Шамин Андрей

Ветер летящей зари

                 

                                                                                                                                             

Светлой памяти  Пелагеи Поликарповны Шаминой,

бабушки моей, посвящаю.

 

Ветер дышит, где хочет, и

голос его слышишь, а не

 знаешь, откуда приходит и

 куда уходит

      Иисус Христос

 

Есть ветер такой,

Что волос не растреплет

Не шевельнёт даже листьев

А просто вдруг налетит

Неизвестно откуда

И заставит подумать

Внезапно прошелестев на

 Рассвете:                

Что-то от нас далёкое

Существует на свете     

Стефан  Раичкович.

 

От автора

 

"Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится

на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои".

Екклесиаст, глава 1, стих 6.

Всё было, всё есть, всё будет...

 

 

                                                                                                                                                                                                                                                          Вместо пролога

 

Что – если настала бы тишина,

Не на день – навсегда?

Отражение долгого сна –

Тишина навсегда тишина...

Тишь – бездонная пропасть -

Улететь, раствориться, пропасть

В ней, в тиши… В ней –

Нирвана…

Тишь – она -

Отражение долгого сна.

Мир сошёл бы с ума –

Шум исчез, гам исчез – тишина,

Как немое кино –

Суета, толкотня и –

Тишь –

Она -

Голубое окно

К себе, если не спишь.

Если сам с собой в тишине,

Если мир ликует в весне…

Отражение долгого сна,

Избавленье и боль –

Тишина

 

Глава 1

 

Чёрной тенью метнулась из ослабших пальцев и закачалась гудящим маятником трубка. Я до боли, так, что побелела ладонь, ударил, (хотя зачем? – ведь он же не виноват!) серый ящик. Чёрт!.. Эти цифры … Они набирались с трепетной надеждой, всё во мне затихло. Чего я хотел бы сейчас – это чтобы там подняли трубку, этот кусок пластмассы, ставший весом равный моей судьбе. И когда пискнула последняя цифра, и когда длинный безжалостный гудок пронзил сердце, внутри что-то оборвалось и мир замер. И только во мне тягуче медленно раскачивался маятник. Вот остановился и он; время застыло.

Я хотел стряхнуть это тягостное оцепенение и ударил, ударил безмозглую штуку, отказывающуюся мне помочь. Телефон захлебнулся рваным режущим уши писком, но я уже ничего не слышал… Из забытья меня вывел бесцеремонный стук.

– Ну, сколько ещё можно пиздеть – люди ждут! – мордастый тип, весь в коже, сверкнул золотым ртом.

– Извините… ­– послышался мой голос, словно записанный невесть когда на ленту и только сейчас воспроизводимый.

“Золотой зуб” сделал ручкой и захлопнул дверцу. К нему судьба оказалась благосклонней, – уже через пару секунд он, скалясь, отрывисто что-то кричал в трубку, выплёскивая далёкому собеседнику всё накопившееся нетерпение.

Эх, судьба, – всплыло в голове, – если она – дама, то здесь применимо - чем больше женщину мы любим, тем меньше нравимся мы ей. Хм… Жизнь… Судьба… Да. Если у вас депрессия, то не о чем больше жалеть…

 

Глава 2

 

Солнце стояло в зените, когда я преодолел часть расстояния до своего убогого (убого – убога, мы все живём у Бога, – каламбур, однако!) жилища.

Тень задыхалась под ногами. Вминая её в расплавленный асфальт, я брёл в никуда… Если тебе надоело жить, то прольётся масло на рельсы трамвая…

Визг тормозов лишь на миг вернул меня в покинутую реальность.

– Ты! Что!? Придурок!

Хлопья звуков, плавно кружась, сыпались с белёсо-голубого свода и падали в бездонный колодец, забитый облачной ватой. Тело моё встряхнулось.

– Твою мать! Глухонемой, что ли?! – чёрные зрачки, полыхая гневом, надвинулись; искры посыпались на самое дно – Твою мать! – и, почти участливо, – чокнутый… Ну и хуй с тобой.

Меня куда-то потащило.

– Вот это – тротуар, а то – улица. Надо по тротуару идти. Понял? Ну… Топай!

 

Глава 3

 

Что ни случается – всё то к лучшему, – встряска помогла – иначе я так бы и затерялся в этом, ставшим сразу чужим лабиринте. В короткое мгновение прояснения я увидел табличку – оставалось всего-то, да ладно, какая там разница… Вот это меня и угнетало.

Я растягивал эти жалкие метры как кондом. Я убивал время, а оно убивало меня. И всё же то, что я задумал, эта проклятая ситуация, этот миг развязки, кульминация, апогей или, наоборот – перигей приближались неотвратимо – расстояние сокращалось.

Я ещё имел возможность… Канавой улицы миновать дом и отдаться суетному потоку. Он подхватил бы меня, как в паводок пьяная свободой река кружит дерево, сорвавшееся с яра, омывая пеной некогда величавый ствол, и унёс. Унёс в иллюзорную неизвестность бордового вечера, полного хрустальных миражей и томных ароматов. Но я не мог.

Мир ещё существовал, – но меня в нём не было. Я принял решение ещё до того, как… Ну не связала Фортуна оборванную нить и … Отступать? Хм… просто уже не было причин. Не было! И от осознания этого глаза подёрнулись влагой…

Видимо злой дух следил за мной – мир размыло именно в тот момент, когда я зашёл в подъезд и поднялся к двери. На ощупь я вставил ключ и вошёл. Лёгкое дуновение осушило слёзы. Дверь, щёлкнув шлепером, отсекла остальной мир. От удара из-под номера выпал маленький, сложенный вчетверо, листок – мелькнула лишь светлая тень.

 

Глава 4

 

Дальше я действовал с завидной решительностью. Перво-наперво навёл полный порядок – даже пыль, веками копившуюся на полках, вытер.  Взял томик, наугад открыл - Руах[1], хм... Кисло усмехнулся. Потом аккуратно сложил книги; накрыл пледом пишущую машинку. Умылся и с наслаждением почистил зубы, машинально отметив: надо б к стоматологу, и сам себе улыбнулся в серебряный туман. Отражение среагировало адекватно, но вместо улыбки я почему-то увидел осуждение.

– И ты, Брут! – сказал я  ему – Грустно… В этом мире даже отражение против. Ну… Хрен с тобой, дорогой! – и нараспев прочёл, скорее для себя, – “Как ни жаль – всё ж когда-то умрёшь: раз посеял печаль, значит, лихо пожнёшь…”

Засим я с ещё большей энергией продолжил наводить марафет. Горящие волны уходящего дня плеснули в окно. Несчастливая любовь – потухшие облака над морем…

Запираться не стал, оставил все, как есть (почему-то стало жаль двери, – небритые садюги-слесаря с их ломами, фомками и другим снаряжением). Брр! – пусть всё будет цивильно. Будильник зазвенел остатками завода. Уже можно вставать… – Забавно! – автоматически отметил я, – комедия ля финита!

 

Глава 5

 

Как говорят: “Ху есть ху, а все мы – актёры большого театра”. Вот и способ был потому несколько артистичный выбран, но такая уж художественная (видимо от слова “худо”) я натура; не буду описывать все его тонкости и достоинства. Это был мой выбор. И точка. Точка и ша!

Процесс происходил в две стадии: сначала расслабление, ну а потом и отбытие, если получится. Получиться же, по моим расчётам, должно было стопроцентно.

На первом этапе, как ни странно, меня одолела бессонница; до стадии второй времени оставалось ещё порядочно, и я решил заняться мемуарами; а что? Чем чёрт не шутит!? Да и записку полагается черкануть – по традиции. Я перещёлкнул цвета – в начале было заглавие.

"Любопытство движет всем и всеми…" Любовь пытать – искать, аскать – шиза какая-то! Фраза спланировала на лист. Я догнал колёсики водой, прикрыл глаза и представил, как главный редактор и издатели (первый отвергнувший "несчастного" (издатели стали вторыми), друзья, критиканы и просто тусовочный люд, стоят у гроба и перешёптываются, – А вы знаете, коллега… Я иногда в нём замечал… М-да… Какой талант… Ах! и как рано… Вай-вай-вай…

Отчего-то это “Вай-вай” меня взбесило, и я решил ускорить ход событий. Моя рука ещё что-то карябала, когда в глазах замерцало, виски сжал тугой стальной обруч; из желудка потянулись ледяные щупальца; члены оцепенели. Холод коснулся сердца и дополз до макушки. Сумерки очей сменились ночью, и я провалился в заклубившуюся тьму.

Прошла вечность… или миг? Незаметно посветлело. Всё приобрело синевато-чёрный окрас.

– Надо бы включить свет, – подумал я и обнаружил, что настольная лампа включена, но света от неё как от одинокого светлячка в  мрачном сыром бору.

По углам шевелились расплывчатые тени. Там, где висело зеркало, зиял вход в тоннель, словно занавешенный водой. Мне даже показалось, что там мелькнуло нечто розовое и хвостатое (не поросёнок!). Раздавались странные звуки.

– Начинается! – вспыхнуло в мозгу. Кошмара мне только и не хватало! Вот и решился с жизнью! Да я в гро… – моя речь оборвалась на полуслове – странное полупрозрачное, светящееся тёплым бело-розовым внутренним светом крылатое существо стояло? в дверях.

Я услышал голос, правильнее было бы сказать, голос звучал во мне самом.

– Ты сделал выбор?

– Да! – ответил я почти гордо.

 Повисло неловкое молчание. Наконец, светлый гость нарушил его:

– Пойдём.

– Куда это? – насторожился я.

– Туда, – он возвёл “очи горе”, – давай руку.

Если это – сон, то… – я протянул руку и…

Комната и всё в ней поплыло. Вначале я испугался. Затем пришло состояние, похожее на обкурку, но гораздо светлее и приятней – просто неописуемое! Мы воспарили сквозь потолок, крышу и: алмазы, аметисты, рубины, сапфиры засверкали, заиграли на тёмно-синем своде космического собора. Полная Луна горела, словно серебристо-алая лампада. По ней пробегали разноцветные полосы. Мостом из самоцветов уходил вглубь Вселенной Млечный путь; звал и манил в беспредельность звёздных скитальцев…

С красот неба я перевёл взор на грешную Землю. Город спал, укутанный туманным одеялом. Поверх него заботливая Ночь разостлала тонкое кружевное покрывало. Мерцающий узор из огней автомашин, сполохов неона, казалось, дышал, а фея продолжала вышивать люрексом дорог и златом окон матово-чёрную бязь, вкрапляя нежно-розовые жемчужины фонарей и бисер светофоров.

Старый Город нежился в меланхоличном потоке. Шпили его соборов царапали облака и казались ирреальными, принесёнными из древних легенд каким-то неведомым волшебством.

– Всё – прах. – вернул меня из сказки голос, – Творец – вечен.

И, помолчав, продолжил, – вы – рабы материи, рабы своих желаний… разум же ваш – беспределен.

И, не успел я спросить о Добре и Зле, снова заговорил:

– Не знаю… Вам всё дано, и сверх того… Сейчас смотри же…

Мы поднялись выше облаков, к самым небесным сокровищам, и повисли в эфире. Если бы я хотел, то мог бы спокойно погладить Большую Медведицу. Интересно, какая шёрстка у звёздных животинок?

 

 

Глава 6

 

Неожиданно лампада дохнула шафранным дымом. Флюиды невидимых свечей размыли густую синь… Хоровод огоньков закружился недалеко от нас. Огонёчки переливались всеми цветами радуги, принимали самые причудливые формы. Они жили и наслаждались жизнью.

– Это – Сны, – бесстрастный голос отозвался во мне тягучей тоской, – они вольны прийти, когда хотят и к кому… Хочешь их увидеть?

– !

Мы, сделав крутой поворот, вплыли в самую их гущу. Вблизи оказалось, что на самом деле это сияющие, ежесекундно изменяющиеся, сгустки.

– Теперь молчи, – приказал попутчик.

На моих глазах один сгусток заискрился, окутался облачком, словно тончайшим газом, и мерно запульсировал. Потом по нему побежали светящиеся пятна и золото-алые змейки. Он весь переливался, дрожал…. Покров истончился до эфира и женщина, трепетная и нагая, возникла среди звёзд; блики играли на её нежной коже, распущенные волосы, словно воздушный плащ, прикрывали совершенные формы; сквозь них и ещё не сгустившееся тело проблёскивали созвездия, осыпая пери алмазной пудрой… Из ничего возникла одежда, что-то бархатное, очень короткое – верно, какой Ромео грезил о своей Джульетте. Потом красавица вспыхнула золотистым лучом и унеслась к Земле…

Я отпрянул. Совсем близко, ещё не погас радужный след, развернулась огненная спираль… Пылающий БТР, разбрасывая искры и горящие лохмотья покрышек, валился в кювет. Из люка, бессильно свесив голову, торчал водила; шлем его тлел.

Несколько фигур в хаки распростёрлись на ослепительно-белом песке – тень под ними, пропитав кожу Земли, матово светилась как клюквенный морс пролитый в сахарную пудру. Откинулся люк. Боже! Человек – он рвётся; лицо его побелело, от напряжения черты свело в жуткой маске…

… БТР опрокидывается. Рот перекашивает немой крик. Нечеловеческая мука в глазах. Ааа!!! Длинная очередь; бессмысленная стрельба в никуда… Страшная картина сворачивается в пурпурный шар… Он улетает тревожить чей-то сон явью давно прошедшей войны.

Когда ещё один сгусток начал изменяться, желание смотреть поостыло, но существо настояло, – пришлось мне наблюдать.

Голубая сфера. Поле. Детская фигурка, трогательная в своём одиночестве, – как это всё-таки красиво – звёздное море колосьев… Что-то до боли знакомое… Господи, да ведь это! – я чуть было не вскрикнул. Внутри прозвучало укоризненно: Смотри. И я, скрепя сердце, подчинился.

Пейзаж между тем приближался. Поле прорисовывалось всё ярче и ярче – проявились отдельные колоски и стерня на скошенных местах… Мальчик шёл мне навстречу. Глаза его были широко раскрыты, словно небушко отразилось в родниках; невинные – теплом и любовью одаривали они мир. Босые ноги в синих, малость выгоревших штанах ступали по грязно-жёлтому ёжику, взбивая пыль.

Он нагнул стебли, сорвал несколько колосков и растёр их меж ладоней. Сдул сор, – И отделит зёрна от плевел… – опять голос или это сам я…

На розовой ладошке дитя Человеческого покоились дети Земли. Свет чистых глаз лучился сквозь меня… Мальчик втянул, смешно шевеля губами, добытую пшеницу и потопал Бог весть куда по своим детским делам.

– Сыно-ок! – прилетело из дали.

– Иду, ма! – откликнулся он звонко и помчался, раздвигая золотые волны. Мелькали загорелые икры, лопатки под выцветшей рубашонкой пузырём ходили ходуном – пацанёнок очень спешил…

И этот сгусток так же стал лучом, но не улетел, как его братья, к ночной  Земле, а стал пульсировать странным печальным светом, с каждой секундой слабея и слабея.

– Что с ним? – я знал ответ, и всё-таки задал вопрос.

– Адресат выбыл – так говорят у вас. Люди умирают, умирают и  сны их… Они становятся снами: и живые и мёртвые, но редко… Если только это очень важно. Может и ты станешь чьим-то сном…

– Как!? – взорвалось у меня всё внутри.

– Смотри, – голос окатил меня ледяной волной.

Подо мною распахнулось окно, правильнее было бы назвать это нечто экраном. Я увидел свою пятиэтажку. Вопреки всем законам физики, я увидел свою квартиру. За столом, уронив голову, сидел человек. Исписанные листы валялись на полу. Горела лампа. Янтарный круг отсекал кисти, скрывая остальное в серой тени.

В правой, пальцами, сведёнными судорогой, была зажата ручка; левая же покоилась открытой ладонью вверх – узоры на коже резко выделялись чёрной сеткой. Под лампой лежала записка: дата, подпись фиолетовыми, ставшими чёрными с плесенью в жёлтом овале, чернилами.

В комнате хозяйничала Луна. Её безразличный свет лился на стаканчик и смятые лафетки[2], сгустками крови разбросанные среди бумаг. Окно было полуоткрыто. Ночная бабочка, примчавшаяся на свет, задела абажур, круг качнулся вправо, влево; показалось – сейчас человек проснётся и продолжит начатое, но он не шевелился. И я знал почему: я был здесь; меня не было там. Я отбросил тело как футляр или, может, это оно отбросило меня. Не знаю… Да и какая!..

...Листы затрепетали; сквозняк взметнул их вверх. Они стали парить в комнате, словно огромные бабочки из садов Снежной Королевы. Один обвил ножку стула и, подрожав, устало замер. Остальные, восторженно шелестя, радовались обретённой свободе и упивались порывами, но мало-помалу тоже пристроились по местам; все, кроме первого.

Этот непоседа метался, кружился по комнате, жадно изгибаясь, пока очередной порыв не забросил его на стол. Там он втиснулся под пальцы левой руки и затих… Сверкнуло красным заглавие. Вмиг заныло, затрепетало там, где должно было биться сердцу…

– Нам пора, – спутник повёл рукой. Экран стал подёргиваться дымкой… И тут раздался звонок. Он был весел и  ясен. Благовест и Пасхальный перезвон слились в нём в оду радости. И понял я, – меня звали, звали обратно.

– Нам пора, – повторил светящийся летун.

– Я остаюсь. Возвращаюсь! – закричал я.

– Будет сложно, – бесстрастно сказал он.

– Я готов!

– Тогда – пока прощай… – летун взмахнул крыльями и растворился среди звёзд…

 

Глава 7

 

Я проводил его долгим взглядом. След Ангела осыпался золотым дождём. И сны куда-то исчезли…

…Странная дрожь пробежала по всему моему существу. Я глянул вверх и замер. Огромный глаз, именно! – глаз – белок, радужка и… горсть бриллиантов, утонувших в бархатной подушке.

 Я жалкая амёба – безмятежное бытие в капле, но вот мой мир растянут радужной плёнкой… – Вся Земля простёрлась подо мною. Гигантская панорама? на которой всё жило – города переливались, вздыхал океан, джунгли полнились криком. Видения проносились как в карнавале. Я ощущал сгоревший ветер, острый запах йода и чего-то изысканно-пряного…

Карта сменилась зелёным полем без конца и края. Множество разнообразных существ и люди в том числе, заполонило его. Шелест травы, холодный блеск Звезды на траурном крепе коснулись серебряных струн души… Око исчезло. На его месте возникла в полнеба, с ртутным холодным блеском, воронка. Я дёрнулся было – ну куда: меня втянуло как пушинку. Замерцало. Мерцание слилось в ровный муаровый свет…

Пьянящий аромат Леты… Нектар забвения… В перламутровом потоке зарезвились лазурные змейки… Странно далёкий и близкий одновременно аромат. Грудь перехватила острая боль… Она вспыхнула и погасла, а запах остался. Настойчиво лез в ноздри, щекотался. Я не выдержал и, чихнув, открыл глаза.

– Утро доброе, – голос, мягкий, колкий, словно сено.

– А? – я ещё в чарах сна.

– А я вот пышек испекла, твоих любимых…

– ?..!

– Вставай, умывайся, – пока не остыли.

В мгновение ока – прозрачная струйка – Фрр, тьфу! – теперь полотенце – и за стол, покрытый свежей скатертью. Румяные, с пылу, с жару пышки так и прыгают на зубок.

– Ешь, ешь, – тёплая шершавая ладонь коснулась щеки…

Стук в дверь, – Я сам! – вскочил я. Табуретка обиженно скрипнула.

– Здоров! Как там насчёт прогуляться? – на крыльце стояли: один мой знакомый, по его мнению, крутой, и та, о которой я и не смел подумать. Да какое там не смел! Сам заварил кашу, сам её и съедай. Да какой мерой мерил, той и отмерялось…

– Я погуляю. Хорошо?

– Конечно, внучек – возьми пышечку, вот, – лучистые глаза безмолвно ободрили.

Я прикрыл калитку и зашагал по пыльной дороге, и не заметив, что губы горестно прошептали, – Обереги его, Господи – слова, засияв, сгустились в янтарный полупрозрачный крест, что плавно полетел следом…

…обернулся я – ни забора, ни калитки, ни дома – ничего.

 – Не тормози! – крутой дёрнул меня за рукав. Так мы и шли. И вдруг. Мои попутчики как сквозь землю провалились. Впрочем, и земля исчезла. Я парил над ядовито-жёлтым туманом. Он зловеще светился. Иногда пелена истончалась, и я видел сквозь прорехи: Брр! – не к ночи будь сказано.

Но почему я не падаю в смрадную трясину? Тут краем глаза я заметил крестик на простенькой цепочке; они светились ровным золотым огнём; пахло ладаном…

Небо раскололось от громового удара. Ослепительный белый свет пронизал всё – звёзды померкли в его сиянии. Потоки живительной силы наполняли меня. Великая Любовь нисходила и пропитывала каждую частицу меня. Ласкала и нежила. Внутри меня вспыхнуло “Я есмь Альфа и Омега…” – словно протуберанцы полыхали эти слова. Я ощутил их живительную энергию и силу.

– Простите мне, – я всего лишь человек…

Сверкающий поток начал слабеть. Поднялся ветер, переросший затем в невиданный ураган. Я держался как мог, лавировал, но он был сильнее – меня швыряло как лист в осеннюю бурю. Все земные шторма, смерчи, тайфуны и шквалы меркли рядом с этой Адской свистопляской.

Я взмётывался выше звёзд и низвергался в бездну. Мрак сгустился – впереди выросли горы, порождения самой тьмы. Острые, как клыки дракона, они поднимались с каждым мгновением. И, наконец, неодолимой стеной стали предо мною. Я собрал все силы. Удар! Я сползаю по жестоким скалам. Просто чудом я удержался за острые грани. Кровь сочилась из разодранных пальцев. Под ногами разверзлась бездна; она слегка кровавила.

Пальцы мои слабели. Накинулся злобный вихрь. Он рвал и терзал меня. Ещё один бросок свирепого демона и я сорвался.

 

Глава 8

 

Я с трудом разлепил веки. Густая тьма залила зеркала души. В кромешном мраке не видно было даже пальцев; их я чувствовал – дикую пронзительную боль раздавленной плоти.

Раздался хриплый кашель – смех; мой смех, – Им никогда не найти Священный Холм. Забывшие всё… Вы! Эх вы!., – волна гнева пробежала по истерзанному телу. Огонь и боль сплелись в яростный клубок… Я застонал, больше от бессилия…

Толстощёкий, с глазками-щёлками, похожий оттого на раскормленного порося монах, тряся пузиком с массивным крестом на нём, визгливо кричит. Угрожая всеми муками их Ада клеймит в служении Сатане. Иногда голос его обволакивает приторно-медово:

– Сын мой. Ну, зачем, скажи, так упрямиться… Подумай о душе – гореть ей в огне!

– Ты говорил, – просипел я – Господь милосерден… Как же…

– Проклятый язычник!! – толстяк срывается, брызжа слюной, – Колдун!!!

Тело загорелось. Я видел гвозди золотые от жара; они впивались в плоть, невидимый молот безжалостно загонял их в дымящееся мясо по самые шляпки. Боль, урча, вцепилась мёртвой хваткой. Я попытался произнести заклинание – вырвалось несвязное мычание. Гнусь!

Боль заполнила меня; мыслей, чувств – ничего не осталось. Только молот мерно вбивающий всё новые стальные штыри… Я рванулся в прошлое – ничего не приходило..!

Собравшись, я увидел перед собой грубо оструганное дерево. Каждую прожилку страшной явью. Я слышал плеск волн и крик чаек; все чувства обострились неимоверно, – Прибой? Если лодка перевернётся, то… Нет!!! – Скрежет. Треск…

… свет ясных глаз. Белые крылья… Порхающие лучи касаются смоляных волн… Серебряный венец – знак посвящённого успокоил их. Мы падаем ниц пред Старейшим…

Снежно-белый шар слетает с морщинистой, как кора дуба, ладони. Я принимаю Священный Огонь. Мир распахнулся. Вот и алтарь. Примут ли Боги мой дар? Камень с тихим шелестом впитывает сияние.

Хмарь разодралась на клочья. Могучий воин с белым вороном на плече сверкнул очами – прокатился гром и…

...взвизгнув распахнулась дверь. Идти я не мог – меня волокли как куль. Конец пути одолел сам, еле-еле ступая на распухшие, в язвах и струпьях, ноги.

Боров и ещё двое, с крестами литого золота, сидели за столом. Лица скрывали капюшоны. Толстяк улыбнулся.

– Здравствуй, сын мой.

Я молчал, – думал, сколько каши можно было б сварить на этом сале.

– Нехорошо, сын мой, не отвечать на приветствие.

– Не меняю полновесное золото на дрянное серебро.

Из мрака под капюшоном сверкнула сталь, – Он?

Тройной подбородок кивнул.

Двое наклонились друг к другу и зашептались. Один что-то сказал толстяку – тот, хрюкнув, подозвал стражников. Стих топот кожаных подошв и воцарилась тишина.

– Сын мой – промурлыкал жирнявчус – всё ещё при своём?

Я смотрел сквозь него – пропитанная стонами стена гасила все мои усилия.

Послышались шаги. Среди грузных тяжёлых светлой мелодией вплелись другие – лёгкие воздушные шаги эльфа. О, Светлые Боги, только..!

Дверь отворилась. Я едва сдержал крик. Капюшоны довольно рассмеялись. Крайний отбросил ткань.

Со своим острым гибким носом и торчащими вперёд зубами он походил на крысу… С крысами подземелья я дружил, – они таскали мне целебные коренья; я делился своей скудной едой. Без трав я бы просто сошёл с ума, как и многие мои соседи…

Эта же крыса… Пламя факелов плясало в чёрных выпуклых зрачках вампира. Голос, полукашель, полувизг задавал вопрос за вопросом. Я не слушал. Я исступлённо умолял Богов спасти её…

Грубые лапы схватили юное тело и швырнули на колоду. Ремни впились в нежную кожу. Я обезумел. Шестеро дюжих стражников пытались меня остановить – я расшвырял их как щенков. Ринулся…

Поток ледяного воздуха ударил между лопаток и сковал мои члены. Когда я отогрелся, крепкая цепь обвивала руки.

Она ничего не знала. Знал я. Раскалённый метал сдавил тонкие её пальцы. Волны отчаяния, боли захлестнули меня. Выступили слёзы и, не успев скатиться, сгорели в пламени гнева.

Боров и Крысоподобие подошли ко мне.

– Доволен ли платой, сын мой? – Истекающие похотью глазёнки и ониксы совсем близко – миг: стальная змея свернулась у ног; не стих звон, как рваная тень рассекла спёртый воздух.

Рясу Борова залила карминная река, её горячие струи несли студенистые комки. Выбитый глаз повис на нити. Крыс завертелся. Две смоляных капли ударились о пол – тело дёрнулось и застыло, нелепо скомкавшись в липкой чёрной луже.

Оставшийся за столом вскочил. Преодолевая сопротивление я шёл к нему. Слишком много сил я потратил, когда оттянул её боль… Чёрный шар ударил в грудь; в глазах потемнело…

Стояла прозрачная летняя ночь. Равнодушно перемигивались небесные коровы. Щит горел на вратах. Покой и тишина. Я забылся. Сильный толчок вернул в суровое настоящее.

По обеим сторонам шли монахи, похожие на воронов. Тяжёлое дыхание перемежалось звяканьем. Вот и вершина.

Ни Борова, ни Крысы. Третий – благородного вида, со странно знакомым лицом: со стальными глазами и презрительно сжатым маленьким ртом, нервно сжал распятие.

– Покайтесь пред лицом Господа!

 Тишь…

– Смерть язычникам! Смерть колдунам! Смерть им!!

– Смерть!!! – подхватила стая.

Чёрное кольцо, ощетинившись огнём и сталью теснило нас к пропасти. И тут я сделал ошибку. Наши глаза встретились. Я упал в волны тоски, в серое море страха и сомнений… Над ним вспыхнула радуга – счастье нечаянной встречи – оно сразу стало ласковым и добрым…

– … У тебя…

– Скажи – и ей сохранят жизнь! – кинжалы впились в самое сердце.

Сверкнула алая сталь. Уклонившись, ступила она на самый край; светлой лебедью замерла между Жизнью и Смертью моя любимая. Боги ждали их…

Горестно вскрикнув, слетела снежная птица в пропасть, и вслед – вторая, ибо нет смысла жечь лишний миг, когда самое дорогое утеряно навсегда…

И завертелась земля, закружилась земля, приближаясь с неимоверной быстротой...

…зелёная былинка на груди камня. Хрустальная чаша, полная игристого вина, разлетается на множество осколков…

… Я взмыл над долиной. Вековые дубы проплыли подо мной. Я поднимался всё выше и выше – в Вальхаллу. От радости я ошалел и забыл всё и всех, и … Где ты? – Я огляделся по сторонам – нигде никого.

Внезапно подо мной возник чудовищный водоворот. Светло-серая по краям воронка к центру перетекала в аспидно-чёрную тьму. Тьма втягивала с неимоверной силой. Я взмолился  покровителю рода. Золотистое свечение окутало меня, падение замедлилось, но не остановилось. О, Боги, не оставьте нас!..

 

Глава 9

 

Падал я – может миг, может тысячелетие. Затем вспышка… Перекошенное Солнце висело одновременно с зелено-синей Луной. По растрескавшейся земле бегали твари, похожие на пауков, но размером с дога.

Паукособы имели гротескно-карикатурные, словно намалёванные, рожи. Всех их как ветром сдуло, только я шевельнулся. Ногтем ковырнул землю, – Даа – неуютное местечко…

Видимо в знак согласия, диск затянуло свинцовое облако. Померкло. Взвился сухой колючий ветер; бил шипастыми крыльями, швырял жгучую пыль, целя в глаза.

- Мда-а, – протянул я – Ну, ничего.

Я схватил наглеца за хвост и хорошенько припечатал к прокалённому грунту, ажно звон пошёл. В серое существо впился (в заднюю часть) тонкий голубой луч. Громыхнуло. Мга смылась за горизонт, освободив лазурное небо.

 – Прогулка обещает быть интересной! – я уверенно зашагал по пустыне.

Ни из чего возникла дверь – толстые доски, кольцо вместо ручки. Она полыхала. Я взял горсть песку и швырнул в жадные щупальца. Пламя, недовольно урча, втянулось под порог. Я подождал – дверь, скрипнув, распахнулась в тоннель. Со стен капало. Невыносимо воняло. Как ни странно, но меня ждали два персонажа: “ крутой” и девушка (Неужели она?! В этом Аду?!).

Знакомый переминался с ноги на ногу.

– Пойдём к Хозяину! – буро начал он – А то ей будет плохо! Очень! – Он сделал движение – девушка пронзительно закричала. Сердце мне уже подсказало: подставка, но и иллюзии надо жалеть – раз сам их породил.

Шли мы долго. Петляли. Поднимались и спускались. Казалось, этому лабиринту конца не будет, но вот впереди затлело. Финиш – центр всей мути. Он просто кишел людьми и разнообразными тварями. Все (и люди, и твари) торчали по закуткам, занимаясь всяк своим делом.

Кого-то пытали или истязали – раздавались душераздирающие вопли. В других нишах стонали в экстазе слитые в дикой страсти тела; острые ногти в кайфе прокалывали матово-золотую кожу. Капли крови сворачивались в бабочек. Бабочки взмахивали огромными, чёрными с вороньим отливом, крыльями и исчезали в багряном полумраке.

Черти в косухах дули кроваво-багровый напиток. Сухопарый парень с отсутствующим взглядом взял хрустальный шприц и пустил по вене розовое лохматое существо с томными глазами…

Время от времени все они посматривали в мою сторону и тогда стена ненависти и злобы вздымалась вокруг…

– Хозяин, он здеся!

Провожатый подобострастно склонился перед густо-синим человеком; лицо его скрывала тень.

– Ах, святая простата – купился. И на что!

 Былая страсть и "крутик" менялись прямо на глазах. “Знакомый” стал уродом с зелёной безволосой головой, да ещё покрытой соплями – ну и вид. У девушки губы растянулись до ушей, нос расплылся, вывернув ноздри наружу; уши заострились; в глазах загорелось злобное рубиновое пламя; рот наполнился множеством острых как иглы зубов.

Довольный метаморфозами, Хозяин захохотал. На этот глумливый полусмех-полувзвизг, чуть подвсхлипывающий, потянулась со всего Тартара всякого рода тварь: люди с головой в виде фаллоса, фиолетовые существа, имеющие три пары птичьих ног и прочая дрянь, наподобие коричневого студня, усеянного множеством глаз.

– Я – владыка сего! – оскалился Синий.

– Ты зол и одинок, и мне жаль тебя. – я, шагнув вперёд, сжал его запястья. Холод, в тысячи раз леденей могильного. Ладони точно добела раскалённого железа коснулись. Моя энергия окутала это по-своему несчастное создание – мгновение, и я сам, обвитый по рукам и ногам серебряными жгутами, лежал у ног моих. Я долго смотрел в глаза, пока я (тот) не перестал визжать и утих.

Его трусливое окружение попряталось в самые дальние углы. Выбираться придётся самому. Самый верный путь – кратчайший. Я поднял ладони вверх – каменный свод вспучился и разверзся, брызнув агатовыми искрами.

В рваную дыру заглянуло Солнце. Зловоние и смрад вспыхнули в животворящих лучах. На лазурном своде – ни облачка. Лишь Луна, танцующая вальс…

Донёсся обрывок фразы… Топ топ, и я уже на месте. Группа людей, одетых более чем разнообразно, горячо о чём-то спорила. Один же сидел в стороне; плакал. От слёз костюм его почти расползся, а в камне, на коем он сидел, выело лунку. Как только он меня увидел, так сразу вцепился мёртвой хваткой в ногу и возопил.

– О, Светлый, пожалей, не оставляй, не бросай – меня никто не слушает, не понимает!

 Любви во мне было достаточно – мягкий поток её унёс слёзы рёвы. Он спокойно растянулся на траве и неожиданно сказал – А я даже и не знал, что небо – голубое…

И ещё что-то, но что я уже не услышал - галдёж стал столь силён, что трава волновалась под ним, как под ветром.

- Надо уважать, обожать, ублажать себя! – это человек в одеянии, вышитом золотом.

– Тогда возникает зависимость от других. – возразил старец, в рванине, препоясанной верёвкой; седой, с измождённым лицом, – Покой. Тишина. Вот – главное.

– А как же женщины!? Эти цветущие создания, ради очей и ножек которых только и стоит жить? – влез третий – в алом плаще с аккуратно заштопанной дыркой.

– Целомудрие! – некто в чёрном камзоле, – Животворящий крест… Хрустальный дождь… Пылающие строфы. Ритм стихий в унисон с биеньем двух любящих сердец. Воркование голубков под миртом… Звёзды, планеты – и этого безумно мало для прославления Богини…

– Со скалкой! Нет уж, дудки!...

– Женщины – соблазн! Покой. Тишина. Мудрость. Вот главное!

– Сам для себя? Ну, ну… – это крепыш в спецовке – Значит, – в пещеру и сиди там век бука букой? Так повымрем все – как энти – мамонты!

– Драконы! – выкрикнул кто-то.

– Покой и Созерцание! – всплыл над гамом голос аскета.

– Женщины!

– Семья!

– Дело! Главное – Дело, которым ты живёшь!

– Нет, други мои! Смысл жизни – вот главное! Поиск Истины – вот главное!

Спор взвился крещендо.

– Минуточку внимания…

Никто даже и не услышал нового голоса – все продолжали галдеть. Кое-кто погорячее схватили друг дружку за грудки.

– А ну тише! – рявкнул я. Гул разом смолк.

–  Рассуди нас! Что правильно – Тишина и …

– Женщины!

– Нет, Дело!

– Нет! Истина! – спор начал разгораться с новой силой.

Не суди и не судим будешь, но, к сожалению иногда приходиться. И самый жестокий суд – суд самого себя…

Я поднял руку.

– Истина – это вы, это ваша жизнь, идите с миром. Занимайтесь каждый тем, что ему по душе.

На какое-то время спустилась тишина, чем я не преминул воспользоваться, – А пока суть да дело – погуляйте, отдохните – Солнышко так и голубит. И я пойду.

Некоторое время мы шли вместе. У края светлого леса простились и я ступил на хохочущую траву. Пара десятков шагов и в смех вплелось журчание ручья. Я неторопливо пошёл вдоль него. Постепенно говор его становился всё тише и, наконец, перешёл в еле слышный шёпот, истекающий из почерневшего заросшего мхом сруба. Я стал на колени. В прохладной тишине мерцали звёзды. Мои пальцы мягко вошли в чёрное зеркало и рубиновая звёздочка задрожала в лодочке ладоней. Прозвенела капель. От холода заныли зубы...

Звёздочка мягко снялась с ладошки и растаяла в небе. Я стряхнул прилипшие травинки и сор и вернулся на тропу.  Трава уже успокоилась и я шёл в полнейшей тишине.

 

Глава 10

 

Местность всё более и более пустела. Исчезли последние чахлые растеньица. Чувство острой заброшенности витало над краем. Внезапно в сердце будто клещи впились. Прямо передо мной омерзительные существа, помесь мертвецов-монстров, преследовали юную девушку в белом подвенечном платье.

Она ступала босыми ногами на каменистую равнину и почерневшая выжженная земля на мгновение вспыхивала салатовыми островками нежной молодой травы. Шелковистые нити ласково обвивали лодыжки, ненадолго нежа молочно-розовую полупрозрачную кожу…

Твари каждый раз разражались злобным воем. Вздымая пепел, они тяжело топали. Презрев опасность, я устремился стае наперерез и внезапно понял: победа не будет лёгкой.

Стоило мне разозлиться – и тут же одна выросла со слона. Стоило испугаться, отступить на пядь – и другая, более омерзительная, мигом прибавила прыти.

Эти твари – Сомнение, Ненависть, Жестокость, Гнев, Спесь, Страх, Лживость – травили мою Любовь и, значит, и я метался из крайности в крайность. Отчаяние и Бессилие ликующе взвыли. Я увидел – стая окружила девушку…

Она стояла на небольшом пятачке, покрытом короткой травой… В пределы его лапы порождений Хаоса проникнуть не могли. Они натыкались на невидимую раскалённую стену. Одно, особо рьяно тянувшееся, взревело – его когти заполыхали; оно, визжа, стало царапать грунт, пытаясь сбить пламя.

И понял я – Отец Небесный не даёт растерзать красавицу этим мерзким существам…

Я нырнул в океан Утекшего… Я вспомнил последние встречи, потом первые свидания, первый несмелый поцелуй. Я отрешился от всего… Я жил Любимой. Я дышал ею. Мы стали одним целым. Я поблагодарил Отца Небесного за Жизнь, что дала нам столь чудесно встретиться…

И – трава из-под ступней побежала по равнине. Монстры истошно завизжали. Они улепётывали со всех ног, а хризолитовый, изумрудный, малахитовый потоки заливали склоны возникающих тут и там холмов. Вот проклюнулись первые цветы. Неподалёку вспыхнуло и громыхнуло.

Монстры, охваченные аквамариновым сиянием, теряя кровь и плоть становились призраками. Из дымящихся капель прорастали маки и розы – пурпурные, алые – очень большие… Потом и призраки сгорали в вешних лучах. Грохнуло последний раз. Настала тишина. И в этой величественной паузе и Вселенная затаила дыхание, я шагнул к Любимой.

Как ни жаль… Но я помну волшебный этот ковёр… Ещё не раскрывшиеся бутоны и уже пламенеющие цветы проплывали подо мной; ветерок игриво покачивал душистые костерки. Я приблизился к Любимой; наши пальцы переплелись – мир ещё более посветлел. Из маковых домиков взлетело множество бабочек, да нет же – не бабочек. Прелестные крошки, - у юношей с блестящими как у стрекоз  крыльями, нырнули в прозрачную чашу, полную лазури… Крошки подняли золотые и серебряные рожки и полилась чарующая музыка… Мы пошли по цветочному океану вдаль, к бирюзовому горизонту…

Я проводил взглядом счастливых влюблённых, забывших обо всём на свете, и собрался было возвращаться, но тут вспомнил о скованном самом себе в подземелье и решил сделать крюк.

– И хорошо сделаешь! – рука деловито поддёрнула помочи, – Вона какой вымахал, а толку? А, ладно, некогда мне – лето на дворе. Мальчиш вскочил на низко летящее облако, мигом ставшее конём. Роскошная белоснежная грива ниспадала до копыт, ноздри полыхали жаром, – Счастливо!

Я махнул в ответ – увидимся, мол, и направился туда, куда и собирался.

 

Глава 11

 

Я (тот) лежал спокойно. Только мрачный огонь горел в глазах. Неподдельное изумление скользнуло по лицу, когда путы исчезли.

- Неназываемый протянул своё щупальце, – после неловкого молчания выдавил он, – Я решил с ним побороться…

– Вижу.

 Взор его засверкал:

– Он появится! Обязательно!., – я почувствовал страх в его голосе.

– Ну как…

 Всё изменилось. Мгновенно. Горизонт смялся. Равнина вздыбилась, по ней загуляли волны.

– Оно!!!

 Я взмыл в космос.

Хаос надвигался. Чёрная змея плавно струилась меж пылающих звёзд. Какая-то незадачливая планета оказалась на её пути. Только лёгкая дрожь напомнила, что ещё недавно жил целый мир.

Я ждал. Вот голова змеи высунулась почти рядом – я молниеносно ударил. Тьма отпрянула – сверкающий шар пролетел мимо, – Я погиб и мой Мир… Убивая – слабеешь; ошибки, ошибки – венец всему!?!

Алое рассекло Вселенную пополам. Тьма вскричала, взревела, взрыдала – этот звук не было сил вынести. Огненный меч снова пронзает визжащий клубок. Основная масса мглы поспешно оттянулась. Осталось Нечто, похожее на осьминога с множеством щупалец; одно из них сбило моего спасителя…

Воззвав к Небесному Отцу, я собрал всю свою энергию и когда антрацитовые извивающиеся змеи коснулись меня, набросил Сеть. Нечто испустило столь дикий вопль, что Вселенная содрогнулась. Чёрная игла впилась в моё пылающее сердце – его схватило коркой льда.

Переливающиеся золотом спирали едва сдерживали бешеные рывки. Ещё миг – Змий освободиться и… И разлился ослепительный чистый свет. Он коснулся и меня и пойманной безумной материи. Жуткий вой – и безмолвие…

Безмолвие, засиявшее юной Звездой…

Я стремительно слетел к покореженной планете. Он лежал, неловко подвернув сломанное крыло.

– Ты и я, и все мы – дети одного Отца. Мы – целое. Так не будем вести войну друг с другом и с остальными!

Я (тот) молчал. Я не знал, что ему сказать ещё. Сказать что он нужен, сказать, что и сам Отец Небесный в бесконечном постижении истинного – Любви, сказать что… Что?

И вот тогда я решился и заглянул в огненную бездну. Спустился на сверкающих крыльях до багряных языков, рвущихся из самой геенны, поняв и приняв его, и я (тот) наконец-то попытался улыбнуться. Мы рассмеялись одновременно (а над чем – секрет). Я (тот) встал, расправил плечи.

– Прощай…

– Прощай.

– Прощай..!

Я свился в сияющую спираль, затем в кокон. Вспышка. “Пылинка, танцующая в лоне Света…” ”Бабочка, уснувшая на лету…” Время исчезло. Материя исчезла. Существовал лишь Дух. Свободный Дух в свободном полёте. Я увидел переливающуюся воронку. Уже без тени страха я направился в самый её центр.

“Красная нить жизни и воплощений…” Ослепительный свет чередовался со столь же глубокой тьмой. Раздавалась то какофония, то неведомая неземная музыка. Музыка сфер. Гневные всплески Огня переплетались с шёпотом флажолетов Воздуха, текучая звенящая хрустально Ми Воды облекала густой бас Земли. Проносились чарующие образы… Потом всё затянула красно-чёрная мгла, музыка стала отдаляться…

Я разлепил веки и тут же нестерпимая боль согнула тело пополам; рот наполнился противной тёплой тягучей слюной. Я сделал попытку встать, и свалился на пол в ещё более остром приступе. Кое-как, на карачках, а иногда и ползком, я добрался до ванной. Сделав усилие, я перегнулся через край и открыл воду. Я пил, пил до изнеможения, а потом меня рвало.

Рвало долго и мучительно. Желудок содрогался, выворачиваясь наизнанку. Слёзы смешались с соплями. Всё дерьмо, всю грязь, что я так любовно собирал всю свою жизнь, вышибло до крупинки, соринки, червоточинки. Лицо и тело покрылись липким горячим потом, и я лил и лил, очищая от него кожу и Душу – “… крещу вас водою…”

И хотя я был ещё очень слаб, мне не давала покоя тайна. В глубине души я то знал кем был поздний гость, но все мы всё-таки люди… Собрав волю в кулак, я добрёл до входа и щёлкнул замком; упала бумажка. Я поднял её; буквы задрожали и расплылись.

Недавно проснувшийся ветерок шевелил листик; овевал мой лоб прохладой. Я читал вслух, – Поздравляю! Целую! В 21 будь дома. PS. У меня сломался телефон. PPS. Заходила – никого. Ещё раз поздравляю с Днём Варенья и Целую! PPPS. С тебя тортик!

Ветер, устроившись на плече, запустил гибкие пальцы в непослушные волосы и шепнул на ушко, – Я завидую вам, люди, – ведь вы умеете Сострадать и Любить…

 И, уже вместе с ветром, мы крикнули – Просто живите и будьте Счастливы!!!

 

Осень 1994 – 2.4.97 – 1.8.97 – 9.9.98 г. г.