|
|
Главная
Книги список категорий
Ссылки
Обмен ссылками
Новости сайта
Поиск
|
1. (1) В начале того года, когда произошли все эти события, Секст Дигитий, претор в Ближней Испании, вел скорее многочисленные, чем достойные быть упомянутыми битвы с теми племенами, что во множестве восстали после отбытия Марка Катона[1]. (2) Сражения эти были по большей части столь неуспешны, что своему преемнику претор передал едва ли половину из тех воинов, что получил сам. (3) Все испанцы, несомненно, воспряли бы духом, не одержи другой претор, Публий Корнелий Сципион, сын Гнея, многих побед за Ибером. Это так напугало испанцев, что ему сдалось не менее пятидесяти городов. (4) Вот чего добился Сципион, будучи претором. Он же, уже пропретором[2], напал на лузитанцев, (5) когда те, опустошив дальнюю провинцию, с огромной добычей возвращались домой. Он перехватил их на дороге: сражение шло с третьего до восьмого часа дня, а исход битвы еще оставался неясен; числом воинов Сципион уступал врагам, зато превосходил их во всем прочем: (6) его армия сомкнутым строем напала на длинную, обремененную стадом скота колонну, и его свежие бойцы противостояли воинам, измотанным дальней дорогой. (7) Ведь враги тронулись в путь в третью стражу, а к этому ночному переходу добавились еще три дневных часа, и после этих трудов без всякой передышки пришлось им сражаться. (8) В начале сражения у лузитанцев сохранялась еще какая‑то сила тела и духа – сперва они смяли римлян. Но затем бой мало‑помалу выровнялся. В этот решающий миг пропретор дал обет устроить в честь Юпитера игры[3], если разобьет и уничтожит врага. (9) Наконец римляне перешли в решительное наступление, и лузитанцы дрогнули, а потом и просто показали спину. (10) Преследуя беглецов, победители перебили до двенадцати тысяч человек, а пятьсот сорок, почти что одних только конников, взяли в плен. Было захвачено сто тридцать четыре знамени. Римское войско недосчиталось семидесяти трех человек. (11) Битва произошла близ города Илипы[4]; туда и отвел Публий Корнелий победоносное войско, нагруженное добычей. Вся она была разложена перед городом, (12) чтобы каждый хозяин мог опознать свое имущество. Невостребованное отдали квестору для продажи, а вырученные деньги были распределены между воинами.
2. (1) Вот что происходило в Испании, пока претор Гай Фламиний[5] еще и не выступил из Рима. (2) Но благодаря стараниям его собственным и его друзей повсюду больше говорили о неудачах, чем о победах. (3) Ссылаясь на то, что в провинции возгорелась большая война, а находятся там только жалкие остатки армии Секста Дигития, да и те, мол, в панике помышляют только о бегстве, Фламиний требовал себе один из городских легионов[6], (4) с тем чтобы, добавив к нему воинов, набранных им самим на основании сенатского постановления, выбрать из общего их числа шесть тысяч двести пехотинцев и триста всадников: (5) с этим‑де легионом он и будет вести войну, коль скоро на войско Секста Дигития надежды мало. (6) Старейшие сенаторы возражали, что негоже сенату принимать постановления, основываясь на слухах, безосновательно распускаемых частными лицами в угоду лицам должностным, – полагаться следует только на то, что пишут из провинции преторы или возвещают легаты, (7) а если в Испании неспокойно, то пусть претор проводит спешный набор вне пределов Италии. Сенат решил, что набирать этих солдат надо в самой Испании. (8) Валерий Антиат пишет, что и в Сицилию приплывал Гай Фламиний ради набора воинов; оттуда‑де он направился было в Испанию, но бурей был унесен к Африке, где привел к присяге солдат, отбившихся в свое время от войск Публия Африканского, (9) а к этим наборам, произведенным в двух провинциях, добавил и третий, в Испании[7].
3. (1) А в Италии столь же быстро разгоралась война с лигурийцами. Пиза была осаждена сорокатысячным войском, в которое что ни день вливались новые толпы, привлеченные слухами о войне и надеждой на добычу. (2) Консул Минуций прибыл в Арреций в тот день, который назначил воинам для сбора[8]. Оттуда он, выстроив войско четырехугольником, тронулся к Пизе, и, поскольку неприятель разбил лагерь за рекой, не далее чем в миле от города, консул вошел прямо в город, несомненно спасши его своим прибытием. (3) На другой день он и сам переправился через реку и поставил свой лагерь примерно в полумиле от противника. Обосновавшись там, он мелкими стычками оберегал земли союзников от набегов. (4) Однако на сражение он не отваживался: армия его была набрана заново, из людей разного происхождения, и воины еще не освоились друг с другом. (5) Кичась своим численным превосходством, лигурийцы не раз выстраивались для решающей битвы и, располагая избытком воинов, рассылали повсюду отряды грабить окраины. (6) Собрав очень много скота и добычи, они приготовили охрану, чтобы сопровождать это все к своим городам и селам.
4. (1) Пока лигурийская война сосредоточилась вокруг Пизы, другой консул, Луций Корнелий Мерула, провел свое войско по дальним окраинам лигурийской области в землю бойев, где война велась совсем по‑другому: (2) тут консул выстраивал войско к сражению, а враги уклонялись от боя. Не встречая сопротивления, римляне разбредались для грабежа; бойи позволяли безнаказанно грабить свое имущество, предпочитая не ввязываться из‑за него в сражение. (3) Достаточно опустошив все огнем и мечом, консул покинул вражескую землю и двинулся к Мутине[9]. Войско шло беспечно, словно в замиренной стране. (4) Увидев, что неприятель уходит из их пределов, бойи украдкой тронулись следом, подыскивая место для засады. Ночью они обошли римский лагерь и заняли теснину, по которой должно было проходить римское войско. (5) Но им не удалось скрыть своих приготовлений, и консул, имевший обыкновение сниматься с лагеря еще затемно, на этот раз дождался рассвета, чтобы избежать ночного переполоха при внезапном сражении. Двинувшись в путь поутру, он тем не менее отправил на разведку конный отряд. (6) Получив сведения о численности и расположении неприятеля, Корнелий велел солдатам сложить вместе всю их поклажу, а триариям[10] приказал возвести вокруг вал. Остальное войско он выстроил в боевой порядок и двинулся на врага. (7) Так же поступили и галлы, убедившись, что их хитрость раскрыта и что предстоит биться в открытом и честном сражении, где победа будет на стороне истинной доблести.
5. (1) Битва началась около второго часа. В первых рядах сражались союзники – левое крыло и отборный отряд[11] – под командой двух легатов из бывших консулов: Марка Марцелла и Тиберия Семпрония[12], консула минувшего года. (2) А нынешний консул находился то у передовых знамен, то при легионах, стоявших в запасе, – он следил, чтобы они в жажде боя не рванулись вперед прежде, чем подадут знак. (3) По его приказу военные трибуны Квинт и Публий Минуции вывели конницу этих легионов из ее обычного места в строю на открытое место, откуда она по знаку консула должна была ринуться на врага. (4) Когда он отдавал эти распоряжения, гонец от Тита Семпрония Лонга принес весть о том, что союзники из отборного отряда не выдержали натиска галлов, большинство их перебито, (5) а уцелевшие растеряли боевой пыл, одни от усталости, другие от страха. Пусть‑де консул, если сочтет это нужным, отправит на выручку один из двух легионов, пока не случилось позора. (6) Был послан второй легион, а остатки отборного отряда отведены. С приходом свежих сил битва возобновилась. Легион наступал, тесно сомкнув ряды: левое крыло было из боя выведено, а правое выдвинуто вперед. (7) Нещадно палящее солнце томило галлов, чьи тела совсем не переносят жары, но в плотном строю, опираясь друг на друга или на свои щиты, они еще сдерживали натиск римлян. (8) Заметив это, консул приказал Гаю Ливию Салинатору, командовавшему союзнической конницей[13], ударить по ним, разгорячивши коней, а легионной коннице – стоять наготове. (9) Конники, налетев, сперва потеснили и смяли, а потом и рассеяли ряды галлов, но до бегства дело не дошло – (10) воспрепятствовали вожди, которые древками били испугавшихся в спины, понуждая вернуться в строй, этого, однако, не допускали конники, уже разъезжавшие среди них. (11) Консул заклинал воинов приложить последнее усилие – победа уже почти в их руках: пусть они наступают, пока враг в смятении и трепете. Если же они позволят им восстановить ряды, то битву придется начинать заново и исход ее будет неясен. (12) Знаменосцам он приказал нести знамена вперед, и вот всеобщим усилием противник был наконец отброшен. Когда враги обратили тылы и повсюду началось повальное бегство, вдогонку была пущена легионная конница. (13) В тот день было перебито четырнадцать тысяч бойев, живыми взяты тысяча девятьсот два человека, из них конников семьсот двадцать один с тремя их предводителями, боевых знамен – двести двенадцать; повозок – шестьдесят три. (14) Не без крови далась римлянам эта победа: пало свыше пяти тысяч солдат – римлян и союзников, двадцать три центуриона, четыре префекта союзников и военные трибуны второго легиона Марк Генуций, Квинт и Марк Марции.
6. (1) Письма от обоих консулов прибыли почти одновременно. Луций Корнелий сообщал о сражении с бойями под Мутиной, а Квинт Минуций писал из‑под Пизы, что (2) хотя проведение выборов и входит в его обязанности, однако положение в Лигурии столь неустойчиво, что его уход погубил бы союзников и повредил государству. (3) Так что, если отцы‑сенаторы сочтут это нужным, пусть пошлют к его сотоварищу, чья война уже, можно сказать, окончена, и повелят ему вернуться в Рим к выборам. (4) Если же тот станет отказываться от дела, которое по жребию досталось другому, то он, Минуций, выполнит любое распоряжение сената. И все‑таки пусть еще и еще раз подумают, не предпочтительнее ли для государства прибегнуть к междуцарствию[14], чем допустить, чтобы консул оставил провинцию в таком положении. (5) Сенат поручил Гаю Скрибонию отправить двух посланцев из сенаторского сословия к консулу Луцию Корнелию, (6) с тем чтобы доставить ему письмо его сотоварища к сенату и сообщить, что если Корнелий не намерен явиться в Рим и провести выборы должностных лиц, то сенат готов скорей согласиться на междуцарствие, чем отзывать Квинта Минуция в разгар войны. (7) Посланцы принесли ответ, что консул собирается приехать для избрания должностных лиц.
(8) В сенате был спор по поводу письма Луция Корнелия, сообщавшего об удачном сражении с бойями, (9) так как легат Марк Клавдий[15] частным порядком написал очень многим сенаторам, что за хороший исход дела надо благодарить счастье народа римского и доблесть воинов, а вот консулу обязаны римляне большими потерями и тем, что неприятельское войско, (10) которое вполне можно было уничтожить, сумело уйти. Потери, писал он, были чересчур велики оттого, что оставленные в запасе с запозданием явились на смену уже обессиленным; а враги ушли прямо из рук потому, что легионной коннице слишком поздно подали знак и не разрешили преследовать пустившихся в бегство.
7. (1) Было решено не принимать по этому делу опрометчивых решений, а отложить обсуждение, пока сенат не соберется в более полном составе. (2) Да и другая забота была насущнее: граждане изнемогали от ростовщичества. Хотя один за другим принимались законы, ограничивавшие ссудный процент[16] и тем обуздывавшие алчность, беззаконие нашло для себя лазейку, долговые обязательства переписывались так, чтобы кредиторами значились в них союзники, на которых эти законы не распространялись[17]: таким образом, свободно устанавливаемый процент разорял должников. (3) Ища способа сдержать ростовщичество, назначили день (это был день приближавшегося праздника Фералий[18]), после которого союзники, что захотят ссужать римских граждан деньгами, должны будут заявлять об этом, а суд о взыскании денег, данных взаймы после этого срока, будет вестись по тем законам, по каким пожелает должник. (4) После того как эти заявления обнаружили множество долговых сделок, заключенных мошеннически, народный трибун Марк Семпроний с одобренья сената представил собранию народа свое предложение, (5) и собрание постановило[19], что отныне союзники и латины будут подчинены тем же законам о долговых обязательствах, что и римские граждане[20]. Вот что произошло в Италии – дома и на войне.
(6) Испанская война оказалась не такой уж и страшной, а слухи о ней – преувеличенными. (7) Гай Фламиний захватил в Ближней Испании оретанский город Инлукию[21], а затем отвел войско на зимние квартиры. В течение зимы произошло несколько сражений, не стоящих даже упоминания, – скорее с разбойниками, чем с неприятелем. И все‑таки шли они с переменным успехом, и в них гибли воины. (8) Больших успехов добился Марк Фульвий[22]; под городом Толетом он вступил в открытый бой с вакцеями, веттонами и кельтиберами[23]. Войско этих племен он разгромил и обратил в бегство, а царя Гилерна взял в плен.
8. (1) Так шли дела в Испании, а между тем уже приближался день выборов. И консул Луций Корнелий, оставив при войске легата Марка Клавдия, прибыл в Рим. (2) В сенате он обстоятельно рассказал о своих действиях и о положении в своей провинции. (3) Он попенял отцам‑сенаторам за то, что бессмертным богам не были оказаны почести, а ведь война, и немалая, была счастливо завершена одной‑единственной битвой. Затем консул потребовал, чтобы принято было решение о молебствии и триумфе. (4) Однако, прежде чем было внесено о том предложение, Квинт Метелл, бывший консул и бывший диктатор[24], заявил, что одновременно с письмом консула к сенату большинство сенаторов получило также письмо и от Марка Клавдия Марцелла, и письма друг другу противоречат. (5) Тем самым обсуждение всего дела откладывается, как требующее присутствия авторов обоих писем. Ведь и он, Метелл, ожидал, что консул, осведомленный о каком‑то ему враждебном письме своего легата, собравшись в Рим, возьмет и его с собою. (6) Тем более что даже уместнее было бы передать войско Титу Семпронию, который облечен властью, а не легату[25]. (7) Ну а теперь дело выглядит так, будто здесь умышленно отстранен от участия в разбирательстве тот, кто мог бы и сам повторить им написанное и обосновать сказанное перед всеми, а скажи он что‑то облыжно, мог бы и быть оспорен, – так в конце концов правда и выяснилась бы до конца. (8) Итак, заключил Метелл, он считает, что покуда не следует выполнять ни одного из требований консула.
(9) Но Корнелий продолжал так же упорно настаивать, что следует принять решение о молебствии и позволить ему вступить в Город с триумфом. Однако тут народные трибуны Марк и Гай Титинии заявили, что буде сенат и примет об этом деле решение, они воспользуются своим правом вмешательства.
9. (1) Цензорами были избранные в минувшем году Секст Элий Пет и Гай Корнелий Цетег[26]. (2) Корнелий принес очистительную жертву[27]; граждан при переписи оказалось сто сорок три тысячи семьсот четыре[28]. В тот год было половодье, и Тибр затопил низкие места в Городе. (3) Около Флументанских ворот некоторые строения обрушились. В Целимонтанские ворота[29] ударила молния, как и в стену по обе их стороны. (4) В Ариции, Ланувии и на Авентине прошли каменные дожди. Из Капуи сообщали, что огромный рой ос прилетел на форум и сел в храме Марса; осы были с тщанием собраны и преданы огню. (5) Децемвирам по случаю этих знамений велено было обратиться к Книгам. Объявили девятидневные жертвоприношения и молебствия, Город был очищен подобающими обрядами. (6) В те же дни, по прошествии двух лет после обетования, Марк Порций Катон посвятил храмик Деве Победе около храма Победы[30].
(7) В тот год триумвиры Авл Манлий Вольсон, Луций Апустий Фуллон и Квинт Элий Туберон, который и внес о том предложение, вывели латинскую колонию во Френтинскую крепость[31]. (8) Туда явились три тысячи пехотинцев и триста конников – для столь обширных земель число это было скромным. (9) Дать смогли бы по тридцать югеров на пехотинца и по шестьдесят на конника. Но по почину Апустия третья часть земли была исключена из раздела с тем, чтобы впоследствии туда можно было приписать новых колонистов, которые изъявили бы такое желание. В итоге пехотинцы получили по двадцать, а конники по сорок югеров.
10. (1) Год [193 г.] уже заканчивался. Как никогда ранее разгорелись страсти при консульских выборах. (2) Среди соискателей должности были многие могущественные люди – патриции и плебеи[32]: Публий Корнелий Сципион, сын Гнея, недавно оставивший после больших побед провинцию Испанию[33]; Луций Квинкций Фламинин, что начальствовал над флотом в Греции; Гней Манлий Вольсон – (3) это патриции, а плебеи – Гай Лелий, Гней Домиций, Гай Ливий Салинатор, Маний Ацилий[34]. (4) Но все взоры были устремлены на Квинкция и Корнелия: оба патриция притязали на одно и то же место, за каждого говорила его недавняя воинская слава, (5) и наконец, главное: соперничество разжигалось братьями соискателей – двумя знаменитейшими полководцами своего времени[35]. Публий Сципион стяжал большую славу – но ей сопутствовала и большая зависть. Слава Квинкция была более свежей – ведь он справлял триумф в том же году[36]. (6) К тому же Сципион уже десятый год был постоянно у всех на глазах, а пресыщаясь великим человеком, люди уже не так чтят его. После победы над Ганнибалом Сципион был еще раз консулом, а также цензором[37]. (7) У Квинкция же все почести были новыми и совсем недавними, что располагало к нему народ: после своего триумфа он еще ничего не просил у народа и ничего еще не получал. (8) Квинкций говорил, что просит за родного, а не двоюродного брата, за легата и помощника в войне: ведь сам он командовал на суше, а брат его – на море. (9) Своими доводами он добился того, что его кандидат получил предпочтение. Его сопернику не помогли ни хлопоты брата, Сципиона Африканского, ни усилия всего рода Корнелиев, ни то, что выборы проводил консул Корнелий, ни даже предваряющее суждение сената[38], который некогда объявил нынешнего соискателя лучшим из граждан, достойным принять Идейскую Матерь, прибывшую в Город из Пессинунта[39]. (10) Консулами были избраны Луций Квинкций и Гней Домиций Агенобарб: настолько же бессилен оказался Сципион Африканский и при избрании консула‑плебея, хоть и поддерживал Гая Лелия. (11) На другой день были избраны преторы: Луций Скрибоний Либон, Марк Фульвий Центумал, Авл Атилий Серран, Марк Бебий Тамфил, Луций Валерий Таппон и Квинт Салоний Сарра. В том году примечательным было эдильство Марка Эмилия Лепида и Луция Эмилия Павла. (12) Они осудили многих скотопромышленников[40] и на взысканные с них деньги поставили вызолоченные щиты на кровле храма Юпитера. Построили они и два портика: один за воротами Трех Близнецов, присоединив к нему склады на Тибре, а другой – от Фонтинальских ворот к алтарю Марса, так, чтобы через него ходили на Марсово поле.
11. (1) В Лигурии долго не происходило ничего достопамятного, но к концу года [193 г.] положение дел дважды оказывалось очень опасным. (2) Первый раз, когда консульский лагерь был осажден и едва удалось отразить приступ, а второй – в скором времени, когда колонна римлян двигалась по узкому ущелью, а у выхода из него засело лигурийское войско. (3) Найдя проход перекрытым, консул решил возвращаться, но и с другой стороны выход из ущелья был занят неприятелем. Кавдинское поражение не только что приходило на память, но, можно сказать, представало перед мысленным взором[41]. (4) В консульском войске был вспомогательный отряд нумидийских конников – около восьмисот человек; их начальник обещал консулу, что его люди прорвутся с любой из двух сторон, пусть только он скажет, где больше деревень: (5) тогда он нападет на них и прежде всего запалит дома, чтобы лигурийцы в страхе покинули занятое ими ущелье и кинулись на защиту своих семей. (6) Консул похвалил его и обещал наградить. Нумидийцы вскочили на лошадей и стали объезжать вражеские караулы, никого не трогая. (7) На первый взгляд нет зрелища более жалкого: и кони, и всадники низкорослы и тощи, притом всадники не подпоясаны и безоружны (при каждом лишь дротик), (8) кони не взнузданы, и сам их бег безобразен – вытянутая вперед голова на негнущейся шее. Чтобы выглядеть еще более жалкими, всадники нарочно сваливались с коней, устраивая шутовское представление. (9) И вот уже почти все караульные, которые сперва были напряжены и готовились отразить нападение, расселись безоружные, глядя на это зрелище. (10) Нумидийцы то подскакивали поближе, то отскакивали, но мало‑помалу приблизились к ущелью, делая вид, будто не справляются с управлением и лошади несут их помимо воли. Но вдруг, пришпорив коней, они промчались прямо через караулы врагов и (11), вырвавшись на более открытое место, стали поджигать подряд все дома вдоль дороги. Потом они подожгли ближайшую деревню, истребляя все огнем и мечом. (12) Лигурийцы сначала заметили дым, затем услышали крики заметавшихся в страхе людей, и, наконец, вид бегущих стариков и детей привел вражеский лагерь в смятение. (13) И тут лигурийцы без рассуждений, без приказаний устремились каждый на защиту своего имущества. В мгновение ока лагерь их опустел, и вызволенный из осады консул мог продолжать свой путь.
12. (1) Но ни бойи, ни испанцы, с которыми шла война в этот год [193 г.], не были столь враждебны римлянам, как племя этолийцев[42]. (2) После вывода войск из Греции они сначала надеялись, что оставшейся без господина Европой[43] овладеет Антиох, да и Филипп с Набисом не останутся безучастны. (3) Но убедившись, что нигде ничего такого не происходит, они решили возбудить беспокойство и смуту, чтобы от промедления замыслы их не погибли, и созвали собрание в Навпакте[44]. (4) Там их претор Фоант жаловался на несправедливость римлян и злосчастное положение Этолии: из всех племен и общин Греции этолийцы‑де, как никто другой, обойдены наградой за ту победу, которую сами и добыли. (5) Он требовал отправить послов к царям, чтобы разузнать их настроения и подвигнуть – каждого особым подходом – на войну с римлянами. (6) Дамокрит послан был к Набису, Никандр[45] – к Филиппу, брат претора Дикеарх – к Антиоху. (7) Тирану Лакедемона Дамокрит говорил, что с потерей приморских городов[46] тирания того ослабела: ведь оттуда он получал воинов, корабли, моряков. Теперь, запертый в своих стенах, вынужден он взирать на то, как ахейцы хозяйничают в Пелопоннесе. (8) Никогда не представится ему случай вернуть свои владения, если он упустит нынешний шанс. Никакого римского войска в Греции сейчас нет, а захват Гития или других приморских лаконских городов римляне не сочтут достаточным поводом, чтобы вернуть в Грецию свои легионы. (9) Все это говорилось для того, чтобы распалить дух тирана, – этолийцы рассчитывали, что, когда Антиох переправится в Грецию, Набис, сознавая, что его дружба с римлянами все равно разрушена нападением на их союзников, вынужден будет соединиться с царем. (10) Подобными же речами Никандр подстрекал Филиппа – здесь возможностей для красноречия было еще больше: ведь с большей высоты низвергнут был царь, чем тиран, и больше у него было отнято. (11) В ход шли и древняя слава царей македонских, и победоносные походы этого племени по всему миру. Да и предлагаемый замысел, дескать, безопасен от начала до конца: (12) ведь он, Никандр, советует Филиппу не торопиться, как раньше, не начинать войну, прежде чем Антиох переправится в Грецию с войском, (13) а Филипп и без него выдерживал войну и с римлянами, и с этолийцами, – насколько же больше сил для противостояния римлянам будет у него теперь, с присоединением Антиоха, при поддержке союзников‑этолийцев, которые в прошлый раз были ему врагами поопаснее римлян! (14) Посол добавил несколько слов и о военачальнике Ганнибале, прирожденном враге римлян, перебившем их полководцев и воинов больше, чем осталось в живых. Вот что говорил Филиппу Никандр.
(15) Иначе вел разговор Дикеарх с Антиохом: прежде всего он заявил, что лишь добыча от Филиппа досталась римлянам – победа же над ним добыта этолийцами. Не кто иной, как он, пустил римлян в Грецию, дал им силу для победы. (16) Потом Дикеарх перечислил, сколько они для войны предоставят Антиоху пехоты и конницы, какие места для стоянок его сухопутного войска, какие гавани для его флота. (17) Затем посол принялся беззастенчиво лгать про Филиппа и Набиса: они, мол, оба готовы восстать и ухватятся за любую возможность вернуть утраченное. (18) Так этолийцы по всему миру разжигали войну против римлян.
13. (1) И тем не менее на царей эти уговоры либо совсем не подействовали, либо подействовали с запозданием, а вот Набис тотчас же разослал по всем приморским селениям своих людей, чтобы сеять там смуту. Одних из старейшин он приманил на свою сторону дарами, тех, кто упорствовал в верности римлянам, он убил. (2) Тит Квинкций вверил всю прибрежную Лаконику попечению ахейцев. (3) Они сразу отрядили к тирану послов – напомнить о союзе с римлянами и предостеречь от нарушений мира, которого сам он так домогался. В Гитий, уже осажденный тираном, они послали подмогу, а в Рим – вестников, дабы сообщить о случившемся.
(4) Этой зимой в финикийском городе Рафии царь Антиох выдал свою дочь замуж за Птолемея, царя Египта[47]. Затем он вернулся в Антиохию, пошел Киликией, перевалил через Таврские горы и уже на исходе зимы прибыл в Эфес. (5) Своего сына Антиоха царь отправил в Сирию стеречь окраины государства, чтобы никто не напал с тыла, воспользовавшись его отсутствием, а сам с наступлением весны двинул все свои сухопутные силы против писидийцев, живущих вокруг Силы. (6) Тем временем римские послы Публий Сульпиций и Публий Виллий, которые, как сказано выше[48], были отправлены к Антиоху, получили распоряжение посетить Эвмена и прибыли в Элею, а оттуда в Пергам, где стоял его царский дворец[49]. (7) Эвмен жаждал войны с Антиохом, считая, что в случае мира опасно будет иметь соседом царя, настолько более сильного, чем он сам. Если же начнется война, Антиох окажется так же бессилен против римлян, как прежде Филипп: (8) они его или совсем уничтожат, или, если побежденному будет дарован мир, многое из отнятого у Антиоха перейдет к Эвмену, который в дальнейшем сможет легко защищаться от него и без всякой помощи римлян. (9) Даже если случится какая‑нибудь беда, лучше уж претерпеть любую судьбу вместе с союзниками‑римлянами, чем одному, либо склониться под власть Антиоха, либо, отвергнув ее, быть принужденным силой оружия. (10) Так, пуская в ход все свое влияние и все доводы, он подстрекал римлян к войне.
14. (1) Заболевший Сульпиций остался в Пергаме, а Виллий, узнав, что царь занят войною в Писидии, прибыл в Эфес. (2) Проведя там несколько дней, он старался почаще видеться с оказавшимся там в те же дни Ганнибалом[50], (3) чтобы выяснить его настроения и по возможности внушить, что со стороны римлян ему не грозит никакая опасность. (4) Беседы эти не привели ни к чему, но так уж вышло само собой, что из‑за них – как будто римлянин только этого и добивался – царь стал меньше ценить Ганнибала и относиться к нему с большим подозрением.
(5) Клавдий, следуя греческой истории Ацилия[51], передает, что в этом посольстве был Публий Африканский и что он‑то в Эфесе и беседовал с Ганнибалом. Клавдий даже приводит один из их разговоров. (6) Сципион, по его словам, спросил, кого считает Ганнибал величайшим полководцем, (7) а тот отвечал, что Александра, царя македонян, ибо тот малыми силами разбил бесчисленные войска и дошел до отдаленнейших стран, коих человек никогда не чаял увидеть. (8) Спрошенный затем, кого бы поставил он на второе место, Ганнибал назвал Пирра, (9) который первым всех научил разбивать лагерь[52], к тому же никто столь искусно, как Пирр, не использовал местность и не расставлял караулы; вдобавок он обладал таким даром располагать к себе людей, что италийские племена предпочли власть иноземного царя верховенству римского народа, столь давнему в этой стране. (10) Наконец, когда римлянин спросил, кого Ганнибал считает третьим, тот, не колеблясь, назвал себя. (11) Тут Сципион, усмехнувшись, бросил: «А что бы ты говорил, если бы победил меня?» Ганнибал будто бы сказал: «Тогда был бы я впереди Александра, впереди Пирра, впереди всех остальных полководцев». (12) Этот замысловатый, пунийски хитрый ответ и неожиданный род лести тронули Сципиона, ибо выделили его из всего сонма полководцев как несравненного[53].
15. (1) Виллий двинулся из Эфеса в Апамею[54]. Туда же прибыл и Антиох, услыхав о приезде римских послов. (2) Между ними в Апамее шли почти такие же споры, как в Риме между Квинкцием и царскими послами[55]. Но переговоры прервались, когда пришло известие о смерти царского сына Антиоха, посланного только что в Сирию, как я рассказал чуть выше. (3) Великая скорбь охватила царский дворец, велика была и тоска по умершем юноше, который успел показать себя так, что уже было ясно: проживи он дольше, в нем проявились бы черты великого и праведного царя. (4) Всем он был мил и любезен, но тем подозрительней была его смерть; толковали о том, что отец, считая такого сына опасным наследником, угрозой для своей старости, извел его ядом при посредстве неких евнухов, которых цари и держат для услужения в подобных злодействах. (5) Называли и другую причину этого тайного преступления: своему сыну Селевку царь даровал Лисимахию, а для Антиоха у него не нашлось подобного места, куда бы он мог отправить его от себя подальше в почетную ссылку. (6) Тем не менее царский дворец на несколько дней принял личину великой скорби, а римский посол, чтобы не попадаться на глаза в неподходящее время, уехал в Пергам. Царь же, оставив начатую было войну, вернулся в Эфес. (7) Там он, покуда дворец был заперт на время скорби, уединился с неким Миннионом, старейшиной царских друзей, обсуждая с ним тайные замыслы. (8) Миннион оценивал силы царя, исходя из событий в Сирии и Азии, не желая и знать о том, что делается во внешнем мире. Он был уверен, что Антиоху обеспечено превосходство не только при обсуждении дела (ибо все требования римлян несправедливы), но и в будущей войне. (9) Царь избегал переговоров с послами – он то ли чувствовал уже, что проигрывает в споре, то ли пребывал в растерянности от недавней утраты. Однако Миннион убедил его вызвать послов из Пергама, пообещавши, что сам будет говорить все, чего потребует положение дел.
16. (1) Сульпиций уже выздоровел, так что в Эфес прибыли оба посла[56]. Миннион извинился за царя, в чье отсутствие начались переговоры. (2) Тут Миннион произнес заранее приготовленную речь: «Вижу я, римляне, что освобождение греческих городов для вас только благовидный предлог и дела ваши не сходятся с вашими речами. Одно право вы устанавливаете для Антиоха, а сами пользуетесь другим. Как же так? Разве (3) жители Смирны или Лампсака более греки, чем неаполитанцы или регийцы, с которых вы взимаете дань и требуете корабли на основании договора? (4) А почему каждый год шлете вы в Сиракузы и другие греческие города Сицилии претора, облеченного властью, с розгами и топорами? Ответ у вас будет, разумеется, только один: это вы предписали такие условия им, покоренным силой оружия. (5) Но тогда принимайте и от Антиоха точно такое же объяснение по поводу жителей Смирны, Лампсака и городов Ионии или Эолиды. (6) Их, побежденных в войне его предками, обложенных данью и податью, царь возвращает теперь в прежнее состояние. Итак, я бы хотел, чтобы на все это был дан ответ, если, конечно, вы ищете справедливости, а не повода к войне»[57].
(7) Сульпиций на это ответил: «Поскольку Антиоху больше нечего было сказать в свою пользу, он, видимо, сам говорить постыдился, а такое произнести предоставил первому же попавшемуся. (8) Да что же есть сходного в положении тех городов, которые ты друг с другом сравнил? Ведь с того самого времени, как Регий, Неаполь, Тарент попали под нашу власть, мы всегда требуем от их жителей того, что положено по договору, на основании одного и того же постоянного и неизменного права, которым мы пользовались всегда и действие которого ни разу не прерывалось. (9) Возьмешься ли ты утверждать, что, как поименованные здесь города, которые никогда ни сами, ни при чьем‑то посредстве не меняли ничего в договоре, (10) так и города Азии, раз попав под власть Антиоховых предков, подобным же образом, постоянно и неизменно, оставались всегда владением вашего царства? Разве не побывали некоторые из них под властью Филиппа или Птолемея, а другие разве не пользовались в течение многих лет свободой, которую никто не оспаривал? (11) Что же, существует ли право требовать их возвращения в рабство столько поколений спустя? И только потому, что когда‑то они подчинились, вынужденные неблагоприятными обстоятельствами? (12) Но ведь это все равно что признать, будто Греция не освобождена нами от Филиппа и потомки его могут снова требовать для себя и Коринф, и Халкиду, и Деметриаду, и все фессалийское племя![58] (13) Впрочем, к чему говорить от имени городов – не лучше ли и для нас, и для царя узнать их собственное мнение?»
17. (1) Тут он велел призвать посольства от городов, которые уже загодя были приготовлены и научены Эвменом, полагавшим, что сколько бы ни убыло сил у Антиоха, настолько же усилится его, Эвменово, царство. (2) Допущенные в большом числе, они принялись излагать то свои жалобы, то притязания и, мешая справедливое с несправедливым, превратили обсуждение в препирательство. В конце концов, ничего не уступив и ничего не добившись, римские послы возвратились в Город в той же полной неопределенности, в какой приходили на переговоры.
(3) Отослав их, царь держал совет о войне против римлян. Там все высказывались один воинственнее другого, (4) ибо чем кто враждебнее говорил о римлянах, тем большую он рассчитывал снискать милость. Некоторые поносили высокомерие тех, кто предъявлял царю свои требования: они‑де навязывают условия Антиоху, величайшему из царей Азии, словно какому‑нибудь побежденному Набису. (5) Да и Набису, мол, была оставлена власть над родным городом и Лакедемоном – (6) что же ужасного в том, чтобы Смирна и Лампсак выполняли повеления Антиоха? (7) Другие говорили, что для столь великого царя эти города слишком незначительны, чтобы оказаться достаточным основанием для войны. Но неправое господство всегда начинается с требования о чем‑нибудь малом, ведь когда персы требовали у лакедемонян воды и земли[59], никто и не думал, будто им не хватает комка земли и глотка воды! (8) И римляне делают такого же рода пробу, требуя двух городов. А когда другие города увидят, что с двух из них снято ярмо, они тут же перекинутся на сторону народа‑освободителя. (9) Даже если свобода не предпочтительнее неволи, все же упование на перемены милее всякого незыблемого порядка вещей.
18. (1) На совете присутствовал акарнанец Александр. Некогда он был другом Филиппа, а недавно, оставив его, прибег под покровительство более пышного Антиохова двора. (2) Хорошо зная Грецию и будучи знаком с римлянами, он вошел в такую дружбу с царем, что присутствовал даже на тайных совещаниях. (3) Заговорил он так, словно обсуждался вопрос, где и по какому замыслу вести войну, а не о том, вести ли ее вообще. Победа, утверждал он, обеспечена, если царь переправится в Европу и выберет для войны какую‑нибудь часть Греции. (4) Этолийцев, живущих в самом сердце Греции, Антиох найдет‑де уже вооружившимися; будучи застрельщиками войны, они готовы ко всем ее тяготам. (5) Ну а что до обоих, так сказать, флангов Греции, то Набис со стороны Пелопоннеса начнет поднимать все и вся, стремясь вернуть себе Аргос и прибрежные города, откуда римляне его выгнали, замкнув тем самым лакедемонян в их стенах; (6) а со стороны Македонии Филипп схватится за оружие, лишь только заслышит звук боевой трубы. Уж он‑то, Александр, знает дух, знает чувства этого человека. Ему известно, что в этой груди бурлит такая ярость, какая бывает у диких зверей, когда их держат в клетке или на цепи! (7) Он, Александр, помнит даже, как много раз во время войны Филипп заклинал всех богов даровать ему в помощники Антиоха, и если теперь его молитва сбудется, он возобновит войну без малейшего колебания. (8) Только не следует медлить и отступать: победа зависит от того, заняты ли заранее выгодные позиции, обеспечены ли союзники. Да и Ганнибала следует не мешкая послать в Африку, чтобы отвлечь туда римские силы[60].
19. (1) Ганнибала на совет не позвали – из‑за бесед с Виллием он стал казаться царю подозрительным и после них не был взыскан ни одной почестью. Сначала Ганнибал, промолчав, снес обиду, (2) но затем решил, что лучше узнать причину внезапного отчуждения и очиститься от подозрений. Выбрав подходящий момент, он напрямик спросил, на что царь гневается, и, выслушав ответ, сказал: (3) «Когда, Антиох, я был еще малым ребенком, мой отец Гамилькар как‑то во время жертвоприношения подвел меня к алтарю и заставил поклясться, что никогда не буду я другом римского народа. (4) Под знаком этой клятвы я воевал тридцать шесть лет[61], она же изгнала меня из отечества во время мира, она привела беглецом в твой царский дворец, и если ты обманешь мою надежду, я, ведомый все тою же клятвой, разузнавая, где еще есть военные силы, где есть оружие, по всему свету стану искать и найду врагов римлянам. (5) Так что если твоим приближенным любо множить перед тобою мои вины, пусть они поищут для этого другой повод. (6) Я ненавижу римлян и ненавистен им! Свидетелями правдивости моих слов да будут мой отец Гамилькар и боги. Итак, если ты размышляешь о войне с Римом, Ганнибал будет среди первых твоих друзей, но если что‑то тебя вынуждает к миру, на это ищи себе другого советчика». (7) Такая речь не только тронула царя, но и примирила его с Ганнибалом. Совет закончился тем, что решили вести войну.
20. (1) А в Риме, хоть и толковали об Антиохе как о враге, но все же готовились к предстоящей войне только мысленно, а не на деле. Обоим консулам[62] провинцией назначена была Италия, (2) с тем чтобы они уговорились между собой или бросили жребий, кто из них будет проводить выборы в этом году [192 г.]. (3) Консул, который будет свободен от этой обязанности, должен был быть готов при необходимости вести легионы за пределы Италии. (4) Ему дозволялось набрать два новых легиона, а из латинских союзников – двадцать тысяч пехоты и восемьсот всадников. (5) Другому консулу предоставлялись два легиона, которыми раньше располагал консул минувшего года Луций Корнелий, с ними пятнадцать тысяч пеших и пятьсот конных латинских союзников из того же самого войска. (6) Квинту Минуцию была продлена власть и оставлено войско, которое было у него в Лигурии. Для пополнения ему разрешалось набрать четыре тысячи пехотинцев и сто пятьдесят конников из римлян, а от союзников потребовать пять тысяч пехоты и двести пятьдесят конников. (7) Гнею Домицию досталось командование вне Италии, где укажет сенат, а Луцию Квинкцию – Галлия и проведение выборов. (8) Затем жеребьевкой разделили полномочия преторы: Марк Фульвий Центумал стал городским претором, Луций Скрибоний Либон – претором по делам чужеземцев, Луцию Валерию Таппону досталась Сицилия, Квинту Салонию Сарре – Сардиния, Марку Бебию Тамфилу – Ближняя Испания, Авлу Атилию Серрану – Дальняя. (9) Но последним двум провинции были переменены, сперва сенатским решением, а затем и постановлением народа: (10) Атилию были назначены флот и Македония, Бебию – Бруттий[63]; (11) а в Испаниях была продлена власть Фламинию и Фульвию. Бебию Тамфилу в Бруттий были даны два легиона, которые в минувшем году были городскими; для него же было истребовано от союзников пятнадцать тысяч пехотинцев и пятьсот конников. (12) Атилий получил приказ изготовить тридцать квинкверем и освидетельствовать старые корабли на верфях, дабы отобрать из них годные; предписывалось ему и набрать моряков. Консулам было велено передать ему две тысячи союзников и латинов, да еще тысячу римлян‑пехотинцев. (13) Говорилось, что два эти претора и два войска, сухопутное и морское, снаряжаются против Набиса, открыто напавшего на союзников римского народа[64].
(14) А в остальном все дожидались возвращения направленных к Антиоху послов, и до их прибытия сенат запретил консулу Гнею Домицию отлучаться из города[65].
21. (1) Преторам Фульвию и Скрибонию, ведавшим судебными делами в Риме, было поручено подготовить, помимо Атилиева флота, сто квинкверем. (2) Прежде чем консул и преторы отбыли к своим провинциям, состоялись молебствия во искупление знамений: (3) из Пицена сообщили, что коза в одном помете принесла шесть козлят; в Арретии родился однорукий мальчик; (4) в Амитерне прошел земляной дождь; в Формиях молния ударила в ворота и в стену; и самое устрашающее – бык консула Гнея Домиция молвил человечьим голосом: «Рим, стерегись». (5) По поводу прочих знамений и были совершены молебствия, быка же гаруспики велели заботливо беречь и кормить.
Гораздо свирепей, чем в прошлый раз, на город обрушился Тибр, снеся два моста и много зданий, особенно у Флументанских ворот. (6) На Югарий[66] с Капитолия свалилась огромная скала, задавившая многих; то ли дожди ее подточили, то ли пошатнуло землетрясение, слишком слабое, чтобы его кто‑нибудь почувствовал. Повсюду затопляло поля и уносило скот, обрушивались строения.
(7) Прежде чем консул Луций Квинкций прибыл в провинцию, Квинт Минуций в Пизанской земле сразился с лигурийцами; девять тысяч врагов он перебил, а остальных смял и отогнал в их лагерь, (8) за который до ночи шел ожесточенный бой. (9) Ночью лигурийцы тайком снялись с места, и на рассвете римляне вошли в обезлюдевший лагерь. Добычи там было найдено мало, потому что все награбленное в полях враги тут же отсылали домой.
(10) Минуций, не дав лигурийцам никакой передышки, из Пизанской земли двинулся в их собственную и опустошил огнем и мечом их крепости и селения. (11) Там‑то римские воины и поживились той этрусской добычей, которую отослали домой грабители.
22. (1) Примерно тогда же в Рим вернулись послы от царей[67]. (2) Ничто в их сообщениях не говорило об уже назревшей войне, разве что с лакедемонским тираном, о котором и ахейские послы сообщали, что он в нарушение договора напал на лаконское приморье. Для защиты союзников в Грецию был послан претор Атилий с флотом, (3) а обоим консулам разрешили отбыть к провинциям, коль скоро прямой угрозы со стороны Антиоха нет. Домиций пошел на бойев кратчайшим путем, со стороны Аримина, а Квинкций – через земли лигурийцев. (4) Два консульских войска с разных сторон принялись на огромном пространстве разорять вражеские земли. Сперва к консулам перебежали немногие конники с их начальниками, потом совет в полном составе[68] и наконец все те, кто обладал хоть каким‑нибудь состоянием или положением, – всего до полутора тысяч человек.
(5) Удачно в том году [192 г.] шли дела и в обеих Испаниях, ибо Гай Фламиний при помощи осадных навесов захватил укрепленный и богатый город Ликарб, взяв живым знатного вождя Конрибилона, (6) а проконсул Марк Фульвий[69] дал два удачных сражения двум вражеским армиям и занял два испанских города – Весцелию и Гелону, а также много крепостей; другие подчинились ему добровольно. (7) Тогда он двинулся в земли оретанов[70] и, овладев там двумя городами, Нолибой и Кузибисом, пошел к реке Таг. (8) Был там город Толет, небольшой, но хорошо защищенный своим местоположением. Когда Фульвий его осадил, на подмогу горожанам пришло большое войско веттонов. Он успешно сразился с ними и, разбив веттонов, довел до конца осаду Толета и взял город[71].
23. (1) Впрочем, отцов‑сенаторов в ту пору заботили не столько войны, которые уже шли, сколько ожидание еще не начавшейся войны с Антиохом. (2) Хотя через послов римляне обо всем беспрестанно разузнавали, тем не менее разнеслись неведомо от кого пошедшие темные слухи, в которых к правде было примешано много лжи. (3) Среди прочего говорили, что, как только Антиох прибудет в Этолию, он тотчас двинет флот против Сицилии. (4) И сенат, хотя послал уже в Грецию претора Атилия с флотом, (5) но поскольку для поддержания в союзниках должного духа требуются не только войска, но и люди, снискавшие уважение своими делами, теперь отправил послам в Грецию Тита Квинкция, Гнея Октавия, Гнея Сервилия и Публия Виллия. Марку Бебию сенатом было предписано вести легионы из Бруттия к Таренту и Брундизию, (6) чтобы оттуда переправиться в Македонию, если того потребуют обстоятельства. Претору Марку Фульвию сенат предписал послать флот в двадцать кораблей для охраны сицилийского побережья во главе с командующим, облеченным властью; (7) флот повел Луций Оппий Салинатор, который в минувшем году был плебейским эдилом. Тот же Фульвий должен был написать своему сотоварищу Луцию Валерию, (8) что есть опасность переброски из Этолии в Сицилию флота царя Антиоха, а потому сенату угодно, чтобы претор Валерий в добавление к имеющемуся у него войску спешно набрал еще до двенадцати тысяч пеших воинов и четырехсот конников – для охраны морского берега, обращенного к Греции. (9) Этот набор претор провел не только на самой Сицилии, но и на окрестных островах. Все приморские города, глядящие на Грецию, он укрепил гарнизонами.
(10) Новую пищу для слухов дал приезд Аттала, брата Эвмена, который сообщил, что царь Антиох с войском пересек Геллеспонт, а этолийцы ведут приготовления, с тем чтобы к его прибытию оказаться во всеоружии. (11) И отсутствующему Эвмену, и присутствующему Атталу была выражена благодарность; Атталу предоставили помещение и содержание, вручили дары: двух коней, два полных набора оружия и снаряжения конника, серебряных сосудов весом в сто фунтов и золотых в двадцать.
24. (1) Один за другим появлялись гонцы с известиями о приближающейся войне. Было решено, что при таких обстоятельствах важно как можно скорее избрать консулов. (2) Сенат принял постановление поручить претору Марку Фульвию немедленно письмом уведомить консула[72] о том, что сенат желает его возвращения в Рим, а провинция и войско пусть будут переданы легатам, и пусть сам консул еще с дороги письменно объявит о предстоящих консульских выборах. (3) Консул повиновался письму и, послав вперед гонца с объявлением, явился в Рим. (4) В этом году соперничество соискателей опять было очень напряженным, поскольку на одно место притязали трое патрициев: Публий Корнелий Сципион, сын Гнея, потерпевший неудачу в минувшем году, Луций Корнелий Сципион и Гней Манлий Вольсон. (5) Консульскую должность дали Публию Сципиону, дабы всем было ясно, что столь достойному мужу почесть можно отсрочить, но отказать в ней нельзя. Из плебеев ему в коллеги придали Мания Ацилия Глабриона. (6) На следующий день преторами избрали Луция Эмилия Павла, Марка Эмилия Лепида, Марка Юния Брута, Авла Корнелия Маммулу, Гая Ливия и Луция Оппия – тот и другой имели прозвание Салинатор. Оппий был тем же самым, кто повел на Сицилию флот из двадцати кораблей[73]. (7) Между тем, пока новые должностные лица жребием делили между собой провинции, Марк Бебий получил приказ переправиться со всеми войсками из Брундизия в Эпир и держать войско в окрестностях Аполлонии. (8) А городскому претору Марку Фульвию было поручено изготовить пятьдесят новых квинкверем[74].
25. (1) Так римский народ готовился встретить любые действия Антиоха. (2) А Набис уже не откладывал войну, но всеми силами осаждал Гитий. И, гневаясь на ахейцев за то, что они послали осажденным подмогу, опустошал их поля. (3) Однако ахейцы отважились на войну не раньше, чем из Рима вернулись послы с известием о воле сената. (4) По их возвращении они созвали собрание в Сикионе и отправили послов к Титу Квинкцию попросить у него совета. (5) На собрании все высказались за немедленную войну, но дело затягивалось, потому что от Тита Квинкция доставлено было письмо, в котором он предлагал дождаться претора и римского флота. (6) Некоторые из старейшин оставались при прежнем мнении, другие считали, что следует воспользоваться советом того, к кому сами за ним обратились, но большинство ожидало, пока выскажется Филопемен. (7) Он тогда был претором[75] и превосходил всех людей своего времени и рассудительностью, и влиянием. Вначале он напомнил, что у этолийцев существует справедливое установление, согласно которому претор не должен высказываться по вопросу объявления войны. Затем он предложил собравшимся в первую очередь самим заявить свои пожелания, (8) а уж он, претор, со всей добросовестностью и тщанием им последует и, насколько это зависит от человеческого разумения, приложит все силы, чтобы они не пожалели о своем выборе – будь то мир или война. (9) Эта речь сильней разожгла воинственный пыл, чем если бы Филопемен откровенно показал, как он жаждет взяться за дело. (10) Итак, при всеобщем единодушии принято было решение о войне, а претору предоставлена свобода выбирать время и способ ее ведения. (11) Не только Квинкций советовал, но и сам Филопемен считал нужным дождаться римского флота, который охранял бы Гитий со стороны моря. (12) Однако он опасался, что отлагательств дело не терпит: можно было лишиться не только Гития, но и гарнизона, посланного туда для защиты города. Поэтому он спустил на воду ахейские корабли.
26. (1) Тиран тоже собрал небольшой флот, чтобы перехватывать помощь осажденным с моря. Там было три крупных корабля, лодки и легкие суденышки, а старый флот был в соответствии с договором передан римлянам. (2) Чтобы испытать на ходу эти новые корабли и чтобы все было в полной боевой готовности, Набис каждый день выводил их в открытое море, упражнял гребцов и воинов в морских сражениях. Он связывал судьбу осады с пресечением помощи городу со стороны моря.
(3) Насколько претор ахейцев ни опытом, ни дарованием не уступал никому из знаменитых полководцев в искусстве сухопутной войны, настолько же несведущ был он в морском деле. (4) Житель Аркадии, родом из мест, далеких от моря, он мало знаком был со всем чужестранным, разве что воевал на Крите начальником вспомогательных войск. (5) Была у него старая квадрирема, захваченная лет восемьдесят тому, когда на ней из Навпакта в Коринф плыла Никея, жена Кратера[76]. (6) Так как судно это было некогда знаменито в царском флоте, прельщенный этой славой Филопемен велел привести корабль из Эгия. Хотя тот уже прогнил и прохудился от ветхости, (7) его поставили во главе флота, и на нем находился командовавший флотом Тисон из Патр. Навстречу ему двинулись от Гития лаконские суда, (8) и при первом же столкновении с новым крепким кораблем старый, и без того пропускавший по всем швам воду, тотчас же развалился. Все, кто были на борту, попали в плен. (9) С потерей предводительского корабля остальной флот обратился в бегство, сколько хватало весел. Сам Филопемен бежал на легком дозорном судне и остановился не раньше, чем прибыл в Патры. (10) Но неудача отнюдь не сломила дух этого воинственного мужа, побывавшего во многих переделках, – напротив, проиграв в морской войне, в которой он был несведущ, он тем больше надежды возлагал на то, в чем знал толк. Филопемен утверждал, что тирану недолго ликовать.
27. (1) Одушевленный успехом, Набис, уверился, (2) что опасность с моря больше ему не грозит, и захотел, правильно расположив заставы, перекрыть и сухопутные подходы к городу. Он увел треть войска от осажденного Гития и разбил лагерь у Плей. (3) Это место господствует и над Левками, и над Акриями, где, как он ожидал, должно было пройти неприятельское войско. В тамошнем лагере лишь у немногих воинов были палатки, у остального же множества воинов – хижины, сплетенные из тростника и крытые листьями, которые давали разве что тень. (4) Не показавшись еще неприятелю, Филопемен решил напасть на него врасплох, воспользовавшись уловкой, какой от него не ожидали. (5) Он собрал малые суда в незаметной бухте в аргосской земле. Там на них он погрузил легких пехотинцев с небольшими щитами, пращами, дротиками и прочим оружием. (6) Проплыв оттуда вдоль берега до ближайшего к вражескому лагерю мыса, он вышел на сушу, а ночью известными ему тропами добрался до Плей. Стража спала – ведь вокруг все казалось спокойным. Филопемен запалил хижины со всех сторон лагеря. (7) Многих пламя пожрало раньше, чем они почуяли приближение врага. Но даже и заметившие не смогли ничего поделать. (8) Все было истреблено огнем и мечом: лишь немногие спаслись и бежали в главный лагерь под Гитием. (9) Так разгромив врагов, Филопемен первым делом отправился в Лаконскую землю грабить Триполис, наиболее близкий к мегалополитанским пределам. (10) Угнав оттуда великое множество скота и людей, он отступил раньше, чем тиран смог послать от Гития отряд для защиты полей. (11) Затем Филопемен перевел войско в Тегею и, созвав там собрание ахейцев и союзников[77], на котором присутствовали также вожди эпирцев и акарнанцев, объявил о своем решении идти на Лакедемон. (12) Его воины, сказал он, достаточно оправились после позорного поражения на море, а враги, напротив, растеряны. По его мнению, только так можно отвлечь их от осады Гития. (13) Вступив во вражескую землю, он разбил лагерь у Карий. В тот же день Гитий был взят приступом, но Филопемен, не зная об этом, снялся с лагеря и двинулся к Барносфену, – это гора в десяти милях от Лакедемона. (14) Взяв Гитий, Набис с войском выступил оттуда налегке и, быстро пройдя мимо Лакедемона, занял так называемый Пирров лагерь[78]. Он не сомневался, что ахейцы попытаются захватить его. Оттуда Набис выступил навстречу противнику. (15) Войско Филопемена, прошедшее по теснине, растянулось чуть ли не на пять миль. Замыкающими шли конница и большая часть вспомогательных войск, ибо он думал, что тиран с наемниками, на которых тот больше всего полагался, нападет на него с тыла. (16) Сразу две неожиданности поразили Филопемена: во‑первых, место, куда он шел, уже оказалось занятым; во‑вторых, он увидел, что враг столкнулся с его передовым отрядом, да еще там, где дорога шла по пересеченной местности и двигаться вперед без легковооруженного заслона представлялось невозможным.
28. (1) Но Филопемен был особенно ловок и искушен в умении вести войско и выбирать нужное место. Именно в этом изощрил он свой ум и способности, упражняя их не только на войне, но и в мирное время. (2) Где бы ни приходилось ему путешествовать, он всякий раз, как попадался ему трудный проход в горах, тщательно и со всех сторон осматривал местность. Когда шел он один, то рассуждал сам с собой, а когда бывал со спутниками, то спрашивал у них, (3) какое решение следовало бы принять, появись в этом месте враг, напади он спереди, либо с фланга – того ли, другого ли, – либо с тыла; рассматривалась возможность встретить врага, идущего правильным строем или нестройной гурьбой, что годится только для перехода. (4) Обдумывая или расспрашивая, определял он, какое место занял бы он сам, какое понадобилось бы ему число воинов и, главное, какое вооружение, где поставил бы он обоз, где сложил бы свое снаряжение, куда отвел бы толпу невооруженных[79], (5) какую оставил бы для них охрану; идти ли и дальше тою дорогой, какой собирался, или лучше отойти тою, которой пришел; (6) какое место выбрать для лагеря, какую площадь обвести укреплениями; откуда удобней брать воду и где много корма и дров; какой дорогой всего безопасней идти на другой день по снятии лагеря и как выстроить войско для перехода. (7) Настолько он с молодых лет изощрял свой ум подобными заботами и размышлениями, что для него в этом деле не могло быть неожиданностей[80]. (8) А в тот раз он первым делом выстроил боевой порядок, затем выслал вперед вспомогательные части критян и конные отряды так называемых тарентинцев[81], имевших при себе по два коня, сам же, приказав коннице следовать за собой, занял утес над рекой, чтобы был доступ к воде. (9) Там он расположил обоз и толпу слуг, а вокруг поставил воинов и возвел лагерь, какой дозволяли условия местности; разбивать палатки на каменистом неровном склоне было трудно. (10) Неприятель стоял в полумиле. Обе стороны брали воду из одной и той же речки под охраной легковооруженных[82], и лишь ночь воспрепятствовала сражению, какое обычно случается при соседстве двух лагерей.
(11) На следующий день стало очевидно, что сражения из‑за водоносов у речки не избежать. Ночью в скрытой от вражеского глаза долине Филопемен расположил столько легковооруженных воинов, сколько их там можно было спрятать.
29. (1) С рассветом легковооруженные критяне и конники‑«тарентинцы» завязали бой над речкой. (2) Критянами командовал их земляк Телемнаст, конницей – мегалополитанец Ликорт[83]. У противника охрана водоносов также была поручена вспомогательным критским частям и таким же конникам‑«тарентинцам». Какое‑то время сражались на равных, ведь с обеих сторон бились солдаты тех же родов войск и с таким же вооружением. (3) Но битва продолжалась, и отряды тирана стали одерживать верх как благодаря численному перевесу, так и оттого, что Филопемен приказал командирам[84], оказав некоторое сопротивление, обратиться в бегство и завлечь неприятеля в засаду. Пустившись изо всех сил преследовать беглецов через котловину, многие из врагов получили ранения или погибли, прежде чем углядели затаившегося противника. (4) Легковооруженные, затаившиеся по всей ширине долины, были рассажены так, что свои легко пробежали сквозь разрывы в их боевых порядках. (5) А потом они сами, невредимые и полные сил, стройными рядами поднялись из засады и напали на врагов, потерявших строй, рассеявшихся, да еще обессиленных и израненных. (6) Победа была несомненной: воины тирана тотчас показали спину и бросились в лагерь ничуть не менее резво, чем сами преследовали беглецов. (7) В этом бегстве многие были убиты и захвачены в плен. Да и в лагере началась бы паника, не прикажи Филопемен трубить отбой: он опасался не столько врага, сколько той пересеченной местности, по которой двигаться дальше было бы опрометчиво.
(8) Видя, чем кончилась битва, и зная нрав Набиса, Филопемен догадывался, в каком тот должен быть страхе, и под видом перебежчика подослал к нему одного воина из вспомогательных частей. (9) А он и донес, будто ему доподлинно известно, что ахейцы решили на следующий день идти к реке Евроту, протекающей у самых стен Лакедемона[85]. Они‑де хотят перерезать дорогу в город, дабы ни тиран, захоти он, не смог бы туда вернуться, (10) ни подвоза из города в лагерь не было, а заодно чтобы подстрекнуть нестойкие души к отпадению от тирана. (11) Перебежчик не столько убедил Набиса, сколько дал перепуганному тирану благовидный предлог к оставлению лагеря. (12) На другой день тот велел Пифагору со вспомогательными отрядами и конницей нести охрану перед валом, а сам вывел цвет войска из лагеря словно для боя и приказал не мешкая идти к городу.
30. (1) Увидев отряд, спешно уводимый по узкой дороге под гору, Филопемен бросил всю конницу и критские части на вражеский заслон, выставленный перед лагерем. (2) Заметив приближающегося неприятеля и поняв, что свои покинули их, лакедемоняне сперва попытались отойти в лагерь. (3) Но затем, когда на них двинулись развернутым строем все ахейцы, они испугались, что будут захвачены вместе с самим лагерем, и решили последовать за отрядом своих, который уже успел отойти достаточно далеко. (4) Ахейские легкие пехотинцы тотчас же ворвались в лагерь и разграбили его, остальное войско пустилось преследовать неприятеля. А дорога была такая, что пеший отряд, даже не опасающийся врага, прошел бы по ней с трудом. (5) А уж когда в тылу завязался бой, когда страшный вопль ужаса замыкающих донесся до передовых частей, то все, побросав оружие, бросились врассыпную по лесам, обступавшим дорогу. (6) В мгновение ока путь оказался завален грудой оружия, особенно копьями: они валились по большей части остриями назад и загородили проход наподобие частокола[86]. (7) Филопемен приказал вспомогательным отрядам всеми силами продолжать преследование – ведь врагам, особенно конникам, труднее было бежать. Сам он повел тяжелую пехоту более широкой дорогой к реке Евроту. (8) Разбив там под вечер лагерь, он стал дожидаться легковооруженных, оставленных для преследования неприятеля. Они прибыли в первую стражу с известием, что тиран и немногие его приближенные добрались до города, а остальные лакедемоняне, безоружные, разбрелись по всему ущелью. Филопемен велел новоприбывшим отдыхать. (9) Сам же выбрал из множества воинов тех, что прибыли в лагерь первыми и успели уже подкрепить свои силы пищей и кратким отдыхом; их, вооруженных одними только мечами, он немедленно вывел из лагеря и поставил при дорогах, идущих от двух городских ворот – одна к Фарам, другая же к Барносфену. Он был уверен, что именно этими путями будут возвращаться скрывшиеся после бегства враги. (10) И он не обманулся в своих расчетах, ибо лакедемоняне прятались по лесным тропинкам в глубине чащи, покуда еще не померк свет дня, а с наступлением вечера, завидев огни вражеского лагеря, боковыми дорожками потянулись прочь от него. (11) Миновав эти огни и полагая себя в безопасности, они спускались на большие дороги. Там‑то и перехватывал их засевший неприятель: перебито и захвачено было столь много, что не больше четверти всего войска избегло такой участи. (12) Заперши тирана в городе, Филопемен затем около тридцати дней провел, разоряя поля лаконцев. Он вернулся восвояси, ослабив и почти сломив мощь тирана. (13) По славе ратных подвигов ахейцы приравнивали Филопемена к римскому командующему и даже ставили его выше в том, что касается лаконской войны[87].
31. (1) Пока ахейцы воевали с тираном, римские послы объезжали союзные города в опасении, что часть из них под воздействием этолийцев отдала свою благосклонность Антиоху. (2) Меньше всего усилий они потратили на ахейцев, которые были враждебны Набису, а потому сочтены достаточно надежными и во всем прочем. (3) Прежде всего послы прибыли в Афины, оттуда в Халкиду, оттуда в Фессалию и, обратившись с речью к многолюдному собранию фессалийцев, направились дальше в Деметриаду. Там было назначено собрание магнесийцев[88], (4) а с ними следовало говорить осторожнее, все обдумывая, ибо часть их знати, изменив римлянам, полностью перешла на сторону Антиоха и этолийцев. (5) Ведь когда разнеслась весть о том, что Филиппу возвращают его сына‑заложника и прощают наложенную на него дань[89], то среди прочих безосновательных слухов возник и такой: будто римляне собираются также вернуть ему Деметриаду. (6) Эврилох, глава магнесийцев, и некоторые из его приверженцев предпочитали, чтобы все было повергнуто в смятение приходом этолийцев и Антиоха. (7) Выступать против этих смутьянов следовало так, чтобы, развеяв пустые их страхи, не лишить надежды и не оттолкнуть Филиппа, который во всех отношениях значил больше, чем магнесийцы. (8) Вот почему послы ограничились напоминанием о том, что вся Греция обязана своей свободой благодеянию римлян, а этот город в особенности: (9) ведь там не только стоял македонский гарнизон, но и был построен царский дворец, чтобы жители всегда могли созерцать своего властителя. (10) Так что толку было освобождать их, если в Филиппов дворец этолийцы приведут Антиоха и вместо старого, знакомого им царя появится новый, еще неведомый.
(11) Высшее должностное лицо магнесийцев называется магнетархом. Тогда им был Эврилох. Опираясь на эту свою власть, он заявил, что и он, и магнесийцы должны открыто сказать, что распространился слух о возвращении Деметриады Филиппу. (12) Для предотвращения этого магнесийцам надо испробовать все и на все отважиться. Увлеченный страстностью собственной речи, он по опрометчивости зашел слишком далеко, утверждая, что и теперь Деметриада лишь по видимости свободна, на самом же деле все вершится по мановению римлян. (13) При этих словах по толпе прошел разноречивый ропот: одни выражали согласие, другие негодовали, как он осмелился сказать подобное. Квинкций же воспылал таким гневом, что, простирая руки к небу, призвал богов в свидетели неблагодарности и вероломства магнесийцев. (14) Все были напуганы этим восклицанием, а один из старейшин, Зенон, пользовавшийся большим влиянием, которое заслужил как своей безукоризненно прожитой жизнью, так и неколебимой приверженностью римлянам, (15) со слезами на глазах стал упрашивать Квинкция и послов, чтобы они не вменяли в вину всему городу безумие одного человека. Пусть каждый сходит с ума лишь себе на погибель! Магнесийцы‑де обязаны Титу Квинкцию и народу римскому не просто свободой, но всем тем, что свято и дорого для людей. (16) И у бессмертных богов никто не осмелился бы просить того, что дали римляне магнесийцам. Даже лишившись рассудка, они скорей станут терзать собственное тело, чем посягнут на дружбу с римлянами!
32. (1) За его речью последовали мольбы толпы. Эврилох тайно бежал из собрания к городским воротам, а оттуда прямиком к этолийцам. (2) Ведь теперь с каждым днем этолийцы все откровеннее выказывали свое отступничество. Почти в то же самое время Фоант, глава этолийцев[90] которого посылали они к Антиоху, вернулся оттуда и привез с собой царского посла Мениппа. (3) Еще раньше чем выступить перед собранием, они прожужжали всем уши рассказами о сухопутных и морских силах царя: (4) прибудет, говорили они, великое множество пехоты и конницы, а из Индии востребованы слоны. Но главное, чем они собирались потрясти душу толпы, – это золото, которого обещали привезти столько, что хватило бы купить и самих римлян. (5) Было ясно, как подействует эта речь на собрание – ведь римским послам доносили и о приезде, и о всех действиях Мениппа с Фоантом. (6) И хотя дело это было почти безнадежное, все же Квинкций нашел полезным, чтобы на собрании присутствовали какие‑нибудь союзнические послы, которые напомнили бы этолийцам о договоре с римлянами, дерзнули бы возвысить свободный голос против царского посла. (7) Наиболее подходящими для этого сочли афинян вследствие значимости этого города и его давней дружбы с этолийцами[91]. Квинкций обратился к ним с просьбой отрядить послов на Всеэтолийское собрание.
(8) Первым на нем говорил Фоант, который доложил о своем посольстве. Затем слово было дано Мениппу. Он заявил: если бы Антиох смог вмешаться, пока дело Филиппа еще не было проиграно, это было бы самым лучшим для всех, кто живет в Греции и в Азии. (9) Каждый тогда владел бы своим и не подчинилось бы все власти и мановению римлян. (10) «Но и сейчас,– продолжал он,– стоит вам неуклонно довести до конца свои начинания – и Антиох с помощью богов и при поддержке союзников‑этолийцев сможет вернуть Греции ее былое, пошатнувшееся ныне достоинство. (11) А оно заключается в свободе, опирающейся на свои силы, а не зависящей от чужой милости». (12) Вслед за царским посольством возможность высказаться была предоставлена афинянам. Избегая всякого упоминания о царе, они говорили этолийцам об их союзе с римлянами[92] и о заслугах Тита Квинкция перед всей Грецией, (13) советуя не разрушать достигнутого самонадеянными и чересчур скороспелыми решениями. Пылкие и дерзостные замыслы хороши лишь на первый взгляд: осуществление их мучительно, а результаты печальны. Римские послы, и среди них Тит Квинкций, находятся неподалеку. (14) Лучше, пока еще не поздно, в переговорах обсудить спорные вопросы, чем снаряжать Азию и Европу на пагубную войну!
33. (1) Охочая до новшеств толпа вся была на стороне Антиоха и стояла за то, чтобы не допускать римлян в собрание. Однако старейшие среди знати добились для них разрешения высказаться. (2) Когда афиняне сообщили Квинкцию об этом постановлении, он решил отправиться в Этолию; (3) либо ему удастся как‑то поправить дело, либо все люди станут свидетелями тому, что виновники войны – этолийцы, а римляне за оружие возьмутся по праву и почти что по принуждению.
(4) Прибыв в собрание, Квинкций начал свою речь от истоков этолийско‑римского союза. Он перечислил, сколько раз другая сторона нарушала условия договора. Несколько слов сказал он и о правовом положении тех городов, о которых шел спор. (5) И если этолийцы считают, что справедливость на их стороне, то не лучше ли было бы им отрядить послов в Рим, (6) чтобы решить дело либо третейским судом, либо обратившись к сенату? Но стравливая римский народ с Антиохом, а себе отводя роль ланисты[93], этолийцы накличут великое потрясение на весь род человеческий и погибель на Грецию. Но никто так скоро не почувствует на себе ужасы этой войны, как ее подстрекатели. (7) Все это римлянин будто напророчил, но все понапрасну.
За ним говорили Фоант и другие люди того же толка; выслушанные при всеобщем одобрении, они добились того, (8) что тут же безотлагательно, не дождавшись и отъезда римлян, решено было пригласить Антиоха, чтобы освободить Грецию и рассудить этолийцев с римлянами. (9) К высокомернейшему постановлению Дамокрит, этолийский претор, добавил еще и оскорбление от себя: когда Квинкций потребовал само это постановление, тот, не смущаясь достоинством столь великого мужа, (10) заявил, что должен теперь обратиться к другим, более насущным делам, а постановление и ответ Квинкций вскоре получит в Италии на берегах Тибра[94], где этолийцы поставят свой лагерь. (11) Вот какое безумие овладело тогда этолийским племенем, вот в каком исступлении пребывали его должностные лица.
34. (1) Квинкций с послами вернулись в Коринф. Затем, поскольку каждое <...> Антиоха <...> сами этолийцы ничего не предприняли и, казалось, сложа руки ждали прихода царя[95]. (2) После отбытия римлян они больше не созывали общеэтолийское собрание, но через апоклетов (так они называют особый совет, состоящий из выбранных лиц), совещались о том, как распространить по Греции смуту. (3) Всем было ясно, что в любом городе знать и лучшие люди держатся союза с римлянами и довольны существующим положением, а к переворотам стремится толпа и все те, кто недоволен состоянием своих дел. (4) Решение, принятое этолийцами, было не просто дерзким, но даже бесстыдным как по сути, так и чаяниям – захватить Деметриаду, Халкиду и Лакедемон[96]. (5) В эти города были направлены видные люди: Фоант – в Халкиду, Алексамен – в Лакедемон, Диокл – в Деметриаду. (6) Последнему содействовал изгнанник Эврилох (как и почему он бежал, рассказано выше[97]), ведь иной надежды вернуться в отечество у него не было. (7) Наущенные письмами Эврилоха, его близкие, друзья и соумышленники вывели на многолюдную сходку его жену и детей в скорбной одежде, с масличными ветвями в руках[98] – они заклинали всех вместе и каждого по отдельности не попустить безвинному и неосужденному состариться в ссылке. (8) В простых людях пробуждено было сострадание, в негодяях и недовольных – надежда на новую смуту, затеваемую этолийцами. Итак, рассуждая каждый по‑своему, горожане повелели вызвать Эврилоха домой. (9) После этих приготовлений Диокл со всем конным войском (он был тогда начальником конницы), будто бы провожая домой воспользовавшегося его гостеприимством изгнанника, проделал в течение дня и ночи огромный путь и, оказавшись в шести милях от Деметриады, на рассвете ушел вперед с тремя отборными турмами[99], а остальной коннице велел двигаться следом. (10) Подойдя к городским воротам, он приказал всем спешиться и вести коней под уздцы, а строй сломать, чтобы походить скорее на свиту начальника, чем на передовой отряд войска. (11) Оставив одну турму у ворот, чтобы не оказаться отрезанным от подтягивающейся сзади конницы, Диокл за руку проводил Эврилоха домой. Они шли посреди города через форум под приветственные возгласы множества встречных. (12) Вскоре весь город наполнился конниками, которые стали занимать нужные им места. Тут разосланные по домам убийцы уничтожили главных из тех, кто держался другой стороны. Так Деметриада оказалась в руках этолийцев.
35. (1) В Лакедемоне надо было не город брать силой, но хитростью захватить тирана, (2) которого римляне уже лишили приморских городов, а ахейцы попросту заперли в стенах Лакедемона. Тот, кто взялся убить его, стяжал бы великую благодарность лакедемонян. (3) Повод отправить туда людей имелся – ведь Набис, восставший по наущению этолийцев, теперь сам докучал им просьбами о подкреплениях. (4) Алексамену была дана тысяча пехотинцев и тридцать отборных конников из молодежи. Этих последних претор Дамокрит в уже упомянутом тайном совете этолийского племени напутствовал так: (5) пусть они не думают, будто отправляются на войну с ахейцами или вообще на какое‑то дело, доступное их предположениям. Чего бы от них не потребовал вдруг, сообразуясь с обстановкой, Алексамен, они должны беспрекословно выполнить все, и даже если дело покажется им неожиданным, безрассудным, дерзким, им следует все воспринять так, как если бы они точно знали, что для одного этого и посланы туда из дому.
(6) С так подготовленными людьми Алексамен явился к тирану и тотчас его обнадежил: (7) Антиох, мол, уже переправился в Европу; скоро он будет в Греции, скоро заполонит и сушу, и море оружьем своим и мужами[100]. Римлянам предстоит убедиться, что они имеют дело не с Филиппом: невозможно сосчитать, сколько тут пехоты, конницы, кораблей; а строй слонов обеспечит победу в войне одним своим видом. (8) Этолийцы готовы со всей армией явиться в Лакедемон, как только потребуется, но пока что они хотят показать все свои силы прибывающему царю. (9) Да и Набису не следует допускать, чтобы его воины коснели в безделье, сидя по домам, – пусть он выводит их за город и устраивает им смотры в полной выкладке, укрепляя этим их дух и упражняя тело; (10) ведь привычка облегчает труды, а обходительность и доброжелательство полководца способны их превратить даже в удовольствие.
После этого они часто стали выводить войско на поле перед городом, к реке Евроту. (11) Телохранители тирана всегда находились в гуще рядов, а сам он много с тремя всадниками, среди которых обычно был и Алексамен, разъезжал перед строем, осматривая его от одного фланга до другого. (12) На правом крыле стояли этолийцы: и те, что уже раньше служили у тирана во вспомогательных частях, и прибывшая с Алексаменом тысяча воинов. (13) Во время этих смотров Алексамен взял себе за привычку то находиться среди немногочисленных спутников Набиса, вместе с ним объезжавших строй, и давать по ходу дела советы, то (14) скакать на правый фланг к своим и вскоре возвращаться к тирану, словно отдав необходимые распоряжения. (15) Но в тот день, который Алексамен назначил для исполнения замысла, он немного поездил верхами с тираном, а потом ускакал к своим и так обратился к тем конникам, что с ним вместе посланы были в Лакедемон: (16) «Теперь – к делу. Тому самому, что вам приказано выполнить твердой рукой под моим водительством. (17) Мужайтесь – дух ваш и тело должны быть готовы. Смотрите, что буду делать я, и пусть ни один не останется в стороне. А кто промедлит или поступит по‑своему, не по‑моему, тот пусть знает – возврата домой[101] ему нет!» Ужас объял всех. Они вспомнили, с какими напутствиями их снаряжали в дорогу. (18) Тиран направлялся к ним от левого фланга. Тут Алексамен приказывает конникам опустить копья и не спускать глаз со своего предводителя. И сам он собирается с духом, пришедшим было в смятение от мыслей о предстоящем. Но тот уже рядом – Алексамен кидается на него и, пронзив коня, сбрасывает тирана на землю; (19) конники колют лежащего. Много ударов пришлось на панцирь, пока наконец они добрались до неприкрытых частей тела. Тиран испустил дух, прежде чем из середины строя к нему подоспели на выручку.
36. (1) Алексамен, пришпорив коня и ведя за собою всех этолийцев, помчался захватывать царский дворец. (2) Телохранители, на чьих глазах это все разыгралось, сперва оцепенели от страха; (3) затем, увидев, что этолийский отряд удаляется, они сбежались к брошенному телу тирана, превратившись из охранителей его жизни и отмстителей смерти в простую толпу зевак. (4) Никто бы не шевельнулся, если бы тут же была объявлена сходка, куда, отложивши оружие, явилась бы вся толпа и где была бы произнесена подходящая к случаю речь, а потом многочисленные этолийцы держались бы вместе вооруженным отрядом, не причиняя никому вреда. (5) Но, как и должно было быть, вероломные злоумышленники все сделали себе на скорейшую гибель. (6) Их предводитель, запершись в царском дворце, день и ночь потратил, обшаривая сокровищницы тирана; этолийцы принялись грабить, словно захваченный, город, освободителями которого они и хотели выглядеть. (7) Гнусное поведение и высокомерие этолийцев побудили лакедемонян собраться на сходку. Одни говорили, что нужно, изгнав врага, воспользоваться случаем и вернуть себе свободу, похищенную у них в тот самый миг, когда, казалось, она восстанавливается. Другие предлагали для вида воспользоваться кем‑нибудь из царского рода, чтобы возглавить движение. (8) Лаконик[102], мальчик такого происхождения, воспитывался вместе с детьми тирана. И вот горожане сажают его на коня и, взявшись за оружие, избивают этолийцев, рыщущих по городу. (9) Потом они нападают на дворец и там приканчивают Алексамена, сопротивлявшегося с горсткой своих. Этолийцы, что собрались у Халкиойка (это медный храм Минервы[103]), были перебиты. (10) Немногие, бросив оружие, бежали – частью в Тегею, частью – в Мегалополь. Там они были захвачены властями и проданы с торгов[104].
37. (1) Прослышав об убийстве тирана, Филопемен отправился в Лакедемон. Найдя город в полнейшем смятении и ужасе, (2) он созвал знатных горожан и, произнеся речь, какую следовало бы держать Алексамену, присоединил лакедемонян к Ахейскому союзу. (3) Это удалось ему тем легче, что почти тогда же к Гитию пришел и Авл Атилий с двадцатью четырьмя квинкверемами.
(4) В эти же дни Фоант действовал вокруг Халкиды. Он снесся с Эвтимидом, знатным мужем, который изгнан был из Халкиды сторонниками союза с Римом, вошедшими в силу после прибытия Тита Квинкция и послов; (5) Фоанту помогал также и Геродор, купец из Киоса, очень богатый, а потому могущественный и в Халкиде. Приверженцы Эвтимида были готовы выдать город Фоанту, но ему отнюдь не сопутствовала та же удача, что позволила этолийцам через Эврилоха овладеть Деметриадой. (6) Эвтимид из Афин, где он предпочел поселиться, отправился сначала в Фивы, а оттуда в Салганеи, Геродор же – в Троний. (7) Неподалеку оттуда, на Малийском заливе, Фоант держал две тысячи пехотинцев, двести конников и до тридцати легких грузовых судов. Геродору было приказано на этих судах с шестьюстами пехотинцами переправиться на остров Аталанту, (8) чтобы оттуда плыть дальше к Халкиде, как только узнает, что сухопутные силы уже подходят к Авлиде[105] и Еврипу. (9) А сам Фоант, двигаясь по большей части ночью, быстро, как мог, вел остальное войско к Халкиде.
38. (1) Высшая власть в Халкиде принадлежала после изгнания Эвтимида Микитиону и Ксеноклиду. Сами ли они заподозрили неладное, или им донесли о заговоре, но только, сначала охваченные страхом, они не надеялись ни на что, кроме бегства. (2) Однако позже, когда страх унялся, стало понятно, что преданным, брошенным на произвол судеб останется и отечество, и союз с римлянами. И вот они придумали выход.
(3) В это время в Эретрии как раз справлялось ежегодное священнодействие в честь Дианы Амаринфской[106], праздновать которое сходятся как тамошние жители, так и каристийцы. (4) Туда‑то и послали Микитион и Ксеноклид, умоляя эретрийцев и каристийцев как уроженцев того же острова сжалиться над их долей и вспомнить о союзе с римлянами. Да не попустят они стать Халкиде этолийской – ведь, захватив город, они овладеют и Евбеей. Суровыми господами были македоняне – еще невыносимее будут этолийцы. (5) Уважение к римлянам побудило города действовать – (6) ведь они успели уже изведать как доблесть римлян на войне, так и их справедливость и благожелательность после победы. Итак, оба города вооружили и отправили в поход весь цвет своей молодежи. (7) Халкидцы препоручили им охрану городских стен, а сами всем войском переправились через Еврип и разбили лагерь у Салганей[107]. (8) Оттуда к этолийцам отряжен был сначала гонец, а затем и послы спросить, что же халкидцы сказали или сделали такого, чтобы этолийцы, союзники их и друзья, пошли брать приступом их город. (9) Фоант, предводитель этолийцев, ответил, что не брать город идут они, но освобождать его от римлян; (10) сейчас, дескать, халкидцы закованы в цепи, пусть более блестящие, но и более тяжкие, чем в те времена, когда у них в крепости стоял македонский гарнизон. Но халкидцы возражали, говоря, что никем они не порабощены и в защите ничьей не нуждаются. (11) Так переговорив, они разошлись; послы вернулись к своим, а Фоант с этолийцами – восвояси, поскольку все надежды они возлагали на неожиданность нападения, (12) а к правильной войне и осаде города, укрепленного с суши и с моря, были совсем не готовы. (13) Эвтимид, услышав, что его соотечественники разбили лагерь у Салганей, а этолийцы уходят, и сам возвратился из Фив в Афины. (14) Геродор же несколько дней провел в напряженном ожидании на Аталанте; так и не дождавшись условленного знака, он послал дозорное судно узнать, в чем причина задержки. Убедившись, что союзники отказываются от предприятия, он отправился назад, в Троний, откуда и прибыл.
39. (1) Квинкций, тоже услыхав о случившемся, двинулся с кораблями из Коринфа и в халкидском Еврипе повстречался с царем Эвменом[108]. (2) Было решено, что пятьсот воинов Эвмена остаются в Халкиде для защиты города, а сам царь направляется в Афины. (3) Квинкций продолжал путь в Деметриаду: он рассчитывал на то, что пример освобожденной Халкиды побудит и магнесийцев к восстановлению союза с римлянами. (4) И вот, желая обеспечить какую‑то поддержку своим сторонникам, он написал претору фессалийцев[109] Энному, чтобы тот вооружал молодежь, а в Деметриаду Квинкций послал вперед себя Виллия разузнать, какие там настроения. Он собирался приступить к делу только в том случае, если хоть часть горожан склоняется к соблюдению прежнего союза. (5) Виллий прибыл на квинквереме ко входу в гавань. Когда туда высыпал весь народ магнесийцев, он спросил, чего им хочется больше: чтобы он пришел к ним как друг или же как враг. (6) Магнетарх Эврилох отвечал, что Виллий прибыл к друзьям, но лучше бы он не входил в гавань, а позволил бы магнесийцам жить в согласии и свободе и не возбуждал бы толпу под видом переговоров. (7) Далее речи перешли в препирательство: римлянин бранил магнесийцев за неблагодарность, пророчил им неминуемые бедствия, а толпа роптала, обвиняя то сенат, то Квинкция. Так, ничего не добившись, Виллий вернулся к Квинкцию, который послал гонца к претору[110] – сказать, чтобы тот уводил войско домой. (8) А сам Квинкций вернулся с кораблями в Коринф.
40. (1) Греческие дела, переплетшиеся с римскими, отклонили в сторону мой рассказ, и не потому что описание их стоило бы труда само по себе, а потому что это они послужили причиной войны с Антиохом.
(2) После того как были избраны консулы на будущий год [191 г.] (ибо именно с этого места я отклонился в сторону), консулы Луций Квинкций и Гней Домиций отправились к провинциям: первый против лигурийцев, второй против бойев. (3) Бойи были замирены, и даже все их сенаторы вместе с детьми и начальники с конницей – всего до полутора тысяч человек – сдались консулу. (4) Другой консул во многих местах разорил лигурийские земли и овладел несколькими крепостями. Оттуда не только вывезена была разного рода добыча и пленники, но были также возвращены некоторые римские граждане и союзники, находившиеся во власти врага[111].
(5) В том же самом году по сенатскому решению и по постановлению народа была выведена колония в Вибону[112]. Отправилось туда три тысячи семьсот пехотинцев и триста конников. (6) Вывели ее триумвиры Квинт Невий, Марк Минуций и Марк Фурий Крассипед. Пехотинцам дали по пятнадцать югеров земли на каждого, а конникам – вдвое. До раздела земля эта принадлежала бруттийцам; бруттийцы ее отобрали у греков.
(7) Тогда же в Риме случились два очень пугающих бедствия; одно было долгим, но менее тяжким: тридцать восемь дней колебалась земля. Столько же дней, тревожных и полных страха, оставались приостановленными все дела. По этому поводу были проведены трехдневные молебствия. (8) Второе несчастье принесло уже не только пустые страхи, но настоящее несчастье для многих: это был пожар, начавшийся с Бычьего рынка, – в течение дня и ночи пылали все здания, обращенные к Тибру. Сгорели все лавки с товарами, стоившими больших денег.
41. (1) Год уже подходил к концу; со дня на день настойчивей делались слухи о войне с Антиохом и росла озабоченность сенаторов. (2) Они уже рассуждали о том, какие провинции дать должностным лицам будущего года, чтобы те могли лучше подготовиться. (3) Решили одному из консулов поручить Италию, а другому, что сенат сочтет нужным (все знали, что это война с Антиохом). (4) Тот, кому выпал бы этот жребий, должен был получить четыре тысячи пехоты и триста конников из римских граждан, а также шесть тысяч пехоты и четыреста конников из латинов‑союзников. (5) Набрать их поручено было консулу Луцию Квинкцию[113], чтобы без всякой заминки новый консул мог бы тут же отправиться, куда укажет ему сенат. (6) О преторских провинциях также принято было решение: при жеребьевке первому выпадала городская претура и вместе с нею и разбор дел между гражданами и иноземцами; второму – Бруттий; третьему – флот, чтобы плыть, куда укажет сенат; четвертому – Сицилия, пятому – Сардиния, шестому – Дальняя Испания[114]. (7) Помимо этого, консулу Луцию Квинкцию поручено было набрать два новых легиона из римских граждан и еще двадцать тысяч пехоты и восемьсот всадников из союзников и латинов. Это войско предназначалось претору, который будет действовать против бруттийцев.
(8) В этот год [192 г.] на Капитолии были посвящены два храма Юпитеру: один – выстроенный по обету Луция Фурия Пурпуреона[115], тогда претора на галльской войне, другой – по его же обету, который он дал уже будучи консулом. Посвятил их дуумвир Квинт Марций Ралла.
(9) В том же году было вынесено много суровых приговоров ростовщикам[116]. Частных лиц обвиняли курульные эдилы Марк Тукций и Публий Юний Брут. (10) На деньги от пеней, взысканных с осужденных, Капитолий был украшен позолоченными квадригами, а в святилище Юпитера над кровлей выставлено двенадцать позолоченных щитов. Те же эдилы возвели портик в Дровяниках за Тройными воротами[117].
42. (1) Напряженно готовились к новой войне римляне – не отставал и Антиох. (2) Три только города задерживали его: Смирна, Александрия Троадская и Лампсак[118]. Он пока что не мог ни взять их силой, ни склонить к дружескому соглашению. Но не хотел он и оставлять их в своем тылу, переправляясь в Европу. Удерживали его также размышления о Ганнибале. (3) Сначала царь затянул дело с отправкой беспалубных судов, которые он собирался послать с Ганнибалом в Африку; (4) потом начались обсуждения: а стоит ли вообще его посылать? Особенно постарался тут этолиец Фоант, который, ввергнув в смуту всю Грецию, докладывал о том, что захвачена Деметриада. (5) И подобно тому как грекам он сочинял про царя небылицы, преувеличивая его мощь, и тем многих воодушевил, так же точно теперь пустыми речами обнадеживал он самого царя: все, мол, призывают его в своих молитвах, люди сбегутся‑де на берег, чтобы высматривать приближение царского флота; (6) Фоант же осмелился отговаривать царя от уже почти что им принятого решения о Ганнибале: не стоит отделять никакой части от царского флота, (7) а уж если корабли будут отправлены, то пусть ими командует кто угодно, только не Ганнибал. (8) Он изгнанник. Он пуниец. Его судьба и нрав могут менять его замыслы тысячу раз на дню. (9) И даже сама воинская его слава, которая всех влечет к нему, как к невесте приданое, для царского полководца избыточна. Царь – вот кто должен быть на виду у всех – единственный вождь, единственный повелитель! (10) Загуби Ганнибал доверенный ему флот или войско, урон будет точно таков же, как если бы ими командовал любой другой. Но удайся ему что‑нибудь, и вся слава достанется Ганнибалу – не Антиоху. (11) Если же в этой великой войне удастся одолеть римлян, то есть ли надежда, что Ганнибал согласится жить под властью царя, что подчинится одному человеку, – он, который, можно сказать, и собственному отечеству не подчинился? (12) Не для того он с молодых лет воспитывал в своей душе надежду властвовать над всем миром, чтобы в старости терпеть над собой господина. (13) Царь не нуждается в Ганнибале как полководце – его можно использовать как спутника и советника. (14) Умеренная выгода от его великого дара не будет ни обременительна, ни бесполезна: а когда требуют слишком многого, это тягостно и для дающего, и для получающего.
43. (1) Никто так не склонен к зависти, как те, чье дарование не отвечает их происхождению и положению, ибо они ненавидят доблесть и одаренность в других. (2) Тотчас же решение об отправке Ганнибала, единственное полезное из принятых царем в начале войны, было отменено[119]. Отпадение от римлян Деметриады, перекинувшейся к этолийцам, прибавило спеси царю, и он постановил не откладывать более вторжения в Грецию. (3) Прежде чем отчалить, он сошел на берег в Илионе, чтобы принести жертву Минерве[120]. Вернувшись к флоту, он выступил в поход, имея сорок крытых кораблей и шестьдесят беспалубных. За ним следовало двести грузовых судов со всякого рода припасами и прочим снаряжением для войны. (4) Сначала царь прибыл на остров Имброс, оттуда переправился на Скиат. Собрав там рассеявшиеся в открытом море корабли, он достиг материка и причалил сперва в Птелее[121]. (5) Там его встречал магнетарх Эврилох и магнесийская знать из Деметриады. Обрадовавшись этой многолюдной встрече, царь на другой день ввел корабли в городскую гавань, а войско расположил неподалеку. (6) У него было десять тысяч пехоты, пятьсот всадников и шесть слонов – сил этих не хватило бы даже для завоевания одной беззащитной Греции, тем менее достало бы их для войны с римлянами.
(7) Когда пришла весть о высадке Антиоха в Деметриаде, этолийцы, созвав собрание, постановили призвать царя. (8) А тот, уже зная, что такое решение будет принято, покинул Деметриаду и двинулся к Фаларам, что в Малийском заливе. (9) Приняв там от этолийцев их постановление, он прибыл в Ламию, где толпа с великим одушевлением встретила его криками, рукоплесканиями и прочими знаками, какими чернь выражает бьющий через край восторг.
44. (1) Антиох явился в собрание. Претор Феней и другие старейшины с трудом водворили тишину, и царь начал говорить. (2) Он попросил извинения за то, что прибыл с куда меньшими силами, чем все надеялись и рассчитывали. (3) Это, сказал он, должно служить лучшим знаком его великого благорасположения к этолийцам – ведь он, даже не успев достаточно подготовиться, не дождавшись поры мореплавания[122], без колебаний явился по первому зову их послов. Он, продолжал Антиох, был уверен, что, стоит ему показаться на глаза этолийцам, как они тотчас увидят в нем единственного своего защитника. (4) Впрочем, он сполна осуществит и надежды тех, кто пока выглядит обманувшимся в своих ожиданиях. (5) Лишь только придет пора мореплавания, он заполнит всю Грецию оружьем, мужами[123], конями, а все побережье – своими флотами. (6) Он не постоит ни за расходами, ни за трудами, будет идти навстречу опасности, пока не сбросит с их шеи римского ярма и не дарует истинную свободу Греции, а главенствующее в ней положение – этолийцам. (7) Вместе с войсками из Азии прибудет множество всяких припасов, а пока этолийцы должны снабдить его воинов достаточным количеством зерна и всем прочим по умеренным ценам.
45. (1) Произнеся это при великом одобрении присутствующих, царь удалился. (2) После его ухода начался спор между двумя этолийскими вождями, Фенеем и Фоантом. (3) Феней считал, что Антиохом надо воспользоваться не как предводителем в войне, а скорее как миротворцем и третейским судьей в споре этолийцев с римским народом. (4) Сам приход царя и его величие возымеют большее действие на римлян, внушат им большее почтенье, чем сила оружия. Многое из того, чего не добиться вооруженной борьбой, люди уступают добровольно – только бы не воевать. (5) А Фоант возражал: не к миру Феней стремится, он хочет только расстроить приготовления к войне, чтобы от пресыщения разговорами напор царя растерял свою мощь и римляне выиграли время для собирания сил. (6) Столько посольств отправивши в Рим, столько раз обсуждая дела с самим Квинкцием, этолийцы достаточно убедились, что от римлян справедливости не добиться. Да разве молили бы они о помощи Антиоха, останься у них хоть какая‑нибудь надежда! (7) Эта помощь пришла быстрее, чем все ожидали, но не следует расхолаживаться; напротив того, нужно молить царя, чтобы он, хотя сам (что всего важнее) пришел к ним заступником Греции, еще вызвал бы также свои сухопутные и морские силы. (8) Будучи вооружен, царь чего‑то добьется. Безоружный, он ничего не поделает с римлянами, не защитит не только что этолийцев, но даже и самого себя!
(9) Это мнение одержало верх. Собрание решило объявить царя главнокомандующим и отрядило к нему тридцать вождей, чтобы он с ними совещался в случае необходимости.
46. (1) Итак, собрание было распущено, и толпа разошлась по своим городам. На другой день царь держал совет с этолийскими апоклетами[124] о том, откуда ему начинать войну. (2) Решено было первым делом напасть на Халкиду, чью стойкость недавно тщетно испытывали этолийцы[125]: для этого дела нужнее была быстрота, чем большие усилия и приготовления. (3) Итак, царь двинулся через Фокиду с той тысячей пехотинцев, что шла за ним от Деметриады. А предводители этолийцев выступили другой дорогой с немногими молодыми воинами и, встретившись у Херонеи с царем, последовали за ним на десяти палубных судах. (4) Поставив лагерь у Салганей, царь вместе с этолийскими вождями на кораблях переправился через Еврип. Когда он ступил на берег неподалеку от гавани, халкидские должностные лица и знать вышли за городские ворота. По нескольку человек от каждой стороны встретились для переговоров. (5) Этолийцы с жаром уговаривали халкидцев, не изменяя дружбе с римлянами, принять и царя в свои друзья и союзники: (6) ведь он переправился в Европу не для разжигания войны, а ради освобождения Греции – освобождения не на словах, не притворного, какое принесли с собой римляне, а на деле. (7) Ничто‑де не принесет греческим городам такой пользы, как установление дружбы с обеими державами: тогда от несправедливости, причиненной любою из них, греков обезопасит верность и подмога другой. (8) Но если халкидцы не примут царя, то пусть знают, что ждет их в ближайшем будущем: римская помощь далеко, а враждебный Антиох у ворот, и противостоять ему собственными силами они не в состоянии.
(9) Отвечая на это, Микитион, один из халкидских начальников, сказал, что он удивлен: кого это собрался освобождать Антиох, оставив свое царство и переправившись в Европу; (10) ведь он, Микитион, не знает в Греции ни одного города, который имел бы римский гарнизон в своих стенах, или платил бы дань, или, связанный неравноправным договором, вынужден был бы против воли терпеть его условия. (11) Вот и халкидцы не нуждаются ни в спасителе их свободы – ибо они свободны, ни в заступнике – ибо, облагодетельствованные римским народом, они наслаждаются миром, как и свободой. (12) А от дружбы с царем они не отказываются и с самими этолийцами тоже – так пусть те для начала поступят по‑дружески: покинут остров и удалятся. (13) Ведь халкидцы решили твердо: их в свои стены не принимать и даже никакого союза не заключать, иначе как с одобрения римлян.
47. (1) Когда этот ответ был передан царю на корабль, где тот находился, Антиох решил пока что вернуться в Деметриаду – не столько при нем было войск, чтобы сделать что‑нибудь. (2) Там царь стал советоваться с этолийцами, как действовать дальше, коль скоро первое начинание сорвалось. Было решено испытать беотийцев, ахейцев и афаманского царя Аминандра. (3) И Антиоху, и этолийцам казалось, будто беотийское племя отвратилось от римлян еще со времен смерти Брахилла и последовавших за нею событий[126]; (4) они были также уверены, что ахейский вождь Филопемен ненавидит Квинкция[127] и сам ему ненавистен из‑за соперничества в Лаконской войне. (5) А жена Аминандра, Апама, была дочерью некоего мегалополитанца Александра, который мнил себя потомком Александра Великого[128], почему и нарек двух своих сыновей Филиппом и Александром, а дочь – Апамой. (6) Просватанную за царя сестру сопровождал в Афаманию ее старший брат Филипп. (7) Этого легкомысленного человека этолийцы с Антиохом распалили надеждой на македонский престол: он‑де выкажет свое истинно царское происхождение, привлечет Аминандра и афаманов на Антиохову сторону. (8) И это пустословие, эти вздорные обещания подействовали не только на Филиппа, но даже на Аминандра[129].
48. (1) В Ахайе послы Антиоха и этолийцев были в присутствии Тита Квинкция представлены собранию в Эгии. (2) Первым выслушали Антиохова посланца. Суесловный, как все, кто кормится от царских щедрот, он наполнил моря и земли праздным звуком своих речей. (3) Он говорил, что в Европу через Геллеспонт переправляются бессчетные толпы конников, частью латников (их называют катафрактами[130]), а частью – наездников‑лучников, от которых невозможно укрыться, – ведь они, даже спасаясь бегством, отстреливаясь на скаку, без промаха поражают противника. (4) Помянув эти конные полчища, и сами способные опрокинуть соединенное войско хоть всей Европы, царский посол добавил к ним и многочисленную пехоту. (5) Тут он принялся стращать ахейцев неслыханными именами племен, называя дахов, мидийцев, элимеев, кадусиев[131]. (6) Что же касается царского флота, какого никакие гавани Греции и вместить‑то не смогут, то правое его крыло образуют сидонцы и тирцы, левое же – арадяне и памфилийские сидяне, а с этими народами никому и никогда не сравняться ни в морском деле, ни в доблести. (7) А уж о богатствах Антиоха и всяком военном снаряжении излишне, мол, и говорить: ахейцы сами знают, сколь изобильны золотом были от века царства Азии. Итак, продолжал посол, римлянам предстоит иметь дело не с Ганнибалом и не с Филиппом (ведь первый был главою одного только города, а второй царствовал лишь в Македонии), но с великим царем всей Азии и части Европы. (8) И хотя царь явился от самых дальних пределов Востока ради того, чтобы освободить Грецию, ни одно из его требований не понуждает ахейцев нарушить их верность римлянам – старым союзникам и друзьям. (9) Антиох не просит их браться вместе с ним за оружие и воевать против римлян – пусть только не берут ничью сторону. Им как общим друзьям пристало желать мира для тех и других, а не вмешиваться в войну. (10) Примерно о том же просил и этолийский посол Архидам: пускай‑де ахейцы пребывают в бездействии – это самое простое и самое безопасное; оставаясь зрителями войны, они будут ожидать развязки чужих судеб, нисколько не искушая собственной. (11) Затем невоздержанность языка повлекла Архидама дальше, и он стал бранить то римлян вообще, то прямо Квинкция. (12) Он твердил о неблагодарности, попрекал их тем, что не только победа над Филиппом куплена‑де этолийской доблестью, но даже спасение самого Квинкция и его войска – дело этолийцев. (13) Где и когда исполнял этот римлянин свои обязанности полководца? Его и в строю‑то можно было увидеть, только когда он гадал по птицам, закалывал жертву и возглашал обеты, наподобие жалкого жреца‑прорицателя, а сам Архидам тем временем вместо него подставлял свое тело вражеским стрелам[132].
49. (1) На это Квинкций заметил, что Архидам больше думает о тех, в чьем присутствии он говорит, чем о тех, к кому обращается. (2) Ахейцам‑то хорошо известно, что грозны этолийцы лишь на словах, а не в деле, больше на сходках, чем в боевом строю. (3) Так что не об ахейцах печется теперь Архидам – он знает, что им этолийцы и без того хорошо знакомы. Выхваляется он перед царскими послами, а через них – перед отсутствующим царем. (4) Если кто‑нибудь раньше не смог понять, что же свело друг с другом Антиоха и этолийцев, то теперь ему это станет ясно из посольских речей: они по очереди лгут и бахвалятся мощью, которой у них нет, воодушевляя друг друга пустой надеждой и сами от этого воодушевляясь. (5) «Этолийцы, – говорил Квинкций, – рассказывают, будто они победили Филиппа, доблестью своею защитили римлян, а также, как вы только что слышали, что за ними пойдете и вы, и прочие города и народы; царь же, со своей стороны, чванится полчищами пехотинцев и конников, и уже моря не видно от его кораблей, (6) но все это очень похоже на тот обед, каким потчевал меня в Халкиде мой гостеприимец, хороший человек и радушный хозяин. Он обходительно принимал нас в разгар лета, а когда мы подивились, откуда у него в это время года такое изобилие разнообразной дичи, (7) он, улыбнувшись и не хвастаясь, как наши нынешние противники, объяснил, что все, казавшееся нам мясом различных диких зверей, изготовлено из домашней свинины с помощью разных приправ»[133]. (8) Это же самое, продолжал Квинкций, можно сказать о военных силах царя, которыми здесь только что бахвалились. Нам говорили о разных родах войск, поминали неслыханные имена различных племен – всех этих дахов, мидийцев, кадусиев, элимеев. Да это же всё сирийцы, а значит, душою скорее рабы, чем воины. (9) «А если бы мог я, ахейцы, въявь показать вам, как метался великий царь то туда, то сюда – из Деметриады то в Ламию на собрание этолийцев, то в Халкиду, – (10) вы бы увидели, что в царском лагере едва наберется каких‑то неполных два легиона; увидели бы, как царь чуть ли не с протянутою рукой выклянчивает у этолийцев продовольствие, (11) чтобы выдать воинам хлебное довольствие; как он попрошайничает, как обещает лихву, моля ссудить ему денег для выплаты жалованья; как стоит у ворот Халкиды, а его туда не пускают; как возвращается в Этолию, повидав лишь Авлиду и Еврип. Зря доверился Антиох этолийцам, а этолийцы – царскому тщеславию. (12) Тем меньше у вас оснований вдаваться в обман – положитесь на проверенную и испытанную дружбу римлян. (13) А то, что тут выдают вам за наилучшее – не ввязываться в войну, – это самое невыгодное для вас. Ведь именно так вы, не стяжав благодарности и не явив достоинства, станете только наградой для победителя».
50. (1) Такой ответ Квинкция своим противникам был найден очень удачным, и его речь встретила благосклонность друзей. (2) Без споров и без сомнений ахейцы постановили, что у их племени и враги, и союзники те же самые, что и у римлян; было решено объявить войну и Антиоху, и этолийцам. (3) Кроме того, ахейцы тотчас послали подкрепления, куда посоветовал Квинкций; пятьсот воинов в Халкиду и пятьсот – в Пирей. (4) Дело в том, что в Афинах чуть не дошло до мятежа, когда некоторые в надежде на воздаяние принялись переманивать на сторону Антиоха продажную чернь, – в конце концов те, кто поддерживал римлян, призвали Квинкция, и по обвинению некоего Леонта зачинщик смуты Аполлодор был осужден и изгнан.
(5) Так что и от ахейцев посольство привезло царю неутешительный ответ. Беотийцы же не ответили наверняка: вот, мол, когда Антиох придет к ним в Беотию, тогда они и подумают, что им делать.
(6) Узнав, что ахейцы и царь Эвмен отправили подкрепления в Халкиду, Антиох решил поторопиться, чтобы упредить их и по возможности перехватить на подходе. (7) И вот он посылает Мениппа примерно с тремя тысячами воинов и Поликсенида со всем флотом, а сам трогается в путь через несколько дней, ведя шесть тысяч своих и еще тех, не слишком многочисленных, этолийцев, которых можно было собрать в Ламии. (8) Пятьсот ахейцев и скромное подкрепление от царя Эвмена под предводительством халкидца Ксеноклида прошли еще не занятыми дорогами и, благополучно переправившись через Еврип, прибыли в Халкиду. (9) Когда же подошли римские воины, числом тоже около пятисот, оказалось, что Менипп уже поставил лагерь перед Салганеями, у Гермея – там, где переправа из Беотии на остров Евбею. (10) С римлянами был Микитион, посланный из Халкиды к Квинкцию с просьбой об этом самом подкреплении. (11) Убедившись, что проход занят неприятелем, он отказался идти к Авлиде и поворотил к Делию, чтобы переправиться на Евбею оттуда[134].
51. (1) Делий – это храм Аполлона, нависающий над морем. От Танагры он отстоит на пять миль, а от него до евбейского берега меньше четырех миль по морю. (2) Здешнее капище и священная роща при нем пользовались той неприкосновенностью и тем заветным правом, коими обладают храмы, называемые у греков «убежищами»[135]. К тому же война еще не была объявлена, и не было слышно, чтобы уже обнажились мечи и пролилась кровь. (3) Так что воины нимало не беспокоились – одни осматривали храм и рощу, другие без оружия бродили по берегу, а большинство рассыпалось по окрестным полям в поисках дров и продовольствия. (4) Вдруг Менипп, напав на рассеявшихся, перебил их, а около пятидесяти захватил живыми. Лишь очень немногим удалось бежать, среди них и Микитиону, подобранному небольшим грузовым судном. (5) Это происшествие не только огорчило Квинкция и римлян, понесших чувствительную потерю, но и утвердило их в праве начать войну с Антиохом. (6) Царь, приведши войско к Авлиде, снова отправил в Халкиду посланцев – частью из своих людей, частью из этолийцев; они говорили то же самое, что и прежде, но на сей раз уже с более внушительными угрозами. Антиох без труда добился, чтобы перед ним открылись городские ворота – Микитион и Ксеноклид тщетно пытались этому воспрепятствовать. (7) Те, кто держал сторону римлян, с приходом царя покинули город. Ахейские и Эвменовы воины держались в Салганеях, а немногочисленные римляне усиливали крепостцу в Еврипе, чтобы сторожить переправу. (8) Салганеи были осаждены Мениппом, а еврипская крепость – самим царем. Первыми сдали свое укрепление ахейцы и Эвменовы воины, выговорив себе право беспрепятственно уйти. Римляне обороняли Еврип с большим упорством, (9) но в конце концов и они, запертые и с суши, и, с моря, видя, как подвозятся стенобитные орудия и приспособления, не снесли осады. (10) Когда главный город Евбеи пал, прочие города острова тем более не посмели оказать царю неповиновение. Получив в свою власть такой большой остров и столько нужных городов, Антиох считал, что война началась для него удачно.
[1] 1.О назначении Секста Дигития в Ближнюю Испанию см.: XXXIV, 43, 7, о кампании Марка Катона см.: XXXIV, 11–21, о его возвращении и триумфе см.: XXXIV, 46, 2.
[2] 2.О назначении Публия Корнелия Сципиона Назики см.: XXXIV, 43, 7. Термин пропретор употреблен, видимо, не в строгом смысле, а для обозначения его власти по истечении срока преторских полномочий до прибытия преемника. Лузитания – область на западе Пиренейского полуострова. Обычно отождествляется (очень приблизительно) с территорией совр. Португалии. Подробней см. в примеч. 100 к кн. XXVII. Лузитанцы (само название иберийское, личные имена указывают на сильное кельтское влияние) с особым упорством сопротивлялись римлянам.
[3] 3.Обет был исполнен в 191 г. до н.э. См.: XXXVI, 36, 1–2.
[4] 4.Возможно, об этом же городе на р. Бетис говорится у Плиния (Естественная история, III, 11).
[5] 5.О назначении Гая Фламиния см.: XXXIV, 55, 6.
[6] 6.Два легиона, стоящие в Риме в запасе.
[7] 7.Такой набор войск для военных действий в Испании выглядит необычным, возможно, поэтому Ливий здесь и ссылается на свой источник.
[8] 8.Ср.: XXXIV, 56, 4.
[9] 9.Мутина (совр. Модена) – римская колония в Предальпийской Галлии (по сю сторону Пада).
[10] 10.См. примеч. 2 к кн. XXXIII.
[11] 11.См. примеч. 95 к кн. XXXI.
[12] 12.Марк Клавдий Марцелл был консулом в 196 г. до н.э. (XXXIII, 25, 4), Тиберий Семпроний Лонг – в 194 г. до н.э. (XXXIV, 42, 3).
[13] 13.Ср. ниже, гл. 24, 6.
[14] 14.Это слово в древнейшие времена обозначало не только промежуток между двумя царствованиями, но и порядок, обеспечивавший преемственность верховной власти и согласья ее с богами (выясняемого посредством ауспиций). В описываемое здесь время «междуцарствие» (т.е. назначение интеррекса и т.д.) стало уже просто способом (хотя и чрезвычайным) проводить консульские выборы, когда ни тот, ни другой консул не мог на них председательствовать. Подробней см.: I, 17, 5 сл.; XXII, 33, 9 сл. и примеч. 159 к кн. XXII.
[15] 15.См. выше, гл. 5, 1 и примеч. 12. Сам он в свое консульство воевал с галлами с переменным успехом, но получил триумф над инсубрами.
[16] 16.Ср.: Плавт. Куркулион, 509 сл. (о ростовщиках): «Немало против вас народ уж утверждал законов, а вы их тотчас обойти найдете путь окольный» (пер. Ф. Петровского и С. Шервинского). Законы устанавливали максимальный ссудный процент. Ср.: VII, 16, 1; примеч. 41 к кн. VII.
[17] 17.Эти законы относились к римскому гражданскому (т.е. установленному для римских граждан) праву и не были обязательны для «иноземцев»‑союзников.
[18] 18.День Фералий – 21 февраля. По Овидию (Фасты, II, 533–570), это день поминовения умерших, «почитанья отцов».
[19] 19.См. примеч. 171 к кн. XXXI.
[20] 20.Семпрониев закон 193 г. до н.э. распространял на союзников и латинов все римские законы, касавшиеся ссудного процента, чтобы ростовщики не могли беспредельно его увеличивать, действуя через подставных лиц из союзников и латинов.
[21] 21.Оретаны – кельтиберское племя, обитавшее в верховьях и среднем течении Анаса (совр. р. Гвадиана) и на северном склоне Сьерра‑Морены.
[22] 22.См. выше: XXXIV, 55, 6.
[23] 23.Вакцеи – племя кельтского происхождения (сильно иберизованное), обитавшее в долине Дурия (совр. р. Дуэро); веттоны – кельтское племя, обитавшее между Тагом (совр. р. Тахо) и Дурием. Толет (совр. Толедо) на северном берегу Тага – город иберийского города карпетанов. См. также: Страбон, III, 152.
[24] 24.Квинт Цецилий Метелл – консул 206 г. до н.э., диктатор 205 г. до н.э. См.: XXVIII, 10, 2; XXIX, 10, 2.
[25] 25.Тит Семпроний был консулом предыдущего года и о продлении его полномочий не сообщалось, а выше (гл. 5, 1) и он был назван легатом.
[26] 26.См. выше: XXXIV, 44, 4.
[27] 27.Которая знаменовала завершение деятельности цензоров.
[28] 28.Так как по переписи 204 г. до н.э. насчитывалось 214 100 римских граждан (см. ниже: XXIX, 37, 6), а по переписи 189 г. до н.э. – 250 318 (см.: XXXVIII, 36, 10), некоторые издатели предлагают читать и здесь: 243 704.
[29] 29.Т.е. городские ворота у подножья Целиева холма; Флументанские (т.е. Речные) вели от Бычьего рынка к Тибру и Марсову полю.
[30] 30.Храмик этот был сооружен, видимо, у Палатинского храма Победы. Поставленная в нем статуя изображена на монетах: богиня сидит на троне с чашей и пальмовой ветвью в руках, что не находит греческих параллелей.
[31] 31.Судя по названным здесь именам триумвиров, видимо, в фурийских землях. Ср. выше: XXXIV, 53, 1–2.
[32] 32.С 367 г. до н.э. избирали обычно по одному консулу от патрициев и плебеев.
[33] 33.См. выше, гл. 1, 3 и примеч. 2.
[34] 34.Манлий Вольсон – претор 195 г. до н.э. (XXXIII, 42, 7); Лелий – претор 196 г. до н.э., друг Сципиона Африканского; Гней Домиций – претор 194 г. до н.э. (XXXIV, 42, 4); о Ливии Салинаторе ср.: XXXV, 5, 8; 24, 6; Маний Ацилий – плебейский эдил 197 г. до н.э. (XXXIII, 25, 2).
[35] 35.Публий Корнелий Сципион Африканский и Публий Корнелий Сципион Назика были двоюродными братьями, а Фламинины – родными (что и подчеркивается в § 8).
[36] 36.Ср.: XXXIV, 52, 4 сл.
[37] 37.Соответственно в 194 и 199 гг. до н.э.
[38] 38.Т.е. уже принятое решение по привходящему вопросу, которое может серьезно повлиять на решение главного (юридический термин).
[39] 39.См. примеч. 8 к кн. XXXIV. О Публии Сципионе Назике в этой связи см.: XXIX, 14, 5; 10–11. Он должен был принять с корабля, вынести на сушу и передать римским матронам камень, символизирующий божество. Пессинунт – город во Фригии (Малая Азия).
[40] 40.Видимо, за какие‑то злоупотребления общественными землями, взятыми в аренду. Ср.: XXXIII, 42, 10, а также: X, 23, 13; 47, 4.
[41] 41.Тяжелое поражение римлян в 321 г. до н.э. во время Второй Самнитской войны, когда римская армия была заперта неприятелем в ущелье. См.: IX, 2, 6 сл.
[42] 42.См.: XXXIV, 23, 5 сл. Ливий здесь вновь возвращается к событиям на востоке и к своему основному источнику о них – Полибию.
[43] 43.Ливий пользуется здесь юридическим выражением “vacua possessio” в значении «выморочное владение».
[44] 44.Это собрание состоялось поздней осенью 194 г. до н.э. или последовавшей зимой. Навпакт – важный город Этолии на северном берегу Коринфского залива.
[45] 45.Никандр в 194 г. до н.э. был Гиппархом (начальник конницы) Этолийского союза.
[46] 46.В кн. XXXIV, 35, где излагаются условия мира 195 г. до н.э. между римлянами и Набисом, о потере лакедемонянами приморских городов не сказано прямо.
[47] 47.Ср. также: XXXIII, 40, 3. Бракосочетание произошло зимой 194–193 г. до н.э. в городе, близ которого около четверти века назад (в 217 г. до н.э.) тот же Антиох был разбит отцом Птолемея V Эпифана Птолемеем IV Евпатором. Рафия находилась в 30 км юго‑западнее Газы, – строго говоря, не в Финикии.
[48] 48.См.: XXXIV, 59, 8, где в числе послов назван также Публий Элий.
[49] 49.Эвмен II наследовал Атталу I в Пергамском царстве в 197 г. до н.э. (см.: XXXIII, 21; 34, 10). Элея была портом Евменской столицы, Пергама, расположенного в стороне от моря.
[50] 50.О бегстве Ганнибала из Карфагена в Сирию см.: XXXIII, 47–49; XXXIV, 60 сл.
[51] 51.Обычно, когда Ливий ссылается на историка Клавдия, он имеет в виду Клавдия Квадригария (см. примеч. 20 к кн. XXXIII), хотя для данного случая полного единства мнений нет. Гай Ацилий – римский сенатор, «написавший историю по‑гречески» (Цицерон. Об обязанностях, III, 115). В 155 г. до н.э. он был переводчиком при афинских послах‑философах. Рассказ о встрече двух полководцев был широко распространен, но, видимо, апокрифичен.
[52] 52.Плутарх, напротив того, утверждал (Пирр, 16, 5), что Пирр восхищался искусством римлян в сооружении и устройстве лагерей. (Ср. подобное же замечание, вложенное Ливием в уста Филиппу: XXXI, 34, 8).
[53] 53.Из других версий рассказа ср.: Плутарх. Тит Фламинин, 21; Пирр, 8; Аппиан. Сирийские войны, 10, 38–42.
[54] 54.Это Апамея Кибот – город во Фригии в верховьях Меандра (совр. р. Димер).
[55] 55.См.: XXXIV, 57–59.
[56] 56.См. выше, гл. 14, 1.
[57] 57.Ср. аргументацию македонских послов в кн. XXXI, 29.
[58] 58.Логика Сульпиция основана на римских правовых представлениях и проста. Власть римлян над греческими городами юга Италии юридически обоснована договорами, действие которых со времени их заключения не прерывалось. Что же касается прав на владение (которое римляне отличали от собственности), то с прекращением фактического владения они утрачивались. Об аргументации Антиоха см. также: XXXIII, 40.
[59] 59.Знаки подчинения, каких требовали от греков персы (ср.: Геродот, VI, 48), которых селевкидские цари считали своими предшественниками.
[60] 60.Возможно, в расчете на переворот в Карфагене.
[61] 61.См.: XXX, 37, 9.
[62] 62.См. выше, гл. 10, 10.
[63] 63.Ниже (в § 11) в оригинале имена Бебия и Атилия переставлены.
[64] 64.См. выше, гл. 13, 1–4.
[65] 65.Но ср. выше, гл. 17, 2 (и ниже, 22, 1) – нарушение последовательности в изложении.
[66] 66.Югарий – улица, шедшая к югу от форума вдоль подошвы Капитолийского холма.
[67] 67.От Эвмена (см. выше, гл. 13, 6 сл.) и Антиоха.
[68] 68.У Ливия, как обычно в таких случаях, – «сенат».
[69] 69.В 193–192 гг. до н.э. Марк Фульвий Нобилиор ведал Дальней Испанией (см. выше, гл. 20, 11 и XXXIV, 55, 6) как претор, а затем как наместник с консульской властью. Те же должности в Ближайшей Испании занимал Гай Фламиний.
[70] 70.См. выше, примеч. 21.
[71] 71.Ср. выше, гл. 7, 8. Видимо, частичное повторение (по другому источнику).
[72] 72.Луция Квинкция.
[73] 73.См. выше, гл. 23, 6–7.
[74] 74.См. выше, гл. 21, 1 (опять повторение). Это Марк Фульвий Центумал, городской претор 192 г. до н.э. (не путать с упомянутым выше в гл. 22, 6 и примеч. 69 Марком Фульвием Нобилиором).
[75] 75.Филопемен тогда был стратегом (претором) Ахейского союза в четвертый раз.
[76] 76.Кратер – сводный брат Антигона II Гоната, царствовавшего в Македонии в 276–239 гг. до н.э.
[77] 77.По предложению Сэйджа, это могло быть внеочередное собрание, где Филопемен докладывал о том, как он употребил предоставленную ему (см. выше, гл. 25, 10) свободу действий.
[78] 78.Другое место с тем же названием упомянуто в: XXXII, 13, 2.
[79] 79.Т.е. обслугу.
[80] 80.Ср.: Плутарх. Филопемен, 4, 5.
[81] 81.Тарентинцы – здесь: «род легкой конницы, без отношения к месту происхождения воинов» (из коммент. Ф. Мищенко к Полибию). Упоминаются у Полибия несколько раз на службе у ахейцев, Антиоха и др. (см.: Полибий, XI, 12, 6; XVI, 18, 7; IV, 77, 7 и др.).
[82] 82.Собств. пелтасты («цетраты»).
[83] 83.Отец историка Полибия, будущий преемник Филопемена.
[84] 84.Praefecti – здесь: не термин.
[85] 85.Набис окружил Спарту стенами.
[86] 86.Или вала? В любом случае, представить себе это трудно.
[87] 87.Ср.: Юстин, XXXI, 3, 4.
[88] 88.Магнесия – гористая (здесь расположены Осса и Пелион) область вдоль скалистого и опасного побережья Фессалии между рекой Пенеем и Пагасейским заливом, на берегу которого была около 293 г. до н.э. основана Деметриада, ставшая одной из резиденций македонских царей. От власти македонян Магнесия была освобождена в 196 г. до н.э., и ее города объединились в союз во главе с магнетархом.
[89] 89.Хотя Ливий и называет такие слухи «пустыми», но они подтверждаются и сообщением Диодора (XXVIII, 15, 1), и дальнейшим развитием событий. См.: XXXVI, 35, 13 и далее.
[90] 90.Ср. выше, гл. 12, 4. О посольстве Фоанта к Антиоху не сообщалось.
[91] 91.Конкретных сведений о союзе между афинянами и этолийцами нет, но об их традиционной дружбе ср.: XXXI, 30, 11.
[92] 92.Ср.: XXXIII, 13, 11, где Тит Квинкций Фламинин рассматривает этот союз как расторгнутый.
[93] 93.Ланиста – содержатель и тренер гладиаторов.
[94] 94.Ср.: XXXVI, 24, 12.
[95] 95.Лакуна в тексте оставляет смысл фразы неясным.
[96] 96.В свое время Филипп назвал эти города «оковами Греции». См.: XXXII, 37, 4.
[97] 97.О бегстве Эврилоха см. выше, гл. 32, 1.
[98] 98.Знак мольбы.
[99] 99.Турма (римский термин) – самое малое соединение конницы.
[100] 100.Нередкое у Ливия словосочетание, подсказанное, несомненно, первым стихом «Энеиды».
[101] 101.Букв.: «к пенатам» (римские боги родного дома).
[102] 102.Такое личное имя не встречается. То ли здесь прилагательное «лаконский» понято было как имя, то ли текст неисправен.
[103] 103.Букв.: «бронзовый дом» – внутренние его стены были украшены бронзовыми рельефами. См.: Павсаний, III, 17, 3. Минерва – здесь: Афина.
[104] 104.В этих аркадских городах, входивших тогда в Ахейский союз, с захваченными обошлись как с пленными.
[105] 105.Авлида – беотийский город у Еврипа напротив евбейской Халкиды. Здесь пролив наиболее узок (Страбон, X, 445). Аталанта – остров напротив Опунта (локридский город) близ Евбеи. Салганеи в Беотии – «место на возвышенности поблизости от Еврипа» (Страбон, IX, 403).
[106] 106.Амаринф – селение, принадлежащее городу Эретрии на острове Евбее, знаменитое храмом Артемиды (Дианы). См.: Страбон, X, 448; Павсаний, I, 31, 5.
[107] 107.См. выше, примеч. 105.
[108] 108.Ливий до сих пор не сообщал о присутствии Эвмена в Греции.
[109] 109.Т.е. стратегу Фессалийского союза. В Фессалии в это время существовали еще два независимых союза – Магнесийский (см. примеч. 88) и Перребийский.
[110] 110.Очевидно, тому же фессалийскому стратегу Эвному.
[111] 111.Это сжатое повторное изложение событий расходится в ряде пунктов со сказанным выше (ср. примеч. 113, а также гл. 24, 3 и др.).
[112] 112.См. примеч. 15 к кн. XXXI.
[113] 113.Присутствие Луция Квинкция в Риме лучше согласуется с гл. 24, 2, чем с гл. 40, 2.
[114] 114.Здесь перечислены лишь «провинции» (т.е. сферы полномочий), предназначенные новоизбранным преторам. (Остальными должны были управлять проконсулы и пропреторы, что не требовало специального назначения.)
[115] 115.Ср.: XXXIV, 53, 7. Консулом Луций Фурий Пурпуреон был в 196 г. до н.э. и опять воевал с галлами.
[116] 116.Возможно, на основании обвинений по Семпрониеву закону – см. выше, гл. 7, 5.
[117] 117.Ср. у Цицерона (Против Катилины, I, 8) – «в Серповщиках». Ср. также старомоск. «Сыромятники» или «Каменщики».
[118] 118.Ср. выше: гл. 16, 3 и 6, а также: XXXIII, 38, 3 и примеч. 105 к кн. XXXIII. Александрия Троадская находилась к югу от Трои (и недалеко от Лампсака). События, о которых здесь говорится, относятся к 192–191 гг. до н.э.
[119] 119.Корнелий Непот считал, что Ганнибал все же был послан в Африку, но без флота (Ганнибал, VIII, 1).
[120] 120.Т.е. Афине.
[121] 121.Птелей – портовый город в Фессалии (во Фтиотиде) на юго‑западном берегу Пагасейского залива. Скиат – остров близ фессалийского побережья; Имброс – близ выхода из Геллеспонта (Дарданелл).
[122] 122.Таким образом, Антиох пересек Эгейское море осенью 192 г. до н.э. после начала штормов, вместо того чтобы ждать весны.
[123] 123.Ср. выше, гл. 35, 7 и примеч. 100.
[124] 124.См. выше, гл. 34, 2–3.
[125] 125.См. выше, гл. 37–38.
[126] 126.Ср.: XXXIII, 28, 1 и далее.
[127] 127.Ср. выше, гл. 30, 12–13; Плутарх. Филопемен, 15.
[128] 128.Все три имени звучали «по‑царски». Апамой была жена Селевка I Никатора, основателя государства Селевкидов. В роду Александра Македонского это имя неизвестно.
[129] 129.Аминандр (см. примеч. 117 к кн. XXXI) не в пример своему шурину, мегалополитанцу Филиппу, был достаточно искушен в политике.
[130] 130.Катафракты (греч. «закованные в панцири») – род тяжелой конницы у древних народов, впервые появившийся у персов, затем заимствованный в македонских и сирийских войсках, а в эпоху Империи и в римских.
[131] 131.Дахи – народ скифского происхождения (Плиний. Естественная история, VI, 50). Мидийцы – народность иранского происхождения, упоминаемая в восточных источниках с IX в. до н.э. Они завоевали ряд западных областей Иранского нагорья, которые и стали называться Мидией. В середине VI в. до н.э. были покорены персами, родственными им по языку. Элимеи – народ, живший в Элимаиде (область Сузианы – совр. Хузистана – в Иране), – славились как лучники (Страбон, XVI, 744 сл.). Кадусии – народ, обитавший к юго‑западу от Каспийского моря (Страбон, XI, 507, 524). Арад – город в Финикии, Сида – в Памфилии.
[132] 132.Заслуги Архидама в битве при Киноскефалах отмечает и Полибий (XVIII, 21, 5), но не с тем, чтобы попрекать ими Тита Квинкция.
[133] 133.Видимо, распространенный рассказ. Ср.: Петроний. Сатирикон, 69–70: «Казалось, поставлен был откормленный гусь, обложенный рыбой и всяческой дичью... когда Тримальхион произнес:...Все это мой повар из свиньи состряпал» (пер. А. Гаврилова).
[134] 134.См. примеч. 105. О Делии см. примеч. 147 к кн. XXXI.
[135] 135.Убежище – собств. священное место с обозначенными границами, откуда запрещено было забирать силой людей или вещи. Нарушение этого запрета должно было влечь за собой месть богов. Убежище предоставлялось любому молящему, пусть даже виновному в преступлении.
Внимание! Сайт является помещением библиотеки. Копирование, сохранение (скачать и сохранить) на жестком диске или иной способ сохранения произведений осуществляются пользователями на свой риск. Все книги в электронном варианте, содержащиеся на сайте «Библиотека svitk.ru», принадлежат своим законным владельцам (авторам, переводчикам, издательствам). Все книги и статьи взяты из открытых источников и размещаются здесь только для ознакомительных целей.
Обязательно покупайте бумажные версии книг, этим вы поддерживаете авторов и издательства, тем самым, помогая выходу новых книг.
Публикация данного документа не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Но такие документы способствуют быстрейшему профессиональному и духовному росту читателей и являются рекламой бумажных изданий таких документов.
Все авторские права сохраняются за правообладателем. Если Вы являетесь автором данного документа и хотите дополнить его или изменить, уточнить реквизиты автора, опубликовать другие документы или возможно вы не желаете, чтобы какой-то из ваших материалов находился в библиотеке, пожалуйста, свяжитесь со мной по e-mail: ktivsvitk@yandex.ru
