности Кроули вышел за пределы круга людей, интересу­ющихся оккультизмом, и стал достоянием широкой об­щественности.

Двумя годами позже кинорежиссёр-авангардист и последователь Кроули Кеннет Энгер арендовал Болескин — дом с видом на Лох-Несс, где когда-то жил Кроули. На следующий год, когда дом решили продать, его ку­пил Джимми Пейдж, ведущий гитарист рок-группы Led Zeppeline. Пейдж, очарованный личностью Кроули еще с 1960-х годов, был главным собирателем его работ и те­перь обладает его архивом, который считается самым полным из существующих частных архивов, связанных с Кроули. Однако интересы Пейджа простирались даль­ше коллекционирования; он был владельцем магазина оккультной литературы, публиковал труды Кроули и напи­сал музыку для фильма Кеннета Энгера «Восход Люци­фера». Благодаря всему этому Кроули стал ещё более известен.

Были и другие музыканты, заворожённые личностью Кроули. Грэм Бонд, который в 1963 году основал свою группу Graham Bond Organization вместе с плодовитыми и влиятельными музыкантами Джоном Мак-Лафлином, Джеком Брюсом и Джинджером Бейкером, считал себя внебрачным сыном Кроули и писал музыку, навеянную его философией. (Бонд и Кроули немного похожи внешне, но вероятность наличия между ними кровного родства чрез­вычайно мала.) Бонд покончил с собой в мае 1974 года, бросившись под колёса поезда метро. Rolling Stones тоже притягивала личность Кроули, о чём свидетельствует их альбом «Their Satanic Majesties Request». Мик Джаггер познакомился с Кеннетом Энгером, который хотел попро­бовать певца на роль Люцифера (Вельзевула играл Кейт Ричарде) в фильме «Восход Люцифера». Интересуясь волшебством и магией, Джаггер одно время забавлял­ся поклонением дьяволу, предлагая написать музыкаль­ное сопровождение к ещё одному из фильмов Энгера под названием «Призыв к моему демоническому брату». В свою песню «Quicksand» Дэвид Боуи включил строки: «Ближе к золотому рассвету/ в облачении образов, рож­дённых Кроули». Представители «тяжёлого металла» тоже подпали под влияние Кроули. Оззи Осборн и группа Black Sabbath во многом обязаны своим успехом Кроу­ли, a Iron Maiden выпустила альбом под названием «Best of Beast», где одна из песен называлась «Число зверя». Это название напоминало о том, что Кроули считал себя библейским Зверем 666. Музыкальные группы, работав­шие в стиле панк-рока, в 1970-х пели дифирамбы само­му Кроули и его идеям. К 1985 году Кроули стал симво­лом нравственной и моральной оппозиции, архетипом бунтаря

Но и вне сферы рок-музыки личность Кроули многие годы имела символический смысл. В художественной ли­тературе появлялись персонажи, прототипом которых был Кроули, и он сам в качестве литературного героя нередко появлялся в книгах на протяжении XX века. В одном из ранних романов Сомерсета Моэма под на­званием «Волшебник» Кроули послужил прототипом для героя по имени Оливер Хаддо. С него написаны также Карсвелл в «Читающем руны» М.-Р. Джеймса, Оскар Клин­тон в «Он пришёл и прошёл мимо» Уэйнфилда, Апулеус Чарлтон в «Чёрном одиночестве» и Роули Торн в серии о Торне Мэнли Уэйда Уэлмана, Хьюго Эстли в «Крылатом быке» Дионы Форчун, Карадок Каннингэм в «Человеке без тени» Колина Уилсона, доктор Трелони и Скорпио Март-лок в серии рассказов Энтони Пауэла «Танец под музыку времени», Моката в «Дьявол выезжает на прогулку» Дэ-ниса Уитли, Терон Уэйр в «Чёрной пасхе» Джеймса Бли-ша, Сваров в «Иероглифе» Этель Арчер и многие другие. В 1970-х годах Сну Уилсон написал пьесу «Зверь», кото­рая была поставлена Королевским Шекспировским об­ществом: в 1980-х пьеса была восстановлена и перера­ботана. В 1986 году Ballet Rambert осуществил поста­новку под названием «Обряды» в театре Сэдлера Уэллса, основанную на ритуалах, которые изучал и над которыми работал Кроули.

Труды Кроули, как литературные, так и магические, практически не имевшие читателей при жизни автора, стали теперь ходовым товаром на книжном рынке. Его полная автобиография — он ссылался на неё как на опи­сание своей магической жизни — была опубликована в 1969 году Джонатаном Кейпом подзаголовком «Испо­ведь Алистера Кроули». Она по сей день регулярно пере­издаётся. Его книга «Магика» считается самым значитель­ным трудом по оккультной магии из когда-либо опубли­кованных. Первые издания книг Кроули оцениваются в тысячи долларов: при наличии в книге автографа Кроу­ли её цена значительно повышается. Огромное число книг, написанных самим Кроули или повествующих о нём, вышло за последние двадцать лет. Существует более 2500 web-сайтов в Интернете, касающихся его и его трудов.

Противники Кроули приписывают непрекращающий­ся интерес к нему его «безнравственности», его репута­ции сексуального извращенца и прислужника дьявола: ни одно из этих определений не является верным или хотя бы правдивым в свете сегодняшнего дня. Те, кто относят­ся к нему более хладнокровно, обращают внимание на то, что Кроули помнят не только из-за его бисексуальности, «порочности» или даже его магии, но и в связи с тем, что он создал философскую систему, пусть нежизнеспособ­ную и зачастую превратно толкуемую, но стремившуюся восстановить достоинство человека в бесчеловечном мире, которому он активно и самоотверженно противо­стоял.

Говоря кратко, Кроули был современным человеком, чуждым всего общепринятого и традиционного, выра­жающим несогласие с современным миром и критикую­щим его. Единственная беда Кроули в том, что он родил­ся примерно на полвека раньше, чем следовало.

ГЛАВА 1 Сын брата

Когда заходит речь об Алистере Кроули, оказывается, что правда о его жизни тесно переплетена с мифологией, которой он окружал себя с юных лет, ткал свой образ с помощью романтики, фантазии, гипербол, а в случае надобности — различных околичностей. У тех, кто впоследствии проводил изыскания по поводу его жизни, были свои при­чины к тому, чтобы скрывать или переиначивать действительность. Одни делали это для того, чтобы представить объект своих исследований в облике героя, другие, на­против, стремились сбросить его с пьедестала. Резуль­татом стала запутанная, зачастую ставящая в тупик леген­да; такой же изощрённой и озадачивающей часто оказы­вается правда.

Всю свою жизнь Кроули утверждал, что его род про­исходит от кельтов и что корни этого рода уходят вглубь истории Ирландии и Бретани, хотя и предпочитал отно­сить себя к ветви норманнов, а не ирландцев. Послед­ние, как он считал, были в некотором смысле устаревшие. Его утверждения основываются на том факте, что О'Кроули — это фамилия ирландского рода из графства Керри и происходит от гаэльского слова, означающего «веду­щие свой род от стойкого героя», аде Керуай были знат­ным бретонским родом. Последний романтическим об­разом имел в своих рядах Луизу, бывшую одно вре­мя герцогиней Портсмута, одну из любовниц Чарльза II и прародительницу нынешних герцогов Гордона, Леннок-саи Ричмонда. Кроули верил также, имея на это столь же мало оснований, что его предки приехали в Англию во времена Генриха VII, что вместе с Генрихом Тюдором они участвовали в битве при Босуорте в 1485 году, заслужив себе тем самым определённый статус и уважение. Что касается времени правления Елизаветы I, то там, конеч­но, обращает на себя внимание епископ Кроули. Кроме того, в XVI веке жил малозначительный проповедник, мыслитель и богослов по имени Роберт Кроули. Он родился в Глостершире, был преданным сторонником Реформации, отказываясь проповедовать и учить в об­лачении, которое он называл папистским церковным на­рядом. Ещё был сэр Эмброуз Кроули, промышленник, живший в XVII веке и бывший одно время шерифом Лон­дона. Другие достойные упоминания Кроули — это жив­шие в XIX веке ирландский художник Николас Джозеф Кроули из Дублина и мятежник Питер О'Нил Кроули из Кор­ка. Как бы то ни было, вопрос о том, кто из этих прослав­ленных людей является прародителем Алистера Кроули, если таковой среди них вообще есть, остаётся откры­тым. Правда же, в той степени, в какой она может быть установлена, гораздо более прозаична. Английская фа­милия Кроули происходит из древнеанглийского, чаще всего встречается в графствах Чешир и Ланкашир и озна­чает «поле, где живут вороны».

Эдвард Кроули, отец Алистера Кроули, родился н 1834 году. Он был младшим сыном самого младшего сына в зажиточной квакерской семье из Кройдона, южного предместья Лондона. Зажиточность этой семьи происходила из того, что Кроули варили пиво. Семья начала  заниматься пивоваренным делом около 1600 года на принадлежавшем им маленьком пивоваренном заводе, который располагался в Уэддоне, деревне неподалеку  от Кройдона. В течение двух веков они жили скромно, но в достатке, подобно тысячам других пиво-Мров. Как бы то ни было, с наступлением промышленной  революции в главе семейства проснулось честолю­бив. В 1808 году семья купила пивоварню по адресу Хайстрит, 137/9, Кройдон, затем в 1821 году отец Эдварда Кроули купил другую пивоварню, большего размера, на Тёрк-стрит в Элтоне, графстве Гэмпшир. Эта последняя пивоварня была построена Джеймсом Бейверстоком it 1763 году. Семейный бизнес разрастался и процветал, пока наконец не был продан в 1877 году. Гораздо позже, в 1947 году, этот бизнес купил Уэйтни. К тому времени он включал в себя 248 пивных и трактиров. Пивоваренное дело, когда-то начатое Кроули, прекратилось только и 1970 году.

Пиво было не единственным источником доходов се­мьи Кроули. Эта семья содержала также сеть питейных введений, похожих на современные бары и известных под названием «Элтонские пивные» Кроули. Они были открыты в самых крупных городах на юго-востоке Англии, особенно много — в Лондоне, представляя собой привлекательную  альтернативу трактирам для профессиональных бизнесменов, а также их персонала в лице очень активных и подвижных белых воротничков. Торгуя бутербродами, мясными консервами, сыром, хлебом и соленьями в при­дачу к собственному пиву, эти заведения, как утверж­дал Эдмунд Йейтс в опубликованной в 1884 году книге  «Эдмунд Йейтс: Его воспоминания и опыты», представ­ляли собой «маленькие магазины, чьи прилавки были оснащены пивными машинами... Они были невероятно по­пулярны среди молодых людей, которые не считали для себя зазорным проводить время за стойкой бара в та­верне, благодаря чему у этих заведений были бешеные обороты». Такие бары не просто приносили высокий до­ход, они также позволили Кроули нарушить монополию, созданную картелью более крупных пивоваров и распро­странявшуюся на все пивные.

Сохранилось мало сведений об образовании Эдвар­да Кроули и годах его юности, но, говорят, он учился на инженера, то есть, видимо, изучал процесс пивоварения. Некоторые биографы предполагают, что именно он изо­брёл упомянутую Йейтсом «пивную машину», однако это заблуждение: «пивная машина», жаргонное словечко для обозначения распространённого повсеместно в пивных барах гидравлического пивного насоса, встречалось за­долго до рождения Эдварда Кроули. После смерти отца он взял на себя управление отцовским бизнесом, обо­сновавшись на курорте Лемингтон, недалеко от Уорика, чтобы быть неподалёку от сестры Энни, которая жила в окрестностях Ковентри.

В ноябре 1874 года Эдвард Кроули женился на Эмили Берте Бишоп. Ему было сорок пять лет, ей — двадцать. Бракосочетание происходило в Кенсингтонском бюро за­писей актов гражданского состояния в Лондоне, а в каче­стве адреса невесты значился Тистл Гроув, 71, Западный Бромптон. Дочь фермера, она обладала ничем не выдаю­щейся внешностью и восточными чертами лица, из-за чего в школе её называли «маленькой китаянкой». Она была хорошо образованна и талантливо писала акварелью — способность, которую её сын впоследствии охарактери­зовал как «удивительный вкус, испорченный академиче­скими занятиями».

Не собираясь марать руки торговлей или деловыми операциями, Эдвард Кроули считал себя джентльменом: ведь подавляющую часть его доходов составляли диви­денды, которые приносил семейный бизнес. Тем не менее его жизнь не была жизнью сытого предпринимателя или расточительного сына богатых родителей. Он и его жена были набожными христианами, членами протестантской религиозной секты, известной как Плимутское братство. Вообще-то, Эмили была воспитана в строгих евангелист-ских традициях, но состоятельного холостяка Эдварда по­считали выгодной партией для молодой девушки. Поэто­му, несмотря на его не в меру длинные зубы, она перешла в Плимутское братство, с тем чтобы получить его руку и сердце.

Движение под названием Плимутское братство было основано Джоном Нельсоном Дэрби, состоятельным учё­ным с большими связями, названным в честь адмирала лорда Нельсона, который был другом его семьи. В возра­сте двадцати четырёх лет он оставил многообещающую карьеру юриста, чтобы принять сан священника англикан­ской церкви. Получив должность викария в одном из от­далённых уголков графства Уиклоу в Ирландии, он при­нялся обращать местных католиков в протестантизм, разъезжая по окрестностям на лошади и проповедуя в стиле Джона Уизли. Однажды его лошадь понесла, и се­рьёзная травма, причинённая падением, сделала необхо­димым его отъезд в Дублин для хирургической операции, где во время выздоровления Дэрби начал формулиро­вать фундаментальные идеи своего учения. В этой работе ему помогал бывший католик студент-медик Эдвард Кронин, вероятно, один из первых людей, обращенных усилия­ми Дэрби. Зимой 1827—1928 годов, прослужив в сане свя­щенника менее трёх лет и утратив доверие к англиканству, Дэрби покинул сень государственной церкви, чтобы стать духовным лидером группы инакомыслящих в Дублине.

Замыслив протестантский крестовый поход, который финансировался на его собственные деньги и деньги его последователей, Дэрби отправился в Англию. Особенное понимание его идеи встретили в Плимуте, благодаря чему секта и получила своё название.

Дэрби был убеждён, что официальная англиканская церковь находится в упадке и что её необходимо вернуть на истинный путь Христа. Он безоговорочно верил, что Библия — это Слово Божье и что любой подход к ней, за исключением буквального её толкования, является бого­хульством и искажением священного текста. И как это было распространено в середине XIX века, Дэрби верил, что второе пришествие Христа уже близко, а вместе с ним и новое тысячелетнее царство.

Через десять лет в секте состояло более восьмисот членов, причём те из них, которые были богаты, благо­родно жертвовали для общего дела как своё время, так и свои деньги. Эдвард Кроули был одним из таких актив­ных благотворителей, и глубокая преданность отца секте оказала значительное влияние на его первенца.

Эмили Кроули родила сына поздно вечером 12 ок­тября 1875 года в доме 30 на Кларендон-сквер в Леминг­тоне. Он был, согласно его собственному описанию, по­разительным ребёнком, имеющим на теле три знака Буд­ды: короткую подъязычную уздечку, тонкую плёнку кожи под языком, которую наблюдавший его доктор вынуж­ден был подрезать, чтобы освободить язык; сращение крайней плоти, из-за чего в юности ему необходимо было сделать обрезание; а на его груди прямо над сердцем располагались «четыре волоска, вьющиеся слева напра­во и своей формой образующие свастику». Можно спо­рить, в какой мере эти заявления правдивы, а в какой они являются плодом фантазии Кроули, необходимым для привлечения внимания или взывающим к чувству юмора читателей.

Вскоре после рождения ребёнка его окрестили, на­звав Эдвардом Александром в честь отца и в знак ува­жения к одному благочестивому другу семейства. Эта церемония, проведённая согласно обычаям Плимутско­го братства, явилась, как утверждал Кроули, одним из его самых ранних воспоминаний. Обряд крещения, как он вспоминал, проходил в ванной на первом этаже дома на Кларендон-сквер. Облачённого в белые одежды, его погрузили в воду, произнеся над ним впечатлившие его слова. Это переживание, согласно убеждению Кроули, определило характерные для него на протяжении всей жизни неприязнь кхолодным ваннам и любовь к поэзии и риторике. Однако вероятность того, что он помнил это событие, невелика: высокий уровень детской смертно­сти, существовавший в викторианской Англии, вынуждал совершать обряд крещения в первые же часы жизни ре­бёнка.

Более правдоподобными представляются воспоми­нания Кроули о его раннем детстве, когда его постоянно баловали и опекали. Первые шесть лет своей жизни он провёл в Лемингтоне и помнил дом, его обстановку, де­ревенские прогулки со своей матерью, плотину на реке Лим, приступы бронхита, во время которых за ним уха­живала сиделка и когда в его комнате постоянно кипел чайник. Он помнил летнюю поездку на запад Англии, где он увидел уток и свиней и где упал, катаясь на пони. С этим событием Кроули связывал тот факт, что впослед­ствии на протяжении всей жизни он никогда не чувство­вал себя свободно в обращении с лошадьми. Похожее происшествие с каретой, у которой отвалилось колесо, заставило его опасаться любого транспортного сред­ства, если он не управлял им лично. Другие детские труд­ности мальчика заключались в том, что он не умел пра­вильно произносить букву «р», не слышал тихих звуков и обладал слабым обонянием. Когда он не мог расслышать чего-то или когда, как он выражался, «тишина казалась ему членораздельной», гримаса искривляла его лицо.

Будучи единственным ребёнком, Кроули находился в центре внимания семьи, а поскольку его родители из-за своих религиозных воззрений вели уединённую жизнь, мальчик рос во взрослой среде и общался со взрослыми гораздо чаще, чем с детьми. Его первую гувернантку зва­ли мисс Эркель. Она ходила в чёрном, у неё были седые волосы, а на её «большом плоском лице клочками росла борода». Кроме того, как он вспоминал, ему приходилось противостоять воспитательным усилиям двух старых дев, плимутских сестёр Сьюзан и Эммы Купер, которых он поз­же нелестным образом сравнивал с перезревшей редис­кой и Черепахой Квази, как изобразил её Тенниел в своих иллюстрациях к «Алисе в стране чудес». Мать Кроули ска­зала ему, что женщины не имеют ног, поскольку в те вре­мена все женщины носили длинные платья и показывать ноги считалось непристойным. Мальчик решил проверить это утверждение. Когда сестры в очередной раз пришли с визитом, он нырнул под стол, чтобы исследовать, что там у них внизу, и, вернувшись, заявил, что ни одна из них не является женщиной, поскольку обе имеют ноги. Став взрослым, Кроули часто приводил это происшествие как пример раннего проявления своего логически устроен­ного, пытливого ума, характерного для учёных. В другой раз, во время прогулки с отцом, ему тот показал на за­росли крапивы и сказал, что она может «укусить». Кроули усомнился в словах отца, тогда он предложил сыну или поверить ему на слово, или убедиться на собственном опыте. Выбрав последнее, Кроули забрался в заросли крапивы и сильно обжёгся.

Ему не суждено было остаться единственным ребён­ком, хотя утрата этого статуса была для него мимолёт­ной. В феврале 1880 года его мать родила девочку, Грэйс Мэри Элизабет. Ребёнок прожил только пять часов.

Набожность была основой семейного уклада Кроули. День начинался с церемонии молитвы, на которой при­сутствовала и прислуга, после чего по очереди читали отрывки из Библии. В результате к четырём годам Кроули уже умел хорошо читать и успешно это делал, когда оче­редь доходила до него. Библия была единственной кни­гой, которую ему разрешали читать, и он был заворожён загадочными именами, которые в ней встречались, но признавался, что ни проза, ни поэтические тексты Биб­лии не впечатляли его. Тем не менее он с любопытством относился к пророчествам и к описаниям из Откровения Иоанна Богослова. Нет надобности говорить, что благодаря своему чтению он получил твёрдые знания об Апо­калипсисе, о пути спасения через учение Плимутского братства, о страшном зле, которое происходит от греха, об ужасе адовых мук и неизбежности смерти.

В 1881 году Эдвард Кроули продал дом в Лемингто­не, и вся семья переехала на Ферму, которая представля­ла собой солидный трёхэтажный дом с большим, зарос­шим деревьями садом, с видом на дорогу, соединяющую Редхилл и Мерстхэм в графстве Суррей. Это место будет их домом в течение пяти лет, оставшихся в памяти Кроули как время непрекращающегося счастья.

С того момента, когда семья поселилась на Ферме, начинается формальное образование Кроули. Вместо того чтобы послать сына в местную частную школу, где он мог бы получить «неправильное» религиозное воспи­тание, отец нанял ему частных учителей. Кузен Кроули по имени Грегор Грант, который был на шесть лет старше мальчика, нередко приходил в гости и стал его кумиром. Однако то, что ему было разрешено бывать в доме, — загадка, поскольку он был воспитан в пресвитерианских традициях и, несомненно, его убеждения не совпада­ли со взглядами Плимутского братства. Все остальные товарищи Кроули были детьми «плимутских братьев», и общение с ними казалось родителям Кроули безопас­ным. Тем не менее Алик, как Кроули звали в семье, вовсю наслаждался обычными мальчишескими проказами. Он и его друзья по Братству, лёжа среди деревьев на краю сада, подстерегали местных школьников и дразнили их, называя невежами и паля по ним из игрушечных духовых ружей. Однажды они напали на землекопа, который ра­ботал на другой стороне дороги, и побили его палками, вообразив, что это главный злодей в той игре, в которую они играли.

Это детское озорство не ограничивалось только улич­ными подвигами. Эдвард Кроули регулярно устраивал в своём доме собрания для чаепития и молитвы. В своей автобиографии его сын называет их «братским разгулом», который заключался в том, чтобы, «удовлетворив живот­ную часть своего существа, предаться разврату духовных наставлений». Во время одного из таких чаепитий Кроули подлил в серебряный заварной чайник касторового мас­ла; вежливость гостей не позволила им вслух заявить, что чай имеет омерзительный вкус. Во время другого чаепи­тия он и несколько его друзей принялись закармливать едой одну гостью, прожорливую миссис Масти, тем са­мым на час задержав начало богослужения. Как и в случае с касторовым маслом, никто не выразил своего неудо­вольствия. Это привело Кроули к убеждению, что для членов Плимутского братства характерны смирение и нерешительность. И то и другое он считал проявле­ниями слабости.

Не все взрослые люди из тех, что встречал Кроули, были религиозными фанатиками, которых интересова­ло только поедание пирожных, заканчивающееся молит­вой. Портной по имени Хемминг, член Плимутского брат­ства, который шил костюмы для Эдварда Кроули, научил мальчика играть в шахматы. Кроули вскоре овладел этим искусством и сочинял собственные партии. Через некоторое время Хеммингу стало чрезвычайно трудно выиг­рывать у Кроули, и, по воспоминаниям последнего, до­стойный противник в шахматах не встречался ему уже вплоть до 1895 года, когда он поступил в университет. Дважды за период жизни на Ферме Кроули выезжал на отдых, причём одной из этих поездок стало состоявшееся в 1883 году заморское путешествие во Францию  Швейцарию. Его память сохранила городские виды и пробуждения до рассвета, чтобы с площадки на горе Риги посмотреть, как солнце поднимается над горами. О другой своей поездке, путешествии на Шотландское на­горье, он вспоминал мало.

Какими бы счастливыми ни называл Кроули дни, проведённые им в Суррее, воспитывали его в духе аскетизма и строгости. К обычным строгостям, характерным для семей среднего класса викторианской эпохи, добавлялась суровость, диктуемая религиозным фанатизмом. Как ска­зал сам Кроули, «теория, лежащая в основе жизни семьи и принятая её членами, то и дело проявляла себя на практике». Подобно детям эпохи хиппи, которая наступила век спустя, он жил в замкнутом религиозном сообществе, находясь в своего рода вакууме, населённом поглощён­ными собой, самоуверенными, высокомерными людьми. Похвала не была принята в этом сообществе, поскольку считалось, что она может исходить только от Христа, а для Бога все люди равны. Члены Братства, обращаясь друг к другу, называли друг друга «святыми» — настоль­ко они были уверены, что достигли спасения: остальные люди считались грешниками. Их путь был Божьим путём, и в этом отношении они не терпели никаких сомнений, критики или возражений. Они сочиняли свои собствен­ные молитвы, а к «Отче наш» относились как к бессмыс­ленному заклинанию. Рождество считалось языческим праздником и потому не отмечалось: все рождествен­ские открытки, которые приходили по почте, сжигались, никто не развешивал украшений, не ставил ёлок и не об­менивался подарками. В сущности, члены Братства с не­истовой убеждённостью религиозных фанатиков верили, что Библия вдохновлена Святым Духом, но все остальные христианские конфессии они считали «синагогами Сата­ны», а тот факт, что все, кроме них, держат путь прями­ком в огонь и серу, был для них так же очевиден, как то, что солнце садится по вечерам.

На протяжении тех лет, когда шло формирование лич­ности Кроули, мальчику внушали, что каждый, кто верует иначе, чем «плимутские братья», делает это из желания сгореть на костре. Неудивительно, что он жил в страхе и трепете перед грехом. Однажды это проявилось в виде приступа ужаса. Мальчик играл в саду, а когда вернулся в дом, обнаружил, что он пуст. Это испугало его: в семье Кроули считалось, что второе пришествие Христа совсем близко, поэтому ребёнок решил, что Христос наконец прибыл, забрав всех с собой и забыв его одного. Такая атмосфера в семье неизбежно искажала мировоззрение и характер Кроули.

Деятельность Эдварда Кроули не ограничивалась мо­литвенными собраниями, которые он устраивал у себя дома. Помимо этого, он писал, редактировал, финанси­ровал и издавал брошюры религиозного содержания, которые затем распространял, раздавая их людям на ули­це или высылая по почте. Одним из таких печатных изда­ний была почтовая открытка, озаглавленная «Последние слова бедной Анны». Анна, служанка деда Кроули, умерла в бреду со словами раскаяния о своей потерянной жиз­ни. Эти её слова впечатлили всю семью, включая Эдвар­да Кроули, который был захвачен идеей смерти. Буклет, составленный им в 1865 году, был озаглавлен «Плимут­ское братство (так называемое), Кто они такие — Их веро­учение — Способ богослужения — и т. д.». Напечатанный на улице Патерностер, где располагались лондонские типографии, такой буклет стоил пенни и возвещал близ­кое крушение официальной христианской церкви и при­ход Антихриста.

Не удовлетворяясь публикацией вероучения Плимут­ского братства, Эдвард Кроули проповедовал его устно. Живя в Лемингтоне, он часто прогуливался по сельским местам Уарикшира, заговаривая с прохожими, пропове­дуя на деревенских улицах и стуча в двери домов, чтобы вручить людям свои брошюры или рассказать о спасе­нии. Позже он продолжил эту деятельность в деревнях и сёлах Суррея. Иногда его сопровождал сын, наблюдая, как отец «вовлекал в беседу перспективных, с его точки зрения, незнакомцев, ставил диагнозы их духовных неду­гов и прописывал лечение, вносил их адреса в свою за­писную книжку, чтобы потом годами вести с ними пере­писку и высылать им по почте религиозную литературу». Иногда Эдвард Кроули достигал своей цели окольным путём. Кроули вспоминал, как он подмечал человека, с увлечением погружённого в ка­кое-нибудь дело, и благожелательно спрашивал, како­ва цель этого занятия. Несчастная жертва раскрывала ему свою душу и объясняла, что надеется на такой-то результат своей деятельности. Вот тут-то ловушка и захлопывалась. Мой отец говорил собеседнику: «А потом?» Путём многократного повторения этого вопроса он вызнавал, что его жертва имеет честолю­бивое желание стать мэром этого города или мечтает ещё о какой-нибудь ерунде, и тогда вновь произноси­лось безжалостное «А потом?». Наконец у несчаст­ного человека возникало желание прекратить разго­вор, и он говорил, стараясь как можно сильнее скрыть свою неловкость: «Ну, к этому времени мне, навер­ное, уже пора будет умирать». На это более торжест­венно, чем когда-либо прежде, говорилось: «А потом?»

Таким способом мой отец разрушал всю причинно-следственную цепь и заставлял своего собеседни­ка осознать тщетность человеческих достижений и успехов.

Со значительной долей злой иронии Кроули позднее оценивал проповедническую деятельность своего отца как «единственное логичное занятие для гуманного че­ловека, который верил, что даже самые благородные и выдающиеся представители человечества обречены на вечное наказание».

Однажды на Ферму пришла женщина, собиравшая пожертвования в поддержку британских солдат, воюющих в Египте. Эдвард Кроули напал на неё, по выражению Кро­ули, с «обличительной речью по поводу "Библий и брен­ди"». Его гнев, хоть это и нелогично, отчасти объяснялся тем, что ему было не до трезвенников, которых он обви­нял в попытке попасть на небеса при помощи благих дел, а не жизни во Христе. Когда он заявил людям, собрав­шимся в здании муниципалитета в Райгите, что предпо­чёл бы читать проповедь перед тысячей пьяниц, чем пе­ред тысячей трезвенников, его стали упрекать тем, что он имеет самое непосредственное отношение к «Пивным Кроули». Он резко возразил, что годами был трезвенни­ком, несмотря на то что его семья занималась пивова­ренным бизнесом, но теперь пьёт, потому что в Библии на это запретов нет.

Будучи ребёнком, Кроули уважал отца и восхищался им. Он признавался, что отец был «его героем, его дру­гом, хотя, по той или иной причине, между ними не было истинной близости или взаимопонимания», человеком «с сильно развитым здравым смыслом, который никогда не позволял своей религиозности смешиваться с есте­ственными человеческими чувствами». Сын не во всем соглашался с узкими взглядами своего отца на жизнь, но ощущал «абсолютную цельность его личности» и отзы­вался о нём впоследствии как о человеке, который, «хотя и заблуждался, но всё же был гуманным и в определённой степени наделённым здравым смыслом: у него был логи­ческий строй ума, и он никогда не путал духовное с мате­риальным». К матери Кроули относился иначе, чем к отцу. Он не любил её. Став взрослым, он заявлял, что испыты­вал к ней физическое отвращение, и утверждал, что по социальному положению она была ниже своего мужа. Несмотря на это, она играла важную роль в его жизни и влияла на сына так же сильно, как и отец, хотя и в отри­цательном плане. Возможно, потому, что у него не было никакой достойной альтернативы, Кроули на свой, дет­ский, манер и сам сделался «плимутским братом».

За исключением религиозного фанатизма и сравни­тельной оторванности от общества, характерных для пер­вых восьми лет жизни Кроули, его детство было вполне типичным для того времени. У него были заботливые ро­дители, хотя тяга мальчика ко греху была столь же силь­ной, как его потребность в любви. И всё же временами родители казались далёкими и непонятными. Тем не ме­нее его жизнь была безопасной и надёжной в материаль­ном и финансовом плане, мальчика даже баловали: по­скольку Кроули любил жареную индейку, его кормили этим «рождественским» ужином в сочельник или в «день по­дарков», следующий день после Рождества, чтобы только он не ел индейку на Рождество. Конечно, его притесняли не настолько сильно, как он позднее хотел всех убедить. Всепроникающее христианство не докучало ему, хотя, став взрослым, он и утверждал, что «его симпатии были на сто­роне противников неба», позиция, которая станет впо­следствии главной в его жизни.

Почему же Кроули позднее стал таким ярым антихри­стианином? Парадоксальным образом ответ заключает­ся в самом христианстве и в раннем знакомстве Кроули с Библией. Не имея доступа к другим книгам, которые мог­ли бы расширить его кругозор, мальчик питал своё вооб­ражение текстами Священного Писания, где на первый план выходили ужасы ада, зло, исходящее от греха, и ре­лигиозное отношение к телу как к источнику порока. Его ум был наполнен не рассказами из книг для мальчиков и недетскими сказками, а историями, где фигурировали лжепророки, Вавилонская блудница и, возможно, чаще, чем другие, Зверье номером 666. Как и любой ребёнок, он находил этих персонажей захватывающими и притяга­тельными. Кроме того, в атмосфере набожности, царив­шей в семье Кроули, его характер начал принимать фор­мы, которые, особенно в наши дни, могут быть охаракте­ризованы как предвзятые и ограниченные.

Набожность членов Плимутского братства была та­кова, что каждому греху здесь соответствовало строго определённое наказание. Это наказание было призвано не просто преподать грешнику урок: подвергаясь наказа­нию, человек тем самым вступал на путь спасения. Нака­зание считалось неотъемлемой частью процесса служе­ния и послушания Богу. Наказания следовало не бояться, а рассматривать его как существенный компонент своего духовного роста. Говоря кратко, наказание приближало человека к Богу. Поэтому Кроули с ранних лет привык счи­тать боль неотъемлемой частью жизни. Он всю жизнь по­следовательно приписывал себе обладание «чертами врождённого мазохизма».

Помимо Библии и другой религиозной литературы, одной из принадлежавших семье книг была история вос­стания сипаев, события, сохранившего на тот момент свою актуальность в общественном сознании и пропитан­ного христианскими ценностями и моралью. Викториан­ское осмысление этого восстания включало в себя об­разы благочестивых христиан, противостоящих языче­ским ордам и стоически встречающих муки лицом к лицу.

Кроули любил эту книгу, воображая себя одним из её пер­сонажей. Однако он идентифицировал себя не с британ­скими офицерами-колонизаторами, а с индийскими мя­тежниками. Он сожалел о гибели Наны Сахиба и желал бы спасти его от пыток, но в то же самое время страдал от его руки. Играя с Грегором Грантом в восстание сипаев, причём Кроули был Типу Сахибом, он просил своего кузе­на обращаться с собой жестоко. Вид крови и пыток при­водил его в восхищение. Боль казалась ему красивой, аго­ния и разложение — захватывающими. Семена того, что он называл «страстью к боли», заботливо взращивались.

В возрасте восьми лет Кроули отправили в школу-интернат. Коренастый плотный мальчик, которого до того времени все опекали, он знал о жизни гораздо меньше, чем его одноклассники, и его немилосердно дразнили. В самом деле, как это нередко случается с детьми, кото­рые чем-то отличаются от других, ему досаждали и тра­вили его на протяжении почти всех лет, что он провёл в школе.

Его первой школой управлял пожилой, строгий учи­тель-протестант по имени Х.-Т. Хабершон. Он и двое его сыновей были владельцами школы-интерната Уайт-Рок для молодых джентльменов, располагавшейся в местечке Уайт-Рок Гарденс около Гастингса. Перед отъездом сына, Эд­вард Кроули отвёл его в сторону и прочёл ему из девятой главы Книги Бытия историю о нагом опьянении Ноя, кото­рая должна была служить завуалированным предупреж­дением о том зле, которое таит в себе плоть, особенно о мастурбации и гомосексуальных контактах. Первое счи­талось особенно тяжким грехом, оскверняющим храм че­ловеческого тела и могущим довести до безумия, слепоты, а если ты являешься «плимутским братом», — и до вечно­го проклятия. После завершающего предупреждения о том, что мальчик никому не должен позволять дотраги­ваться до своих половых органов, отец и сын простились.

Кроули посещал школу Хабершонов около двух лет, которые, по большому счёту, не ознаменовались никаки­ми событиями. Апогеем этого периода для Кроули яви­лась смерть директора школы. Когда Хабершон побил его за то, что он дерзким тоном отвечал на экзаменационный вопрос, мальчик сконцентрировался на том, что желает пожилому человеку смерти. Когда какое-то время спустя эта смерть действительно наступила, Кроули поверил, что это его действия увенчались успехом.

В 1885 году Кроули перевели в подготовительную школу в Кембридже, директором которой являлся быв­ший англиканский священник, а ныне «плимутский брат» преподобный Генри д'Арси Чемпни. Рождённый в Йорке в 1854 году и посвященный в духовный сан в 1878 году, он был выпускником кембриджского колледжа Тела Хри­стова. По прошествии четырёх лет, в течение которых он служил священником в Эли и викарием в церкви Сент-Эндрю-зе-Лесс в Кембридже, он оставил англиканство и основал школу на Бейтмен-стрит, 51, призванную об­служивать детей Плимутского братства. Если Эдвард Кро­ули был благочестивым и набожным, то Чемпни был про­сто фанатиком. Садомазохист с неопределённой сексу­альной ориентацией, он испытывал наслаждение, когда причинял и когда испытывал боль во имя искупления души, причём его фанатизм был настолько силён, что од­нажды он испортил избирательные бюллетени на всеоб­щих выборах, написав на них: «Я голосую за царя Иису­са». Согласно воспоминаниям Кроули, он с гордостью при­знавался, что никогда в жизни не вступал в половые отношения с женщинами, хотя, как утверждает Кроули, он сообщил эту информацию в несколько более грубой фор­ме. Чемпни произвёл шокирующее впечатление на Кроу­ли, который до сих пор предполагал, что все «плимутские братья» похожи на его отца с его благочестивыми мыс­лями, правильной речью и благородными поступками.

Возможно, из желания противопоставить хоть что-то мировоззрению Чемпни, Кроули — на какое-то время — решил следовать по пути своего отца. В первые свои школьные дни он написал домой письмо, которое было адресовано «дорогим папе и маме» и где сообщалось, что ему подарили перочинный нож, за то, что он лучше всех выполнил домашнее задание на каникулы, что поверх­ность игровой площадки осела, что школьная бойлерная чуть не взорвалась. Письмо продолжалось просьбой при­слать немного денег на петарды и заканчивалось сооб­щением: «Я вступил в группу мальчиков, которые с Бо­жьего благословения собираются попытаться помогать другим людям и говорить с ними о спасении их души».

Возможно, у Кроули не было другого выбора, кроме как вступить туда, поскольку эта проповедническая груп­па очень напоминала принудительное мероприятие. После утренней молитвы и собрания, посвященного ре­лигиозным наставлениям, которое длилось до двух ча­сов, мальчики шли на публичную проповедь, которую Чемп­ни произносил на пустыре Паркера, поросшем травой пу­стыре в Кембридже. Затем каждый читал про себя Библию или другую полезную в нравственном отношении книгу, после чего имело место добровольное молитвенное со­брание, которое никто не осмеливался пропустить. День заканчивался вечерней молитвой, ещё одной проповедью (иногда публичной) и молитвой на сон грядущий. Каждый понедельник проводились «собрания нищих», на которые приводили, как выражался Кроули, «отбросы Барнсвелла», одной из трущоб Кембриджа. Их кормили и читали им проповедь. Результатом этой благотворительной дея­тельности были периодически возникающие среди уче­ников эпидемии стригущего лишая, кори и свинки. Чемп­ни возлагал всю вину на греховность мальчиков.

Несмотря на Чемпни и его недостатки, время, про­ведённое в этой школе, прошло для Кроули с пользой.

Одноклассники любили его и дразнили не так сильно, как в предыдущей школе. Он отличился в учёбе и получил за это приз, экземпляр «Естественной истории Селборна» Гилберта Уайта. Хотя позднее он утверждал, что так и не потрудился прочитать книгу, он, конечно, прочёл в школе достаточно много других книг. С помощью сборника гим­нов Плимутского братства он открыл для себя поэзию, он прочёл книги сэра Вальтера Скотта и Джона Мильтона, а через некоторое время и сам попробовал писать стихи, в которых проявилась его пробуждающаяся сексуаль­ность. Создаётся впечатление, что он остался глух к пре­дупреждениям отца, поскольку порядочная часть его сти­хов обнаруживает гомосексуальные наклонности автора.

Горизонты расширялись, но вскоре Кроули предстоя­ло пережить серьёзный поворот судьбы. В мае 1886-го его внезапно вызвали из школы домой. Заболел отец, и было необходимо, чтобы Кроули присутствовал на мо­литвенном собрании, где собирались молить Иисуса Хри­ста об исцелении. Диагнозом был рак языка, и Эдварда Кроули направили к сэру Джеймсу Пейджету, проректору Лондонского университета и одному из самых выдающих­ся хирургов того времени, которому был присвоен титул баронета как одному из личных докторов королевы Вик­тории. Он рекомендовал немедленное хирургическое вме­шательство, но Эдвард Кроули испугался, что операция вызовет затруднения в речи — это случилось бы почти наверняка, если бы только он вовсе не потерял дар ре­чи, — и он не сможет проповедовать. Вместо операции он прошёл курс электрогомеопатии графа Маттея.

Ближайший врач, практиковавший это шарлатанство, жил в Саутгемптоне, поэтому семья переехала туда, поселившись в доме под названием Гленберни. Здесь Эдвард Кроули посещал врача, чтобы получать лечение, состоящее из отваров трав, инъекции морфина и прикла­дывания электродов к опухоли на языке.

Лечение не имело под собой никакой научной базы, и можно было заранее предсказать его неэффективность. Эдвард Кроули умер 5 марта 1887 года. Его семья и бли­жайший к ней круг членов Плимутского братства были потрясены. Рак не причинял больному никакой боли, и все были настроены оптимистично, будучи уверенными, что горячими молитвами и терапевтическими процедурами болезнь будет вылечена. Кроули, который к этому вре­мени уже вернулся в Кембридж, утверждал, что накануне получения известия о смерти отца он видел её во сне.

В своей самонадеянной и напыщенной «Исповеди Али-стера Кроули», которая в хронологическом порядке по­вествует о его жизни до 1923 года, Кроули пишет о себе в третьем лице вплоть до момента смерти отца, после чего начинается повествование от первого лица. Как буд­то со смертью отца Кроули стал самостоятельным инди­видуумом, обрёл независимый образ мыслей, освобо­дился от цепей, наложенных на него воспитанием.

Он не только освободился: значительным изменени­ям подвергся его характер. До смерти отца что-то сдер­живало Кроули. Он уважал отца, восхищался им и не хотел ему противостоять, но, коль скоро отец был мёртв, Кроу­ли почувствовал свободу делать то, что пожелает, отправившись в собственное жизненное путешествие, не обремененный отцовским багажом.

Вновь обретённая независимость первым делом проявила себя в школе Чемпни, где он стал вести себя наперекор всему. Он начал сомневаться в истинности Биб­лии и ценить лицемерие, демонстрируемое Чемпни и его религией, в которой он уже различал не просто религию, а такую религию, где ложь и хитрость допускались, если только они были необходимы для того, чтобы поставить на колени грешника, истинного или подозреваемого.

В автобиографическом пассаже под названием «Отрочество в аду», являющемся частью книги «Мировая трагедия», частным образом напечатанной в Париже в 1910 году, Кроули даёт характеристику периоду своего пребывания в школе Чемпни. С тех пор как он начал ста­вить под сомнение окружающий его мир, школа виделась ему следующим образом:

Я бы сказал, что с точки зрения постороннего наблю­дателя это была неплохая школа. С моральной же и физической точек зрения это было гнездо разложе­ния и упадка... Нам разрешали играть в крикет, но за­прещали вести счёт, потому что это могло вызвать в нас порок «соперничества»... Лицемерие и доноси­тельство считались единственными добродетелями, а доносчику всегда и всецело верили, даже если его информация была неправдоподобной или даже неве­роятной, абсолютно не принимая в расчёт доводы дру­гих независимых свидетелей. Например, мальчик по имени Глэскот из какой-то абсурдной злой прихоти сказал мистеру Чемпни, что, навестив меня во время каникул в доме моей матери (мне было 12 лет) — до этого места всё было правдой, — он нашёл меня ва­ляющимся пьяным под лестницей. Никто не спросил об этом мою мать, ничего не было сказано мне. Меня, как это называлось, отправили в «Ковентри», а это означало, что ни учителя, ни мальчики не имели права говорить со мной, а я — с ними. Меня посадили на хлеб и воду; когда все играли, я занимался в классной комнате; во время занятий я в одиночестве бродил по игровой площадке. Ожидалось, что я сознаюсь в сво­ём преступлении, при этом мало того, что я был не виноват, меня в нём даже не обвинили. Это наказа­ние... длилось в течение полутора семестров.

Нужно добавить, что ябеды и доносчики считались «орудиями Господа Иисуса», и мальчики шпионили за сво­ими товарищами, чтобы заслужить одобрение Чемпни и других учителей. Побои были обычным явлением. «Я пом­ню, — писал Кроули, — как однажды меня пороли по но­гам , потому что удары по ягодицам могут пробудить в не­счастной жертве сладострастие! — 15 минут молитвы, 15 ударов палкой, ещё 15 минут молитвы, ещё 15 ударов — и опять молитва, чтобы достойно всё это завершить».

Годы 1886-й и 1887-й стали несчастливой полосой в жизни Кроули. Он потерял своего отца, закончилось сча­стливое отрочество дома, в Редхилле, он утратил веру в то, во что до сей поры верил. Он был неприкаян, некому было направить его теперь, когда он лишился своего на­ставника.

Отношения Кроули с матерью, в которых всегда при­сутствовало раздражение, стали ещё хуже, обострённые тем, что после смерти Эдварда Кроули она почувствова­ла отчуждение от своей семьи, никогда не разделявшей его фанатичную набожность. Даже члены Плимутского братства, которые видели в её муже духовный оплот, боль­ше её не навещали.

Чувствовавшая себя брошенной, напуганная женщина с сыном, настроенным в высшей степени бунтарски и ан­тагонистически, переехала в Лондон, поближе к своей собственной семье и единственному мужчине, на которо­го она могла опереться и который мог её поддержать. Это был её брат Том Бонд Бишоп.

Логично будет предположить, что Эмили Кроули рас­считывала на что-то большее, чем моральную поддержку. В нём она надеялась найти хоть какую-то замену отца для своего неуправляемого сына. Рассчитывая на это, трудно было ошибиться сильнее.

Бишоп жил в зажиточном пригороде Южного Кен­сингтона, там, где теперь находится Дрейтон Гарденс. Остаётся неясным, постоянно ли Эмили и её сын жили в его доме, но, вероятно, нет: после смерти мужа ею овладело беспокойство, и она не жила подолгу на одном месте. Во время школьных каникул Кроули жил у Бишопа или путешествовал с матерью по стране, останавлива­ясь в отелях и пансионатах. Лишь позднее, когда Бишоп переехал в Стритхем, Эмили осела, сначала поселившись в доме под названием Оуквью на Полворт-роуд, а затем в 1896 году переехав во второй дом, Койр-на-Крейч, неподалёку от Ралфорд-роуд.

Не являясь членом Плимутского братства, Бишоп был близок их религиозным взглядам. Чиновник, служащий в Управлении таможенных пошлин и акцизных сборов Её Величества, он был англиканцем, хорошо известным в Лондоне как филантроп, основатель Детского объеди­нения по изучению Библии и христианской религии и Дет­ской миссионерской организации. Кроули постоянно ис­пытывал к нему чувство неприязни, возможно смягчае­мое тем фактом, что Бишоп был оченьумным фанатиком, который, как считал Кроули, «слепо повиновался диким импульсам, считая их указаниями Всевышнего». Вот как он описывает две основанные Бишопом детские христи­анские организации: «первая из них указывала детям, ка­кие отрывки из Библии им следует читать ежедневно, а вторая, не давая детям спокойно играть на морском бе­регу, заставляла их слушать бред набожных студентов или наёмных проповедников». Бишоп к тому же был челове­ком, для которого борьба с безнравственностью и гре­хом был а делом всей жизни. Конечно, на борьбу с грехом он тратил больше сил, чем на борьбу с контрабандой, по­этому так никогда и не достиг сколько-нибудь значитель­ного продвижения по службе, направив всё своё често­любие на спасение своей души и душ других людей. В итоге это был добросовестный, незначительный чиновник, все­гда готовый влезть в религиозный спор. Как бы то ни было, несмотря на позднейшие обвинения со стороны Кроули, представляется, что Бишоп был чем-то большим, чем ти­пичным зажатым викторианским догматиком.

Появление в жизни Кроули дядюшки Тома Бишопа ста­ло для мальчика шоком. Он потерял своего благочести­вого и богобоязненного отца, на смену которому пришёл жестокий фанатик. Можно сказать, выражаясь современ­ным языком, что Кроули подвергался насилию со сторо­ны Бишопа, по крайней мере психологическому и эмо­циональному. Ограниченность и нетерпимость этого че­ловека, проявлявшиеся во всём, при том что жизнь его полностью определялась его собственным толкованием христианства, выражались в крайнем деспотизме, осо­бенно по отношению к своему мятежному племяннику. Обладая каким-то чувством юмора, Бишоп обычно не был склонен выражать радость: смех не вязался у него с бла­гочестием.

С Бишопом жили также тётушка Ада, сестра Эмили Кроули, бабушка Бишоп и разные другие родственники. Тётушка нравилась Кроули, несмотря на то что она цели­ком и полностью была под каблуком у Бишопа, разделяя его религиозные взгляды, что позволяло ей вести спо­койную жизнь в должности секретарши Детского объеди­нения по изучению Библии и христианской религии. У этой доброй женщины было слабое здоровье, и она умерла в молодости. Бабушка Бишоп, вторая жена деда Кроули по материнской линии, была пожилой, утончённой дамой, не разделявшей религиозность сына. Она была страст­ным карточным игроком, но сын считал карты дьяволь­скими картинками и не терпел их присутствие в доме. Ада замаскировала колоду карт, нарисовав вместо мас­тей цветы, чтобы она и бабушка могли играть. Ещё с ними жила Анна, дочь дедушки от первого брака, и её брат Джон. Анна была на редкость непривлекательной женщиной, ко­торую ещё можно было отнести к среднему возрасту и которая каждую ночь брала в постель бутылку крепкого портера, называя её «мой малыш». Джон, который когда-то эмигрировал в Австралию, нажил себе там состояние, а затем потерял его из-за слабого здоровья, теперь вынужден был жить за чужой счёт, пользуясь милостью своего сводного брата. Джону запрещалось курить труб­ку в присутствии Бишопа и полагалось мириться с его непрекращающимися проповедями. Кроули любил Джо­на и сочувствовал ему, поскольку тот тоже страдал от ре­лигиозных притеснений. Когда Кроули было пятнадцать, Джон поделился с ним своими опасениями о том, что он не живёт в мире со Христом. Кроули ответил, что Хрис­тос — это миф, греха не существует и что Джону повезло, потому что он так дол го прожил вдали от Бишопа. Джон, чьё здоровье уже было слабым, перенёс нервный срыв и умер несколько лет спустя. Впоследствии Кроули об­винял мать и её брата в убийстве.

Несмотря на то что, как пишет Кроули, «мрачность, царившая в доме моего дядюшки, атмосфера резкого неодобрения всей вселенной в целом, а также полное отсутствие в доме живого духа соединились, чтобы за­ставить меня испытывать отвращение к семье моей ма­тери», это отвращение было ничем по сравнению с той ненавистью, которую он испытывал к самой матери. Пос­ле смерти Эдварда Кроули её религиозный фанатизм возрос. Укутанная в чёрные складки викторианского вдов­ства, исполненная жалости к себе, она принялась крити­ковать мир за его порочность. Она заявляла, например, что Бог недоволен построенным Брюнелем пароходом «Грейт истерн» подобно тому, как он был разгневан стро­ительством Вавилонской башни, и что именно это было причиной всех тех неприятностей, которые произошли с судном. Она как «плимутская сестра» не могла позво­лить себе войти в церковь, даже ради того, чтобы при­сутствовать на отпевании тётушки Ады: она осталась стоять на улице, под проливным дождём, однако согла­силась быть на погребении.

В моменты, когда она не критиковала устройство общества, она направляла свой, нередко ядовитый, язык на собственного сына. Что бы ни делал Кроули, всё было не так. Он бунтовал против её религиозных принципов, и чем старше он становился, тем больше он их презирал. И всё же Кроули испытывал к ней некоторую симпатию: «.. .её мощные природные инстинкты, — писал он, — были подавлены религией до такой степени, что после смерти мужа она стала безумной фанатичкой самого ограничен­ного, непоследовательного и безжалостного типа... В из­вестном смысле моя мать была безумной, в том смысле, в каком являются безумцами люди, чей мозг разделён на герметичные отсеки и которые с одинаковой страстью поддерживают несовместимые идеи, храня их отдельно друг от друга, поскольку, встретившись, эти идеи могут уничтожить друг друга». Другими словами, он рассмат­ривал её как человека, чья душа загнана и ослеплена соб­ственной верой, хотя однажды всё-таки признал, что она была «лучшей из возможных матерей, только до неверо­ятности испорченной религиозной мономанией, которая, возможно, началась с того, что можно назвать „истерией на почве вдовства"».

Во время одного из припадков негодования по пово­ду поведения Кроули она подала ему мысль, которой суж­дено было стать центральной мыслью всей его жизни. Неизвестно, как именно это получилось, но в какой-то момент она начала называть его «зверем». Возможно, сначала это было просто слово, вырвавшееся из уст ма­тери в момент гнева, но его смысл усложнился после смер­ти отца Кроули, особенно в то время, когда мать и сын жили внутри или вблизи семьи, для которой любое рядо­вое действие и высказывание могло иметь религиозный смысл. Мальчик с диковатыми манерами превращался в Зверя из тринадцатой главы Откровения, в которой свя­той Иоанн Богослов видит «выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его бы­ло десять диадем, а на головах его имена богохульные... Ктоимеетум, тот сочти число зверя, ибо это число чело­веческое; число его шестьсот шестьдесят шесть». По­степенно его мать начала убеждать себя, что Кроули «дей­ствительно был Антихристом из Апокалипсиса... её бед­ный, заблудший, грешный сын, который ещё может покаяться и спастись благодаря Святой Крови, пролитой Христом». Кроули, проникшись этой мыслью, решил, что он и вправду является Зверем, и занял эту позицию с пол­ной ответственностью. Став взрослым, он даже утверж­дал, что его мать, безумная фанатичка, была вдохновлена свыше, когда назвала его так, тем самым определив его жизненный путь.

С этой новой «личностью» было сопряжено упрямство, свойственное Кроули. Он не упускал возможности покри­тиковать, высмеять, принизить христианство и, особен­но, Плимутское братство, обвиняя его в том, что оно спо­собствовало смерти его отца, полагаясь на молитвы и шарлатанство больше, чем на искусство королевского хирурга. Он нападал на Братство, критикуя его за лицеме­рие, непоследовательность и противоречивость его убеж­дений и принципов, за фанатизм и самодовольство. «Если у неверующего человека, — писал Кроули, — могут быть моральные ориентиры и ограничения, то у "плимутского брата" их нет вообще. Он всегда готов оправдать самое подлое преступление, процитировав подходящий биб­лейский текст и воззвав ко Христу, чтобы покрыть любую низость, которая только может доставить удовольствие его самовлюблённой и порочной натуре». Их принципы, как он утверждал, были глупы. При этом Кроули приводит пример, как его отец отказывался покупать акции желез­нодорожных компаний, потому что поезда не упомина­ются в Библ ии. Обычай отыскивать библейскую цитату для получения подтверждения любому своему действию Кро­ули считал позволением искажать Библию, чтобы оправ­дать всё что угодно. Священное Писание превращалось в Священное Оправдание, Божественное Разрешение, ко­торое в конечном счёте означало, что можно делать всё что угодно и каждый раз выходить сухим из воды.

Его бунт против Братства требовал экстремальных, а в некоторых случаях ироничных методов. Зная, насколь­ко члены Братства верили в собственную исключитель­ность, он посещал англиканские и католические церкви — они как-никак считались в Плимутском братстве логова­ми беззакония. Но он не обнаружил там никакого порока. Все они, как он решил, «были просмолены одной кистью; они были холодными, бессердечными, мрачными, глупы­ми, скучными и бессмысленными. Чрезмерная эмоцио­нальность одних и пристрастие к духовным таинствам других казались мне одинаково фальшивыми». Англикан­ская церковь оказалась даже более лицемерной, чем Пли­мутское братство, поскольку являлась, по его мнению, «просто механизмом для того, чтобы удерживать нижние классы общества на должном месте».

Встав на путь противостояния Богу, которого он счи­тал своим врагом, Кроули решил грешить. Поскольку его научили, что грех против Духа Святого не подлежит про­щению, он предпочёл нечто большее, чем просто граж­данский или моральный проступок. Если, рассудил он, он совершит грехи, которые никогда не смогут быть про­щены, тогда, даже если, как полагала его мать, его спа­сение предопределено, оно не состоится, и это стало его честолюбивой целью. Раз он был Зверем, решил он, то лучший грех против Духа Святого, который он может совершить, — это поклонение дьяволу. Поэтому он стал сатанистом, тайно молясь сатане, чтобы тот защитил его от его набожной матери, дядюшки Тома, Чемпни и всех остальных, кто доставлял ему огорчения.

Однако молодой сатанист всё же не был таким по­рочным, как сам утверждал. Ведь до девятнадцатилетне­го возраста Кроули писал стихотворения в форме гим­нов. Больше похоже на то, что он начал разрабатывать свою собственную теологию. Разумеется, он считал, что противостоит лицемерию и фальши, а не религии как таковой. Свою (не вполне ясную) позицию он резюмиро­вал следующим образом: «У меня не было ненависти к Богу или к Христу, но у меня была ненависть к Богу и к Христу людей, которых я ненавидел». И лишь позднее он стал полагать, что Библия целиком поддерживает лицемерие и фальшь, и его противостояние ей стало более конкретным.

Психологическая жестокость Бишопа и физические издевательства Чемпни обострили садомазохистские наклонности Кроули. В четырнадцатилетнем возрасте, услышав, что у кошки девять жизней, он решил проверить это утверждение. Он поймал кошку, дал ей дозу мышьяка, дал ей понюхать хлороформа, отравил её газом, зарезал её, пробил ей череп, разрезал ей горло, сжёг, утопил и выбросил её из окна. Утверждение было опровергнуто.

К четырнадцати-пятнадцати годам, когда его ум уже стал очевиден для окружающих, Кроули начал считать себя если не гением, то по крайней мере тем, кто скоро им станет. Его пытливый ум был ненасытен и, без сомнения, оттачивался благодаря тому, что и дома, и в школе он постоянно ставил под сомнение религиозную среду, в ко­торой находился. Он сам описывал себя так: «Сочетание невинности, невежества, знания, изобретательности и высоких моральных принципов кажется необычным. Очевидно, что безумное аморальное суеверие, в атмо­сфере которого я вырос, ответственно за мои зверские и абсурдные поступки. Снова и снова мы будем видеть, как навязывание противоестественной теории и принци­пов христианства очень здравомыслящему, лишённому иллюзий, реально смотрящему на вещи гению создавало конфликт, разрешение которого на материальном уровне выражалось в виде некоторых экстравагантных поступков». И одним из ранних таких поступков был случай с кошкой. Кроули предстояло развиться в личность, вечно стремя­щуюся достичь границ человеческого опыта, руководст­вующуюся эмоциями и внутренними побуждениями боль­ше, чем разумом.

Открытое неприятие религии, которое демонстриро­вал Кроули, вызвало некоторую обеспокоенность семьи. Тогда был приглашён Джонатан Кроули, старший брат его отца, чтобы посмотреть, не сможет ли он оказать на маль­чика какое-нибудь влияние. Внешне привлекательный че­ловек харизматического типа, Джонатан Кроули не раз­делял религиозных взглядов своего брата. Он жил со сво­ей второй женой и двумя детьми от первого брака. Он женился на гувернантке своих детей — поступок, доказы­вающий не только его готовность противостоять нрав­ственным нормам своего времени, но и говорящий о его гуманности. По сравнению с другими мужчинами, кото­рых до сих пор встречал Кроули, дядя Джонатан был по­чти нормальным.

Джонатан Кроули с женой навестили своего племян­ника в школе в Кембридже и остались недовольны поло­жением дел. Они крайне неодобрительно отнеслись к «со­браниям с нищими», и Джонатан Кроули пригрозил, что приведёт в школу официальных представителей здра­воохранения, если Чемпни не перестанет устраивать эти собрания. Чемпни уступил. В то же время, познакомив­шись с Чемпни, он понял, что с мальчиком здесь дурно обращались. Тогда он обратился в суд, с тем чтобы маль­чик выдвинул устное обвинение школе Ченсери. Кроули вызвали в кабинет судьи — это был Его Честь мистер Стир-линг, — но мальчик так испугался, что его мать могут от­править в тюрьму, что солгал, сказав, что он вполне счаст­лив в школе Чемпни.

По возвращении в школу он, конечно же, был наказан за то, что раскачал образовательную лодку Чемпни. Маль­чику урезали питание и запретили разговаривать с кем-либо, равно как и никому нельзя было разговаривать с ним. Домой на каникулы он вернулся слабым и больным. Его мать однажды, в момент особенного участия по отно­шению к-сыну, оставила на время своё беспокойство о том, что вскормила Зверя, и пригласила Чемпни в Стрит-хэм. Чемпни приехал. В его присутствии Кроули лишился дара речи и не осмеливался возражать, в чём бы Чемпни его ни обвинял, при том что ни одно из обвинений не было достаточно конкретным. В результате в начале следующе­го семестра Кроули послали обратно в школу.

Однако дядюшка Том почуял недоброе. Он отправил­ся в Кембридж. Чемпни был готов к его приезду. Перед прибытием дядюшки мальчик был проинструктирован относительно того, как следует себя вести. Тем не менее, когда Чемпни начал обвинять мальчика в разнообразных проступках, тот отказался признаться в них и не только не признал себя виновным, но и заявил, что впервые слышит эти обвинения. Бишоп понял, что Чемпни выдумывал все эти проступки, обвинил директора в невменяемости и забрал Кроули из школы. Теперь Чемпни занялись офи­циальные структуры. Его характер был признан неподхо­дящим для управления школой, и школа была закрыта. Последняя информация о нём относится к 1899 году, ко­гда он, окончательно обеднев, обратился за помощью по закону о нетрудоспособности духовных лиц.

К этому времени мальчик, который был счастливым, здоровым ребёнком при жизни своего отца, превратил­ся в бледного, замкнутого, болезненного юношу. Врачи обнаружили, что Кроули страдает альбуминурией, нару­шением работы почки, вызванным повышенным кровяным давлением и проявляющимся в виде усиленного выброса альбумина в мочу. Врачи предсказывали, что, если не на­чать лечение немедленно, Кроули умрёт через несколько месяцев. Его немедленно посадили на специальную дие­ту и, на старый викторианский манер, прописали поболь­ше физических упражнений на свежем воздухе.

В течение какого-то времени Кроули чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы посещать местную школу, и стал ходить на занятия в Стритхэм-колледж, чьи окна выходили на пустырь Стритхэм и которой руководил То­мас Аугустус Ярроу. Здесь мальчик посещал обычные школьные курсы, но здесь же ему суждено было открыть то, что он считал грехом против Духа Святого, чего он искал и с помощью чего мог заслужить одобрение дьяво­ла. Это была мастурбация.

Он уже слышал о ней в школе Чемпни от одного маль­чика по имени Гибсон, но никто из тогдашних его одно­классников не осмелился описать ему сам механизм про­цесса, хотя, как он пишет, он «страстно мечтал овладеть умением, вокруг которого люди поднимают столько шу­ма», и вскоре «отдался этому занятию с характерным для него увлечением».

Он неслучайно выбрал мастурбацию как путь к несо­мненному вечному проклятию. Сексуальные контакты с женщинами представляли собой нечто естественное, и, хотя вне супружества они являлись греховными, всё же их нельзя было считать поступками, первоклассными по своей безнравственности. Употребление алкогольных напитков не было грехом, поскольку его отец пил вино и пиво: с другой стороны, курение могло претендовать на роль греха, поскольку отец не признавал табак. Следстви­ем этих размышлений стало то, что Кроули курил и мас­турбировал когда только мог.

Никогда не упуская случая съязвить над высоконрав­ственной позицией своего дяди, Кроули часто проявлял быстроту реакции и остроумие. Однажды Том Бишоп пи­сал поучительную статью для «Журнала для мальчиков», которая называлась «Два безнравственных короля». Эти страшилища, разрушающие жизнь мальчиков, были на­званы Король-Курение (Smo-King) и Король-Алкоголь (Drin-King). Кроули, читая статью, спросил дядю, почему тот не написал о самом развращённом короле из всех. Бишоп не мог догадаться, о каком же монархе он забыл. Кроули подсказал ему. История не сохранила точных све­дений, кем был недостающий король, был ли это Король-Секс (Fuc-King) или Король-Онанизм (Wan-King).

В течение следующего года Кроули путешествовал по Британии в сопровождении постоянно сменяющихся до­машних учителей, вдыхая деревенский воздух во время прогулок по холмам Уэльса, Шотландии и Северной Анг­лии. Учителя, допущенные Томом Бишопом к обучению племянника, были, за исключением одного, недавними выпускниками Кембриджского университета с правиль­ной религиозной подготовкой. Выпускников Оксфорда к воспитанию Кроули не допускали. Кроули считал этих учителей приложением к своему дядюшке. Они были та­кими же чопорными, ограниченными, твердолобыми при­верженцами религии, в присутствии которых он считал себя обязанным продолжать свои поиски самого боль­шого греха против Духа Святого.

Его странствия не всегда были неприятными: в Сент-Эндрюсе ему преподал урок гольфа не кто иной, как Энд­рю Киркалди, один из великих игроков в гольф того вре­мени. Учитель из колледжа Кайус, чей отец, преподобный Энтони Ральф д'Арси, был ректором Нимпсфилда, что не­подалёку от Страуда в Глостершире, взял его на лисью охоту. Кроули доставляло удовольствие приезжать туда, ему нравился и сам ректор, который обладал несколько грубоватым чувством юмора. Одна из его шуток звучала так: «Почему волосы Глэдстоуна похожи на пучок травы? Потому что они растут на макушке старого содомита». Во время ловли форелей и лососей вместе с учителем средних лет преподобным Джоном Фозергиллом, англи­канским священником и редактором двухтомника «До­стопримечательности Уэстморленда», Кроули бросил в воду удочку своего учителя. Тот прыгнул за ней, пере­вернул лодку и попытался утопить под ней своего учени­ка. Тем же вечером Кроули бежал с местной деревенской девушкой Белль Мак-Кей, с которой, как он утверждает, он занимался сексом: вероятно, это так и было, посколь­ку много лет спустя, когда Кроули составил список своих любовниц, она значилась среди них. Какой бы ни была правда, Фозергиллу оказалось достаточно, чтобы оста­вить свою должность и вернуть неуправляемого воспи­танника обратно в Лондон. Кроули утверждает, что по пути он успел заняться сексом с горничной в Карлайле.

Выбирая учителей для племянника, дядя Том допус­тил одну серьёзную ошибку. Весной 1891 года он принял на работу человека по имени Арчибальд Чарлз Дуглас, сына англиканского епископа в Бомбее. Протестант, один раз побывавший в Персии в качестве миссионера Биб­лейского общества, он, казалось, имел безупречные дан­ные, если не считать того, что он не был посвящен в духов­ный сан и являлся выпускником Оксфорда. Кроули, вы­здоравливающему от коклюша, опять было предписано бывать на свежем воздухе, поэтому для ученика и учите­ля был разработан план велосипедного путешествия в город Торки, оздоровительный морской курорт, в чьём солёном воздухе содержится много целительного озо­на. Но Кроули смог доехать на велосипеде только до Гил­форда, откуда путешествие продолжилось по железной дороге. Дуглас доказал, что он не похож на других учите­лей Кроули. Пусть он был протестантом, но он также был типичным оксфордским либералом, и Кроули сразу же полюбил его.

С того момента, как мы остались вдвоём, — писал Кроули, — он произвёл полный переворот в моих взгля­дах на жизнь, впервые показав мне разумный, чистый, радостный мир, в котором стоило жить. Курение и ал­коголь были в порядке вещей. Он предупреждал меня о вреде неумеренности с точки зрения спортсмена. Он показал мне скачки, бильярд, научил заключать пари, познакомил с карточной игрой и женщинами. Он объяснил мне, как наслаждаться всем этим, не нано­ся вреда себе и другим. Он продемонстрировал мне все хитрости и ловкие приёмы. Он показал мне, что значит слава. Я немедленно перенял его мировоззре­ние и начал вести себя как нормальное, здоровое че­ловеческое существо. Кошмарный мир христианства исчез. В первые десять дней, что мы провели в Торки, я влюбился в актрису, и во время этого прикосновения человеческой любви отвратительные тайны секса пре­вратились в радость и красоту. Одержимость идеей греха упала с моих плеч и растворилась в море забве­ния. До этого меня почти захлёстывала устрашающая ответственность обеспечить себе вечное проклятие и помочь другим уйти от Иисуса. Теперь я обнаружил, что мир был полон проклятых душ; душ людей, кото­рые принимали природу как она есть, принимали своё собственное место в природе и наслаждались им, ока­зывали решительное сопротивление всему низкому и ничтожному, где бы они с ним ни сталкивались. Для меня это был период безграничного счастья.

День, когда Кроули потерял девственность, неизве­стен. Он приводит несколько случаев, когда это было возможно, в том числе эта случайная встреча в Торки, хотя его отношения с Белль Мак-Кей были для него, вероятно, первым опытом гетеросексуального контакта. Как бы то ни было, Кроули искал в Торки повода совершить какой-нибудь значительный грех против Духа Святого, и перед ним открывались хорошие перспективы: он достиг поло­вой зрелости, в присутствии Дугласа он чувствовал себя освобождённым, а поскольку он одновременно обладал бунтарским характером и благородным происхождени­ем, девушки неизбежно должны были одарять его ревни­вым вниманием. Тем не менее, освободившись от цепей христианского кошмара и попав в мир женщин, он полу­чал уже не первые свои эротические опыты. Один из его учителей, чей брат был настоятелем Вестминстерского собора, пригласил его в дом своей матери, где попытал­ся его соблазнить. Кроули, к тому времени уже встречав­шийся с подобными ухаживаниями, прогнал его.

В Торки родился новый Кроули. Придя к убеждению, что подавление сексуальности — это общественная ката­строфа, он смотрел на мир другими глазами. По письмам, которые он присылал домой, его мать и Том Бишоп по­чувствовали, что что-то не так. Бишоп приехал в Торки и уволил Дугласа, забрав Кроули назад в Лондон. Но дверь в жизнь уже была открыта, и лошадь освобождённого духа уже пустилась вскачь. Кроули стал «как бог, познавший добро и зло. Я был в состоянии готовности к действию». И он не замедлил взяться задело.

ГЛАВА 2 Подрастающий бог

 

Когда Кроули не путешествовал со своими учителями, его домашняя жизнь была очень тоскливой. Ему запре­щено было видеть других подростков, не считая детей членов Плимутского братства. Подобно многим одино­ким или не имеющим братьев и сестёр детям, он сделался страстным читателем, но его библиотека подвергалась суровой цензуре. Читать произведения сэра Вальтера Скотта и Чарльза Диккенса позволялось, за исключени­ем «Дэвида Копперфилда», поскольку маленькая Эмили считалась порочной и безнравственной. Боялись также, что, поскольку имя Эмили принадлежит и его матери, чтение этой книги может уменьшить его уважение к ней: впрочем, насколько ещё можно было его уменьшить — вопрос академический. Книга, принадлежавшая одному из учителей, под названием «Баллады Бэб» тоже была запрещена, поскольку одно из стихотворений начиналось строчкой «Нянькой работала Эмили Джейн». «Сказание о Старом Мореходе» Колриджа было запрещено, по­скольку моряк неосторожно похвалил водяных змей, а змеи — это олицетворение зла. Так написано в Библии.

Однажды у матери Кроули чуть не случился апоплекси­ческий удар от ярости, когда, зайдя с сыном к родствен­нице на чашечку чая, она увидела в её доме роман Эмиля Золя. Кроули истолковал этот эпизод как подтвержде­ние своей мысли — возможно, правильной — о том, что его мать находилась на грани безумия, являющегося ре­зультатом как подавления её сексуальности, так и её рьяной набожности.

Несмотря на все эти строгости, Кроули удавалось чи­тать нелегально. Неожиданно ему стали выдавать неболь­шое количество карманных денег, на которые он тайно покупал и контрабандой проносил домой книги, чтобы читать их в тишине туалета. Одной из таких книг, как он сообщает, была «Тайна кэба». Если бы его мать обнаружи­ла эту книгу, разразилась бы катастрофа: она считала кэбы орудием дьявола, поскольку в её представлении они глав­ным образом использовались мужчинами для связей с падшими женщинами.

Столь пристальный надзор и введенный в доме ко­мендантский час ограничивали возможности Кроули от­носительно совершения грехов против Святого Духа, не позволяя ему мастурбировать и вынуждая видеть в каж­дом, кто находился вокруг него, шпиона. Эта черта, род­ственная изредка проявлявшейся у него застенчивости, осталась в его характере на всю жизнь. Тем не менее, ко­гда бы ни возникали возможности согрешить, он старал­ся использовать их все. Одна из таких возможностей по­явилась в виде горничной. Кокетливая девушка и Кроули однажды днём, воспользовавшись дьявольским транс­портным средством, убежали из дома и провели несколь­ко часов резвясь в Херн-хилле. Воскресным утром, когда вся семья была на традиционном воскресном богослуже­нии, Кроули отлучился по какой-то причине и позднее утверждал, что занимался с горничной сексом на кровати своей матери. Их связь была обнаружена. Кроули всё отрицал, и девушку уволили. Он не испытывал раскаяния, поскольку считал, что всему виной пуританский настрой его семьи.

В жизни Кроули была одна отдушина, в которой он искал отдыха и расслабления и которой суждено было сопровождать его на протяжении всей жизни. Речь идёт о поэзии.

В школе Кроули познакомился с произведениями ве­ликих поэтов британской литературы, но вряд ли полю­бил их. Изучение этих произведений заключалось боль­шей частью в повторяющемся чтении отрывков из них и заучивании отдельных строк. В школе почти не учили вдумчивому чтению и интерпретации. Стиль «Потерянно­го рая» Мильтона был ему скучен, но его вдохновлял об­раз дьявола как всемогущего героя, нравственного из­гоя, восставшего против Бога. Он отождествлял себя с мильтоновским сатаной и видел в нём союзника в своей собственной борьбе. Дома он имел доступ к книгам Тен-нисона и Лонгфелло, но нашёл, что «их невозможно отне­сти к поэтам. То, какими слабыми были образы их персо­нажей, вызывало у меня безграничное омерзение. Самые тяжкие их грехи были обывательскими». По схожей при­чине, — именно потому, что его произведения не были запрещены, — он пренебрёг Шекспиром и оценил его, только оказавшись в Форсинарде вдвоём со злополуч­ным преподобным Фозергиллом, где трёхтомное собра­ние сочинений барда было единственной книгой в доме, которую, в сущности, можно было читать.

Подстёгиваемый чтением поэзии, Кроули сам на­чал больше сочинять. Его юношеские произведения, как он отмечал, распадались на три стилистических клас­са: пародии на песни того времени, лирические стихо­творения, основанные на духовных гимнах, и эпические повествования, основанные на рассказах сэра Вальте­ра Скотта.

В автобиографии Кроули цитирует несколько строк из стихотворения под названием «Взгляд за кулисы». В сти­хотворении описывается больница:

На больничной кровати одна

Постепенно гниёт она! День и ночь проклятий полна

Постепенно гниёт она!

Из-под струпьев на коже почти не видна,

Не умыта, вонюча, грязна и страшна,

Громким криком и мёртвым в могилах слышна,

Постепенно гниёт она!

Нельзя не заметить здесь чёрного юмора. Кроме того, для отрывка, принадлежащего перу начинающего поэта, стихотворение выглядит слишком завершённым. С не­скрываемой иронией стихотворение пародирует одну известную книгу о жизни «бродячих актёров и о том, как единственной их надеждой было обращение» в христиан­ство. Поэзия стала ещё одним видом оружия в антихри­стианском арсенале Кроули.

По мере создания новых произведений поэтическое творчество Кроули сосредоточилось на любви и сатире. Однако любовь, о которой он писал, была не просто ро­мантическим чувством. Она была злом, которое неизбеж­но приводит к возмездию со стороны Бога. Создаваемые им образы часто были мрачными, склонными к мазохиз­му и необычайно сильными для поэта его возраста. Мало что сохранилось из этих произведений, в которых Кроули часто изображал триумф молодости и чувства над возра­стом и важностью стариков. Большинство их были им уничтожены или потерялись в течение жизни, критикуе­мые им как «топорные, подражательные и чувствитель­ные». Истинного же поэтического мастерства Кроули до­стиг лишь годам к двадцати.

Если говорить о книгах, не относящихся к художествен­ной литературе, то однажды в руки Кроули попал том под названием «Уроки по элементарной химии» сэра Генри Энфилда Роско, профессора химии из Оуэнского коллед­жа в Манчестере, прославившегося изобретением спо­соба очищать ванадий. Поскольку его мать очень хотела, чтобы сын стал врачом, — она колебалась относительно его карьеры, выстроив иерархию, где верхнюю ступень занимала медицина, затем шла юриспруденция и, как не­что немыслимое, рассматривалась проповедническая деятельность, - Кроули было позволено устроить дома маленькую лабораторию. Разумеется, его интерес к науке рассматривался всеми как знак того, что мальчик нако­нец всерьёз на чём-то остановился.

После нескольких неудачных экспериментов, среди которых были оптимистически наивный проект изготов­ления алмазов и взрыв, в 1890 году Кроули начал гото­вить фейерверк для Дня Гая Фокса. Все необходимые ингредиенты он спрятал в большой банке на игровой пло­щадке колледжа Стритхэм, но, когда он собрался запустить ракету, всё это хозяйство взорвалось, выбив окна сосед­них зданий и оставив его без сознания. Несколько дней пролежав в полубессознательном состоянии, он утвер­ждал впоследствии, что из его лица удалили более четы­рёх тысяч осколков гравия и запретили напрягать глаза вплоть до Рождества. Это был пример типичной для Кроу­ли чрезмерности, хотя этот случай и принёс некоторую пользу, поскольку на некоторое время Кроули стал цент­ром всеобщего внимания.

Нетерпимость Кроули к религии, его упрямое стрем­ление спорить, сомнительный уровень нравственности и неуправляемое поведение привели дядюшку Тома и дя­дюшку Джонатана к одному и тому же выводу. Настало вре­мя снова отправить племянника в школу-интернат, но, по общему согласию, его следовало послать в приемлемое учреждение, а не в пропитанное религиозным фанатизмом заведение типа Дотбойз-холла6. Джонатан Кроулихотел, чтобы мальчик поехал в Уинчестер, но это предложение было отвергнуто. После рассмотрения нескольких школ в поисках подходящей, Кроули наконец записали учени­ком в Малверн-колледж.

В начале летнего семестра в апреле 1891 года Кроули сел в поезд, идущий в Грейт-Малверн, что в Вустершире. Все надеялись, что с поступлением в эту школу для него начнётся новая жизнь. Но всё оказалось иначе. Малверн-колледж совершенно не подходил для такого мальчика, как Кроули.

И дело было не в том, что он отставал в учёбе: во мно­гих отношениях он был более образован, чем его сверст­ники. И не его религиозные (или антирелигиозные) взгля­ды стали помехой его учёбе в этой школе. Проблема за­ключалась в том, что он не обладал таким крепким здоровьем, как его ровесники, был застенчив и углублён в себя и не отличался успехами в спорте. Малверн-кол­ледж имел постоянно растущую репутацию по части спортивных занятий. Мало того что он вернулся в атмо­сферу школьной дисциплины после многих месяцев срав­нительной свободы, что само по себе должно было стать для него психологическим шоком, Кроули также предсто­яло приспосабливаться к новым требованиям. Он испы­тывал к этому месту даже большее отвращение, чем к школе Чемпни. Старшие ученики («невежи огромных размеров, равно увиливающие и от учёбы, и от игр и сосредоточив­шиеся на непристойной брани и мелкой тирании») зади­рали и обижали его за то, что он не участвовал в занятиях спортом, тогда как одноклассники травили его, потому что он был одиночкой. Он испытал на себе такую грубую традицию, как «pill-ragging», представлявшую собой раз­новидность борьбы, при которой противники старают­ся больно ухватить друг друга за яйца; и «смазка», при которой противники или плюют друг другу в лицо, или стараются плюнуть так, чтобы жертва не заметила, кто это сделал. Попав в дом № 4 — дома для воспитанников Малверн-колледжа не имели названий, они нумерова­лись — под руководство заведующего домом преподоб­ного Г. Э. Хантингдона, Кроули пришлось делить спаль­ню с мальчиком, который подговаривал других совер­шить над ним акт мужеложства, что в те времена не было редкостью в школах.

Несмотря на травлю, причиняющую ему страдания, и на презрение Кроули к учителям — «назойливым и по­тенциально опасным малым», — Кроули принялся за учё­бу. Подобно многим мальчикам, оказавшимся в такой си­туации, он посчитал самым мудрым опустить голову и ста­раться не привлекать внимания. Как бы то ни было, он принял сознательное решение не ухудшать своего поло­жения, и, хотя ему и не хватало рвения кучёбе, он решил, что должен сдать все экзамены, однако с минимальной затратой сил. У него была хорошая память, особенно на слова, и ему прочили будущее неплохого филолога-клас­сика, но ему было скучно запоминать учебный набор из греческих и латинских текстов. В самом деле, учёба мало была способна зажечь его воображение. Он проявлял способности к арифметике, но считал её наукой торговцев; подобным образом он пренебрегал и тригонометрией, поскольку она применяется в таком вульгарном деле, как архитектура, но алгебра завораживала его, потому что это была чистая математика, мало, как ему казалось, приме­нимая на практике. В третьем семестре у них началась химия. Её вёл престарелый преподаватель, очень мало сведущий в предмете. Кроули считал своим долгом ука­зывать учителю на ошибки.

«Моя жизнь в Малверне, — писал Кроули в автобио­графии, — мало повлияла на меня. Бульшую часть време­ни я был погружён в собственные мысли и старался как можно меньше соприкасаться со школьной жизнью. Я ни с кем там по-настоящему не подружился». Однако у Малверн-колледжа были некоторые преимущества: может быть, его там и дразнили, может быть, он и не завёл себе там новых друзей, но эта школа не была подчёркнуто хри­стианской, и там он смог отдохнуть от религиозного ли­цемерия. В свои шестнадцать лет Кроули был способным юношей со зрелым, сложившимся умом. Он продолжал писать стихи и читать так много и так разнообразно, как только мог, причём школа предоставляла ему для этого возможности, которых не было дома.

Во время летних каникул 1891 года Кроули и его мать отправились на остров Скай. Приехав в Кайл-оф-Лохалш, они переехали в Кайлакин, затем продолжили путь в эки­паже —• вероятно, это не был дьявольский кэб — и, про­ехав двадцать пять миль по пустынным, повергающим в трепет, прекрасным местам в окружении гор и озёр, до­брались до гостиницы «Слигахан-Инн», расположенной десятью милями южнее Портри. Гостиница была местом паломничества не только для тех, кто нуждался в оздоро­вительных свойствах чистого воздуха, но и для альпини­стов. Мощная горная цепь Куиллин начиналась менее чем в двух милях от гостиницы.

Куиллин-хиллз, считавшиеся в то время самым луч­шим местом для занятий альпинизмом в Британии и лишь немногим уступающие Альпам, приобрели свою популяр­ность лишь недавно, благодаря Джону Норману Колли, самозабвенному альпинисту, преподавателю химии из Лондонского университета и первому, кто применил на практике рентгеновское облучение. Он обнаружил эту цепь холмов, начертил планы восхождений и нанёс на карту гор­ные тропинки. Поскольку альпинизм был новым видом спорта, особенно популярным среди состоятельных лю­дей, такие места часто посещались знаменитостями и богачами. В тот момент, когда Кроули зарегистриро­вался в гостинице, она была заполнена альпинистами и горными туристами. Среди них находился сэр Джозеф Листер, изобретатель применения антисептических средств в хирургии.

Кроули, развитый не по годам и любознательный, всту­пил в разговор с Листером, и тот убедил нескольких аль­пинистов на следующий день взять мальчика с собой. Эмили Кроули, без сомнения, одобрила эту идею: ведь её сын находился здесь именно для того, чтобы дышать све­жим воздухом, кроме того, уйдя в горы, он лишится воз­можности соблазнить какую-нибудь служанку или дере­венскую девушку. На десять миль вокруг по всем направ­лениям едва ли можно было встретить человеческое поселение. Когда рано утром на следующий день они от­правились в путь, Кроули понятия не имел, зачем он туда идёт: скорее всего, он ожидал, что это будет нелёгкая про­гулка на довольно большую высоту и возвращение в гос­тиницу к полудню.

Команда вышла из гостиницы, чтобы взобраться на гору Сгарр-нан-Гиллеан, что находилась примерно в двух с половиной милях к югу от гостиницы, если мерить по прямой. Они пересекли реку Слигачан и пошли вдоль ру­чья под названием Альт-Деарг-Беаг, поднимаясь по довольно крутому наклону, пока не дошли до большого прута. Здесь начался уже серьёзный подъём: они взбирались э каменистому, открытому ветрам гребню, который на­зывался Вершинный кряж, был отвесным и имел около трёх четвертей мили в длину. Кроули было нелегко, но он не сдавался и добрался до вершины, находившейся на высоте 3100 футов над уровнем моря. Когда вечером он вернулся в гостиницу, он уже заразился лихорадкой аль­пинизма.

Во время каникул Кроули пожаловался как матери, так и обоим своим дядюшкам на жизнь в Малверн-колледже, сообщив им о травле, которой он там подверга­ется, и делая особый акцент на пристрастии учеников колледжа к содомии. Зная образ мыслей своих родствен­ников и будучи уверенным в своей способности влиять на их решения, он объявил им о своём желании вернуть­ся к домашнему обучению с частными учителями. Род­ственники же, помня об умении Кроули манипулировать этими несчастными людьми, не поддавались и катего­рически отвергли идею с приглашением учителей как неспособную стать решением проблемы на сколько-ни­будь длительный срок. Тем не менее Малверн-колледж был признан непригодным по причине процветания там сексуальных отклонений, и возник план как можно ско­рейшего перевода мальчика в школу, расположенную ближе к дому.

Какой бы несчастной ни была школьная жизнь Кроу­ли, она всё же смягчалась каникулами, во время которых он мог предаваться своей новой страсти, альпинизму. Семья приветствовала новое увлечение мальчика, счи­тая его полезным для здоровья во многих отношениях, а не только из-за укрепляющего действия свежего воз­духа, происходящего от длительного пребывания на при­роде. Эти требующие усилий занятия должны были укре­пить его мускулы, сделать его сильнее, задать направле­ние его действиям, придать ему уверенности в себе и, если повезёт, отвлечь его мысли от противоположно­го пола.

Оставленный «наедине с Природой и вдалеке от своих тиранов», Кроули делал первые шаги в альпинизме, при­чём сейчас их скорее назвали бы скалолазанием. Альпи­низм с верёвкой и другим оборудованием тогда только зарождался, большинство скалолазов просто карабка­лись вверх по крутым склонам и подолгу шли по горам.

Это был опасный спорт, имевший в первые годы своего распространения высокий процент несчастных случаев, нередко заканчивавшихся гибелью альпиниста, однако для спортсменов времён королевы Виктории и короля Эдуарда это была редкостная возможность поставить перед собой по-настоящему сложную задачу.

В начале пасхальных каникул 1892 года, после того как Кроули окончательно покинул Малверн-колледж, его послали на ферму под Лангдейл-фелл, что находится в озёрной местности к западу от Грасмера. Живя здесь, он мог исследовать окрестные горы. С ним был учитель, чтобы опекать его и держать подальше от прелестей де­ревенских девушек. В деревушке Уэстдейл-Хед, распо­ложенной на берегу озера Уэст-Уотер, где собирались скалолазы со всей Великобритании, Кроули услышал о принятом здесь тесте на проверку альпинистских спо­собностей и выносливости. Тест заключался в том, чтобы покорить четыре самых высоких здешних горы Скофелл, Хелвеллин, Скиддо и Саддлбак в течение двадцати четы­рёх часов. Воспламенённый идеей этого испытания на вы­носливость, Кроули решил устроить себе тренировочное восхождение. Он покинул ферму на рассвете, достигнув первой цели своего похода, горы Лангдейл, он преодо­лел Россет и Боу-фелл, обогнул Хангин-нотс и Эск и на­правился в сторону плоскогорья, в конце концов покорив вершину Скофелл. Его восхождение продолжалось це­лый день под палящим солнцем, чей жар усиливался, от­ражаясь от скал и щебня, он почти не останавливался, разве что для того, чтобы отдышаться. Не взяв с собой воды, он был на грани истощения отжары и, направляясь на север вдоль ущелья, добрался до озера Стай-Хед. Напившись из озера, он поменял направление на юго-западное и, пройдя мимо озера Спринклинг, снова до­брался до Боу-фелл. Луна светила ярко, но Кроули был истощён и не мог найти обратный путь. В одиннадцать часов на подходе к Мидл-фелл, где в наши дни находится горноспасательная станция, он встретил группу спасате­лей, отправившуюся на его поиски.

Был и другой случай, когда Кроули взял сестру своего учителя, отправляясь взбираться на расположенную не­подалёку Лангдейл. Эта сестра — её возраст неизвестен, но, кажется, она была старше Кроули — в какой-то мо­мент похолодела от страха, разразившись эмоциональ­ным монологом, состоявшим из молитв, перемежавших­ся криками и требованиями к Кроули, который находился при восхождении ниже неё и мог страховать её только снизу, чтобы он перестал смотреть на её ноги. Она пред­ставляла собой, как позднее вспоминал Кроули, пример «малодушной трусости, сладострастия, смешанного со стыдливостью, и фанатической набожности: как будто она была одной из героинь Теннисона».

По мере того как уверенность Кроули в себе росла, он не только начал заниматься альпинизмом с более опыт­ными людьми, но и приобрёл некоторую степень юношес­кого честолюбия, побуждавшего его исследовать ещё не изведанные пути и маршруты восхождений. Одним из таких маршрутов был отвесный склон горы Миклдор, ря­дом с которым сейчас построена хижина спасателей. Во время одного из таких восхождений обрушилась гро­за, и Кроули утверждал, что в его стальной альпинист­ский топорик попала молния. Более вероятно, что на нём накопилось статическое электричество, и он начинал ис­крить от прикосновения. Восхищённый и напуганный гро­зой, Кроули начал быстрый спуск, цепляясь то за один выступ, то за другой. Это, как он утверждал, требовало большой концентрации, но втотмоментон был слишком увлечён тем, что происходило, и видом горы Ско-фелл, «которая стояла в сияющем лиловом обрамлении грозо­вых туч и буквально пылала от молний», чтобы заботиться о своей безопасности.

Во время одного из восхождений на Скофелл Кроули познакомился с местным фермером по имени Джон Уилсон Робинсон, который делал многое для распростране­ния альпинизма в своём родном Камберленде. Он про­никся симпатией к Кроули и показал ему несколько не­сложных маршрутов для восхождений в одиночку. Во время тех же каникул Кроули познакомился с Оуэном Глин­ном Джоунсом, которого ему представил Робинсон. Один из пионеров скалолазания, Джоунс занимался тем, что обучал других технике этого дела; он также изобрёл клас­сификацию горных склонов по степени сложности восхож­дения. Несколько молчаливый, он был сильным челове­ком, пользовавшимся уважением со стороны других ска­лолазов, но так и не был признан как альпинист. Тем не менее в Британии он зарегистрировал 23 маршрута вос­хождений, которые он совершил первым.

Кроули критически относился к людям, которых счи­тал мошенниками или теми, которые пользовались не­заслуженной славой. Он полагал, что Джоунс был имен­но таким, и обвинял его в самовозвеличивании и, что ещё хуже, распространении опасных приёмов восхож­дения. Для Кроули не стала неожиданностью гибель Джоунса в 1899 году, когда тот в сопровождении двух про­водников совершал трудное восхождение на гребень Ферпекль на горе Дент-Бланш, неподалёку от Церматта в Альпах. По поводу этой трагедии Кроули уверенно за­метил, что «опасности альпинизма до смешного преуве­личены. Я не слышал ни об одном несчастном случае, который не был бы следствием невежества или неосмо-мтельности».

Каникулы закончились, и Кроули из Стритхэма отпра-ился в Тонбридж в Кенте, где ему предстояло 12 мая 1892 года поступить в Тонбриджскую школу-интернат в пятый класс и начать жить в пансионате под названием Ферокс-холл Хаус. Скалолазание по-настоящему укрепило его. Он поступил в школу с готовностью принять вызов мира и за короткое время утвердился в новой обстанов­ке, отчасти благодаря тому, что мог теперь противосто­ять тиранам. Будучи более зрелым, чем большинство его ровесников, он, по своему собственному выражению, «развил у себя нечто вроде естественного аристократиз­ма. Люди уже начинали бояться меня, а что касается трав­ли, то об этом больше не было и речи».

В целом Тонбриджская школа была организована луч­ше, чем Малверн-колледж. Работа учителей контролиро­валась, и, хотя сохранялся общий дух школы с превосход­ством сильнейшего, старшими учениками, которые де­монстрировали свою силу на младших, и ритуалами посвящения, через которые проходил каждый новичок, всё же порядки здесь были менее варварскими. Превос­ходство в спорте не выставлялось на первый план, а со­домия была не так распространена. Кроули не просто при­способился к этой обстановке, но и завёл здесь друзей, среди которых был мальчик по имени Адаме, тоже жив­ший в Ферокс-холле и являвшийся племянником Джона Кауча Адамса, известного математика и астронома, пер­вооткрывателя планеты Нептун. Согласно словам Кроули, Адаме был своеобразным малым, который однажды, по­лучив два фунта на карманные расходы, купил восемь­десят пачек мороженого в школьной кондитерской лавке и съел их все сам за один присест.

Несмотря на то что Кроули освоился в Тонбридже, его здоровье опять ухудшилось. Он признавал, что отча­сти был виноват в этом сам. Во-первых, он был подвер­жен приступам депрессии и часто чувствовал себя несча­стным, что ослабляло его. Во-вторых, он негодовал, что ему не дали правильного образования, подразумевая под этим недостаток собственных знаний в области сексуаль­ной гигиены. Он писал в «Мировой трагедии», что ослаб­ление его здоровья было «прямым следствием порочной системы воспитания, которая, не удовлетворившись сво­ими собственными пытками, применяемыми ко мне, передала меня её грубому величеству Природе». На по­лях своего собственного экземпляра книги он написал: «Я подхватил триппер у проститутки в Глазго» — и уже в зрелом возрасте признавался, что в 1893 году болел гонореей. Разумеется, учителя и наставники врядли пре­дупреждали его об опасности венерических заболеваний, а также о том, как её избежать, и едва ли мать или дядя когда-либо обсуждали с ним эту тему.

Время, проведённое Кроули в Тонбридже, не ознаме­новалось никакими происшествиями. Видимо, проблем он не создавал, из чего следует, что он чувствовал себя там более счастливым, чем прежде. Он делал успехи в учё­бе, и его бунтарские проявления несколько утихли. Мень­шее количество религиозных мероприятий в школе и его постоянная поглощённость альпинизмом как-то отодви­нули его тоску и ярость на второй план. Тем не менее он по-прежнему был убеждённым антихристианином и напа­дал на религию, кактолько появлялась возможность.

Год проучившись в Тонбридже, Кроули покинул эту школу, и летом 1893 года его послали жить в Истборн, город, расположенный на морском побережье в Восточ­ном Суссексе, где он жил по адресу Суссекс Гарденс, 4, с наставником, которого звали мсьеЖ.-А. Ламбер, фран­цузом и членом Плимутского братства. Он объявлял о себе как о профессоре языкознания, набирающем учеников для обучения французскому и английскому. Помимо за­нятий с Ламбером, Кроули посещал уроки химии профес­сора Р.-Э. Хьюза, которому, как он утверждает, ассисти­ровал во время проведения нескольких экспериментов в Истборнском колледже. Не существует никаких свиде­тельств того, что Кроули учился в этом колледже или что Хьюз когда-либо там работал: скорее всего, Кроули про­сто посещал вечерние занятия в городе.

Когда появлялась возможность, Кроули бежал из-под бдительного ока мсье Ламбера и, по его собственному утверждению, прочёсывал Истборн в поисках сексуаль­ных приключений или возможности сыграть партию в шахматы. С характерной для него самонадеянностью он утверждал, что оказался лучшим шахматистом в городе, и вёл шахматную колонку в Eastbourne Gazette, отчаянно критикуя в ней своих партнёров по шахматам. Это, конеч­но, не вызывало к нему симпатии с их стороны.

Однако существовала другая местная достопримеча­тельность, которая привлекала его внимание гораздо боль­ше, чем женщины и шахматы. Это была скала Бичи-Хед.

Самая высокая точка южного берега Англии, Бичи-Хед на пятьсот футов возвышается над каменистым морским берегом и располагается в двух милях к западу от горо­да. У этой скалы меловые склоны, и потому она скользкая во влажную погоду и осыпается в сухую. Хотя скалола­зание к тому времени уже утвердилось как вид спорта и многие альпинисты уже покоряли прибрежные склоны южной Англии, чтобы потренироваться перед альпийски­ми восхождениями в Европе, Бичи-Хед обходили сторо­ной, потому что эта скала считалась слишком опасной. Нечего и говорить, что Кроули не обратил на это внима­ния и решил покорить скалу.

Замысел восхождения был экстремальным до безрас­судства. Трудности подъёма по меловому склону обще­известны. На нём невозможно укрепить опоры для ног, потому что он слишком хрупкий; зачастую меловая по­верхность оказывается недостаточно прочной, чтобы вбить крюк, а опоры для рук делаются путём высечения в скале углублений или при помощи очищения уже суще­ствующих отверстий от осколков породы и мусора. Если выдолбить слишком глубокое отверстие, то и сама опо­ра, и участок скалы, расположенный над ней, легко отла­мывается и падает, увлекая за собой скалолаза.

Кроули никто не удерживал, и он направился к Бичи-Хед и «решил начать восхождение в девяти с половиной минутах ходьбы от берега в сторону станции береговой охраны, идя с трубкой в зубах и в сопровождении собаки (за отсутствием подходящей женщины)». Впоследствии он сообщил, что Бичи-Хед представлял собой крутой ме­ловой склон, сильно подпорченный водой и покрытый сгнившей травой. Конечно, сомнительно, что он покорил самую крутую часть склона в стиле лёгкой деревенской прогулки; более вероятно, что первое своё восхождение он совершил не на саму скалу в той её части, что располо­жена ближе к маяку, а на менее крутой склон к востоку от маяка, возвышавшийся над каменистой полосой берега, где приливы сменялись отливами.

Однако настоящее восхождение вскоре воспоследо­вало. Грегор Грант, кузен Кроули, сопровождал его во вре­мя некоторых восхождений на Бичи-Хед. В скалолазании Кроули был методичным, он внимательно относился к каж­дому своему движению и каждой особенности релье­фа, которая встречалась на его пути. И в самом деле, он утверждал, что давал имена некоторым местам: пик Этель-дреды (названный или в честь его собаки, или в честь зна­комой девочки: Кроули не мог вспомнить, в чью именно честь, но, скорее всего, название в любом случае несло в себе иронию, поскольку Кроули всегда сравнивал не­красивых девушек с собаками), Дьявольская расщелина и Трещина Квиллина. С последней был связан случай, чуть было не закончившийся для него гибелью. Во время одно­го из восхождений, совершаемого в компании с другими альпинистами, Кроули застрял, и для его освобождения понадобилась помощь береговой охраны. Неудивитель­но, что он не рассказывает об этом в своих воспомина­ниях. Тем не менее Кроули завоевал восхищение других скалолазов, и один из пройденных им маршрутов вос­хождения на Бичи-Хед вызвал следующий комментарий в периодическом издании «Приморское скалолазание в Британии»: «Можно только удивляться Кроули и его дру­зьям, которым удалось совершить траверс на этом скло­не, вверх и вниз до выступов утеса с целью их обследова­ния». К сожалению, многие из тех вершин, которые поко­рил Кроули, с тех пор разрушились и упали в море.

Не все верили в его восхождения на Бичи-Хед. Вели­чайший из первых альпинистов, Альберт Фредерик Мам-мери, основатель альпийского скалолазания и леген­да своего времени, умерший в сорокалетнем возрасте в 1895 году, сомневался в достижениях Кроули. Кроули написал ему письмо и в качестве доказательства послал фотографии, чем вызвал восхищение великого человека. Зато Eastbourne Gazette не спешила расточать похвалы: статья о достижениях Кроули была озаглавлена «Разные обличья глупого безрассудства».

Примерно в это время Грегор Грант обручился со сво­ей будущей женой и объявил, что больше не может риско­вать своей жизнью. В душе Кроули наступило опустоше­ние. Грант был его героем, одним из немногих людей, ко­торые делали его раннее детство терпимым, и одним из самых первых его товарищей по несчастью, страдавших от окружавшей религиозности. Свой ответ на это изве­стие Кроули сформулировал довольно кратко: «...я полу­чил первый урок в том, что давно уже открыто религиями мира: ни один мужчина, позволивший женщине занять хоть какое-нибудь место в своей жизни, не способен хо­рошо делать своё дело».

Именно в тот период произошёл случай, касающийся матери Кроули и скалы Бичи-Хед, о котором Кроули рас­сказал сорок лет спустя. Кроули взял мать с собой на Бичи-Хед и, оставив её на склоне заниматься живописью, приступил к восхождению. Он был уже довольно высоко, когда услышал её крик о помощи, хотя был уверен, что на самом деле ничего не мог услышать, что воспринял какой-то психический импульс. Он вернулся, обнаружил, что она соскальзывает вниз по обрыву, и спас ей жизнь. Этот поступок он оценивал позднее как «достойный сожа­ления порыв гуманизма».

После того как Грант навсегда забросил свои альпи­нистские ботинки, Кроули объединился с другим скало­лазом по имени Дж.-С. Нью. Вместе они нарисовали карту Бичи-Хед, а Кроули описал их совместные восхождения в статье для шотландского альпинистского журнала. По мере того как имя Кроули становилось известным в аль­пинистских кругах, он познакомился с рядом других ве­дущих представителей этого вида спорта, и 7 декабря 1894 года он получил звание члена Шотландского клуба альпинистов. Его кандидатура была предложена А.-Э. Мей-лардом и поддержана Джоном Норманом Колли. Полу­чить поддержку Колли было довольно большой честью, поскольку этот преподаватель химии был к тому време­ни уже очень знаменит не только благодаря своим вос­хождениям в Великобритании, но и потому, что первым без сопровождения гида покорил Монблан по маршруту Бренва.

К этому времени Кроули был по-настоящему опьянён и захвачен скалолазанием. Оно дало ему многое из того, чего прежде не хватало в его жизни. Горные восхождения дали ему свободу, возможность проверить себя, сред­ство добиться того, чтобы другие мужчины признали его равным, ощущение собственной силы. «Красота формы и цвета, радость физической активности, а также бод­рость сознания, ищущего свой путь в какой-то сложной области, — вотто, что подготовило мой прорыв», — пи­сал он. Он пребывал в возвышенном настроении. Подоб­но альпинистам всех времён, он открыл для себя особый тип внутренней гармонии, мистического умиротворения в одиночестве и величии гор: «Очертания гор на фоне неба почти всегда благородны и прекрасны, поскольку являются результатом влияния естественных сил, которые действуют постоянно, в соответствии с законами приро­ды. И вот, хотя эти очертания не есть воплощение чьего-либо замысла, они представляют собой олицетворение самой сути законов красоты». Впоследствии он любил со­вершать восхождения в компании с крепкими, выносли­выми людьми и наслаждался жизнью на лоне дикой при­роды. Первая же ночёвка в альпинистской палатке убеди­ла его в том, что жить в палаточном лагере — потрясающе и увлекательно. Он заявлял: «Простые ощущения пребы­вания на свежем воздухе, под звёздным небом во время отхода ко сну и пробуждения на заре, потому что это заря, самим своим фактом поднимают животную жизнь чело­века до уровня поэзии».

Совершая восхождения, Кроули не ограничивался Озёрным краем и скалой Бичи-Хед: он также занимался альпинизмом в Шотландии и Сноудонии (Уэльс). Куда бы он ни приезжал, он прокладывал свои собственные пути и маршруты восхождений, иногда вызывая раздражение своих товарищей-скалолазов самоуверенностью и реши­тельным настроем стать первым, кто проложил тот или иной маршрут восхождения, иногда же уличая их в трусо­сти и неспособности повторить проложенный им марш­рут. Тем не менее, товарищи, хотя и невольно, восхищались им.

Эмили Кроули и её брат Том, веря, что занятия альпи­низмом меняют Кроули к лучшему, поощряли их. Летом 1894 года это поощрение проявилось в том, что мать и дядя профинансировали первое серьёзное восхожде­ние Кроули. Целью его путешествия были Альпы.

Отправившись в путь вместе с очередным наставни­ком, Кроули приехал в Балле ди Сольда, что в австрий­ском Тироле, вооружённый «Альпинизмом» Клинтона Томаса Дента, одним из первых признанных пособий, по­священных этому предмету. Оказавшись на месте, он нанял Йозефа Пингерру, лучшего из местных горных про­водников. Несмотря на самодовольную убеждённость Кроули в том, что он является лучшим скалолазом, чем Пингерра, он хотел, чтобы его научили приёмам лазания по льду и снегу. Когда же проводник поскользнулся на за­снеженном склоне и спасся только благодаря Кроули, который держал другой конец верёвки, тот решил отка­заться от инструктажа и занялся самообучением. Опыты восхождений на Бичи-Хед ему помогли. Он научился определять предел прочности льда так же, как проде­лывал это с мелом, а его осторожность и чувство равно­весия уже были отточены благодаря восхождениям на Бичи-Хед. После нескольких дней тренировок Кроули в одиночку совершил восхождение на Ортлер по маршру­ту Хинтере-Грат. На вершине он встретил некоего амери­канца и его проводника, которые добрались туда по бо­лее простому маршруту: проводник был изумлён успеха­ми Кроули. К концу лета он уже мог профессионально заниматься скалолазанием в условиях снега и льда.

Однажды во второй половине 1894 года Кроули по­ссорился с мсье Л амбером, одна из дочерей которого по имени Изабель обручилась с молодым человеком, отка­завшимся сменить веру и вступить в Плимутское братство. Ламбер разорвал обручение, запер свою дочь в доме и на глазах Кроули жестоко побил её. Кроули высказал своё мнение, и, думается, у них с Ламбером дошло до драки. Том Бишоп, вызванный телеграммой, сел в первый же по­езд, идущий в Истборн, и забрал Кроули из Суссекс-Гар-денс. Затем был созван семейный совет. Теперь стало ясно, что Кроули, уже почти превратившийся в мужчину, так же неуправляем и своеволен, как и прежде. Его дух так и не был сломлен. Теперь не оставалось другого выбора, как просто выпустить его в мир. Он был потерян для Братства, для благоразумия, для христианства. Его родственники сделали всё, что смогли, и потерпели поражение.

Когда альпинистский сезон в Альпах закончился и впереди замаячил новый учебный год, Кроули ока­зался перед необходимостью принимать решение от­носительно своего будущего. Первое принятое им ре­шение было в пользу карьеры, как её представляла себе его мать. В конце сентября 1894 года он записался в качестве вольнослушателя в Королевский колледж Лондонского университета на курсы медицины и есте­ствознания.

Почему он выбрал именно Королевский колледж, не­известно, но, возможно, этот вариант был предложен ему Джоном Норманом Колли, ассистентом сэра Уильяма Рамзая, профессора общей химии, работавшего в Лон­донском университете, а позднее лауреата Нобелевской премии за свою работу, касающуюся инертных газов. Разумеется, Кроули посещал лекции обоих учёных.

Весной 1895 года, как только стала устанавливаться хорошая погода, Кроули начал готовиться к новому аль­пинистскому сезону и уехал в туже минуту, как только за­кончился учебный год. Он отправился на Бернское на­горье и первым делом пустился в одиночку покорять ска­лу Айгер. Во время этого восхождения он встретил группу английских альпинистов с проводниками. Вместе они до­брались до вершины и спустились. Впоследствии этим же летом он совершал восхождения на Айгерйох, Юнг-фрауйох, Мюнх, Юнгфрау, Веттерлюкке, Мюнхйох, Байх-грат, Петерсграт и Чингельхорн. Его занятия альпиниз­мом, по мнению Т.-С. Блэкни, автора статьи в майском номере Alpine Journal за 1952 год, были «если и не выдаю­щимися, то, во всяком случае, многообещающими, хотя и несколько эксцентричными, и есть достаточно много свидетельств со стороны таких компетентных людей, как Джон Норман Колли, Мейлард, Солли, Х.-В. Рид, Экен-штайн и Ларден... тому, что он был очень способным аль­пинистом, особенно на скалах (хотя Мейлард считал его также лучшим скалолазом-любителем из всех, кого он когда-либо видел); и только Ларден был склонен считать его безрассудным». Многие из своих восхождений Кроу­ли совершал в одиночку, поскольку предпочитал незави­симость. Отчасти это объяснялось его желанием побыть наедине с природой, но отчасти — и его убеждением в том, что одинокие восхождения более безопасны. Он скептически относился к услугам местных проводников и умению большинства других альпинистов, исключая Маммери, Колли и Хастингса (который был с Маммери и Колли в Гималаях, когда Маммери погиб), которые за­дали новые стандарты в альпинизме.

Альпийское путешествие Кроули было прервано теле­граммой из Лондона. Дело было в том, что когда-то он выражал желание подать заявление в Кембриджский уни­верситет, теперь его семья решила одобрить и поддер­жать это желание. Вступительные экзамены в Тринити-кол-ледж и собеседование должны были состояться через не­делю, поэтому Кроули немедленно вернулся на поезде в Великобританию, приехал в Кембридж и подал докумен­ты на сдачу экзаменов. Он успешно сдал все экзамены, показав, как он утверждал, при переводе греческих и ла­тинских текстов знания, превышающие средний уровень, несмотря на то, что у него не было возможности подго­товиться.

Во многих отношениях Кроули был готов к новому эта­пу своей жизни. Он был достаточно взрослым и мог на равных общаться со старшими. Он был физически силь­ным и привык мыслить независимо и разумно. И всё же в некоторых аспектах он был невероятно незрелым. Он ис­пытывал трудности во взаимоотношениях со сверстника­ми и был предельно высокомерен. В одном отношении его незрелость достигала поразительных масштабов: он неумел обращаться с деньгами. Как он утверждал в авто­биографии: меня приучили, что я могу рассчитывать на любую рос­кошь. Не существовало ничего, что было бы слишком хорошо для меня; и я не имел ни малейшего пред­ставления о том, что сколько стоит. Всё оплачивалось за моей спиной. Меня никогда не учили, что для полу­чения желаемого от меня могут потребоваться какие-либо усилия. С другой стороны, количество моих кар­манных денег безжалостно ограничивалось, с тем что­бы я не мог использовать их каким-нибудь постыдным образом, например на покупку книг или табака, а то и на что-нибудь ещё более омерзительное, например на театр или женщин. (Меня побуждали завести соба­ку!) В результате у меня полностью отсутствовало от­ветственное отношение к деньгам. Мне никогда не приходило в голову, что их можно зарабатывать, и я привык быть зависимым до степени попрошайниче­ства. Это, конечно, возымело гибельные последствия. Я сомневаюсь, что когда-либо существовал кто-нибудь столь же слабо подготовленный к практической жизни.

Как бы то ни было, он испытывал благодарность к род­ственникам за то, что был богат, и ещё за одно обстоя­тельство. Полученное воспитание «научило меня бороть­ся, любить правду, ненавидеть притеснения, и — ей-богу! — меня хорошо этому учили. В глубине души мне следует благодарить их».

Могут существовать различные взгляды на то, хоро­шо или плохо был подготовлен Кроули, но так он начал удивительное путешествие своей взрослой жизни.

ГЛАВА 3 Человек из Тринити

В октябре 1895 года Кроули отправился в Кембридж, в Тринити-колледж. В регистрационном журнале колледжа он подписался Эдвардом Алистером Кроули. Он решил, что в новой жизни его будет сопровождать новое имя.

Существует множество догадок по поводу то го, поче­му Кроули решил назвать себя Алистером. Он предпочи­тал не использовать имя своего отца, Эдвард, поскольку его могли сократить до Неда или Теда, — это было слиш­ком обыкновенным. Он терпеть не мог имени Александр, поскольку оно было дано ему в честь друга семьи, набож­ного христианина, а уменьшительным от этого имени яв­лялось ненавистное ему семейное прозвище Ал ик. Кроме того, имя Александр можно было сократить до Сэнди или Алека, столь же распространённых, как Тед и Нед. Ещё одна причина, по которой он сменил имя, заключается в про­читанной или услышанной им где-то информации о том, что человек, желающий стать знаменитым, должен иметь имя, состоящее из дактиля и следующего за ним спон­дея. Возможен также вариант хорея. В идеальном случае имя должно состоять из пяти слогов, причём последние два должны составлять некий поэтический ритм. В конеч­ном счёте кузен Кроули Грегор предложил ему опустить первое имя и сохранить второе, однако в той форме, ко­торую он считал гаэльским написанием. Это легко увязы­валось с ошибочным представлением Кроули о своём ир­ландском происхождении. На самом деле правильным гаэльским написанием являлось Alaisdair, но это было не­приемлемо с точки зрения грамматики. С другой сторо­ны, имя Алистер (Aleister) удовлетворяло всем критери­ям, поэтому новоиспечённый студент остановился на нём, хотя, как он утверждал впоследствии, он, несомненно, до­бился бы известности вне зависимости от того, каким было бы его имя.

Экипированный таким образом, он был готов начать всё сначала и вступить в новую жизнь. «Я обнаружил, — писал он, — что я сам себе хозяин, начал вести благочес­тивую, разумную, праведную жизнь и навёрстывать упу­щенное в отношении своего образования». Старинный университет и сам город захватили его воображение. «Я был, — утверждал он, — причастен к прошлой славе этого города; и [добавлял он с оптимизмом и характер­ной для него самоуверенностью] я принял твёрдое реше­ние послужить для будущей его славы».

В первый год своей учёбы он снимал удобные комна­ты по адресу Сент-Джон-стрит, 16. Поскольку его умения в области управления финансами ещё не вполне сформи­ровались — в большей или меньшей степени это обстоя­тельство будет сопутствовать ему на протяжении всей жизни, — все счета Кроули оплачивались непосредствен­но из дома его матерью и дядюшками. Это означало, что у него был постоянно открыт неограниченный кредит, но он располагал очень малым количеством наличных. Если он хотел, чтобы у него в кармане были реальные деньги, он был вынужден посещать ломбард. Кроме того, такое положение дел позволяло ему баловать себя, и он тут же начал тратить свое невидимое и кажущееся безгранич­ным состояние. Однако эта ситуация изменилась, когда он достиг совершеннолетия.

На свой двадцать первый день рождения, в понедель­ник 12 октября 1896 года, Кроули получил наследство, которое оставил ему отец. Во время слушания по делу о банкротстве Кроули, состоявшегося в 1935 году, он за­явил, что наследство, оставленное ему отцом, составля­ло 45 тысяч фунтов стерлингов. Вдобавок к этому в тече­ние последующих нескольких лет он получал и другие на­следства общей суммой ещё 55 тысяч фунтов стерлингов. Всё время, пока Кроули был студентом, ходили упорные слухи о его большом богатстве, хотя он старался убедить окружающих в обратном. Как-то раз один из друзей Кро­ули видел, как тот мялся и тянул с оплатой поездки в наём­ном экипаже, поскольку у него не было наличных. Хотя, разумеется, возможно, он просто хотел, чтобы заплатил кто-нибудь другой. Через несколько лет общая сумма де­нег, полученных им в наследство, приблизилась к 100 ты­сячам фунтов стерлингов, что примерно равно 6 мил­лионам фунтов по курсу 2000 года.

Что несомненно, так это несколько расточительное отношение Кроули к своим деньгам. Он покупал любую одежду, которую считал соответствующей своему обще­ственному положению и своему образу. Он тратил боль­шие суммы на книги, хорошо пил и ел и, возможно, даже купил себе один из первых легковых автомобилей. Опи­сывая свои студенческие годы, он сообщает в одном мес­те, что его «гоночная машина дала течь», в результате чего он застрял в Хитчине, на полпути между Лондоном и Кем­бриджем. Можно, однако, предположить, что он говорил о велосипеде: в молодости Кроули был страстным вело­сипедистом.

Освоившись в университете, Кроули записался на кур­сы наук о морали в надежде на то, что таким образом получит либеральное образование. Когда он обнаружил, что одним из предметов, включённых в курс, была поли­тическая экономия, и посетил первую лекцию, на которой преподаватель объявил предмет сложным из-за нехват­ки надёжных вспомогательных данных в соответствующей области, Кроули перестал ходить на лекции по этому пред­мету. Или, во всяком случае, так об этом рассказывал. Судя по всему, этот его уход был одобрен его личным настав­ником, доктором Э.-У. Верролом, который поддержал так­же его желание изучать английскую литературу, не значив­шуюся в университетском учебном плане. Веррол считал, что образование, полученное Кроули на предыдущем эта­пе, является достаточным для сдачи экзаменов после под­готовки в виде чтения специальной литературы да время от времени посещения лекций и научных консультаций. Возможно, он не был далёк от истины, поскольку уже были известны случаи, когда студенты добивались успе­ха таким способом. Конечно, Кроули пришлось много работать, и не только над тем, что было ему интересно, но и для того, чтобы удовлетворять учебным требовани­ям. В архивах Тринити-колледжа значится, что Кроули принят в 1895 году, сдал промежуточные экзамены в 1896 и 1897 годах (в том числе в 1897 году специальный экзамен по химии), правда, весьма посредственно. Уни­верситета он, однако, не окончил.

Несмотря на то что в целом Кроули был доволен тре­мя годами своей университетской жизни, всё же некото­рые её аспекты раздражали его. Присутствие на богослу­жениях было в Тринити-колледже обязательным, но Кроу­ли удавалось избежать этой обязанности, ссылаясь на своё воспитание в духе Плимутского братства. По проше­ствии нескольких семестров он стал отстраняться от жиз­ни колледжа, когда только можно избегая обедов в об­щем холле и прося, чтобы слуга, предоставленный ему колледжем, приносил еду к нему домой. Все студенты имели от колледжа персональных слуг, которые следили за порядком в комнатах, носили в прачечную бельё и т. д. Будучи по натуре одиночкой, он держался в стороне от упорядоченного режима жизни колледжа и преподавате­лей, которые его поддерживали. И всё же в колледже су­ществовала одна организация, которой он уделял какую-то часть своего времени. Это было «Общество болтунов и спорщиков», членом которого он являлся в первый год своего обучения. Однако даже этот его интерес пропал на втором году, поскольку он обнаружил, что не пере­носит членов этого общества («молодых ослов»), выска­зывающих «свои незрелые мнения по поводу серьёзных вопросов».

Значительную часть своего времени Кроули проводил за чтением, письмом и игрой в шахматы. Во всех этих занятиях им руководил студент по фамилии Адамсон, с которым Кроули сошёлся за шахматной игрой и кото­рый был ещё и знатоком английской литературы. С его помощью Кроули познакомился с самой разной литера­турой, с жадностью покупая и прочитывая книги, иногда по ссылкам переходя от одной книги к другой и так далее до тех пор, пока не приобретал как можно более полное представление по той или иной теме. Он радовался, что может позволить своему разуму следовать собственным путём от автора к автору. При той свободе, которую дала ему учёба в колледже, он имел возможность прочитывать не только самые значительные работы того или иного ав­тора, но и все его произведения, поэтому вскоре приоб­рёл энциклопедические познания о творчестве самых зна­чительных британских писателей и мыслителей прошед­ших веков, а также изучил французскую литературу и произведения античных авторов. Он начал следовать стран­ному правилу, которое заключалось в том, что он не читал романов, превышающих определённую, установленную им длину, и не признавал мемуаров, которые расценивал как сомнительную болтовню, вне зависимости от их лите­ратурных достоинств. Другим его правилом был отказ чи­тать произведения автора, если он не умер более пятиде­сяти лет назад: Кроули не хотел допускать, чтобы его ум испытал тлетворное влияние того, что он считал лицеме­рием и строгостями викторианской эпохи, ценя только те произведения, которые прошли испытание временем.

Было несколько исключений из этого правила, и са­мым значительным из таких исключений был сэр Ричард Фрэнсис Бертон. Исследователь, учёный-востоковед, писатель, Бертон служил в Ост-Индской компании в каче­стве военного офицера и был блестящим лингвистом, но в 1853 году привлёк к себе общественное внимание сво­им рассказом о том, как, переодетый афганцем, он во­шёл в святыню ислама, Мекку, закрытую для неверующих. Бертон же не просто не был мусульманином, он был евро­пейцем. Если бы его обнаружили, он был бы публично каз­нён муллами. В следующем году Бертон вместе с Джоном Хэннингом Спиком исследовал территорию Сомали, за­тем поехал воевать в Крым, вместе с тем же Спиком от­крыл озеро Танганьика, поступил на дипломатическую службу, от которой его посылали в Биоко (тогда извест­ное как Фернандо-По), Бразилию, Дамаск, Триест. Всё это время он писал о своих приключениях, но на сегодня он больше всего известен благодаря сделанному им пере­воду «Тысячи йодной ночи».

Бертон стал героем Кроули, которого он считал «вы­сочайшим мастером, величайшим из всех, кто когда-либо брал в руки перо». Однакоделобылонетольковтом вос­хищении, которое Кроули испытывал перед произведе­ниями Бертона. Бертон был романтиком, искателем при­ключений, рисковавшим своей репутацией и своим со­стоянием (или, если быть более точным, состоянием своей жены), боровшимся с условностями и викториан­ским ханжеством. Он был тем, к чему Кроули стремился: человеком действия, мыслителем-вероотступником, мя­тежной душой и оригинальной личностью. Его влияние на Кроули было чрезвычайно сильным, ведь именно Бертон указал ему путь на Восток.

Значительную часть прочитываемых книг Кроули дер­жал в секрете от своих друзей. Боясь, что с ним переста­нут общаться, сочтя занудой и зубрилой, он старался изобразить из себя лихого парня, который шатается по городу. Он играл в карты и шахматы в трактирах, сквер­нословил, скандалил, дрался, катался на велосипеде и пил. Среди его друзей почти не было товарищей по учёбе. Он не был, какой утверждал, «заинтересован в обыкновенных людях; я искал общества людей со странностями. Дело было не в том, что мне нравились ненормальные люди; это была лишь моя научная позиция, которая заключа­лась в том, что мы узнаём новое, когда видим отклонения от нормы». Но тот факт, что его соученики, уже благодаря тому, что их приняли в университет, представляли собой нечто уникальное, а следовательно, отклонение от нормы, казалось, никогда не приходило ему в голову.

Главной связью Кроули с общественной жизнью уни­верситета был Кембриджский университетский шахмат­ный клуб. Во время первого своего семестра в универси­тете он обыграл президента клуба Нэша, который был так этим впечатлён, что взял Кроули с собой в Петерхаус, где он проиграл Аткинсу, который позднее стал чемпионом Англии по шахматам среди любителей. Кроули утверждал, что это было первое его поражение с того самого време­ни, как он научился играть. Он глубоко изучал игру, неделя­ми посвящая этому по нескольку часов в день, анализируя и разрабатывая стратегии игры. На втором году своего обучения Кроули был избран президентом клуба и пред­ставлял на шахматных турнирах не только Тринити-колледж, но и сам университет. Он редко проигрывал и чес­толюбиво мечтал стать чемпионом мира по шахматам.

Страсть к шахматам сопровождала Кроули всю жизнь. Он утверждал, что игра в шахматы даёт отличную возмож­ность проникнуть в человеческую психологию, и он ис­пользовал эту возможность, чтобы изучать других людей. В последующие годы его способность к концентрации достигла такого уровня, что он одновременно мог вести несколько поединков, не глядя при этом на шахматные доски. Его противники вслух произносили свои ходы, а Кроули в уме представлял их. Так он мог одновременно вести три игры — способность, которая стала поводом для историй, сомнительных по своей достоверности. Одна из них, например, повествовала о случае, когда Кроу­ли занимался сексом в спальне, а в соседней же комнате за шахматной доской сидел его друг. Дверь спальни была открыта, и Кроули отвечал на каждый ход противника, не прерывая своего занятия. Кроули выиграл. И в самом деле, Кроули был настолько хорошим шахматистом, что его имя осталось в истории этой игры. Авторы книги «Страстный любитель шахмат», перечисляя вымышленные команды, состоящие из знаменитых людей, включили его в команду «Грешников» под руководством преподобного Гарольда Дэвидсона, священника-расстриги из Стифки, что в Нор­фолке, который был известен тем, что проповедовал сидя в бочке, стоявшей на аллее аттракционов «Золотая миля» в Блэкпуле, и был случайно убит львом по имени Фредди в Скегнесском парке аттракционов в 1937 году. Следует признать, что Кроули был бы доволен обществом такого человека.

К концу второго года своего обучения Кроули начал задумываться о будущем и решил, что дипломатическая карьера могла бы оказаться для него подходящей. Он по­лагал, что служба дипломата «открывает широкие возмож­ности для земных наслаждений и одновременно требует высочайших качеств человеческого ума». «Утончённость интриг всегда завораживала меня», — писал он. Конечно, у дипломатической карьеры были привлекательные сто­роны: он сможет путешествовать, искать приключения и станет романтиком по примеру своего кумира Бертона. Он упомянул об этом своём намерении в разговоре с ма­терью и дядюшками и получил от них одобрение. В конце концов, это была солидная профессия. Для того чтобы сделать шаг в дипломатические круги, требовалась реко­мендация, но она была уже наготове. Жена дядюшки Джо­натана Кроули состояла в консервативной «Лиге подснеж­ника» и имела некоторое влияние на лорда Ричи и лорда Солсбери, бывших министра иностранных дел и премьер-министра соответственно.

Даже при наличии таких сильных покровителей у Кроу­ли возникли трудности с иностранными языками, знание которых обязательно требовалось от людей, готовящих себя к дипломатической службе.

Несмотря на то что Кроули быстро усваивал грамма­тику, он был нетерпелив при накоплении словарного за­паса и с трудом добивался верного произношения, кото­рому препятствовало его неумение правильно произно­сить букву «р» и не слишком острый слух. Было решено, что в качестве одного из четырёх языков, которыми обя­зан владеть дипломат, Кроули выберет русский. Он уже владел английским, французским и, возможно, итальян­ским или греческим. Русский был хорошим выбором. Этот язык не пользовался популярностью среди кандидатов на дипломатическую службу, и, если бы Кроули удалось овладеть им, ему была бы гарантирована должность при царском дворе в Санкт-Петербурге.

И вот летом 1897 года Кроули отправился в Санкт-Петербург с намерением выучить русский язык. Однако его постигла неудача. И дело было не в его лени или отсутствии способностей. Ему было просто не интерес­но. Изучение русского было тяжёлым монотонным тру­дом. Язык оказался сложным, и он не был заинтересован в занятиях такой скучной теоретической дисциплиной. В конце концов, ведь именно этого он старался избежать, учась в Кембридже.

Тем не менее это путешествие возымело на него влия­ние, продлившееся многие годы, хотя и не такое, какого он ожидал. Возвращаясь в Великобританию по железной дороге, Кроули сделал остановку в Берлине, чтобы посе­тить международный шахматный конгресс. Он вошёл в зал, где проходили игры, и испытал нечто такое, что он вос­принял как мистический опыт. Он почувствовал себя так, как будто реальность отступила, душа его отделилась от тела и обозревала собравшихся в зале гроссмейстеров, видя в них нелепо одетых существ, жалкую пародию на человека. В этот момент он осознал, что отныне не желает считать шахматы чем-то большим, чем увлекательное вре­мяпрепровождение.

Путешествие в Россию не было ни первой, ни един­ственной его заграничной поездкой, предпринятой в уни­верситетские годы. Не желая возвращаться на каникулы домой, в Стритхэм, и не имея проблем с деньгами благо­даря матери, дядюшкам и полученному наследству, Кроу­ли отправился путешествовать поездом по Европе, пред­почитая Голландию, Данию и Скандинавию. Куда бы он ни поехал, он наблюдал местных жителей, их обычаи и тра­диции, предпочитая общества, чем-либо отличающиеся от английского и от обществ Германии и Франции, схо­жих с Англией своим культурным устройством. И разуме­ется, он продолжал заниматься альпинизмом.

Два лета, в 1896 и 1897 годах, Кроули провёл в Аль­пах, причём почти всё время — на Бернском нагорье. Как альпинист он мало изменился. Он по-прежнему кичился перед местными проводниками, высмеивая их робость, лазал по скалам очень проворно, но всё же несколько безрассудно и постоянно важничал. Он проложил несколь­ко новых маршрутов восхождений и первым совершил несколько траверсов, причём в одном из таких случаев он шёл в одиночку по маршруту, на котором поскользнулся и упал его товарищ. В мемуарах Кроули ничего не сказано о том, чем закончилось это падение. О другом альпини­сте Кроули сообщает, что поймал его за воротник, когда тот скользил мимо него по склону: последнюю историю не стоит безоговорочно принимать на веру. Несмотря на своё высокомерие и хвастовство, Кроули по-прежнему демонстрировал отсутствие всякой заинтересованности в известности и славе и был готов делиться с другими скалолазами информацией о разведанных им маршрутах, хотя и любил предупредить других, что его маршруты могут показаться им слишком трудными и рискованны­ми. Держась особняком от большинства других скало­лазов, Кроули писал, как «удивителен тот факт, что лишь единицы способны сохранять нормальную способность мыслить в горах... Высокий уровень духовного развития, романтический темперамент и глубокие знания, основан­ные на опытах восхождений в различных условиях, — вот лучшие защитники от безрассудных побуждений, а также истерических ошибок, которым подвержен обычный че­ловек». Нет сомнений в том, что Кроули считал себя ис­ключительным человеком, и это его ощущение стало ещё сильнее в более поздние годы, когда он склонен был утверждать, что его великолепное чувство ориентации в пространстве является скорее следствием его физиче­ской силы, чем, как в случае с другими альпинистами, ре­зультатом изучения топографии и геологии. Сущность его умений, как он считал, заключалась в том, что его подсо­знание фиксировало положения, которые его тело при­нимало в течение дня. В дополнение к этому он утверж­дал, что способен запомнить мельчайшие особенности рельефа скалы, а также может чувствовать запах снега и воды. Последнее маловероятно: обоняние Кроули, так же как и его слух, было ниже среднего уровня. Тем не менее первое утверждение вполне может быть правдой в отношении человека, который способен одновременно в уме вести три шахматных игры.

На одну неделю в августе 1896 года Кроули объеди­нился с Моррисом Траверсом и ассистентом Джона Нор­мана Колли из Лондонского университета. Вместе они занимались скалолазанием и провели неделю, путеше­ствуя по альпийским горам. При этом они не раз опуска­лись ниже летнего уровня снежного покрова этих гор. Проделав этот путь, они прибыли к леднику Вуибе-Сера (считалось, что его нельзя покорить без сопровожде­ния проводников) и пересекли его, первые за всю исто­рию альпинизма. Вскоре после этого, ближе к концу ме­сяца, они совершили первый траверс на Эгий Руж. Во вре­мя своих занятий скалолазанием вместе с Трэверсом и его братом Кроули получил травму. Ночуя на скале, он был вынужден так вжаться в расселину, что повредил себе коленный хрящ, в результате чего многие годы испытывал приступы боли.

Когда Трэверсу, которого Кроули уважал за силу и сме­лость (во время одного из восхождений Трэверс соеди­нил своим телом расселину в леднике, чтобы Кроули мог перейти, а в другой раз более получаса держал его на сво­их плечах, пока тот вырубал в скале зацепки для рук), на­стало время возвращаться в Лондон, к Кроули присоеди­нился Грегор Грант. Вместе со своим кузеном, о котором Кроули с характерным для него женоненавистничеством заметил, что тот «к этому времени женился и обнаружил, что жизнь не стоит того, чтобы её беречь», он совершил второе восхождение на Монт-Коллон по северо-северо-восточному маршруту. По мнению Гранта, восхождение было трудным, а маршрут, выбранный для спуска, почти непроходимым. Вынужденные провести ночь в горах, они встретили команду спасателей, высланную утром на их поиски.

Впечатлённый альпинистскими способностями Кроу­ли, Джон Норман Колли предложил его кандидатуру на вступление в привилегированный Альпийский клуб в Лон­доне, первое в мире общество альпийских скалолазов. Это был знак признания и чести, но у Кроули не хватало времени на членство в клубе, куда, по его мнению, входи­ли несведущие люди, которые не столько занимались ска­лолазанием, как это делал он, сколько ходили в горы в сопровождении проводников. Он также был убеждён, что они завидуют его успехам, достигнутым или в оди­ночку, или в компании с одним-двумя друзьями — и без проводников. Это было его мнение, но, по справедливо­сти, были и другие, кто его разделял. Многие считали, что члены Альпийского клуба, отказывающиеся призна­вать настоящих скалолазов и обвиняющие их в фальси­фикации своих достижений ради славы, тормозят разви­тие альпинизма.

На самом деле Кроули не сразу отклонил предложе­ние о вступлении в клуб. Возможно, он не хотел обижать Джона Нормана Колли, а также полагал, что в рамках клу­ба может получить влияние и способствовать развитию скалолазания. Как бы то ни было, он всё-таки пришёл к убеждению, что его попытка вступления в клуб встретит сопротивление, потому что, как ему казалось, его альпи­нистские достижения слишком высоки, чтобы им повери­ли. Когда весть об этом дошла до Кембриджа, кто-то рас­пространил слух, что Кроули просто не приняли в клуб. Кроули, зная студента, распространившего этот слух, и будучи президентом университетского шахматного клу­ба, не принял его на пост секретаря клуба. В автобиогра­фии Кроули с гордостью отмечает, что поставил сплет­ника на место.

Несмотря на то что Кроули избегал церковных служб в колледже и сохранял в высшей степени критическое отношение к традиционному христианству, будь то англиканство, католицизм или Плимутское братство, нель­зя сказать, что вопросы религии вовсе не затрагивали его. Он считал себя религиозным реакционером-консервато­ром, ему удалось примириться с христианством при по­мощи того, что он называл Кельтской церковью. Эта цер­ковь не была собственно религиозным движением, но не­которым сводом идей, основанным на легенде о короле Артуре, интерес к которой в то время возобновился. Об­разная сторона этого вероучения была взята из рыцар­ских времён и эпохи романтизма, нравственные устои в нём определялись магией, большое значение придава­лось таинствам. К греху здесь не питали ни страха, ни от­вращения. Невинность считалась добродетелью. Здесь не существовало ни священников, ни храмов: священными местами были горы и леса, как в религиях Востока. Кроу-ли нравилась сама идея этого движения, но он никогда не поддерживал исповедуемых им норм и принципов. Он всё ещё страстно желал отделаться от христианства при по­мощи сознательно совершаемых грехов и жил в основ­ном ради удовольствия.

И вот он на короткое время присоединился к тайному обществу, действовавшему под управлением преподава­теля из Пемброук-колледжа, священника по имени Херитц-Смит. Те, кто не входил в это сообщество, иронически на­зывали его «людьми в корсетах», поскольку во время це­ремоний посвящения они оборачивали себя широкими поясами. Существовало семь степеней посвящения, из которых Кроули прошёл лишь первую, причём по боль­шей части из любопытства. Ему не хотелось тратить вре­мя и силы на прохождение оставшихся степеней, и вскоре он покинул общество.

Однако вскоре как в духовной, так и в материальной жизни Кроули произошли серьёзные перемены. Всё началось в Стокгольме около полуночи 31 декабря 1896 года.

«Я осознал, — писал Кроули в своих мемуарах, — что обладаю магическими силами, присутствие которых могу почувствовать и удовлетворить ту часть своего существа, которая до сего момента была скрыта от меня. Это был моментужасаиболи, а в определённой степени и духов­ного насилия, и в то же время это был ключ к самому чис­тому и самому благочестивому духовному экстазу, кото­рый только может существовать». В тот момент он ещё не знал, насколько важным окажется это понимание для его дальнейшей жизни, но ровно год спустя, почти в ту же минуту, ощущение повторилось. Он писал: «Моя животная натура чувствовала себя виноватой и хранила молчание в присутствии непреходящей божественности Святого Духа; всемогущего, всеведущего и вездесущего, цветуще­го в моей душе, как будто все извечно существовавшие силы вселенной проявили себя в этом цветении».

В следующий раз мистический опыт был пережит им в октябре. Кроули заболел так, что ему пришлось соблю­дать постельный режим, и в это время, размышляя о смерт­ности человека, он решил, что смерть как таковая ему не страшна, но его шокировало, сколь пустым и поверхност­ным кажется человеческое существование перед её ли­цом. Именно в этот момент он понял, что должен, не те­ряя времени, стать знаменитым и оставить свой след в истории. Тогда встал вопрос о том, как этого достичь. Дипломаты не были знамениты. Поэтов помнили лишь немного дольше, чем дипломатов. По словам Кроули, он был тогда «недостаточно просвещён, чтобы понимать, что известность человека имеет мало отношения к истинным его успехам, что свидетельство достижений человека за­ключается в том невидимом влиянии, которое он ока­зывает на следующие поколения», однако он знал: для того чтобы завоевать себе продолжительную славу, он должен стать кем-то, кем до него ещё никто не становился или даже не мог стать. Для своих трудов он должен был «найти материал, неподвластный переменам... Духовный мир был единственным, на что стоило тратить усилия. Мозг и тело не имели цены, разве что как орудия души».

Углубляясь в эту проблему, Кроули, сам того не подо­зревая, пускался в магическое — позже он назовёт его magical — путешествие, которому в дальнейшем и пред­стояло составить всю его жизнь. Он осознал и принял «пер­вые проявления своих истинных желаний». «Время от вре­мени я с большим увлечением предавался различным за­нятиям, — писал он, — но ни одно из них не захватило моего внимания целиком. Ни шахматам, ни альпинизму, ни даже поэзии я ни разу не отдался до конца. Теперь я впервые почувствовал, что готов расходовать все свои ресурсы для того, чтобы достичь своей цели». Этой целью было — по­нять и стать частью того духовного мира, который пред­шествует миру религиозному или располагается над ним.

Продолжая размышлять над этой проблемой, Кроули пришёл к выводу, к которому задолго до него приходили многие: у духовной реальности два полюса. С одной сто­роны, был Боги добро, с другой стороны — Дьявол и зло. В его новом понимании, похожем на то, как Мильтон трак­товал этот вопрос в «Потерянном рае», который Кроули читал, эти две сферы являются равноправными и проти­воположными, причём ни одна не может существовать без другой. В качестве аналогии можно привести идею о бес­смысленности света при отсутствии тьмы, которая им освещается.

Ход его мысли был прост и ясен. «Силы добра, — утверждал Кроули, — с которыми я был слишком близко знаком в мои детские годы, постоянно угнетали меня. Я видел, как эти силы каждый день разрушали счастье тех, кто меня окружал. Итак, поскольку моей задачей было исследование духовного мира, первым шагом, который мне следовало предпринять, было вступление в личное взаимодействие с дьяволом».

Он поймал удачу. Кроули встал на свой магический путь, который впоследствии принесёт ему славу, бесче­стье и такую известность, какую он едва ли мог предви­деть.

Он решил начать с изучения «чёрной магии», и одним из первых его шагов стало приобретение экземпляра «Книги чёрной магии» А. Э. Уэйта. Один из наиболее вы­дающихся оккультных писателей своего времени, Уэйт родился в 1857 году, а в 1890-х стал членом известного и влиятельного мистического сообщества. Кроули высо­комерно считал Уэйта «не просто самым скучным и ба­нальным, а также педантичным и прозаичным из претен­циозных и напыщенных мясников от словесности, но и самым плодовитым и болтливым». Уэйт обладал не­сколько снисходительной и неуклюжей манерой письма, однако то, о чём он намеревался написать, было изложе-нб толково, и по прочтении его книги Кроули пришёл к выводу, что хотя чёрные маги и почитатели дьявола рас­сматривают сатану не так, как он, они, по крайней мере, пользуются в своей области научными методами. Это вызвало одобрение со стороны Кроули, отличавшегося упорядоченным строем ума. В чём Кроули был согласен с чёрными магами, так это в допущении существования приёмов и методов, с помощью которых можно подчи­нить себе силы природы.

Было ещё одно обстоятельство. Уэйт, по словам Кроу­ли, намекал на то, что «знаето Тайной Церкви, существую­щей вне мира, в чьих святилищах хранятся тайны истин­ного посвящения». Постепенно Кроули приходил к выво­ду, что все религии основываются на одной, истинной церкви, и написал об этом Уэйту. Тот ответил несколько расплывчато, высказавшись в том смысле, что Кроули следует прочесть больше мистической литературы, и ре­комендовал ему книгу Экартсхаузена «Небеса над храмом», где рассказывалось о существовании тайного конклава святых или посвященных, являющихся обладателями и хранителями тайн Бога'и Природы, которые могли бы примирить все религии и свести их к одной.

Кроули буквально проглотил книгу. Идея тайного ор­дена захватила его. Эта идея отвечала его романтиче­ской натуре, и он решил как следует разобраться в вопро­сах мистики. Он составил себе обширную программу чте­ния и ознакомился со всеми трудами по мистике, какие только мог найти, очень скоро став (по крайней мере, в собственных глазах) экспертом по всем вопросам, ка­сающимся этой области: от алхимии до оккультного сим­волизма.

Сказать, что Кроули был идеально подготовлен к изу­чению оккультных наук, значит не сказать ничего. Помимо романтических и поэтических наклонностей, он обладал острым умом, способным усвоить все сложности науки, честолюбием, жаждой знаний и, кроме всего прочего, достаточно большим состоянием, чтобы посвятить себя увлекшему его вопросу.

Хотя его и поглотило новое увлечение, Кроули про­должил предаваться другой своей страсти — сексу. Сво­бодный от контроля со стороны родителей и наставни­ков, он вёл очень активную сексуальную жизнь. Он осо­знал себя «глубоко страстной натурой, чьё самовыражение происходило в том числе на уровне физиологии». «Моё поэтическое чутьё, — писал он, — было способно пре­вратить в роман самую грязную связь, поэтому невозмож­ность установления серьёзных и длительных отношений не волновала меня. Более того, я обнаружил, что любая разновидность удовлетворения служит мощным духовным стимулом».

Кроме того, секс был важен для него в интеллектуаль­ном и творческом смысле. Его сексуальное желание было «слепой, страстной потребностью в расслаблении», кото­рая, не будучи удовлетворённой, накладывала отпечаток на его научные занятия. Он считал, что даже «сорока вось­ми часов воздержания достаточно, чтобы притупить ост­роту его ума». У творческих личностей нередко встреча­ется эта взаимосвязь между сексом и интеллектуальными достижениями, как будто половой акт не только снимает психологическое напряжение, но и стимулирует творче­скую мысль.

В основном Кроули имел дело с проститутками, а чаще даже с девушками, с которыми знакомился в тавернах. Это были девушки из рабочих кварталов или из простона­родья, которые частенько посещали кембриджские пабы в надежде познакомиться, пообедать и переспать с бога­ты ми студентам и. Его половая жизнь была очень насыщенной. Мои отноше­ния с женщинами полностью удовлетворяли меня. Они давали мне максимум телесного наслаждения и в то же время символизировали мою теологическую идею о грехе. Любовь была вызовом христианству. Она была разложением и проклятием. Суинберн [ещё один из современных Кроули писателей, ставший исключени­ем из его правила о пятидесятилетнем сроке со дня смерти] научил меня принципу оправдания грехов. Каждая женщина, которую я встречал, давала мне воз­можность утвердиться в моих магических наклонно­стях, при помощи которых я бросал вызов Плимутско­му братству и протестантской церкви. В то же время женщины были источником романтического вдохно­вения, а их ласки освобождали меня от рабства телес­ной оболочки.

Тем не менее он был низкого мнения о женщинах, с которыми вступал в сексуальные отношения. Поскольку это были по большей части некультурные и необразован­ные молодые особы, Кроули презирал как нравственные, так и умственные их качества.

У них полностью отсутствовали истинные идеалы нрав­ственности. Они находились в плену одной главной за­боты, осуществления своей репродуктивной функции. Их стремления были только видимостью. В интеллек­туальном смысле они, разумеется, просто не суще­ствовали. Даже те немногие, чьи головы не были аб­солютно пустыми, наполняли их модными лондонски­ми магазинами. Знаний у них было столько же, сколько у обезьяны или попугая. С другой стороны, это было в высшей степени удобно, иметь сексуальные отно­шения с животными, которые не обладали никаким са­мосознанием, кроме полового.

Такое низкое мнение о женщинах было обусловлено враждебностью, которую Кроули испытывал к матери, а его женоненавистничество было результатом отноше­ний между ними. Женщины были притеснителями, поэто­му им следовало мстить, притесняя их. Они были, кроме того, одним из жизненных удобств, как делал вывод Кроу­ли в автобиографии, и в идеале их следовало бы ежеднев­но доставлять к двери чёрного хода, точно так же, как это делается с бутылками молока. Женщины существовали, чтобы пользоваться ими; и в то же время в некоторые моменты он мог бы утверждать, что не был эгоистом по отношению к ним: их общество доставляло ему удоволь­ствие и он считал себя обязанным дать им сексуальное удовлетворение. В своих стихах он или идеализировал женщин, или изображал их демонами, жаждущими секса. Существует анекдот, который кажется правдивым, но ко­торый невозможно проверить. Он повествует о том, что в молодые годы Кроули был приглашён на шабаш ведьм, но отказался от приглашения, поскольку не хотел подпасть под женскую власть. Как будет видно в дальнейшем, отно­шения Кроули к женщинам подвергались на протяжении его жизни причудливым изменениям.

Не соглашаясь с викторианским отношением к сексу, Кроули не видел в своём поведении ничего неправиль­ного. То, что начиналось как сознательное и намеренное совершение грехов, теперь превратилось в осуществле­ние своих естественных желаний. Он считал моногамный брак помехой естественному ходу вещей, разложением общества путём жестокого давления. По мнению Кроу­ли, плоть не заслуживала большого уважения и была лишь транспортным средством для личности. Вследствие этого он совершенно не боялся заразиться венериче­ской болезнью (и презирал тех, кто подавлял свои жела­ния из-за этого страха) и не заботился о том, что сам может быть переносчиком болезни. Помимо триппера, который он подхватил у проститутки из Глазго, в 1897 го­ду, на втором году своего обучения в Кембридже, Кроу­ли заболел сифилисом. Он лечился от этой болезни с применением очень ядовитых солей ртути и в зрелом возрасте сообщил об этом одному парижскому врачу, утверждая, что у него тем не менее отсутствовали глав­ные симптомы этой болезни. Кроме того, Кроули не при­кладывал никаких усилий к тому, чтобы не заразить дру­гих. И в самом деле, позднее он писал, что был убеждён: болезнь, которая могла привести к безумию и смерти, была признаком гениальности, и утверждал, что «для любого мужчины факт заражения микробами этого ви­руса был бы целительным, культивирующим индивиду­ального гения».

Несмотря на свою рано начавшуюся гетеросексуаль­ную деятельность, Кроули, в сущности, был бисексуа­лом со склонностью к агрессии и садомазохизму, при­чины которых традиционно относят к той подавляющей атмосфере, в которой вырос Кроули, к факту отсутствия отца в период формирования личности мальчика, ктем гомосексуальным домогательствам, которым он под­вергался в Малверн-колледже, к жестокостям школы Чемпни, к попытке соблазнения Кроули одним из его наставников и к целому списку других скрытых психо­логических мотивов. Другая причина двусмысленной сексуальной ориентации, проявившейся у него на по­роге взрослой жизни, заключалась в его постоянной готовности к эксперименту, проистекающей как из его любопытства, так и из постоянных поисков по-настоя­щему тяжкого греха. Итак, в годы своей учёбы в Кемб­ридже Кроули получил свой первый гомосексуальный опыт.

Доподлинно неизвестно, где именно имели место его ранние гомосексуальные сношения. Ясно, тем не менее, когда они происходили. То, что случилось с ним накануне Нового года в 1896 и 1897 годах, было не только духов­ным откровением, и его описание этих событий и пере­житого пробуждения может быть истолковано совсем в другом свете. Годы спустя, когда Кроули составил спи­сок переломных событий своей жизни, он в числе проче­го записал следующее: «Принят в Военный Орден Храма, в полночь 31 декабря 1897 года». Сноска при этом спи­ске гласит: «Осторожность не позволяет мне давать разъяснения по поводу тех тёмных мест, которые присут­ствуют в этом тексте». Вот каким образом Кроули прово­дил идею о том, что человеческая сексуальность должна проявляться свободно. Однако следует помнить, что го­мосексуальные и анальные гетеросексуальные сношения считались в то время преступными и рассматривались в суде. Едва ли Кроули хотел повторить судьбу Оскара Уайльда и оказаться в тюрьме.

Дополнительные сведения можно обнаружить в двух стихотворениях, относящихся к тому периоду жизни Кро­ули. Первое из них, которое называется «В Киле», указы­вает на то, что событие произошло во время кратковре­менного пребывания в этом городе:

О, белое пламя рук в сумерках, Огонь больших серых глаз, Чей взгляд доводит меня до дрожи. Над морем — тьма,

И повсюду мерцают тусклые, призрачные огни,

Из-за чего весь мир кажется жутким. Но здесь, в комнате, Мы слиты в одно целое, и жаркие поцелуи Блуждают в чащах

Твоих тёмных локонов!

Другое, которое называется «В Стокгольме» и закан­чивается следующими строками:

На что нам речь в тот миг, когда лобзанья

Красноречивее и жарче, а слова И холодны, и слабы? Ах, мой друг,

Когда б и не был жалок наш язык, Всё ж нами бы владела немота! —

заставляет сделать иное предположение. Стокгольмский вариант подкрепляется также рассказом, опубликован­ным в The Magical Link в период между 1990 и 1994 го­дами. Озаглавленный «Не жизнь и не приключения сэра Роджера Блоксэма», он представляет собой наполовину автобиографическое повествование о сексуальных при­ключениях Кроули с офицерами военной службы. Член­ство Кроули в «Военном Ордене Храма» ввело в заблуж­дение многих его биографов, которые предположили, что речь идёт о вступлении Кроули в масонский орден Рыца­рей Храма. Однако это невозможно: для того чтобы всту­пить в этот орден, человек уже должен быть рядовым чле­ном масонской ложи, а Кроули им не был. Употребляе­мое им слово «храм» — иносказание для обозначения его гомосексуальных деяний, фигура речи, довольно распространённая в тайном (в те времена) мире гомо­сексуалистов.

В гомосексуальных играх Кроули, как правило, брал на себя пассивную роль, не участвуя в происходящем эмоционально. Он предпочитал, чтобы акт содомии совершался над мим, а не им самим, поскольку это отвечало его мазохистским наклонностям. Позднее Кроули выступал в защиту гомосексуализма. В «Мировой трагедии» он пи­сал: «чтобы ничтожества с „либеральными" взглядами не пришили докучать мне своей поддержкой, я должен откры­то выступить в защиту того, что ни один из живущих англичан не осмелится защищать, даже втайне, — в защиту содомии! В школе меня учили восхищаться Платоном и Аристотелем, которые считали содомию полезной для юношей. Я не осмеливаюсь оспаривать их мнение; и в са­мом деле, казалось бы, нет лучшего способа избежать жене кой заразы и мрачного наслаждения от греха, совер­шав его в одиночку». Далее он перечислял имена таких известных гомосексуалистов, как Александр Македон­ский, Наполеон, Гёте, Фрэнсис Бэкон и Шекспир, и крити­ковал гетеросексуальную любовь с тех позиций, что жен­щины нечисты и что именно «отношение к ним как к чему-то возвышенному разлагает душу».

Разумеется, поскольку гомосексуализм считался пре­ступлением, гомосексуальные контакты были для Кроули ещё одной возможностью сознательно грешить. В ма­ленькой записной книжке в красном кожаном переплёте, куда Кроули записывал свои ранние стихи, пятым по счё­ту было такое стихотворение:

Того, кто первым соблазнил меня, я не могу забыть.

Любил его я вряд ли,

лишь желал познать с ним новый тяжкий грех.

Намёк на удовольствие, которое он получал от совер­шен и я над ним актов содомии, содержится в другом сти­хотворении из этой же записной книжки, которое закан­чивается так:

Неужели я пал так низко? Мои губы накрашены. Я покрываю щёки румянами, чтобы соблазнить

мужчину, чтобы погубить его. Я продаю своё тело в кричащих, причудливо

украшенных одеждах. Моё дыхание пахнет духами, как дыхание проститутки.

Я дарю поцелуи за деньги —

Даже Иисус не мечтал о такой жертве?

Его гомосексуальные контакты были мимолётными связями, но в первом семестре третьего учебного года в Кембридже, после переезда на новую квартиру в дом 37 по Тринити-стрит, Кроули встретил человека, половые от­ношения с которым приобрели для него более серьёзное значение.

Партнёра, с которым он связал свою жизнь, звали Гер­берт Чарлз Джером Поллит. С трагическим лицом, скорб­ной линией рта, с копной длинных светлых шелковистых волос, Джером Поллит (как он предпочитал себя назы­вать) был когда-то, подобно Кроули, студентом Тринити-колледжа. Рождённый в Кендэле в 1871 году и будучи на четыре года старше Кроули, он закончил колледж в 1892-м со степенью бакалавра гуманитарных наук, а в 1896 году получил степень магистра. Хотя дома, в Уэстморленде, у него была семья, он предпочёл по окончании колледжа остаться в Кембридже, скорее ради того, чтобы находить себе любовников среди студентов, чем для получения магистерской степени. Он был известен не благодаря сво­им научным достижениям, а благодаря тому, что, будучи студентом, часто появлялся в драматическом клубе «Огни рампы» в качестве танцора и исполнителя женских ролей, выступая под псевдонимом Диана де Ружи, переделан­ным из имени Лианы де Пужи, известной актрисы-лесби­янки из варьете «Фоли-Бержер».

Во время осеннего семестра 1897 года Кроули и Поллит несколько раз встречались и вели переписку в тече­ние рождественских каникул, когда Кроули пережил вто­рой в своей жизни магический гомосексуальный опыт. Вполне может быть, что Кроули и Поллит не вступали в половые отношения до самого возвращения Кроули уже членом «военного ордена» в Кембридж после Рождества.

В автобиографии Кроули намекает, что его дружба с Поллитом имела чисто платонический характер, была встречей родственных умов. Но в действительности Поллит — его первая глубокая сексуальная привязанность, основанная на свойственном им обоим гомосексуализ­ме. Кроули утверждал, что до встречи с Поллитом у него никогда не было друга мужского пола, «обладающего бла­городством мысли и утончённостью в достаточной сте­пени, чтобы всерьёз пробудить в нём симпатию. Поллит представлял для меня новый тип личности. В моём чув­стве к нему яркое и чистое пламя восхищения смешива­лось с безграничной жалостью к его разочарованному духу. Безграничной, потому что он даже в воображении не мог поставить себе конкретную цель, и вся его жизнь протекала среди вечных сущностей».

Это были странные отношения. Поллит мало интере­совался Кроули, не обращал внимания на его поэзию, был глух к его магическим и религиозным устремлениям, ко­торые — он знал — в конце концов воздвигнут между ними преграду. Тем не менее он ценил общество Кроули, счи­тал его интересным в интеллектуальном отношении и мяг­ким любовником. С точки зрения Кроули, их союз был идеальным видом близости, который греки считали торжеством мужественности и самым драгоценным даром жизни... Это были самые чистые и самые бла­городные отношения из всех, какие мне доводилось иметь. Я и не подозревал о возможности столь духовной жизни и развития. Эта связь была, в известном смысле, страстной, потому что в ней присутствовал жар творческой энергии, а также потому, что порож­даемое ею чувство вбирало в себя все другие эмоции. Но именно по этой причине невозможно было пред­ставить себе вмешательство в эти отношения каких-либо более грубых сущностей... Моя дружба с Полли­том была настолько свободна от всего нечистого, что она никоим образом не смешивалась с обычным тече­нием моей жизни. Я продолжал читать, писать, зани­маться альпинизмом, кататься на велосипеде и плес­ти любовные интрижки так, как будто я никогда не встречал его.

Нечистое в этих отношениях было налицо, но Кроули предпочитал не замечать его, и совершенно понятно, что эта великая дружба покоилась на зыбкой почве. Кроули всегда высказывался о ней невозмутимо и отстранённо. Отчасти это нужно было для того, чтобы замаскировать истинную природу отношений, но это было и отражением действительности: в значительной степени их связь основывалась на обоюдном удобстве.

Помимо своего сексуального содержания, эти отно­шения были важны для Кроули тем, что они выявили в нём женскую сущность, а также раз и навсегда утвердили в его сознании мысль о собственной бисексуальности. Это нельзя не признать, поскольку Кроули однажды заметил, что «жил с ним [Поллитом] как его жена». С раннего воз­раста Кроули ощущал в себе присутствие женственности. Он писал, что его тело было грациознее, а груди — боль­ше по размеру, чем у других мальчиков. Это не означает, что Кроули был женоподобным или что эти черты были врождёнными. Просто он был болезненным ребёнком, который мало времени проводил на улице и не участво­вал в мальчишеских драках и битвах, а поэтому не имел мускулистых рук и ног. Что касается его груди, то следует вспомнить, что в детстве он был довольно упитанным. Как бы то не было, он видел в этих особенностях признаки женственности, хотя спешил добавить, что они нисколько не умаляли его превосходных мужских качеств.

Кроме того, предполагаемый гермафродитизм Кроули давал ему то, что он ощущал как понимание женской психологии, способность быть сексуально беспристраст­ным и в определённых состояниях духа демонстрировать материнский инстинкт. Вследствие этого ему удавалось «выходить из сексуального сражения с триумфом и без потерь». Другими словами, он всегда брал верх над жен­щинами или, по крайней мере, так думал. Кроме того, он был убеждён, что его двоякая сексуальная ориентация давала ему возможность «философствовать о природе с точки зрения полного человеческого существа; ведь ясно, что одни явления всегда будут непонятны мужчинам как таковым, другие — женщинам как таковым». Он был способен «взглянуть на бытие как на совмещение пози­тивного и негативного, активного и пассивного, сбалан­сированное внутри отдельного человека», поскольку его мужская творческая мощь «была смягчена нежностью и консерватизмом женственности».

Кроули хотел бы быть настоящим гермафродитом. Это дополнило бы его представление о собственной уникаль­ности и отделило бы его от простых смертных. Однако он был не гермафродитом, а просто бисексуалом.

Помимо того что Поллит способствовал сексуальной самоидентификации Кроули, он ещё и развивал его. Близ­кий друг Обри Бердслея, он познакомил Кроули с новей­шими достижениями искусства и литературы, посовето­вав ему прочесть произведения только что появившихся декадентов, а также изучить искусство таких людей, как Бердслей и Уистлер. Кроули утверждал, что те произве­дения, которые приносил ему Поллит, вызывали у него презрение, и в то же время признавался, что они ему нра­вились: «Напряжённая утончённость мысли, которая при­сутствовала в них, и очевидно блестящее техническое исполнение задали тон моим собственным занятиям ис­кусством, расширив их границы; но я никогда не позволял им возыметь надо мной власть».

Существует много предположений и догадок по по-водутого, встречался ли Кроули с Бердслеем. Несмотря на то что Кроули нигде не описывает такие встречи, они почти наверняка имели место. У Кроули есть стихотворе­ние о Бердслее, глубоко личное по настроению:

Обри увидел сон,

Прекрасный сон о женщине, нежной, как дитя,

И развратной, как проститутка, обнажённой,

Лежащей на груде извивающихся тел.

Его бесстыдный поцелуй отозвался дрожью

Во множестве рук и ног лежащих,

Углубляясь, погружаясь в их массу,

Встречаемый каждой парой лиловых губ.

Какое-то время Кроули пытался уговорить Бердслея разработать для него экслибрис, а также проиллюстри­ровать его литературные труды; но Бердслей отказался. Вероятно, Бердслей посчитал, что общение с экстравер­том Кроули является рискованным во времена, когда мо­ралисты ищут возможность напасть на новый стиль в ис­кусстве и литературе. Тем не менее вполне возможно, что он всё-таки нарисовал экслибрис, однако ни одного ри­сунка не сохранилось.

В том, что эти двое сторонились друг друга, поистине была ирония судьбы, ведь даже их семьи имели друг к другу отношение. Отец Бердслея много лет проработал в Пивоваренной компании Кроули в качестве личного ассистента отца Эдварда Кроули, а возможно, и самого

Эдварда Кроули. Когда в 1877 году Пивоваренная компа­ния была продана, отца Бердслея снабдили превосход­ной рекомендацией для поиска новой работы.

Насколько Кроули был поэтом, романтиком, обладал пытливым умом, восхищался магией, настолько Поллит был плоским и скучным, не обладал способностью к твор­честву, имел слабое здоровье, отказываясь при этом принимать обычные лекарства, был полон жалости к са­мому себе и смотрел на жизнь с чувством пресыщения. У него был слабый характер, и всё же Кроули поддержи­вал с ним отношения. Во время пасхального семестра 1898 года они встречались ежедневно, а когда наступи­ли пасхальные каникулы, вместе отправились на Уэстдейл-Хед с целью совершить горное восхождение. Пол­лит отказался.

Когда настало время возвращаться в Кембридж, к на­чалу нового семестра, Кроули осознал, что их отношени­ям приходит конец. «Между нашими душами, — писал он, —существовало затаённое отвращение». Кроули знал, что у них не было ничего общего, что они не могли дать друг другу ничего, кроме сексуального удовлетворения. Поллит сослужил свою службу. «Он был, —утверждал Кроу­ли, — единственным человеком, с которым я имел радость вступить в истинно духовные отношения», но теперь ему приходилось выбирать между Поллитом и собственным стремлением заниматься магией, которое ещё больше возросло за пасхальные дни благодаря чтению «Неба над храмом», книги, которую Поллит наверняка проигнори­ровал, а то и высмеял. Опасения Поллита сбывались: ре­лигиозные интересы Кроули становились препятствием для продолжения отношений. Возвратившись в Кем­бридж, Кроули принял решение: «Человеческая дружба, идеальная, какой она являлась в нашем случае, была пре­дана проклятию мировой скорби, и я решил прекратить наши отношения».

В конце летнего семестра Кроули, почти завершив­ший своё трёхгодичное обучение в колледже, поселился в Беар-Инн, что в Мейденхеде, чтобы в спокойной об­становке заняться литературными трудами. Поллит, обес­покоенный тем, что теряет любовника, выследил его. Однако Кроули сообщил ему, что отныне собирается по­свящать свою жизнь духовным целям. Они расстались и, вероятнее всего, больше никогда не встречались.

Кроули, годы спустя вспоминая об этих отношениях, утверждал, что «более благородной и более чистой друж­бы никогда не существовало на Земле и что факт этого союза, вероятно, во многом смягчил последовавшие за разрывом переживания». «Как бы то ни было, — писал он, — благоухание этой дружбы всё ещё сохранилось в святилище моей души». Однако это было написано с прежних позиций. В тот момент Кроули уже восстал про­тив Поллита. Он написал несколько сонетов, в которых на­падал на своего бывшего любовника. Весь цикл стихо­творений был беспощадно озаглавлен: «Автору фразы: "О, я не Джентльмен, и я лишён Друзей"». Один из сонетов начинался так:

Проклятая, заражённая проказой жидкость, текущая

по моим жилам, Заставляет меркнуть солнечный свет,

а твои воспалённые глаза,

Затуманенные порочностью и бесстыдством,

Ослепительно сияют в склепе мировой боли,

Ужасные, словно ты уже в аду...

Это были отношения, от которых Поллит ожидал, что они станут любовью всей его жизни, и которые Кроули, как и любой молодой человек, рассматривал как мимо­лётный эпизод своей жизни.

На Уэстдейл-Хед, где связь Кроули и Поллита была окончательно подорвана, в жизнь Кроули вошёл другой человек, которому предстояло оказать на эту жизнь го­раздо большее влияние, чем исполненному жалости к себе Поллиту. Этого человека звали Оскар Экенштайн.

Тридцатидевятилетний сын высланного из страны не­мецкого еврея и англичанки, Экенштайн изучал химию в университетах Лондона и Бонна и работал железно­дорожным инженером. Бородатый и агрессивно настро­енный, он был эксцентричным, нетерпеливым, упрямым, самоуверенным, деятельным и непохожим на других людей.

Среди его многочисленных странностей было отвра­щение к котятам, которое не распространялось на взрос­лых кошек, и беспокойное отношение к некоторым чис­лам. Например, если ему подавали тарелку с «неправиль­ным» количеством картофелин, он отказывался есть, пока математическая сторона дела не приводилась в порядок. Однако не все его странности были надуманными.

В течение нескольких лет он периодически становил­ся объектом нападения со стороны совершенно незнако­мых людей, которые пытались убить его. Он предполагал, что его по ошибке принимали за кого-то другого.

Какими бы слабостями он ни страдал, у него была одна сильная сторона, которая ставила его выше большинства других людей. Этот человек достиг поразительного со­вершенства в альпинизме. Будучи коренастым, он имел настолько сильный торс, что мог, уцепившись за выступ в скале, подтянуться на одной только правой руке. Во вре­мя восхождений он был неутомим. В высшей степени кри­тично относясь к Альпийскому клубу, членов которого он (так же, как и Кроули) оценивал немногим выше, чем ди­летантов, нуждающихся в помощи проводников, Экен­штайн был вынужден мириться с тем, что при жизни его умения и смелость несправедливо занижались. Только после смерти он занял своё законное место в анналах аль­пинизма.

С Экенштайном Кроули объединяло нечто большее, чем их общая любовь к альпинизму. Экенштайн был искренним и прямым человеком, эрудитом и образованным собесед­ником. Он восхищался сэром Ричардом Бертоном, играл в шахматы и не терпел глупцов. Согласно Кроули, Экен­штайн имел более высокие нравственные нормы, чем кто-либо из его прежних знакомых. Они спорили на философ­ские темы, поскольку Экенштайн придерживался мнения о том, что добродетель и удовольствие несовместимы, и глубоко верил в христианскую концепцию греха. В целом, однако, они прекрасно ладили. Экенштайн, будучи хариз­матической личностью, представлял собой прямую про­тивоположность жалеющему себя, вечно ноющему Полли­ту. Чего искал Кроули после того, как их отношения с Пол-литом сошли на нет, так это нового импульса для своей жизни. Вскоре ему предстояло покинуть Кембридж, и он искал наставника, родственную душу, которая бы направ­ляла его, собрата по разуму, суждениям которого он мог бы доверять. Экенштайн идеально подходил для этой роли.

Альпинизм — это больше, чем проверка силы муску­лов. Это проба характера. Экенштайн обладал всем, что требуется альпинисту. Он был в высшей степени надёж­ным, уравновешенным и отличался логическим строем мысли, благодаря чему разработал усовершенствованный тип крепления для восхождения по ледяной скале. Это приспособление широко распространилось среди аль­пинистов и стало предшественником современных «ко­шек». Он никогда не шёл на необдуманный риск, знал свои границы и был хорошим лидером, зарекомендовавшим себя в Альпах и в Гималайской экспедиции сэра Вильяма Мартина Конвея на горный хребет Каракорам, состояв­шейся в 1892 году, хотя в тот раз он поссорился с Конвеем и ушёл от него.

Кроули стал партнёром Экенштайна по занятиям аль­пинизмом, утверждая, что не мог бы найти более удачного учителя по скалолазанию. Лучшим партнёром, как рас­суждал Кроули, является тот, чьи умения дополняют твои собственные. «Экенштайн, — писал он, — обладал всеми качествами цивилизованного человека, а я обладал все­ми качествами дикаря». Метод скалолазания, используе­мый каждым из них, разительно отличался от того, кото­рым пользовался другой. Экенштайн действовал после­довательно, осознанно, заранее продумывая путь. Кроули, несмотря на свой ум шахматиста, больше полагался на собственную интуицию. Физически Экенштайн был таким же сильным, как Кроули, но их методы в скалолазании раз­личались: там, где Экенштайн использовал избранные мускулы, Кроули задействовал всё своё тело.

Оставив Поллита размышлять на Уэстдейл-Хед, Кро­ули и Экенштайн совершили восхождение на соседнюю скалу Скофелл. К концу Пасхи Кроули «выпало великое везение быть признанным и принятым этим человеком». Они наметили встретиться летом в Альпах и подумывали о путешествии в Гималаи.

Разумный подход к жизни, свойственный Экенштайну, его ненависть к лицемерию, наличие у него высоких нравственных идеалов в сочетании с решительностью и прямотой вызывали восхищение Кроули, который утверждал, что

научился от Экенштайна нетерпимости к любой раз­новидности лжи и обмана. Этот человек имел на меня влияние, сходное с тем, какое Атос имел на д'Артаньяна. Когда бы у меня ни возникало желание каким-либо образом отклониться от высоких образцов чес­ти, мне в голову всегда приходила мысль, что я не смо­гу смотреть в глаза Экенштайну, если поступлю недостойно. Моя семья, мой колледж и мой друг всегда были моими наставниками; но прежде всего — мой друг! Его строгость ещё усиливалась его непогрешимым видом; никакие уловки в общении с ним были невоз­можны. Он учил меня ориентироваться в своём пове­дении на самые строгие образцы честности и благо­родства. Не будет преувеличением сказать, что он сформировал нравственную сторону моего характе­ра. У меня была пагубная склонность вечно искать себе оправдания. Он же всегда побуждал меня смотреть в лицо фактам и постоянно бодрствовать, храня со­кровище чести.

В какой степени семья Кроули (за исключением отца) и колледж были его наставниками — вопрос спорный; сомнение вызывает и факт благотворного влияния Экен­штайна в свете того, как в дальнейшем сложилась жизнь Кроули.

В период своего обучения в Тринити-колледже Кроу­ли написал очень много стихотворений и считал себя по­этом. Стимулируя свой творческий процесс интенсивной половой жизнью, он осознал, что его душа «обладает сво­бодой прокладывать свой путь по бескрайним заоблач­ным пространствам и проявлять свою божественную при­роду при помощи свободной мысли, рождённой необык­новенно возвышенным состоянием и выраженной на языке, который соединяет в себе чистейшие стремления с самыми величественными напевами». Он совершенно не собирался писать «в стол». Поэзия должна печататься, а Кроули был убеждён, что его произведения написаны на достаточно высоком уровне и достойны публикации. Поэтому в 1898 году он начал издавать свои стихи. Рас­полагая значительными доходами, Кроули имел возмож­ность публиковать всё, что писал, хотя, естественно, на­писанное существенно разнилось по качеству. Не будучи склонным к самокритике, он отдавал в печать всё, что казалось ему того достойным, иной раз не дожидаясь даже, когда высохнут чернила. Некоторые стихотворения были хороши, но примерно такое же их количество выгля­дело в высшей степени избито и банально.

Первой его публикацией стала тонкая книжка, оза­главленная «Акелдама», причём её автор был обозначен как «джентльмен из Кембриджского университета». Это было сделано в подражание Шелли, который в 1811 году издал свою книгу «Неизбежность атеизма» под псевдо­нимом «джентльмен из Оксфордского университета». Кни­га Кроули была подражательной не только по части обо­значения авторства. Её содержание тоже несло на себе отпечаток смешанного влияния Суинберна и Бодлера. Всего было издано восемьдесят восемь экземпляров, причём ещё десять были напечатаны на специальной бу­маге, а ещё два — на пергаменте. Оценённые в полкроны каждый, они частным образом продавались в универси­тете. Издателем был человек по имени Леонард Чарлз Смитерс.

Кембриджский печатник и книготорговец, Смитерс был известен как ведущий издатель эротической и пор­нографической литературы. Он открыл миру произведе­ния Оскара Уайльда, Обри Бердслея и других писателей-декадентов. К моменту знакомства с Кроули издатель­ское дело Смитерса было в упадке. Суд над Оскаром Уайльдом превратил издание эротической литературы, тем более произведений с гомосексуальным подтекстом, в очень рискованное занятие. Появление Кроули на поро­ге Смитерса оказалось, вероятно, очень кстати, посколь­ку это был молодой человек с большим состоянием, ку­чей стихотворений, огромным самомнением и притом желающий опубликовать свои труды.

Называя «Акелдаму» «вершиной своего Парнаса», Кроули считал её на тот момент лучшей своей книгой, кни­гой безупречной с технической точки зрения и представляющей собой «чистое выражение моего подсознатель­ного. На тот момент у меня не было свода идей адекватно отражающего моё мировоззрение. А эта книга провозгла­шала философию, чьё последующее развитие не внесло в эту философию существенных изменений. Я помню моё собственное отношение к этой книге. Она представлялась мне образчиком сознательной экстравагантности и эксцен­тричности». И правда, нельзя сказать точнее: термин «va­nity press» был как будто нарочно придуман для Кроули. Книга прошла почти незамеченной и удостоилась только одной рецензии, где говорилось, что «все стихо­творения книги пронизаны скептицизмом и покрыты налё­том разврата, поэтому к ней следует относиться с осто­рожностью»: молодым людям рекомендовали не читать эту книгу. В этом предостережении видна ирония судьбы: с первой же публикации к Кроули начали относиться на­стороженно. В 1904 году, когда он готовил к публикации книгу своей студенческой лирики под названием «В доме», университетский журнал Granta приветствовал новое из­дание ругательными, но остроумными и на удивление про­роческими виршами:

О, Кроули, имя, которое предназначено для славы!

(Или вы произносите его «Крулли»?) Как бы вы ни ценили собственное произведение,

Выглядит оно сущей безделкой. Вы мечете бисер перед свиньями,

О, великий Алистер Кролли. Поэтому «Гранта», как и следовало ожидать,

Решительно отказывается от ваших даров.

Позднее, в 1898 году, Кроули написал более толстую книгу под названием «Белые пятна», которая в завуа­лированной форме повествовала о епископе Джордже

Арчибальде, «неврастенике времён правления Наполео­на III». Кроули отдал рукопись Смитерсу, которому можно было доверять, тогда как посылать её другим издателям было рискованно, и Смитерс напечатал книгу. Текст её был набран по заказу Смитерса в Голландии.

Навеянная образом набожного дядюшки Кроули, Тома Бонда Бишопа, книга содержала цикл стихотворений о человеке, который помешался на сексуальной почве и стал убийцей. В этих эротических стихотворениях была представлена практически полная гамма сексуального поведения:от гетеросексуализма до педерастии. Когда позднее люди пытались использовать эту книгу как дока­зательство порочности Кроули, он парировал все напад­ки: «Ослы! С формальной точки зрения это действитель­но порнографическая книга, однако факт написания её — это лишь необычный способ, с помощью которого я до­казал чистоту моего сердца и разума». Он продолжал, утверждая, что книга с очевидностью обнаруживает нали­чие у её автора «неотъемлемо присущей ему духовности» и свидетельствует о его «сверхчеловеческой невинности». Он защищал свою книгу, говоря, что побуждением к её написанию послужило чтение книги фон Крафт-Эбинга «PsychopatiaSexualis», где утверждалось, что сексуальные отклонения являются следствием болезни. Кроули был глубоко не согласен с этим и говорил, что своим циклом стихотворений он хотел опровергнуть этутеорию, расска­зав историю о поэте, чья изначальная чистота превра­тилась в порочность, причём в каждом стихотворении обнажались скрытые психологические причины такого превращения. По словам Кроули, книга не задумывалась как порнографическая, но должна была служить утверж­дением того, что изображённый в ней тип поведения яв­ляется проявлением сексуальной магии, а потому прием­лем. Тем не менее по меркам того времени книга всё-таки была порнографической.

Подобно «Акелдаме», стихотворения этой книги во мно­гом навеяны поэзией Бодлера и снабжены предисловием Кроули, где он заявляет: «Психотерапевты, для чьих глаз только и предназначен этот труд, не пожалеют сил, чтобы предотвратить попадание этой книги в руки других людей». Одно из наименее откровенно порнографических стихо­творений может дать представление о содержании книги:

Белые руки, обнимающие меня, пламенная грудь,

которая скользит по моей груди,

Страстная змея, обвивающая моё тело,

Белые зубы, которые жаждут укусить, алый язык,

утомляющий своими ласками,

И губы, налитые кровью от неутолённых желаний,

Горячее дыхание и жаркие ладони, взъерошенные волосы,

Воспалённый рот, тёмно-красный, как рот змеи, Истинная хищница со своей добычей, ты нравишься мне такой, Горячая и неутомимая, как и я сам.

Если же эротический накал стихотворения становил­ся немного выше, осторожный Кроули, согласно прави­лам издания порнографической литературы, переходил на другой язык.

Другая книга, которая называлась «Зелёные Альпы», так никогда и не была напечатана. Кроули заплатил Сми­терсу за её издание, но последний сообщил ему, что в типографии произошёл пожар, уничтоживший и руко­пись, и уже набранные страницы. В тот момент Смитерс находился на грани банкротства, поэтому можно предпо­ложить, что он прикарманил деньги Кроули, чтобы отдать некоторые свои долги, и для этого сочинил историю с пожаром. К счастью, Кроули уже успел получить гранки, что дало ему возможность включить стихотворения в свои более поздние книги.

Было очевидно, что Смитерсу необходимо было най­ти замену. Человеком, которому Кроули передал при­вилегию на печатание своих произведений — финан­сировал эту издательскую деятельность по-прежнему он сам, — стал Чарлз Томас Якоби, управляющий издатель­ства Chiswick Press в Лондоне. До самой своей смерти, последовавшей в 1920 году, Якоби остался верным изда­телем Кроули. Качество продукции, выпускаемой этим издательством, было очень высоким: в наше время его отнесли бы к классу издателей альбомов по изобрази­тельному искусству. Кроули тоже необходимо было вы­брать себе издательство, и он остановился на авторитет­ной лондонской фирме Кегана Пола, Тренча, Трюбнера, которая позднее стала называться Routledge, Kegan Paul.

Почему Кроули выбрал именно эту фирму и почему она согласилась с ним работать, остаётся только догады­ваться. Это было уважаемое издательство, специализи­ровавшееся на публикации книг о Востоке и славившееся своим интересом к современной поэзии; здесь печатал­ся Теннисон. Эти обстоятельства привлекли Кроули. Из­датели же, подобно Смитерсу, могли потому благосклон­но отнестись к Кроули, что тот оплачивал все расходы. Как бы то ни было, в том же 1898 году они выпустили в свет третью его книгу — «Сказание об Первоначале».

Эта книга получила гораздо больше отзывов, возмож­но, потому, что была выпущена уважаемым издатель­ством. Из резюме, помещённых преимущественно в уни­верситетских и литературных журналах, можно было узнать, что книга представляет собой выдуманную, роман­тизированную мифологию, написанную лёгким ритмом, что книге не достаёт своеобразия и что она удивительно свободна от грязного налёта чувственности.

Как будто считая, что три книги в год — это недоста­точно, Кроули продолжил печатать свои произведе­ния, выпустив в свет книгу «Песни духа», сборник лирики, который получил ещё более широкий резонанс и даже стал известен за границей. Manchester Guardian слегка похва­лила книгу, Granta признала за книгой литературные до­стоинства, Literary Gazette советовала Кроули меньше за­ниматься интроспекцией, Athernoeum выступил с резкой критикой, a Church Times с иронией, которая не прошла для Кроули незамеченной, утверждала, что книга претен­циозна и свидетельствует о «большом труде, затрачен­ном мистером Кроули на формирование своей жизнен­ной философии». 1898 год завершился выходом в свет пятой книги Кроули, написанной приблизительно за та­кой же срок. Эта новая книга под названием «Йефтах» широко и активно обсуждалась даже в таких городах, как Абердин и австралийский Сидней, a Pall Mall Gazette даль­новидно утверждала, что «мистер Кроули относится к себе очень серьёзно; он убеждён, что у него есть миссия».

Несмотря на то что Кроули постепенно завоёвывал внимание критиков, книги свои он не продавал. Большая часть экземпляров раздавалась друзьям и знакомым, а объём продаж при этом был мизерным. По словам Тимо­ти д'Арча Смита, известного библиографа, Кроули разо­слал восемьдесят два экземпляра книги «Йефтах» по ре­дакциям газет и журналов, и лишь десять экземпляров было продано за последующие пять лет.

На ранней поэзии Кроули лежит отпечаток его нарас­тающего стремления заниматься магией, а также по-преж­нему присущей ему одержимости природой греха. Он находился тогда под сильным влиянием книги «Небо над храмом» и жаждал получить доступ к тому таинственному братству, о котором говорилось в книге. Кроме того, он всё ещё стремился найти компромисс между добром и злом, высказывая несколько странные и расплывчатые суждения. «Религия была для меня, — рассуждал он, — яркой реальностью самого положительного свойства. По­нятие добродетели этимологически восходит к понятию мужественности. Мужественная зрелость, творческое мышление и активное действие являлись для меня сред­ствами достижения целей. Не было никакого смысла воз­держиваться от пороков».

Публикация «Акелдамы» пополнила круг общения Кро­ули ещё одним человеком. Во время летнего семестра 1898 года, прямо перед тем, как Кроули должен был окон­чить университет, его представили молодому студенту, который изучал политологию, но был при этом профес­сиональным акварелистом. Его звали Джеральд Фестус Келли. Рождённый в 1879 году, сын зажиточного викария кэмберуэльского прихода в южном Лондоне и состоятель­ной матери, Келли учился в Итонском колледже и приехал в университет предыдущей осенью, проведя значитель­ную часть предшествующего этому приезду года в Юж­ной Африке, где выздоравливал после перенесённой хи­рургической операции по удалению абсцесса с печени. У него было две больших страсти: крикет и живопись.

Неизвестно, как именно они познакомились, но, ду­мается, их представил друг другу Смитерс, показавший Келли экземпляр первой книги Кроули. В результате Кро­ули пригласил Келли в свою квартиру на Тринити-стрит. Они немедленно подружились и договорились встретить­ся летом.

Келли, обаятельный и талантливый, хотя и несколько наивный молодой человек, тянулся к более старшему, энер­гичному, внешне привлекательному Кроули, который но­сил большие пижонские шейные платки, широкополые шляпы, массивные кольца с полудрагоценными камнями и шёлковые рубашки ручной работы. У молодых людей было много общего. Оба они принадлежали к привилеги­рованному классу, оба имели деньги, оба противостояли религиозным родителям и соответствующему воспита­нию. Тот факт, что комнаты Кроули были необычно обстав­лены — там стоял карточный стол, усыпанный покерными фишками, книжные полки были заполнены дорогими пер-воизданиями, над дверью висел альпинистский ледовый топорик, — только разжигал интерес Келли. Вероятно, Келли не обратил внимания на состояние шёлковых руба­шек, которые были грязны и, в лучших студенческих тра­дициях, нуждались в стирке. В связи с приписываемым Кроули невниманием к личной гигиене, много лет ходила история о том, как однажды один из могучих однокаш­ников Кроули обмакнул его в фонтан, чтобы Кроули стал наконец чистым. Однако это выглядит в высшей степени сомнительным. Едва ли нашёлся бы человек, способный пересилить Кроули, который был крепким, мускулистым и высоким. Кроме того, Кроули никогда не рассказывал ничего смешного о времени, проведённом им в Кембрид­же, что непременно сделал бы, если бы подобные грубые шутки имели место, даже если бы хотел их скрыть. Эта история — одна из многих, сочинённых, чтобы умалить значение Кроули и высмеять его.

Когда время обучения Кроули в университете прибли­зилось к концу, он не стал сдавать экзамены на учёную сте­пень. Нет, он не боялся провала: он просто не хотел тра­тить на это время и силы. Обладая превосходной памя­тью и зная, что овладел теми предметами, которые он выбрал для изучения, Кроули видел мало смысла в сдаче экзаменов. Подобно Суинберну, который отказался сда­вать экзамены в Оксфорде, потому что считал — возмож­но, справедливо — что знает больше своих экзаменато­ров, Кроули счёл экзамены бесполезным занятием. Он знал, к чему стремится. Он собирался достичь бессмер­тия. Учёная степень не имела отношения к его запросам, успех в которых мог быть гарантирован только умением магически управлять тайными силами природы. Он хотел быть не магистром гуманитарных наук, а магом.

Подводя итог своего трёхлетнего пребывания в Кем­бридже, Кроули пишет, отбросив всякую скромность:

Подобно Байрону, Шелли, Суинберну и Теннисону, я покинул университет, не получив учёной степени. Так было лучше; я не дал университету оказать мне честь; зато сам не раз ему эту честь оказывал. <...> я хотел проникнуться духом университета и сдавал [промежу­точные] экзамены, чтобы иметь возможность впитать этот дух без вмешательства со стороны авторитетных людей, но я не видел смысла в уплате пятнадцати ги­ней [плата за выпускные экзамены] ради привилегии носить длинную чёрную мантию, ещё более нелепую, чем короткая голубая, а также в уплате семнадцати пенсов вместо четырнадцати, в случае если меня уви­дят в ней курящим. Я не собирался становиться свя­щенником или школьным учителем; добавление сло­восочетания «бакалавр искусств» после моего име­ни, бесспорно, являлось напрасной тратой чернил... Я чувствовал, что мой жизненный путь предопреде­лён. В том, что касалось внешней стороны жизни, мо­ими героями были сэр Ричард Бертон и Экенштаин как современное его воплощение. Степень бакалавра не оказала бы мне существенной помощи ни в Гима­лаях, ни в Сахаре. Что касается моей литературной карьеры, то здесь академические отличия положитель­но выглядели бы позором. А с позиций моей духовной жизни, которую я ощущал как самый глубокий из своих интересов, погоня за одобрением со стороны факуль­тета была достойна лишь презрения... Я получил от Кембриджа то, что хотел: интеллектуальную и нрав­ственную свободу, дух инициативы и уверенности в себе; но, возможно, прежде всего — не поддающий­ся определению стиль университета.

Итак, в июле 1898 года, без учёной степени, но с опре­делённым представлением о направлении своего дальней­шего движения Кроули покинул Кембридж.

ГЛАВА 4 «Золотая Заря»

Покинув Кембридж, Кроули ощутил себя свободным че­ловеком с большими доходами, который не обязан не­медленно пускаться на поиски работы. Выражаясь его собственными словами, он в тот момент «пылал тремя увлечениями: альпинизмом, поэзией и Магией», причём каждое из них в большей или меньшей степени определя­ло выбранную им карьеру. Он вступил в новую жизнь с удовольствием и с довольно большим количеством, пусть не вполне управляемой им, энергии.

Всего через несколько недель после того, как Кроули освободил квартиру на Тринити-стрит, он и Экенштаин уже жили в палатке на леднике Шонбюль под вершиной Дент-Бланш, достигающей 4300 метров в высоту. Планирова­лось потренировать Кроули перед путешествием в Гима­лаи, а также проложить новый маршрут восхождения по восточному склону Дент-Бланш. Этот план был сорван ухуд­шившейся погодой, и-тренировки Кроули свелись к жиз­ни в высокогорном лагере и приготовлению еды. Кроме всего прочего, он изобрёл тогда приправу «ледниковый карри», заставлявшую других альпинистов выскакивать из палатки и набивать себе рот снегом после первого же проглоченного куска: Кроули всю свою жизнь славился любовью к острым блюдам. Живя на леднике, Кроули про­читал книгу «Разоблачённая Каббала» Сэмюэля Лиддела Мазерса, вышедшую в 1887 году. Он признавался, что не понимал там ни слова, но книга притягивала его, отчасти благодаря самой своей непонятности, которую Кроули решил преодолеть.

Ещё одно удерживало Кроули от занятий скалолаза­нием. Его здоровье ухудшилось, и он вынужден был от­правиться на отдых в Церматт. Во время выздоровления Кроули посещал пивной бар, где обыкновенно толпились альпинисты. С характерной для Кроули энергией и склон­ностью к оригинальности он начал читать для желающих лекции по алхимии. Среди его слушателей оказался бри­танский альпинист Джулиан Л. Бейкер, специалист по ана­литической химии, начинающий маг и практикующий ал­химик, который утверждал, что ему удалось добиться «фик­сации ртути». Кроули не мог поверить своему счастью. Месяцами он искал возможностей получить доступ в мир магов, и вот перед ним сидел человек, который мог ввес­ти его туда.

Когда Бейкер уехал из Церматта, Кроули последовал за ним, рассказал ему, что читал книгу «Небо над храмом» и что страстно желает найти описанный там Тайный Храм Всех Святых. Бейкер, тронутый большой заинтересован­ностью и искренностью Кроули, признался ему, что не яв­ляется мастером в этом деле, но знает человека, который может помочь.

Между тем здоровье Кроули не улучшалось, поэтому он вернулся в Лондон, занял комнату в отеле «Сесил» на набережной, посещал врачей, писал стихи — в это время он работал над книгой «Йефтах» — и встречался с Бейке-ром, который познакомил его с Джорджем Сесилом Джоунсом.

Вспыльчивый, бородатый валлиец, невероятно похо­жий на типичные викторианские изображения Христа, Джоунс работал в химической промышленности, имел лабораторию в центре Лондона и дом в пригороде Бей-зингстока в Хэмпшире. Он был также очень начитан в об­ласти магии, которую изучал с любознательностью и до­тошностью учёного. Кроули с огромным вниманием слу­шал то, что Джоунс говорил о магии, и вскоре они стали близкими друзьями, причём отношениям этим суждено было продлиться многие годы.

На этом этапе Кроули старался впитать как можно больше знаний о магии. Ему важно было понять, что она собой представляет. Для того чтобы начать что-то пони­мать в магии, необходимо сначала освободиться от всех своих предубеждений.

Сам Кроули определял магию как «искусство обще­ния без использования обычных средств» — иначе гово­ря, при помощи силы воли; или, цитируя Кроули, «Ма­гия — это Наука и Искусство совершать Перемены в соот­ветствии со своей Волей». Ещё одно объяснение, которое предлагает Кроули, звучит следующим образом: «Соглас­но природе вещей... жизнь является таинством; другими словами, любое наше действие является магическим дей­ствием. Наше духовное сознание при помощи воли и её орудий воздействует на материальные объекты, с тем что­бы осуществить изменения, результатом которых станет рождение новых состояний сознания, к которым мы и стре­мимся». В качестве примера он приводит католическое богослужение, во время которого воля руководящего обрядом священника наделяет облатку и потир с вином божественными свойствами, давая тем самым физиче­ское выражение духовной сущности. Однако мысль Кроу­ли заключается в том, что мы все совершаем подобное своими действиями, когда задействуем в них волю. Про­водя параллель этому рассуждению, можно представить себе человека, вскапывающего землю в своём саду лопа­той, которую он для этого купил. Человек использует волю для вскапывания земли, поскольку деньги, которые он за­работал, потратив собственную энергию, «заставляют» землю быть вскопанной: покупая лопату, он тем самым направлял свою волю на вскапывание сада.

Через несколько дней Кроули начал практические за­нятия по астральному видению. Бейкер, как рассказывает Кроули, инструктировал его, говоря:

представь, что некий образ тебя [известный под на­званием Тела Света] стоит прямо перед тобой. Пере­мести в него своё сознание. Приподнимись над зем­лёй. Вызови духов, которых требуют известные тебе предписания. Посмотри на их внешний вид. Проверь их подлинность. Вступи с ними в разговор. В их сопро­вождении отправляйся в ту часть Вселенной, которую ты желаешь исследовать. Вернись на землю. Добей­ся пространственного совмещения Тела Света с фи­зическим телом. При помощи знака Гарпократа сде­лай так, чтобы эти тела вновь слились друг с другом. Вернись в состояние обычного сознания.

Тело Света создано из Астрального Света, космиче­ской субстанции, иногда называемой эфиром, невероят­но чувствительной к любому влиянию или воздействию. В том числе и к воздействию человеческой мысли, кото­рая, как принято было считать, исходит из человеческого мозга в виде волн. Если эти мысли-волны удавалось при помощи магических средств сконцентрировать и напра­вить на Астральный Свет, то составляющая его субстан­ция оформлялась в образ, являющийся проекцией или творением мысли. Считалось, что как только человек ов­ладевает умением создавать Тело Света, он становится способным к телепатии, передаче мыслей на расстоянии и даже к путешествиям во времени.

Кроули опробовал и проверял всё, что узнавал от Джоунса, и вскоре, как было когда-то и с альпинизмом, ре­шил, что превзошёл своих учителей. И в самом деле, он чувствовал, что магические упражнения даются ему лег­ко. За короткое время он овладел, как ему казалось, ис­кусством создания настолько мощного Тела Света, что его могли видеть обычные люди. Позднее его Тело Света обрело такую независимость сознания, что могло путе­шествовать без ведома своего хозяина. Кроули утверж­дал, что слышал рассказы друзей о том, как они видели его в том или ином месте, где его в данный момент не было. Друзья видели не его самого, а Тело Света.

Не все магические упражнения Кроули проходили успешно. Кроули рассказывает об одном эксперименте, который он проводил в Истборне, где его мать снимала дом. Однажды вечером во время отлива он отправился к воде, причём отошёл как можно дальше от набережной, а затем, начертив на песке круг и соорудив маленький ал­тарь из камней, зажёг костёр, воскурил ладан и начал обряд. Он надеялся вызвать ундин, женских духов, оби­тающих в воде и способных общаться с людьми. Но вме­сто них появился любопытный полицейский, привлечён­ный видом человека, который при свете луны произносил заклинания и скакал вокруг костра. Неизвестно, насколь­ко правдива эта история: возможно, перед нами пример подшучивания Кроули над самим собой.

На собственных ошибках он узнал о самых распро­странённых заблуждениях, свойственных тем, кто стремит­ся овладеть искусством магии, и скоро пришёл кубежде-нию, что успех в этом деле зависит от способности чело­века пробудить в себе творческий дух, который позволяет начинающим действовать без понимания и осознания механизма собственных действий и помимо интеллек­туальной рационализации. Магия, по предположению Кроули, была скорее искусством, чем наукой.

В книге Колина Уилсона «История оккультизма», опубликованной в 1971 году, магический статус Кроули достаточно точно определён утверждением, что он был прирождённым магом с мощными животными инстинк­тами и сексуальной мотивацией. Имея это в виду, даже те, кто относится к Кроули с насмешкой, должны принять во внимание, что он верил во внутреннюю связь между магией и человеческой волей, которая, как он считал, на­ходится, как правило, в подавленном состоянии, посколь­ку люди пассивны и слишком полагаются на свой разум, вместо того чтобы довериться инстинктам и интуиции. Стремление опираться на рассудок — не просто предпо­ложение Кроули: без сомнения, это стремление свой­ственно западному обществу, в котором он жил. Кроули считал, — и те, кто принимал его теорию, должны были твёрдо в это верить, — что магия является подсознатель­ным процессом и что обратиться к ней его заставила ско­рее интуиция, чем разум. Перед теми, кто отмахивался от магии Кроули, ставился вопрос: что такое воображение? Кроули сказал бы, что это и есть магия. Говоря кратко, то, что Кроули считал магией, сегодня расценили бы как со­четание подсознания, воображения и методов, позволя­ющих управлять ими и вступать с ними в контакт — всем этим зачастую занимаются современные психиатры.

Для Кроули магия была сложным материалом, трудно поддающимся овладению. Практикующий маг должен быть одарённым человеком, обладать необходимыми на­учными знаниями, не иметь предрассудков, кроме того, он должен уметь легко схватывать новое и обладать обыч­ным здравым смыслом. Что касается самого Кроули, то математика и химия давали ему необходимый багаж на­учных знаний, литературное творчество позволило ему избавиться от предрассудков, а благодаря наличию прак­тически мысливших предков-пивоваров он удовлетворял и последнему требованию.

Прошло не так много времени, прежде чем Джоунс, наставник Кроули в магических делах, понял, что его уче­ник обладает большими способностями, и предложил ему выдвинуть его в качестве кандидата на вступление в маги­ческое сообщество, в котором состоял сам. Оно назы­валось «Герметический Орден Золотой Зари», или, для посвященных, просто «Золотая Заря» (Golden Dawn, или G.\ D.\). Имея в своих рядах А.-Э. Уэйта, это общество на­зывалось герметическим потому, что было связано с бо­гом Гермесом. Кроули с готовностью принял предложе­ние, и вскоре Джоунс представил его лидеру «Золотой Зари» Сэмюэлю Лидделу Мазерсу.

Мазере был необычной личностью. Ирландский поэт У.-Б. Йейтс, тоже член «Золотой Зари», считал его напо­ловину лунатиком, наполовину мошенником. И он был прав. Мазере, очарованный возрождением искусства и религии кельтов и почему-то являющийся убеждённым якобитом, безо всяких оснований утверждал, что Мак-Гре-гор из Гленстрэ — это он, нередко называя себя Мак-Грегором Мазерсом графом де Гленстрэ. Он настаивал на том, что его фамилия использовалась родом Мак-Грегеров после того, как в 1603 году они были объявлены вне закона, и что его прапрадед унаследовал франко-шотланд­ский титул графа Мак-Грегора де Гленстрэ. Он одевался по-шотландски, исполнял танец с мечами, носил за голе­нищами кинжалы и щеголял шотландской кожаной сум­кой, отороченной мехом. Тот факт, что Мазере, сын клер­ка, никогда не был в Шотландии вплоть до 1897 года, ка­залось, ничуть не смущал его.

История самого общества «Золотой Зари» была столь же пёстрой и неоднозначной, как история главы этого общества. В значительной степени оно было ро­зенкрейцерским и в этом качестве вело своё происхож­дение от розенкрейцеров, тайной европейской религии, основателями которой считались тамплиеры, катары и альбигойцы. Постоянно подвергаясь гонениям со сто­роны христианской церкви, розенкрейцеры верили, что являются хранителями тайных истин, восходящих ещё к Древнему Египту, и что их долг — обучать новых посвя­щенных и передавать им свои знания.

В конце XIX века «Золотая Заря» была самым влия­тельным из оккультных сообществ, действовавших на территории Великобритании. Она была основана на по­чве неприятия нового духа научных открытий, экзистен­циализма, материализма и благочестия христианства викторианской эпохи. Общество пополнялось как людь­ми, приходящими непосредственно в «Золотую Зарю», так и теми, кто переходил из Теософского общества госпожи Елены Петровны Блаватской, образованного в 1875 году. Причиной таких переходов было то, что об­щество Блаватской в большей степени ориентировалось на восточные религиозные традиции, а некоторым его чле­нам казалось, будто религиозные образы Индии и Тибе­та, которыми пользовалась Блаватская, не подходят для западного общества. В центре теософии Блаватской была идея, перенесённая затем в «Золотую Зарю». Заключалась она в том, что существует группа отшельников, извест­ных какТайные вожди, Махатмы, Незримые учителя, кото­рые живут в гималайских пещерах, наблюдают за жизнью человечества и управляют его делами и судьбами. Двое из них, КутХуми и Мория, будто бы являлись госпоже Бла­ватской. Это, однако, не спасло её от обвинений в мошен­ничестве, выдвинутых против неё Обществом психиче­ских исследований. Но как следствие этого выпада про­тив неё и теософии было основано общество «Золотой Зари».

Существует несколько версий истории основания «Зо­лотой Зари», но суть этой истории в том, что однажды около 1880 года, а возможно, в 1884 году преподобный Альфонс Вудфорд, исследователь масонских рукописей, нашёл зашифрованный манускрипт. Романтики утвержда­ют, что он обнаружил его в книге, купленной на букинисти­ческом рынке, который действительно существовал в то время на Фаррингдон-роуд в Лондоне. Другие говорят, что этот манускрипт встретился ему в августе 1887 года среди бумаг, завещанных ему оккультистом по имени Фре­дерик Хокли. Не зная, с какого конца браться за расшиф­ровку найденной рукописи, Вудфорд передал её доктору Уильяму Винну Уэсткоту, следователю по делам об убий­ствах из северного Лондона, начинающему оккультисту, масону, состоящему членом «Societas Rosicruciana in Anglia» (Общество розенкрейцеров в Англии), эзотериче­ского масонского розенкрейцерского ордена, и другу гос­пожи Блаватской. Манускрипт был показан также доктору У.-Р. Вудмену, ещё одному из уважаемых членов той же розенкрейцерской общины. Доподлинно неизвестно, что произошло дальше. То ли Уэсткоту удалось перевести некоторые фрагменты пяти магических ритуалов, запи­санных при помощи искусственного алфавита XVI века, то ли оба, и Вудмен и Уэсткот, расписались в своей беспо­мощности и показали рукопись Мазерсу.

Член того же розенкрейцерского ордена, что и Уэст­кот, Мазере некоторое время жил в Париже, переводя один из самых известных трудов по магии под названием «Соломоновы ключи». Мазерсу удалось расшифровать манускрипт, который состоял из описания древнего ри­туала посвящения и объяснения истинных возможностей козырей в картах Таро. В манускрипте значились также имя и адрес женщины, сведущей в оккультизме. Это была фройляйн Анна Шпренгель из Нюрнберга. В октябре 1887 года Уэсткот написал ей и в следующем месяце получил ответ. Фройляйн Шпренгель оказалась главой организации под названием Rosicrucian Lichte Liebe Le-ben Tempel (Розенкрейцеровский Храм Света, Любви и Жизни). Организация действовала в Нюрнберге, давно известном как место основания тайных групп и сооб­ществ. Фройляйн Шпренгель дала Уэсткоту, Вудмену и Мазерсу разрешение основать общество, сходное с её собственным.

Мазере и Уэсткот вместе составили свод ритуалов, дополнили его от себя и в качестве комментария к нему написали «Ознакомительные лекции». Экипировавшись таким образом, они открыли «Храм Изиды — Урании гер­метических ученых ордена "Золотой Зари"». В марте сле­дующего года из Нюрнберга пришла грамота, узако­нивающая работу новой организации. По нечаянности фройляйн Шпренгель забыла подписать документ, но Уэсткот сделал это за неё, используя её магическое имя Sapiens Dominabitur Astris: вероятно, она дала на то своё разрешение. Это стало причиной некоторых трений меж­ду английскими и немецкими розенкрейцерами, по­скольку после смерти фройляйн Шпренгель в 1890 году её нюрнбергские коллеги оскорбились тем, что с ними не-посоветовались по поводу создания английского от­деления общества. Они сообщили адептам из Лондона, что не будут оказывать им никакой магической поддерж­ки, однако будут снабжать их знаниями, необходимыми для самостоятельных контактов с Тайными Вождями.

Как бы то ни было, сейчас ко всей этой истории при­нято относиться с подозрением. Скорее всего, Уэсткот выдумал её, подделав как манускрипт, так и грамоту. Возможно, это было сделано при поддержке со сторо­ны Вудмена и Мазерса, причём фройляйн Шпренгель никогда не существовала. Уэсткотом двигало желание основать организацию, которая могла бы соперничать с Теософским обществом Блаватской. Что бы там ни произошло на самом деле, это несущественно. Важно, что к 1890 году «Золотая Заря» уже была вполне при­знанной организацией, растущей и упрочивающей своё влияние.

В «Золотой Заре» занимались преимущественно ри­туальной магией, а также искусством оказывать влияние при помощи хорошо тренированной воли. Члены обще­ства в основном стремились лишь получить знания в об­ласти магии, и только немногие действительно хотели заниматься ею на практике.

Тому, кто желал достичь успехов в магии, следовало верить в способность человека общаться со вселенной как с целым, а также в то, что правильно тренированная чело­веческая воля способна исполнить буквально любое жела­ние. Кроме того, нужно было верить в существование пла­нов и уровней бытия, отличных от физического, в то, что есть разумные существа помимо имеющих физическое воплощение, и в то, что люди находятся лишь в процессе восхождения по лестнице психической эволюции.

Вступив в контакт с этими иными планами бытия или войдя в них, на них можно было воздействовать при по­мощи исполнения соответствующего обряда. В обществе «Золотая Заря», как правило, использовался герметиче­ский ритуал, то есть ритуал, имеющий отношение к богу Гермесу. Это действо называлось заклинанием Гермеса. Поскольку с Гермесом связано число восемь, ритуал со­вершался при восьми зажжённых свечах, алтарь был вось­миугольным или стоял внутри восьмиугольника, начер­ченного на полу. Во время ритуала принималась пища, ещё со времён древних греков ассоциирующаяся с Гер­месом. В процессе церемонии маг отправлял своё энер­гетическое тело на другие уровни бытия и, пребывая в них, получал знания, силу или возможность общения, которые стремился получить. Как правило, маг хотел изменить своё сознание, с тем чтобы общаться с другими разумны­ми существами и получить от них информацию или навы­ки, необходимые для тренировки воли.

Поначалу «Золотая Заря» была не более чем кружком промасонски настроенных, похожим образом мыслящих начинающих магов. В обществе состояло даже несколько женщин, также заинтересованных в оккультизме: в отли­чие от большинства других обществ, приём женщин не возбранялся. Однако под руководством Мазерса все из­менилось.

В течение нескольких лет Мазере жил впроголодь, с трудом сводя концы с концами и отдавая своё время науке, но в 1890 году его приняли библиотекарем в Музей Хорнимена, располагавшийся в Форест-хилле на юге Лон­дона. Эта эклектичная коллекция совмещала в себе экс­понаты по этнографии и естествознанию с музыкальны­ми инструментами и была основана в 1860-х годах Фре­дериком Джоном Хорнименом, известным чайным торговцем, членом партии либералов и депутатом пар­ламента от Фалмута и Пенрина. Эту работу Хорнимен пред­ложил Мазерсу по настоянию своей дочери Энни, всту­пившей в общество «Золотой Зари». Энни, которую дру­зья прозвали Тэбби, была подругой красавицы жены Мазерса, Мины Бергсон, сестры философа Анри Бергсо­на: девушки вместе учились в Школе изящных искусств Слэйда. Получив работу, Мазере с женой, которая была намного младше его, поселился при музее. Несомненно, дело было в том, что Энни Хорнимен хотела помочь по­друге выбраться из полунищенского состояния, в кото­ром та находилась. Тем не менее в первый же год работы Мазере поссорился с Хорнименом, втом числе из-за лож­ной информации, которую дал о себе Мазере во время общенациональной переписи, объявив себя на пятнад­цать лет младше, чем был на самом деле. После того как он был изгнан из музея, Энни Хорнимен по меньшей мере ещё пять лет продолжала оказывать обоим Мазерсам материальную поддержку.

В 1892 году Мазерсы переехали в Париж, где сначала жили по адресу бульвар Сен-Мишель, 121, а затем пере­ехали в пригород Отей и поселились на улице Моцарта, 87.

В то время Мазере именовал себя шевалье Мак-Грегор. По слухам, Мазере, который познакомился с Миной Берг­сон в библиотеке Музея Хорнимена и сменил её имя на имя Мойна, потому что оно звучало более по-шотланд­ски, никогда не имел с ней половых сношений, поскольку считал, что половые связи являются помехой в самосо­вершенствовании мага.

Мойна Мазере была ясновидящей, и через неё, как утверждал Мазере, он вступал во взаимодействия с Тай­ными Учителями. По его собственному утверждению, он встретил троих из них однажды вечером в Булонском лесу. Оснащённый знаниями, которые дали ему эти трое, Ма­зере вернулся в Лондон и объявил Вудфорду и Уэсткоту о том, что узнал. Удивив их своими известиями, он уве­рил рядовых членов «Золотой Зари» в том, что является носителем истин, которые были переданы лично ему, и что Тайные Учителя назначили его главой всего сооб­щества. За очень короткое время он стал единственным лидером «Золотой Зари». Облечённый такой властью, он сочинял новые ритуалы, писал новые манускрипты и учре­дил внутри ордена отдельную ступень для тех адептов, которым удавалось добиться заметного прогресса в ма­гии. Его высокое положение, несомненно, гарантировало ему некоторое финансовое вознаграждение.

Общество было организовано иерархически. Снача­ла человек вступал в Первый (или внешний) орден в ка­честве неофита, затем продвигался, в зависимости от уровня именуясь зелатором, теоретиком, практиком или философом, причём последнего уровня достичь было не­вероятно трудно, потому что к этому моменту человек должен был овладеть уже очень большим количеством знаний и почти уже быть в состоянии входить в контакт с собственным святым Ангелом-хранителем. Члены внеш­него ордена участвовали в ряде магических церемоний, но не совершали серьёзных магических действий. Во Второй (внутренний) орден можно было вступить только по при-глашениюТайныхУчителей, которые выражали свою волю через Мазерса. Если Первый орден был окутан тайной, то Второй был абсолютно секретным, поскольку, попав в него, члены «Золотой Зари» получали указания по заня­тиям ритуальной магией.

Известный под названием Rosae Rubeae et Aurae Crucis, что означает «Рубиновая Роза и Золотой Крест», Второй орден включал в себя три уровня — Adeptus Minor (младший адепт), Adeptus Major (старший адепт) и Adep­tus Exemptus (исключительный адепт). За ними следовал уровень, который обыкновенно называют Argentinum Astrum (серебряная звезда), но он недоступен для людей. Разумеется, Мазере достиг уровня Adeptus Exemptus. Этого было достаточно: он поднялся до наивысшей точ­ки, к которой только может стремиться человек.

Как только вся эта система установилась, для «Золо­той Зари» наступила эпоха процветания. Под своей се­нью общество собрало обширный корпус разнообраз­ного, порой несовместимого магического материала и сфабриковало из него жизнеспособную (действующую) систему с упорядоченной структурой членства и отправ­ления обрядов, а также со сводом наставлений для заня­тий теоретической и практической магией. В 1893 году в обществе состояло 170 действующих членов, причём к 1896 году их число возросло до 315 человек. Храм Изи-ды — Урании (так сказать, главный штаб общества) про­водил свои ритуальные церемонии в Марк-Мейсон-холле на Грейт-Куин-стрит в Лондоне, главном здании масон­ской ложи, предназначенном для членов высшей ступени масонского братства. Отделения «Золотой Зари» были и вне Лондона. Например, храм Озириса в Уэстон-сью-пер-Мэре, Храм Гура в Брэдфорде, Храм Амен-Ра в Эдин­бурге и Храм Ахатор, основанный Мазерсом в Париже в 1894 году. Некоторые храмы существовали недолго, другие — наоборот. Члены Второго ордена, число кото­рых достигло в 1900 году шестидесяти, встречались в менее роскошных условиях: на Оукли-сквер, 26, непода­лёку от железнодорожной станции Юстон, а затем на Блайт-роуд, 36. В Марк-Мейсон-холле арендовалась от­дельная комната для особо важных церемоний.

Плата за посвящение составляла десять шиллингов. Ещё десять шиллингов уплачивались ежегодно в виде членского взноса. Во время собраний по рядам пускали шляпу для сбора пожертвований. Казной общества заве­довал Мазере. В общество принималось большое коли­чество новых членов, поскольку Мазерсу необходимо было как укреплять финансовое положение общества, так и наращивать своё собственное состояние. Однако зна­чительная часть принятых людей не задерживалась надол­го. Большинство новых членов были выходцами из круп­ной буржуазии с более чем поверхностным представле­нием об иной реальности и о том, что в наши дни назвали бы лунатизмом или сумасшествием. Однако среди них было несколько искренне заинтересованных и серьёзных людей.

Самым известным примером последних является У.-Б. Йейтс, который с подросткового возраста интере­совался оккультизмом, особенно чёрной магией и сата­низмом, и основал свою собственную небольшую группу под названием «Герметическое общество», которая дей­ствовала в Дублине, пока Йейтс в 1887 году не переехал в Лондон. Впервые он встретил Мазерса в читальном зале Британского музея, где, как вспоминает Йейтс, он «часто видел человека лет тридцати шести — тридцати семи в коричневом вельветовом пиджаке с худым, решитель­ным лицом и атлетическим телосложением, который ка­зался, прежде чем ему стали известны его имя и род за­нятий, некой романтической фигурой». В марте 1890 года Мазере предложил Йейтсу вступить в «Золотую Зарю», а в январе 1893-го принял его во Второй орден, дав ему внутреннее имя Frater Demon Est Deus Inversus (Брат злой дух — Бог наоборот), что отвечало сатанинским представ­лениям Йейтса.

Как бы ни расширял границы «Золотой Зари» приток новых членов, столь же быстро нарастали и противоре­чия внутри общества. Вудфордумерв 1891 году, аУэст-кот отошел от управления обществом, возможно, после того, как Мазере, самоуверенный автократ, вынудил его это сделать, но уж точно после того, как его работодатели сообщили ему, что членство в оккультном обществе несовместимо с должностью следователя. Как именно начальство Уэсткота узнало о том, что он состоит в тай­ном обществе, остаётся только догадываться, однако сам Уэсткот считал, что информация поступила от Мазерса, который, по-прежнему живя большей частью в Париже, пытался управлять своей паствой издалека при помощи регулярно отсылаемых распоряжений и энциклик. Адеп­там, получающим магическое знание от Мазерса, пола­галось подписывать обещание в личном повиновении ему до тех пор, пока они не продвинутся в магическом искус­стве. Многие соблюдали это предписание, но никакого повышения в отношении их не следовало, тогда некото­рые начинали подозревать, что магические знания и сила Мазерса не безграничны. Встречались и такие, кто не был готов слепо подчиняться и хотел знать, на что идут день­ги членов общества, были и пуристы, которые сомнева­лись в подлинности ритуалов. Добровольные уходы, а так­же исключения из общества стали частыми и провоциро­вали волнения.

Мазере раздражал всех. С ним поссорилась даже Энни Хорнимен, и в декабре 1896 года она была исключена из общества за неповиновение. Энни, недовольная тем, что Мазере был якобитом, его часто повторявшимися за­поями и расточительством, прекратила оказывать ему финансовую помощь. Правда, для их разрыва была и дру­гая, подспудная причина. Энни поссорилась с доктором Эдвардом Берриджем, гомеопатом и членом «Золотой Зари», и попросила Мазерса исключить его. Однако Бер-ридж был другом Мазерса, и Мазере встал на его сторо­ну. Группа членов общества ходатайствовала о том, что­бы Мазере не исключал Энни, но тот не внял этим просьбам. После исключения Энни у Мазерса начались серьёзные проблемы с деньгами, и он изо всех сил ста­рался добыть их.

Один из способов, которым он зарабатывал себе на жизнь, заключался в торговле турецкими железнодорож­ными акциями. Другой — в публичном проведении маги­ческих церемоний. Всё началось с того, что однажды ве­чером Мазерсу явилась египетская богиня Изида и пове­лела ему рассказать людям о её божественности. Мазере превратил одну из комнат своей квартиры на улице Мо­царта в храм богини Изиды и начал устраивать там теат­рализованные церемонии, во время которых он был одет в длинную белую мантию, опоясанную ремнём с выграви­рованными на нём знаками зодиака, на его щиколотках и запястьях красовались священные браслеты, а через плечо была перекинута шкура леопарда. Тем временем Мойна надевала мантию из шифона, конусообразную еги­петскую шапку. Её голову венчал цветок лотоса. Поначалу эти представления проводились только для друзей, но вскоре один журналист посоветовал Мазерсу сделать це­ремонии публичными. Вероятно, выиграв битву со своей совестью, Мазере согласился. Для своих представлений он арендовал маленький Театр Бодиньер с камерной ат­мосферой, располагавшийся по адресу улица Сен-Лазар, 18. На сцене возвышалась огромная статуя Изиды, окру­жённая изображениями менее значительных божеств. Пе­ред статуей располагался алтарь, а на нём — тибетская лампа, в которой горело неугасимое пламя.

Иерофант Рамзес (Мазере) появлялся из-за кулис, держа в руках цветок лотоса и трещотку, которой он тряс. Стоя около алтаря, он произносил несколько заклинаний из египет­ской Книги мёртвых, и Верховная жрица Анари (Мойна) приступала к материализации и вызыванию Изиды. За­тем следовал финал, во время которого французская танцовщица исполняла Танец Четырёх Стихий. Не оста­лось никаких данных о том, сколько таких представлений было дано и сколько денег они принесли Мазерсу.

Кроули был принят в общество «Золотая Заря» в каче­стве неофита в Марк-Мейсон-холле 18 ноября 1898 года. В момент вступления он был уверен, что здесь он сможет проникнуть в тайны бытия и страстно желал найти в этом обществе систему, которая дала бы направление его ма­гическим устремлениям. Остальное, как он считал, долж­но было прийти с опытом.

Он проходил обряд посвящения со всей искренно­стью и серьёзностью, приличествующими этому случаю, хотя тот факт, что церемония проходила в здании масон­ской ложи, разочаровал его. Его насторожило и то, что члены общества, как оказалось, в основном были обыч­ными буржуа. Однако эти небольшие недостатки были смягчены самим событием. Ритуал выглядел впечатляю­ще и содержал, по убеждению Кроули, настоящие маги­ческие формулы и заклинания. Сквозь призму священной природы этой церемонии Кроули увидел себя входящим в Тайную церковь святого Грааля.

Перед началом этого волнующего ритуала Кроули одели в просторную мантию, доходившую ему до лоды­жек, голова его была целиком закрыта шапкой, а талия подвязана трижды обёрнутой вокруг неё верёвкой. К его правому запястью была также привязана верёвка, конец которой держал проводник. Этот человек должен был провести Кроули по ступеням обряда. Затем его ввели в храм, где на его руки и мантию начали брызгать водой и воскурять вокруг него ладан. Потом с лицом, по-преж­нему закрытым шапкой, его подвели к алтарю, перед ко­торым он встал на колени и дал клятву хранить тайну орде­на и соблюдать законы братства. Этого требовал обряд. Заключительная клятва угрожала новичку ужасной смер­тью, в случае если он нарушит первые две. После того как завершился обход храма, шапка была снята. Теперь к Кроули обратились три мага, которые официально при­няли его в «Герметический орден "Золотой Зари"». По за­вершении этого этапа Кроули сообщили секретные зна­ки общества, рассказали о принятой в обществе манере рукопожатия и особенной походке. Затем имело место грубое подобие таинства причащения, и церемония за­кончилась. Сходство этого обряда с ритуалом вступле­ния в масонскую ложу никак не назовёшь поверхностным. Эти церемонии совпадают даже в отношении заключи­тельной клятвы, согласно которой вступающий в орден должен хранить тайну. Если бы Кроули знал об этом, он, возможно, был бы ещё более разочарован.

Во время обряда Кроули было дано магическое имя, которое, как обычно и бываете большинством таких имён, больше напоминало девиз. Его назвали Пердурабо, что означает «Тот, который пребудет». Имя оказалось проро­ческим, хотя большая часть церемонии, как стало понят­но со временем, прошла напрасно. Кроули нарушил по­чти все свои клятвы, однако так никогда и не подвергся ужасной смерти от грома и молнии.

По окончании церемонии Кроули был представлен своим товарищам по обществу «Золотой Зари». Они ока­зались явно ниже его. По мнению Кроули, почти все они представляли собой «жалкое сборище ничтожеств; члены Ордена оказались такими же вульгарными и заурядными, как и любая другая группа обычных людей». Только Джо-унс и Бейкер имели образование и были сведущими в нау­ках. Тем не менее несколько человек выделялись среди обывательской серости остальных. Это были У.-Б. Йейтс, Флоренс Эмери — известная актриса со сценическим псевдонимом Флоренс Фарр, А.-Э. Уэйт, издатель Алд-жернон Блеквуд и писатель Артур Мейчен тоже состояли в обществе, хотя и не всегда активно участвовали в его жизни.

Можно предположить, что пренебрежительное отно­шение Кроули к остальным членам «Золотой Зари» явля­лось типичным проявлением его самомнения, и, возмож­но, это так и есть, но существуют и другие отзывы о них, как о пёстрой толпе ничтожеств. Мод Гонн, ирландская патриотка и фенианская националистка, в которую был влюблён Йейтс и которая вступила в «Золотую Зарю» в 1891 году, высказывалась о членах общества как об «ужасной компании». Флоренс Фарр держалась, несом­ненно, другой точки зрения. Занимая в обществе офи­циальный пост и являясь бывшей любовницей как Йейт-са, так и Джорджа Бернарда Шоу, она, как рассказывали, была не в состоянии отклонить хоть какое-то из делае­мых ей предложений и находилась в сексуальной связи с несколькими членами общества, включая, по слухам, и самого Кроули.

Однако Кроули постигло и ещё одно разочарование, касавшееся уровня тайных знаний, которые ему давали в Обществе, и содержания «Разъяснительных лекций», ко­торые он должен был посещать. Оказалось, что со значи­тельной частью этой информации он уже знаком. И дело здесь не в самоуверенности Кроули. Он потратил месяцы на изучение литературы по магии, и ему были известны источники и происхождение того материала, который давали на лекциях. Более того, он обнаружил, что то, чему его «учили», можно легко прочесть в книгах, был бы толь­ко интерес и желание.

Благодаря предварительной подготовке, энергии, жа­жде к познанию, способности быстро обучаться, Кроули стремительно продвигался по ступеням Ордена. Через месяц он стал зелатором, через два — теоретиком, а к февралю 1899 года — практиком. Поскольку правила требовали трёхмесячного перерыва, его не производили в философы вплоть до мая. После этого он мог бы быть немедленно посвящен во Второй орден, но такое повы­шение требовало семимесячного ожидания и специаль­ного приглашения: автоматический перевод был невоз­можен.

Таким образом, в этот момент возникла временная остановка в его продвижении по магическому пути. Тог­да Кроули направил своё внимание на Операцию Абрамелина, которую называют также Операцией тайной ма­гии Абрамелина. Цель этого раздела магии заключалась в получении знаний об Ангеле-хранителе и во вступлении во взаимодействие с ним, что, в свою очередь, являлось средством познания себя. Джоунс одолжил Кроули эк­земпляр книги Мазерса об Абрамелине, а также проин­структировал его относительно первоначальных шагов Операции.

Информацию о волшебнике Абрамелине Мазере об­наружил в одном из манускриптов, хранившихся в париж­ской библиотеке Арсенала. По словам Мазерса, мануск­рипт о магии Абрамелина представлял собой книгу, на­писанную Авраамом Евреем в 1458 году. Он обучался оккультным наукам, подобно многим образованным ев­реям XV века, и однажды отправился в Египет, чтобы най­ти себе учителя по тайнам магии. Оказавшись на месте, он встретил другого еврея по имени Аарон, который, в свою очередь, рассказал ему о существовании мага Абрамелина, который, живя в Арачи, якобы обладал боль­шими знаниями в оккультных науках. Авраам Еврей по­ехал туда и стал учеником Абрамелина. Впоследствии, уже став опытным магом, он написал книгу, собрав туда всё, что узнал от учителя. Эта книга была переведена на французский около 1700 года. На неё-то и наткнулся Ма­зере и перевёл с французского на английский. Мазере был не первым, кто изучал книгу Абрамелина. Её читали Аль­фонс Луи Констан, который под псевдонимом Элифаса Леви заложил основы вновь возродившегося интереса к магии в XIX веке, а также Эдвард Роберт Бульвер, второй барон и первый граф Литтон, романист и наместник ко­роля в Индии.

Эта книга считалась самым значительным из магиче­ских трактатов, и Кроули был о ней очень высокого мне­ния. Он начал понимать, что большинство ритуалов были либо выдуманными, либо переделанными из старинных католических или иудейских обрядов. «Книга тайной ма­гии волшебника Абрамелина», как она называлась, пред­ставляла собой исключение. Эта книга, — писал Кроули, —

написана благородным стилем. Она абсолютно ясна; она не требует ни соблюдения причудливых деталей ритуала, ни даже обычных вычислений. В ней нет ни­чего, что раздражало бы ум. Наоборот, описанные в ней действия в высшей степени просты. А предла­гаемый метод находится в полном соответствии с эти­ми действиями. Там есть — это правда — определён­ные предписания, которых необходимо строго при­держиваться, но они касаются лишь соблюдения правил хорошего тона при проведении столь величе­ственной операции. Магу следует поселиться в доме, где отсутствие шума и суеты было бы гарантировано; после этого не нужно делать практически ничего — лишь с возрастающим усердием и сосредоточенно­стью в течение шести месяцев уповать на получение доступа к Знанию об Ангеле-хранителе и на общение с ним. Как только Ангел-хранитель появляется, необ­ходимо сначала вызвать Четырёх Великих Князей Мирового Зла; затем — восьмерых вице-князей и наконец триста шестнадцать их слуг. Заранее сле­дует заготовить несколько талисманов, заряженных силой этих духов. Используя правильные талисманы, можно добиться практически чего угодно.

В магии существует два раздела. Один заведует сила­ми добра, другой — силами зла. Это отражено в терминах «белая» и «чёрная» магия соответственно. Звание «чёрно­го мага» применимо к тому, кто использует свои магиче­ские силы для достижения эгоистических или злых целей. Абрамелин учил, что силы доброй (белой) магии имеют превосходство над чёрными, сатанинскими силами и что все явления суть результат действия сил зла под влиянием добрых сил. Тем не менее иногда злые силы выходят из-под власти добрых и несут с собой разрушения. Находясь на свободе, они могут заключать формальные соглашения с людьми, держа их у себя в рабстве. Человек, находящий­ся на полпути вверх по духовной лестнице и колеблющийся между добром и злом, одинаково подвержен влиянию как своего Ангела-хранителя, так и злого демона.

Чтобы не подвергаться риску со стороны сил зла, прак­тикующий маг должен был вести безупречную жизнь, под­держивая при помощи молитвы и медитации связь с Ан­гелом-хранителем, чтобы тот наставлял его относитель­но противостояния силам тьмы, а также использования этих сил для добрых дел. Если мага постигала неудача, он оказывался под властью злых демонов, на него обруши­вались страдания и он попадал в ад.

В магии Абрамелина имеются списки ангелов и демо­нов, которых следует вызвать, а также талисманов, могу­щих, среди прочего, воскрешать мёртвых, делать чело­века способным к мистическим полётам, возбуждать и успокаивать бури, находить или делать золото, разжи­гать страсти между людьми. Однако всё это было невоз­можно до тех пор, пока магу не явится его Ангел-хранитель и не обучит его магической методологии. Приготовление к этому событию занимает не меньше шести месяцев.

Идея Операции Абрамелина захватила Кроули, в том числе, как он предполагал, из-за одного случая из его жизни и сказанной в связи с этим случаем фразы. Это слу­чилось с Кроули в детстве, но запомнилось ему надолго. Кроули собирался куда-то ехать с родителями и оказался на железнодорожной станции. Какой-то из станционных носильщиков тащил на спине большой дорожный сундук. Сундук соскользнул, едва не попав на мальчика. Если бы сундук упал на маленького Кроули, он мог бы прибить его до смерти. Эдвард Кроули мимоходом заметил, что, ве­роятно, ангел-хранитель Алика уберёг его в этот день. Теперь, когда он изучал магию, ему казалось, что фраза об Ангеле-хранителе была существенной.

С тех пор как Кроули покинул Кембридж, он жил у сво­ей матери, если не считать времени, когда он путешество­вал или останавливался в отеле «Сесиль». Теперь пресле­дование магических целей требовало от него перебрать­ся в отдельное жильё: едва ли он мог провести Операцию Абрамелина в своей комнате в доме матери. Поэтому Кро-ули снял квартиру по адресу Чансери-Лейн, 67/9, в лон­донском Сити. В договоре об аренде квартиры он подпи­сался как граф Владимир Сварев. Мотивом для этого об­мана послужило, какой говорил, желание узнать, как люди относятся к представителям высшего сословия — в конце концов, о том, как они относятся к молодым буржуа, он уже знал. Кроме того, этим поступком он потворствовал своему самолюбию и романтическому воображению, и это был далеко не последний раз, когда он «присваи­вал» себе титул. Когда вышел новый сборник стихотворе­ний Кроули, «Иезавель», он воспользовался своим новым псевдонимом.

Весной 1899 года, продолжая постижение магии и готовясь к Операции Абрамелина, Кроули познакомился с человеком, который оказал на его жизнь не меньшее вли­яние, чем Оскар Экенштайн. Речь идёт об Аллане Беннете.

Беннет был членом Второго ордена. Вступив в «Золо­тую Зарю» в 1894 году, он через год получил от Мазерса приглашение перейти на второй уровень Организации. Он родился в декабре 1872 года в семье инженера, кото­рый умер, когда его сын был ещё совсем ребёнком. Бен­нет воспитывался под присмотром матери, строгой ка­толички. Беннет, наиболее уважаемый член «Золотой Зари», и Кроули встретились на одной из церемоний в Марк-Мейсон-холле. В продолжение обрядовой части вечера Кроули «осознавал близкое присутствие огром­ной духовной и магической силы», которая, как он понял, когда обряд был окончен, исходила от Беннета. Беннет пересёк зал, подошёл к Кроули и обвинил его в том, что он «связывается с Гоэтией», под которой, как понял Кроу­ли, он разумел злые магические силы. Кроули не принял обвинения, но и не отклонил его, возможно, потому, что он в тот момент уже работал над Операцией Абрамелина и чувствовал себя виноватым. Однако проницательность Беннета произвела на него впечатление.

Беннет представлял собой загадочную и необычную личность. Свои тёмные волосы он носил зачёсанными впе­рёд так, что они закрывали лоб. Его глаза смотрели из-под густых бровей пронизывающим взглядом; у него был заострённый нос и бледная кожа. Впоследствии он стал брить голову, подчёркивая свою мистическую наружность. Он имел хрупкое здоровье и периодически страдал от жестоких приступов астмы. Чтобы противостоять своей болезни, он периодически проходил курс лечения меди­каментами. В начале каждого цикла лечения он принимал опиум внутрь, потом, через неделю или две, переходил на инъекции морфия. В какой-то момент он начал прини­мать кокаин, но, когда тот стал вызывать у него галлюцина­ции, заменил его вдыханием хлороформа. В результате приёма всех этих медикаментов закупорка лёгких устра­нялась, Беннет выздоравливал до следующего приступа астмы. Тогда весь круг повторялся.

Возможно, благодаря особенностям воспитания, а также своему постоянному болезненному состоянию, Беннет «считал наслаждения жизни (и прежде всего фи­зическую любовь) дьявольскими иллюзиями, изобретён­ными врагом рода человеческого, с тем чтобы завлечь души в порочный круг бытия». ТакпишетКроули, добав­ляя, что Беннет «никогда не знал радости; он всем своим существом презирал удовольствие и не верил в него». Этому была своя причина: когда Беннет подростком услышал правду о жизни, сама идея физического сово­купления вызвала у него такое отторжение, что он решил, что Бог — это зло, и с тех пор верил, что доброта Бога — всего лишь миф.

Убеждённый в безнравственности Бога, он отверг ка­толицизм своей матери и обратился к магии. В восем­надцатилетнем возрасте он достиг одной из наивысших ступеней мистического транса и решил, что он — буддист. У него была волшебная палочка из миндального дерева, увенчанная золотой пятиконечной звездой с бриллиан­том. Кроме того, он никогда не появлялся без сияющей длинной стеклянной призмы, которую он использовал для насылания порчи. Однажды Кроули видел, как Беннет ис­пользовал её против одного теософа, усомнившегося в его магической силе. «Понадобилось четырнадцать ча­сов, — сообщает Кроули, — чтобы этот недоверчивый человек пришёл в чувство и снова мог управлять своим телом и разумом». Помимо своего постоянного интере­са к магии, Беннет, обучавшийся химии, обладал также глубокими знаниями об электричестве и считался знато­ком индуистских и буддистских священных текстов.

Несомненно, Беннет был образованным человеком, с харизматическим типом личности и мощным интеллектом. Нет ничего удивительного в том, что Кроули тяну­ло к нему. Кроули понимал также, что Беннет может на­учить его магии лучше, чем кто-либо другой. К тому же он мог сделать это быстро. Кроули не терпелось научить­ся всему, чему только можно, тем более что он чувство­вал: обучение в «Золотой Заре» шло не теми темпами, на которые он рассчитывал.

На следующий день после их знакомства Кроули от­правился на квартиру к Беннету, который жил к югу от Тем­зы. Он был шокирован, когда увидел, что Беннет живёт в крайне стеснённых обстоятельствах дома у другого на­чинающего оккультиста по имени Чарлз Роше. Кроули, будучи состоятельным молодым человеком, предложил Беннету переехать в его, более удобную, квартиру при условии, если Беннет согласится быть его наставником в магических делах. Беннет принял приглашение.

Кроули был в восторге. Его поиски закончились. Теперь он нашёл такого учителя по магии, о котором меч­тал. Как он напишет во втором томе своей полной авто­биографии, опубликованной в 1929 году, теперь у него были все учителя, в которых он нуждался. Посвящение, предпосланное автобиографии, выглядит так:

Троим незабываемым людям.

Ричарду Фрэнсису Бертону, истинному пионеру

духовных и физических свершений.

Оскару Экенштайну, который научил меня

следовать своему пути.

Аллану Беннету, который делал то, что мог.

Беннет переехал на квартиру Кроули и начал интен­сивно заниматься с ним церемониальной магией. Кроу­ли, сообразительный и любознательный ученик, обучал­ся у Беннета искусству приобретать, осознавать и при­менять магическое знание. Вместе они совершали разнообразные церемонии, вызывали духов, изготавли­вали талисманы. До вступления во Второй орден Кроули не имел права доступа к рукописям Мазерса, но Беннет, в нарушение своей клятвы, дал ему копии этих рукописей.

Церемонии, которые проводили Кроули и Беннет, не очень различались по форме. Сначала маг вызывал нуж­ного ему бога при помощи молитвы, прося, чтобы бог прислал соответствующего архангела. Как только архан­гел появлялся, к нему обращались с просьбой прислать ангела (или ангелов) соответствующей «сферы» — говоря непрофессиональным языком, той области духовного мира, которой управлял вызванный бог. Когда же приле­тал ангел, его просили предоставить доступ к духу, от ко­торого, когда тот появлялся, маг мог потребовать нуж­ных ему знаний или исполнения других своих желаний.

Помимо церемониальной магии, Беннетучил Кроули гаданию, каббале, искусству ясновидения и «духовидческому крику», геомантии, умению толковать символы и, что наиболее важно, использованию карт Тарой мани­пуляциям с ними. Это был исключительный курс обучения магии, который упрочил магические навыки Кроули.

Очевидно, что они усиливали интенсивность своих ма­гических занятий при помощи наркотиков. Нет сомнений, что Беннет использовал кокаин для достижения магиче­ских целей, поскольку он прямо писал об этом в своей за­писной книжке того времени. Будучи астматиком, он имел постоянный доступ к широкому спектру медицинских пре­паратов. Беннет применял свои лекарства для расшире­ния границ сознания, как сказали бы хиппи 1960-х годов. Он стремился к этому и до встречи с Кроули, употребляя в пищу галлюциногенные растения и грибы.

Узнав от Беннета, что есть древняя традиция исполь­зования наркотиков для магических целей и что суще­ствует истинно магический наркотик, который может от­крыть двери сознания, Кроули пустился на поиски этого наркотика. На протяжении всей жизни он бесстрашно экспериментировал со всеми видами наркотиков, кото­рые попадали в его руки, — от опиума и кокаина до гаши­ша и эфира, — ничто не могло сдержать его. Его прене­брежение к опасностям наркотической зависимости было таким же, каким когда-то было его пренебрежение к си­филису. Он придавал мало значения риску расшатать свою психику (или даже сойти сума), которому он подвергал­ся, как и любой человек, употребляющий наркотики. Во всём этом не было ничего незаконного: широкий ассор­тимент препаратов, которые сегодня считаются запре­щёнными наркотиками, свободно продавался в аптеках по всей Великобритании, поскольку Закон об опасных наркотиках вступил в силу лишь в 1921 году. Кроули не боялся привыкания потому, как он говорил, что его нрав­ственная чистота должна была защитить его. Кроме того, само понятие зависимости, считавшейся в те времена привычкой, было мало изучено.

Его поиски имели чёткую цель. Кроули хотел обнару­жить химический препарат, способный освободить его душу, оставив её открытой для магического проникнове­ния богов и духов. Поначалу Кроули не принимал нарко­тиков ради удовольствия: однако со временем возникло привыкание, и он стал употреблять их, потому что у него не было выбора.

Кроули был убеждён, что приём наркотического пре­парата — во всяком случае, правильного «магического» препарата — должен предварять любую магическую це­ремонию, поскольку наркотики позволяли наиболее лег­ко достигать мистических состояний. Являлись ли эти состояния действительно мистическими или они пред­ставляли собой видоизменённое мировосприятие чело­века, находящегося под воздействием наркотика, пре­образованием или картиной его души — это, вероятно, не имело значения. Что было важно, и особенно важно в случае Кроули, так это его вера в магическую сущность этих состояний. Он извлекал пользу из того, как эти со­стояния заставляли его пересматривать свои базовые убеждения и ценности с новых позиций, заново пости­гать мир с точки зрения магии и мистики. Одной из глав­нейших целей его жизни было расширение границ созна­ния любыми средствами: по отдельности или в каких-либо комбинациях.

После переезда Беннета в квартире Кроули закипела магическая жизнь. В двух комнатах были устроены храмы: один белый, а другой чёрный. В первом находилось шесть зеркал размером по сорок восемь квадратных футов каж­дое, чтобы отражать силу любого заклинания и удержи­вать её в пределах комнаты. Второй же храм, в который Кроули, судя по всему, почти не входил, пока Беннет жил у него, и устроенный только для поддержания магическо­го равновесия с первым, был лишь немногим простор­нее, чем большой шкаф для посуды, вмещая маленький алтарь, который опирался на фигуру негра, и человече­ский скелет, который Кроули кормил кровью и мёртвыми воробьями. Целью Кроули было оживить скелет, но в этом он потерпел неудачу. В каждом из храмов на полу были начерчены магический круг и пентаграмма.

Описание того, какой эта квартира предстала бы постороннему взгляду, можно найти в рассказе Кроули «На развилке дорог»:

...Из полумрака лестничного пролёта с его холодными каменными ступенями девушка попала в розово-золо­той дворец. Комнаты поэта были просты и строги в сво­ей элегантности. Стены были оклеены японскими чёрно-золотыми обоями, посреди комнаты висела ста­ринная серебряная лампа, внутри которой мерцал тёмно-рубиновый электрический свет. На полу чёрны­ми и золотыми пятнами стлались шкуры леопардов, на стене висело большое распятие из слоновой кости и чёрного дерева... там находился скелет, чьи кости были покрыты застывшей кровью. Рядом был алтарь зла, круглый стол, поддерживаемый фигуркой негра из чёрного дерева и как бы стоящий на его руках. Над ал­тарём распространялся тошнотворный запах, злово­ние, распространяемое жертвами злого бога, отрав­ляло воздух. Они находились в крошечной комнате, и девушка, пошатнувшись, наткнулась на скелет. Его кости были нечисты; на них была скользкая слизь, пе­ремешанная с кровью, как будто какой-то отвратитель­ный обряд вот-вот должен был одеть его новой плотью.

Неудивительно, что квартира вмещала как злые, так и добрые силы. Кроули описал случай, как однажды вече­ром он и Джоунс вышли из квартиры, в то время как воз­дух в ней ещё трепетал от присутствия сил, которые они только что вызвали. Выходя на улицу, они заметили на сту­пенях дома полупрозрачные тени. Возвратившись через какое-то время, они встретили на лестнице чёрную кошку и нашли дверь квартиры открытой, мебель — разбросан­ной в беспорядке, а по комнате маршировали полуматериализовавшиеся существа. И в этот момент, как написал потом Кроули, «началось веселье! Весь вечер по боль­шому помещению библиотеки бесконечной процессией шествовали бесы; 316 из них мы сосчитали, описали, назвали и внесли в список. Это было самое необычайное и самое жуткое из происшествий, которые со мной слу­чались». С тех пор те, кто входил в квартиру, жаловались на головокружение. Когда же Кроули решил наконец пе­реехать, грузчики сказали, что чувствуют физическое ис­тощение. Домовладельцу понадобилось много времени, чтобы найти нового квартиросъёмщика.

Неизвестно, как долго Беннет прожил в квартире Кроули, но, вероятно, они жили вместе вплоть до начала  1900 года. Беннет почти всё время болел, проводя дни в постели в состоянии частичного оцепенения, причиной которого было употребление наркотиков. Кроули часто наблюдал, как он просыпался, тянулся за своей губкой и бутылкой с хлороформом и снова засыпал. Посовето­вавшись с Джоунсом, Кроули пришёл к убеждению, что Беннету необходимо уехать из Англии, чтобы восстано­вить здоровье в более тёплых климатических условиях. Беннет не был против отъезда за границу. Он верил, что его судьба — это Восток и буддизм. Однако у него не было денег на билет. А Кроули не собирался платить за него. Он считал, что платить за друзей — значит ослаблять друж­бу, и редко помогал друзьям деньгами. И это несмотря на то, что он мог быть очень щедр в материальном отно­шении: ведь он по меньшей мере на восемь месяцев при­ютил у себя Беннета.

Решив помочь Беннету, если не деньгами, то собствен­ными действиями, Кроули и Джоунс вызвали духа по име­ни Буэр, который обладал способностью исцелять боль­ных. Им удалось вызвать образ духа, и они страстно по­просили его об исцелении Беннета. Через несколько дней они получили ответ на свою просьбу. Кроули пришло пись­мо от женщины по имени Лора Хорниблоу, с которой у него когда-то был роман. В полной автобиографии он написал на полях напротив описания этого эпизода: «Девять раз я поцеловал свою любовь, когда она спала», а ниже добавил: «Алистер Кроули (для Лоры X.)». Эта жен­щина, которую Кроули описывает как «обольстительную сирену», была женой полковника, служившего в Индии. Свой роман с ней Кроули прекратил, когда начал рабо­тать над Операцией Абрамелина: в это время было необ­ходимо сохранять целомудрие. Теперь Лора писала, что хочет продолжить отношения.

Получив письмо, Кроули решил встретиться с ней. «Я не могу вспомнить, — писал он впоследствии, — как мне пришло в голову сделать то, что я сделал, но я отпра­вился на встречу с ней. Она умоляла меня вернуться к ней и обещала сделать всё, что я захочу». Кроули, увидев удач­ный шанс, сказал ей, что прежде она вела себя эгоистич­но и должна загладить свою вину. Он попросил её дать ему сто фунтов, добавив, что они нужны не для него, а для другого человека, имени которого он не может ей назвать. Женщина покорно отдала деньги и, по выражению Кроу­ли, «спасла для человечества одну из самых ценных жиз­ней нашего поколения». Билет для Беннета был куплен, и в самом начале 1900 года он официально вышел из ря­дов «Золотой Зари» и, покинув Великобританию, отпра­вился на Цейлон в Коломбо.

С этой истории связано и ещё кое-что. Когда Лора Хорниблоу отдала деньги, Кроули признал, что и он вёл себя как эгоист, выдвинув свои нужды на первый план по сравнению с её потребностями. «Она, — писал он, — со­вершила щедрый и великодушный поступок; я должен был ответить ей тем же». И вот в качестве вознаграждения он на две недели увёз её в Париж, где она, как утверждает Кроули, просила его подарить ей живую память об их любви. Кроули сообщает, что согласился, на время оста­вив мысли об Абрамелине, но так как он никогда не углуб­лялся в подробности этой поездки, её достоверность вы­зывает сомнение. Однако можно сказать точно, что Кроу­ли не испытывал ни малейших уколов вины, обращаясь со своей любовницей таким образом.

Влияние Беннета на Кроули невозможно переоценить. Он помогему продвинуться в изучении магии. Перед сво­им отъездом Беннет оставил Кроули большую часть сво­их записных книжек с заметками о магии. Водной из них содержалось начало каббалистического словаря, где свя­щенные слова были записаны не в алфавитном порядке, а согласно их числовым значениям. Однако, когда влия­ние Беннета закончилось, Кроули, казалось, забросил свои занятия и, как будто в противоречие им, принялся за изучение наименее приятных сторон оккультизма — чёрной магии. Он всё ещё находился под впечатлением оттого случая, когда они с Джоунсом вызвали марширу­ющих демонов; и временами даже у тех церемоний, что проводились в белом храме, появлялся мрачный под­текст.

Не только Лора Хорниблоу отвлекала Кроули от Опе­рации Абрамелина. Летом 1899 года он поехал в Альпы с Оскаром Экенштайном. Во время путешествия он по­знакомился с известным альпинистом Томом Лонгстаф-фом, который назвал манеру скалолазания, демонстри­руемую Кроули, нетрадиционной. «Я видел, как он, — вспоминал Лонгстафф в своей книге об альпинистских подвигах под названием "Моё путешествие", опублико­ванной в 1950 году, — взбирался по очень опасному и трудному ледяному склону Мер-де-Глас, пониже Геан. Он делал это в одиночку, просто в виде лёгкой прогулки. Вероятно, это был первый, а может быть, и вовсе един­ственный раз, когда этот сумасшедший, опасный, очень сложный маршрут был пройден». В то же время Кроули и Экенштайн демонстрировали изобретение Экенштайна под названием «когти», аналог современных «кошек», ко­торые их автор стремился усовершенствовать. Это при­способление позволяло легко взбираться по ледяной по­верхности с уклоном семьдесят градусов без необходи­мости вырубать во льду ступени. Однако не все были убеждены в пользе и безопасности этого устройства, и оно не получало широкого распространения вплоть до 1908 года.

Помимо занятий скалолазанием в Альпах, тем летом Кроули посвятил некоторое время путешествиям по Шот­ландии и Озёрному краю. Он и там немного занимался альпинизмом, но у его путешествий был и другой, скры­тый мотив. Он искал чего-то. Чего-то особенного.

ГЛАВА 5 Место в горах

Для совершения Операции Абрамелина Кроули должен был найти помещение, которое могло бы служить маги­ческим домом. Квартира на Чансери-лейн не удовлетво­рила бы Абрамелина, который требовал особенного, уни­кального места, специально посвященного ему. Желатель­но было, чтобы храм для проведения обряда представлял собой отдельно стоящее здание с главным входом, рас­положенным с северной стороны. Перед дверью главного входа должна была располагаться терраса, посыпанная мелким песком, а на краю террасы должно было быть небольшое помещение, где могли бы собираться злые духи. Окна дома должны были выходить на все стороны света, чтобы наблюдать за этими злыми духами и не позволять им приближаться до появления Ангела-хранителя.

У Кроули было достаточно денег, чтобы купить такой дом, если бы он нашёл подходящий. Он тщательно искал его по всей Великобритании, но всё было напрасно вплоть до конца августа 1899 года. Как-то остановившись неподалеку от Фойерс, на южном берегу озера Лох-Несс, Кроу­ли внезапно увидел идеальное здание. Оно называлось Болескин-Лодж или, по-гаэльски, Байль ос-кеан, что означает «усадьба в горах».

Хотя Кроули называл этот дом поместьем, на самом деле Болескин представлял собой красивое, основатель­ное здание с двумя двухэтажными крыльями, соединён­ными одноэтажной перемычкой, в которой располагались прихожие основных входов и длинный коридор, тянущий­ся по всей длине дома. Этот дом с колоннами и пышным главным входом, расположенным, правда, не с северной стороны, был построен у дороги, на которой и по сей день в иных местах не могут разминуться два автомобиля. От фасада к озеру шёл крутой склон, с которого открывался потрясающий вид на берега и водную гладь, в то время как с задней стороны дома на 150 футов вверх отвесно вздымались скалы, переходящие затем в небольшую до­лину под названием Гленн-Лиат. Кроме основного здания, там были маленькая каменная сторожка, отдельный дом для прислуги под названием Браун-Лодж, расположенный ближе к дороге, сарай для лодок на берегу озера и гараж для колясок и экипажей. Площадь приусадебной земли составляла около тридцати четырёх акров. На части это­го участка был разбит сад, но в основном земля была за­нята лугом, пастбищем, вересковой пустошью и лесом.

Наведя справки о том, кому принадлежит этот дом, Кроули узнал, что его владелицей была женщина по име­ни Мэри Роуз Бертон. Кроули нанёс ей визит. Объявив о своём желании купить Болескин, Кроули услышал в от­вет, что дом не продаётся. Тогда Кроули предложил за него такую сумму, отказаться от которой было бы безумием. 17 ноября 1899 года Кроули, заплатив 2300 фунтов плюс ещё 700 (в качестве налога на собственность), вступил во владение тем, что в договоре значилось как «участок зем­ли, являющийся частью имения Ловат, представляющий собой старые пахотные земли графства Болескин и нахо­дящийся на территории графств Болескин и Абертарф».

Цена, заплаченная Кроули, по меньшей мере вдвое пре­вышала истинную стоимость поместья. Приобретено оно было на имя Алистера Мак-Грегора, проживающего по адресу: Париж, улица Моцарта, 87 — это был адрес Мазерса.

Здание, приобретённое Кроули, было ориентирова­но с северо-востока на юго-запад. Юго-западную часть дома Кроули отвёл для своих магических занятий, рас­положив необходимую для них северную дверь в эркере, перед которым устроил требуемую террасу, посыпанную песком с берега озера. Внутри комнаты, которая служи­ла храмом, он установил свою молельню, деревянную конструкцию с подвешенными в ней зеркалами из лон­донской квартиры.

Обосновавшись в доме, Кроули усвоил себе манеры и привычки шотландского помещика и начал вести соот­ветствующий образ жизни. Он ловил лососей в озере, стре­лял куропаток зимой 1899—1900 годов, а в остальные времена года охотился на кроликов и просто упражнялся в стрельбе. Кроме того, он бродил по горам и выслежи­вал оленей. Однажды шторм застал его на озере в вёсель­ной лодке, недалеко от своего берега, но его несколько раз относило на другой берег, где от дома его отделяла одна миля птичьего полёта, и в то же время ему пришлось бы преодолеть тридцать миль, если идти пешком или ехать в экипаже. Он хотел натренировать одну из трёх сво­их собак, леди Этельдреду, сопровождать его во время занятий скалолазанием, но этот план провалился, потому что собака беспокоила овец горных скотоводов и её при­шлось отправить в Лондон. Когда наступила зима и выпал снег, Кроули начал ходить на лыжах по вересковым пусто­шам и горным долинам. Кроме того, он нанял приврат­ника-кучера, дворецкого вместе с другими необходимы­ми в доме слугами и непрерывно принимал гостей. В слу­чае надобности Кроули приглашал и кондитера.

Подобно Мазерсу, Кроули начал носить одежду шот­ландских горцев, в том числе юбку-шотландку, переши­тую из шотландки Мак-Грегора. Он восхищался Мак-Гре-горами, считая их «самым царственным, неправедно оклеветанным, романтичным, храбрым и одиноким из ро­довых кланов». Приписывая себе это имя, Кроули, воз­можно, вспоминал о своих детских играх с кузеном Грегором, в которых ему доставалась роль знаменитого вож­дя по имени Роб Рой. Поскольку Кроули на протяжении всей своей жизни питал неприязнь к нижнему белью, нет сомнений, что свою шотландку он носил традиционным образом. Он предпринимал всевозможные шаги, чтобы приобрести привычки и манеры, подобающие его ново­му титулу. Он называл себя Алистером Кроули Мак-Грего-ром (иногда просто Алистером Мак-Грегором), лордом Болескина и Абертарфа, хотя позднее этот титул был со­кращён до более простого и более выразительного лор­да Болескина. На его бумаге для письма появилось тис­нение в виде позолоченной буквы «Б», увенчанной коро­ной; его почтовая бумага была украшена фамильными гербами и изречением на санскрите.

На протяжении всей своей жизни Кроули притязал на дворянство, называя себя сэром Алистером Кроули. Никто точно не знает, от чего это пошло, но Кроули утверждал, что, учась в университете, он состоял в тай­ной организации карлистов, мечтавших вернуть дона Карлоса на испанский трон. Будучи членом этой органи­зации, Кроули якобы прошёл военную подготовку и был произведён во дворянство, вероятно, кем-то из знатных сторонников дона Карлоса. В автобиографии Кроули несколько раз упоминает об этом, но нигде не даёт точ­ных и полных сведений. А поскольку многие движения карлистов прекратили свою деятельность ещё до того, как Кроули мог присоединиться к ним по времени свое­го рождения, велика вероятность, что этим скромным умолчанием он хотел загладить свою ложь (а ещё более вероятно, шутку).

Несмотря на то что Кроули несколько раз самоволь­но награждал себя дворянским титулом, он испытывал сильную неприязнь к настоящим дворянам. В какой-то момент он пришёл к убеждению, что слишком многие удо­стаиваются дворянства, что рыцарская честь обесцени­вается, что дворянами становятся слишком обыкновен­ные люди, например кинозвёзды. «Когда евреи-выкрес­ты и какие-то шуты садятся за обеденный стол прежде джентльменов, последним пристало бы вовсе отказаться от обеда», — заявлял он. Дворянство подразумевало обя­занность «быть человеком чести, принявшим обеты — бороться за справедливость, служить человечеству, за­щищать несчастных и угнетённых, культивировать в себе храбрость и добродетель». По мере того как его извест­ность росла, он, как утверждает молва, в разное время звал себя также герцог Мидлсекс, граф фон Зонарев (что, возможно, соответствует неверно услышанной фамилии Сварев) и королём Ирландии. Остаётся только догады­ваться, какие из этих титулов действительно были его псевдонимами, а какие были выдуманы редакциями буль­варных газет на потребу публике.

Появление Кроули в Болескине взволновало местных жителей, но проблема, во всяком случае поначалу, заклю­чалась не в его магических занятиях. Что по-настоящему беспокоило соседей, так это ночные прогулки Кроули по окрестностям. Однажды рано утром он обнаружил у себя на пороге бутыль с самодельным виски — молчаливую просьбу не доносить чиновникам из акцизного управле­ния о существовании в горах нелегальных винокуренных заводов. Винокуры волновались напрасно. Отношение Кроули к законодательству было двойственным. С одной стороны, закон защищал обиженного и восстанавли­вал справедливость, но в законе было и много глупого, поскольку он диктовал мелочные правила для того, чтобы мешать безобидным занятиям невинных людей, нередко делая из мухи слона и заставляя хороших людей прибе­гать к уловкам и ухищрениям.

Среди постоянных гостей Кроули были его друзья-аль­пинисты, которые приезжали, чтобы заниматься скало­лазанием. Частым гостем был и Оскар Экенштайн, в тот момент увлечённый идеей полётов и летательных аппара­тов. Совместно с учёным-математиком из Тринити-кол-леджа Гилбертом Томасом Уолкером (известным совре­менникам какУолкер-Бумеранг) Экенштайн сконструиро­вал несколько бумерангов различной формы, что придавало им очень необычные летательные свойства. Уолкер с Экенштайном и Кроули даже оборудовали на кру­том склоне одного из холмов поблизости от Болескина специальный спуск, напоминающий лыжный трамплин. Предполагалось, что кто-то из них на полной скорости помчится с этого склона на велосипеде, снабжённом спе­циальными крыльями, чтобы проверить, сможет ли он парить. У берега озера должна была ждать лодка, чтобы вытащить и человека, и велосипед. К счастью, этот план так и не был реализован.

Среди гостей Кроули была, возможно, и Лора Хор-ниблоу. В записях Кроули говорится о женщине, которую он когда-то «осчастливил» и которая теперь приехала, что­бы остаться у него до весны 1900 года, когда, как он наде­ялся, его обязательства по отношению к ней закончатся. Подразумевается, что она была беременна, но едва ли это соответствует истине. Как бы то ни было, она гостила в Болескине недолго и вернулась в Лондон.

Кроули наслаждался жизнью в Болескине. Это место было идеально приспособлено для магических целей, оно позволяло ему вести помещичью жизнь (во всей её пол­ноте) и предоставляло широкие возможности для развле­чений. Но здесь было и многое другое. Кроули испытывал

благоговейный трепет перед впечатляющими пейзажами этих мест, перед острыми, тёмными холмами, угрюмыми водами одного из глубочайших пресных озёр в Европе, считающегося обиталищем доисторического чудовища, перед зубчатыми развалинами замка Уркварт, находяще­гося в трёх милях от Болескина на косе противоположно­го берега озера. Всё отвечало романтическим представ­лениям Кроули о своих предках. В одном из стихотворе­ний Кроули обобщает свои впечатления от Болескина. Озаглавленные «Отшельнический гимн одиночеству», сти­хи включают такие строки:

Я сидел на мшистом мысе,

Где каскад рассек породившую его скалу,

И умчался к стремительной светлой пене,

И сиянием крутится он на просторе

И неутомимым священным ударом

Стремится завлечь и запереть

В дикую ласку изумительных водоворотов...

Стихотворение посвящено водопаду Фойерс, рас­положенному в полутора милях от Болескина. Этот во­допад послужил также причиной протеста, который Кроули выразил «Британской Алюминиевой Компании», планировавшей использовать этот водопад, чтобы вы­рабатывать электроэнергию для своего завода в Форт-Августине. Формулируя идеи, значительно опережающие своё время, Кроули бушевал: «В погоне за деньгами де­лается всё, чтобы надругаться над природой и уничтожить её». Несмотря на его протесты, этот план всё же был осу­ществлён.

Хотя Кроули играл роль помещика, истинной целью его жизни в Болескине зимой 1899 и весной 1900 го­да были занятия магией и соблюдение клятвы о доведе­нии до конца Операции Абрамелина, начинать которую можно было только в пасхальные дни. Итак, Кроули взял на себя устное обязательство, которое звучало так: «Я, Пердурабо, в присутствии Царя Вселенной и всех Сил, Боже­ственных и Ангельских, связываю себя духовной клятвой подобно тому, как я сейчас физически привязан к Кресту Страдания». Затем следовало десять длинных параграфов обязательства, после чего было сказано следующее:

Кроме того, я даю торжественное обещание и клянусь: овладевать этой Священной Наукой так, как то пред­писано книгой Абрамелина, не пренебрегая ни одной •даже мельчайшей деталью её содержания; не интер­претировать и не комментировать это знание в отно­шении того, что является возможным, а что — невоз­можным, не использовать эту Священную Науку с це­лью оскорбить великого Бога или причинить вред ближнему. Обещаю не передавать эту Науку никому из живущих, если только путём длительного взаимо­действия и долгих бесед я не буду знать этого челове­ка досконально и тщательнейшим образом не прове­рю, нацелен ли он на служение Добру или Злу. Я буду точно соблюдать и учитывать при своём обучении тот метод, который использовал Абрамелин по отноше­нию к Аврааму. В противном случае пусть мои усилия останутся бесплодными. Как от скорпиона, буду я бе­жать от соблазна торговать этим Знанием. Да пребу­дет это Знание во мне и в моих потомках так долго, как это будет угодно Всевышнему.

Раздел магии, которым был занят Кроули, по преиму­ществу имел отношение к визионерству. В автобиогра­фии он приводит примеры своих видений, одно из кото­рых было таким:

Лёжа в постели, я вызвал Огненных ангелов и духов, значившихся в списке, назвав их по именам и т. д. и Шестой ключ. Затем я (в качестве Гарпократа) во­шёл в свой кристалл. Ангел, который встретил меня, сказал мне в числе прочего, что духи (из списков) вели войну с ангелами тридцати эфирных небес, стараясь предотвратить квадратуру круга. Вместе с ним я от­правился в обиталище Огня, но, вероятно, уснул по дороге. Как бы то ни было, очнувшись, я оказался в очень странном состоянии: часть моего сознания осталась там, а вторая часть была здесь. Я пришёл в себя и прогнал духов, но всё тело моё горело. Я ме­тался на кровати — сонный, но в то же время охвачен­ный Огнём! Только повторное, очень осторожное при­нятие божественной формы Гарпократа позволило мне вернуться в моё нормальное состояние. Потом мне снился длинный сон о женщине, с моей помощью спа­савшейся от преследования, а затем о мужчине, ко­торый пытался украсть мою драгоценность в виде Розового Креста с туалетного столика в гостинице. Я схватил его, но он оказался гораздо мягче, чем обыч­ный человек (его можно было как угодно согнуть или сделать плоским), а потом сон лишился всякой логи­ки... Я носил его на себе, а потом нашёл расчёску, чтобы побить его ею, и т. д. и т. д. Спрашивается: на­ходился ли я в состоянии одержимости? Призывая ангелов Земли, я достиг удивительного результата. Ангел, бывший моим проводником, отнёсся ко мне с глубочайшим презрением, вёл себя очень грубо и прямолинейно. Он показал мне разные вещи. В цен­тре мира находятся Роза и Крест. Роза является сим­волом абсолютного самопожертвования, слияния всего в нуле (отрицательного), Вселенского Принци­па рождения через изменение (а не только при помо­щи женщины), и Вселенским Светом «Хабс». Крест же — это продолжение принципа Пехт. Итак, я узнал что-то новое, но моё внимание было рассеяно. Так закончилось видение четырёх элементов, которые явились мне — увы! — в сопровождении слабости, глу­пости и безумия!

Другие этапы операции требовали, чтобы он спрое­цировал свой образ вовне и переместил в него своё со­знание, тем самым сделав для себя возможными маги­ческие «путешествия», а также изменение облика. Инте­ресно, что эти его путешествия зачастую были наполнены христианскими образами. По меньшей мере во время одного из них он превратился в распятого Христа.

Как и в своей лондонской квартире, в Болескине Кро­ули во время своих занятий встретился с необычными яв­лениями.

Когда я занимался изготовлением талисманов, квад­ратных кусочков пергамента с надписями, нанесён­ными на них индийскими чернилами, а делал я это в самой освещенной комнате моего дома, мне прихо­дилось использовать искусственный свет даже в са­мые солнечные дни. В комнате воцарялась темнота, которую можно было почти осязать. Более того, дом и терраса вскоре наполнялись призраками в форме теней. Они были, как правило, настолько веществен­ными, что почти не пропускали света. Я употребил слово «форма», но в строгом смысле здесь нельзя говорить о форме. Это явление трудно описать. Всё выглядело так, как будто у меня было какое-то нару­шение зрения, как будто объекты, на которые я смот­рел, вовсе не были объектами. Как будто бы они при­надлежали к такому порядку вещей или состояли из такой материи, что воздействовали на человеческое зрение, но ничего не говорили ему своим видом.

Проведение Операции Абрамелина являлось риско­ванным делом, поскольку Кроули не был в состоянии управлять злыми духами, которые, вероятно, жили в сто­рожке на террасе. Эти духи — Ориенс, Паимон, Аритон и Амаимон — со своими тремя пажами вырывались на свободу, входили в дом и устраивали там свистопляску. Эта магическая активность затрагивала и других жителей дома. Чарлз Роше, который гостил в Болескине, не смог вынести всего этого: он уехал однажды утром, даже не попрощавшись с хозяином дома и сев на первый же па­роход, шедший из Фойерс в Инвернес. Впоследствии они с Кроули не общались в течение многих лет, а пережитое в Болескине и вовсе никогда не упоминалось. Человек, сме­нивший Роше, поскольку Кроули нуждался в партнёре для своих занятий, тоже бежал в панике, а когда Кроули слу­чилось отлучиться на десять дней, Лора Хорниблоу также воспользовалась возможностью и обратилась в бегство.

За этим последовали и другие происшествия. Одно из них было связано с привратником-кучером. Однажды Кроули вернулся домой после охоты на кроликов и обнару­жил в своём кабинете католического священника, который сообщил ему, что несчастный человек, который уже много лет не брал в рот спиртного, внезапно напился пьяным и попытался убить свою семью. Женщина-ясновидящая, приехавшая из Лондона, занялась проституцией, эконом­ка сбежала под покровом ночи, один из рабочих, пригла­шённых для проведения небольшого ремонта в доме, обе­зумел и попытался убить Кроули, а мясник в Фойерс, раз­делывая тушу, нечаянно перерезал себе артерию, истёк кровью и умер. Этот последний несчастный случай кажется не очень достоверным. Говорили, что Кроули то ли наслал на мясника порчу в наказание за то, что тот плохо работал, то ли по рассеянности написал имена двух демонов на счё­те из мясной лавки. А согласно другой версии, в случае с мясником был и вовсе виноват кто-то другой.

Несмотря на занятость магическими делами, Кроули уделял немало внимания своей литературной карьере, написав несколько произведений, в том числе «Воззва­ние к Американской Республике», вдохновлённое встре­чей с двумя американцами в поезде Женева — Париж, «Carmen Saeculare», плод какого-то из его видений, за­тем написанный под влиянием Бодлера «Храм Святого Духа», «Трагедия Матери» (стилистическая смесь Булве-ра Литтона и Ибсена) и «Роковая сила». Сюжет последней заключается в том, что некая верховная жрица становит­ся женой собственного сына и рожает от него мальчика с целью сконцентрировать собственную оккультную силу в своём потомстве. Это не было оригинальной идеей, как выяснил Кроули позже, прочитав книги Элифаса Леви, который сообщает, что подобным образом посту­пали древние персидские маги. Но то, что ему пришла в голову та же идея, которая когда-то посетила Леви, в совокупности с другими обстоятельствами, например с тем фактом, что в момент смерти Леви Кроули был трёх­месячным плодом во чреве матери, привело Кроули к убеждению, что он является новым воплощением этого француза.

После публикации в 1901 году «Души Озириса», на­писанной в 1900-м, Кроули начал получать серьёзные кри­тические отзывы на свои произведения. New York Nation высказалась о них с похвалой, так же как и Western Morning News, которая заявила, что Кроули — многообещающий поэт, но его «дарованию ещё предстоит раскрыться в пол­ной мере». Г.-К. Честертон, чья счастливая звезда как раз в это время быстро всходила на литературном небоскло­не, написал длинную статью в Daily News, из которой сле­довало, что Кроули — сильный, одарённый поэт, но закан­чивалась статья нелицеприятно: Честертон выражал на­дежду, что «Кроули пересмотрит своё высокое мнение о Храме Озириса и посвятит себя работе более возвы­шенной и более благодатной для человеческого вообра­жения — воспеванию Брикстонской Капеллы».

Однако, несмотря на все эти похвалы, постоянным же­ланием Кроули оставалось продвижение по иерархиче­ской лестнице «Золотой Зари», и в назначенное время он обратился с просьбой об этом к У.-Б. Йейтсу и другим старшим членам общества. Однако по настоянию Йейтса ему отказали. Йейтс недолюбливал выскочку, осуждая Кроули за проведение церемоний, которые, по его мне­нию, никто не имел права проводить до вступления во Второй орден. Кроме того, Кроули не нравился Йейтсу как человек и до Йейтса, несомненно, дошли слухи, что Беннет предоставил Кроули доступ к тому, что он называл «закрытыми» документами.

Захваченный этим отказом врасплох, Кроули возра­зил, что повышение разрешил ему сам Глава, то есть Ма­зере. Он лгал. Но как бы то ни было, это не подействова­ло, поскольку Йейтс и другие лондонцы находились в кон­фликте с Мазерсом, жившим в Париже, и сговорились против Кроули, которого Йейтс называл отвратительным дегенератом, основываясь в своём мнении на слухах о гомосексуализме Кроули.

Во время работы над магической Операцией Абра-мелина Кроули вёл дневник, который назвал «Книга Опе­рации Тайной Магии Волшебника Абрамелина, в которой излагаются события моей жизни с пометками о ходе Опе­рации, Пердурабо, скромно Надеющийся». В записи, сде­ланной им 24 февраля 1900 года, чувствуется тревога. Здесь он описывает ряд событий, которые начались за несколько месяцев до этого, в ноябре. Незадолго до того, как Кроули поселился в Болескине, Лора Хорниблоу полу­чила анонимное письмо, в котором говорилось, что Кро­ули находится под надзором полиции, и давался совет держаться от него подальше. Примерно в это же время женщина по имени Эвелин Холл, с которой Кроули нахо­дился в любовной связи, показала ему такое же преду­преждение. Вполне возможно, что полиция завела дело и собирала улики, чтобы привлечь к ответственности Кро-ули и других подозреваемых в гомосексуализме. Нет сомнений, что Кроули постоянно думал о гомосексуаль­ных сношениях, даже когда не практиковал их. В том же самом дневнике он записал один из своих снов:

Я играл в бильярд и порвал сукно на столе. Я был с издателем, который как раз занимался моей кни­гой. Для издания он отобрал пьесу под названием «Тра­гедия короля» как особенно ценную. Он делал мне не­пристойные предложения. Я не соглашался ответить на них, пока мои книги не будут напечатаны. Его жена была потрясающей порочной женщиной. С тёмно-крас­ным лицом, усами и бородой. В ней было смешение чёрной и белой расы. После ужина мы с ней отправи­лись в обставленную на восточный манер комнату, и рабы принесли нам прекрасное вино. Одним из этих рабов был бледный пухлый мальчик с женской грудью. Я дотронулся до его ануса. Другой раб сделал то же самое со мной. Затем, я думаю, последовала потря­сающая оргия.

Не лишено оснований предположение, что Кроули избежал ареста просто потому, что как раз в это время переселился в шотландскую глушь.

Встретив сопротивление со стороны Йейтса, Кроули решил обойти этого ирландца и напрямую обратиться к Мазерсу. 13 января 1900 года он отправился в Париж, где Мазере согласился принять его во Второй орден: воз­можно, по той причине, что Кроули был многообещаю­щим магом, возможно, потому, что хотел поставить на место Йейтса и лондонцев, а может быть, потому, что нуж­дался в деньгах, которые Кроули должен был заплатить за посвящение. Тремя днями позже, 16 января, Кроули стал абсолютно полноправным Младшим Адептом Вто­рого ордена. Чтобы ещё больше досадить Йейтсу, Мазере сказал Кроули, чтобы он потребовал от Йейтса выдачи полагавшихся ему теперь документов.

После возвращения в Болескин 7 февраля, продол­жая заниматься приготовлениями к Операции Абрамелина и время от времени катаясь на лыжах вместе с Экен-штайном, которого, казалось, совершенно не затрагива­ли отряды теней и духов, бешено носящихся по дому, Кроули написал в Лондон, прося выдать ему документы. Его адресатом была мисс Мод Крэкнелл, которая зани­мала в организации какой-то административный пост и которую Кроули впоследствии называл «старая лесбий­ская расщелина, которую невозможно заполнить». Мисс Крэкнелл повела себя неучтиво, оставив его письмо без ответа.

Тем временем в рядах «Золотой Зари» нагнеталась напряжённая атмосфера, поскольку посвящение Кроули во Второй орден усилило трения между Лондоном и Па­рижем. Деспотичный, скрытный параноик Мазере боль­ше не доверял своим британским коллегам. Флоренс Фарр, которую Мазере сделал единственной своей пред­ставительницей в Лондоне в надежде, что женщина не ста­нет содействовать его смещению, употребляла все свои дипломатические способности, чтобы успокоить волне­ния, но оказалась между двух огней. В затруднении отно­сительно того, как ей поступить, она предложила закрыть лондонское отделение «Золотой Зари» и подала Мазерсу заявление об отставке. Но он отказался закрыть отделе­ние: ему нужны были новые посвященные и деньги, кото­рые они платили за своё посвящение. Что касается от­ставки, то она не потребовалась, поскольку Мазере ис­ключил Флоренс Фарр из общества, обвинив её в ереси, якобы насаждаемой ею в «Золотой Заре».

По-настоящему сильно Мазерса беспокоило одно: что, если лондонское отделение «Золотой Зари» сместит его с поста главы общества и назначит на этот пост Уэсткота?

Пытаясь это предотвратить, он написал Флоренс Фарр письмо, в котором говорилось, что Уэсткот — мошенник, выдумавший переписку с Анной Шпренгель, а возможно, и её саму. Тогда в «Золотой Заре» был создан специальный комитет для расследования этого вопроса: если бы это оказалось правдой, жизнеспособность общества и даже само его существование были бы поставлены под вопрос.

Постепенно конфликт приближался к своей высшей точке. 25 марта Кроули сообщили, что его вступление во Второй орден не будет признано законным и документов он не получит. Теперь ему стало ясно, что лондонское от­деление «Золотой Зари» взбунтовалось против Мазерса. Нетрудно догадаться, что Кроули встал на сторону Ма­зерса, о котором он несколько льстиво отозвался в сле­дующих выражениях: «Это маг, несомненно добившийся исключительных достижений. Это учёный и джентльмен. У него есть то ощущение собственного авторитета, кото­рое вызывает доверие к нему, потому что оно никогда не ставит себя под сомнение. Человека, притязающего на то, на что притязал он, нельзя оценивать по обычным за­конам и канонам. Обыкновенная мораль годится только для обыкновенных людей». Кроули написал Мазерсув Па­риж, предлагая ему предоставить в его распоряжение себя самоё и своё состояние, отказавшись на время от мысли о проведении Операции Абрамелина.

Язвительные и желчные письма продолжали пересе­кать Ла-Манш в обоих направлениях, пока наконец 29 мар­та Мазере не был смещён со своего поста. Узнав об этом, Мазере был взбешён. Он угрожал комитету наказанием с применением магической силы, а затем в письме, да­тированном 2 апреля, заявил: «Я не признаю за Вторым орденом права создавать какие-либо комитеты без мое-гоодобрения исогласия... Яупраздняюсам комитетиан-нулирую решения, принятые им на заседании 24 марта 1900 года».

Когда известия об этом достигли Кроули, он немед­ленно выехал из Болескина в Лондон, где встретился с презренной «лесбийской расщелиной» в штаб-кварти­ре Второго ордена на Блайт-роуд, 36, в Хаммерсмите, требуя доступа в подвал, где располагался церемониаль­ный зал. Она отказалась впустить его туда. Тогда Кроули отправился в Париж для встречи с Мазерсом и совмест­ной разработки плана действий.

План был прост. Мазере велел Кроули возвращаться в Лондон в качестве его личного полномочного предста­вителя, одновременно рассказав ему о нескольких маги­ческих приёмах, помогающих противостоять враждебно­сти и озлобленности. Вернувшись в Лондон, Кроули дол­жен был вызывать к себе по одному всех членов Второго ордена. В их присутствии его лицо должна была скрывать маска. Каждому он должен был задавать два главных во­проса: первый касался веры в доктрину Ордена, второй — преданности Мазерсу. При получении отрицательных от­ветов он сразу же должен был или понизить человека на иерархической лестнице общества, или исключить его. Кроме того, Кроули был уполномочен заново освятить зал для церемоний, определять, какие маски следует наде­вать во время обрядов, а также дать подобный набор ука­заний членам Первого ордена.

Кроули, явно предчувствуя; что его ожидает пост глав­ного Адепта в Великобритании, брался за осуществление заведомо провокационного-плана. Члены лондонского отделения «Золотой Зари» приняли бы в качестве пред­ставителя Мазерса кого угодно, только не Кроули.

Когда 13 апреля Кроули вернулся в Лондон, его пере­полняли магические силы. При его приближении лошади становились на дыбы или пускались вскачь, а его плащ сгорел по непонятной причине.

Тремя днями позже Кроули отправился на Блайт-роуд, 36, где Второй орден арендовал несколько комнат на втором этаже. Убедив домовладельца, что у него име­ется разрешение, Кроули получил доступ в помещение. Он осмотрел замки и комнату для церемоний. Она была обустроена наподобие гробницы XV века, предназначен­ной для Кристиана Розенкрейца, и представляла собой деревянную конструкцию пяти футов в ширину и восьми — в высоту, внутренность которой была обильно украшена семиконечными звёздами, магическими символами, вет­ви и Сефирот Древа Жизни, треугольником, внутри кото­рого находилась Роза с двадцатью двумя лепестками, и множеством других красочных изображений. Все эти символы, использовавшиеся при посвящении во Второй орден, много значили для Мазерса, который не мог допу­стить, чтобы ими завладели его враги.

На следующий день Кроули и Элен Симпсон, состояв­шая в обществе «Золотой Зари» и известная под именем сестры Фиделис, которую Кроули убедил поддержать Мазерса, вернулись на Блайт-роуд. Встретив там мисс Крэкнелл, они объявили ей, что являются хозяевами по­мещения, и выгнали её вон. Она побежала к ближайшему почтовому отделению и телеграфировала о случившемся Эдварду Хантеру, одному из старших членов Второго ор­дена. Тем временем Кроули вызвал слесаря, чтобы тот поменял замки на дверях.

Когда Хантер прибыл на место, он был поставлен пе­ред свершившимся фактом. Пока он и Кроули вели пере­говоры, появилась Флоренс Фарр. Кроули настаивал на своём, и тогда она вызвала полицию. Появился полицей­ский, выслушал аргументы обеих сторон и постановил, что Кроули должен покинуть помещение, что он и сделал.

Прошло два дня. Утром 19 апреля Хантер и Йейтс от­правились на Блайт-роуд, чтобы отругать домовладель­ца за то, что тот впустил Кроули. Они заменили замки на старые. Внезапно, в последние утренние часы появился Кроули. Он был одет как шотландец. Подол его шотландки раскачивался в такт шагам, огромный позолоченный крест висел на груди, шотландский кинжал — в ножнах на ремне. Кроме того, на лице у него была чёрная маска. Рядом с ним шла Элен Симпсон. Хантер сказал Кроули, что его здесь никто не ждал и что он должен уйти. Кроули отве­тил , что у него есть разрешение Мазерса на присутствие в этом помещении, и в доказательство этого предъявил письменный документ. Дело сдвинулось с мёртвой точки только с приходом другого полицейского, возможно на этот раз вызванного Кроули, уверенным в своей правоте. Однако полицейский предложил Кроули уйти, что он и сделал примерно через полчаса. Как только Кроули и его спутница покинули место событий, там появился трактирный вышибала, заблаговременно нанятый Кроу­ли, но заблудившийся по дороге на Блайт-роуд.

В 1935 году вся эта история перекочевала в беллетри­стику, поскольку была описана состоявшей когда-то в «Золотой Заре» писательницей ВиолетФирт, известной под литературным псевдонимом Диона Форчун, в расска­зе «Крылатый бык». Хьюго Эстли (Кроули) изображён там рябым злодеем-мулатом, тогда как Тед Марчисон, регбист и боксёр, представлен героем. Впервые они встречаются, когда Эстли вламывается в лондонскую квартиру, а Марчинсон сбрасывает его с лестницы («Если сатана являлся когда-либо в человеческом обличье, то это он сидел сей­час на циновке у двери») и осознаёт, что только что имел дело с сорвавшимся с цепи, распущенным чёрным магом. Большинство «фактов», которые Форчун включила в свой рассказ, были почерпнуты ею из бульварных газет.

В тот же самый день, когда сторонники Мазерса уда­лились, Второй орден в спешном порядке устроил со­брание. Эдвард Берридж, Элен Симпсон и её мать Элис (которая также была членом Ордена и которую Кроули описал как «посредственную певицу и первоклассную за­знайку с несколькими подбородками и толстым животом; сводню и интриганку, склонную к сентиментальным сле­зам и бестолковую. Эта ужасная карга разболтала по все­му Лондону и Нью-Йорку, что моё Тело Света вошло но­чью в комнату её дочери») были временно исключены из общества. Имя Кроули не упоминалось в этом списке, поскольку собравшиеся не считали его членом Второго ордена, кроме того, было решено, что отныне «никто не будет считаться принадлежащим к лондонскому отделе­нию общества, если он не прошёл обряд посвящения в лондонском храме».

Не вступая в дальнейшие разбирательства, Кроули начал действовать через суд. В письме, написанном 25 ап­реля Йейтсом леди Изабелле Аугусте Грегори, с которой его связывали дружеские отношения, подводится неко­торый итог всей этой ситуации:

Потерпев неудачу, он вызвал нас повесткой в суд на том основании, что он является «полномочным пред­ставителем» Мазерса и что в уставе общества нет ничего, что давало бы нам полномочия Мазерса сме­стить. Чарлз Рассел, сын лорда — главного судьи, действует на нашей стороне и старается сделать так, чтобы моё имя не было замешано в этом деле. Слу­шание дела состоится в следующую субботу, и уже неделю меня мучают бесконечные хлопоты, связанные с заседаниями, юридическими вопросами и предот­вращением внезапного нападения на нашу резиденцию. Уже три дня я сплю не больше четырёх с половиной часов в сутки. Беда в том, что мои каббалисты — без­надёжно непрактичные люди, и потому протоколы заседаний находятся в совершенно беспорядочном состоянии. Мне пришлось взять на себя полную от­ветственность за всё и самостоятельно принимать ре­шения по каждому нашему шагу. Я надеюсь на успех. К счастью, этот жалкий уполномоченный имеет несколько вымышленных имён и подписал судебную по­вестку одним из них. Кроме того, его разыскивают за долги, и представитель от профсоюза будет присут­ствовать в субботу на суде. В действительности этот уполномоченный — некто Кроули, довольно-таки сквер­ная личность. Я полагаю, он хочет отомстить нам за отказ посвятить его во Второй орден.

Что касается Кроули, то он был о Йейтсе ещё более низкого мнения. Он отзывался о Йейтсе как о «вялом взъе­рошенном демонологе, из которого, несмотря на все уси­лия, потраченные им на собственную внешность, так и не вышло денди». Поэзия Йейтса казалась ему недостойной внимания потому, что в ней якобы «не хватало зрелости». Значительная доля этой враждебности основывалась на холодности Йейтса в отношении поэзии самого Кроули. Кроули показал Йейтсу гранки своей книги «Джептах», но ирландец не проявил никакого энтузиазма. И в самом деле, в 1915 году Йейтс напишет своему другу, что, по его мнению, Кроули «написал не более шести строк на­стоящей поэзии, всё остальное — скверная риторика». Ещё одна причина, настроившая Кроули против Йейтса, состояла в том, что Кроули считал патриотической ир­ландской претенциозностью, что, по его мнению, не слу­жило ему на пользу.

Кроме того, Кроули полагал, что Йейтс использует против него магические приёмы. Позже он связывал бес­чинства, устроенные духами в его квартире на Чансери-Лейн, с «тёмными намерениями других членов Ордена, таких как Е. F. E. J., которые, завидуя его успехам и бла­госклонности к нему Тайных Учителей, пытались уничто­жить его». В аннотированном экземпляре журнала, в ко­тором было напечатано это заявление Кроули и который хранится в Варбургском институте в Лондоне, Кроули ука­зал настоящие инициалы Йейтса.

Эта враждебность к Йейтсу проявилась и в литера­турном творчестве Кроули. «В рассказе "На развилке до­рог", — пишет Кроули, —во всех деталях воспроизведён эпизод, относящийся к этому периоду». У.-Б. Йейтсу в рас­сказе соответствует Уилл Бьют, «длинный, вялый, мелан­холичный, неряшливый поэт», к тому же «маг-дилетант», который «чёрной завистью завидовал более молодому и гораздо более талантливому поэту», и эта зависть «грыз­ла его мелочную душу», Алтее Джайлз (художнице и быв­шей любовнице Кроули) — Ипатия Гей, самому Кроули — граф Сванов. Там были описаны также Аллан Беннет, на­ставник Сванова, и Леонард Смитерс, издатель. Рассказ основан на реальной истории о любовной связи между Алтеей Джайлз и Смитерсом, которая за год до написа­ния рассказа получила скандальную известность среди лондонской богемы. Смитерс изображён в рассказе «об­рюзгшим от болезней и алкоголя; его вялый рот всегда имел плотоядное выражение; его жирные глазки источа­ли яд; его щёки, казалось, вот-вот покроются язвами и нарывами». В конце рассказа Ипатия Гей становится жертвой колдовского наговора и совокупляется со скольз­ким скелетом, похожим на того, которого Кроули дер­жал у себя в квартире. Бьют отвергает её, и она возвраща­ется к издателю, который, видя, как низко она пала, «сла­дострастно облизывается». Так Кроули мстил за мнимую утрату рукописи книги «Зелёные Альпы», якобы сгорев­шей во время пожара в типографии. Однако на этом его литературная месть не закончилась. В своём романе «Дитя луны», опубликованном в 1929 году, Кроули изо­бразил Йейтса в виде некоего Гейтса, неряшливого ир­ландского поэта с грязью под ногтями.

Юридические действия Кроули заключались в том, что он обратился в полицию, прося, чтобы ему посодей­ствовали в освобождении Церемониального зала об­щества. Это помещение по праву, как он был убеждён, и в соответствии со здравым смыслом и законом при­надлежало Мазерсу. Судебная повестка, которую он под­писал как Эдвард Алистер, была обращена к Флоренс Фарр и обвиняла её в «беззаконном и беспричинном от­казе предоставить определённые документы и соглаше­ния, касающиеся собственности истца». Второй орден представлял в суде известный королевский адвокат по фамилии Джил, которого наняла Энни Хорнимен. Йейтс очень волновался по поводу исхода слушаний. Если бы Кроули выиграл, как писал Йейтс леди Грегори, это пре­доставило бы Кроули, «человеку, ведущему недостойную жизнь, средства управлять мистическим обществом, а также дало бы ему власть над душами многих людей».

Но всё обернулось иначе, и Йейтс напрасно волновал­ся. Дело не дошло до рассмотрения в суде. Толи Кроули отозвал свой иск, увидев, насколько сильна оппозиция, то ли дело было отклонено судом, поскольку стоимость собственности, служившей предметом спора, превышала полномочия этого суда. Согласно другой версии, Чарльз Рассел нанял частного детектива, чтобы тот порылся в биографии Кроули, и когда было обнаружено, что у Кроу­ли есть несколько неоплаченных долгов, вызвал на суд представителя общества по защите торговли (разновид­ности кредитного агентства и долгов), который должен был свидетельствовать против него. Кроули, не желая, чтобы широкая общественность копалась в его грязном (возможно, гомосексуальном) белье, сдал позиции, ре­шил обойтись без судебного разбирательства и запла­тил пять фунтов неустойки. Нечего и говорить, что повсю­ду распространились слухи о магической силе, приме­нённой обеими сторонами друг против друга.

Когда суматоха, поднятая судебными делами, улеглась, Мазере и его уполномоченный оказались в ещё большей изоляции, чем раньше. Через несколько дней члены обще­ства собрались на Блайт-роуд и официально исключили Мазерса. Йейтс выступил перед собранием с предло­жениями по восстановлению общества и взял на себя роль нового лидера. Ещё около двадцати лет он был свя­зан со Вторым орденом, но даже под его управлением оно вскоре начало снова распадаться из-за междоусоб­ной борьбы.

Несмотря на то что судебная тяжба миновала, Йейтс немого отделаться от мыслей о Кроули. Он плохо спал, его преследовали кошмары, он жил в страхе, считая, что Кроули нанял головорезов из южного Лондона, чтобы те уби­ли его. Он рассказывал одному из своих друзей, что Кро-ули сделал изображающую его фигурку из воска и втыкает в неё булавки; Кроули же был слишком искушён в магии, чтобы опускаться до таких примитивных методов. Что ка­сается Мазерса, то он продолжал свои магические изы­скания, особенно связанные с картами Таро, но он был морально сломлен и разочарован. Кроули признавал, что Мазере был «искусным магом и научился удивительно эффективно пользоваться Великим Ключом Соломона. Но он не понимал, что Абрамелин открывает гораздо бо­лее широкие возможности...»

К тому времени, как все юридические вопросы были наконец улажены, наступило лето. Возможность проведе­ния Операции Абрамелина в Болескине была упущена, и Кроули не видел смысла возвращаться в Шотландию. Он отправился в Париж, чтобы сообщить Мазерсу об ис­ходе дела, и, оказавшись там, познакомился с двумя дру­зьями Мазерса, которые только что вернулись из Мекси­ки. Кроули услышал их разговор об этой стране и решил поехать туда для того, как он утверждает, чтобы занимать­ся альпинизмом на склонах вулканов. Были сделаны необ­ходимые приготовления, и в конце июня Кроули сел на пароход, направлявшийся в Нью-Йорк.

В молодые годы Кроули любил путешествовать и неред­ко отправлялся куда-либо под воздействием внезапного порыва. Однако его решение о поездке в Мексику было принято, вероятно, под влиянием полученного им вызо­ва на допрос в полицию. И это было делом рук Лоры Хор-ниблоу.

Где-то в марте этого года она написала Кроули угро­жающее письмо. О том, что побудило её к этому, остаёт­ся только догадываться. Возможно, она была раздосадо-ванатем, что её оставили в кишащем духами Болескине. А может быть, она пожалела, что дала Кроули деньги для отправки Беннета на Цейлон, и хотела получить их назад. (Йейтс говорил, что некоторые из членов «Золотой Зари» вступили с ней в астральную связь и внушили ей злые на­мерения против Кроули.)

Что бы там ни было на самом деле, но она отправи­лась в полицию и рассказала там о своей жизни с Кроули, не скрывая страшных подробностей о том, что Кроули яко­бы практикует садизм и сексуальные извращения, вклю­чая содомию. Полиция заинтересовалась её сообщени­ем, но, так как Лора Хорниблоу отказалась давать свиде­тельские показания на публике, то ли от стыда, то ли из страха, что мужу станет известно, чем она занималась в его отсутствие, дело на Кроули заведено не было, и ис­тория эта не получила своего развития. Однако опреде­лённый ущерб всё же был нанесён. Отныне Кроули был известен полиции и на него стали собирать досье, прав­да, с самого начала сведения о нём отличались большой неточностью.

Все эти неприятности, постигшие Кроули, заставили его отказаться от проведения Операции Абрамелина, ко­торая относится к высшей магии. Для успешного её осу­ществления маг должен быть чист духом и постоянно погружён в высокое молитвенное состояние. Насколько Кроули удалось соответствовать этим требованиям — и удавалось ли когда-нибудь, — вопрос спорный. Его эро­тическая, чувственная сторона была всегда слишком активна, чтобы он мог достичь настоящей твёрдости духа. Несмотря на то что он дал клятву Абрамелина с самыми искренними намерениями, сдержать её было выше его сил. Итак, пусть непреднамеренно, не сдержав своего сло­ва, он мог отныне подвергнуться страшным духовным ка­рам. В зависимости от взгляда на магию и её возможно­сти можно по-разному судить, насколько это обстоятель­ство повлияло на его жизнь. Однако с этого времени Кроули начинает понемногу утрачивать представление о том, что правильно и что неправильно. Вместе с этим он начал терять также и способность руководствоваться здравым смыслом в своей жизни и поступках. Отныне его существование будет протекать в русле то одной, то дру­гой крайности, а его капитал — уменьшаться при каждом таком колебании.

Кроули было двадцать пять лет. Он был человеком самоуверенным, дерзким, эксцентричным, эгоистичным, очень умным, высокомерным, остроумным, богатым, а когда надо — жестоким. Кроме того, он был талантли­вым писателем и искусным альпинистом, однако этим своим талантам он, казалось, не придавал значения.

Когда его корабль пересекал Атлантику, чтобы впер­вые доставить его в Новый Свет, Кроули, вероятно, был исполнен новых сил, а будущее виделось ему безбреж­ным океаном надежд, приключений и возможностей.

ГЛАВА 6 Ритмы экстаза

6 июля 1900 года Кроули высадился в Нью-Йорке. Стены зданий накалялись от солнца, и на улицах было душно. Зной был настолько сильным, что Кроули в течение дня принимал одну холодную ванну за другой. Когда же он выходил на улицу, его прогулки сопровождались призыв­ными криками уличных мороженщиков и частыми захо­дами в бары, где подавали ледяной кофе, ледяную воду или дыни. Он впервые испытал настоящий зной и теперь раздумывал, стоит ли ему в такой ситуации отправлять­ся ещё южнее, в сторону Мексики.

Тот факт, что Нью-Йорк в это время переживал такую жару, был упущен Кроули только потому, что он не читал газет. Он, как утверждал сам, «уже убедился, что даже самый тонкий ум обречён на погибель, если попадёт под болезнетворное воздействие журналистики. И дело не только в том, что человек в этом случае портит свой ум небрежным и неаккуратным английским, неглубокими, общеизвестными, пошлыми мыслями и сознательным легкомыслием. Помимо всего этого вреда, есть и ещё один отрицательный эффект. Читать газету — значит отказываться от чтения чего-то действительно стояще­го». Газеты, как писал Кроули в автобиографии, — это не более чем набор репортажей, вводящих в заблуждение и написанных самоуверенным языком или состоящих из необдуманных суждений.

Раскалённый зноем город не впечатлил его. Застрой­ка выглядела стихийной, и городу не хватало духа исто­рии, столь характерного для европейских метрополий. Кроули не пришлись по душе ни люди, ни статуя Свободы, о которой он по недоразумению думал, что изначально она имела иное предназначение. «Тщеславие здешних жителей, — писал он, — привело их к тому, что они с энту­зиазмом набросились на забракованную европейцами статую торговли, которая должна была стоять на Суэцком канале. Они купили её на вторичном рынке и высокопарно назвали "Свободой, освещающей мир". Хорошо, что им хватило дальновидности установить её на острове и спи­ной к континенту».

Несмотря на то что статуя не произвела на него впе­чатления, Кроули реагировал на Америку подобно тому, как реагировало и реагирует на неё большинство евро­пейцев — он оценил то обстоятельство, что фундаментом американского общества являлась идея свободы. Он по­лучал удовольствие оттого, как естественно вели себя люди в обществе, от отсутствия классовой гордости и снобизма, он удивлялся богатству жителей Нью-Йорка, хотя, естественно, не бродил по окраинам и не удалялся от главных улиц города.

После недолгого пребывания в Нью-Йорке Кроули сел на поезд, отправлявшийся с вокзала Грэнд-Сентрал в Ме­хико. Весь путь занял более недели: это было долгое пу­тешествие по центральным и южным штатам Америки, которое не доставило Кроули никакой радости. Даже о поезде Эдинбург — Инвернесс он говорил, что тот ис­пытывает его терпение. Однако вскоре Кроули проникся духом путешествий и начал получать удовольствие от своих передвижений.

Если Нью-Йорк не удовлетворил его ожиданиям, то Мехико казался поначалу форменным разочарованием. Обслуживание в гостинице «Итурбидэ», где остановился Кроули, было ниже всякой критики, еда — отвратитель­ной, а хорошее вино обращало на себя внимание полным своим отсутствием. Он избегал пить текилу и предпочи­тал не есть жареных кабрито, такое и тортильяс. Кроули всегда был очень привередлив в еде. Несмотря на все его альпинистские и магические приключения, а также на то, что он имел склонность к острым приправам, Кроули не признавал «иностранной» пищи. Ребёнком он отказывал­ся есть варенье, а винегрет попробовал только в зрелом возрасте. Он не испытывал отвращения к омарам под майонезом, однако не любил салатов с омарами, потому что ему не нравилось сочетание согласных в названии это­го блюда (lobster salad).

Покинув гостиницу, он снял квартиру в доме, окна кото­рого выходили на окрестности парка Аламеда, что в цент­ре города. Наняв молодую мексиканку, чтобы вести хозяй­ство, Кроули занялся магией, в том числе основанием соб­ственного магического ордена под названием «Лампа невидимого света», или LIL. Правила ордена требовали, чтобы в специально устроенном храме с разнообразными талисманами, посвященными силам природы, постоянно горела лампа. При помощи заклинаний маг стремился превратить лампу в средоточие магической энергии, ко­торая затем может передаваться тем, кто готов и стремит­ся её получить. Он изобрёл Обряд самоинициации, кото­рый позволял при помощи ритуального танца приобре­тать новые магические знания. Кроме того, Кроули учился делаться невидимым, усиливая тем самым свою волю.

По утверждению Кроули, в этом занятии он достиг лишь частичного успеха: он добился того, чтобы его отражение в зеркале стало тусклым и зыбким. Однако ис­тинной его целью была не невидимость кактаковая, а спо­собность пройти незамеченным сквозь толпу. Приём за­ключался в том, чтобы на короткое время добиться мас­сового внушения. Если бы удалось на время приковать внимание окружающих к какому-нибудь одному объекту, то Кроули (или любой другой на его месте) мог бы стать незаметным для них, используя это для своих целей и на­мерений. Кроули утверждал, что добился в этом полного успеха. Вызвав дух Гарпократа и приняв обличив этого бога тишины, он проходил по улицам Мехико, одетый в алую накидку и золотую корону. Казалось, никто не обращал на него внимания, поэтому он предполагал, что никто его и не видит.

Ещё одна магическая процедура, которую он проде­лывал, заключалась в ношении украшенного драгоценно­стями золотого талисмана около сердца. Когда талисман был на нём, он думал только на тему магии, намеренно исключая все остальные мысли. Снимая же украшение, он запрещал себе думать о магии. Все эти действия на са­мом деле были направлены на усиление способности кон­тролировать собственный мыслительный процесс.

Подробных сведений о том, с кем Кроули общался в Мехико, нет. В момент своего приезда он, судя по всему, не был ни с кем знаком, но у него имелась рекомендация, вероятно от друзей Мазерса, к пожилому человеку по имени дон Хесус Медина. Медина, который, по словам Кроули, являлся потомком Алонсо Пересаде Гусмана, гер­цога Медины-Сидонии и адмирала испанской Армады, и был главой местной масонской ложи Шотландского обряда.

Уверившись, что Кроули является прямым и честным человеком, а также обладает большими магическими знаниями, Медина посвятил его в эту разновидность ма­сонства и со скоростью света провёл по иерархическим

ступеням общества. Кроули планировал пробыть в Мехи­ко недолго, поэтому он дорожил каждой минутой и про­являл нетерпение. Позднее Кроули утверждал, что до­стиг в масонской ложе Шотландского обряда самую вы­сокую из тридцати трёх иерархических ступеней, став Суверенным великим генерал-инспектором, хотя в ма­сонских архивах не сохранилось ни одной записи даже о том, что он вообще был посвящен в члены общества. В обмен на это звание дон Хесус Медина был произве­дён в верховные жрецы Ордена лампы.

Не забывая о своей литературной карьере, Кроули на­писал в Мехико стихотворную игру (имевшую также маги­ческий характер), основанную на опере Вагнера «Тангей-зер». Идея этого произведения посетила его в Париже, когда, на одной из публичных церемоний Мазерса, Кроу­ли познакомился с американской оперной певицей и всту­пил с ней в любовную связь. «Романтика отношений с та­кой известной актрисой приводила меня в восторг», — писал он. Странным образом по его словам оказывает­ся, что они обручились, несмотря на то что актриса была уже замужем «за человеком, которого она оставила где-то в Техасе». Возвратившись в Лондон, Кроули слышал её в Ковент-Гарден, где она исполняла партию Венеры в «Тангейзере», а в его голове восторг от пения и музыки смешивался с собственными творческими замыслами. Согласно записям Королевской оперной компании, един­ственной певицей, которая исполняла эту партию в Лон­доне в 1899—1902 годах, была американка сопрано Сьюзан Стронг.

Нечего и говорить, что, как только Кроули покинул Лондон, Сьюзан Стронг была забыта, и он продолжил ве­сти свой прежний образ жизни, затевая любовные инт­рижки, когда и где только мог. В Мехико он подобрал проститутку и отправился с ней в трущобы, где его впе­чатлила «ненасытная сила страсти, которая пылала в её порочных, непостижимых глазах и искажала её потрёпан­ное лицо, превращая его в водоворот обольстительного греха». Секс с этой женщиной придал ему новые творче­ские силы. Он вернулся к себе на квартиру и шестьдесят семь часов подряд сочинял стихотворный диалог между Венерой и Тангейзером. Нет сомнений, что проститутка из Мехико удовлетворила свойственную Кроули на протя­жении всей жизни тягу к экзотическим женщинам.

Мехико притягивал его не только теми потрясающи­ми сексуальными впечатлениями, которые этот город пре­доставлял. Кроули начал любоваться мексиканцами, ко­торые казались ему простым народом, ещё не «отравлен­ным лицемерием и необходимостью бороться за жизнь». Их существование было спокойным, темп жизни — нето­ропливым: этическая значимость работы и профессии, характерная для Англии, здесь не имела силы. Работа была здесь лишь досадной помехой в ленивом течении при­ятного досуга. Красота мексиканской земли захватила Кроули. Он писал:

...великолепный горный воздух, сияние солнца, яркая красота цветов, опьяняющая интимность бесстраш­ных любовных порывов, которой пылало каждое ли­цо, — всё это заставляло мою мысль пульсировать в восторженном ритме... В Мексике можно найти мак­симум романтики и наслаждений, причём даже в ма­леньких провинциальных городках. В каждом городе этой страны есть некое подобие Аламеды, заросшего деревьями парка, расположенного более или менее близко к центру города с бесчисленными скамейками и эстрадой для оркестра, где оркестр играет каждый вечер без всякой помпы, а просто потому, что люди любят музыку. Здесь никогда не бывает слишком жар­ко; всегда дует лёгкий ветерок, который шевелит лис­тья, но не мешает и не раздражает. Такой парк всегда полон мужчин и женщин; все кажутся молодыми, не­посредственными и готовы к любым мыслимым фор­мам проявления любви.

Мексиканское отношение к любви и сексу тоже импо­нировало Кроули. Оно не носило на себе отпечатка

...ложного стыда и не было заражено идеями коммер­ческого или вообще материального характера. Никто не одержим этим вздором о чистоте, духовном подъ­ёме, идеализме и другой тому подобной чепухе. Я не могу выразить это острое чувство наслаждения сво­бодой. Человеческая непосредственность процвета­ет, не стеснённая ожиданием трудностей в поиске желаемого партнёра, в осуществлении порыва, в из­бежании неприятных последствий. Проблема секса, которая довела англосаксов до истерии и сумасше­ствия, благополучно решена в Мексике благодаря со­четанию особенностей климата и здешнего гостепри­имства... Даже католицизм [не преминул заметить Кроули] утратил в Мексике большую часть своей вре­доносной силы. Духовенство и миряне представляют собой единое целое, как в духовном, так и в физичес­ком смысле, поскольку и тем и другим одинаково свой­ственны страстные порывы... Конечно, священник желает получать небольшие вознаграждения за свою работу, но это очень по-человечески и естественно. А поскольку он никогда не проявляет ни жадности, ни злости, ни лицемерия, то получаемое им даётся ему добровольно и с самыми дружелюбными чувствами.

Говоря кратко, Мексика показалась Кроули полной противоположностью Европы, и особенно Великобрита­нии. Британский уклад жизни был пронизан идеями сове­сти, вины и самоотречения, ханжеством, подавлением желаний и, как следствие, извращениями, вто время как мексиканское мироощущение было свободно от той «бла­гочестивой лжи, которая утверждает, что зло не существу­ет, тем самым превращая его в нечто неопределённое, огромное и опасное». Британцы, как считал Кроули, пря­тались от правды, тогда как мексиканцы смотрели ей пря­мо в лицо. Они отважно и без ложного стыда встречали свои животные потребности, принимая свою человечес­кую сущность как она есть, вместо того чтобы пытаться приподнять человека над его естественным состоянием. Педантичность и самодовольство британцев, полагал Кроули, разрушают их. Он придерживался того мнения, что всё должно быть открыто и вынесено на поверх­ность — особенно секс, — поскольку «подавление есте­ственных инстинктов является оскорблением природе и прямым путём к моральному уродству».

С точки зрения Кроули, эта свобода от стеснений и ограничений означала, что мексиканцы были незави­симы. В их обществе отсутствовала британская классо­вая система, не было высокомерия, вызванного классо­вым превосходством, не было (как утверждал Кроули) пиетета перед соблюдением этикета и, прежде всего, не было эгоизма или нетерпения. Кроули находил привлека­тельной мексиканскую смесь язычества и христианства и обвинял британцев за их «англосаксонскую концепцию христианства, которая оскверняет нацию», в результате чего её даже избегают другие европейцы, не связанные «насекомообразной коллективностью сознания, отпеча­ток которой лежит на англосаксах». Индивидуальность разума и духа имела большое значение для Кроули. Это был тот материал, из которого делаются подобные ему поэты. Англия, какой считал, «является самой плодови­той матерью поэтов, но она убивает слабых, а сильных направляет на поиски более счастливых мест... Англий­ский поэт должен или добиться успеха, уехав из своей страны, или умереть, разбив себе сердце на родине». Сидя в своей квартире, выходящей на парк Аламеда, Кроули размышлял о Великобритании и её моральном упадке, коммерциализации и измельчании. Он вспоминал давку лондонских площадей, «этих потных животных, дышащих пивными парами», «вечно давящее чувство вины и сты­да». Проникнувшись настроениями настоящего изгнан­ника, он критиковал даже английскую погоду.

Чтобы почувствовать дух страны и поближе узнать её людей, Кроули совершал поездки по мексиканской глу­бинке. Направляясь в Игуалу, местечко в ста милях от Мехико, он купил рыжего пони, который так и норовил прыгнуть или брыкнуться. Вероятнее всего, лошадке про­сто нравилось становиться на дыбы и сбрасывать с себя всадника. Чересчур щадящая манера, с которой Кроули использовал кнут, ещё увеличила строптивость живот­ного, и Кроули продал пони сразу после возвращения в Мехико. В другой раз Кроули отправился в Веракрус, главный мексиканский порт, находящийся в 250 милях к востоку от столицы. Об этой поездке он писал как о за­хватывающем путешествии: «Сначала вы сорок миль еде­те по тропическому лесу, затем дорога неожиданно начи­нает идти вверх и вьётся по предгорьям, в теснинах, а надо всем этим царят восемнадцать тысяч футов горы Ситла-тепетль. Пейзаж постоянно меняется по мере вашего вос­хождения, и вдруг вы оказываетесь на плато, чья обшир­ная поверхность представляет собой почти пустыню, на которой растут лишь кактусы да алоэ, и торчат две скалы: Ицтаксиуатль и Попокатепетль».

Путешествия по Мексике были, вероятно, нелёгким испытанием. Мест для отдыха и ночлега было немного, и находились они далеко друг от друга. Поэтому Кроул и, несмотря на своё к тому времени уже вполне приличное знание языка, нередко оказывался предоставленным са­мому себе. Однажды на склоне холма он нашёл труп мек­сиканского рабочего, высохший на солнце, но не тронутый грифами, потому что, как решил Кроули, тело было слиш­ком насыщено острыми приправами, чтобы прийтись по вкусу этим хищникам. Нередко он спал под открытым не­бом. Однажды, расположившись на плантации сахарного тростника, он обнаружил, что за ним следят. Одного вы­стрела из револьвера оказалось достаточно, чтобы отва­дить наблюдателей. На другую ночь в лагере поселенцев он видел, как китаец-чернорабочий при помощи кипятка выгонял скорпионов из щелей в стене. К утру ноги Кроули так горели от укусов москитов, что он был не в состоянии натянуть свои сапоги для верховой езды. Он, конечно же, заразился малярией и заболел. Американский врач по фамилии Парсонс, который занимался мошенничеством, говоря своим пациентам, что у них аппендицит, и отправ­ляя их к своему коллеге, который брал по 1000 мексикан­ских долларов за операцию, отнёсся к Кроули с сочувстви­ем и лечил его хинином.

Кроули, во время своего пребывания в Мексике из­бегавший общения с британцами («у британского консу­ла, как правило, был запор, а вице-консул чаще всего был пьян»), тяготел к американцам, многие из которых были профессиональными карточными игроками: обществен­ная среда Мехико в 1900 году во многом напоминала со­ответствующую среду Гаваны во времена Батисты. Двое из таких картёжников, по имени Уилсон и Мак-Ки, по­пытались надуть Кроули, но тот видел их насквозь. Его острый ум и невинное молодое лицо произвели на них (по его собственным словам) такое впечатление, что они пригласили его помочь «раздеть» одного транжиру на по­кере. Он отказался. Однако Кроули всё-таки посещал не­которые игорные дома, где играл в испанскую монте, кар­точную игру, смысл которой заключался в угадывании карт, ещё не вступивших в игру, и которая отдалённо напоми­нала снап, с той только разницей, что ставки здесь выше. Однажды вечером, когда он сделал очень высокую ставку, ему было предупреждающее видение, подобное тому, которое он испытал на шахматном конгрессе в Берлине. С тех пор Кроули никогда не играл, за исключением одно­го случая в Монте-Карло, когда ему пришлось сделать это за компанию.

С большинством эмигрантов Кроули познакомился в Американском клубе, где его представили нескольким владельцам ранчо, чьи земли располагались в провин­ции Гуанохуато, к северо-западу от Мехико. Получив пред­ложение погостить и заодно оправиться от приступа ма­лярии, Кроули с благодарностью согласился.

Во время многочисленных путешествий по Мексике Кроули так и не сделал ни одной попытки заняться альпи­низмом, несмотря на то что в ясный день мог видеть по­крытые снегом вершины Попокапетля и Ицтаксиуатля из своего окна. Обе эти вершины, превосходя Альпы высо­той, были гораздо менее трудными для восхождения, но Кроули не спешил с альпинизмом, сконцентрировавшись на занятиях магией. Атем временем к нему направлялся Оскар Экенштайн.

Когда Экенштайн приехал в Мехико, — а было это в конце года, — они с Кроули начали планировать марш­руты восхождений. Во время походных приготовлений у Кроули с Экенштайном состоялся откровенный разго­вор о магии. Однажды вечером Кроули признался Экен-штайну, что у него появились трудности в занятиях маги­ей. Когда он закончил говорить, Экенштайн набросился на него с резкой критикой и доставил ему «самые непри­ятные пятнадцать минут в моей жизни». «Он подвёл итог моим магическим занятиям, — писал Кроули, — и сказал, что все мои затруднения — от неспособности управлять своими мыслями».

Экенштайн, не разбиравшийся в вопросах магии, был отчасти прав. Проблема Кроули заключалась не в его не­способности сконцентрировать свои мысли, но в его неумении это делать. Озвучив свои критические замеча­ния, Экенштайн предложил Кроули научить его сосредо­точивать и дисциплинировать внимание. Кроули согла­сился, признав свою слабость в этом вопросе. Уроки Экенштайна заключались в медитативной концентрации и размеренном дыхании одновременно с напряжённой ви­зуализацией тех или иных образов. Эти упражнения про­водились ежедневно в строго определённые часы, утром и вечером. Как только Кроули достиг успехов в визуали­зации, он перешёл к концентрации на движущихся объек­тах и наконец — на своих собственных чувствах. Экен­штайн предлагал ему вообразить вкус шоколада или хи­нина, аромат духов, звук колокольчиков, прикосновение шёлковой ткани, песка или меха и удерживать эти ощуще­ния в уме. Все эти методы были заимствованы из йоги, и Кроули был им благодарен. «Нет никаких сомнений, — писал он потом, — что эти месяцы постоянной научной работы, не отравленной моими романтическими фанта­зиями, заложили во мне крепкую основу надёжных маги­ческих и мистических техник».

Однако главной целью Экенштайна в Мексике был аль­пинизм: перспектива подняться вместе с Кроули выше, чем тот когда-либо восходил. Незадолго перед Рожде­ством 1900 года они отправились в Амекамеку, город в тридцати шести милях от Мехико, начальный пункт аль­пинистских восхождений. Взяв с собой носильщиков, пре­доставленных ему местным мэром, они поднялись на Ицтаксиуатль и разбили лагерь на высоте 14 тысяч футов, между тем местом, где теперь находится автостоянка Ла-Хойя, и отдалённой горной вершиной Лос-Пьес. Они прожили там три недели, привыкая к высоте и совершая восхождения на пик, высившийся над ними, а также на вер-шины Ла-Кабеса и Эль-Печо. Кроули утверждает, что во время своего пребывания там они установили мировой рекорд, поднявшись на 4тысячи футов, уже находясь на высоте в 16 тысяч и затратив на это всего лишь полтора часа. В автобиографии Кроули утверждал, что они с Экен-штайном побили все альпинистские мировые рекорды 1901 года, покорив самую большую высоту, на которую когда-либо раньше поднимался человек.

Жизнь в альпинистском лагере была размеренной. Они питались местными консервами, но срок хранения значительной их части истёк, вследствие чего Кроули с Экенштайном постоянно страдали от диареи. Если не считать проблем с желудком, Кроули наслаждался жиз­нью, экспериментируя с альпинистскими «кошками», ко­торые изобрёл Экенштайн. В свободное от восхождений время оба альпиниста сидели в лагере и стреляли по пус­тым бутылкам, что, среди прочего, служило средством отпугивания воров.

Наконец, свернув свой палаточный лагерь и вернув­шись в Амекамеку, они нанесли визит мэру города, чтобы выразить ему своё почтение, но нашли его в расстроен­ных чувствах. Причина плохого настроения мэра обнару­жилась не сразу. Оказалось, он не знал, как сообщить им плохие новости. Наконец решившись, он выпалил: умер­ла королева Виктория. Но, к его удивлению, Кроули с Экен­штайном приняли это известие довольно радостно.

С точки зрения Кроули, умер тиран-матриарх. Он не­навидел Викторию с детства, когда играл в короля Пата­гонии, ведущего свои войска против армии королевы. «Я не могу понять, — говорил он, — почему в таком ран­нем возрасте я питал столь глубокое отвращение к коро­леве Виктории и так презирал её. Возможно, просто бла­годаря чистому и благородному чутью ребёнка!» Теперь, с её смертью, британская история достигла своего водораздела. «Правительница из нутряного сала, парламент из оконной замазки, аристократия из алебастра, интел­лигенция из резины» и «пролетариат из мякоти и шелухи» больше не существовали. Наступала новая эпоха, когда дух «чопорности, лоска, поверхностности, подобостра­стия, снобизма, торговли человеческими чувствами» будет выметен из страны, а то, что Кроули называл тряси­ной посредственности, взорвётся и разлетится на куски.

Между тем Кроули и Экенштайн отправились в про­винцию Колима, которая находилась в 350 милях к западу от Мехико, и это их новое путешествие обещало гораздо больше приключений, чем предыдущее. Они намерева­лись покорить вулкан Фуего де Колима, один из наиболее активных вулканов в мире. Когда они начали приближать­ся к вулкану, шло извержение, и пепел прожигал их одеж­ду на расстоянии двадцати миль от жерла. Сначала они покорили соседний, покрытый снегом, более высокий (и уже потухший) вулкан Невадо де Колима и устремились к своей истинной цели, но не сумели её достичь. Раска­лённые камни прожигали их ботинки. Отослав своих мо-зос (носильщиков) вместе с оборудованием для лагеря в сторону Сапотитлана, они отправились на поиски ран­чо, к владельцу которого имели рекомендацию, но заблу­дились ночью в диком лесу, и только их общее умение ори­ентироваться в пространстве позволило им спастись. Вернувшись из Колимы, они покорили огромный вулкан неподалёку от Талуки, в сорока милях от Мехико, и ноче­вали в кратере, под открытым небом.

Следующее своё восхождение они совершили на вер­шину Попокатепетля, куда взяли с собой некоего журна­листа, который на страницах местной газеты усомнился в их альпинистских достижениях. Поскольку журнал ист не поспевал за ними, его подтягивали вверх на верёвке, при­чём Экенштайн тянул его, а Кроули — подгонял альпинист­ским ледовым топориком. Не осталось записей о том, как им удалось поднять этого несчастного через ледяные участки, однако известно, что скольжение во время спу­ска привело журналиста в ужас. Апологетическая статья не замедлила появиться.

Чтобы завершить путешествие Экенштайна, они хо­тели попытаться покорить вулкан Ситлалтепетль, распо­ложенный неподалёку от Орисабы и являющийся самой высокой точкой Мексики, но отказались от своего наме­рения. К этому времени они уже достаточно позанима­лись скалолазанием и начинали строить планы насчёт экс­педиции в Гималаи с целью покорить Чогори, вторую по высоте вершину мира, известную сегодня под назва­нием К2.

Экенштайн отбыл в Лондон 20 апреля 1901 года. Кроу­ли же сухопутным путём отправился в Сан-Франциско з намерением оттуда выехать на Цейлон и навестить там ллана Беннета. Ему жаль было покидать Мексику, и он спытал некоторый культурный шок, когда в Эль-Пасо ересёк Рио-Гранде. «Только что оставив позади тихую ивилизацию Мексики, я испытал ужасное потрясение, когда оказался посреди техасской грубости и варвар­ства». Техас был вечно пьяным, наглым и шумным; даже местные проститутки не пришлись Кроули по вкусу. Преж­де чем отправиться дальше через Нью-Мексико, Кроули переправился через реку и заехал в Сьюдад-Хуарес по­прощаться с девушкой, которая вела хозяйство в его доме в Мехико (и, несомненно, согревала его постель). Там он случайно обратил внимание на нескольких рабочих-эми­грантов, которые играли в карты. Вдруг один из игравших схватил другого за длинные волосы и большими пальца­ми выколол ему глаза. Ослеплённый кричал, но большин­ство свидетелей этой сцены «сохраняли философское без­различие к происходящему. Их ничто здесь не занимало, кроме разве что лишнего напоминания о том, что пора наведаться к парикмахеру».

Сан-Франциско впечатлил Кроули так же мало, как Эль-Пасо. Этот город был не чем иным, как «сумасшед­шим домом бешеных охотников за деньгами и неистовых искателей наслаждений, которые толпятся на каждом перекрёстке». Подавляющую часть времени он проводил в Чайна-тауне, испытывая большое уважение и тягу к ки­тайцам, «постоянно убеждаясь в их духовном превосход­стве над англичанами». Кроме того, он начал сочинять не­обыкновенно длинную лирическую поэму под названием «Орфей, лирическая легенда», которую закончил лишь через три года.

Первого мая Кроули записал в своём дневнике: «Я все­рьёз возобновил Великую Работу». Это означало, что он вернулся к идее проведения Операции Абрамелина. Он составил расписание приготовлений, включив туда упраж­нения по дисциплине мышления, которым научил его Экен-штайн, принятие «Божественных форм» (во время него он визуализировал себя в облике Бога), астральное виде­ние, изготовление талисманов и вызов Адониа-га-Арец, иначе говоря, Ангела-хранителя. Кроме того, он сосре­доточился на усилении своего Тела Света.

Двумя днями позже, Змая, Кроули сел на судно «Нип-пон-Мару», направлявшееся в Гонолулу, и прибыл туда 9 мая. Он приехал с романтическим намерением снять хижину на зелёном морском берегу в Вайкики, завести себе девушку-туземку, писать стихи и заниматься маги­ей, в то время как любовные утехи вдохновляли бы его и на то, и на другое. Однако он отказался от этого плана, потому что на следующий день познакомился с миссис Элис Мэри Роджерс, которую в письме к Джеральду Кел-ли называет Мэри Битон, находя это весьма остроум­ным: миссис Битон была автором самой известной вик­торианской книги по домоводству, пособием всех до­мохозяек.

Эта американка, на десять лет старше его, была за­мужем за юристом и имела сына юношеского возраста. Она приехала на Гавайи, чтобы переждать сезон сенной лихорадки, который шёл в США. Кроули страстно влю­бился в неё и начал добиваться её расположения. На это потребовалось некоторое количество усилий и времени, но через несколько недель Элис сдалась, и у них с Кроули состоялся безумный и потрясающий секс. Несмотря на то что Кроули считал большой глупостью любовные свя­зи с белыми женщинами — ведь они привносили в лю­бовные отношения дух нравственной нечистоплотно­сти, — он ничего не мог с собой поделать. Надо сказать, что Кроули часто влюблялся, однако немедленно покидал предмет своей страсти, как только уставал от него или переставал им пользоваться. Хотя Элис и сопровождала Кроули на следующем отрезке его путешествия, сев вме­сте с ним на японское судно «Америка-Мару», идущее в Иокогаму, они расстались, высадившись на берег, и она вернулась к мужу в Америку. Их короткий роман позднее нашёл отражение в цикле стихотворений под названием «Элис: Адюльтер», опубликованном в 1903 году. Кроули считал, что эти стихотворения — по одному на каждый день их любовной связи — напоминают о характерных для него «силе страсти, глубине самонаблюдения и пристра­стии к неясным ассоциациям».

Для этих стихотворений характерна яркая образность, и они носят на себе следы воздействия наркотиков.

О, эти веки цвета аметистов!

Я взгляд поймал полузакрытых глаз. И, как миражи, тают в небе чистом

Седые тени в предрассветный час. Но мудр по-детски удивлённый лик,

И первый солнца луч к нему приник! На этих рук, белейших в мире, кожу,

Что светится, как первая звезда, Бросает отсвет из сирени ложе,

И золотом блестит она тогда. Цветы сирени навевают грусть,

Как пологом, твою окутав грудь.

Кроули по-прежнему придерживался мнения, что чи­татель должен как следует подумать, прежде чем ему уда­стся разгадать заложенные в стихотворении образы. Мне­ние литературных критиков о новой книге было неодно­значным.

Двадцать девятого июня Кроули записал в дневнике: «Элис уплыла на пароходе сегодня днём». А в записи за 1 июля значится: «Спал с японской девушкой, это уже 34-я национальность». Кроули вёл счёт национальностям женщин, с которыми занимался сексом.

Со времени знакомства с Элис Кроули освоил, кажет­ся, лишь одну магическую технику, да и в той достиг незна­чительных успехов. Он изобрёл способ заставить моски­тов перестать кусаться. В нескольких словах способ за­ключался в том, что москитов следовало полюбить, признав за ними право на жизнь и питание за счёт человека. Сле­довало подавлять в себе желание прихлопнуть москита. Через некоторое время укусы переставали вызывать зуд, а потом москиты и вовсе оставляли человека в покое. Оче­видно, метод был не столь эффективен, как утверждал Кроули: насекомые продолжали кусать его, и он ещё много лет периодически страдал от приступов малярии.

Япония, подобно предыдущим странам, не впечатли­ла Кроули. Японцы, как ему показалось, так же надмен­но гордились своей национальностью и были такими же замкнутыми (ведь они тоже жили на острове), как англи­чане. У Кроули мелькнула мысль остаться в дзэн-буддист­ском монастыре неподалёку от Камакуры, где он любо­вался гигантской статуей Будды, но ему предстояло ехать дальше, в Шанхай.

Во время этого короткого путешествия он познако­мился с двумя «старыми девами из Америки, уже совсем увядшими, с пергаментной, благодаря сухому климату, целомудрию и любви к коктейлям, кожей», которые сооб­щили ему, что на борту их корабля находится знаменитый писатель Томас Харди. Но они ошибались. Кроули очень веселился, когда оказалось, что речь идёт о преподоб­ном Эдварде Джоне Харди, армейском капеллане, служа­щем в Гонконге и написавшем книгу под названием «Как стать счастливым в браке».

Странным образом Шанхай, будучи самым космопо­литичным и самым захватывающим городом на Дальнем Востоке, пользовавшимся, кроме того, славой рассад­ника греха, прошёл для Кроули почти незамеченным. Он спешил в Гонконг, где жила Элен Симпсон, к тому времени вышедшая замуж за человека по фамилии Витковский и превратившаяся в настоящую колониальную даму, чья жизнь вращается вокруг завтраков, коктейлей и вечерней игры в бридж. Она забросила магию и даже однажды при­шла в своих одеждах, сшитых для «Золотой Зари», на кар­навальный вечер, где её наряд выиграл первый приз. Сест­ра Фиделис и его союзник в магических делах больше не существовала для Кроули, хотя более шести месяцев он думал о ней и видел её во сне. С этого момента, несмотря на то что другие люди появлялись в его жизни и исчезали из неё, Кроули понимал, что он сам по себе и должен идти по магическому пути без посторонней помощи.

В несколько подавленном состоянии он отправился на Цейлон с заходом в Сингапур и Пенанг, познакомив­шись по дороге с английским торговцем по имени Гарри Лэмб, который жил в Калькутте. Коломбо, куда он прибыл 6 августа, вызвал у него отвращение:

Здешний климат ужасен; архитектура представляет собой результат несчастного случая; местные жите­ли отвратительны. Мужчины с длинными волосами, за­чёсанными назад, пахнут рыбой, женщины, чьи чёр­ные животы выпирают между кофтами и юбками — скользкие от кокосового масла. И те и другие жуют бетель и сплёвывают его, покуда зубы не покроются красным налётом. Улицы города похожи здесь на руи­ны. Здешние англичане кажутся измождёнными и обес­силенными. Евразийцы выглядят вялыми уродами; бургеры — голландцы-полукровки — тупоголовыми флегматиками; те, в ком есть португальская кровь, — коварными подлецами, продажными и презренными злодеями. Тамилы чернокожи, но непривлекательны. Сборище всякого сброда и мошенников, которое мож­но видеть в каждом порту, здесь выглядит особенно омерзительно. Однако японским гейшам удалось до­стичь высокого уровня светской обходительности, ду­ховной организации и утончённости манер.

Такое же низкое мнение сложилось у него и о местных верованиях.

Аллан Беннет, который сначала собирался стать буд­дийским нищенствующим монахом, отчасти разочаровал­ся в буддизме и поступил в ученики к шиваистскому гуру из высшей касты Шри Парананде, которого в миру звали Его честь П. Раманатхан и который служил главным проку­рором Цейлона. Беннет работал наставником его сына. Подростком Беннет сумел однажды достичь шивадаршаны. Особого состояния напоминающего транс. С тех пор он годами пытался снова испытать это ощущение. Теперь, живя со своим гуру в доме в Циннамон-Гарденс, Беннет освоил искусство вхождения в это состояние.

Кроули было приятно вновь увидеться с Беннетом, однако у него имелась и скрытая причина для этой встре­чи. Он хотел поговорить о Мазерсе, а именно о споре религиозного характера, который произошёл между Бен­нетом и Мазерсом и во время которого Мазере выхватил револьвер и грозился убить Беннета. Только благодаря вмешательству Мойны этого не произошло. После разго­вора с Беннетом Кроули остался крайне низкого мнения о Мазерсе.

Тропический климат излечил астму, от которой стра­дал Беннет, но утомил его. Кроули предложил ему поехать в Канди, один из горных районов Цейлона, чтобы вдали от влажного воздуха побережья заниматься йогой. По­скольку поездку финансировал Кроули, Беннетс готовно­стью согласился. 17 августа они отправились в путь и сня­ли бунгало под названием «Мальборо» с видом на озеро и храм, хранилище одной из буддийских святынь, зуба Будды. Они приехали сюда в поисках уединения для маги­ческих и духовных занятий.

Кроули был в смятении. Он «потерял» магическое со­трудничество Элен Симпсон и больше не мог восхищать­ся Мазерсом. Только Экенштайн и Беннетбыли надёжны­ми якорями в его жизни, и он радовался, что Беннет был рядом и мог, обучая его законам йоги, помочь ему в по­иске «духовного выхода из мирского беспорядка». Одна­ко Беннет сделал даже больше. Он познакомил Кроули с индуистскими и буддийскими верованиями, с филосо­фией и духовными учениями индусов. Кроули неизменно проявлял интерес ко всему, что Беннет предлагал его вни­манию. Их общение было похоже на пиршество духа, ко­торое наверняка сопровождалось и укреплялось употреб­лением гашиша, а 28 и 29 сентября ещё и эксперимента­ми с настойкой опия и кокаином, которые Кроули должен был принимать, поскольку сломал зуб. Кроме того, Кроу­ли предстояло получить подтверждение тому, насколько сильно продвинулся Беннет в изучении восточных рели­гий. И вот однажды днём Кроули вошёл в бунгало и обна­ружил, что Беннет парит в нескольких футах от пола, пере­мещаясь взад-вперёд под дуновением ветерка.

Случайным образом время их пребывания в Канди совпало с ежегодным праздником Перахеры, когда зуб Будды, о котором Кроули скептически заключил, что это не зуб человека, выставляется на обозрение. Событие сильно захватило его: «...в этом огромном празднестве участвуют слоны, танцоры, обезьяны, официальные лица, барабаны, трубы, факелы — всё, что может сверкать или звучать. И всё это приводится в действие одновременно. В результате участники приходят в самый непосредствен­ный экстаз. Бедный, серьёзный, преданный своей идее Аллан, всей душой стремящийся облегчить страдания человечества и помочь людям перейти на иной духов­ный уровень существования, был огорчён и разочарован. Однако и он испытал некоторое эмоциональное воздей­ствие праздника: это действо было большим испытани­ем для нервов. Было почти пыткой так остро чувствовать и так неистово желать, реагируя на столь низменные раз­дражители. Восторженное опьянение длилось несколько часов. Всеобщий энтузиазм хорошо понятен каждому: это был момент высвобождения подсознательных желаний животной сущности человека».

Хотя некоторую часть времени, проведённого в Канди, Кроули посвятил работе над «Тангейзером», всё же в основном он занимался здесь изучением йоги. Он обна­ружил, что состояние транса даёт значительный прилив духовной силы и может служить важным дополнением к его магическим занятиям, поскольку транс устраняет все комплексы и психологические преграды, тем самым укрепляя волю. Он работал напряжённо, особое внима­ние уделял физическим упражнениям и применял уроки Экенштайна по концентрации внимания, причём натре­нированные альпинизмом мускулы помогали ему превоз­могать боль. Он освоил позу Асаны, во время которой человек утрачивает ощущение своего тела, испытывая полное расслабление. Это умение он сохранил до зрелых лет, полагаясь на него в самые тяжёлые времена.

Строгий режим упражнений многое сделал для здо­ровья Кроули. Его мускулы укрепились, появился здоро­вый цвет лица, а периодическое высыпание прыщей, от которого он нередко страдал, прекратилось. Он освоил новые дыхательные упражнения и, как ему казалось, изо­брёл ещё один способ победить москитов: нужно было задержать дыхание так, чтобы все мускулы сделались столь жёсткими, чтобы не дать москитам прокусить кожу. Беннет, который ежедневно позволял пиявкам в соседнем пруду присасываться к своему телу, мог заставить их от­цепиться простой задержкой дыхания и напряжением мускулов.

К середине сентября аскетический режим йоги стал утомлять Кроули. Расставшись с Беннетом, он вернулся в Коломбо для того, чтобы немного отдохнуть и развеять­ся. Развлечения его состояли в основном из сингалез­ских проституток и японских гейш, но одновременно он не переставал заниматься йогой, и 2 октября, вернувшись в Канди, сумел достичь высокого состояния дхйяны. На этом он решил остановиться. Отчасти потому, что чув­ствовал себя измождённым и ощущал, что продвинулся так далеко, как только мог, отчасти же потому, что все эти занятия, какой открыто признавался, стали его раздра­жать. Правда, через несколько лет Кроули снова вернулся к йоге.

Кроули вместе с Беннетом — опять же, на средства Кроули — решили посетить священные буддистские мес­та Цейлона. Беннет теперь всё более серьёзно задумы­вался о возможности вести жизнь нищенствующего мо­наха. Они побывали в пещере Дамбуллы, на знаменитом остроконечном холме Сигирии и Анурадхапуры. Во вре­мя поездки Кроули удалось однажды поучаствовать в боль­шой охоте. Это шокировало Беннета. Будучи буддистом, он считал, что покушением на любую жизнь человек навле­кает на себя проклятие. Атот факт, что они чуть не потеряли одного вьючного буйвола, стал знаком для Кроули.

Вид священных мест не занимал Кроули. Он говорил, что они свидетельствуют о величии истории Цейлона, но им не хватает одухотворённости Древнего Египта, где Кроули никогда не был, и что упадок современного обще­ства способствует их разрушению. Например, великолеп­ные каменные изваяния в Джамбулле были покрыты крас­кой, которая, как считал Кроули, снижала их художест­венные достоинства. Кроули не заметил, что они были окрашены изначально, со времени своего создания.

Прошло не так много времени, прежде чем Кроули ощутил пресыщение религиозной культурой, и его потя­нуло в дорогу. Сначала он собирался остаться на Цейлоне подольше и не встречаться с Экенштайном в Индии, как они планировали в письмах, но Беннет посоветовал ему ехать. Беннет собирался стать нищенствующим монахом, но не на Цейлоне. Как раз к этому времени в Рангуне от­крылся новый колледж для девочек, и Беннетубыла пред­ложена должность учителя физики. Он принял предложе­ние, поскольку новая должность требовала переезда в Бирму, где буддизм, по мнению Беннета, сохранился в более чистом виде.

Следуя совету Беннета, Кроули на время отложил ма­гию, упаковал свою большую дорожную библиотеку, состо­явшую из переплетённых в пергамент книг и манускрип­тов, купил билет до Тривандрума и, в порядке подготовки к путешествию в Гималаи, отрастил бороду, с которой его частенько стали принимать за бура: на Цейлоне было не­сколько лагерей, где содержались пленные, захваченные во время Англо-бурской войны. Кроули распрощался с Беннетом и отплыл в Индию. В течение нескольких недель Кро­ули странствовал по южной части Индии и в это время слу­чайно встретил полковника Олкота, одного из основате­лей Теософского общества. Полковник подошёл к нему на железнодорожной станции и предложил свою помощь. Приехав в Мадуру (нынешний Мадурай), Кроули плани­ровал посетить индуистский храмовый комплекс Минак-ши. К индуизму он относился с большей симпатией, чем к буддизму, считая первый более живой религией. Понимая, что, будучи европейцем, он не получит доступа во внут­ренние части комплекса, Кроули решил превратиться в искателя приключений в стиле его героя, сэра Ричарда Бертона, который вошёл в Мекку, переодевшись мусуль­манином. Обзаведясь набедренной повязкой и чашей для милостыни, он начал изображать из себя нищего. По его словам, местные жители смотрели на него с подозрени­ем, пока не обнаружили, что он прекрасно владеет искус­ством йоги, после чего один из местных, говоривший по-английски, проникся к нему доверием и провёл его по хра­мам комплекса, причём Кроули, как говорят, принёс козу в жертву богине Бхавани. Ещё одной вещью, заворожив­шей Кроули, оказался Шивалингам, который представ­лял собой изображение бога Шивы с большим фаллосом в состоянии эрекции, которому поклонялись как символу божественного могущества и творчества.

Во всё время путешествия Кроули продолжал свои литературные занятия. В Мадуре 16 и 17 ноября он напи­сал «Вознесение» и «Троицу», пародию на «Сочельник» и «Пасху» Роберта Браунинга. Редкий день проходил без нового стихотворения, и число стихотворений Кроули, и без того большое, постоянно росло.

Охваченный страстью к передвижениям, Кроули от­правился в Мадрас («сонный, жаркий и провинциальный»), затем сел на принадлежащее Франции каботажное судно «Дюплеи», идущее в Калькутту. Путешествие было непри­ятным. Чтобы добраться до корабля, Кроули пришлось выйти в море на ненадёжной вёсельной лодке в шторм, который затем сопровождал его на протяжении всего пути. Корабль вонял керосином и растительным маслом, но Кроули вытерпел: в конце концов, это было приключе­ние, именно то, чего он хотел.

Прибыв в Калькутту, Кроули встретился с Гарри Лэм-бом, и тот предложил ему остановиться у себя. Кроули, ко­торый снова страдал от малярии, с радостью согласился.

Лэмб жил в компании коммерсантов, помимо него со­стоявшей из ещё троих англичан. Одним из них был Эдвард Торнтон, внук, названный в честь своего деда, зна­менитого государственного судьи Индии, который сумел самостоятельно подавить два народных восстания. Кроули и Торнтон стали друзьями. Слуги Лэмба относились к Кроули по-разному. Они узнали (используя, по словам Кроули, магические способы), что он был в храмах Минакши и является магом. Один из слуг попросил магиче­ски посодействовать убийству его тётушки, которая при­чиняла много хлопот, а также помочь его брату сдать экзамены, наложив проклятье на экзаменаторов.

Но у Кроули были более важные дела. Он брал уроки языка хинди, для того чтобы потом они с Экенштайном были в состоянии объясниться с местными жителями, и предпринял безуспешную попытку выучить белуджи. Кроме того, он гулял по окрестным кварталам, медити­ровал, ездил с приятелями на скачки, прочитал несколь­ко текстов по буддизму и критиковал британцев за то, что те привозят с собой своих жён. «Индия, —заявлял он,— неподходящее место для англичанок, поскольку они не приспособлены к здешнему климату и жара делает их че­ресчур сладострастными и неуправляемыми».

Несмотря на то что у него всё ещё был жар, Кроули в очередной раз поддался своей любви к путешествиям и 21 января 1902 года вместе с Торнтоном сел на корабль, идущий в Рангун. Город удивил его: течение реки Ирава­ди оказалось более быстрым, чем он ожидал, а от позо­лоченных шпилей пагоды Шведагон захватывало дух, хотя то, что творилось вокруг пагоды, шокировало обоих пу­тешественников: пагода «представляла собой сборище оборванцев, больных и калек. Считается, что, подавая им милостыню, человек заслуживает "награду". Под наградой же подразумевается заведомая невозможность реинкар­нации в нежелательном виде».

Наняв в качестве слуги индийца-христианина по име­ни Питер и принимая хинин с ледяным шампанским, кото­рое считалось лекарственным средством, Кроули несколь­ко дней пролежал «в обессиленном состоянии, не желая ничего, даже смерти. Я начал понимать психологию Ал­лана [Беннета]. Мой разум был необычайно чист. Я был очищен от грязи желаний. Не существовало ничего тако­го, чего стоило бы желать; я даже не сетовал на свои фи­зические страдания. Это состояние сознания представ­ляет собой очень полезный опыт. Чего-то очень похожего можно добиться сознательно при помощи поста».

Как это часто бывает в случае с малярией, болезнь внезапно прекратилась, и, хотя и ослабевший, Кроули вновь устремился к своей первоначальной цели, Бирме. Он хотел навестить Аллана Беннета, который жил теперь в монастыре ЛаммаСайадав Кьоунг, к юго-востоку от Акь­яба (нынешнего Ситве). Чтобы добраться до монастыря, следовало подняться вверх по реке Иравади, а затем по суше совершить опасный переход через Араканские Горы. Получив необходимые документы и заручившись рекомендательным письмом к начальнику лесничества, Кроули и Торнтон в сопровождении Питера 25 января выехали из Рангуна. Передвигаясь вверх по течению реки, они добрались до Прома (нынешний Пай), затем пере­сели на пароход «Амхерст», который шёл в Таемьо. Там они наняли повозку с волами и на ней добрались до Кьяукьи. Встретившись с начальником лесничества, челове­ком по имени Гэрр, и его помощником, они переночева­ли у него, а затем отправились в Миндон, где прождали два дня, пока местный городской голова пытался нанять носильщиков для их перехода через горы. Никто не хотел идти, так как этот переход считался слишком опасным, поэтому Кроули пришлось отказаться от своего замыс­ла. После оставшихся безуспешными попыток поймать дикого буйвола Кроули и Торнтон одолжили у кого-то выдолбленную из дерева лодку под названием паранг и отправились на ней в обратный путь по собственным следам. Время от времени они высаживались на берег, чтобы переночевать в бунгало или прямо под открытым небом. В Каме они сели на пароход, который шёл до Про-ма и Рангуна. Это было романтическое время. Кроули был заворожён красотой пейзажа и много времени про­водил в паранге, охотясь на пролетающих птиц, несмот­ря на то что у него снова поднялась температура. Кроме того, он написал поэму, восхваляющую это тропическое путешествие.

По возвращении в Рангун Кроули дал расчёт Питеру (тот во время путешествия воровал провизию) и распро­щался с Торнтоном, который, уже в одиночку, отправился в Мандалай. 12 февраля Кроули, которого опять мучила малярия, сел на идущий вдоль берега пароход «Комил-ла»; пароход шёл в Акьяб. Прибыв туда на следующий день, Кроули сразу направился в монастырь Ламма Сайадав Кьоунг и по пути столкнулся с Алланом Беннетом, кото­рый превратился в бритоголового, одетого в шафран буд­дийского монаха по имени Бхикху Анакда Метейя. Так как Беннет был европейцем, его почитали настолько, что они с Кроули не могли вести разговор, постоянно прерывае­мые людьми, которые простирались перед Беннетом ниц, приносили ему еду и подарки. Тем не менее они успели обсудить, насколько осуществимо распространение буд­дизма в Европе.

В первую ночь по приезде Кроули ночевал в мона­стыре, но оставшуюся часть той недели, что он провёл в Акьябе, жил с доктором Мунг Та Ну, бирманским воен­ным медиком, который отвечал за здравоохранение в го­роде. Если Кроули не встречался с Беннетом, то оставал­ся дома и писал стихи. Тогда же был сочинён «Ахав», кото­рый, будучи напечатанным в том же году, подвергался критике не только за своё содержание, но и за нечитаемый шрифт. В остальном же стихи, написанные им в это время, получались лиричными и нередко очень хороши­ми. Некоторые стихотворения были философскими и нес­ли на себе явственный отпечаток индуистского и будди­стского влияния. Но большинство стихотворений напи­сано в традиционном ключе, например «Гонконгский порт», «На пляже Вайкики», «Ночь в долине» — стихо­творение, написанное у подножия горы Ситлалтепетль и основанное на путешествиях Кроули.

Попрощавшись с Беннетом 22 февраля, Кроули на следующий день сел на «Капуртала», судно, которое шло через Читтагонг в Калькутту. Получив в Калькутте свою почту и прожив неделю у одного из друзей Торнтона, он пустился в путь на корабле вверх по Гангу. Он получил ве­сти от Экенштайна. Гималайская экспедиция была гото­ва; встреча назначена в Равалпинди.

Побывав сначала в священном городе Бенаресе («хра­мы, йоги и танцующие девушки»), а затем в Агре, где он осмотрел Тадж-Махал («храм красоты, внутри которого творятся ужасные вещи»), Кроули 16 марта наконец при­был в Дели и насладился там «турецкой ванной, где про­цесс омовения украшен присутствием очаровательных женщин». Через четыре дня он написал эссе под названи­ем «Наука и буддизм», представляющее собой критиче­ский комментарий к тому, чему научил его Беннет и что он прочитал у Т.-Г. Хаксли. По мнению Кроули, эссе отражало то, как «мой гений критически пересматривает те разно­образные идеи, которые я усвоил со времени своего при­езда в Азию». Это эссе он включил в стихотворный сбор­ник стихов под названием «Песнь как оружие».

Посвятив некоторое время охоте на крокодилов на берегах Ганга, Кроули 23 марта сел на поезд, идущий в Равалпинди, и на железнодорожной станции в Дели встретился со своими товарищами по экспедиции. Штурм вершины К2 начался.

Люди, с которыми Кроули познакомился в поезде, не считая Экенштайна, представляли собой пёструю компа­нию. Двое были австрийцами: один — судья по имени Ген­рих Пфанль, второй — адвокат и постоянный партнёр Пфанля в занятиях альпинизмом по имени Виктор Уэсли. Им обоим было немного за тридцать. Следующим был симпатичный тридцатитрёхлетний швейцарец, доктор Жако Гийярмо, военный врач и опытный альпийский ска­лолаз. Самым младшим оказался англичанин по имени Гай Джон Сентон Ноулз, приятный двадцатидвухлетний выпускник инженерного факультета Тринити-колледжа в Кембридже. Он не был опытным альпинистом, но, по­добно Кроули, жаждал приключений и подчинения дис­циплине. Кроме того, он, наравне с другими, был в состо­янии внести свою долю в финансирование экспедиции, хотя первые 500 фунтов стерлингов, благодаря которым стало возможным начало экспедиции, внес Кроули. Как человек, предоставивший стартовый капитал, он стал вто­рым по значимости лицом в команде, руководимой Экен-штайном.

Все члены экспедиции были обязаны действовать в соответствии с контрактом, который предполагал бес­прекословное подчинение командам Экенштайна, требо­вал уважительного отношения к местной культуре и, стран­ным образом, запрещал сексуальные контакты с женщи­нами. Насколько эти запреты затронули Кроули, осталось неизвестным, но идея контракта заключалась в том, что­бы мысли каждого сконцентрировались на покорении К2.

Не успел поезд достичь Лахора, как Кроули уже соста­вил себе мнение о своих товарищах по экспедиции. Уэс­ли был близорук и неаккуратно ел. Пфанль так много тре­нировался перед экспедицией, что ещё до начала восхож­дения достиг предела своих физических возможностей. Гийярмо обладал лёгким характером, но был профес­сионалом с хорошим чувством юмора. Ноулс же был «способным, энергичным и спокойным» молодым чело­веком. Кроули, предвидя возможные неприятности, за­шифровывал свои дневниковые записи, касающиеся его товарищей по экспедиции.

Экспедиция Кроули и Экенштайна была не первой экспедицией на К2. Топограф Т.-Г. Монтгомери стал пер­вым из побывавших здесь европейцев. Это он, попав сюда в 1856 году, назвал эту вершину К2, поскольку она вторая в горной цепи Каракорум. В 1887 году сэр Фрэн­сис Янгхазбенд стал следующим европейцем, увидевшим эту гору и приблизившимся к ней. Прошло ещё пять лет, прежде чем сэр Уильям Мартин (впоследствии лорд) Кон-вей добрался до этой горной цепи и переименовал её в честь исследователя, географа и топографа Гималаев Генри Хавершема Годвин-Остена. Именно в этой экспеди­ции принимал участие Экенштайн.

Гора считалась неприступной. Вырастая из плато, на­ходящегося на высоте около 12 тысяч футов, сама она имела высоту 28 250 футов. Некоторые альпинисты зани­мались скалолазанием в окрестностях этой горы, но ни­кто так и не предпринял серьёзной попытки её покорить. По сей день восхождение на неё считается гораздо более трудным, чем покорение Эвереста. Помимо всего проче­го, это очень опасное восхождение. Погода в этих местах очень переменчива, поэтому подходящее для восхожде­ний время ограничивается несколькими неделями ранней весны или поздней осени.

Из Равалпинди пятеро альпинистов отправились в Трет, где три тонны альпинистских принадлежностей и провизии были разделены на части, более удобные для перевозки, и погружены на запряжённые лошадьми по­возки для транспортировки их в Сринагар. Однако, преж­де чем они смогли пуститься в путь, произошло нечто не­ожиданное. Экенштайну запретили въезд в Кашмир. Такое указание, судя по всему, поступило лично от наместника короля, лорда Керзона. Это был один из тех необъясни­мых эпизодов, которые относились к тайнам частной жиз­ни Экенштайна. Сбитый с толку и раздражённый Экенштайн велел остальным двигаться дальше, пока он бу­дет разбираться с неприятной ситуацией. Только через три недели он смог вновь присоединиться к группе. При­чина задержки так и осталась неизвестной, но предпола­галось, что его заподозрили в шпионаже в пользу Прус­сии, которая страстно желала получить контроль над этим регионом.

Путешествие в Сринагар, столицу Кашмира, прошло без приключений, если не считать инцидента с кучером, который нарочно тормозил движение в надежде, что ему больше заплатят. Кроули, который временно остался в команде за главного, демонстрировал характерный под­ход англичанина, конфликтующего с местными жителями. «Первая задача каждого путешественника в любом уголке мира, — считал он, — обозначить своё моральное пре­восходство. Путешественник должен быть всегда спокой­ным, энергичным и весёлым, но одновременно проница­тельным, терпеливым и непоколебимым. Он не должен позволять обмануть себя даже на одну сотую фартинга. Если это произойдёт хоть один раз, его будут обманы­вать постоянно». В подтверждение этих своих убеждений он избил кучера на глазах у всех.

Четырнадцатого апреля прибыли в Сринагар. Кроули чувствовал себя не очень хорошо. У него немного подня­лась температура, и, кроме того, он страдал от цветоизменяющего питириаза, который представляет собой разно­видность чесотки, так что ему приходилось ежедневно сма­зывать поражённые места раствором йода. Было решено, что они дождутся Экенштайна в городе, и, хотя Кроули вол­новался, что из-за этой задержки они пропустят подходя­щую для скалолазания погоду, ему удалось расслабиться и, несмотря на свою температуру, ходить на охоту.

Двадцать второго апреля Экенштайн присоединился к группе, весь багаж был заново упакован в корзины, име­нуемые килтами, так, чтобы носильщики могли тащить их на спине, и 28 апреля альпинисты пустились в путь, на­правляясь в сторону гор. Теперь экспедиция представля­ла собой довольно внушительное зрелище. Она состояла из 6 альпинистов, 150 носильщиков, которым платили по 4 пайсы в день, 20 личных слуг под руководством нанято­го Кроули вождя, Саламы Тантры, нескольких патанов в качестве подсобных рабочих и 50 вьючных пони.

Пейзаж был захватывающим, а подъём — тяжёлым. В предгорьях Гималаев — крутые подъёмы и быстрые реки, пересечь которые можно только по верёвочным мостам. Каждый раз, когда экспедиция делала остановку, сотни людей, узнав, что среди альпинистов есть врач, сте­кались к ним, желая, чтобы Гийярмо вылечил или даже прооперировал их.

Используя карту, изготовленную Конвеем, — Кроули считал, что она плохо «соответствует природе» и что она по большей части представляет собой плод домыслов и предположений Конвея, который преувеличивал свои достижения, — 4 мая они добрались до горного ущелья, отделяющего Кашмир от Белуджистана.

Как только они преодолели ущелье, начались трудно­сти. Земля была холодной и пустой, безрадостной, дул резкий ветер, а солнце обжигало. Кроули обнаружил, что замерзает в тени и перегревается на солнце. Они шагали долгими часами, а преодолевали при этом лишь неболь­шие расстояния. Дорога, по которой они шли, явно была главной дорогой на Скарду, и тем не менее её ширина лишь незначительно превышала ширину обычной горной тропинки. Иногда во время ночных стоянок их посещали местные вожди, но в остальном путешествие было одно­образным, хотя и происходило на фоне захватывающей дух природы. Кроули, который не любил верховой езды, сетовал на то, что его мул спотыкается, идёт медленно и вообще находится в плохом состоянии. Приступы му­чившей его чесотки периодически раздражали кожу в паху, и он чувствовал жжение.

Через десять дней после того, как группа миновала ущелье, альпинисты вошли в Скарду, затем на пароме пе­ресекли Инд и продолжили путь в направлении Шигара, где некий христианский миссионер, о котором Кроули с явной иронией замечает, что за семь лет жизни в этом месте на его счету не появилось ни одного новообращён­ного, пригласил их на ужин. Из Шигара они отправились в Аскол, где Экенштайн когда-то отделился от экспедиции Конвея, и остановились у горячих источников, впервые за много недель получив возможность помыться.

Оказавшись в Асколе, Кроули нанимал на работу каж­дого свободного человека и покупал любую еду, которую местные жители могли продать. И вот экспедиция, увели­чившаяся в размере, теперь представляла собой целую армию из 230 человек, 18 овец, 15 коз и нескольких де­сятков кур и приступила к завершающей части пути, веду­щего на К2. Во время экспедиционных сборов в Асколе между Экенштайном и Кроули вспыхнула ссора из-за того, что последний настаивал на необходимости взять в горы свою дорожную библиотеку. Кроули утверждал, что интел­лектуальное питание столь же важно для жизни, как и пища в прямом смысле этого слова, и что он предпочёл бы уме­реть от физического голода, чем заставить голодать свой мозг. Это была глупая и дилетантская позиция, поскольку им необходимо было взять с собой как можно больше еды, и, по мнению Экенштайна, согласиться с Кроули зна­чило подвергнуть опасности успех всего предприятия. Однако Кроули был непреклонен, настаивая на том, что умственное здоровье не менее важно, чем физическое, и впоследствии оказалось, что до определённой степени он был прав.

В некотором смысле Кроули плохо подходил для та­кой экспедиции. Он был слишком большим эгоцентриком и индивидуалистом, чтобы стать полноценным чле­ном команды. Он был очень хорошим скалолазом и при наличии только одного спутника — прекрасным и надёж­ным партнёром. Но коль скоро участников становилось больше, у Кроули возникало чувство отчуждения. Просто он был не из тех людей, которые способны приносить жер­твы ради общего блага. Если впереди появлялась до­стойная цель — именно он должен был быть тем, кто её достигнет, любой ценой.

Миновав Аскол, они оказались на безлюдной терри­тории и, оставляя по пути небольшие склады с запаса­ми провизии, постепенно продвигались вперёд так, что к 9 июня оказались у подножия ледника Балторо. Этот лед­ник, чьи размеры составляют тридцать миль в длину и две мили в ширину, является основным источником, от кото­рого подпитывается Инд. Основание этого ледника со­ставляет 500 футов в высоту, намного выше, чем любому из участников экспедиции доводилось видеть прежде. Его склоны, изобиловавшие камнями и их осколками, были очень ненадёжными. Кроме того, по ним струились глу­бокие потоки ледяной воды шириной до ста метров. Про­мокать здесь было опасно, поскольку вода могла лишить поверхность кожи естественной жировой смазки, после чего кожа могла высохнуть и начать шелушиться, остав­ляя на теле гноящиеся раны. Кроули не мылся ни разу с 25 мая, последнего дня пребывания в Асколе, до 19 авгу­ста, а все складки и швы его одежды кишели вшами. Даже снимать одежду зачем-либо, кроме облегчения кишечни­ка, в условиях минусовой температуры было рискованно.

По современным стандартам одежду Кроули следует признать неподходящей. Все остальные члены группы были одеты в твид и фланель, но одежда Кроули, который перед началом экспедиции путешествовал по миру, была по большей части куплена в Индии. Иные вещи были сши­ты из некачественной материи, а иные — из хлопка. Современное неписаное правило альпинистов, которое гласит: «Хлопок убивает», поскольку он не способен со­хранять тепло, не было известно в то время. К счастью, Кноулз дал Кроули рубашку из уэльской фланели, и эта рубашка не подводила его на протяжении всего похода, только протёрлась на локтях. Его костюм довершали аль­пинистские ботинки, «кошки», изобретённые Экенштай-ном, и индийский тюрбан.

Чтобы продвигаться вверх по леднику, а также устраи­вать палаточные лагеря и склады провизии, группа раз­делилась натри части. Кроули и около двадцати носиль­щиков шли первыми. Наконец-то он был в своей стихии: одинокий первопроходец в сопровождении преданных последователей. Подобно многим, побывавшим здесь до него и пришедшим после, он был ошеломлён величием горной цепи Каракорум. Через некоторое время «одино­чество начало оказывать своё благотворное действие. В горах осознание незначительности размеров чело­веческого тела избавляет человека от самодовольной уверенности в том, что он — венец природы. И в этом ощущении нет ничего унизительного; напротив, человек чувствует смирение, которое становится опорой для са­моотверженности. Она же, в свою очередь, восстанавли­вает в душе человека равновесие, побуждая его отожде­ствлять себя со вселенной, столь незначительной частью которой является его физическая оболочка». Пфанль и Уэсли с восьмьюдесятью носильщиками отставали от Кроули на день. За ними следовали Экенштайн, Ноулз и Гийярмо и оставшиеся носильщики.

Не принимая в расчёт медлительного кучера и пата­нов, Кроули восхищался носильщиками, которых он на­нял и которые совершали восхождение вместе с ним. Эти люди были, как он считал, «сама невинность, сама честность, сама преданность, сама человеческая доброта. Все они были в высшей степени смелы и бодры, даже перед лицом таких испытаний, которые сулили им неминуемую и страшную смерть». На них была одежда из козлиных шкур, ноги их были обёрнуты в лохмотья и перетянуты рем­нями из козлиной кожи, и такая обувь очень затрудняла для них восхождение по льду. Чтобы защитить глаза от ослепляющего блеска снега, они отращивали длинные волосы, которые по-африкански заплетали во множество мелких косичек, свисавших им на лицо.

На уровне трёх четвертей высоты ледника Балторо, в месте под названием ледяное поле Конкордия, к К2 под­нимался ледник меньшего размера, Годвин-Остен. Кроу­ли добрался до этой точки 16 июня и своими глазами уви­дел цель всей экспедиции, возвышающуюся над ним. Гора выглядела величественно и завораживающе, но Кроули, отставив в сторону романтику, стал осматривать её на предмет маршрута, наиболее удобного для восхождения.

Будучи ответственным за определение места для устроения палаточных лагерей, Кроули настоял, чтобы Лагерь VIII был организован на высоте 16 592 фута в мес­те, находящемся непосредственно под вершиной, взды­мавшейся прямо над ним. С этой точки становилось аб­солютно ясно, что лучший маршрут восхождения проле­гает по восточной и юго-восточной сторонам склона. В течение следующих двух дней Кроули продолжал вос­хождение, устроив Лагерь IX под нависающими ледяны­ми наростами высотой в несколько тысяч футов и Лагерь X на высоте 18 733 фута на открытом месте, чтобы избе­жать лавины. Остановившись здесь вместе с носильщи­ками, он ждал, когда к нему присоединятся остальные. Но как только Пфанль, Уэсли, Ноулз и доктор добрались до этого места, начался буран, не прекращавшийся до 27 июня, когда к ним поднялся Экенштайн, неся с собой свежий хлеб и мясо.

Альпинисты устроили общий совет и приняли реше­ние, что, поскольку Экенштайн и Ноулз чувствуют себя пло­хо, первую попытку покорить вершину сделают Кроули, Пфанль и Гийярмо. Однако погода вновь испортилась, и со 2 по 6 июля постоянно шёл снег.

Пфанль и Уэсли обследовали северо-восточный гре­бень горы, ведущий к вершине, и объявили, что он прохо­дим. Кроули не был согласен, но большинство оказалось против него, поэтому группа альпинистов поднялась вверх по хребту, чтобы основать Лагерь XI. Отсюда, несмотря на ослеплявший его снег — ощущение, по его описанию, на­поминающее набившийся в глаза раскалённый песок, — Кроули совершил несколько разведочных восхождений по направлению к вершине и достиг высоты около 22 тысяч футов. Позднее Экенштайн утверждал, что Уэсли и Гийяр­мо достигли той же высоты 10 июля, но, согласно офици­альным данным, им удалось подняться не выше чем на 21 653 фута. Какой бы ни была правда, но в течение семи лет это было рекордное по высоте восхождение, а на К2 этот рекорд не был побит вплоть до 1939 года. Сама же вершина оставалась непокорённой до 1954 года, когда прошло уже более шести лет со дня смерти Кроули.

Воспаление глаз, вызванное слепящим снегом, было не единственной проблемой Кроули. К12 июля он уже стра­дал от несварения желудка и запора (заболеваний не­редких на больших высотах), у него было затруднено ды­хание, а температура поднялась до 39,5°. Это была малярия. Во сне его лихорадило, а вследствие высокой температуры и кислородного голодания у него начались галлюцинации. Позднее Кроули говорил, что установил рекорд, заболев малярией на самой большой высоте; воз­можно, этот рекорд не побит до сих пор. Время, не занятое скалолазанием, Кроули посвящал поэзии (он утверждал, что здесь он побил рекорд Шелли, написавшего стихотво­рение сидя на альпийском леднике) и придумыванию рифм к сложным словам. Кроме того, он читал книги из своей уже поредевшей, но всё ещё находившейся при нём библиотеки.

Лагерная жизнь была нелёгкой. Постеленные на зем­лю коврики и пробковые матрасы не обеспечивали ника­кого удобства. Палатки были хорошо приспособлены для таких походов, но в конце экспедиции альпинисты были вынуждены находиться в них целыми днями на положении узников, поддерживая тепло при помощи кашмирской печки кангри, которую топили древесным углём. Сам этот уголь приходилось хранить в палатках, чтобы он не про­мок. Было трудно готовить горячую еду, в которой они отчаянно нуждались. На такой высоте требовалось два часа на то, чтобы вскипятить воду, и десять — на то, чтобы потушить баранину. Все члены экспедиции жестоко стра­дали от холода, хотя обмороженных среди них не было. Кроме того, все они потеряли в весе, даже Кроули, чей метод подготовки к экспедициям исключал акклиматиза­цию и представлял собой накопление в организме боль­ших запасов жира, который сжигался в процессе восхож­дения от прилагаемых усилий.

С середины июля болезни начали одолевать и осталь­ных. У Ноулза и Гийярмо была непрекращающаяся про­студа, у Пфанля началась клаустрофобия, Экенштайна и Ноулза охватило необычайное беспокойство по поводу вспышки холеры в Кашмире, а Уэсли не мог думать ни о чём, кроме еды, вплоть до того, что начал воровать еду из общих запасов. Казалось, только Кроули и Гийярмо удалось в этой обстановке сохранить здравый рассудок и чувство юмора. Когда Пфанль и Уэсли начали подвер­гать сомнению способности Экенштайна как руководите­ля группы, им было предложено попробовать подняться выше по склону. Они согласились и поднялись вверх, что­бы основать Лагерь ХII на высоте примерно 21 тысячи фу­тов. Но вскоре после того, как эта высота была достигнута, они послали вниз носильщика с известием, что Пфанль заболел. Гийярмо отправился на помощь и нашёл Пфан­ля кричащим от боли из-за отёка обоих лёгких. Его успо­коили при помощи морфия и начали строить планы о том, чтобы спустить австрийца с горы. Потом погода прояс­нилась, и последовало два дня, в течение которых верши­на могла быть покорена, но всё это время ушло на лече­ние Пфанля.

Сказать, что Кроули был раздосадован, значит ничего не сказать. Он объявил Экенштайну, что если бы тот вклю­чил в группу только самого себя, Кроули и Ноулза, у них было бы больше шансов покорить К2. Но это была неспра­ведливая критика, поскольку троих оказалось бы недоста­точно в случае серьёзной травмы или болезни. Единствен­ной ошибкой Экенштайна был подбор членов команды. Пока Гийярмо спускал Пфанля с ледника Балторо, погода испортилась, и оставшиеся альпинисты были вынуждены пробыть в Лагере XI с 21 июля по 4 августа. 23 июля Гий­ярмо вернулся; он на четвереньках выполз из полумра­ка. Один. Сопровождавший его носильщик соскользнул в расщелину, и доктор, перерубив верёвку, которой они были связаны, продолжил путь в одиночестве, бросив носильщика на произвол судьбы. Экенштайн и Кроули ужаснулись той бесчувственности, с которой он оставил несчастного в беде, даже несмотря на то, что выбора у него, казалось бы, не было, и немедленно спустились с горы, чтобы спасти носильщика. Утром 1 августа буран усилился. Малярия Кроули снова дала о себе знать повы­сившейся температурой, а к ней добавились понос и рво­та: содержание сахара в его крови было необычайно низ­ким. Экенштайн тоже заболел, возможно, от переутомления. Через три дня буря наконец утихла, и группа вернулась в Лагерь IX. 12 августа безо всякой видимой причины Уэсли предложили покинуть группу, а Пфанль, будучи его дру­гом, присоединился к нему из солидарности.

Ещё через два дня оставшиеся члены экспедиции со своими носильщиками спустились в Лагерь I. Попытка по­корения К2 была завершена.

Кроули провёл наК2 шестьдесят восемь дней, на два дня дольше, чем все остальные, и установил рекорд по длительности нахождения на такой высоте. На этот пери­од пришлось только восемь дней ясной погоды. Команде Экенштайна не удалось покорить вершину, но они стали первыми, кто попытался это сделать, и побили все ре­корды по длительности пребывания на подобной высоте.

У подножия ледника Балторо группа разделилась. Экенштайн и Ноулз, обеспокоенные вспышкой холеры, выбрали для возвращения другой путь, тогда как Кроули и Гийярмо возвращались по собственным следам. Как только они добрались до мест, заселённых людьми, где можно было купить свежие фрукты и мясо, здоровье Кро­ули улучшилось, а настроение повысилось. Чтобы присо­единиться к Экенштайну и Ноулзу, он на плоту проплыл из Аскола в Скарду, затем по суше направился к Сринагару, по дороге встретив Эрнста Рэдклиффа, помощника главы лесного хозяйства Кашмира, в его лагере в Гуниале (ны­нешнем Гултари). Он накормил и напоил путешественни­ков, а также предоставил им возможность принять горя­чую ванну.

Шестого сентября, после 132 дней похода, группа прибыла наконец в Сринагар, и на этом экспедиция за­кончилась. Кроули задержался в Индии, чтобы поохотить­ся с Рэдклиффом. 30 сентября он на поезде приехал в Бомбей, сбрил бороду и забронировал место на судне «Египет». Преодолев Аденский залив и проведя один день в карантине как человек, прибывший из Индии, Кроули оказался в Египте и направился в Каир, где и поселился вотеле«Шеферд».

Его образ жизни и характер постепенно приходили в норму. Он избегал осматривать пирамиды, потому что ему не хотелось ощущать на себе «тяжёлый взгляд четы-рёх тысячелетий». Наняв секретаря, он диктовал свои пу­тевые заметки и, по его собственному выражению, «ку­пался в телесных наслаждениях». 5 ноября 1902 года он покинул Каир и направился в Париж. Его позвал к себе Джеральд Келли, у которого была теперь студия на улице Шампань-Премьер, рядом с бульваром Монпарнас.

ГЛАВА 7 Появляется Роза мира

Оказавшись в Париже и желая возобновить оборвавши­еся связи со своей предыдущей жизнью, Кроули посе­тил Мазерса, которого, несмотря на опасения, возник­шие у него во время разговоров с Беннетом, очень хотел увидеть вновь. Кроули по-прежнему уважал в Мазерсе мага, хотя теперь считал себя уже равным ему и хотел рассказать обо всём, чему научился во время своих пу­тешествий. Кроме того, он рассчитывал забрать некото­рые из своих книг и вещей, оставленных на попечение Мазерса.

Встреча в квартире Мазерса на улице Сен-Венсан на Монмартре прошла в натянутой обстановке. Мазерсу были одинаково неинтересны как увлечение Кроули вос­точными религиями, так и его подвиги на К2, поэтому он выслушал Кроули молча. Кроули, вопреки обыкновению, не стал вдаваться в подробности своего рассказа. Что касается оставленных вещей, то Мазере отдал ему книги, но объявил, что остальные вещи, включая дорогостоя­щий несессер, пока недоступны, поскольку Мазере ме­няет квартиру и вещи упакованы. Кроули так никогда и не получил свои вещи назад. Почти наверняка Мазере, нуждавшийся в деньгах, продал или заложил их.

Главной мыслью Кроули о Мазерсе была уверенность в том, что Мазере является чёрным магом, которому не удалось вызвать своего Ангела-хранителя, но который, тем не менее, сумел вызвать злые силы и демонов. Но это была лишь одна из причин неминуемого разрыва между ними. Самолюбие Мазерса позволяло ему терпеть рядом с со­бой только мелких и незначительных магов, а Кроули не был согласен на вспомогательную роль. Кроме того, Кроу­ли увидел себя будущим руководителем «Золотой Зари» или хотя бы своего собственного ордена. За такое непо­слушание Кроули предстояло пострадать. Мазере нанял женщину средних лет, фигурирующую в записях Кроули просто как миссис М., чтобы она магическими средства­ми воздействовала на Кроули. Она пригласила Кроули на чашку чая, и во время чаепития он обнаружил, что посте­пенно погружается в состояние некой летаргии, причём его рука чувствовала в это время какие-то бархатистые при­косновения. Миссис М. подошла и склонилась над ним, кончиками пальцев коснувшись его запястья. Её волосы спадали каскадом локонов, и это была уже не женщина средних лет, а молодая и прекрасная девушка. Кроули при­шёл в чувство и отнял свою руку. В этот момент она отпря­нула от него, а затем снова приблизилась, ещё прекрас­нее, чем прежде, и быстрая, как кошка. Внезапно она вспрыгнула к нему на колени и попыталась прижать свои губы к его губам. Он поймал её и ухватил за руку. Вокруг её вьющихся волос светилась зеленоватая аура, как будто она была вампиром. Потом её светлые волосы сделались се­дыми. Её кожа сморщилась, а глаза погасли. Она превра­тилась в старуху, затряслась и быстро вышла из комнаты. Неизвестно, насколько правдива эта история. Когда Кроу­ли пересказал её Джеральду Кел л и, художник не придал ей значения, приняв этот рассказ за чистый вымысел.

Окончательный же разрыв с Мазерсом наступил, ко­гда Кроули в сопровождении Джорджа Сесиля Джоунса однажды вечером ворвался в квартиру Мазерса на улице Сен-Венсан, чтобы забрать магические одеяния и пред­меты культа, которые были куплены на деньги Кроули и владельцем которых он себя считал.

Кроули намеревался, вернувшись из своего путеше­ствия, спокойно приняться за магические занятия и под­готовку к Операции Абрамелина, однако ссора с Мазер-сом, а также его собственный интерес к буддизму отвлек­ли его. В это время Кроули до определённой степени считал себя буддистом и, в этом качестве, верил, что при­рода гораздо более важна, чем люди. Субъективные оцен­ки, как он считал, должны бытьотменены, «если и есть хоть что-нибудь, на что стоит тратить время, то найти это мож­но, лишь отвернувшись от всего преходящего». Эта ци­ничная позиция станет впоследствии краеугольным кам­нем его жизни.

Париж ко времени приезда туда Кроули в конце 1902 года был живым и энергичным городом. Наступил модерн, «прекрасная эпоха», художественная жизнь ки­пела. Клайв Белл в своих мемуарах писал о Париже на­чала века как о городе кафе-шантанов, баров и бистро, мюзик-холлов и борделей, городе «омнибусов, жёлтых фиакров и водителей в сияющих белых цилиндрах... го­роде хорошей жизни и низких цен». В этот свой визит Кро­ули остался в Париже до марта 1903 года, но ещё много лет он был частым гостем в этом городе.

Артистический мир, где Кроули предстояло вращать­ся и куда ввёл его Джеральд Келли, доставлял ему боль­шое удовольствие. Здесь он с готовностью присоединил­ся к тем многочисленным эксцентричным оригиналам, которые потакали своим желаниям, подражая артисти­ческим прожигателям жизни. В Англии, как утверждал Кроу­ли, любая «искра индивидуальности рассматривалась как нарушение приличий», тогда как во Франции проявления индивидуальности поощрялись, художники и мыслители становились объектами всеобщего признания, уважения, даже благоговения.

Келли, способный, образованный и обаятельный мо­лодой человек, к этому времени прожил в Париже уже око­ло года и как художник быстро приобретал известность. Считаясь своим в интеллектуальных кругах, он был зна­ком со старшими импрессионистами Клодом Моне и Эд­гаром Дега, скульпторами Огюстом Роденом и Аристи­дом Майолем и являлся близким другом писателя Мар­селя Швоба. Он писал портреты за довольно большие деньги, пополнял свой доход при помощи пейзажей, а его первые картины были выставлены на осеннем Сало­не 1902 года. Это были портреты его сестры Роуз, гос­тившей у него несколько месяцев.

Подобно Кроули, Келли был любителем женщин. Он регулярно влюблялся и разочаровывался, а однажды едва не женился на женщине по имени Сибил Мегинс или, по версии некоторых, Маггинс. Одна из двух сестёр Келли, возможно Роуз, спешно приехала в Париж, чтобы огла­сить семейный ультиматум: если Келли женится, семья перестанет помогать ему деньгами. Однако к моменту приезда сестры женщина успела утомить Келли, и он pa- j зорвал помолвку. Весьма вероятно, что временами одна и та же женщина бывала любовницей как Келли, так и Кроу­ли, возможны также единичные случаи гомосексуальных сношений между ними. Иногда в письмах к Келли Кроули подписывался именем Мод.

При посредничестве Келли Кроули познакомился с Роденом, придя в мастерскую старого скульптора. В это время Родена активно критиковали в прессе за статую французского писателя Оноре де Бальзака. Кроули не разделял эту критику и посвятил скульптуре сонет. Роден, которому приятна была похвала молодого человека,

предложил Кроули написать по стихотворению в честь каждой из его лучших скульптур. Кроули, польщённый и полный желания отблагодарить скульптора за такую честь, написал несколько стихотворений, которые впо­следствии были опубликованы под заголовком «Роден в стихах» и проиллюстрированы литографиями, сделан­ными самим скульптором.

Ещё одним человеком, с которым Кроули познако­мился благодаря Келли, был Марсель Швоб. Знамени­тый эссеист и учёный, Швоб жил в роскошно обставлен­ной квартире на острове Сен-Луи со своей женой слу­гой-китайцем. Жизнь Швоба была нелёгкой. Общество периодически травило его. Он становился объектом ан­тисемитских выпадов, был женат на Маргерит Морено, которая в прошлом была актрисой, кроме того, говорили, что он спит со своим слугой-китайцем. Несмотря на своё положение, близкое к положению изгоя, Швоб устраивал у себя дома литературные вечера. Именно там Кроули свёл знакомство с несколькими писателями. Одним из них был Арнольд Беннет.

Беннет, которому ко времени их знакомства было не­много за тридцать и который именовал себя в это время Енохом Арнольдом Беннетом, опубликовал свой первый значительный роман под названием «Анна пяти городов» в 1902 году. Он переехал в Париж и снимал квартиру по адресу: улица Калэ, 4, на Монмартре. Это был неуклюжий, иногда грубоватый человек, и Кроули заметил, что он «чув­ствовал себя неловко, оказавшись в Париже, в обществе воспитанных и образованных людей», однако, добавляет Кроули, «он был очень польщён той щедрой долей уваже­ния, которой дарили его все окружающие только за то, что он был романистом. Его манера говорить и его вне­шность не возбуждали никаких насмешек в литературных кругах Парижа». Они стали хорошими знакомыми, и Кроу­ли не отказал себе в удовольствии продемонстрировать Беннету вкус к хорошей жизни, которую тот, как состоя­тельный писатель, мог себе позволить.

Один пример благородства Кроули был записан обо­ими — как им самим, так и Беннетом — в их дневниках за апрель 1904 года. Кроули пригласил романиста на обед в «Пайяр». Этот небольшой и скромный на вид ресторан считался одним из лучших в Париже. Кроули заметил, как его гость «был абсолютно сражён почтительным обраще­нием метрдотеля, который оченьхорошо меня знал, а его изумление от той роскошной обстановки, в которую он попал, было по-детски очаровательным». Кроули обра­тил внимание и на то, как «особый говор Беннета» — Бен-нет был родом из Стаффордшира и ещё не избавился от своего северного акцента — «сделал его английскую речь восхитительно косноязычной». Что касается записи в днев­нике Беннета, то она гласит: «В ответ на телеграмму я от­правился пообедать с Алистером Кроули... На Востоке он был произведён в "ханы", поэтому на нём был красный жилет, тяжёлый от украшений, а на руке красовалось са­мое большое кольцо, которое мне доводилось видеть. Мне понравилось, как он выглядел. Он сказал, что некие специалисты, изучающие человеческий мозг, сообщили ему, что качество мозга определяется не количеством фактов и идей, хранящихся в нём, а числом связей и со­отношений, установленных в мозгу между этими фактами и идеями. Я сказал: "Конечно"». Кроули со своими ярки­ми жилетами и экстравагантно крупным кольцом произ­вёл на Беннета такое сильное впечатление, что романист написал о нём в воспоминаниях о Париже под названием «Парижские ночи», где Кроули присутствует под именем Махатмы.

Кроули был частым гостем ресторана «Пайяр». Однаж­ды он привёл туда Клайва Белла, но тот не был подобающе одет. Кроули это не остановило. После того как им указа­ли столик, Кроули тотчас пошёл к метрдотелю и сказал ему, что Белл является русским князем. После этого ник­то не обратил внимания на одежду Белла. Впоследствии Белл вспоминал, что, когда они вышли из ресторана, Кро­ули, как это было для него характерно, предположил, что с них взяли втридорога.

Ещё одним из любимых мест Кроули был ресторан «Белая кошка» на улице Одессы. Над рестораном распо­лагалась небольшая комната, где собиралась «интерна­циональная компания писателей, художников, скульп­торов, студентов и их друзей», большинство которой со­ставляли выходцы из Великобритании и Америки. Обед здесь всегда стоил два с половиной франка. Во вступле­нии к «Подснежникам из сада викария», книге, которую Кроули написал в 1904 году, он называет этот ресторан «У рыжей собаки», а себя и Келли обозначает как «D— и L—, первый — поэт и философ, второй — художник и, боюсь, что педераст. Близнецы по образу мысли, эти двое были непобедимы в спорах и в совершенстве владе­ли каждый своим искусством... Их боялись, поскольку один из них слыл шарлатаном, но никогда в отношениях между мужчинами не бывало столько доброжелательно­сти, столько братских чувств. Связанные взаимным ува­жением, даже тогда, когда их мнения расходились... они представляли собой пару, исполненную такого благород­ства и такой гармонии, каких, вероятно, ещё не знал мир». Замечание Кроули о том, что Келли был педерастом, ка­ковым он почти наверняка не являлся, намекает, тем не менее, на интимные отношения между ними.

Наслаждаясь ресторанными компаниями, Кроули знал, что «на Белой кошке есть и несколько блох, чьё от­ношение к искусству весьма сомнительно, людей, кото­рые надоедают, но избавиться от которых так же сложно, как освободиться от ненужных вещей, скапливающихся в доме. Но иногда какой-нибудь незнакомец представит вам по-настоящему забавную персону». Одной из таких блох оказался американский художник по имени Пенрин Стенлос, который неплохо зарабатывал на жизнь, «делая серии набросков, небрежных, как паутина, и изображаю­щих американских легкомысленных красоток в разнооб­разных позах». Рисунки были непристойными. Кроули счи­тал, что Стенлос «в полной мере обладает очарованием новой копеечной игрушки».

Однако в той же «Белой кошке» Кроули предстояло познакомиться с человеком, который очаруется им са­мим и вскоре сделает его главным героем своего рома­на. Речь идёт об Уильяме Сомерсете Моэме, родившем­ся в Париже в 1874 году.

Неизвестно, когда именно они познакомились, но наи­более вероятно, что это случилось в один из приездов Кроули в Париж в 1904 году. Представил их друг другу всё тот же Джеральд Келли. Его сестра Роуз была подругой жены Чарлза, старшего брата Моэма, юриста, руководив­шего парижским филиалом семейной юридической кон­торы, у которого и остановился молодой писатель.

Моэм не произвёл на Кроули впечатления. Молодой человек, по его мнению, «несмотря на свои заявления о том, что он очень хочет стать литератором, был настоль­ко очевидно неспособен к литературному труду, что, бо­юсь, нам хватило жестокости высмеять его, когда он по­явился в "Белой кошке"». Его произведения были «сдела­ны на скорую руку, плагиат в них был просто невероятен», однако Кроули не мог отказать Моэму в наличии у него «оригинального и живого» воображения. Самым жесто­ким критиком Моэма был канадский писатель Джеймс Уилсон Моррис, но больше всего запомнился Моэму имен­но Кроули.

Моэм увлёкся личностью Кроули как писатель. Он счи­тал Кроули хвастуном и шарлатаном, однако загадочной и парадоксальной фигурой, как будто напрашивающейся на страницы художественного произведения. За первые шесть месяцев 1907 года Моэм написал роман под на­званием «Маг». Магом, естественно, был Кроули. Другие завсегдатаи «Белой кошки» тоже были почти буквально изображены в повествовании. Морриса в романе звали Уорреном. Ещё один из ненавистных Моэму задир из ху­дожественного мира, американский художник Родерик О'Коннор, в романе стал О'Брайеном. Кроули был пред­ставлен в романе под именем Оливера Хаддо.

Во введении к новому изданию своего романа в 1956 году Моэм написал о Кроули:

Он не понравился мне сразу и, тем не менее, заинте­ресовал и привлёк меня. Он был великолепным рас­сказчиком и говорил удивительно хорошо. Мне сказа­ли, что в ранней молодости он был потрясающе кра­сив, но ко времени моего знакомства с ним он уже набрал вес, а его волосы начинали редеть. У него были прекрасные глаза и такой взгляд — не знаю, был ли он свойственен ему от природы или приобретён, — что, когда он смотрел на вас, казалось, что этот взгляд направлен куда-то за вашу спину. Он был шарла­таном, но не абсолютным шарлатаном... Он был лжецом и до неприличия хвастливым человеком, но, странным образом, он действительно сделал кое-что из того, чем похвалялся... Кроули рассказывал фан­тастические истории о своих приключениях, но труд­но было понять, говорит ли он правду или просто ду­рачит вас.

Хотя Моэм никогда не скрывал, кто послужил прото­типом для Оливера Хаддо, этот персонаж «ни в коей мере не являлся портретом Кроули. Я сделал своего героя бо­лее мрачным и более жестоким, чем был Кроули. Я наде­лил его магической силой, которой Кроули, несмотря на свои утверждения, конечно, никогда не обладал». Тем не менее во время написания процитированного введения к роману Моэм сказал Кристоферу Ишервуду, что знал в своей жизни только двух по-настоящему порочных лю­дей: Кроули был одним из них.

Самоуверенный, рослый, многословный, тучный че­ловек, Хаддо впервые предстаёт перед читателем, вхо­дя в ресторан «Чёрная собака». Он зовёт официантку Мари — такая официантка действительно работала в «Белой кошке» — и говорит: «Освободите меня от это­го пальто. Найдите подходящий гвоздь для моего сомб­реро». Заметив Уоррена, он произносит: «Как печально видеть, о великолепный Уоррен, что этот прекрасный аперитив заставил ваши сияющие глаза потускнеть». Морриса нередко можно было видеть пьяным. Сюжет начинает разворачиваться, когда Хаддо оказывается от­вергнутым молодой женщиной, которой затем мстит, насылая на неё проклятие и принося её в жертву во вре­мя эксперимента по изготовлению гомункулуса. Париж­ская репутация Кроули, хотя и не заходила столь далеко, всё же подразумевала наличие у него известной власти над женщинами.

Когда «Мага» напечатали в 1908 году, Кроули был не­вероятно удивлён. Вот он и попал в литературу. Хаддо жил в доме под названием Скин, явно подразумевавшем Болескин, а в разговорах этого персонажа слышались бесе­ды Кроули с Моэмом, причём даже манера говорить была воспроизведена. Кроули понял, что Моэм «взял несколь­ко самых частных, самых личных фактов моей жизни... Он добавил некоторые из множества абсурдных легенд, сло­женных обо мне. Он собрал всё это вместе при помощи бесчисленных лоскутов бумаги, вырезанных из книг, кото­рые я попросил Джеральда [Келли] купить. Я никогда не предполагал, что плагиат может быть настолько разно­образным, всесторонним и бесстыдным». Эта книга пред­ставляла собой, как считал Кроули, «поразительную смесь краденых вещей».

Кроули был не столько разгневан, сколько оскорблён плагиатом Моэма, но ему удалось отомстить, написав ре­цензию на роман в журнале Vanity Fair 30 декабря 1908 го­да. Подписав свою статью именем Оливера Хаддо, он указал в ней на основные случаи плагиата в романе, при­ведя параллельно оригинальные тексты, в том числе из книг Мазерса, Элифаса Леви, Г. Уэллса и Александра Дюма. Фрэнк Харрис, главный редактор Vanity Fair, не поверил Кроули, которому пришлось в доказательство справедливости своей критики принести указанные кни­ги в редакцию журнала. Через несколько недель Моэм и Кроули встретились. Пристыженный Моэм обратил внимание Кроули на несколько случаев литературного во­ровства, которые тот не заметил. Кроули, пояснив, что его рецензия была ограничена объёмом журнала, ска­зал Моэму: «Я почти желал бы, чтобы вы были хорошим писателем». Следует полагать, что в этих словах не было пренебрежения: Кроули говорил то, что думал. Если бы Моэм был признан и знаменит, то литературная реклама в виде его романа сослужила бы Кроули — или, во вся­ком случае, его самолюбию и репутации — хорошую службу. Позднее Кроули замечал: «Я должен благодарить [Моэма] за несколько записанных образчиков моего остроумия... Я был нисколько не обижен на попытку изо­бразить меня как отвратительного негодяя и подлеца, поскольку он в своей книге отдал должное тем моим ка­чествам, которыми я гордился... Он приписал мне опре­делённые характеристики, которые хотел представить омерзительными, тогда как на самом деле они были ве­ликолепны... В действительности [книга] былатаким гим­ном моему гению, на какой я и не мечтал кого-либо вдох­новить». Ещё одно доказательство признания книги со стороны Кроули заключается в том, что впоследствии он использовал имя Оливера Хаддо в качестве литератур­ного псевдонима.

К марту 1903 года Кроули снова овладело беспокой­ство. Он всегда быстро уставал от любых мест и занятий. Ему легко всё наскучивало, он ненавидел светскую жизнь, рутинную работу и находился в вечном поиске новых впе­чатлений. Путешествия были самым простым способом избавиться от рутины. О своём нетерпении он писал так: «Я радуюсь любой смене обстановки, любой новой точке зрения. Я хочу учиться новому. Я хочу развивать свой ум». Для него не было закрытых путей, и в автобиографии, на­писанной им в зрелом возрасте, он утверждает:

С этим ничего не поделаешь. Несмотря на то, что по­чти всю мою жизнь я имел всё, что есть хорошего в жизни, несмотря на то, что я больше не ценю как таковое то, что я имел, и не радуюсь ему, мне всё же приятна сама идея существования того, что наполня­ет жизнь. Я принимаю трудности и лишения с чувством экстатического наслаждения; я хочу всего, чем напол­нен мир; ради новых впечатлений я пошёл бы в тюрь­му и на смертную казнь. Я так и не вырос из детского убеждения, что мир был создан для меня, чтобы я пи­тался от него. Я схожу с ума от ожидания тех неверо­ятных ужасов, которые, несомненно, со мной произой­дут. Это главная идея моей жизни — безграничное на­слаждение от любого проявления жизни: неважно, идёт ли речь о возможности переживания или о пережива­нии как таковом.

Беспокойные передвижения Кроули не всегда имели вид заморских путешествий по экзотическим местам. В период между 1902 и 1905 годами он беспорядочно перемещался между Лондоном, Болескином и Парижем, повинуясь почти лишь собственной прихоти. Кроули ни­когда не был ограничен ежедневной работой. Кроме того, как писатель, большей частью самостоятельно финанси­рующий издание своих книг, он никогда не сталкивался с необходимостью закончить работу к сроку. Вот почему он мог делать то, что ему вздумается, идо того времени, пока его денежные запасы не истощились, постоянно на­ходился в движении.

На этот момент Парижа было с него достаточно. Го­род постепенно терял свою привлекательность, а здеш­няя атмосфера начала действовать на него таким об­разом, что он даже оказался помолвлен, но разорвал помолвку, как только понял, что «плывёт по течению вступ­ления в брак лишь по причине полного отсутствия душев­ной энергии». Эта любовная история стала поводом для написания нескольких стихотворений, в том числе «Поце­луя» и «Эйлин» (последнее стихотворение названо, веро­ятно, в честь невесты), что, однако, не возымело для де­вушки никаких последствий. Что ни говори, она не отно­силась к самым ярким представительницам женского пола. Кроули дал ей почитать рукопись своей книги «Песнь как меч», работу над которой он завершил в Пари­же и передал Филиппу Ренуару, парижскому издателю и печатнику, с тем чтобы тот выпустил издание ограни­ченным тиражом в пятьсот экземпляров. Среди прочего в своей книге Кроули упоминал, что изучал труды Элифаса Леви и коптские криптограммы. Однажды девушка спросила Келли, которому позировала, что означает «копт­ский». Тот ответил, что это язык древних коптов. Тогда она задала вопрос о значении слова «криптограммы». Келли, по словам Кроули, ответил, что это язык древних крип-тов, разразился смехом и «разочаровался в человече­стве».

Среди других женщин, промелькнувших в жизни Кро­ули за четыре месяца, проведённых им в Париже, была англичанка, вдыхавшая эфир, акробатка и натурщица с лицом таким «круглым, твёрдым, маленьким и миловид­ным», как кнопка, на которую застёгивается ботинок, и Нина Оливье, которую Кроули в одном из стихотворений назвал «маленькой смеющейся искрой греха». Многие из этих женщин стали героинями сборника стихотворений Кроули под названием «Звезда и Подвязка», опублико­ванного в 1903 году: Звезда символизировала его неве­сту, а Подвязка — Нину, которая позднее стала известной парижской куртизанкой.

Непосредственно перед своим отъездом в Лондон Кроули стал косвенным участником одного из громких скандалов того времени. Скандал касался генерал-майо­ра сэра Гектора Арчибальда Макдоналда, героя судан­ской кампании и бурской войны, а в то время губернатора Цейлона. Со стороны графа Робертса и короля Эдуар­да VII ему было предъявлено обвинение в гомосексуализ­ме. Военному трибуналу предстояло рассматривать его дело в апреле. Он прибыл в Париж 20 марта проездом по пути в Марсель и Коломбо. Через четыре дня Кроули «случайно зашёл в парижский отель "Регина"... За сосед­ним столиком, тоже в одиночестве, сидел сэр Гектор Макдоналд. Он узнал меня и пригласил за свой столик. Он казался неестественно спокойным; но по его разго­вору было ясно, что он испытывает острые душевные страдания. Он сказал мне, что направляется на Восток. Разумеется, я не показал, что мне была известна цель его поездки, а именно защита от обвинения в сексуаль­ных отклонениях, предъявленного ему на Цейлоне». На следующий день скандальная информация появилась во французском издании New York Herald. Макдоналд купил экземпляр газеты, поднялся в свой гостиничный номер и застрелился. Через два года, когда Кроули сно­ва оказался на Цейлоне, он встретил группу шотландских священников, которые приехали с целью вернуть Макдо-налду его доброе имя. Это было нелёгким делом, пото­му что обвинение представило со своей стороны семь­десят семь свидетелей. Кроули несколько успокоил их, сказав, что не стал бы доверять ни одному из свидетелей, и добавив, что «чем больше среди свидетелей ни­кому не известных личностей, тем более велика вероят­ность, что это нанятые за деньги лжецы».

В апреле Кроули покинул Париж и отправился в Лон­дон, где встретился с Экенштайном, после чего оба они, не теряя времени, сели в поезд, шедший в Инвернесс, и наконец приехали в Болескин. Кроули забыл свой бу­мажник со 150 фунтами стерлингов под подушкой в спаль­ном вагоне и был не склонен за ними возвращаться. Однако Экенштайн был непреклонен. Они вернулись на станцию, их провели в маневровый парк, и бумажник был найден. Если бы не Экенштайн, этот эпизод стал бы для Кроули подтверждением того — как он сам объяснил бы это, — что нельзя допускать, чтобы материальные сооб­ражения определяли жизнь и поступки.

За время отсутствия Кроули Болескин приобрёл у со­седей определённую репутацию. «Я почти не сомнева­юсь, — утверждал Кроули, — что демоны Абрамелина, кем бы они ни были, устроили себе в доме неплохую резиден­цию и посвящали некоторое количество своего свобод­ного времени запугиванию местных жителей». Это обсто­ятельство в совокупности с тем фактом, что, как счита­лось, дом нередко посещала отрубленная голова Саймона Фрэзера, лорда Ловата, который был казнён в 1747 году за то, что встал на сторону Миляги принца Чарли9, за­ставляло местных жителей вдвойне трепетать перед домом и обходить его стороной. Те, кому случалось вече­ром проезжать по дороге, идущей вдоль озера, предпо­читали сворачивать на пролегающую более высоко пус­тынную дорогу через Гленн-Лиат, чем ехать мимо Болес-кина. Кроули утверждал, что слышал, как голова лорда катится по коридорам дома, а однажды сообщил, что она

9 Кличка Карла Марии Стюарта, одного из шотландских претенден­тов на британский престол, появилась на поверхности бильярдного стола, но всё это маловероятно. Болескин действительно был построен как охотничий дом для одного из членов семьи Ловат, и в те­чение некоторого времени после того, как Ловат был обез­главлен, за домом, видимо, следили. Кроули же лишь до­страивал свой мистический ореол и немного шутил.

Какое-то время они с Экенштайном рыбачили и совер­шали восхождения на близлежащие горы, но, как только Экенштайн уехал, Кроули вновь овладела скука, разгоняе­мая только случайными визитами управляющего семей­ства Кроули, Льюиса Чарлза Ричарда Данкомба Джуэла, сына одного из «плимутских братьев» и знакомого Кроули по Стритхэму. Джуэл отрёкся от веры своей семьи ради католицизма, и этот факт привёл Кроули в восхищение, после чего он пригласил Джуэла в гости и предложил ему упомянутую должность. Джуэл, который называл себя Лю­довиком Камероном, носил шотландку, был завзятым спортсменом и якобитом, с радостью согласился.

Как правило, при отсутствии посетителей всё свобод­ное время Кроули было занято магией, но теперь даже она неспособна была пробудить его энтузиазм. Вместо того чтобы заниматься магией, он читал, ходил на ры­балку и потешался над Обществом бдительности. Осно­ванное в Лондоне, это общество представляло собой в отношении прелюбодеяния то же самое, чем было Обще­ство трезвенности в отношении алкоголя. Кроули напи­сал секретарю общества письмо, жалуясь на то, что в кро­шечном городке Фойерс, в миле с небольшим от Болес-кина, очень остро стоит проблема проституции. Общество исследовало этот вопрос и доложило, что не обнаружило никаких вопиющих признаков проституции в указанном населённом пункте. На это Кроули саркастически ответил: «Вопиющим является её отсутствие, глупцы».

В течение месяца с 16 июня по 12 июля 1903 года Кроули вёл растительную жизнь. У него отсутствовала всякая «движущая сила и полностью исчез какой-либо эн­тузиазм». Он даже не писал стихов, считая, что «источник лирики совсем пересох».

Однако он был на пороге резкого и совершенно не­ожиданного поворота своей жизни.

Тринадцатого июля Кроули отправился в Эдинбург, чтобы пополнить винный погреб Болескина, «нанять себе кого-нибудь в экономки» и встретиться с Джеральдом Келли, которого он собирался сопроводить на курорт Стратпеффер, находившийся в сорока милях от Болески­на, где мать Келли в это время проходила лечение. В Эдин­бурге Кроули вновь посетила муза, и он написал короткую пьесу под названием «Пожиратель богов».

Кроули предложил Келли заехать в Болескин, и тот принял приглашение. До Инвернесса они добрались на поезде, а затем на лодке доплыли по Лох-Нессудо мес­течка Фойерс. Нотут, несмотря на присутствие Келли, скука возобновилась. Экономка, которую Кроули в автобио­графии называет «рыжая Арабелла», ещё не прибыла из Эдинбурга, чтобы занять свой пост, поэтому пока не могла удовлетворить хозяйственные и сексуальные нуж­ды Кроули. (Она должна была воплощать его представле-ния об идеальной женщине, такой, которую можно «до­стать с полки, когда нужно, и относительно которой мож­но быть уверенным, что она не покинет своей полки, если этого не требуется».) Чтобы разогнать скуку, Кроули про­бовал заниматься буддийской медитацией, но это не во­зымело почти никакого эффекта. Он приободрился толь­ко тогда, когда Келли пригласил его к себе, на курорт Стратпеффер. Отправляясь в путь, Кроули облачился во все свои шотландские регалии и выглядел настоящим шот­ландским помещиком.

На курорте Кроули встретил Келли, его мать Бланш, сестру Роуз и средних лет адвоката по фамилии Хилл, ко­торый пытался ухаживать за Роуз и который представлял собой, по мнению Кроули, «самое скучное и самое тупое человеческое существо из всех, кого он когда-либо встре­чал». Через несколько дней, 11 августа, у Кроули состоял­ся разговор с Роуз, которая призналась ему, что нахо­дится в очень затруднительном положении.

Превосходя Кроули по возрасту примерно на год с небольшим, Роуз была вдовой. Два года она прожила на юге Африки со своим мужем, майором Медицинско­го корпуса Королевской армии по фамилии Скеррит, но он умер в 1897 году. В этом браке не хватало какой-то живой искры. В настоящий момент она была обручена с американцем по фамилии Хауэлл, который учился с Джеральдом Келли в Кембридже. Предстоящая женить­ба была в значительной степени устроена усилиями её матери. Тем временем она состояла в любовной связи с женатым человеком по имени Фрэнк Саммерс. Её се­мья подозревала это, потому что Роуз, нуждаясь в день­гах, солгала матери, сказав, что она беременна, чтобы получить сорок фунтов на аборт. Деньги были потрачены на украшения.

Роуз легко завоёвывала мужчин: она была не только привлекательной женщиной, но и кокеткой. Кроули писал о ней: «Физически и духовно Роуз производила на муж­чин такое завораживающее впечатление, подобного ко­торому я не наблюдал раньше нигде. Она была похожа на героиню романтического романа, Елену Троянскую или Клеопатру, однако в ней было больше страсти, и она не сулила гибели. В сущности, это была очень хорошая жен­щина». Кроули писал, что у неё была идеальная фигура, в меру полная и в меру стройная, миловидное лицо без всякой смазливости. В ней не хватало только Красоты с большой буквы, того, что Гёте называл "налётом стран­ности". Это была яркая индивидуальность, способная при­тягивать к себе; интеллекту неё отсутствовал, но она об­ладала способностью адаптироваться в любой компании настолько, чтобы всегда к месту произносить ничего не значащие вещи. Очарование, грация, энергия, такт, мане­ры — всё это необычайно захватывало».

Выслушав историю Роуз, Кроули был возмущён. Ему самому довелось испытать на себе семейный диктат, по­этому он понимал её. Кроме того, он если и не влюбился в неё, то, во всяком случае, оказался под воздействием чар её кокетливого обаяния. Предложенный им выход из её затруднительного положения был прост и типичен для его импульсивной натуры. Она выйдет за него замуж, и, как только они будут связаны узами брака, он вернётся в Бо-лескин, а она отправится в объятия Саммерса и никогда больше не увидит Кроули. Это было по меньшей мере странное решение, но Роуз согласилась на него. Кроули рассказал об этом плане Келли, который принял его за оче­редную несерьёзную выходку Кроули. Но он ошибался.

Кроули выяснил, что если они с Роуз явятся к шерифу графства и выразят обоюдное желание вступить в брак, то он сможет поженить их тут же, на месте. Позднее Кроу­ли писал об этом моменте, что у него возникло «естествен­ное для молодого человека интуитивное чувство, что он принимает важное и твёрдое решение, что он, поступая так, вызывает неких неведомых богов». Никем не сдержи­ваемый, он решил, что должен пройти через это, и насле­дующее утро, 12 августа — по иронии судьбы первый день сезона охоты на шотландских куропаток, — он и Роуз ещё до рассвета отправились в контору шерифа в Дингуолл.

Во время недолгого путешествия на поезде оба чув­ствовали себя несколько неестественно. Даже Кроули вы­нужден был признать, что в их отношениях «появилось нечто странное, когда всё было уже сказано и сделано», однако его успокаивала мысль, что ему «не придётся жить с ней. Всё, что требовалось, — это сделать её свободной».

Приехав в Дингуолл, они разыскали дом шерифа. Ше­риф ещё не встал с постели, но его служанка сообщила им, что необходимую процедуру может провести любой юрист, и указала, где найти одного из них. Ранним утром, ещё до завтрака, перед лицом юриста Александра Росса, чья контора располагалась на Таллоч-стрит, в Дингуолле, они дали согласие на вступление в брак и были объявлены мужем и женой. Росс и его секретарь были свидетелями. В документах Кроули значился как Алистер Кроули Мак-Грегор, землевладелец (холостяк); Роуз была записана как РоузСкерритМак-Грегор (вдова). Кроули, одетый в шот­ландку и имевший при себе шотландскую кожаную сумку с мехом, вынул из ножен кинжал и поцеловал его, тем са­мым скрепив свой обет. Дело было сделано.

В это время Келли, обнаружив, что Роуз, судя по все­му, сбежала с Кроули, поехал вслед за ними следующим же поездом, чтобы помешать происходящему. Но он опо­здал. К моменту его прибытия оставалось только сооб­щить о заключении брака шерифу.

После завершения церемонии невеста и жених рас­стались. Роуз вернулась на курорт Стратпеффер, а Кроу­ли сел на первый же лох-несский пароход, идущий в Фой-ерс. Во время пути Кроули, вероятно, был в смятении. У него определённо были серьёзные опасения относитель­но последствий того, что он сделал. Прежде, какому бы внезапному импульсу он ни поддавался, это не имело ни­какого серьёзного продолжения и не связывало его юри­дически . И вот менее чем за двадцать четыре часа он из беззаботного холостяка превратился в мужа, пусть, со­гласно договорённости, и заочного.

Вернувшись на курорт Стратпеффер, Роуз попала в кипящий котёл. Её мать была в ярости, Джеральд Келли был взбешён. Претендовавший на её руку адвокат Хилл пытался аннулировать брак между Кроули и Роуз. Из Болескина в качестве посредника был прислан Данкомб Джуэл. Действительно, хотя брак был законным, процедура не считалась завершённой до момента регистрации. Как Кроули, так и Роуз имели возможность передумать. Но этого не произошло, и вот 17 августа Алекс Дьюар, заместитель судьи графства Росс, Кромарти и Сазерленд, вы­писал свидетельство о браке в Дингуолле.

Когда всё это было сделано, молодожёны, далёкие от мысли о медовом месяце, каждый со своей стороны при­ехали поездом в город Кайл-оф-Лохалш, что на запад­ном берегу Шотландии, и поселились в привокзальной гостинице, чтобы всё обсудить. Кроули «пошёл взглянуть на море и надеялся, что в нём будет не слишком холодно топиться», утешил себя шампанским, нацарапал стихо­творение на листочке меню и отправился к Роуз в их но­мер на двоих. Кроме того, он чувствовал, что влюбляется. Имела ли место в этой гостиничной комнате их первая брачная ночь, осталось неизвестным, но велика вероят­ность, что это произошло. Кроули был не из тех, кто упус­кает случай лишний раз заняться сексом, а Роуз, в харак­тере которой присутствовали черты мазохизма, не стала бы ему препятствовать. Потом они отправились в Болес-кин, где Кроули пришлось предпринимать срочные дей­ствия, чтобы не допустить появления рыжей Арабеллы. В конце концов, её присутствие было теперь излишним.

Обжившись в Болескине, Кроули написал своей матери:

Жаль, что Вы не присутствовали на бракосочетании, — это была потрясающая церемония, пышный катафалк и вся похоронная процессия напоминали восхититель­ные похоронные процессии тридцатилетней давно­сти. Преподобный Ф. Ф. Келли прочёл такую красивую проповедь над открытой могилой. Он прочёл 44-й стих 44-й главы Книги Исайи — «И Господь воззвал к Мои­сею, и он восстал и поразил его». 36 волынщиков сыграли «голоса, что летают над Эдемом» — как на­поминание об Уистлере, которым так восхищается её брат. Когда бренные останки были благоговейно за­сыпаны землёй при помощи 12 дюжих профессоров эсперанто, таксидермистов и нескольких миссионе­ров-мормонов (вместе с двумя очень милыми ангела­ми смерти), облегчающие душу рыдания вырвались из груди собравшихся, слёзы горькой радости заструи­лись из их глаз в таком изобилии, что мы смогли на­чать свой медовый месяц с путешествия на каноэ. Мы совершили это путешествие со скоростью пушечного ядра за поразительно короткое время, равное 2 часам 43 минутам и 21 1/25 секунды. Далее мы проследо­вали к морям горячей радости и счастья, где сейчас и находимся и где, слава Богу и Небесам, нас всегда можно найти.

Остаётся только догадываться, как Эмили Кроули от­реагировала на это ироническое, почти в духе «Монти Пайтона», послание.

Постепенно семейство Келли смирилось со всей этой ситуацией, хотя Фредерик Фестус Келли пытался за­ставить Кроули положить 10 тысяч фунтов стерлингов на имя Роуз. Разумеется, он не добился успеха. Что касается Кроули, то он проникался глубоким чувством к своей жене. Он описывал её как «одну из самых красивых и обворожи­тельных женщин в мире». Однако через некоторое время он начал превращать её в собственный идеал женщины: «Однажды в первые три недели нашей совместной жизни Роуз начала вести себя чересчур свободно; я быстро за­метил это и отшлёпал её. С тех пор качества идеальной любовницы она дополнила качествами идеальной же­ны. Женщины, как все существа, недостаточно развитые в духовном отношении, ведут себя хорошо только тогда, когда с ними обращаются твёрдо, доброжелательно и справедливо. Они всегда начеку и сразу замечают нере­шительность или раздражение в хозяине; и тогда их един­ственным желанием становится высказать вам свою оби­ду». Вскоре Роуз поняла, где её место. Между тем женить­ба пагубно сказалась на творческой продуктивности Кроули. В условиях, когда любовь и секс всегда были под рукой, его «жизнь превратилась в сплошную высокую поэзию, [но она] не оставляла никакой избыточной энер­гии, которую можно было бы выразить в словах. Я не пи­сал ничего».

Когда шумиха вокруг их женитьбы улеглась, Кроули решил, что они должны устроить настоящий медовый месяц, а именно поехать на Цейлон поохотиться, а затем в Рангун — навестить Аллана Беннета. По его мнению, уехать надо было в любом случае: ведь в Болескине ниче­го не происходило. Блаженное состояние счастливого супруга оказало на Кроули сильное влияние. Его поэзия иссякла, и то же самое произошло с занятиями магией и медитацией. Заехав в Лондон .супруги направились за­тем в Париж, где Кроули помирился с Джеральдом Келли, написав ему перед встречей и прося впредь обращаться к нему в письмах как к лорду Болескину. По его словам, отныне он собирался использовать имя Алистер Кроули только в качестве литературного псевдонима.

В Париже у Кроули произошла мимолётная встреча с собственным прошлым. Идя по мосту Александра III, он столкнулся с Мойной Мазере. Кроули утверждал, что она выглядела как уличная проститутка, с толстым слоем кос­метики на лице и грязной кожей. Из этого он сделал вы­вод, что у Мазерса настали тяжёлые времена, поэтому, как не преминул предположить Кроули, он якобы отправ­лял свою жену позировать обнажённой в убогих кабаре на Монмартре, а чёрная магия, которой вроде бы занимал­ся Мазере, оказалась убыточным занятием. Возможно, Кроули выдумал эту историю, чтобы отомстить Мазерсу, потому что, по другим данным, Мойна оставалась при­влекательной в течение по меньшей мере ещё десяти лет.

Из Парижа Кроули и Роуз на поезде отправились в Марсель и сели на корабль, шедший в Неаполь, а затем в Каир, где они провели ночь в Королевском зале Вели­кой пирамиды в Гизе. Мотивом для этого приключения послужило желание Кроули сделать «жест самца, похва­ляющегося своим оперением». «Я хотел, — писал Кроу­ли, — чтобы моя жена увидела, какой я великий маг». Ку­пив арабские халаты — алый для Кроули и голубой для Роуз — и взяв с собой книгу заклинаний, они зажгли в пи­рамиде одну-единственную свечу, и Кроули начал читать соответствующее случаю заклинание. По мере того как он произносил слова заклинания, комната наполнялась бледно-фиолетовым астральным фосфоресцирующим светом, интенсивность которого росла до тех пор, пока не достигла интенсивности яркого лунного света. К утру Роуз была без сил, а Кроули ликовал. По его собственным словам, он был «просто молодец, раз ему удалось добить­ся такого замечательного эффекта столь малыми усилия­ми». Но даже этот успех не вдохновил его на возвращение к занятиям магией.

В декабре они были уже на Цейлоне, путешествовали постране, занимаясь охотой. Охота как занятие приноси­ла Кроули удовлетворение. Его волновал момент убий­ства, наступающий после томительного ожидания и слеж­ки. Охота определяла режим его жизни, представляя со­бой длительные периоды, наполненные сравнительно медленными и сосредоточенными действиями и чередую­щиеся с резкими выбросами адреналина. Он презирал манеру охотиться верхом на слоне или с так называемого мачана (площадки для охоты, спрятанной среди ветвей дерева). Он предпочитал стоять ногами на земле и при помощи собственного ума стараться победить пресле­дуемого им зверя. К ужасу носильщиков, которых он нанимал среди местного населения, Кроули нередко отправлялся на охоту в одиночку, вооружённый или дву­ствольным ружьем десятого калибра «Парадокс», или «Экспрессом». Оба вида оружия были в состоянии ранить крупное животное, но Кроули понадобилось девятнадцать пуль, чтобы уложить дикого бизона, считающегося очень опасным животным. Кроули не был хорошим стрелком и охотился, как, впрочем, и занимался альпинизмом, для того, чтобы доказать себе и окружающим собственную му­жественность. Садистская сторона его характера наслаж­далась процессом убийства, и то, что он стрелял в живот­ных, не заставляло его страдать отугрызений совести, хотя временами он и сознавал, что мало чем отличается от убийцы.

Когда они жили у озера в хижине носильщиков, Кроу­ли заметил колониюлетающихлисиц, представляющих собой разновидность плодовой летучей мыши. Они си­дели на ветвях деревьев, росших на берегу. Эти суще­ства славились мягким мехом, покрывавшим их живо­ты, и Кроули задумал настрелять такое количество этих созданий, чтобы их меха хватило на жилет для него и на шляпку для его жены. Такой головной убор идеально по­дошёл бы для холодных зим в Болескине.То, что для это­го ему придётся убить по меньшей мере три дюжины животных, казалось, не пришло ему в голову. Кроули и Роуз сели в плоскодонку и отплыли от берега, но лишь только Кроули сделал первый выстрел, вся стая подня­лась в воздух. Кроули продолжал стрелять. Одно из ра­неных животных упало на Роуз и не на шутку напугало её. На следующую ночь Кроули был разбужен криком ране­ной летучей мыши. Когда он зажёг свечу, он увидел, что Роуз в обнажённом виде висит на манер летучей мыши на деревянной конструкции, к которой крепилась сетка от москитов. Кроули с трудом спустил её оттуда. Очутив­шись в его руках, Роуз царапалась, плевалась и била его так, как будто в неё вселилась летучая мышь. Кроули при­шёл в восторг от этого происшествия. Его жена была не только хороша собой, она явно имела склонность впадать в состояние одержимости, а значит, у неё были оккульт­ные способности.

Кроули допускал и другое объяснение этого события. Роуз была беременна, и её ночной кошмар мог быть след­ствием инстинктивного и подсознательного стремления защитить своего ещё не рождённого ребёнка.

В свете нового положения Роуз было решено не ехать в Бирму, а вернуться в Болескин. Это решение ещё более утвердилось 7 января 1904 года, когда у Роуз поднялась температура. Пока она лежала в испарине, Кроули вновь посетила муза, и он написал стихотворение под названи­ем «Rosa Mundi» («Роза Мира»). Это было первое из четы­рёх стихотворений, посвященных Роуз и считающихся одними из самых значительных произведений в литера­турном наследии Кроули. Равно наделённое и художе­ственными, и техническими достоинствами, оно напи­сано в духе лирики рубежа веков, но корни его — в поэ­зии конца девятнадцатого века. В этом стихотворении XIX строк. Оно достаточно длинное и пронзительное, как это видно из строк 12 и 13.

Роза мира

Эй, трусливый и малодушный поэт, продолжай писать!

Ты не более опасен для Любви, чем серая змея,

Которая в сумерки крадётся сквозь чащу

За босоногим деревенским мальчиком, для Солнца,

Владыки жизни.

Любовница и Жена,

Неуязвимая, непорочная, невозмутимая. Слушайте,

люди,

И да поразит вас великий страх. Остальное не имеет значения.

Я видел бессмертных богов,

Сидящих, подобных звёздам, в Древнем Египте,

на берегах Нила; Одна и та же спокойная поза, одна и та же загадочная,

слабая улыбка, У каждого на обеих губах.

Время не имеет над ними власти.

Они остаются в веках, они пережили всё.

У них древние имена.

Они не вмешиваются в жизнь, им неведома усталость.

Для них, так же, как и для нас, Жизнь есть Любовь.

Они это знают, и мы это знаем. Так пусть же пишущие

продолжают писать, О том, что в действительности невозможно что-либо

знать.

Об этом первом из посвященных жене четырёх сти­хотворений Кроули позднее написал: «Я пою для неё, вспо­минаю об обстоятельствах, при которых родилась наша любовь, намекаю на ожидаемый плод этой любви и спле­таю всё это в яркую ткань восторга. Так родился новый ритм, новая поэзия. Это был большой шаг вперёд по срав­нению со всеми предыдущими примерами описания воз­вышенных состояний». Даже Экенштайн, которому нрави­лась Роуз, но который в целом считал поэзию Кроули не более чем скверными виршами, признал, что это исклю­чительное стихотворение о любви. Когда оно вместе с другими стихами, посвященными Роуз, было напечата­но под псевдонимом «Д. Г. Карр», Экенштайн пришёл в негодование. Он считал это произведение слишком лич­ным для того, чтобы быть опубликованным при жиз­ни поэта.

Женитьба не избавила Кроули от влечения к другим женщинам. Как и в прошлом — достаточно вспомнить Мехико, — его тянуло к чрезвычайно непривлекательным женщинам. Остановившись вместе с Роуз в отеле «Галь Фэйс» в Коломбо, Кроули познакомился с двумя отвра­тительными англичанками, матерью и дочерью. Это были нахальные, шумные и хвастливые женщины. У дочери была бриллиантовая брошь в форме короны с её собственным именем (Мейбл), что побудило Кроули записать в днев­нике, что он «никогда не встречался с таким отсутствием вкуса». «Даже дрессированную блоху я никогда не назвал бы именем Мейбл, если бы я хорошо относился к этому насекомому», — писал он. Однако, как он писал всё в том же дневнике, «сила испытываемого мною отвращения за­ставляет меня предположить, что я хотел заняться с ней любовью и раздражён тем, что уже влюблён в другую. Еван­гелие не сообщает нам о том, бывают ли у человека, вла­деющего драгоценной жемчужиной, моменты сожаления об утраченной подделке. Человек склонен подсознатель­но связывать отвратительных женщин, которые выставля­ют напоказ своё бессердечие и фригидность, с возмож­ностью некоего высшего извращённого наслаждения са­мой мерзостью этих женщин».

Отменив планы посещения Бирмы и встречи с Алла­ном Беннетом, Кроули и Роуз 28 января отплыли из Ко­ломбо в Каир. Кроули не мог знать этого заранее, но сле­дующим трём месяцам предстояло стать преддверием «того единственного события моей жизни, ради которо­го стоило жить».

ГЛАВА 8 Явление Айвасса

Восьмого февраля 1904 года Кроули и Роуз прибыли в Порт-Саид, а наследующий день добрались до Каира. Тщеславие Кроули вместе с его любовью к розыгрышам и ко всему экзотическому в очередной раз дали о себе знать. Супруги зарегистрировались в отеле под вымыш­ленными именами князя и княгини ЧиоаХан. Выдавая себя за персидского князя с прекрасной женой-англичанкой, Кроули выбрал себе имя, которое звучало какХива, что, по его мнению, означало Зверь на древнееврейском. Что касается слова Хан, то это всего лишь титул, принятый на Среднем Востоке. Он потакал своему самолюбию, с на­пыщенным видом разъезжая по городу в усыпанном брил­лиантами тюрбане и саблей на боку, в то время как двое слуг расчищали дорогу перед его каретой.

Чтобы предотвратить любые сомнения в подлинно­сти своего титула, он объявил, что получил его от некоего (имени он не называл) восточного властителя. Напечатав специальные уведомления, оповещающие о его новом сане, Кроули послал одно из них родителям Роуз вместе ; сопроводительным письмом, в котором просил их впредь присылать письма им с Роуз с указанием новых имен и титулов. Как отнёсся к этому письму кэмбервельский викарий, можно только догадываться, но Бланш Келли уступила, хотя однажды, в шутку, надписывая конверт, обратилась к дочери: «Княгиня Чиоа Хан!» Восклицатель­ного знака оказалось достаточно, чтобы Кроули, не рас­печатывая, вернул конверт отправителю.

Обосновавшись в Каире, Кроули стал ласково имено­вать Роуз Уардой (что по-арабски означает «роза»), на­чал изучать Коран и нанял араба, чтобы тот учил его араб­скому языку и основам мусульманской веры. Всё это он делал не просто так: Кроули подумывал о путешествии в Мекку в переодетом виде, какое в своё время совер­шил его герой Бертон. Однако нанятый араб сделал для Кроули даже больше, чем тот от него ожидал. Он оказал­ся сведущим в мусульманском мистицизме и дал Кроу­ли несколько книг, посвященных этому предмету. Словно в противовес этим своим занятиям, Кроули возобновил увлечение игрой в гольф и ходил на охоту за голубями и перепёлками.

Кроули жилось хорошо, а его женитьба была до сей поры, по его собственному выражению, «непрерывным праздником секса». Скоро ему, однако, суждено было пре­рваться.

После того как они с Роуз около месяца прожили в отеле, осматривая Хелван, большое древнее захороне­ние, относящееся к З-му тыс. до н. э., Кроули снял кварти­ру в доме, расположенном на центральном городском пе­рекрёстке, неподалёку от музея Булак. Они въехали в квар­тиру 14 марта. Комнату, выходящую окнами на север, Кроули приспособил под храм, в котором после многих месяцев магического бездействия он начал вызывать раз­ных древнеегипетских богов, в том числе Тота, Изиду, Апо-фиса и Озириса. Через два дня Кроули почти нехотя про­вёл ту же церемонию, что он совершил когда-то в Великой пирамиде в Гизе. Он стремился вызвать сильфов, существ, обитающих в стихии воздуха, чтобы Роуз смогла их уви­деть. Но произошло нечто неожиданное.

Согласно записям Кроули, Роуз «была в состоянии оцепенения; возможно, она была пьяна; возможно, из-за беременности у неё началась истерия. Она не смогла ни­чего увидеть, но она услышала». Находясь в таком состо­янии, Роуз не переставая бормотала: «Они ждут тебя». Сначала это раздражало Кроули. Он считал Роуз, как и всех женщин, существами с более низкой, чем у мужчин, ин­теллектуальной организацией, а следовательно, неспо­собными к магии. На самом деле всё было наоборот. Роуз была не только привлекательной, но и умной женщиной, хотя её и нельзя было отнести к интеллектуалам. С другой стороны, Кроули мог в своём описании преуменьшать её возможности, с тем чтобы дальнейшее выглядело более впечатляюще.

На следующий день Кроули повторил церемонию с тем же результатом. 18 марта Роуз объявила, что Гор ожида­ет Кроули. Это вернуло Кроули к его магическим целям: когда он спросил Роуз, оказалось, что она понятия не имеет о том, кто такой Гор. Ещё через два дня, 20 марта, Кроули получил через Роуз сообщение о том, что «насту­пило Равноденствие Богов. Это означало наступление новой эпохи. Мне предстояло стать звеном между сол­нечно-духовной силой и человечеством».

На другой день, 21 марта, произошло первое оше­ломляющее событие. Роуз повела Кроули в музей, нахо­дившийся на другом конце улицы, на которой они жили. Равнодушно пройдя мимо нескольких статуй, она указала Кроули на витрину, где была выставлена раскрашенная деревянная погребальная доска 26-й династии, испещ­рённая иероглифами и посвященная жрецу Анкх-эф-нэ-Кхонсу. На ней был изображён египетский бог Гор в обли­ке Ра-Хоор-Кхуит. Стоя на таком расстоянии от экспоната, с которого невозможно было прочитать музейную таб­личку, Роуз объявила, что на доске изображён тот самый, кто ожидает Кроули. От Кроули не ускользнул и тот факт, что номер этого экспоната в музейном каталоге был 666.

Внезапное духовное пробуждение Роуз озадачивало многих комментаторов. Некоторые утверждают, что она транслировала полученные телепатическим путём подсоз­нательные желания Кроули. Другим кажется, что она от природы обладала экстрасенсорными способностями. Третьи считают, что она читала заметки о магии в запис­ных книжках Кроули и просто повторяла то, что слышала в разговорах своего мужа. Разумеется, Кроули посвящал её как в обычные, так и в магические свои дела. Что каса­ется состояния оцепенения, она могла войти в него бла­годаря употреблению наркотиков. Известно, что в это время Кроули употреблял — пробовал на предмет исполь­зования в магических целях — определённые вещества, а торговля гашишем была широко распространена в Каи­ре. Тот факт, что Роуз была беременна, мог и не прини­маться в расчёт. О вреде, приносимом наркотиками ре­бёнку, находящемуся в материнской утробе, тогда ещё мало знали, а может быть, просто не относились к этой опасности всерьёз.

Обнаружив новые способности, Роуз сделалась не просто женой Кроули. Она стала его первой Алой Жен­щиной.

Алая Женщина — это термин, использовавшийся для обозначения женщины-медиума, способной вступать в непосредственный контакт с богами. Кроме того, в об­лике Вавилонской блудницы она являлась духовной спут­ницей Зверя 666, на спине которого восседала. Она мог­ла пребывать в мире в человеческом облике, который считался одним из низших её воплощений. В своём вы­сочайшем проявлении она была Шакти, спутницей инду­истского бога Шивы, с которым была слита в вечно для-

щемся соитии, а от их непрекращающегося оргазма об­разовался мир и всё, что в нём. Говоря кратко, она была любовницей владык мира, то есть Тайных Учителей.

Кроули верил, что через его жену Тайные Учителя да­ют ему сигнал занять место, прежде принадлежавшее Мазерсу.

Роуз сообщила Кроули, который не сомневался в под­линности её мистических контактов, что тот, кто говорил с ней и через неё, был не Гор и не Ра-Хоор-Кхуит, но по­сланник Гора. Его звали Айвасс, и он был Тайным Учите­лем очень высокого ранга.

Чтобы понять как можно больше, Кроули заказал од­ному из сотрудников музея Булак французский перевод надписей на погребальной доске. Но вскоре после того как перевод был закончен, Роуз сказала Кроули, что ему следует войти в свой храм ровно в полдень 8, 9 и 10 апре­ля и записывать всё, что он услышит, пока не наступит ровно час дня, когда ему следует покинуть храм.

Кроули повиновался. В назначенное время 8 апреля со своей ручкой и стопкой почтовой бумаги под рукой он сидел за столом. Как только наступил полдень, он услы­шал голос, доносившийся из-за его левого плеча. «Го­лос, — как потом записывал Кроули, — имел глубокий тембр, был мелодичным и выразительным, звуки его были то торжественными, то чувственными, то нежными, то агрессивными, то какими-либо ещё в зависимости от со­держания каждого конкретного высказывания. Это не был бас — скорее, низкий тенор или баритон». Кроули запи­сывал то, что диктовал ему дух по имени Айвасс, хотя успеть за ним было нелегко. Ровно в час дня голос умолк, и Кроули отложил ручку. К концу третьего дня Кроули за­писал все три части произведения, названного им «Кни­гой Закона».

Во время записи под диктовку Кроули не разреша­лось смотреть на Айвасса, но всё же он украдкой бросил на него взгляд. Его Ангел-хранитель, которым, по пред­положению Кроули, и был Айвасс, парил на лёгком обла­ке, похожем на клубы дыма. Это был, «казалось, высокий темноволосый мужчина тридцати с чем-то лет, хорошо сложенный, энергичный и сильный с лицом жестокого ко­роля и закрытыми глазами, взгляд которых способен раз­рушить то, на что он направлен». Этот мощный образ был «одной из разновидностей визуализации воображае­мого». По словам Кроули и, ему и прежде случалось «полу­чать сообщения таким образом».

Само имя Айвасса имело большое значение. Дух не сообщил, как оно пишется, но Кроули использовал на письме два варианта: Aiwass — во время магических опы­тов, Aiwaz — для всего, что связано с мистикой. Каждому варианту соответствовала определённая численная интер­претация. Помимо всего прочего, Айвасс являлся послан­ником Хоор-Паар-Краата, известного также под именем Сета, бога разрушения и смерти, кровожадного брата убитого им Озириса. Среди других его имён значится имя Шайтан, арабский корень, от которого происходит слово «сатана». Говоря кратко, Ангел-хранитель Кроули был, судя по всему, не кем иным, как посланником самого дьявола, и Кроули, кажется, признавал это. Много лет спустя, в 1920 году, он писал: «И Её [Вавилонской блудницы] Пред­вестие будет сладостным в нашем слиянии, Таинство, дан­ное благодаря Айвазу, нашему Господу Богу Дьяволу». Вопрос об именах довольно загадочен. Откуда про­исходит имя Айвасс? Роуз могла услышать его от богов, но с таким же успехом она могла сконструировать его из псевдонима, которым пользовался тогда Кроули. Имя Чиоа (или Хива) легко могло быть преобразовано в имя Айвасс. Не исключено также, что Роуз использовала — пусть подсознательно — своё временное «королевское» имя. С другой стороны, если подходить к вопросу скепти­чески, то можно считать появление Айвасса свидетельство того, насколько Роуз была умна. К тому времени она могла уже догадаться, что если не подыграть само­любию Кроули мага, он отвернётся от неё или бросит, поэтому она решила себя подстраховать.

«Книга Закона», называемая также «Liber Legis», на са­мом деле представляла собой поэму в прозе, состоя­щую из трёх частей и возвещавшую наступление новой эпохи, Эры Гора, которая должна была начаться в 1904 го­ду. Кроули должен был стать провозвестником новой эпо­хи и её религии, которой якобы суждено ниспровергнуть все традиционные вероучения, где боги порабощают ве­рующих в них людей. Главная идея этой религии основы­валась на стремлении к полной самореализации и на той предпосылке, что «каждый мужчина и каждая женщина — это звезда», то есть каждый индивидуум уникален и обла­дает священным правом развивать себя так, как он счи­тает нужным.

В определенном отношении новое произведение Кроу­ли напоминало книгу Ницше «Так говорил Заратустра», поскольку тоже предлагало новую философию. В некото­рых местах оно было неоригинальным и даже подража­тельным. Джон Ди, живший вXVI веке математик, маг, ал­химик и фаворит Елизаветы I, написал: «Делай то, что при-носиттебе наибольшее удовольствие», тогда как в XV веке сатирик и монах-бенедиктинец Франсуа Рабле прославил­ся своим изречением «Fay ce que vouldras». (делай что желаешь!) Сходство с Рабле заключалось и ещё в одной детали. Рабле писал о вымышленном Аббатстве Телемы, расположенном на берегах реки Луары, где любое проявление лицемерия или ханжества подвергалось осуждению и осмеянию.

Закон, изложенный в книге Кроули, прост и в целом известен под названием Закона Телемы, thelema же по-гречески означает «желание». Во время приготовления к Операции Абрамелина всем членам «Золотой Зари» предписывалось стремиться к успешному проведению этого обряда, но именно Кроули добился наибольшего успеха. Когда же это произошло, Кроули оказался до­статочно подготовленным для того, чтобы распознать наступление новой эпохи: как будто его магические до­стижения инициировали её наступление. Предыдущая эпоха была эпохой Озириса и характеризовалась уми­рающими богами, такими, как Иисус Христос. Но насту­пало новое время, время Гора, бога солнца, и это время должно было стать символом бессмертия человеческой личности.

В книге присутствовала одна фраза, благодаря кото­рой Кроули стал — и остаётся — известной или, напро­тив, непопулярной личностью, в зависимости от точки зрения. Речь идёт о раблезианском лозунге «Делай что желаешь, таков весь закон». Кроули объяснял смысл это­го изречения, говоря, что «всё, что угодно, абсолютно ло­гично можно вывести из единственного принципа "Делай что желаешь, таков весь закон". Или, иными словами, "Нет иного закона, кроме как делать то, что желаешь"... Или "У тебя нет иных прав, кроме как делать что желаешь". Суть теории заключается втом, что каждый мужчина и каж­дая женщина обладают определёнными качествами, направленность которых в совокупности с окружением и обстоятельствами в каждом конкретном случае диктует определённую тактику поведения. Следовать этой такти­ке означает исполнять законную волю. "Делай так, и никто не посмеет запретить тебе"». Другими словами, каждый индивидуум имеет право на независимость, право раз­виваться так, как ему кажется правильным, искать образ жизни, согласующийся с его самыми фундаментальны­ми представлениями и самыми искренними желаниями и при этом гармонирующий с его окружением. Человек имеет право развивать себя, духовно и интеллектуально, до предела своих возможностей. Последнее утверждение является основным принципом современной британской системы образования и записано в Законе об образова­нии за 1944 год. Итак, некоторые из идей Кроули не толь­ко опережали своё время, но в конце концов стали час­тью государственной политики.

По мнению Кроули, никто и ничто не имеет права от­нимать у человека это фундаментальное право, и фраза о том, что каждый человек — это «звезда», означает, что любое человеческое существо — это индивидуальность, а не серийное изделие, что личность нельзя подчинять мелкой тирании, источниками которой являются в том числе традиционные вероучения и законодательная си­стема. Человек, который обнаружил и осознал свои истин­ные желания, в терминологии Кроули является «гением», чья жизнь не подчиняется законам повседневной механи­ческой жизни в индустриализированном, организованном и строго упорядоченном обществе. Но главное, чего Кроу­ли не принимал и никогда не мог бы принять, — это те ограничения, которых требовало от человека общество. Он всю жизнь боролся с этой разновидностью деспотиз­ма, освобождая человечество от тех, кого он именовал Глупыми Богами и Дурацкими Дьяволами.

Фраза Кроули «Делай что желаешь...» дополнялась другой фразой: «Любовь — это закон; любовь по доброй воле». Это было развитием известной идеи, которой при­держивался Кроули, однако многие критики склонны не­верно истолковывать оба эти лозунга как призыв к нрав­ственной вседозволенности. Однако следует признать, что в иные времена Кроули и сам был склонен интерпре­тировать их именно таким образом.

Происхождение «Книги Закона» не раз становилось поводом для многочисленных предположений. Многие считают, что Кроули написал её сознательно, а история её написания выдумана им, чтобы придать всему этому магический смысл. Сторонники этой версии указывают на стилистическое сходство книги с другими произве­дениями Кроули, а также с идеями и учением «Золотой Зари». Нечего и говорить, что сам Кроули это опровер­гал. Согласно другому мнению, при написании книги сра­ботало подсознание Кроули, активизировавшееся под влиянием занятий медитацией, употребления наркотиков или по велению души. Существует также мнение, которо­го придерживался и сам Кроули, что книга была дарована ему Тайными Учителями посредством Айвасса. По боль­шому счёту это и не имеет значения: важно, что книга была написана и что она возвещала новую философию, новую религию, основой которых являлась; Кроули же выступал в роли верховного пророка этого учения. Следует доба­вить, что, не напиши Кроули этой книги, он не представ­лял бы собой с магической точки зрения ничего особен­ного. Закон Телемы стал тем самым, что выделяет Кроули среди его современников-оккультистов.

Закончив книгу, он, что было нехарактерно для него, не поспешил её опубликовать. Он нанял машинистку, что­бы та перепечатала рукопись, и написал Экенштайну, Бен-нету, Джоунсу и Мазерсу, что намеревается вскоре объ­явить о рассвете новой эпохи, — но это было всё, что он предпринял. На самом деле Кроули был возмущён содер­жанием книги. Провозглашаемые ею идеи находились в противоречии с его собственными принципами. «Я даже не испытывал гордости по поводу того, что выбор Тайных Учителей пал на меня, — писал он, — я слишком хорошо осознавал собственную ограниченность и вялость». Воз­ложенная на него ответственность публичного провоз­глашения самых сокровенных тайн вызывала у него од­новременно страх и отторжение. Отчасти он чувствовал себя недостойным и в то же время с опаской относился к изданию столь откровенного, как он считал, трактата. Весьма вероятно также, что он боялся не столько своей невероятной ответственности перед Тайными Учителями, сколько людского осмеяния за то, что посмел объявить себя голосом новой религии, а также нападок со стороны «Золотой Зари», Мазерса и ему подобных за разглаше­ние секретного знания Тайных Учителей, которое, какему всегда внушали, ни в коем случае не должно стать достоя­нием непосвящённых.

Недовольный книгой, отчасти из-за того, что её идеи шли вразрез с несколько размытыми буддистскими прин­ципами, которых он придерживался в это время, Кроули отложил книгу в сторону сразу после того, как она была отпечатана. Многие годы он пренебрегал ею, потерял ру­копись (которая позднее обнаружилась на чердаке в Бо-ескине) и делал вид, что книги не существует. Однако по прошествии нескольких лет он вернулся к ней, и её смысл казал решающее влияние на его жизнь.

Нет сомнений, что книга послужила одной простой цели: она доказала Кроули, что он находится в непосред­ственном контакте с Тайными Учителями. Это, во-первых, ставило его выше Мазерса, который, по мнению Кроули, утратил способность к таким контактам, а во-вторых, означало, что при поддержке Тайных Учителей Кроули по крайней мере получал возможность основать своё соб-.твенное магическое сообщество.

В начале лета 1904 года Кроули и его Алая Женщина оставили Египет и направились домой через Париж. По пути Кроули написал Мазерсу. Основная мысль письма заключалась в том, что Тайные Учителя покинули Мазер­са и теперь будут помогать ему, Кроули, который являет­ся носителем их идеи о Телеме, что делает его главой любого ордена или сообщества. Он также решил, что новая эра, Эпоха Гора, началась с момента начала запи­си «Книги Закона», то есть 8 апреля. Поэтому отныне мотоисчисление следует вести не от Рождества Христо-|а, а от 1904 года, аббревиатура же AD (Anno Domini, «от Р X.») будет заменена аббревиатурой EV(EraVulgaris, то есть Эра Непосвящённых). Кажется, Мазере не обра­тил на всё это никакого внимания.

На короткое время остановившись в Париже, Кроули и Роуз направились в Болескин, где хозяйство теперь вела тётка Кроули, Энни, проживая в Браун-Лодж в качестве экономки. Поскольку рождение ребёнка было не за гора­ми, Кроули нанял акушера, доктора Персиваля Ботта, ко­торый должен был жить в доме и, когда понадобится, при­нять ребёнка. Ещё один врач, хирург по имени Айвор Бек, также приехал в дом Кроули. Он был старым кембридж­ским товарищем Келли и Кроули; потом они встретили его в Париже и близко сошлись с ним во время совмест­ных посещений «Белой кошки». Нетрудно догадаться, как Кроули ладил с Беком, если в жизни последнего было всего два интереса: гольф и разговоры.

Остаток лета Кроули провёл принимая самых разно­образных гостей. Несмотря на то что Кроули неохотно открывал свой кошелёк для общественных нужд, в част­ной жизни он неизменно проявлял себя как щедрый хозя­ин, и его домашние вечеринки представляли собой «по­трясающее времяпрепровождение в Болескине. Благода­ря лососям, оленине, моему винному погребу, бильярду, скалолазанию, хорошей компании и отличной летней по­годе, жизнь протекала как волшебный сон».

Помимо развлечений и удовольствий, Кроули занимал­ся обустройством Болескина. Он велел выкопать пруд в самой высокой части своих владений, под каменистым склоном. Пруд пополнялся водой из источника и обеспе­чивал водой весь дом. Сам ручей, окружённый камнями и растениями, был сделан священным местом. На сосед­нем лугу Кроули начал обустраивать площадку для гольфа, в то время как водопроводчик оборудовал в доме систему центрального отопления, которая прослужила вплоть до 1990-х, когда она подверглась капитальному ремонту.

Не планируя в ближайшем будущем заморских путе­шествий, Кроули направил свою энергию на издатель­ские дела, сотрудничая с такими издателями, как Кеган Пол и Чарльз Уотс & К0, а также пользуясь услугами таких высококачественных типографий, как Chiswick Press.

Сказать, что Кроули был бездарным бизнесменом, — ничего не сказать. Он понятия не имел о том, как распро­странять собственные книги и как извлекать прибыль от их продажи. Честно говоря, это и не было его главной целью. Он считал своей обязанностью сделать эти книги доступными публике, скорее для приобретения ими из­вестности, чем для собственного обогащения. Очевид­но, что такое поведение было очень самоуверенным. Однако если бы он задумывался об эффективности сво­его бизнеса, то распространял бы свои книги более ши­роко, и большее число людей прочло бы их, что в даль­нейшем облегчило бы его заботы. Разумеется, среди его произведений было много таких, которые не стоили за­трачиваемых на них денег, но было достаточное количе­ство и других, которые могли бы завоевать ему литера­турную репутацию.

Кроули не скупился на издание своих книг и следил за каждым этапом подготовки книги к печати, выбирая гар­нитуру шрифта, бумагу и материалы для переплёта, все­гда стремясь, чтобы они были лучшими из возможных. Его книги в такой же степени являлись произведениями издательского искусства, как и произведениями лите­ратуры. Определяя издательские характеристики книги, Кроули определял также её будущую цену и дату печати. В качестве последней он, как правило, выбирал равноден­ствие или солнцестояние. Каждый том произведений Кроули можно рассматривать как отражение его лично­сти, его пристрастий, человеческих и магических. Цвет бумаги и переплёта, формат книги, даже её розничная цена обычно имели эзотерический смысл.

В период между 1898 и 1905 годами Кроули выпус­тил семнадцать книг. Все они вышли ограниченными ти­ражами и в финансовом отношении были недоступны большинству читателей. Малое количество экземпляров было продано: из нескольких изданий удалось продать менее чем по двадцать экземпляров, что же касается «Воз­звания к Американской Республике» и «Трагедии матери», то из тиражей этих книг не продали ни одного экземпля­ра. Даже дешёвое, ценой в шиллинг, издание под назва­нием «Звезда и Подвязка» потерпело провал.

Причиной этих неудач являлось отчасти малое коли­чество усилий, прилагаемое издателями, с которыми со­трудничал Кроули: поскольку издатели не вкладывали в публикацию его книг ни пенни, их не заботила и та при­быль, которую эти книги могли принести. В результате Кроули решил основать своё собственное издательство, назвав его «Обществом распространения правды о рели­гии» (SPRT): это название являлось шутливой переделкой «Общества англиканской церкви по распространению христианского знания». В качестве юридического адреса компании значился Болескин. Зарегистрировав издатель­ство, Кроули принялся за реализацию честолюбивой из­дательской программы, выпустив в 1904 году «Аргонав­тов», «Песнь как меч», «Книги о Гоэтии царя Соломона», «Почему Иисус плакал» и «В доме», а на следующий год — «Оракулов», «Орфея», «Розу мира» и первый том своего собрания сочинений. Кроме того, он забрал у своих пре­дыдущих издателей нераспроданные книги и вставил в них листы, отпечатанные в издательстве SPRT. В этом внезап­но обрушившемся потоке книга «Песнь как меч» (или, бо­лее правильно, «Песнь как меч, называемая христианами Книгой зверя») представляла наибольший интерес.

Великолепно изданная в Париже и вышедшая ограни­ченным тиражом в пятьсот экземпляров с обложкой, оформленной таким образом, что в неё причудливо вплеталось число 666, эта книга по сей день считается одним из лучших образчиков печатного дела начала XX века и одной из самых популярных книг Кроули. Однако в то время, когда она вышла в свет, несмотря на похвалы, ко­торыми наградил её Г.-К. Честертон в довольно обстоя­тельном обзоре, напечатанном в Daily News под заголов­ком «Мистер Кроули и верования», её прочитали немно­гие: из-за того, что она вышла ограниченным тиражом, её просто трудно было найти.

Это было досадно. На тот момент книга представляла собой лучшее из произведений Кроули. Поэзия этой кни­ги — зрелая, необычная, сардоническая, пленительная. Содержание сносок — намеренно и характерно для Кроу­ли вызывающее: «Итон — школа, известная тем, что она воспитывает хамов...» или «Христос возносится — и я говорю вам откровенно, что, если он не вернётся к тому моменту, как я закончу читать эти обвинения в его адрес, я отрекусь от него». После того как книга была издана, Кроули послал по одному экземпляру каждому, кто в ней упоминался (кроме, разумеется, Христа, хотя Кроули по­слал бы книгу и ему, если бы это было возможно), с при­ложением письма следующего содержания:

Письма и телеграммы присылать по адресу: БОЛЕС­КИН, ФОЙЕРС.

Для счетов, исков, судебных повесток и т. д.: ЛА­ГЕРЬ XI, ЛЕДНИК БАЛТОРО, БЕЛУДЖИСТАН.

О, Миллионер! Господин Редактор! Дорогая миссис Эдди, Ваше Святейшество Папа! Ваше Величество Император! Ваше Величество! Ваше Королевское Высочество! Дорогая мисс Корелли,

Ваша Светлость! Господин Кардинал, Господин Архиепископ, Господин Герцог, Господин Маркиз, Господин Виконт, Господин Граф, Господин,

Господин Епископ,              Пёс!

Многоуважаемый сэр,         Господин Конгрессмен,

 Сэр,                                   Господин Сенатор,

Приятель,                           Господин Президент,

(а также их производные женского рода), — нужное подчеркнуть, согласно Вашему выбору. Ввиду того что на страницах моего шедевра, книги «Песнь как меч», которая при сём прилагается, я

(a) отдаю должное Вашей гениальности

(b) нападаю на Ваши (1)политические

(2) нравственные

(3) общественные

(4)  интеллектуальные

(5) физические принципы

(c) выражаю уважение к Вашему величию

(d) ссылаюсь на Ваш авторитет

(e) взываю к Вашим лучшим чувствам

я считаю своим долгом дать Вам возможность защи­титься, возразив на мои чудовищные суждения, по­благодарить меня за рекламу или — просто ответить мне так, как это покажется Вам подходящим. Ваш покорный слуга, Алистер Кроули

Совершив эту злую выходку, Кроули повеселился на славу: под миссис Эдди имелась в виду Мэри Бейкер Эдди, основательница «Общества христианской науки», а под мисс Корелли — известная писательница, прославивша­яся своими моралистическими произведениями и жеман­ным стилем. Она была любимым автором королевы Ви­ктории.

Не все критики разделяли восхищение Честертона. Literary Guide приветствовала книгу как шедевр сатириче­ского жанра и свидетельство большой образованности автора, тогда как Yorkshire Post отмечала, что она «явно, хотя и напрасно создана с расчётом на то, чтобы доса­дить не только христианам, которым она непосредствен­но и адресована, но любому серьёзному, мыслящему че­ловеку, какую бы религию он ни исповедовал». Вероятно, Кроули был польщён.

Второе место занимала книга «Почему Иисус плакал», которую Кроули отчасти посвятил Христу, отчасти — Чес­тертону и отчасти — ребёнку в утробе Роуз. Она также вы­шла ограниченным тиражом в сто экземпляров. Это была сатирическая пьеса, изображающая жизнь английского общества, идея которой родилась во время встречи Кро­ули с отвратительными матерью и дочерью в отеле «Галь Фэйс» в Коломбо. Поставленный перед необходимостью распространять свои книги, Кроули приготовил несколь­ко рекламных объявлений. Для него это был ещё один по­вод потренировать собственное чувство юмора. Вот, к примеру, одно из таких объявлений:

Уникальная возможность. — Спешите купить, если хо­тите избежать Армагеддона! «Почему Иисус плакал» — книга АЛИСТЕРА КРОУЛИ (который тоже плачет). Ис­следование, посвященное устройству общества и Бо­жьей Милости. Ограниченный тираж. Один экземп­ляр — 1 фунт и 1 шиллинг. Выглядит так же, как «Песнь как меч», но абсолютно чёрная... Вы молодая, мягко­сердечная девушка? П.И.П. доставит Вам удоволь­ствие и наполнит Ваш ум прекрасными мыслями. Вы увлечённый Мистик? П.И.П. — это ключ к Блаженству. Вы вечно спешащий бизнесмен? П.И.П. укрепит Вашу уставшую нервную систему. Вы поэт? П.И.П. не ста­нет стричь Ваши волосы, но заставит их встать ды­бом. Вы собаковод? Читайте П.И.П., и темпы соба­чьего размножения превзойдут все Ваши ожидания. Вы теолог? П.И.П. доказывает, что Христос был неплаксивым истеричным ипохондриком, но человеком, чьи жалобы были искренними... [Завершалось объяв­ление так:] Печатный орган Общества христианской науки «Милуокский Томагавк» рапортует: «Теперь мы знаем почему». Католическая пресса единодушна в своём восхищении. Общество ничтожеств заявляет: «Под улыбающейся маской Анжелы мы узнаём злове­щие, нарумяненные черты Леди С...» «Божья Милость», к которой присоединяются «Дела Духовные», газета общества Благочестивых Старцев, пишет: «Святая кровь вновь разрушает козни Вельзевула». Я говорю: «Покупайте! Покупайте сейчас! Спешите! Спешите!» Мой ещё не рождённый ребёнок кричит: «Покупайте!»

Как будто находя этот текст недостаточно шокирую­щим, Кроули включил в книгу письмо своей матери, кото­рая просила его: «Отвернись от лукавого врага твоей души». Ещё одно объявление рекламировало это ново­введение: «Издание со специально включённым призы­вом Мамы Поэта». Сноска внизу страницы гласила: «Ребя­та, рассудите сами! Христос может прийти в любой мо­мент. Он будет недоволен, если окажется, что вы не читали книгу о Его слезах».

Отзывы прессы по поводу внезапных литературных излияний Кроули были неоднозначными, но в целом мне­ние критики сводилось к изумлению и восхищению, кото­рые смешивались со смущением, вызванным нестандарт­ной позицией Кроули. Короче говоря, Кроули нуждался в редакторе.

До некоторой степени таковым являлся Айвор Бек. Перед ним стояла задача скомпоновать собрание сочи­нений Кроули, произведений которого, несмотря на трид­цатилетний возраст автора, было достаточно для изда­ния трёх полноценных томов; их планировалось выпус­кать по одному в год, начиная с 1905-го. Последний том содержал подробную библиографию, составленную Дан-комбом Джуэлом, однако относящуюся только к книгам, написанным до 1905 года, и не содержащую ни одного упоминания о книге «Белые пятна». Когда вышел первый том полного собрания сочинений, Кроули объявил о воз­награждении размером в 100 фунтов стерлингов за кри­тическую статью о его литературном творчестве. Тогда ещё не появилось желающих делать это добровольно.

Невозможно подсчитать, сколько именно Кроули по­тратил на издание своих книг до 1905 года, но несомнен­но, что эти траты значительно сократили размеры его со­стояния. Кроме того, в результате он оказался обладате­лем большого бумажного состояния — в виде книг — при отсутствии шансов когда-либо превратить их в наличные. Впоследствии в течение многих лет он пытался отдавать книгами долги. Его кредиторы, как правило, отказывались от такой формы оплаты. В наши дни стоимость этих книг во много раз превышает их первоначальную цену.

Как будто неудовлетворённый рекламой своего соб­ственного имени, Кроули печатался также анонимно и под псевдонимом. Одним из изданных таким образом про­изведений была «Александра: Ода ко дню рождения», под заголовком стояло: «Аннотированные фрагменты из Оды английской королеве. Частное издание для знатных пер­сон. Пять долларов». Якобы напечатанная в Шанхае и при­надлежащая перу «Офелии Кокс (урождённой миссис Хант)» — двусмысленное выражение, которое Кроули использовал и прежде, — эта книга вышла в 1906 году и была благоразумно напечатана в Париже: содержание её было непристойным. Считается, что те экземпляры этой книги, которые Кроули пытался переправить в Вели­кобританию, были конфискованы таможней.

Помимо издательских дел, в начале лета 1904 года Кроули возобновил в Болескине свои занятия магией. Он считал, что подвергается «магическому воздействию» со стороны Мазерса, который, как казалось Кроули, был взбешён письмом, возвещавшим о его низложении, и направил против Кроули демонов Абрамелина. Резуль­таты этого воздействия выражались в смерти несколь­ких собак Кроули — в это время он держал свору ищеек в конурах, располагавшихся перед сараем для карет и колясок, а также в том, что у него часто болели слуги. Воззвав к Вельзевулу и сорока девяти его прислужни­кам, Кроули начал оказывать сопротивление, поддержи­ваемый Ниморупом (уродливым гномом), Номинионом (духом, имеющим облик медузы) и Холестри (большим розовым насекомым), а также другими оккультными си­лами. Вдобавок ко всему рабочий, занимавшийся уста­новкой системы отопления, сошёл с ума и напал на Роуз: Кроули и в этом усмотрел дело рук Мазерса. Бросив­шись на помощь Роуз, Кроули ударил рабочего багром для лососей, вместе с Беком перетащил в отдельную ком­нату и запер его вплоть до прибытия полиции. Никаких обвинений со стороны полиции не последовало. Вскоре Кроули обнаружил в ванной какого-то жука. В течение следующей недели сотни их появились в окрестностях Болескина. Кроули послал одного в Лондонский музей естествознания, но тамошним учёным, судя по всему, не удалось определить вид жука. Кроули расценил наше­ствие жуков как ещё одно проявление магии, которой он занимался.

Время от времени Кроули и Роуз пытались вызвать Айвасса и с этой целью занимались изготовлением благо­воний и так называемых Пирожных Света, инструкции по приготовлению которых Кроули получил в «Книге Закона». Представляя собой некую разновидность печенья, эти пи­рожные использовались как гостии для магической евха­ристии. Рецепт их приготовления в идеале включал в себя менструальную кровь, а при отсутствии оной — кровь ре­бёнка или священника или кого-либо из прихожан, на худой конец — кровь животного. Кроули делал свои пирожные из муки грубого помола, мёда, вина и цыплячьей крови.

Двадцать восьмого июля 1904 года Ботт принял мла­денца, которого родила Роуз. Это была девочка. Соглас­но местной легенде, сильно преувеличенной с течением времени, во время родов Роуз Кроули магическими сред­ствами пытался сделать так, чтобы она родила чудовище. В первые месяцы её беременности он завесил её спальню чёрными занавесками и устраивал ритуалы, долженство­вавшие обеспечить его выдающимся отпрыском. После­днее вполне может быть правдой: Кроули верил, что мож­но оказывать влияние на душу ребёнка, находящегося в материнской утробе. Тем самым он на многие годы опе­редил научную идею о том, что звуки, которые слышит ребёнок в период своего внутриутробного развития, мо­гут влиять на формирование его личности.

К чему бы ни стремился Кроули в отношении ребёнка, его старания не увенчались успехом. Ребёнок был самым обыкновенным во всех отношениях, кроме своего имени. Кроули и Роуз назвали свою дочь Нюи Ма Ахатхор Геката Сапфо Иезавель Лилит. Это имя восходило к египетским богиням неба, правды, справедливости, любви и красо­ты соответственно, затем шло имя Гекаты как дань силам ада, имя Сапфо как дань уважения музам, Иезавель, по­тому что она была любимым библейским персонажем Кроули, и, наконец, имя Лилит, сладострастной, пожира­ющей детей и питающейся кровью женщины-демона из иудейской мифологии, ведущей своё происхождения от ассирийского демона бури Л ил иту. К счастью для девоч­ки, впоследствии её звали просто Лилит. В том, что каса­лось детских имён, Кроули значительно опередил своё время. Только в 1960-х рок-звёзды и хиппи начали давать своим отпрыскам необычные имена.

Для Роуз рождение ребёнка стало переломным мо­ментом, после которого в её жизни наступила пустота.

Она не любила читать, не имела склонности ни к музыке, ни к другим искусствам и даже не умела, по словам свое­го мужа, играть в карты, не считая самых простых игр. Чтобы развлечь её и поднять ей настроение, Кроули ре­шил написать для неё книгу, желательно в жанре, который (как ему казалось) будет ей близок. Он имел в виду пор­нографию. Он также надеялся, что книга вернёт её мысли к сексуальным удовольствиям, которых она был а л пшена в период вынужденного воздержания перед родами. Кроу­ли писал по одной главе в день, а вечерами читал напи­санное вслух жене и гостям после того, как его тётушка удалялась к себе. Поскольку книга получилась удачной, Кроули, Бек и Келли решили присоединить к ней эроти­ческие стихотворения Кроули, некоторые из его прозаи­ческих произведений в том же жанре и издать всё вместе. В результате получилась книга, иронически озаглавлен­ная «Подснежники из сада викария».

Написанная в духе викторианской эротической лите­ратуры, она начинается с биографии автора, К., чья ру­копись была якобы украдена издателем. К., как говорит­ся в биографии, «родился около 1860 года, в одном из охотничьих графств Англии. Его родители принадлежа ли к мелкопоместному дворянству и не очень-то стреми­лись выделяться на фоне других. Они в достаточной мере обладали чувством собственного достоинства, чтобы жить так, как считали нужным». Это описание могло бы относиться к Эдварду и Эмили Кроули. К. принимает ду­ховный сан, и его назначают на высокооплачиваемую должность священника в Париже, он сочиняет книгу гим­нов, но всё свободное время проводит, общаясь с па­рижскими интеллектуалами в ресторане «У рыжей соба­ки». Он лишается девственности в результате отношений с «капитаном парохода, плавающего по Сене», женится на молодой красивой англичанке, и молодожёны прово­дят свой медовый месяц в Каире. Там они посещали «скандально известный Клуб "Т...", где распутные офи­церы оккупационных войск, купцы, портовые грузчики, сутенёры, словом, все сливки египетского общества со­бирались каждую среду вечером, чтобы устраивать ужасные оргии». Здесь появляется характерный для вик­торианской порнографии элемент сюжета: К. смотрит, как его жена подвергается групповому изнасилованию. За биографией следует собственно текст книги, те са­мые «подснежники», о которых возвещает название. Сре­ди них — новелла в духе де Сада, повествующая об архи­епископе, а также ряд непристойных стихотворений и пародий, среди которых «Rosa Mystica», ода, посвя­щенная Роуз.

Когда наступила осень, вечеринки в Болескине пре­кратились, и Кроули решил перезимовать в Сент-Мори-це. С октября по март в Болескине было слишком холод­но и уныло. В октябре Кроули был уже во Франции. Роуз, оставив младенца с няней у своих родителей, присоеди­нилась к нему на следующий месяц. Сняв номер в отеле «Кюльм» под именем лорда и леди Локи, они провели зиму, катаясь на лыжах и на коньках и, к большому удо­вольствию Роуз, вращаясь в обществе отдыхающих. Кроу­ли, кроме всего прочего, спустился на санях по спуску Креста, а затем внёс некоторые предложения по улучше­нию техники безопасности в этом виде спорта. К его пред­ложениям не прислушались. В автобиографии Кроули удовлетворённо записал, что несколько человек разби­лись, катаясь на санях, из-за того, что к его советам не отнеслись всерьёз.

Во время пребывания на курорте Кроули познакомил­ся с восемнадцатилетним англичанином по имени Клиф­форд Бэкс, который впоследствии подробно написал о Кроули в своих мемуарах, вышедших несколькими то­мами. Они дают лучшее описание Кроули в этот период его жизни:

Ко мне подошёл могучий человек с чёрными глазами и гипнотическим взглядом. На нём был вельветовый пиджак с горностаевыми лацканами, яркий жилет, шёлковые бриджи и чёрные шёлковые чулки. Он курил колоссальных размеров пенковую трубку. Он сказал: «Меня зовут Алистер Кроули. Я поэт и маг...» Каждый вечер мы играли с ним в шахматы, а игра в шахматы позволяет определить интеллектуальную силу парт­нёра. Я понял: сильный и творческий ум управлял фи­гурами на противоположной стороне доски. Более того, этот человек был прекрасным конькобежцем, великолепным скалолазом, а в разговорах демонст­рировал глубокое знание литературы, оккультизма и жизни восточных народов. Кроме того, я не сомне­ваюсь, что какой-то частью своей души он верил в соб­ственное мессианское предназначение. Вечером на­кануне моего отъезда в Англию, после того, как мы сыграли нашу последнюю партию в шахматы, он стал убеждать меня посвятить себя изучению и практике магии. Я понял его так, что он готов обучать меня. «Очень любезно с вашей стороны, — заикаясь, сказал я, — но, вообще-то, знаете ли, я, вероятно, не вполне готов к этому. Мне следовало бы сначала побольше прочесть об этом». — «Чтение, — произнёс он, — это для детей. Мужчина должен экспериментировать. По­стигать то, что дали нам боги. Откажитесь от моего предложения, и скоро вас невозможно будет отличить от всех этих идиотов, которые нас окружают». Он за­молчал на какое-то время, а потом неожиданно спро­сил: «Какое сегодня число?» — «Двадцать третье ян­варя», — ответил я. «А какой год, согласно христиан­скому летоисчислению?» — «Тысяча девятьсот пятый». «Правильно, — сказал Кроули, — и через тысячу лет, начиная с этого момента, мир всё ещё будет нахо­диться на закате кроулианства».

Если Бэкс точен в передаче слов Кроули, то, веро­ятно, последний здесь оговорился: должно быть, он хо­тел сказать «рассвет», а не «закат», поскольку верил, что его религия (подобно христианству) будет существовать два тысячелетия. С другой стороны, Бэкса могла подвес­ти память: едва ли в то время Кроули уже использовал термин «кроулианство», и «Книга Закона» ещё не оказа­ла на него своего решающего влияния. Хотя как по­смотреть...

Весной 1905 года супруги Кроули вернулись в Вели­кобританию и навестили родителей Роуз, которые жили в Бурнемуте. У Роуз была ложная беременность, она по­шла к врачу, подпольно делавшему аборты, и он дал ей сильную дозу ржаной спорыньи, провоцирующей выки­дыши, но ничего, разумеется, не произошло. Тогда врач удвоил дозу. Когда в результате этого у неё начался ост­рый токсикоз, Кроули срочно увёз её в Лондон, где она находилась под присмотром Ботта и Бека.

Когда волнения остались позади, Кроули и Роуз вер­нулись домой в Болескин и продолжили в том же духе, в каком закончили прошлой осенью. К ним начали при­езжать гости — Джеральд Келли, мать Роуз, Айвор Бек, Оскар Экенштайн, атакже «известный мазохист по имени полковник Гормли (который всегда был и навсегда остал­ся мёртвым человеком)»; Кроули всегда считал его непе­реносимо скучным и лишённым чувства юмора. Гормли, в прошлом военный врач, служивший и на Дальнем Вос­токе, и в Южной Африке и утверждавший, что ему дове­лось быть избитым более чем двумя тысячами женщин, был знаком с Роуз ещё до её первого брака. С тех самых пор он преследовал её.

Этот период биографии Кроули с наибольшим пра­вом можно назвать нормальной семейной жизнью. Он писал стихи, занимался издательской деятельностью, совершал горные восхождения, ловил рыбу и играл роль отца семейства. Всё было прекрасно. Вино для его дома покупалось у лучших виноторговцев Лондона и Эдинбур­га, одежда его была сшита лучшими лондонскими порт­ными. Он был признанным поэтом (благодаря Честерто­ну) и магом. Перед ним открывалось многообещающее будущее.

Вместе со своими гостями Кроули устраивал множе­ство проделок и шуток. На поле, располагавшемся ниже Болескина, он установил табличку, на которой было напи­сано: «Это дорога к обиталищу Кулумулумавлока (не куса­ется)». Вероятно, какое-то животное (которое не удава­лось выследить) досаждало жителям окрестностей Фой-ерса, где и без того ходила старая легенда о лох-несском чудовище. Кроули утверждал, что владелец гостиницы в Фойерсе впоследствии пытался выследить и застрелить это животное. Кроме того, Кроули установил таблички, гласившие: «Остерегайтесь ихтиозавра» и «Сегодня день выгула динотериев». В глазах простодушных, искренне верующих местных жителей такое поведение казалось одновременно странным и опасным, и мнение это под­креплялось ещё одной шуткой, которую Кроули сыграл над ними при помощи нескольких своих гостей. Где бы он ни оказывался во время своих заграничных путешествий, Кроули всюду покупал шкуры экзотических животных, что­бы разбрасывать их в окрестностях Болескина. Однажды в воскресенье, завернувшись в такие шкуры, Кроули и его друзья притаились в кустах у дороги, ведущей в церковь Фойерса. Когда богобоязненные местные жители прибли­зились, Кроули и компания выскочили на них, и те в стра­хе за свою жизнь обратились в бегство. Нечего и гово­рить, что подобные выходки отнюдь не располагали к нему местных жителей и способствовали только ухудшению его репутации в окрестностях Болескина.

Но вероятно, самую смешную шутку Кроули сыграл над одним из своих гостей. 27 апреля к нему приехал Гийярмо. Он очень хотел выследить оленя и настрелять шотландских куропаток, однако не учёл, что охотничий сезон уже закрылся. Кроули увидел в этом повод для ша­лости. Когда Гийярмо абсолютно невинно спросил, что такое хаггис (шотландское блюдо, представляющее со­бой телячий рубец с потрохами и приправой), Кроули ответил, что это редкий вид свирепой дикой овцы, когда-то одомашненной, но снова одичавшей после восстания 1745 года12 и считающейся очень опасной. Затем Кроу­ли купил у местного фермера старого барана и поместил его на Гленн-Лиат, снабдив достаточным количеством пищи. Двумя днями позже Кроули подговорил своего слугу Хью Гиллиса вбежать в бильярдную с сообщением, что он видел хаггис на холме над Болескином.

Бросившись к шкафу с оружием, Кроули вооружил Гийярмо ружьём десятого калибра, заряженным сталь­ными пулями, а сам взял двуствольный «Экспресс». Лю­бого из этих видов оружия было достаточно, чтобы уло­жить слона. После этого Гиллис, Роуз, Айвор Бек и Кроу­ли проводили Гийярмо на охоту. Сначала охотники осторожно прокрались через итальянский сад, который Кроули разбил около Болескина, затем обогнули теннис­ный корт и вброд перешли пруд. Это нужно, как пояснил Кроули, для того, чтобы смыть все запахи. Объяснение звучало неубедительно, потому что в это время шёл дождь, но Гийярмо вполне им удовлетворился. После трудного восхождения по склону горы, располагавшей­ся за Болескином, они наконец достигли долины, где ползком передвигались от укрытия к укрытию, пока Гил­лис не «нашёл» хаггис. Животное находилось не более чем в пятидесяти ярдах от них. Гийярмо поднял своё ру­жьё и нажал на оба курка. Пули разнесли на куски всю заднюю часть бараньей туши. На следующий день «хаг-гис» приготовили и подали к столу. Гийярмо послал свой охотничий трофей, баранью голову, таксидермисту, что­бы тот сделал из неё чучело.

Была, однако, и более серьёзная причина для визи­та Гийярмо в Болескин. Они с Кроули строили планы новой экспедиции в Гималаи. Целью экспедиции долж­на была стать Канченджанга, третья по высоте вершина мира.

ГЛАВА 9 Пять снежных сокровищ

Когда планы нового восхождения приобрели достаточно чёткие очертания, Кроули обратился к Гаю Ноулзу и Оска­ру Экенштайну с предложением присоединиться к нему в экспедиции на Канченджангу, но те отказались. Ноулз решил, что с него хватит и одной экспедиции в компании с Кроули, а Экенштайн был не расположен играть роль лидера при Кроули и сказал Келли, что, посомневавшись, рассудил, что риск слишком велик. Кроули, по его мне­нию, был слишком большим индивидуалистом. Экен­штайн также не мог допустить участия в чём-либо совме­стно с Гийярмо, которого он не любил и считал слишком неопытным для такого восхождения альпинистом, сове­туя Кроули с ним не связываться.

Восхождение на Канченджангу представляло собой достаточно сложную задачу. Эта гора высотой в 28 208 фу­тов была лишь на 42 фута ниже, чем К2, и располагалась на границе Сиккима и Непала. Она имела пять вершин, её уже исследовали, но ни одной серьёзной попытки поко­рить её предпринято пока не было. В 1883 году альпи­нист У.-У. Грэхем совершал восхождения в окрестностях этой горы, а в 1899 году экспедиция под предводитель­ством Дугласа Фрешфилда и Витторио Селлы произвела на ней некоторые замеры и сфотографировала её. Один из участников этой экспедиции, картограф профессор Э. Гарвуд, постарался, насколько было возможно, соста­вить карту горы. До того времени, помимо названных, мало кто из европейцев когда-либо видел эту гору.

По мере того как Кроули утверждался в своих наме­рениях, он начал изучать фотографии Селлы и карты Гарвуда. Первые представляли собой захватывающее зрели­ще. Последние же — как вынужден был признать Кроули — оказались очень неточными, хотя пользующийся между­народной известностью альпинист Ф.-С. Смит, предпри­нявший попытку восхождения на эту же гору в 1930 году, придерживался другого мнения и считал эти карты неве­роятно точными, учитывая те трудности, с которыми не мог не сталкиваться Гарвуд, составляя их. Как бы то ни было, когда много лет спустя Кроули корректировал не­которые оценки, данные им в автобиографии, он, вероят­но, поразмыслив, смягчил свою критику и заменил часть предложения «Всё, что я могу сказать о карте профессо­ра Гарвуда, это то, что она ошибочна во многих важных местах» на «в некоторых важных местах». Однако этот ва­риант его отзыва о карте так никогда и не был напечатан.

Экенштайн проявлял всё большее беспокойство по поводу подготовки экспедиции и сказал Кроули, что сама её идея в высшей степени безрассудна. Восхождение на Канченджангу обещало быть более трудным, чем восхож­дение на К2. Гийярмо был недостаточно подготовлен. По мнению Экенштайна, весь план экспедиции был вер­ным путём к катастрофе и провалу. Кроули, как это было ему свойственно, не обращал внимания на предостере­жения друга.

Кроули отчаянно стремился покорить Канченджангу. Он мечтал установить рекорд по высоте восхождения.

Подобно тому как он начинал считать себя признанным поэтом, он хотел признания и в кругу альпинистов. Доби­ваться этого он, казалось, готов был любой ценой и не обращал внимания на все предостережения и препят­ствия. Он благополучно забыл даже те уроки, которые судьба ему уже преподнесла. Например, то, как отврати­тельно вёл себя Гийярмо на К2, бросив в беде носильщи­ка, который соскользнул в расщелину на леднике Балто-ро. Этот факт, когда-то вызвавший такое отвращение, Кро­ули теперь даже не вспоминал. В автобиографии Кроули утверждает, что у него есть «роковая слабость, которая заключается в склонности думать о людях только самое лучшее». «Перед лицом самой очевидности, — пишет он, — я не могу поверить в обман или злой умысел и веч­но пытаюсь выстроить что-то из явно прогнившего мате­риала». Задним числом Кроули пришлось признать, что одной большой ошибкой, допущенной им, было партнёр­ство с Гийярмо, которого в автобиографии он постоянно называетТартареном, впамятьоТартаренеизТараскона, герое юмористических произведений Альфонса Доде, втом числе книги «Тартарен в Альпах». Тартарен (по-фран­цузски это слово означает «хвастун») был, надо сказать, не оченьспособным альпинистом. Правда, тем не менее, заключается в том, что, хотя Кроули слабо разбирался в человеческих характерах, он не потерпел бы, чтобы кто-либо встал на пути его надменного и всепоглощающего честолюбия.

Приготовления делались в спешке. Гийярмо вернулся в Швейцарию, чтобы закупить снаряжение и завербовать по меньшей мере двоих — было желательно троих — ал ь-пинистов для экспедиции. Кроули предстояло отправить­ся в Индию и на месте начать готовить почву для экспе­диции. Прежде чем уехать, он посчитал необходимым на всякий случай оставить свои пожелания по поводу соб­ственных похорон.

В случае моей смерти Джордж Сесиль Джоунс должен действовать согласно следующим инструкциям. Баль­замировать тело. Одеть его в белую мантию Тау, крас­но-золотую тунику Абрамелина с поясом, Короной и Жезлом. В гроб положить большой красный меч. Все магические украшения похоронить вместе с телом. Приготовить надгробный камень и построить склеп для размещения там гроба и могилы, но внутри него не должно быть никаких дат. Использовать белый камень. На надгробии написать только «Пердурабо». Замуро­вать вход в подвал, тщательно скрыв место захороне­ния от человеческих глаз. Избавиться от любых упо­минаний об этом месте. В склеп поместить книги со всеми моими произведениями в герметичной упаков­ке. Место должно быть выбрано Джорджем Сесилем Джоунсом, и знать о нём должен только он один. Склеп должен размещаться в благословлённой им земле.

Покинув Болескин 6 мая и прихватив с собой своё лич­ное альпинистское снаряжение, Кроули через шесть дней сел на пассажирский лайнер компании Р & Q «Мармора». Он сделал остановку в Каире и 9 июня прибыл в Бомбей. Добравшись поездом до Калькутты, Кроули навестил Эдварда Торнтона и направился на север, в Дарджилинг. Путешествие привело его в приподнятое состояние духа, и в автобиографии он описывал свою дорогу в стиле бы­валого путешественника.

Путешествие началось, как он писал,

с однообразной тряской дороги по абсолютно плос­кой бенгальской равнине, и вдруг, доехав до Сара-Гат, мы неожиданно очутились на берегу Ганга. Мне уже доводилось видеть эту реку, выше по течению, и там она не представляла собой ничего особенного, но здесь она, мощно разлившись, текла через бескрай­нюю пустошь. Был закат, и мутная вода отсвечивала агрессивными красными и оранжевыми бликами. Зло­вещий медный блеск можно было видеть на спокой­ной поверхности реки. Её ширина уже сама по себе наводила ужас; она походила на адскую реку. Она про­стиралась далеко и вправо и влево. В обе стороны ничто не закрывало горизонта. Пустынные воды реки напоминали об океане, но безбрежность открытого моря обычно подразумевает ощущение свободы. Но эта река навевала мысли о тщете и горькой зависи­мости. Ветра не было, и от Ганга исходил запах разло­жения. И это было не просто зловоние гниющих рас­тений. Казалось, что разлагается сама земля. Прежде мне не доводилось наблюдать более фантастическо­го и более ужасающего зрелища.

Кроули пересёк Ганг на пароходе, где ему подали от­вратительный ужин, и продолжил путешествие в поез­де, который шёл вдоль противоположного берега реки. Наконец,

добравшись до подножия гор, путешественник пере­саживается на игрушечную железную дорогу, которая взбирается на шесть тысяч с лишним футов вверх до самого Дарджилинга, прихотливо извиваясь и петляя по пути. Подъём происходит быстро; пейзаж посте­пенно меняется; у путешественника появляется воз­можность оценить ландшафт страны в целом. Тропи­ческая растительность вокруг необыкновенно пышна и разнообразна. Появление прохлады и тени, влаж­ность воздуха воодушевляют, и мысль о том, что это Тераи, самое заражённое лихорадкой место во всём мире, вызывает шок. К обеду характер растительно­сти значительно меняется. Смешанная природа до­лин сменяется бодрящим горным пейзажем, но вско­ре он скрывается из вида. Вы попадаете в область практически непрекращающегося тумана. На улице тепло, и всё же вас пробирает до костей. Вас охваты­вает радость, когда вы выходите из поезда на горном гребне в Гуме и обнаруживаете, что поезд начинает спускаться. Это значит, что вы подъезжаете к Дарджилингу.

Приближаясь к пункту назначения, Кроули бросил пер­вый взгляд на гору, которую надеялся покорить, «она вы­глядела бледно-розовой, бледно-голубой и ярко-белой в рассветных лучах».

Сам Дарджилинг не произвёл на Кроули впечатления. Он обратил внимание разве что на то, что кули были спо­собны переносить тяжёлые грузы — одна молодая жен­щина донесла его огромный пароходный кофр от вокзала до гостиницы «Вудлендс», где у него был забронирован номер. Но вряд ли что-то ещё могло его здесь порадо­вать. В городе повсюду витал запах плесени. Если какую-нибудь кожаную вещь оставляли на ночь на улице, к утру она покрывалась зелёным налётом. Большинство мест­ных жителей, как казалось Кроули, составляли «потрёпан­ные модницы, которых никто не берёт замуж». Это место «кишело молодыми девушками, для которых игра на пиа­нино была единственным способом найти мужа. Но есте­ственно, что при таком климате, пианино не могло оста­ваться настроенным и пяти минут, даже если кому-то удава­лось его настроить». Гостиница была убогой, а еда «такой же заплесневелой, как и местные девушки». От тумана, смешанного с дымом, у Кроули начался кашель, а от влаж­ности — ревматизм. Однако местные власти с готовно­стью оказывали ему разного рода содействие. Он посе­тил церемонию масонской ложи и познакомился там с человеком, который впоследствии имел для него значе­ние и оказался ему полезен.

Майор Уайт, транспортный служащий, договорился о том, чтобы 8 тысяч фунтов экспедиционного оборудования и припасов были принесены к подножию ледника Ялунг, однако некоторая часть этого груза была разворо­вана по дороге. Белуджи, как отмечал Кроули, были не такими надёжными и преданными, как кашмирцы, услуга­ми которых он пользовался на К2 и большое количество которых постарался выписать в Непал для участия в но­вой экспедиции.

Переехав из отеля «Вудлендс» в отель «Драм Друид», Кроули повстречался с итальянцем-управляющим по име­ни Алцести Риго де Риги, который предложил себя для участия в экспедиции в качестве надсмотрщика за пере­возкой припасов и оборудования. Кроули принял пред­ложение. Де Риги умел говорить на языках непали и хин­ди, а также на тибетском языке, но он никогда не занимал­ся альпинизмом. Как Кроули, так и де Риги предстояло горько пожалеть об этом.

В течение первых трёх недель пребывания Кроули в Дарджилинге город был окутан туманом. Кроме того, всё это время периодически шёл дождь. Наконец 9 июля прояснилось, и Кроули изучил Канченджангу в бинокль, придя к выводу, что её вершины «легко будет достичь, если начинать подъём от седловины, расположенной с западной стороны горы, добраться же до седловины, без сомнения, не составит никакого труда». Трудно было бы быть более далёким от истины. Через четыре дня Кроу-ли вернулся в Калькутту, чтобы докупить кое-что из запа­сов, не учтённых Гийярмо по причине (как думал Кроули) его жадности. В Калькутте Кроули получил от Гийярмо телеграфное сообщение о том, что он вместе с осталь­ными членами экспедиции потерпел кораблекрушение на Красном море.

Наконец 31 июля все участники экспедиции собрались в Дарджилинге. Гийярмо привёз с собой лишь двоих аль­пинистов. Первым из них оказался Алексис Паш, 31-лет­ний швейцарец, лейтенант кавалерии; вторым — также офицер швейцарской армии, Шарль Реймон. Оба они были опытными альпийскими скалолазами. Кроули нашёл Реймона слишком суровым, но не лишённым здравого смысла человеком. К Пашу же он сразу проникся симпа­тией. Как и перед экспедицией на К2, Кроули составил контракт на французском языке, с условиями которого все участники были согласны. Швейцарцы сделали взнос в размере 15 тысяч швейцарских франков: Кроули внёс 5 тысяч швейцарских франков. Участие в восхождении со­вместно с Кроули явно рассматривалось, по крайней мере им самим, как честь, достойная того, чтобы платить за неё наличными. Лидерство Кроули узаконивалось пунк­том договора, в котором категорически утверждалось, что во время восхождения он является главным арбитром во всех вопросах и что все обязаны ему подчиняться. Кро­ме того, все члены экспедиции обязались на время её от­казаться от общения с женщинами. 4 августа контракт был подписан всеми, включая де Риги.

Разрешения на вступление в пограничную область между Индией и Непалом, где и располагалась Канчен­джанга, пришлось некоторое время дожидаться. Кроули, которому наскучил Дарджилинг, занялся журналистикой и написал две статьи о восхождении на К2 для газеты Pioneer Mail, выходившей в Аллахабаде. Вечный любитель поспорить, в первой из этих статей Кроули критиковал альпийских проводников, которые «страдают некомпетент­ностью и слишком часто на поверку оказываются трус­ливой и пьяной деревенщиной». Это утверждение вызва­ло резкие возражения со стороны мистера Салливана из Лакноу, который выступил в их защиту, охарактеризовав проводников как «храбрых, непьющих и умных людей». Вторая статья стремилась уязвить Альпийский клуб и вы­звала острый критический отзыв в газетном номере за 5 августа. Эта анонимная критика содержала пророче­скую фразу: «Несомненно, альпинизм не понесёт никакого урона, если Канченджанга сотрёт с лица земли этого са­модовольного человека».

Было шестнадцать минут одиннадцатого утра 8 авгу­ста, когда под проливным дождём отряд вышел из Дар-джилинга. Кроули не терпелось пуститься в путь, и они отправились, не получив разрешения на пересечение гра­ницы с Непалом, однако в пограничной деревне КангЛа (нынешней Гаракхет) разрешение было выдано. Экспеди­ция оказалась многочисленной. Помимо Кроули и его коллег-альпинистов, отряд включал трёх кашмирцев, ко­торые участвовали в восхождении на К2, в том числе Са-ламу Тантру, надсмотрщика за работой носильщиков, шестерых слуг и семьдесят девять носильщиков. Все вме­сте они несли более семи тонн припасов и оборудования.

Несмотря на то что Канченджанга находится менее чем в пятидесяти милях от Дарджилинга, предгорья Гимала­ев, отделяющие этот город от Канченджанги, изобилуют крутыми склонами, следующими цепью, один за другим. Чтобы преодолеть это расстояние, экспедиции пришлось прошагать более двухсот миль. Сначала идти было легко. Первые 156 миль, составлявших путь до деревни Чабань-онг, они шли по хорошей дороге, а на ночлег располага­лись в хижинах для носильщиков. Но за Чабаньонгом им пришлось прокладывать себе путь через густые заросли рододендронов. Дождь шёл почти непрерывно, и все кус­ты вокруг кишели пиявками, только и ждавшими, как бы присосаться к любому теплокровному существу. Некоторые, согласно записям Кроули, достигали семи дюймов в дли­ну и, напившись крови, весили около двух фунтов. Отры­вать присосавшуюся к телу пиявку было нельзя: рана вско­ре начинала гноиться. Единственным способом избавить­ся от них была зажжённая сигарета или огонь. Но и курить было практически невозможно, потому что всё немедлен­но отсыревало. Не спасали даже непромокаемые плащи: влага проникала через любую щель и любое отверстие.

К 21 августа они достигли высоты в 15 тысяч футов, пройдя вдоль хребта Сингалила до прохода Чумбаб, а затем поднявшись вверх по долине Ялунг к леднику Ялунг С этой точки Кроули планировал начать восхождение по юго-западному склону Канченджанги и, полный оптимиз­ма, отправился на разведку.

В своей книге «Канченджанга: Рискованная авантюра» Смит предупреждал, что, вероятно, ни на какой другой горе в мире альпинист не подвергается столь серьёзной опасности. «То, что невооружённому глазу видится как беспорядочно разбросанные по склону тонкие белые нити, — писал он, — на самом деле представляет собой ужасающие ледяные ущелья, в которые с грохотом срыва­ются камни и куски льда, откалывающиеся от скал и лед­ников». Экспедиция, в которой принимал участие Смит, без колебаний отвергла маршрут, проходящий по юго-западному склону горы и начинавшийся от ледника Ялунг. Даже с далёкого расстояния было понятно, что это слиш­ком опасно. Однако Кроули выбрал именно этот путь.

Юго-западный склон Канченджанги очень крут и со­стоит из непрерывно следующих друг за другом гранит­ных обрывов с покрытыми снегом уступами, поднявшись по которым можно попасть на горный хребет, который, , в свою очередь, ведёт к третьей по высоте вершине из пяти пиков Канченджанги. Именно эту уступчатую часть Кроули разглядел из Дарджилинга, что и заставило его недооценить сложность восхождения. Однако и от горно­го хребта до самой высокой вершины ещё очень далеко. Кроме того, ведущий к хребту уступчатый склон неверо­ятно опасен, поскольку располагается с юго-западной — а значит, более нагреваемой солнцем — стороны горы, что является причиной частых камнепадов, а также снеж­ных и ледяных обвалов. Кроули, рвавшийся вперёд, или неверно оценил особенности горы, или сознательно про­игнорировал очевидные трудности восхождения.

Особенности горы были не единственной проблемой. Оказались ненадёжными носильщики. Часть из них дезер­тировала, и утверждение Кроули о том, что он «в своих странствиях никогда не имел трудностей с местными жи­телями, слугами, собаками и женщинами», вскоре было опровергнуто. Хотя Кроули и заявлял, что относится к местным жителям с пониманием, на самом деле он все­гда ощущал своё превосходство над ними вплоть до того, что порой вёл себя как колонизатор. Это правда, что он не перегружал их работой без надобности и, по его сло­вам, пользовался любовью этих людей, поскольку они знали, что он не допустит никакой несправедливости по отношению к ним. Однако он требовал, чтобы к нему об­ращал ись Бурра Сахиб, что значит Великий господин. Что же касается понимания, то здесь Кроули проявил полную несостоятельность. Причины бегства носильщиков и дру­гих связанных с ними проблем заключались не столько втом, как Кроули с ними обращался, сколько в том, что он игнорировал их культуру и верования. Они боялись не Кроули и не опасностей пути, а бога, который обитал на горе Пяти Снежных Сокровищ, как называлась Канчен­джанга на местных наречиях. Восхождение на гору вызы­вало гнев бога, который, как верили местные жители, управляет жизнями всех, кто обитает в окрестностях горы. Первым из всех именно Кроули должен был бы догадать­ся об этом.

С этого момента экспедиция начала неумолимо раз­валиваться . За те три дня, в течение которых экспедиция добиралась до места, подходящего для начала восхож­дения, враждебность, давно нараставшая в отношениях между Кроули и Гийярмо, прорвалась наружу. Гийярмо обвинил Кроули в том, что он не выставляет знаки, чтобы разметить дорогу для носильщиков. Кроули, в свою очередь, обвинил Гийярмо в том, что тот устраивает лагеря не там, где он ему указывает. Вина Кроули в данном случае не вызывает сомнений: он слишком торопился, чтобы как следует размечать дорогу, в результате чего Гийярмо сби­вался с пути и разбивал лагерь там, где мог. Гийярмо разозлился на Кроули ещё и за его равнодушие к нуждам носильщиков. Многие из них шли босыми. Кроули утвер­ждал, что они прячут ботинки среди вещей, которые несут, и что они сами предпочли совершать восхождение босиком, но едва ли это правда. Ведь экспедиция шла по льду. Мало того, что носильщикам было холодно, отсут­ствие обуви на ногах добавляло ещё одну трудность: люди всё время скользили.

Затем Реймон нарушил правила, отклонившись от курса, чтобы найти более лёгкую дорогу для своих носиль­щиков, но это ему не удалось, и в результате он был вы­нужден вырубать во льду ступени при помощи альпинист­ского топорика. Кроули вернулся, чтобы посмотреть, что случилось с Реймоном, и помог вырубать ступени, но был очень недоволен этим случаем неповиновения. Когда несколько носильщиков заболели, кто от кислородного голодания, а кто от снежной слепоты, Кроули отнёсся к этому слишком беззаботно. Со времён восхождения на К2 он был убеждён, что высота не может являться причи­ной болезни, и все симптомы объяснял усталостью людей. Тех же, кто страдал от снежной слепоты, которая, t по словам Кроули, была просто временной реакцией на  яркий свет, лечили неправильно, глазными каплями с атропином. Вдобавок к этим несчастьям де Риги перестал справляться с управлением таким большим отрядом но­сильщиков. Он утратил авторитет и контроль над ними до такой степени, что Паш вынужден был спуститься к нему и взять часть его обязанностей на себя.

Однажды Гийярмо повёл своих носильщиков в об­ход вершины ледника, отклонившись от маршрута, на­значенного Кроули. С каждым шагом он всё более отчаивался. По мере продвижения вверх, глядя на вершину горы, возвышавшуюся над ним и окутанную туманом, Гий­ярмо постепенно терял всякую надежду на то, что выбран­ный ими маршрут приведёт их к вершине, а заодно и до­верие к Кроули. Что же касается Кроули, то, с его точки зрения, экспедиция трещала по швам потому, что осталь­ные отказывались ему повиноваться.

На высоте около 18 тысяч футов они основали Ла­герь III, а затем сделали рывок, основав Лагерь IV на высо­те примерно 19 тысяч футов. Здесь Реймон и Паш упали от изнеможения, хотя Кроули, по его собственным сло­вам, чувствовал себя «свежим, как краска, и настроенным, как скрипка». Он расценил состояние остальных членов экспедиции всего лишь как результат физического и пси­хического перенапряжения, а также теплового удара, хотя и признал, что они серьёзно больны. Тем временем даже у него возникли проблемы со здоровьем. Солнце светило так сильно, что кожа Кроули на открытых участках начала трескаться и шелушиться, вызывая боль.

На следующий день появился Паш со своими носиль­щиками. В это время Гийярмо пребывал в скверном на­строении, а Реймон начал паниковать: в результате Кроу­ли поссорился с обоими. Альпинисты осыпали друг дру­га взаимными обвинениями, а запасы провизии начали истощаться. Когда все, кроме де Риги, собрались в од­ном лагере, хватило нескольких часов, чтобы парафин за­кончился, а еды осталось в обрез. А ниже по склону горы носильщики де Риги были на грани мятежа. Один из но­сильщиков Паша бежал, сорвался со скалы и погиб, унеся с собой вьюк с вещами Паша.

Кроули приказал Гийярмо взять с собой нескольких носильщиков и спуститься вниз, чтобы разыскать тело и вещи, атакже пополнить запасы провизии. На островке обнажённой породы, на 1 500 футов ниже лагеря, Гийярмо нашёл погибшего человека. Остальных носильщиков эта первая смерть, казалось, не удивила: бог горы получил свою жертву, и тело похоронили. Но друга погибшего носильщика охватил страх, и он бежал, бросив постель Паша в снег. Оставшиеся носильщики были деморали­зованы. Тогда Кроули взял задачу подъёма боевого духа на себя. В своём романе «Дневник наркомана», опубли­кованном в 1922 году, он описывает, что он для этого сделал: «Несколько лет назад я руководил экспедицией в Гималаях; кули боялись идти по снежному склону, кото­рый нависал над ужасной пропастью. Я крикнул, чтобы они смотрели на меня, быстро вскарабкался на вершину склона, затем соскользнул вниз, как мешок овса, и вско­чил на ноги лишь на самом краю обрыва. Пока я возвра­щался к ним, они пребывали в оцепенении от благоговей­ного изумления».

Двадцать девятого августа Кроули, Паш и Реймон пустились в путь вместе с дюжиной носильщиков, чтобы основать Лагерь V на высоте около 21 тысячи футов. Это был стремительный бросок. При малом количестве оставшейся провизии они подвергались риску. Их опасе­ния оправдались. В течение двух дней им пришлось ждать подкрепления с запасами еды, но никто так и не появил­ся. Тогда Кроули послал в Лагерь IV Паша с короткой за­пиской. В ней он обвинял де Риги в неспособности справиться со своими обязанностями и просил Гийярмо под­няться к нему как можно скорее. Однако, не дождавшись ответа, он продолжил восхождение.

Вместе с несколькими носильщиками Кроули двинул­ся вперёд и принялся вырубать во льду ступени, чтобы остальная часть экспедиции могла продвинуться выше. Если ему и не удастся покорить гору, он, чёрт возьми, должен суметь подняться выше максимальной высоты, равной 21 653 футам, которой достигла экспедиция на К2. Местами лёд был хрупким, и передвижения отряда вызвали небольшую лавину. У одного из носильщиков, на­пуганного близостью горного бога, началась истерика, и он отвязал себя от общей верёвки. Чтобы привести носильщика в чувство, Кроули ударил его ледовым топо­риком. Это ещё сильнее ослабило дух носильщиков. По возвращении в Лагерь V они начали роптать, кроме того, их охватил ещё более сильный страх перед богом. Ночью несколько человек бежало. Они добрались до Лагеря IV и пожаловались Гийярмо на то, что их бьют. Затем они спустились в Лагерь III, где де Риги убедил их не покидать экспедиции, обещав, что больше их никто не тронет. Он не мог позволить себе потерять ещё несколько человек в придачу к тем, которые уже ушли.

На следующий день, 1 сентября, Гийярмо и де Риги с большим отрядом носильщиков поднялись в Лагерь V, но не принесли с собой никаких припасов. Вновь прибыв­шие встали в оппозицию Кроули, оспаривая его лидер­ство и предъявив ему целый список обвинений, включая его обращение с носильщиками. Разгорелась ссора. Кроули отверг все обвинения.

По мере приближения ночи экспедиция оказалась перед лицом серьёзных трудностей. Лагерь V был слиш­ком мал, чтобы все могли разместиться на ночлег. Кроме того, ненадёжность снежного покрова заставляла опа­саться, что он не выдержит веса расположившихся на нём людей. Тогда Кроули велел носильщикам спуститься в Ла­герь IV и укрыться там под скалами. Они повиновались. Гийярмо и де Риги, чьи претензии на лидерство потерпе­ли полный крах, решили вернуться в Лагерь III и пустились в путь. Некоторое время спустя Паш изъявил желание по­следовать за ними: с тех пор как он утратил свои постель­ные принадлежности, ему приходилось спать на ледяном полу своей палатки, и он больше не мог выносить холода, постоянных ссор и деспотизма Кроули. Кроули приложил все усилия, чтобы отговорить его, но безрезультатно.

Когда солнце начало садиться, Паш вышел из Лагеря V. Он не рассчитал риска, на который шёл. После целого дня под палящим солнцем снежная толща «прогрелась» и легко могла поползти. Спустя тридцать минут Кроули и Реймон услышали крики, которые, как им показалось, принадлежали Гийярмо и де Риги. Реймон, несмотря на возражения Кроули, отправился узнать, в чём дело. Ста­ло темно. Реймон не звал Кроули на подмогу и не возвра­щался. Это невероятно, но Кроули не предпринял ничего. Он остался в своей палатке и в положенное время отпра­вился спать. Нет сомнений: он был уязвлён тем, что никто не слушался ни его приказов, ни советов.

Когда рассвело, Кроули проснулся и пошёл посмот­реть, что же всё-таки случилось. Несколько ниже Лаге­ря V двадцатифутовый отрезок проложенной ими тропы был снесён лавиной вниз примерно на 250 футов. Кроу­ли огляделся, но никого не увидел. То, что здесь про­изошло, было позднее описано Гийярмо в эссе «На Кан­ченджанге. Путешествие и научные исследования, про­ведённые во время путешествия в Гималаи на границу Сиккима и Непала», опубликованном в журнале «Альпий­ское эхо» в 1914 году.

После того как Гийярмо и де Риги ушли, Паш нагнал их. Обвязав одной страховочной верёвкой себя и ещё тро­их носильщиков, альпинисты начали спуск. Гийярмо шёл, первым, за ним — де Риги, за которым следовали Паш и носильщики. Носильщик, шедший следом за Пашем, по­скользнулся: у европейцев на ногах были кошки, тогда как носильщики были лишены такого подспорья, хотя неко­торые из них к тому времени уже обулись в обыкновенные ботинки. Падая, этот человек увлёк за собой носильщика, шедшего пятым. Паш, несмотря на то что был в кошках, не смог удержать их и тоже упал. Замыкающий всей це­почки, третий носильщик сорвался вместе с ними. Они соскользнули мимо Гийярмо и де Риги и своим падением вызвали лавину. Последние двое не могли сделать ниче­го, поэтому их тоже увлекло лавиной. Гийярмо изо всех сил старался удержаться на поверхности снежной толщи, но соскользнул в расселину. Де Риги потерял сознание, ударившись о выступ скалы. Гийярмо, держась за верёв­ку, выбрался из расселины к де Риги, привёл итальянца в чувство и освободил де Риги от опутавшей его верёв­ки. Ни носильщики, ни Паш не подавали никаких сигна­лов. Гийярмо и де Риги позвали на помощь. Через неко­торое время появился Реймон, и все трое принялись ко­пать снег в поисках пропавших людей. После часа таких поисков они оставили попытки. Никто не мог выжить, будучи погребённым под лавиной в течение такого дол­гого времени.

Как только рассвело, выжившие приступили к печаль­ной обязанности по отысканию тел погибших. Вскоре они увидели Кроули, спускавшегося с горы. Как могло случить­ся так, что они видели его, а он их не видел, остаётся за­гадкой. Ему кричали, но он не ответил.

Начиная с этого момента описания событий в значи­тельной степени расходятся. По словам Кроули, когда он оказался поблизости от Лагеря IV, он слышал крики и ото­звался на них, но не получил ответа. Подумав, что голоса могут быть галлюцинацией, Кроули добрался до лагеря и забрал носильщиков, которые ночевали там. В Лагере III он обнаружил только носильщиков и стал ждать. Наконец появились Гийярмо и остальные. К счастью, они получи­ли лишь незначительные травмы. Хотя Кроули заметил, что де Риги старался держаться достойно, он всё же с досадой упоминает о его «нытье и постоянных воплях». Затем Кроули, судя по всему, приказал де Риги послать носильщиков в Лагерь V, чтобы разобрать лагерь, за­брать оборудование и свести вниз Саламу Тантру и остальных оставшихся там людей. Де Риги не мог заста­вить носильщиков повиноваться, но Кроули это удалось. Затем он якобы приказал выкопать из снега тела погиб­ших и 3 сентября воздвиг над ними памятник в виде пирамиды из камней. После погребения Кроули отказал­ся от продолжения экспедиции. Его спутники нарушили контракт, не подчинялись его приказам, оспаривали его власть, вели себя (по его мнению) безрассудно и непро­фессионально, и ему больше нечего было здесь делать. Взяв с собой нескольких носильщиков, он пустился в даль­ний путь до Дарджилинга.

Не связываемые больше никакими обязательствами, Гийярмо, Реймон и де Риги тоже направились в Дарджилинг. Гийярмо кипел от гнева. Согласно его версии про­изошедшего, Кроули бросил их в беде. По свидетельству Гийярмо, последний раз перед встречей в Дарджилинге он видел Кроули, когда тот миновал место недавно со­шедшей лавины и даже не побеспокоился выяснить, что произошло. Гийярмо утверждал, что Кроули не принял ни­какого участия ни в поиске мёртвых тел, ни в погребении. По словам Гийярмо, тела были обнаружены 4 сентября, похороны же устроили 6-го, когда была построена пира­мида из камней.

Когда именно Кроули добрался до Дарджилинга, точ­но не известно, однако известно, что он предпринял преж­де всего, когда оказался в городе. Он телеграфом послал свой несправедливый отчёт об экспедиции в редакцию . Daily Mail в Лондон. Сделав это, он принялся писать дру­гие статьи, где во всех несчастьях обвинял Гийярмо. Ко­гда 20 сентября остальные члены экспедиции прибыли в Дарджил инг, оказалось, что всё произошедшее уже пре­дано гласности, причём в версии Кроули. Если до этого Гийярмо сердился, то теперь он был просто взбешён. Он полагал, что Кроули будет помалкивать о том, что слу­чилось. Вместо этого он обнаружил всю историю экспе­диции в печати. И ответственность за всё лежала на нём. Есть даже основания предполагать, что первую из своих статей Кроули написал ещё в палатке в Лагере V, после того как ушёл Реймон.

В последней статье, напечатанной в Pioneer Mail 15 сентября, Кроули оправдывал свои действия во время схода лавины. Он писал:

И ещё несколько слов в порядке объяснения того, по­чему я не спустился вниз во время этого происше­ствия. В момент первого крика я был уже в постели и заваривал себе чай после двенадцати часов, прове­дённых в снегу без еды; мне понадобилось бы десять минут только на то, чтобы собраться. На Реймоне были его ботинки и одежда, поэтому он готов был выйти немедленно. Я попросил его позвать меня, когда он выяснит, в чём дело, и в том случае, если ему пона­добится какая-то помощь. Он не позвал меня. Те, кто не был там, не имеют права судить об обстоятель­ствах произошедшего; и я являюсь единственным че­ловеком, который был там и который знает всё об этой горе.

Далее по тексту следуют впечатления Кроули об отеле «Драм Друид», где он снова поселился.

Де Риги было дано право на ответное слово. Он кри­тиковал по существу, очертив основные проблемы, воз­никшие у членов экспедиции со своим лидером, начиная от высоких взносов за участие и заканчивая замечанием Кроули о том, что де Риги не является настоящим джен­тльменом, как остальные альпинисты, но может оказаться полезным во время переговоров с носильщиками и по­ставщиками по поводу грузов и цен на их перевозку. Закончил де Риги заявлением, что если Кроули являет собой пример джентльмена, то он, де Риги, чрезвычайно рад, что таковым не является.

Гийярмо и Кроули встретились для обсуждения экс­педиции 26 сентября: встреча эта не закончилась ничем определённым, но во время неё Гийярмо просил Кроули больше не писать для прессы. На самом деле это было не что иное, как применение тактики проволочек, поскольку на следующий день Гийярмо написал Кроули угрожающее письмо. В письме он обвинял Кроули в подлом поведе­нии, в присвоении общественных денег экспедиции, тре­бовал выплаты причитающихся ему денег — бюджет экс-педиции находился в банке Дарджилинга — и угрожал Кроули в случае, если тот не выполнит этого требования, послать экземпляр «Подснежников из сада викария» в та­кое место, что Кроули вряд ли будет этому рад. Поскольку книга была написана в непристойно эротическом жанре, Гийярмо, возможно, видел в ней некий рычаг для шанта­жа Кроули. Но он не знал, с кем связался: Кроули был в высшей степени рад любой рекламе.

Перед лицом тех затрат, которые повлекла бы за со­бой подача на Кроули в суд, Гийярмо отступил. Кроули со своей стороны решил прекратить шантаж и клевету, направленные на Гийярмо. Это было мудрое решение. Если бы он продолжил в том же духе, то перегнул бы палку и сам подвергся бы опасности. Вместо этого он остался в отеле в компании молодой непальской девушки по име­ни Тенгуфт.

Любопытно, что, как и в случае с картами Гарвуда, Кро­ули позднее, на какое-то мгновение, склонился к тому, что­бы признать некоторые из обвинений Гийярмо. В замет­ках Кроули на черновике автобиографии читаем: «Надо привести отчёт Гийярмо... это будет честным завершени­ем истории». Это замечание, правда, зачеркнуто. Кроули решил, что так будет лучше.

Хотя Кроули и сожалел о погибших, в сущности, он не чувствовал никакого раскаяния. У него давно уже офор­милась позиция, согласно которой раз уж кто-то умер, то больше не о чем говорить. Поиск тел погибших он считал напрасной тратой сил. Самым большим его разочарова­нием было то, что он не сумел покорить Канченджангу. Кроули считал, что поднялся до высоты 25 тысяч футов, но тем самым он принимал желаемое за действительное, и, вероятнее всего, самой высокой точкой, которой он достиг, были 22 тысячи футов. В письме Экенштайну он предложил ему на следующий год попробовать ещё раз, вместе, но предложение было отвергнуто. Канченджанга окончательно не была покорена вплоть до 1955 года, ко­гда командир экспедиции сэр Чарльз Эванс решил не посягать на самый высокий пик горы из уважения к рели­гии местного населения. С тех пор все другие экспеди­ции поступали так же. На самую большую вершину горы нога человека не ступала до сих пор.

Главный критический аргумент, который Кроули вы­двигал против Гийярмо, заключался в том, что тот поста­вил слишком много людей на одну страховочную верёвку и, кроме того, шёл первым, вместо того чтобы быть за­мыкающим и предпринять необходимые действия в слу­чае, если бы его спутники сорвались. Это был веский ар­гумент в пользу Кроули, и его справедливость впослед­ствии подтвердилась. В 1922 году во время попытки покорения Эвереста одной страховочной верёвкой ока­зались связаны семь носильщиков. Все они сорвались и погибли.

Из-за плачевных результатов экспедиции пострадала репутация Кроули. В февральском номере журнала Аль­пийского клуба за 1906 год поспешили сообщить, что Кроули не является членом этого клуба. Когда стало ши­роко известно, что Кроули не пришёл на помощь своим товарищам, его авторитет в альпинистских кругах резко упал. Его заявление в одной из статей, что он вовсе не был «очень уж озабочен оказанием помощи при тех об­стоятельствах» потому, что «подобные несчастные случаи в горах [он имел в виду несчастья из-за глупого поведе­ния] относятся к тому роду происшествий, к которым я не испытываю сострадания», едва ли помогло ему чем-либо. Не пошло ему на пользу и замечание о том, что Гийярмо был достаточно взрослым и опытным, чтобы спастись самому, а спасать де Риги всё равно никому не пришло бы в голову.

Шли споры по поводу того, что в ту ночь в палатке в Лагере V Кроули испытал не что иное, как приступ стра­ха. Сорок лет спустя, как написал в книге «Великий Зверь» Джон Симондс, он наблюдал, как Кроули трясущимися руками в отчаянии записывал размер своей дневной дозы наркотика, к которому у него уже давно возникло привы­кание. У Кроули было своё название для такого состоя­ния. Он называл его «страх Канченджанги».

ГЛАВА 10 Путешествие в старый Катай

Выехав из Дарджилинга 28 сентября и направившись в Калькутту, Кроули пребывал в плохом расположении духа. Как бы он ни бравировал своим равнодушием к факту ги­бели Паша, это событие не могло не затронуть его, хотя бы потому, что он знал: такие вещи способны погубить его репутацию альпиниста. Он должен был придать новое направление своей жизни.

Прибыв в Калькутту несколькими днями позже, Кроули связался с Эдвардом Торнтоном и остановился в одном из отелей в ожидании приезда Роуз с ребёнком, которые, согласно договорённости, должны были присоединить­ся к нему по окончании экспедиции на Канченджангу. В голове его теснились тяжёлые мысли. В письме к Дже­ральду Келли Кроули предстаёт лишённым своей обыч­ной дерзкой самоуверенности: «По прошествии пяти лет безумия и слабостей, неверно именуемых вежливостью, тактом, осмотрительностью, заботой о чувствах ближ­него, я устал от всего этого. Сегодня я говорю: к чёрту христианство, рационализм, буддизм, весь этот вековой хлам. Я несу с собой нечто позитивное и первозданное, называемое Магией; она создаст для меня новые Небеса и новую Землю. Я не нуждаюсь ни в вашем несмелом одо­брении, ни в вашем робком осуждении. Я хочу богохуль­ства, убийства, насилия, революции — чего угодно, хоро­шего или плохого, но действенного».

Неделю похандрив, Кроули получил приглашение, ко­торое пришлось как нельзя более кстати. Магараджа Мо-харбханж позвал его поохотиться в Ориссе, в своих вла­дениях, которые раскинулись по лесистым холмам, взды­мающимся ввысь до 5 тысяч футов, и долинам на западном краю поймы Ганга. Кроули с готовностью согласился и сел на поезд, чтобы преодолеть 150 миль, отделявших его от Баласора, где его встретили и отвезли в Барипаду.

Кроули понравились как пейзаж, так и местные жите­ли — особенно женщины. «Они, — писал он, — миниатюр­ны и хорошо сложены. Даже после рождения детей фигу­ры этих женщин не теряют свою форму. Грудь остаётся упругой и смотрит вверх». В сравнении с такой грудью, заключал он, «грудь европейской женщины являет собой пример ужасного уродства. Даже у самых красивых жен­щин она портит линию тела и наводит вас на мысль о ко- . ровьем вымени». Прибыв на место назначения, Кроули нашёл в лице магараджи щедрого и любезного хозяина, и это подняло его настроение. На него снизошло некое умиротворение во дворце и охотничьем доме махарад­жи, некий покой, позволивший емуотрешиться оттраги-ческих событий последнего времени.

Помимо охоты вместе с отрядом магараджи, Кроули ходил на медведя и тигра в компании с лесничим д'Эльб-ру, которого когда-то сильно покалечил медведь. Однаж­ды ночью они затаились в укрытии на дереве у соляного источника в ожидании большого тигра, который нередко сюда наведывался. Когда стемнело, джунгли наполнились шумом насекомых и звуками невидимых животных, тайно крадущихся по лесу. В отдалении зарычал тигр. Каждый нерв Кроули был натянут, как струна. Когда взошла луна, площадка вокруг источника «внезапно ожила гигантски­ми таинственными тенями». Появилось стадо диких сло­нов. «Я притаился и всю ночь наблюдал за слонами, за их обычной ночной жизнью. Это было самое захватывающее зрелище из всех, какие мне доводилось видеть в реаль­ности».

Реальность не была единственной областью, в кото­рой обитал Кроули. Ожидая Роуз, он медитировал и во­зобновил астральные путешествия, чтобы поддержать свои магические навыки. Во время этих путешествий он установил астральный контакте Элен Симпсон, жившей в Гонконге. Они нередко посещали друг друга в астраль­ном плане. Кроули писал, что её астральное тело было на пять дюймов выше, чем физическое, «оно излучает свет и полупрозрачно; так, что я мог видеть то, что находи­лось позади неё, как будто сквозь занавес из муслина». Во время одной из таких встреч Кроули с удивлением за­метил, что Элен явилась в сопровождении одного из Тай­ных Учителей в образе золотого ястреба. Тогда он понял, что Тайные Учителя желают, чтобы он продолжил служить им, после чего обсудил этот вопрос с Элен. При этом лю­бые высказываемые им сомнения отметались обнадё­живающим голосом Айвасса.

Как будто неудовлетворённый только этой деятельно­стью, Кроули написал также несколько стихотворений, возродил свой интерес к буддизму и нанял наставника, чтобы тот учил его персидскому, поскольку Кроули наме­ревался вернуться в Европу по суше через Тегеран. Кро­ме того, он начал писать ещё одно порнографическое про­изведение. Это была остроумная мистификация, пред­ставлявшая собой сборник из сорока двух стихотворений, каждое из которых было написано в форме газели, стиля, характерного для персидской поэзии. Учитель помог Кроули точно соблюсти эту стихотворную форму. Оза­главленное «Благовонный сад Абдуллы, насмешника из Шираза», это произведение отчасти восходило к сделан­ному сэром Ричардом Бертоном переводу книги XV века под названием «Благоуханный сад». Книга Кроули была написана якобы Абдуллой аль Хаджи из Шираза и пере­ведена вымышленным офицером индийской армии май­ором Льюти, впоследствии будто бы убитым в бурской войне, чей перевод был посмертно издан и аннотирован христианским священником. Несмотря на то что книга была непристойной, Кроули утверждал, что

она представ­ляет собой полный курс мистицизма, выраженный в символах, предписываемых персидским благочестием. Здесь описываются отношения между Богом и человеком, объясняется, как последний лишается своей изна­чальной невинности, обманутый иллюзией реально­сти. Его религия перестаёт быть истинной и стано­вится формальностью; он впадает в грех и вынужден нести наказание. Но Бог приготовил ему путь спасе­ния. Дорогой стыда и печали он приводит его к раска­янию, создавая тем самым мистический союз, в рам­ках которого человек возвращает себе свои исконные привилегии: свободу воли, бессмертие, чувство исти­ны и так далее.

Книга была опубликована издательством Probsthain & Company в 1910 году и продавалась только по частной подписке. Поступи она в открытую продажу, к ней не­избежно применили бы закон о порнографии. Кроули утверждал, что его «подделка» была настолько мастер­ской, что ввела в заблуждение персидских учёных.

Некоторые из вошедших в книгу стихотворений име­ли гомосексуальную направленность. Многие из них содержали скрытые криптограммы, например в виде имён Кроули или Поллита. Это было характерно для поэзии Кро­ули. Он часто «прятал» слова, особенно непристойные, в текстах отнюдь не порнографических. Вместе с поддел­кой рукописей и их авторов всё это было проявлением своеобразного чувства юмора Кроули.

Между тем 27октября с Кроули произошло нечто со­всем не смешное. По своему обыкновению, он посвящал часть своего времени исследованию Калькутты на пред­мет сексуальных приключений. В тот вечер он в одиночку отправился в местный квартал публичных домов. Ночь была тёмной, но в этот момент бурно отмечался какой-то религиозный праздник, поэтому улицы были запружены гуляющим народом, и вокруг то и дело вспыхивали фей­ерверки. Идя своей дорогой по узким улочкам, Кроули почувствовал, что его преследуют. Внезапно в одном из переулков его окружило около полудюжины мужчин. Один из них скрутил ему руки, в то время как другие начали ша­рить по его карманам. Ещё один стал угрожать ему но­жом. Будучи любителем приключений, по примеру сэра Бертона Кроули носил в кармане револьвер. Ему удалось выхватить оружие и не целясь выстрелить в преступни­ков. В узком пространстве улицы выстрел прозвучал ог­лушительно. Нападавшие отступили, причём один из них закричал. На шум сбежалась толпа людей.

Кроули, как он писал позднее, давно и напряжённо работал над обретением способности становиться неви­димым. Он не добился полного успеха, однако научился низводить уровень своего телесного присутствия до дро­жащего расплывчатого образа. Теперь же, в момент опас­ности, ему удалось стать полностью невидимым, и он ушёл никем не замеченный. Дойдя до ближайшей оживлённой улицы, он окликнул проезжавший наёмный экипаж и до­брался на нём до дома Торнтона. Он испытал прилив ад­реналина и был в восторге от собственной смелости.

За последнее время в Калькутте зафиксировали уже не­сколько случаев нападения на европейцев с целью ограб­ления, но он справился с головорезами безо всякого ущер­ба для себя, если не считать четырёх рупий и восьми анн.

Торнтон посоветовал Кроули лечь спать, а наутро встретиться с кем-нибудь из юристов. Так и было сдела­но. Кроули был представлен адвокату, который предло­жил ему обратиться в полицию, но предупредил, что в свете текущего пробенгальского настроя политиков его могут обвинить в попытке разбойного нападения. 29 ок­тября, когда Роуз сошла с трапа корабля, Кроули встре­тил её обескураживающим и мелодраматическим заяв­лением, что она явилась как раз вовремя, чтобы посмот­реть, как его будут вешать.

Торнтон выяснил, что пуля Кроули, пущенная из пи­столета в упор, прошла сквозь живот одного из преступ­ников и застряла в позвоночнике другого. Оба они были госпитализированы и признались в попытке нападения с целью ограбления. Эта история достигла прессы, и за поимку стрелявшего, как предполагали, некоего моряка, было назначено вознаграждение. Полицейские обыски­вали корабли, пришвартованные в порту, и вскоре, как сказал Торнтон, собирались начать осматривать гости­ницы. Он посоветовал Кроули при первой же возможно­сти уехать из Индии.

Вынужденный принять решение об отъезде, Кроули спросил Роуз, по какой стране она предпочла бы путеше­ствовать: по Персии или по Китаю? Роуз выбрала Китай.

Наняв «уродливую, грубую и ненадёжную» индийскую женщину в качестве айя (няньки) для ребёнка и по-преж­нему пользуясь услугами Саламы Тантры («Единственное честное человеческое существо в отряде. Старая верная и преданная собака!»), который ещё не вернулся в Каш­мир после неудачи на Канченджанге, Кроули сели на пер­вый же подвернувшийся им корабль, шедший в Рангун.

Как только они прибыли в Бирму, Кроули оставил се­мью в отеле, а сам уехал натри дня, чтобы навестить Алла­на Беннета, который жил в это время в монастыре в окре­стностях Рангуна. Теперь Беннет был окружён ещё боль­шим почтением, чем прежде, но здоровье его ослабло, он страдал как от недоедания, так и от целого набора тро­пических болезней. Кроули, который нуждался в духов­ном наставнике и советчике, спросил Беннета, как до­стичь самадхи, состояния наивысшего экстаза, наступа­ющего в результате занятий йогой. Беннет ответил, что Кроули не сможет достичь этого состояния, пока его кар­ма — судьба — не свершится до конца. Вместо этого он предложил Кроули сконцентрироваться на исполнении своей кармы путём стремления к обретению магической памяти, которая в буддизме называется саммасати. Для этого следовало или тренировать память путём медита­тивного «вспоминания» в поисках изначальной цели жизни человека, или размышлять над настоящим, чтобы определить, что явилось причиной текущего положения вещей. В сущности, Беннет говорил Кроули о необходи­мости осознать свою истинную волю, что и составляло суть «Книги Закона». Расставшись с Беннетом, Кроули был готов к тому, чтобы начать следовать совету друга.

Отправляясь в Китай, Кроули очень хотелось попасть в глубь провинции Юньнань и добраться до места, где реки Янцзы, Меконг и Салуин текут параллельно на очень не­большом расстоянии друг от друга через горную цепь Ню-Шань. И это было не просто любопытство. Неудавшийся альпинист Кроули постепенно превратился в Кроули — исследователя и путешественника.

Я поехал в Китай [писал он], и кровь моя кипела от огромного наслаждения, какого я никогда ещё не ис­пытывал. Я пылал любовью к неизведанному... Роман­тике и приключениям.

Направляясь в Китай, Кроули воплощал то, что яв­лялось основой значительной части его жизни. Он со­бирался не просто исследовать, но получить новый опыт, удо-влетворить и обуздать беспокойство своей души, в одно мгновение отбросить то отвращение, которое он испытывал от всего банального, мирского, зауряд­ного.

Из Рангуна на речном судне вверх по Ирравади Кроу­ли направились в Мандалай, куда и прибыли 21 ноября. Затем они поехали в Бамо и оказались там ещё через десять дней. Здесь они задержались на одну ночь, ожи­дая разрешения на въезд в Китай. Во время ожидания Кроули доставил себе удовольствие, выместив раздра­жение на несколько апатичном — как Кроули охарактери­зовал его — «помощнике служащего», который затягивал оформление бумаг Кроули: британское представитель­ство в Бирме надеялось, что задержка заставит Кроули отказаться от продолжения пути, ведь с ним были жена и ребёнок. Эта ситуация дала проказнику Кроули возмож­ность проявить себя с соответствующей стороны. Кроме всего прочего, Кроули невзлюбил этого человека, кото­рый был евразийцем — «я не сноб и не пуританин, но всё-таки евразийцы действуют мне на нервы», — и написал . ему письмо, где в том числе были следующие строки: «Я считаю себя обязанным рассыпаться в подобающих случаю изъявлениях благодарности за те неутомимые за­боты в отношении моей персоны, которые вы доброволь­но взяли на себя, и выразить надежду, что такие неустан­ные усилия не нанесли никакого ущерба вашему здоро­вью. Я уверен, что вы вполне удовлетворены: ведь добродетель сама является собственной наградой. Я убеждён также, что не могу высказать вам более сер­дечного пожелания, как то, чтобы судьба вскоре послала вам другого белого человека, который обошёлся бы с вами так же, как вы обошлись со мной...»

Он подписался: «Святой Э.-А. Кроули».

Однако излишне заботливые бюрократы представляли собой наименьшую из трудностей Кроули. Его семье пред­стояло углубиться в горный район Китая, который действи­тельно был и до сих пор является одним из самых глухих уголков мира. Хотя и существовали карты некоторых учас­тков этой территории, но они были ненадёжны. Европейцы редко отваживались проникнуть в эту часть Китая. Даже миссионеров здесь было немного. Нет никаких сомнений втом, что Роуз не представляла себе, что ждёт их впереди, и без преувеличения можно сказать, что брать в такую до­рогу ребёнка было в высшей степени безответственно как со стороны Кроули, так и со стороны Роуз.

Из Бамо они отправились в Тенгюэ (ныне известный как Денгюэ), британский порт для внешней торговли, основанный прямо на границе в 1902 году. Здесь они остались на три ночи, а на четвёртый день пересекли гра­ницу и оказались в Китае. Их отъезд был по обыкновению спешным. Кроули рвался вперёд, несмотря на то что ему ещё не вернули паспорт с разрешением на переход гра­ницы. Большую часть пути Кроули преодолел верхом на пони, тогда как Роуз, ребёнок и часть походной библио­теки Кроули ехали в паланкине. Они двигались по главной из ведущих в Китай дорог, и всё же она была немногим шире, чем горная тропинка. Пони, на котором ехал Кроу­ли, оступился и увлёк наездника и груз на сорок футов вниз. Вьючный мул, нагруженный провиантом и багажом, больно лягнул Кроули в бедро. Незадолго до прибытия в Тенгюэ няня сбежала с одним из погонщиков мулов.

Британский консул в Тенгюэ, человек по фамилии Лит-тон, ужаснулся, услышав о путешествии Кроули. Он пи­сал Кроули: «Скажу вам откровенно: я и не подозревал, что миссис Кроули и ребёнок поедут вместе с вами, и, следовательно, вам нет никакого резона не ехать в Юнь-наньфу по главной дороге. В противном случае, я боюсь, им придётся всю дорогу претерпевать серьёзные не­удобства от любопытства и наглого поведения китайцев, которые будут испытывать ваше терпение. Я также по­советовал бы вам одеться по-китайски, и если миссис Кроули не станет возражать против ношения китайско­го женского верхнего покрывала или жакета, она будет привлекать к себе меньше внимания, и ей будут меньше досаждать». Кроули расценил позицию Литтона как про­явление типичной британской ограниченности, но, встре­тив Литтона неподалёку от границы, где тот выступал су­дьёй в каком-то местном споре, Кроули сразу полюбил этого человека, в котором узнал такого же искателя при­ключений, как и он сам. Более того, в сравнении с Л итто-ном Кроули в этом качестве был дилетантом. Литтон представлял собой настоящего искателя приключений, он был настоящим синологом и синофилом, женатым на китаянке и владеющим несколькими диалектами китай­ского языка. Он разбирался в мировоззрении, религии и обычаях китайцев и пережил восстание боксёров. Со­гласно утверждению Кроули, этот человек даже раскрыл план восставших захватить штаб британской диплома­тической миссии в Пекине в 1900 году, но начальство Литтона проигнорировало его предупреждения. Веро­ятнее всего, этот случай представляет собой пример преувеличения, которое Кроули использовал, чтобы приукрасить всю историю, а также изобразить собствен­ные приключения в более романтическом виде.

В Тенгюэ Кроули получили приглашение остановить­ся ужены Литтона (которая растила пятерых детей), ожи­дая, пока их не нагонит паспорт Кроули, надлежащим об­разом подписанный и содержащий официальную визу, разрешающую въезд в Китай. Порт представлял собой не что иное, как маленький город, где жило несколько ино­странных коммерсантов, в основном британцев. Они бы­ли заняты обычными торговыми делами, в том числе торговлей нефритом, добыча которого активно велась в этих местах. Кроули характерным для него образом от­нёсся к ним как к светскому сброду, но оказалось, что у жены Литтона остановился ещё один гость, ботаник по имени Джордж Форрест, к которому Кроули сразу же ис­пытал симпатию.

Семья Кроули пробыла в Тенгюэ двадцать пять дней в ожидании своих путевых документов, слушая некоторые вызывающие беспокойство новости. До них дошли слухи о восстании в Шанхае, во время которого было якобы убито несколько иностранцев. Со времён восстания боксёров, имевшего место в 1899— 1900 годах, в Китае по-прежне­му было распространено неприятие иностранцев, и в не­которых районах страны европейцам находиться было очень рискованно. Это не остановило Кроули. Он уже при­нял решение и намеревался, невзирая ни на что, пересечь юг Китая вместе с женой и ребёнком.

Опасность, в которой они все находились, материа­лизовалась в ночь на 10 января 1906 года. Во время ужи­на явился гонец, чтобы сообщить, что Литтон исчез. Кроу­ли, Форрест и врач-бенгалец по имени Рам Лал Сиркар верхом отправились на его поиски. Ночью разразилась непогода и большую часть времени они шли пешком. Только лишь рассвело, они встретили группу китайцев, которые несли на носилках тело Литтона. Кроули хотел лично засвидетельствовать смерть: если она наступила в результате насилия, необходимо было расследование, а если, что ещё хуже, причиной смерти явилось инфекци­онное заболевание, нужно было принять меры, чтобы пре­дотвратить его распространение. По словам Кроули, врач-бенгалец (которого Кроули недолюбливал, посколь­ку тот был «толстым и лоснящимся, с маленькими свины­ми предательскими глазками») при виде тела сбежал. По возвращении в Тенгюэ Кроули ударами кнута заста­вил врача обследовать тело. Врач, который позднее подал на Кроули официальную жалобу, обвинив его в раз­бойном нападении, провёл обследование и подписал сви­детельство о смерти, в котором говорилось, что Литтон умер от рожи, незаразного инфекционного кожного за­болевания. Едва ли это заболевание могло быль причи­ной смерти, хотя оно способно вызывать такие осложне­ния, как заражение крови или менингит. Из-за этого смерть Литтона казалась несколько подозрительной, но Кроули был удовлетворён.

Поскольку путевые документы Кроули были наконец в порядке, ничто не мешало его семье пуститься в путь, од­нако одним из условий разрешения на въезд в Китай было предписание нанять переводчика. Кроули выбрал обучен­ного миссионерами человека, китайца из Мандалая, кото­рый звал себя Джонни Уайт, но чьё обиходное китайское имя, к большому изумлению Кроули, звучало как Ах Син. Анг­лийским он владел очень плохо и большую часть времени, по крайней мере так утверждал Кроули, был невменяем бла­годаря употреблению рисовой водки и опиума. Тем не ме­нее Кроули не прогнал его даже после того, как китаец по­пытался удрать верхом на принадлежащем Кроули пони.

Восемнадцатого января они вышли из Тенгюэ, пере­шли реку Салуин неподалёку от того места, где сейчас, располагается Хуэйжэньцяо, по мосту, окружённому ста­туями речных богов, и через пять дней прибыли в Юнг-чан (ныне Баошань). Это был тяжёлый переход. Сереб­ряные китайские монеты было трудно достать, и вместо них Кроули пришлось взять медные деньги, которые в общей сложности весили более сорока килограммов. Как и предсказывал покойный Литтон, Кроули и его спутники на каждом шагу привлекали к себе большое внимание.

В Юнгчане Кроули нанёс визит вежливости местному мандарину в его официальной резиденции, совмещённой с офисом. Это место он впоследствии описывал как «благоуханный рай красоты и наслаждений, где все эле­менты искусства и природы гармонично переплетены друг с другом и как будто стремятся отобразить мелодию души мандарина». Во время визита мандарин пригласил Кроу­ли на банкет, который продлился двенадцать часов. Вы­сокое качество и внешний вид кушаний изумили Кроули; как будто заранее выступая критиком европейских ресто­ранов китайской кухни, которые станут распространены на Западе лишь полвека спустя, он писал, что «современ­ные европейцы не более способны оценить китайское блюдо, чем насладиться египетской сигаретой».

В Юнгчане Кроули надеялся пополнить запасы прови­зии, но обнаружил, что, хотя здесь и можно было купить домашнюю птицу и яйца, свежего молока достать было нельзя, однако, что удивительно, продавалось сгущённое молоко в консервных банках. К счастью, в запасах Кроули было довольно большое количество консервов, закуплен­ных в Рангуне. Зелёный чай в брикетах из Юньнаня прода­вался в изобилии, и Кроули закупил его не только для упо­требления в пути, но и для того, чтобы прихватить его с собой в Британию, заметив, что этот чай, будучи крепко заваренным, может служить сильным слабительным.

Двадцать пятого января праздновался китайский Но­вый год. Кроули веселился на празднике. «На длинных бамбуковых столбах гроздьями висели хлопушки, а пёст­рые гирлянды из цветной бумаги радовали глаз, тогда как ухо наслаждалось разнообразной инструментальной му­зыкой и пением. Необычные изысканные пирожные и сла­сти дарили радости вкуса, а лёгкие ароматы волновали обоняние. Ветер дышал сладостью от горящего сандала : едва уловимой примесью запаха пота танцующих». На следующий день отряд пересёк реку Меконг неподалёку от Юнпина, где река течёт сквозь ущелье с камнями, на которых высечены надписи, и вышел на дорогу, ведшую в Тали (ныне Дали), населённый пункт, расположенный на южном берегу озера Эр-Хай. Несколько скупая земля горной цепи Ню-Шань постепенно переходила в леси­стый горный массив Циншуйлан-Шань. На ночь отряд рас­положился в палатках.

Где-то на этом отрезке путешествия Кроули встретил ребёнка, слепого на один глаз, и записал в своём дневни­ке: «Видел ребёнка, спасшегося от миссионеров (у него нет одного глаза), похоже, что его ослепили». В авто­биографии Кроули объясняет эту заметку: миссионеры-медики в отдалённых районах, по утверждению Кроули, из-за своей невыносимо скучной жизни нередко впадали в состояние садистского помешательства, и тогда, поль­зуясь своим служебным положением, подвергали виви­секции бедняков. Кроули никогда не упускал случая нане­сти удар по репутации христианских священников. Одна­ко его обвинение было полностью сфабрикованным: ослепление детей представляло собой слух, пущенный ки­тайцами, противниками христианства, а Кроули, когда этот слух дошёл до него, принял его за истину, поскольку он соответствовал его собственному мнению.

Пройдя сквозь величественное ущелье и преодолев переход по природному каменному мосту, путешественники 1 февраля прибыли в Тали, где их встретил один из мнимых вивисекторов, врач-миссионер по фамилии Кларк. Кроули охарактеризовал этого человека как искрен­него, но «настолько уверенного, что та ветвь христиан­ства, к которой он принадлежал, обладает истиной в её самом чистом и полном виде, что не мог допустить в ки­тайцах даже простой способности думать. Причину отка­за китайцев обратиться в его веру он видел в смешении их полнейшей тупости с абсолютной порочностью».

Где-то на пути из Тенгюэ в Тали Кроули купил опиум­ную трубку вместе с небольшим запасом опиума и научил­ся её курить. Опиум был распространён в этой местности, где обитатели горных районов выращивали его и ку­рили. Познакомившись с Кларком, Кроули расспросил его о воздействии опиума на организм. К тому времени Кроу­ли уже доводилось принимать опиумсодержащие веще­ства в качестве медикаментов, в Канди он эксперименти­ровал с настойкой опия, в Бирме он употреблял опиум в виде порошка, что вызвало у него рвоту. Курение же опиу­ма было, по его мнению, неэффективным. Он выкурил двадцать пять трубок опиума за пять часов безо всякого эффекта. Потом оказалось, что он неправильно вдыхал дым.

Кларк просветил Кроули относительно опасностей привыкания, а также того вреда, который опиум нанёс Китаю. Кроули пропустил его замечания мимо ушей и, посетив устроенную Кларком больницу, обратил вни­мание на отсутствие среди больных жертв этого нарко­тика. И в самом деле, на протяжении всего путешествия, по наблюдениям Кроули, он не встретил ни одного чело­века, который бы по-настоящему страдал от употребле­ния опиума. Кули, которые несли паланкин Роуз, по сло­вам Кроули, курили опиум и всё же были в состоянии нести тяжёлый деревянный стул с его женой и ребёнком, преодолевая при этом по восемь миль каждые два часа. Разумеется, Кроули предпочёл не обратить внимания на тот факт, что именно опиум устранял мышечную боль но­сильщиков и делал возможным столь быстрое их пере­движение.

Точку зрения Кроули на приём наркотиков в целом и опиума в частности не следует осуждать. Мнение, что опиум не является таким опасным, было тогда широко рас­пространено, и Кларк со своей осторожностью в отноше­нии опиума находился в меньшинстве. И когда Кроули утверждал, что детально изучил вопрос употребления нар­котиков, и высказывал предположение о том, что «склон­ный к философствованию и флегматичный китайский тем­перамент благожелательно реагирует на опиум», он лишь отражал общее мнение той эпохи. Даже другое его заяв­ление о том, что «опиум очень по-разному действует на подвижных, нервных, скупых, малодушных французов, на англичан с их врождённым чувством вины и на американ­цев с их склонностью ко всему экстремальному», было вполне в русле всеобщего мнения: считалось, что нацио­нальные и даже половые различия делают одних людей более подверженными вредному воздействию опиума, чем других.

Шестого февраля семья Кроули покинула Тали и на­правилась в Юньнаньфу (ныне Куньмин). Сначала мест­ность была гористой с поросшими лесом склонами и ма­ленькими озёрами, но вскоре превратилась в равнину, на взгляд Кроули, слишком однообразную. Дорога, по кото­рой они передвигались теперь, была гораздо лучше, чем прежняя. Тот район Китая, который они в данный момент пересекали, мало изменился за последнюю тысячу лет. Женщины ездили на рынок в ручных тележках, напомина­ющих тачки; орошение полей производилось при помо­щи водяного колеса с ножным приводом; пшеничные поля стояли пустыми, а рисовые ещё небыли засеяны; кули пе­реносили грузы на своих плечах; бедные были одеты в лохмотья, тогда как богатые передвигались в паланки- . нах. Немногие населённые пункты, которые встречались им на пути, такие как Чусюн, состояли из зданий с резными фронтонами, буддийских и даосских храмов, над которы­ми курился дым благовоний, мусульманских мечетей и при­дорожных лотков. На ночь отряд останавливался на посто­ялых дворах или разбивал палатки под открытым небом. После одной из таких ночных стоянок Кроули заболел и бо­лел три дня, в течение которых, по его собственному утвер­ждению, мало интересовался окружающим. Большая по­теря для любознательного искателя приключений.

Двадцатого февраля отряд прибыл в Юньнаньфу. У.-Г. Уилкинсон, британский генеральный консул, получил от своего начальства распоряжение не предоставлять жи­лья членам экспедиции. Жалоба врача-бенгальца на по­пытку разбойного нападения со стороны Кроули на время превратила последнего в persona поп grata. Так Кроули стали гостями доктора Барбезьё, остановившись в боль­нице французской миссии в Китае. Они провели в городе десять дней, причём Кроули очень дёшево купил множе­ство старинных рукописей, посетив «миссионера, настоль­ко фанатичного и настолько глупого, что в это было труд­но поверить», а также осмотрел наиболее значительные из местных достопримечательностей, большинство кото­рых, судя по всему, не произвело на него впечатления. Он ничего не пишет о Юньнаньфу за исключением замечания о том, что этот город представляет собой «средоточие вековой и неописуемой грязи». Древний буддийский храм в Яньтуне и пагоды династии Тан не удостоились ни одно­го упоминания в биографии Кроули, равно как и древние пагоды Тали и окружающие этот город горные пики, по­крытые снегом. Тот факт, что Кроули прошёл через самое знаменитое месторождение нефрита, центр вековой тор­говли этим камнем, был абсолютно им не замечен. Тем не менее он не забыл упомянуть о своей охоте на перелёт­ных птиц. Добыча оказалась скудной, мясо журавлей на вкус отдавало рыбой, но гусиное было вполне приемле­мым. Очевидно, несмотря на весь свой интерес к рели­гии, мифологии, магии и буддизму, это путешествие Кроу­ли не принадлежало к разряду культурно-познавательных, и он не стремился к открытиям и расширению своего кру­гозора.

Когда отряд добрался до Юньнаньфу, Кроули пришла в голову идея продолжить путешествие водным путём, вниз по Янцзы. В этом случае им пришлось бы проплыть не­сколько тысяч миль — маршрут, и по сей день считающий­ся одним изсамыхдлинныхвмире. Однако он отказался от своего замысла. Обвинив британскую бюрократию в том, что она своими проволочками ломает график его путешествия, он заявил, что пора возвращаться в Англию, чтобы он смог начать планировать следующую попытку покорения Канченджанги на 1907 год. Дело же было в том, что Кроули постепенно овладевали скука и беспокойство. С него было достаточно путешествий по разбитым доро­гам, а его страсть к приключениям постепенно сходила на нет. То, что изначально было задумано как попытка пе­ресечь Китай, провалилось.

Второго марта, в жестокий холод, Кроули покинули Юньнаньфу и направились в Тонкий, ныне расположенный на территории Северного Вьетнама, а в то время бывший французской колонией. Перед отъездом Кроули Уилкин-сон предупредил его, чтобы он не бил никого из кули, по­скольку в свете антиевропейских настроений,царивших тогда в Китае, последствия могли быть самыми нежела­тельными: несомненно, молва о поведении Кроули до­шла до Уилкинсона раньше, чем появился сам Кроули. Кроули дал слово, что будет держать себя в руках.

Отряд шёл быстро, и через восемь дней Кроули до­стигли французской концессии Мэнцзе. Здесь они про­были три дня, остановившись у британского инспектора китайской таможни Брюитта Тейлора, который, увидев . Кроули, с трудом поверил, что перед ним англичанин. Кроули писал: «Путешествие превратило мою одежду в лохмотья: за всё время пути у меня не было возможно­сти помыться или подстричь бороду; кожа на моём лице шелушилась от ветра». Нечего и говорить о состоянии Роуз и ребёнка.

Следующий этап путешествия привёл их на берега реки Юаньцзян, куда они попали, двигаясь по дороге, соединяющей Пинбянь и Маньхао. Здесь Кроули нанял лодку, которая должна была доставить отряд в Хешу, на границу с Тонкином. Кроули не остановило даже то, что на реке были пороги. Прежде чем отправиться в плавание, Кроули решил дать расчёт команде кули, которые несли весь багаж, а также его семью от самого Тенгюэ. Кроме того, Кроули решил отомстить носильщикам, один из ко­торых, как он утверждал, ударил его ребёнка.

Когда все отплывающие сели в лодку, Кроули выпла­тил заработную плату носильщиков главному кули, но удержал некоторое количество денег в качестве штрафа, не объяснив причин. Кули, разумеется, пришли в ярость. Разыгралась отвратительная сцена. Кроули достал из футляра своё охотничье ружьё, приказав Саламе Тантре вброд дойти до берега и отдать швартовы. Индиец не имел ни малейшего желания возвращаться на берег, по­этому Кроули велел своей «верной и преданной старой собаке» делать как приказано или стать первым среди убитых. Зная нрав своего хозяина, индиец повиновался, затем пробился обратно к лодке, и через минуту или две лодка с пассажирами уже стремительно неслась вниз по течению, чтобы 18 марта прибыть в Хекоу, где Кроули вместе со случайно встреченным им английским коммер­сантом «крепко напились, празднуя успешно завершён­ное путешествие, которое, с точки зрения людей разум­ных, представляло собой безумную выходку, с самого начала обречённую на печальный конец...Приключение, при одной мысли о нём повергающее в трепет, оказа­лось таким же безопасным, как автобусная поездка из Бэнка в Баттерси».

Тот факт, что они избежали несчастного случая, ско­рее можно счесть везением, чем следствием проница­тельности Кроули. В течение четырёх зимних месяцев они путешествовали по Китаю, климат которого в это время даже в субтропической, южной части страны характери­зуется резким холодом. У них не было украдено ничего ценного, на них не пытались напасть, им не угрожали. Они счастливо отделались от разгневанных кули, и единствен­ными болезнями, которые они перенесли в пути, были расстройство желудка у Кроули, слегка поднявшаяся тем­пература у Роуз, а также недолгая простуда и несварение, случившиеся у ребёнка во время остановки в Юньнаньфу. Хотя в описании самого путешествия Кроули уделя­ет Роуз мало внимания, в конце этого отрывка она удо­стоилась большой похвалы от своего мужа. Она показа­ла себя,—писал он,—

идеальной спутницей. После побега няньки некому было помочь Роуз в уходе за ребёнком. Кроме того, многие обязанности по ведению лагерного хозяйства были возложены на неё. Нередко мы проводили в пути более двенадцати часов в день, и условия были по-настоящему тяжёлыми. Мы сталкивались с множе­ством трудностей — усталостью, холодом, нехваткой еды и общим отсутствием комфорта. Роуз никогда не сдавалась, не жаловалась, никогда не отказывалась от работы, превышающей её собственные обязанно­сти, и не допустила ни одной ошибки. Она была пре­красным, незаменимым товарищем. Даже Экенштайн не проявлял такой потрясающей осведомлённости обо всём на свете и таких превосходных качеств в любом деле. Более четырёх месяцев мы находились вдали . от цивилизации, и она не просто стойко выдержала это испытание, но даже расцвела от него. Когда мы начали жить вместе, она была довольно легкомыслен­ной, ветреной женщиной, но, несмотря на хорошее здоровье, физически крепкой всё же не была. Теперь же её душа пробудилась благодаря близкому контак­ту с живой природой. Её фигура выглядела прямой и гибкой безо всяких корсетов. У неё были гибкие руки и стройные ноги; её глаза блестели жаждой жизни; её лицо светилось радостью и здоровьем, а сердце её ликовало, ожидая появления нового знака нашей неж­ности друг к другу уже в конце года.

Позднее он добавлял, что Роуз представляла собой «совершенство как Поэтический Идеал, Любовница, Жена, Мать, Хозяйка, Няня, Друг и Товарищ». Это большая по­хвала. Однако Кроули написал и о том, что Роуз не цени­ла, а возможно, не была способна понять его магические занятия. По дороге в Юньнаньфу он отметил в своём днев­нике: «Р. — мой постоянный оппонент во всех духовных делах. Стоит мне подумать о чём-нибудь подобном, она устраивает скандал». Вполне вероятно, что Роуз была рас­сержена не столько на его занятия магией, сколько на тот факт, что ей приходилось одной ухаживать за ребёнком где-то в китайской глубинке. Она считала, что Кроули мог бы и отложить на время поклонение своим идолам, а вме­сто этого помочь ей чем-нибудь как муж.

Из Хекоу семья Кроули на поезде добралась до Ха­ноя, затем до Хайфона, где поселилась в «Отель дю Коммерс». Кроули купил билеты на «грязный грузовой паро­ход», нагруженный крупным рогатым скотом и идущий в Гонконг. Дорога была не из приятных. На море шторми­ло, капитан оказался алкоголиком, двигатели корабля вышли из строя, и он дрейфовал до первого порта захо­да под названием Хоухай, что на полуострове Лэйчжоу. На этом корабле Салама Тантра подвергался расистским нападкам, а от свиней и домашней птицы исходило зло­воние.

После суровых условий последних месяцев Гонконг казался уголком роскоши. Кроули поселились в престиж­ном «Гонконг-отеле» на углу Куин-роуд и Де-Вёроуд и на­чали строить планы. Было решено, что Роуз с ребёнком вернётся в Англию через Калькутту, где заодно заберёт багаж, не взятый с собой в путешествие по Китаю. Вместе с ней в Индию вернётся Салама Тантра. Тем временем Кро­ули пересечёт Тихий океан и прибудете Калифорнию, от­куда поездом доберётся до Нью-Йорка, В Нью-Йорке же он надеялся получить денежную ссуду для ещё одной попытки восхождения на Канченджангу. Гора была, как он считал, «у него в кармане. Средней силы отряд альпини­стов настолько же легко может дойти до вершины, как прогуляться по берегу моря». Он рассуждал так, как буд­то его прошлой неудачи и временной утраты уверенно­сти, отразившейся в письме к Джеральду Келли, не было и в помине.

Когда 3 апреля Кроули снова сел на корабль (на этот раз это было судно «Ниппон-Мару», идущее в Шанхай), у него был тайный план. В Шанхае теперь жила Элен Симп-сон. По прошествии месяцев астральных встреч он хотел увидеть её во плоти.

На протяжении всего путешествия по Китаю Кроули обдумывал совет Беннета по поводу приобретения маги­ческой памяти. Кроме того, он был занят переоценкой своего отношения к тем религиозно-философским на­правлениям, которые изучал. Чем больше он читал, тем больше приходил к убеждению, что любая цепь доводов или аргументов представляет собой замкнутый круг. Днев­никовая запись за 19 ноября предыдущего года, которая отражает скорее события магической жизни, чем повсе­дневные события, выдаёт его растерянность:

Я ощущаю в себе полную неспособность разумно рас­суждать и жестоко страдаю от этого. Я похож на того, кто годами гордился силой и скоростью своей люби­мой лошади и вдруг обнаружил, что не только её ско­рость и сила были иллюзией, но и сама лошадь была игрушечной. Нет никакого выхода — никакого мыс­лимого выхода из того страшного отчаяния, в кото­рое повергает меня эта ужасная проблема, отчаяния, которое можно вытерпеть лишь потому, что всё, что было до него, — это Тьма Перехода. Однако сейчас дела обстоят хуже, чем когда-либо раньше; я хочу пе­реместиться из А в В, но при этом не только я представляю собой калеку, но и самого пространства не существует. Я должен в полночь явиться на встречу, но не только часы мои остановились: отсутствует самое время... Но несомненно, в свои тридцать лет я ещё не мёртв!

Позднее он так подвёл итог своему растерянному со­стоянию: «Я проехал вокруг света за восемьдесят дней и, подобно Финеасу Фоггу и Омару Хайяму, вернулся че­рез ту же дверь, из которой вышел. Решение должно быть практическим, а не теоретическим, реальным, а не умо­зрительным».

Отчасти растерянное состояние Кроули было след­ствием всего того, что произошло в его жизни со времени неудачной попытки покорения Канченджанги. Эти события повлияли не только на самолюбие Кроули, но и на его философию. Он по-прежнему волновался из-за того, что Тайные Учителя избрали его своим представи­телем, его беспокоили поиски смысла жизни и необходимость понять, в чём же заключается его судьба. Един­ственным якорем в этом бушующем море мыслей был для него Айвасс.

Примерно в то же самое время, когда Кроули купил трубку для курения опиума, по дороге из Тали в Юньнань, он пришёл к некоторому разрешению своей ситуации, возможно, благодаря наркотику и, уж без сомнения, под влиянием чтения «Египетских мистерий» Ямвлиха, философа-неоплатоника, жившего в III веке н. э. Достигнутому им состоянию духа он дал название «Аугоэйдес», что по-гречески означает «рассвет». Это состояние он превратил в некую разновидность заклинания, проделываемого им в уме по нескольку раз в день в надежде достичь про­светления. Когда это удавалось, Кроули ощущал нечто оде внутреннего освобождения, напоминающего катар­сис. Личность Кроули как будто обновилась. Он писал:

Я обнаружил себя в китайской глубинке вместе с же­ной и ребёнком. Я больше не испытывал любви к ним, мне больше не было интересно заботиться о них так, как я это делал прежде; однако существовал чело­век, Алистер Кроули, муж и отец, определённого рода-племени, с определённым опытом путешествий по отдалённым уголкам мира; и это была его обязан­ность дать женщине и ребёнку максимальное коли­чество любви, заботы и защиты. Теперь, когда я осо­знавал, что он делает, он мог делать это гораздо бо­лее эффективно, чем прежде, вследствие чего у него появилась склонность переигрывать, исполняя свою роль.

Начиная с этого момента Кроули посвятит себя той работе, которая была ему поручена: его существование расколется на две части, человеческую и духовную, кото­рую можно также назвать магической.

С несколько прояснившимся умом Кроули принял воз­ложенную на него ответственность распространять уче­ние, полученное им через своего Ангела-хранителя, и всю вторую половину путешествия по Китаю он готовился уединиться для магических занятий. В то же самое время, он снова начал совершать приготовления к проведению. Операции Абрамелина.

Было и ещё одно событие, которое оказало влияние на Кроули. Неизвестно, когда именно это произошло. Возможно, это случилось в конце экспедиции на Канчен­джангу, сразу, как только он спустился с горы, или во вре­мя путешествия по Китаю. Событие заключалось в полу­чении им сообщения от Тайных Учителей посредством Саламы Тантры. Сообщением был сон, который Салама Тантра увидел и пересказал Кроули. В этом сне Кроули принимал меч из рук прекрасной женщины, плывущей в лодке по озеру. Кроули истолковал этот сон в том смысле, что это Айвасс говорит через Саламу, признавая Кро­ули избранным выполнять приказы Тайных Учителей.

В Шанхае Кроули встретился с Элен Симпсон и посвя­тил её во все произошедшие с ним события. В первый раз он рассказал ей о том, что случилось с ним в Каире, об Айвассе и о «Книге Закона». Элен, чей интерес к по­добным вопросам, судя по всему, возродился, выразила убеждение, что всё это правда, отчасти, к огорчению Кро­ули, который втайне надеялся, что она отнесётся ко всему скептически и тем самым освободит его от чувства от­ветственности. В течение двенадцати дней они разгова­ривали и вместе занимались магией, вызывая Айвасса и разговаривая с ним. Айвасс велел Кроули возвращать­ся в Египет, но не брать с собой Элен Симпсон, которую он называл Сестрой Фиделис. Точные слова Айвасса, как Кроули записал их, были следующими: «Мне не нравятся ваши отношения; прекратите их! Если вы не сделаете это­го, вам придётся служить другим богам. Однако я посо­ветовал бы вам предаться физической любви, чтобы ваш союз обрёл совершенную форму. Фиделис не станет это­го делать, поэтому она бесполезна. Если бы она согласи­лась, то смогла бы принести пользу». Они решили рас­статься, поскольку Элен была влюблена в своего мужа, а Кроули такие же отношения связывали с Роуз.

С чувством некоторого облегчения Кроули покинул Шанхай 21 апреля на борту лайнера «Царица Индии», иду­щего в Ванкувер через Японию. Путешествие было ничем не примечательно, и Кроули провёл много времени в сво­ей каюте, занимаясь магией. Ванкувер, когда Кроули при­был туда, не впечатлил его. Скалистые горы показались ему бесформенными; еда оказалась несъедобной; по­ведение канадцев было «грубым и оскорбительным», а город Торонто представлял собой «преднамеренное преступление против устремлений души и волнений сер­дца». Во время посещения Ниагары толпа журналистов по ошибке приняла Кроули за кого-то другого, но он всё же насладился красотой и величием водопада. Затем он провёл десять дней в Нью-Йорке, покутив на славу перед отплытием в Ливерпуль на судне «Кампания». Судя по все­му, он мало сделал для того, чтобы раздобыть деньги на новую альпинистскую экспедицию или заинтересовать кого-нибудь этим замыслом. 2 июня он достиг берегов Англии, проведя значительную часть трансатлантическо­го путешествия за написанием поэмы под названием «Rosa Coeli» (Роза небес).

Как только корабль причалил, Кроули передали два письма. Одно извещало его, что Нюи Ма Ахатхор Геката Сапфо Иезавель Лилит мертва. Она умерла от брюшного тифа в Рангуне. (Данкомб Джуэл, который был невысоко­го мнения об отцовских качествах Кроули, сардонически заявлял, что ребёнок умер от «острой заботы».)

В своём дневнике Кроули писал: «Прибыл в Ливерпуль. Узнал о смерти малышки из писем матери и дяди Тома. Почему никто не телеграфировал мне об этом? Приехал в Лондон абсолютно оглушённый». Позже в этот же день он добавляет: «Совершенно не могу думать об этом в по­дробностях или поверить в реальность произошедшего». Несмотря на всё его бесстрастное отношение к смерти,' на его мнение, что смерть есть немногим более, чем обык­новенный сон, на его твёрдое намерение больше не под­падать под воздействие собственной любви к своей се­мье, на его решение впредь посвящать себя магии бо­лее, чем чему-либо другому, смерть ребёнка сильно повлияла на него. Тремя днями позже в его дневнике уны­лая запись: «Со мной чуть не случился срыв, когда я играл в бильярд. Накачался наркотиками». Когда 8 июня Кроули сел на поезд до Плимута, чтобы встретить Роуз, которая должна была прибыть на лайнере «Гималайя» из Калькут­ты, его состояние было всё ещё не близко к безумию. Дневниковая запись следующего дня гласит: «Временами по-прежнему бывают срывы, и нервы так слабы, что меня шатает». Вероятно, он не испытывал раскаяния по поводу того, что оставил Роуз и ребёнка, предоставив им самим добираться до Шанхая, впрочем, для раскаяния не было достаточно серьёзных причин. Хотя можно спорить о том, что более хороший и более внимательный муж пожелал бы сопроводить свою жену на долгом пути домой. Одна­ко и Роуз, и ребёнок находились в прекрасном состоя­нии, когда он покинул их. Это был просто жестокий пово­рот судьбы.

Гораздо позже, диктуя свою автобиографию, Кроули возложил всю вину за смерть ребёнка на Роуз, которая якобы «не позаботилась продезинфицировать соску на бутылочке с детским питанием, в результате чего ребёнок подвергся воздействию микробов тифа». Он пошёл ещё дальше, упрекая её в том, что она пыталась утопить своё горе в вине, когда ребёнок лежал при смерти. Однако все эти соображения были высказаны задним числом, много времени спустя после того, как Роуз и Кроули расстались. Нет никаких оснований полагать, что он в чём-либо обви­нял Роуз сразу после смерти ребёнка.

В словах Кроули есть только одна крупица правды. Роуз на самом деле превращалась в алкоголичку. А смерть ребёнка вкупе с отсутствием мужа и непредсказуемостью жизни, судя по всему, ускорили процесс, который начал­ся ещё до их встречи в Калькутте. Как бы то ни было, сле­дует признать, что в письмах Кроули к Джеральду Келли мелькают свидетельства того, что с первого дня его же­нитьбы на Роуз она проявляла качества, которые точнее всего можно было бы назвать душевной неуравновешен­ностью. Кроме того, во время путешествия по Китаю она снова забеременела.

Начавшийся алкоголизм Роуз отчасти может быть с уверенностью отнесён на счёт того, что она была заму­жем за таким человеком, как Кроули, который не был склонен выражать истинную привязанность. Это неудиви­тельно при том детстве, которое ему довелось пережить, и при его малой способности к любви. Позднее Кроули возложит всю вину на Роуз, которая якобы пила, не скры­ваясь, ещё в доме собственной матери. Он сильно — и это неудивительно, имея в виду профессию его тестя — не любил родителей Роуз: он даже написал пьесу, в кото­рой изобразил свою тёщу ведьмой, а тестя — бабуином.

Зимой 1906 года у Роуз родилась ещё одна дочь, ко­торую назвали Лола Заза. По словам Кроули, у неё были монголоидные черты. 15 февраля 1907 года он делает зловещую запись в дневнике: «Малышка заболела». У Лолы Зазы был бронхит, и она лежала при смерти. Доктор, ко­торый лечил ребёнка, сказал, что в спальне девочки мо­жет находиться только один человек. По словам Кроули, его тёща пренебрегла этим указанием врача. На следую­щий день Кроули пишет в дневнике: «Выкинул из кварти­ры Б. К. (Бланш Келли) и тем, хвала провидению, спас ребёнку жизнь». Позднее он сообщил детали происше­ствия: «Я не церемонился с ней; я взял ведьму за плечи и выгнал её из квартиры, к тому же ботинком помог ей спуститься с лестницы, чтобы она точно поняла, что я имею ввиду».

Несмотря на все свои путешествия и волнения послед­них двух лет, Кроули, по крайней мере, как человек, кажет­ся, мало изменился. Однако на данный момент его стран­ствия закончились. Ему предстояло на ближайшее время обосноваться в Британии и сосредоточиться на том пути, который уготовили ему Айвасс и Тайные Учителя.

ГЛАВА 11 Первые ученики и «Равноденствие»

В течение нескольких месяцев после смерти своей первой дочери Кроули был нездоров. Помимо периоди­чески повторяющихся приступов малярийной лихорад­ки, он страдал мигренями, невралгией, у него было вос­паление в паху (вполне вероятно, подхваченное от какой-то из его любовниц), закупорка носового канала и какие-то проблемы с горлом, потребовавшие хирургического вме­шательства уже в начале июля. Он был духовно и физиче­ски истощён, возлагая всю вину за своё состояние на коз­ни демонов Абрамелина, чьих нападок, как он полагал, можно было избежать, если бы он послушался Тайных Учи­телей, будучи в Шанхае и находясь с ними в магическом контакте.

Тем не менее, он продолжал свои магические занятия во время пребывания в частной лечебнице, а затем в доме Сесиля Джоунса, где оставался до полного выздоровле­ния после того, как выписался из больницы в конце июля. Джоунс, которого Кроули считал одним из двух своих духовных наставников и учителей магии (вторым был Беннет), помогал ему. Примерно в это же время Кроули решил посвятить себя магии и с этой поры вести чистую и беспорочную жизнь. При этом подразумевалась его ма­гическая, а не повседневная жизнь: Кроули едва ли соби­рался менять свой характер. Принятый им в то время обет он записал в своём магическом дневнике: «Брат П. [Пердурабо, то есть Кроули] был распят Братом Д. Д. С. [Джоунсом], и когда он находился на кресте, ему было велено произнести клятву: «Я П..., часть Тела Христова, сим при­ношу торжественную клятву в том, что буду вести чистую и бескорыстную жизнь и сделаю всё, чтобы возвыситься до познания моего высокого и божественного духа, и Я стану Им».

Нет ничего странного в том, что в церемонии присут­ствует христианская составляющая. Кроули, этот антихри­стианин, произносил клятву, в которой христианство слу­жило одним из скрепляющих клятву средств. В этом па­радокс позиции Кроули: он относился к христианству критически и в то же время на словах поклонялся и дове­рял ему. Возможно, он боялся отказаться от него полно­стью на тот случай, если вдруг оно и в самом деле пред­ставляет собой истинное учение. В конце концов, углуб­ляясь в изучение религии, он не мог не заметить, что христианство имеет свою собственную мощную традицию взаимодействия со сверхъестественным, магическую традицию.

Семнадцатого сентября Кроули снял апартаменты в отеле «Эшдаун-Парк» в Коулсдоне (графство Суррей). Здоровье его мгновенно поправилось. 21 -го числа закан­чивался длившийся тридцать две недели период приго­товления к Операции Абрамелина. Когда указанное время прошло, у Кроули как будто гора свалилась с плеч, и 9 ок­тября он провёл церемонию. «Кажется, я не предполагал, что достигну какого-то особенного результата, однако это произошло. Я осуществил Операцию Тайной Магии вол­шебника Абрамелина». Вовремя ритуала Кроули был убеждён, что его Ангел-хранитель вселился в него. В своём дневнике он писал: «Я действительно освободился от все­го, во мне была только эта Святая Возвышенная Сущность, и я удерживал её в себе в течение минуты или двух. Я сде­лал это. Я уверен, что сделал». Он ощущал себя во власти вышних сил и «ожидал, что Роуз [которая жила в отеле вместе с ним] сможет увидеть сияние вокруг его головы».

Сразу же после проведения Операции болезнь горла снова дала о себе знать, досаждая Кроули некоторое вре­мя, но он не придал ей значения. Он был слишком захва­чен тем, что «являлся носителем физического свидетель­ства успешно проведённой Операции». «Я излучал види­мый свет, — писал он, —люди на улицах оборачивались, чтобы посмотреть на меня; они не знали, что это значит, но впечатление было несомненным».

Наркотики сыграли значительную роль в подготовке и проведении Операции Абрамелина. К этому времени активные эксперименты Кроули с разными наркотиками превратились в систематическое изучение воздействия наркотиков на организм и регулярный их приём. В авто­биографии он признаётся, что употреблял гашиш после возвращения из Китая. Некоторые из его экспериментов «оказались неожиданно успешными». «Я обнаружил, — писал он, — что моя привычка анализировать и контроли­ровать собственные мысли позволяет мне наилучшим образом пользоваться тем эффектом, который дают нар­котики. Вместо опьянения у меня возникала необычай­ная способность к предельно глубокому самоанализу». 22 июля он сделал следующую запись в своём дневнике: «Я провёл замечательный эксперименте гашишем. Я при­нял около пяти крупинок и выкурил немного ганджи. Кро­ме того, я выпил довольно большое количество портвей­на». Кусочек гашиша на кончике спички он дал и своей медсестре, но та сказала, что по вкусу он напоминает бел­ладонну. В тот день, когда Операция Абрамелина была наконец проведена, Кроули записал в дневнике: «Много очень странных иллюзий, касающихся зрения, чувства пропорций, ориентации в пространстве, иллюзия иска­жения форм тела...» Внизу страницы было приписано: «...воодушевление, вызванное гашишем, смешалось с чув­ствами, навеянными ритуалом; теперь я едва ли могу определить, чему именно я обязан теми или иными свои­ми ощущениями».

Свои рассуждения о наркотиках Кроули собрал в эссе «Психология гашиша». Это произведение являлось глав­ным источником сведений по вопросам, касающимся наркотиков, вплоть до 1960-х. В нём Кроули делал вывод, что реакция на приём наркотика является индивидуаль­ной для отдельных людей или отдельных культурных групп. Например, он отмечал, как гашиш употребляют арабы, чтобы устроить шумный праздник, а исламисты — для убийства (слово «assassin» [убийца] происходит от араб­ского «hashasheen», что означает «поедатель гашиша»), тогда как на западных европейцев гашиш оказывает усып­ляющий эффект, вводя их в состояние самоуглубления. Проведённые впоследствии исследования в целом под­твердили правильность этой точки зрения.

На исходе лета 1906 года, когда Кроули готовился к Операции Абрамелина, у него появился новый друг. Это был Джон Фредерик Чарльз Фуллер, капитан 1 -го Оксфорд-ширского полка легкой пехоты. Первый контакт между ними состоялся, когда Фуллер, чей полк был раскварти­рован в Лакноу, написал Кроули в Дарджилинг, изъявляя желание поучаствовать в борьбе за приз, который Кроу­ли предлагал за лучшую критическую статью о своих ли­тературных трудах, и спрашивая, где бы он мог приобре­сти книги Кроули.

Фуллер, который перед тем, как его послали в Индию, участвовал в бурской войне, был очень умным молодым офицером. Он обладал быстрым и пытливым умом и со временем стал весьма знаменитым военным стратегом, но его взаимное притяжение с Кроули объяснялось дру­гими чертами его характера. Фуллер интересовался ок­культизмом, писал статьи для Agnostic Journal, считал себя рационалистом, был против иерархических религий и мечтал о новой, всеобъемлющей религии, которая бы заменила предыдущие, однако покоилась бы на их основ­ных принципах и догматах.

Летом 1906 года он вернулся в Британию в отпуск по болезни, чтобы вылечиться от брюшного тифа. Кроули и Роуз повстречали его в отеле «Сесиль». Между ними по­чти мгновенно завязалась дружба. Кроули вспоминал в автобиографии: «Мы оба считали его [христианство] ис­торически неверным, аморальным, политически несосто­ятельным и губительным для общества». Кроме того, они оба были против идеи социальной революции, имели похожие мнения о произведениях многих писателей, от Китса до Ницше, критически относились к «воинствую­щим атеистам» и считали себя интеллектуальными лиде­рами. Камнем преткновения была только ненависть Фул-лера к религии как таковой.

После их знакомства Фуллер горячо принялся за ра­боту над характеристикой Кроули как писателя, а также — коль скоро это было неотъемлемой его частью — как мага. В сущности, он начал свою статью ещё в Лакноу, но тогда отложил её, не закончив. К октябрю статья была уже гото­ва и почтой отправлена в Болескин. Будучи единственным участником конкурса, Фуллер выиграл приз, однако в выс­шей степени сомнительно, получил ли он когда-либо свои 100 фунтов вознаграждения. Его статья называлась «Звез­да Запада». Под «звездой» имелся в виду Алистер Кроули.

Для критической статьи этот текст был довольно стран­ным. Идею его можно кратко выразить двумя из него же взятыми предложениями: «Миру понадобилось 100 мил­лионов лет, чтобы произвести на свет Алистера Кроули.

Мир действительно потрудился, прежде чем породить этого человека». Большую часть статьи занимала конкрет­ная оценка литературного творчества и философии Кроу-ли. Несмотря на то что «Книга Закона» в статье не упоми­нается, тем не менее её идеи в какой-то форме всё же до­шли до Фуллера, поскольку в своём эссе он выступает за религию под названием «кроулианство».

Когда в 1907 году Chiswick Press напечатал статью роскошным изданием в бело-золотом ледериновом пе­реплёте тиражом в сто подписанных экземпляров, Кроу-ли был доволен. Статья получилась, по его мнению, «ост­рой и яркой». «Единственный её недостаток, — писал он, — это склонность к некоторому излишеству. Я предпочёл бы увидеть в ней больше критики и меньше преклонения по отношению к своим произведениям; но восторженность автора статьи была искренней и придавала нашей с ним дружбе такой смысл, что она стала одним из самых доро­гих моих воспоминаний». Книга была разослана по не­скольким печатным изданиям для рецензирования и по­лучила некоторый резонанс в прессе. Даже Флоренс Фарр писала о ней без всякой вражды. Однако немало было и тех, кто не был расположен к Кроули столь добро­желательно. Многие члены «Золотой Зари» по-прежнему жаждали мести, не говоря уже о Мазерсе и его последо­вателях, других писателях, а также Альпийском клубе, чле­ны которого считали, что Кроули запятнал честь альпи­низма. Кроули держался «в стороне от каких бы то ни было сообществ и попросту отказывался признавать существо­вание людей, которые занимались тем, что играли в поэ­тов, писателей и философов».

В автобиографии Кроули заявляет:«1907 и 1908 годы можно назвать годами свершения. Ничего нового не вли­лось и не вмешалось в мою жизнь, но многие из посеян­ных в прошлом зёрен принесли урожай». Тем не менее бывали и горькие моменты.

Примерно в это время начало подходить к концу наследство Кроули. Одним из первых признаков этого является письменное замечание по поводу проблем, с которыми он столкнулся в Болескине, где в качестве при­чины этих проблем он называет «расточительство и нече­стность управляющего имением». «В отсутствие кошки, — пишет он, — мышке было чем заняться». Он мог бы пред­принять какие-то шаги, чтобы поправить своё плачевное финансовое положение, начать вести спокойную семей­ную жизнь и заниматься магией, однако он не сделал это­го. Как заметил Аллан Беннет в разговоре с Клиффордом Баксом несколько лет спустя, Кроули мог бы дать миру много хорошего, но вместо этого направил свою жизнь в неверное русло.

Беннет приехал в Англию в 1908 году и оставался там с апреля по октябрь, прежде чем вернуться в Бирму. В шафранных одеждах буддийского монаха и в сопрово­ждении нескольких помощников, он приехал с миссией основания международной буддийской ассоциации. По­зднее он вынужден был приезжать в Британию в связи с состоянием здоровья. Страдая от астмы, болезни пече­ни и мочекаменной болезни, он едва мог дышать тяжё­лым лондонским воздухом, и силы его поддерживались только инъекциями легально прописанного ему героина. Бакс описал, как выглядел в это время Беннет:

Двадцать лет физических страданий истощили его и оставили на нём глубокие следы; жизнь, отданная медитации на тему вселенской любви, придала его внешности черты, которые ни с кем нельзя было спу­тать. Кожа его была почти тёмной, линия рта — твёр­дой, хотя рот его ввалился, как у старика, а глаза мягко светились цветом тёмного янтаря. С первого взгляда я понял, что он никогда не прикладывал специальных усилий, чтобы казаться мистиком. Он действительно ничего о себе не мнил. Я полагаю, что за его плечами лежал опыт, по важности превышающий опыт любого другого англичанина, но сам он рассматривал пере­житое им как первые вехи на пути, по которому в конце концов должны пройти все люди. Помимо всего про­чего, в момент нашего знакомства и всегда при после­дующем общении я ощущал некое мягкое, но сильное излучение, постоянный духовный свет, окружавший всё его существо.

Подводя итог, Бакс писал: «Как буддист он представ­лял собой живую и могущественную личность; как обы­кновенный человек, скромно живущий в Лондоне, он пред­ставлял собой физически больное, преждевременно со­старившееся существо». Его квартира, которую посетил Бакс, «была тесной и в плохом состоянии. Его мебель — и его так называемое имущество состояли из двух плетё­ных стульев, таза для мытья, складной кровати, несколь­ких книг и журналов, аккуратно сложенных на полу, и ста­туи Будды из Бирмы, который царил над комнатой, стоя на каминной доске. Моль, как я заметил, жадно поедала тонкое стёганое покрывало моего друга». С его пальто, по наблюдениям Бакса, моль слетала каждый раз, когда он его надевал: как истинный буддист, Беннет никогда не причинял моли никакого вреда и говорил о красоте этого насекомого. Умер Беннет в 1923 году в Лавендер-хилле вКлэпхеме.

Возможно, вдохновлённый льстивой статьёй Фуллера, Кроули был убеждён, что находится в данный момент на вершине своего поэтического дарования. В автобио­графии он заявлял, что как поэт он встал наконец в полный рост. Моя техника стала со­вершенной; она стряхнула со своих сандалий послед­нюю пыль, оставшуюся на них от хождения путями ста­рых мастеров. Я сочинял лирические и драматические произведения, свидетельствующие об изумитель­ном мастерстве в области ритма и рифмы, демонстри­рующие разнообразные изобразительные средства, не имеющие себе равных в истории языка, и столь сильные идеи, что они въедались в душу читателя, как купорос. Я мог бы без труда занять в глазах обществен­ности полагающееся мне достойное место среди моих великих предшественников, если бы не одно роковое обстоятельство. Моя точка зрения настолько ориги­нальна, мои мысли настолько глубоки, а намёки на­столько тонки, что поверхностные читатели, увлечён­ные лёгкой музыкой слов, впадали, так сказать, в со­стояние опьянения и неспособны были воспринять суть. Читатели не осознавали, что мои яркие сравне­ния обладают тонким смыслом, понятным лишь для знающих людей... Те, кто любит мою поэзию, не счи­тая довольствующихся лишь звуком того, что они при­нимают за смысл, утверждают, что никакая другая поэзия им не нужна.

В столь высокой самооценке он дошёл даже до того, что объявил себя выше «Фрэнсиса Томпсона, У.-Б. Йейтса, Редьярда Киплинга, а затем и Джона Мэйсфилда, Руперта Брука и другой мелкой сошки, чьи лучшие достиже­ния ограничены узостью их устремлений».

Из кого состояла читательская аудитория Кроули, остаётся загадкой. Стопы его книг по-прежнему лежали нераспроданными, и он знал, что число его читателей ни­чтожно. Тем не менее он продолжал издаваться не столько для того, чтобы войти в литературный мир — Кроули ощущал себя выше любых объединений и школ, —сколь­ко для того, чтобы сделать себе рекламу и завоевать то признание, которого, по его мнению, заслуживал его талант. «В ответ на широко распространённое отсутствие интереса к моим литературным трудам, — писал он во введении к книге "Серая амбра", вышедшей в 1910 году, — я позволил себе издать небольшой и непредставительный сборник оных... Выбор стихотворений был произведён ко­миссией из семи компетентных персон без согласования друг с другом. В сборник включены лишь те стихотворе­ния, которые получили наибольшее число голосов. Итак, теперь это издание, почти нарочито демократическое, предлагается вниманию британской публики в полном убеждении с моей стороны, что оно получит то количе­ство внимания и одобрения, к которому я уже привык». В этих словах ясно просвечивает разочарование Кроули по поводу того, что он всё ещё непризнан как литератор.

У Кроули была та же проблема, которая всегда терза­ла поэтов. Даже Джон Ките и «мелкая сошка» Руперт Брук мучались ею. Это было тщеславие и, как следствие, не­способность к самокритике. Ещё одним писателем, кото­рый испытывал к Кроули дружеские чувства и поддержи­вал с ним близкие отношения до самой его смерти, был Луис Амфравиль Уилкинсон. Уилкинсон признавался в упомянутом пороке в своей книге «Семеро друзей», вы­шедшей под псевдонимом Льюис Марлоу, и старался как-то умерить писательскую плодовитость Кроули, однако, разумеется, безуспешно. Уилкинсон был один из немно-гих истинно талантливых писателей в кругу знакомых Кроу­ли. У них было много общего. Уилкинсон был сыном свя­щенника и тоже взбунтовался против того воспитания, которое дали ему родители, посвятив себя борьбе про­тив лицемерной позиции общества в отношении нрав­ственности и секса. Будучи студентом колледжа Рэдли, он переписывался с Оскаром Уайльдом, когда тот отбывал срок за «совершение неприличных поступков», а также поступил в Оксфордский университет только для того, чтобы быть исключённым за богохульство.

«Серая амбра» представляла собой том избранных стихотворений. Другие издания этого периода были оригинальными произведениями. Первой в тот «год ли­тературных чудес» стала книга «Облака без воды». Вклю­чая стихотворения, находящиеся по своему содержанию на грани непристойности, она якобы была написана не­ким преподобным К. Вери и «частным образом издана для внутреннего пользования Министерством по делам религии». Эта книга была вдохновлена женщинами, с ко­торыми Кроули был знаком. С одной из них он познако­мился в отеле «Эшдаун-Парк». Это была Вера («по англий­ским меркам одна из самых красивых молодых девушек, когда-либо ступавших по земле»), однако она предпочи­тала называть себя Лолой. Новорождённая дочь Кроули была названа в честь неё. Ещё одной женщиной, оказав­шей влияние на тексты этой книги, стала Кэтлин Брюс, с которой Кроули был знаком в Париже и которой посвя­тил «Родена в стихах». Ученица Родена, она познакомила Кроули с «пыточным наслаждением духовного садомазо­хизма». Впоследствии она и сама стала знаменитым скульп­тором и вышла замуж за капитана Роберта Скотта, поляр­ника, исследователя Антарктики. Завершающая часть кни­ги была вдохновлена Адой Леверсон, близким другом и сторонником Оскара Уайльда, с которой у Кроули был ко­роткий, но бурный и страстный роман. По-настоящему красивая женщина, славившаяся своими белокурыми во­лосами и профилем, напоминавшим профиль Сары Бернар, она разошлась со своим мужем Эрнестом в 1902 году и теперь начинала делать карьеру в качестве популярной писательницы. Их с Кроули сближали свойственные обо­им чувство юмора и цинизм.

В завершение этого достопамятного в литературном отношении года в феврале 1908-го Кроули написал «Ми­ровую трагедию», своё первое автобиографическое про­изведение. Оценённое им самим как «несомненный пре­дел силы моего воображения, моей метрической сво­боды, богатства моих выразительных средств и моего умения соединять самые несовместимые идеи в стрем­лении к совершенству», оно было написано всего за пять дней в Истбурне, куда Кроули приехал, чтобы навестить свою мать.

Существует много разных предположений по поводу отношений взрослого Кроули с матерью. И письменно, и в разговорах с друзьями он открыто заявлял о своём непреходящем чувстве ненависти к ней и к её убежде­ниям. Мысли о ней редко покидали его. 21 сентября 1906 года, во время подготовки к Операции Абрамели-на, он набросал в своём дневнике «прекрасную поэтиче­скую идею (лучшую за последние несколько лет). Сын со­вершает самоубийство в присутствии своей матери как самое жестокое наказание, которое он только может для неё придумать». Однако, несмотря на проявившуюся здесь злобу, он поддерживал тесные отношения с мате­рью. И в самом деле, его дневник за 1906 год пестрит записями о пребывании в Истбурне, где его мать жила в одном доме с двумя пожилыми лицемерными «плимут­скими сестрами» и несколькими «чешущимися от блоши­ных укусов кошками», где только «одно блюдо подавалось к завтраку, обеду и ужину; и этим блюдом был холодный варёный Христос». Глядя на двух старых склочниц, Кроули думал о том, что когда-то и они были счастливыми моло­дыми девушками, и решил, что именно на нём лежит от­ветственность «рассказать правду этой лицемерной Анг­лии», чтобы больше никого не постигла подобная судьба. Бродя по гряде известковых холмов, навещая место сво­их первых альпинистских подвигов — скалу Бичи-Хед, ме­дитируя и лёжа в траве с девушкой по имени Мэйбл, кото­рую он, по-видимому, уважал меньше, чем дрессирован­ную блоху, Кроули решил, что пора навести порядок в мире. Так родилась «Мировая трагедия». Он объявил, что это его подарок мальчикам и девочкам Англии, их «хар­тия свободы».

В эти годы Кроули был занят ещё одним литератур­ным трудом. В конце 1906 года он снова заболел. Днев­никовая запись за 1 января 1907 года уныло сообщает: «В Бурнемуте, лечусь от болезни горла». По настоянию своего врача Кроули приехал сюда 11 декабря, чтобы подышать солёным морским воздухом, который считал­ся целебным. Четырьмя днями позже Кроули начал пи­сать произведение, которое получило известность под заголовком «Книга 777», отрываясь от работы только для того, чтобы прогуляться по берегу моря или провести денёк в Лондоне, у кого-нибудь из друзей. Бурнемут ка­зался ему скучным. В дневниковой записи за 29 января чувствуется облегчение: «Уехал из Бурнемута, надеюсь, что навсегда».

Кроули называл «Книгу 777» «полным словарём соче­таний всех магических элементов, представляющим со­бой единственный в своём роде полный справочник в дан­ной области. По отношению к языку оккультизма эта кни­га — то же, что "Уэбстер" или "Мюррей" для английского языка». Заявленная как каббалистический словарь, эта книга главным образом представляла собой сравнитель­ную таблицу религиозных символов и образов. В ней было мало страниц, но она стала первой книгой подобного рода, и в течение последующих лет Кроули совершенство­вал и пополнял её. Говоря по правде, эта книга не была целиком его собственным произведением. Работа над справочником была начата Алланом Беннетом и Мазер-сом. Заметки Беннета содержались в его записных книж­ках, которые он отдал Кроули перед отъездом на Цейлон в 1900 году. Надо отдать должное Кроули: в 1909 году кни­га вышла анонимно, Кроули не объявил себя её автором.

Не удовлетворившись занятиями поэзией, каббали­стическими изысканиями, а также спасением британской молодёжи, Кроули взялся осваивать профессию эссеис­та. Несомненно, у него были для этого все предпосылки.

Он был хорошо образован, невероятно начитан, самоуве­рен, эрудирован (хотя нередко чересчур многословен), остроумен. На редкость педантичный, он, тем не менее, писал, ориентируясь на наиболее образованную публику; и точно так же, как в случае с усложнённым символизмом его поэзии, значительная часть того, что он писал, не до­ходила до сознания большинства его читателей.

Также, как это было с его художественными произве­дениями, Кроули получал мало дохода от своих эссе, если вообще что-нибудь получал. Вплоть до того времени, ко­гда Кроули было уже за тридцать, источником его доходов служило исключительно наследство. За всю свою жизнь Кроули ни разу не состоял на службе. Если бы управление его капиталом велось тщательно, он мог бы с комфортом прожить всю свою жизнь тол ько на доходы, приносимые этим капиталом, и при этом даже потакать некоторым своим слабостям, хотя, возможно, и не столь грандиоз­ным, как попытка покорить Гималаи. Он, несомненно, имел бы возможность следовать своим магическим наклонно­стям. Однако это было не в характере Кроули. Он был че­ловеком, который жил настоящим моментом и притом жил в полную силу. Он был маниакально одержим самой жизнью. Чем бы он ни занимался, пока на этом были сосредоточены его внимание и интерес, он занимался этим с предельной отдачей. Он вёл подробные дневники (как мирские, так и магические, часто делая записи на англий­ском, древнееврейском, стенографическим способом и на арабском). Он писал с жадностью, читал скорее от жажды знаний, чем для развлечения, вёл обширную пе­реписку со всевозможными людьми и даже занимался изобретением игр и головоломок. Например, 7 апреля 1907 года он занёс в свой дневник разработку игры-головоломки под названием «Отряд неуклюжих бунтовщи­ков». В течение следующих недель он придумал «паззл на трубе» и приспособление для игры в гольф в помещении.

Для проведения времени вне дома во время жизни в Лондоне у Кроули имелось несколько излюбленных мест. Некоторыми из них были рестораны или пабы. Другим таким местом была аптека на Стэффорд-стрит, непода­лёку от Пиккадилли, которую содержал человек по имени Э.-П. Уинрэй. Мрачный ланкаширецслысой головой, на­висшими бровями, острым взглядом и циничным сме­хом, он был, по словам Кроули, очень разумным чело­веком, разбирался в мельчайших аспектах человеческих слабостей и знал «все лондонские секреты». Возможно, Уинрэй был таким и в самом деле, поскольку являлся по­ставщиком наркотиков и других снадобий богатым и со­стоятельным людям. Следует отметить, что продажа мно­гих из этих препаратов была легальной. Однако люди с положением в обществе, разумеется, хотели, чтобы их пристрастия хранились в тайне. Почти не вызывает сомне­ний тот факт, что этот человек был поставщиком наркоти­ков и для Кроули, поскольку он доставал (или изготавли­вал) для Кроули такие вещества, как «кифи», древнее еги­петское благовоние, а также ритуальные благовония и масла для Операции Абрамелина. Поскольку Кроули в 1906 году много экспериментировал с гашишем, более чем вероятно, что он пополнял свои запасы при помощи Уинрэя, который был арестован через несколько лет, ко­гда вступил в силу «Закон о вреде наркотиков», за несо­блюдение запрета на торговлю ими.

Именно через этого аптекаря Кроули познакомился с человеком, которого в автобиографии он называет Гра­фом Коука и Крэнкама. Настоящее же его имя было Джордж Монтэгю Беннет, 7-й графТанкервиля, адъютант герцога Мальборо, в бытность последнего вице-королём Ирландии. Первая их встреча произошла 21 февраля 1907 года, когда граф сообщил Кроули, что его мать, леди Оливия, старшая дочь 6-го герцога Манчестерского, на­меревалась (при поддержке ещё одной женщины) убить его с помощью колдовской силы. Кроули было очевидно, что граф страдает паранойей, возможно, по причине сво­его пристрастия к кокаину. Тем не менее Кроули согласил­ся попытаться противодействовать колдовской силе, а за­одно вылечить мучающую графа паранойю. Это делалось не из филантропических побуждений. Кроули получал материальное вознаграждение за свою работу, кроме того, оплачивались все его издержки.

После серьёзного анализа проблемы Кроули объя­вил, что единственным выходом для Танкервиля являет­ся развитие собственных магических сил, с тем чтобы противостоять чарам матери и её сообщницы. В тече­ние нескольких недель они часто встречались или пере­писывались. Кроули посылал Танкервилю книги для изу­чения и регулярно раскладывал карты Таро, каждый раз обнаруживая, что те сулят Танкервилю недоброе. Для того чтобы иметь возможность оставаться наедине, Кро­ули заставил Танкервиля снять яхту, которая во время их занятий стояла на якоре выше по течению от Баклерс, в тихом месте реки Больё, что в Хэмпшире. На борту этой яхты Кроули обучал Танкервиля формировать своё астральное тело. Примерно через неделю Кроули объ­явил, что им необходимо вместе отправиться в маги­ческое путешествие в чужие края. Расходы оплачивал Тан­кервиль.

Таким образом, они отправились в путь и прибыли в Париж 29 июня проездом через Марсель. Первого мая путешественники стали пассажирами лайнера компании Р & Q «Монголия», шедшего в Гибралтар, откуда они на­правились в Танжер и оказались на месте 6 июля. Кроули, справедливо убеждённый втом, что кокаин вызывает при­выкание в большей степени психологического, нежели физиологического, характера, надеялся, что свежий воз­дух путешествий по неизведанным местам излечит Танкер­виля от его вредной привычки. Когда Кроули и Танкервиль прибыли в Танжер, им сообщили, что они не смогут вы­ехать из города, потому что в Марокко имеют место обще­ственные беспорядки. Тогда Кроули оделся в бурнус и от­правился на рынок, «в поисках любых приключений, какие только могут встретиться на пути». Он «потрясающе про­вёл время», в том числе и с молодыми мужчинами, как можно предположить, зная его пристрастие к ним и учи­тывая широкое предложение подобного рода услуг в Тан­жере. Танкервиль не присоединился к нему в этих развле­чениях. Надо сказать, что с графом было нелегко. Он не переставал упрекать Кроули в неуважительном отноше­нии к себе. Со своей стороны Кроули действительно не уважал своего работодателя. Во-первых, тот бил свою жену, что для Кроули, если не считать единственного раза, когда он отшлёпал Роуз, было неприемлемо. Дважды из-за побоев Танкервиля у его жены случались выкидыши. В припадке паранойи граф обвинял свою мать в крово­смесительной связи с 6-м герцогом Манчестерским, а также в прелюбодеянии, лесбийских связях и колдов­стве. По мнению Кроули, разговаривать с раздражитель­ным графом было всё равно, что «сидеть в одной клетке с диким зверем. С него нельзя было спускать глаз. Стоило допустить в его адрес одно неосторожное слово раздра­жения или возмущения, и, я уверен, он впал бы в буйное помешательство».

Общественные беспорядки в Марокко закончились свержением султана. Народ ликовал. За пределами горо­да стало более безопасно, но поскольку Танкервилю всё ещё не удавалось проникнуть в духовную суть вещей, Кроу­ли предпринял несколько «одиноких прогулок в поисках приключений». Во время одной из таких прогулок он на­толкнулся на группу дервишей, исполнявших священный танец. Кроули прошептал мантру, которая сделала его «не­видимым», и вошёл в круг танцующих. В автобиографии он описывает это зрелище:

Среди танцующих были женщины, но они не играли никакой активной роли, а лишь дополняли круг. Сам круг составлял около тридцати футов в диаметре. На краю его на корточках, как обычно, сидели музыканты и, как обычно, играли изо всех сил, в то время как не­сколько мужчин, вооружённые очень маленькими, лёг­кими, искусно сделанными топориками, танцевали и издавали возгласы. Они определённо не являлись обыкновенными орудиями, предназначенными для повседневной жизни, но были сделаны специально для этой церемонии. При помощи этого оружия мужчины ранили себя в голову (изредка — в другие части тела), пока кровь не начинала течь со всех сторон. Разуме­ется, они не ощущали никакой боли, и даже те из них, кто был по-настоящему ослеплён потоками крови, тем не менее могли видеть.

При виде этого зрелища Кроули охватило волнение, но, удержавшись от соблазна дальнейшего участия в це­ремонии, он незаметно удалился.

Танкервиль, чьё отношение к Кроули достаточно ясно выразилось в следующей его жалобе 7 июля: «Я устал от того, что вы меня учите, учите, учите, как будто вы Бог Всемогущий, а я несчастный кусок дерьма на дороге!», вскоре выместил на нём свои параноидальные наклонно­сти: он решил, что Кроули является участником заговора его матери. Кроули, понимая, что здесь едва ли можно что-либо исправить, и больше не надеясь извлечь из об­щения с графом финансовую выгоду, счёл дело закончен­ным. Из Марокко они отправились в Испанию и Гранаду. Альгамбра показалась Кроули знакомой, и он решил, что уже был там в прошлой жизни. Побывав в цыганском та­боре, расположившемся неподалёку от города в пеще­рах, он назначил свидание цыганке, с которой «испытал стихийный и неудержимый всплеск любви, возможный

лишь тогда, когда красота человеческого тела находится в естественной гармонии с красотой природы». Занятия любовью вдохновили его на стихотворение под названи­ем «La Gitana», которое он считал лучшим из своих лири­ческих произведений.

Вернувшись в Британию и сняв с себя бремя в лице графа, Кроули написал несколько магических текстов. Происхождение этих текстов загадочно. Они не были про­диктованы ему подобно «Книге Закона». Неверно и то, что Кроули записал их автоматически, хотя он утверждает, что пребывал в сознании не всё время их написания. Первые две книги назывались «Liber Cordis Cincti Serpente» и «Liber Liberi vel Lapidis Lazuli». Вдобавок к ним он написал не­сколько магических эссе и твёрдо решил сочинить ряд гимнов в честь Блаженной Девы Марии с католических позиций. Наиболее точно это действие можно охаракте­ризовать как поэтический тест: Кроули, как величайший поэт своей эпохи, был способен смотреть на мир глаза­ми других людей, даже если предметом рассмотрения была ненавистная ему религия.

Именно летом 1907 года у Кроули появились первые ученики, желающие обучаться магии. После его опыта с графом Танкервилем Кроули, кажется, осознал, что его магические способности могут быть хорошим товаром. В самом деле так оно и было. Общество испытывало ин­терес к оккультизму. Реакция против викторианской сдер­жанности и зажатости набирала силу. Быстро развивался спиритизм, а медиумы были настолько частым явлением, что их рекламой пестрели окна газетных киосков. Рост уровня образования и ощущение научного прогресса под­хлёстывали новые интересы людей.

Точно известно, что к 1912 году у Кроули был стабиль­ный, если не сказать очень высокий доход, получаемый им от учеников, большинство которых составляли бога­тые люди, которые не только оказывали ему финансовую помощь, но и могли дать ему рекомендацию в светском обществе. Когда его собственное благосостояние умень­шилось, исключив его из числа богатых людей, его репу­тация в некотором смысле заменила деньги, и связи Кроу-ли в определённых кругах сохранились. Художница Нина Хэмнетт в автобиографии «Смеющийся торс» вспомина­ла, как однажды она приходила к Кроули, о котором была предупреждена как о хитром и безнравственном челове­ке, но который на поверку оказался очень умным, хотя она всегда относилась к нему настороженно. Он поручил ей нарисовать несколько панно с видами стихий: одно из них, изображающее огонь, было настолько удачным, что каза­лось, будто оно освещает кабинет Кроули. У Кроули Хэм­нетт встретила глухого, но «богатого владельца кондитер­ской фабрики, который намеревался изучать магию». Кро­ули дал ему наркотик, вызывающий яркие цветовые видения. Ученик вяло сидел у камина. Кроули время от времени давал ему лист бумаги, прося записать то, что он видит. Хэмнетт вспоминает, какая досада охватила Кроули, когда он получил ответ: «Я вижу цветные узоры, похожие на изразцы в Музее Виктории и Альберта».

Осудить Кроули за то, что он набирал учеников, легко. Те, кто считал его шарлатаном, рассматривали это учительство как надувательство доверчивых людей, тогда как те, кто разделял его магические убеждения, критиковали его за торговлю своей магической честью, не говоря уже о магических тайнах. Однако Кроули относился к своей деятельности всерьёз. Он был убеждён, что должен учить, что это один из смыслов его жизни. Подобно своему отцу, с которым он, вполне вероятно, идентифицировал себя в этом отношении, Кроули полагал, что живет на земле для того, чтобы распространять весть о спасении, хотя и не ту, которая исходит от Христа. Произведения для епи­скопов литературы для чтения, выдаваемые им ученикам, были эклектичны и требовали значительных интеллектуальных способностей — Кроули же прочёл каждую из книг, значившихся в этих списках. Помимо преподавания ма­гии, Кроули читал своим ученикам очень детальный и очень продуманный курс гуманитарных наук. И даже если он брал за это деньги, он всё же выполнял приказ Тайных Учителей, распространяя их учение.

Двадцать пятого марта Кроули снял апартаменты на четвёртом этаже дома номер 60 по Джермин-стрит, все­го в нескольких минутах ходьбы от аптеки Уинрэя. Но не соседство торговца наркотиками заставило его пере­ехать. Кроули нуждался в отдельном месте для жизни. Со­стояние Роуз ухудшалось, и в течение лета количество употребляемого ею алкоголя увеличилось настолько, что наконец она стала выпивать в день больше бутылки спирт­ного, как правило, джина или виски. Наконец осенью она согласилась отправиться в клинику в Лестере, чтобы ле­читься от алкоголизма. Казалось, у неё получалось воздерживаться от алкоголя, и после двух недель прогулок по горам и совместного с Кроули скалолазания она вернулась в Лондон здоровой. Однако через десять дней Роуз снова была пьяна. «Я сделал всё, что было в человеческих си­лах, — сказал Кроули, — но ситуация была безнадёжной». это правда, он сделал для Роуз многое, но мог бы сделать ёщё больше, оставшись с ней, вместо того, чтобы ехать куда-то с Танкервилем, однако Танкервиль платил деньги. К концу весны 1908 года Роуз была уже в очень плохом состоянии. Алкоголизм заставлял её идти на хитрости, и однажды Кроули случайно застиг Роуз с бутылкой. Они жили в доме 21 по Уорвик-роуд, когда Кроули однажды вечером последовал за Роуз в гостиную, которая находилась в цокольном этаже дома. Роуз спустилась туда под предлогом, что хочет закрыть двери дома на ночь. Кроу­ли видел, как за считанные секунды она успела подойти к буфету, достать бутылку шотландского виски, сделать большой глоток, выпить довольно значительную часть содержимого и поставить бутылку на место. Её движения были настолько быстрыми, что Кроули назвал их «актом престидижитации».

Кроули обсудил ситуацию с Джеральдом Келли, Оска­ром Экенштайном и семейным доктором. Все трое при­шли к общему выводу. Было бы неплохо, если бы Кроули на время ушёл от Роуз с условием, что вернётся лишь то­гда, когда она перестанет пить. Кроули по-прежнему утверждал, что любит Роуз, и, возможно, был искренен. В своей пусть эгоцентрической манере он действительно любил её. 28 апреля Кроули уехал в Париж, где поселился в «Отель де Блуа» на улице Вавен, 50 в Латинском кварта­ле. Здесь он будет останавливаться в течение ряда следу­ющих лет, приезжая в Париж.

В тот год это был не единственный его отъезд из Лон­дона. Кроули вёл странствующий образ жизни. Обосно­вавшись в Лондоне, он, тем не менее, постоянно переме­щался из одного места в другое, то наведываясь в Болес-кин, то отправляясь в Истбурн, а то уезжая в Париж.

В Париже Кроули начал писать новеллы. В основном это были мрачные рассказы, но причина их мрачности заключалась не в настроении Кроули. Эксцентричные, жут­кие, леденящие кровь истории были в те времена популярным жанром, так что, возможно, Кроули интересова­ло, сможет ли он, при том что поэзия не приносила ему ни гроша, заработать что-нибудь беллетристикой. По­пулярные журналы платили неплохие деньги за такой литературный материал. Судя по всему, Кроули не очень широко распространял свои новые произведения или, если это не так, они были недостаточно хороши, чтобы победить в конкурентной борьбе. Хотя, разумеется, они читались редакторами журналов. Между тем известность Кроули в определённых кругах Лондона росла. Благодаря тому что он набирал учеников, его имя начинало звучать повсюду. Так же быстро росла его репутация «безнравственного» человека, несомненно усиленная славой дам­ского угодника. Для известности были и другие причины: он обладал харизмой, был (когда хотел) обаятельным че­ловеком, прекрасным собеседником и, помимо всего прочего, относился к столь любимым британцами эксцен­тричным натурам.

Рассказы Кроули соответствовали законам жанра. Новелла «Охотник за душами» повествовала о безумном враче, который отравил своего пациента, засвидетель­ствовал его смерть, замуровал его тело в парижскую мо­стовую и препарировал его мозг, чтобы обнаружить душу. Кроули отмечал, что это была «хорошая рождественская идея». В рассказе «Рак» знаменитый художник думает, что болен раком горла. Его доктор ставит ему диагноз «не­врастения» и советует отправиться в автомобильное путешествие по Пиренеям. Когда же они вдвоём едут в горы, доктор прямо там перерезает пациенту горло. В рассказе «Сон Цирцеи» главный герой спасает моло­дую девушку оттирании, которой она подвергается со сто­роны своей матери: здесь очевидна параллель со «спасе­нием» Роуз посредством женитьбы на ней.

Париж вскоре наскучил Кроули, и он отправился в Ве­нецию. Венеция тоже не доставила ему радости, и он вер­нулся в Париж, не переставая всё это время писать рас­сказы. В Париже он получил письмо от его преподобия мистера Келли, в котором сообщалось, что теперь он может вернуться в Англию. Кроули вернулся, и они с Роуз на две недели отправились в Сэндвич. Было очевидно, что дела Роуз стали ещё хуже. Она исчезала на рассвете и к завтраку являлась совершенно пьяной.

Положение Роуз было безнадёжным, и в первую неде­лю июля Кроули снова отбыл в Париж. Он ехал в сопро­вождении своего очередного, только что появившегося ученика. В будущем им предстояло в течение многих лет оказывать влияние друг на друга.

В ноябре 1906 года умер Уильям Стюарт Росс (он же Саладин), главный редактор Agnostic Journal. На его похоронах Фуллер повстречался с двадцатитрёхлетним молодым человеком еврейского происхождения по име­ни Виктор Бенджамин Нойбург, который только что по­ступил в кембриджский Тринити-колледж с целью изуче­ния языков и читал кое-что из поэзии Кроули. Они разго­ворились и познакомились.

Подобно Кроули, Нойбург бунтовал против своих ро­дителей и в детстве страдал от их притеснений. Мать обо­жала его, и, хотя ребёнком он был горячо любим, тем не менее считал своих родителей лишёнными воображения и в интеллектуальном смысле приземлёнными людьми. Кроме того, они были очень религиозными и верили, что не следует стремиться к счастью, потому что это неугод­но Богу, которого они представляли мстительным тира­ном. Когда Нойбург оказался в Кембридже и обнаружил, что в мире есть и другие люди, мыслившие так же, как он, он почувствовал себя свободным. Поскольку Нойбург со­чинял стихи, он начал рассылать их по редакциям перио­дических изданий. Росс напечатал одно из стихотворе­ний в своем журнале в сопровождении критической ста­тьи. Потом ещё одно появилось в Freethinker. Начало j литературной карьере Нойбурга было положено.

Фуллер рассказал о Нойбурге Кроули. Согласно днев­никовым записям Кроули, его первая встреча с Нойбургом произошла в Кембридже 27 февраля 1907 года, ко­гда Кроули, по своему обыкновению без предупреждения, явился домой к Нойбургу в Тринити-колледж, объявив ему, что случайно прочёл какие-то из стихотворений Нойбур­га, с очевидностью свидетельствующие, по его мнению, о том, что их автор имеет опыт астральных путешествий.

Поездка в Кембридж была предпринята не специально для того, чтобы познакомиться с Нойбургом. В Кембрид­же Кроули бывал часто. Ему нравилась атмосфера этого города, здесь он ощущал некоторую ностальгию и, при­езжая, прочёсывал улицы и колледжи в поисках магиче­ских учеников и последователей. Возможно, он также не упускал возможности завести себе на время одного-двух любовников среди студентов или девушек, работавших в барах и магазинах.

В течение следующих дней Кроули и Нойбург встреча­лись несколько раз, а 1 марта отправились на студенче­скую дискуссию, в которой Кроули принял участие. Кроу­ли обнаружил, что молодой человек неряшлив, равноду­шен к своему внешнему виду, несколько грязен по причине нерегулярного мытья, что у него плохо пахнет изо рта, а также что он нервный, легко возбудимый, начитанный, остроумный и добродушный. Кроме того, он оказался агностиком, вегетарианцем и мистиком. У него были ярко выраженные еврейские черты: большая голова, тёмно-русые волосы, тёмные, слегка прикрытые глаза и очень толстые губы, которые, как писал Кроули, были «в три раза больше, чем им бы следовало быть, и эти губы, как будто сотворенные в последний момент, впопыхах, разражались самым необыкновенным смехом, какой мне когда-либо доводилось видеть». Этот приводящий в замешательство, почти грубый смех был описан Джин Овертон Фуллер, другом и биографом Нойбурга, как «не имеющее вариа­ций гоготанье на одной и той же высокой ноте».

Однако Кроули увидел в Нойбурге что-то ещё. Моло­дой человек был одарён магическими способностями и восприимчив к оккультным наукам. Покинув Кембридж 3 мая, Кроули коротко записал в дневнике: «Вернулся в город — так закончилось моё Первое Миссионерское Путешествие». Он нашёл нового подававшего надежды ученика.

Одно связанное с Нойбургом обстоятельство приво­дило Кроули в восторг. Его новый друг уже обладал не­которым опытом ясновидения и занятий спиритизмом.

Каким бы наивным ни был Нойбург, какую бы потрёпанную одежду он ни носил, но он был уже заинтересован магией, и вскоре Кроули уже знал, что в лице Нойбурга он имеет не только преданного последователя, но человека, кото­рого он может ввести в свою религию и который примет его в качестве своего наставника. Притом не только в смысле учительства.

Что же касается Нойбурга, то он был заворожён эзоте­рическими вопросами, страстно желал учиться и знал всё о Тайных Учителях и наставниках. И вот в лице Кроули он встретил одного из них во плоти, причём такого, который был готов взять его в ученики. Кроули воплощал собой всё, о чём тайно мечтал Нойбург. Это был и мудрец, и гуру, и святой наставник, за которым он, скромный студент, мог последовать. Почти не вызывает сомнений тот факт, что за эти несколько мартовских дней Нойбург влюбился в Кроули, как в мага и как в человека одновременно.

В 1935 году Нойбург рассказывал Джин Овертон Фуллер о том, каким ему виделся Кроули в первые дни их знакомства. В биографии Нойбурга она писала: «Он про­стыми словами описывал мне Кроули таким, каким ви­дел его в юности: его внешность, его походка и манера держать себя, величественная и имевшая в себе что-то, львиное, черты его лица, его широкий лоб. "Я подумал, что он дворянин, — говорил Нойбург, — я полагаю, вы подумали бы то же самое"». И в самом деле, Кроули был привлекательной фигурой. На людях он рисовался и сра­зу производил впечатление. В процессе работы над био­графией Нойбурга Джин Овертон Фуллер разговаривала с Джеральдом Келли, который сказал: «В первое время нашего общения с ним [Кроули] он производил впечат­ление чрезвычайно приятного человека», добавляя, что Кроули был общительным, образованным, весёлым и физически сильным, уравновесив, однако, свою похвалу таким замечанием: «Он не был джентльменом. В нём было что-то вульгарное. Тем не менее, — добавлял Келли, — он был отличным компаньоном в любом деле».

Так же, как в случае с Танкервилем, Кроули начал заня­тия с Нойбургом стого, что дал ему свой обширный спи­сок литературы, к некоторому разочарованию Нойбурга, уже достаточно начитанного для своего уровня. Однако этот новый, в высшей степени разносторонний список открыл Нойбургу то, что лежало за пределами его уни­верситетских занятий. Тому же способствовали его бесе­ды с Кроули, происходившие во время совместного куре­ния марихуаны или гашиша.

В Кембридже Нойбург был активным членом Кемб­риджской университетской ассоциации свободомысля­щих, а также студенческого кружка под названием Обще­ство Пана, куда Кроули несколько раз приглашали читать доклады о мистицизме, причём собрания проходили пря­мо в студенческих комнатах. Всё было бы хорошо, если бы Кембриджский христианский союз, куда входили сту­денты всех колледжей, не почуял недоброго и не поднял шум, обратившись с жалобой в Тринити-колледж, кото­рый закончил Кроули и где в то время числился Нойбург. Анонимное письмо, пришедшее в колледж и посланное, более чем вероятно, одним из членов Союза, обвиняло Кроули в содомии. Декан колледжа преподобный Парри дал привратникам указание не пускать Кроули на терри­торию колледжа.

Позиция декана раздражала не только Кроули: она приводила в бешенство ещё одного студента Тринити-колледжа, математика Нормана Мадда. Член Общества Пана и секретарь Ассоциации свободомыслящих, он был вы­зван к декану, где от него потребовали отменить все за­планированные выступления Кроули, поскольку присут­ствие последнего в стенахТринити-колледжа отныне счи­талось недопустимым. Мадд созвал собрание членов Ассоциации, и они решили противостоять декану Парри.

Разногласия не прекращались, хотя Кроули продол­жал время от времени читать лекции. Парри бушевал, но у него была ахиллесова пята: он боялся открыто злосло­вить по поводу Кроули. Наконец Кроули пришлось встре­титься с Парри лицом к лицу и прямо спросить его, что он имеет против его лекций и докладов. Парри смутился и сказал, что возражения вызваны не лекциями о магии, а сексуальной ориентацией Кроули. Их разговор остал­ся безрезультатным: никто из них не пошёл на уступки. Парри официально запретил Кроули появляться на тер­ритории колледжа, чем, строго говоря, превысил свои полномочия. Как выпускник Тринити-колледжа, Кроули имел пожизненный доступ в это учебное заведение. По­том Парри стал угрожать, что отчислит — иначе говоря, выгонит — из университета всех членов Ассоциации сво­бодомыслящих, хотя большинство их составляли студен­ты других колледжей, находившиеся вне его юрисдикции. Членства Нойбурга Парри благоразумно предпочитал не замечать, поскольку тот был из богатой семьи, от кото­рой можно было ожидать благотворительных взносов в адрес университета. Но, зная, что Мадд был сыном школь­ного учителя и не имел ни состояния, ни связей, декан стал угрожать ему лишением стипендии.

Понятно, что, когда над головой Мадда навис дамок­лов меч, он отступил. Мадд дал слово не общаться с Кро­ули и не посещать собраний Общества Пана. Кроме того, он ушёл из Ассоциации свободомыслящих, но это была лишь его уступка Парри. Когда Кроули появлялся в уни­верситете, чтобы выступать перед студентами других кол­леджей, Мадд приходил его послушать. Парри не мог знать, что Мадд стал кроулианцем. Позднее Мадд напи­шет о своей первой встрече и общении с Кроули: «Тогда я впервые понял, что такое жизнь или чем она может быть; искра этого понимания неугасимо горела с тех пор всегда (сознавал я это или нет), несмотря на все мои ошибки, измены, низость, безнадёжную погружённость в мирскую жизнь, всегда возрождаясь в тот момент, когда я меньше всего этого ожидал, всегда способная одним своим присутствием в одно мгновение превратить все другие цели и стремления в пыль и золу».

В течение студенческих лет Нойбурга Кроули постоян­но поддерживал с ним отношения. В конце летнего семе­стра 1908 года эти отношения продолжились в Париже, куда Нойбург отправился, чтобы повидаться с Кроули. Связь, установившаяся между этими двоими, имела странный характер. Нойбург, в отличие от Кроули, не был космополитом. Несмотря на изучение языков в универ­ситете, даже по-французски он изъяснялся не вполне сво­бодно. Кроме того, он был доверчивым и беззащитным в отношении, нередко жестоких, проявлений специфиче­ского чувства юмора Кроули.

Один из таких розыгрышей начался с опасений Ной­бурга касательно употребления абсента. Кто-то сказал ему, что абсент опасен и якобы даже в небольших коли­чествах может привести к летальному исходу. Кроули не спорил с этим его убеждением, но однажды на вечеринке сказал Нойбургу, что тот может без опаски пить «Перно». Нойбург последовал совету. Вскоре он был уже очень пьян и начал неумело приставать к присутствующим женщи­нам. Кроули знал — или чувствовал, — что Нойбург дев­ственник, и не упустил момента. Одной из присутствовав­ших женщин была Юфемия Лэмб, потрясающе красивая и очень умная женщина, которая нередко позировала из­вестному художнику по имени Аугустус Джон. В несколь­ких посвященных ей стихах Кроули называл её Дороти и время от времени спал с ней. Эта женщина не только обладала острым интеллектом, но и чувством юмора, по­хожим на чувство юмора Кроули.

С её согласия Кроули сказал Нойбургу, что Юфемия в него влюблена. Вскоре они, кажется, уже были помолвлены.

В тот же вечер Кроули отвёз Нойбурга в публичный дом на улицу Катр-Ван, чтобы помочь ему «потерять девствен­ность», что, судя i ю всему, и произошло. Потом Кроули при­творился, что слышал о «помолвке», убеждая Нойбурга, что единственным благородным действием с его стороны было бы признаться во всём Юфемии, в подробностях расска­зав ей о посещении борделя. Нойбург повиновался. Юфе­мия изобразила ужас и выразила своё возмущение. Это притворство продолжалось в течение нескольких дней, пока Кроули не сообщил Нойбургу, что всё это розыгрыш. Нойбург отказывался верить ему и сдался только тогда, когда Кроули привёл его в свои апартаменты, где в посте­ли лежала абсолютно обнажённая Юфемия, куря сигарету и явно отдыхая после недавнего полового акта.

После того как шутка была раскрыта, Кроули утверж­дал, что этот случай принёс Нойбургу много пользы. Он стал другим человеком, исчезла его нервозность, суетли­вость, неумелая манера одеваться. Но что важнее всего, освободившись от запретов и комплексов, он стал более восприимчивым к магии.

В дружбе между Кроули и Нойбургом была и другая сторона. Вероятно, с самого марта 1907 года они были гомосексуальными партнёрами. 4 марта Кроули записал в своём дневнике: «Переспал с В. Н.», причём понимать это следует неоднозначно. Совращая Нойбурга, Кроули был движим не только похотью. Он хотел лишить Нойбур­га его иллюзий, нанести ущерб его идеализму и чувству собственного достоинства. Вполне возможно, таким об­разом Кроули удовлетворял свои садистские наклонно­сти, но, как он утверждал, это было на пользу и Нойбургу. Унижая Нойбурга таким образом, Кроули старался укре­пить его душу и готовил к суровым испытаниям, которые ожидали на магическом пути.

Несомненно, Кроули нравилось проявлять свою власть над Нойбургом, он получал много удовольствия, превращая этого богатого, наивного, принадлежащего к высше­му сословию еврейского мальчика в покорного и подат­ливого раба. Как будто Кроули после стольких лет осо­знанного или подсознательного противостояния послед­ствиям своего собственного воспитания мог наконец взять власть над кем-то, кто получил благородное и хоро­шее воспитание (как Нойбург), и воспользоваться оружи­ем тех, кого он презирал, создав личность, подобную ему самому. В случае с Нойбургом Кроули не просто грешил, но изготавливал грешника по собственному заказу. А мо­жет быть, Кроули и в самом деле верил, что Нойбург был потенциальным пророком, мужским эквивалентом Алой Женщины.

Решив, что для Нойбурга настало время встретиться с суровой реальностью, Кроули предложил ему отпра­виться в пеший поход по северу Испании. 31 июля они на поезде выехали из Парижа в Байонну, затем перевалили через Пиренеи и оказались в Памплоне. Идти было труд­но. Погода выдалась жаркая, а горы оказались величе­ственными, но практически безлюдными, поэтому найти пропитание было трудно. Чем дальше они шли, тем бо­лее грязными и потрёпанными становились. В деревнях, через которые они проходили, их принимали за нищих или воров и несколько раз арестовывали, обвиняя в анар­хизме. Кроули не нравилось здешнее ленивое крестьян­ство, но их бедность он находил ужасающей, считая её причиной того, что «церковь высасывает из людей жиз­ненные соки».

Из Памплоны они отправились в Логроньо, Сорию и Бурго де Осма, куда прибыли как раз во время праздни­ка с боем быков, зрелище которого произвело на Кроули захватывающее впечатление. «Я смог [писал он в автобио­графии] ощутить то, о чём никогда не подозревал: кровь на плече быка при свете летнего солнца Испании — это самый красивый из существующих на свете цветов. В моей памяти был только один пример, сравнимый по впечат­лению: зелёная окраска одной ящерицы, которая однаж­ды в Мексике перебежала мою тропинку на склоне горы. Действительно, в природе очень редко можно увидеть чистые цвета; как правило, они смешанны или приглушён­ны. Но когда их всё-таки встречаешь, они производят по­трясающее впечатление». Наконец, перевалив через горы Гуадаррамы при палящем зное испанского лета, путеше­ственники прибыли в Мадрид, где Кроули изучал музей Прадо, в то время как Нойбург приходил в себя от солнеч­ного пекла, пыли, плохой еды и усталости, а также обду­мывал совет, который дал ему Кроули относительно лече­ния по возвращении в Британию болезни дёсен (причины смрадного дыхания Нойбурга) и воспаления яичек. Когда Нойбург поправился, они продолжили путь, направив­шись в Гранаду, на Гибралтар и в Танжер, где Кроули «опять наслаждался и торжествовал, потому что снова оказался среди единственного народа на земле, с которым когда-либо чувствовал какое-либо человеческое родство». «Моя духовная сущность чувствует себя дома в Китае, — писал он, — но руку и сердце я отдал арабам».

Во всё время поездки Кроули много медитировал на тему своего дальнейшего жизненного пути. Он поклялся проповедовать магию и знал, что это привлечет к нему . общественное внимание, вокруг его персоны возникнут споры, а возможно, на него посыплются насмешки, на­падки и пойдёт дурная слава. Кто-то мог бы счесть его заурядным оппортунистом, но такого рода неприятности ему пришлось бы перенести, как и любому страдающе­му за дело, в которое он безоговорочно верит. Поэтому он решил внимательно следить за тем, какое впечатле­ние производит: связям с общественностью было уго­товано важное место в его деятельности, и он должен был овладеть этим умением (чего, к сожалению, так и не произошло). С этой целью он решил жить как благородный

джентльмен, ясно давая всем понять, что он занят своим делом не ради денег, и даже пожертвовал бы ради него собственным состоянием. Тот факт, что это состояние стремительно сокращалось, казалось, ускользнул от его внимания. Вдобавок ко всему он решил не идти на ком­промиссы. Он не будет скрывать свои ошибки. Всё, что он сделает, будет сделано качественно. Он ясно покажет, что духовный прогресс зависит не от норм, предписыва­емых религией или моралью, а от осознания человеком собственной индивидуальной воли. Сразу же, как только это будет возможно, он уединится для магических заня­тий и снова станет писать, но теперь уже с целью пропо­ведовать своё учение, учить человечество, как достичь новых состояний.

Тем временем Нойбург должен будет активно практи­коваться в магии. Сам редко проявляя парапсихологические способности, Кроули был убеждён, что Нойбург обладал задатками медиума, что позволяло ему переме­щаться на границу между материальным и астральным миром. Кроули работал над ним, Нойбург должен был стать его связью с миром нематериального. У Кроули лег­ко получалось вызывать материальные воплощения того, что он хотел: от божеств до демонов, — но, появившись, они были независимы от его воли. С помощью Нойбурга ими можно было управлять по собственному желанию, по­скольку, будучи медиумом, тот находился в духовной или магической связи с астральным миром.

Но здесь было одно препятствие. Как свидетельство­вало его беззаботное отношение к собственной одежде и личной гигиене, Нойбург был недисциплинированным человеком. Кроули взялся зато, чтобы организовать его. Нойбург нелегко шёл на уступки. Когда он отказался зани­маться йогой по дороге между Танжером и Гибралтаром из страха, что на него станут глазеть, Кроули — равнодуш­ный к мнению окружающих — заставил Нойбурга дать

Обет Святого Послушания. Таким образом, как объяснял Кроули, он имел возможность обнаружить предрассудки Нойбурга, а Нойбург — разобраться со своими слабостя­ми и противостоять им.

К моменту возвращения путешественников в Брита­нию Нойбург принадлежал Кроули. Нойбург был влюб­лён в Кроули и через эту любовь соприкасался с такими аспектами собственной личности, о которых раньше не подозревал. Будучи, по существу, бисексуалом, Нойбург погрузился в процесс эмоционального, откровенного, даже экстатического самопознания вместе со своим Ми­лым Волшебником, как он называл Кроули.

Осенью 1908 года Нойбург вернулся в Кембридж, ему предстоял последний перед получением степени учебный год. Кроули отбыл в Париж, чтобы заняться магией, а за­тем вернулся в Лондон, намереваясь приступить к орга­низации нового ордена.

Существуют расхождения во мнениях относительно того, когда именно Кроули основал его. С самого момен­та своего разрыва с Мазерсом Кроули размышлял об учреждении своего собственного розенкрейцерского ор­дена с ним самим во главе. Когда дошло до конкретных действий, Кроули воспользовался трёхступенчатой структурой «Золотой Зари». В его структуре был Первый орден (или собственно «Золотая Заря»), Второй орден (Орден Розового Креста) и, наконец, «Серебряная Звезда», уро­вень, достичь которого не мог надеяться никто из смерт­ных. Тем не менее себя Кроули уже считал Мастером, тем самым приравнивая кТайным Учителям. Он, таким обра­зом, уже был членом «Серебряной Звезды». Так обстояли дела, когда Кроули начал создавать свой собственный орден в 1907 году. Посторонние иногда называли его ор­ден «Орденом Серебряной Звезды», но Кроули загадоч­но именовал его А.-. А.-.. Что именно означают эти буквы, по сей день не известно никому, кроме членов ордена.

Обряды и само учение были позаимствованы у «Зо­лотой Зари» с добавлением йоги и других специально отобранных восточных духовных практик. Кроме того, Кроули полностью переделал ритуалы «Золотой Зари», придав им менее эзотерическую форму, больше соответ­ствующую духу А.-.А.-.. В редакции Кроули обряды были ориентированы скорее на индивидуальные магические достижения, чем на ритуальные формулы.

Поначалу единственными членами А.-.А, были сам Кроули и Джордж Сесиль Джоунс, причём последний иг­рал только пассивную роль. Кроули, будучи лидером, называл себя Фратер (или Брат) V.V.V.V.V., что является со­кращением латинского девиза для Мастера такого уров­ня: Vi Veri Vniversum Vivus Vici. Он переводится: «В своей жизни я победил вселенную силой истины».

Вскоре начали появляться желающие присоединить­ся. Среди них встречались и подхалимы, и те, кто просто не знал, как убить время, но было и много серьёзных, лю­бознательных молодых мужчин и женщин. Было даже не­сколько выдающихся личностей, но обо всех без исклю­чения можно было сказать, что они пришли в поисках чего-то. Они слетались, как ночные бабочки, привлечён­ные светом талантливой, яркой и экстравагантной лично­сти Кроули. В их рядах встречались и молодые женщины, которых Кроули, а позднее Нойбург будут использовать в качестве муз для своей поэзии. И все как один покло­нялись Мастеру. Кроули был в своей стихии.

В числе первых членов ордена были Дж.-Ф. -К. Фуллер и Нойбург, который после прохождения обряда по­священия, имевшего место весной 1909 года, стал из­вестен как Frater Omnia Vincam («Я всё превозмогу»). Хотя до выпускных экзаменов оставалось всего три недели, Нойбург на целый день оставил свои университетские занятия ради того, чтобы приехать в Лондон и присут­ствовать на церемонии.

Храм и офис А.-. А.-, были расположены в арендован­ной квартире на пятом этаже дома номер 124 по Викто­рия-стрит, неподалёку от вокзала Виктория и менее чем в 300 ярдах от садов Букингемского дворца. В течение нескольких следующих лет это место будет центром ма­гической деятельности Кроули.

О том, что происходило в этом храме, можно только догадываться, но некоторые ключи к разгадке всё же есть. Джон Симондс в книге «Великий Зверь» приводит описа­ние одной из магических церемоний:

Однажды Бог явился нам в человеческом облике (мы работали в запертом храме) и пребывал среди нас, ясно ощутимый для всех наших органов чувств. Он оставался с нами большую часть времени, исчезая только тогда, когда мы были физически обессилены экстазом интимного контакта с Его Божественной лич­ностью. Мы погрузились в нечто вроде возвышенного оцепенения; когда мы пришли в себя, Его уже не было с нами. В другой раз, на Виктория-стрит, несколько человек танцевали вокруг алтаря, взявшись за руки, спиной к центру круга. Храм был слабо освещен и гус­то наполнен дымом воскуряемого фимиама. Затем круг почему-то разорвался, и мы продолжали танце­вать, каждый — сам по себе. Потом мы почувствова­ли, что среди нас — незнакомец. Некоторые стали счи­тать присутствующих, и получилось, что нас — на од­ного больше, чем было. Кто-то, то ли один из слабых братьев, испугавшись, то ли один из сильных братьев, вспомнив о своей обязанности следить за техниче­ской стороной церемонии, — точно не знаю кто — вклю­чил свет. Никаких незнакомцев среди нас не было.

Из этого текста ясно следует, что в церемонии имелся сексуальный аспект и, весьма вероятно, использовались наркотики. Здесь вызывали такие магические силы, что, как позднее вспоминал Кроули, один из предполагаемых квартиросъёмщиков, осматривая помещение, освобо­ждённое А.-.А.-., пришёл в ужас и отказался от него, с кри­ком сбежав вниз по лестнице.

Дж.-Ф.-К. Фуллер, или FraterPer Ardua, вёл активную деятельность не только как член А.-. А.-.. Он также готовил к печати магические дневники Кроули и писал за Кроули автобиографию его магической жизни. Они хорошо ла­дили, и нередко в течение долгих периодов времени встре­чались каждый день. Во время этих встреч Кроули рас­сказывал о своей магической практике или пояснял днев­никовые записи. Всё это время Кроули и сам писал книги, содержащие магические инструкции для внутреннего пользования членов А.-. А.-..

Среди недавно приобретённых друзей Кроули, содей­ствовавших его литературной карьере, был Фрэнк Харрис, который в 1907—1909 годах был владельцем и глав­ным редактором журнала Vanity Fair. Он напечатал в своём журнале несколько стихотворений Кроули и несколько его переводов из Бодлера, а также принимал от Кроули ста­тьи на такие темы, как экспедиции на К2 и Канченджангу, встреча Кроули и Беннета в Бирме или искусство Лорда Дансейни.

Едва ли следует удивляться, что между ними возник­ла дружба. Харрис, которому приписывают изречение «Секс —это ключ к жизни», был известной в Лондоне фи­гурой. Льюис Уилкинсон описывал его как «законченного подлеца и лучшего компаньона в любом деле, вопиюще бесчестного, бесстыдного мошенника, но бывшего, по­добно Фальстафу, настоящей живой водой, воодушев­ляющей и оживляющей любого, кто эту воду пробует». Рас­путник, охочий до женщин, Харрис прожил бурную жизнь. Как и Кроули, он отрёкся от своих корней. Недолго прора­ботав учителем и университетским преподавателем, он стал редактором London Evening News и Fortnightly Review, а также собирался купить Saturday Review. Женившись на богатой вдове, он стал кандидатом в парламент от партии консерваторов, поддерживал Оскара Уайльда во время судебного процесса над ним, купил гостиницу в Монте-Карло (гостиница затем обанкротилась), вернулся к жур­налистике, стал литературным агентом Уинстона Черчил­ля, успешно дебютировал как романист, биограф и эссе­ист, стал (по иронии судьбы) редактором одного из первых журналов для женщин «Дом и очаг», у него была нескончаемая череда любовниц, он много путешествовал, и все считали его распутником. Его откровенная автобио­графия «Моя жизнь и любовь» справедливо считалась скандальной книгой.

Помимо всех своих литературных занятий, Кроули ра­ботал над одним большим замыслом, который был дорог его сердцу. Он хотел стать владельцем, редактором и из­дателем оккультного журнала. Так был основан журнал The Equinox «Равноденствие». Будучи внутренним печатным органом А.-.А.-., журнал печатался в храме на Виктория-стрит. Первый его номер вышел в марте 1909 года, вто­рой — в сентябре: оба были напечатаны в равноденствие. Первая тысяча экземпляров вышла в мягкой обложке и должна была продаваться по пять шиллингов за штуку: следующие пятьдесят экземпляров имели твёрдый переплёт, распространялись по специальной подписке и сто­или по гинее за каждую книгу. Также, как и в случае со своей поэзией, Кроули не соизмерял выручку и затраты. Если бы даже ему удалось продать весь выпуск своего журнала по цене издания в переплёте, он смог бы заработать чуть больше 300 фунтов: себестоимость издания составляла 400 фунтов. Если бы владельцы книжных магазинов и га­зетных киосков взяли книгу, они могли бы потребовать торговой скидки, чего Кроули не предусмотрел. Это не имело для него значения. Тираж был большим, и каждый экземпляр выглядел как книга в белой обложке с тиснёным изображением золотого древесного листа, тем не менее это было периодическое издание. Оно не вписывалось ни в какую рыночную нишу, поэтому никто не покупал его. Кроу­ли это не волновало. Ему было важно само распростране­ние его трудов.

Остальные инвесторы разделяли эту точку зрения. Частьденег, требующихся на издание книги, вложил Ной-бург. Джордж Раффалович, богатый, но расточительный сын еврея-банкира из Одессы и некой графини, пожерт­вовал 5000 фунтов на нужды А.-.А.-.. Он тоже поссорился со своей семьёй, которая пресекла его расточительные привычки. Кроули утверждал, что давал Раффаловичу большие беспроцентные денежные ссуды, которые тот так никогда и не возвратил. Однако гораздо более вероятно, что всё было как раз наоборот.

Первый выпуск журнала, имевший подзаголовок «Офи­циальный печатный орган А.-. А.-. — Обзор достижений на­учного иллюминизма», содержал короткую редакционную статью, очерк основных принципов организации А.-. А.-., несколько статей о магии, включая длинное предисловие, написанное Фуллером к первому тому «Храма Царя Со­ломона» (магической биографии Кроули), стихотворение Кроули под названием «Путь волшебника», стихотворе­ние Нойбурга, рассказ Фрэнка Харриса («Волшебные очки»), рассказ Кроули («На развилке дорог»), эссе Кроу­ли под названием «Солдат и горбун:! и ?» и первая часть длинного очерка «Опасные травы», написанного Уинрэ-ем. Кроме того, в первый выпуск была дополнительно включена статья о недавнем магическом уединении Кроу­ли в Париже. Журнал вышел с иллюстрациями Фуллера и художника Остина Османа Спэра.

Кроули был чрезвычайно доволен:

Никакая из существовавших книг такого рода не может сравниться с этой по совершенству поэзии и прозы, глубине и возвышенности стиля, строгости, с кото­рой все авторы следуют правилу не делать ни одного утверждения, если его справедливость не может быть доказана с математической точностью. Признаюсь, я очень горд тем, что открыл новую эпоху. С самого момента выхода книги в свет она диктует свои стан­дарты искренности, эрудиции, научной ответственно­сти и благородства во всём, — от безупречного анг­лийского до безукоризненной печати, каждому, кто стремится войти в эту область литературы.

Кроули не мог не быть довольным. Значительную часть содержимого как этого, так и последующих выпусков составляли его собственные произведения, что всё боль­ше раздражало Фуллера, хотя справедливости ради сле­дует признать, что Кроули всё-таки пустил других на стра­ницы своего журнала, включая таких малоизвестных поэтов, как Мередит Старр, Этель Арчер, Джордж Раф-фалович и студент кембриджского колледжа Магдалины по имени Артур Гримбл, с которым Кроули познакомился во время одной из своих «вылазок» в Кембридж. Гримблу, который родился в Гонконге, предстояло в будущем зани­мать высокие административные посты в колониях, он стал губернатором Сейшел: он был возведён в рыцари и напи­сал книгу «Образ островов», бестселлер среди автобио­графических произведений своего времени, когда служил чиновником министерства колоний на далёких тихооке­анских островах Гилберта и Эллис. Неудивительно, что позднее он предпочитал умалчивать о том, что имел от­ношение к Кроули.

«Равноденствие» не завоевало широкой читательской аудитории, но это не помешало Кроули утверждать, что он «поместил в витрине магазина дорогую жемчужину, тогда как остальной товар представлял собой в худшем случае поддельные бриллианты и куски цветного стекла, а в лучшем случае драгоценные камни из числа самых де­шёвых и ничем не примечательных». Разумеется, журналу много подражали, и он стал с тех пор образцом для ок­культных изданий. Многое из того, что было напечатано в этом журнале, можно теперь найти в Интернете: дух Кроу­ли, должно быть, продолжает радостно носиться по про­сторам астрального мира.

Несмотря нате узы, которые связывали его с А.\ А.\, «Равноденствием» и Лондоном, Кроули по-прежнему мно­го странствовал, то оказываясь в Париже, то занимаясь альпинизмом в Уэстдейле, то приезжая в Болескин, а то отправляясь в Оксфорд, чтобы позаниматься в библио­теке Бодли. Он, как всегда, был неутомим. Летом 1909 года Кроули пригласил в Болескин Нойбурга и студента кемб­риджского колледжа Иммануила по имени Кеннет Уорд, с которым Кроули познакомился, занимаясь альпиниз­мом в Уэстдейле. Нойбургу предстояло погрузиться в за­нятия магией, и Кроули приготовил для него спальню на втором этаже. Здесь он установил алтарь с магическим мечом и анкхом, а также начертил на полу магический круг. Приехав, Нойбург был заточён в эту комнату, где и начал своё десятидневное погружение в глубины магии, ведя при этом записи своих впечатлений, которые в закончен­ном виде представляли собой 127 страництекста. Кроу­ли с Уордом тем временем вели обычный для летнего Болескина образ жизни. Они занимались скалолазанием, бродили по холмам и рыбачили.

Кроули регулярно навещал Нойбурга, чтобы прове­рить, как у того идут дела, а также дать необходимые ука­зания. Одна из записей в магическом дневнике Кроули даёт представление о форме некоторых из таких указа­ний: «Он [Кроули], несомненно, гомосексуальный садист, потому что, когда он наносил мне тридцать два удара пру­том жёсткого кустарника, отчего у меня потекла кровь, было видно, что это доставляет ему большое удовольствие.

Вся эта церемония была довольно болезненной, хотя и не вызвала во мне никаких эмоций, кроме смеха». Прочитав эти слова, Кроули приписал внизу следующее: «Клевета на своего Гуру наказывается в тридцать втором, самом нижнем кругу ада». К этому Нойбург приписал ещё одно замечание: «Слишком лёгкая расплата за изобретение нового порока». Садизм Кроули приобретал и другие формы. По ночам он отправлял Нойбурга в одежде мага подстригать кусты. Кроме того, он бил Нойбурга жгучей крапивой по голому заду и вёл себя как жестокий антисе­мит. «Мой Гуру груб; образы, в которых он мне является, становятся чудовищными. Он ведёт себя невероятно оскорбительно... Если он обидит меня снова, я немедлен­но уеду», — писал Нойбург. Он имел возможность в любое время упаковать свои вещи, пройти пешком одну милю до Фойерса, на пароме переправиться в Инвернесс. Однако он остался. Романтическая, садомазохистская связь между ним и Кроули была слишком сильна.

Проявление антисемитских чувств было типичным для Кроули. Он был убеждён, что евреи нередко действитель­но соответствуют общепринятому мнению о них, хотя и допускал, что «еврейские поэты и пророки — великие люди. Еврейские солдаты бесстрашны, еврейские богачи щедры. Эта нация в исключительной степени обладает воображением, фантазией, верностью, честностью и че­ловечностью. Но евреев так безжалостно преследовали, что их выживание стало зависеть от того, насколько раз­виты самые худшие их качества: скупость, подобостра­стие, лживость, хитрость и так далее». Как бы ни была до­стойна осуждения позиция Кроули с современной точки зрения, в те времена она была широко распространена в Британии. Его манера обращения с Нойбургом была направлена скорее на то, чтобы укрепить характер и дух молодого человека, чем на то, чтобы оскорбить его на­циональные чувства.

По прошествии десяти дней Нойбург обнаружил, что его испытания ещё не закончились. Теперь он должен был каждую ночь спать голым на подстилке из веток кустарни­ка прямо на полу его комнаты. Хотя и была середина лета, но дело происходило в Северной Шотландии, и Нойбург провёл много часов дрожа от холода. После нескольких ночей, прошедших в таких некомфортных условиях, Ной­бург был произведён в неофиты организации А.-. А..

Компания покинула Болескин 28 июня, но перед са­мым отбытием из дома Кроули заглянул на чердак в поис­ках пары лыж для Кеннета Уорда. Он нашёл лыжи, а заодно и плоский пакет, обёрнутый в коричневую бумагу. Внутри находилась рукопись «Книги Закона».

Кроули не то чтобы забыл о ней, скорее отложил её на время. Он никак не использовал её, потому что решил хра­нить её в секрете. Опубликовать эту книгу значило бы, по его мнению, принизить её значимость. Единственным человеком, видевшим машинописный текст этой книги, был Фуллер, который, к удивлению Кроули, сразу же оце­нил её как работу Мастера.

В факте обнаружения рукописи Кроули увидел знак. Он медитировал на эту тему и пришёл к выводу, что Тай­ные Учителя отошли в сторону, давая ему свободу. Он знал: это была его задача — распространять в мире учение «Кни­ги Закона».

В течение нескольких следующих недель Кроули напи­сал магическое стихотворение под названием «Ага!», те­мой которого стали религиозные переживания и которое заканчивалось словами: «Благословенней почёт Зверю, пророку Прекрасной Звезды». С этих пор он стал считать себя пророком, созревшим для того, чтобы Тайные Учи­теля посвятили его в Мастера. (До сего времени, по всей видимости, он занимал своё положение и принимал со­ответствующие этому положению почести, не имея на то формальных прав.)

Наконец Кроули стало ясно его предназначение. Он был тем, кто должен спасти человечество от самого чело­вечества, показать ему новую дорогу, ведущую к просвет­лению.

Преодолев тысячу кризисов [вспоминал он в авто­биографии], я пришёл к высшей точке моей карьеры. Я достиг всех своих честолюбивых стремлений, испы­тал себя во всём, решился на все риски, изведал все наслаждения, которые может предложить этот мир: на всю оставшуюся часть моей жизни я отрекаюсь от романтики в мальчишеском понимании этого слова. Начиная с этого времени, хотя многое мне ещё пред­стоит совершить, хотя вершина вздымается за вер­шиной на моём пути к духовным достижениям, хотя на меня один за другим наступают великаны, которых мне ещё предстоит победить, всё же теперь я смотрю на жизнь просветлённым взглядом. Я искал — и я нашёл. Теперь я должен искать тех, кто ищет и тоже надеется найти. Я должен стремиться, действовать и добивать­ся не только ради самого себя, чтобы усовершенство­вать мою собственную личность, но и ради других лю­дей, поскольку, возможно, только в них я мог бы ис­полниться и состояться, так как я наконец осознавал себя не Алистером Кроули, неким индивидом, неза­висимым от общекосмического сознания, но лишь одной из манифестаций Вселенского Разума, и мыс­ли мои направлены только на то, чтобы сеять семена, а также ухаживать за цветами и плодами на каждом акре Божьего виноградника.

Радость Кроули по поводу того, что он разобрался со своим будущим и со своим магическим долгом, несколь­ко омрачалась тем, что происходило с его браком.

В начале 1909 года произошёл ряд событий, которые довели ситуацию с алкоголизмом Роуз до решающей стадии. Кроули забрал у Роуз Лолу Зазу, поручив её забо­там родителей Роуз, и сказал ей, что она не получит ре­бёнка назад, пока не перестанет пить. В то же самое вре­мя врач, который лечил Роуз, сказал, что бессилен что-либо сделать, и объявил, что единственным шансом на выздоровление является госпитализация и воздержание от алкоголя в течение двух лет, на что Роуз не соглаша­лась. Кроули попросил её дать ему развод. Поскольку у Роуз практически не было выбора, она согласилась.

Так как их брак был заключён в Шотландии, то и развод должен был производиться по шотландским законам. Кроме того, в качестве места их постоянного проживания был записан Болескин, хотя они и жили большую часть времени вне дома. Кроули «рыцарски» согласился быть виновной стороной, поэтому в качестве причины для раз­вода могла выступить супружеская измена. Необходимые доказательства были сфабрикованы, хотя едва ли здесь была нужда что-либо выдумывать. Когда бракоразводный процесс начался, Роуз принялась уговаривать Кроули остановиться и взять её обратно, но Кроули был твёрд. Они продолжали жить вместе, что теоретически могло бы послужить причиной для прекращения бракоразводного процесса, но Шотландия была слишком далеко, чтобы этот факт стал известен.

Двадцать четвертого ноября было обнародовано ре­шение суда. В качестве места проживания Роуз был на­зван дом её родителей в Кэмберуэлле, тогда как адресом Кроули считалась квартира на Уорвик-роуд. Через шесть дней Алекс Дьюар, тот же самый юрист, который когда-то в Дингуолле выдал им свидетельство о браке, утвердил их развод. На Кроули была возложена обязанность пла­тить алименты в размере 52 фунта в год.

Развод, по мнению Кроули, представлял собой такую же бессмысленную формальность, как и женитьба. Брак, как он говорил, — это «омерзительный общественный институт», а моногамия — «одно из самых идиотских и жестоких проявлений тщеславной человеческой психо­логии». Единожёнство же, по его мнению, — «бессмысли­ца для любого человека, имеющего хоть каплю вообра­жения. Чем более разносторонним является мужчина, тем больше нужно женщин, чтобы удовлетворить его разно­стороннюю натуру». Согласно его мнению, брак «будет приносить гораздо меньше неприятностей, если люди из­бавятся от представления, что это нечто большее, чем фи­нансовое и социальное партнёрство. Жениться следует из соображений взаимного удобства, и каждый супруг должен без ревности позволять другому идти своим пу­тём». Он также считал, что женщине не следует заводить детей от других мужчин, если её муж не будет на это со­гласен. Ноон, конечно, будет согласен, если действитель­но любит её, потому что захочет, чтобы она испытала ра­дость, выносив и родив ребёнка от человека, к которому она испытала сексуальное влечение. Однако, утверждал Кроули, именно женщины были главными противниками этой точки зрения, поскольку им внушают, что их собствен­ное благополучие и благополучие их детей зиждется на существующей системе, которую они вследствие этого всеми силами стремятся сохранить.

Нечего и говорить, что супружеская жизнь Кроули не протекала гладко. Случай, когда Кроули побил Роуз в пер­вые дни их совместной жизни, — самая незначительная из неприятностей. Кроули вёл странную жизнь, общаясь с людьми, которые, должно быть, тоже казались Роуз странными. Говорили даже, будто Кроули не раз подве­шивал Роуз вверх ногами в шкафу, что является не только сомнительным, но и в высшей степени несправедливым утверждением. Кроули любил Роуз, хотя и в своей соб­ственной, нетрадиционной манере. Однако у них действи­тельно было мало общего, и она просто не могла или не хотела соответствовать Кроули или проникнуться духом его, без сомнения, необычной жизни. Для капризной и миловидной дочери викария Кроули был самым непод­ходящим супругом на земле.

Хотя это далось Кроули с трудом, он основал трасто­вый фонд для хранения денег, которые должны были уна­следовать от него Лола Заза и Роуз. Специально назна­ченным доверенным лицам, Джорджу Сесилю Джоунсу и Оскару Экенштайну, вменялось в обязанность выплачи­вать доход с этих денег по их усмотрению Лоле Зазе, Роуз или Кроули, каким покажется более правильным. Факти­чески впервые в жизни Кроули делал что-то разумное со своими финансами. Несмотря на свою роль доверенного лица, Экенштайн к моменту учреждения фонда более или менее отдалился от Кроули после фиаско на Канченджан­ге. Возможно, он взялся быть доверенным лицом потому, что сочувствовал тяжёлому положению Роуз.

Несмотря на свой развод, Кроули и Роуз продолжали жить вместе. Во время бракоразводного процесса Кроу­ли написал no3My«Rosa Decidua», которая даёт очень точ­ное, хотя и поэтическое, описание их ситуации. Господ­ствующий надо всей поэмой образ, образ умирающей розы, очень ярок и позволяет считать эту поэму одним из лучших образцов поэтического творчества Кроули. Даже юрист, занимавшийся бракоразводным процессом Кроу­ли, нашёл поэму трогательной. Когда она вышла ограни­ченным тиражом с семейной фотографией, сделанной уже после развода и изображавшей Роуз и Кроули вместе с их дочерью, Кроули послал один экземпляр лорду Саль-весену, от которого зависело окончательное решение суда. Он даже посвятил судье эту тонкую книжку.

Развод никак не способствовал излечению Роуз от алко­голизма. В этом нет ничего удивительного, поскольку они по-прежнему жили вместе, когда Кроули был в Лондоне. К осени 1911 года, когда здоровье Роуз ещё больше ухуд­шилось, Кроули решил поместить её в психиатрическую клинику как больную слабоумием вследствие злоупотреб­ления алкоголем, поскольку лечение от алкогольной за­висимости ещё не было тогда распространено. 27 сен­тября Роуз был поставлен официальный диагноз, и она исчезла из жизни Кроули.

Когда Роуз наконец избавилась от слабоумия, вроде бы выздоровев, она вышла замуж за доктора Гормли, чья страсть к ней, казалось, нисколько не ослабела от вре­мени. Католику Гормли пришлось купить у Ватикана спе­циальное разрешение на брак с разведённой. Когда Кро­ули услышал об этом, то заметил, что ион, конечно, ино­гда расточительно обращался с деньгами, но никогда не тратил их настолько глупо. Однако Роуз не выздоровела. Она снова начала сильно пить и умерла в 1932 году от алкоголизма.

Отношения между Кроули и Джеральдом Келли, кото­рый старался прославиться как художник, были испорче­ны разводом Кроули и Роуз, а также отношением Кроули к преподобному Келли и его жене. Кроме того, резкое не­довольство Келли было вызвано тем, как Кроули обращал­ся с его сестрой. Несмотря на то что когда-то они вместе кутили и повесничали, Келли редко общался с Кроули, стал членом Королевской академии и придворным портрети-. стом. Кроули взволновал тот факт, что Келли прославил­ся: «Не могу выразить, насколько мне печально думать о молодой жизни, которая начиналась так многообещаю­ще, а теперь постепенно погружается в болото респекта­бельности. Конечно, это не значит, что когда-то он был способным художником, но для меня то, что случилось, почти также огорчительно, какеслибыон им был. Пото­му что он абсолютно загипнотизировал меня, внушив мне, что в нём что-то есть». В этих словах слышится непри­крытая досада. Ведь Келли добился признания, которого Кроули страстно желал. Кроули ещё и осуждал Келли: «Даже в телефонной книге он обозначен как художник,

1 в этом не было бы ничего претенциозного, если бы он не был недавно выбран членом Королевской академии, два ли можно упрекнуть его за этот постыдный посту-к. Он мужественно боролся. Даже в последний момент... он сделал последний отчаянный шаг, чтобы убедить весь мир, что он — художник, женившись на натурщице. Но эта уловка никого не одурачила. Его картины говорили сами а себя». В рукописи своей автобиографии Кроули излил обственную недоброжелательность по отношению к Кел­ли, сочинив такие вирши:

Картины Джеральда Келли невероятно талантливы;

Картины Джеральда Келли — это ручная работа. Каждая картинка рассказывает свою собственную историю, Каждая маленькая натурщица — единственная в своём роде!

Каждая картинка сделана по всем правилам: Джеральд Келли обучался этому в таком количестве школ. Джеральд Келли вкалывал, пока не приобрёл свой

характерный стиль. Джеральд К. — извини, сейчас меня стошнит.

Что касается Келли, то он был ещё более низкого мне­ния о Кроули. Джон Нэппер, работавший помощником Келли в 1930-х годах, рассказал биографу художника о том, как однажды Кроули явился в мастерскую Келли. «Д. К. бросил свои кисти, — вспоминал он, — и бросился вниз по лестнице. Снизу послышались звуки жестокой перебранки и крик, хлопнула входная дверь, и Д. К. во­шёл в мастерскую с видом драчливого петуха. Он был так взбешён, что в течение пяти минут почти не мог го­ворить». Вполне возможно, что Кроули явился к знаме­нитому художнику узнать, не даст ли он ему денег взай­мы. Кроули не испытывал смущения, внезапно объяв­ляясь у бывшего друга или знакомого, с которыми не виделся целые годы, чтобы выяснить, не найдётся ли у них для него несколько фунтов. Сомерсет Моэм, с ко­торым Кроули общался только в Париже, однажды полу­чил от него телеграмму. Там говорилось: «Пожалуйста, вышлите как можно скорее двадцать пять фунтов. Бого­матерь и я умираем от голода. Алистер Кроули». Позднее Моэм рассказывал: «Я не сделал этого, и он прожил ещё много позорных лет».

ГЛАВА 12 Магические испытания и юридические неприятности

Десятого ноября 1909 года, после того как бракоразвод­ный процесс был запущен, Кроули и Нойбург выехали из Британии, направляясь в Алжир. Нойбург в качестве нео­фита А.-.А. сделался теперь для Кроули чела (буддий­ский термин для новообращённого) и помощником в ма­гических делах.

Подобно всем хорошим ученикам, Нойбург сохранял дистанцию между собой и своим учителем, которого на­зывал или Святым Гуру, или, более фамильярно, АС: мало кто осмеливался называть Кроули Алистером в лицо, а были и такие, кто верил, что, если произнести его пол­ное имя, Кроули воспользуется этой дерзостью и приме­нит к смельчаку свою власть.

Восемнадцатого ноября путешественники высадились в Алжире, по канатной дороге добрались до Эль-Арбы, откуда, запасшись провизией, пустились в пеший поход по пустыне. Несколько первых ночей они провели в убо­гих придорожных гостиницах, но вскоре, оставив позади места оседлого проживания людей, стали располагаться прямо под открытым небом, заворачиваясь в спальные мешки, поскольку ночи в пустыне становились холодны­ми. Это и был, как заявлял Кроули, правильный способ осматривать страну — пешком, а не из окна автомобиля или роскошного купе поезда.

Смотреть на открывающиеся виды и переживать при­ключения — вот что главным образом входило в намере­ния Кроули, когда он путешествовал: он удовлетворял свою страсть к путешествиям, а потому игнорировал пре­дупреждения представителей французских властей в Ал­жире о том, что они с Нойбургом легко могут наткнуться в пути на бандитов. Разумеется, поначалу у него в голове не было никакой магической цели, хотя он и взял с собой в дорогу кое-что из своих магических одежд и принад­лежностей, включая украшенный драгоценными камнями крест с крупным топазом. Все эти вещи, в том числе боль­шое золотое кольцо с массивной сапфировой звездой, которое Кроули купил на Цейлоне, служили не только ма­гическим целям. Кроули надеялся, что они будут свиде­тельствовать о его величии перед всеми, кто встретится ему на пути. Само наличие такого кольца на его пальце заставляло людей уважать его. Заходя в кофейню, Кроули чертил своим кольцом астрологические знаки в воздухе, читая при этом строки из Корана, которые потом обсуж­дал со своими спутниками. Чтение вслух текстов из Кора­на было ежедневным занятием Кроули.

Кроули был убеждён и, возможно, не ошибался, что чтение им вслух отрывков из Корана, а также магические драгоценности и в самом деле производили впечатление на местных арабов. Однако он был не меньше убеждён в том, что его неофит никакого впечатления на них не про­изводил. Нойбург со своей «неуклюжей шаркающей по­ходкой и странными телодвижениями, с виноватым взгля­дом и сумасшедшим смехом» принижал собой любое впечатление, которое производил Кроули. Нужно было что-то с этим делать, поэтому Кроули состриг с головы Нойбурга все волосы, кроме двух прядей — по одной с двух сторон головы, выкрасил эти пряди в красный цвет и завил их наподобие маленьких рожек. Теперь неофит превратился в ручного демона и компаньона Кроули. Эта перемена внешности произвела желаемый эффект. «Чем более странно и жутко выглядел Нойбург, — писал Кроу­ли, — чем более абсурдно и гротескно он себя вёл, тем большим уважением местные жители проникались к магу, которому удалось приручить столь фантастического и ужасного джинна». Общее впечатление усиливал Кроули, отпустивший на время длинную бороду и абсолютно об­ривший голову, если не считать единственного клочка во­лос посередине лба. Кроме того, он носил арабский бур­нус, а также свои магические одежды для церемоний. Ной­бург принимал такое обращение спокойно. Он относился к учителю с рабской покорностью, а возможно, получал удовольствие от его садистских действий.

К 22 ноября странная парочка прибыла в Омаль, ныне известный какСур-эль-Гозлан, и остановилась в гостини­це «Гросса». В первый же вечер после ужина они отпра­вились гулять по городу. «Мы оказались в одном непри­стойном месте, где, как я вынужден признать к моему глу­бокому сожалению, мой спутник недвусмысленно проявил свои порочные наклонности. Моя ответственность перед его бедной матерью и дядюшками, так же как и перед моим собственным нравственным чувством, заставила меня при помощи слов, действительно жестоких, но за­служенных, пресечь это ужасное стремление к половым сношениям. Сам же я провёл время с арабскими девуш­ками».

Однако в Омале произошло нечто более важное, чем случай с Нойбургом. Здесь Кроули услышал голос, прика­зывающий ему идти в пустыню. Это был тот же голос, кото­рый диктовал ему «Книгу Закона» в Каире в 1904 году. Кро­ме того, голос дал ему понять, что он должен продолжить магические занятия, прерванные им в Мексике в 1900 году и касающиеся Девятнадцати Ключей (или Призывов).

Речь идёт о магических заклинаниях, иногда называе­мых Ключами и открытых «сэром» Эдвардом Келли и Джо­ном Ди, астрологом королевы Елизаветы I. Оба они были выдающимися магами. Ди был математиком и алхими­ком, вычислившим благоприятную дату для коронации Елизаветы; Келли — магом и медиумом, который исполь­зовал «камень видения» (или хрустальный шар), чтобы делать предсказания и общаться с духами. Именно та­ким образом он получил Ключи, записав их под диктов­ку (задом наперёд, чтобы избежать воздействия пробуж­даемых заклинаниями сил) нескольких духов, которые го­ворили на енохианском языке, языке ангелов. Два из девятнадцати Ключей пробуждали «стихию Духа», шест­надцать — были способны вызвать четыре основных сти­хии, тогда как последний Ключ позволял призывать лю­бой из тридцати Эфиров, представлявших собой духов­ные субстанции, более тонкие, чем материя, известных также под названием «воздухи».

Девятнадцать Ключей были чрезвычайно важны для церемоний «Золотой Зари», поэтому Кроули изучал их с Мазерсом, а позднее — по рукописям Ди и Келли в Бри-. 1 танском музее и музее Эшмола в Оксфорде. Будучи в Мек­сике, он вызвал образы 29-го и 30-го Эфиров, но не смог продвинуться дальше, поскольку был слишком неопытен в магии: теперь, став специалистом, он мог продолжить. Кроме того, у него были с собой его записи и копия «Клю­чей к тридцати Эфирам» Джона Ди, которые алхимик пе­реписал в том виде, в каком получил их Келли.

Повинуясь приказу голоса, Кроули и Нойбург напра­вились на юг и углубились в пустыню. Кроули должен был исполнять ритуалы, в то время как Нойбургу, его магиче­скому секретарю и писцу, следовало записывать всё, что он говорит, и делать заметки обо всём происходящем.

Когда они находили уединённое место, где едва ли кто-нибудь мог их увидеть, Кроули брал в руки крест и, ис­пользуя топаз в качестве «камня видения», входил в со­стояние транса. У него были видения, и он повторял сло­ва, которые слышал. Нойбург преданно всё записывал.

Из Омаля они добрались до расположенного пример­но в шестидесяти милях к югу Бу-Саада, преодолев часть пути пешком, а другую часть — в запряжённой лошадьми повозке и прибыв в пункт назначения через пять дней, 27-го ноября. Взглянув на город, Кроули оценил его как одно из самых красивых мест, которые он когда-либо по­сещал. Известный как место паломничества художников, город представлял собой уединённый оазис, застроен­ный белёнными известью домами, поросший пальмами, окружённый зарослями кактусов и миндальными садами и орошаемый рекой, берущей начало в горах и бегущей по ущелью на юг.

По дороге в Бу-Саада им удалось вызвать и другие Эфиры, а у Кроули снова были видения, большей частью бесплотные. Результаты этих и других попыток вызова духов заносились в дневник, позднее вышедший отдель­ной книгой под названием «Видение и Голос». Содержа­ние видений Кроули во время его погружений в транс представляет интерес.

Как пример можно привести отчёт размером в 1500 слов, написанный Нойбургом в Бу-Саада 30 ноября и повествующий о вызове 19-го Эфира, которому было дано имя ПОП. Отрывки этого отчёта свидетельствуют о том, что испытывали Кроули и Нойбург:

Сначала лик камня (топаза в кресте) закрыт чёрной паутиной. Затем его пронзает луч света, падающий сзади и сверху. Потом появляется чёрный крест, на­крывающий собой весь камень, потом золотой крест, уже не такой большой... В золотом кресте возникает маленькая узкая дверь, и пожилой человек, похожий на Отшельника с одной из карт Таро, открывает её и выхо­дит... Маленькая дверь охраняется большим зелёным драконом. Теперь вся стена внезапно падает; видны ог­ненные всадники и колесницы; кипит ожесточённая бит­ва... [Появляется Ангел Эфира, целует Кроули и заводит с ним разговор. Затем она берет его] как мать, которая берёт на руки своего ребёнка, и держит меня на своей левой руке и прикладывает меня к своей груди. А на её груди написано: Rosa Mundi est Lilium Coeli. И я смотрю вниз на открытую Книгу таинств, а она открыта на стра­нице, где изображён Святой Стол с двенадцатью квад­ратами посередине. Он излучает яркий свет, слишком ослепительный, чтобы разглядеть сидящих, и голос про­износит: Nun hoec piscis Omnium. [Далее следует нечто вроде примечания, которое тоже является частью про­диктованного текста.] (Чтобы истолковать это, нам сле­дует подумать о Ч%0ис;, за которым скрывается не lesous Christos Theou Uios Soter, как обычно утверждают, но тайна буквы «нун» и буквы «коф». Чхбгх; связан с христиан­ством только потому, что у римлян, заимствовавших это слово в Сирии, оно означало сифилис, который они пу­тали с проказой и считали, что им заражаются через рыбу. Одно из важных значений слова исхирос заключает­ся в том, что его составляют начальные буквы имён пяти египетских богов и пяти греческих богов: в обоих случа­ях получается магическая формула невероятной силы.) [Наконец] слышится страшный крик, абсолютно оглу­шающий, ледяной и резкий: Озирис был чёрным богом! И Эфир хлопает в ладоши, громче, чем тысяча громо­вых раскатов. Я вернулся.

Когда видения Кроули были в самом разгаре, писец Нойбург вынужден был строчить как безумный, чтобы за ним поспевать.

Как бы мы ни относились к магии Кроули — с довери­ем или скептически — и как бы мы ни расценивали его видения, считая их по-настоящему сверхъестественными или всего лишь результатом воздействия наркотиков, всё же образы этих видений интересны и помогают понять психологию Кроули. Язык его видений — библейский, та­ковы же и некоторые отсылки. Несмотря на всю его борь­бу с родительской религией, она по-прежнему прочно сидела в его душе: создаётся такое впечатление, будто он всё ещё старался освободиться от неё всё ещё был в по­исках греха как оружия против неё, и всё ещё находился под её влиянием и чувствовал на себе действие её силы.

Третьего декабря, решив осмотреть окрестности Бу-Саада, Кроули и Нойбург направились к расположенной неподалёку горе Да'лех Аддин, на которой был вызван 14-й Эфир. Когда они уже собирались пуститься в обрат­ный путь к Бу-Саада, Кроули снова получил приказ, пред­писывающий ему совершить обряд прямо на вершине горы. Они выложили круг из камней, соорудили некое по­добие алтаря — вероятно, просто взяли более крупный камень, — на котором Кроули принёс себя в жертву. Он не описал этого жертвоприношения в своём дневнике, упо­мянув только, что речь идёт о «таких вещах, говорить о ко­торых открыто запрещено под страхом самого ужасного наказания». На самом же деле произошло следующее. Кроули, взобравшись на камень, встал на четвереньки, и Нойбург совершил с ним ритуальный акт мужеложства.

Вероятно, это был весьма странный гомосексуальный акт. Под палящим солнцем пустыни Кроули, несколько располневший с тех пор, как перестал заниматься альпинизмом, с обритой головой, был осёдлан мужчиной с ви­дом озорного демона.

Этот половой акт придал жизни Кроули новое направ­ление. До этого момента секс и оккультизм в его пред­ставлении были разделены. Секс относился к области плотского; магия — к области духовного. Теперь же он увидел, что между ними есть определённая взаимосвязь. В это время Кроули начал осознавать секс как приложе­ние к магии.

По возвращении в Бу-Саада Кроули почувствовал себя изменившимся. Теперь он считал, что посвящен в Масте­ра. При помощи 14-го и 15-го Эфиров он официально стал одним из Тайных Учителей. Этот факт сомнению не подлежал.

Десятый Эфир, вызванный днём 6 декабря, был са­мым коварным и опасным. На страже этого Эфира стоял ужасный демон Хоронзон, также известный под именем Обитатель Бездны.

Церемония вызова состоялась в низине в дюнах, не­подалёку от Бу-Саада. Кроули нарисовал на песке круг, в котором ради своей собственной безопасности должен был сидеть Нойбург. Затем Кроули написал имя Хоронзона внутри треугольника и принёс в жертву трёх голубей — по одному на каждой из вершин. Потом Кроули, одетый в чёрный плаще глубоким капюшоном, вступил внутрь тре­угольника. Входить в треугольник было очень рискован­но. В любую минуту демон мог вселиться в человека и взять власть над ним. После совершения ритуальных действий Хоронзон материализовался в виде змеи с че-, ловеческой головой. Нойбург видел, как он пытался со­блазнить Кроули, притворившись женщиной, в которую Кроули был влюблён в Париже. Наиболее вероятно, речь идёт об Юфемии Лэмб. Пока Кроули отражал нападение демона, Нойбург с безумной скоростью стенографиро­вал всё, что он говорил. Хоронзон бранился на Нойбурга, бросал ему в лицо песок и чуть не разрушил защитный круг. В своём стремлении лишить Нойбурга защиты суще­ство бросилось на него, приняв облик обнажённого муж­чины и пытаясь вцепиться ему в горло. Нойбург пронзи­тельно закричал и дал нападавшему отпор при помощи магического кинжала. Хоронзон отступил, вернувшись в свой треугольник, и Нойбург поспешил нарисовать круг заново. Обряд был окончен. По окончании его Кроули ска­зал, что чувствовал астральное присутствие Хоронзона у себя внутри.

Наиболее вероятным объяснением произошедшего кажется то, что Нойбург находился под сильным воздей­ствием какого-то наркотика, который дал ему Кроули, при­нявший его, возможно, и сам, и в действительности под­вергся нападению со стороны Кроули, сбросившего свой плащ с капюшоном. Или же демон материализовался в облике Кроули, который действовал как его физическое воплощение. Как бы там ни было, пережитое впечатление не давало Нойбургу покоя всю жизнь и убедило его в том, что Кроули обладает магической силой.

На следующий день приключения в пустыне продол­жились. Взяв напрокат двух верблюдов и наняв погонщи­ка по имени Мохаммедбил-ХаджБадшир, путешествен­ники направились через пустыню на юго-восток, в Биск-ру, расположенную в шестидесяти пяти милях от Бу-Саада. Их путь лежал через Толгу. Дорога заняла неделю. До­бравшись до Бискры и поселившись в «Отеле Ройяль», они вызвали оставшиеся четыре Эфира, и на этом маги­ческий процесс был завершён. Это было, как позднее утверждал Кроули, одно из трёх величайших достижений его магической жизни. Под двумя остальными он имел в виду «Книгу Закона» и Операцию Абрамелина. Это со­бытие определило всё его будущее мировоззрение, а так­же, хотя в то время он об этом не догадывался, наложило отпечаток на его судьбу.

Восемнадцатого сентября Кроули отправил из Бискры длинное письмо Дж.-Ф.-К. Фуллеру, записанное Нойбур-гом под диктовку. Несмотря на то что письмо записывал Нойбург, Кроули одновременно и высмеивал, и хвалил его в этом письме. После краткого изложения своих мыслей по поводу подготовки следующего выпуска «Равноден­ствия», Кроули добавил довольно-таки нелестный коммен­тарий о своём секретаре-неофите. «Мне с большим тру­дом, —диктовал Кроули, — удавалось держать его подаль­ше от этих арабских ребят, У него какое-то неудержимое стремление к их смуглым задам, потому что, когда он был школьником, ему надавал пинков человек в коричневых бо­тинках, что и повлияло на этого мазохиста и педераста». Из этого письма явствует, что лояльное отношение арабов к гомосексуализму стало для бисексуала Нойбур-га большим искушением, и он пользовался любой воз­можностью в Омале, а возможно, и в других местах, что­бы удовлетворить свои сексуальные пристрастия. 30 но­ября Кроули сочинил на французском языке лимерик о Нойбурге, содержание которого почти не является пре­увеличением и указывает на то, что Нойбург вовсю наслаж­дался сексуальной свободой. Грубый перевод этих вир­шей выглядит так:

Жил-был молодой человек из Омаля, Который сказал: Эй! У меня, говорящего с вами, Эта «штука» — длиной с бамбуковую палку: Я трахнул верблюда — Ужасно! Я подхватил триппер.

Письмо к Фуллеру было написано неосмотрительно. Местами оно было откровенно непристойным. Фуллер, получив его, очень обиделся. Если бы письмо вскрыли или оно открылось бы случайно, это могло бы повлечь за собой обвинение в непристойном поведении, и Фуллер, который не был гомосексуалистом, оказался бы в крайне затруднительном положении. Во всяком случае, его во­енная карьера, несомненно, была бы погублена.

Покинув Алжир 31 декабря 1909 года, Кроули и Ной­бург вернулись в Лондон. Бракоразводный процесс был завершён, но у представителей закона ещё остались не­которые вопросы к Кроули. Журнал «Равноденствие» об­винялся в нарушении авторского права.

Второй выпуск журнала содержал длинную статью, описывающую тайные обряды «Золотой Зари», об автор­ском праве на которые заявил Мазере (называвший себя графом Лидделом Мак-Грегором) на том основании, что он их написал. Кроме того, его волновало объявление о том, что следующие номера продолжат раскрывать тай­ны «Золотой Зари». Мазере жаждал судебного запрета, и Кроули получил повестку в суд.

Выслушав заявление истца, судья мистер Бакмилл наложил временный запрет. Кроули подал апелляцию. 21 марта его апелляция слушалась в присутствии трёх су­дей. И Кроули, и Мазере тоже присутствовали на слуша­нии. Первый — с обритой головой, второй — с длинными седыми ниспадающими локонами. Адвокат Мазерса, сэр Фредерик Лоренс, деньги на гонорар которого были со­браны сторонниками Мазерса, утверждал, что Кроули, опубликовав свой материал, нарушил клятву о неразгла­шении тайн общества. Судьи присудили победу Кроули, а также постановили, что его судебные издержки должны быть возмещены, на том основании, что Мазере обратил­ся в суд не сразу, но практически дождавшись выхода сле­дующего номера журнала, а также потому, что, по мнению суда, публикуемые материалы не могли повредить ни са­мому Мазерсу, ни его репутации.

На этом дело Мазерса и Кроули было закончено. По словам своего бывшего ученика, Мазере «не напечатал больше ничего нового» и прожил остаток жизни «отупев­шим от пьянства, пока смерть не положила конец его дол­гим страданиям». Он умер в 1918 году, став жертвой по­слевоенной пандемии гриппа, однако были и такие, кто утверждал, будто это Кроули убил Мазерса при помощи магии.

Национальная пресса быстро подхватила тему не­обычного судебного разбирательства. Тайные общества оказались вдруг в центре внимания, а имя Кроули было теперь у всех на слуху. Наконец-то он был знаменит. Но одной публикации больше, чем всем остальным, пред­стояло оказать влияние на его дальнейшую жизнь.

Журнал John ВиНбып основан и содержался Горацио Боттомли, богатым человеком и членом парламента от партии либералов. Выпуск его журнала от 2 апреля со­держал короткое открытое письмо, адресованное Кроу­ли, в котором насмешливо говорилось: «Поздравляю с результатом Вашей апелляции. Это довольно приятно, когда в нашем прозаическом XX веке происходят судеб­ные процессы, касающиеся тайн Розенкрейцеров. Между прочим, это ещё и отличная реклама для Вашего перио­дического издания. Кстати, я хотел бы, чтобы Вы научили меня становиться невидимым, превращать врага в чёр­ную собаку и разыскивать спрятанные под землёй сокро­вища Джинна».

Было очевидно, что имел в виду Боттомли, но Кроу­ли мало об этом задумывался. К нему пришла слава. Его известность, столь незначительная до сего времени, во много раз выросла благодаря освещению прессой судебного процесса. Каждое критическое замечание, каж­дый резкий выпад в его адрес повышали значительность его личности и создавали рекламу его Великому Делу. Сами Тайные Учителя не смогли бы придать Делу такую известность.

Если бы Кроули был более искусен и не столь ослеп­лён самомнением, он мог бы извлечь из своей известно­сти положительный эффект. Манипулируя прессой, он мог бы использовать её для достижения своих целей и целей Тайных Учителей, однако он этого не сделал. Он просто подыгрывал создавшейся ситуации, позволял сво­ему бунтарскому чувству говорить за себя, не обуздывал  и не контролировал собственные странности, своё не­обычное чувство юмора и склонность к скандальному по­ведению, из-за чего его нередко неверно или неправиль­но понимали, представляли в ложном свете и, как след­ствие всего этого, нападали на него.

Пример того, как Кроули себе во вред недооценивал средства массовой информации и общественное мнение, можно увидеть в его эссе «Синагога сатаны», которое вхо­дит в сборник эссе «Konx Om Pax», вышедший в 1907 году. Название эссе было ироническим. Кроули казалось, что оно забавно. Другим так не казалось. Его попытка обсуж­дать то, что он полагал социальными и политическими проблемами современности, не была замечена. Зато его стали преследовать как служителя сатаны. Кроули им не являлся. Другие его сочинения только разжигали пред­ставления о нём как о нечестивце. Гораздо позже Кроули напишет, что «ребёнок мужского пола, абсолютно невин­ный и обладающий высокими мыслительными способно­стями, является самой подходящей жертвой» для жерт­воприношения. Клеветники набросились на него: Кроули выступил за человеческие жертвоприношения. Конечно, это был вздор. Другие заявления Кроули о том, что он со­вершал человеческие жертвоприношения сотни раз еже­годно с 1912 по 1926 год, только подлили масла в огонь. То, что имелось в виду «духовное принесение себя в жер­тву и что под умом и невинностью ребёнка-мальчика по­нимается совершенное осознание Магом своей цели, без стремления к результату, и то, что жертва должна быть мужского пола именно потому, что в жертву приносится не материальная кровь, а творческая сила человека», — на всё это не обращали внимания. Только буквальное тол­кование слов Кроули давало материал для газетной сенса­ции. Кроме того, пресса, должно быть, получала не мень­шее удовольствие от прямых интерпретаций тех высказы­ваний Кроули, которые были связаны с магическими, часто гомосексуальными, половыми сношениями. Тем не менее пресса оказывала Кроули услугу, сосредоточива­ясь на дымовой завесе нелепостей и абсурда и не заме­чая более непристойных и потенциально опасных вещей. Это не было намерением Кроули: такая дымовая завеса возникла чисто случайно и не была им запланирована.

Кроули продолжал печатать книги-мистификации. В 1909 году он анонимно выслал сборник якобы религи­озных стихов в католическое издательство Burns &Oates. Главный редактор издательства Уилфред Мейнел попал­ся на эту удочку, не сумев заметить в стихах лесбийских мотивов, и напечатал их под заголовком «Амфора». Одно стихотворение, которое Кроули не включил в рукопись сборника, но вставил в частное издание, вышедшее огра­ниченным тиражом и выпущенное им самим, содержало один из его шифров: один из стихов читался как «The Virgin Mary I desire but arseholes set my prick on fire»15. В 1912 году Кроули признал своё авторство, выпустив эти стихотво­рения в свет в составе сборника, озаглавленного «При­ветствуем Мэри».

Весной 1910 года в жизни Кроули появилась новая женщина. Это была родившаяся в 1880 году австралий­ская скрипачка по имени Лейла Ида Нерисса БатхерстУад-дел, с которой Кроули познакомился, вероятно, в Пари­же. Вступив в Ал Ал в апреле, она приняла новое имя Сорор Агата и стала любовницей Кроули. В первые же дни их знакомства Кроули написал о ней два рассказа. Первый назывался «Лиса», второй — «Скрипачка». Очень мило­видная женщина, она очаровала Кроули своей красотой и игрой на скрипке. Она была далека от уровня профес­сионального музыканта, но, по словам Кроули, который верил, что его гениальность способствует проявлению скрытых талантов других людей, под его руководством она стала играть значительно лучше. Их отношения были очень страстными, но она не являлась для Кроули, как утвержда­ют некоторые, следующей Алой Женщиной: у неё отсут­ствовали необходимые способности к ясновидению. Тем не менее Лейла Уаддел сыграла важную роль в магиче­ской деятельности Кроули, несмотря на то что его раз­дражал её австралийский акцент. Кроули хотел, чтобы она избавилась от акцента, так как её речь звучала некрасиво во время церемоний.

На следующий месяц Кроули, Нойбург и Лейла были приглашены морским офицером королевской армии ка­питаном Дж.-М. Марстоном погостить в его доме в Дор­сете. Марстон, старший офицер Адмиралтейства, в А.-.А.-. был всего лишь послушником. 9 мая они вызвали духа по имени Бартзабель. Церемония, во время которой Кроули читал заклинания, Лейла играла на скрипке, а Нойбург танцевал, настолько впечатлила Марстона, что он предложил проводить такие церемонии в виде публичных пред­ставлений. Вероятно, он был осведомлён о возможности влияния на людей музыки первобытных культур. По сло­вам Фрэнсиса Кинга, известного оккультного писателя,

4 проводил эксперименты с там-тамом над замужними женщинами. Ритмы барабана якобы вызывали у них бес­покойство, перерастающее в повышенное сексуальное возбуждение, что в итоге заканчивалось мастурбацией или «непристойным» поведением.

Эксперименты, которые проводил в то время Кроули, базировались на использовании галлюциногенного пре­парата под названием ангалониум, более известного в наши дни как пейот. Впервые Кроули встретился с этим наркотиком в Мексике, где его получали из кактуса, при­надлежащего к роду Lophophora, и почти не вызывает со­мнений, что Кроули был первым, кто привёз это вещество в Европу. В результате приёма этого наркотика усили­валось восприятие цвета, смещалось чувство времени и места, повседневные предметы казались удивительны­ми. В марте 1907 года Кроули принял дозу пейота в по­рядке эксперимента, а затем периодически, по мере того как ему удавалось пополнить свой запас этого наркотика, продолжал исследовать свои реакции на него и видения, которые он порождал.

Погостив у Марстона, Кроули отправился в Венецию, где 18-го числа принял ангалониум и видел «с закрытыми глазами фантастические вспышки жёлтого и красного над Венецией». В это же время он познакомился с мужчиной, с которым вступил в сексуальные отношения, причём иг­рал в них пассивную роль, исследуя таким образом жен­скую сторону своей натуры, которую называл Алис. По возвращении Кроули в Англию он и Лейла начали принимать дозы ангалониума, чтобы исследовать, как он повлияет на ритуалы, разработанные в Дорсете, во время которых Кроули читал заклинания, а Лейла играла на скрипке: «Ко­гда я и Л. У. играли и читали стихи, сидя друг напротив друга перед лицом Бога, мы получили такие потрясаю­щие духовные результаты, что попытались зафиксировать это в форме общего правила». В результате всего этого Кроули принялся за написание семи церемоний, по од­ной для каждой планеты. Он назвал их Элевсинскими таинствами.

Во время этих церемоний Нойбург танцевал до тех пор, пока не становился одержим соответствующим дан­ной церемонии духом. Лейла играла. Кроули нараспев произносил объясняющие происходящее стихи, которые он сочинил вместе с Джорджем Раффаловичем. Для церемоний были разработаны костюмы, и всё представ­ление было тщательно спланировано, как и предлагал Марстон. Когда каждый нюанс довели до такого совер­шенства, что Кроули был доволен, церемонии стали про­водить публично в штаб-квартире А.\А.\ на Виктория-стрит, 124, причём посетители платили за вход. Кроули был вдохновлён успехом этих представлений, как маги­ческим, так и финансовым.

Существует несколько вариантов описаний этих це­ремоний, по которым можно восстановить, что проис­ходило на представлениях. Самое детальное описание было сделано корреспондентом Daily Sketch Реймондом Рэдклиффом, в чьей статье, напечатанной 24 августа 1910 года, можно было прочесть:

Я пришёл в редакцию журнала «Равноденствие». Под­нялся по бесконечной лестнице. Меня встретил об­лачённый в белую мантию джентльмен с обнажённым мечом.

В помещении было темно; только над алтарём разли­вался слабый красный свет. Несколько молодых муж­чин, живописно одетых в белые, красные или чёрные мантии, стояли в разных местах комнаты. Некоторые держали мечи. Курящиеся благовония создавали в ком­нате дымку, сквозь которую я видел маленькую белую статую, освещенную крошечной лампой, которая ви­села высоко на карнизе.

Один из братьев произносил слова «изгоняющего ри­туала Пентаграммы» выразительно и с подобающей серьёзностью. Другому брату был дан приказ «очис­тить Храм водой». Это было исполнено. Потом мы ста­ли свидетелями «Освящения Храма Огнём», после чего Кроули, одетый в чёрное и сопровождаемый членами братства, совершил «Мистический Обход». Они дваж­ды или трижды обошли вокруг алтаря, что со стороны напоминало религиозную процессию. Постепенно, од­ного за другим, тех из присутствующих, которые были просто зрителями, завлекали внутрь круга. Затем Ма­гистр Церемоний приказал одному из братьев «обнес­ти присутствующих Чашей с Напитком». Брат обошёл помещение, предлагая каждому большую золотую чашу, наполненную какой-то приятно пахнувшей жид­костью. [Там содержалась небольшая доза опиума и ангалониума, растворённых во фруктовом соке.] Мы пили по очереди. Когда с этим было покончено, один из братьев высокого роста и крепкого телосло­жения вышел в центр зала и провозгласил «Двенадца­тикратную Веру в Бога». Затем, при помощи ещё бо­лее могущественного ритуала Гексаграммы, была вызвана Артемида. Потом мы снова пили тот же напи­ток. Алистер Кроули читал нам песнь Орфея из «Арго­навтов».

Вслед за чтением песни мы выпили третью чашу На­питка, и братья ввели в комнату человека, чьё тело было задрапировано, а лицо — покрыто такой стран­ной синей краской, что это наводило на мысль о Гека­те. Дама, а это была дама, села на трон, расположен­ный гораздо выше самого Кроули. К этому времени церемония стала ещё более фантастичной и впечат­ляющей, но впечатление от неё ещё усилилось, когда поэт торжественным и благоговейным голосом про­чёл знаменитый первый хор из «Атланты» Суинберна, который начинается словами «Когда гончие весны». Ещё одна чаша Напитка, ещё одно воззвание к Арте­миде. Некоторое время спустя Frater Omnia Vincam [Нойбург] получает приказ танцевать «танец Свирели и Пана в честь нашей дамы Артемиды». Молодой поэт, чьи стихи у всех на слуху, изумил меня грациозным и красивым танцем, который продолжался до тех пор, пока он не упал от изнеможения посреди комнаты, где, между прочим, оставался лежать до конца церемонии. Затем Кроули обратился к богине с мольбой в форме прекрасного, нигде не печатавшегося, стихотворения. Воцарилась мёртвая тишина. После длинной паузы сидящая на троне взяла скрипку и заиграла. Она иг­рала с чувством и страстью — мастерски. Эта музыка пробирала до самых костей. Потом женщина сно­ва взяла скрипку и сыграла Abend Lied («Вечернюю песнь»), причём так красиво, так изящно, с таким глу­боким чувством, что благодаря её игре большинство из нас испытало тот Экстаз, которого так настойчиво и постоянно ищет Кроули. Затем наступила долгая и напряжённая тишина, которую прервал Магистр Це­ремоний, объявив об окончании церемонии следую­щими словами: «Властью, которой я облечён, объ­являю Храм закрытым». Так закончилась по-настоя­щему красивая церемония — красиво задуманная и красиво проведённая. Возможно, существуют более высокие формы художественной выразительности, чем великие стихи и великая музыка, но мне они пока неизвестны.

Подгоняемый своим успехом, Кроули решил расши­рить свою зрительскую аудиторию и арендовал тускло освещенный частный зал в Кэкстон-холле в Вестминсте­ре. На каждое представление продавалось по сто биле­тов. Сезонный абонемент на все семь церемоний прода­вался по непомерной цене в пять гиней. Посетителям, которые во время представления сидели на скамьях, пред­писывалось быть одетыми в цвета, соответствующие каж­дой церемонии. С октября по ноябрь 1910 года представ­ления шли в почти переполненных залах каждую среду. На них приглашались журналисты, и вскоре начали появлять­ся статьи-отзывы. Помимо публики и журналистов, в чис­ле зрителей присутствовало несколько офицеров столич­ной полиции, выяснявших, не происходит ли здесь чего-пибо непристойного. Они были разочарованы. Всё, что они увидели, оказалось слегка богохульными пьесами, исполнявшимися «в честь нашей госпожи Артемиды», ВО время которых к духам различных планет обраща­лись с просьбой решить загадку Вселенной. Духам это не удавалось, и они возлагали всю ответственность на бога Пана, который благосклонно её принимал.

Для показов в Кэкстон-холле в изначальные церемо­нии были включены дополнительные представления. В них среди прочих участвовала молодая, страдающая невра­стенией актриса со сценическим именем Иона де Форест. Настоящее имя этой девушки с бледной кожей, круглым лицом и чёрными волосами до пояса было Джин Хейд. По причине своей естественной бледности она играла луну в лунной церемонии. Нойбург влюбился в неё, и у них на­чался бурный роман. Кроул и не одобрил этих отношений, и они прекратились. Позднее она вышла замуж, но через несколько месяцев, в 1912 году, совершила самоубий­ство. Нойбург, который так никогда и не оправился от этой потери, думал, что это Кроули убил её, воспользовавшись магическими средствами.

В целом пресса проявляла умеренную заинтересо­ванность этими представлениями, высказываясь о них тоном, граничившим с насмешкой и презрением. Так, в некой статье сообщалось, что одним из «новейших увлечений "будущих ведьм" стало исполнение странных кривляний из Церемонии Юпитера». Однако другая пу­бликация не удовлетворилась простым цинизмом. Газета The Looking Glass развернула решительное наступление, назвав использованную в ритуалах поэзию бессвязной, а самого Кроули — мятежным богохульником, намекнув на необычное сексуальное поведение Кроули и подтвер­див всё это фотографией коленопреклонённой Лейлы на груди Кроули.

Когда закончились представления в Кэкстон-холле, Кроули 10 сентября уехал из Лондона, устроив себе ко­роткие каникулы. Следующий выпуск The Looking Glass, появившийся в субботу, чопорно сообщал: «Мы пони­маем, что мистер Алистер Кроули покинул Лондон, что­бы поехать в Россию. Несомненно, во многом это будет способствовать смягчению петербургской зимы. Мы мо­жем поздравить себя с тем, что временно избавились от самого богохульного и хладнокровного злодея современ­ности. Но почему же Скотленд-Ярд позволил ему уйти без­наказанным?» Далее следовал развёрнутый разоблачи­тельный текст, торжественно подтверждающий давнюю репутацию Кроули как законченного подлеца.

Кроули был одновременно раздражён и удивлён. До этого он наивно полагал, что пресса объективна и бес­пристрастна, однако сначала в случае с Горацио Боттом-ли, а теперь — с Де Венд Фентоном, главным редактором The Looking Glass, он встретился с прямо противополож­ной ситуацией. К тому же он понял, что некоторые газеты жили не только за счёт выручки от продаж и рекламы, но и за счёт шантажа. За соответствующую плату можно до­биться того, чтобы клеветническая статья была отверг­нута редактором.

Боттомли не хватало наглости требовать от Кроули деньги, несмотря на большое количество публикуемых в его газете бранных статей, но у Де Венд Фентона хвата­ло, ион намекал на то, что за первым последуют и другие непристойные разоблачения.

Далёкие от мысли ехать в Санкт-Петербург, Кроули и Нойбург вернулись в Алжир и добрались до Бу-Саада на машине, чтобы сэкономить время. Наняв погонщика вер­блюдов с двумя верблюдами и мальчика-слугу, они вновь отправились в пустыню. Кроули считал, что верблюды бо­лее послушны, чем лошади. Они ведут себя, как «высоко­поставленные чиновники, и даже самые паршивые из них подобны консулам, а старые верблюды похожи на англий­ских дам, занимающихся благотворительностью». Хотя Кроули относился к пустым пространствам, как правило, с ненавистью, он любил пустыню, которая подсознатель­но означала для него не «пустоту и бесплодие, а скорее некий утончённый и скрытый источник жизни». Однако Северная Африка давала ему нечто более важное. Здесь он мог не волноваться по поводу своего гомосексуализ­ма. Здесь это считалось в порядке вещей, и к Кроули относились вне зависимости от его сексуальной ориен­тации.

Несмотря на то что Кроули вернулся в страну, кото­рую он любил, начало путешествия не предвещало ни­чего хорошего. Магические занятия Кроули и Нойбурга оставались безуспешными, погонщики верблюдов и мальчик-слуга беспрестанно жаловались, кроме того, на них обрушилась невероятная буря с дождём, после ко­торого пустыня оказалась покрытой водой на шесть дюй­мов, а на окрестных горных вершинах появился снег. Не­взирая ни на что, Кроули спешил ещё дальше углубиться в открытую пустыню, где ему встречались только разроз­ненные бедные поселения, в одном из которых под на­званием Улед Джелаль путешественники наткнулись на «какой-то сарай, который назывался европейским оте­лем, хозяином которого был случайно заброшенный в эту пустыню француз. Предметом гордости деревни был сарай, куда каждый вечер можно было прийти и смот­реть на танцующих девушек. Нет надобности описывать здесь, что именно они делали, но я могу сказать, что это единственная из известных мне форм развлечений, ко­торая никогда мне не надоедала. Мне нравится прихо­дить сюда довольно рано и сидеть здесь всю ночь, куря при этом табак или киф [коноплю] и выпивая одну чашку кофе за другой».

Из Улед Джелаль Кроули и Нойбург, судя по всему, про­должили пешее путешествие, темп которого они перио­дически вынуждены были ускорять, чтобы быстрее до­браться до воды. Кроули находился в своей стихии. Такой способ путешествия соответствовал его авантюрному на­строю. Тем не менее путешествие завершилось на кис­лой ноте. Кроули резко записывает в автобиографии:

«Я оставил Нойбурга выздоравливать в Бискре и вернул­ся в Англию один». Позднее Нойбург утверждал, что Кроу­ли бросил его.

После короткой остановки в Париже Кроули, прежде чем вернуться в Лондон, отправился в Истбурн. Почему он туда поехал, до сих пор неизвестно, но существует предположение, что он хотел повидаться с матерью. Возможно, он заискивал перед ней с целью получить наследство. Возможно, — ив этом не было бы ничего нехарактерного для него, — он поехал просто для того, чтобы помучить пожилую даму известиями о своих злых поступках; или, может быть, став старше, он почувство­вал к ней любовь и не хотел, чтобы об этом догадались другие.

Вскоре после этого Кроули сам оказался в положении мученика. В его отсутствие газета The Looking Glass име­ла большой успех. Её сотрудники откопали в прошлом Кроули всё, из чего только можно было извлечь что-то плохое, включая его недавний развод и супружескую из­мену. Фуллер считал, что нужно подать на газету в суд. Кроули не соглашался. Он не видел в этом никакого смыс­ла. Газета была почти банкротом, её читательская аудито­рия состояла из невежд, остальное же, как он утверждал, дело истории. Кроме того, он говорил, что слишком за­нят подготовкой нового выпуска «Равноденствия», хотя всё же написал две статьи для The Bystander, в которых объяснял, в чём суть его Элевсинских таинств.

Однако дело приняло другой оборот, когда The Loo­king Glass начала позорить друзей Кроули. Аллана Беннета обвинили в том, что он — «жалкий мошенник, притво­ряющийся буддийским монахом», добавив к этому намёк на то, что они вдвоём с Кроули предавались «непристой­ному поведению»: на иносказательном языке того време­ни это означало гомосексуальную связь. Участие в этом Джорджа Сесиля Джоунса также подразумевалось. Беннет, находившийся далеко на Востоке, не мог пострадать от этих заявлений, но Джоунс был в другом положении. Он решил подать в суд.

Когда в апреле 1911 года дело слушалось в суде, ад­вокаты, выступавшие на стороне газеты, заявили, что так как у Джоунса нет репутации, которую он мог бы потерять, а также поскольку касающееся его утверждение весьма не­определённо, то ответчик считает дело исчерпанным и по­лагает, что здесь не на что отвечать. Судья был смущён при­чиной искового заявления, и свидетельства этой причины, проявляясь во время слушания, не раз вызывали смех как среди судебных исполнителей, так и в зрительских рядах.

Кроули, который присутствовал в зале суда на протя­жении всего двухдневного слушания дела, получал гро­мадное удовольствие, «серым кардиналом» восседая на балконе для посетителей. Его не привлекали в качестве сви­детеля, но взоры всех присутствующих часто устремлялись к тому месту, где он сидел, особенно чтобы посмотреть на его реакцию, когда защитник газеты, «поразительно наход­чивый и агрессивный адвокат бескомпромиссного, власт­ного типа», назвал Кроули «омерзительным и гнусным со­зданием». Кроули даже не вздрогнул. Когда был раскрыт его литературный трюк со словами, образующимися из . начальных букв слов и стихов, а также были приведены примеры непристойностей, которые получались в ре­зультате (таких как «piss», «cunt», «arse» и «quim»), Кроу­ли просто улыбнулся и объявил заинтересованным сто­ронам, что это не просто совпадения. Даже появление его врага Мазерса, вызванного с целью испытать нрав­ственную низость Кроули, не взволновало его. Мазере, явившийся благодаря адвокату Джоунса, был вызван в суд скорее из любопытства, чем в качестве полезного свидетеля. Когда на место свидетеля вышел доктор Эд­вард Берридж, он заявил, что до него дошли слухи о Кроу­ли, но он не намерен их обнародовать в присутствии дам.

Однако судья заметил, что любую из присутствующих дам, скорее всего, трудно чем-либо шокировать, и это очень позабавило Кроули.

Было несколько моментов, когда судья предлагал, что­бы Кроули вышел на место свидетеля и разъяснил тот или иной вопрос, но и адвокат ответчика, и адвокат истца оставляли эти предложения без внимания. Защитник The Looking Glass опасался, что Кроули докажет, что утверж­дения относительно Джоунса являлись на самом деле лишь частью попытки шантажа, тогда как адвокат Джоун­са боялся, что Кроули, мало заботясь о приличиях, мо­жет навредить Джоунсу своими словами. Что касается Кро­ули, то, хотя он и не показывал этого в суде, у него не было ни малейшего желания выступать в качестве свидетеля. Какое бы удовольствие он ни получал от театрального эффекта судебного разбирательства, он всё же не хотел, чтобы его личная жизнь, и особенно его бисексуальность, выставлялась на всеобщее обозрение.

Судья подвёл итог слушанию дела, объявив, что Джо­унс поклялся в своей невиновности, тогда как представите­ли The Looking Glass в свою очередь клянутся, что они ни­когда не желали нанести кому-либо вред, однако, добавил судья, Кроули действительно публиковал непристойные произведения. Исход слушания зависел теперь от присяж­ных, которым предстояло решить, насколько тесное отно­шение Джоунс имеет к личности и поведению Кроули. Су­дья поставил перед присяжными три вопроса. Прежде все­го, являются ли слова и утверждения, ставшие причиной подачи иска, действительно оскорбляющими истца? Если да, являются ли эти утверждения истинными по существу? Если и это так, то являются ли они допустимыми по фор­ме? В заключении, которое вынесли присяжные, был дан утвердительный ответ на все три вопроса. Суд выиграл Де Венд Фентон и его газета. В сущности, Джоунс был оклеве­тан исключительно из-за своего общения с Кроули.

Этот судебный процесс побудил Кроули сочинить яз­вительный памфлет под названием «Розенкрейцерский скандал», который был опубликован под псевдонимом Лео Виней. Несмотря на то что главным виновником всех не­приятностей был Де Венд Фентон, основной мишенью ненависти Кроули в его новом произведении стал Мазере. Оно начиналось с заявления о том, что оно представляет собой «перекрёстный допрос человека по имени Сэмюэл Сидни Сильвестр Шерзерад Сократ Сципион Симмонс Скраттон Шейкебэк Свонк Свиззл Лиддел Диддел Мак-Грегор Мак-Керроу Мазере, Джеймс IV Шотландский, граф де Сен-Жермен, граф Гленстрэ, граф Мак-Грегор, шевалье Мак-Грегор, Мак-Грегор Мазере, С'Риогейл мо Дреам, Део Дуче Комите Фарро, рыцарь Сен-Жерменского ордена, и так далее, и так далее, мистером К. Скорпио, одним из королевских адвокатов, сведущих в юриспруденции». Эта пародия была недалека от истины: Мазере представился на суде как Мак-Грегор Мазере, но адвокат Джоунса вытя­нул из него признание, что он также известен под именем Мак-Грегора графа Гленстрэ и верит, что король Джеймс IV Шотландский никогда не умирал. В своём памфлете Кро­ули намекал, что в имени судьи содержится грубая ана­грамма: позднее он расшифровал её — из букв слова Scrutton можно составить словосочетание «cunts rot». Бэрриджу он отомстил несколько позже, написав рассказ «Лунный ребёнок», для героя которого по имени Бэллок доктор послужил прототипом.

Несмотря на то что Кроули, по существу, не был во­влечён в этот судебный процесс, тот имел для него весь­ма неблагоприятные последствия. Фуллер прекратил от­ношения с Кроули, поскольку счёл, что Кроули испортил Джоунсу репутацию. Раффалович тоже отдалился и дер­жался от Кроули в стороне, хотя отчуждение между ними началось ещё до описанного судебного разбирательства. Всё меньше людей хотело стать членами А.-. Ал.

Причина ухода Фуллера заключалась не только в том малодушии, которое, по его мнению, проявил Кроули, не вступившись за их общего друга. Дело было ещё и в том, что Кроули высмеял Фуллера в одном из своих стихотво­рений под названием «Новообращённый», которое было включено в сборник, озаглавленный «Крылатый жук» и вы­шедший в 1910 году. В «Мировой трагедии», которая вы­шла в том же году, Кроули ещё подсыпал соли на раны Фуллера, написав, что право на любые критические рас­суждения об этом произведении лучше всего предоста­вить Фуллеру, «который может написать поучительную ма­ленькую монографию длиной в 350 тысяч слов», как он и сделал когда-то в случае со своим эмоциональным эссе, написанным в надежде завоевать приз.

Откровенно говоря, Кроули иначе смотрел на эту си­туацию. Фуллер, по его словам, просто разуверился в нём. Фуллер больше не желал участвовать в издании «Равно­денствия» и соглашался продолжить работу над «Храмом Царя Соломона» только в том случае, если Кроули полно­стью прекратит своё участие в её подготовке и издании. Кроме того, он — во всяком случае, так утверждал Кроу­ли — запретил Кроули упоминать его имя в связи со сво­им, угрожая взимать с Кроули по 100 фунтов за каждое нарушение запрета. Это было обидно для Кроули, кото­рый считал, что именно он создал Фуллеру литературную репутацию. После того как их дружба прекратилась, Кро­ули утверждал, что Фуллер занят не чем иным, как попыт­ками выиграть призы в соревнованиях, устраиваемых Ар­мейским советом. На самом деле, Фуллер стал впослед­ствии генерал-майором Королевского танкового корпуса, а также автором нескольких значительных книг по во­енной истории. Он был блестящим военным стратегом, и именно он разработал наступательную тактику для тан­ковых боёв, использованную со столь разрушительным эффектом во время сражения при Камбре в 1917 году.

Впоследствии британская армия пренебрегла его такти­ческими идеями, немецкая же армия, напротив, взяла их на вооружение: Фуллер был создателем того, что получи­ло впоследствии название «блицкрига». Разработанная Фуллером военная стратегия имела такое влияние на во­енные подходы Третьего рейха, что ему довелось стать одним из двух англичан, приглашённых на празднование пятидесятилетия Гитлера в 1939 году, перед самым нача­лом Второй мировой войны. К этому времени Фуллер ещё раз выразил своё отвращение к британской армии за её равнодушие к его стратегическим идеям. Он посвятил свою жизнь занятиям военной историей, причём един­ственным его недостатком было восхищение фашизмом: он был активным членом Британского союза фашистов под предводительством сэра Освальда Мосли.

Этот уход близких друзей Кроули наложил отпечаток на всю его оставшуюся жизнь. Иногда у него появлялись друзья, но через какое-то время он терял их из-за своей паранойи, своего высокомерия, самовлюблённости или простой неспособности ценить дружеские отношения. Иногда он прогонял друзей, иногда они уходили сами, разочаровываясь в Кроули, когда переставала действо­вать первоначальная сильная привязанность.

Можно сказать, что Кроули никогда по-настоящему не нуждался в друзьях, — только в любовниках и учениках, которые ничего от него не требовали. Сам он не призна­вал этого, говоря: «Я понимаю, что мои представления никогда не будут значить для других людей то же, что они значат для меня. Я не жалею об этом. Всё, чего я хотел бы, — это чтобы достигнутые мной результаты убедили тех, кто стремится к истине, в том, что, без сомнения, существует нечто, достойное этого стремления, и что это­го можно достичь методами, более или менее похожи­ми на мои. Я не хочу быть предводителем толпы, куми­ром дураков и фанатиков или основателем вероучения, последователи которого довольствуются только отраже­нием моих взглядов. Я хочу, чтобы каждый сам прорубал свой путь через джунгли». Однако правда заключалась в обратном. Кроули хотел, даже испытывал нужду в обожающих, не задающих вопросов последователях. Он считал себя человеком, непохожим на других людей, «Одиноким Духом, Странником в Пустыне. Мне не было ника­кой надобности принимать участие в человеческих делах, вступая в личный контакт с людьми в их хлевах, обезьян­никах и свинарниках. Единственное, что связывало меня с ними, — это мой долг показывать путь в пустыню тем, кто готов рисковать». В конце концов, он был одним из Тайных Учителей, который строил магические планы и создавал себе имя.

ГЛАВА 13 Появление Мэри, уход Виктора и «парижские занятия»

Подготовив к печати мартовское издание «Равноден­ствия», Кроули решил, что ему пора уединиться для заня­тий магией. Поэтому в начале лета 1911 года он и Лейла Уаддел поселились в одном из домов Монтиньи-сюр-Луэн на краю леса Фонтенбло. Обосновавшись здесь, Кроули обнаружил, что к нему вернулась его литературная муза, из-под его пера за короткое время вышло огромное количество произведений. В числе прочего он написал рас­сказы «На той стороне залива», «Дровосек» и «Его тайный , несколько стихотворений (среди них — стихотворение в честь дня рождения Лейлы, которая утверждала, что 10 августа ей исполняется двадцать шесть, тогда как на самом деле ей должно было исполниться тридцать один) и две пьесы, одна из которых называлась «Вампи­ры», а вторая представляла собой комедию под названи­ем «Мортаделло, или Ангел Венеции». Некоторые из этих произведений были напечатаны самими издателями, и Кроули не финансировал их.

Однако не всё, что он писал, относилось к художественной литературе. За это, как он выразился, «поразительное лето» он написал девятнадцать книг магического или ми­стического характера, многие из которых были напечата­ны в «Равноденствии», в том числе рассказ о том, как была написана «Книга Закона».

Но каким бы плодотворным ни было это лето, осени предстояло принести ему новое открытие. Это была его следующая Алая Женщина.

С их знакомством связана целая история. В Париже Кроули встретил Нину Оливье, чьим тогдашним любовни­ком (как описал его Кроули) был «неприятный, бледный и лицемерный» пианист Энер Скен, который аккомпани­ровал Айседоре Дункан во время исполнения её «сво­бодных» танцев. Вернувшись в Лондон 11 октября, Кроу­ли обедал с пианистом в «Савое», после чего они отпра­вились на один из знаменитых экзотических вечеров Дункан. Среди присутствующих была подруга Дункан, прелестная темноволосая женщина по имени Мэри д'Эсте Стеджес.

Как обычно, Кроули был сражён ею. Он писал: «Эта дама, представляющая собой великолепный образец сме­шения ирландской и итальянской крови, обладала мощ­нейшей индивидуальностью и необычайной притягатель­ностью, которые мгновенно меня привлекли. Я забыл обо1 всём. Я сел на пол, как китайский бог, и между нами по­текли невидимые токи». Несмотря на её магнетизм, бла­годаря которому мужчины всегда слетались к ней как мухи на сахар, она была не вполне тем, чем казалась. Её девичья фамилия была Демпси, и родилась она в Квебеке в 1871 году, но после безвременной смерти её отца обед­невшая семья переехала в Чикаго. В двадцать шесть лет Мэри вышла замуж за Эдмунда Видена, от которого роди­ла сына Престона. Этот брак длился недолго, в 1901 году она переехала в Париж и подружилась с Айседорой Дун­кан. Потом она вышла замуж за чикагского биржевого мак­лера Соломона Стеджеса, который усыновил её ребёнка и превратил её в богатую женщину. Романтичная, кокет­ливая и ветреная Мэри пользовалась своим богатством, чтобы путешествовать, и сменила имя, добавив к нему д'Эсте и утверждая, что имеет итальянское происхожде­ние и что д'Эсте является итальянским вариантом её де­вичьей фамилии. Она развелась со Стеджесом и основа­ла в Париже парфюмерную компанию, которая существо­вала под именем «Maison d'Este» до тех пор, пока члены настоящей (и очень знатной) итальянской семьи д'Эсте не начали угрожать, что подадут на неё в суд. После этого она сменила фамилию на Дэсти. Её сын Престон Стеджес, которого Кроули называл «обделённым богом деревен­щиной», стал впоследствии кинорежиссёром-оскароносцем. Его собственное мнение о Кроули выглядит несколь­ко более обоснованным.

Одна из особенностей мистера Кроули [вспоминал Стеджес], которая казалась мне особенно омерзитель­ной, заключалась в его причёске, неприятной разно­видности того тошнотворного стиля, который был не­сколько лет назад столь популярен среди молодёжи и известен под названием «Ирокез». Как у молодого Юла Бриннера, череп мистера Кроули был полностью обрит, за исключением одного маленького прямоуголь­ного островка волос на самой середине его черепа. По этому газону или лужайке он прогуливался своими пальцами, как будто это были собаки, выведенные на улицу помочиться. [Оглядываясь назад, Престон за­являл:] Читая о некоторых из его последующих дея­ний, я понимаю, что моей матери и мне повезло, что мы остались в живых. Если бы я был немного постар­ше, неизвестно, остался ли бы в живых он сам.

Во времена знакомства с Кроули ему было тринадцать. В конце октября Кроули вернулся в Париж, пришёл в квартиру к Мэри, подхватил её, по его собственному выражению, и они вместе поехали в Швейцарию кататься на коньках. Поселившись в отеле «Националь» в Цюрихе, они стали проводить время, наслаждаясь алкоголем, сек­сом и наркотиками так, что 21 ноября Мэри пришла в со­стояние безумия. В течение какого-то времени она крича­ла и бредила, у неё были галлюцинации, однако через час Кроули начал замечать в её видениях, возникших вслед­ствие употребления ангалониума, какой-то смысл. По­скольку она не имела совсем никакого представления о магии, он расценил её поведение как сигнал о том, что через неё дух пытается установить с ним контакт. Когда она произнесла слово «Пердурабо», которого не могла знать, Кроули был убеждён или, говоря точнее, убедил себя, что Мэри — его новая Алая Женщина. Лейла, по-прежнему присутствовавшая в его жизни и в мыслях, была творческим и тонко чувствующим человеком, но Мэри обладала способностями к ясновидению. Их отношения развивались по обычной для Кроули схеме. Физическое влечение переросло в сексуальную связь, которая затем приобрела магическую окраску.

На следующий день они переехали в Сент-Мориц, в отель «Палас». Здесь Кроули получил ещё одно свиде­тельство тому, что Мэри является его новым партнёром j в магических делах. Распаковывая её чемодан, Кроули с изумлением увидел, что у неё имеется такая же голубая мантия, как и та, которую он купил для Роуз перед их путе­шествием к пирамидам. Это, как он был убеждён, доказы­вало, что Тайные Учителя предназначили Мэри стать его новой Алой Женщиной.

Вечером 28 ноября Кроули переставил мебель в гос­тиной их гостиничного номера, превратив комнату в храм, достал свои магические принадлежности, которые все­гда сопровождал и его в пути, в том числе крест, украшен­ный топазом, и волшебную палочку из чёрного дерева со звездой из сапфира, напоил Мэри допьяна, накачал её наркотиками и долго занимался с ней сексом, чтобы пос­ле всего этого она стала более восприимчивой к астраль­ным видениям. Ровно в одиннадцать часов явился один из Тайных Учителей по имени Аб-ул-Диз.

В период с 4 по 13 декабря вся эта процедура была повторена четырежды. К этому времени Мэри уже устала от наркотиков и манипуляций, необходимых для дости­жения состояния восприимчивости. Несколько раз, как отмечал Кроули в своём магическом дневнике, она умо­ляла, чтобы её отпустили домой,, и говорила, что не хочет продолжать. Но Кроули был неумолим. О магической оргии 11 декабря он писал, что во время неё Мэри была возбуждена «выпитой ею половиной бутылки „Поммери" 1904 года в сочетании с Эросом». В сноске он добавля­ет: «Перед оргией и чтением заклинаний [Мэри] лежала пьяная на диване; Одиннадцать [волхвы] пришли к ней и принесли мистические дары: один принёс знание, дру­гой — силу, третий — мудрость и так далее, сказав, что всё это понадобится для Дела. Они скрепили своё при­ношение basiculo ad cunnum», что означает «поцелуй во влагалище».

Мэри не была хорошей ясновидящей. Она нередко разочаровывала Кроули и даже приводила его в бешен­ство, но он не имел права останавливаться на полпути. Аб-ул-Диз через Мэри дал Кроули указание написать но­вую магическую книгу, которая должна быть создана в Италии. Кроме того, он дал Мэри магическое имя Виракам.

Как всегда послушный Тайным Учителям, Кроули по­вёз Мэри на юг и принялся искать по всей Италии мес­то, где можно было бы исполнить приказ Аб-ул-Диза. Таким местом оказалась частично отреставрированная вилла под названием вилла Кальдараццо, расположен­ная в Посилипо, неподалёку от Неаполя. Стоящая вдали от больших дорог, она представляла собой именно то, что требовалось Кроули (или Аб-ул-Дизу). Они сняли эту виллу и послали за Престоном во французскую школу-интернат, чтобы мальчик провёл рождественские кани­кулы вместе с ними. Став взрослым, Престон вспоминал виллу без удовольствия. «Помимо своих сверхъесте­ственных качеств, — язвительно писал он, — она облада­ла малым количеством достоинств. Там было холодно и сыро, лишь несколько окон закрывались как следует, до виллы было трудно добраться, а водопроводные тру­бы протекали».

Кроули быстро превратил главную комнату виллы в храм и принялся за работу, диктуя Мэри своё очередное магическое произведение. Кроме того, он учил её тому, что в его терминологии называлось «автоматической бдительностью». Это означало, что Мэри должна была следить за тем, чтобы никогда не использовать опреде­лённые слова и выражения. Каждый раз, когда Мэри теря­ла бдительность, Кроули звал её сына, «торжественно из­влекал из своей мантии открытый перочинный нож, под­нимал руку так, что просторный рукав его мантии падал, обнажая предплечье, а затем при помощи перочинного ножа отрезал маленький кусочек кожи под лесенкой таких же надрезов, уже запечатленных на его предплечье, над­рез за надрезом, в честь каждого раза, когда Мать допу­скала такую же оплошность».

Скоро Мэри устала от исполнения функции магиче­ского секретаря при Кроули. Между нею и Кроули посто­янно происходили ссоры, и она уехала в Париж, забрав с собой сына. Он последовал за ними, они помирились и вместе вернулись в Лондон. Однако взаимное притяже­ние между ними исчезло, хотя Мэри продолжала в тече­ние некоторого времени помогать Кроули в его работе в А.-.Ал: мартовское издание «Равноденствия» за 1912 год вышло под редакцией Мэри и Нойбурга. Вскоре пос­ле возвращения в Лондон Мэри вышла замуж за турка, которого звали Вели Бей, и Кроули освободился от своей второй Алой Женщины, которая, как он признавал позд­нее, возможно, была не вполне достойна возложенной на неё ответственности. Вскоре этот брак распался. Турок, который открыто ненавидел её сына и ревновал к нему, бил Мэри, а затем бросил её. Она вновь присоединилась к свите Айседоры Дункан и умерла в 1931 году в Нью-Йор­ке от лейкемии. Это Мэри подарила Дункан тот шарф, ко­торый зацепился за колесо открытого автомобиля, в ко­тором ехала танцовщица, в результате чего она и погиб­ла, поскольку голова её резко дёрнулась назад и шейные позвонки переломились.

Магическое произведение, которое Кроули диктовал Мэри, должно было стать частью одной из книг, благода­ря которым он приобрёл — и сохранил — известность в магических кругах. Эта книга называлась «Liber IV» («Книга четвёртая»). Первая и вторая её части вышли в 1912-м и 1913-м и стоили четыре четырёхпенсовика и четыре ше­стипенсовика соответственно. Во второй части была фо­тография, изображающая молодого и бородатого Кроу­ли, сидящего в море в обнажённом виде, и подписанная по-гречески «Приветтебе, о Спаситель Мира». Третья часть книги была продиктована Лейле Уаддел весной 1912 года, но в течение последующих десяти лет Кроули постоянно редактировал и перерабатывал её, так что в окончатель­ном виде она была напечатана лишь в 1929 году. В наши дни она известна, как правило, под названием «Теорети­ческая и практическая магия [магика]». Четвёртая часть, вышедшая в 1936 году, включала в себя «Книгу Закона» в сопровождении автобиографического предисловия и короткого комментария. Все эти произведения выхо­дили в разнообразных видах в течение многих лет, но толь­ко после смерти Кроули были собраны в один том. Оза­главленная словом «Магика», эта книга была и остаётся одним из основных столпов магической науки.

Именно в этих книгах Кроули впервые добавил «к» к слову «magical» (магический), что впоследствии делал всегда до самой своей смерти. Целью этого добавления было отделить его магию от магии фокусников и эстрад­ных артистов, но было у него и эзотерическое значение. Буква «к» была первой буквой в слове kteis, что по-гре­чески означает «влагалище». Через призму магики Кроу­ли видел человеческое сознание как божественное, а са­мого себя — возведённым в ранг мага. «Мой уровень как мага, — писал он, — моя миссия как Логоса Вечности, как Пророка, избранного, чтобы проповедовать Закон, кото­рый будет определять судьбы этой планеты в течение це­лой эпохи, в известном смысле выделяют меня, причис­ляют меня к группе, в которую за всю человеческую исто­рию, кроме меня, вошли только семеро». Среди этих семерых своих собратьев, с которыми Кроули себя объ­единял, были пророк Мухаммед, Моисей и Лао-цзы, основатель даоизма.

Когда Мэри перестала играть активную магическую роль в его жизни, Кроули в течение первой половины 1912 года жил то в Париже, то в Лондоне, занимаясь на­писанием «Книги лжи», которую он задумал как изложе­ние содержания своего собственного сознания. В некоторых местах она написана с юмором, в других — может считаться предвестником авангардной поэзии 1960-х. Один из разделов книги, включённый в первый выпуск журнала «Равноденствие», состоял только из восклица­тельного знака, другой — только из вопросительного: они были озаглавлены соответственно «Солдат» и «Горбун». Кроме того, Кроули написал рассказ под названием «За­вещание Магдалены Блэр», основанный на идее, которую задолго до этого подал ему Аллан Беннет. Однако эта писательская деятельность имела для него второстепен­ное значение. По-настоящему мысли Кроули занимала организация, которая называлась по-разному: Орденом

Восточных Тамплиеров, Орденом Восточного Храма, Ор­деном Тамплиеров Востока или Ordo Templi Orientis. В виде сокращения она была (и остаётся) известной как ОТО.

Кроули заинтересовался ОТО после появления Мазер-са на слушании дела, возбуждённого на основании иска, поданного The Looking Glass. Во время своего выступле­ния Мазере заявил, что является главой Ордена Розен­крейцеров к большому сожалению для тех, кто считает та­ковыми себя. То есть на самом деле Кроули знал об ОТО, но не проявлял к этой организации большого любопыт­ства. Тем не менее, поскольку Кроули был известен как соперник Мазерса, с ним пытались связаться разнооб­разные сочувствующие ему оккультисты и масоны, на ко­торых у него, как правило, не хватало времени. Он утверж­дал, что со времён своего посвящения, имевшего место в Мексике, является масоном шотландского обряда, но в целом пренебрежительно относился к масонству, гово­ря, что оно представляет собой «или самодовольное при­творство, шутовство и оправдание пьяному хулиганству, или мрачную ассоциацию для плетения политических ин­триг и мошенничества в коммерческих делах». Теперь они начали писать ему, выказывая, по словам Кроули, такое уважение к его способностям, что в какой-то момент «ста­ло подразумеваться, будто я знаю больше секретных сим­волов, заклинаний, волшебных слов и магических фор­мул, чем я мог бы выучить, будь у меня двенадцать жиз­ней, а не одна. Даже слон не выдержал бы под тяжестью таких знаков отличия, какими меня наделили».

Вся эта лесть вновь пробудила в Кроули интерес к ма­сонству, и он написал гроссмейстеру масонской ложи в Лондон, с тем чтобы прояснить свою позицию в от­ношении этой организации. 17 декабря 1904 года, как утверждал Кроули, он прошёл обряд посвящения в каче­стве мастера англосаксонской ложи 343 (ныне имеющей номер 103), входящей в состав французского масонского общества в Париже. Теперь он желал узнать, значит ли это, что он может считаться масоном и в Британии. Оказа­лось, что нет: в те времена Объединённая Великая ложа Британии не признавала французской Великой ложи.

Была и другая причина, по которой Кроули хотел узнать, признан л и он масоном в Британии. Она была свя­зана с Джоном Яркером, являвшимся членом Quatuor Coronati Lodge № 2076, одной из значительных лож, в ко­торой проводились масонские исследования. Яркер учре­дил независимый масонский Великий совет в Манчестере, но он не получил признания со стороны Высшего совета в Лондоне, который исключил Яркера за превышение им ма­сонских полномочий. По какой-то причине Яркер решил, что Кроули должен стать его преемником в деле его рас­кольнического Великого совета, хотя сомнительно даже то, встречались ли эти двое когда-нибудь. После смерти Яр­кера в 1913 году Кроули созвал собрание, на котором назначил себя Великим генеральным администратором со­вета, но больше не сделал почти ничего, хотя, как он утвер­ждал, ряд масонских организаций обратился к нему с не­официальными просьбами обратить внимание на рацио­нализацию ритуалов и правил, а также на необходимость пересмотра основ масонства, с тем чтобы придать ему, по . выражению Кроули, форму цельной, стройной и лаконичной системы, соединяющей в себе религиозные, философ­ские, магические и мистические истины. Как бы то ни было, официальные масонские организации никогда не считали Кроули настоящим масоном, а он никогда не считал себя причастным к основному направлению масонства.

Немецкая организация ОТО была среди тех, что пыта­лись установить с ним контакт. Поначалу Кроули думал о ней так же, как и об остальных подобного рода органи­зациях, но вскоре понял, что она отличается от других, поскольку ОТО со своей ориентацией на восточную рели­гию и философию рассматривал секс как важную часть занятий магией. Члены ордена верили, что сексуальное возбуждение может вознести человека на иной уровень сознания и духовности. Подобные представления были распространены в Индии и Китае, но в европейских куль­турах этой идеей в основном пренебрегали как вызы­вающе непристойной. Половой акт, согласно этой концеп­ции, совершался не от вожделения и не из любви, но являлся сознательным и управляемым поступком: при­верженцы такой сексуальной идеологии должны были быть хорошо натренированными в медитации, дыхатель­ных практиках и других дисциплинах, относящихся к йоге. Их позиция отнюдь не давала разрешения на свободную любовь и необузданную чувственность.

ОТО был основан около 1900 года в русле формирую­щегося учения о связи германских национальных корней с армейской традицией. Его основали двое немецких ма­сонов, Франц Хартман и Генрих Клейн вместе с богатым австрийским промышленником Карлом Кельнером, кото­рый много путешествовал по Востоку. Находясь одновре­менно под влиянием восточных религий и произведений американского оккультиста П.-Б. Рэндольфа, который экс­периментировал с галлюциногенными препаратами, Кельнер сначала основал «Герметическое братство све­та», чья идеология, согласно современной истории ОТО, базировалась на масонстве, розенкрейцерстве, движении иллюминатов XVIII и XIX веков, ритуалах тамплиеров, уче­нии ранних гностиков и язычестве. В 1902 году Кельнер и Теодор Рейсе, который к тому времени начал издавать малоизвестный масонский журнал под названием «Ори­фламма», решили основать своё собственное братство, деятельность которого концентрировалась бы на сексу­альной магии, причём журнал должен был послужить его основанием. При основании ОТО важную роль сыграл Яркер, который дал Кельнеру необходимый документ, на­делявший его властью и полномочиями.

Теодор (которого иногда называют Чарлзом) Рейсе был загадочным человеком. Будучи наполовину англича­нином, а наполовину немцем, он притворялся маркси­стом и состоял членом Социалистической лиги Англии вплоть до 1884 года, когда его исключили. На самом же деле он был офицером германской разведки, пристав­ленным шпионить за семьёй Карла Маркса. Живя в Анг­лии, он жил на заработок, который получал в качестве кон­ферансье мюзик-холла.

Когда в 1905 году Кельнер умер, пост главы ОТО занял Рейсе. Именно он, не очень пространно, но с достаточно прозрачными намёками, обнародовал вовлечённость ОТО в занятия сексуальными магическими практиками, напе­чатав информацию об этом в «Орифламме». Во время его правления ОТО быстро распространился по Западной Европе и внедрился в Америку, принесённый туда эми­грантами из Германии. Членам ордена, среди которых были и мужчины, и женщины, поначалу не давали никаких объяснений относительно сексуальной магии. Люди долж­ны были достигнуть возвышенного состояния сами, до того, как их посвятят в соответствующее учение. Любо­пытным образом, согласно тому, что пишет Фрэнсис Кинг в «Магическом мире Алистера Кроули», никто из членов ордена, судя по всему, не занимался никакой сексуальной , магией, не считая Рёйсса, и то занимавшегося ею лишь однажды. С появлением Кроули такому положению дел, разумеется, суждено было измениться.

В 1910 году, во время своего визита в Британию, Рейсе принял Кроули в ОТО, хотя, кажется, Кроули мало что свя­зывало с этой организацией вплоть до 1913 года, когда Рейсе навестил его в Лондоне и, предъявив ему экземпляр «Книги лжи», обвинил Кроули в разоблачении на страни­цах книги секретов 9-го уровня ОТО, связанных с сексуаль­ной магией. Такие неопределённые и недостаточно эзоте­рические строки, как «Да вооружится Знающий Магическим Распятием и да возьмёт в руки Мистическую Розу», заворожили Рёйсса. Кроули опроверг его заявления. Он сказал, что пришёл к этим идеям своим собственным пу­тём и только теперь узнал, чем занимается ОТО. Затем между Кроули и Рёйссом состоялся обмен идеями. Рейсе излагал свою теорию сексуальной алхимии, центральны­ми понятиями которой были женские сексуальные флюи­ды и эликсир жизни (семя). Кроули высказал свои сообра­жения о важности гомосексуальных сношений и в качестве обоснования цитировал собственные произведения.

Исходом этой встречи стало то, что Рейсе и Кроули решили объединить усилия и основать новое, британ­ское отделение ОТО под названием Mysteria Mystica Maxima (или, коротко, МММ). Кроули предстояло его воз­главить. Он приехал в Берлин, получил титул Высочайше­го и Святого Короля Ирландии, Иона и всей Британии в рамках Священного Гнозиса и принял магическое имя Бафомет, совпадающее с именем одного из идолов, за поклонение которым обвиняли тамплиеров их враги.

Вернувшись в Лондон, Кроули напечатал манифест и развернул рекламную кампанию для привлечения ново­обращённых. Манифест вышел в дорогом издании, его украшала фотография Болескина, а написан он был Лей­лой Уаддел в качестве секретаря МММ. Этот текст многое обещал. Членские взносы были невероятно высоки: что­бы достичь 9-го уровня (где начиналась сексуальная ма­гия), необходимо было заплатить 103 фунта 10 шиллин­гов. Вдобавок к этому существовала годовая подписка, стоившая тридцать три гинеи. Новообращённые не замед­лили появиться, но большинство из них не знало главного, сексуального секрета общества Mysteria Mystica Maxima. Если бы им его сообщили, многие, устыдившись, отказа­лись бы от своей затеи. Со своей стороны Кроули считал членов ордена Mysteria Mystica Maxima потенциальными членами общества А.-. А/.

В то же самое время Кроули начал переделывать ри­туалы ОТО, с тем, как он утверждал, чтобы прояснить по­ложение человека во Вселенной и создать, как он надеял­ся, основу для вселенского религиозного братства. Под этим подразумевалась необходимость привить всему человечеству чувство судьбы, нравственные ориентиры, дать людям испытать чувство интеллектуального удовлет­ворения, для чего каждый должен накапливать интеллек­туальную и философскую силу при помощи магических средств. В мартовском номере журнала «Равноденст­вие» за 1913 год Кроули напечатал эссе под названием «Напряжённый энтузиазм», в котором содержались два основных тезиса, а именно что секс по существу своему является благом и способствует проявлению талантов, особенно у мужчин. Совмещение вина (или наркотиков), секса и музыки, как утверждал Кроули, делает возможны­ми потрясающие вещи, хотя в эссе не говорилось, какие именно: уважение к известным нравственным нормам, а также законы о непристойном поведении не позволили Кроули зайти слишком далеко и описать свою ритуаль­ную сексуальную магию. Вдобавок ко всему он написал для ордена «Гностическую мессу», к большому неудоволь­ствию масонских тамплиеров и других масонов, увидевших её напечатанной в «Орифламме» и расценивших её | как акт посягательства на авторитет их организации со стороны Кроули. Они были правы. Кроули рассматривал ОТО как идеальное средство для проведения своих идей, как они до сего времени проводились в обществе А.-. А.-.. ОТО позволял Кроули приобрести более широкую ауди­торию, которой он мог бы проповедовать свои теории в том виде, в каком они излагались в «Книге Закона», что позволяло ему реализовывать весь свой жизненный по­тенциал, превращая людей в средство обнаружения их собственной судьбы и побуждая их вступать в контакте их собственной волей.

Несмотря на занятость магическими делами, у Кроу­ли всё же оставалось время на то, чтобы поддерживать свою репутацию провокационного общественного деяте­ля, упражняясь заодно в агрессивном поведении и само­рекламе. Несмотря на то что Кроули подвергал резкой критике практически каждого значительного поэта, он, тем не менее, демонстрировал определенное уважение к Оскару Уайльду, «единственным пороком» которого, как заявлял Кроули, «было то, что он не был правдив с самим собой». Он сопоставлял себя с Уайльдом отчасти по при­чине бисексуальности последнего, а отчасти из-за того, что Уайльд тоже выступал против общественных устоев.

Поздней осенью 1912 года Якоб Эпштейн, известный скульптор, оказался в центре скандала, разыгравшегося вокруг его статуи, изображающей Уайльда и установлен­ной на могиле Уайльда на парижском кладбище Пер-Лашез. Власти признали статую непристойной, поскольку она включала подробное изображение мужских генита­лий, и накрыли её тканью. Многие художники выступили в поддержку Эпштейна, но безрезультатно. Охваченный праведным гневом Кроули присоединился к борьбе. При­ехав в Париж в ноябре, он распространил листовку, при­зывающую массы отправиться на кладбище и во имя искусства снять со статуи оскорбительное покрывало. Предупреждённый о том, что власти выставят на пути де­монстрантов вооружённую полицию, Кроули изменил тактику. Он вместе со своим помощником спрятался на территории кладбища, оставшись там до тех пор, пока ворота не закрыли на ночь. Они перерезали верёвки, удерживающие ткань, и стальным проводом соединили статую с неким укромным местом среди деревьев непо­далёку. Идея заключалась в том, чтобы на следующий день внезапно сдёрнуть покрывало. План провалился. Толпа собралась, но власти решили не противостоять ей. Кроу­ли, чей вызывающий жест не удался, раскрыл статую сам, просто убрав с неё покрывало. Тем не менее его поступок получил некоторый резонанс в прессе, то есть не всё было потеряно. Однако на этом история не закончилась. Ро­берт Росс, литературный душеприказчик Уайльда, зака­завший статую, решил задобрить французские власти и заказал изготовить бабочку, которую прикрепили к ос­корбительной части статуи. Кроули и ещё несколько че­ловек через некоторое время сняли её, и Кроули тайно унёс бабочку с кладбища, чтобы потом надеть её на себя в лондонском кафе «Ройяль». Эпштейн, который присут­ствовал при этом и который поначалу был недоволен тем, что Кроули участвует в борьбе за статую, с чувством юмо­ра отнёсся к его манипуляциям с бабочкой.

Кафе «Ройяль» было излюбленным местом Кроули даже в те дни, когда его кошелёк бывал почти пуст. Существо­вало множество историй, по большей части вымышлен­ных, о его визитах сюда. Говорили даже, что в этом кафе он встречался с Уайльдом, но это кажется в высшей сте­пени неправдоподобным, так же, как и более знаменитая история, повествующая о том, как Кроули вошёл в кафе в своём волшебном плаще-невидимке, испещрённом ма­гическими символами, и пересёк помещение от Риджент-стрит до Глассхаус-стрит. Посетители заведения смолкли от удивления, и никто не заговорил с Кроули. Также, как много лет назад в Мехико, Кроули расценил их молчание и отсутствие попыток вступить с ним в разговор как дока­зательство того, что его не видят, а следовательно, плащ-невидимка работает и делает его невидимым.

Ещё одной заботой Кроули в это время было разви­тие музыкальной карьеры Лейлы Уаддел. Карьера засто­порилась, отчасти от усталости, отчасти от ненадёжного положения Лейлы. Зная, что она никогда не станет серь­ёзной исполнительницей классической музыки, Кроули нанял ещё шесть молодых скрипачек, нарядил их в яркие одежды, составил концертную программу из нескольких мелодий и выпустил эту труппу на сцену, назвав её «The Ragged Ragtime Girls». Первое представление было дано в лондонском театре «ОлдТиволи» 3 марта 1913 года.

Работа импресарио имела свои недостатки, посколь­ку это было «тошнотворное занятие», заставлявшее его вступать

в контакт с таким слоем общества, среди членов ко­торого я был абсолютным чужаком; от грубого аген­та-еврея до отвратительного продюсера и вульгар­ного актёра — все похожи один на другого своей аб­солютной погружённостью в процесс зарабатывания денег, все одинаково несведущи и пренебрежитель­ны в отношении искусства как такового, все одина­ково скупы, малодушны, жестоки, бессовестны во всём, что касается «шоу». Как бы добродушны, изыс­канны и благородны ни были они по натуре, в то мгно­вение, когда серьёзное дело стучится к ним в дверь, все их хорошие качества вылетают в окно... Я увидел жизнь в таком грубом, таком суровом, таком низком и уродливом виде, в каком никогда прежде не мог её даже вообразить.

Не довольствуясь выступлениями в одном только Лондоне, Кроули повёз свою труппу в Москву на шести­недельные летние гастроли в варьете под открытым не­бом, расположенном в огромном парке развлечений под названием «Аквариум». Труппа показала себя более не­организованной и растрёпанной, чем сценические одеж­ды её же членов. Лейла, по словам Кроули, выступала бо­лее или менее приемлемо, об остальных же он писал, что «среди них были алкоголички, четыре нимфоманки, две стыдливые истерички, и все они были неискоренимо убеж­дены, что за пределами Англии каждый встречный — это грабитель, насильник и убийца. У всех членов труппы были револьверы, которыми они не умели пользоваться, но были готовы стрелять в первого же, кто с ними загово­рит». Из Варшавы в Москву они ехали в третьем классе поезда, который шёл со всеми остановками. Их устлан­ное соломой купе кишело клопами. По приезде в Москву Кроули оставил труппу репетировать, а сам тем време­нем вступил в период напряжённой духовной деятельно­сти: иными словами, он встретил новую женщину.

Энни Ринглер (возможно, это было её ненастоящее имя) была молодой венгеркой:

высокая, натянутая как струна, худощавая, как голод­ная самка леопарда, с дикими, ненасытными глазами и длинной прямой линией рта с тонкими губами. Этот рот был похож на алую рану, которая, казалось, боле­ла от острой тоски по таким удовольствиям, которых не в силах доставить этот мир. Нас влекло друг к другу с непреодолимой силой. Мы не могли общаться на человеческом языке. Я практически полностью забыл русский; а её немецкий ограничивался несколькими ломаными фразами. Но у нас не было нужды в разго­ворах. Любовь между нами была неописуемо сильной. Она до сих пор воспламеняет сокровенные глубины моей души. Эта женщина перешла тот рубеж, где удо­вольствие ещё имело для неё какое-то значение. Она могла чувствовать только через боль, и, чтобы сделать её счастливой, я должен был совершать над ней по её указаниям физически жестокие вещи. Такой тип взаи­моотношений был для меня абсолютно нов, и, возмож­но, эти отношения были столь интенсивными потому, что они протекали в атмосфере, где царила самоис­тязающая душа России, вдохновлявшая меня на твор­чество в течение шести последующих недель.

Другими словами, эта женщина была как будто созда­на для Кроули. Он был жесток с ней, и она, по-видимому, с готовностью разделяла его садомазохизм.

После того как отношения с ней пробудили его музу, он написал ряд стихотворений, эссе и рассказов, в том числе стихотворный цикл «Ярмарочные забавы», который отчасти представлял собой стихотворный дневник его путешествия с женской труппой и где был использован материал, почерпнутый из поездки Кроули на знамени­тую ярмарку в Нижний Новгород, что находится в 250 ми­лях к востоку от Москвы. К тому же времени относится стихотворение «Морфий» и мистерия «Корабль» с боль­шим количеством масонской символики. Хор из этой мистерии Кроули включил в ритуалы ОТО. Кроме того, он сочинил тогда одно из самых известных своих стихотворений, «Гимн Пану», которое потом всю оставшуюся жизнь будет использовать во время магических церемоний.  (В конце года его творчеству был посвящен раздел в сбор­нике «Кембриджские поэты 1900—1913», однако выбран­ные для сборника произведения не давали никакого пред­ставления о его поэзии.)

Кроули писал в автобиографии, что, будучи в Москве, он часто бывал в «Эрмитаже», где и написал многие из своих произведений этого периода: нет сомнений, что его жилище было для этого слишком прозаичным и не поощряло к творчеству. Некоторые из биографов Кроули обращали на это внимание как на доказательство того, какой неточной и «собирательной» была память Кроули, указывая на то, что Эрмитаж находится в Санкт-Петербур­ге. Конечно, дворец Эрмитаж находится именно там, но «Эрмитаж», о котором говорит Кроули, представляет со­бой роскошный сад, место встречи молодых москвичей, где они кутили и устраивали обильные обеды в изыскан­ной и пышной обстановке под музыку, исполняемую из­вестным еврейским скрипачом по имени Крыш.

После судебного разбирательства с The Looking Glass ряды членов А.\А.\ поредели, но в конце 1913 года они снова пополнились. Среди вновь пришедших были Нина Хэмнетт, видный общественный деятель Гвендолин От­тер, предсказатель будущего граф Л ьюисХэмон, извест­ный под сценическим псевдонимом Хейро. Несмотря на этих новообращённых, доходы Кроули были катастрофи­чески малы, и он вновь принялся устраивать магические церемонии для публики, которая платила за вход. В сво­ей призрачно-вампирической книге «Комнаты тайны» Эллиот О'Доннел описал собственное посещение одно­го из таких представлений, проходившего в Авеню-Сту-дио на Фулхем-роуд в Южном Кенсингтоне, где Кроули снимал помещение. Пройдя через прихожую, зрители сели на стулья, поставленные в форме полукруга перед рядом статуй. В центре комнаты стояли деревянный ал­тарь и три ёмкости, о которых О'Доннел сообщает, что они были похожи на старинные сундуки или викториан­ские ванны. Представление начиналось с того, что Кроу­ли читал отрывки из какой-то книги, после чего играла траурная музыка. Затем из одного из сундуков появля­лась женщина (часто это была Лейла Уаддел), одетая в тонкую зелёную мантию и играющая на арфе. Ещё две женщины появлялись из двух других сундуков и точно так же играли на арфах. Потом свет приглушался и Кроули уходил за занавеску, чтобы, явившись вновь, вызвать множество разных богов, взывая к ним очень высоким голосом. Это заканчивалось заявлением Кроули о том, что он собирается рассечь себе грудь. Среди публики прокатывался трусливый шёпот, и что-то серебряное мерцало в темноте. Потом Кроули объявлял: «А теперь я окуну в свою кровь раскалённую печать». Он проносил что-то через пламя свечи, затем прикладывал это к сво­ей груди и обходил вокруг комнаты, обращаясь к стату­ям и сверкая в воздухе своим кинжалом. Огни гасли, и представление заканчивалось. Кроули обещал пока­зать и другие церемонии, но все они представляли со­бой вариации обряда посвящения: это представление должно было служить приглашением или приманкой для привлечения новых членов. После окончания представ­ления Кроули беседовал с потенциальными новообра­щёнными в задней комнате.

Известность Кроули росла, и вскоре о нём начали рас­сказывать небылицы. Говорили, что у него есть тибетский храмовый колокол, в который он время от времени зво­нит; что во время его церемоний по алтарю скользит зо­лотая змея; что лица у помогающих ему женщин — белые, как свечной воск, и что по окончании церемоний устраи­ваются оргии. Американский поэт и журналист Хэрри Кэмп, который без билета пробрался на «Океаник», чтобы достичь берегов Англии, где он был радушно встречен литературным миром и где его взял под своё покрови­тельство выходец из Америки, социалист и миллионер Гейлорд Уилшир, послал в нью-йоркский World Magazine отчёт о посещении одной из церемоний. Вот отрывок из его статьи:

Я оказался в большой студии с высокими потолками, воздух в которой имел глубокий синий оттенок благо­даря дыму курящихся благовоний со специфическим запахом. В первой комнате стояли ряды книг в чёрных переплётах, помеченных на корешках серебряным тиснением в виде странных крестов неправильной формы. Вторая комната была обставлена диванами и буквально устлана множеством подушек, разбро­санных повсюду. В третьей и самой большой комнате был сооружён высокий балдахин, под сенью которо­го сидел Верховный жрец во время проведения чёр­ной мессы. Прямо перед ним на полу, устланном цвет­ной мозаикой и покрытом таинственными знаками, стоял алтарь, представлявший собой чёрный пьеде­стал с золотым кольцом, закреплённым на его верши­не. Поперёк кольца лежала золотая змея, как будто застывшая в одном из своих изгибов. Я слышал, как кто-то за занавеской играл странную, похожую на ки­тайскую мелодию на каком-то струнном инструменте.

Далее Кэмп описывает, что случилось, когда прибыли участники представления:

Большинство [участников службы] составляли жен­щины аристократического типа. Их нежные пальцы, украшенные дорогими кольцами, их шелестящие шел­ка, неописуемая изысканность их экипажей — всё го­ворило об их общественном статусе. Мне сообщили по секрету, что немалое количество людей благородного сословия принадлежит к секте сатанистов. На каждом из участников была маленькая чёрная маска, закры­вавшая верхнюю часть лица, из-за чего узнать человека было невозможно. Завешенное чёрными бархатными занавесками, это место определённо имело мрачный вид. Лица присутствующих женщин казались белыми как воск. Мерцающее освещение создавалось един­ственным подсвечником с горящими на нём семью све­чами. Внезапно всё закончилось, и помещение напол­нилось странными шумами, похожими на звук неисто­вого ветра, пробегающего по бесчисленным древесным , листьям. А затем верховный жрец произнёс высоким голосом нараспев: «Добра не существует. Зло — это добро. Да здравствует Закон Зла. Приветствуйте все Князя Мира, которому дал власть сам Господь Бог».

О самом Кроули Кэмп писал:

Временами он выглядел семидесятилетним, а време­нами ему нельзя было дать и двадцати пяти. Судя по всему, он может менять облик по собственному жела­нию. Только что мы видели пожилого человека, похоже­го на священника; и вот уже перед нами несколько же­ноподобный юноша с мягкими пухлыми руками и полным женским лицом. Только руки его не менялись, они были просто удивительны и украшены фантастиче­скими кольцами. На большом пальце руки Кроули но­сит тяжёлую золотую ленту с кроваво-красным крестом на белом фоне. На другом пальце красуется украше­ние в виде змеи, а рядом с ней — магический перстень с печатью, изготовленный из сплава мистических ме­таллов. В жилетном кармане он носит закреплённое на конце часовой цепочки изображение двуглавого орла с мечом, знак принадлежности к последней и самой высшей ступени Древнего и Прославленного Орде­на Шотландских Масонов. Но самая поразительная деталь внешности Кроули — это напоминающая рог прядь волос, которая стоит торчком посередине его широкого и высокого лба. Иногда он разделяет эту прядь на две, и тогда это выглядит как сатанистский символ.

Самого Кроули это представление невероятно раздра­жало. Оно делало из него какого-то искателя сенсаций, урода-мистика, скорее ярмарочного мага, чем религи­озного лидера своего собственного ордена. С другой сто­роны, ему не на что было жаловаться. У него появились более широкие возможности для утверждения своей ре­путации как исключительной личности.

В сентябре 1913 года вышел десятый и последний выпуск первого тома «Равноденствия». Одновременно жизнь Кроули резко переменилась. Он решил, что необ­ходимо уделять больше внимания своему собственному развитию в сфере магии, а также практике магии сексу­альной. Как обычно в таких случаях, он отправился в Па­риж и оттуда пригласил Нойбурга присоединиться к нему. Здесь Кроули планировал провести серию процедур сек­суальной магии, которые впоследствии получат извест­ность под именем «парижских занятий».

К исполнению этого плана Кроули и Нойбург присту­пили 1 января 1914 года и продолжали свою деятельность непрерывно в течение шести недель. «Мы вызвали богов Меркурия и Юпитера и достигли многих поразительных результатов самого разнообразного свойства, начиная от духовного просветления и заканчивая физическими яв­лениями», — писал Кроули в автобиографии. Все эти про­цедуры имели, разумеется, гомосексуальный характер, и Кроули относил их к 11 -му уровню в иерархии ритуалов ОТО: он писал о них как об операциях XI уровня, причём номер этот представлял собой перевёрнутый номер гете­росексуального IX уровня.

И Кроули, и Нойбург считали «парижские занятия» высоким достижением своей магической деятельности. Труды представляли собой совокупность двадцати четы­рёх воззваний к Меркурию и Юпитеру, при помощи кото­рых Кроули стремился приобрести власть верховного жреца, а также повысить свой доход. Половой акт считал­ся жертвоприношением, а жертвой было семя. Пенис при этом назывался жезлом, и Кроули изготовил из воска ста­тую Гермеса фаллической формы. Как и во время театра­лизованных представлений, грудь Нойбурга символиче­ски пронзали. Может быть, им обоим и нравилось вместе предаваться содомии, но главной целью «парижских за­нятий» было вовсе не сексуальное удовлетворение. В дей­ствительности Кроули и Нойбург хотели единения с бога­ми, используя секс как средство перехода на более высо-кий уровень сознания, в астральный план. Возможно, Кроули и уделял сексу слишком много внимания, но преж­де всего и в наибольшей степени он был религиозным, а не развратным типом.

Во время этих церемоний читались ритуальные стихи (или гимны), причём зачастую они были написаны не Кроу­ли, а английским журналистом Уолтером Дюранти. Ино­странный корреспондент New York Times, получивший в 1932 году Пулицеровскую премию, Дюранти был би­сексуалом, а Кроули приходился другом и любовником одновременно. Кроули привлекал его для сочинения за­клинаний на латыни, поскольку он лучше знал этот язык. Кроме того, однажды Кроули совершил над ним ритуаль­ный акт мужеложства в присутствии нескольких свидете­лей, чем очень раздосадовал Нойбурга. Всё это произо­шло на квартире у некой француженки по имени Жанна Шерон, очередной любовницы Кроули. Эта женщина была худа как палка, со впалыми щеками и запавшими глаза­ми, как на портретах Модильяни. Позднее Дюранти же­нился на ней. Было много споров и догадок относительно того, что, помимо Нойбурга и Дюранти, у Кроули был тре­тий компаньон мужского пола, участвовавший в «париж­ских занятиях»: членом А.-. А.-, состоял в то время досто­почтенный Эверард Филдинг, младший брат графа Ден-бай, адвокат и почётный секретарь Общества психических исследований. Однако доказательств его участия в «па­рижских занятиях» практически нет.

Ритуалы, проведённые в Париже, разумеется, включа­ли в себя приём наркотиков, так же как и секс. Кроули записал несколько видений, которые он пережил во вре­мя этих магических операций. Он видел Меркурия, мер­цающего золотом на фоне искр и вспышек света; слышал звон астральных колокольчиков; бог по-французски по­целовал Кроули в губы, и его язык, похожий на язык змеи, «обежал весь мой мозг, превратив мой череп в светящий­ся, прозрачный, фосфоресцирующий шар», световой меч появился на фантастическом небосклоне; цвета смеша­лись как будто во время какого-то невообразимого зака­та. Это были образы, навеянные ангалониумом. Кроме того, он переживал фрагменты своих предыдущих жиз­ней, в одной из которых он был храмовой проституткой по имени Астарта в греческом городе Агригентуме на Сицилии в античные времена.

Иногда во время «парижских занятий» Нойбург и Кроули обсуждали результаты своей деятельности. Нойбург считал, что они приводят в действие такие силы, которые могут оказаться неподконтрольными им. Он предложил, чтобы во время гомосексуальных обрядов Кроули оста­вался пассивной стороной, становясь жрецом и беря на себя активную роль лишь тогда, когда в обряде участво­вали женщины, чтобы вызывать женские божества. Кроу­ли соглашался, добавляя, что кульминацией такого обря­да в идеале должна быть смерть пассивного партнёра. Осознание этого имело для них большое значение и в то же время пугало их обоих. Если цель их трудов была тако­ва, это означало, что они двигаются в сторону серой или даже чёрной магии, что приводило их в ужас.

В самом начале 1914 года Кроули заболел гриппом, следствием которого стал бронхит. Чтобы вылечиться от бронхита, ему предложили выкурить несколько трубок опи­ума: этот наркотик уже давно считался традиционным ле­карством от кашля и простуд. Точно не известно, кто имен­но посоветовал такой способ лечения, но, возможно, это была Жанна Шерон, чья худоба выдавала в ней курильщицу опиума. Опиум, как заявлял Кроули, является веществом, посвященным Юпитеру, поэтому он принялся вызывать этого бога вместе с Нойбургом, которому от наркотика стало очень плохо, как и бывает всегда с новичками.

Находясь под воздействием наркотика, Кроули уви­дел сон, который впоследствии записал в виде рассказа «Уловка». Этот рассказ был принят для печати журналом English Review, и, как утверждал Кроули, редактор журна­ла Джозеф Конрад сказал, что это лучшее произведение из прочитанных им за последние десять лет. Однако, не­смотря на эту похвалу, произведение было слабым по сюжету и скверно написанным.

«Парижские занятия» принесли не только магичес­кие, но и практические результаты. Юпитер считается божеством, связанным с приобретением благосостояния, и, судя по всему, предпринял действия как в пользу Кроу­ли, так и в пользу Нойбурга. Общественное положение Кроули стало укрепляться, а его казну начали пополнять небольшие денежные поступления, хотя по-настоящему бог облагодетельствовал всё-таки Нойбурга, который стал получать деньги в виде стипендии от своих родных. Кроули был раздосадован, поскольку ему казалось, будто Нойбург тратит вновь приобретённые деньги довольно свободно, однако отнюдь не на нужды своего магическо­го руководителя.

Тем не менее недовольство Кроули смягчалось его верой в то, что сделанное им во время «парижских заня­тий» доказывает действенность сексуальной магии, атак-же то, что действует этот вид магии быстрее и эффектив­нее, чем ритуальная или церемониальная магия. Кроули считал себя экспертом в этом вопросе и зафиксировал все касающиеся его соображения по этому поводу в пяти документах, предназначенных для чтения только самыми продвинутыми членами ОТО. В этих документах он заяв­лял о несостоятельности всех традиционных религий и провозглашал наивысшим божеством солнце, чьим представителем на земле якобы является единственный в своём роде даритель жизни, пенис.

Самым значительным из этих документов, представ­ляющих собой основополагающий труд по сексуальной магии, является «Liber Agape». Написанный высоким сло­гом, он касается прежде всего гетеросексуальной магии, но содержит тщательно завуалированные отсылки к ма­гии гомосексуальной. О половом акте в этом богатом символами тексте говорится как о «Жертвоприношении Субстанции», тогда как «эликсиром», «самой мощной, самой ослепительной субстанцией, которая только су­ществует во Вселенной», называются смешанные выде­ления мужских и женских гениталий. Приготовление этой субстанции, то есть сам процесс полового сношения, должно сопровождаться ритуальными песнопениями. В идеале самый сильный эликсир получается во время оргазма, непосредственно за которым следует смерть. Такой эликсир Кроули назвал «Mors Justi». В этом тракта­те говорилось также о роли разных типов орально-генитальных контактов, которые Кроули именовал «вампириз­мом». Веря, как и многие в те времена, что семя содер­жит нечто вроде источника силы, Кроули пошёл ещё дальше, определив создание гомункулуса как одну из основных и старейших целей оккультных наук.

Для критиков Кроули эти тексты представляли собой немногим более, чем порнографическую бессмыслицу, смесь псевдофилософии и не до конца оформившихся тезисов, оправдывающих ничем не ограничиваемое распутное поведение. «Делай что желаешь» — таков был итог написанного Кроули. Однако по отношению к нему это было несправедливо: он искренне и глубоко верил в могущество сексуальной магии. Секс, по его убежде­нию, требовал дисциплины, чтобы его можно было ис­пользовать для перехода к более высокому уровню со­знания. Хотя для скептика это утверждение может покат заться притянутым за уши, оно всё же перестаёт казаться таким уж нелепым, если вспомнить о том, что в наши дни называется химией мозга, и о том, какие изменения про­исходят в ней во время определённых физических и ум­ственных процессов. То, что для современного учёного представляют собой знания о действии эндорфинов, для Кроули и его единомышленников-оккультистов являлось религиозным и духовным опытом переживания экстаза, вызываемого сексуальными действиями гетеро- и гомо­сексуального характера, а также аутоэротизмом. Секс не означал для Кроули ни порнографии, ни эротики. Разу­меется, он мог получать удовольствие от секса — даже нет сомнений, что получал! — но прежде всего секс был средством для достижения магических целей. Свою по­зицию в этом вопросе Кроули высказывал довольно сжа­то: «Когда ты доказал, что Бог — это просто название для полового инстинкта, мне кажется, от этого уже не очень далеко до осознания того, что половой инстинкт и есть Бог».

«Парижские занятия», несомненно, заложили основу всей оставшейся жизни Кроули, но в то же время они по­ложили конец тесным взаимоотношениям между Кроули и Виктором Нойбургом. Когда магические операции были завершены, Нойбург отдалился от Кроули. Он вернулся в Лондон, и, хотя отношения между ними продолжались ещё какое-то время, они никогда уже не были такими близ­кими, как когда-то. Причина того, что пути их разошлись, не вполне ясна. Возможно, они поссорились из-за денег: Нойбург имел деньги, но был, по мнению Кроули, недо­статочно щедр. Ясно, что причиной разрыва не была ма­гия: Нойбург по-прежнему был захвачен магической дея­тельностью. Наиболее вероятно то, что Нойбург был влюб­лён в Кроули и чувствовал, что тот не отвечает ему взаимностью. Неразборчивость Кроули в связях, оправ­дываемая магическими целями, возмущала Нойбурга, который осознал, что в общем-то был для Кроули немно­гим более, чем компаньоном скорее в магических, чем в романтических, делах. Таким образом, их отношения закончились как ссора двух любовников.

Как и следовало ожидать, семья Нойбурга приветство­вала этот разрыв. Годами члены семьи Нойбурга финан­сировали тот образ жизни, который он вёл, хотя их и ужа­сал тот факт, что значительная часть их денег уходила к Кроули, которого они считали паразитом. В клане Ной-бургов Кроули проклинали все: у дядюшки Эдварда едва не случался апоплексический удар от гнева при одном упоминании имени Кроули, а мать Виктора разражалась рыданиями.

После короткой и бурной встречи Кроули и Нойбур-га, которая произошла в Лондоне в мае, Нойбург отпра­вился на лето в Брэнскомб в Девон, где остановился у женщины по имени Оливия Хаддон, владелицы несколь­ких коттеджей в деревне. Она входила когда-то в круг знакомых Кроули, но, подобно многим другим, поссо­рилась с ним. В одном из других её домов жила в это время Виттория Кремерс. Незаконнорождённая дочь француженки и богатого банкира-еврея, она была заму­жем за русским дворянином и познакомилась с Кроули в Нью-Йорке в 1900 году. Она оказалась на грани бедно­сти, и Кроули оплатил ей проезд до Британии, а также взял её на работу в качестве своей личной помощницы и первого генерального секретаря Mysteria Mystica Maxi­ma, однако их отношения продлились недолго. Кроули об­винил её в хищении общественных денег и впоследствии отомстил ей, изобразив её под её собственным именем в рассказе «Лунный ребёнок», где она названа «истинной мастерицей злого умысла». Теперь же, после разрыва с Кроули, она и Нойбург стали друзьями. Их объединял общий для них обоих живой интерес к магии, а также её стойкая неприязнь к Кроули, которого она считала не кем иным, как шарлатаном.

Несмотря на мнение членов своей семьи, атакже пре­дупреждения Кремерс, которая говорила, что от Кроули не следует ждать ничего хорошего, Нойбург не до конца разорвал отношения со своим бывшим учителем. Осе­нью 1914 года он встретился с Кроули и сообщил ему, что больше не может участвовать в его магической деятель­ности. Он отрёкся от тех обетов, которые дал, будучи чле­ном А.-. А.-. , вследствие чего Кроули призвал на его голову проклятья, сулившие Нойбургу смерть от самых ужасных болезней. Нойбург был этим очень расстроен: после все­го того, что они пережили вместе, ему казалось, что Кроу­ли ведёт себя слишком жестоко и грубо. Нойбург наивно верил, что Кроули не выкажет себя столь мстительным по отношению к нему. Кроули же просто записал в своём днев­нике: «Он покинул меня...»

После «парижских занятий» и разрыва с Кроули Ной­бург был истощён как духовно, так и физически. У него случился нервный срыв, от которого его лечил доктор Э.-Т. Дженсен, психиатр-фрейдист, который тоже был когда-то последователем Кроули и тоже прекратил с ним отношения. На следующий год, когда Первая мировая война была уже в самом разгаре, Нойбурга призвали на военную службу, но вскоре он был демобилизован по со­стоянию здоровья. Он поселился в Вайн-коттедж, в де­ревне Стайнинг, что в Суссексе, где основал Vine Press, небольшое, но солидное издательство, специализи­рующееся на поэзии. Он перестал заниматься магией. В 1921 году он женился, и через три года у него родился сын. Однако самыми значительными отношениями в его жизни были те, что связывали его с Кроули, и он никогда не принижал их значения. Кроули по-прежнему присут­ствовал в его мыслях, но Нойбург начал бояться его. Он всегда беспокоился, что Кроули может внезапно по­явиться в Вайн-коттедж. Существуют слухи, что одна из очередных Алых Женщин несколько раз появлялась в доме Нойбурга, пугая прислугу демонстрацией Знака Зверя, который красовался у неё между грудей. Следо­вательно, не было никаких гарантий, что Кроули не явит­ся лично. И действительно, в конце 1920 года это про­изошло. К нему вышла жена Нойбурга Кэтлин. Кроули ударил своей тростью о порог и потребовал встречи с Виктором. К счастью, Нойбурга не было дома. Он гулял с собакой, когда услышал голос Кроули и переждал, пока тот не ушёл. Через несколько лет Нойбург случайно уви­дел Кроули в магазине оккультной литературы «Атлантис», который находился на Мьюзиэм-стрит, напротив Бри­танского музея в Лондоне. Они стояли почти рядом, но Кроули не заметил Нойбурга, который, по словам сопро­вождавшей его Рунии Тарп, смертельно побледнел.

Нойбург умер от хронического туберкулёза 31 мая 1940 года на Баундери-роуд, 84, в Лондоне. Ему было пятьдесят семь лет. Некоторые считали, что в его болезни виновен Кроули. Кто-то говорил, что его физическое со­стояние было ослаблено плохим обращением со стороны Кроули, холодными ночами в Болескине, когда Нойбург стриг кусты или спал на ветках, а также промозглыми но­чами в пустыне. Другие утверждали, что это результат проклятия Кроули.

ГЛАВА 14 Шпионские игры

В 1914 году Кроули было тридцать девять лет, и он уже приближался к границе среднего возраста. Его будущее выглядело отнюдь не радужным. Денежное своё состоя­ние он уже растратил, а его имущество состояло главным образом из нераспроданных, да и не могущих быть про­данными, штабелей книг, которые он издал когда-то на свои же деньги. Средств ему в это время хватало практи­чески только на повседневные нужды. Крепкие мускулы, которыми он обладал во времена занятий альпинизмом, сделались дряблыми, и даже его литературные силы на­чали ослабевать. Попросту говоря, он уже миновал пик своей жизни, и теперь ему до конца предстояло вести не­надёжное существование в постоянных поисках очеред­ного фунта (или доллара).

Поскольку Кроули никогда не состоял на службе, ко­торая приносила бы ему доход, он вынужден был как-то изворачиваться, будучи неспособным, даже при всём желании, заняться поисками работы. Искать работу ему мешала гордость, впрочем, неизвестно, посещала ли его когда-нибудь в принципе идея устроиться на службу.

Великие религиозные лидеры, подобные ему, никогда не превращались в банковских клерков, школьных учителей или владельцев магазинов. Они проповедовали толпам и полу­чали подаяние. Неудивительно, что подарки, денежные по­жертвования и членские взносы членов А.-. А.-., а позднее ОТО стали теперь главным источником его доходов.

Когда Кроули понял, что ему грозит нищета, его охва­тило невероятное беспокойство: страх отсутствия денег будет преследовать его отныне всю оставшуюся жизнь, хотя признаваться в этом он будет неохотно. Ведь ему необходимо было поддерживать имидж мага. А подобно тому как религиозные лидеры никогда не работают, они так же никогда не дают выхода своим эмоциям.

Один из способов, которым Кроули воспользовался для решения своих финансовых проблем, был мучителен для него. 5 мая 1914 года он официально передал право собственности на Болескин обществу Mysteria Mystica Maxima, чтобы у «Национального Гроссмейстера имелась летняя резиденция в Шотландских горах». Само собой разумеется, что Гроссмейстером был сам Кроули, но это всё же означало, что он перестал быть собственником Болескина, дома, которому, по его словам, он отдал осо­бую частицу своей души. Однако он был освобождён от долговых обязательств размером в 900 фунтов, которые I прилагались к поместью.

Весь июль Кроули в одиночку занимался скалолаза­нием в Альпах. Он пытался укрепить свои дряблые муску­лы, а также физически и морально подготовить себя к очередному гималайскому восхождению, которое пла­нировал на альпинистский сезон 1915 года. Его волновал также вопрос о том, кто смог бы оплатить эту экспеди­цию. Однако все планы рухнули сами собой, когда 4 авгу­ста Британия и Германия объявили друг другу войну.

Кроули немедленно вернулся в Британию через Париж. Его обуревали мысли и надежды, что он может понадобиться Британии в трудный для неё час. Он знал, что для военной службы он слишком стар и нездоров, поскольку недавно пережил приступ флебита, поразившего его ле­вую ногу, однако он верил, что стране понадобится его ум. То, что на первый взгляд кажется самонадеянностью, на самом деле имело под собой основания. Кроули об­ладал острым умом и был, в конце концов, выпускником Кембриджского университета. Кроме того, он свободно говорил по-французски и хорошо знал немецкий, много путешествовал по Европе, а благодаря своим магиче­ским занятиям разбирался в кодах и шифрах. С другой стороны, он был известным оригиналом, поэтому к нему могли относиться как к переменчивой натуре, а следова­тельно, считать слишком ненадёжным для участия в сек­ретных военных делах.

В течение нескольких месяцев он пытался предлагать свои услуги государству. Не сохранилось никаких офици­альных документов — или они всё ещё недоступны ввиду действия британского Закона о строгой секретности, — подтверждающих заявления Кроули о том, что он искал тогда государственную службу, но нет никаких оснований сомневаться в правдивости его слов. У него были для это­го соответствующие связи. Будучи в Москве со своей жен­ской музыкальной труппой, Кроули познакомился и подружился с Михаилом Ликиардопулосом, более известным под своим прозвищем Лики, который был греком и секретарём московского Художественного театра. Тот пред­ставил Кроули Р.-Х. Брюсу Локкарту, главному британ­скому секретному агенту, который впоследствии во вре­мя Первой мировой войны использовал Лики в качестве лавы отдела британской пропаганды в Москве. Весьма вероятно, что Кроули приводил Локкарта на одно из представлений «The Ragged Ragtime Girls»: шпион был стен как частый посетитель «Аквариума». Следует за­метить, что Брюс Локкарт и сам очень интересовался оккультизмом. Кроме того, Эверард Филдинг, который работал в Управлении цензуры, имел возможность посо­действовать Кроули. Тем не менее попытки Кроули ни­чем не увенчались, хотя на этот раз, возможно, и не по причине его сомнительной репутации, а просто потому, что блестящих умов, желающих служить британскому пра-вительству, было в избытке, и Кроули оказался одним из последних в списке претендентов.

Он был раздосадован отказом. Привыкший критико­вать Британию с её средним классом, лицемерием, шо­винизмом и ограниченностью, Кроули вдруг обнаружил себя отвергнутым и самой страной, и всем, что за ней стояло. Ему необходимо было уехать. Здесь он начинал задыхаться, как это всегда с ним и происходило. 24 ок­тября 1914 года он сел на пароход «Лузитания», направ­лявшийся в Нью-Йорк. С собой он прихватил пятьдесят фунтов наличными, несколько магических книг и масон­ских хартий, несколько рекомендательных писем, одежду и высокие надежды. Он собирался провести там две не­дели и положить начало возрождению оккультизма в Но­вом Свете. На самом деле он остался в Соединённых Шта­тах на пять лет.

С каким бы презрением Кроули ни относился к Брита-, нии, но Америку он тоже не жаловал. «Я открыто признаюсь  — писал он, — что все мои убеждения и практически все мои личные предрассудки побуждают меня осуждать Соединённые Штаты, относиться к ним с полным презре­нием и отвращением... Если хочешь увидеть по-настоя­щему правдивую картину ада, нужно пожить в Соединён­ных Штатах и хорошенько узнать жителей этой страны». При всём этом он считал, что Европа приходит в упадок под грузом прошедших веков и что будущее — за Амери­кой. В качестве прощального жеста он опубликовал в English Review переработанный вариант своего стихотво­рения, написанного в 1898 году, под названием «Призыв к Американской Республике». В стихотворении предла­галось создать англо-американский союз, причём слова «изменник русский» были заменены на «изменник пруский».

Кроули снял комнату в отеле на 36-й Западной улице, О, в Нью-Йорке. Это было, безусловно, не самое лучшее место в городе. Затем, в надежде привлечь людей в свой орден», Кроули начал рекламировать себя как писателя и мудреца, но на его обращения никто не отозвался. Сла­ва о нём, благодаря Гарри Кэмпу, опередила его. 13 декабря World Magazine напечатал интервью с Кроули, кото­рый пытался скорректировать сложившееся о нём мне­ние, отрицая свою причастность к чёрной магии. Однако же это публичное выступление не подняло Кроули в глазах общественности. Люди просто не интересовались ни им самим, ни его идеями, ни философией. На него смот­рели как на чудака или оригинала и не придавали ему зна­чения. В лучшем случае его избегали, в худшем — игно­рировали. Какую бы ненависть Кроули ни испытывал к британской нетерпимости, но он определённо недооценил американский консерватизм. В придачу ко всему его рекомендательные письма оказались бесполезными. Он остался не только без друзей, но даже без женщин.

В какой-то момент небольшое везение всё же выпало на его долю. При помощи одного из рекомендательных исем он познакомился с Джоном Квинном, американским юристом и знаменитым библиофилом, который со­бирал документы, имеющие отношение к современной литературе, а также книги: он уже был владельцем руко­писи «Улисса» Джеймса Джойса. Кроули продал ему не­сколько своих поэтических сборников и рукописей, в об­ей сложности шестьдесят семь наименований, но полу­чил за них отнюдь не так много, как надеялся. Волчий оскал нищеты по-прежнему маячил передним, поэтому, когда Квинн пригласил его на рождественский ужин, Кроули с удовольствием согласился. Во время ужина Кроули по­знакомился с Фредериком Джеймсом Греггом, извест­ным нью-йоркским журналистом, и Джоном Батлером Йейтсом, отцом Уильяма Батлера Йейтса, старого врага Кроули. Когда весть о положении Кроули достигла этого ирландского поэта, она не вызвала в нём никакого сочув­ствия. Однако приглашение Квинна всё же стало неболь­шой передышкой в потоке переживаний Кроули.

Затем, уже на грани абсолютной бедности, удача при­шла к нему снова в лице Фрэнка Крауниншильда, редакто­ра журнала Vanity Fair, который предложил Кроули стать сотрудником этого журнала. Первая статья Кроули пред­ставляла собой описание бейсбольной игры, увиденной глазами некоего Квау Ли Йа, известного китайского по­эта и профессора Пекинского университета. Вымышлен­ное китайское имя, разумеется, представляло собой соб­ственное имя Кроули на пиджин-инглиш. После этого Кроули продолжил писать для Крауниншильда, который не только принимал работу Кроули для печати, но и кон­структивно её критиковал, помогая Кроули превращать его нестандартные статьи в тексты, пригодные для печа­ти. Произведения Кроули впервые подверглись профес­сиональному редактированию. Кроме этого, Кроули вы­полнял кое-какую работу для Евангелины Адаме, извест-. ного нью-йоркского астролога, хотя через некоторое время они поссорились (чего, впрочем, и следовало ожи­дать). При помощи этих источников дохода Кроули уда­валось в той или иной степени сводить концы с концами.

В феврале 1915 года из Британии к нему приехала Лейла Уаддел. Несмотря на то что отношения их близи­лись к разрыву, она по-прежнему готова была участвовать в магических занятиях Кроули, и в течение ещё несколь­ких лет они встречались более или менее регулярно. 6 ав­густа 1916 года Кроули сделал в своём дневнике такую трогательную запись: «М. Н. О. [Mother of Heaven (Мать Небес, то есть Лейла)] — единственная ценность, кото­рой я обладаю; я чувствую себя несчастным. Она не писа­ла мне уже неделю; и я знаю, что у неё какие-то пробле­мы». Через четыре года он записал в своём магическом дневнике: «...Роуз, которую я идеализировал и которую любил ради неё самой, единственный человек, кроме Лей­лы Уаддел, о котором я могу сказать подобное... они обе были способны воспламенить меня такой любовью, кото­рая заставляет меня петь». Точно не известно, когда Лей­ла Уаддел окончательно покинула Кроули, но она остава­лась в Нью-Йорке до начала 1920-х годов, после чего вер­нулась в свою родную Австралию. По иронии судьбы она стала учителем музыки в Сиднее, в школе при монастыре. Умерла она в 1932 году от рака матки. Ей был пятьдесят один год.

Кроули не забросил магические занятия, несмотря на свои крайне затруднительные обстоятельства, и продол­жал свои эксперименты в области сексуальной магии, фиксируя их результаты в специальном дневнике. Каждый акт сексуальной магии имел своё специальное назначе­ние, свою цель, заключавшуюся в исполнении некоторого желания, зачастую это было получение денег или пробуж­дение литературной музы Кроули. Нередко для поддер­жания процесса Кроули принимал кокаин, опиум или мор­фий. Затем он подробно описывал все детали, включая консистенцию и вкус «эликсира», а также результат цере­монии, если таковой был. Кроули считал себя знатоком сексуальных субстанций, для которых у него была своя градация вкуса и запаха (он мог быть резким или прият­ным), твёрдости и тягучести, подобно тому, как дегуста­торы оценивают вина.

Используя Лейлу в качестве партнёра л ишь время от времени, Кроули гораздо чаще прибегал к услугам про­ституток, которые абсолютно не осознавали своей роли в магических делах. Тем не менее он в подробностях описывал свои встречи с ними: «Эльзи Эдварде. Жирная ирландская проститутка материнского типа, похоже, Те­лец по знаку Зодиака. 3 доллара... Непривлекательность ассистентки затрудняла операцию. Но необходимо было как-то начинать, а до этого времени Нью-Йорк ещё не по­казал мне своих сексуальных сторон». Среди прочих были «Элен Маршалл, ирландская проститутка. Восходящий Телец. Красивая ленивая особь. Не очень страстная и не очень развратная. Неунывающая спокойная девица... Вио­ла. Омерзительная, накачанная таурином проститутка». Анна Грей, которую Кроули навещал несколько раз, была «крупной толстой негритянкой, очень страстной». Неве­жество этих женщин шло на пользу Кроули и его магии, и он был убеждён, что чем менее умён и чем более прими­тивен его партнёр, тем лучше он может способствовать достижению целей сексуальной магии, поскольку не при­мешивает к сексу эмоции.

При выборе партнёров для гомосексуальной магии Кроули был ещё более неразборчив. Это доказывает его дневниковая запись за 22 мая 1915 года. Он отмечает, что в 2:14,3:34 и 3:54 пополудни в турецкой бане вступил в сексуальные отношения с тремя разными мужчинами. Двое из них совершили над ним акт мужеложства, а тре-. тьему он сделал минет. Насколько эти события оказались плодотворными в отношении магии — вопрос спорный. В дневнике Кроули признавался, что эти действия «были предприняты внезапно и неожиданно», причём, разуме­ется, всё произошло не в стенах храма и безо всякой ма­гической подготовки. Короче говоря, Кроули не плани­ровал этого события и получил от него удовольствие, ни­как не связанное с магией.

За месяц или за два до этого, когда Кроули ехал на автобусе по Пятой авеню, он случайно вступил в разго­вор с одним из пассажиров. В процессе беседы Кроули проговорился, что настроен не вполне пробритански в отношении войны, и его собеседник дал ему свою ви­зитную карточку, на которой значился адрес редакции журнала The Fatherland. Этот журнал, как утверждал позднее Кроули, оказался главным печатным органом не­мецкой пропаганды в Америке, функционирующим под руководством Хьюго Мюнстерберга, преподавателя фи­зики из Гарвардского университета, с которым Кроули однажды довелось скрестить шпаги по философским во­просам.

Придя в редакцию, Кроули увидел Джорджа Сильвест­ра Фирека, немецко-американского писателя с «вытара­щенными глазами и таким ртом, который природа, каза­лось, сотворила в последний момент, впопыхах». Кроули уже встречался с этим человеком в Лондоне в 1911 году при содействии Остина Харрисона, главного редактора English Review. Кроули, как утверждает он сам, выразил сочувствие интересам Германии и был нанят The Father­land, главным редактором которого являлся Фирек, что­бы писать прогерманские статьи.

Почему Кроули решил работать на врага, до сих пор повергает исследователей в недоумение. Его недобро­желатели утверждают, что он — предатель, вымещавший такими поступками свой гнев на Британию. Его сторон­ники предпочитают говорить, что он использовал своё служебное положение, чтобы подрывать немецкую про­паганду изнутри, и старался писать так, чтобы хоть в ка­кой-то степени нейтрализовать усилия, затрачиваемые врагом на пропаганду. Сам Кроули утверждал, что рабо­тал в качестве тайного агента британской разведки. Это не исключено: как указал Ричард Дикон в своей подроб­нейшей истории британской контрразведки, многие пи­сатели были задействованы в качестве секретных агентов. На такую службу были приглашены даже некоторые из зна­комых Кроули: Сомерсет Моэм, Арнольд Беннет и Дже­ральд Келли. Тем не менее пока не появилось никаких словам Кроули, он пытался вступить в контакт с британ­ской военной миссией в Вашингтоне, чтобы предложить свои услуги в качестве шпиона в немецкой общине Нью-Йорка, но снова получил категорический отказ.

Никем не удерживаемый, Кроули продолжил писать прогерманские статьи. В конце 1916 года он выступил с одобрением казни подозреваемой в шпионаже медсе­стры Эдит Кейвелл, в 1917 году он обсуждал вопрос о возможности для Британии стать немецкой колонией, поддерживал использование подводных лодок (в те вре­мена считалось, что их использование противоречит пра­вилам ведения войны) и заявлял, что «Лузитанию» следу­ет считать военным кораблем. Это не могло снискать ему благосклонность со стороны американских властей: по пути в Британию в мае 1915 года «Лузитания» была торпедирована немецкой субмариной со стороны Ирлан­дии. При этом погибло 1198 человек, среди которых было 128 американцев. С другой стороны, утверждение Кроу­ли о том, что этот корабль используется в военных целях, было справедливым, хотя, вероятно, он не знал этого на­верняка. В нарушение статей закона о ведении войны сре­ди корабельного груза находилось военное снаряжение для союзников.

С каждой статьей его язык становился всё более жестким. Игра, в которую он играл, называлась гиперболиза­цией. В августе 1915 года он напечатал особенно злоб­ную, но оригинальную статью в чикагском журнале The Open Court. В ней говорилось о «грязных карликах, по­добных Георгу V», о «пузатых буржуа, подобных Пуанкаре» (французскому президенту), о Вильгельме II, «гении сво­его народа» и «воплощении Лоэнгрина, Зигфрида и Парсифаля», кайзере, «стольже значительном, сколь значи­тельны были для Рима Кастор и Поллукс», «всеведущем, всемогущем, вездесущем и прекрасном, посланном, что­бы спасти Отечество от свирепых врагов». Текст заканчивался словами: «Аве, Гильельм, царь, император!» Кроу­ли дошёл даже до того, что сожалел о неэффективности немецких бомбардировок Британии. Он писал: «Большие разрушения были произведены в Кройдоне, особенно в его пригороде Эддискомб, где живёт моя тётушка. К со­жалению, её дом не пострадал. Покорнейше прошу графа Цеппелина сделать ещё одну попытку. Сообщаю точный адрес: Итон-Лодж, Аутрэм-роуд».

Позднее Кроули заявлял, что, занимаясь написанием прогерманских статей, он преследовал ещё одну, скры­тую цель. Он хотел побудить Америку вступить в войну на стороне союзных сил. Однако британцы не оценили его намерений, и на этот раз гораздо большее внимание ему уделила Европа. 30 июня 1916 года Чарлз Тауэр, коррес­пондент Daily Mail в Нидерландах, связался с британским генеральным консулом в Роттердаме, чтобы сообщить о германской пропаганде в нейтральной Голландии. Имя Кроули всплыло на поверхность. К этой истории подклю­чились министерства иностранных и внутренних дел, и было решено заняться расследованием деятельности Кроули. Предполагалось информацию, касающуюся Кро­ули, передать капитану Гаю Гонту, британскому морскому атташе в Вашингтоне, с намерением дискредитировать Кроули перед властями Соединённых Штатов. В то же са­мое время министр иностранных дел дал полиции зада­ние расследовать деятельность Кроули и выяснить прав­ду относительно слуха, появившегося в немецкой пропа­ганде, о том, что Кроули приезжал в Британию в 1916 году, чтобы оценить моральные силы страны. В конце августа агент сыскной полиции инспектор Герберт Финч доложил, что нет никаких доказательств, позволяющих предполагать, что Кроули действительно приезжал в Британию. Полный отчёт о жизни Кроули до 1916 года был составлен старшим полицейским офицером Квинном. В этом отчёте было мало ценной информации, однако содержалось определённое количество общепризнанных, хотя и кле­ветнических утверждений, касающихся характера Кроули.

Результаты этих расследований были переданы в ми­нистерство иностранных дел, которое, в свою очередь, направило их Гонту и в паспортные службы: уничтожение паспорта считалось уголовным преступлением. Тот факт, что Кроули якобы уничтожил свой собственный, отнюдь не мог быть расценен как патриотический поступок.

Разумеется, Кроули ничего не знал о том интересе, который проявляли к нему власти, до тех пор, пока вес­ной 1917 года полиция не нагрянула с обыском в лондон­ский офис ОТО на Риджент-стрит, 93. Кроме того, обыс­кам подверглись некоторые из знакомых Кроули; торго­вец книгами, у которого обнаружился экземпляр книги «Открытый суд», был на три месяца посажен в тюрьму. Кро­ули был в ярости. «Эти глупцы, — писал он в дневнике, — неверно истолковали мою позицию и подняли шум. Сей­час я отправлюсь прямо в Вашингтон, чтобы исправить положение. Если на этот раз мне не удастся заставить их прислушаться к голосу разума, я смогу, по крайней мере, поехать в Канаду, чтобы заставить их арестовать меня». Однако он не сделал этого: он знал, что это бесполезно. Затем 6 апреля осуществилось то, на что втайне надеялся Кроули: Америка вступила в войну.

Период везения, начавшийся для Кроули весной 1915 года, продолжился. И это везение состояло уже не только в виде работы в качестве оплачиваемого, якобы прогерманского пропагандиста. Он, судя по всему, снова нашёл путь к женским сердцам, то есть стал встречаться не только с проститутками. Вечно находясь в состоянии поиска очередной Алой Женщины, которая помогла бы ему в его магических делах, Кроули познакомился с дву­мя претендентками на это место во время одной из вече­ринок, устроенных журналистским сообществом. Это были Джин Фостер и Хелен Холлис, которых он именовал соответственно Кошкой и Змеёй. Хелен Холлис «блистала очаровательной страстностью, но казалась изнуренной не­удовлетворённым и ненасытным желанием», тогда как Джин Фостер представляла собой «идеальное воплоще­ние его желаний». Из двух этих женщин Хелен Холлис пред­стояло отойти на задний план, но прежде, чем это про­изошло, Кроули запечатлел на её теле свой «змеиный по­целуй», как он его называл. Это действие заключалось в том, что Кроули взял женщину за руку и зажал кожу её запястья между своими зубами, которые были довольно остры. Одной рукой отмеряя время, он внезапно сжимал и разжимал челюсти, оставляя на коже отпечаток двух зу­бов, что по виду отдалённо напоминало укус змеи. (О Кро­ули ходили слухи, что он специально затачивал свои зубы, однако это выдумка, часть мифа, который окутывал имя Кроули в более поздние годы. К подобного рода небыли­цам относилась и история о том, что Кроули якобы не­редко испражнялся на ковры в тех домах, в которых гос­тил, утверждая, что его кал священен, подобно калу да­лай-ламы или китайских императоров.)

Вскоре Джин Фостер стала третьей в жизни Кроули Алой Женщиной и получила имя сестры Хиларион. Вместе они занимались сексуальной магией, причём Джин пробуж­дала поэтическое вдохновение Кроули, о чём свидетель­ствует большое количество стихотворений, написанных во время их связи. Однако их связывала не только магия. Кроули признался ей в любви и сказал, что хотел бы, что­бы Джин родила от него ребёнка. В какой-то момент он был близок к тому, чтобы жениться на ней. Как бы то ни было, результатом их связи стало появление «магическо­го» сына.

Чарлз Стэнсфелд Джоунс работал бухгалтером в Лон­доне. Он жил неподалёку от Ванкувера, куда эмигрировал в 1913 году. Ему было около тридцати, и он уже несколько лет был членом А.-. А.-., ведя довольно активную переписку с Кроули и занимаясь учреждением ложи ОТО в Британ­ской Колумбии. Известный под именем Frater Omnibus in Vnus (OIV) и Frater Achad или Arctaeon, Джоунс, кроме того, время от времени высылал Кроули некоторые денежные суммы в качестве пожертвований или членских взносов. В «Книге Закона» было написано, что «некто придёт после него, откуда — я не скажу, который найдёт ключ ко Всему». Кроули считал себя пророком, после которого должен будет прийти другой пророк, который объяснит тайны книги. Он верил, что этим человеком станет его сын, если не в физическом, то в метафизическом смысле. В день осеннего равноденствия в 1915 году Кроули и Джин Фос-тер провели несколько церемоний сексуальной магии, ре­зультатом которых стало появление магического сына в день летнего солнцестояния в 1916 году. Это и был Джо­унс, который, будучи в Ванкувере, получил от Тайных Учи­телей сообщение о том, что стал Мастером. Когда он теле­графировал об этом в Нью-Йорк, Кроули заволновался и пришёл кубеждению, что Джоунс является его метафи­зическим сыном. К несчастью для Кроули, Джоунс оказал­ся не совсем тем, на кого Кроули, возможно, надеялся. Хотя он и проделал некоторую работу над «Книгой Закона», она была незначительной. По словам Кроули, который исключил Джоунса из ОТО в середине 1920-х, тот в конце кон­цов принял католицизм, с тем чтобы очистить его и пре­вратить в кроулианство, но сошёл с ума и кончил тем, что стал практиковать эксгибиционизм на улицах Ванкувера. Это заявление — пример злословия Кроули: Джоунс умер в феврале 1950 года, в несколько эксцентричном состоя­нии, однако в здравом уме, приняв католицизм отчасти для того, чтобы освободиться от оккультизма. Именно он во время Второй мировой войны показал труды Кроули романисту Малкольму Лаури, который, в свою очередь, был очарован оккультизмом и, прочитав об Абрамелине, вдох­новился на свой знаменитый роман «У подножия вулкана».

Как всегда неутомимый, Кроули решил совершить пу­тешествие по США, и 6 октября 1915 года отправился в путь вместе с Джин Фостер и её пожилым мужем. Где Кроули добыл деньги на это путешествие, остаётся не­известным: наиболее вероятно, поездку оплатили Фостеры, В Детройте Кроули получил несколько особенно чистых порций ангалониума от Парка Дэвиса, фармацев­тического магната. В Чикаго (который Кроули охаракте­ризовал как «заброшенный аванпост цивилизованного че­ловечества. И каждая миля на пути к нему отмечает всё более низкую ступень эволюционной лестницы... Никто не пересечёт горы, не утратив надежды на возрождение») он познакомился с Полом Карусом, известным философом и специалистом по буддизму. В Ванкувере он встретился с Джоунсом. Затем трое путешественников направились в Сиэтл и Сан-Франциско, значительно изменившийся со времени последнего визита Кроули в результате земле­трясения, произошедшего в 1906 году.

В Сан-Франциско к Кроули обратились с просьбой прочесть публичную лекцию. Он начал словами «Делай что желаешь, таков весь закон» в качестве главного тези­са своего учения. Впервые Кроули провозгласил свою док­трину вне круга учеников и единомышленников. Кроули осознал, что теперь он — маг, чьей задачей является про­поведь его собственного евангелия. Тем не менее в Аме­рике он приобрёл мало последователей: христианство было здесь слишком глубоко укоренено.

Покинув Сан-Франциско, Кроули и Фостеры поехали в Санта-Крус, а затем дальше, в Лос-Анджелес, где Кроули предусмотрительно держался подальше «от толпы за­всегдатаев кинотеатров, помешанных на сексе и одурма­ненных кокаином, и целой стаи чудаков, увлекающихся ок­культизмом». Они, возможно, приняли бы его с распро­стёртыми объятиями, раздвинутыми ногами и открытыми кошельками, но Кроули необходимо было поддерживать должный уровень, и к тому же у него не было времени на дилетантов. Следующую остановку путешественники сде­лали в Сан-Диего, где Кроули собирался навестить Кэт­рин Тенгл и, главу американского отделения Теософского общества, в её доме в Пойнт-Лома, однако она отказа­лась с ним встретиться. Несколько обиженный таким об­хождением, Кроули предпринял короткую поездку через границу США и Мексики вТихуану, населённую «теми, кто бежал от добродетели. Весь город состоит исключитель­но из борделей, питейных заведений и игорных домов. Меня не волнуют такого рода вещи, но, по крайней мере, это было гораздо лучше, чем всё, что расположено к се­веру от границы». Отсюда путешественники ездили к Боль­шому каньону (который, по словам Кроули, оказался не таким большим, как Гималаи) и останавливались в отеле «Светлый Ангел» на южном краю каньона, недалеко от ко­торого Кроули спускался в каньон к реке Колорадо.

К тому времени, когда компания вернуласьв Нью-Йорк, завершив своё путешествие, Джин Фостер была уже по горло сыта общением с Кроули, и они расстались. Тогда Кроули возобновил отношения с Анандой и Элис Этель Кумарасвами: первый был евразийцем, историком ис­кусств и критиком, вторая — женщиной из Йоркшира, ко-' торую Кроули находил не только сексуально привлекатель­ной, но и обладающей прекрасными певческими данны­ми. Прозвав её Обезьянкой (или Обезьяной-секретарём), он предложил показать ей город и моментально влюбился в неё. В ночь с 15 на 16 апреля 1916 года они с Кроули провели долгий сеанс сексуальной магии, о котором Кро­ули писал: «Эта церемония была самой потрясающей из всех, какие я помню. Оргазм был таков, что практически полностью заглушил мысли о цели происходящего...» Ананда Кумарасвами не жаловался: более того, он попро­сил Кроули найти ему любовницу. Кроули обещал испол­нить просьбу. Он одновременно имел связи с несколькими женщинами — в том числе с некой женщиной, кото­рую он называл Совой, — поэтому раздобыть одну или две для мужа своей любовницы не составляло для него труда. Вскоре Элис обнаружила, что забеременела от Кро­ули, и решила поехать в Англию, где у неё были другие дети, чтобы приготовить их к переезду в Америку, а также устроить свои домашние дела. Однако, пока она пересе­кала Атлантику, у неё случился выкидыш. Когда весть об этом дошла до Кроули, он обвинил её в убийстве ребёнка, и отношения их прекратились.

Лето 1916 года Кроули провёл за «магическими заня­тиями», живя в хижине на берегу озера Паскуани (ныне име­нуемого озером Ньюфаунд) неподалёку от Бристоля, что в Нью-Гэмпшире, на земле, принадлежавшей Евангелине Адаме. Здесь Кроули наслаждался жизнью на природе, а также, время от времени, компанией некоторых из его тогдашних женщин и одного-двух друзей мужского пола. Он валил лес, сам садился на вёсла, отправляясь на каноэ к острову в середине озера, работал над «эликсиром жиз­ни» (препаратом, который он изготовил и семь порций которого принял перед отъездом из Нью-Йорка), а также при помощи ритуала своего собственного изобретения, включавшего поимку живой лягушки, поклонение ей, а за­тем её поедание, стал наконец Магом Великого Белого Братства Света (или Ал Ал), назвав себя Мастер Терион.

Наняв в близлежащем городе молодую женщину в ка­честве секретарши, Кроули начал писать эссе о пьесе Джорджа Бернарда Шоу «Андрокл и лев». Сначала он наме­ревался написать лишь небольшую критическую статью, но увлёкся, и в результате получился критический трактат длиной в 45 тысяч слов, озаглавленный «Евангелие от Бер­нарда Шоу». Закончив этот труд, Кроули написал несколь­ко рассказов, основанных на книге Дж.-Дж. Фрэзера «Зо­лотая ветвь» — знаменитом исследовании истоков про­исхождения религии.

В отсутствие секретарши Кроули продолжил свои ма­гические эксперименты под воздействием разнообраз­ных наркотиков. При этом однажды у него было особен­ное видение, которое в своём магическом дневнике он называл «Звёздной Губкой» и во время которого Вселен­ная предстала перед ним полной звёзд, которые являли собой метафору взаимосвязанных идей и душ. Это по­могло Кроули осознать единство и взаимосвязь всего сотворенного, и мысль эта стала впоследствии одной из основ его учения.

Наркотиком, вызвавшим это видение, был эфир, ко­торый Кроули вдыхал, практически также, как юные нар­команы нюхают клей. Одно из описаний воздействия эфи­ра на его сознание содержится в дневниковой записи за 23 августа:

В течение нескольких секунд я вдыхал пары эфира, и вот самые обыкновенные вещи стали прекрасными. То же самое происходит под воздействием опиума и кокаина: появляется спокойствие, умиротворение, счастье безо всякой видимой причины всего через несколько минут после приёма этих наркотиков. Мож­но ли найти более очевидное доказательство тому, что , всё зависит от состояния сознания, что изменять вне­шние обстоятельства — глупо? Даже если бы я потра­тил миллион на приобретение предметов искусства, они не сделали бы мою комнату столь прекрасной, как сейчас. А между тем в ней нет ничего красивого за исключением меня самого. Человек лишь ненамного ниже ангелов; один шаг — и вся слава наша!

Помимо эфира, Кроули употреблял ангалониум, сме­шанный с шоколадом, а также то, что он называл пилюля­ми Мириам Дероукс. Последние представляли собой смесь из морфия, опиума и спартеина, и он назвал их в честь одной знакомой. Существует предположение, что в это время он употреблял и героин. Используемые им наркотики Кроули обозначает в своих дневниках их хими­ческими формулами, но они не всегда правильны. Так, он даёт точную формулу эфира (С2Н5)2О, но иногда исполь­зует для него и другую формулу С2Н6О, которую лица, редактировавшие его труды, ошибочно принимали за эта­нол (этиловый спирт), формула которого выглядит на са­мом деле как СН3СН2ОН. В одной из дневниковых записей 7 сентября 1916 года упоминается об использовании Eth2O2, что, по предположениям некоторых, означает ге­роин. Но это невозможно: формула героина (или диаце-тилморфина) выглядит как C12H17NO(C2H3O2)2, а формула Кроули относится либо к эфиру, либо к тому, для чего Кро­ули использовал слово «этил» (этиловый спирт) и что ино­гда нежно называл именем Этель. Во время пребывания на озере Паскуани Кроули принимал кокаин, что тоже могло найти отражение в его научной стенографии собственно­го изобретения: но можно с уверенностью сказать, что он не употреблял героина.

По окончании своих летних магических каникул Кроу­ли в октябре вернулся в Нью-Йорк и в следующем месяце напечатал в Vanity Fair эссе «Путь к счастью», в котором касался темы употребления наркотиков в целях развле­чения или расширения горизонтов сознания:

Вы можете ласкаться к бабочке, похожей на маковый бутон. Вы можете, подобно бабочке, летать в волшебных воздушных струях. Стоит вдохнуть немного гид­рохлорида кокаина — и вы наполняетесь огромной смелостью и энергией, для вас больше не существует преград. Стоит выкурить несколько трубок опиума — и вы приобретаете ясное и невозмутимое сознание философа. Стоит проглотить немного гашиша — и вы становитесь свидетелем тысячекратно умноженных сказочных красот и чудес; а если вы вдохнёте флакон эфира, вам покажется, что вы проникаете в самую душу своей возлюбленной, вы станете ощущать дыхание красоты в любой самой обыкновенной и давно знако­мой вещи.

Примерно в это же время Кроули выступил в поддерж­ку легализации продажи наркотиков. В 1914 году прави­тельство Соединённых Штатов приняло Закон Харрисона, налагающий запрет на торговлю наркотиками. Кроули про­тестовал против этого законопроекта, объясняя свою по­зицию тем, что запрет легальной торговли наркотиками сделает эту торговлю подпольной и превратит её в при­быльную статью для деятелей криминального мира. При­знавая опасность появления физической и психологиче­ской зависимости, Кроули выступал всё же за умеренное употребление наркотиков, а в очерке о кокаине подчёрки­вал способность этого наркотика придавать бодрость. Он утверждал, что кокаин способен расширять границы со­знания и позволяет человеку полностью реализовать свои возможности, приводя при этом примеры из жизни зна­менитых деятелей искусства. Однако он делал оговорку, что лишь по-настоящему владеющий собой человек может употреблять кокаин в том режиме, который сам себе уста­новит, и избежать привыкания. Во всяком случае, — с гордостью утверждал Кроули, —ему это удавалось.

Опыты, которые Кроули проводил с разнообразными наркотиками и которые, вероятно, были самыми актив­ными из всех, какие проводились вплоть до наступления свингующих шестидесятых, не ограничивались лишь экс­периментами на самом себе. Он устраивал тесты над дру­гими людьми или совместно с ними, что делает его по меньшей мере равным писателю Олдосу Хаксли, летопис­цу исследований визионерского наркотического опыта. Если бы Кроули не приобрёл столь дурную славу, к нему со временем стали бы относиться так же серьёзно, как к Хаксли после выхода в свет его книг «Двери восприя­тия» и «Небеса и Ад». К несчастью, записи об американ­ских экспериментах Кроули утрачены, хотя документы, свидетельствующие о его визитах на квартиры торговцев наркотиками в Бруклине в поисках «дюжины пакетиков [с кокаином] за 15 долларов», по-прежнему существуют.

Как всегда не в состоянии усидеть на месте, 9 декабря Кроули прибыл в Новый Орлеан с намерением в очеред­ной раз уединиться для магических занятий. Несмотря на то что он ненавидел большинство американских городов за их «стандартизированные отели и стандартизирован­ную торговлю», подавляющие любую индивидуальность, Новый Орлеан он любил. «Старый французско-испанский квартал этого города, — писал он, — это единственный приличный заселённый район, который мне удалось об­наружить в Америке. Начиная от архитектуры и заканчи­вая манерой поведения людей, их одеждой, традициями, блюдами, которые здесь готовили, всё было очарователь­ным». Сняв жильё неподалёку от Олд-Абсент-Хауса, где всё ещё делали абсент, Кроули начал лихорадочно писать, не смущаясь даже тем фактом, что у него «не было для этого ни подходящей бумаги, ни денег, чтобы её купить. 70 цен­тов — вот всё, что осталось в кармане». Менее чем за три недели он написал ряд стихотворений, эссе, рассказов, изобрёл нового литературного героя, детектива по име­ни Саймон Ифф, и начал писать роман под названием «Ловушка для бабочек» (или просто «Ловушка»). Это была первая попытка Кроули написать полноценный роман, базирующийся на событиях его собственной жизни, боль­шинство героев которого составляли его знакомые, при­чём сам он присутствовал там как персонаж второго пла­на. Этому произведению предстояло перерасти в знаме­нитый роман Кроули «Лунный ребёнок».

Сюжет строится вокруг сотворения гомункулуса, ко­торый и представляет собой лунное дитя из заглавия романа. Это некое внеземное создание, зарождающееся в результате применения магических средств и предна­значенное для мессианских целей. У романа множество недостатков, местами его трудно читать, и, подобно мно­гим литературным трудам Кроули, он страдает от остро­го недостатка редакторского участия. Однако в своих ис­ходных литературных предпосылках это произведение значительно опередило своё время. Кроме того, оно было пророческим с научной точки зрения. Кроули удалось предвидеть возможность оплодотворения в пробирке за несколько десятилетий до его изобретения. Действитель­но, в 1921 году он писал: «Не может быть, чтобы зарожде­ние жизни невозможно было осуществить научными ме­тодами, и Мастер Терион убеждён, что всего через не­сколько лет это будет сделано в лабораторных условиях».

Ещё одним литературным трудом, который Кроули начал в Новом Орлеане, но так никогда и не завершил, стал рассказ «Не жизнь и не приключения сэра Роджера Блоксхэма». Включая в себя автобиографический и сек­суальный материал, это произведение по крайней мере отчасти было вдохновлено частыми визитами Кроули в бордели Нового Орлеана. Неподалёку от испанского квартала находился «большой и живописный район публичных домов; одно из интереснейших мест подобного   w. рода, что мне доводилось видеть. В сущности, если не  считать Каира, этому месту практически нет равных».

 В начале февраля 1917 года Кроули из Нового Орле­ана отправился в Титусвилль, расположенный неподалё­ку от мыса Канаверал во Флориде, где у Лоуренса Бишо­па, сына набожного дядюшки Кроули, была цитрусовая ферма. Кроули испытывал сильную неприязнь к своему кузену, чья семья являла собой свидетельство «неопису­емой деградации человечества, постоянно усугубляемой христианством и коммерцией», он жаловался наеду, ко­торой его потчевали в доме Бишопа, и считал его жену ведьмой, у которой нет никакого представления о чём-либо, кроме страха перед загробным миром. Воспитан­ный по образцу своего отца, Лоуренс верил, что Бог по­местил айсберг на пути парохода «Титаник» в качестве наказания за веру людей в непотопляемость корабля. Тем не менее Кроули, кажется, оказал Бишопу некоторую по­мощь: 6 марта Кроули записал в дневнике, что при по­мощи усилия воли ему удалось предотвратить жестокий мороз, который мог бы уничтожить все цитрусовые рощи кузена.

К моменту возвращения в Нью-Йорк Кроули был исто­щён как физически, так и духовно. То, что с начала нового года, как отмечено в его дневнике, он лишь пять раз зани­мался сексом, свидетельствует о его состоянии. Неделя­ми он пребывал в апатии. Тайные Учителя, казалось, по­кинули его, он перестал вести свой магический дневник, а его финансовое положение ухудшалось день ото дня. Он возобновил отношения с портретистом Леоном Эн-гарсом Кеннеди, с которым недолгое время общался в Европе. Кеннеди получал от своей семьи содержание, которое немедленно проматывал. Вместе им с Кроули удавалось кое-как прожить, причём Кроули побуждал ху­дожника работать. Они жили в ветхом доме без удобств, который стоял на задворках Пятой авеню, — однако, по крайней мере, у них была крыша над головой.

Шестого мая Кроули получил известие о смерти сво­ей матери. «За две ночи до этого, — писал он, — мне при­снилось, что она мертва, и во сне я ощутил острое душев­ное страдание. То же самоё случилось за две ночи до того, как я получил весть о смерти моего отца. Мне и раньше часто снилось, что мать умерла, но это никогда не сопро­вождалось ощущением такой беспомощности и такого одиночества». Со стороны Кроули это значимое высказы­вание: при всей той враждебности, которую он ощущал по отношению к матери, к её христианским убеждениям, к её пуританскому, скучному существованию состоятель­ной женщины, он, тем не менее, по-прежнему питал к ней глубокие чувства. Их связывала некая любовь-ненависть, склонявшаяся, однако, в сторону любви, хотя бунтарский характер Кроули и не позволял ему этого признать. Кроу­ли как будто бы не имел корней, он выбрал жизнь ориги­нала и вечного странника, он сам выгнал себя на улицу, и всё же, несмотря на всю его напыщенность и высокоме­рие, антихристианский настрой и самоуверенную пози­цию мага, он всё же сохранил, если не в действительно­сти, то хотя бы в своём сознании, нечто, связывающее его с безмятежным временем раннего детства. Даже если он и производил впечатление в высшей степени самоуве­ренного человека, в его сердце всё же был уголок, кото­рый стремился к спокойной и устойчивой жизни. Теперь, когда Эмили Кроули больше не было на земле, он дей­ствительно остался один в бушующем океане жизни.

Когда в Нью-Йорке потеплело, Кроули вновь ощутил себя здоровым. В мае он провёл несколько магических церемоний с чувством, что его недавний упадок сил был лишь проверкой перед началом дальнейшей деятельно­сти в качестве провозвестника Закона Телемы. Он начал ощущать себя миссионером, чья задача — показать людям, что они имеют право на самоопределение в духовных вопросах. Тот факт, что из этого логически следова­ло их право быть христианами (или «плимутскими бра­тьями», если уж на то пошло), был, судя по всему, упущен из виду.

Один из его ритуалов, без сомнения нацеленный на то, чтобы раздобыть немного денег, сработал. Летом 1917 года Кроули получил место помощника главного ре­дактора журнала The Internationalс окладом двадцать дол­ларов в неделю. Журнал представлял собой литературно-политический ежемесячник с очень маленьким тиражом, в котором Кроули в своё время напечатал несколько своих статей, в том числе очерк под названием «Сердце Святой Руси». Впоследствии Кроули утверждал, что взял­ся за эту работу не только потому, что за неё платили, но и для того, чтобы следить за немецкими спонсорами жур­нала по поручению Министерства юстиции США, поскольку теперь Америка тоже участвовалав войне. Неизвестно, насколько правдивым является это заявление. Однако то, что Кроули был осведомителем правительства США, пред­ставляется маловероятным.

Очень скоро Кроули начал использовать журнал для пропаганды своего магического учения. Помимо сочи­няемых им время от времени антибританских текстов, он писал статьи на оккультные темы, подписываясь в чис­ле прочих именами: Алистер Кроули, Мастер Терион, Бафомет, Эдвард Келли, лорд Болескин и Адам Д'Ас. Кажется очень вероятным, что он был автором всех ма­териалов в тех номерах, которые выходили под его ре­дакцией. Кроме того, он не упускал случая в очередной раз провозгласить и пояснить Закон Телемы, распро­страняя своё учение и повышая тираж журнала. Даже его политические взгляды излагались с точки зрения Зако­на Телемы.

Во время пребывания Кроули на озере Паскуани ему нанёс визит некто Л индсей М. Кисби, профессор истории из Техасского университета в Остине. Прекрасно обра­зованный и обаятельный Кисби был оригиналом с на­клонностями к социализму — причём его взгляды недав­но стоили ему университетской кафедры — и почи­тателем Кроули. Они строили планы о том, что Кроули отправится в Остин, чтобы организовать там отделение ОТО, но планы эти не осуществились. Кисби, поселив­шийся затем в Нью-Йорке, способствовал назначению Кроули на должность редактора. Не сказав Кроули ни сло­ва, Фирек, терпящий убытки теперь, когда Америка всту­пила в войну, продал журнал Кисби, который обещал не увольнять Кроули, однако на самом деле наложил вето на все его статьи, после чего предприятие развалилось. Кроули не замедлил заявить, что «как только люди пере­стали видеть его имя на страницах журнала, они пере­стали покупать журнал. Внезапный крах этого периоди­ческого издания является лучшим из всех когда-либо полученных мной комплиментов». Может быть, это и было комплиментом, но Кроули вновь остался без работы, а в Лондоне им снова заинтересовалось министерство иностранных дел.

Работа Кроули в журнале The International внесла но­вое направление в его творческую жизнь. В течение мно­гих лет, особенно в Париже, Кроули общался с художни­ками, такими как Джеральд Келли и Огюст Роден, но сам никогда не пытался заниматься изобразительным искус­ством. Он считал, что ему больше пристало быть крити­ком, искусствоведом, нежели практикующим художни­ком. Тем не менее, когда он взялся работать в журнале The International, ему понадобились художники для раз­работки журнальных обложек. Однако найти он никого не смог и принялся рисовать обложки сам. В итоге ни одна из обложек не была исполнена от начала до конца им самим, но все они были изготовлены на основании его , идей, а в некоторых случаях — по его эскизам. Таким образом, когда в нём пробудился этот ещё не вполне развитый талант, Кроули начал свою карьеру художника. Поначалу он ставил на каждом рисунке стилизованный вариант своей полной подписи, причём заглавная буква «А» изображала фаллос:

Позднее, однако, он стал подписываться только этой весьма характерной буквой, которая стала его логотипом.

В полном виде подпись Кроули представляет инте­рес для специалистов по изучению почерков. Патрисия Марн в своей богатой интересными идеями книге «Пре­ступление и секс, их выражение в почерке» пишет: «Под­пись [Кроули] с нижними элементами её букв, значитель­но опущенными по отношению к основной строке (обра­тите внимание на его заглавную „А"), свидетельствует о его зависимости от элементарных инстинктивных побуж­дений, а также о склонности к сексуальным фантазиям и извращениям. Острые концы прописной «С» и строчной „у" говорят о садистских наклонностях, а твёрдый нажим — об энергии и чувственности. Вся подпись свидетельст­вует о гипертрофированных сексуальных потребностях и склонности к излишествам в этой сфере». Разумеется, Патрисия писала это, зная о дурной репутации Кроули.

Занятия изобразительным искусством вдохновили Кроули на новые литературные труды. Помимо написа­ния очередной серии рассказов с участием Саймона Иффа, которые Кроули напечатал под псевдонимом Эд­вард Келли (в честь мага эпохи Елизаветы), он создал два магических труда: De Lege Libellum («Сандаловое де­рево») и Liber Aleph («Книга о мудрости и глупости»), где говорилось о множестве разных вещей: от наркотиков и секса до «Книги Закона», которая была написана в фор­ме развёрнутого письма, адресованного Чарлзу Стэнс-фелду Джоунсу. В то же самое время Кроули занимался систематизацией ритуалов ОТО, тексты которых он опуб­ликовал в мартовском номере журнала The International за 1918 год.

Такой всплеск творческой энергии был неизбежно со­пряжён с сексуальной активностью. Множество женщин (некоторые в качестве Алых Женщин, некоторые — нет) про­шли в это время через жизнь, магическую деятельность и постель Кроули. Некоторые из них были проститутками. Многие пробыли рядом с ним недолго, относясь без пони­мания к сексуальным склонностям Кроули, которые теперь были основаны на том, что он называл сношениями «per vas nefandum», или «посредством ужасного сосуда», дру­гими словами, анальным сексом. Этот вид сношений, как он искренне верил, был более эффективным с магической точки зрения, чем обычное совокупление. Кроме того, он по-прежнему находился в постоянном поиске женщин для секса, как бы они ни выглядели и какое бы общественное положение ни занимали. Кроули утверждал, что за свою жизнь он вступил в сексуальные отношения с женщинами восьмидесяти или девяноста различных национальностей и благодаря этому пришёл к выводу, что на любой нрав­ственный принцип всегда найдётся кто-то, кто его поддер­живает, поэтому любые оценочные суждения, касающиеся нравственности, бессмысленны. Он считал, что «знания о сексе должны базироваться по самым грубым подсчё­там на опыте половых отношений, скажем, с 1000 женщин, принадлежащих в общей сложности к 80— 100 различным национальностям. Остальными направлениями этой науки овладеть легко. Исключение представляют лишь лесбийские сношения, при которых редко удаётся даже просто  поприсутствовать, только если состоишь в очень довери­тельных отношениях с одной из девушек. Если же обе де­вушки — настоящие лесбиянки, свидетелем их отношений стать невозможно, пока не займёшь позицию человека, изучающего секс или получающего от него эстетическое наслаждение». Смеясь, Кроули добавляет: «В прошлом ноябре я перенёс ужасный удар, когда девушка спросила меня: "Тебя когда-нибудь кололи иголками в темноте?" — и оказалось, что у меня не было подобного опыта. Жгучая краска стыда и по сей день пылает на моём лице».

В числе женщин, с которыми он общался в течение 1917 и 1918 годов, была Анна Кэтрин Миллер. Они познакомились в ресторане на Восьмой авеню, а затем сняли на двоих квартиру в западной части Центрального пар­ка, неподалёку от 110-й улицы. Кроули звал её Собакой (а иногда Анубисом, по имени египетского божества с го­ловой шакала), поскольку, как он утверждал, она напоми­нала собаку как в физическом, так и в нравственном отно­шении. Она была уступчивой в сексе, однако их отно­шения продлились не более нескольких месяцев. В ней, по словам Кроули, было нечто сумасшедшее, и в какой-то момент она начала заглядывать в бутылку, как когда-то Роуз. Справедливости ради надо отметить, что она вы­несла столько секса «per vas nefandum», что утомление дало о себе знать. Сексуальные пристрастия Кроули, а также его мощная харизма нередко разрушали психи­ческое и физическое здоровье тех, кто был с ним рядом, хотя он никогда не замечал своей причастности к их гибе­ли и не признавал своей вины. Он видел в происходящем лишь истощение магических сил партнёра, который вслед­ствие этого лишался способности лицом к лицу встре­чать суровые магические испытания и больше не мог ему соответствовать. Что касается его отношения к женщи­нам, то оно мало изменилось за последние годы. В сен­тябре 1916 года он записал в своём дневнике: «Нет ника­кой трагедии в ситуации, когда муж бросает жену, потому что женщин не следует принимать в расчёт. Они существу­ют лишь постольку, поскольку способны покорять или разрушать мужчин. Покинутая женщина может выглядеть смешно или жалко, но никогда — трагично». Несколькими месяцами позже он добавил: «Заметьте, что мы, как пра­вило и неизбежно, делим женщин на целомудренных и порочных, тем самым подсознательно утверждая, что влагалище — это единственное, что имеет значение, из всех связанных с ними вещей».

Когда отношения с Анной Миллер прекратились, Кроу­ли переехал в мастерскую на 9-й Западной улице, которую делил с подругой Анны по имени Родди Майнор. Анна, Род­ди и Кроули некоторое время составляли нечто вроде ма­гического трио. Родди была разведена со своим мужем, и Кроули называл её Верблюдом или сестрой Ачитой. В проводимых с ней сеансах сексуальной магии (разуме­ется, «per vasnefandum») участвовали также Вальтер Грей, которого Кроули называет «музыкальным негром», и ми­ловидная русская женщина по имени Мария Лаврова. Май-нор была крепкой, хорошо сложенной женщиной, она пред­ставляла собой «физически совершенное животное, име­ла по-мужски устроенный ум с большим запасом общих научных знаний и особенно хорошо разбиралась в химии и фармакологии». И это неудивительно, поскольку она была профессиональным фармацевтом и работала в патолого-анатомической лаборатории. Таким образом, она была очень полезна Кроули. Во-первых, у неё был постоянный заработок, а во-вторых, она имела доступ к шкафу, где хра­нились самые разнообразные наркотики. Она и в самом деле доказала, что достойна прозвища, которым награ­дил её Кроули. Он называл её Верблюдом потому, что она помогла ему преодолеть пустыню его тогдашней жизни. Должно быть, Кроули был глубоко ей признателен, посколь­ку иногда использовал по отношению к ней имя Ева.

Родди Майнор, интересовавшаяся оккультизмом ещё до знакомства с Кроули, имела и другое преимущество. Она не возражала против экспериментов с наркотиками. Вместе они принимали опиум, эфир, ангалониум и кока­ин. Их отношения развивались по проторенной дорожке, начавшись с сексуального влечения, за которым после­довало осознание способности Родди к ясновидению, результатом чего стали достижения в области магии. В январе 1918 года у Родди было видение яйца под паль­мовым деревом. Кроули пришёл в волнение. Ему и Мэри д'Эсте Стеджес когда-то было приказано искать имен­но такой предмет именно в таком месте. Получив столь явное свидетельство возвращения уже встречавшегося ему образа, Кроули начал думать, уж не Аб-ул-Диз ли это пытается говорить с Родди и управляет её видениями. Когда он задал этот вопрос Родди Майнор, она упомяну­ла о некоем человеке, которого назвала Волшебником и который якобы пытался вступить в контакт с Кроули. Задав этому человеку несколько вопросов, Кроули убе­дился в истинности его существования, а также обнару­жил, что это существо из астрального мира по имени Амалантра.

В течение весны и лета 1918 года Кроули и Родди Май­нор много раз вступали в контакт с Амалантрой. Каждый раз всё начиналось с акта сексуальной магии, затем, при­няв опиум, ангалониум или гашиш (а иногда какое-нибудь их сочетание), они задавали Амалантре вопросы, в резуль­тате чего Кроули как маг приобрёл много мудрости. Но не всегда всё проходило гладко. Однажды, по недосмот­ру Кроули, у Родди случилась передозировка ангалониума. Несколько часов она металась в агонии. Кроули объяс­нил этот случай как результат влияния бога Меркурия (ан­галониум считался веществом Меркурия), который якобы оказался «слишком чист для её порочных души и тела».

Родди Майнор стала для Кроули очередной Алой Жен­щиной, но, несмотря на все её достоинства, они вскоре расстались. Кроули утверждал, что она утратила интерес к Делу: возможно, ей просто стало скучно. Кроме того, Кроули бывал особенно напряжён, когда занимался маги­ей, она же, возможно, хотела нормальной сексуальной жизни, не отягощенной магическими смыслами. Конеч­но, они продолжали встречаться ещё несколько месяцев, занимаясь уже не магическим сексом. Однако Родди со­служила свою службу, познакомив Кроули с Амалантрой.

За Верблюдом последовала целая вереница женщин, не доставивших Кроули ничего, кроме разочарования. Среди них были Мари Рёлинг, которая обманула ожидания Кроули, оказавшись слишком нерешительной, и Берта Альмира Прикрил, которая, кажется, не имела даже поня­тия о том, во что ввязывается, и при первой же возмож­ности сбежала.

Когда эти женщины покинули его, Кроули снова остал­ся без жилья, пропитания и заработка. Чтобы справиться с этим положением, он в очередной раз решил уединить­ся для магических занятий и, следуя этому решению, ле­том 1918 года отправился вверх по Гудзону на пароходе, идущем в Олбани. С собой он прихватил каноэ, палатку и небольшое количество съестных припасов, получив всё это от Вильяма Сибрука, который организовал складчину среди знакомых Кроули. Подобно Христу, Кроули должен был провести сорок дней в пустыне.

Сибрук, которого с Кроули познакомил Фрэнк Харрис однажды за ланчем, описывал Кроули в этот период его жизни как

странного и внушающего волнение человека с важны­ми, священническими манерами, разбавленными, тем не менее, доброй порцией лукавого, кривляющегося, а временами злого чувства юмора. На указательном пальце правой руки он носил громадную звезду из сапфира, а голова его была обрита в духе Эриха фон Штрогейма. Позднее он отпустил прядь волос на манер боевой причёски американских индейцев. Эта прядь слегка вилась и делала его несколько похожим (с его круглым, гладко выбритым лицом и большими, круг­лыми глазами) на ребёнка-сорванца, переодевшего­ся Мефистофелем. Разговор за обедом заставил меня раскрыть рот от удивления. Фрэнк Харрис был одним из самых блестящих собеседников своего, а может, и любого другого времени.

Сибрук, который впоследствии написал труд о ма­гии и колдовстве, не просто снабдил Кроули походным оборудованием и припасами. Он сделал много больше, поделившись с Кроули своей женой Кейт.

Кроули разбил лагерь на острове Эзоп на реке Гудзон, где-то между Эзопом и Стаатсбургом, примерно в девя­носта милях вверх по реке от Манхэттена. Этот остров, имевший около полумили в длину и 500 футов в ширину, был необитаем и порос лесом. Кроули нравилось делать вид, что он находится в дикой местности и живёт подоб­но Торо, хотя это было и не так: земля по обеим сторонам реки была возделана сельскими жителями, то там, то сям виднелись загородные дома богатых людей: лагерь Кроу­ли находился всего в нескольких милях вверх по реке от поместья Вандербильтов. Родди Майнор то и дело при­возила ему какую-нибудь еду и, без сомнения, занима­лась с ним сексом. Вероятно, много времени он провёл, плавая по окрестностям острова на своём каноэ, а также медитируя на берегу в позе лотоса, к ужасу местных жите­лей, которые, решив, что он нищий, время от времени давали ему свежие яйца, овощи и молоко. Кроме того, Кроули начал работу над переводом книги Лао-цзы «Дао дэ цзин» и занимался магией, особенно активно приме­няя её для защиты от комаров: к несчастью, он основа­тельно подзабыл, как это делается. Не сумев защитить себя ни магией, ни средствами от насекомых, ни москит­ной сеткой, он был жестоко искусан.

В числе магических достижений, ставших результа­том пребывания на острове, было приобретение маги­ческой памяти. Тренируя этот вид памяти, с тем чтобы проникнуть глубоко в своё подсознание, Кроули удава­лось входить в состояния медитативного транса и узнать о некоторых своих предыдущих воплощениях. Оказалось, что в прошлых жизнях он был Ко Сюэнем, учеником Лао-цзы, тамплиером, папой Александром VI, графом Калиостро (оккультистом и шарлатаном XVIII века) и Элифасом Леви.

В середине своего пребывания на острове Кроули на один день вернулся в Нью-Йорк, где выразил перед од­ним из своих друзей сожаление об отсутствии на острове женской компании. Оказалось, что друг знал как раз та­кую девушку, которая могла бы исправить ситуацию: её звали Мадлен Джордж. Кроули послал ей записку, и она согласилась встретиться с ним. Между тем 21 августа он вернулся к своей островной жизни, запасшись некоторым количеством хорошего вина, бренди, абсента, консервов и прихватив с собой много красной краски, несколько больших кистей и верёвку. При помощи последней он подвешивал себя на склонах прибрежных скал, расписы­вая их лозунгами, гласившими: «Каждый мужчина и каж­дая женщина — это звезда» и «Делай что желаешь — та­ков весь закон». Эти лозунги должны были привлекать вни­мание пассажиров проплывающих по реке судов.

Через несколько дней, в ответ на телеграмму, кото­рая пришла в его лагерь, Кроули спустился на каноэ вниз по реке, к городу Гайд-Парк, где и встретил Мадлен на железнодорожной станции. (Вероятно, на станции к нему обратился также местный представитель управления шерифа графства Датчесс с вопросом о том, что Кроули делает на острове.) Из поезда вышла миловидная ры­женькая девушка. У неё были вьющиеся волосы и огром­ный чемодан. С некоторыми затруднениями им удалось погрузить чемодан в каноэ и довезти его до лагеря, хотя под тяжестью груза судёнышко стало заливать водой, так что к ним на помощь поспешили двое молодых пар­ней, рыбачивших с берега. Вид лагеря отнюдь не привёл Мадлен в восторг, но после некоторых уговоров она на несколько дней составила компанию Кроули, после чего вернулась в город.

Девятого сентября сорокадневное пребывание Кроу­ли в «пустыне» завершилось. Он вернулся на Манхэттен в хорошей физической и в отличной магической форме, что и доказал Сибруку на следующий день. После совмест­ного ланча в ресторане гостиницы «Плаза» Кроули проде­монстрировал свои вновь приобретённые магические силы, заставив упасть какого-то человека, проходившего по Пятой авеню.

Следующим местом жительства Кроули стала студия, которая находилась по адресу Юнивёрсити-плейс, 1, на углу Вашингтон-сквер в Гринич-Виллидж. Этот район считался в Нью-Йорке кварталом интеллектуальной боге­мы. Неподалёку жили Фрэнк Харрис, Сибруки, Юджин О'Нил, Теодор Драйзер, Синклер Льюис, Луис Уилкинсон и даже Эдна Сент-Винсент Миллей. В таком окружении Кроули чувствовал себя как дома. Здесь его своеобраз­ные поступки принимались, хотя любили его не все. Жена Луиса Уилкинсона, Фрэнсис, поэтесса и подруга Эзры Паунда, не выносила самого вида Кроули и всеми силами пыталась свести до минимума общение с ним своего мужа.

Однажды зимой 1917—1918 годов Кроули читал пуб­личную лекцию по магии, во время которой его познако­мили с женщиной швейцарско-германского происхожде­ния из Берна по имени Альма Хирсиг. Впоследствии она стала участницей любовного культа, основанного Пьером Бернардом. Через несколько недель она привела в сту­дию Кроули свою младшую сестру Лию. И в очередной раз Кроули был сражён в одно мгновение. Она была «вы­сокой и странно тонкой, со светящимися глазами и ост­рым подбородком, в ней была какая-то щемящая грусть и возвышенная простота», она «источала необъяснимую сладость». Она показалась ему настолько изумительной, что «не теряя времени на слова, я начал целовать её. Это был чистой воды инстинкт. Она ответила на поцелуи с не меньшей страстью. Мы продолжали целоваться с интер­валами, которых требовала вежливость, чтобы отвечать её сестре, и в тех редких случаях, когда Лия начинала за­дыхаться». Тридцати пяти лет от роду, Лия происходила из семьи, где было восемь детей и отец-алкоголик, чья жена со всем потомством отправилась в Америку, чтобы спастись от него.

Отношения между Лией Хирсиг и Кроули начались не сразу после случая с безумными поцелуями. Прошёл год, прежде чем они встретились снова. В начале 1919 года Лия записалась на вечерние юридические курсы в Нью-Йоркский университет, располагавшийся на Вашингтон-сквер. Она хотела повысить квалификацию, чтобы иметь возможность оставить свою работу школьной учительни­цы в средней школе № 40 в Бронксе. Сестры снова обра­тились к Кроули, потому что Лия хотела поселиться по­близости от университета, отчасти для того, чтобы жить ближе к месту учёбы, отчасти же, чтобы быть подальше от школы, поскольку Лия родила внебрачного сына Ханси, чей отец покинул её. Рождение незаконного ребёнка мог­ло стоить ей учительской должности, вот почему это со­бытие следовало держать в тайне.

Существует слух, пущенный много лет назад привер­женцами Кроули, что Ханси был его сыном, хотя и Лия, и Кроули называют в качестве отца ребёнка человека по имени Эдвард Картер. Однако время от времени Лия упо­минала о ребёнке как о Ханси Кроули, подразумевая тем самым, что Кроули был его отцом. В ноябре 1919 года она написала в письме к Кроули: «Я ничего не прошу — я ниче­го не жду от тебя, важно только то, что будет помогать тебе в твоей работе. Твой ребёнок постоянно напоминает мне о Звере, и я буду как следует заботиться о нём...» Однако правда заключается в следующем. Это письмо, которое некоторые неверно истолковывали как относящееся к Хан­си, на самом деле относится к ещё не родившемуся ре­бёнку Кроули, которым Лия была беременна в тот момент. Разумеется, они надеялись, что это будет мальчик.

Разговаривая с сестрами в своей квартире на Юни-вёрсити-Плейс, Кроули постепенно раздевал Лию. Альма, которая при этом присутствовала, не возражала. Обе сестры отличались несколько богемным поведением и считали себя людьми передовых взглядов. Когда Лия ока­залась полностью раздетой, Кроули осмотрел её с ног до головы и спросил, не откажется ли она позировать ему, сказав, что он — художник. Лия согласилась. 11 января она пришла в его студию, и Кроули начал делать с неё на­броски, однако обнаружил, что у него ничего не получает­ся. Не имея достаточной практики в рисовании, он почув­ствовал элементарный недостаток технических умений. Но вдруг его озарило. Если он пытался изобразить женскую фигуру вертикально, а не горизонтально, ему удавалось это сделать. Вдохновлённый своим открытием, Кроули на следующий же день принялся за работу, причём его твор­ческая активность умножилась благодаря сексу, которым они с Лией, без сомнения, занимались предыдущей но­чью. Когда подготовительные наброски были сделаны, Кроули решил написать маслом триптих с изображением Лии. Картина называлась «Мёртвые души». На ней Лия

была изображена в центре, причём голова её служила краеугольным камнем нагромождения чудовищ. У неё было мертвенно-зелёное лицо, матово-белое, почти бесплотное тело с серо-голубыми тенями рёбер. В ле­вой части триптиха Кроули изобразил коленопрекло­нённую негритянку, чудовищно большую, чей обожаю­щий взгляд был прикован к Королеве Мёртвых Душ. Попугай с невероятным оперением, сидящий на её плече, взирал на всю эту сцену с высокомерным рав­нодушием. На правом холсте была также изображена коленопреклонённая женщина, как будто мечущаяся в предсмертной агонии, с каскадом тусклых волос, в беспорядке разметавшихся по губам. Всю нижнюю часть триптиха заполняли ряды бесформенных голов; само страдание, сама порочность, изгнанные из мира разумных вещей, были запечатлены здесь в самых разнообразных видах. Это был гротескный холст, од­нако он, без сомнения, являлся работой гения. В нём была цельность. Сочетание мёртвых душ порождало живую душу.

Роберт Уинтроп Ченлер, американский художник, хо­рошо известный в обществе, которому Кроули заказал свой портрет, отнёсся к триптиху с восхищением и привёл мно­жество людей посмотреть на работу. В февральском но­мере New York Evening World Кроули как художнику была даже посвящена основная статья, в которой, в числе про­чего, описывалась его мастерская. К этому времени он уже переехал на Вашингтон-сквер, 63, в большую студию, окна которой выходили на парк напротив Пятой авеню. Студия была богато обставлена, отчасти благодаря Лии Хирсиг, которая наконец решила свои жилищные проблемы, пере­ехав жить к Кроули, а отчасти — ученикам Кроули и членам ОТО, которые, основав небольшие отделения этой органи­зации по всей Америке, присылали Кроули деньги.

Чтобы несколько приукрасить статью, Кроули сказал журналисту, что во время войны тайно работал на британ­ское правительство, был ранен выстрелом в ногу (если . помните, его лёгкая хромота была вызвана флебитом, а никак не огнестрельным ранением) и послан в США со специальной миссией. Когда его просили высказаться о собственном искусстве, Кроули отвечал: «Я не знаю, как вы назвали бы моё искусство. Но пожалуйста, не назы­вайте меня кубистом или футуристом или ещё каким-нибудь странным словом вроде этого. Я полагаю, меня можно назвать подсознательным импрессионистом или кем-то подобным. Моё искусство действительно подсо­знательно и непроизвольно». Он признавался, что нико­гда не обучался искусству, и предполагал, что относится к старым мастерам, поскольку изображает мёртвые души.

Завоевав себе репутацию многообещающего члена нью-йоркского художественного сообщества, Кроули при­нялся искать натурщиков. В искусстве он вёл себя также, как и в жизни, где его привлекали всевозможные странно­сти. Для позирования Кроули нужны были карлики, горбу­ны, татуированные женщины и вообще любые уродцы, каких он мог найти: чем более странной была их форма, тем лучше. Под стать изображаемым объектам были и картины Кроули, грубые, веские, написанные с исполь­зованием преимущественно ярких цветов (зачастую под воздействием наркотиков) и без всякого намёка на какие-либо художнические навыки. Сюжеты его картин часто были магическими или символическими, стилистически же это было наивное, даже примитивное искусство. Это всегда были в высшей степени фантастические полотна, напол­ненные искажёнными лицами и страшными пейзажами. Создавалось впечатление, что Кроули, почувствовав, как ослабевают его литературные способности, нашёл новое место приложения творческой энергии.

Очевидно, что к 1919 году литературные занятия Кроу­ли быстро сходят на нет. Его поэзия, которая была когда-то пусть эксцентричной, но всё же столь многообещаю­щей, стала теперь слабой и подражательной, зачастую создавая впечатление пародии на саму себя, неудачной по форме, а по содержанию — поверхностной и пустой. Его прозаические сочинения были всё ещё хороши, но и на них лежал отпечаток упадка. Что оставалось в Кроу­ли сильным, как прежде, так это его злое чувство юмо­ра. Лётом того же года он разослал приглашения сле­дующего содержания: «1 ИЮЛЯ. ВЕСЁЛЫЙ ПРАЗДНИК. Великий Мастер приглашает представителей прессы, сторонников Запретительного Акта, Проповедников, Поэтов и Полицию принять участие в первом фестива­ле БЕНЗИНОВАЯ ПОПОЙКА. 21:00. 1 июля. Вашингтон-сквер, 63. Любовь — это закон, любовь по желанию».

В духе вечеринок с гашишем, которые начали проводиться в шестидесятых годах, Кроули устроил гулянку с бензи­ном. Чтобы испытать опьянение (или почувствовать воз­действие наркотиков), Кроули советовал делать следую­щее: «Купите обыкновенную канистру бензина, возьмите пипетку, возьмите капсулы, накапайте подвести капель бензина в каждую капсулу, а затем глотайте их, как пилю­ли». Вдобавок ко всему Кроули проводил вечеринки с ангалониумом.

К этому времени Лия Хирсиг уже стала любовницей Кроули и его очередной Алой Женщиной. Она принимала участие в его ритуалах сексуальной магии, для которых была помечена специальным Знаком Зверя, крестом в круге, изображённым у неё на груди. Она получила ма­гическое имя Алостраэль и титул Обезьяны Тота. Дома, в студии Кроули, она нередко расхаживала совершенно обнажённой, не делая никаких попыток прикрыться даже тогда, когда приходили посетители. Как она распоряди­лась судьбой своего сына Ханси, когда переехала жить к Кроули, неизвестно.

Сексуальная жизнь Кроули в середине его жизни до сих пор остаётся загадкой. Несмотря на то что он лишил­ся внешней привлекательности, был женоненавистником,, имел склонность к сексуальным извращениям, встречал­ся с проститутками, вступал в гомосексуальные связи, жил бедно и был неприятен с физической точки зрения (в том числе нередко страдал от венерических заболеваний, яв­лявшихся побочным продуктом его сексуального пове­дения), Кроули по-прежнему окружала толпа женщин. Они жили с ним, потакали ему, предлагали ему себя, зачина­ли от него детей, соглашались на любые виды секса, под­держивали его и давали ему деньги. Однако те женщи­ны, которые находили его привлекательным, относились к определённому типу. Это зачастую были женщины с не­устроенной жизнью, принадлежащие к богемному, артистическому миру, рядом с которым существовал Кроули. Нередко это были женщины, которые искали чего-то боль­шего, чем обычное мирское существование, и были не­равнодушны к Кроули так же, как к священникам, которые казались отличными от других людей. В Кроули и подоб­ных ему людях было что-то, наводящее на мысль о байро­ническом безумии, о чём-то порочном и опасном, и это нравилось женщинам. Иными словами, Кроули и подоб­ные ему люди представляли собой нечто исключительное и захватывающее.

Кроме того, у Кроули была харизма. Он был остро­умен, начитан, образован, мог быть подкупающе ориги­нальным и имел не такую уж плохую репутацию. Возмож­но, он и являлся человеком с сексуальными отклонениями, но когда-то был очень богат, слыл талантливым альпини­стом, пытался покорить Гималаи и много путешествовал по миру в те годы, когда подобные путешествия были ред­костью. Что бы он ни рассказывал о своей жизни, его рас­сказы редко оказывались ложью, хотя он был весьма рас­положен приукрашивать собственную персону и преуве­личивать свои достижения. К тому же Кроули внушал доверие. И наконец, ещё одно обстоятельство, которое привлекало к нему женщин, заключалось в том, что он понимал их. Он знал, чего они хотят и как дать им желаемое, как польстить их тщеславию, как оправдать их надежды, как заставить их испытать восторг. Нечего и говорить о том, что с его обширным любовным опытом он был по­трясающе умелым сексуальным партнёром.

В течение зимы 1918 года, вдохновляемый своей но­вой Алой Женщиной, а также успехами в изобразитель­ном искусстве, Кроули написал много магических тек­стов и начал строить планы издания новых номеров жур­нала «Равноденствие», куда эти тексты могли бы войти. Однако осуществление этих планов застопорилось, и они не вылились ни во что, если не считать одного всё-таки вышедшего номера, который книготорговцы называют «Голубым номером». Он был выпущен издательством Universal Publishing Company of Detroit. В нём был напеча­тан цветной портрет МастераТериона, репродукция с кар­тины Леона Кеннеди. Кроме того, в этот выпуск были вклю­чены «Гимн Пану», который Кроули написал в Москве в 1913 году, и открытое письмо, приглашающее людей стать членами ОТО.

Частично это издательство принадлежало группе ма­сонов, обратившейся к Кроули с просьбой переработать устройство их ложи и переделать ритуалы. С этого, судя по всему, и начались их отношения, однако вскоре Кроу­ли рассорился с издательством из-за публикации «Рав­ноденствия». Во-первых, журнал был напечатан не так хорошо, как Кроули того хотел, а во-вторых, они поспо­рили по поводу затрат на его издание. Вся эта ситуация, как заявлял Кроули, была типичной для Америки и амери­канцев, неспособных освободиться от предвзятых взгля­дов и мнений и отказывающихся признать правду, если она не соответствовала их интересам. Американцы в боль­шинстве своём, как считал Кроули, были карьеристами и невеждами.

Летом 1919 года Кроули снова отправился в поход, который планировал совместить с магическими занятия-. ми. На этот раз его путь лежал в места неподалёку от Мон-таука, на восточную оконечность Лонг-Айленда. Он чув­ствовал себя измождённым и несколько подавленным. Живя в палатке, он обдумал последние пять лет своей жизни. Они были трудными и, если не считать того факта, что он стал Магом, в высшей степени непродуктивными. Ему не удалось покорить Америку наскоком, так что весь этот период, как он теперь думал, оказался подготовкой к чему-то будущему. Теперь, когда с ним была Лия, наста­ло время изменить свою жизнь, собрать все внутренние силы и двинуться вперёд.

После того как поход был окончен, Кроули навестил Сибруков, которые проводили лето в Декатуре, ныне яв­ляющемся пригородом Атланты, штат Джорджия. В мест­ной газете появилась статья о Кроули под заголовком «Поэт-художник, который изучал магию под руководством индусских мудрецов». Затем он отправился в Детройт, после чего вернулся в Нью-Йорк, чтобы уладить какие-то дела, которые, если верить Фрэнку Харрису, заключались в распространении нескольких фальшивых чеков.

Кроули вернулся в Британию перед самым Рожде­ством 1919 года. В страну он въехал без всякого труда. Даже он сам был удивлён той лёгкостью, с которой ему удалось пройти таможенные формальности. Ведь он от­крыто и во весь голос поддерживал Германию во время войны, вращался во вражеских кругах, живя в Нью-Йорке, выступал в поддержку ирландских сепаратистов (что уже само по себе являлось преступлением), привлёк к себе внимание министерств внутренних и иностранных дел, а также был известен как человек, уничтоживший свой пас­порт. Однако по его возвращении ему даже не было за­дано ни одного вопроса.

Этому существует несколько возможных объяснений. Первое состоит в том, что Кроули действительно мог быть тайным агентом Британии в США, однако в этом объяснении слишком много странностей. Если бы это было на самом деле так, это значило бы, что он проявил невероятные интеллектуальные способности, полностью одурачив немцев, которые не легко давали себя обмануть даже известный прогермански настроенный аме­риканский журналист X.-Л. Менкен был убеждён, что Кро­ули действительно сочувствует Германии, а этот человек обладал потрясающей проницательностью. Второе объ­яснение заключается в том, что хотя Кроули моги не быть настоящим шпионом, он всё же передавал какую-то инфор­мацию американским властям, которые, в благодарность за это, могли сгладить его разногласия с британскими официальными лицами: считается, хотя тому и не суще­ствует никаких убедительных доказательств, что Кроули донёс американцам на Теодора Рейсса как на герман­ского агента, которым тот почти наверняка и являлся. И в-третьих, работа миграционных служб могла быть слишком плохо организована.

Однако истинная причина, судя по всему, более обы­денна. Британское правительство попросту не принима­ло Кроули всерьёз. Он был известным оригиналом, не принёс стране практически никакого вреда (а возможно даже, ненароком сделал что-то полезное), он просто не стоил того, чтобы его преследовать. Он был лишь кро­шечной деталью большой картины. Это обстоятельство прояснилось благодаря разговору Джона Симондса с Гаем Гонтом, состоявшемуся уже после смерти Кроули. Оглядываясь на прошлое, Гонт охарактеризовал Кроули как «мелкого предателя», помешанного на саморекламе. Официоз оставил Кроули в покое, позволив ему продол­жать его магическую деятельность.

Что касается самого Кроули, его совесть была чиста. Он сыграл свою роль в политике прошедшей войны и впол­не лояльно относился к собственной стране.

Остаётся сделать одно важное замечание по поводу, шпионских игр Кроули. В его дневнике есть зашифро­ванная запись за 2 февраля 1917 года. Она сделана енохианским письмом и в грубом переводе выглядит так: «США > Германия — успех». На следующий день США разорвали дипломатические отношения с Германией. Вероятно, Кроули употреблял свою волю, чтобы заста­вить Америку вступить в Первую мировую войну, — и до­бился своего.

ГЛАВА 15 Магистр из Чефалу

Вернувшись в Британию, Кроули сразу же направился к своей тётушке в Кройдон, в тот самый дом, который граф Цеппелин пропустил во время бомбардировки. Здесь он остановился на пару недель. «И вот я снова, — писал он одному из своих сподвижников, — благополучно вернулся домой. Не только война не изменила ничего в доме моей тётушки, где я на этот раз поселился, но с самой коронации королевы Виктории здесь не был передвинут ни один предмет мебели». У Кроули были все основания полагать, что, сидя в этом провинциальном болоте, он не привлекает к себе внимания, однако это было не так. Не­смотря на то что власти его не потревожили, пресса была расположена к нему отнюдь не столь доброжелательно. Уже через несколько дней после возвращения Кроули на его горизонте возник один из старых врагов. Это был Горацио Боттомли.

По-прежнему руководя газетой John Bull, Боттомли приобрёл определённую известность. В 1909 году в качестве члена парламента от партии либералов от Южного  Хакни он был обвинён в мошенничестве, но вскоре оправдан. Два года спустя он вынужден был объявить себя банкротом, но, опять же благодаря искусным действиям, ему удалось не потерять загородный дом и виллу во Фран­ции, оформив их на имя жены. В 1912 году он вышел из состава парламента, но, когда разразилась война, снова повился на общественной арене, уже патриотом. John Bull прославилась благодаря патриотической пропаганде и шовинистическим статьям. К 1915 году Боттомли был уже известным человеком, вёл колонку в Sunday Pictorial, а когда закончилась война, расплатился по своим дол­гам, баллотировался в парламент в качестве независи­мого кандидата и, одержав блестящую победу, занял своё старое парламентское место.

Боттомли уже печатал однажды в своей газете обли­чительную статью, направленную против Фрэнка Харри-са, но теперь, когда Кроули снова вернулся в страну, Бот­томли ещё более утвердился в своих взглядах и начал одну из самых грязных кампаний в истории британской прес­сы. Кроме того, его газета стала одним из первых образ­цов ориентированного на сенсации таблоида, агрессив­но нападающего на отдельных людей. Номер газеты за 10 января 1920 года вышел с центральным заголовком: «Ещё один предатель наказан — деяния и проступки печально известного Алистера Кроули». Точно не известно, где Боттомли раздобыл информацию, но весьма вероят­но, что для получения её он использовал свой парла­ментский пост. В статье кратко рассказывалось о том, чем Кроули занимался в Америке, сам он именовался «мер­завцем», а правительству предлагалось принять в отно­шении него меры. Что касается Кроули, то внешне он со­хранял полное безразличие, хотя в душе, должно быть, испытывал беспокойство и раздражение. Он мог бы об­ратиться в суд, чтобы на деятельность Боттомли наложи­ли судебный запрет, он мог бы даже подать на него иск — однако он не сделал ни того, ни другого. Джордж Сесиль

Джоунс написал Кроули письмо, убеждая его предпри­нять против Боттомли какие-то действия. Пытаясь угово­рить Кроули подать на Боттомли в суд, он заставил вме­шаться даже Оскара Экенштайна, хотя тот был серьезно болен (ему оставалось жить не более года). Но Кроули был твёрд.

Боттомли продолжал свои нападки, однако не слиш­ком долго. Вскоре Боттомли поссорился с одним из сво­их деловых партнёров, который, как утверждал Боттомли, затем подал на него в суд. Этот суд закончился не в пользу Боттомли. Во время судебного процесса была обнаро­дована значительная часть как личной, так и деловой жиз­ни Боттомли, и судом был назначен специальный человек для расследования и анализа его деятельности. В мар­те 1922 года его обвинили в мошенничестве, а через два месяца он был признан виновным. Его приговорили к семи годам тюремного заключения. Лишённый своего парламентского статуса, он был освобождён из тюрьмы в 1927 году и умер через шесть лет в нищете и безвестно­сти. Кроули впоследствии утверждал, что это он при по­мощи магических средств спровоцировал гибель своего мучителя.

Однако определённый ущерб Кроули был нанесён. Его скверная репутация, сгладившаяся в общественном со­знании в течение трудных военных лет, обрела новую жизнь. Отныне она не покинет его никогда.

Во время обличительной кампании, развязанной газетой John Bull, Кроули не было в Англии. 2 января 1920 года он отправился в Париж не для того, чтобы избежать напа­док прессы, но потому, что он неуютно чувствовал себя в своей стране. Ему было скучно, он ненавидел англий­скую ограниченность, присущую англичанам узость взгля­дов и осторожность. Он знал также, что теперь, когда его ославили как мошенника, мерзавца и предателя, у него не осталось никаких возможностей провозгласить Закон Телемы и проповедовать доктрину, выраженную лозунгом «Делай что желаешь...», среди представителей столь за­коснелой нации. Полуголодная жизнь, которую ему неред­ко приходилось вести в Америке, ослабила его здоровье. Он жестоко страдал от астмы и бронхита, ему необходи­мо было перезимовать в более мягком климате. Он чув­ствовал себя настолько больным, что, будучи в Лондоне, нанёс визит доктору Гарольду Бэтти Шоу, который был его личным врачом с 1898 года и работал в хирургической клинике на Гоуэр-стрит. Шоу прописал своему пациенту препарат, который считался действенным при заболева­ниях бронхов. Это был героин.

Героин, который изготавливали из морфия, в свою очередь получаемого из опиума, с начала века прописы­вался в качестве средства от респираторных заболева­ний, причём поначалу считалось, что он не вызывает при­выкания. Тем не менее к 1910 году об опасности привы­кания к этому наркотику было хорошо известно. Несмотря на это, некоторые врачи продолжали прописывать его своим пациентам вплоть до середины 1920-х годов. Героин применялся как для лечения респираторных забо­леваний, так и в качестве мощного обезболивающего. Кроули не отказывался принимать наркотик: у него было j более чем достаточно опыта в экспериментах с наркоти­ками, и привыкание совершенно его не волновало. В сво­ей статье о приёме наркотиков, напечатанной в 1916 году в Vanity Fair, он написал: «Единственный недостаток, ка­сающийся употребления наркотиков, заключается в том, что организм слишком быстро приспосабливается к нар­котику и эффект от него уменьшается; для слабых людей всегда существует опасность привыкания, тогда наркотик из слуги превращается в хозяина, и за мимолётную ил­люзию пребывания на небесах приходится платить веч­ными адскими страданиями». Если человек обладает до­статочно сильным характером и волей, утверждал Кроули, никаких проблем нет. Чтобы не поддаться привыканию, нужно только проявить волю. Кроули проверил это на себе самом. Он принимал гашиш, ангалониум и кокаин, и у него не возникло привыкания: даже опиум не смог поработить его. Однако Кроули не учёл, что гашиш и кокаин вызывают привыкание на психологическом, а не физиологическом уровне и что в небольших количествах опиум также мо­жет переноситься организмом без физиологического привыкания.

С героином всё обстояло совсем не так. Он вызывал сильное и притом физиологическое привыкание. Так что Кроули с самого начала, несомненно, оказался на крючке.

Помимо всего прочего, у Кроули сохранилась острая проблема нехватки денег. Его имущество представляло собой не что иное, как стопки непроданных экземпляров им же написанных книг, а также библиотеку ценной оккульт­ной литературы, которую он для сохранности оставил в Болескине, предполагая, что в один прекрасный день вернётся туда, а также надеясь таким образом сохранить некоторые права на дом. Желая понять, какое количество наличных он всё же может получить, Кроули должен был выяснить, чем ОТО владеет в Британии. Перед отъездом в Америку Кроули поручил ведение финансовых дел ОТО Джорджу Макни Коуи, который был художественным ре­дактором эдинбургского издательства Нельсона и глав­ным казначеем ОТО. Коуи, по словам Кроули, изменился за время войны. Поначалу он время от времени посылал Кроули чеки, чтобы тому было на что жить в США, но с 1915 года превратился в ярого противника Германии и, считая Кроули предателем, начал систематически — как утверждает Кроули — обворовывать его самого и ОТО, присваивая те деньги, которые должны были поступать в организацию и её лидеру. Если верить Кроули, Коун взял всё управление Болескином на себя и за бесценок рас­продал всё, что было в доме. Когда Кроули наконец удалось заглянуть в счета, он пришёл в ужас: мебель, об­щая стоимость которой превышала 1000 фунтов, была продана за 143 фунта.

Но последний удар обрушился на Кроули в 1919 году, когда Коуи продал Болескин. Поместье, которое время от времени сдавалось внаём, постепенно ветшало, и на со­держание его стало вскоре уходить больше денег, чем платили арендаторы. Имение было куплено некой Дороти К. Брук, жившей в Лондоне по адресу Норт-гейт, 60, у Рид-жент-парка, за 2500 фунтов, сумму, которую заплатил за него сам Кроул и много лет назад. Кроул и и Лейла Уаддел, будучи в это время в Нью-Йорке, подписали отказ от всех прав на имение. Подпись Кроули гласит: «Алистер Святой Эдвард Кроули (прежде именовавшийся Алистером Мак-Грегором)».

Тот факт, что Кроули не получил от продажи дома ни пенни, мучил его многие годы. В конце 1930-х годов Кро­ули попросил своего друга-литератора Чарлза Ричарда Кэммела, с которым он познакомился в 1936 году и кото­рый стал впоследствии первым его биографом, когда тот поехал в Шотландию, побывать в Болескине и выяснить, что стало с библиотекой Кроули. Кэммел обратился с этим вопросом к тогдашним владельцам дома и выяс­нил, что все книги Кроули были проданы с аукциона в Ин­вернессе. В таком провинциальном городе за них, разу­меется, нельзя было выручить ничего даже приблизитель­но напоминающего их истинную стоимость.

С довольно оптимистических позиций Кроули оценил стоимость своих собственных напечатанных книг в 20 ты­сяч фунтов. Большинство экземпляров хранилось в изда­тельстве Chiswick Press, но издательство отказывалось продавать их до тех пор, пока Кроули не заплатит за хране­ние 350 фунтов, — у него же попросту не было таких денег.

Десятого января 1920 года Лия приехала в Париж из Швейцарии вместе со своим сыном Ханси. В это время срок её беременности уже приближался к концу. Кроули и Лия сняли дом в Фонтенбло, где вместе с ними посели­лась молодая женщина, с которой Лия познакомилась на корабле по пути из Америки. Нинетт Шамуэй, урождённая Фро, была француженкой по происхождению и работала в Америке гувернанткой. Она была вдовой. Муж её погиб в автокатастрофе, и она осталась со своим трёхлетним сыном по имени Говард. Когда Кроули впервые увидел её, он пришёл в ужас. «В её лице не было ни кровинки, она никла, как увядающий цветок, и апатично волочила за со­бой своего ребёнка, такого же безжизненного, как она сама». Она рассказывала, что «перенесла нервный срыв и находилась на грани самоубийства». Кроули немедлен­но решил вернуть к жизни и её, и мальчика.

Через десять дней Кроули отправился в Париж, чтобы закупить кое-каких материалов для рисования, благода­ря тому, что Нинетт Шамуэй немного пополнила его ко­шелёк. Там он встретил Джейн Шерон, которая подарила ему тщательно выполненную ею вышивку на шёлке, изо­бражавшую ту стелу, которую Кроули и Роуз видели в му­зее Каира в 1904 году. Кроули расспросил её, откуда она взяла рисунок. Она ответила, что нарисовала его во сне, когда проходила на юге Франции лечение от опиумной зависимости, причём до этого она видела это изображе­ние в одном из выпусков «Равноденствия». Кроули, чья жизнь в тот момент шла не так, как он когда-то задумал, сразу расценил это событие как знак, указывающий на то, что ему следует продолжить дело своей жизни.

Ощутив прилив энергии, Кроули вернулся в Фонтен­бло и взялся за дело, намереваясь помочь Нинетт прийти в себя и вернуть утраченную красоту. Он совершал с ней лесные прогулки, и она подпала под его мощное обаяние. Здоровье её поправилось, и она стала третьей в союзе Кроули и Лии, у которой вот-вот должен был родиться ребёнок.

Двадцать шестого февраля Лия родила девочку, кото­рую назвали Энн Лея, но она очень скоро получила про­звище Пупэ, Кукла, как её назвал маленький Говард Шаму-эй. Вскоре после этого Нинетт, уже принимавшая к тому времени участие в ритуалах сексуальной магии, объяви­ла, что беременна. В сущности, она получала удовольствие от участия в этих церемониях. В её магическом дневнике, на ведении которого настоял Кроули, она в довольно гру­бых выражениях описывает свои действия. Кроули утвер­ждал, что этот дневник не подлежит публикации, посколь­ку Нинетт была необразованной женщиной и не владела приёмами вежливого иносказания.

В этот период улучшилось здоровье не только Нинетт, но и её сына, поскольку Кроули брал его и Ханси на про­гулки, занимался с мальчиками скалолазанием, учил их боксу и наблюдал за ними как педагог-теоретик. Он был заворожён тем, как мальчики подходили к решению од­ной и той же задачи абсолютно разными путями. Тем не менее он записал в своём дневнике 15 марта: «Я готов удрать в какую-нибудь страну, где не знают, что такое дети», а о Ханси он сделал следующее замечание: «Он или гений, или негодяй; третьего не дано».

Однако в жизни у Кроули были более серьёзные пробле-, мы, чем те, которые создавали два маленьких мальчика и младенец. Нинетт влюбилась в Кроули и стала жестоко рев­новать его к Лии. Не имея никакого представления о Законе Телемы и будучи не в состоянии понять характер Кроули и его специфические представления о морали, Нинетт не могла взять в толк, как Кроули может одновременно нахо­диться в любовной связи с ней и с Лией. Кроули попытался объяснить, как это возможно и почему Лия была для него важна, но его объяснения не дошли до сознания Нинетт. Она просто не могла понять магических аспектов их отношений.

Кроули был очень озабочен капризами и нетерпимо­стью, вызванными женской ревностью. Он думал над тем, каким образом они с Лией могли бы основать общину, где начинающие занимались бы магией и изучали основы За­кона Телемы. Оба они уже некоторое время подумывали над этим, но именно теперь, по мнению Кроули, настало время воплощения их намерений. Основание общины, ко­торая была бы организована по типу монашеской, но где царила бы сексуальная свобода, могло бы способство­вать достижению нескольких целей. Оно обеспечило бы приток новообращённых, среди которых можно было бы проповедовать слово «Книги Закона» и которые могли бы пополнить кошелёк Кроули.

Какое бы место ни было выбрано для основания об­щины, оно должно было быть достаточно уединённым и удалённым, чтобы члены общины могли совершенство­ваться в магии вдали от любопытных глаз и в особенно­сти от прессы. В идеале общину следовало основать за пределами Англии; если же подобрать страну с тёплым климатом, это бы одновременно разрешило проблемы со здоровьем Кроули.

Кроули замыслил свою общину не только как объект реализации своих идей, но и как убежище, где можно укрыться от лицемерия большого мира. Она будет, — пи­сал он, —

образцом общества нового типа. Основным этическим законом этого общества станет то, что каждое человеческое существо имеет в своей жизни опреде­лённое назначение. Каждый человек имеет право исполнить это назначение, но не имеет права занимать­ся чем-либо другим. Задачей сообщества является помогать каждому его члену достичь своей цели. Из этого следует, что именно в соответствии с основ­ным принципом должны устанавливаться все прави­ла общины и решаться все вопросы управления ею. Мы, таким образом, отказываемся от всех этих диких и уже готовых правил поведения, которые характер­ны для прежних цивилизаций.

Кроули был глубоко убеждён, что в обществе назревает кризис. По его мнению, моральные устои современного ему общества были антидемократичными и противоречи­ли духу индивидуальности, которой Кроули придавал столь большое значение. В этих условиях единственная надеж­да заключалась в новом религиозном движении, которое позволит каждому полностью реализовать свой потенци­ал и достичь своих истинных целей. Кроули подчёркивал, что в основе его учения лежит некая фундаментальная проблема. Индивидуальность, в том виде, как он её пони­мал (и как сам её практиковал), представляла собой угро­зу для существующего порядка и должна была предпри­нять максимум усилий, чтобы этот порядок подорвать, причём самый мощный из возможных ударов мог быть нанесён в области сексуальных отношений.

Секс, в понимании Кроули, представлял собой наивыс­шую форму порабощения одного человека другим. Это обстоятельство, по его мнению, являлось величайшей, фундаментальной проблемой общества, проблемой, про­низывающей всю жизнь и касающейся каждого её аспекта. Кроули испытывал отвращение к тому, как традиционные религии, и особенно христианство, навязали человечеству свою сексуальную мораль в ответ на дохристианское язы­чество. Идеи целомудрия, моногамии и верности проти­воречили, по мнению Кроули, сущности человеческого духа и подавляли индивидуальность. Кроме того, христианские нормы устраняли из секса радость и наслаждение, превра­щая акт любви в «физиологическое отправление, мало чем отличающееся от дефекации». В автобиографии Кроули утверждал, что основой «Книги Закона» была фундамен­тальная идея о том, что «каждый человек имеет полное пра­во удовлетворять свой сексуальный инстинкт тем способом, который является для него психологически наиболее подходящим. Единственным ограничением является наказ относиться ко всем подобного рода актам как к таинствам».

Подобная идея в 1920-е годы выглядела нелепой, но в современном отношении к сексу она занимает централь­ное место. Следует сделать единственную поправку: хотя современному человеку позволено заниматься сексом многими разными способами — например, гомосексуа­лизм больше не является преступлением, — никто не счи­тает сексуальный акт священным. Получается, что урок Кроули был воспринят только наполовину. Подводя итог, можно сказать, что, хотя его сексуальная философия да­леко опередила своё время, его идеи всё же уходили кор­нями в прошлое. В контексте сексуальной революции XX века Кроули был переходной фигурой, увенчавшей со­бой бурный период 1920-х годов. Тем не менее в том, что касается секса, он сохранил некоторые старомодные викторианские представления. Например, он полагал, что «телесные выделения при подавлении сексуальных жела­ний просачиваются в ткани тела, отравляя их. Семя, не расходуясь и накапливаясь в излишних количествах, за­трудняет работу мозга, так же, как избыток желчи: в ре­зультате появляются отклонения в психическом и мораль­ном состоянии человека».

Первого марта, после гадания по «И-Цзин» (китай­ской «Книге перемен»), Кроули выбрал в качестве места для основания Аббатства Телемы деревню Чефалу на Си­цилии. По-прежнему не известно, как было выбрано имен-но это поселение. Кроули часто — иногда по не­скольку раз в день —обращался к «Книге перемен», но название конкретного пункта пришло к нему не из возду­ха. Вероятнее всего, он заглядывал в атлас и, выбрав место, которое казалось ему наиболее подходящим для его целей как в материальном, так и в духовном плане, проверял его при помощи гадания по «И-Цзин».

Чефалу, находившаяся в сорока милях от Палермо, — маленькая, старая рыбацкая деревня, дата основания ко­торой уходит в глубь веков, в дохристианские времена. Над деревней возвышались величественный собор эпохи норманнов и Рокка ди Чефалу, отвесная скала, увенчанная мегалитическими руинами, которые греки в V веке дон. э. приспособили под храм. Это было именно то, чего искал Кроули. Здесь был мягкий климат, а местность обладала древней историей, что создавало нужную атмосферу; про­живание обходилось недорого, а сама деревня распола­галась в стороне от оживлённых дорог.

Как только решение было принято, Кроули начал гото­виться к переезду. Лия с Пупэ, выписавшись из больницы 8 марта, поехала в Лондон, где остановилась в доме тётки Кроули в Кройдоне. Здесь Лия уладила некоторые дело­вые проблемы Кроули. Пробыв в Фонтенбло ещё несколь­ко дней, Кроули, Нинетт и двое маленьких мальчиков, Хан-си и Говард, отправились на Сицилию через Марсель и Неаполь, где в гостинице «Метрополь» 27 марта Нинетт и Кроули занимались магическим сексом («per vas ne-fandum»), что должно было помочь им в их путешествии. 31 марта они прибыли в Чефалу, где, проведя одну ночь в какой-то ветхой гостинице, были представлены некоему . агенту по недвижимости, которого звали Джордано Джозус и который посоветовал им осмотреть виллу Санта-Барбара. Едва взглянув на виллу, Кроули немедленно дал согласие её снять и принялся нанимать слуг из местных жителей для ухода за домом.

Всё это стало возможным благодаря тому, что Кроули неожиданно получил в виде наследства 700 фунтов, кото­рые были выплачены ему в три приёма. Как раз одной из этих выплатой воспользовался, чтобы профинансировать основание своей общины. Нечего и говорить, что этот временный приток наличных быстро иссяк. На эти деньги Кроули приходилось содержать себя, двух женщин и трёх детей, а также тратиться натекущие нужды общины. Всю оставшуюся жизнь Кроули существовал благодаря случай­ным источникам дохода, будь то небольшое наследство, пожертвование от учеников, друзей или членов ОТО, или гонорар за статью в печатном издании. Его возмущала нищета, на грани которой он жил, он, вероятно, сожалел о расточительстве, которому предавался в молодости, однако не сдавался, проявляя истинно кроулианский стоицизм.

Первым днём существования Аббатства Телемы (из­вестного также как Collegium ad Spiritum Sanctum или по­просту вилла Санта-Барбара) можно считать 2 апреля, когда Кроули, Нинетт и мальчики въехали в дом. Лия при­была через двенадцать дней вместе с Пупэ, которая была больна. Вместе Кроули и Лия подписали контракт на арен­ду дома, причём Лия назвала себя графиней Лея Харкурт а Кроули подписался как сэр Аластор де Керваль. Была заказана и отпечатана дорогая почтовая бумага, причём как Кроули, так и Лия заказали себе визитные карточки: на карточке Кроули значилось «Зверь 666», а на карточке Лии было написано «Алая Женщина Алострад 31 -666-31». В качестве адреса было указано Аббатство Телемы.

Сказать, что расположение дома было идилличе­ским, — это ничего не сказать. Вилла Санта-Барбара сто­яла на холме над Чефалу, и вид из неё открывался на четы­ре мили вокруг. Как Кроули восторженно писал в своём дневнике, а позднее в романе «Дневник наркомана», над домом возвышались скалы,

образуя ломаную линию своими пиками и расщели­нами; но на внушающих ужас отвесных склонах мож­но было видеть остатки древних цивилизаций; грече­ские храмы, римские стены, водохранилища, устро­енные сарацинами, норманнские ворота и дома всех эпох, постепенно разрушающиеся на склонах суровых, иссушаемых солнцем скал... Мы находимся высоко над перешейком, соединяющим полуостров с Боль­шой землёй, далеко на западе мы видим Палермо, на востоке — море. В северном направлении высится мощная гора Чефалоедиум [древнее название Чефалу], а позади нас, на юге, вздымаются холмы, порос­шие зелёными деревьями и травой. Мой сад полон цветов и обещает дать богатый урожай фруктов.

Ниже их дома, неподалёку от деревни под названием Л а Калура, находился скалистый полуостров, который можно было использовать как пляж. Повсюду росли узло­ватые оливы, меж их стволов вилась удобная дорожка от берега до самого дома. Здесь росло даже два персид­ских ореховых дерева: такие же, по воспоминаниям Кроу-ли, он видел на вилле Калдараццо в 1911 году.

Расположение дома было прекрасным, чего нельзя было сказать о самом доме. Он представлял собой не что иное, как большой, длинный фермерский особняк, вы­строенный из камня, с толстыми стенами и крышей из желобчатой черепицы. Дом был одноэтажным, в нём было шесть комнат, пять из которых выходили в шестую, цент­ральную. В доме не было электричества, газа и канализа­ции, но он хорошо снабжался водой. Обстановку дома . составляла грубая деревенская мебель, да и той было не­много. Для стирки и купания предназначался внутренний двор. При сдаче дома к нему прилагалась коза, которая давала молоко.

Вскоре Кроули приспособил дом для своих целей. Центральную комнату он превратил в храм. В центре её был установлен разноцветный шестигранный алтарь около трёх футов в высоту, на котором в окружении све­чей хранилась «Книга Закона» и различные магические принадлежности, в том числе колокольчик, потир, меч и блюдо, на котором лежали Пирожные Света. Рядом с «Книгой Закона» лежала Регистрационная книга, пред­ставлявшая собой дневник событий, происходящих в об­щине, и церемоний, проведённых в храме. Пол в доме был сделан из терракотовых плиток, поверх которых во­круг алтаря был нарисован тёмно-красный круг с голу­бой пентаграммой внутри. На месте одного из углов пентаграммы стоял трон, на котором восседал Кроули перед жаровней с курившимися на ней благовониями. По остальным четырём углам пентаграммы были рас­ставлены трёхногие стулья.

В течение нескольких дней Кроули активно работал. Он писал, проводил ритуалы, занимался магическим сек­сом с Лией и Нинетт, совершал альпинистские восхожде­ния, гулял по горам, рисовал и строил планы. Кроме того, он принимал впечатляющий коктейль из наркотиков как в магических, так и в медицинских целях. Впервые за дол­гое время Кроули чувствовал удовлетворение. В авто­биографии он писал об этом периоде так: «Меня не за­ботило общественное мнение. Меня не волновала слава или успех. Я был абсолютно счастлив в моём уединении. Я располагал всем своим временем и мог посвятить его работе. Мне ничто не мешало, не было ничего, что могло бы служить для меня искушением или отвлечь меня: Чефалу — это воплощение моих представлений о рае».

За несколько последующих лет Кроули создал удиви­тельное количество литературных и магических трудов. Он исследовал всевозможные магические вопросы, ре­дактировал свои эссе, вёл подробные дневники, соста­вил комментарий к «Книге Закона» и переделал третью часть «Книги четвёртой». Помимо всего этого, он вёл переписку с сотнями людей по всему миру. Он собирал­ся даже снова начать печататься за собственные деньги и подумывал о покупке ручного пресса, чтобы самому пе­чатать собственные тексты, которые продавались бы по десять гиней каждый, а также литографии. Тем не менее план был отвергнут: должно быть, Кроули понял, что из­даваться за свой счёт практически означает выбрасывать деньги на ветер.

Когда Кроули был свободен от литературных и маги­ческих занятий, он рисовал. С технической точки зрения его работы по-прежнему относились к наивному искус­ству, однако они стали более интересными и тонкими: практикуясь в живописи, Кроули приобрёл определённые навыки. Не все его картины были выполнены на холсте или дереве. Он начал покрывать росписями стены дома. Неко­торые из этих изображений представляли непристойные сцены сексуальной магии. Среди них было изображение бога Пана, совершающего акт мужеложства с каким-то че­ловеком, причём семя Пана попадает на присутствующую здесь же Алую Женщину. Другие изображения были опи­саны Кроули в его дневнике, в том числе женщина со свет­лыми волосами и её любовник-негр, девять любовников самых разных видов, за которыми наблюдает пятнистая собака, а рядом стоит миска с фантастическими рыбами, длинноногие лесбиянки и девушка-таитянка с любовни­ком-евразийцем. Эти эротические картины должны были приучить посетителей дома к тому, что секс имеет на его территории самое важное значение. «В Аббатстве Телемы в Чефалу, — писал Кроули, — секс изучается научным , образом без стыда и без всяких ухищрений. Все виды стра­сти подвергаются физиологическому апробированию; любые действия разрешены, если они не причиняют вре­да другим; любые действия одобряются, если они не при­носят вреда тому, кто их совершает. Эта свобода, цель которой далека от того, чтобы разжигать сладострастие, разрушает одержимость сексом». В противоположность легенде, которая распространилась по поводу дома в Чефалу, далеко не все настенные росписи были эротиче­скими. Многие из них изображали вымышленные пейза­жи или запечатлевали образы, увиденные Кроули во сне.

А поскольку сны Кроули по большей части носили на себе отпечаток влияния наркотиков, которые он принимал, цве­та на этих картинах были чаще всего яркими и чистыми.

Время от времени Кроули на поезде отправлялся в Палермо, где делал покупки, встречался с проститут­ками или добывал наркотики у наркоторговца Аматоре, с которым он познакомился. Иногда Кроули оставался на ночь в «Отель де Пальм», а иногда, хоть и гораздо реже, садился на корабль и плыл в Неаполь, чтобы провести день-два с местными проститутками. Как бы ни был он счастлив в Чефалу, всё же иногда ему становилось скучно с его дву­мя женщинами и их шумным потомством. Кроме того, атмосфера в доме накалялась их взаимной ревностью.

Нинетт ревновала к Лии с самого начала, но Лия и сама была по натуре ревнива. Она приходила в ярость, если видела, что Кроули обратил внимание на другую женщи­ну, а Нинетт, по меньшей мере однажды, угрожала Кроули одним из заряженных револьверов, которые были раз­ложены по всей вилле на случай нападения со стороны сицилийских бандитов, если бы те решили спуститься с холмов. 20 апреля Кроули намеревался провести обряд магического секса с Лией и Нинетт, которых именовал со­ответственно Первой Наложницей Зверя или Алой Жен­щиной и Второй Наложницей. Во время церемонии жен­щины начали ссориться. Нинетт выбежала из дома в сле­зах. Кроули бросился за ней. Обыскав склон горы, он примерно через час нашёл её и привёл домой, где они обнаружили опьяневшую от коньяка Лию. Обе женщины, одинаково распалённые ревностью друг к другу, снова при­нялись ссориться. Кроули не стал вмешиваться и успокоил себя, закурив опиумную трубку.

На следующий день о ревности временно забыли, по­тому что всех обеспокоила Пупэ. Ребёнок перестал есть и чахнул день ото дня. Кроули, очень обеспокоенный здо­ровьем девочки, телеграфировал в Неаполь, чтобы ему прислали лекарство от желудочных колик. Он снова и сно­ва проверял гороскоп своей дочери, но не находил там ничего утешительного. Нет никаких сомнений в том, что Кроули любил ребёнка: он даже писал об этом в своём дневнике. Однако сейчас он не знал, что предпринять, чув­ствуя собственное бессилие перед лицом её болезни.

Тем временем для двух маленьких мальчиков жизнь была сплошным развлечением. Они бегали по вилле и её окрестностям, ласково называли Кроули Старым Зверем и ходили с ним купаться, гулять и лазать по скалам. Идея Кроули о раннем образовании была направлена на то, чтобы побудить мальчиков обнаружить их собственные устремления. Кроули был убеждён, что очень важно по­зволить ребёнку развить собственную индивидуальность, которую формальное образование стремится подавить. Ребёнку следует давать как можно больше интеллектуаль­ных стимулов, но, нельзя силой заставлять его реагиро­вать на них. Кроули считал, что нет смысла в целенаправ­ленном обучении, но, если ребёнок проявляет к чему-нибудь любопытство, предмет его интереса должен быть разъяснён ему во всех подробностях. Обоим мальчикам разрешалось от начала до конца присутствовать при ри­туалах сексуальной магии, что, по мнению Кроули, должно было искоренить любые сексуальные комплексы, которые могли зародиться в их детских душах.

Кроули утверждал, что поскольку мальчики имели воз­можность удовлетворить любое своё желание, они нико­гда не плакали, не лгали и не путались под ногами; тем не менее он иногда сам бежал от них, пресытившись обще­ством женщин и детей. Альма, сестра Лии, была другого мнения. Она считала мальчиков маленькими дикими де­монами, которые если когда-нибудь и обнаружат свои истинные желания, неизбежно окажется, что эти желания отвратительны. Ханси в возрасте пяти лет уже пристра­стился к курению и называл себя Зверем номер 2.

Вскоре на виллу начали прибывать первые посетители. Жизнь в Чефалу показалась им невероятно свободной — и несущей освобождение, — но в то же время строго конт­ролируемой проводимыми ритуалами. Большинство при­езжих проводило время за чтением, прогулками, купани­ем, приёмом наркотиков и занятиями сексом, как маги­ческим, так и обыкновенным. В доме царил беспорядок. Дети бродили, где им заблагорассудится, собаки (в том числе та, которую недавно приобрёл Кроули, назвав её по своему капризу Сатаной) входили в дом и выходили из него без всякого присмотра, на полу валялись бутылки впе­ремешку с ритуальными принадлежностями. Неудивитель­но, что эконом, нанятый из местного населения, набожный католик, подобно большинству жителей Сицилии, не за­держался в доме надолго. После того как он ушёл, за до­мом уже никто не следил. Еды хватало, чтобы насытиться, э она была плохого качества, потому что никто не хотел готовить на всех. Процесс поиска своих истинных желаний э включал составления графика дежурств по дому.

Существовал разработанный Кроули курс обучения, оторый посетители и жильцы дома должны были пройти, но большинство людей игнорировало его или относи-ось к нему чисто формально. Членам А.-.А.-, позволялось э время церемоний облачаться в свои магические одея­ния, но все остальные должны были носить просторные плащи1 ярко-голубого цвета с капюшонами и широкими рукавами, похожие на академические мантии. Если в та­ком одеянии человек поднимал руки и держал их гори­зонтально, его силуэт должен был напоминать букву «Т». Мантии имели алую подкладку и подпоясывались золо­тыми кушаками. Мужчинам предписывалось брить голо­вы, оставляя лишь одну прядь волос на лбу, как это делал Кроули, женщины должны были красить волосы хной. Каждый обязан был вести персональный магический дневник, читать который позволялось всем.

День начинался с рассветом, когда Лия била в гонг, созывая всех на богослужение, посвященное Ра, Солнцу. Магическая молитва предшествовала завтраку, который состоял из козьего сыра, хлеба и кофе и проходил в ти­шине. Молитва, которую Кроули называл Молитвой Воли, звучала так: «Делай что желаешь — таков весь закон. Что такое Желание? Вот моё желание есть и пить. Для чего? Чтобы этим укреплялось моё тело. Для чего? Чтобы я мог выполнить Великий Труд. Любовь — это Закон, любовь по желанию. Принимайтесь за еду!» Остаток дня проходил в свободном режиме, если не считать ритуалов, прово­димых в определённое время, а также молитв, возноси­мых к Ра в полдень, вечером и в полночь. Время от време­ни Кроули проводил Гностическую Мессу, во время кото­рой каждый выпивал бокал вина и ел Пирожные Света. Обедали в полдень, а ужин подавался перед самым зака­том солнца, после чего читали «Книгу Закона». Вино по­давали часто, и, в отличие от еды, оно всегда было пре­восходного качества.

В дополнение к обычным занятиям на открытом воз­духе Кроули изобрёл новый вид спорта, которым можно было заниматься во внутреннем дворе виллы. Он назы­вался Игрой Телемы. Играли футбольным мячом, а пра­вила игры слегка напоминали игру в пятёрки. При этом внутренний двор размечался точно так же. К мячу разре­шалось прикасаться любой частью тела, а сама игра была очень быстрой и утомительной.

Наркотики в Аббатстве Телемы были, разумеется, в открытом доступе. Кроули учил, что единственный спо­соб освободиться от пристрастия к наркотикам — это принимать их по собственному желанию и подчинить их себе при помощи Воли. В противоречие позднейшим утверждениям прессы в Аббатстве не проводились оргии с наркотиками, но кокаин и гашиш имелись в изобилии. Каждого, с кем случалась передозировка, Кроули наказывал за злоупотребление наркотиками, тогда как их нуж­но было лишь использовать для собственного духовно­го роста.

Несмотря на такое достаточно спокойное отношение к употреблению наркотиков и злоупотреблению ими, Кро­ули был очень обеспокоен проблемой наркотиков, но хра­нил это беспокойство глубоко в себе. Причиной волнений Кроули была развившаяся у него зависимость от герои­на. Он знал, что попал на крючок, и испытывал в связи с этим фактом одновременно стыд и раздражение: он не­редко пытался порвать с пагубной привычкой, но каждый раз с новой силой к нему возвращалась астма, и он снова брался за героин, чтобы облегчить свои страдания. При всём этом, однако, он не перестал давать героин другим. В мае 1920 года Лия, когда у неё поднялась температура, получила от него дозу, которая должна была помочь ей уснуть. Ещё через два месяца Кроули упоминает в днев­нике, что принял дозу героина, чтобы составить компанию Лии.

В Чефалу Кроули часто болел: в течение всей своей жизни он никогда не был абсолютно здоровым, но на Сици­лии здоровье его время от времени особенно ухудшалось. Вдобавок к заболеванию бронхов у него часто бывали при­ступы рвоты, он плохо спал, страдал от лихорадки и диа­реи. У него периодически зудела кожа от героиновой лом­ки. Может быть, сицилийский климат и мог способство­вать улучшению здоровья, но условия жизни на вилле были антисанитарными, пища — скудной и некачественной, поэтому не помогло даже множество наркотиков, которые принимал Кроули.

Несмотря на свою зависимость от героина и пристра­стие к гашишу, основным наркотиком, который Кроули ис­пользовал в Чефалу, был кокаин. Этот наркотик не вызы­вал физиологического привыкания, но Кроули опасался, что впал в зависимость от него так же, как и от героина.

23 мая он записал в своём дневнике: «Я чувствую, как в моём разуме начинает утверждаться сама возможность наркотической ломки». Со временем его положение ста­новилось всё более затруднительным. Он принимал кока­ин в магических целях, стремясь укрепить волю, и, тем не менее, спрашивал себя: «Что сильнее, моя воля или нар­котик? Я должен доказать, что я — хозяин и мастер. Как я сделаю это? При помощи кокаина!» По дневникам Кроу-ли видно, что он испробовал кокаин во всех его видах: кокаин казался ему бодрящим, его воздействие способ­ствовало увеличению творческой энергии Кроули, и в то же время этот наркотик приводил его в подавленное, апа­тичное состояние. Чего с ним не произошло, в отличие от многих других любителей кокаина, так это то, что у него не развилась паранойя. 12 июля Кроули провёл сеанс сексу­альной магии, направленный на то, чтобы победить при­страстие к кокаину. Во время церемонии он предложил запереть от него кокаин, чтобы тем самым вынудить его перестать принимать этот наркотик. Но продержался он недолго. Через девять дней утром у Кроули началось силь­ное кровотечение из носа. Кокаин и другие наркотики, которые он вдыхал или нюхал, оказывали разрушитель­ное действие на его носовую полость. В августе Кроули записал в дневнике, что они с Лией вдохнули литр эфира, тогда как обычная их порция составляла лишь десятую часть от этого количества.

Отношения с Лией как с Алой Женщиной имели для Кроули величайшую важность. Он верил, что внутри неё обитает Великая Богиня и что во время физических (то есть сексуальных) сношений с ней он вступает в контакт с божеством. Он дал клятву повиновения Лии как Алостраэль, или своей Алой Женщине, после чего Лия совер­шила над ним несколько унизительных действий, чтобы он мог проверить себя. Он позволил ей жечь себя концом сигареты, а потом она заставила его есть её кал. Несмотря на это, он заявлял: «Я люблю Алостраэль; она — моё уте­шение, моя опора, страсть моей души, награда моей жиз­ни, воплощение моей мечты», и всё потому, что она спо­собствовала его магической деятельности. Она служила медиумом, при помощи которого Кроули мог вступить в контакт с астральным миром. В конце лета Лия и Кроули решили, что им вновь следует направить свои занятия сексуальной магией на то, чтобы Лия забеременела, при­чём вновь зачатый ребёнок должен был стать воплощени­ем Айвасса.

Характерно, что Лия и Нинетт не были единственными женщинами, о которых Кроули оставлял заметки роман­тического или магического характера. Он, например, на­писал Хелен Холлис (которую называл Змеёй) с предло­жением выйти за него замуж: она отклонила предложе­ние. В марте 1920 года, незадолго до отъезда из Парижа в Чефалу, Кроули провёл с Нинетт ритуал сексуальной ма­гии, направленный на достижение «успеха у Эме Гуро», богатой вдовы, с которой Кроули встречался в Британии и Америке. Но она также отказалась от предложения о женитьбе.

Однако была одна женщина, которая по-настоящему завладела вниманием и воображением Кроули. Это была актриса немого кино из Голливуда, которую звали Джейн Вульф, снявшаяся в более чем тридцати фильмах. Эта женщина внимательно изучала труды Кроули и с 1917 го­да вела с ним переписку, однако они никогда не встреча­лись. За это время Кроули стал в её глазах тем учителем, которого она так долго искала и который, как ей каза­лось, мог спасти её от самой себя. Со своей стороны Кроули, который любил ходить в кино, представлял её себе тонкой, хрупкой юной красавицей. Что в ней действитель­но было хрупким и ломким, так это её личность. Она при­нимала веронал и однажды совершила попытку самоубийства. К 1920 году их переписка приняла романтический оборот, и Кроули пригласил её в Чефалу. Возможно, он думал о ней как о своей следующей Алой Женщине.

Кроули пригласил Джейн Вульф не прямо на Сицилию, а попросил её приехать в Бу-Саада в день летнего солн­цестояния. Таким образом он устраивал ей своего рода проверку, а также давал себе возможность познакомить­ся с ней в отсутствие Лии и Нинетт. Он выехал из Чефалу 22 июня, но затем переменил намерения и телеграфиро­вал Джейн, прося её встретиться с ним в Тунисе, где он намеревался позаниматься гомосексуальной магией с покладистыми в этом отношении арабскими юношами. Телеграмма не дошла до Джейн Вульф, которая приехала в Бу-Саада и несколько дней ждала там своего учителя в условиях палящей жары. Тем временем Кроули отчаялся дождаться её и 10 июля вернулся на Сицилию. Наконец, устав от жизни в пустыне, Джейн Вульф и сама отправи­лась на Сицилию и 23 июля прибыла в Палермо, где её встретила Лия.

Первая встреча совершенно не вдохновила Джейн. Лия была одета в грязное чёрное платье, да и самой ей явно не мешало помыться. Когда Лия представила Джейн Кроу­ли, тот был одет во что-то яркое и безвкусное, увешан множеством браслетов, а в ушах у него красовались кольца: он проколол уши в первый же день по возвращении из Туниса.

На следующий день все трое сели на поезд, шедший в Чефалу, а из Чефалу совершили пешую прогулку по олив­ковым рощам до Аббатства. Вид Аббатства чрезвычайно разочаровал Джейн. Это место вызвало «физическое от­вращение, и, по мере того как шло время, я всё более явно ощущала омерзительный запах, который окутывал дом и его окрестности; казалось, что он поднимался до самого неба. Я не могла дышать». Не меньшим разоча­рованием стала для Кроули и она сама. Он совсем не так представлял себе кинозвезду. Блистательной юной красавицей она не была. Достаточно сказать, что она была на шесть месяцев старше его, несколько по-мужски стриг­ла волосы и имела коренастую фигуру. Кроме того, она носила грубые башмаки и твидовые юбки. Причиной пред­положения Кроули о более юном возрасте Джейн было то, что она солгала ему по поводу своего возраста. Эта ложь значительно исказила астрологические прогнозы, которые в отношении неё составлял Кроули. Составив новый гороскоп, он обнаружил, что её любовь к нему была на самом деле не более чем любопытством. Ей не сужде­но было стать его новой Алой Женщиной. В сущности, сомнительно даже то, занимались ли они с Кроули сексу­альной магией. Однако к изучению магии Джейн относи­лась всерьёз.

Как только Джейн Вульф появилась в Аббатстве, Кро­ули посвятил её в А.-. А.-., начав учить её йоге и курению опиума. Она была шокирована поведением остальных те-лемитов, как называли себя члены общины, но со време­нем примирилась с местными нравами. Кроули соорудил для неё простую хижину неподалёку от виллы, забрал у неё все вещи и одежду, вручил простое шерстяное пла­тье, карандаш и блокнот, где она должна была вести свой магический дневник, и изолировал её от всех. Никому не разрешалось приходить к ней, но каждый вечер к Джейн посылали Говарда, который приносил ей пропитание на завтра: виноград, хлеб и воду. В течение нескольких не­дель, как когда-то Нойбург в Болескине, она страдала от множества неудобств, но со временем привыкла и к за­вершению срока такой уединённой жизни обрела глубо­кое спокойствие и внутреннюю умиротворённость. Остав­шись, она затем прожила в Аббатстве почти столько же, сколько и сам Кроули, работая его секретарём, а также помогая ему делать некоторые из неэротических настен­ных росписей и пытаясь поддерживать в доме хотя бы видимость чистоты и порядка.

В сентябре 1920 года Кроули и Лия, которая снова была беременна, отправились в Неаполь. Кроули нужен был дантист, а Лии — глазной врач. Ненадолго заехав на Капри, они вернулись в Чефалу, где их ожидала трагедия. Пупэ, которая постоянно болела с самого рождения, по­чувствовала себя ещё хуже. Её отправили в больницу в Палермо, где она умерла 14 октября. Кроули был без­утешен. Через шесть дней трагедия усугубилась тем, что у Лии произошёл выкидыш. Не случись этого, Лия родила бы мальчика, первого сына Кроули и воплощение Айвасса. Из всех этих несчастий Кроули сделал вывод, что не следует ни сосредоточиваться на прошлом, ни строить планов на будущее: жизнь преходяща, и значение имеет лишь то, что происходит сейчас. Он решил сконцентри­роваться на своей миссии проповедника Закона Телемы, даря свою любовь не только горстке избранных, но всему человечеству.

Обезумев от своей потери, Лия стала неуправляемой и обвинила Нинетт, которая сама была на восьмом меся­це беременности, в том, что та магическими средствами спровоцировала выкидыш. Кроули сумел завладеть ма­гическим дневником Нинетт, чтобы посмотреть, на самом ли деле это было так. Он был глубоко шокирован прочитанным. «Я был чрезвычайно напуган, — писал он в своём -дневнике, — тем, сколь ужасно человеческое сердце. Я никогда не подозревал, что такое возможно». В резуль­тате всего этого Кроули изгнал Нинетт из Чефалу, запре­тив ей возвращаться раньше, чем родится её собствен­ный ребёнок. Ей не пришлось долго ждать. 26 ноября она родила дочь, которой дали имя Астарта Лулу Пантея, при­чём первое слово было именем проститутки, считавшей­ся одним из прежних воплощений Кроули.

За несколько дней до этого на виллу прибыл Сесиль Фредерик Рассел, один из первых американцев, вступив­ших в А.-.А.-. , который познакомился с Кроули в Нью-Йорке летом 1918 года. В прошлом он служил в Военно-мор­ском флоте США, а теперь выполнял самую простую ра­боту в военно-морском госпитале в Аннаполисе. От воен­ной службы Рассел был отстранён за передозировку ко­каина, спровоцированную чтением «Равноденствия» с рассуждениями Кроули о наркотиках и магии. К сожале­нию, Рассел был неотёсанным малым. Кроули утверждал, что он покрыт «скорлупой стопроцентно американской вульгарности, под которой скрывается Великий Посвя­щенный». Он нередко казался суровым и был склонен к дурному настроению, но вместе с тем прекрасно разби­рался в литературном творчестве Кроули и многие его стихи знал наизусть. При столкновении с любыми властя­ми Рассел вёл себя как неистовый бунтарь: этот недоста­ток Кроули надеялся изгнать из него в своём Аббатстве. Это намерение Кроули с неизбежностью привело к тому, что между ним и Расселом установились напряжённые отношения, а между их личностями началось длительное противостояние. Они часто спорили, и Кроули видел, как заносчивость Рассела разрушает характер этого челове­ка и делает его закрытым и замкнутым.

Один из главных камней преткновения был связан с гомосексуальной магией. Кроули начал проводить се­рию сексуальных ритуалов с Лией и Расселом, но тотуча-ствовал в них неохотно. Кроули так описывал происхо­дившее в своём дневнике: «После ужина мы послали за Genesthai [магическое имя Рассела]. Было около 11 ча­сов вечера Opus V. Genesthai in ano meo. Алостраэль долж­на была возбуждать пенис Genesthai рукой, чтобы до­биться эрекции, после чего ей следовало ввести его пе­нис в мой анус. Оргазм был невероятно мощным. Почти весь Эликсир впитался; Алостраэль, которой я пред­ложил его, досталось лишь несколько капель». В своей автобиографии Рассел, который был гетеросексуалом и с неприязнью относился к гомосексуализму, резко заявил: «На твою обольстительную магию член у меня не встал», после чего добавил, что «этиловый эфир не воз­буждает чувственности».

Рассел остался в Чефалу на год, но его пребывание в Аббатстве принесло только разочарование. Кроули ожи­дал от него великих свершений, возможно, надеялся даже, что Рассел станет его магическим сыном, но все эти на­дежды не сбылись. Хотя Рассел и Кроули продолжали пе­реписываться, близкие отношения между ними прекра­тились, как в личном, так и в магическом смысле. После пребывания на Сицилии Рассел вернулся в Америку, где в начале 1930-х основал своё собственное оккультное об­щество под названием Клуб Хоронзона. Ритуалы этого общества представляли собой ухудшенную копию ритуа­лов ОТО и «Золотой Зари», топорно соединённых с не­большим количеством обрядов сексуальной магии.

Зимой 1920 года запасы денег снова начали исто­щаться. В начале нового года Кроули отправился в Париж с важной миссией благотворительного сбора денег. Лия осталась отвечать за ведение дел в Чефалу. Нинетт вме­сте с её новорождённым ребёнком разрешили вернуться в общину, причём Кроули наказал обеим женщинам не ссориться во время его отсутствия.

В Париже Нина Хэмнетт познакомила Кроули с Джот ном Салливаном, математиком и научным экспертом га­зеты Times, а также с его подругой Сильвией. Кроули и Салливан немедленно подружились. В течение двух недель они встречались почти каждый день. За это время Кроули развернул перед своими новыми знакомыми основные по­ложения своей философии и познакомил их с сексуальной магией. У Салливана и Сильвии была большая разница в возрасте, и отношения их осложнялись проблемами сек­суального характера. Эти проблемы Кроули, судя по все­му, удалось устранить. Кроули предложил Сильвии поехать вместе с ним в Чефалу, и отношения их могли бы иметь продолжение, если бы Сильвия не забеременела, хотя и неясно от кого: разумеется, Кроули занимался с ней сек­сом в порядке «инструкции» к сексуальной магии. Салливан обдумал предложение Кроули и отказался. Кроули не очень переживал на этот счёт и утверждал, что Сильвия была ему симпатична, но «что это не имело большого значения. Она была лишь одной из миллионов других девушек».

Хотя чета Салливанов была потеряна для Аббатства, вернувшись на Сицилию 6 апреля, Кроули обнаружил в Аббатстве новичков — английскую писательницу Мэри Баттс и её друга, Сесиля Мэйтланда. Несмотря на это, Кроули был разочарован до предела. Денег ему по-преж­нему едва хватало на насущные нужды, а зависимость от героина его подавляла. Он знал, что только его воля может помочь ему избавиться от власти наркотиков, поэтому он совершал горные восхождения, занимался живописью в стремлении обрести контроль над пагубной привыч­кой: однако терпел поражение. Кроме того, ему казалось, что дисциплина в Аббатстве постоянно слабеет. Слишком многие стали считать Аббатство загородной виллой для отдыха, поэтому Кроули стремился побуждать всех уде­лять магии больше внимания. Тем временем в магиче­ской карьере самого Кроули возникли сложности.

В это время он уже именовался Ipsissimus, занимая тем самым высшую ступень в магической иерархии. Он стал выше, чем Маг, для него отныне были стёрты грани­цы между добром и злом, и, в сущности, он стал всемогущим. Осознание этого, а также данная им клятва хранить :ё в тайне пугали его, но едва ли это могло его остановить. Он никому не рассказал о том, что достиг столь высокoго положения, хотя, должно быть, всё же поделился иной со своей Алой Женщиной, поскольку это означа­ло, что он стал богом, избавившись от всего человече­ского. Отныне, когда бы он ни входил в неё, она вступала в связь не с человеком, но с божеством.

Новоявленный бог не обратил особого внимания на Мэри Баттс и Сесиля Мэйтланда, когда они только прибы­ли в Аббатство. Он описывал Мэри Баттс как «надутую, претенциозную и глупую» особу и называл её «толстой рыжеволосой капризницей». На самом деле это была двадцативосьмилетняя очень общительная привлекатель­ная женщина. Она любила командовать, постоянно кокет­ничала и заражала своей энергией других. Её интерес к магии, как вскоре увидел Кроули, представлял собой не более чем забаву и стремление удовлетворить любопыт­ство, однако ему казалось, что он может внести порядок и покоив пустые жизни этих людей.

Для Мэйтланда пустая жизнь закончилась через не­сколько дней после его прибытия в Аббатство. Однажды он упал за борт корабля, снявшегося с якоря у берегов Цейлона. А так как Мэйтланд не умел плавать, с тех пор у него развился страх перед глубиной. Кроули взял Мэйт­ланда с собой на каменистый мыс, расположенный ниже селения Ла Калура. Они разделись, а затем Кроули повёл его вдоль скал, прямо над глубиной, причём, чтобы не упасть, нужно было держаться за камни. В какой-то мо­мент Кроули оставил Мэйтланда на скалах, прыгнул в воду и вплавь вернулся к началу их маршрута. Мэйтланд в па­нике начал карабкаться вверх по засиженным морскими птицами скалам. Босой, абсолютно голый, он проделал обратный путь до того места, где они с Кроули оставили одежду. На это у него ушёл целый час. Он явился весь в ушибах, царапинах и кровоподтёках, страшно раздра­жённый. В глазах Кроули это был первый шаг на пути воз­вращения Мэйтланда к самому себе, начало обретения им мужского достоинства.

Очевидно, что у Кроули были какие-то планы относи­тельно Мэйтланда. Он возложил на него ответственность по «выпеканию» Пирожных Света, и, когда Мэйтланд нако­нец признал своё поражение и уехал вместе с Мэри Баттс, Кроули был огорчён. В очередной раз, считал он, талант­ливый человек пренебрёг своим талантом ради женщи­ны. И Мэри Баттс, и Мэйтланд были шокированы некото­рыми ритуалами, которые им довелось увидеть в Чефа-лу. Одно дело, когда им пришлось принимать участие в ритуале изготовления Пирожных Света, во время кото­рого Кроули принёс в жертву петуха, чтобы взять его кровь, и совсем другое — присутствовать при скотолож­стве.

Один из таких ритуалов, автором которого был Кроу­ли, заключался в том, что на обнажённую Лию должен был взобраться козёл. Лии следовало встать на четвереньки, чтобы козёл мог совокупиться с ней. В момент оргазма Кроули должен был перерезать животному горло. Всё шло нормально, пока животное не отказалось наотрез играть роль сексуального партнёра. Несмотря на это, когда пе­редние копыта козла расположились у Лии по обоим бо­кам, Кроули зарезал животное. На спину Лии хлынула кровь. Она, несколько поражённая и, несомненно, под воздействием наркотиков, поднялась на ноги и спросила у Мэри Баттс, что ей делать дальше. Должно быть, Лия ожидала каких-то магических указаний, но вместо этого весь вид и взгляд Мэри подразумевали, что Лии срочно следует помыться.

Мэри Баттс и Мэйтланд уехали из Чефалу 16 сентября, прожив в Аббатстве около двенадцати недель. Они были недовольны своей поездкой и позднее утверждали, что пребывание в Аббатстве подорвало их здоровье. Кроме того, оба они вернулись из Чефалу наркоманами.

Потерпев неудачу с Мэри Баттс и Мэйтландом, Кроу­ли был вознаграждён тем успехом, которого добился в Аббатстве Фрэнк Беннет. В прошлом член Теософского общества, которое, по его мнению, ничего ему не дало, он впервые написал Кроули в 1909 году спрашивая; может л и магия устранить физическую боль, которую он испытывает, а также голоса, которые он слышит у себя в голове. Он стал членом ОТО и А.-.А/., приняв магиче­ское имя Frater Progradior. Тем не менее перед 1914 го­дом он эмигрировал в Австралию, где работал каменщи­ком. Теперь Кроули пригласил его в Чефалу.

Приезд Беннета 17 июля создал некоторые сложно­сти. Все комнаты виллы были заняты. Община в это время состояла из Кроули, Лии и её сына, Нинетт и её двоих де­тей, Джейн Вульф, Мэри Баттс, Сесиля Мэйтланда и Сеси-ля Рассела. Кроули решил, что Рассел должен уступить своё место Беннету, так как он был старше его по возрасту (Беннету было за пятьдесят) и являлся опытным магом. Рассел, который никогда не мог покорно повиноваться, страшно разгневался. Тогда Кроули предложил Расселу некоторое время пожить в Палермо. Рассел, сочтя это изгнанием, пришёл в ярость, стремительно выбежал из дома и взобрался на скалу у Чефалу. Нинетт пошла за ним, прихватив с собой немного еды и воды, и нашла его в полуразрушенном сарае. Он отказался от пищи и воды, объявив, что поклялся восемь дней не прикасаться ни к тому ни к другому. На следующее утро Рассел появился на вилле, швырнул свой магический дневник в лицо Кроу­ли и отправился в Чефалу, чтобы побриться в парикмахерской. Рассказывают, что когда брадобрей начал намы­ливать Расселу лицо, тот соскочил со стула и пустился бежать, внезапно вспомнив о своей клятве не прикасать­ся к воде.

Неизвестно, как в конце концов уладились все эти до­машние неурядицы, но, возможно, делу помогла Джейн Вульф, она решила снова уединиться для занятий маги­ей и поселилась на берегу в альпинистской палатке Кроу­ли, сохранившейся со времён гималайских экспедиций. Однако для неё это оказалось нелёгким испытанием. Мест­ные жители, предположив, что её выгнали с виллы, пото­му что она якобы больна каким-то заразным инфекционным заболеванием, начали забрасывать её камнями. Один из камней, разорвав полотно палатки, сильно ранил её в голову.

Кроули был высокого мнения о Беннете. Он говорил: «Я уважаю и люблю его как никого другого из членов мое­го Братства: поскольку он являет собой человеческое существо самое слабое (и потому самое сильное) и са­мое благородное (а следовательно, самое "обыкновен­ное")». Приехав в Аббатство, Беннет был, по словам Кроу­ли, «уставшим от жизни, отчаявшимся найти истину» человеком. Кроули устроил ему короткое магическое уединение, длившееся несколько дней, после которого тот вернулся обновлённым и умиротворённым.

Учить Беннета магии было нелегко. Он был хорошим человеком, но отнюдь не интеллектуалом, и у него име­лись трудности в усвоении магических идей. Кроули го­ворил, что обучить Беннета каббале так же сложно, как заставить осла идти в гору. Что касается Беннета, то он писал в своём дневнике: «Я решил, что не допущу, чтобы [Кроули] когда-либо разочаровался во мне, поскольку я намерен провести остаток жизни, распространяя его учение». Он искренне и всерьёз восхищался своим учите­лем, поскольку благодаря Кроули Беннет решил свои пси­хологические проблемы. Когда Беннет вернулся в Австра­лию, Кроули искренне скучал о нём.

К концу 1921 года, несмотря на то что Кроули едва хватало денег на жизнь, у него возникла грандиозная идея разместить Аббатство Телемы в новом, специаль­но построенном для него комплексе зданий. Главный храм должен был иметь круглую форму и венчаться стек­лянным куполом. Окружать его должны были наружные постройки, предназначенные для разнообразных маги­ческих целей. Стоимость проекта составляла 5000 фун­тов. С просьбой профинансировать строительство Кроу-пи обратился к барону Ла Кальче, заведующему ссудами и сбережениями в банке Палермо, который назывался Каса ди Риспармио. Как и следовало ожидать, банк от­казался вложить средства в это предприятие, несмот­ря даже на то, что именно барон являлся владельцем виллы Санта-Барбара и время от времени с удоволь­ствием принимал участие в сексуальных развлечениях телемитов.

В течение зимы 1921 года на вилле побывали разные посетители. Откуда-то взялся человек по имени Джон Стеннинг. Приехала Мими, сестра-близнец Нинетт, вме­сте с их общей старшей сестрой Хелен Фро, которая ро­дилась на двадцать лет раньше своих младших сестёр. Мими, устрашённая и подавленная личностью Кроули, пробыла на вилле недолго, но через некоторое время по­ехала в Америку и вышла там замуж за Рассела. Хелен Фро, в высшей степени неприятная старая дева, самым недву­смысленным образом ополчилась на Кроули. Её враждеб­ность была такова, что примерно через месяц Кроули при­казал ей покинуть Аббатство. В ответ на это она поехала в Палермо и обратилась в полицию, где дала письменные показания под присягой, описав все те скандальные вещи, которые творились на вилле. Местная полиция прибыла в Аббатство с инспекцией. Явился даже сам местный заместитель префекта, но не увидел на вилле ничего проти­возаконного. Потерпев неудачу, Хелен Фро уехала домой, и Кроули записал в своём дневнике 7 января 1922 года: «Наконец-то кишки Аббатства сократились и очистили организм общины от X. Фро».

По мере того как продолжалась зима, у Кроули уси­лился бронхит, а вследствие этого и астма. Чтобы справ­ляться с болезнью, он стал употреблять больше героина. Он принимал несколько порций героина с утра, а затем в течение дня нередко добавлял ещё несколько, так что за день употребляемое им количество героина доходило до пяти гран. В добавление к этому он по меньшей мере три раза в неделю принимал кокаин и вдыхал эфир, что лишь усугубляло его проблемы с дыханием. Он совершал длительные прогулки, чтобы ослабить своё влечение к ге­роину, но всегда возвращался к наркотику, поскольку ста­новился вялым и раздражительным и нуждался в чём-то, стабилизирующем его состояние.

В феврале 1922 года Кроули и Лия отправились тре­тьим классом во Францию. Они искали новых людей, которые могли бы стать членами Аббатства, а заодно по­полнить бюджет общины, но у Кроули в этой поездке была ещё одна цель. Оставив Лию в Париже, он поехал в Фон­тенбло и снял комнату в пансионе «КадранБлё». «Я,Зверь 666, — заявил Кроули в своём дневнике, — желая прове­рить силу своей Воли и степень своей смелости, отравил свой организм за последние два года и достиг наконец такой степени интоксикации, что вывод наркотиков из организма стал провоцировать ужасные приступы "лом­ки"». Так Кроули называл приступы астмы.

Поселившись в гостинице, Кроули принялся реализовывать свою программу избавления от наркотической зависимости. Он совершал долгие прогулки по лесу Фон­тенбло, а также попеременно принимал горячие и холод­ные ванны, что считалось хорошим средством от опиум­ной зависимости. Как и следовало ожидать, у него появи­лись все симптомы ломки. Он чувствовал себя очень нездоровым, страдал поносом, желудочными коликами, его глаза слезились, и он не мог спать. После того как он перестал принимать героин, ему пришлось как-то бороть­ся со своим бронхитом, который он пытался лечить пас­тилками, компрессами и ингаляциями, но всё это почти не помогало. Нередко, придя в отчаяние после жестокого приступа кашля, который приносил с собой состояние ужасающей усталости, Кроули принимал небольшие дозы героина. Осознав, что здоровье его становится всё хуже, Кроули обратился за помощью к доктору Эдмунду Гро.

Тот прописал ему курс люминала и порекомендовал по­жить в санатории, но Кроули едва ли мог позволить себе покупать люминал, не говоря уже о санаторном лечении.

Ища отдыха оттого строгого режима, который Кроу­ли сам себе предписал, он каждую неделю приезжал в Париж, чтобы встретиться с друзьями, а при случае и заняться сексом. Одним из триумфов этого времени стала победа, одержанная им над Эме Гуро, которая дол­го не поддавалась на его ухаживания и момент соблазне­ния которой был отмечен Кроули в его дневнике: «Моей задачей было "Победить", и я сделал это». Тогда же Кроу­ли проводил работу с неким молодым англичанином по имени Августин Бут-Клибборн, излагая ему основы Зако­на Телемы, а также предлагая ему поехать в Чефалу и всту­пить в А.-. А.-.. Казалось, что молодого человека увлекла эта идея, поэтому Кроули подготовил для него письмен­ный обет, который тот должен был подписать, но при ви­де документа молодой человек пошёл на попятную. Его отпугнули денежные притязания Кроули: в самом деле, Кроули уже подсчитал, какую сумму молодой человек дол­жен попросить у своей семьи. Потеряв такого кандидата в члены Аббатства, Кроули записал в дневнике: «Он ока­зался слишком трусливым, чтобы подписать это. Он по­думывал предать и обмануть меня — но страшно испугался». На самом деле Кроули приходил в отчаяние, оттого что начал терять способность влиять на людей.

В конце марта Кроули поехал в Булонь, чтобы встре­тить Лию, которая пароходом возвращалась из Англии. В гостиницу, где он поселился, явилась полиция с наме­рением допросить Кроули. Полицейские решили, что он — англичанин по фамилии Бивен, которого британские пра­воохранительные органы разыскивали за мошенничество. За поимку этого человека было назначено вознагражде­ние в размере 25 тысяч франков. Кроули удивило то, что по ошибке его приняли за другого, однако в остальном

он остался спокоен. Его отношения с Лией, у которой тоже развилась зависимость от героина и которая кашляла кровью, ухудшались день ото дня. Кроули так описывал свою жизнь в то время: «Весь период начиная от мое­го возвращения в Париж можно обозначить словами "от плохого к худшему". Лия является сильнейшей отра­вой для моего духа. Мы искренне и глубоко любим друг друга; мы испытываем друг к другу симпатию; мы делаем всё, чтобы помочь друг другу, — но мы разрушаем друг друга, как рак разрушает организм».

Поскольку Кроули так и не удалось завербовать людей для поездки в Чефалу, он решил отправиться в Лондон. Возможно, ему ещё улыбнётся удача и он сможет полу­чить какую-нибудь журналистскую работу. Помехой явля­лась толь ко его одежда. Кроули был одет в лохмотья, ко­торые совсем не годились для Лондона. Кроули знал, как и любой бедный человек, что деньги не приходят к тому, кто выглядит бедным и беспомощным. Не имея денег на покупку новой одежды, он вспомнил, что послал в одну из британских фирм свой шотландский костюм, чтобы его подремонтировали и привели в порядок. Он вытребовал костюм обратно и в таком одеянии вместе с Лией в нача­ле мая явился в Лондон. С собой у них было лишь около десяти фунтов.

Одним из первых действий, предпринятых Кроули в Лондоне, стала его попытка забрать собственные книги, которые до сих пор хранились в Chiswick Press. Двумя годами раньше издательство было продано, и его новые хозяева требовали, чтобы Кроули заплатил за хранение и забрал книги. Теперь Кроули располагал той самой не­померной суммой в 350 фунтов, которую и заплатил издательству, воспользовавшись недавно полученным не­большим наследством, однако компания всё равно отка­залась выдать ему книги. У Кроули не было денег, чтобы судиться с издательством, поэтому он пустил дело на самотёк. Новые владельцы издательства отныне не жела­ли иметь с ним дела. Жестоко расстроенный таким пово­ротом дел, Кроули отступился.

Оказавшись в Лондоне, Кроули воспользовался воз­можностью связаться с семейством Келли, не потому, что он беспокоился о Роуз, но для того, чтобы узнать, как поживает его дочь. Возможно, он надеялся также, что семейство проникнется к нему жалостью и он получит немного денег, однако, судя по всему, этого не произо­шло. Джеральд Келли согласился встретиться с Кроули, чтобы поговорить о Лоле Зазе, которой уже исполни­лось пятнадцать лет. Однако эта встреча не была встре­чей родственников. Келли, по словам Кроули, «был раз­дражён и озадачен тем, что дочь Льва не выросла овцой! Лола Заза неуправляема. Она всех презирает, считает себя гениальной, глупа, неряшлива, некрасива, раздра­жительна и так далее, и так далее. Боже мой! И всё-таки хорошо быть Львом!»

Единственным орудием, которое могло помочь Кроу­ли заработать деньги в его ситуации, было его перо. Он связался с издателями, которых знал раньше, но боль­шинство из них старались его избегать. Только Остин Хар-рисон из English Review согласился сотрудничать с ним, однако при условии, что Кроули будет писать под псев­донимом. Согласно этой договорённости, Кроули пред­ложил ему статью, посвященную столетию со дня смерти Шелли, а также другую, которая была напечатана в июнь­ском номере журнала и называлась «Большие заблужде­ния по поводу наркотиков». Последняя статья, якобы на­писанная американским доктором, в пух и прах разноси­ла теорию о возможности наркотической зависимости. В следующем номере появилась ещё одна статья Кроули, написанная от лица вымышленного лондонского докто­ра, который выражал согласие с американским «колле­гой». Тот факт, что Кроули мог писать подобную ерунду, в то время как сам осознавал свою зависимость от нарко­тиков и прилагал столько усилий, чтобы справиться с ней, несомненно, достоин порицания.

Как и следовало ожидать, Кроули вскоре поссорился с Харрисоном из-за денег и вынужден был искать новый источник дохода. Он установил контакте издателем Гран­том Ричардсом, рекомендацию к которому получил от Джона Салливана. Кроули хотел узнать у Ричардса, не со­гласится ли тот заняться продажей его книг, хранящихся в Chiswick Press, а также профинансировать написание и издание его мемуаров. Ричарде отказался от обоих пред­ложений. Не отчаиваясь, Кроули предложил Ричардсу за­ключить контракт на «бульварный роман, взывающий к ис­терии и похоти помешанной на сексе публики; о помеша­тельстве на почве наркотиков». Ричарде снова отказал Кроули, но посоветовал обратиться к другим издателям. Дж.-Д. Бересфорд, редактор отдела беллетристики в из­дательстве Уильяма Коллинза, заинтересовался идеей Кроули и предложил ему шестьдесят фунтов в качестве аванса. Это было очень мало, но Кроули ничего не остава­лось, как согласиться: всё-таки это были реальные деньги.

Недолго думая, Кроули принялся писать свою первую по-настоящему коммерческую книгу, за издание которой он не должен был платить ни пенса. Он вызвал Лию из Па­рижа, куда она на время уехала, и 4 июня начал диктовать ей текст своего нового романа в комнате, которую они для этого сняли на Веллингтон-сквер, 31, неподалёку от Кингс-роуд в Челси. Через двадцать семь дней книга была написана. Кроули озаглавил её «Дневник наркома­на». Воодушевлённый, Кроули передал рукопись в изда­тельство и сообщил, что он мог бы также написать авто­биографию, хотя, в шутку, постоянно употреблял слово автохагиография (hag — «ведьма», «карга», «колдунья», «чародейка»). Издатели прочитали синопсис будущей книги и согласились заплатить аванс в 125 фунтов.

В течение всего периода своей бурной литературной активности Кроули накачивал себя героином. То же де­лала и Лия. Это был единственный способ, при помощи которого они могли поддерживать себя в форме для ра­боты. К этому времени зависимость Кроули была на­столько сильна, что наркотик уже не оказывал никакого неблагоприятного воздействия на его ум и воображе­ние. К 1 июля, когда роман был завершён, Лия оказалась в крайне измождённом состоянии. В общей сложности она записала (не прибегая к стенографии) 121 тысячу слов и почти сразу же уехала в Чефалу.

Роман, почтительно посвященный Алостраэль и Астарте Лулу Пантейе, разумеется, основывался на соб­ственном опыте Кроули-наркомана. Главным героем ро­мана был молодой богатый баронет, лётчик-ас из Ко­ролевского авиационного корпуса, который влюбляется в официантку-наркоманку из ночного клуба. На личном самолёте баронета они летят в Париж и там начинают безудержно накачиваться разнообразными наркотика­ми. Почти лишившись рассудка в результате всего это­го, они ощущают, что их союз начинает распадаться. В этот момент они случайно узнают о таинственном че­ловеке, которого зовут Король Ламус. Время от време- | ни он совершенно неожиданно появляется в Лондоне, где проводит время в некой студии вместе с арабской прин­цессой и готовит коктейль под названием «Кубла Хан № 2», который состоит из джина, кальвадоса, сливок с мятой и настойки опия. Баронет наносит визит Королю Ламусу, тот, разделив с ним щепотку кокаина, вникает в затруднительное положение молодого человека и уво­зит его в Чефалу вместе с его подругой. В Чефалу они получают возможность в неограниченных количествах принимать героин и кокаин, а также посещать уроки философии Короля Ламуса. Постепенно, в компании беззаботных и просветлённых последователей Короля Ламуса, несчастная пара избавляется от своих проблем, бросает дурные привычки и счастливо живёт до конца своих дней.

Будучи стилистически слабым, роман обладает всё же некоторой динамикой и напряжённостью сюжета, хотя сюжет и уклоняется нередко от основной своей линии. Образы многих второстепенных героев основаны на ха­рактерах реальных людей, с которыми Кроули был зна­ком: например, Мэри Баттс и Сесиль Мэйтланд узнаются с очевидностью. Построен роман довольно беспомощ­но, что говорит о наличии у Кроули живого воображения, но отсутствии необходимой творческой дисциплины для оформления плодов этого воображения. Несмотря на это, роман представляет собой необыкновенно точное описа­ние чувств человека, который принимает наркотики и у ко­торого развивается привыкание. Поэтому в некоторых отношениях роман этот может считаться предшествен­ником таких книг, как «Джанки» Уильяма Берроуза, «В до­роге» Джека Керуака и «Трэйнспоттинг» Ирвина Уэлша.

Но настоящее значение книги заключается не в её ли­тературных достоинствах или недостатках, но в том, что она изображает Аббатство Телемы таким, каким его ви­дел Кроули или каким он желал, чтобы оно было. При взгля­де из Лондона убогая, грязная вилла приобрела тёплый романтический ореол. Из бывшего жилища зажиточного сицилийского крестьянина она превратилась в прекрас­ное, солнечное место, где, благодаря Закону Телемы и одной из разновидностей групповой терапии, далеко опередившей своё время, людей удаётся спасти от стра­даний и несчастий, преследующих их в обычной жизни.

Роман вышел в ноябре 1922 года. Он имел довольно широкий резонанс, причём рецензии писались не по за­казу. Литературное приложение к Times охарактери­зовало роман как «фантасмагорию экстаза и отчаяния, причём пустую и многословную», Observer заявила, что «человеческая деградация» описана в книге с «притяга­тельной силой», a Daily Gerald просто отмечала, что «кни­га — не из приятных». Как благосклонно ни вели бы себя литературные критики, пресса была настроена отнюдь не так доброжелательно. Через несколько дней после выхо­да книги официальная пресса уже узнала о том, чтоКроу-ли снова появился на общественном небосклоне. Джеймс Дуглас, известный журналист, который вёл еженедельную колонку в Sunday Express и считал себя борцом за нрав­ственность нации, 19 ноября опубликовал суровую отпо­ведь на роман Кроули, озаглавленную «Книга, которую следует сжечь». В статье он подвергал произведение рез­кой критике, сравнивая его с «Улиссом» Джеймса Джой­са, которого моралисты в то время считали непристой­ным. Он приводил искажённые цитаты из книги Кроули, характеризовал её как «роман, описывающий ужасные оргии, устраиваемые группой моральных дегенератов, разжигающих свои низменные желания кокаином и герои­ном» и заканчивал риторическим вопросом: «Зачем са­жать в тюрьму торговцев кокаином, если мы спокойно терпим романы о кокаине?»

Своей статьёй Дуглас привлёк к книге гораздо боль­шее внимание, чем то, которого когда-либо могла добиться горстка литературных обозревателей. Но что ещё важ­нее, он широко распространил информацию о существо­вании Аббатства в Чефалу. На следующие выходные Sunday Express вышла с большим заголовком на первой страни­це: «Полная информация об авторе "Дневника нарко­мана". Чёрное досье на Алистера Кроули. Охота за несча­стными и униженными. Его аббатство. Разврат и порок на острове Сицилия». Напечатанная под этим заголовком статья поднимала весь ил со дна жизни Кроули. Правда была здесь извращена и приукрашена полуправдой. В статье указывалось также на то, что когда-то Кроули за­казал свой портрет самому Аугустусу Джону, который

в 1911 году оценивался прессой как довольно колорит­ный представитель богемы. Когда газета совершила свой резкий выпад против Кроули, Джон поддержал Кроули, написав: «Поистине настало время, когда становится яв­ной эта грязная спекуляция на репутациях поэтов и ху­дожников». Кроме всего прочего, в статье предлагалась одна из возможных расшифровок аббревиатуры А.-.А.-.. По утверждению газеты, это сокращение означало «Адеп­ты Атлантов». Некоторые подробности статьи были по­лучены от Мэри Баттс, которая дала газете интервью.

Подобно большинству бульварных газет, Sunday Express балансировала на грани пристойного и непри­стойного. Как бы то ни было, в статье содержалось одно поистине вопиющее клеветническое заявление о том, что однажды Кроули якобы украл 200 фунтов у вдовы, с кото­рой сожительствовал. Это была ложь: женщина, о кото­рой шла речь, — Лора Хорниблоу — не являлась вдовой и дала Кроули только 100 фунтов. Всё это давало Кроули основания подать на газету в суд, но к тому времени, ко­гда этот материал был напечатан, Кроули уже вернулся на Сицилию, откуда и написал письмо лорду Бивербруку, владельцу газетного концерна Express, довольно добро­желательно прося его впредь относиться к нему более справедливо. Однако разгорячённая пресса уже не могла остановиться. Вскоре появились новые статьи, авторы которых копались в прошлом Кроули, утверждали, что он — сутенёр и ему подчиняются все проститутки на ули­цах Палермо, а также что в Америке его даже сажали в тюрьму за сводничество. Друзья уговаривали его су­диться с прессой, но Кроули отказался, заявив, что у него нет времени на такие ничтожные дела. На самом деле у него просто не было денег на адвоката.

Вскоре осуждение переметнулось на само издатель­ство Уильяма Коллинза. Первый тираж книги в три тыся­чи экземпляров был распродан благодаря широкому резонансу книги в прессе, но решения о переиздании принято не было. Издатель был известен своей религи­озностью и совсем не хотел рисковать собственной ре­путацией и состоянием. Более того, он разорвал кон­тракт на автобиографию Кроули. Единственным утеше­нием в этой ситуации стало то, что Кроули смог оставить себе аванс, полученный от издательства.

Постепенно пресса утратила интерес к личности Кро­ули, и история заглохла. Жизнь в Чефалу вернулась в преж­нюю колею. Кроули старался не усугублять свою нарко­тическую зависимость, продолжал заниматься магией, писал и совершал горные прогулки. Денег у него по-преж­нему было очень мало, но, с другой стороны, будущее выглядело вполне радужно.

В 1914 году в кафе «Ройяль» Кроули познакомился с женщиной, которую звали Бетти Мэй. Прошлое этой жен­щины было ещё более пёстрым, чем его собственное. Её отец был владельцем борделя в Лаймхаусе, обслужи­вавшего моряков из лондонских доков. В юности она по­зировала художникам, а потом уехала во Францию, где присоединилась к уголовной шайке. В её обязанности вхо­дило вовлекать богатых людей в такие ситуации, когда их можно было обобрать. В банде её называли Тигрица — за , кошачий взгляд и характер. Вернувшись в Лондон, она снова занялась профессиональным позированием и ста­ла любимой моделью Якоба Эпштейна, который и позна­комил её с Кроули. Она употребляла наркотики, преиму­щественно кокаин, и любила выпить. К1922 году ей было уже около тридцати, она трижды выходила замуж, при­чём один раз овдовела, а второй раз — развелась. Её тре­тьим мужем, за которого она вышла сразу же после Пер­вой мировой войны, стал Фредерик Чарлз Лавдэй.

Будучи на десять или двенадцать лет старше своей жены, Лавдэй (он предпочитал, чтобы его называли Рау­лем) познакомился с Бетти Мэй в клубе «Арлекин» в Сохо: его увлечение этой женщиной удивило всех его друзей, поскольку до этого он предпочитал молодых продавщиц и официанток более зрелым женщинам. Незадолго до их женитьбы он с отличием закончил Оксфордский универ­ситет, где учился в колледже Святого Иоанна, и получил учёную степень по истории. Во время своей учёбы он со­стоял членом студенческого «Клуба лицемеров», малень­кого, неофициального сообщества искателей наслажде­ний через острые ощущения, и был известен своим су­масбродным поведением. Однажды, как рассказывали, он упал с крыши колледжа на острые перила и ему насквозь пронзило бедро, но самая скандальная известность при­шла к нему, когда он взобрался на памятник, чтобы водру­зить на его вершину ночной горшок. Лавдэй очень инте­ресовался оккультными науками и даже получил доктор­скую степень, написав эссе о роли магии в средневековом обществе. В процессе своих исследований он прочёл многие из магических трудов Кроули и восхищался ими, но никогда не встречался с самим Кроули. Вскоре такому положению дел суждено было измениться.

После того как в июле 1922 года Лия вернулась в Че­фалу, Кроули покинул свою комнату на Веллингтон-сквер и поселился у миссис Элизабет Бикерс; с её мужем Кроу­ли был знаком ещё до отъезда в Америку. Миссис Бикерс устраивала публичные лекции о Законе Телемы, на кото­рые приглашала своих друзей в надежде, что те пожерт­вуют деньги на Аббатство. Именно на одной из таких лек­ций Кроули познакомился с Раулем Лавдэем. Лавдэй и Кроули сразу же понравились друг другу. Лавдэй обла­дал, как писал Кроули в автобиографии, «поразитель­ным характером. У него имелись все задатки для того, чтобы стать первоклассным магом. С первого же разго­вора я решил, что он станет моим магическим преемни­ком». В Лавдэе Кроули увидел нового Нойбурга, умного и привлекательного молодого человека, интеллектуально одарённого и хорошо осведомлённого в области магии, но вместе с тем впечатлительного и легко поддающегося влиянию.

Когда Лавдэй вернулся после первой встречи с Кроу­ли, а пробыл он у Кроули три дня, Бетти Мэй забеспокои­лась. ОтЛавдэя пахло эфиром, а в его характере произо­шли некоторые перемены: вместе с Кроули он совершал астральные полёты и делал вещи, о которых прежде знал только понаслышке или читал в журнале «Равноденствие». Выслушав оправдания мужа, Бетти Мэй заволновалась ещё больше, но едва её страхи начали рассеиваться, как в один прекрасный день вскоре после описанного проис­шествия в её дверь постучали, и она увидела на пороге человека, который, по её словам, имел землистый цвет лица, гипнотический взгляд и ярко-красные губы (Кроули в этот период своей жизни нередко пользовался косме­тикой). На нём был килт и чёрный парик, а в руке он дер­жал жезл из позеленевшей бронзы, обвитый такой же бронзовой змеёй.

С этого момента Бетти Мэй возненавидела Кроули и стала бояться за своего мужа. Кроули, который был убеж­дён, что она, выйдя замуж за Лавдэя, подавила в моло­дом человеке его гениальность, ощущал её враждебное отношение и говорил ей, что наступит день, когда она ста­нет его кухаркой. Явившись в первый раз, Кроули достал из своей шотландской кожаной сумки бутылку вина и за­явил, что останется на ужин.

Бетти Мэй изо всех сил старалась как-то ослабить увлечение своего мужа личностью Кроули, а также ту власть, которую Кроули над ним приобрёл, но всё было напрасно. В конце концов она признала своё поражение и поняла, что ей придётся позволить этим отношениям развиваться своим чередом. Она надеялась, что, когда Кроули вернёт­ся на Сицилию, связь между ним и её мужем разорвётся сама собой. Но она недооценивала серьёзность ситуации.

Когда Кроули отправился в Чефалу, Лавдэй объявил жене, что намерен последовать за ним, несмотря на то что у них с Бетти Мэй не было денег на билет. Вскоре после своего отъезда Кроули написал Лавдэю, советуя ему бежать из ограниченной, несвободной атмосферы лондонской боге­мы и приехать к нему в Чефалу, чтобы работать его секре­тарём и личным ассистентом, и сообщил, что деньги на дорогу можно получить у друга Кроули по имени Робинсон Смит, театрального агента на пенсии, который и сам по­мышлял о том, чтобы уехать на Сицилию. Лавдэй связал­ся с этим человеком, взял у него деньги и приготовился к отъезду. Бетти Мэй сказала, что она тоже едет: ей каза­лось, что только так она сможет сохранить мужа.

По дороге в Чефалу они встретили НинуХэмнетт, с ко­торой были знакомы в Париже. Она всеми силами пыта­лась уговорить их не ехать, но Лавдэй принял твёрдое решение. К моменту прибытия в Палермо у них не оста­лось ни пенса, и они были вынуждены продать обручаль­ное кольцо Бетти Мэй, чтобы купить билет на поезд до Чефалу. Из Чефалу они пешком по горному склону подня­лись к Аббатству Телемы и оказались у дверей виллы уже после захода солнца 26 ноября 1922 года. Когда они по­стучали в дверь, им открыл Кроули, облачённый в маги­ческие одежды. Лавдэя немедленно пригласили войти, а Бетти Мэй должна была оставаться на улице до тех пор, пока она не согласилась ответить: «Любовь — это закон. Любовь по доброй Воле» — на приветствие Кроули «Де­лай что желаешь — таков весь закон».

Кроули посвятил Лавдэя в А.-.А.-. и дал ему имя Ауд, что означает «магический свет». Когда это было сделано, Кроули посвятил Лавдэя в те аспекты магии, о которых ют ещё не знал, причём Кроули был очень доволен, что его новый ученик «с первого же момента обнаружил уди­вительный дар проницательности». Ясно, что Кроули возлагал на Лавдэя большие надежды. В то время как Бетти Мэй считала, что Аббатство Телемы  убого, Кроули — груб, а пища — несъедобна, Лавдэй был в восторге. Первую неделю он провёл, наслажда­ясь свободой этого места и радуясь солнечному свету и теплу. Если он не занимался магией и не участвовал в ритуалах, то взбирался на скалу Чефалу, играл в шахма­ты, бренчал на мандолине и просто бездельничал.

Что касается Бетти Мэй, которая приехала не для того, чтобы изучать магию, то на неё возложили обязанность вести хозяйство, чем прежде занималась Нинетт, к этому моменту уже снова беременная. Теперь Бетти Мэй долж­на была делать уборку на вилле, присматривать за деть­ми, делать покупки в Чефалу и самостоятельно приносить их в Аббатство, дорога к которому шла всё время в гору. Кроме того, как и предсказывал Кроули в день их первой встречи, она должна была готовить на всю общину. Между Бетти Мэй и Кроули с самого начала установились враж­дебные отношения, и она изо всех сил старалась вывести его из себя. Она на каждом шагу отказывалась выполнять приказания Кроули и совершенно не собиралась в этом раскаиваться. В общине существовало правило, запре­щающее кому-либо, за исключением Кроули, использо­вать личные местоимения первого лица: все остальные должны были употреблять безличное «некто». Каждый, кто нарушал это правило, должен был в качестве наказания нанести себе порез лезвием бритвы так же, как Кроули проделывал это с самим собой в Посиллипо, где жил с Мэри Д'Эсте Стеджес. Предплечья Лавдэя были испещ­рены порезами, Бетти Мэй и не думала подчиняться пра­вилу. Кроули никогда не пользовался ножом и вилкой. Он ел руками, причём до и после еды мыл их в ритуальной чаше. Бетти Мэй должна была держать для него эту чашу и однажды вылила её Кроули прямо на голову. Кроули искал, как бы ей отомстить, но Бетти Мэй вела себя ре­шительно и жёстко, так что месть удалась Кроули лишь однажды. Как-то днём Кроули объявил, что вечером это­го же дня, в восемь часов, состоится жертвоприношение сестры Сибилин (общинное имя Мэй). Испугавшись за свою жизнь, Бетти Мэй бежала с виллы и спряталась на склоне скалы Чефалу. Вернулась она л ишь утром следую­щего дня. Кроули удалось её одурачить.

Какое бы недовольство Кроули ни вызывали незави­симость и непримиримость Бетти Мэй, он всё же уважал в ней эти качества. Он брал её с собой, когда шёл зани­маться альпинизмом, и считал её хорошим товарищем, но она никогда не подпадала под чары его обаяния. Кроу­ли был убеждён, что жизнь в Аббатстве освободила Бетти Мэй от того напряжения, которое накопилось в ней за предыдущую жизнь. Она превратилась, как писал он в сво­ей автобиографии, «в весёлого, беззаботного ребёнка, который находит радость в каждом мгновении повсе­дневной жизни. Она всегда ходила с песней на устах. Ино­гда, правда очень редко, она вдруг возвращалась к своей прежней сущности и по нескольку часов пребывала в со­стоянии отчаяния». Тем не менее он считал её независи­мым человеком и был убеждён, что она несколько раз тай­ком бегала в Чефалу на свидания с молодыми людьми.

Рауль Лавдэй был полной противоположностью своей жены. Он рабски подчинялся Кроули и без разговоров де­лал всё, о чём Кроули его просил. Кроме того, если Бетти Мэй была физически выносливой, то о Лавдэе этого ска­зать было нельзя. Регулярный приём наркотиков, а также участие в утомительных ритуалах высасывали из него энер­гию, и он становился подверженным любым болезням. Порезы на руках, которые он сам себе наносил, воспаля­лись и заживали медленно. Если в Аббатстве кто-то забо­левал, можно было не сомневаться, что заболеет и Лавдэй.

На вилле жило несколько бродячих кошек, которых принято было считать воплощениями злых духов. Бетти Мэй, не обращавшая внимания на это мнение, тайком подкармливала двух из этих кошек, назвав их Мишет и Мишу. Однажды в середине февраля 1923 года, когда вся община сидела за столом, Кроули объявил о присутствии в комнате злого духа, сунул руку под стол и вытащил оттуда Мишет. Кошка начала шипеть и внезапно набросилась на Кроули, расцарапав ему руку своими когтями. После это­го Кроули объявил, что кошку следует принести в жертву, и поручил этодело Лавдэю. Кошку положили в мешок, где она должна была ожидать исполнения приговора.

Церемония, как вспоминает Бетти Мэй в автобиогра­фии «Тигрица», была странной. Кошку положили на алтарь, при помощи эфира привели её в бесчувственное состоя­ние и держали на весу, пока Лавдэй читал длинное закли­нание. Потом кошку опустили на алтарь, и Лавдэю было приказано перерезать ей горло жертвенным ножом. Слу­чайно получилось так, что надрез не умертвил кошку, а только нанёс ей глубокую рану. Кошка, придя в сознание отболи, вырвалась из рук державших её людей и начала метаться по комнате, повсюду разбрызгивая кровь. Ко­гда её поймали, ритуал был повторён с самого начала по­бледневшим и шокированным Лавдэем. Когда со второй попытки ритуал удалось успешно завершить, Кроули со­брал кошачью кровь в серебряный сосуд и приказал Лавдэю выпить её. Тот повиновался.

Вскоре после этой церемонии Лавдэй серьёзно забо­лел. У него начались желудочные колики и поднялась вы­сокая температура. Бетти Мэй очень обеспокоилась. Она предполагала, что он заразился чем-то от убитой кошки, но, судя по всему, истинная причина была более простой.

Однажды днём Бетти Мэй и Лавдэй гуляли в горах. Прогулка оказалась долгой. По пути назад Лавдэй выпил воды из горного источника, хотя Кроули строго-настро­го наказывал всем посетителям виллы, что не следует пить из родников и горных речек и что для питья можно использовать лишь кипячёную воду на вилле. Высоко в горах было несколько маленьких поселений, которые от­равляли своими отходами некоторые речки и ручьи. Бет­ти Мэй последовала этому предостережению Кроули, но Лавдэя слишком мучила жажда.

Кроули предположил, что Лавдэй подхватил среди­земноморскую лихорадку и вызвал доктора Маджио, ме­стного врача. Тотустановил, что Лавдэй страдает каким-то инфекционным заболеванием печени, возможно ге­патитом. Скорее всего, так оно и было, поскольку гепатит может быть связан со злоупотреблением наркотиками и может передаваться половым путём: а вероятность того, что Кроули был заражён этой болезнью и являлся пассивным её носителем, очень высока. Шло время, а Лавдэю не становилось лучше. Врач сменил свой ди­агноз на острый гастроэнтерит, причиной которого могла явиться заражённая вода, возможно, и бактерии, содер­жавшиеся в кошачьей крови, кроме того, у Лавдэя по­просту могла быть аллергия на кошек. Как бы то ни было, 14 февраля Лавдэй умер.

Тело положили в открытый гроб и вынесли из дома, поместив его в одном из подсобных помещений, по­скольку местный обычай запрещал оставлять покойника в доме после заката солнца в день смерти. Кроули всю ночь читал над телом заклинания. На следующий день состоялись похороны. Лавдэя похоронили на неосвящён­ной земле, на горном склоне, прямо за оградой местно­го кладбища. Церемония носила оккультный характер и была проведена согласно принятым в А.\А.\ ритуалам, хотя, должно быть, церемонию погребения Кроули про­водил впервые. Разумеется, он делал это лично. Во время церемонии Кроули был одет в плащ с капюшоном из белого шёлка, на котором золотом были вышиты оккульт­ные символы. Он вслух читал отрывки из «Книги Закона», а также прочёл несколько строк из своего стихотворения «Корабль». По свидетельству Бетти Мэй, посмотреть на церемонию пришла большая толпа крестьян. Однако Джейн Вульф утверждала, что единственными свидетеля­ми события были три довольно скептически настроенных монаха. Несколько позднее в том же году останки Лавдэя были эксгумированы и перевезены в Англию членами его семьи.

Когда похороны были закончены, Кроули слёг. У него поднялась очень высокая температура, и он болел ещё несколько недель. Только 13 апреля он почувствовал себя настолько удовлетворительно, что отправился в Неаполь для окончательного выздоровления. Через четыре дня после смерти мужа Бетти Мэй получила немного денег от британского консульства в Палермо. Она немедленно уеха­ла из Чефалу. Джейн Вульф поехала вслед за ней, направ­ляясь в Лондон с целью завербовать новых людей для по­полнения общины.

Вернувшись в Британию, Бетти Мэй рассказала об об­стоятельствах смерти Лавдэя сотрудникам газеты Sunday Express. На основании её рассказа появилась статья, за­головок которой был 25 февраля вынесен на первую стра­ницу: «Новые ужасные откровения об Алистере Кроули. Смерть недавнего студента, хитростью завлечённого в "аб­батство". Страдания его молодой жены. Планы Кроули». Текст, напечатанный под этим заголовком, усугублял и без того достаточно ощутимую одиозность образа Кроули:

За недавно напечатанными в Sunday Express сообще­ниями о непристойных оргиях, проводимых Алистером Кроули — «Зверем 666», как он себя называет, — в его «аббатстве» в Чефалу на Сицилии, последовало страшное и трагическое событие. В редакцию нашей газеты недавно поступили извес­тия о двух последних жертвах Кроули. Один из этих двоих, молодой английский писатель, блестяще за­кончивший университет, мёртв.

Его молодая жена, прелестная девушка, известная в лондонских артистических кругах, два дня назад вернулась в Лондон в состоянии полного упадка сил и духа. О тех ужасах, которые ей довелось пережить, она не в состоянии говорить иначе как намёками.

Ужаснее, чем можно себе представить

Тем не менее вчера она заявила представителю Sunday Express, что сообщения о сексуальной распущенно­сти Кроули и устраиваемых им наркотических оргиях, которые печатались прежде в нашей газете, преумень­шают настоящие ужасы, творящиеся в «аббатстве» в Чефалу, где Кроули держит своих женщин и занима­ется чёрной магией.

Эта молодая женщина, чьё имя, так же как и имя её мужа, Sunday Express не сообщает из уважения к горю родителей молодого человека, заявляет, что прошлой осенью, будучи в Лондоне, Кроули предложил её мужу должность секретаря. Зверь обладал внушающей до­верие улыбкой и учтивыми манерами. Молодые суп­руги не имели никакого представления об истинной обстановке места, куда их приглашают. Поскольку предложение Кроули сулило возможность отправить­ся в путешествие, а также предполагало неплохую работу, молодой муж — юноша двадцати двух лет — согласился.

Однако, прибыв на Сицилию, они обнаружили, что их заманили в ад, в водоворот разврата и порока. В намерениях Кроули было развратить обоих супругов. Они изо всех сил противостояли Кроули и его женщи­нам. Причём жену заставляли готовить и выполнять всю кухонную работу для девяти обитателей дома.

Чем всё закончилось

Затем из-за антисанитарных условий жизни в «аббат­стве» молодой муж внезапно заболел энтеритом и так ослабел, что перевозить его куда-либо стало опасно. Молодая жена осталась один на один в борьбе со Зве­рем 666. Так как она всё время пыталась противосто­ять ему и оставалась чистой среди всех тех зверств, которые творились в доме, однажды вечером он вы­гнал её. Целую ночь она провела на склонах гор, окру­жающих Чефалу, не имея возможности вернуться в «аббатство» и позаботиться о своём умирающем муже. Через два дня молодой человек умер. Его жена, которая вела столь самоотверженную борь­бу со Зверем, стремившимся её уничтожить, получила от британского консульства деньги, чтобы вернуться в Англию. Кроули было приказано отпустить её. Но он пригрозил ей страшной местью, если она расскажет то,что ей известно.

Она рассказала не больше, чем мы до этого уже печа­тали в нашей газете, но месть Зверя всё же угрожает ей. Газета Sunday Express намерена передать все фак­ты, касающиеся этого трагического случая, в Скот­ленд-Ярд.

На глазах у детей

Своих жертв Кроули ищет среди людей чистых и неопытных. В результате последней трагедии выяснил­ся тот факт что Зверь 666 намеревался основать в Че­фалу колонию из оксфордских студентов. Предпола­галось, что он будет вовлекать молодых людей в непристойные церемонии чёрной магии в его соб­ственной чудовищной интерпретации. Надеемся, что нам удастся воспрепятствовать его по­следним планам. Однако Кроули, рассылая оксфорд­ским студентам приглашения приехать в Чефалу, знает способы соблазнить молодых людей и ни намёком не упоминает об ужасных аспектах своей «религии», пока не убедится, что прочно держит жертву в своих когтях.

Эти аспекты слишком омерзительны, чтобы о них мож­но было подробно писать в газете, ведь речь идёт о сексуальных оргиях, во время которых человек опу­скается до самого дна морального разложения. При­бавьте к этому ещё и форменное надувательство в виде мистицизма сомнительного свойства, Пурпурным жре­цом которого является Кроули.

Детям младше десяти лет, которых Зверь держит в своём «аббатстве», позволяется присутствовать на чу­довищных, невероятно омерзительных сексуальных оргиях. В комнате без окон, где Зверь проводит свои церемонии, совершаются отвратительные воскурения, и все жители «аббатства» едят пирожные, замешан­ные на козьей крови с добавлением мёда. Во время, свободное от проведения обрядов, он лежит в своей комнате, увешанной непристойными изображениями, и накачивается наркотиками.

На что надеется Зверь

Интересную информацию только что получила газета Sunday Express. Кроули стало тесно в его «аббатстве» в Чефалу. Он мечтает расширить свою деятельность, но у него не хватает на это денег. И вот он озадачил этим вопросом некоторых из тех духов, которые являются ему во время его церемоний.

«Подай в суд на Sunday Express, отсуди у газеты 5 ты­сяч фунтов и на эти деньги построй новое "аббатство"», — был ответ.

Зверь понимал, что осуществить это будет нелегко. Он не осмеливался подать иск лично, поскольку всё напечатанное в газете было правдой. Если бы это было не так, он давно уже обратился бы в суд. Однако «дух» проявлял настойчивость. «5 тысяч фунтов на новое аббатство».

Тогда Зверь послал в Лондон одну из своих женщин, чтобы она попыталась что-нибудь предпринять. От имени Sunday Express обещаем Кроули, что мы наме­рены с предельной беспощадностью продолжать наше расследование его деятельности и что на следующее воскресенье мы постараемся снабдить его новым материалом, на основании которого он сможет, если захочет, предпринимать свои действия против нас.

На следующие выходные в газете появились ещё бо­лее резкие заголовки: «Молодая жена рассказывает об аббатстве Кроули. Ужасные сцены. Наркотики и омерзи­тельные магические практики. Страдания бедной девуш­ки. Спасена консулом». Имена Бетти Мэй и Лавдэя на­званы не были, и это имело особое значение: если бы в прессу просочилась правда о прошлом «молодой не­винной жены», напор атаки на Кроули уже не смог бы быть таким сильным.

Вскоре к Sunday Express присоединилась газета John Bull. Боттомли в это время уже сидел в тюрьме, и редакция газеты отчаянно искала какого-нибудь скандального мате­риала, чтобы газета лучше продавалась, поскольку ей гро­зило банкротство. Больше года газеты муссировали историю Кроули под такими заголовками, как «Король порока», «Человек, который достоин виселицы», «Возвращение Зверя» и «Самый порочный человек в мире»: последний эпитет использовался по отношению к Кроули ещё долго после его смерти. Статьи распространяли клеветнические заявления и намекали на то, что Лавдэй был убит, хотя, опять же, имени Лавдэя не называли, поскольку тот факт, что он умер своей смертью, давно уже был установлен и опубликован в газете Sunday Express. Однако, коль скоро предположение об убийстве Лавдэя было сделано, читаю­щая публика приняла его на веру. По сей день сохранилась некая «тайна» вокруг обстоятельств смерти Лавдэя.

Среди всего прочего газеты сообщали о детях, кото­рые голодают, живя в Аббатстве, о ритуале, во время ко­торого обнажённая женщина была изнасилована на алта­ре (принесение в жертву козла упоминалось, однако ни­чего не было сказано о другой роли животного в этой церемонии). Кроме того, говорилось о невоздержанном употреблении наркотиков, которое способствует поддер­жанию атмосферы распущенности в Аббатстве среди жертв Кроули. Газета John Bull дошла даже до того, что обвинила Кроули в каннибализме, заявив, что он съел дво­их носильщиков во время одной из гималайских экспе­диций, когда иссякли запасы еды. Любая ложь, любой обман, любой ничем не подтверждённый факт привлека­лись, чтобы нанести удар Кроули.

К этой травле подключилась пресса США. Здесь на Кроули тоже начали нападать под такими заголовками, как «Ангельское дитя, которое "видело ад" и вернулось обратно». Словосочетание «ангельское дитя» относилось к Бетти Мэй, профессиональной соблазнительнице, со­стоявшей в преступной шайке, натурщице, которая триж­ды была замужем. В очередной раз пресса настраивала общественное мнение против Кроули, хотя следует при­знать, что своей книгой «Дневник наркомана» он даже ока­зал прессе некоторое содействие на этом пути. Ведь эту книгу многие и воспринимали как автобиографическую.

Многие из газетных сообщений были чистой воды кле­ветой и давали Кроули прочные основания подать в суд с большой вероятностью этот суд выиграть, даже перед присяжными, но всем было известно, что денег ему едва хватает на жизнь и что он не может позволить себе нанять адвоката. Ободрённая этим обстоятельством, пресса справедливо ощущала себя защищенной от любых обви­нений в свой адрес. Кроме того, редакторы печатных из­даний знали, что, даже если Кроули подаст на них в суд, прибыль от продажи газет, освещающих этот судебный процесс, намного превысит любой штраф, который нало­жит на них суд, поэтому они не задумываясь продолжали наносить удары по репутации Кроули.

Дошло до того, что Кроули превратился в козла отпу­щения для всей страны, общественного врага номер один, ненавидеть которого было приятно всем и каждому. Он был потрясён этим и не мог понять, как такое могло про­изойти. Он был религиозным лидером, хорошим литера­тором и одним из крупнейших мыслителей своего поко­ления, но теперь его пригвоздили к позорному столбу и принялись нападать со всех сторон. Слава, которой он так страстно желал всю свою сознательную жизнь, при­шла к нему, но в каком-то чудовищно извращённом виде. Он знал, что отныне его уже никогда не будут восприни­мать всерьёз. Сама возможность выполнения миссии по распространению учения «Книги Закона» была поставле­на под вопрос, а может быть, её и вовсе уже не было.

Но худшее было впереди. При помощи телеграфных агентств история попала в европейские газеты, где тоже появились материалы на эту тему. Когда новости дошли до Италии, они привлекли внимание Муссолини, который к тому времени ещё недолгое время находился у власти и занимался укреплением своего политического статуса. Муссолини опасался любых тайных обществ: уже много веков они осложняли жизнь Италии. Особенно его бес­покоили масонские сообщества, которые нередко рас­пространяли диссидентские, антифашистские взгляды, а также разнообразные оккультные группы, способные оказывать влияние на суеверных итальянцев. Поэтому не­удивительно, что существование на Сицилии оккультной общины под предводительством иностранца очень до­саждало дуче.

Лидеры итальянских тайных обществ были уже арес­тованы. Масоны-гроссмейстеры, лидеры культов или не­христианских организаций и сицилийские мафиози были высланы из страны или содержались под домашним аре­стом на острове Липари, расположенном неподалёку от берегов Сицилии. В отношении Кроули фашистские вла­сти, подчинённые Муссолини, могли принять только одну меру. Его можно было депортировать.

Двадцать третьего апреля 1923 года Кроули вызвали в местный полицейский комиссариат, где вручили письмен­ный приказ покинуть страну. Он и его последователи долж­ны были незамедлительно уехать из Италии. Кроули спро­сил, действительно ли приказ относится ко всем жителям Аббатства или только к нему одному. Ему ответили, что приказ действителен для всех. Однако когда Кроули про­читал приказ, он увидел, что там упоминается только его имя, и обратил внимание комиссара на это обстоятель­ство. Пусть нехотя, но полицейский согласился, что уехать должен только Кроули. На подготовку к отъезду ему дали неделю.

Через семь дней, 30 апреля, Кроули выехал из Чефалу в Палермо. На следующий день он сел на корабль, шед­ший в Тунис, и прибыл туда 2 мая. Он был не один. Лия, озабоченная его здоровьем, поехала вместе с ним. Прес­са торжествовала. Газета John Bull выражала удовлетво­рение по поводу изгнания Кроули из Италии и заявляла, что в Британии его тоже никто не ждёт.

Много лет спустя Кроули утверждал, что его высылка из страны была спровоцирована местными католически­ми священниками, несмотря на то что многие из местных жителей подписали прошение против изгнания Кроули. Подписи собирала Нинетт. Однако маловероятно, что свя­щенники сыграли какую-либо роль в изгнании Кроули из страны. Аббатство не представляло для них никакой угро­зы, поскольку Кроули никогда не соблазнял местных си­цилийских девушек и ничего им не внушал, а также нико­гда не выступал против местных церковных властей и не критиковал их. У Муссолини же было достаточно причин для изгнания Кроули без всякого давления со стороны церкви. А что касается местных жителей, им не очень-то хотелось, чтобы Кроули уезжал: он был темой местных сплетен и интересов, хотя здешние жители избегали по­являться поблизости от виллы. Поговаривали также, что те, кто проходил мимо виллы, нередко преклоняли коле­ни при звуке доносившихся оттуда заклинаний. Толки о том, что происходит в Аббатстве, можно было слышать на всём пути от Чефалу до Палермо. Клиффорд Бэкс слы­шал от побывавшего на Сицилии приятеля-художника, что когда он ожидал поезда на вокзале в Палермо и спросил у своего знакомого, правда ли, будто Кроули проводит обряды с четырьмя обнажёнными девушками, лежащими в направлении четырёх сторон света согласно компасу, нарисованному на полу, знакомый подозвал станционно­го носильщика, который уверенно и громко подтвердил, что это чистая правда.

После отъезда Кроули некоторые из его последовате­лей остались на вилле, но в конце концов владелец дома потребовал освободить помещение. Затем он нанял ра­бочих, которые навели в доме порядок, забетонировали пол и закрасили настенные росписи. Среди местных жи­телей об этом месте продолжали ходить легенды, всё более усложнявшиеся и запутывавшиеся с каждой новой историей. В 1955 году режиссёр-авангардист Кеннет Энгер приехал в Чефалу вместе с известным американским сексопатологом профессором Альфредом Кинси. Энгер во многих местах смыл побелку, под которой обнаружи­лись настенные росписи, а также поднял бетонный настил, скрывавший магический круг, в центре которого стоял алтарь. Энгер очень хотел восстановить Аббатство Телемы, но организация ОТО и другие последователи Кроули не проявили по поводу этой идеи никакого энтузиазма.

В наши дни эта вилла, венец честолюбивых устрем­лений Кроули, практически заброшена. Селение Чефалу разрослось, и здание уже не стоит одиноко на склоне горы, но окружено другими строениями, среди которых есть даже стадион. Двери и окна виллы заложены кирпичами. Уже давно существует идея превратить этот дом в музей, посвященный Кроули, но пока к осуществлению её даже не приступали.

Несмотря на своё позорное изгнание из Чефалу, Кроу­ли, оглядываясь назад, считал Аббатство Телемы настоя­щим успехом. Здесь ему удалось доказать, что человек может быть освобождён от сексуальной одержимости, а также от груза зависти, ревности, эгоизма и лжи, кото­рые этой одержимости сопутствуют. Однако он предпо­чёл забыть о той вражде, которая царила в отношениях Лии и Нинетт. Наличие в общине общего бюджета было, по мнению Кроули, также благоприятным, однако следует признать, что денег, которые можно было бы положить в общий котёл, практически не было. С любовью к мате­риальным ценностям в Аббатстве удалось покончить. Дети, как считал Кроули, получили хорошее, хотя и нетра­диционное воспитание, которое позволило каждому из них раскрыть свою индивидуальность. Каждый соприкос­нулся со своей Истинной Волей. Тем не менее Кроули при­знавал, что для большинства людей принятие Закона Те­лемы оказывается невозможным, поскольку они не спо­собны сдерживать и контролировать себя в атмосфере абсолютной духовной свободы. Он сделал вывод, что основная масса людей не обладает истинной волей, по­этому вся ответственность за руководство и управление миром ложится на него и его последователей. Кроули не заметил, что при таком подходе «Книга Закона» утрачи­вает своё общечеловеческое предназначение и становит­ся руководством для немногих, которым удалось сопри­коснуться со своей внутренней сущностью. Получилось, что та глобальная миссия, которую возложили на Кроу­ли Тайные Учителя, представляла собой, по признанию самого Кроули, невыполнимую задачу, которая, подоб­но идее коммунизма, никогда не может быть осуществ­лена, поскольку самые основы человеческой природы ин­стинктивно восстают против неё или стремятся её подо­рвать.

По иронии судьбы именно идеалистическая, невы­полнимая мечта Кроули стала причиной его краха. Ему было уже сорок семь лет, и, так как всю его жизнь состав­ляло служение идеям «Книги Закона», теперь он остался изгоем с неудовлетворённым честолюбием и полностью подорванной репутацией.

ГЛАВА 16 Лия лишается трона

По прибытии в Тунис Кроули и Лия поселились в отеле «Эймон», но, поскольку в соседней с ними комнате ока­зались шумные жильцы, перебрались в более дешёвую гостиницу «Суфльде Зефир», расположенную в Ла-Мар-се, одном из нынешних северных пригородов Туниса. По­началу Кроули надеялся, что их пребывание здесь будет временным, что приказ о выезде из Италии будет отме­нён и они с Лией смогут вернуться. Однако, по мере того как шло время, он понял, что этого не произойдёт. Осо­знав реальное положение дел, Кроули подумал о том, не сможет л и он основать новое аббатство на острове Джерба, расположенном в заливе Габес. Он планировал уста­новить в этом аббатстве более строгие монастырские правила. На Чефалу, по его мнению, царила чересчур рас­слабленная атмосфера. В новое аббатство он собирался приглашать только тех, кто был способен к самоотдаче, обладал магическими способностями, а также физиче­ской красотой, кто разбирался бы в финансовых делах и, разумеется, располагал определёнными денежными средствами.

Финансовые соображения были тогда главной темой в размышлениях Кроули. Ему нужно было не только запла­тить за отель в Тунисе, но на его содержании осталась вся община на Сицилии, где между тем стало одним ртом больше. 19 мая Нинетт родила дочь, Изабеллу. Её отцом был не Кроули, а барон Ла Кальче. Кроули относился к барону неприязненно. Через две недели после рожде­ния ребёнка он записал в дневнике: «Мне необходимо но­вое слово — нелюбовь звучит слишком фамильярно, пре­зрение — чересчур толерантно — и это слово я хочу упо­требить в отношении Карло Л а Кальче!!!!!» Немного позже в этот же день Кроули добавил, что, должно быть, он под­сознательно ревнует к барону, ведь по поводу того, кто отец ребёнка Нинетт, не было никаких сомнений. В тот момент, когда он был зачат, Кроули находился в Лондоне. Что касается самой новорождённой девочки, то Кроули проверил её гороскоп и сделал следующее заключение: «Определить будущее этого ребёнка несложно. Наиболее вероятно, она вырастет в довольно заурядную маленькую шлюху».

Хотя Изабелла и не была дочерью Кроули, но за дол­гие годы у него, должно быть, родилось определённое количество внебрачных детей. Точное их число может на* всегда остаться неизвестным. Он редко участвовал в их-воспитании деньгами и ещё реже как-либо контактировал с ними или их матерями. Он был так же расточителен со своей спермой, как самая распутная рок-звезда. Он ни­когда не пользовался никакими средствами предохране­ния, и, если любовница объявляла ему о том, что бере­менна, он не соглашался на аборт. Он считал, что аборт равносилен убийству, и презирал общество, которое ми­рится с абортами, хотя и объявило их вне закона. Он счи­тал , что женщина должна иметь право сама решать судь­бу своего плода, однако он не сомневался, что ни одна женщина, если только её сознание не ограничено требованиями общественных приличий, не пойдёт на преры­вание беременности. При всём своём женоненавистни­честве Кроули во многом придерживался феминистских взглядов и считал, что современная ему законодатель­ная система плохо обслуживает, а то и вовсе притесняет женщин.

В Тунисе Кроули проводил время за чтением «Книги Закона» в надежде, что она даст ему совет, как выйти из его текущего бедственного положения. В конце концов его перспективы на будущее свелись к двум вариантам. Первый заключался в том, чтобы не предпринимать ника­ких решительных действий и позволить Лии собраться с её магическими способностями; второй предполагал ожидание богатого человека с запада, о прибытии кото­рого пророчила «Книга Закона».

Кроме того, Кроули терзался мыслями о своём здоро­вье, поэтому он решил сходить к врачу, Томасу Домеле, с которым познакомился в 1920 году, ожидая в Тунисе при­езда Джейн Вульф. В прошлый приезд его беспокоила бо­родавка: теперь это было возобновившееся заболевание ног, «странные волдыри на ногах, которые появились у меня в Монтаук и с тех пор время от времени давали о себе знать, вдруг начали стремительно увеличиваться в количестве». Поначалу Домела лечил волдыри мазью с содержанием цинка, что помогало отчасти, но потом прижёг их йодом. В результате исчезли те волдыри, которые подверглись непосредственному лечению, однако немедленно высыпа­ли новые. Иммунная система Кроули была сильно подо­рвана постоянным употреблением наркотиков.

Общее ослабление организма подавляло Кроули, и он начал терять уверенность в себе. Его дневниковая запись за 28 мая гласит: «Я начал сомневаться, являюсь ли я на самом деле таким уж великим магом». Неделей позже он записал, что на него нашло «состояние глубочайшей, но совершенно беспричинной подавленности», однако через несколько часов он добавил, что «собрался с ду­хом, но ощущение сильной усталости и смутной подав­ленности осталось». Ещё через пять дней, всё ещё нахо­дясь в состоянии душевного возбуждения, он заявил в дневнике: «Может быть, я и чёрный маг, но потрясающе великий». В нормальных обстоятельствах Кроули не стал бы делать таких самоочерняющих заявлений. В это время он также обдумывал несколько странных планов, в том чис­ле поездку в Каир совместно с Дж.-Ф.-К. Фуллером с це­лью изъять (такой эвфемизм применял Кроули для слова «украсть») стелу Анкх-ф-н-Кхонсу из каирского музея. А как человек, привыкший вести переписку, Кроули написал так­же королю Георгу V с предложением организовать кресто­вый поход и Троцкому с прямо противоположной идеей возглавить международное антихристианское движение.

Помимо неприятностей, связанных с отсутствием де­нег и пошатнувшимся здоровьем, Кроули был всерьёз обеспокоен своей наркотической зависимостью. Он знал, что глубоко увяз в своём пристрастии к наркотикам, и пы­тался постепенно уменьшать ежедневную дозу героина, поддерживая себя при помощи эфира. Но ему не удава­лось долго соблюдать такой режим. Его воля, которой он придавал такое большое значение, отказывала, и он возвращался к прежним высоким дозам. Это обстоятельство вместе с физическими недомоганиями, спровоци­рованными употреблением героина, беспокоили его больше всего. Вся философия Кроули основывалась на укреплении Истинной Воли: его же собственная воля была разъедена наркотиками, украдена у него, а сам он остался при этом в ужасающем состоянии. Такие вещи не могут происходить с богами, однако с Кроули они произошли, и это обстоятельство порождало сомнения в его всемогуществе.

Теперь, в Тунисе, он осознал, что настало время прини­мать серьёзные меры. 7 июня он посетил клинику доктора

Домелы. Было решено, что Кроули попытается бросить свою дурную привычку, «"завязать" с героином». (Любо­пытно отметить, что этот термин начал употребляться для обозначения прекращения приёма наркотиков с середи­ны 1920-х.) У Кроули немедленно проявились все симп­томы ломки — рвота, сильнейшая диарея, судороги, мы­шечные спазмы, галлюцинации, — но на этот раз ему уда­лось собрать волю в кулак. Через три дня он «проснулся свежим, сильным и здоровым». Но это продлилось недо­лго. Ещё через два дня он снова принял героин, записав в дневнике все возможные оправдания, к которым прибе­гают в таких случаях страдающие наркотической зависи­мостью люди. 3 сентября он написал, что дал клятву: как только в его распоряжении окажется 3 тысячи фунтов, он отправится на лечение в санаторий. Однако у этой клятвы была заведомо ложная посылка: шансы на то, что у Кроу­ли в руках окажется такая сумма, были бесконечно малы. Однако беспокойство Кроули было вызвано не только героином. Если опиумсодержащие вещества вызывали у него физиологическую зависимость, то от кокаина он зависел психологически.

Почему происходит так [писал он 17 сентября], что человек принимает кокаин (причём этого нельзя ска­зать ни о каком другом наркотике) жадно, дозу за дозой, в общем-то не ощущая в этом никакой нужды и не надеясь что-то получить от очередной дозы? Я уста­новил, что 3 дозы, принятые с умом, за один раз удовлетворяют все желания. Но если ты располагаешь определённым количеством наркотика, остановиться практически невозможно. Успешно противостоять это­му можно (в лучшем случае) несколько дней, потом человек ни с того ни с сего втягивается в «неконтро­лируемую» гонку. Человек может продолжать прини­мать кокаин, одновременно проклиная себя за это безумие... Зачем принимать тридцать доз (или шесть­десят? У меня нет ни малейшего представления об истинном их числе), чтобы прийти в состояние, в ко­тором нет ничего приятного и которое не привлека­тельно ни в каких других смыслах, но являет собой средоточие волнений, угрызений совести, презрения к себе, беспокойства, неловкости и раздражения, при­чём в голове у тебя постоянно присутствует мысль: «Чёрт возьми! Надо продлить действие наркотика»; и одновременно ты чётко осознаёшь, что трёх доз до­статочно, чтобы добиться всего желаемого без всяких побочных эффектов.

Среди новых проблем, которые принесло Кроули зло­употребление наркотиками, оказались бессонница и им­потенция. Большую часть дня Кроули проводил в посте­ли, время от времени принимая какой-нибудь наркотик, предавался туманным размышлениям и поднимался да­леко за полдень. У него был плохой аппетит. Ночью он то и дело просыпался и нюхал эфир, чтобы успокоить нервы. Он засыпал лишь на несколько часов, перед самым рас­светом, но утром просыпался опять. Что касается секса, то, казалось, он потерял к нему всякое влечение. В его , дневниках того времени отсутствуют какие-либо упоминания о сексуальной магии с Лией, однако он пишет о «не- . давно появившихся проблемах определённого свойства», касающихся их сексуальных отношений. Он пытался при­мириться с этими новыми трудностями и рассуждал о своей сексуальной жизни так: «Мой гомосексуальный инстинкт зиждется на идее эстетического впечатления. Если мужчина занимается любовью с женщиной, он испы­тывает перед ней эстетическое восхищение... Когда дру­гой мужчина занимается любовью со мной, я хочу знать, что он делает это, потому что я красив». На самом деле он бессознательно искал оправданий своей утраченной способности к сексуальному возбуждению: своё времен­ное целомудрие он пытался объяснить отсутствием эсте­тически привлекательных партнёров.

В этот период, отмеченный безразличием и подав­ленностью, Кроули тем не менее делал одно очень кон­кретное дело. Изо дня в день он писал автобиографию («автохагиографию»), точнее, она писалась под его дик­товку. Начало этому было положено прошлой осенью, в Чефалу, где Кроули диктовал по очереди то Лии, то Джейн Вульф, которые затем перепечатывали текст на машинке. Теперь эта обязанность целиком легла на плечи Лии. Не­смотря на то что Уильям Коллинз отказался издавать автобиографию, Кроули решил тем не менее запечатлеть свой жизненный путь на бумаге. Таким образом, как ему казалось, он смог бы оправдать себя, объяснить свои цели и свою позицию, а также в какой-то степени проти­востоять той лжи, которой обросло его имя благодаря Бивербруку, Боттомли и всему английскому обществу, с которыми Кроули в два счёта разделался в своей книге: «Нет смысла осуждать и проклинать человечество — "все вы стоите не больше, чем колода карт"». В книге не долж­но было быть ничего выдуманного: по замыслу Кроули, она должна была рассказывать правду, только правду и ничего, кроме правды. Правда, эта установка не исключа­ла присутствия в книге тщеславных преувеличений, но это не очень умаляет её информативность, если читатель не забывает о присущей Кроули самовлюблённости. Главным его сожалением, которое он выразил на страницах авто­биографии, была его убеждённость в том, что он так мало сделал в своей жизни и так много ещё должен совершить. Когда «автохагиография» под названием «Исповедь Алистера Кроули» была завершена, она насчитывала 500 ты­сяч слов и представляла собой самую длинную и самую удачную в литературном отношении книгу Кроули: его литературные способности, так деградировавшие за последнее время, возродились. Со временем этой книге предстояло укрепить международную известность Кроули и как писателя, и как человека, сведущего в оккультизме. Но в 1923 году всё это было делом далёкого будущего.

За день до того, как Кроули был изгнан с Сицилии, в Аббатство Телемы приехал Норман Мадд. Кроули, уез­жая, поручил ему отвечать за общину.

Завершив обучение в Кембридже, Мадд постоянно возвращался к мыслям о Кроули. Он отправился в Южную Африку и в 1911 году был принят на должность руководи­теля Отделения прикладной математики в университете Грея в Блумфонтейне. Это была преподавательская рабо­та, о которой Мадд едва ли мечтал и которая не предо­ставляла возможностей для карьеры учёного. В 1915 году, заразившись гонореей, Мадд ослеп на один глаз, что толь­ко усугубило его неприязнь к Южной Африке и разочаро­вание в собственной работе. В течение нескольких лет Мадд пытался как-то связаться с Кроули, посылая ему письма на те адреса, где его можно было застать, но либо ответа не приходило, либо письмо возвращалось к от­правителю нераспечатанным.

В 1920 году Мадд получил годичный отпуск. Он вер­нулся в Британию, чтобы разыскать Кроули, но ему сказали, что тот уехал в Америку; тогда Мадд вознамерился пересечь Атлантику. Дальше произошло, видимо, следующее. Мадд познакомился с Чарлзом Стэнсфелдом Джоунсом, который принял его в ОТО, дав ему имя Frater Omnia Pro Veritate(OPV), и сказал, что Кроули живёт на Сицилии. Мадд переписывался с Кроули вплоть до 1923 года, когда он решил, что его призвание — это не преподавание матема­тики, а проповедь Закона Телемы. Он ушёл с работы и пре­доставил себя в распоряжение Кроули. Кроули сразу же пригласил его в Чефалу. Мадд с готовностью согласился и, приехав, привёз с собой все накопленные за жизнь сбе­режения, которые и передал своему новому учителю.

Из Туниса Кроули написал Мадду, приглашая его к себе. Тот очень обрадовался, что его позвали. Аббатство без Кроули опустело, все остававшиеся там члены общи­ны разъехались. Остались только Нинетт и дети, в том числе Ханси. Мадд приехал в Тунис 20 июня, а на следую­щий день Лия вернулась на Сицилию. Через несколько недель к Мадду и Кроули присоединился Эдмунд Саай-ман, южноафриканский студент Мадда, который получал стипендию Родса в оксфордском Нью-колледже и при­ехал в Тунис на летние каникулы. Он писал диссертацию о математических аспектах «Книги Закона» — тема, кото­рой одно время занимался Салливан, но бросил, не дове­дя дело до конца. Получившаяся в результате работа, судя по всему, не впечатлила университетских наставников молодого человека, поскольку ему была присвоена учё­ная степень лишь третьего класса. Что касается Кроули, то ему были приятны такие интересы молодого человека, кроме того, он надеялся получить от него немного денег. Однако Саайман был далеко не богат и, разочаровав Кроули, не только привёз с собой очень мало денег, но к тому же истратил их раньше, чем закончились каникулы. В ре­зультате молодой человек был вынужден просить взаймы у британского консула в Тунисе, поскольку его отец не от­ветил на просьбу сына прислать денег.

Со сбережениями Мадда в руках Кроули объявил, что собирается в очередной раз уединиться для занятий маги­ей. Поручив Мадду следить за корреспонденцией и ре­шать повседневные проблемы, Кроули 25 июля снял ком­нату в отеле «Тунисия Палас», самой дорогой в городе го­стинице. С ним вместе находился Мохаммедбен Брахим, мальчик-подросток, которого Кроули подобрал, гуляя по городу, и которого он тренировал на должность слуги как в магических, так и в повседневных делах. Другими сло­вами, это был его мальчик на побегушках. В его уеди­нении на сей раз оказалось не очень много магического.

Он ходил в кино на фильмы с Чарли Чаплином, создавал план площадки для гольфа, рисуя красочные наброски карт с обозначением всех отверстий для мячей, и играл в шах­маты. Кроме того, он стал лучше питаться и больше спать. Его сексуальные проблемы начали отступать. Через неко­торое время Кроули решил прервать своё магическое уединение, но продолжал жить в отеле до октября, когда перед ним встала проблема оплаты большого счёта. Не­обходимость оплатить этот счёт оказалась не единствен­ной неприятностью Кроули. Его начала искать полиция Туниса — возможно, по настоянию итальянских властей, — и потребовалось вмешательство главного британского консула, Филипа Сарелла, чтобы уладить дело.

Лия вернулась в Тунис из Чефалу в конце августа. Она поселиласьу Мадда и Сааймана, нередко навещая Кроули, чтобы писать под его диктовку, а возможно, чтобы зани­маться с ним сексом. Однако вскоре возникли некоторые сложности. В дешёвой гостинице в Ла-Марсе Мадд и Лия из-за нехватки денег жили в одной комнате и вступили в любовную связь. Кроули узнал об этом и выразил своё резкое недовольство, не потому, что ревновал, но потому, что их связь могла стать помехой Великому Труду. 28 сен­тября Кроули заставил Мадда дать клятву, в которой гово-. рилось, что, поскольку он влюблён в Лию, силы его разума ослаблены, по причине чего он неспособен сосредоточить­ся на требованиях Тайных Учителей. Когда клятва была дана, Мадд переехал в деревню неподалёку, чтобы там в уедине­нии заниматься магией. С собой он взял рукопись авто­биографии Кроули, чтобы читать и учиться.

Что касается Мадда, то с ним было связано ещё одно намерение Кроули, не имеющее отношения к Тайным Учи­телям. Он хотел, чтобы Мадд попытался исправить его репутацию. Мадд, которого Кроули в связи с этим назна­чил своим советником по связям с общественностью, на­чал писать во все печатные издания письма, либо сочиняя их самостоятельно, либо переписывая и подписывая сво­им именем то, что сочинял Кроули. Некоторые письма были адресованы конкретным людям, начиная от декана колледжа Малверн и заканчивая такими видными литера­турными именами, как Томас Харди и Джозеф Конрад. В письмах подчёркивалось, что Кроули был незаслужен­но оклеветан, после чего излагалась просьба о поддерж­ке, преимущественно финансового характера. Всё это вы­глядело печально: Кроули начал тратить свой талант пи­сателя на нищенские просьбы о подаянии.

Когда настало время покидать гостиницу «Тунисия Па­лас», Кроули объявил, что собирается снова посвятить не­которое время сосредоточенным занятиям магией. Вмес­те с Маддом, Лией и Мохаммедом бен Брахимом он на машине отправился в город Нефта, место паломничества мусульман, расположенное на краю безбрежной соляной пустыни Чот-эль-Джерид. Добравшись до города, они взя­ли напрокат верблюдов и углубились в пустыню, отдыхая в самые жаркие дневные часы, а по ночам продолжая путь. Кроули курил гашиш и занимался с мальчиком сексуаль­ной магией. Он намеревался провести в пустыне около месяца, но через три дня после начала путешествия Лия заболела, и вся компания вернулась в Нефту, где и посели­лась в «Отель де Джерид». Потом болезнь настигла Кроу­ли, и он больше не мог заниматься сексуальной магией. Как только Лия почувствовала себя немного лучше, забо­лел Мохаммед бен Брахим. В несколько подавленном со­стоянии все путешественники вернулись в Тунис.

Кроули начал всерьёз беспокоиться о здоровье Лии. Она стала бледной, слабой и ещё сильнее похудела. Хотя она больше не кашляла кровью, Кроули боялся, что она больна туберкулёзом. Незадолго до отъезда в Нефту он написал Альме Хирсиг, прося её как можно скорее вы­слать денег и приехать, чтобы заботиться о Лии, а также забрать Ханси из Чефалу и дать ему образование. Когда же через несколько месяцев Альме наконец удалось при­ехать на Сицилию, Кроули изменил свою позицию и велел Нинетт не позволять Альме приближаться ни к вилле, ни к Ханси.

1923 год, наполненный лишениями и болезнями, кру­шением надежд и всевозможными бедствиями, закончил­ся на печальной ноте.

Двадцать девятого декабря Кроули решил, что его ма­гическая энергия исчерпана и необходимо что-то пред­принять. Тогда он взял оставшиеся деньги и купил билет до Ниццы, оставив Мадда и Лию без гроша. Однако у Кроу­ли был план, который, по его убеждению, должен был по­ложить конец всем несчастьям.

Оказавшись в Ницце, Кроули случайно встретил Фрэн­ка Харриса. У того, судя по всему, тоже не было ни пенни, но он бурлил всевозможными идеями. Идея, которую он вознамерился воплотить вдвоём с Кроули, заключалась в том, чтобы раздобыть денег на покупку парижской газе­ты Evening Telegram и совместное руководство ею. Взяв на своё имя кредит в пятьсот франков, Харрис послал Кро­ули в Париж, куда тот прибыл 5 января и вновь поселился в «Отель де Блуа», несмотря на то, что уже задолжал хозя­евам гостиницы две тысячи франков за предыдущие визиты. Дело было в том, что владельцы гостиницы, мосье и мадам Бурсье, благоволили к Кроули и не возражали против отсрочки.

Не сохранилось сведений о том, что именно Кроули собирался предпринять в связи с планами покупки газе­ты, но, каковы бы ни были его намерения, они, судя по всему, остались неосуществлёнными. Его магические силы ослабели, и он много времени проводил в постели.

Кажется, у меня больше не осталось [писал он в днев­нике 13 января 1924 года] ни силы, ни энергии. Ничто не способно заинтересовать меня дольше чем на несколько минут. Я, в сущности, ни на что уже не на­деюсь, в чём и состоит главная проблема... Хотя каж­дый день и бывает несколько минут, когда я чувствую себя в форме. Меня возмущает необходимость оде­ваться и раздеваться. Я ложусь рано, а встаю позд­но. Я долго сплю, однако просыпаюсь утомлённым. Даже в час дня мне невероятно трудно встать с по­стели. Усилия, которые требуются, чтобы заказать себе в комнату завтрак, представляются мне сверхъ­естественными... Я мечтаю о смерти — просто для того, чтобы освободиться от тела, которое только тя­готит меня, вместо того чтобы, как колесница, нести меня по жизни.

Он просил Айвасса явиться и помочь ему, но всё было напрасно.

Кроули и Харрис переоценивали друг друга в одном довольно существенном вопросе. Каждый из них ошибоч­но полагал, что другой обладает достаточным напором, чтобы раздобыть денег на покупку газеты. Несмотря на это, Харрису всё же удалось достать необходимую сумму, и в марте газета была куплена. Однако он недолго оста­вался хозяином газеты. Не будучи в состоянии выплачи­вать проценты по кредиту, Харрис был вынужден отказать­ся от руководства газетой.

Упадок магических сил Кроули, так же как и тяготы его повседневной жизни, порой расценивался в оккультных кругах как наказание за его непомерную амбициозность и незаслуженное присвоение себе звания Ipsissimus. По мнению некоторых из принадлежавших к этим кругам людей, Кроули надоел Тайным Учителям и они, разочаровавшись, отвернулись от него. Кроули не был согласен с этой точкой зрения, хотя точно знал о своих проблемах в астральном плане и чувствовал, что они могут привести его к нервному срыву.

Однако проблемы Кроули были ничто в сравнении с теми несчастьями, которые обрушились на Мадда и Лию в Тунисе. Они очень бедствовали и отдали в залог всё, что у них было, втом числе магическое кольцо Кроули, за ко­торое им дали восемьдесят четыре франка. Они голода­ли и негодовали на то, что отчаянные письма с просьба­ми о помощи, которые они направляли Кроули, остава­лись без ответа. Имея восемьдесят четыре франка, Лия могла вернуться в Чефалу, но Мадд был привязан к месту. Несколько попыток заработать немного денег, которые Кроули предпринял в Париже, обращаясь к знакомым жур­налистам с вопросом, не согласятся ли они печатать его статьи, ни к чему не привели. Наконец 14 января Кроули улыбнулась удача, когда художник Леон Энджерс Кеннеди разом одолжил ему пятьсот франков. Получив такую сум­му, Кроули немедленно начал её расходовать, купив себе новую одежду, но часть денег он всё-таки послал Мадду через агентство Томаса Кука. Мадд тайком покинул Тунис, оставив за собой шлейф долгов, и через девять дней при­был в Париж.

В середине января Кроули снова побывал у врача, жа­луясь на постоянную рвоту и диарею. Врач по фамилии Дюкасс по ошибке поставил ему диагноз дизентерия. , Желая получить ещё одно, независимое заключение, Кроу­ли посетил доктора Джарвиса в Британской клинике в Париже, который верно определил, что проблемы Кроу­ли связаны с наркотиками. Затем в феврале Кроули пере­нёс две операции на носовой полости. Его носоглотка была в очень плохом состоянии как следствие многих лет вдыхания наркотических веществ. В качестве лечения ему в числе прочего была прописана смесь из героина, вис­мута и лактозы, которую следовало вводить в нос в каче­стве прижигания. Героин не оказал почти никакого воз­действия на общее состояние его организма, однако пре­кратил раздражение в носовых пазухах. Чтобы устранить проблемы с дыханием и почти не прекращающийся ка­шель, врач предложил Кроули инъекцию героина, но тот отказался. Он никогда не вводил героин при помощи уко­ла, но всегда вдыхал его, как кокаин, и опасался, что укол может усугубить его и без того сильную героиновую за­висимость. В это время Кроули в очередной раз пытался сократить количество принимаемых им наркотиков. По его дневниковым записям этого времени видно, как отча­янно он стремился избавиться от своей вредной привыч­ки, вновь и вновь безуспешно проходя через мучитель­ный периодломки.

Новости из Чефалу тоже были безрадостными. Нинетт, Лию и детей выселяли из дома, поскольку некому было платить за его аренду. Барон намеревался или продать дом, или найти для него новых съёмщиков. В результате перед Кроули встали сразу две проблемы: во-первых, ему необходимо было срочно достать денег, а во-вторых, он очень хотел успеть вывезти свою библиотеку, в том числе дневники и множество редких книг, прежде чем утратит все права на виллу. Мадд сразу же распорядился, чтобы книги были отправлены в Британию через American Express: это был необдуманный поступок, совершённый в величайшей спешке. На все книги и документы по при­бытии в Британию был наложен арест, поскольку на та­можне их содержание сочли непристойным, а впослед­ствии они были конфискованы. Мадд, как человек, от лица которого производилась их транспортировка, заявил полиции, что ничего не знал о содержании бумаг, и отка­зался от предъявления каких-либо прав на конфискован­ное имущество; если бы он догадался сделать попытку возразить против действий таможенников, он мог бы спа­сти некоторые из книг и документов Кроули. Позднее Кро­ули был письменно извещён о том, что все принадле­жащие ему книги и бумаги «были рассмотрены Высоким судом правосудия 24 марта 1926 года и уничтожены в соответствии с законом». Весьма вероятно, что вместе с ними были уничтожены также многие записи Кроули, касающиеся экспериментов с разными наркотиками. Со стороны официального органа это было бессердечным варварским актом, поскольку, хотя часть уничтоженных материалов и можно было счесть порнографическими, всё же большинство их таковыми не было.

Что же касается срочной нужды в деньгах, то опреде­лённую сумму Кроули раздобыл, заложив свои магиче­ские аксессуары (часть из них составляли полудрагоцен­ные камни) и всё ценное, что у него ещё оставалось, в том числе два револьвера, которые он годами возил с собой в своих многочисленных путешествиях. На эти деньги Кроули послал Мадда в Лондон с миссией привлечения новых денежных средств и новых последователей, снаб­див его рекомендательным письмом, в котором Мадд гордо именовался «полномочным представителем» Кро­ули. Сам Кроули, больной, остался в «Отель де Блуа», му­чаясь астмой, принимая героин и вдыхая эфир, чтобы как-то справиться с болезнью. Он кашлял целыми ночами и тщетно пытался найти средство, которое облегчило бы его состояние. В дневнике он кратко описал историю раз­вития своей наркотической зависимости, нехотя призна­вая, что непоправимо в ней увяз. Героин играл теперь едва ли не главную роль в поддержании его жизни. Подобно тем, кто уже оказывался в подобном положении до него, Томасу де Куинси и СэмюэлюТэйлору Колриджу, Кроули хотел предупредить других об опасностях этого положе­ния, чтобы впредь люди старались избегать подобного результата. «Мой опыт, — писал он, —должен послужить достаточно серьёзной причиной для кардинального пе­ресмотра существующих медицинских представлений о наркотиках, а также для реформирования законодатель­ства в отношении торговли героином и сходными с ним препаратами».

Когда Лия в конце марта приехала из Чефалу, она, ра­зумеется, была в ярости. Она обвиняла Кроули в том, что он бросил её в беде, критиковала его магическую деятель­ность и вообще всячески ругала его. Мадд поддержал её «с такой язвительностью и сарказмом в мой адрес, каких мне ещё не доводилось на себе испытывать». Тем не менее Лия снова начала писать под диктовку Кроули, и кто-то из друзей одолжил им небольшую сумму денег, чтобы продержаться некоторое время. 1 мая судьба в оче­редной раз нанесла Кроули жестокий удар. Чета Бурсье продала свой отель, а новый владелец выгнал Кроули, после чего Кроули проклял гостиницу. Впоследствии она обанкротилась. В очередной раз лишившись жилья, Кроу­ли и Лия сняли комнату в гостинице в Шель, в пригород­ной местности к востоку от Парижа. Чем и как они будут платить за жильё, они не знали.

Наконец в середине мая им улыбнулась удача, когда их разыскал Джон Салливан в компании с богатым арген­тинцем по имени Александр Зул Золар, принеся с собой деньги и еду. Золар страстно хотел изучать магию под руководством Кроули, а тот, как и следовало ожидать, не­медленно взял его к себе в ученики. Вскоре после этого приехал Джордж Сесиль Джоунс, у которого Кроули уже несколько месяцев пытался достать денег.

За свою жизнь Кроули получал деньги из целого ря­да трастовых фондов. Некоторые из этих фондов были учреждены его друзьями или родственниками, которые не хотели, чтобы их подарки или наследство были растра-ченьгпо мелочам. Учредителями других фондов являлись оккультные или магические организации, с которыми Кроу­ли был так или иначе связан. Ни один из этих фондов не был достаточно крупным, но все они были вполне надёж­ными. Все они в конечном счёте существовали для того, чтобы защитить Кроули от самого себя. Джоунс остался теперь единственным доверенным лицом в трастовом фонде, который основал сам Кроули и откуда имел право получать определённый доход, однако лишь по решению доверенного лица. Кроули написал Джоунсу о своём за­труднительном положении и даже приложил заключения врачей, желая тем самым обосновать свой запрос. Одна­ко Джоунс, по мнению Кроули, обошёлся с ним не очень хорошо. Он оплатил счёт в «Отель деБлуа», но стал выда­вать Кроули лишь по два фунта в неделю на медицинские нужды. Приехав в Шель, Джоунс, к досаде Кроули, вместо денег привёз лишь советы о том, как с ними обращаться, которые Кроули выслушал очень неохотно.

Если ситуация Кроули несколько стабилизировалась, то положение Мадда, напротив, стало ещё хуже. Живя в Лондоне, он опустился до крайних пределов бедности: в самом деле, 27 ноября 1926 года Мадда внесли в город­ской список бездомных бедняков. В списке значилось, что Мадду тридцать пять лет, что у него русые волосы, голубые глаза, а рост — пять футов четыре дюйма; там сказано так же, что по профессии он является литературным агентом или помощником библиотекаря (надпись в бланке приём ного документа номер 10513 неразборчива). Тем не менее он по-прежнему активно участвовал в делах Кроули, дей­ствуя от его имени, и убеждал его подать в суд на Sunday Express. Кроули, всё ещё не располагая достаточными средствами, чтобы нанять адвоката, а также опасаясь вла­сти, которая была в руках Бивербрука, отказался от этого плана. Вместо этого Мадд опубликовал апологию в фор­ме брошюры под названием «Открытое письмо к Лорду Бивербруку», большая часть текста которой принадлежа ла перу Кроули. Текст апологии был по почте разослан каждому, на чью поддержку Кроули мог надеяться. Даже знаменитости, вплоть до Бертрана Рассела, получили по экземпляру. Один экземпляр попал даже в Скотленд-Ярд. Этот текст был встречен полным равнодушием и по боль­шому счёту остался незамеченным.

Закончилось лето 1924 года. Кроули занимался обу­чением Золара, хотя его новый ученик был почти абсолютно лишён магической энергии. Отношения с Лией были напряжёнными, однако она продолжала писать под его диктовку, а когда Кроули удавалось собраться с физиче­скими силами, занималась с ним сексом. В течение неко­торого времени ближайшее будущее если и не представ­лялось им в розовом свете, то, во всяком случае, выгля­дело спокойным. Однако этому суждено было продлиться недолго.

Дороти Олсен, тридцатидвухлетняя американка, со-иершая турне по Европе, заехала в Шель в порядке мис­тического паломничества, чтобы навестить Кроули, зна­менитого Мастера Териона. С собой у неё была опреде­лённая сумма денег. Кроули радушно принял её, проникся к ней симпатией и посвятил в А.-. А/., дав ей имя Астрид. Затем произошло неизбежное. Кроули объявил Лии, что Тайные Учителя приказывают ему отправиться в магиче­ское уединение в Северную Африку, взяв с собой Дороти. И никого, кроме Дороти. Лия обезумела от отчаяния, но ничего не могла сделать. Она лишилась своего статуса Алой Женщины. В конце сентября Кроули завершил свои занятия с Золаром, который впоследствии извлёк из них много пользы, написав книгу под названием «Энциклопе­дия древнего и тайного знания», и вместе с Дороти от­правился в Тунис проездом через Марсель.

Лия осталась одна в Париже. У неё не было ни денег, ни Сшизких людей. Кроме того, у неё было плохо со здоровь­ем и она страдала от наркотической зависимости. Когда i |ришла телеграмма от Нинетт, где говорилось, что Ал ьма объявилась в Чефалу и забрала Ханси, Лии показалось, что её мир рушится.

Жизнь Нинетт тоже была трудной и неопределённой. Она жила в Аббатстве в крайней бедности, поскольку хозяин виллы разрешил ей остаться (пока она будет вносить плату за аренду), в конце концов, он был отцом её третьего ребёнка. Его ухаживания начали принимать дес­потический характер, и Нинетт сама прекратила отноше­ния с ним, что только осложнило ситуацию. В доверше­ние всего она снова ждала ребёнка, на этот раз от моло­дого сицилийца из местных по имени Артуро Сабатини. Хелен, сестра Нинетт, присылала одежду для неё и Говар­да, и вместе с Альмой Хирсиг они, когда могли, присыла­ли Нинетт деньги. Брат Нинетт тоже присылал ей то, что мог, хотя и нерегулярно. Кроме того, она подрабатывала в качестве швеи, что тоже приносило несколько лир.

В июле 1926 года Нинетт написала Кроули письмо, прося его подать заявление на оформление паспортов для Говарда и Лулу. Она хотела отправить сына в Америку, к родственникам, чтобы он получил там образование. Денег у Нинетт был о мало, но Хелен через американского консула в Палермо передала ей сумму, необходимую на то, чтобы мальчик добрался до Соединённых Штатов. В других письмах, написанных примерно в это же время, Нинетт сообщает Джейн Вульф и Дороти Олсен, что, хотя она и прожила в Чефалу шесть лет, она не чувствует виллу своим домом и страстно желает оттуда уехать. О Кроуш она писала: «Я действительно пытаюсь опереться на него, просто потому, что я не могу заботиться о своей семье в одиночку! У меня просто голова кругом идёт оттого гру­за ответственности, который я так легкомысленно на себя взвалила!» Этот груз заключался не столько в повседнев­ных, связанных с детьми заботах, сколько в тех планах и надеждах, которые она вынашивала относительно их будущего.

Её собственные перспективы тоже волновали Нинетт. «Я не принадлежу ни к какому государству, — писала она Джейн Вульф, — и я не могу уехать из Чефалу, потому что у меня нет паспорта, причём ни один консул паспорта мне не выдаст, и нет никого, кто мог бы помочь мне или что-то посоветовать!» Она очень хотела поехать во Францию, куда Кроули обещал забрать её вместе с детьми. Она про­сила его подыскать для неё маленький дом с большим садом, где она могла бы начать новую жизнь, но Кроули так ничего и не сделал. В марте следующего года Нинетт овладело состояние безысходности, и она написала Джейн Вульф: «Я навсегда прощаюсь с тобой и со Зве­рем». Дальше в этом же письме она описала, как провела семь лет в Чефалу, наполняя жизнь исключительно чув­ственными наслаждениями, не щадя своего тела и пота­кая любым своим желаниям, за что теперь ей пришлось расплачиваться. «Я стремительно теряю рассудок, лишь ценой больших усилий мне удаётся сохранять здравое отношение к людям — скоро моё умственное расстрой­ство станет заметным, и тогда меня могут отлучить от де­тей». Следующим шагом, который она собиралась пред­принять, было, по её словам, обращение к властям Сици­лии с просьбой поручить детей заботам Кроули в случае, если она окончательно лишится рассудка. «Я оставляю их Зверю, если он соизволит их взять. Я знаю, что этим бед­ным овечкам придётся пострадать за мои преступления: сердце разрывается при одной мысли об их страданиях... Моя же перспектива ужасна. Я с содроганием смотрю в будущее! Боги оставили меня». В постскриптуме, при­писанном на следующий день, она добавляла, что поста­рается продержаться, пока Кроули не пришлёт какую-нибудь помощь. В конце концов он прислал ей по почте пятьсот франков, полагая при этом, что неверно распо­ряжается такой значительной суммой, поскольку лучше всего было бы вывезти Нинетт и детей с территории Си­цилии. Он считал, что следует заставить семью Нинетт спасти её, говоря при этом: «любой, у кого есть автомо­биль, мог бы увезти её».

Точно не известно, что произошло с Нинетт и детьми впоследствии. Известно только, что она вернулась во Францию, где неподалёку от леса Фонтенбло жила её мать, и устроилась работать швеёй к женщине по имени Полин Ролан, которая жила в Париже по адресу улица Фессар, 35. В 1929 году Кроули, не прерывавший пере­писки с Нинетт, начал предлагать по закону оформить своё отцовство по отношению к Лулу, с которой он тоже обме­нивался письмами, пока девочка училась в школе во Фран­ции. Он добился разрешения отбританской иммиграци­онной службы на приезд девочки в Англию, при условии, что он будет всюду её сопровождать, но Кроули опоздал. Нинетт, страдая от болезни, которую она сама называла церебральной анемией, умерла в начале 1930-х. Письма, посылаемые на её адрес, возвращались к отправителю. След Лулу был потерян.

Предпринимая тщетные попытки забрать своего сына у сестры, Лия обратилась в американское посольство в Париже. Но там отказались ей помочь. Вернувшись до­мой, она обнаружила все свои вещи выброшенными на улицу: хозяин квартиры выселил её. Она всерьёз думала о самоубийстве, но как-то справилась с собой. Её вера в Кроули как в мужчину, без сомнения, пошатнулась, но как маг он по-прежнему что-то значил для неё. Она верила в «Книгу Закона», в Закон Телемы и в необходимость труда по распространению их идей.

Когда Мадд вернулся из Лондона без гроша в карма­не, он нашёл Лию в лохмотьях. Они представляли собой жалкое зрелище, когда вдвоём бродили по улицам Пари­жа. Как и любой на их месте, они мечтали о том, чтобы основать где-нибудь новое Аббатство Телемы, и о том, как продолжить дело, которому оба они посвятили свою жизнь. Мадд утверждал, что необходимо продолжать дей­ствовать, стараться вернуть Кроули доброе имя и подго­товить машинописный текст его биографии. Примеча­тельна преданность, с которой Мадд и Лия относились к человеку, столь ужасно с ними поступившему. Лия во всём старалась видеть магический смысл и была убежде­на, что их с Маддом бедность имеет особое символиче­ское значение и смысл. Подумав, она пришла к выводу, что от них требовалось начать всё сначала, а именно за­ключить магический брак, несмотря на возражения, кото­рые в своё время выразил Кроули. Мадд, который всё ещё был влюблён в Лию, согласился. Они отправились в ресторан, заказали «магический ужин», состоявший из блюд разных цветов, что имело символическое значе­ние, а затем пришли в бедную комнатушку Лии, чтобы довести дело до конца. Тем временем Кроули слал им из Туниса указания о проведении ритуалов, — но ничего, кроме этого.

Уже давно идут споры о мотивах такого поведения Кроули в это время. Многие хотят понять, почему он от­верг двоих самых верных своих последователей. Прежняя красота Лии начала убывать по мере того, как усилива­лась её наркотическая зависимость, оказывая разруши­тельное воздействие на её внешность. Она по-прежнему любила Кроули, и как человека, и как мага, но любви ему было недостаточно. Он был всё таким же беспокойным, эгоистичным человеком, со склонностью использовать других людей, которые казались ему уступчивыми, подат­ливыми или безответными. О том, что Лия, возможно, лучше всехдругихженщинКроули подходила на роль Алой Женщины, говорит её готовность делать для него букваль­но всё (сохраняя при этом хорошее отношение к нему). Кроули, вероятно, забыл, что для него она соглашалась на лю'бые сексуальные извращения и не отказывалась встать на четвереньки перед козлом. Для него она была человеком, который уже сослужил свою службу. Тем не менее следует добавить, что Кроули долгое время любил её, или делал вид, что любит, или думал, что любит её, по-своему. Она давала ему всё, чего он хотел от женщины: она потакала его тщеславию, была готова подвергаться насилию и унижениям, обладала физической привлека­тельностью (пока не вмешались наркотики) и была отлич­ным партнёром и товарищем, как в магических, так и в повседневных делах. В своей преданности она не отка­зывала ему ни в чём. И тем не менее он бросил её самым жестоким образом. Ей он, должно быть, казался прекрас­ным божеством, а вёл себя при этом всего лишь как недо­стойный человек.

Что касается Мадда, то к нему Кроули преисполнился величайшего презрения. Свои чувства к Мадду он описал в дневнике:

Он, в сущности, не обладает ни смелостью, ни волей, ни способностями. Он поистине самый заурядный и пошлый человек из всех, кого я когда-либо встре­чал ... И в то же время — сколько благородных качеств!.. Но лично мне он омерзителен... Сейчас я чувствую, что близкое общение с ним для меня невыносимо. Мне следует, я думаю, общаться с ним только через Лию — которой, кажется, всё равно. Ей нравится душевное разложение: она настоящая Алая Женщина. (Какое громадное отвращение она, должно быть, испытыва­ет к этому куску гнилого мяса!)

Возвращаясь к разговору о Мадде, он продолжает:

Написанное выше ни в коей мере не должно быть рас­ценено как свидетельство недостатка любви и уваже­ния с моей стороны по отношению к Брату OPV. Более того, я думаю, что могу помочь ему, придав ему нако­нец какую-то форму. Внутри Мадда живёт какой-то отвратительно бесформенный моллюск, который де­лает его столь ужасным и вызывает к нему столь не­преодолимое отвращение. Сказать о нём «свинопо­добный урод» — значит обидеть и свиней, и уродов. У каждого из них, по крайней мере, есть своя форма.

Мадд же представляет собой «нечто вроде жидкой массы чего-то омерзительного и гниющего», — и всё же он не совсем законченный человек. Он никогда не растечётся до конца, он похож на вязкое тесто, из ко­торого делают кислый военный хлеб. Он липнет, он виснет тяжёлой ношей, он мешает двигаться... О, анг­лийский язык слишком беден, чтобы это выразить!

Позднее Кроули заявил, что лучшим поступком Мад­да в его положении было бы получить высокооплачивае­мую работу, застраховать свою жизнь на большую сумму, жениться на Лии, оформить её как получателя страховой суммы, а затем совершить самоубийство.

Неудивительно, что со временем Мадд начал более реалистично смотреть на Кроули. В конце концов он при­шёл к выводу, что его бывший учитель не кто иной, как мошенник, который предал не только его и своих после­дователей, но, что ещё хуже, Тайных Учителей. После рас­ставания с Лией Мадд начал думать, что это он, Норман Мадд, является истинным Учителем, прихода которого так долго ждал весь мир, но по мере того, как проходили годы, он разуверился и в этом. В письме к Джейн Вульф, по­сланном с острова Мэн в 1927 году, Мадд написал, что если ему когда-нибудь снова доведётся с ней встретить­ся, им придётся говорить о погоде, поскольку его боль­ше не-интересует ничего, хотя бы отдалённо связанное с магией. Мадд покончил жизнь самоубийством 16 мая 1934 года на острове Гернси. Он закрепил штанины своих брюк велосипедными зажимами, наполнил их камнями и зашёл в море. Когда полиция попыталась узнать что-то о его прошлом, оказалось, что когда-то он жил в Лондон­ском приюте для бедных по адресу Арлингтон-роуд, 220. Полиции не удалось разыскать ни друзей, ни родственни­ков Мадда, и он был похоронен как нищий, без надгроб­ного камня, на Новом кладбище острова Гернси.

В то время как Лия и Мадд отчаянно боролись за вы­живание в Париже и Лондоне, Кроули и Дороти были за­няты сексуальной магией и служением Гору в Тунисе. При­ехав в город, они поселились в отеле «Мажестик», откуда начали рассылать телеграммы с просьбами прислать им денег. Некоторую сумму они действительно получили, хотя и неясно откуда. Вероятно, основным источником финан­сов была семья Дороти. Денег, полученных ими, было до­статочно для того, чтобы платить за проживание и еду, а также чтобы заказать ювелиру переделать камень из коль­ца Кроули, которое он забрал из ломбарда перед самым отъездом из Парижа, в подвеску, которую Дороти могла бы носить на лбу. Из Туниса они сначала переехали в рас­положенный неподалёку Карфаген, а затем в живописную приморскую деревню под названием Сиди Бу Сайд. Здесь Кроули написал и опубликовал маленькую книжку под на­званием «К человеку», в которой провозглашал себя един­ственным в своём роде духовным лидером, появления которого ждал весь мир. Отпечатанные экземпляры он отправил Мадду, чтобы тот занялся их распространени­ем, а сам вместе с Дороти отправился сначала в Сфакс, а затем на запад Туниса, в Нефту, проездом через Гафеу и Тозёр. В очередной раз Кроули взял напрокат верблю­дов и пустился в путь вдоль северного края Большого во-. сточного Эрга, двигаясь в юго-западном направлении.

Это был тот путь, который он намеревался проделать вместе с Лией, Маддом и Мохаммедом бен Брахимом. Перед ними расстилался обыкновенный пустынный пей­заж с выжженными солнцем дюнами и голыми камнями. В этих местах не было ни населённых пунктов, ни воды. По дороге они подверглись тому, что Кроули назвал «ма­гическим нападением насекомых», и повстречали мест­ного шейха, который, по словам Кроули, узнал в нём од­ного из Тайных Учителей и устроил в честь него в своём шатре пир из восемнадцати блюд, где в числе прочего был подан целый жареный баран. Перейдя нынешнюю грани­цу между Тунисом и Алжиром, путешественники добра­лись наконец до Туггурта. Это было серьёзным достиже­нием, поскольку означало, что они преодолели 120 миль по пустыне. Кроули даже помолодел. Его здоровье улуч­шилось благодаря подвижной жизни, а настроение его поднялось от ощущения, что он снова в походе, а рядом с ним — его новая Алая Женщина. В сексуальных отноше­ниях с Дороти всё было гладко, а 6 ноября Кроули удалось совершить гомосексуальный акт с арабом, что в очеред­ной раз подтвердило возвращение прежних магических сил. Магическое уединение, которое больше напоминало магические каникулы, закончилось в Туггурте, где Кроули расплатился за верблюдов и где они с Дороти сели на поезд до Бискры.

Приключение заняло в общей сложности около трёх месяцев. Часть этого времени Дороти нездоровилось, но Кроули не очень беспокоился по этому поводу, хотя это несколько досаждало ему. Гораздо важнее было то, что за время, проведённое им в пустыне, уменьшилась его за­висимость от наркотиков, что давало ему надежду нако­нец-то избавиться хотя бы от героиновой зависимости. Однако стоило ему вернуться к цивилизованной жизни, как он снова начал стремительно накачивать себя нарко­тиками. Надежда рухнула.

Проведя зиму в Европе, преимущественно в Париже, Кроули и Дороти вернулись в Тунис весной 1925 года. У них было мало денег, поэтому свои занятия сексуаль­ной магией они направляли в основном на то, чтобы До­роти получила от своих родных очередную сумму, кото­рой воспользовался бы и Кроули. Кроме того, они рас­сылали письма членам семьи Дороти и её американским друзьям, прося их одолжить им денег, а также сообщая о своём намерении пожениться. Однажды вечером у Кроу­ли , который находился в состоянии транса, а точнее, под воздействием большой дозы героина или гашиша, слу­чилось видение. Придя в себя, он немедленно записал его, и через тринадцать лет этот текст вышел в виде тон­кой книжки под названием «Сердце мастера». В качестве автора значился Халед-Хан, также известный под именем Кроули.

К этому времени в Британию вернулся Мадд, который по-прежнему состоял в магическом браке с Лией. Сама Лия всю вторую половину 1924 года прожила в Париже, ведя жизнь обыкновенной проститутки. Она работала под именем миссис Э.-Дж. Лорд и однажды была вызвана в суд за приставание к мужчине на улице. Её занятия сек­сом с клиентами время от времени приобретали маги­ческую окраску, однако на самом деле выйти на панель её вынудили обстоятельства (и Кроули). Она по-прежнему переписывалась с ним, и у неё всё ещё хранились некото­рые его вещи: она знала, что должна, хотя это ей и не уда­валось, окончательно порвать с ним отношения. Не желая обременять его собой, она написала ему с просьбой не чувствовать себя материально ответственным за неё. Она разделила своё имущество на две части и в одном из пи­сем спрашивала у Кроули, что ей делать с его вещами. Теперь её письма к нему выглядели очень формально. Она. больше не давала ему ласковых наименований, возмож­ных между близкими людьми: «Дорогой Зверь» или «Большой красавец лев», но, как правило, просто исполь­зовала его инициалы. Её последнее письмо к Кроули, от­правленное в сентябре 1930 года, начинается словами «Дорогой сэр» и заканчивается словами «Искренне Ваша». В январе 1925 года Лия нашла работу посудомойки — ей предстояло выполнять самую чёрную работу на кухне одного из ресторанчиков на Монпарнасе, а также обслу­живать столики в качестве официантки. Рабочий день был долгим, работа — тяжёлой, а плата за работу — мизер­ной, однако это были деньги, которые позволяли ей хотя бы на время уйти с панели. В одном из писем к Джейн Вульф, с которой Лия продолжала поддерживать отно­шения, она писала: «Почувствовала себя в своей тарелке, за исключением первого впечатления от грязи этого квар­тала. Тот, кто страдал так долго, знает, что опустившийся занавес поднимется вновь». Было похоже на то, что, хотя её здоровье находилось всё ещё в плохом состоянии, ей всё-таки удалось справиться с собой и вернуться к жиз­ни. Однако в марте Лия всё-таки получила тяжёлый удар, который сама себе предсказывала. Удар этот был нанесён из её прошлого. Кроули захотел, чтобы Лия приехала в Тунис. Она поехала.

Дороти Олсен была беременна. Кроули хотел, чтобы Лия помогала ей во время вынашивания ребёнка. Он во­обще испытывал с Дороти определённые затруднения. Она, как это обычно и бывало с женщинами Кроули, уже пережила первоначальную эйфорию, вызванную роман­тикой и увлечением магией, и постепенно становилась обременительной для Кроули. Её здоровье и настроение оставляли желать много лучшего, что, несомненно, было следствием начинающейся наркомании. К моменту при­езда Лии душевное состояние Дороти, и без того неус­тойчивое благодаря постоянному участию в магических церемониях, а также общению с Кроули, пришло в окон­чательный упадок. Запись в магическом дневнике Кроу­ли, сделанная 24 апреля, даёт представление о ситуации: «Одного-единственного глотка рома (в конце дня, напол­ненного разнообразными волнениями) оказалось доста­точно» чтобы вызвать у До острый приступ маниакаль­ного состояния. Мы лежали в постели, крепко обнявшись. Я уже почти уснул, и вдруг она начала царапать мне лицо

|без всякого предупреждения, сопровождая свои дей­ствия потоком грязных бессвязных оскорблений, отно­сящихся ко мне и ко всем, кто имеет ко мне какое-либо отношение. В течение предшествующего дня и вечера мы были раздражены и сказали друг другу много резко­стей, причём Дороти один или два раза начинала свои обычные бредовые речи, однако никто не придал им зна­чения, и бред понемногу утих». Это физическое нападе­ние на Кроули могло быть местью, поскольку Кроули, бу­дучи раздосадованным, нередко позволял себе ударить Дороти.

Приезд Лии в Тунис оказался ненужным, потому что у Дороти случился выкидыш, и в конце мая они с Кроули уехали во Францию. Лия в очередной раз была брошена на произвол судьбы, но это её больше не волновало. Лия переживала своего рода катарсис. У неё не было ни денег, ни работы, но она отчаянно пыталась оторваться от Кроу­ли, а в Тунисе у неё были друзья. Одним из них был Жерар Омон, человек, переведший «Дневник наркомана» на фран­цузский, а другим — парижский знакомый Лии по имени Уильям Джордж Баррон, который увлекался магией и одно время был партнёром Лии по магическому сексу. Лия за­беременела от него и 4 декабря 1925 года в Лейпциге родила сына Александра. Лия написала Джейн Вульф с просьбой прислать ей «разумную практическую книгу о воспитании детей, современную, но не слишком зацик­ленную на гигиене». В этом же письме она рассказала Джейн, что в родильном отделении, где ей пришлось ро-. жать, она годилась в бабушки любому из остальных малы­шей: возраст других матерей составлял от пятнадцати до двадцати четырёх лет, Лии же в это время было уже за сорок. Поначалу она с тревогой относилась к рождению ребёнка, но вскоре так полюбила сына, что целиком по­святила себя его воспитанию.

По мере того как проходило время, Лия начала смот­реть на Кроули другими глазами. Прошло восхищение, которое она прежде испытывала перед его человечески­ми и магическими качествами. Свою любовь к нему она постепенно начала считать помрачением ума, болезнью, которую она называла «A. C.-itis» и от которой ей необхо­димо было найти лекарство. Главным средством лечения стало формальное отречение, которое она разослала из Швейцарии в декабре 1929 года. По одному экземпляру получил каждый из её знакомых, кто так или иначе был связан с Кроули. В отречении говорилось, что она отка­зывается от статуса Алой Женщины: это был важный эле­мент в переживаемом ею катарсисе, это было её оконча­тельное освобождение.

Оставив Лию в Тунисе, Кроули практически больше не упоминал о ней. С этих пор её имя уже не встречается в его дневниках. Некоторое время Лия и Мадд вместе жили в Германии, где они пользовались поддержкой чле­нов немецкого отделения ОТО, однако Кроули, узнав об этом, прислал из Парижа указ, осуждающий Лию и пред­писывающий ОТО прекратить всякие отношения с ней. Он также запретил кому бы то ни было разговаривать с ней о «Книге Закона» или о Законе Телемы, которые она всё ещё изучала и с чьими идеями всё ещё пыталась согласо­вать свою жизнь, считая, что они имеют самостоятельное и большее значение, чем её бывший наставник и любов­ник. В какой-то момент Кроули дал ей возможность во­зобновить отношения. Кроули полагал, что Мадд украл и продал несколько его книг. Если бы Лия присоедини­лась к его обвинениям в адрес Мадда, Кроули был бы со­гласен простить ей её грехи и проступки. Однако к этому времени Лия уже совсем иначе относилась к Кроули и от­казалась доносить на человека, который когда-то был её магическим мужем. Кроули пришёл в такую ярость, что выпустил специальный циркуляр, в котором официально отрекался от неё.

Точно не известно, как сложилась судьба Лии в даль­нейшем. Говорили, что она вернулась в Америку, обрати­лась в католицизм и, абсолютно покончив с какой бы то ни было магической деятельностью, вернулась к профессии учительницы и преподавала музыку в школе. Она умерла в 1951 году. Когда Джон Симондс работал над биогра­фией Кроули, с ним связалась одна из сестёр Лии и по­требовала, чтобы настоящая фамилия Лии не упомина­лась. Симондс повиновался, в результате чего самая из­вестная и многострадальная из Алых Женщин какое-то время была известна под именем Лии Фаэзи.

ГЛАВА 17 Проблемы, пророчества и богатый человек с Запада

В 1922 году Теодор Рейсе, который болел уже несколько лет, перенёс инсульт и ушёл с поста главы ОТО, но неза­долго до своей смерти, последовавшей через год, он, судя по всему, назначил Кроули своим преемником. С этим обстоятельством связана некоторая путаница. В конце 1921 года Рейсе и Кроули поссорились из-за того, что последний самовольно назначил себя главой австра­лийского отделения ОТО. В письме к Рёйссу, датирован­ном 23 ноября 1921 года, Кроули решительно заявил: «Я желаю быть ВГО [Внешним Главой Ордена], а также Старшим Братом Ордена, причём я намерен восполь­зоваться вашим отречением от меня, чтобы провозгла-ситьчсебя таковым». Четыре дня спустя он записал в сво­ём дневнике: «Я объявил себя ВГО, Старшим Братом в Ордене Ориентальных Тамплиеров». Однако в автобио­графии Кроули утверждал, что в 1922 году Рейсе отказал­ся от своего поста в его пользу, а впоследствии говорил Чарлзу Стэнсфелду Джоунсу: «В последнем из адресо­ванных мне писем Рёйсса он приглашал меня стать его преемником на посту Главы и Старшего Брата Ордена».

Однако это письмо так никогда и не было обнаружено: с другой стороны, никому не встречалось каких-либо до­кументов, опровергающих это заявление.

В Берлине претензии Кроули на лидерство были встре­чены в штыки. Немцы, состоявшие в ОТО, были против того, чтобы ими руководил англичанин, поэтому управле­ние немецким филиалом ордена на время перешло к Ген­риху Трэнкеру. Этот раскол внутри ордена продолжался бы и дальше, если бы у Трэнкера не случилось видение, в котором Кроули предстал перед ним в виде одного из Тайных Учителей. После этого летом 1925 годаТрэнкер созвал тайное совещание в маленьком городке под на­званием Хоенлёйбен, в двадцати милях к западу от Цви-кау. Кроули, который к этому времени снова жил в Пари­же, был приглашён вместе с Дороти Олсен, Лией Хирсиг и Норманом Маддом. Деньги, которые по-прежнему яв­лялись проблемой для Кроули и его ближайшего окру­жения, были предоставлены членами немецкого отделе­ния ОТО. Парижские долги Кроули были отданы, а его дорогу оплатил богатый человек по имени Карл Йоханнес Гермер.

Гермер родился в 1885 году в немецком городе Эль-берфельде, он был прекрасно образован, в юности он несколько лет прожил в Лондоне, а затем учился в Сорбон­не. Во время Первой мировой войны он служил в немец­кой армии и побывал на Западном фронте и в России. Как офицер разведки он был награждён за успешное выпол­нение «особых поручений». Он был членом ОТО (и был известен в ордене под именем Frater Saturnus), а также был членом особой группы оккультных сообществ под названием «Пансофия», которую возглавлял Трэнкер. Где-то в 1920-х годах его назначили исполнительным дирек­тором одного из мюнхенских издательств, Barth Verlag. Его компетентность в издательском деле пригодилась для основания оккультного журнала Pansophia, а затем для руководства издательством Телемы, маленькой органи­зацией, выпускавшей литературу о философии и учении Кроули. Гермер был одним из самых преданных последо­вателей Кроули и долгое время являлся для него основ­ным источником дохода. Они очень тесно сотрудничали даже тогда, когда Гермер был в Америке, куда он уехал и где прожил несколько лет. Что касается Кроули, то он считал Гермера тем самым богатым человеком с Запада, о приходе которого пророчествовала «Книга Закона».

Ещё до того, как состоялась их первая встреча, Кроу­ли послал Гермеру экземпляр «Книги Закона» в переводе на немецкий. К этому времени Рейсе уже высказал свою критику в адрес книги, отметив наличие в ней коммуни­стических тенденций. Его невысокое мнение о книге эхом прозвучало на собрании. Трэнкер поначалу отнёсся к кни­ге с осуждением, но потом изменил своё мнение о ней и начал бурно её хвалить. Он был обеспокоен. В лице Кроу­ли он видел серьёзную угрозу своему положению и пы­тался, действуя обходными путями, сохранить собствен­ный статус.

Присутствующие на собрании разделились на две фракции, одна из которых поддерживала Кроули, а дру­гая выступала против него. Трэнкер и его последователи объявили, что будут стремиться сохранить независимое положение «Пансофии» по отношению к ОТО: им необхо­димо было иметь опору для укрепления своей власти. Однако на следующий год общество «Пансофия» разва­лилось, чтобы впоследствии возродиться под названием Fratemitas Saturni (Братство Сатурна), которое существу­ет и по сей день. Его члены исповедуют Закон Телемы, хотя и в несколько изменённой форме, и считают Кроули пророком, но не более того. Когда общество «Пансофия» перестало существовать, Трэнкер и несколько других наи­более убеждённых членов общества начали жить каждый своей жизнью, и дальнейшие судьбы их неизвестны.

Финансовую поддержку Кроули оказывали двое: Гер-мер и пожилая немка Марта Кюнтцель. Она занималась теософией, дружила с госпожой Блаватской и всю свою сознательную жизнь вращалась в оккультных кругах. Буду­чи не такой уж богатой, она позволила Лии Хирсиг и Мадду поселиться в своём доме в Лейпциге, на Тифештрас-се, 4, поддержав их в тот момент, когда Кроули бросил их на произвол судьбы. Именно этот адрес Лия указала в ме­дицинских документах больницы, где она родила своего сына.

Когда собрание закончилось, Кроули с очевидностью оказался самым влиятельным из претендентов в руково­дители ОТО. Его положение было достаточно надёжным и прочным, хотя Трэнкер в течение нескольких следующих лет делал вялые попытки вырвать власть из его рук, и был рад этому обстоятельству. Причём удовлетворённость его была связана не только с новой должностью. Будучи в Гер­мании, Кроули случайно обнаружил новое, недавно изо­бретённое средство от астмы, которое позволило ему со­кратить употребление героина.

Благодаря Гермеру и средствам, поступавшим из ОТО, Кроули опять стал платёжеспособным. Хотя его нельзя было назвать богатым, он всё же был неплохо обеспечен; и даже мог позволить себе некоторые излишества. Он' вернулся в Париж и обосновался там, но его неугомонный характер не давал ему покоя, и в течение нескольких сле­дующих лет он много путешествовал по Западной Европе и Северной Африке.

В январе 1926 года Кроули и Дороти вернулись в Ла Марсу, но их отношения постепенно двигались к своему завершению. Кроули, как всегда, пустился на поиски но­вой Алой Женщины. К маю он уже успел пообщаться с не­сколькими кандидатками на это звание. Он осознал, что Дороти обладала лишь незначительными магическими способностями и быстро увядала. Кроме того, Дороти страдала неврастенией и нередко раздражала Кроули. После того как он бросил её, она пристрастилась к алко­голю, отчего и умерла около 1930 года.

После неё в жизни Кроули промелькнула целая вере­ница быстро сменяющихся претенденток на роль Алой Женщины. Среди них были Нинетт («настоящая негритян­ка с Мартиники», которую не следует путать с Нинетт Ша-муэй), Кэтрин («великолепная женщина-вамп») и Марга­рет Бинетти, с которой Кроули познакомился в конце лета 1926 года, предложил выйти за него замуж и даже обру­чился, но 6 февраля 1927 года бросил, «предав огню её талисман, посвященный Юпитеру и призванный её охра­нять». «С её жёсткостью, бессердечием, лицемерием и лживостью она плохо кончит», — писал о ней Кроули. Со­гласно собственным подсчётам Кроули, в январе 1927 го­да у него одновременно было шесть белых и три черноко­жих любовницы, но он «отвергал их одну за другой». Кри­терии отбора очередной Алой Женщины явно понизились по сравнению с временами Лейлы Уаддел, которая даже не претендовала на это звание. Когда Клиффорд Бакс поинтересовался у Кроули в конце его жизни, что стало с Королевой Небес (намекая на фотографию Лейлы), Кроули безразлично ответил: «Назовите, пожалуйста, имя и год».

Не только женщины привлекали внимание Кроули в этот период. У него были также отношения с несколькими молодыми людьми, однако никому из них не суждено бы­ло стать вторым Нойбургом. Одного из них звали Фрэн­сис Исраель Регарди. Он родился в Англии в 1907 году, в 1920-м вместе с родителями перебрался в Америку, где, ещё будучи юношей, прочитал несколько книг Кроули, причём личность автора произвела на него не меньшее впечатление, чем содержание книг. В возрасте восемнад­цати лет он посетил в Вашингтоне собрание, на котором читали и обсуждали произведения Кроули. Вскоре Регарди написал Кроули письмо, после чего тот свёл его с Гер-мером, который в это время находился в Америке. По­знакомившись, они стали друзьями. Вдохновлённый зна­комством с Гермером, Регарди начал переписываться с Кроули и в 1928 году принял его приглашение, когда тот позвал его в Париж в качестве ученика и (бесплатного) секретаря.

Регарди приехал в Париж в октябре и сразу же вручил Кроули свои скудные сбережения в размере 1200 долла­ров, которые Кроули немедленно потратил на всевозмож­ные удовольствия типа шампанского и бренди. Переехав в квартиру Кроули на авеню де Суффрен, 55, он взялся за свои обязанности с юношеским рвением, с готовностью разделяя изматывающий стиль жизни, которого придер­живался Кроули и который подразумевал излишества де­кадентского и зачастую расточительного существования, а также малое количество сна. Регарди, которого Кроу­ли прозвал Змеем, стал мишенью насмешек, сарказма, а временами и раздражения Кроули. Несмотря на все оби­ды, Регарди прожил рядом с Кроули три года и приобрёл обширные знания в области магии. Впоследствии он стал одним из самых справедливых и непредвзятых исследо­вателей жизни и трудов Кроули.

В то время как Регарди открывал для себя личность: Кроули и его труды в Америке, другой молодой человек по имени Джеральд Джозеф Йорк познакомился с книга­ми Кроули в Британии. Подобно Нойбургу, Йорк был сту­дентом кембриджскогоТринити-колледжа. Он изучал ис­торию и закончил университет в 1923 году. Он приходил­ся племянником 6-му графу Хардвику и двоюродным братом 1 -му барону Эгремонту. Его отец был успешным бизнесменом и зажиточным землевладельцем графства Глостершир, где у него имелось большое поместье под названием Фортхэмптон-Курт неподалёку отТьюксбери. Его матерью была достопочтенная Мод Уиндхэм, дочь второго барона Леконфилда. Йорк получил начальное об­разование в Итонском колледже и был богатым, умным, атлетически сложенным молодым человеком со связями. Он даже играл в крикет за сборную графства Глостершир. Во многих отношениях он напоминал Кроули, когда тому было двадцать с небольшим лет, но Йорк не имел такой склонности потакать своим желаниям и не так бездумно распоряжался своими финансами.

Прочитав несколько номеров журнала «Равноден­ствие», Йорк заинтересовался философией Кроули и ре­шил встретиться с ним. Кроули пригласил его в Париж и, должно быть, решил, что наткнулся на золотую жилу, когда узнал, что Йорк прибудет в Париж самолётом: са­молёт был в те времена транспортным средством только для очень богатых людей. В 1928 году они встретились в парижском аэропорту и почти немедленно отправились в Кассис, курорт неподалёку от Марселя, где в течение двух недель Кроули интенсивно обучал Йорка магии. Вско­ре после этого Йорк вступил в А.-.А.-, и получил имя Frater Volo Intelligere, что означает «Я Стремлюсь к Знаниям».

Однако знания, которыми уже обладал Йорк, оказа­лись для Кроули куда полезнее, чем те, что он мог пере­дать Йорку. Йорк, несмотря на свой нежный возраст, был талантливым бизнесменом и предложил Кроули взять на себя заботу о его финансах. Указав Кроули на то, что тот не в состоянии как следует управлять своими собствен­ными финансовыми делами (причём Кроули согласился с такой оценкой), Йорк изобрёл систему управления де­нежными средствами Кроули, которая должна была упо­рядочить его расходы и доходы. Предполагалось, что Йорк и Гермер будут периодически перечислять деньги на специально открытый счёт, а Кроули будет класть на него деньги, получаемые им из других источников, на­пример из ОТО или трастового фонда, управляемого Джоунсом. С этого счёта Кроули сможет снимать деньги, необходимые ему для повседневных расходов и для пуб­ликации своих трудов. Все средства, вырученные от про­дажи книг, также должны были поступать на тот же счёт. Эта система работала какое-то время, после чего про­должала существовать до конца жизни Кроули в более удобной для него форме, с Йорком в качестве его персо­нального финансового управляющего. Кроме того, Йорк взялся за распространение идей Кроули и ОТО в Брита­нии, а Гермер проводил такую же деятельность в Амери­ке, обосновавшись в Нью-Йорке.

Йорк, в отличие от Регарди, не жил вместе с Кроули, но нередко приезжал к нему из Англии. Совместная жизнь с Кроули была утомительной и приносила с собой множе­ство неудобств. Кроули вёл жизнь оригинала и настаивал на ежевечерней игре в шахматы. Иногда он играл с Йор­ком и Регарди одновременно и обыгрывал их, практиче­ски не глядя на доски. Он непрерывно курил. Как правило, это были большие гаванские сигары или изогнутая трубка в духе Шерлока Холмса, набитая чёрным луизианским та­баком или крепкой «латакией», что только усугубляло его астму. Кроме того, он в больших количествах употреблял бренди. Хотя и Регарди, и Йорк восхищались Кроули и принимали его капризы и прихоти, оба они относились к нему с осторожностью. Ни тот ни другой молодой чело­век не были гомосексуалистами и боялись соответствую­щих предложений со стороны Кроули. Но тот и не думал эти предложения делать.

В это же время Кроули познакомился с человеком, который как раз являлся гомосексуалистом. Речь идёт о Томасе Дриберге. Дриберг, предпочитавший, чтобы его называли Томом, был исключён из Лэнсинг-колледжа за нетрадиционную сексуальную ориентацию. В 1924 году он поступил в оксфордский колледж Крайст-Чёрч, при­чём ему была назначена стипендия, был активным чле­ном коммунистической  партии, - бросил университет

в 1927 году, попав в немилость, и поступил работать жур­налистом в редакцию Daily Express, которой руководил Бивербрук. На второй год своего обучения в Оксфорде он написал Кроули письмо, скорее из любопытства, чем из интереса к магии, прося его встретиться с ним в бли­жайший же приезд Кроули в Лондон. Встретившись, они отправились пообедать в ресторан под названием «Эйфе-лева башня» на Перси-стрит. Дриберг прекрасно осозна­вал, что сидит за одним столом с крайне одиозной лич­ностью, и не сомневался, что это обстоятельство укрепит в студенческой среде его репутацию представителя боге­мы и человека, готового идти на риск. Отношения между ними продолжались много лет, причём иногда Кроули получал от Дриберга деньги. Сам же Дриберг стал впо­следствии очень заметным членом парламента от лейбо­ристской партии и получил титул пэра. После его смерти обнаружилось, что последние двадцать лет своей жизни он активно работал в качестве русского шпиона под тай­ным именем Лепаж. Некоторое время он был владельцем одного из дневников Кроули в красном сафьяновом пе­реплёте и с серебряным обрезом. Эту вещь он получил, вероятно, окольными путями: сам он утверждал, что при­обрёл её у некоего мага, который не желал признаваться, откуда она у него. Впоследствии Дриберг продал этот дневник за довольно значительную сумму Джимми Пейджу, гитаристу рок-группы Led Zeppelin и страстному кол­лекционеру всего, связанного с Кроули. После смерти Кроули Дриберг потребовал от душеприказчиков покой­ного, чтобы ему вернули все его письма.

В конце 1928 года список претенденток на роль Алой Женщины сократился. Это место заняла сначала графиня Чески (или Чецки), в конце года уступив его польке по имени Казимира Басе. Последняя произвела шокирую­щее впечатление на Регарди во время их первой встречи. После ужина, без всяких обиняков, они с Кроули начали заниматься сексом прямо на глазах у недавно приехав­шего секретаря. Регарди, смущённый и ошарашенный, вышел из комнаты.

О Кроули в этот период его жизни написал Ланс Сивекинг в своей книге «Глаз очевидца». После первой их встречи в Кассисе он описывал Кроули как тучного чело­века с выпавшими зубами, одетого в мятые белые хлоп­чатобумажные брюки, выцветшую розовую рубашку и сандалии.

Когда он заговорил [вспоминал Сивекинг], меня уди­вил его язык, необычно толстый и распухший, стран­ного тёмно-фиолетового цвета, контрастировавшего с бледно-красным цветом его губ. Купол его черепа был абсолютно лыс, если не считать трёх длинных чёрных прядей, которые стояли торчком на вершине этого купола. У него были очень большие уши, и если бы они свешивались вниз, то выглядели бы в точности как уши слона. Его лицо, хотя и очень загорелое, всё же имело скорее зелёный, чем коричневый, оттенок. Под глазами у него были чёрные круги. Его кожа, хотя лицо его и выглядело полным, была обвислой, как это бывает у толстых людей, и, когда он разговаривал, двигалась так, как двигается кожа слона. Даже по фактуре эта кожа напоминала слоновью.

Внешняя болезненность Кроули совсем не удивитель­на. Здоровье его находилось в плохом состоянии. В это время он принимал целый коктейль из прописанныхему лекарств. Рецепты доктора Робера де Женна, которого Кроули регулярно посещал в Париже, свидетельствуют о том, что Кроули принимал не только обычные медицин­ские препараты, такие как висмут или сиропы от кашля, но и героин, кокаин, адреналин и стрихнин.

Казимира, в отличие от остальных Алых Женщин, ушла от Кроули сама. Однако, когда настало время расставаться , у неё не хватило смелости объявить об этом Кроу­ли, поэтому она обратилась к Регарди с просьбой сооб­щить ему неприятную новость. Выслушав известие, Кроу­ли заметил только: «Бог дал, Бог и взял. Да благословит­ся имя Его».

Причина того, почему Кроули не был слишком уж рас­строен случившимся, заключалась в том, что на горизон­те уже появилась следующая Алая Женщина. Хотя Кроули и прозвал её Старый Нил, на самом деле это была средне­го возраста зажиточная никарагуанка франко-итальян­ского происхождения по имени Мария Тереза Санчес, урождённая Феррари. Уже побывавшая замужем и имев­шая ребёнка, она была необычной женщиной и обладала, по словам Кроули, значительными магическими спо­собностями — как и все его женщины поначалу. Этими способностями она заслужила себе другое прозвище: Верховная жрица вуду. Артур Калдер-Маршалл в книге вос­поминаний «Магия моей молодости» охарактеризовал её как одну из самых замечательных женщин из всех когда-либо ему встречавшихся. Когда в декабре 1929 года они встретились впервые, на ней было чёрно-белое атласное платье, чёрные чулки в сеточку и туфли на каблуках четы­рёхдюймовой длины. У неё были длинные угольно-чёр­ные волосы, «её лицо было похоже на маленькую просеку в джунглях, которая лишь благодаря тщательному уходу не зарастает лесом». Её тёмные глаза были густо подве­дены, ногти — покрыты лаком «цвета венозной крови», а её тонкие губы были увеличены при помощи макияжа. Регарди и Йорк относились к ней по-разному: первый счи­тал, что она неотразима, второй — что она грузна и непо­воротлива.

Нечего и говорить, что сам Кроули был от неё в востор­ге. С ней, как он писал в самом начале их отношений, он сможет «начать всерьёз заниматься магикой с определён­ными ритуальными предосторожностями. Кульминация первой церемонии была отмечена, как и полагается, вне­запно поднявшимся сильнейшим ветром; последующие церемонии были не менее значительны. Мне кажется, что результаты этой деятельности уже начинают проявляться и что-то важное должно произойти в течение ближайшей недели». Что касается Марии, она была буквально без ума от него и безоговорочно верила в его магические силы.

Кроули отнюдь не без оснований называл Марию жри­цей вуду, поскольку она, судя по всему, действительно обладала магическими способностями. Вместе с Йорком и Регарди она однажды провела ритуал в парижской квар­тире Кроули, когда того не было дома. Церемония осно­вывалась на исполненном ею когда-то в молодости танце, посвященном дьяволу. Молодые люди нараспев читали заклинания, она танцевала, проводя руками и голыми ступ­нями по открытому пламени свечи, пока не упала без сил. И Йорк, и Регарди утверждали, что во время церемонии ощущали чьё-то незримое присутствие.

Для Кроули 1929 год оказался удачным в плане кни­гоиздания, поскольку именно в этом году вышла «Магика». В этой самой известной из своих книг Кроули со­брал разные элементы собственного магического уче­ния. В ней содержалось объяснение сущности магики, описывались некоторые из основных ритуалов «Золотой Зари», а также ритуалы, разработанные самим Кроули. Кро­ме того, в ней в общих чертах было обрисовано устрой­ство Аббатства Телемы. Издание книги было оплачено Гермером и Йорком, которые перечислили деньги на основной счёт Кроули и принялись за поиски издателя. Большинство издателей отказывались печатать книгу, но парижское издательство Lecram Press наконец дало своё согласие, хотя и запросило более высокую по сравне­нию с обычной цену за тот риск, на который идет изда­тельство, соглашающееся выпустить книгу Кроули, да ещё посвященную магии.

Когда книга вышла в двух вариантах: в твёрдом и бу­мажном переплёте, она, казалось, не привлекла к себе никакого общественного внимания. Кроули был разоча­рован, поскольку надеялся, что книга сможет вернуть ему доброе имя. Коль скоро ни один агент по продажам не взялся за распространение книги, Джеральд Йорк вместе с несколькими членами ОТО и А.-.Ал и просто друзьями Кроули разнесли её по книжным магазинам Лондона.

Во Франции книга косвенным образом принесла Кроу­ли много неприятностей. Эта история запутанная и стран­ная одновременно. Ещё редактируя гранки книги, Кроули нанял для её рекламы журналиста по имени К. де Видаль Хант. Ему была назначена заработная плата двадцать фун­тов в месяц плюс компенсация издержек. Йорк, узнав об этом, выразил своё неудовольствие, поскольку Хант в пер­вый месяц своей работы не сделал практически ничего, и уволил Ханта. Однако в это время происходило ещё кое-что, о чём Йорк даже не подозревал. Хант с несколькими своими товарищами пытался устроить брак между амери­канской миллионершей, проживавшей в Париже, и одним из обедневших второстепенных членов испанского коро­левского рода. Кроули участвовал в этом деле в качестве астролога. Хант, судя по всему, попросил его посодейство­вать заключению брака, а именно составить фальшивый гороскоп, который показал бы, что будущие супруги иде­ально друг другу подходят. Однако Кроули отказался ста­вить под угрозу свою репутацию честного астролога. Хант угрожал выставить Кроули в неприглядном свете, если тот откажется выполнить его просьбу. Однако Кроули был твёрд. План Ханта не реализовался, а Кроули почувствовал, что обязан предупредить миллионершу. Он рассказал ей о планах Ханта, а тот в отместку донёс на Кроули во фран­цузские правоохранительные органы. Полиция завела на Кроули дело и начала расследование. 17 января 1929 года на квартиру к Кроули явился инспектор полиции.

Предлогом для первого визита полиции явилась не­обходимость проверить заявление Ханта о том, что у Кроу­ли хранятся запрещённые законом наркотики. Между Кроу­ли и полицейским состоялся разговор, причём полицей­ский решил, что обнаруженный в квартире Кроули кофейник с фильтром является устройством для очищения кокаина. Полицейский спросил у Кроули, употребляет ли он нарко­тики и почему в пределах Англии он известен как Король Порока. Потом полицейский ушёл. Кроули думал, что на этом дело закончится, но через четыре недели получил refus deseyour1, что означало, в сущности, приказ покинуть стра­ну и касалось его самого, Марии и Регарди. Оснований для их депортации имелось несколько. Отчасти дело было в опасении французских властей относительно того, что Кроули может быть агентом немецкой разведки: прогер­манская журналистская деятельность, которую он вёл во время войны, а также его связи с немецким отделением ОТО (наряду со статусом главы этой организации) были сочтены достаточно вескими причинами для подозрений. Была, однако, и другая причина для изгнания Кроули с тер­ритории Франции. Она была связана с сестрой Регарди. Вскоре после того, как Регарди отправился к Кроули во Францию, его сестра обнаружила несколько экземпляров журнала «Равноденствие», которые её брат оставил дома, и прочитала о сексуальных ритуалах Кроули. Испугавшись за брата, она обратилась во французское посольство в Аме­рике с просьбой отказать ему в визе, но опоздала. Тем не менее посольство связалось с французскими властями, которые начали наводить справки о прошлом Кроули, узна­ли о его депортации с Сицилии и запустили свой соб­ственный механизм выдворения Кроули из страны.

Девятого марта Кроули и двоим его спутникам объ­явили, что у них есть только двадцать четыре часа на то, чтобы покинуть Францию. Кроули удалось отложить отъезд из страны, сославшись на плохое здоровье, но на самом деле ему просто хотелось дождаться, когда выйдет в свет его книга. Регарди и Мария получили британские визы, но, когда они приехали в Британию, их отказались принять как нежелательных иностранцев, в результате чего они были вынуждены вернуться во Францию тем же парохо­дом, на котором прибыли. Во Франции им удалось раз­добыть бельгийские визы, и они отбыли в Брюссель.

К середине апреля Кроули был готов к ним присоеди­ниться. Он успел увидеть сигнальный экземпляр своей книги и покидал Францию, по его собственным словам, «в блеске популярности», которую принесли ему газетные статьи, возвещающие о его изгнании из страны. Депор­тация Кроули имела хотя и международный, но всё же не очень широкий резонанс. Тем не менее даже довольно скромная новозеландская The Star побеспокоилась о том, чтобы проинтервьюировать Кроули, чей взгляд на про­блему был изложен подзаголовком «Чёрная магия отверг­нута. Подвиги бывшего шпиона. Приказ покинуть Париж». В начале статьи кратко излагалась биография Кроули, в том числе говорилось, что «в Тибете он общался со свя­тыми ламами», затем цитировалось объяснение Кроули, которое он дал по поводу своей «шпионской» деятельно­сти в Америке, и обсуждалось, правы ли французские вла­сти, обвиняющие Кроули в аморальном поведении. «Мне не было предъявлено никаких обвинений, — якобы сказал Кроули. — Моя возлюбленная была выдворена из страны. Ей объяснили, что власти оказывают ей большую услугу, разлучая её со мной. Когда она задала представителям французских властей вопрос, что они против меня имеют, ей ответили, что меня считают наркоторговцем, распро­страняющим кокаин. Но это смешно... Я живу в Париже уже семь лет. Всё это время я вёл мирную жизнь: днём писал, а вечерами играл в клубе в шахматы... То, что со мной произошло, можно сравнить с делом Дрейфуса». Статья заканчивалась цитатой из французской прессы, где говорилось о способности Кроули видеть сквозь сте­ны, а также умении покидать собственное тело. Там упо­миналось, что Кроули стал известен в 1911 году, когда Аугустус Джон написал его портрет (это были обрывки не вполне достоверных новостей, почерпнутых из материа­лов газеты Sunday Express за 1922 год), что Кроули под­вергался нападкам за организацию Аббатства в Чефалу, «где, как рассказывают, проводились непристойные об­ряды», а также является автором «Дневника наркомана».

Может быть, Кроули и не был Дрейфусом, но теперь в нём видели скорее знаменитого оригинала, чем одиоз­ную персону. Тот факт, что он позировал достигшему меж­дународной славы Аугустусу Джону, считался теперь бо­лее прочным основанием для репутации Кроули, чем вся его магическая деятельность и заявления о том, что он является тем самым учителем человечества, которого так долго ждал весь мир. Статья в Daily Sketch, напечатанная в 1929 году, изображала Кроули как очень умного челове­ка, чья дурная слава стала следствием явного преувели­чения. Благодаря таким людям, как Дриберг, Кроули ино­гда даже выходил в свет, где встречался с женщинами,, подобными Нэнси Кунард. Говорили, что он прервал её-посередине разговора просьбой запечатлеть на её запя­стье свой знаменитый Змеиный Поцелуй. Она согласи­лась, и Кроули укусил её за запястье. Впоследствии она утверждала, что от укуса у неё началось заражение крови.

Покинув Францию, Кроули ненадолго заехал в Бель­гию, а оттуда отправился в Лондон, чтобы увидеться с Джеральдом Йорком, которому тоже позвонили из поли­ции перед самым приездом Кроули. Звонившим был под­полковник Джон ФиллисКарре Картер, помощник замес­тителя начальника лондонской полиции, один из самых уважаемых членов Особого отдела Скотленд-Ярда. Йорк хорошо знал его по масонским кругам. Картер предупре­дил Йорка о том, что не следует общаться с Кроули. Тот в свою очередь пригласил Картера на ужин в честь приезда Кроули, чтобы Картер смог убедиться, что знаменитый маг и волшебник не совсем таков, каким изображает его прес­са. Картер принял приглашение, и 11 июня 1929 года со­стоялся очень приятный для всехтроих вечер.

Оставшись в Бельгии с малым количеством денег, Регарди и Мария оказались связанными друг с другом так же, как когда-то Мадд и Лия, причём и разрешилась эта ситуация похожим образом: Мария соблазнила Ре­гарди. Разумеется, Регарди переживал, не зная, как от­реагирует Кроули, когда ему станет об этом известно. Однако это была наименьшая из его забот. Бельгийские власти настаивали, чтобы Мария и Регарди покинули тер­риторию Бельгии. Кроули — уже достаточно разозлён­ный на британские власти, которые отказали им в праве на въезд в страну: в конце концов, Британия была роди­ной Регарди, и он имел полное право находиться на её территории — рассердился ещё больше. Он связался с Гермером, прося его о помощи, и тот придумал план действий.

Приехав в Брюссель, Гермер забрал Марию, привёз её в Лейпциг и поселил у Марты Кюнтцель. Кроули при­ехал к ней, и 16 августа 1929 года они поженились. Газета Times, сообщая об этом событии, назвала Кроули мисти­ческим писателем. В очередной раз было отмечено, что своей славой Кроули обязан собственным путешествиям и портрету Джона. Это был скорее брак по расчёту, неже­ли по любви. Кроули хотел, чтобы у Марии появилось пра­во постоянно жить в Британии: в конце концов, она была хорошим партнёром в магических делах, и он не хотел потерять её.

Примерно в это же время Регарди получил разреше­ние на въезд в Британию. Кто-то потянул за нужные ниточки.

Точно не известно, кто именно это сделал, но наиболее вероятно, это был Картер из Скотленд-Ярда, который хо­тел таким образом обязать Кроули оказать ему пару-трой­ку услуг, о которых впоследствии можно было бы ему на­помнить. Тем временем Кроули старался поддержать Ре-гарди. Он давал ему деньги и направил его к своему портному на Джермин-стрит. Предполагалось, что Регар-ди закажет себе новую одежду, а счёт оплатит Кроули. Регарди, польщённый такой щедростью, отправился к портному, который снял с него мерки для шитья костюма. Однако счёт за этот костюм так никогда и не был оплачен.

Когда в 1929 году Бетти Мэй опубликовала автобио­графию под названием «Тигрица», Кроули не без основа­ний опасался появления новой волны порочащих его ма­териалов в прессе. Даже простое упоминание о Чефалу могло поднять только что улегшуюся пыль злословия. Но ничего подобного не случилось. Мир менялся, уже отгре­мели бурные двадцатые, и вилла под солнцем, населён­ная оригиналами-эротоманами, ни у кого не вызывала возмущения.

Вскоре после того как книга вышла в свет, Кроули на­писал романисту Энтони Пауэллу, который был главным редактором издательства Duckworth & Company и зани­мался подготовкой к печати автобиографии Бетти Мэй. Они встретились за обедом, в модном ресторане «Симп-сон» на Стрэнде. Кроули заранее предупредил Пауэлла (хотя это было совсем не обязательно), что его легко бу­дет узнать, поскольку у него одного из всех мужчин в рес­торане не будет розы на лацкане. Пауэлл отправился на встречу с некоторыми опасениями, однако истинный об­лик Кроули не совпал с его ожиданиями. Вместо значи­тельной , могущественной личности перед Пауэллом ока­зался «тучный, усталый человек, который поднялся со сту­ла и протянул руку в качестве приветствия. У него был скромный, почти потрёпанный вид, на нём был темно-коричневый костюм и серая шляпа. Когда он снял шляпу, открылась необычная форма его лысого бритого черепа; этот череп выглядел так, что создавалось впечатление, будто на голове у него специальный клоунский парик. Черты его бледно-жёлтого лица странным образом были собраны в центре этого большого лица, имевшего фор­му эллипса, что делало его похожим на ужасного мла­денца. Кожа его была пористой и выглядела рябой, воз­можно из-за длительного и постоянного употребления наркотиков». Кроули показался Пауэллу нелепым и, тем не менее, «внушающим страх, сильный страх, как своей внешностью, так и манерой себя вести», позднее, прав­да, он охарактеризовал Кроули как «зловещего, но та­лантливого шута».

Во время обеда Кроули критиковал книгу «Тигрица» за содержащиеся в ней неточности, рассказывал о своей жизни и говорил о той горечи, которую вызывает в нём отношение к нему прессы и всего мира. Пауэлл вежливо слушал и запоминал те образы, которые рисовал перед ним Кроули. В последнем томе своей серии романов под названием «Танец под музыку времени» он изобразил Кроули, переселив его в 1960-е годы, в виде персонажа по имени Скорпион Мартлок.

Автобиография самого Кроули, записанная под дик­товку Лией Хирсиг, наконец нашла нового издателя после того, как в 1922 году её отказался напечатать Уильям Кол­линз. Книгу взялось выпустить в свет издательство Man­drake. Press, расположенное на Музейной улице в Блумс-бери,'неподалёку от Британского музея. Оно было только что основано книготорговцем Эдвардом Голдстоном и его австралийским партнёром Персивалем Реджинальдом Стефенсеном. Первая изданная ими книга под названи­ем «Живопись Д. Лоуренса» вышла ограниченным тира­жом, разошлась хорошо и принесла им прибыль. Стефен-сен занимался поиском новых книг, требующих издания, и, несмотря на то — а может быть, благодаря тому, что был коммунистом, с восхищением относился к Закону Телемы и высоко ценил литературные способности Кроули. 28 июня он заплатил Кроули аванс в размере пятидесяти фунтов. Планировалось, что книга выйдет в шести томах под заго­ловком «Дух одиночества — Автохагиография, последо­вательно реантихристианизированная Исповедь Ал истера Кроули». По иронии судьбы впервые читающая публика узнала о книге из статьи в Daily Express, подписанной име­нем некоего Уильяма Хики. На самом деле статью написал Том Дриберг, тем самым став изобретателем обычной в современных газетах колонки городских сплетен.

Несмотря на то что книга вышла ограниченным тира­жом, издатели надеялись, что агенты по продажам раз­несут отпечатанные экземпляры по книжным магазинам, а те их примут. Однако когда начали выходить первые тома, книготорговцы не проявили явного энтузиазма. Одного имени Кроули на обложке было уже достаточно, чтобы книгу признали негодной. Большинство книготорговцев, даже не читая книгу, заключали, что она об эротике или об эзотерике, а возможно, и о том и о другом одновремен­но. Если бы им хватило дальновидности, чтобы открыть книгу, они поняли бы, что держат в руках потенциальный | бестселлер. Книга не была ни порнографической, ни тем- \ ной или запутанной. Она представляла собой настоящую историю жизни, рассказанную остроумно, честно, само­уверенно и очень увлекательно. Тома с третьего по шес­той сразу выпущены небыли, и только в 1969 году книга вышла целиком, правда, в сокращённом, однотомном из­дании под редакцией Джона Симондса и Кеннета Гранта. С тех пор она постоянно переиздаётся.

В дополнение к автобиографии издательство Mandra­ke Press выпустило маленькую книжку рассказов Кроули под названием «Уловка», а в октябре — его роман «Лун­ный ребёнок».

Как и следовало ожидать, Кроули вскоре поссорился с Голдстоном и Стефенсеном. Тогда он уговорил Джераль­да Йорка и Гермера пожертвовать 1000 фунтов на изда­ние его книг в дополнение к отдельному взносу, сделанно­му Робином Тинном, родственником маркиза Бата. Этого уже было достаточно. Затем Кроули перевёл половину этих средств на счёт другой терпящей бедствие компа­нии, издательства Aquila Press. Деньги, которых благодаря этому действию лишилось издательство Mandrake ress, не спасли вторую фирму от разорения. По словам Кроули, в ноябре 1930 года издательство Mandrake Press было частично ликвидировано, поскольку Тинн отобрал у него имущество, а Йорк не захотел его выручать. Закрытие издательства лишило Кроули надежд на благополучную судьбу его книг.

Как бы ни были малы объёмы продаж, но публикация книг Кроули привела к тому, что он получил приглашение от Артура Калдера-Маршалла — президента Поэтическо­го общества Оксфордского университета — с просьбой выступить перед членами общества на специальном ве­ере 3 февраля 1930 года. Кроули с готовностью согла­сился и начал писать лекцию о Жиле де Рэ, средневеко­вом французском оккультисте. Вскоре об этом узнала ди-екцияуниверситета. Университетский капеллан, католик л известный теолог отец Рональд Нокс, направил письмо секретарю Поэтического общества, студенту по имени Хью ейт. Тот связался с Кроули и отменил лекцию. «Нам дали, — писал он, — что, если подготовленная вами лекция будет прочитана, дисциплинарным взысканиям подвергнусь не только я сам, но и все остальные члены комитета Общества».

Без сомнения, вспомнив об угрозах, которые сыпались на Мадца в Кембридже в 1907 году, Кроули, который в это время снимал Айви-коттедж в Нокхолте, между Орпинг­тоном и Севеноуксом в Кенте, был страшно разгневан.

Поступив опрометчиво и наивно, он быстро напечатал свою запрещённую лекцию в виде брошюры и послал Ар­туру Калдеру-Маршаллу письмо с просьбой найти людей, которые с лотков уличных разносчиков продавали бы бро­шюру на лондонских улицах. Было продано уже около пя­тидесяти экземпляров брошюры, прежде чем обнару­жилось, что в её содержании нет ничего оригинального. Местные газеты быстро подхватили историю, а Кроули обвинял во всём дирекцию университета и высказывал предположения, будто Нокс отменил лекцию потому, что Жиль де Рэ («друг Жанны д'Арк», — едко замечал Кроули) считался виновным в ритуальном убийстве шестисот де­тей, и Нокс обвинял Кроули в аналогичном преступлении. «Возможно, — рассуждал Кроули с типичным для него сар­кастическим юмором,—дирекция университета опаса­ется, что я могу убить и съесть восемьсот оксфордских студентов». Однако в газете Birmingham Evening Dispatch Кроули высказал более взвешенное мнение о причинах запрета его лекции: он сказал, что его боятся из-за «подо­зрительной» смерти Лавдэя.

Несмотря на заинтересованность прессы этим случа­ем, а может быть, благодаря ей, запрет на лекцию не был отменён, и Mandrake Press напечатало её в виде брошю­ры, которая должна была продаваться по шесть пенсов за экземпляр. Книга оказалась скучной и не принесла Кроу­ли никакой выгоды. (В отличие от другой книги, которую написал Стефенсен.) Книга Стефенсена вышла в июле 1930 года. К печати её готовили в спешке и выпустили в бумажной обложке, но с тех самых пор она имеет огром­ное значение для последователей Кроули и всех, кто изу­чает его наследие. У книги было напыщенное название: «Легенда Алистера Кроули — в форме документального расследования травли писателя, не имеющей аналогов в истории литературы», и она представляла собой собра­ние фрагментов статей о Кроули, появлявшихся в прессе

на протяжении всей его жизни. Газетные статьи были снаб­жены комментариями биографического и критического характера. Цель книги заключалась в том, чтобы умень­шить враждебность по отношению к Кроули со стороны прессы и общества и в то же время облегчить торговлю его книгами.

Несмотря на то что книга Стефенсена разошлась не очень быстро, на неё была написана превосходная, длин­ная, обнадёживающая рецензия, напечатанная 24 августа 1930 года в журнале Freethinker. Автор рецензии высту­пал в защиту Кроули, объясняя происхождение его дур­ной репутации и рассуждая о нём беспристрастно и серь­ёзно. Рецензент высказывал критику в адрес Боттомли, а также «других коварных и подлых шакалов с Флит-стрит», осуждал «шумную толпу блюстителей религиозных нра­вов, которые сплошь и рядом поднимают страшный крик по малейшему поводу и самозабвенно предаются зло­словию» в адрес Кроули. Завершая рецензию, её автор взывал «к обыкновенной человеческой терпимости», ко­торой он как Свободомыслящий вправе ожидать от таких же Свободомыслящих людей. Тем не менее рецензент высказывал отрицательное отношение ко многим поступ­кам и убеждениям Кроули.

Эта статья, озаглавленная «Честный призыв к честной игре», была написана Виктором Нойбургом. Несмотря на то что он давно уже порвал все связи с Кроули, приобрет­шим с тех пор столь дурную славу, он продолжал его под­держивать.

В течение лета 1930 года, живя в Найтсбридже по ад­ресу Парк Мэншнс, 89, Кроули наводил справки о возмож­ности устроить выставку своих картин в Лондоне, но ни одна галерея не соглашалась выставить его работы. Голд-стон отказался повесить картины в редакции издатель­ства Mandrake Press, тем самым усугубляя разрыв в отно­шениях между Кроули и его издателями. Голдстон боялся повторения скандала, который случился недавно, когда полиция, сочтя картины Д. Лоуренса непристойными, кон­фисковала их прямо с выставки, которую Голдстон (как издатель Лоуренса) для него устроил. Кроули, который намеревался снять квартиру в Лангэм-Плейс, хотел выста­вить свои картины в издательстве Aquila Press, чей офис находился неподалёку, но газета John Bull напечатала раз­громную статью о Кроули, и агент по недвижимости пре­кратил с ним переговоры об аренде жилья. Увидев, что его планы рухнули, Кроули отобрал 160 своих рисунков и картин и на корабле отправил их в Берлин. После про­щального вечера, во время которого Мария напилась до потери сознания, Кроули 1 августа уехал в Берлин один. Его союз с Марией явно начинал разрушаться.

По прибытии в Берлин Кроули оказался в центре вни­мания прессы. Он был в своей стихии. Никто не нападал на него, дела ОТО шли хорошо, и он являлся главой этой организации. В мастерской одного из знакомых худож­ников он познакомился с девятнадцатилетней худож­ницей по имени Ханни Йегер. Он прозвал её Монстром и писал о ней в своём дневнике: «Я не на шутку влюблён в эту Ханни», добавив позже: «Встретил Ханни Йегер и овладел ею. Жена, определенно, без всяких сомнений».

Через несколько недель Кроули решил, что настало время для магического уединения, хотя в тот конкретный момент оно подразумевало не более чем обыкновенные каникулы. Он всё меньше и меньше занимался магией, как ритуальной, так и сексуальной, разве что иногда вдвоём с какой-нибудь из своих женщин. Он практически прекра­тил проповедовать своё учение. Создаётся впечатление, что он устал от оккультизма, что магия, подобно тому как это происходило с его женщинами, сослужила свою служ­бу и была, пусть временно, отправлена в отставку.

Вместе с Ханни он ненадолго вернулся в Лондон, а за­тем морем из Саутгемптона отправился на юг, в Лиссабон. Выбор места назначения был неслучайным. Кроули собирался навестить человека, с которым давно перепи­сывался.

Уже больше года он обменивался письмами с Фер­нандо Пессоа, самым знаменитым из португальских по­этов, который предлагал Кроули повидаться с ним, если тот окажется в Лиссабоне. Пессоа, который писал стихи и на португальском, и на английском, одинаково свобод­но владея обоими языками, был увлечён мифом о боге Пане. Он перевёл «Гимн Пану» на португальский и включил этот перевод в сборник своих стихов «Presenca», вышед­ший в 1931 году.

Второго сентября, когда Ханни и Кроули прибыли в Лис­сабон, Пессоа встретил их на пристани и поселил в рос­кошном отеле «Европа». Гостиница полностью соответ­ствовала вкусам Кроули; Лиссабон же, как и следовало ожидать, его разочаровал. Кроули записал в своём дневни­ке: «Однажды Бог попытался разбудить Лиссабон, послав на него землетрясение; однако он оставил это занятие как абсолютно бесполезное». Тем не менее он был заворожён видом Бока до Инферно17 неподалёку от Кашкайса, рас­щелины, над которой скалы образовали естественную арку и где в непогоду появлялся бушующий водоворот.

Рядом с Ханни интерес Кроули к сексуальной магии возродился, а возможно, если судить более цинично, ему просто нравилось заниматься сексом с женщиной, кото­рая была более чем в два раза моложе его, особенно ко­гда ома была пьяна или находилась под воздействием какого-нибудь наркотика. Как бы то ни было, у неё были видения, которые превосходили ожидания Кроули, хотя он и считал её слишком молодой и слишком неопытной в магических делах, чтобы этими видениями восполь­зоваться. 13 сентября Ханни и Кроули выпили большое количество бренди, прежде чем приступить к церемонии сексуальной магии. Церемония, как Кроули писал затем в дневнике, оказалась одной из лучших в его жизни, хотя по окончании её Ханни разразилась «очень долгими ис­терическими рыданиями». Вполне возможно, что причи­ной рыданий стал не только выпитый бренди, но и то, что Кроули занимался с девушкой анальным сексом. Через три дня история повторилась, причём дело кончилось не только рыданиями, но и сильнейшей ссорой, которая произошла между Ханни и Кроули глубокой ночью. На администрацию гостиницы посыпались жалобы от дру­гих постояльцев. Ханни и Кроули предложили покинуть гостиницу. Поэтому следующим утром они отправились вЭсторил, расположенный в десяти милях от Лиссабона. Пока Кроули разузнавал о возможности поселиться в го­стинице в находящемся неподалёку Монт-Эсториле, Хан­ни сбежала от него и направилась обратно в Лиссабон. Кроули вернулся в столицу, встретился с Пессоа и расска­зал ему, что произошло. 19 сентября Кроули нашёл Хан­ни , которая уже купила билет на ближайший пароход до Германии. В отчаянии она обратилась к американскому консулу Л.-С. Армстронгу, который посоветовал ей как можно скорее возвращаться домой. Разгневанный Кроу--ли попытался уговорить её остаться, но ничего не добил­ся. Расстроившись, он разработал план, который должен был вернуть ему Ханни.

Сев на поезд, идущий в Синтру, Кроули вернулся к Бока до Инферно, который находился в восьми милях от горо­да. Здесь он решил инсценировать самоубийство. Пес­соа был посвящен в план Кроули. На самом краю расще­лины Кроули оставил записку, придавив её своим порт­сигаром. Записка гласила: «Я не могу без тебя жить. Иные "Уста дьявола" поглотят меня, но они не будут так горячи, как твои! Hjsos! Tu Li Yu!» Сделав это, он вернулся в отель, упаковал чемодан и отправился в Германию сухопутным путём. Тем временем Пессоа привлёк внимание прессы к очевидному исчезновению Кроули. Местные газеты пер­выми сообщили о происшедшем: «Без вести пропал сэр Алистер Кроули, знаменитый поэт и мистик». Междуна­родные телеграфные агентства быстро распространили эту новость.

Когда история получила огласку, португальские влас­ти заявили, что, вообще-то, Кроули был замечен при пе­ресечении им испанско-португальской границы, но это не умерило пыл журналистов. У них немедленно возник вопрос: может быть, существуют два разных Кроули или у Кроули есть двойник? Начали появляться версии о том, что Кроули убит.

Приехав в Берлин, в то время как пресса всё ещё счи­тала, что он мёртв, Кроули разыскал Ханни и пытался убе­дить её обвинить Армстронга в сексуальных домогатель­ствах, предлагая ей подписать сочинённое им самим письмо. Тем не менее из этой попытки отомстить у Кроу­ли ничего не получилось. Пытаясь выжать из своего «са­моубийства» ещё что-нибудь, Кроули написал письмо Энтони Пауэллу в издательство Duckworth & Company. Написанное от имени Ханни, это письмо представляло собой описание её романа с Кроули и имело нелепый заголовок «Мой гимен». Пауэлл отклонил предложение на­печатать этот текст.

Мистификация с инсценированным самоубийством закончилась, когда Кроули 11 октября наконец появи­лся на открытии собственной выставки в галерее Нойма-на-Нирендорфа в Берлине. За всю его жизнь это был единственный раз, когда он выставил свои работы в га­лерее. Карл Нирендорф, директор картинной галереи, которому принадлежали и другие выставочные залы в Берлине и Кёльне и который являлся главным покрови­телем немецких экспрессионистов, выставил пятьдесят одну работу Кроули. Это были пейзажи, композиции на вымышленные сюжеты и портреты. На последних были изображены самые разные люди, от Лии и Мадда до Олдоса Хаксли, с которым Кроули свёл знакомство и кото­рый в то время жил в Берлине. Один из портретов, изо­бражавший уродливую женщину, был подписан «Эфир». Почти ничего на этой выставке не было продано, и боль­шинство картин вернулось в Британию. Немецкая прес­са, будучи гораздо более либеральной, чем английская, отнеслась к выставке довольно благосклонно, однако неизвестно, считал ли её успешной сам Кроули. Вероят­но, он был рад, поскольку такая выставка автоматически придавала ему статус серьёзного художника.

Стремясь уладить отношения с Ханни, Кроули объ­явил её своей последней Алой Женщиной, но в их отноше­ниях по-прежнему не было стабильности. В дневнике Кро­ули отмечает, что у Ханни случаются приступы меланхо­лии, что она часто плачет, постоянно болеет (плохое состояние здоровья усугублялось наркотиками и алкого­лем) и что между ними нередко вспыхивают ссоры. Одна­ко Ханни была в Берлине не единственной женщиной, до­ставлявшей ему неприятности. Ещё одной такой женщи­ной являлась вторая жена Гермера, американка Кора.

Камнем преткновения в отношениях между ней и Кроули являлась её уверенность в том, что Кроули понапрасну растрачивает деньги её мужа, значительная часть которых досталась Гермеру в виде приданого, когда он женился на Коре в 1929 году. Она не верила в исключи­тельность Кроули, но это было ещё полбеды. Если её муж хотел тратить деньги на всю эту магическую ерунду, то это было его дело, — но Кроули тратил их отнюдь не на магию. Он транжирил деньги на банальные удовольствия. «Вы в неделю тратите на сигары и коньяк, — обвиняла она Кроули в письме, — столько же, сколько я трачу за два месяца на все свои нужды... Я считаю вас большим эгоистом... Сам Господь Всемогущий, — мудро заключала она, — никогда не стал бы вести себя столь высоко­мерно, как вы, и в этом одна из причин всех ваших про­блем».

Финансовое положение Кроули на тот момент, хотя и нельзя назвать процветанием, было вполне стабильным. Дополнительным источником наличных являлась, пусть нерегулярная, журналистская деятельность Кроули. Гермер присылал Кроули деньги, когда тот в них нуждался, Йорк тоже выплачивал ему определённые суммы по мере необходимости. Другие его последователи делали по­жертвования в его пользу, причём нередко себе в ущерб, организация ОТО периодически перечисляла ему день­ги. Ещё одним источником доходов Кроули был трасто­вый фонд, управляемый Джоунсом. В 1928 году туда в качестве доверенного лица вошёл и Йорк. Доходы от этого фонда делились между Кроули, Роуз (пока она была жива) и Лолой. Кроули нередко просил Джоунса увели­чить его долю за счёт доли Лолы. Лоле было уже за двад­цать, и она работала продавщицей в одном из лондон­ских ателье, получая семнадцать шиллингов в неделю. Она жила в бедном квартале, но в документах по-прежнему указывала в качестве своего адреса дом собственной ба­бушки по матери. От трастового фонда она ежегодно по­лучала восемьдесят фунтов, но Кроули считал это изли­шеством, поскольку у Лолы была работа, а у него — нет. Джоунс, однако, не поддавался на уговоры Кроули.

У Лолы было мало общего с её отцом. В 1929 году она начала подумывать, не встретиться ли ей с Кроули, но её отговорил дядюшка, Джеральд Келли, сказав, что Кроули не может думать за неё и что она уже достаточно взрос­лая, чтобы принимать решения сама. Кроме того, Келли прислал ей несколько книг Кроули, чтобы она составила себе о них какое-то представление. Пролистав книги, Лола написала Джеральду Йорку: «Я не хочу тратить своё время на столь грубую и самодовольную персону! Его книги — это только часть его, а к другой его части я не испытываю ничего, кроме жалости!!» Она так и не увиде­лась с отцом.

Пока Кроули жил в Берлине вместе с Ханни, Мария боролась за своё существование в Лондоне. С помощью Джеральда Йорка ей удалось снять какое-то жильё в Хэмп­стеде. Йорк давал ей деньги на пропитание и писал Кроу­ли письма, сообщая, что Мария сидит без гроша в карма­не, страдает приступами неврастении и находится на гра­ни самоубийства. В какой-то момент ей удалось найти работу, и всё шло хорошо, пока её работодатель не выяс­нил, кто она такая, и не выгнал её. Кроули был глух ко всем жалобам. Сам Картер, офицер Особого отдела Скотленд-Ярда, написал Кроули дружеское письмо, советуя ему вернуться к жене. Кроули расценил это письмо как наглое вмешательство в свою личную жизнь. Он написал Марии, предлагая ей найти себе другого мужа, который не станет возражать против её алкоголизма. Кроули предоставлял Марии полную свободу и просил её подать на развод. Чтобы облегчить ей эту задачу, он признавался в том, что начиная с 3 августа сорок семь раз изменил ей с Ханни, извиняясь при этом, что изменял так мало, но оправды­вая себя тем, что в это время он много путешествовал и часто уставал. Готовый к любым действиям, Кроули написал в Лондон своим адвокатам, кратко обрисовав свои претензии к Марии. С разводом нужно было спешить, потому что Кроули хотел жениться на Ханни, которая была беременна.

Не только Мария отдалялась в это время от Кроули. Постепенное охлаждение наступало также и в его отноше­ниях с Регарди, которому было трудно, как в физическом, так и в интеллектуальном смысле, соответствовать пере­менчивому образу жизни своего учителя. Между ними начались пререкания, затем — ссоры. Регарди верил в учение Кроули, и в 1932 году посвятил ему свою первую книгу «Древо жизни», но он с осуждением относился к тому, как Кроули обращался с другими людьми, к его эгоизму и склонности потакать своим слабостям. Всё это, как считал Регарди, мешает тому магическому труду, которому следует посвящать свою жизнь. Он вернулся в Америку и с 1937 по 1940 год опубликовал четырёхтом­ный свод ритуалов «Золотой Зари», нарушив тем самым свой обет хранить тайну. Однако намерения у него были благородные, поскольку он вступил в оккультную органи­зацию под названием Stella Matutina («Утренняя Звезда»), т,e принято было считать, что она будет жизнеспособной лишь в том случае, если её тайны станут известны всем.

Джеральд Йорк тоже постепенно отдалялся от Кроули, который несправедливо обвинил его в том, что тот путал его финансовые дела. Ярким свидетельством появления трещины в их отношениях является видение слож­ившейся ситуации самим Кроули. В письменных показаниях, которые он дал своим адвокатам, он заявил, что Йорк явился к нему в 1928 году, чтобы «пройти индивидуальный курс [магической] подготовки. Кроме того, он уговаривал меня избавить его от пристрастия к мастурбации. На копии документа, которая была отправлена Йорку, тот подписал коротко: «Чушь GJY».

Со временем Йорк перестал оказывать Кроули как финансовую, так и моральную помощь. Он заинтересо­вался буддизмом и обратил свои усилия и средства на поддержку далай-ламы, став в конце концов его запад­ным представителем. Помимо этого, Йорк издал несколь­ко значительных эзотерических тибетских манускриптов. Так же как и многих других женщин Кроули, Марию и Ханни постигла трагическая судьба. 16 июля 1931 года Марию поместили в психиатрическую больницу в Коулни-Хэтч что к северу от Лондона. У неё были галлюцинации, она страдала маниакально-депрессивными состояниями и паранойей. Она была склонна к внезапным эмоциональным вспышкам с самого начала своего знакомства с Кроули. К ней даже приглашали врачей, и она провела некоторое время в больнице в Севенуаксе, когда они с Кроули жили в Нокхолте. Врачи психиатрической больницы находили странным содержание фантазий Марии: то ей казалось, что она дочь короля и замужем за своим братом, прин­цем Уэльским, то она утверждала, что является Алой Женщиной, женщиной Зверя 666. Очевидно, что врачи были плохо осведомлены о её прошлом. (Йоркутверж­дал, что образы её видений на самом деле принадлежат не ей, а Кроули.) Проведя много лет в психиатрической лечебнице, Мария умерла. Вскоре после того, как она туда попала, Ханни ушла от Кроули, а потом совершила самоубийство.

Вполне справедливым является утверждение, что Кро­ули доводил людей до отчаянного состояния, но следует также отметить, что он привлекал к себе женщин вполне определённого типа. Это были женщины, выбитые из колеи, страдающие неврастенией или имеющие слабый характер. Их состояние, как правило, было нестабильным ещё до того, как появлялся Кроули, чтобы столкнуть их в пропасть, на краю которой они уже находились.

В августе 1931 года, проходя по берлинской улице Унтер-ден-Линден, Кроули остановился поглядеть на ви­трину туристического агентства. В этот момент к нему подошла женщина и заговорила с ним. Как это бывало когда-то с Кроули, между ним и ею пробежал электри­ческий ток. Так он познакомился с очередной Алой Жен­щиной. Тридцатишестилетняя Берта Буш когда-то была замужем, но теперь жила одна. Кроули был сражён ею. Он звал её Билл (или Билли); она звала его «милым маль­чиком». Традиционный сеанс сексуальной магии утвердил Берту в её новой роли, и они с Кроули начали жить вме­сте. Между ними установились довольно дикие по фор­ме отношения. Берта, как и сам Кроули, любила в сексе мазохизм, обладала горячим темпераментом и была склонна к приступам насилия. Между ними случались жестокие ссоры, причём нередко они происходили в присутствии других людей. Однажды они начали драться прямо на улице. Кроули прижал Берту к стене и принялся её колотить кулаком. Несколько проходивших мимо моло­дых нацистов разняли их и надавали Кроули тумаков. В другой раз Берта пырнула Кроули кухонным ножом. Несмотря на все эти ссоры и драки, Кроули водил Берту за собой повсюду и познакомил её со всеми, кого знал в том числе с Кристофером Ишервудом и поэтом Стивеном Спендером.

Зимой 1931 — 1932 годов Кроули и Берта на время поселили у себя квартиранта по имени Джеральд Гамиль-юн. Он был другом сэра Роджера Кейсмента, который предал Британию и перешёл на сторону ирландских республиканцев. Этот квартирант стал свидетелем всех жестокостей Кроули по отношению к Берте. Однажды, вернувшись домой поздно вечером, Гамильтон обнаружил её обнажённой на полу, среди осколков разбитой посуды. В комнате было очень холодно, поскольку на дворе стояла зима, а огонь в камине погас. Гамильтон разбудил Кроули, который подошёл к лежащей и сильно ударил её ногой. Берта очнулась, вскочила и принялась драться, как кошка. Кроули закричал Гамильтону, чтобы тот помог ему её связать, но тот отказался и вызвал врача, который дал Берте успокоительное. В другой раз Гамильтон, придя домой, обнаружил связанную по рукам и ногам Берту и записку  от Кроули, в которой тот просил её не освобождать.

Роль Гамильтона как квартиранта Кроули заключалась только в том, что он вносил свою часть арендной платы. Он был немецким шпионом, коммунистом и поддерживал движение Шинфейн. Он познакомил Кроули со всеми знаменитыми коммунистами в Берлине, в том числе  с влиятельным Эрнстом Тельманом, которого Кроули пытался отвратить от коммунизма и обратить в Закон Телемы. Однако в дружбе Кроули с Гамильтоном была и дру­гая сторона. Подполковник Картер заплатил Кроули пять­десят фунтов за то, чтобы тот сообщал ему о занятиях Гамильтона. В течение 1930-х годов Кроули периодиче­ски работал на британскую контрразведку, поставляя информацию о коммунистах, немецких националистах, на­цистах и оккультных братствах, связанных с какими-нибудь организациями типа гестапо. В конце концов Кроули стал настоящим шпионом, хотя эта работа и не занимала всё его время.

В то же самое время Гамильтон доносил о занятиях Кроули нацистам, которых интересовали существующие в Германии оккультные, масонские и тому подобные орга­низации. Эти организации уже воспринимались наци­стами как потенциально опасные, поэтому они начали истреблять и брать под стражу их членов. Особенно это коснулось гомосексуалистов и масонов, которых заклю­чали в концентрационные лагеря, в то время ещё неиз­вестные миру.

Неизбежно наступило время, когда Кроули решил по­кинуть Берту и вернуться в Лондон. Она последовала за ним, но вскоре поняла, что никакими мольбами его не, вернёшь. Гермер был рад этому разрыву, так как его до­вольно сильно раздражало, что Берта занимает в жизни Кроули столь значительное место. Возможно, она как Алая Женщина и не уступала Кроули в магических способно­стях, но Гермер никогда бы с этим не согласился. Для него она была лишь очередной любовницей Кроули, а отнюдь не Алой Женщиной, а потому не была достойна ни покло­нения, ни уважения. Кроули не придавал значения недо­вольству Гермера, и тот это понимал: между Гермером и его духовным наставником возникла стена.

Вернувшись в Лондон, Кроули ощутил вокруг себя удушливую атмосферу. Его книги расходились плохо; на его картины никто не обращал внимания; он выглядел попросту устаревшим. Он чувствовал, что ему необходи­мо как-то поднять свою популярность, но как это сделать, он придумать не мог. Была и ещё одна проблема: ему не хватало денег. Остатки пожертвований Гермера постепен­но начали иссякать. Отчасти дело было в том, что Гермер начал отдаляться от Кроули, а отчасти причиной была эко­номическая депрессия в Америке, где у Гермера и Коры были вклады, приносившие им доход. Йорк тоже посте­пенно прекратил перечислять деньги на счёт Кроули. Вне­запно Кроули пришёл в голову план выхода из создавше­гося положения: он подаст в суд, как только в печати по­явится очередное клеветническое заявление в его адрес. В 1932 году Constable & Company, небольшое, но со­лидное издательство, выпустило биографию Нины Хэмнетт под названием «Смеющийся торс». Кроули был осве­домлён о том, что книга готовится к изданию, поскольку Хэмнетт связалась с ним вовремя написания книги, чтобы заверить его, что в книге не содержится никаких провокационных утверждений относительно его персоны, хотя ему и уделено много внимания. Она знала Кроули уже двадцать лет, какое-то время была членом А.-. А.-., пыталась отговорить Лавдэя и Бетти Мэй от поездки в Чефалу и в 1924годувПариже даже дала Лии Хирсиг десять шиллингов, когда у той совсем не было денег. Как бы то ни было, она всегда держала Кроули в поле зрения.

Получив экземпляр книги и прочитав его, Кроули ре­шим, что его оклеветали. Он подал прошение о судебном запрете  на книгу, и заседание суда было назначено на сентябрь 1932 года. Однако на этом его деятельность в качестве  истца не закончилась. Сознательно занимаясь поиском проявления неуважения по отношению к самому себе, Кроули подал в суд на книготорговца по фамилии Грей. В окне своего магазина на Прэд-стрит Грей выставил экземпляр книги Кроули «Лунный ребёнок» с объявлением, которое гласило: «Издание первого романа Алистера Кро­ули "Дневник наркомана" было приостановлено после резкой критики романа в прессе». Это была ложь: Кол­линз не приостанавливал издание романа, он просто ре­шил его не переиздавать. Это дело было рассмотрено в суде 10 мая 1933 года. Кроули выиграл суд. Он получил пятьдесят фунтов в качестве компенсации за моральный ущерб, кроме того, ему компенсировали судебные из­держки. Судья вынес следующее постановление: «Нет ни малейших оснований полагать, что какая-либо из книг, написанных мистером Кроули, непристойна или груба. Мистер Грей хотел убедить читателей, что книга с при­креплённым к ней объявлением является непристойной». Воодушевлённый своим успехом, Кроули подал в суд на другого книготорговца, но за двадцать фунтов дело уда­лось урегулировать без судебного разбирательства.

Все эти судебные победы предвещали удачный исход также и в деле против издательства Constable, но Кроули предстояло убедиться, что тяжба с авторитетным изда­тельством — это совсем другое дело.

Когда приблизился срок судебного заседания, адво­каты, работавшие на Constable, его типография (по иро­нии судьбы это оказалась типография Chiswick Press), и сама Нина Хэмнетт стали предлагать Кроули уладить дело без судебного разбирательства. Однако Кроули, не­смотря на советы своих адвокатов принять предложение, отказался.

Иск Кроули основывался всего лишь на трёх пред­ложениях со 173-й страницы книги «Смеющийся торс». В этих предложениях так говорилось о вилле в Чефалу: «Считалось, что он [Кроули] занимается там чёрной ма­гией , а однажды прошёл слух, будто у кого-то из местных жителей таинственным образом исчез младенец. Кроме того, на вилле жил козёл. Всё это, как казалось людям, указывало на занятия чёрной магией, и местные жители боялись Кроули». Эти строки отнюдь не были вопиющей клеветой, в них не содержалось никаких категорических утверждений. Против чего Кроули возражал, так это про­тив самого предположения, будто он проводил ритуалы чёрной магии, что автоматически причисляло его к сатанистам.

Адвокаты Кроули не страдали излишней самоуверен­ностью, поэтому они начали изучать прошлое своего кли­ента в поисках слабых мест, на которые могли бы опереть­ся адвокаты ответчика и завоевать доверие присяжных. Когда один из адвокатов прочитал книгу «Белые пятна», он предупредил Кроули, что если в руки кому-нибудь из защитников ответчика попадёт экземпляр этой книги, то Кроули неизбежно проиграет суд. Стоит только суду узнать о сексуальных извращениях, которые описаны в этой книге, и Кроули без сомнения будет подвергнут осуждению, которое уже не удастся поколебать.

Слушание дела 1932 С. № 3651 Кроули против Con­stable & Со и других происходило 10 апреля 1934 года в Верховном суде в присутствии судьи Свифта. В каче­стве адвоката Кроули выступил Дж.-П. Эдди. Королевский адвокат Малколм Гилбери защищал издательство Con­stable & Со вместе с Мартином О'Коннором, который пред­ставлял интересы Нины Хэмнетт. Слушание длилось четы­ре дня.

С самого начала слушания Кроули старался предста­вить себя как белого мага, почти филантропа. Эдди крат­ко изложил магическое учение Кроули и прояснил ис-тинйый смысл его лозунга: «Делай что желаешь — таков весь закон». Казалось бы, всё складывалось для Кроули довольно хорошо, пока он не начал давать свидетель­ские показания.

Фрагменты слушания дела, известного теперь как «Дело о клевете в "Смеющемся торсе"», вошли в исто­рию британского правосудия, но не потому, что во время этого суда были созданы какие-то прецеденты, а благо­даря совершенно развлекательному характеру этого суда. Перекрёстный допрос Кроули заставил судью и при­сяжных разувериться в его правоте. Как и при своих отно­шениях с прессой, Кроули недооценил опасность, исхо­дившую со стороны опытного королевского адвоката, и вообще не включился в общий настрой того, что проис­ходило в зале суда. Порой обмен репликами во время до­проса напоминал цирковое представление:

Гилбери. Действительно ли вы называли себя Зверем 666?

Кроули. Да.

Гилбери. Правда ли, что вы называете себя Мастер Терион? Кроули. Да.

Гилбери. Что означает Терион? Кроули. Большой дикий зверь.

Гилбери. Соответствуют ли эти наименования истин­ному содержанию вашей деятельности и вашему ми­ровоззрению?

Кроули. Зверь 666 означает просто солнечный свет. Вы можете называть меня Маленькое Солнышко.

Публика на галерее в зале суда разразилась смехом. Кроули радовался своему успеху у публики и старался понравиться ей ещё больше, не подозревая, что в это вре­мя он разменивает успех своего дела на шутки, угожде­ние публике и фарс. Гилберти продолжил перекрёстный опрос, начав зачитывать вслух фрагменты из автобио­графии Кроули. Наконец речь зашла о квартире Кроули на Чансери-Лейн, в самом сердце лондонского района, где сосредоточены учреждения юстиции. В этой квартире Кроули жил когда-то с Алланом Беннетом.

Гилбери (читает). «Дух этого места определялся при­сутствием человеческого скелета...»

Кроули {поясняя). Да. Милликин и Лоли, 5 фунтов. [Милликин и Лоли были известными поставщиками медицинских принадлежностей.] Гилбери (читает), «...который я время от времени кор­мил кровью, мелкими птицами и тому подобным». Это правда? Кроули. Да.

Гилбери. По-вашему, это белая магия, так? Кроули. Это был абсолютно научный эксперимент. Гилбери (продолжая читать). «Идея заключалась в том, чтобы его оживить, но единственное, чего я достиг, — это то, что кости покрылись густой слизью...» Кроули (снова перебивая). Я полагаю, что это была лондонская копоть.

Гилбери решил представить Кроули чёрным магом, а также распространителем всяческой скверны и развра­та: он прочёл вслух несколько гомосексуальных стихотво­рений Кроули из книг «Облака без воды» и «Белые пятна» и охарактеризовал их как грязные и непристойные. Кроме того, он насолил Кроули, вслух выразив удивление по по­воду того, почему Кроули не подал в суд на Бивербрука и Боттомли, которые оклеветали его значительно силь­нее, чем Нина Хэмнетт. Когда Гилбери закончил, репута­ция Кроули лежала в руинах.

Перед О'Коннором была другая задача. Он решил до­казать, что Кроули — шарлатан.

  О'Коннор. Насколько я понял, вы утверждаете, что у вас бывают видения. Правда ли это?

 Кроули. Видения? Да.

После этого О'Коннор решил изменить тактику. Кроу­ли, должно быть, ожидал других вопросов относительно видений и магии, но О'Коннор был хитёр, у него были дру­гие планы. Он хотел одновременно высмеять Кроули и доказать, что тот — лжец, мошенник и плут. Он успел навести справки о прошлом Кроули и спросил его, прав­да ли, что тот задолжал двадцать четыре фунта Розе Лью­ис, владелице отеля «Кавендиш», известной какдержа-тельница публичного дома и носившей прозвище Герцо­гиня с Дьюк-стрит. О'Коннор предпочёл не обратить внимания на то, что этой женщине настолько часто не уда­валось добиться возвращения долгов, особенно от бога­тых клиентов, что она сама заявляла: «Люди приходят в Кавендиш только для того, чтобы помочиться».

О'Коннор. Вызывали ли вас в апреле 1933 года в суд графства Вестминстер по поводу выплаты денег, ко­торые вы задолжали миссис Льюис? Кроули. Я ничего об этом не знаю. О'Коннор. Что?

Кроули. Я не знаю. Подобные вещи происходят, но я никогда ничего о них не слышу.

О'Коннор. Это странно, и я скажу вам почему. Дело в том, что повестки в окружные суды вручаются лично в руки.

Кроули. Да, но я не знаю. Кто-то вручает мне какой-то документ, и я кладу его в карман. Больше я о нём не задумываюсь. Вот, например, вчера мне вручили су­дебную повестку. Она была очень приятного жёлтого оттенка.

Кроули по-прежнему не мог осознать всей серьёзно­сти своего положения и того факта, что его целенаправлен­но ведут к провалу. О'Коннор постепенно начал получать удовольствие от драмы, режиссёром которой был он сам.

О'Коннор. Вы говорите, что у вас бывают видения. Не могли бы вы вызвать в своём воображении видение того момента, когда вы заплатите миссис Льюис её 24 фунта...

Кроули. Если я непременно должен ей заплатить, я ей заплачу.

О'Коннор. Когда? Кроули. Когда смогу.

Теперь О'Коннор перешёл в беспощадное наступление.

О'Коннор. Вчера вы сказали, что в результате ваших экспериментов вам удавалось вызвать определённые силы, которые незримо нападали на людей. Так ли это? Кроули. Да.

О'Коннор. Не продемонстрируете ли вы своё искус­ство здесь, на мистере Гилбери? Кроули. Я не стану ни на кого нападать. О'Коннор. Это из-за вашей деликатности или потому, что вы — мошенник, который притворяется, будто умеет то, на что в действительности неспособен?

Затем О'Коннор вновь изменил тактику допроса, по настоянию судьи, который потребовал не превращать здание суда в храм для магических ритуалов.

О'Коннор. В автобиографии вы написали: «В какой-то момент мне удалось сделать себя невидимым». Не согласитесь ли вы повторить это здесь, в зале суда? Если вы сделаете это, я не стану обвинять вас в мо­шенничестве.

Кроули. Вы можете обвинять меня во всём, в чём только захотите. Истина от этого не изменится.

Ближе к концу заседания судья попросил Кроули дать определение белой и чёрной магии. Кроули сказал, что магия представляет собой науку или искусство совершать, изменения в соответствии с волей мага. Если эта воля ориентирована на справедливость и добродетель, то речь идет о белой магии, если наоборот —то о чёрной.

Адвокаты ответчика пригласили на суд Бетти Мэй для свидетельских показаний. Она подробно рассказала обо всём, что происходило в Чефалу, вплоть до жертво­приношения с кошкой. Эдди подверг её перекрёстному допросу. Её имя звучало теперь как Бетти Мэй Седжвик, и Эдди спросил её, сколько раз она была замужем. На это Бетти Мэй ответила: «Кажется, четыре». Тогда Эдди до­стал два письма, которые якобы доказывали, что Бетти Мэй явилась в суд только для того, чтобы заработать на судебном процессе. Одно из писем было адресовано её адвокатам. Она немедленно заявила, что письма были у неё украдены, и судья запретил применять их во время процесса. (Через пару месяцев 24 июля Кроули появился в суде во фраке и чёрном шёлковом цилиндре. Он хотел получить эти украденные письма за семь с половиной пенсов каждое, но неудачно.)

Хотя во время этого судебного процесса Кроули и нанёс себе столько вреда, его адвокатам удалось бы по­править дело, приведи они своих собственных свидете­лей. Джон Салливан, Дж.-Ф.-К. Фуллер и Дж.-Д. Берес-форд отказались давать показания. Прийти согласился только Карл Гермер. Эдди сделал всё, что мог, чтобы скло­нить присяжных на свою сторону, но симпатии судьи были не на стороне Кроули. То, что начиналось как незначитель­ный судебный процесс по делу о клевете, закончилось как; суд над самим Кроули. Изначально обозначенные границы судебного разбирательства были в значительной сте­пени нарушены, судье не удалось сосредоточить внима­ние присяжных на факте клеветы в адрес Кроули, не полу­чилось у него и обуздать жажду крови, которой пылала защита ответчика. Для такого суда Эдди оказался слиш­ком недальновидным, как, впрочем, и сам Кроули.

Присяжные, которые даже не стали удаляться на сове­щание, решили дело не в пользу Кроули и обязали его возместить издержки ответчику. И тем не менее процесс доставил Кроули удовольствие. Ему нравилась извест­ность. Его имя вновь появилось на первых страницах газет. Его дневниковые записи того времени выдают са­мообман, которому он предавался: «Дело закончилось разгромом Свифта и Нины. Особенно приятно было ви­деть, как испугались люди из Constable & Co». И это при том, что он проиграл суд.

Адвокаты Кроули немедленно подали апелляцию. По­вторное слушание дела было назначено на ноябрь, одна­ко судьи, рассматривавшие апелляцию, хотя и признали, что клевета имела место, а также критически отнеслись к действиям судьи Свифта, всё же решили, что Кроули не заслуживает даже минимального возмещения ущерба, потому что в его случае любому составу присяжных было бы крайне сложно принять правильное решение, а сле­довательно, судебной ошибки здесь не было. Короче говоря, суд признал принципиальную невозможность оклеветать человека с репутацией Кроули, причём это заключение преследовало Кроули долгие годы после суда. В1956 году, когда Нина Хэмнеттумерла при несколь­ко загадочных обстоятельствах — возможно, это было са­моубийство, — поговаривали, что это Кроули наслал на неё проклятье, мстя за проигранный суд.

Как раз во время суда, когда Берта Буш уже оконча­тельно сдала позиции, Кроули нашёл себе новую Алую Женщину— Перл Бруксмит. Перл была тридцатипятилет­ней вдовой, с которой Кроули познакомился в августе 19ЗЗ года. Она помогла Кроули выпустить новое издание «Книги Закона» и давала ему деньги на жизнь, в то время как Йорк и Гермер всё больше отдалялись от него. В бла­годарность за это Кроули предоставил ей авторские пра­ва на книгу рассказов Симона Иффа. Затем в какой-то мо­мент Перл начала страдать галлюцинациями, и её помес­тили в психиатрическую лечебницу, откуда она писала Кроули письма, умоляя забрать её оттуда. Но он, успев за время её отсутствия переехать на другую квартиру, на письма не отвечал.

Тот факт, что Кроули по-прежнему был привлекателен для женщин, остаётся загадкой. Лучшие времена его дав­но уже прошли. Он был тучен и в целом имел неприятный вид. Его дыхание настолько сильно отдавало эфиром, что, по свидетельствам очевидцев, запах Кроули можно было почувствовать ещё до того, как он входил в комнату. Кроу­ли приписывал свою популярность у женщин ежедневно­му применению «Рутваха, аромата бессмертия», который представлял собой смесь цибетина, мускуса и серой ам­бры. Получался пьянящий, хотя и с трудом различимый запах, который, как рассказывают, при появлении Кроули приводил лошадей и женщин в состояние эйфории.

Было бы логично предположить, что Кроули извлечёт урок из своей неудачной тяжбы с издателями книги «Смею­щийся торс», однако этого не произошло. В 1935 году он подал в суд на Sunday Referee за нарушение условий кон­тракта. Хэйтер Престон, литературный редактор этого из­дания, на мгновение утратил трезвость рассудка и, посо­чувствовав Кроули, принял от него статью под названием «Мои поиски Абсолюта». Когда Марк Гульден, редактор газеты, прочёл статью, он вызвал Престона к себе в каби­нет и резко заявил ему, что больше не потерпит в своей газете такого вздора. Но Кроули принёс в редакцию ещё j несколько своих статей: оказалось, что напечатанная ста­тья была лишь первой из целой серии. Гульден отказался от всего, что принёс Кроули. Тот заявил, что с ним заклю­чён контракт на серию статей, и обратился к своим адвока­там. Он проиграл дело, но, по его собственному мнению, недолго оставался в проигрыше. Много лет спустя, когда Sunday Referee закрылась, Кроули послал Гульдену открыт­ку со словами: «Итак, вы всё-таки проиграли».

Несмотря на то что Кроули терпел поражение на всех этих судебных процессах, он ни разу не заплатил ни пен­ни в качестве штрафа или компенсации издержек про­тивника. 14 декабря 1934 года был составлен документ о банкротстве Кроули. Самому Кроули этот документ был вручен 2 января 1935 года.

Кредитором, который заявил о банкротстве Кроули, стал В. S. Rhodes, Ltd. Это была ростовщическая контора, которой Кроули задолжал 140 фунтов. В эту сумму входил сам заём размером в 126 фунтов плюс пять процентов годовых. 14 февраля Кроули был официально объявлен банкротом, а на 1 мая назначили заседание обществен­ной комиссии по банкротству.

Когда завертелись колёса процедуры банкротства, полный список кредиторов Кроули оказался просто по­разительным. В общей сложности в списке значилось тридцать восемь необеспеченных и десять частично обеспеченных кредитов. Последние предоставили те, кто владел какой-то частью имущества Кроули: книгами, ру­кописями или личными вещами. Помимо ростовщиков, в списке Кроули значились: Перл Бруксмит (888 фунтов), Constable & Co (846 фунтов, судебные издержки), Ro­gers &Со, Ltd, ателье на улице Нью-Бёрлингтон (535 фун­тов), Block, Grey & Block, винный магазин (170 фунтов), ростовщикУотсонТернер (500фунтов), Forsyte, Kerman & Phillips, адвокатская контора (500 фунтов), граф Эрик Левенхаупт, который одолжил Кроули 175 фунтов. Бо­лее мелкие суммы Кроули задолжал отелям «Уолдорф», «Кавендиш» и «Савой», нескольким ресторанам и дру­гим ателье, книжному магазину Foyles, Dolland &Aitchison, офтальмологам, трём врачам, трём торговцам табачны­ми изделиями, двум массажистам, белошвейке и сапож­нику, торговцу трикотажем и дантисту. Общая сумма дол­га составила 4695 фунтов 8 шиллингов 1 пенс. Кроули за­явил: «Я не считаю, что вёл себя расточительно».

Что касается имущества Кроули, то он полагал, что его можно оценить в 15 тысяч фунтов, хотя мнение официаль­ных властей по этому поводу зафиксировано как «сомни­тельное обеспечение долга». Это была сумма, которую Кроули, подавший в суд на Джеральда Йорка за небреж­ность в управлении его финансовыми делами, рассчиты­вал получить за свои книги, если бы Джеральд Йорк не распорядился его финансовыми делами столь неудачно. «Я, — воинственно заявил Кроули в записке к объявлению о банкротстве, — автор самых великолепных прозаиче­ских и поэтических произведений, которые когда-либо украшали английский язык; я не могу в такой же мере об­ладать талантом бухгалтера.

В день слушания по делу о банкротстве помощник председателя комиссии Брюс Парк попросил Кроули на­звать своё полное имя. Тот назвал себя Эдвардом Алек­сандром Кроули. Парк спросил, какими ещё именами Кро­ули пользовался в течение жизни. Кроули ответил, что он использовал сотни имён.

Во время слушания вся финансовая жизнь Кроули открылась как на ладони. Во время допроса Кроули уже не вёл себя столь легкомысленно, как когда-то на суде, и не старался понравиться публике. После длительного допроса председатель пришёл к выводу, что Кроули дей­ствительно вёл себя расточительно и тратил по меньшей мере в три раза больше, чем позволяли ему его доходы. Комиссия объявила также и о том, что нет ни малейших . оснований предполагать, будто Йорк вёл себя невни­мательно или безответственно в качестве финансового управляющего Кроули, поэтому иск, поданный на него Кроули, также был расценен как безосновательный.

Только в 1939 году кредиторы получили назад часть своих денег из расчёта по два пенса за фунт. Другими сло­вами, они вернули сто двадцатую часть того, что когда-то одолжили. Во второй раз незначительная сумма была выплачена в 1950 году, через три года после смерти Кроу­ли, тем кредиторам, которые ещё ждали своих денег.

Что касается Кроули, то он вынужден был прожить остаток своей жизни банкротом.

ГЛАВА 18 Тот, кто смеётся последним

В 1935 году Кроули исполнилось шестьдесят. В этом воз­расте, когда большинство людей уже думает об уходе на заслуженный отдых, Кроули видел впереди лишь уныние и нужду. Возможно, он и стал богом, однако не достиг основных целей своей жизни. Закон Телемы был по-преж­нему известен лишь небольшому кругу его последовате­лей, большинство которых при этом жили за пределами Британии. Как писатель он не был признан совершенно, даже лучшим его стихотворениям никто не придавал зна­чения. Как альпиниста его вспоминали исключительно в связи с трагедией на Канченджанге. Его магические достижения выглядели смешными в современном обще­стве, которое становилось всё более технологическим, ориентированным на науку и рационально мыслящим. Что касается его успеха среди обычной публики, то хотя его и считали самым порочным человеком в мире, всё же скорее относили этот титул к его прошлому. И тем не менее Кроули был, как всегда, полон решимости. Как напишет о нём впоследствии Чарлз Кэммел, его дух не был сломлен, а его ум остался таким же активным, как прежде. Тем не менее он был несколько удручён своими судебными неудачами и банкротством.

Почти весь доход Кроули составляли деньги, полу­чаемые им из ОТО, подарки друзей и, в очень неболь­шой степени, отчисления из трастового фонда, которым руководил Джоунс. Все эти деньги Кроули принимал как должное. Он абсолютно искренне верил, что получать деньги — его право. Ведь он занимается Великим Тру­дом, является лидером оккультного движения, естествен­но поэтому, что люди вкладывают деньги в его процве­тание и в издание его трудов. В прошлом, когда он был богат, он щедро распоряжался своим богатством — это подтверждали люди, гостившие в Болескине, — хотя и не раздавал его в виде наличных. В деньгах он ценил только их покупательную способность, он видел в них лишь одно из удобств, которым с удовольствием пользовался сам и которое по возможности предоставлял окружающим. Теперь, когда он был беден, он ждал, что кто-то будет да­вать ему деньги, также, как когда-то, будучи студентом, он ждал, когда из дома по почте пришлют чек.

Здоровье Кроули, также как и его финансы, находи­лось в плачевном состоянии. Он страдал запорами, зимой у него обострялись астма и бронхит, у него развилась зависимость от эфира, нередко он принимал и дру­гие наркотики, пил бренди, курил сигареты и сигары, однако ему всё же удалось освободиться от пристрас­тия к героину. Вместо героина он принимал теперь не­мецкое средство от астмы, которое присылали ему дру­зья из берлинского отделения ОТО, и пользовался спе­циальным спреем, который облегчал ему дыхание. Хозяин одной из квартир, которую снимал Кроули, при­нял флакон с этим спреем за диктофон с микрофоном. Зубы Кроули почернели и начинали гнить: 28 февраля 1937 года, поскользнувшись в турецкой бане, он сломал один из зубов, которые использовал при своём знаменитом Змеином Поцелуе. Это был левый из центральных резцов на верхней челюсти.

Невероятным образом, несмотря на своё плохое здо­ровье и в высшей степени неприятную внешность, он по-прежнему был любим женщинами, с которыми продол­жал проводить ритуалы магического секса, чаще всего направленные на улучшение его финансового положения. Некоторые из этих женщин были проститутками, но мно­гие, такие как Перл Бруксмит, проститутками не были. Такие женщины жили с ним в течение некоторого време­ни, заботились о нём и давали ему деньги до тех пор, пока он не уставал от них или они не уставали от него. Это были женщины из богемы, разведённые женщины, которые хо­тели немного развлечься, а также отчаявшиеся одиночки с наклонностями, мягко говоря, эксцентрическими.

Тем не менее одна из женщин Кроули не подходила под эти категории, если не считать её принадлежности к богеме. Она родилась в 1915 году, и звали её Дейдре Патрисия О'Догерти. Она предпочитала, чтобы её назы­вали Дейдре, однако Кроули и люди, которые в тот мо­мент были с ним близки, упоминая о ней, называли её «девочка Пат». Она была внучкой Т.-К. Гоча, известного ху­дожника ньюлинской школы. Мать бросила её после того, как в Первой мировой войне погиб её отец, офицер Ирландской гвардии, и тогда девочку взяли на воспита­ние Т.К. Гоч и его жена. С Кроули её познакомил Робин Тинн, которого Кроули знал по издательству Mandrake Press. Тинн вращался в артистических кругах, был другом Т. К. Гоча, работал литературным агентом, жил в Тревитале, в деревне Пол, в миле к югу от Ньюлина. Девятнадца­тилетняя Дейдре была любовницей Тинна, намного стар­ше её. У них был долгий роман, который закончился лишь с безвременной смертью Тинна.

В апреле 1934 года бабушка и дедушка Дейдре ре­шили, что ей следует поехать в Лондон и поселиться у родственников: жизнь в отдалённом Ньюлине едва ли открывала для неё какие-либо горизонты, поэтому, хотя она и была знакома со многими знаменитыми художника­ми, её семья решила, что ей необходимо повидать мир. Родственник, у которого она остановилась в Лондоне, был судьёй Верховного суда по фамилии Слессер. Чтобы раз­влечь девушку, он пригласил её поприсутствовать на су­дебном процессе, выбрав наиболее интересный из тех, что шли в это время. Этот процесс оказался не чем иным, как тяжбой Кроули по поводу книги «Смеющийся торс». Дейдре пришла в суд и наблюдала за процессом, сидя на галерее для публики. Кроули произвёл на неё большое впечатление. После того как слушание закончилось, Тинн представил её Кроули. Девушка ему понравилась. Она была молода, хороша собой, у неё была приятная речь и даже что-то аристократическое в манере поведения. Кроме того, она была жизнерадостной, весёлой и живой — настоящая предшественница девушек-хиппи, появивших­ся только в шестидесятые годы. Однако тогда между ними ничего не произошло. Кроули жил с Перл Бруксмит, а Дей­дре была влюблена в Тинна. Отношения Кроули с Дейдре оставались платоническими, что совершенно нетипично для Кроули.

Однако в 1935 году Тинн умер, после чего Дейдре, в безумном отчаянии от своей потери, уехала за границу и вернулась в Лондон лишь весной 1936 года с намерени­ем выучиться на врача. Здесь она снова встретила Кроули, и между ними завязалась близкая дружба, по-прежнему носившая платонический характер. Тем не менее однажды вечером, когда Дейдре и Кроули шли на квартиру к Перл Бруксмит, Кроули обнял Дейдре и спросил, не согласится ли она родить ему ребёнка. Она ответила согласием.

Просьба Кроули выглядит странной. Прежде он, как правило, просто овладевал каждой женщиной, которая выказывала ему своё расположение. С Дейдре он никогда прежде не спал: он даже ни разу не поцеловал её, разве что по-отечески на людях. Безусловно, на него произвели впечатление и её ум, и её обаяние, но всё это недостаточ­ные причины для того, чтобы выбрать именно её в каче­стве матери своего будущего ребёнка. Может быть, он просто хотел, чтобы в старости у него появился кто-то, на кого можно было бы опереться, с кем можно было бы свя­зать свои надежды на будущее? Ребёнок, пусть незакон­норождённый, мог стать для него якорем спасения .сти­мулом жизни на склоне лет. А может быть, он хотел иметь сына, который стал бы продолжателем начатого им Вели­кого Труда? До этого у него рождались только дочери, хотя и есть предположения, что Сильвия Салливан роди­ла от него мальчика. В составленном Кроули списке лю­бовниц специальными значками отмечены Нинетт Шаму-эй (мать Астарты Лулу) и Сильвия Салливан с коммента­рием, что «её старший сын рождён в браке». Третий такой же значок стоит рядом с именем Дейдре О'Догерти, хотя в списке она значится под именем Пат Мак-Альпин, кото­рое она получила впоследствии, выйдя замуж. А может быть, его просьба о ребёнке была связана с тем, что он просто чувствовал себя одиноким?

Удивление вызывает также и то, что она согласилась. Может быть, Дейдре тоже ощущала одиночество после смерти Тинна? Возможно также, что ею двигала любовь кдетйм и мысль о том, что настало время родить своего собственного ребёнка. В дальнейшем у Дейдре появи­лось много не только своих, ной приёмныхдетей, посколь­ку она основала свой собственный сиротский приют. Всю свою жизнь она была храброй женщиной с сильным ха­рактером, но за её внешней жёсткостью скрывалось мяг­кое сердце, поэтому вполне возможно, что она просто испытывала к Кроули сочувствие.

По свидетельству Дейдре, зачатие происходило нелег­ко. Кроули пришлось сократить количество употребляемых им наркотиков и алкоголя, чтобы добиться эрекции. Пе­ред каждой попыткой зачатия Кроули проводил магиче­ский обряд. После того как Дейдре забеременела, она не переехала жить к Кроули. Они никогда не жили вместе, хотя, будучи в Лондоне, Дейдре проводила у Кроули мно­го времени. Сын Кроули родился в Нортумберленде днём 2 мая 1937 года. Его назвали Рэндалл Гэйр, хотя Кроули впоследствии прозвал его Алистер Ататюрк.

В течение второй половины 1930-х годов Кроули жил в Лондоне довольно тихо, переезжая с одной квартиры на другую, меняя более скромные условия на более роскош­ные или наоборот, в зависимости от количества денег, которыми располагал. Он кочевал между мрачными тру­щобами в Пэддингтон-Грин и апартаментами, а то и ком­натами в Челси, Блумсбери, Кенсингтоне, Уимблдоне и на роскошной Джермин-стрит. Судя по всему, его ни разу не выселяли за неуплату, но он, конечно же, не был идеаль­ным квартиросъёмщиком, как вспоминал Алан Бернет-Рэ в своей брошюре «Алистер Кроули: Воспоминания о Зве­ре 666», у которого в 1936 году Кроули снимал жильё на Уэльбек-стрит. Люди, занимавшие соседние с Кроули квартиры, шумно протестовали против запаха, который распространялся от воскуряемых им благовоний, а также против шума, который доносился из его квартиры, когда он ссорился с женщинами, кричавшими и ругавшимися на него в ответ. Бернет-Рэ встречался с Кроули каждый день, «тщетно пытаясь получить от него плату за жильё или убедить его не нарушать покой соседей». Должно быть, он испытал облегчение, когда Кроули наконец съе­хал с квартиры.

Жизнь, которую Кроули вёл в это время, могла счи­таться спокойной по сравнению с его прошлым. Он чи­тал, проводил магические церемонии, изучал карты Таро, развлекал гостей и играл в шахматы. Иногда в его кварти­ре происходили партии между лучшими шахматистами Британии. Время от времени его приглашали отужинать с друзьями или знакомыми, однако многие делали это неохотно, потому что боялись, что Кроули попросит у них взаймы. В этих случаях он представал остроумным собе­седником и, как никто другой, мог составить отличную компанию. Его приглашали даже на литературные вечера. Однажды в 1939 году он был приглашён на литературный обед у Фойлов, где познакомился с Джоном Каупером Поуизом, который любил произносить послеобеденные речи. Поуиз купил Кроули бутылку вина, которую тот осу­шил за время произнесения короткой речи.

Обеды, которые давал сам Кроули, были весьма изве­стны, а может быть, печально известны, если учитывать способность гостей Кроули переносить некоторые гаст­рономические изыски. Кроули славился своими биф­штексами, которые подавались с хорошим бургундским (его любимыми винами были Le Corton и Richebourg, осо­бенно урожая 1929 года) и были превосходно приготов­лены. Но Кроули устраивал ещё и «вечеринки с карри». Его карри было очень острым, и ему нравилось смотреть, как его вспотевшие гости заглатывают литры воды, чтобы охладить свои горящие рты. А он тем временем сдабри­вал блюдо в своей тарелке перцем чили и другими специ­ями, заявляя, что о такого рода пище он узнал на Востоке, где её едят для того, чтобы вызвать пот и тем самым охла­дить тело благодаря испарению влаги с поверхности кожи. Именно на вечеринке с карри завязалась тесная дружба между Кроули и Чарлзом Кэммелом, который в то время работал журналистом. Кэммел, не поморщив­шись, съел всё, что былоу него натарелке, и запил съеден­ное холодной водкой. Попросив добавки, он положил на­чало своей дружбе с Кроули, хотя ей и суждено было про­длиться лишь несколько лет.

Кроули обладал способностью пить всё, что угодно, практически никогда не пьянея. Он изобретал рецепты коктейлей. Например, один из таких рецептов требовал смешать равные доли коньяка, кирша и абсента, добавив по вкусу табаско и эфира. Подавать коктейль следовало со льдом. Коктейль «Кубла Хан №2», упомянутый в «Днев­нике наркомана», являл собой пример ещё одного выду­манного Кроули напитка, состоящего из джина, вермута и некоего зелья, которое Кроули со значительным видом наливал из чёрной бутылочки с надписью «Яд», где на са­мом деле содержалась настойка опия.

Истории о Кроули и алкоголе многочисленны. Среди них есть сомнительные, а есть и вполне правдивые. В од­ной из таких историй рассказывается, как однажды он обратился к Эйлен Бигланд, дружески расположенной к нему женщине, с просьбой пожить у неё недолгое вре­мя, требовавшееся Кроули для написания какого-то литературного произведения. Живя в её доме, Кроули попро­сил у неё разрешения сопровождать её во время её еже­дневных выездов за покупками в соседний город. Пока она делала покупки, он в одиночестве гулял по городу, а по дороге обратно присоединялся к ней. Через две не­дели Кроули уехал. После его отъезда дочь хозяйки обна­ружила, что бачок в туалете работает не очень хорошо, и нашла четырнадцать бутылок из-под джина, спрятанных в этом бачке. Счёт, пришедший от местного виноторговца, свидетельствовал, что Кроули покупал спиртное в кредит на имя Эйлен Бигланд.

Ещё один подобный случай был связан с критиком и писателем Морисом Ричардсоном, которого Кроули в 1939 году пригласил на обед после того, как тот допус­тил кое-какие обидные высказывания в его адрес в одной из своих статей. Когда Ричардсон явился на квартиру к Кроули, дверь ему открыла шотландка по имени Кэти. После того как ему показали фотографию Кроули с сы­ном на морском побережье неподалёку от Маусхола в Кор­нуолле, Ричардсон принялся за суп из омаров и жареную утку, поданную с белым кьянти. За этим последовали брен­ди и сигары. Уходя, Ричардсон извинился за обидную фразу в своей статье (критикуя какого-то автора, он напи­сал , что тот напоминает ему «более приемлемого Алистера Кроули»). Кроули достал свою авторучку и попросил Ричардсона написать несколько строк в качестве письмен­ного извинения. Ричардсон сказал, что готов это сделать, но не сейчас, когда он так пьян. Кроули ответил, что в таком случае им придётся ещё раз отобедать вместе на следую­щей неделе. Ожидая следующей встречи с Кроули, Ричард­сон осознал, что если бы он согласился на письменное извинение, это дало бы Кроули основания потребовать от него денежной компенсации за допущенную небреж­ность, подав на него в суд. Ричардсон и Кроули действи­тельно встретились на следующей неделе, причём Ри­чардсон снова уклонился от письменного извинения и пригласил Кроули отобедать в «Эскарго», известном ре­сторане на Дин-стрит в Сохо. Выпив перед обедом три тройных абсента, Кроули съел затем три дюжины улиток и пирог из дикой утки, а также осушил бутылку бургунд­ского. Обед увенчался бренди и мексиканскими сигарами. На свой шестьдесят второй день рождения Кроули устроил вечеринку, которая началась в ресторане «Эль Вино» на Вайн-стрит на Пиккадилли. После обильных воз­лияний вся компания переместилась в кафе «Ройяль», где Кроули попытался продать одной из присутствовавших там женщин, пожилой австрийской баронессе, бутылёк «рутваха». Еда была отлично приготовлена, а поданные вина, в том числе Montrachet и Richebourg, а также шам­панское «Вдова Клико» и коньяк были отличного качества. Когда настало время платить по счёту, очередная подру­га Кроули выписала чек, поскольку у неё не было с собой наличных. В качестве получателя денег по этому чеку зна­чилось кафе «Ройяль», однако чек был выписан без учёта чаевых для официантов. Тогда каждый из гостей Кроули внёс некоторую сумму наличными, чтобы собрать чаевые, сам же Кроули не принял участия в этой складчине. Как зафиксировано в истории кафе «Ройяль», некоторое вре­мя спустя Кроули устроил там ещё одну вечеринку. Меню было ещё роскошнее, чем в предыдущий раз, еда подава­лась в отдельном кабинете, и обед начался с рюмки вод­ки, по-русски. Когда обед подошёл к концу и официанты разлили по бокалам бренди, Кроули извинился и вышел из комнаты. Все подумали, что он решил немного облег­читься, что в определённом смысле слова соответство­вало истине. Он направился в гардероб, забрал свою шляпу и пальто, через подъезд с колоннами вышел на Риджент-стрит, подозвал такси и уехал. Кафе «Ройяль» по­несло убытки в размере ста фунтов. С тех пор Кроули боль­ше не обслуживали в этом ресторане.

Несмотря на то что порой Кроули жил на грани нище­ты, ему по-прежнему нравилось выглядеть экстравагант­но. Он по своему обыкновению носил вышедшие из моды жакеты из грубого твида, длинные широкие бриджи, боль­шие мягкие шейные платки, шёлковые рубашки и чулки ручной вязки с серебряными застёжками на коленях и щиколотках. Иногда он закреплял свои чулки серебря­ными тибетскими браслетами, унизанными маленькими колокольчиками. Кроме того, независимо от погоды он носил жилет, шляпу, перчатки и пальто и всегда держал в руке африканскую трость с набалдашником в виде голо­вы демона. (Кроули утверждал, что у него есть ещё одна трость, сделанная из растянутого и высушенного на солн­це пениса носорога.) Доподлинно известно также, что он по-прежнему не носил нижнего белья.

В течение жизни Кроули потерял многих своих дру­зей. Одних он разочаровал, других бросил. Новые друзья появлялись у него нечасто, поскольку людей отпугивала его репутация. Тем не менее сохранялся небольшой круг тех, кому он по-прежнему был интересен. Их притягивала его эрудиция, острота и сила его ума, его замечательные способности шахматиста, его чувство юмора, а также скрывавшаяся под личиной дерзкого, а нередко даже алчного человека изначально присущая ему честность. У него был красивый голос, богатый тональными оттенка­ми, прекрасный словарный запас (которым он владел на­столько хорошо, что в разговоре крайне редко прибегал к банальным фразам и почти никогда не повторялся). Кро­ме того, он имел большую склонность к сложным словес­ным играм и употреблению фразеологизмов. Несмотря на все свои грехи, Кроули никогда ничего не стремился скрыть: он был именно таким, каким казался со стороны. Он никогда не пытался притвориться не тем, кем являлся на самом деле, представиться не таким, каким сам себя ощущал. При общении с Кроули было одно условие. С ним не следовало заговаривать о магии. Кроули и сам нико­гда не касался этого предмета в разговорах. Льюис Уил-кинсон, состоявший с ним в близких дружеских отноше­ниях с 1907 года до самой смерти Кроули, никогда не го­ворил с ним ни о сексе, ни о магии, видя в нём лишь яркого интеллектуала с несколько странными религиозными воз­зрениями.

Кроули обладал изумительным остроумием. Оно то и дело прорывалось быстрыми, острыми и язвительны­ми репликами. Однажды, когда Теодор Драйзер запа­мятовал английское слово, означающее птенца лебедя, и спросил у Кроули: «Как это сказать? Как вы назвали бы молодого лебедя?», Кроули мгновенно ответил: «Почему бы не назвать его Альфредом?» В другой раз, когда некая знакомая Кроули спросила его, в какой из женских коледжей он посоветовал бы ей отправить дочь, Кроули абсолютно серьёзно назвал Рэдклифф Холл. На самом деле это было не название колледжа для девочек, подобное Маргарет-холлу в Оксфорде, а имя писательницы-лесби­янки, написавшей роман «Колодецодиночества». Когда Кроули задали вопрос, каким образом можно провести ночь в России и при этом не быть покусанным клопами, Кроули посоветовал: «Передвиньте границу». Письмо Кроу­ли к матери, в котором описывается день его женитьбы на Роуз, достаточно хорошо подтверждает тот факт, что тексты Кроули вполне соответствуют лучшим образцам современных ему произведений комедийного жанра.

Однако самым сильным оружием Кроули была его лич­ная харизма. Нечто необъяснимое влекло к нему людей. Фрэнсис Той, двоюродный брат Джеральда Келли, оха­рактеризовал Кроули как «гения, который пошёл по не­верному пути», обладающего «особым талантом поэта, подобного Браунингу, бурным воображением и исключи­тельным чувством юмора. В самом деле, оглядываясь на­зад, понимаешь, что чувство юмора было самой замет­ной его чертой». Аугустус Джон, который в течение мно­гих лет время от времени встречался с Кроули, утверждал, что стал наслаждаться его компанией с тех пор, как тот «перестал притворяться, что он — Калиостро». Кроули, как утверждал Джон, «со временем превратился в очень приятного пожилого джентльмена», который представлял собой «нечто гораздо больше, чем обыкновенный шарла­тан с обыкновенным набором уловок, и которому, возможно, лишь недоставало хорошего вкуса». Даже некоторые из тех друзей Кроули, которых он прогнал сам, сохранили к нему расположение. Джеральд Йорк, который с некото­рых пор, говоря о Кроули, называл его не иначе как «ста­рым грешником», поклялся хранить документы Кроули и не только сдержал слово, но и собирал, где только мог, все связанные с Кроули бумаги вплоть до своей собствен­ной смерти, последовавшей в 1983 году. Йорк создал архив, куда вошли не только книги и рукописи Кроули, но также его одежда, регалии и бронзовые магические при­надлежности , причём архив этот был открыт для каждого, кто желал изучать жизнь и личность Кроули. Теперь эта коллекция хранится в Варбургском институте в Лондоне. Йорк никогда не переставал восхищаться личностью Кроу­ли, и даже после того как они отдалились друг от друга, Йорк время от времени присылал Кроули деньги, если узнавал, что тот сидит без гроша, а иногда финансировал публикацию его произведений. Исраель Регарди тоже продолжал поддерживать Кроули после разрыва их отно­шений. Возмущённый несправедливыми утверждениями, которые допустил Джон Симондс в написанной им весь­ма предвзятой биографии Кроули, Регарди осуществил своё собственное исследование жизни и деятельности Кроули, результатом которого стала объемная и доста­точно объективная книга под названием «Глаз в треуголь­нике». Кроме того, после смерти Кроули Регарди готовил многие его произведения к публикации.

Каждый, кто знал Кроули, независимо оттого, удава­лось ли сохранить дружеские отношения или происходил разрыв, не мог забыть о том впечатлении, которое он про­изводил, и том влиянии, которое он был способен оказы­вать на людей. Существует множество свидетельств той огромной власти, которую он имел надо всеми, с кем об­щался. Даже те, кто относился к нему с неприязнью, не могли не признать наличие у Кроули мощной притяга­тельной силы и способности завладевать вниманием со­беседника. Кроули обладал своего рода магнетизмом, которому трудно было противостоять и результатом ко­торого было то, что люди, знакомившиеся с Кроули, со­ставляли себе о нём хорошее мнение; оно, правда, могло впоследствии меняться, от откровенного низкопоклон­ства перерастая в восхищение, затем во враждебность и наконец в крайнюю степень отвращения. Этот магнетизм породил множество историй о том, что Кроули якобы спо­собен влиять на людей при помощи телепатии или даже гипноза. Поговаривали, что Кроули обладает гипнотиче­ским взглядом, под которым любому человеку становится  не по себе, однако и Йорк, и Регарди это опровергали. Последний писал, что взгляд Кроули был «тёплым, а гла­за — дружелюбными и живыми, у него была склонность фиксировать взгляд на каком-нибудь объекте и "сверлить" его глазами, но взгляд этот ни в каком смысле нельзя было счесть гипнотическим». Регарди полагал, что те, кто счи­тает взгляд Кроули гипнотическим, просто проецирова­ли на особенности его внешности свои собственные пси­хологические проблемы. Каждый, кому случалось смот­реть Кроули в лицо, чувствовал, что пред ним значительная личность, но отнюдь не ощущал себя под гипнозом. Как бы то ни было, встретившись с Кроули хотя бы раз, за­быть его было невозможно.

Кроули по-прежнему посвящал много времени нуждам ОТО, официальным руководителем которого являлся. Он поддерживал связь с отделениями этой организации по всему миру, принимал в орден новых членов, хотя британ­ское отделение ОТО было незначительным по размеру, да и организация А.\А.\ пребывала в бездействии. Когда в 1914 году Кроули уехал в Америку, члены А.-.А/, значи­тельно снизили свою активность, и в 1917 году организа­ция прекратила своё существование сразу после того, как полиция нанесла визит в главный офис организации на. Риджент-стрит. Во время обыска все регалии и документы ордена были изъяты «для освидетельствования», а после­дующие попытки возродить организацию неизменно пре­секались направленными против Кроули выступлениями журналистов в прессе. Как один из ведущих оккультистов своего времени Кроули был широко известен, вследствие чего он нередко получал письма от странных и эксцентрич­ных людей. Вот пример одного из таких писем.

Когда мне было три недели... и я лежал в своей колы­бели, большая шляпа упала с вешалки, ударила меня в висок, и я потерял сознание. С тех пор моя нервная система совершенно расстроена. С тех пор, как я себя помню, у меня очень сильно потели руки и ноги. Я стра­дал страшной нервозностью, невероятной застенчи­востью, а в 14 лет у меня начались интенсивные семя­извержения... Я имею очень высокие устремления и всем сердцем желаю творить добро в этом мире, например положить конец проституции...

Письмо заканчивалось просьбой научить, как развить свои физические силы.

В надежде увеличить свой доход Кроули разработал несколько финансовых схем. Одна из них заключалась в том, чтобы открыть ресторан чёрной магии, но этот план так и не был реализован. Если бы этот ресторан появился, он стал бы первым в мире тематическим рестораном: идеи Кроули, как всегда, опережали его время. Другой идеей было торговать «эликсиром жизни» в пилюлях. Пилюли изготавливались из мела, сахара, гуммиарабика и якобы спермы Кроули (одного семяизвержения, вероятно, хва­тало на сотни пилюль). Эти пилюли действительно непло­хо расходились. Однако значительно большим успехом пользовался тринадцатинедельный курс телесного и сек­суального обновления, который Кроули именовал «Амрита», по названию амброзии, пищи богов. Стоимость по­сещения этого курса составляла двадцать пять гиней в неделю.

В 1937 году Кроули выпустил книгу «Равноденствие богов». В неё вошли «Книга Закона» и очерк магической биографии Кроули. Изданная преимущественно на день и Джеральда Йорка, Израеля Регарди и членов ОТО, книга была качественно напечатана, а её клеёнчатый переплёт красили тиснением. В 6:22 утра на второй день Рождества, когда солнце оказалось в созвездии Козерога, Кроули Йорк встретились в Лондоне. С ними были индианка, еврейка, малайка и негритянка, которых накануне вечером они собрали по публичным домам. Кроули объявил, что вручает «Книгу Закона» представителям различных рас мира, а затем раздал всем присутствующим по экземп­ляру своей только что напечатанной книги. После этого все разошлись.

Это была не единственная книга Кроули, изданная в тот период. Через два года он прочёл в Лондоне серию лекций по йоге, а затем издал эти лекции в виде брошю­ры, наполненной, по выражению Кэммела, «смесью эру­диции и сатиры, что в высшей степени характерно для Кроули». В 1939 году в день зимнего солнцестояния Кроу­ли выпустил в свет брошюру «Умеренность, трактат на все времена». Брошюра была издана в виде дорогого ресто­ранного меню в золотом матерчатом переплёте и пред­ставляла собой сборник вульгарных застольных песен, посвященных леди Астор, известной поборнице трезво­сти. Затем в суровом 1942 году Кроули выпустил книгу «Ярмарочные забавы». В её рекламном проспекте было написано: «Книга будет издана настолько же богато и рос­кошно, насколько убог этот проспект». Даже в самые мрач­ные годы Второй мировой войны Кроули не утратил сво­его озорного юмора и не разучился подшучивать -над собой.

Пока Кроули старался, как мог, выжить в Лондоне, Каряу Гермеру весьма нелегко приходилось в Германии. 13 фев­раля 1935 года его арестовало гестапо, которое занялось ликвидацией оккультных организаций, в том числе ОТО. В ордере на арест в качестве причины заключения Герме-ра под стражу был указан тот факт, что Гермер распро­страняет учение Кроули. В этом ордере Кроули имено­вался главным масоном. Кора, которая была в это время в Америке, а также Марта Кюнтцель потребовали от аме­риканского посла в Берлине, чтобы тот вмешался. Посол ответил отказом. Гермера держали в камере-одиночке в концентрационном лагере Колумбия, его пытали в Берлине, в здании на Александерплац, а затем отправили в концлагерь Эстервеген, где он пробыл до августа, после чего был необъяснимым образом отпущен и уехал в Анг­лию, а потом в Дублин, где несколько лет проработал ин­женером. В мае 1940 года, переехав в Бельгию, он был арестован как немец и депортирован во Францию, где и жил под присмотром полиции вплоть до 1941 года, ко­гда он эмигрировал в США. Через год Кора умерла, и Гер­мер женился на богатой венской пианистке и преподава­тельнице музыки по имени Саша Эрнестина Андре. Но пре­следовать его не перестали. ФБР предъявило Гермеру и его третьей жене обвинение в том, что они якобы разде­ляют взгляды нацистов, а возможно даже, являются тай­ными агентами Третьего рейха. Ими овладел такой страх, что они даже перестали разговаривать друг с другом дома, опасаясь, что в доме есть подслушивающие уст­ройства. Интерес, который проявляло к Гермеру ФБР, объяснялся его связями с Кроули. Сотрудники ФБР счи­тали, что Гермер выполняет указания Кроули, который кон­тролирует его шпионскую деятельность (если Гермер и вправду является нацистским шпионом). Не было забы­то и то, что двадцать лет назад Кроули являлся прогерман­ски настроенным журналистом. До самой смерти Кроули Гермер являлся главным казначеем ОТО, а затем, когда Кроули умер, Гермер стал полноправным главой этой орга­низации, оставаясь на своём посту вплоть до своей смер­ти от рака предстательной железы в 1962 году. Нечего и говорить, что пока Гермер был арестован, Кроули стал получать из ОТО гораздо меньше денег. Однако в 1942 го­ду Гермер начал использовать деньги своей новой жены, чтобы оказывать Кроули материальную поддержку.

Если Гермер был врагом нацистского государства, то этого совсем нельзя было сказать о Марте Кюнтцель. Она считала Кроули мистическим вождём мира, а Гитлера — светским вождём. Зная о сильном увлечении Гитлера оккультными науками, она послала ему аннотированное немецкое издание «Книги Закона». В течение какого-то времени и Кроули, и Гермер были убеждены, что Гитлер является магическим сыном Марты Кюнтцель, а нацист­ская философия содержит многие элементы Закона Телемы. Нельзя отрицать, что существует определённое сходство между книгами Кроули и речами Гитлера в том виде, в каком они зафиксированы в книге Раушнинга «Го­ворит Гитлер». Однако то, что Кроули повлиял на Гитле­ра, как предпочитают думать недоброжелатели Кроули, неверно. Более вероятно, что философия Гитлера и фи­лософия Кроули основывались на одних и тех же оккульт­ных идеях. Когда была объявлена война, Марта Кюнт­цель отказалась от своего восхищённого отношения к Гитлеру, однако не раньше чем ей удалось воспользо­ваться его расположением: велика вероятность того, что именно благодаря ей Гермера неожиданно освободили из концентрационного лагеря. Что касается Кроули, то у него не было иллюзий по поводу Гитлера. Он несколько раз побывал в Третьем рейхе и считал фюрера магом, который неверно понял суть оккультизма, чем сам себя и уничтожил.

 

 

Со времени смерти Кроули продолжаются споры о той роли, которую он сыграл входе Второй мировой войны. Этим спорам не будет конца до тех пор, пока не рассек­ретят секретные правительственные документы. Как бы то ни было, общедоступной информации вполне доста­точно, чтобы сделать некоторые конкретные выводы относительно деятельности Кроули в период Второй ми­ровой войны.

Решающую роль при вовлечении Кроули в военные дела сыграл Том Дриберг, который, в свою очередь, был другом романиста Денниса Уитли. Дриберг познакомил увлекшегося оккультизмом Уитли с Кроули, и они встре­чались несколько раз, как до войны, так и во время неё.

Именно после этих встреч Уитли начал писать оккультные романы, которыми и прославился. Уитли, в свою очередь, познакомил Кроули с Максвеллом Найтом.

Максвелл Найт, который тоже писал романы, был старшим офицером британской контрразведки МИ-5 и руководил работой тайных агентов: в какой-то степени он являлся прототипом персонажа М. из романов Яна Флеминга о Джеймсе Бонде. В предвоенные годы Найт организовал особую, тайную группу в самом сердце сво­его ведомства и назвал её Отделом В5(Ь). Члены этой груп­пы получили прозвище «чёрных агентов Найта». Они вели подрывную деятельность, проникая в качестве кротов в Коммунистическую партию Британии, в Британский союз фашистов Мосли, в левые профсоюзы и тому подобные организации. Дриберг был главным кротом в коммуни­стических кругах, хотя позднее он стал двойным агентом.

Благодаря тому что Кроули имел связи, знал несколь­ко языков и вообще обладал высоким интеллектом, Найт счёл, что он неплохо подойдёт для работы в его отделе. Однако он всё же отказался от мысли принять Кроули на работу, поскольку тот был оригиналом и известным чело­веком. Кроме того, к тому времени в Германии уже было известно, что Кроули доносил британскому правитель­ству о деятельности берлинских коммунистов. В терми­нологии секретных агентов это означало, что Кроули себя скомпрометировал, причём для этого более чем доста­точно было уже одной только его известности. Тем не ме­нее Кроули вращался в среде разведчиков и дружил с тай­ными агентами.

Однажды, уже после смерти РобинаТинна, Кроули по­знакомил Дейдре О'Догерти с Джеймсом Мак-Альпином, агентом секретной службы, которого, когда началась вой­на, отправили на Балканы как агента секции D от Секретной службы разведки. Отправившись перед самой войной в путешествие вместе со своей восьмидесятишестилетней бабушкой и сыном, Дейдре встретила Мак-Альпина в Гре­ции, а поженились они в Палестине. После того как наци­сты оккупировали Грецию, Дейдре переехала на Ближний Восток, а потом в Египет. Вскоре Мак-Альпин был убит. Между тем Дейдре Мак-Альпин (так её теперь звали) по­шла работать шифровальщицей в Управление специаль­ных операций в Каире.

Кроули всё же косвенно участвовал в работе британ­ской разведки. И это неудивительно, если вспомнить, ка­кую роль сыграл оккультизм в истории разведывательной службы Британии. Ещё в елизаветинские времена Джон Ди работал секретным агентом и при этом мастерски изобретал и разгадывал шифры. Во время Первой миро­вой войны враги Британии всерьёз верили, что сотрудни­ки британской разведки обладают оккультными способ­ностями, настолько хороши были английская криптогра­фия и сбор разведданных.

К середине 1930-х годов в Британии уже прекрасно знали о том, что нацистская верхушка втайне проявляет большой интерес к оккультизму. Гитлер был настолько за­хвачен оккультными идеями, что даже способствовал со­зданию тайного археологического отряда, который дол­жен был обследовать территорию Европы в поисках чаши Грааля. Гитлер верил, что, обладая ею, он станет сильным; как Бог. Геббельс, министр пропаганды и просвещения, использовал астрологию в качестве средства пропаган­ды и организовал секретный отдел по изучению оккульт­ных наук. Гиммлер, глава СС и гестапо, был заворожён легендой о Зигфриде, древнегерманском герое, который победил римлян в битве в Тевтобургском лесу, и глубоко верил в силу чёрной магии. Люди, занимавшие высокие посты в гестапо, даже учреждали свои собственные орга­низации, посвященные чёрной магии.

Как следствие, британская разведка стала уделять оккультизму серьёзное внимание, делая особый упор на астрологию. Одним из главных специалистов по этой ра­боте в Британии был Сефтон Делмер, друг Яна Флеминга, одно время работавший берлинским корреспондентом Daily Express. Среди его подчинённых был венгерский аст­ролог, Льюис де Воль, агент Управления спецопераций, приписанный к отделу, заведующему средствами ведения психологической войны. Де Воль пытался предугадать действия Гитлера, учитывая, что тот в своих поступках ру­ководствуется советами астрологов. О результатах своей работы де Воль сообщал в военное ведомство Англии. Кроме того, идея де Воля заключалась в том, что в каче­стве одного из методов контрразведки можно использо­вать заведомо неверные астрологические прогнозы. Фальшивые астрологические предсказания распростра­нялись силами сотрудников Управления спецопераций по всей Европе с целью навредить Германии.

В течение первых же недель после объявления войны на контакт с Кроули вышла британская разведка. 10 сен­тября 1939 года ему прислали короткую записку следую­щего содержания: «Начальник военно-морской разведки выражает своё восхищение Вами и будет рад, если Вы найдёте время и возможность позвонить в морское ми­нистерство для собеседования. Мы будем Вам очень при­знательны, если Вы соблаговолите связаться с капитаном К.-Дж.-М. Лангом, Королевский флот, Отделение военно-морской разведки, Адмиралтейство, чтобы договорить­ся о времени встречи. Телефон: Уайтхолл 9000, добавочный.484». В конце письма Кроули приписал: «Советую позвонить мистеру Фросту — добавочный 46 для собесе­дования». Разумеется, у Кроули имелись связи, тем не менее на постоянную работу его никто, судя по всему, принимать не собирался.

Однажды Ян Флеминг, помощник вице-адмирала Джо­на Годфри, начальника военно-морской разведки, вместе с другими пришёл к Максвеллу Найту, чтобы изложить план, позволявший заманить в Британию одного из на­цистских лидеров. Предполагалось, что в Германии изве­стно о существовании в Британии влиятельной группи­ровки, стремившейся сместить Черчилля и заключить мирный договор с Германией. Заманить предполагалось Рудольфа Гесса, который, также как и Герман Геринг, был заместителем Гитлера. Гесс, который с радостью стал бы посредником при заключении мира с Британией, что из­бавило бы Германию от необходимости нападать на Рос­сию, с большим энтузиазмом изучал астрологию и ма­гию. Найт оценил изложенный ему план как вполне жиз­неспособный и раздумывал о том, не использовать ли в качестве посредника Кроули, который был известен как оккультист и в Британии, и в Германии.

План был реализован. Специально проинструктиро­ванный астролог приехал в Германию и проник в оккульт­ное общество Гесса. В это же самое время Гесс получил сообщение о том, что герцог Гамильтон готов встретить­ся с ним, чтобы заключить мирный договор. Гесс посове­товался со своим астрологом, который сообщил ему, что самым благоприятным днём для такой встречи будет 10 мая 1941 года. В ночь на 10 мая Гесс совершил пере­лёт через Северное море и прибыл в Шотландию, где его немедленно арестовали, невзирая на его требования от-' вести его к герцогу. «Провал» Гесса одно время считался главным успехом британской контрразведки.

Когда Гесс оказался в заключении в Трент-Парке, в по­местье, находящемся в собственности государства и рас­положенном неподалёку от Энфилда, к северу от Лон­дона, Ян Флеминг предложил, чтобы Кроули поговорил с заключённым и выяснил, насколько большое значение имеют для нацистской верхушки оккультизм и астроло­гия. Разыскав Кроули в его квартире в Торки, Флеминг без труда убедил его принять участие в этом деле, хотя до сих пор неизвестно, общались ли они по почте или встречались лично. Кроули с энтузиазмом отнёсся к воз­можности поучаствовать в работе разведки и даже напи­сал об этом Флемингу в Военное ведомство, однако Год­фри отказался от услуг Кроули.

По словам Джона Пирсона, биографа Яна Флеминга, Флеминг сохранил письмо Кроули и много лет спустя ис­пользовал Кроули в качестве прототипа для персонажа по имени Ле Шифр, злодея из книги «Казино „Ройяль"», первого романа о Джеймсе Бонде. Ле Шифр изображён в романе садистом, страдающим наркотической зависи­мостью от бензедрина, который он вдыхает вместо эфи­ра, и обожающим женщин. Кроме того, он тучен, уродлив и, подобно Кроули, обращается к другим мужчинам «до­рогой мальчик». Такие точные детали указывают на то, что Флеминги Кроули всё-таки встречались.

 

 

До сих пор точно не известно, принимал ли Кроули ак­тивное участие в разработке психологических методов ведения войны, но, по слухам, он действительно этим за­нимался. Разумеется, английские колдуны и маги пытались использовать свои магические силы, чтобы не допустить вторжения немцев в Британию, а также нейтрализовать исходившее от нацистов зло, и устраивали магические церемонии, направленные на достижение этих целей. Рас­сказывают, что Кроули принял участие в одной из таких це­ремоний, проходившей в лесу Эшдаун. После войны как Россия, так и США начали проводить психологические экс­перименты по телекинезу, пытаясь установить, можно ли использовать психическую и духовную силу в работе воен­ной разведки. Эта работа стала продолжением секретных исследований, проводившихся в начале 1940-х годов, ко­гда и Британия, и Германия пытались при помощи психи­ческого воздействия менять курс вражеских самолётов-бомбардировщиков, а также влиять на показания радаров.

Какую бы роль во всём этом ни играл Кроули, наци­сты о нём знали. Скандально известный нацистский радиопропагандист Уильям Джойс (он же лорд Ху-Ху) глум­ливо заявлял на общенациональных церковных службах, проводившихся во время войны, что Кроули неплохо смотрелся бы в качестве руководителя Чёрной мессы в Вестминстерском аббатстве.

Во время войны Кроули работал над последней из сво­их по-настоящему значительных книг, «Книгой Тота», и завершил её. Книга представляла собой его собствен­ную интерпретацию учения о картах Таро, с первоначаль­ным вариантом которого он впервые столкнулся в «Золо­той Заре», но значительно расширил его, дополнил сво­ей собственной философией в виде Закона Телемы, своими же исследованиями и опытом. Карты Таро имели для Кроули большое значение, причём особенную важ­ность он приписывал «козырным» картам. «Я убедился, — писал он, — что эти двадцать две карты представляют собой цельную систему иероглифов, символизирующих собой все энергии Вселенной». Он считал их настолько жизненно важными, что решил разработать новую коло­ду, в которой учитывались бы принципы «Книги Закона».

Умений Кроули хватило бы, чтобы сделать это само­стоятельно, но теперь он редко занимался живописью, а создание колоды карт было довольно масштабным замыслом, поскольку полная колода состояла из семи-десяти восьми карт. Ему нужен был художник, который помогал бы ему или работал бы под его руководством. Такого человека он нашёл в лице леди Фриды Харрис.

Будучи на два года младше Кроули, она была женой сэра Перси Альфреда Харриса, ответственного секрета­ря партии либералов и члена парламента от МаркетХарборо, которому в парламентских кругах дали прозвище «Горничная» зато, что он всегда «очищал палату» своими скучными речами. Он, также как и Кроули, закончил Тринити-колледж, причём в Кембридже они учились в одно и то же время. Леди Харрис была известна как хозяйка салона, где она принимала разных оригиналов. У неё была студия на последнем этаже дома № 3 по Девоншир-тер­рас в Марилбоуне. Здесь развлекалась литературная, ху­дожественная и театральная элита, для которой хозяйка нередко устраивала костюмированные вечера. С Кроули леди Харрис была знакома с 1937 года, когда он принял её в А.-.А.-., несмотря на то что на тот момент эта органи­зация уже не функционировала.

На следующий же год после того, как Кроули принял решение о создании новой колоды Таро, началась их со­вместная работа с леди Харрис. Эта работа продолжа­лась до 1943 года. Сорок обычных карт всех четырёх мас­тей были украшены абстрактными рисунками, а на фигур­ных картах появились символические изображения валетов, королевы и короля. Вид козырей был изменён полностью. Каждая карта имела размер 10,5 на 16,5 дюй­ма и была исполнена в красках с внимательной проработ­кой каждой детали. Кроули делал для леди Харрис перво­начальные наброски, внимательно разглядывал каждый рисунок, нередко высказывал критические замечания и вносил в рисунок изменения. Некоторые карты леди Хар­рис приходилось переделывать снова и снова, пока они не становились такими, как надо. Во время работы леди Харрис пользовалась рисунками Кроули, его заметками, а также уже готовыми колодами карт Таро, некоторым из которых было по нескольку столетий. Она использовала в рисунках и свои собственные идеи. При этом в работе, как она сообщила Кроули, ей помогал её Ангел-хранитель. Также, как в случае с Лейлой Уаддел и её музыкой, Викто­ром Нойбургом и его поэзией, Кроули был убеждён, что его влияние позволило Фриде Харрис сделать лучшее, на что она была способна в искусстве, пробудив её дрем­лющие таланты.

Несмотря на трудности с бумагой, связанные с во­енным временем, «Книга Тота» вышла малым тиражом в 1944 году. Она была напечатана типографией Chiswick Press на бумаге ручного отлива, на которую не распро­странялись ограничения, наложенные войной. Переплёт для книги был изготовлен фирмой Sangorski & Sutcliffe, Ltd, лучшими переплётчиками в Европе. Издавать листов­ки, рекламирующие новые книги, было тогда запрещено законом, однако такие листовки были всё-таки напечата­ны. В них говорилось, что новое издание представляет со­бой 5-й номер третьего выпуска журнала «Равноденствие», то есть периодическое издание, на которое не распро­страняется действие указанного закона. Сама колода карт Таро была напечатана лишь в 1969 году, причём каче­ство печати было очень низким. В 1977 году Джеральд Йорк заказал новые фотографии карт Таро, и с тех пор все издания и переиздания этой колоды совершались либо от имени ОТО, либо по выдаваемой ОТО лицензии. В наши дни эта колода пользуется самым большим спро­сом в мире.

Помимо писем от чудаков, на которых «в детстве па­дали шляпы», почтовый ящик Кроули заполняли письма людей, которые всерьёз просили совета в духовных или магических делах. На такие письма он всегда отвечал и к концу войны решил составить из своих ответов книгу, которая должна была называться «Алистер объясняет всё». Этот замысел так никогда и не был доведён до конца, хотя в 1954 году Гермер издал восемьдесят таких писем под заголовком «Магия без слёз». Зимой 1946—1947 годов Кроули опубликовал свою последнюю книгу. Она называ­лась «Олла: Антология песен за шестьдесят лет» и пред­ставляла собой сборник его стихов. Обложка книги была разработана Фридой Харрис, а фронтиспис — Аугусту-сом Джоном.

Во время войны Кроули, как и многие другие, доволь­но часто переезжал с места на место. В первый год войны он жил на Петерсхэм-роуд, в небольшом городке Ричмонд

в пригороде Лондона, в доме с видом на Темзу. Здесь, как ему казалось, он находился в безопасности во время бомбёжек города и доков. Кроули полагал, что командо­вание военно-воздушных сил Германии внесло его в спи­сок целей для нанесения бомбовых ударов, опасаясь его магических способностей. Отсюда он переехал в особ­няк времен королевы Анны неподалёку от Ричмонд-Грин. В Ричмонде одним из его соседей был Монтэгю Саммерс, специалист по театру эпохи Реставрации и прославлен­ный автор книги «История колдовства и чёрной магии». Саммерс и Кроули поладили, и впоследствии Саммерс говорил о Кроули как об «одном из немногих поистине самобытных и интересных людей своего времени».

Когда бомбардировки усилились, Кроули уехал из Лондона. Не только страх попасть под бомбы гнал его прочь. Его волновало ухудшение собственного здоровья, особенно обострение астмы, вызванное городской копо­тью и речным туманом. Кэммел дал Кроули денег на до­рогу, и тот переехал в Торки, где почувствовал себя зна­чительно лучше, хотя его и подкосил очередной приступ пневмонии. Когда Лондон перестал подвергаться столь интенсивным бомбардировкам, Кроули вернулся в город и поселился в квартире на первом этаже дома номер 93 по Джермин-стрит. Затем, в 1944 году, когда бомбы на­чали падать с лондонского неба как дождь, Кроули, кото­рому было уже шестьдесят девять лет, снова уехал из Л он -дона, на этот раз уже навсегда. Его отъезд был ускорен ещё to тем фактом, что за его домом разорвался снаряд и осколки разбившегося оконного стекла обрушились прямо на его кровать. Если бы в это время Кроули спал, он погиб бы, порезанный этими осколками.

Сначала Кроули поселился в гостинице «Белл-Инн» в Астон-Клинтоне, на выезде из Эйлисбери в графстве Бакингемшир, Ему нравилось это место. Здесь хорошо кормили, и обстановка была приятной. Тем не менее, несмотря на частые визиты друзей и почитателей, ему не хватало интересной компании, и он попросил Льюиса Уилкинсона подыскать ему другое место жительства. Оливер Уилкинсон, сын Льюиса, актёр театра города Гастингса, стал разузнавать о возможностях аренды жилья в этом городе. Ни одна из домовладелиц Гастингса не желала видеть Кроули в своём доме. В конце концов Уилкинсон обратился к одному из своих коллег-актёров, недавно основавшему «интеллектуальную гостиницу», постояльца­ми которой должны были стать только интересные люди. Тот с энтузиазмом отнёсся к предложению принять под своей крышей такого человека, как Кроули.

Новой гостинице было дано имя «Незервуд». Она пред­ставляла собой большой дом эпохи Регентства с прила­гавшимися к нему четырьмя акрами леса. Дом находился в пригороде Гастингса. Кроули поселился здесь 17 янва­ря 1945 года. Хозяин гостиницы обладал несколько стран­ным, как раз в духе Кроули, чувством юмора. В числе пра­вил для постояльцев гостиницы были следующие: «Убе­дительно просим постояльцев не дразнить привидений. Завтрак подаётся в 9 часов утра всем тем, кому удастся пережить Ночь. Кладбище города Гастингса находится в пяти минутах ходьбы (если вы несёте труп, то в десяти | минутах), привидение же затрачивает на эту дорогу только одну минуту. Убедительно просим постояльцев не сни­мать тела, висящие на деревьях. Администрация гости­ницы располагает некоторым количеством бывшей в употреблении одежды, которую готова продать. Это соб­ственность постояльцев, которые больше не нуждаются в земных одеяниях».

Кроули жил в комнате, служившей ему и кабинетом, и спальней. Обстановку комнаты составляли кровать, ко­мод, письменный стол, несколько книжных полок и умы­вальник. На стенах висело несколько картин Кроули, вну­шавших посетителям благоговение и ужас одновременно. В числе прочих картин там находился автопортрет Кроули в виде китайского колдуна. Пустая консервная банка служила ему пепельницей. На завтрак, обед и ужин было принято собираться в гостиной, но Кроули не нра­вилось общество других постояльцев, и он предпочитал есть у себя в комнате. Позднее он описывал своих сосе­дей по гостинице как «самую отвратительную толпу со­мнительных типов, какую только можно себе представить». Он редко выходил из дому, а когда выходил, то шёл либо в местный шахматный клуб, либо в гости к Оливеру Уилкинсону, который вместе со своей семьёй жил неподалё­ку. Его здоровье постепенно ухудшалось, тело слабело с каждым месяцем из-за приступов астмы, а также пото­му, что он снова пристрастился к героину. Пока шла война, его запасы немецкого лекарства от астмы истощились, и он опять стал принимать героин, на этот раз в виде инъекций.

В скудные послевоенные годы денег у Кроули было мало. Главным источником его доходов в это время явля­лось отделение ОТО под названием Ложа Агапе, распола­гавшееся в городе Пасадена (штат Калифорния). Гермер, который жил в это время в Нью-Йорке, присылал Кроули проценты со вступительных взносов новых членов ОТО. Помимо денег, последователи Кроули присылали ему та­бак, сласти и другие тому подобные маленькие предметы роскоши, которых в Британии было не достать, потому что они строго нормировались. В благодарность за то, чторливер Уилкинсон нашёл для него жильё в «Незерву-де», Кроули послал ему несколько редких, дорогих сигар, присланных из Америки. Уилкинсон не разобрался, на­сколько превосходные сигары прислал ему Кроули, и вы­курил их как самые обыкновенные. Когда Кроули узнал об этом, он с характерной для него щедростью прислал Уилкинсону ещё сигар, чтобы тот смог оценить их по досто­инству.

Ложа Агапе была основана в 1915 году Уилфредом Т. Смитом, которого принял в ОТО Чарлз Стэнсфелд Джоунс, глава ванкуверского отделения этой организации, и который впоследствии рассорился с Джоунсом. Зару­чившись одобрением Кроули и поддержкой Джейн Вульф, он основал свою собственную ложу в Голливуде в 1930-х годах: Джейн Вульф после многих лет жизни в Британии вернулась в США в очень плохом состоянии здоровья, однако прожила до восьмидесяти трёх лет и умерла в 1958 году в городе Глендейл (штат Калифорния). Руко­водство ложей по распоряжению Кроули перешло за­тем к Джону У. Парсонсу (о чьей жене говорили, будто бы Смит её соблазнил), и тот перенёс ложу в Пасадену. Парсонс, которому на тот момент не было и тридцати, был учёным-химиком, ведущим специалистом по разработке ракетного топлива, а также аэрокосмическим инженером и одним из основателей знаменитой Лаборатории реак­тивного движения в Калифорнийском технологическом институте. В течение нескольких лет управление ложей происходило довольно гладко до тех пор, пока Парсонс не пустился на поиски Алой Женщины, которая смогла бы родить лунного ребёнка. В этих поисках ему помогал его приятель и тоже учёный Л. Рон Хаббард, создатель дианетики и основатель Церкви сайентологии.

Узнав об этом, Кроули пришёл в ужас и написал Гер­меру: «Кажется, Парсонс, или Хаббард, или кто-то ещё пытается произвести на свет Лунного Ребёнка. Я прихожу в ярость, когда осознаю весь идиотизм этих неотёсанных болванов». Судя по всему, Хаббард был скрытой движу­щей силой всей затеи. Парсонс находился под его влия­нием до такой степени, что положил все свои сбережения в размере 17 тысяч долларов на общий с Хаббардом счёт в банке, причём Хаббард внёс со своей стороны лишь око­ло тысячи. Этот факт насторожил Кроули. «Мне кажет­ся, — писал он Гермеру, — судя по сведениям, которые приходят от нашего братства в Калифорнии, что с Парсонсом что-то произошло, в результате чего он полно­стью утратил личную независимость... По-моему, здесь имеет место банальное злоупотребление его доверием». Догадки Кроули соответствовали истине. Хаббард и Пар­сонс поссорились, причём первый, судя по всему, снял половину денег с их общего счёта, чтобы купить яхту, и бежал вместе с женой Парсонса. При всей своей нена­висти к Хаббарду впоследствии Парсонс заявлял Кроули, что Хаббард обладает гениальными способностями к ма­гии. «Эта самая Телемическая личность из всех, что мне доводилось встречать, — писал Парсонс, — живущая в полном соответствии с нашими принципами. Кроме того, он искренне заинтересован в наступлении Новой Эпохи». Он несколько изменил своё мнение, когда ОТО попал под наблюдение ФБР, поскольку считалось, что это произошло по наводке Хаббарда. Хаббард объяснял свои действия тем, что стремился пресечь существование «этой порочной группировки чёрных магов», и небезус­пешно. Несмотря на свою внешнюю враждебность к ОТО, в своём курсе лекций для соискателей докторской степе­ни, прочитанном в Филадельфии и записанном на кассеты в 1952 году, Хаббард рекомендовал своим студентам прочесть «Теорию и практику магии», написанную, каком говорил, «Алистером Кроули, моим очень хорошим другом». А по свидетельству сына Хаббарда, тот часто пере­читывал книги Кроули и верил в возможность развития магической памяти. Парсонс погиб в 1952 году во время взрыва в Лаборатории реактивного движения, случайно уронив сосуде гремучей ртутью.

В начале 1946 года Кроули начал задумываться о том, что станет с ОТО после его смерти. После того как Карла Гермера освободили из концентрационного лагеря, Кро­ули назначил его своим преемником, но Гермеру был уже шестьдесят один год, и Кроули беспокоился, что тот не сумеет, в свою очередь, назначить себе достойного пре­емника. Однако у Кроули всё же был на примете кое-кто, кто мог бы занять пост главы ОТО после Гермера. Это был капитан американской армии по имени Грэйди Мак-Мартри, который во время войны был направлен в Британию и там несколько раз встречался с Кроули. После войны Мак-Мартри вернулся в Америку. Умный и образованный человек, он поступил в Калифорнийский университет в Беркли и получил степень бакалавра философии. Во вре­мя войны в Корее он снова оказался в рядах американ­ской армии, но потом вернулся в Беркли и получил сте­пень магистра в области политической теории. Впослед­ствии он стал экспертом по управлению в Отделе труда госдепартамента в Калифорнии и Вашингтоне.

В 1943 году Кроули назначил Мак-Мартри Суверен­ным Верховным Инспектором ОТО, дав ему магическое имя Гименеус Альфа. В 1946 году он снабдил Мак-Мартри письмом, уполномочивавшим его взять на себя управле­ние орденом в критической ситуации, если калифорний­ское отделение ОТО начнёт приходить в упадок, и следить за тем, чтобы деятельность ордена не останавливалась. В июне 1947 года Кроули наделил Мак-Мартри властью стать главой ОТО в США после смерти Гермера.

Гермер одобрил эти шаги Кроули, что поставило Мак-Мартри в совершенно исключительное положение, по­скольку никому другому Кроули в явном виде власть не передавал.

Когда Кроули умер, началось как раз то, чего он так опасался. Гермер пустил всё на самотёк и к моменту сво­ей собственной смерти не смог назвать достойного пре­емника. Член швейцарского отделения ОТО Герман Метц-гер попытался по собственной инициативе занять пост главы ордена, но его кандидатура была отвергнута. Ещё одно посягательство на пост главы ордена было сделано одним из калифорнийских посвященных, которого в ОТО принимал Гермер. Его звали Марчело Рамос Мотта. После огромного количества споров, судов, а также исключе­ний из ордена на пост главы ОТО наконец заступил Мак-Мартри. Заручившись поддержкой Джеральда Йорка, Исраеля Регарди и многих других членов ОТО, он начал принимать исключительные меры с целью навести в орде­не порядок. В период его руководства орденом структура управления ОТО подверглась реорганизации, и ситуация внутри ордена заметно стабилизировалась. Ко времени его смерти в 1985 году орден вновь достиг процветания. Пре­емник Мак-Мартри, Гименеус Бета, и по сей день управля­ет ОТО, чьи отделения существуют по всему миру.

Кроули прожил в «Незервуде» уже несколько месяцев, и его здоровье непрерывно ухудшалось. Теперь он еже­дневно вводил себе по одиннадцать гран героина в день, тогда как восьмой части одной гранулы было бы доста­точно, чтобы убить непривычного к наркотикам человека. Однако у него по-прежнему был энергичный живой ум, который постоянно нуждался в пище, а потому Кроули часто скучал, рассеивая свою скуку главным образом тем, что писал письма и принимал гостей. Его навещали жур­налисты и просто те, кому любопытно было на него по­смотреть, а также Джеральд Йорк, Льюис Уилкинсон, леди Фрида Харрис, Грэйди Мак-Мартри и Дейдре Мак-Аль-пин с сыном Кроули, который носил фамилию своего по-гибшето отчима и имя Алистер, принадлежащее его на­стоящему отцу.

После войны, когда Дейдре Мак-Альпин вернулась з Британию вдовой без гроша в кармане, она сообщила о себе Кроули, который и сам в это время пытался узнать что-нибудь о её судьбе. Он выслал ей денег и немного шоколада, который получил из Калифорнии. Они часто переписывались, причём в письмах Кроули обращался к ней «Дейдре, любимая», а подписывался: «Всегда твой, моя самая дорогая, Алистер». Она часто приезжала к нему в «Незервуд» вместе с сыном. Кроули был тронут тем, что Дейдре и её ребёнок вернулись в его жизнь, скрашивая то одиночество, которое он, должно быть, ощущал, живя в гостинице.

Он писал мальчику, обращаясь к нему «мой дорогой сын» и продолжая: «Прежде всего позволь мне сказать тебе, насколько я счастлив снова видеть тебя рядом со мной; я чувствую, что должен посвятить немало времени тому, чтобы подыскать тебе достойную карьеру». Кроули по-своему гордился сыном и желал ему только самого лучшего.

Когда Дейдре и мальчик приходили к нему, Кроули просил Дейдре почитать сыну его стихи, чтобы ребёнок смог понять, что такое ритм. Кроули хвалил сына за хоро­шее поведение и часто повторял, что нужно всегда быть правдивым. Кроули хотел, чтобы мальчик получил началь­ное образование в Гордонс-тауне, частной школе в шот­ландском Элгиншире. Эта школа была основана знамени­тым доктором Куртом, с которым Дейдре была знакома, но Кроули всё равно беспокоился. «Что вызывает волнение в связи практически с любой школой, — писал он Дей­дре, — так это то, что всегда есть опасность испортить мальчика, навязав ему общество презренных недочеловеков». Нет сомнения что Кроули сохранил воспоминание о учебном заведении Чемпе и о Малверн-колледже. В 1947 году Кроули возложил на Гермера и ОТО обя­занность заботиться о его сыне после того, как сам он умрёт. Предполагалось, что мальчик начнёт получать об­разование в 1948 году в Уэстер-Элчис, затем продолжит его в подготовительной школе Гордонс-таун, после чего его должны были увезти в Америку.

Состарившись, Кроули как-то размяк. Он утратил зна­чительную часть своего былого тщеславия и высокоме­рия. Впервые встретившись с Кроули, Грэйди Мак-Мартри начал обращаться к нему «Учитель». Это продолжалось до тех пор, пока Кроули в один прекрасный день не огляделся вокруг и не произнёс: «Я не вижу здесь ника­ких Учителей». Он очень исхудал из-за того, что прини­мал много героина, в больших количествах пил бренди и почти ничего не ел, питаясь в основном печеньем и молоком.

Точное описание Кроули в последний год его жизни дал Джеймс Лэйвер, с которым Кроули познакомился в 1920-х годах. Лэйвер был автором книги о Нострадаму­се, и Кроули, прочитав эту книгу, пригласил его к себе. Лэйвер описывал Кроули как сморщенного худого стари­ка с всклокоченной бородой и лицом землистого цвета. Его твидовый пиджак и длинные широкие бриджи сво­бодно висели на его похудевшем теле, а рукава его ру­башки были забрызганы мельчайшими каплями крови. Во время их встречи Кроули пил бренди и непрерывно курил сигареты или трубку. В какой-то момент Кроули, не прерывая разговора, закатал рукав, достал шприц, вылил туда содержимое маленькой ярко-красной капсулы и сде­лал себе укол. Внезапно к нему вернулся нормальный цвет лица, а его карие глаза засверкали. «Время от времени, — вспоминал Лэйвер, — его взгляд останавливался на мне, и я начинал понимать, какой гипнотической силой этот взгляд, должно быть, обладал прежде».

Гораздо менее лестную характеристику дала Кроули профессор Э.-М. Батлер, преподаватель немецкого язы­ка в Ньюнэм-колледже Кембриджа и автор книги «Миф о маге». Она приехала взять у Кроули интервью, необхо­димое ей для работы над книгой. Батлер вспоминала о Кроули како человеке, склонном к деспотизму, скучном, эгоистичном и ограниченном. В её глазах это был жалкий человечек в очках с толстыми стёклами, жёлтым лицом наркомана и слезой, дрожащей в уголке глаза. У него был высокий, неприятный голос. Вдобавок ко всему Кроу­ли довольно сильно напугал гостью. В ответ на вопрос, касающийся оккультизма, он громко закричал: «Магия — это не один из возможных путей в жизни, это единственно возможный путь».

Возможно, самым важным гостем Кроули в этот пе­риод оказался молодой человек по имени Джон Симондс. Он жил в Хэмпстеде, в доме номер 84 по Баундэри-роуд, где умер Нойбург. Симондсу стало интересно познако­миться с человеком, который, послухам, наслал прокля­тие на предыдущего обитателя дома. Он послал Кроули телеграмму и был приглашён в Гастингс на обед. Симондс принял приглашение и приехал, взяв с собой астролога Руперта Глидоу. После первой встречи Симондс описы­вал Кроули как человека «среднего роста, слегка сутулого и одетого в старомодный костюм с брюками гольф, кото­рые чуть ниже коленей были скреплены серебряными за­стёжками. Взгляд его был одновременно загадочным и страдающим. У него была жидкая, козлиная бородка и усы, а голова его, несмотря на то что он не был абсолют­но лыс, выглядела голым черепом... "Делай что желаешь — таков весь закон", — взволнованно и гнусаво произносил он. "Самый порочный человек в мире" выглядел довольно измождённым...»

Поначалу разговор не клеился, но, когда Глидоу заговорил об астрологии, Кроули оживился. Они говорили о магии, пока не наступило время обеда. Симондс и Гли­доу остались обедать в общей гостиной, а Кроули отпра­вился наверх, к себе в комнату. После обеда Кроули до­стал бутылку бренди, которую они и выпили втроём, раз­говаривая о конце света, а также всевозможных теориях и предсказаниях на этот счёт. Возможно, разговор полу­чался несколько односторонним, поскольку Кроули, ко­гда его спрашивали о конце света, как правило, достаточ­но безапелляционно заявлял, что он не понимает, зачем вся эта суета вокруг конца света, если мир и без того уже был уничтожен огнём в 1904 году.

В течение нескольких следующих месяцев Симондс и Кроули переписывались и несколько раз встречались. Вскоре Кроули назначил Симондса распорядителем сво­его литературного наследия. По мнению Исраеля Регарди, это было свидетельством отсутствия проницательно­сти со стороны Кроули. «Неискренность этого человека [Симондса], — писал Регарди, — явно продемонстриро­ванная в первых двух-трёх главах его книги "Магика Алистера Кроули", написанных в презрительном тоне, види­мо, абсолютно ускользнула от внимания Кроули. Эта кни­га с очевидностью демонстрирует, что, общаясь с Кроули, Симондс преследовал корыстные цели и что ему вполне удалось пустить пыль в глаза умирающему старику». Не­доверие Регарди, судя по всему, разделял Морис Коллис, который встречался с Симондсом в 1950 году, когда последний работал над книгой о Кроули под названием «Великий Зверь». Коллис записал в своём дневнике: «Он сказал, что благодаря знакомству с Кроули надеялся при­обрести известность и заработать состояние».

Летом 1947 года здоровье Кроули начало стремитель­но ухудшаться. Он нуждался в постоянном уходе, но не мог себе этого позволить из-за недостатка денег. Прав­да, в коробке под кроватью у него лежало около 450 фун -тов, но он отказывался к ним прикасаться, говоря, что это деньги, присланные из Америки для особых нужд ОТО. Когда наступила осень, болезнь Кроули настолько обо­стрилась, что он практически постоянно находился под воздействием лекарств. Его речь стала неясной, а в мыс­лях царил беспорядок. Он целыми днями просиживал у себя в комнате в полной тишине. Последние слова, кото­рые он сказал Льюису Уилкинсону, звучали так: «Мне жаль, что вы потратили столько времени, навещая бревно».

Дейдре часто навещала Кроули, чтобы поговорить сними просто побыть рядом или составить ему компанию, если он в ней нуждался. Нередко вместе с ней приходил их общий с Кроули сын. 29 ноября она написала Льюису Уилкинсону письмо. На конверте значился адрес: Незервуд, Ридж, Гастингс. В письме было написано следующее:

Дорогой мистер  Уилкинсон, в офисе меня просили сообщить Вам, когда я снова окажусь в «Незервуде», но я пишу Вам не только поэтому, но ещё и потому, что Алистер находится в очень плохом состоянии, худшем, чем когда-либо прежде на моей памяти. Знаете ли Вы об этом и не сможете ли приехать сюда в ближайшее время? Мне кажется, здесь к нему не проявляется той заботы и не уделяется того внимания, в которых нуж­дается настолько больной человек. Однако я не знаю, как мне вмешаться, не обидев окружающих его людей и не ухудшив тем самым ситуацию. Если бы Вы только были здесь и придумали что-нибудь. Больше всего меня беспокоит его плеврит. Он выглядит таким боль­ным и ослабевшим. Простите, что пишу карандашом. Моя ручка — в комнате Алистера, а он, кажется, спит, и я не могу её взять. Искренне Ваша, Дейдре.

Наконец-то у Кроули был кто-то, кто искренне любил его, несмотря на все его недостатки, кто дал ему, пусть ненадолго, уют и тепло семейной жизни.

Почувствовав приближение конца, Кроули не испытал страха. Смерть означала для него лишь возрождение в новом качестве. Он не пытался отречься оттого, что де­лал, не раскаивался ни в своей жизни, ни в своей магии. Он сожалел лишь, что не успел добиться в жизни всего, чего хотел.

Кроули умер в «Незервуде» 1 декабря 1947 года от хронического бронхита, осложнённого плевритом и сер­дечной недостаточностью. Дейдре Мак-Альпин в момент его смерти была рядом с ним, а его десятилетний сын ненадолго вышел из комнаты. Говорят, что перед смер­тью Кроули впал в забытье, слёзы покатились по его щекам, а последним, что он произнёс, были слова: «Я за­путался». Но это слухи. Последним, что услышала от него Дейдре, была фраза: «Иногда я ненавижу себя».

В тот момент, когда Кроули испустил дух, занавески в его комнате внезапно вздулись от ветра, ворвавшегося в окно. Дейдре решила, что это был знак, свидетельствую­щий о том, что боги приняли его в свой круг.

Вскоре после смерти Кроули, когда его тело без при­смотра лежало в комнате, кто-то вошёл и украл его золо­тые часы.

На следующий день лондонский врач Кроули, доктор Уильям Браун Томсон был найден мёртвым в ванне в соб­ственной квартире в Мэйфейре. Он постоянно сокращал дозу принимаемого Кроули героина, а в сентябре вовсе не прописал ему этого наркотика. Говорили, что Кроули про­клял его за это. СмертьТомсона произошла по естествен­ным, а отнюдь не оккультным причинам, однако распро­странились слухи о том, что это — месть его пациента. Так было положено начало посмертной легенде Кроули.

Несколько раз в течение своей жизни Кроули остав­лял указания относительно того, как его следует похоро­нить. Однажды он выразил желание, чтобы его тело было захоронено в комнате, расположенной над главными во­ротами кембриджского Тринити-колледжа, запечатанной, как склеп. Перед экспедицией на Канченджангу он оста­вил распоряжение, что в случае его смерти его тело сле­дует мумифицировать, нарядить в магические одежды и поместить в тайном склепе, специально для него при­готовленном. Вместе с его телом в склепе должны были находиться его магические украшения, а также пергамент­ные издания всех его книг. Существовали также варианты похорон в Вестминстерском аббатстве (лучше всего там, где похоронены знаменитые поэты), кремирования с по­следующим помещением урны с пеплом на вершину ска­лы Чефалу или на широком уступе скалы, вздымающейся над озером в Болескине. Тем не менее последняя его воля, которую он объявил за несколько месяцев до своей смер­ти, заключалась в том, чтобы Льюис Уилкинсон прочёл над его гробом «Гимн Пану», «Книгу Закона», а также не­сколько частей из его «Гностической мессы».

Похороны Кроули состоялись 5 декабря в 14:45 в кре­матории Брайтона. В тексте отпевания дата его рожде­ния была ошибочно обозначена как 18 октября. Был хо­лодный зимний день. Не считая репортёров и журнали­стов, на похоронах присутствовало лишь около дюжины людей, в том числе Дейдре Мак-Альпин. После того как Уилкинсон прочёл вслух произведения Кроули в соответ­ствии с пожеланием покойного, Дейдре Мак-Альпин сде­лала шаг вперёд и, прежде чем гроб поглотило пламя, бросила на его крышку цветы.

Отпевание, хотя его и нельзя было назвать христиан­ским, выглядело величественно и достойно. Несмотря на это, оно вызвало бурю возмущения. Местная газета за­явила, что оно представляло собой не что иное, как чёр­ную мессу. Разъярённые жители города направляли гнев­ные письма членам городского совета, до тех пор пока брайтонские власти не заявили официально, что будут приняты необходимые меры к тому, чтобы подобное впредь не повторялось. Даже после смерти Кроули не перестал быть возмутителем общественного спокой­ствия. Он оказался тем, кто смеётся последним.

Однако последняя воля Кроули предполагала не толь­ко чтение его произведений во время похорон. Через год и один день после его смерти имел место памятный обед в его честь, устроенный леди Фридой Харрис. Пригласи­тельные письма начинались так: «Вдень годовщины смер­ти Алистера Кроули в соответствии с последней волей по­койного устраивается праздник карри. Он состоится 1 де­кабря в 7:30 вечера в ресторане "Нью-Дели Дурбар" по адресу Хэмпстед-роуд, 179. Стоимость ужина составляет 12 шиллингов и 6 пенсов на человека, включая чаевые...» После ресторана все пришедшие на вечеринку отправи­лись домой к Джеральду Йорку на площадь Монтегю.

Не все сохранили о Кроули добрые воспоминания. Лола, которая к этому времени счастливо вышла замуж, ненавидела своего отца и в течение многих лет не поддерживала с ним никаких отношений. Спустя год после смерти Кроули Джеральд Келли написал Льюису Уилкинсону (ко­торый был назначен распорядителем литературного насле­дия Кроули наряду с Симондсом) письмо, в котором ука­зывал ему на то, что Кроули исказил факты в своей автохагиографии, чтобы потешить своё тщеславие («сколько там наивного снобизма, сколько тщеславия»), и заявлял, что Кроули был скучным человеком, от которого все быстро утомлялись. Однако Келли посвятил Кроули несколько доброжелательных слов, написав: «Попытайтесь представить его себе симпатичным юным студентом, с которым я по­знакомился в Кембридже и которого всё ещё можно было в нём узнать, когда он жил по соседству со мной в Париже».

В истории с урной, где хранился пепел Кроули, есть нечто таинственное. Если бы Кроули был жив, подобная история при его чувстве юмора доставила бы ему боль­шое удовольствие. Урна была отправлена Карлу Гермеру в город Хэмптон, что в штате Нью-Джерси. Он закопал её под высокой сосной в саду около своего дома. Когда Гермер собрался переезжать в Калифорнию, он решил взять урну с собой, чтобы перезахоронить её «в подходящем месте на Западе», как он выразился в одном из своих писем. Возможно, это были бы живописные владения Уилф­реда Т. Смита на побережье неподалёку от Малибу. Он попытался выкопать урну, но, вскопав всю землю вокруг дерева, так ничего и не нашёл.

Считается, что прах Кроули по-прежнему лежит там. Как в шутку сказал Джеральд Йорк, прах старого грешника в Новом Свете.