Решетов А. М. 

Н. К. Рерих как этнограф[1]

Рериховское наследие.
Труды I Международной научной конференции. Т. I. СПб., 2002. С. 447–465.

В истории каждой нации есть знаковые имена, формирующие её самосознание. Таковы имена Сергия Радонежского, Дмитрия Донского, Петра Великого, М.В. Ломоносова, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, М.И. Глинки, П.И. Чайковского, А.В. Суворова, М.И. Голенище­ва-Кутузова, А.И. Солженицына, С.И. Королёва, Ю.А. Гагарина… Их много на общероссийском и региональном уровне, они представляют разные направления человеческой деятельности. Этой славной плеяде по праву принадлежит и имя Николая Константиновича Рериха (1874—1947). В истории отечественной и мировой культуры он широко известен как художник, инициатор движения за сохранение памятников старины, путешественник, автор «Пакта Мира». Однако, к сожалению, до сих пор менее известна его активная плодотворная деятельность как разностороннего учёного, прежде всего археолога, этнографа и музееведа.

Ещё в гимназические годы Николай Рерих увлёкся археологией, принимал участие в раскопках и собрал свою археологическую коллекцию. Его интересовала русская старина, «преданья старины глубокой», традиционные одежда и жилище, старинный быт во всех его проявлениях. И, конечно, изобразительное искусство. Отец предполагал, что сын станет юристом и продолжит его дело, но Николай видел своё призвание на историко-филологическом факультете Университета. С особой остротой вопрос о выборе специальности встал в 1893 г., когда был получен аттестат об окончании гимназии. В этом документе говорилось, что Николай Рерих обучался в Санкт-Петербургской гимназии К. Мая 9 лет и пробыл один год в VIII классе, при этом «поведение его вообще было отличное, исправность в посещении и приготовлении уроков, а также в исполнении письменных работ образцовое, прилежание примерное и любознательность по всем вообще предметам весьма живая»[2]. По всем предметам у него были хорошие и отличные оценки и только по математике удовлетворительные. Юноша горел желанием поступить в Академию художеств, но отец считал профессию художника не престижной. «Семейный гордиев узел был разрешён тем, что вместо Исторического факультета я поступил на Юридический, но зато буду держать экзамен и в Академию художеств. В конце концов получилось, что на Юридическом сдавались экзамены, а на Историческом слушались лекции»[3]. Из профессоров-юристов Н.К. Рерих позднее вспоминал С.А. Бершадского, В.В. Ефимова, Н.М. Коркунова, Ф.Ф. Мартенса, В.И. Сергеевича, И.Я. Фойницкого, на историческом факультете его привлекали лекции Н.И. Веселовского, Н.И. Кареева, С.Ф. Платонова, иногда Ф.А. Брауна.

При поступлении в Университет вновь испечённые студенты дружно подписывали один важный документ, подписал его и наш молодой универсант. Вот его текст: «1893 года Августа 27 дня я, нижеподписавшийся, даю сию подписку в том, что во время своего пребывания в числе слушателей Императорского Санкт-Петербургского университета, обязуюсь не только не принадлежать ни к какому тайному сообществу, но даже без разрешения на то, в каждом отдельном случае, ближайшего начальства, не вступать и в дозволенные законом общества, а также не участвовать ни в каком денежном сборе, в случае же нарушения мною сего обещания, подвергаюсь немедленному удалению из заведения и лишаюсь всякого права на внесённые мною, в пользу недозволенного сбора, деньги. Студент юридического факультета Николай Константинович Рерих. Свидетельство, билет и правило получил и обязуюсь исполнять. Николай Рерих»[4]. И в течение всего срока пребывания в Университете он неукоснительно соблюдал эти требования. При увольнении в отпуск летом каждого года он обязательно испрашивал разрешение ректора. Складывается впечатление, что в течение учебного года его интересовали только рисование, живопись, учёба и наука, а летом – поездки для проведения археологических и этнографических работ в поле и для рисования.

С историками, особенно занимавшимися археологией, у студента Николая Рериха с первого курса установились тесные связи. В мае 1894 г. он обратился в Императорскую Археологическую комиссию с заявлением, в котором писал: «Работая по отделу русского исторического жанра, я поставил себе задачею изучение родной археологии. В прошлом году, собирая сведения и изучая памятники древностей в нашей Санкт-Петербургской губернии, я был заинтересован между прочим двумя, по-видимому, археологическими памятниками. Оба они находятся в Царскосельском уезде на земле Изварской казённой дачи Царскосельского лесничества. <…> Я имею честь просить Императорскую Археологическую комиссию разрешить мне произвести исследование этих 2 мест; причём обязуюсь представить полный отчёт о моих действиях, с приложением предметов, если что будет найдено, а также произвести все работы за собственный счёт»[5]. В студенческие годы Рерих производил раскопки и в других местах. «Перечневая опись предметам древности, доставленным студентом Императорского Санкт-Петербургского Университета Н.К. Рерихом из раскопок 1896 года, произведённых в пределах Ямбургского уезда (Врудской волости) и Петергофского уезда (Губаницкой волости) Санкт-Петербургской губернии» свидетельствует о находках бытовых предметов сравнительно позднего времени[6]. По существу, сферой занятий молодого Николая Рериха была палеоэтнография[7]. И хотя по признанию самого художника, «Университету сравнительно с Академией художеств уделялось всё же меньше времени»[8], тем не менее, складывается впечатление, что и занятия его в Университете на двух факультетах, и летние экспедиционные палеоэтнографические поездки, и учёба в Академии художеств в классе А.И. Куинджи, и встречи с учёными, и посещение научных заседаний, концертов, театров и художественных выставок – всё это было каким-то сложным образом взаимосвязано. Сам учитель живописи А.И. Куинджи проявлял постоянную заботу о том, чтобы университетские занятия не слишком страдали. И даже когда после окончания Университета (1898) и Академии художеств (1897) он в 1900–1901 гг. пополнял своё художественное образование у мастера этнографических полотен, профессора школы изящных искусств в Париже Фернана Кормона, шеф тоже не раз отмечал полезность повышения университетских знаний[9]. И в своём зачётном сочинении при окончании Университета Рерих сумел потрясающим образом сочетать интересы художника, историка, юриста, этноархеолога: он представил работу на тему «Правовое положение художников Древней Руси». Как он позднее отмечал, «пригодилась и Русская Правда, и Летописи, и Стоглав, и Акты Археографической Комиссии. В древней, в самой древней Руси много знаков культуры; наша древнейшая литература вовсе не так бедна, как её хотели представить западники. Но надо подойти к ней без предубеждения – научно»[10]. И вот этот вывод – подходить ко всему научно – стал его девизом на всю жизнь.

Во время палеоэтнографических работ в Бологом, в имении князя П.А. Путятина он встретил замечательную женщину, Елену Ивановну Шапошникову, их бракосочетание состоялось 28 октября (10 ноября) 1901 г., и с тех пор она стала его верной спутницей и вдохновительницей на всю жизнь. Елена Ивановна была незаурядной личностью: с детства увлекалась изучением Востока, прежде всего буддизма. В 1902 г. в их семье родился сын Юрий, будущий востоковед, а в 1904 г. – сын Святослав, ставший художником. Рождение и воспитание детей не помешало супругам в 1903–1904 гг. посетить с научно-художественными целями свыше 40 старинных русских городов, интересуясь краеведением и изучая при этом исторические памятники, разные виды народного творчества, ремёсел, традиционные местные обычаи. Этим Рерих стремился привлечь внимание российского общества к проблеме сохранения и защиты национальных ценностей, видя в этом ключ к познанию истории русской культуры, поддержанию русского национального самосознания, гордости за древнюю самобытную культуру.

Как этноархеолог Рерих пытался найти следы древней води и понять этногенетические и этнокультурные процессы, протекавшие в древности на территории Санкт-Петербургской губернии. Изварский могильник он рассматривал как предполагаемое погребение древней води. 19 сентября 1897 г. на заседании Императорского Русского Археологического общества он прочёл реферат об итогах своих раскопок. В отчёте об этом заседании говорится: «Обширные раскопки (7000 погребений) в Санкт-Петербургской губернии не дали пока возможности твёрдо установить тип и характер погребений древней води и её древностей; с этой целью необходимо исследовать северо-западную часть Петергофского уезда. Исследованные докладчиком каменные фигуры – могилы – на мызе Извара обнаружили следующий характер погребения: после полного сожжения зола собирается с кострища (на материке же) и отмечается двумя или четырьмя камнями (ромбическая фигура). Площадь фигуры забрасывается иногда мелким булыжником. Докладчик видит в этом некоторую аналогию с каменными клетками древних эстов, почему он и делает предположение о принадлежности этих фигур древней води»[11]. Со своими соображениями выступили А.А. Спицын, С.Ф. Платонов и П.А. Путятин. Рерих в своей работе пытался использовать широкий круг источников. На этом же заседании он сделал ещё одно сообщение о некоторых местах Санкт-Петербургской губернии, связанных с преданиями. С обнаруженными палеоантропологическими материалами он познакомил антрополога и этнографа профессора Э.Ю. Петри, который определил этот тип как смешанный, содержащий черты как финского, так и славянского типа, и потому по данным антропологии трудно отнести его к одному из названных типов[12].

Во время своих экспедиций Рерих занимался и этнографическими наблюдениями. Так, будучи в 1903 г. в Печорах он обратил внимание на сету – православную народность, говорящую на эстонском языке: «Особую прелесть Печорам придают полуверцы – остатки колонизации древней Псковской земли. Каким-то чудом в целом ряде посёлков сохранились свои костюмы, свои обычаи, даже свой говор, – очень близкий лифляндскому наречию. В праздники женщины грудь увешивают набором старинных рублей, крестов и брактеатов, а середину груди покрывает огромная выпуклая бляха – фибула.

Издали толпа – вся белая: и мужики и бабы в белых кафтанах; рукава и полы оторочены незатейливым рисунком чёрной тесьмы. Странно думать, что так близко от нас, презирающих всякую самобытность, ещё уцелела какая-нибудь характерность и несколько сот полутёмных людей дорожат своими особенностями от прочих»[13]. Рерих не только оставил ценные для этнографической науки описания сету начала ХХ в., но и сделал точные с этнографической точки зрения рисунки этих крестьян в праздничных нарядах[14]. Все эти материалы представляют и сегодня несомненный интерес для этнографов, занимающихся изучением культуры и быта сету и их соседей.

В отчётах о научных заседаниях, в которых принимал в начале на рубеже веков Рерих, его нередко называли художник-археолог. Надо учесть, что термины археология, археолог в то время обозначали более широкое понятие, нежели теперь, и в той или иной мере включали сферы смежных наук – этнографии, фольклористики и т. д. Указание на то, что он был ещё и художником, как бы свидетельствовало о неразрывности его художественных и научных интересов. Рерих систематически и системно объединял в себе научное познание и художественное видение, и только так он мог работать. С особой ясностью это можно видеть на примере его творчества – участия в создании балета «Весна священная», когда он выступал в роли составителя либретто и художника-оформителя спектакля. Позволю себе обратиться к авторитетным свидетельствам прежде всего самих создателей спектакля.

Композитор И.Ф. Стравинский писал о совместной работе с Н.К. Рерихом: «Я занялся работой с Рерихом, и через несколько дней план сценического действия и названия танцев были придуманы. Пока мы жили там [в Талашкино. – А. Р.], Рерих сделал также эскизы своих знаменитых задников, половецких по духу, и эскизы костюмов по подлинным образцам из коллекции княгини [М.К. Тенишевой. – А. Р.]»[15]; «Первая мысль о моей новой хореодраме “Весна священная” <…> появилась у меня ещё при окончании “Жар-птицы” весною 1910 года. Я пожелал работать с Н.К. Рерихом, чтобы вместе с ним составить либретто этой вещи, ибо кто же, как не Рерих, мог помочь мне в данном деле, кто, как не он, ведает всю тайну близости наших праотцев к земле»[16].

Н.К. Рерих, предположительно в начале апреля 1913 г., писал известному деятелю и пропагандисту русской культуры за рубежом С.П. Дягилеву: «Я уже 20 лет занимаюсь русской (славянской) древностью и нахожу в ней прекрасные черты, чудесные картины <…>.

В балете “Sacre du Printemps”, задуманном нами со Стравинским, я хотел дать картины радости Земли и торжества Неба в славянском понимании. Я не буду перечислять программу номеров балета, – в картинах программа не важна. Укажу лишь, что первая картина “Поцелуй Земле” переносит нас к подножию священного холма, на зелёные поляны, куда собираются славянские роды на весенние игры. Тут и старушка колдунья, которая гадает, тут [и] игры в умыкание жён, в города, в хороводы. Наконец наступает самый важный момент: из деревни приводят старейшего мудрейшего, чтобы он дал расцветшей земле священный поцелуй. <…>

После яркой радости земной во второй картине мы переносимся к мистерии небесной. Девушки ведут на священном холме среди заклятых камней тайные игры и избирают избранную жертву, которую величают. Сейчас она будет плясать последнюю пляску, а свидетелями этой пляски будут старейшины, которые набросят на себя медвежьи шкуры в знак того, что медведь считается человеческим праотцем. Старейшины передают жертву Богу солнца Яриле. Я люблю древность, высокую в её радости и глубокую в её помыслах»[17].

Понятно, что содержание балета, в первую очередь, определялось глубоким знанием Рерихом этнографии славян, их быта и верований, их фольклора. Можно с уверенностью утверждать, что для этого он познакомился с литературой по славяно-русским древностям, а также по обычаям современного ему русского населения, которые он к тому же мог наблюдать и изучать во время своих экспедиций. Как отмечалось, эскизы костюмов для участников балета он рисовал, что называется, с натуры, пользуясь богатейшими коллекциями русской традиционной одежды, хранившимися в собрании известной меценатки и собирательницы этнографических коллекций и русской старины М.К. Тенишевой, а также многочисленными собственными зарисовками. Происходящее на сцене было настолько ярким, этнографическим, что современники видели в нём не столько балет в обычном значении этого слова, сколько настоящее ритуальное действо. Точность, правдивость разворачивающегося ритуального действа подчёркивалась и оформлением. Так, на сцене были изображены в обобщённом виде подлинные археологические объекты – «каменные круги», впервые обнаруженные Рерихом в юго-западном Приильменье в 1899 г. Таким образом, можно говорить о том, что на основании известных ему данных археологии и этнографии Рерих предпринял попытку реконструкции основных моментов жизни славянского племени, его духовной жизни. И она была удачной. Наиболее полно и верно эту точку зрения о спектакле как о ритуале выразил в своём отзыве о нём известный балетный критик князь С.М. Волконский: «“Священная Весна” не есть «балет». Это – ритуал, это древнее обрядовое действо»[18].

Рериха глубоко интересовали проблемы закономерностей развития человечества. Этим вопросам был, в частности, посвящён цикл лекций, которые он прочитал в 1912 г. в Юсуповском дворце. На основе большого археологического и этнографического материала он рисовал слушателям картины жизни людей на заре возникновения человеческой цивилизации, сопоставляя их с повседневным бытом современных туземцев. Одна из лекций цикла была посвящена звериному стилю – теме, пионером изучения которой он был и которая в дальнейшем заняла важное место в тематике научных исследований отечественных и зарубежных учёных[19]. Рерих прозорливо предвидел исключительное значение раскопок в Великом Новгороде для познания культуры и быта русского населения средневекового города. Так, 5 сентября 1910 г. в письме Великой княгине Марии Павловне он написал: «…Начато дело, которое в будущем даст замечательное свидетельство жизни Древней Руси»[20]. Как настоящий учёный, Рерих очень осторожно относился к интерпретации нового, открытого им археологического материала. 2 марта 1903 г. он на Общем собрании Императорского Петербургского Археологического института доложил об итогах своих блестящих раскопок в Новгородской губернии: им были найдены янтарные поделки в огромном количестве (267 предметов!). Такое открытие впервые было сделано на Севере России. Известный археолог князь П.А. Путятин наблюдал аналогичные предметы в Германии[21]. Находки Рериха вызвали живой интерес, как в России, так и за рубежом. Но Рерих не спешил с интерпретацией своего открытия. А, казалось бы, можно было высказать предположение об этих янтарных подвесках как предметах с одежды шамана или о существовании янтарной мастерской… Но Николай Константинович очень серьёзно и ответственно относился к своей деятельности как археолога и к использованию этнографических данных для реконструкции образа жизни людей прошлых эпох. А материалом Рерих обладал громадным и уникальным, поскольку систематически производил раскопки в разных районах северной части Европейской России, одновременно собирая в тех местах этнографический и фольклорный материал[22]. Рерих имел дома разнообразные коллекции, в том числе он обладал вполне приличным японским и китайским собраниями. В Петербурге супругов Рерихов вообще хорошо знали как неутомимых коллекционеров, целеустремлённо формировавших свои собрания с большим знанием дела[23]. Он понимал большое, общегосударственное значение деятельности тех неутомимых тружеников, которые из года в год скрупулезно и бескорыстно вели собирательскую работу. Поэтому, когда встал вопрос о судьбе коллекции известного псковского собирателя, владельца громадных этнографических, художественных, нумизматических и других коллекций Ф.М. Плюшкина, он категорически высказался за её сохранение: «Надо сохранить для России и собрания Плюшкина. Не буду перечислять ценность этих коллекций; людям, близким художественной старине, известно, что собрал Ф.М. Плюшкин за 30 лет собирательства. Вспомним редчайшие монеты: псковские, удельные, петровские, екатерининские. Вспомним масонский отдел собраний: ордена, ассигнации, ритуальные предметы. Прекрасны экземпляры народных уборов всего Псковского края. Любопытны серебряные вещи из Изборских кладов. Миниатюры часто исторического значения и в особенности для местного округа; гравюры; лубочные картины; фарфор подчас очень интересных марок. Наконец, священные предметы, курганные находки… Несколько дней необходимо, чтобы подробно смотреть всё собранное 30‑летним упорным трудом. И, конечно, наш старейший край сносил свои достопримечательности под одну кровлю не для того, чтобы материалы жизни Пскова разлетелись по далёким иностранным музеям»[24]. Рерих принял деятельное участие в судьбе музея «Русская старина» княгини М.К. Тенишевой. Первоначально предполагалось передать его в ведение Русского музея имени Александра III, но эта попытка не увенчалась успехом, и 30 мая 1911 г. музей «Русская старина» в Смоленском Дворянском собрании был передан Императорскому Московскому Археологическому институту. Николай Рерих вместе с графом Д. Толстым, князем С. Гагариным, Н. Могилянским и другими входил в состав специальной комиссии по передаче музея «Русская старина» и сыграл положительную роль в сохранении его коллекций[25].

Вместе с тем российские музеи интересовались коллекциями Рериха, имевшими уже международную известность. Так, в 1905 г. на Международном археологическом конгрессе была выставлена часть рериховского археологического собрания. К этому собранию проявлял большое внимание директор Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого Императорской Академии наук академик В.В. Радлов, который в частности предлагал выставить в возглавляемом им музее археологическую коллекцию Н.К. Рериха[26]. Владелец коллекции благожелательно отреагировал на инициативу академика, отправив ему 24 декабря 1909 г. на официальном бланке директора Школы Императорского Общества поощрения художеств (Санкт-Петербург, Мойка 83) письмо следующего содержания: «Глубокоуважаемый Василий Васильевич, вследствие Вашего письма ещё раз подтверждаю Вам моё согласие выставить мои собрания по каменному веку в Музее Императорской Академии Наук. Пользуюсь случаем ещё раз приветствовать Ваши высокочтенные труды по расширению такого замечательного хранилища, каким является, благодаря Вашему руководству, Музей Императорской Академии Наук. Прошу принять чувства моего искреннего почитания и уважения. Н. Рерих»[27]. Можно предполагать, что предложение об устройстве выставки совпадало со стремлением В.В. Радлова расширить археологические фонды и превратить Музей антропологии и этнографии в Музей археологии, антропологии и этнографии. Об этом свидетельствует его переписка с Императорской Археологической комиссией в 1908 г.[28] и записка о преобразовании Музея, над которой он работал вплоть до своей смерти в 1918 г.[29] Таким образом, можно утверждать, что желание В.В. Радлова организовать выставку этноархеологических собраний Н.К. Рериха было искренним и глубоким. К сожалению, нам неизвестно, состоялась ли эта выставка в Музее антропологии и этнографии. Скорее всего, нет, но причины этого никому до сих пор выяснить не удалось.

Авторитет Рериха как учёного-археолога и этнографа в учёном мире был значительным. Уже в 1897 г. по рекомендации таких известных учёных как А.А. Спицын и С.Ф. Платонов он стал членом Императорского Русского Археологического общества. Рерих являлся председателем учреждённой Обществом архитекторов-художников Комиссии по устройству Музея Допетровского искусства и быта. По мысли его создателей это должен был быть художественный, археологический и этнографический музей. В связи с этими планами Рерих в 1909 г. писал: «За последнее время среди широких кругов общества замечается отрадное явление – возникает подлинный интерес к старине и ко всей минувшей жизни России. Пробуждается сознание, что прекрасные памятники прошлого нужны не только как музейные редкости, но как самые прочные ступени будущей культуры страны.

Не знающий прошлого не может думать о будущем. Народ должен знать свою историю, запечатлённую в памятниках старины. Народ должен владеть всеми лучшими достижениями прошлых эпох. Мы должны с великим попечением изыскивать ещё не тронутые варварскою рукою древности и дать им значение, давно заслуженное»[30]. Первоначально предполагалось, что коллекции Музея Допетровского искусства и быта, среди которых было немало этнографических экспонатов, разместятся в здании Этнографического отдела Русского Музея, но впредь до окончательного решения вопроса о помещении для этого музея академик В.В. Радлов временно отвёл для размещения его коллекций две комнаты в здании Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого[31].

Н.К. Рерих принимал самое деятельное участие в работе Комиссии по изучению и описанию Старого Петербурга, главным делом которой являлся Музей Старого Петербурга. Он как историк, этнограф, искусствовед, художник прекрасно понимал значение такого музея для России. Став в 1906 г. директором Рисовальной школы Общества поощрения художеств, он обратил свои силы на создание при нём музея Русского искусства, который стал его любимым детищем. Активно работая в составе Комитета по строительству буддийского храма, он выступил также деятельным сторонником идеи Ф.И. Щербатского – перевезти из Индии древний индусский храм в Петербург. Очевидно, этот храм мыслился как индийский музей, который предполагалось получить для экспонирования индийского собрания В.В. Голубева.

В петербургский период Рерих вёл активную педагогическую деятельность и много времени и сил отдавал ознакомлению с народными промыслами, участию в различных художественных обществах, где находили выражения его интересы как художника, историка, археолога, этнографа и фольклориста[32].

Рерих имел широкие связи в петербургском обществе, отражавшие его исключительно разносторонние плодотворные интересы в искусстве и науке. Он поддерживал контакты с В.В. Стасовым, А.И. Куинджи, И.Е. Репиным, В.И. Суриковым, В.М. Васнецовым, А.Н. Бенуа, К.А. Сомовым, Д.В. Философовым, С.П. Дягилевым, К.Д. Кавелиным, Н.И. Костомаровым, Д.И. Менделеевым, А.А. Спицыным, С.Ф. Платоновым, В.В. Радловым, К.Ф. Голстунским, А.М. Позднеевым, В.В. Голубевым, А. Доржиевым, Ф.И. Щербатским, М. Горьким, А.Д. Рудневым и другими. Среди них были люди, немало поездившие по белому свету и оказавшие ещё в детские его годы влияние на формирование его интереса к различным наукам и к Востоку. Оказавшись после революции за рубежом, он установил новые знакомства: с Т. Бичамом, Р. Харше, Р. Тагором, Дж. Неру и многими другими. В 1919–1920 гг. Рерих находился в Англии, в 1920–1923 гг. – в США. В 1921 г. им был основан в Нью-Йорке Мастер-Институт Объединённых Искусств. В ноябре 1923 г., уже после его отъезда из Америки, в Нью-Йорке был открыт Музей имени Рериха. Его собрания, оставшиеся в Петербурге, после революции вошли в разные музеи, например, европейская живопись и мебельная коллекция поступила в Государственный Эрмитаж, археологические – туда же и в Музей антропологии и этнографии РАН.

30 ноября 1923 г. Рерих с семьёй прибыл в Индию, с которой он давно связывал планы исследования выношенных им идей об общих чертах человеческой культуры. Сначала Рерихи совершили поездку по историко-культурным центрам страны, а через месяц уже прибыли в предгорья Гималаев, откуда по заранее намеченному маршруту началась знаменитая научная экспедиция членов семьи Н.К. Рериха под его руководством, путь которой пролегал через китайскую провинцию Синьцзян, Алтай, Монголию и Тибет. Экспедиция эта длилась свыше четырёх лет, порой в сложных условиях, и явилась выдающимся этапным событием в этнографическом изучении народов этого региона[33]. Цель экспедиции Рерих видел в подтверждении своих мыслей о существовании в глубокой древности общего источника, из которого вышли славянская и индийская культуры. Во время экспедиции он как мыслитель высказал ряд важнейших положений. Его интересовали наиболее общие вопросы, касающиеся путей развития человеческой культуры, в том числе веры.

Поездки Рериха по странам Азии проходили в сложных политических условиях, и для него как учёного-историка, ученика академика С.Ф. Платонова, было важно верно, объективно зафиксировать факты. «Разве будет историком тот, который приступит к труду своему уже в преднамеренности доказать то или другое, ему показавшееся или ему выгодное? <…> Рано или поздно кто-то, по природе справедливый, докажет весь подлог, совершённый ради самости или подкупности. Всегда и во всём лучше ошибиться в хорошую сторону, нежели в дурную. Но ведь и это качество нужно воспитывать в себе в неистощимом терпении, денно и нощно»[34]. В его материалах мы находим примеры такого объективного подхода в оценках советской действительности. Когда ему стало известно в 1935 г. о декларации большевиков не оставить к 1937 г. ни одного Божьего храма на Русской земле, даже изгнать само понятие «Бог», он осудил такое «поистине адское распоряжение Сталина» и призвал русских людей не оставаться равнодушными к такому вандализму[35]. Но вот он заметил в Советской России примеры культурного развития, и здесь уже находятся у него другие оценки. «Много и старинных и новых песен гремит в народе. Заботятся о всех народностях, слитых в великом Союзе. Прислушиваются к армянским напевам, узнают лады литовские, эстонские, латышские. Возрождаются скрытые сокровища Кавказа, Таджикистана и всех далёких окраин. А в них захоронены были сокровища многих веков. Создаются новые музеи. Всё, что бывало так трудно для одиноких искателей, теперь обеспечено народным порывом»[36].

Экспедиции для Рериха – удобное время для глубоких размышлений и обобщений, для бесед и рассуждений на общие темы. Значительный интерес и сегодня представляют его мысли о шовинизме и национализме: «Шовинизм – очень опасная эпидемия. <…> Национализм, понимаемый в виде шовинизма, прежде всего отражается в искусстве и в науке, и приносит с собою не рост, но разложение. Постоянно приходится слышать о том, что в той или другой стране должна быть какая-то своя культура, отличная от всех прочих, должно быть какое-то своё ограничительное искусство и какая-то своя особенная наука. Точно бы искусство и наука могут отойти от всечеловечности и замкнуться в предрешённые, узкие рамки»[37]. Он постоянно обращает внимание на общие элементы в культуре разных народов, в частности, в религии. Так, вспоминая об иконе «Сторучница» в православном пантеоне, он сразу же находит и приводит параллели в буддизме[38]. Общее и особенное в культуре народов мира – одна из главных тем, над которой работал Рерих. Так, по-разному понимается ценность времени у разных народов, и он приводит такой пример. Группа тибетцев, будучи приглашена на чай, опоздала беспричинно на два часа. Хозяин, показав им часы, отменил визит, что вызвало недоумение и даже обиду у гостей, поскольку своё опоздание они считали вполне нормальным и допустимым делом: покража времени, непунктуальность не только у тибетцев, но и у целого ряда других народов не вызывали никогда никаких недоумений, не осознавались как нарушение норм этикета[39]. Рерих обращал внимание на необходимость углубления исследования воздействия разных звуков на людей: давно и хорошо известны всем «целительные свойства музыки», но можно было бы «написать очерки истории народов с эпиграфами звучания и цвета», ведь «каждое звучащее сердце понимает задание ключа»[40].

Познакомившись на Алтае с социально-утопической легендой о Беловодье как о далёкой райской стране, Рерих включил её в круг своих общих изысканий о мотивах социальной справедливости в фольклоре многих народов Востока, прослеживая в ней типологическую связь, в частности, с легендой о Шамбале[41]. Исследования Н.К. Рериха в этой области высоко оцениваются в отечественной науке (К.В. Чистов, Н.Н. Покровский и др.).

Для науки представляют немалый интерес сведения Рериха о староверах. Например, каждый темноверец имел свою личную икону, закрытую створками, и молился ей наедине. Если же кто-нибудь помолится на эту икону, то она уже считалась негодной, попорченной. Калашники же молились на икону через круглое отверстие в калаче. Это удивило даже видавшего виды Рериха: «Много чего слыхали, но такого темноверия не приходилось ни видать, ни читать. И это в лето 1926 года!»[42]. Наблюдая те или иные праздничные или религиозные действа, он пытался понять их сущность. Так, во время пребывания на Северо-Западе Китая, в провинции Синьцзян, он наблюдал обряд наказания божества воды: отрубание рук и ног за нерадивость. И тут же сравнение и осмысление факта: «Ввиду бездождия генерал-губернатор приказал вынести водяного бога из храма и отрубить ему руки и ноги. Когда-то мы читали о дикарях, секущих своих богов за нерадение, но, оказывается, эти дикари живут в Урумчи и ими предводительствует генерал-губернатор, считающий себя магистром китайских наук». «Бедному богу воды всё-таки отрубили руки и ноги за нерадивость. Не успели отрубить, а дождь и пошёл. Неужели китайский бог нуждается в таких суровых воздействиях?»[43] Как известно, во время празднования традиционного Нового года по лунному календарю китайцы взрывают большое количество хлопушек, чтобы грохотом и трескотнёй устрашить бесовское воинство. Но они же «загремят призывно ко всем благомыслящим. Пусть хоть в Новом Году станут дружнее. Пусть хоть в Новом Году поймут радостную мощь единения»[44].

В 1928 г. после окончания экспедиции семья Рерихов поселилась у подножия Гималаев в долине Кулу, где Н.К. Рерих организовал Гималайский исследовательский институт «Урусвати» («Свет утренней звезды»)[45]. Главная его задача – систематизация и изучение лингвистических, этнографических и археологических материалов экспедиции: многочисленных записей бесед и наблюдений, легенд и преданий, перевод привезённых рукописей, анализ собранных предметов быта, фигурок из бронзы, дерева и камня, тибетского искусства, в том числе икон «танка», составление атласа лекарственных трав и т. д. Исследования велись по линии этноботаники, этнографии, археологии, искусства, народной медицины и других отраслей. В 1934–1935 гг. полевые этнографические исследования были продолжены в Маньчжурии и Монголии[46]. Интересны наблюдения Рериха в этой экспедиции. «Условия Монголии на границе степи и барханной пустыни могут давать множество поучительных примеров. Когда из Гоби, из далёкого Такла-Макана приносятся вихрями клубы песка и пыли, иногда можно опасаться, что местная, вообще поздно появляющаяся растительность не выдержит; но любопытно наблюдать, как, несмотря на всякие затруднения, трава всё же начинает пробиваться. Можно наблюдать, что кажущиеся бедными травы очень питательны и жадно поедаются скотом. И скот на глазах оправляется. Не так много разновидностей этих сухостойких трав и кустарников. Очевидно, в веках произошёл отбор. В то время как в соседней Маньчжурии, где условия немногим сравнительно отличаются, имеется более восьмисот видов растений, тогда как в барханной Монголии, по-видимому, их не более трёхсот. Но не в этом дело. Важно иметь перед собою, хотя бы и немногочисленные, но устойчивые и питательные злаки. Они вполне выполняют обе необходимые задачи – и укрепляют почву и пригодны для питания скота. Неожиданная разнородность растительности в Маньчжурии вызвала старую легенду. При сотворении мира все страны получили свою растительность и животный мир, но Маньчжурия почему-то была забыта. Тогда ангел воззвал к Богу об этой забытой стране. А Господь ответил: «Посмотри, что у тебя осталось в мешке и вытряхни все остатки». Оттого в Маньчжурии неожиданно разнообразны растительность и животный мир. Странно сочетались образцы жаркого и северного климата»[47]. Материалы этой экспедиции по своему составу и содержанию помогают этнографу правильнее и глубже понять особенности хозяйственной деятельности народов Маньчжурии и Монголии. Во время этой экспедиции Н.К. Рерих имел плодотворные научные и, конечно, личные контакты с родным братом Владимиром Константиновичем Рерихом, жившим в эмиграции в Харбине, агрономом по специальности.

В экспедициях для Рериха основным устремлением было познание «души Азии», выявление с широкой историко-философской позиции сходства в культурах разных народов, причём сходства он видел больше, чем различий. Прозорливыми оказались его мысли о широком распространении и взаимосвязи солнечного культа у самых разных народов, о важной роли кочевников в мировой истории и т. д. Он выступал против национальной узости кругозора. Свои наблюдения и идеи Рерих изложил в неоднократно издававшихся и переиздававшихся книгах «Сердце Азии» и «Алтай – Гималаи», которые и поныне являются важным этнографическим источником.

В последнее время опубликованы дневники участников Центрально-азиатской экспедиции Н.К. Рериха: врача экспедиции К.Н. Рябинина[48], начальника конвоя экспедиции полковника Н.В. Кордашевского[49] и члена экспедиции П.К. Портнягина[50]. Каждая из этих публикаций имеет самостоятельную научную ценность и заслуживает специального рассмотрения и оценки. В данном случае мне хотелось бы обратить внимание на некоторые высказывания авторов предисловий и послесловий, готовивших эти издания к печати, в которых содержится новое понимание целей экспедиции Н.К. Рериха. Так, Б.С. Старостин в предисловии к дневнику К.Н. Рябинина «Развенчанный Тибет» пришёл к потрясающему выводу: «Сказать, что в её задачи входили научно-художественные цели по сбору и изучению древних рукописей, скульптуры, памятников буддийского искусства и тибетской медицины – это означало бы сказать только половину правды. Сегодня стало возможным иное прочтение известных источников, рассказывающих об экспедиции. Цель экспедиции, которую, действительно, можно назвать Буддийской Миссией Н.К. Рериха, состояла в достижении сердца буддийского мира – Лхасы. Рерих шёл в Лхасу как “Представитель Западных Буддистов”, более того, это и был глава западных буддистов. Он намеревался встретиться с Далай-ламой XIII в его резиденции и поставить перед верховным владыкой Тибета вопрос о равноправном сосуществовании учения Будды, как на Востоке, так и на Западе»[51]. К сожалению, автор этого «открытия» не сообщает, что же конкретно сделало для него возможным «иное прочтение известных источников». Это, конечно, заинтриговало читателей в 1996 г. Но исследовательская мысль публикаторов дневников с тех пор пошла дальше, но не просто дальше, а значительно дальше и в сторону. В 1999 г. В.А. Росов в послесловии к публикации дневника Н.В. Кордашевского «Многоликий Чахембула» ещё глубже, в более широком контексте времени исследовал деятельность Н.К. Рериха. Его смелые выводы не могут оставить равнодушными всех, кто сколько-нибудь интересуется историей Центрально-азиатской экспедиции, содержанием работы её начальника. «Плацдармом для Тибетской экспедиции стала Монголия. Ещё в ноябре 1924‑го планировалась “чрезвычайная военная миссия” в Ургу во главе с Ю.Н. Рерихом. Полковник Кордашевский должен был войти в состав “Совета пяти” как военный эксперт. Монголии отводилась роль авангарда в будущем мировом переустройстве. С самого начала 20‑х годов у Н.К. Рериха зрели замыслы создания независимого Сибирского государства. Предполагалось, что территория Новой страны включит в себя Азиатскую Россию, Монголию, Тибет и Китайский Синьцзян. Юрий Рерих под именем ламы Ал-Нура отправился из Хотана в качестве посла на переговоры с Таши-ламой, находящимся в Пекине. Духовный глава Тибета являлся идеальной фигурой, чтобы возглавить войско, собранное на религиозной основе. Его отъезд из Тибета давал небывалый повод для выступления. Назревала священная война под знаменем буддизма. Политическая ситуация в Китае благоприятствовала такому развитию событий. Добровольческие батальоны должны были формироваться, помимо русских, из киргизов, бурят, казаков, татар и, конечно, монголов»[52]. Конечно, можно задать себе вопрос, откуда у Н.К. Рериха такой политический и военный авантюризм: ведь создать новое государство в объявленном составе в то время, равно как и в другое, невозможно мирными средствами. Автор явно переоценивал слабость политической власти в Китае в рассматриваемый период. Несмотря на то, что ещё в 1911 г. Тибет и Монголия заявили о своей независимости, события развивались сложно. Тибет и Внутренняя Монголия так её и не обрели, а Внешняя Монголия прошла непростой путь к самостоятельности, пользуясь при этом поддержкой сначала Царской, а потом Советской России. А об Азиатской России я даже говорить не буду. Автор послесловия утверждает, что войско, созданное на религиозной основе, мог бы возглавить Таши-лама. Неужели он серьёзно думает, что православные русские и казаки, мусульмане киргизы и татары пошли бы сражаться за создание буддийского государства? Нет смысла подробно и серьёзно приводить аргументы против ни на чем не основанного утверждения В.А. Росова. Я внимательно ознакомился с дневником Н.В. Кордашевского и его записями о беседах с Н.К. Рерихом и никаких подтверждений для построений В.А. Росова в них не нашёл.

О чём думал Рерих, идя в Тибет, анализируя ситуацию? Вот его мысли. «Н.К.Р. [Николай Константинович Рерих. – А. Р.] говорил о создании “Храма разумения” – из него должно выйти очищающее все учения духовное движение, которое соединит и скуёт все верования в одно неразрывное целое. Дальше Н.К.Р. указывает на то, что должно быть осознано только одно представление о человечестве. Не народы, не расы, не само человечество планеты, а воплощенные во всех мирах творческие духи, действующие в материи, – вот истинное понятие о человечестве, к которому надо стремиться»[53]. Для Азиатской России Н.К. Рерих предполагал совсем другое будущее, нежели считает В.А. Росов. «Говорим о будущем. Н.К.Р. с большой надеждой относится к будущему сотрудничеству Америки и Азии, в частности Сибири. Он смотрит на сибирских крестьян как на большую силу, видит в них неиссякаемую энергию, природный практический ум и большую работоспособность. Американская техника как раз то, что нужно, говорит он, для поднятия Сибири на громадную производительно-культурную высоту и выявления всех её природных богатств. Сибирские Вахрамеичи уже ждут американские тракторы и автомобили»[54]. «Вечером Н.К.Р. говорит, что духовная работа должна сочетаться с работой в физическом плане на общую пользу. Иначе получится однобокое достижение, развивающее дух человека односторонне»[55]. Н.К. Рериха глубоко волновала именно организация совместной работы на общую пользу, строительство человеческой Общины, в которой он не видел места насилию, войне.

У Н.К. Рериха был иной взгляд и на Тибет, тибетский буддизм и на Далай-ламу, нежели у В.А. Росова. Позволю себе привести ещё одну цитату из дневника Н.В. Кордашевского: «Вечером в беседе Н.К.Р. замечает, что величайшей ошибкой было бы считать Тибет оплотом истинного буддизма. Как и учения всех других великих Учителей, буддизм в своём чистом виде, и особенно в Тибете, больше не существует. Ещё в XIV столетии, уже совершенно искажённый, тибетский буддизм был реформирован Цзонхавой, но, дойдя до нашего времени, не только вновь потерял свою чистоту, но и извратился, став уже не учением Благословенного, а ламаизмом, примыкающим к самому настоящему шаманизму. Учение, ныне существующее в Тибете и возглавляемое Далай-ламой, утратило дух и стало исключительно на догматическую почву, причём и эта последняя потеряла свой первоначальный смысл. Этот «лже-буддизм», как по-настоящему следовало бы назвать ламаизм Тибета, в свою очередь превратился в утратившие смысл церемонии-богослужения, переплетённые с суевериями и колдовством. Община, завещанная Буддой, потускнела в монастырях лам, где совершенно не соблюдаются заветы Благословенного. Там гнездятся многочисленные неподвижные правила, которых именно не признавал Будда. С другой стороны, та духовность, та внутренняя дисциплина, которой требовал Благословенный, – совершенно оставлена в ламаизме Тибета. Красная, жёлтая, а особенно чёрная секта бон-по, иначе называемая чёрной верой Тибета, является не чем иным, как колдовскими сектами, заклинающими над верблюжьими головами, гадающими на бараньих лопатках или бессмысленно бормочущими молитвы духам стихий под грохот барабанов и нестройный рёв труб. Нет “знания, бесстрашия и сострадания”, завещанных Буддой. Знание заменено тиной невежества, бесстрашие – робкой лживостью, а сострадание живёт только на языке и изгнано из сердца. Так извращено великое учение великого Готамы, названного Буддой, то есть тем, кто обладает “совершенной мудростью”»[56]. Весьма нелицеприятен и его отзыв о собственно тибетцах и Тибете: «Не могу привыкнуть <…>, что люди с такой наглостью и беззастенчивостью выставляют своё невежество и дикость. Даже очень малокультурные народы стараются как-то оговорить свою темноту – здесь же, в Тибете, она демонстрируется с особой настойчивостью. <…> Тибет, одичалый, отгородивший себя от всего мира вопреки заветам Благословенного»[57].

Кордашевский восхищался хорошим знанием Рерихом обычаев Азии и тибетцев в частности. Однажды, когда повалил снег и в нескольких шагах уже было ничего не видно, конвой стал бояться нападения. Однако Рерих отвёл возможность такой угрозы: «Нет, шансов на это мало. Два обстоятельства уменьшают эту возможность. Во-первых – гроза, во время которой ни один азиатский разбойник не решится напасть, разве кроме китайца. В ней суеверные туземцы видят угрозу божества идущим на неправое дело. А, во-вторых, на снегу останутся следы нападавших, по которым их можно преследовать»[58]. Во время всей экспедиции её начальник демонстрировал глубокое знание обстановки, тонкое понимание этнической психологии тибетцев: «Н.K.P. говорит, что идти в Тибет – значит лезть в западню. Тибетцы боятся англичан, русских и китайцев, не любят непальцев и бутанцев, а монголов и сиккимцев презирают. Всюду видят они какие-то подвохи и никому не верят»[59].

Все вышеприведённые высказывания Рериха в записи полковника Кордашевского, на мой взгляд, никак не могут подтверждать выводы Б.С. Старостина и В.А. Росова, более того – они убедительно их опровергают. Видимо, когда эти уважаемые авторы строили свои заключения, они пользовались какими-то иными материалами, но явно не принадлежащими Рериху: ведь не может же он противоречить сам себе или так тщательно скрывать какие-то другие мысли. Поэтому традиционная точка зрения о научно-познавательных целях большой экспедиции 1924–1928 гг. во главе с Рерихом не стала сколько-нибудь поколебленной или даже просто дополненной. Н.К. Рерих – человек высоких нравственных гуманистических убеждений планетарного порядка, он видел уже тогда смысл своей деятельности в установлении контактов между народами, взаимного культурного сближения, выработке норм единой религии, сближающей всех людей Земли в единой человеческой Общине[60].

На протяжении своей жизни Рерих неоднократно поднимал вопрос об охране культурного народного достояния, он предложил проект Пакта по охране культурных ценностей в военное время, который в 1930 г. был одобрен Комитетом по делам музеев при Лиге Наций. В сентябре 1935 г. в Праге при активном содействии Рериха был создан Культурно-исторический музей («Музей русской эмиграции»). В личности Рериха счастливо сочетались художник и учёный, и одна ипостась дополняла другую: в его картинах исследователь найдёт массу ценной научной информации, а его научные выводы немыслимы без художественного прозрения и откровения. Только художник и учёный одновременно мог написать: «Культурная связь! Да ведь это самая крепкая связь. В ней сердечное содружество. В ней не приказ, не насилие, но зов о добротворчестве братском. В правдивом взаимоознакомлении живёт истинное достижение»[61]. Эти слова сказаны им в 1945 г.

13 декабря 1947 г. его не стало.

Великолепно точно сказал о своих родителях С.Н. Рерих: «Без сомнения, Николай Константинович и Елена Ивановна всегда чувствовали себя частью России. Никто никогда не мог отделить их от Родины. В них была заложена глубокая русскость. И эта русскость никогда не покидала их. У Николая Константиновича были чрезвычайно глубокие познания русской жизни, её исторических, культурных, общечеловеческих основ. Родители всегда сохраняли связь с Россией, мечтали вернуться на Родину»[62]. И отдельно о своём великом отце он же прочувствованно сказал: «Когда я думаю о своём отце, меня переполняет невыразимое чувство любви и уважения к нему за то, что он дал и продолжает давать нам. Он был истинным патриотом и горячо любил свою Родину, но он принадлежал и всему миру. Весь мир был полем его деятельности. Каждая страна представляла для него особый интерес и особое значение. Каждая философия, каждое учение жизни были для него путём к совершенствованию, и жизнь для него была великими вратами будущего»[63].

Н.К. Рерих – человек с многогранными, разнообразными интересами – художественными и научными, а потому нельзя суживать значение его деятельности, ибо всякое сужение неизбежно приведёт к преуменьшению значения его личности, его вклада в историю отечественной и мировой науки и культуры. Некоторые направления его деятельности только в последние годы начинают очерчиваться и специально изучаться в общекультурологическом плане[64].

В каждой науке есть учёные-теоретики и глубокие знатоки предмета. Изучение деятельности Рериха как археолога, этнографа, фольклориста, культуролога находится ещё только на начальной стадии. Выявление его вклада в науку как теоретика – это предмет специальных будущих исследований. Сегодня же для нас несомненно его значение в истории этнографии как крупного знатока, обладавшего недюжинными знаниями в области традиционного народного быта и культуры, помогавшими ему в его многогранной деятельности, во всех её сферах.

Людям, живущим уже в XXI веке, следует внимательно читать, вчитываться и осмыслять рериховское наследие. Как актуально, словно завет, звучат сегодня его слова, сказанные им в 1903 г. почти сто лет тому назад: «Часто говорится о старине и в особенности о старине народной, как о пережитке, естественно умирающем от ядовитых сторон неправильно понятой культуры. Но не насмерть ещё переехала старину железная дорога, не так ещё далеко ушли мы, и не нам судить: долго ли ещё могут жить старина, песни, костюмы и пляски? Не об этом нам думать, а прежде всего надо создать здоровую почву для жизни старины, чтобы в шагах цивилизации не уподобиться некоторым недавним просветителям диких стран с их тысячелетней культурой. А много ли делается у нас в пользу старины, кроме казённых запрещений разрушать её?»[65].

В истории нашей страны был период, когда о Рерихе говорили совсем мало. А если и говорили, то вспоминали его преимущественно как художника.

Сегодня на родине с большим почтением вспоминают имя её великого сына Н.К. Рериха, высоко ценят его вклад в отечественную культуру и науку, в том числе этнографическую. Он был выдающимся полевым этнографом, палеоэтнологом, музееведом, исследователем и организатором науки. И Учителем, заветы которого потомки не должны забывать.